— Все любят котиков, светлый шер? — Роне очень постарался, чтобы голос прозвучал насмешливо. Только насмешливо, легкомысленно, без горечи и совершенно ни на что не намекая. Так, словно о ерунде. И был уверен, что у него получилось. Хотя… какая вообще может быть уверенность хоть в чем-то, когда речь заходит об этом светлом ублюдке?
Стоит. Смотрит. На расстоянии двух шагов, словно на другом краю пропасти,, улыбается, довольный такой, голос вкрадчивый:
— А разве можно не любить… котиков? — Смотрит в упор. И улыбается. Ублюдок. — Котики, они ведь такие… такие…гибкие. Такие ласковые… такие…м-м-м… пушистые.
Дайм оглаживает Роне взглядом с ног до головы, медленно, со вкусом, толком и расстановкой, и под этим взглядом все волоски на теле встают дыбом, а по коже пробегают мурашки, стекаясь горячими струйками в живот, стягиваясь там узлом, и… и, надо сказать, встают дыбом далеко не только волоски.
Улыбка Дайма становится еще более довольной, хотя казалось бы куда уж дальше — он видит. разумеется, видит, не может не видеть!
Роне тоже улыбается. Так широко и сияюще, что непонятно, как не треснули губы. Прогибается, словно бы просто разминая суставы, но с восторгом замечая залипший взгляд Дайма. И говорит, шалея от собственной наглости:
— Мяу… мой светлый шер?
И не успевает ничего сказать больше. И ловит губами губы. Потому что никакой пропасти в два шага больше нет и в помине, а есть только свет и тьма, жадно льнущие друг к другу, влипшие друг в друга, переплетенные так, что ближе уже невозможно. и все-таки умудряющиеся оказаться еще ближе, еще теснее, и еще, когда уже непонятно, где чье что и свет неотличим от тьмы, и только волны, мягкие теплые волны, качающие двоих, слившихся воедино…
***
— …после чего между мной и полковником Дюбрайном был произведен полноценный обмен энергиями для восполнения стихийного ресурса. Обмен и восполнение проходили в штатном режиме и полностью оправдали возлагаемые на них ожидания сторон. Посему я полагаю, что эксперимент можно считать удачным, несмотря на отсутствие предварительного планирования и поэтапной документальной фиксации.
— Хм… Ястреб, а в какую утырку, прости мой зуржий, ты засунул при этом основные критерии научности? Я имею в виду доказательность и повторяемость.
Если Ссеубех и хотел его обидеть, то у него ничего не вышло. После сегодняшней ночи Роне чувствовал себя не только сытым, полным энергии и готовым на подвиги, но еще и на редкость миролюбивым, что было куда менее ему свойственно. Поэтому он просто шевельнул пальцами, распуская над ладонью огненный цветок, какое-то время молча полюбовался пламенем, в котором то и дело проскальзывали голубоватые (бирюзовые!) искры, а потом с мягкой улыбкой втянул его обратно в ладонь, даже не покосившись в сторону приоконной полочки, над которой парил разговорчивый фолиант.
— Полагаю, доказательность можно считать… хм… доказанной, — сказал он с нескрываемым самодовольством. — Что же касается повторяемости, то… вынужден согласиться, что над ней еще предстоит… поработать..
Изнутри вдруг обдало жаром, даже кожу обожгло, словно слишком близко подошел к камину…Хотя при чем тут камин, его никто не разжигал! Да и высокие окна гостиной были открыты настежь в сиреневый полумрак, и свежий утренний ветер гулял по башне. как у себя дома, он давно уже привык. А изнутри все равно обжигало, покалывало бирюзовыми искрами по нервам. Наверное, дело в сгенерированном пламени, Роне просто его как-то неправильно втянул, слишком резко. Возможно.
Да. Точно. Именно в этом все и дело.
— Ну да, ну да, как же иначе, почему бы увлекающемуся наукой достойному шеру и не поработать над повторяемостью…— пробормотал Ссеубех словно бы себе под корешок, словно бы ни к кому и не обращаясь.. — Закрепить, так сказать, энергообмен между полковником, стало быть, и… хм… подполковником… Ну а что? Субординация… Штатно, да.
Звук, который издал трижды дохлый некромант при произнесении последних слов, больше всего походил на хрюканье. Если, конечно, книги умеют хрюкать. И если им это приличествует.
Роне предпочел счесть, что ему показалось. Как и с карманом халата, который в первый момент показался слишком тяжелым…
Показалось. И только.
В конце концов, он ведь сунул туда руку. Просто для того, чтобы лишний раз убедиться: карман абсолютно пуст.
— Штатный энергообмен для шера уровня прим возможен и с фантомным партнером.
— Да кто же спорит, Ястреб, кто же спорит…Съел бы ты лимон, что ли?
Роне моргнул, будучи сбит с собственной мысли и не в силах отследить древненекромантскую логику. Однако это не лишало ее резона, все же опыта Ссеубеху не занимать…
— Зачем мне нужен лимон? Это как-то повлияет на конечные результаты эксперимента? А чем именно? Кислота? Микроэлементы?
— Затем, что морда у тебя слишком довольная. И не только тогда, когда ты себе категорию прим присваиваешь, что еще было бы хоть как-то объяснимо.
— Не понимаю, о чем ты, — чопорно поджал губы Роне. И тут же добавил: — Да и вообще не вижу причин не быть довольным тем, что иногда дотягиваю до уровня прим… ну, нечасто и только при особых обстоятельствах, но все же! Пусть даже и во сне, но ты же сам утверждал, что у менталистов не бывает просто снов!
— А с чего ты взял, что я был тогда прав?
— Стоп. То есть ты все же считаешь, что все это просто сон?
— Эх, Ястреб, не зря тебя премудрый и наисправедливейший Тхемши дубиной прозвал… — Ссеубех зашелестел страницами с преувеличенной скорбью. — Когда же до тебя дойдет простейшая истина: неважно, что считаю я или кто другой. Важно, что считаешь ты. Ты сам. Только ты.
Со стороны окна стрельнуло острым любопытством и интересом — жадным, искристым, радостным. Куда более живым и сочным, чем обычное внимание древнего некроманта, суховатое и давно уже ставшее привычным. И это, новое и радостно-жадное, почему-то отчетливо отдавало бирюзой.
Стало еще жарче, словно под ногами все еще был горячий черный песок. И не только под ногами. И не только песок.
Роне сглотнул.
Волны, горячие сладкие волны, то вниз, то вверх, ослепительно синее небо над головой, ослепительно синее море внизу — сверкает, блестит, слепит глаза, выжимая слезы. И солнце… такое яркое солнце, что смотреть невозможно. Теплое, нежное, доброе.
И неважно, что до рассвета еще более двух часов и южная ночь черна, словно душа вампира. Солнце все равно рядом, яркое, доброе, близкое, родное, кожа к коже, губы к губам. У него мягкие жадные губы, у этого солнца, на которое больно смотреть… но так смотреть и не обязательно! Можно уткнуться лицом в горячее плечо, можно зажмуриться, втискиваясь еще плотнее, влипая в свет целиком, впуская его в себя безо всяких ограничений, ведь во сне можно все, у сна свои правила…
Застыть в этом прекрасном сне навсегда. Срастись с нагретыми на солнце камнями, ничего не делать, просто лежать на песке, с восторгом вглядываясь в бирюзовое небо.
Теплое. Близкое. Родное.
Навсегда…
Роне моргнул, отгоняя наваждение. Что за бред?! Чтобы он, Рональд темный шер Бастерхази из рода Огненных Ястребов, и вдруг захотел застыть навсегда в пусть даже и самом прекрасном сне? Словно муха в капле смолы, ужас какой.
Или душа непокорного темного в артефакте — подкинуло услужливое подсознание другую аналогию, от которой Роне почему-то пробрало ознобом. Ему больше не было жарко.
Сон.
Точно, сон! Потому что только во сне есть место для многих разных мыслей, неуметны днем. Даже о том, что стоило бы пригласить Ссеубеха вести дневник наблюдений прямо на пляже. И плевать что сон, что они, не менталисты, что ли?
И пусть эта старая перечница утрется!
Нехорошие мысли. Совершенно неподобающие солидному воспитанному темному шеру во время бодрствования. Но у сна свои законы, почему бы и нет?
Странный шорох со стороны окна заставил Роне резко обернуться. Шорох не был похож на шелест страниц или скрип корешка, к этим звукам он давно уже привык, этот же был неуловимо другим. Хотя в чем именно заключалось отличие, Роне не смог бы ответить. Просто другим, и все.
— Потерял что? — поинтересовался Ссеубех так сочувственно и невинно, что ему не поверил бы и младенец. — Ну, кроме пояса от халата, про него я уже знаю.
Роне не ответил. Сощурившись, он подозрительно рассматривал фолиант, выглядящий олицетворением наиневиннейшей невинности. Даже интерес сквозил самый обычный, фоновый, разве что чуть более ироничный, чем всегда. Вернее — с более сильным процентным содержанием иронии, которой у него и так в избытке, мы же все-таки о Ссеубехе.
Но на какую-то долю секунды Роне показалось, что острое любопытство дохлого некроманта заставило его вырастить из книжки щупальце. И то жадно смотрело на Роне загнутым кончиком, словно живой перископ.
Однако сейчас никакого щупальца у книжки не было. Обычный фолиант… вернее, необычный, конечно же. Артефактный, по самый корешок набитый стихийной магией, прибежище трижды дохлого некроманта. Но зато никаких дополнительных выростов.
— Сон, — сказал Роне веско, продолжая сверлить фолиант тяжелым взглядом. — Я считаю, что это сон. А значит, так оно и есть. Ведь так?
— Как скажешь, Ястреб, как скажешь.
Смирение в исполнении Ссеубеха выглядело ничуть не более естественным и уместным, чем отрощенное обложкой щупальце. Даже если бы из-под этого фальшивого смирения не перло все то же ехидство… и острый интерес, отливающий бирюзой.
Роне пожал плечами и отвернулся с равнодушием, столь же искренним, как и смирение Ссеубеха. Бросил через плечо:
— Я в душ!
И гордо удалился, завернувшись в халат, словно в тогу (все же отсутствие пояса мешало, надо бы завтра озаботиться и купить что-нибудь подходящее, а то наколдованные исчезают сразу же, стоит о них забыть).
Только под горячими струями его начала потихоньку отпускать. Он и не понимал, насколько же напряжен был после пробуждения от этого странного сна или что оно там было, и не только из-за неожиданного прилива энергии. Сама ситуация сложилась уж больно странной, а все непонятное и странное всегда напрягает. И сейчас напряжение выходило дрожью, горячая вода смывала его, унося в воронку водостока. И Роне, подставляя зажмуренное лицо под ласковые тугие струи, думал о том, что за гномами совершенно напрасно утвердилась репутация зануд и трудоголиков.
Сибариты они!
А занудство и трудоголизм — это частные мелочи, позволяющие как можно более тщательно мастерить разные приспособления для всевозможных удовольствий, а потом этими удовольствиями с удовольствием наслаждаться. Вот тем же душем, к примеру, горячим в любое время дня и ночи и независимо от того, есть ли поблизости одаренный шер и насколько этот шер в данный момент энергичен.
Нет, сейчас Роне вскипятил бы и самый большой котел на кухне Риль Суарда одним щелчком пальцев. Делов-то, когда энергией переполнен до маковки! И воды бы призвал сколько нужно и какой нужно температуры. Но так это сейчас. И так это Роне. А любому даже условному шеру, не говоря о бездарных, такие гномьи придумки просто бальзам на душу. Вернее, на тело. Да и самому Роне приятно иногда постоять вот так, ничего не делая, не напрягаясь и ни о чем не думая, позволяя воде вымывать все сомнения и тревоги, уносить их в черную воронку, словно и не было. Позволяя горячим струям ласкать тело… почти как там, во сне…
Сон.
Думать иначе опрометчиво и ненаучно. Так что именно сон и никак иначе. Хороший сон. Полезный. Но только сон, личный, принадлежащий исключительно Роне и не имеющий ни малейшего отношения ко всяким полковникам Магбезопасности. Конечно, тому тоже могло… присниться нечто подобное… И оно ему даже могло понравиться… Но вряд ли стоит всерьез на это рассчитывать. Ссеубех прав: недоказуемо — считай что и не было.
Надо будет по свежей памяти зафиксировать все мельчайшие детали вчерашнего вечера. Состояние ауры, ментальный слепок, что пил, что ел, о чем думал. Мало ли какая деталь могла сработать ключевым триггером? Наверняка перепробовать придется все варианты, и по закону подлости верным окажется последний…
Роне твёрдо знал, что попробует. Вернее, не так — не что попробует, а что именно повторит. Обязательно. Сколько бы раз для этого пробовать ни пришлось. Чисто в научных целях. Для будущей диссертации… Ну, возможно, что не только для нее, но тут как с гномами: никто не мешает им получить максимальное из возможных удовольствий из своего занудства, при этом сохраняя репутацию трудоголиков и зануд.
Роне фыркнул. И понял, что нервное напряжение отпустило его окончательно. Мышцы расслабились. И даже в сон потянуло, хотя вроде бы и часа не прошло как проснулся, да и энергии выше шпиля.
Выключив воду, он призвал полотенце.
Конечно, высушиться можно было и при помощи дара, буквально пальцами щелкнув, но ему нравилось ощущение махровой ткани, промокающей кожу. Теплое такое, домашнее. Пушистое.
Все любят котиков… потому что они пушистые…
…Мяу, мой светлый шер…
Мяу…
Вот так. А сон или не сон — не так уж и важно. В конце концов, этот наглый трижды дохлый некромант все же в чем-то прав: просто снов у менталистов не бывает., и успокоимся на этом.
Шагнув на теплый мраморный пол, Роне задумчиво посмотрел в сторону брошенного на этот пол халата, размышляя, стоит ли его призывать или ну его к дыссам, все равно ведь потом раздеваться, если собирается досыпать…
И столкнулся со взглядом пары внимательных бирюзовых глаз. Круглых таких, с вертикальным зрачком.
Глаза принадлежали змее, свернувшейся рулетиком на брошенном на пол шелковом халате и теперь разглядывавшей Роне с детским непосредственным любопытством, по-собачьи склонив набок крупную клиновидную голову.
Змея была цвета… нет, все же не совсем бирюзы, скорее морской волны. И очень темной морской волны. Иначе разноцветные солнечные ромашки, которыми была расписана вся ее блестящая чешуйчатая шкурка, не выделялись бы на ней так ярко.
Откровенно бирюзовыми у нее были только глаза.