Нет, полковник Рейс не потер руки, когда результаты анализа полностью подтвердили догадку Колина, не почувствовал радости или хотя бы удовлетворения, разве что гордость собственным сыном. Директор Бейнс не восхитился его проницательностью и целеустремленностью, а лишь поморщился, подписывая приказ о нейтрализации инъекции, сделанной Аллену. Однако от судебного преследования Ветеранов отказался, мотивируя это недостаточностью доказательств против них. С отречением Эдуарда VIII политический курс Великобритании постепенно отворачивался от Германии, Уинстон был на гребне волны и, весьма вероятно, вскоре мог обрести немалую власть – ссориться с ним не следовало. Именно этим, а не сочувствием к Аллену, руководствовался директор МИ5.
До приведения приговора в исполнение оставалось девять дней, и полковник немедленно приступил к действиям. Теперь он не мог доверять докторам «Анимал Фарм», а Институт ревитализации был слишком тесно связан с ветеранами, потому исполнителя полковник пригласил из ливерпульского Центра альтернативной жизни, и сделал это не телеграфом, а выслав за врачом авиетку с тремя сопровождающими. Если Ветераны успели связаться с профессором Челленджером и уговорили его на столь рискованную аферу за сутки, то могли проделать то же самое и с врачом из Ливерпуля.
За день до прибытия врача полковник нарочно допросил Аллена, делая вид, что ему ничего неизвестно, и, возможно, ему удалось произвести нужное впечатление. Это снова был совершенно пустой разговор с многажды заданными ранее вопросами – и точно такими же, как ранее, ответами. Может, полковник и обольщался, но ему показалось, что напряженный в начале допроса Аллен под конец расслабился и уверился, что полковник не догадывается о его секрете.
О нейтрализации инъекции полковник сообщил Аллену за пять минут до ее осуществления – чтобы не дать опомниться или что-нибудь предпринять. Впрочем, ничего предпринять Аллен все равно не мог.
Он дрогнул. Поморщился и скрипнул зубами. И не сказал ни слова ни во время процедуры, ни после нее. Просто молчал и игнорировал сказанное полковником, не отвечал на вопросы и предложения. Рейс даже спросил врача, не оказывает ли процедура какого-нибудь пагубного влияния на психику, на что ливерпульский доктор, глянув на полковника как на дитя, процедил сквозь зубы:
– А что было бы с вашей психикой, господин Рейс, если бы вам объявили, что через неделю вы умрете?
***
А не надо было мечтать, мистер Аллен. И расслабляться тоже не стоило. И нечего вести себя, как ребенок, у которого «большие мальчишки» отобрали конфету. Полковник сделал вас, мистер Аллен, и сделал вчера, а не сегодня, – когда вы с восторгом проглотили наживку и забыли о четырех пробирках с кровью.
Тони даже не смог ничего сказать, даже не выругался как следует – язык не ворочался. В ушах до сих пор звенело странно и громко, а сначала казалось, что от надсадного писка вот-вот лопнет голова.
Да ладно вам оправдываться, мистер Аллен. Признайтесь самому себе: силенок не хватило. Взять себя в руки. Скажи вы хоть слово, и сразу стало бы заметно, как у вас трясется подбородок.
Тони валялся на койке, которую днем было положено держать откинутой на стену, и вскоре через глазок об этом напомнил тюремщик.
– На хрен! – рявкнул Тони по-русски.
– Что вы сказали? – переспросил тот.
– Пошел ты!.. – повторил Тони на понятном тюремщику языке – тот кивнул и захлопнул глазок.
А жаль… Очень захотелось вдруг быть несправедливо обиженным, посопротивляться охране, покуражиться, быть избитым и вволю поплакать потом над своей горестной судьбой.
Побейтесь головой о стену, мистер Аллен, полковнику это понравится, а вам полегчает. У вас все еще есть выбор: повеситься в сортире или быть расстрелянным в сарайчике на краю тюремного двора – или как он там у них гордо называется? Выбирайте сарайчик, мистер Аллен, это не только красивей, но и гигиеничней.
Подбородок в самом деле дрожал. Все еще дрожал. И боль за грудиной, утром укреплявшая надежду, теперь была отвратительна и невыносима.
А делает ли нас сильнее то, что нас убивает? Пока что не делает – лишь давит, как сапог червяка, размазывает по земле (по койке, мистер Аллен, по койке размазывает!), превращает в нечто мокрое и склизкое. Чтобы за оставшиеся семь дней это мокрое и склизкое уверилось в собственной ничтожности и решило, что лучше быть мокрым и склизким, чем не быть вообще.
Подберите-ка сопли, мистер Аллен. Вас не бьют, не мучают, не проводят на вас медицинских экспериментов. И хорошо кормят. Примите смерть как данность и успокойтесь. Выбирайте сарайчик – это гигиеничней.
Хотелось свернуться в клубок, подтянуть к животу колени – доктор Фрейд называл это позой эмбриона и объяснял желанием возврата в материнскую утробу. Хорошенькое место! Вот туда вам, мистер Аллен, и дорога.
К утру Тони знал, каким будет его последнее желание, – быть похороненным на родине. Мечты о счастливой жизни сменились мечтами о березке над могилой и показались вдруг необычайно уютными, умиротворяющими. Лежать в родной земле наверняка лучше и спокойней, чем в чужой. А кроме того, пусть-ка Соединенное Королевство подсуетится. Но главное в другом: МИ5 не удастся выставить его предателем, давшим согласие на сотрудничество. И использовать имя Тони Аллена в своей пропаганде и в качестве примера для других разведчиков, буде они окажутся в руках Секьюрити Сервис. Конечно, они вольны не удовлетворить эту просьбу, но почему бы не попытаться?
Полковник пришел ни свет ни заря – наверное, надеялся на что-то. Кабинет для допросов был оборудован в одном из казематов, как тут именовали камеры, только просторней остальных. В «кабинете» кондовый стол имел бо́льшую площадь, полковнику предназначался стул темного дерева с высокой спинкой, а Тони – табурет, заделанный в пол.
Допрос начался как обычно – с предложения о сотрудничестве. Пляжи-вернисажи. Конечно, полковник иногда выдумывал что-нибудь новенькое, но, наверное, протоколы писал под копирку, меняя только дату, время и место. На этот раз он был столь доволен собой, столь преисполнен надеждами и чувством выполненного долга, что позволил себе поставить брови домиком и говорить по-отечески тепло и проникновенно. Так вам и надо, мистер Аллен, нечего было распускать нюни.
Получив прежние ответы на прежние вопросы, полковник немного подумал и все-таки свернул с накатанной дорожки.
– Аллен, я понимаю вас. Слово «честь» для меня тоже кое-что значит, и я тоже не предаю друзей, даже если мне угрожает опасность. А потому я готов предложить вам компромисс. Оставим в покое ваших осведомителей, агентов, начальников и других людей, которые могли бы серьезно пострадать, начни вы сотрудничать с нами. Эта сиюминутная информация для нас стоит недорого. Но, например, работа кодером на Великобританию не причинит никакого вреда ни вашим товарищам, ни вашей стране, тем более что политика Великобритании стремительно меняется и отворачивается от союзничества с рейхом.
– Кайзер больше не хочет с вами дружить? – усмехнулся Тони.
– Не переоценивайте свои заслуги. Изменение английской политики в отношении немцев обусловлено более их методами ведения войны против республиканской армии Испании. Разумеется, одной только работой на нас наше предложение не ограничивается – согласитесь, это было бы слишком.
– Вот что, полковник. Составьте список того, что я буду вам должен, если вы сохраните мне жизнь, а потом мы начнем торговаться по каждому пункту.
– Мне кажется, вы находитесь не в том положении, чтобы торговаться.
– Зато ваше положение ни в чем вас не ограничивает. Я ведь должен точно представлять себе, на что иду, не правда ли?
Полковник купился. И даже в подробностях рассказал о надежности новых документов, о подкупе тюремного врача и командира расстрельной команды, о подъемных и приличном жилье где-нибудь на окраине Глазго или Ньюкасла (в зависимости от того, какой вид из окна Тони предпочтет – на море или горы). И, видимо, предполагалось, что «легенда» будет работать не менее надежно, чем у Дэвида Лейбера. Полковник опять углубился в экипажи-скачки-рауты-вояжи, и пришлось напомнить ему, что не это главное.
Он начал со шлемофона Барченко. То, что английская разведка до сих пор не понимала принципа его действия, стало для Тони новостью. Пришлось торговаться, чтобы уяснить, какие пункты МИ5 ставит выше, а какими готов пренебречь. Полковник говорил с приговоренным и не задумывался о раскрытии государственных тайн, коих Тони и без него знал немало. Шлемофон Барченко стал краеугольным камнем в торге – Секьюрити Сервис готов был сохранить Тони жизнь только за этот маленький советский секрет, а без него жизнь Тони не представляла для них никакого интереса.
На этот разговор надо было раскручивать полковника в Уандсворте! А не предаваться мечтаниям о счастливой семейной жизни с любимой девушкой! Тогда была возможность передать информацию о шлемофоне через О’Нейла!
Конечно, полковник обиделся. Добрых два часа метать бисер перед свиньями! Когда Тони сказал ему, что пошутил, ставить брови домиком полковнику расхотелось. Как и говорить проникновенно и вкрадчиво.
– Ваша шутка вышла не очень-то остроумной, Аллен, – сказал он, смерив Тони взглядом.
– А вы велите тюремщикам наподдать мне еще разок, чтобы я больше так не делал.
Это окончательно вывело полковника из себя.
– Вам и без того недолго осталось шутить.