Мечта о березке над могилой за два прошедших дня окрепла и даже стала навязчивой. И чем навязчивей она становилась, тем отчетливей Тони понимал, что последним желанием надо выбирать письмо на родину. Конечно, информация о шлемофоне не бог весть какая важная, но попытаться ее передать все же стоит.
Сколько он ни убеждал себя в том, что перед смертью не надышишься, все равно подолгу стоял перед крохотным оконцем камеры – разделенным надвое металлическим штырем – и смотрел на небо. Он никогда раньше так подолгу не смотрел на небо – оказалось, это завораживает и дает странное спокойствие, оцепенение даже. Тауэр считался важным музейным комплексом, и кровлю над ним чистили значительно лучше, чем над рабочими кварталами. К окошку можно было подойти вплотную, а потому и обзор был довольно широк.
Через два дня после неудачи полковника к Тони в камеру пришел посетитель, чего раньше не случалось. Лицо его казалось знакомым, но Тони совершенно точно никогда не видел этого человека. Незнакомец был на кого-то похож – и не столько чертами лица, сколько его выражением: жестко сжатыми губами, цепкостью во взгляде близко посаженных глаз, отчего изгиб носа напоминал клюв хищной птицы, от которой не ускользнет ни одно движение, ни одна деталь. Он был грузен и высок, одет в дорогое пальто и цилиндр, имел холеные руки и глубокие залысины. Наверное, залысины и ввели Тони в заблуждение – незнакомец не был некрогражданином, а значит, возраст его не должен был бы превышать пятидесяти лет.
Тони догадался, кто перед ним, едва посетитель заговорил. По знакомым интонациям характерного скрипучего голоса.
– Здравствуйте, мистер Аллен, – сказал вошедший, снимая цилиндр.
– Здравствуйте, мистер Холмс.
Посетитель приподнял брови.
– Ваша наблюдательность делает вам честь. Вы ведь никогда меня не видели.
– Я много о вас читал. – Тони приподнял угол рта, изображая улыбку. – И имел честь быть представленным вашему брату.
– Вы позволите мне присесть?
– Разумеется. Выбирайте: табурет или койка?
– Я, пожалуй, выберу койку. Вам ведь запрещено сидеть на ней днем.
– Охрана смотрит на мои маленькие прихоти сквозь пальцы. Но табурет мне нравится больше – можно положить локоть на стол. Мне вчера сняли гипс, и рука пока не разгибается.
Майкрофт Холмс расстегнул дорогое пальто, под которым обнаружился не менее дорогой костюм – истинно дорогой, а не кричащий о дороговизне, – и уселся, не стараясь устроиться поудобней. Выпрямив спину, как и положено джентльмену, пусть и столь преклонных лет.
– Я пришел к вам по делу, – начал старший Холмс и посмотрел Тони в глаза своим цепким, хищным взглядом. – Мне известно, что доктор Уотсон, близкий друг моего брата, принимает… кхм… участие в вашей судьбе. И более всего этим обусловлен мой сегодняшний визит к вам.
Он смотрел в глаза и лишь на миг оторвал взгляд, скосив его влево. Ну-ну, мистер Холмс… Значит, более всего этим?
– Полковник Рейс, который ведет ваше дело, – лишь винтик государственной машины. Он честно выполняет свои обязанности в рамках отведенных ему полномочий. Мои полномочия немного шире.
Посмотрев в глаза Майкрофта Холмса, Тони отчетливо понял: перед ним не винтик, не блок и не узел, – перед ним сама государственная машина Великобритании. Надо же, какие люди заглядывают к нему на огонек!
– Но, разумеется, я не всесилен, – продолжала государственная машина, снова коротко покосившись влево (всесилен, всесилен!), – и не могу из прихоти моего давнего знакомого просто взять и отпустить вас на все четыре стороны, пожурив за шпионаж, направленный против моей страны.
– Я ничего подобного от вас и не жду, – пожал плечами Тони.
– Да, мне следовало взглянуть на вас пораньше. До того, как вы развалили операцию «Резон». Наверное, мой брат сразу распознал в вас русского? Уроженца Санкт-Петербурга, выходца из рабочей семьи, сироту с семилетнего возраста, воспитывавшегося сначала в православном приюте, затем бездомного воришку и попрошайку? Потом колония, рабфак и… сейчас попробую угадать… Политехнический институт. Угадал?
Тони кивнул.
– Мне сказали, вы увлекаетесь книгами по психологии?
– Увлекался.
– Ну, зачем этот пессимизм? Я давно заметил, что сочетание физико-математического образования с гуманитарным дает впечатляющий результат. Мое предложение к вам разительно отличается от предложений полковника Рейса. Вы, наверное, поняли, что Великобритания постепенно меняет политический курс и все чаще смотрит в сторону Советской России – как на союзника, а не врага. Уже сейчас правительство готово возобновить дипломатические отношения с Москвой.
Тони кивнул снова. Скрипучий голос этого человека расслаблял, нагонял сонливость и ощущение тепла, уюта, спокойствия. Вызывал доверие.
– Я отдаю себе отчет в том, что стать предателем Родины для вас не только равносильно смерти, но и страшнее смерти. И глупо предлагать вам совершить предательство – вы на это не пойдете. Но я знаю о ваших выдающихся математических способностях, блестящем образовании и высоких моральных принципах. Было бы глупо убить такого человека, как вы, просто так, из прихоти… кхм… Его Высочества герцога Виндзорского. Если бы суд приговорил вас к долгосрочному тюремному заключению, рано или поздно правительство нашло бы возможность использовать ваши знания и ум, но расстрел… В отличие от грязных делишек контрразведки, я предлагаю вам совершенно законный путь к сохранению жизни, который к тому же не запятнает вашу совесть и не сделает предателем в глазах ваших товарищей. Его Величество одобрит прошение о вашем помиловании, заменив смертную казнь длительным сроком лишения свободы. Но отбывать этот срок вы будете не в тюрьме, а по месту службы, которую я хочу вам предложить.
– И в чем же ваше предложение состоит? – Тони задал вопрос, потому что от него ждали этого вопроса.
– Как я уже говорил, мы смотрим в сторону Советской России. Ее успехи поразительны: мировая экономика не знает прецедентов такого бешеного экономического роста, такого скачка в развитии науки и новых технологий, не говоря о военной мощи. Вы можете по праву гордиться своей страной.
– Я горжусь ею. – Тони снова приподнял угол рта.
– Согласитесь, перенять некоторый опыт у русских было бы для Великобритании очень полезно. Я не говорю о воровстве технологий и научных изысканий, я говорю об опыте в более широком смысле – в смысле политэкономическом, с точки зрения производственных и общественных отношений. Разумеется, речь идет не о мировой революции, которую, насколько мне известно, Советская Россия уже не ставит своей стратегической целью, но о пересмотре некоторых незыблемых сегодня принципах английской экономики.
Тони кивнул. Соблазнительно. Пока – очень соблазнительно.
– Так вот, с целью изучения российского опыта – или, я бы сказал, попытки понять причины столь поразительных успехов, – мы открываем исследовательский центр советологии. Можете гордиться – мы определили советологию как новое направление обществоведческих дисциплин, которое включит в себя изучение экономики, общества, культуры Советской России. И я предлагаю вам работу в этом исследовательском центре.
– Подопытным кроликом? – не удержался Тони.
Государственная машина искренне рассмеялась.
– Это было бы слишком расточительно. – Майкрофт Холмс, все еще улыбаясь, качнул головой. – Нет, я думаю, вы могли бы возглавить направление образования, педагогики и психологии. Это ни в коей мере не связано с вашей работой на Лубянке, вам не придется раскрывать нам известные вам секреты, заниматься шифровкой и дешифровкой. Наоборот – ваша работа отчасти послужит стратегическим целям коммунистического движения.
Черт. Это в самом деле было соблазнительно. Настолько соблазнительно, что закружилась голова. И если бы государственная машина время от времени не бросала коротких взглядов влево, можно было отдаться новой надежде…
– Вам не придется скрывать своих убеждений, вы даже сможете жениться на девице О’Нейл, дочери известного коммуниста. Я ни в коей мере не сую нос в вашу личную жизнь, я всего лишь сообщаю, что у вас будет право завести семью и детей.
– Я не педагог и не психолог. И имею весьма смутные представления об общественных науках.
– Как человек с большим жизненным опытом могу вам сказать: я не знал гуманитария, между делом получившего дополнительное техническое образование, но у меня немало знакомых физиков и математиков, шутя освоивших университетский курс гуманитарных дисциплин. У вас, Аллен, вся жизнь впереди, а назначенный вам тюремный срок будет долгим, вы успеете подучиться.
Ну как же! Вы еще не жили, вам надо только-только начинать… В этом не может не быть подвоха. Не может не быть. Мистер Аллен, немедленно, сейчас же забудьте о том, что у вас впереди вся жизнь! У вас впереди только сарайчик в углу тюремного двора. Максимум, на который стоит рассчитывать, – березка над могилой.
– Что конкретно будет входить в мои обязанности?
– Нам бы хотелось досконально представлять себе систему образования и воспитания русских, включая школьные программы и их анализ, передовые педагогические методики, моральные ценности, принципы и то, как они прививаются. Комплекс формирования личности советского человека.
Это что-то напоминало. Что-то удивительно знакомое и немного смешное, о чем Тони говорил совсем недавно. Не сосредоточиться. Скрипучий голос не дает сосредоточиться – расслабляет и успокаивает.
– Я должен дать вам ответ немедленно?
– Нет, вы можете подумать. Скажем, двух дней вам хватит? Я бы дал больше, но процедура, связанная с помилованием, займет не один день – не хотелось бы, чтобы бюрократические проволочки имели фатальные последствия.
– Я дам вам ответ завтра утром.
Он снова стоял у окошечка, смотрел на небо и кусал верхнюю губу – без двух передних резцов все время хотелось ее прикусить.
Мистер Аллен, зубы вам не пригодятся. Шепелявить вам осталось четыре дня.
Тони не видел подвоха в предложении государственной машины. Наверное, дома его согласие все же сочли бы предательством. Или нет? Как-то слабо верилось в коммунистический курс, которым дальше пойдет Великобритания, – даже в сколько-нибудь левый курс не верилось. Конечно, беспрецедентный экономический рост вызывает зависть, но вряд ли ради него английский империализм откажется от своих доходов. В правительстве Великобритании судьба рабочих никого не интересует, миром правит не капиталист даже, а капитал, холодный разум, сродни разуму аналитической машины Беббиджа. Он не знает морали – умеет только складывать и вычитать.
Миром правит капитал. Капитал диктует условия, потому что деньги – это кровь мировой экономики. Кто девушку ужинает, тот ее и танцует. Миром правит капитал, и во главу угла он ставит выгоду.
А если исходить из этого, тогда зачем городить огород и создавать исследовательские центры? Зачем холодному разуму это нужно?
Не надо обольщаться, мировая революция ему пока не угрожает. Однако левые движения уже существенно подвинули законы в левую сторону. Вспомнить хотя бы ограничение рабочего дня, пенсии, пособия и другое, весьма капиталу неприятное и невыгодное. Тред-юнионы, конечно, предатели, но пока существует Советская Россия и миллионы пролетариев смотрят в ее сторону, капиталу приходится идти на уступки, и уступки существенные. Делиться приходится. Доказывать, что в Лондоне рабочему жить не хуже, чем в Москве. Нет, никогда капитал не станет перенимать опыт Советской России в части образования и воспитания. Образование рабочих капиталу, конечно, потребуется – иначе вскоре они просто не смогут работать по тем технологиям, которые с каждым днем становятся все сложней и требуют все больше знаний.
Может, в военных целях? Или есть у капитала еще какая-нибудь выгода в левых начинаниях?
Нет, мысль опять ускользнула. Опять свернула в сторону – в сторону счастливой жизни с любимой девушкой.
Признайтесь, мистер Аллен, вам все еще очень хочется жить. И, как верно предположил доктор Фрейд, вы любой факт сейчас готовы повернуть в пользу спасения собственной шкуры.
А ведь в голове снова мелькнуло что-то удивительно знакомое и немного смешное. И это смешное расставит точки над «i». Отмотайте свои мысли немного назад, мистер Аллен. Где оно у вас ёкнуло, это воспоминание?
Пока существует Советская Россия… Вот где. Пока существует Советская Россия, не будет вам покоя ни в светлый день, ни в темную ночь.
Черт возьми! А жить в самом деле хотелось.
Тони цитировал сказку полковнику чуть не целиком – во время допроса с «болтунчиком». Он обладал не только дагерротипической, но и прекрасной слуховой памятью. Эту сказку среди кипарисовых парков у склона могучей горы рассказывала милая девушка, похожая на язычок пламени.
Нет, не тюрьмы и не каторги, не рабочее движение. И не тайные ходы. Надо вспомнить, на каких словах государственной машины в голове мелькнула эта сказка.
«Нам бы хотелось досконально представлять себе… Включая школьные программы… моральные ценности… Комплекс формирования личности советского человека».
«Отчего, Мальчиш, бились с Красной армией Сорок Царей да Сорок Королей, бились, бились, да только сами разбились?»
Вот оно. Военная тайна. Которую они хотят узнать досконально. Найти уязвимые места, по которым при случае можно ударить. И ни за что не допустить, чтобы их пролетарии обрели что-то похожее в процессе неизбежного повышения уровня образования.
Мистер Аллен, березка – предел, на который вы можете рассчитывать…
Тони отошел от окна, сел на койку. Лег ничком, чтобы было не подтянуть колени к животу. И с трудом удержался от слез.
Отказ государственную машину не удивил. До уговоров и оправданий мистер Холмс не опустился – даже не спросил, чем вызван отказ. И на прощание сказал:
– Я вас недооценил. Мне жаль, что вас расстреляют.
– Мне тоже, – осклабился Тони.
В тот день к нему на окошко сел ворон. Через час примерно после ухода государственной машины. Тони даже протер глаза – он любил красивые мрачные легенды, но никогда в них не верил. Ворон топтался в окне вполне убедительно, деловито, косил хитрым глазом внутрь камеры и даже выкрикнул свое скрипучее «кра-кра». Очевидно, никто из здешних раскормленных птиц с подрезанными крыльями не мог подняться так высоко. Мрачное предзнаменование – если к узнику Тауэра прилетает ворон, приговор будет приведен в исполнение.
– И что? – спросил Тони у птицы. – Я и без тебя это знаю. Свой последний шанс я сегодня как раз упустил.
Ворон ответил новым «кра-кра», повернулся к Тони хвостом и, примерившись, оттолкнулся от окна и взмахнул широкими крыльями.
Полковник на этот раз тоже пришел в камеру – наверное, решил брать пример с сильных мира сего.
– Аллен, ваша судьба решена. Завтра вы должны написать завещание и выбрать душеприказчика. По сложившейся традиции тела казненных передаются в анатомический театр университета королевы Марии, и традиция эта не раз спасала жизнь достойным людям.
Нет, ну надо! Они даже такой малости ему не оставили!
– Полковник, я так мечтал о березке над могилой… – хмыкнул Тони.
– Вы вольны отказаться. Но вы мне представлялись человеком того склада, которому не безразлична жизнь других людей. Отказываются обычно по религиозным соображениям, но это бывает не часто. К тому же расстрельная команда в случае согласия получает особое распоряжение и стреляет кучно. Чтобы не задеть печень или почки.
Ну-ну. А в случае несогласия расстрельная команда получает распоряжение стрелять куда попало?
– Да нет, полковник, я не отказываюсь. Я атеист, а потому мне без разницы, что будет с моим телом. И если мое тело поможет студентам в изучении анатомии – пусть будет так.
– В таком случае вы должны указать это в завещании. У вас есть какие-нибудь просьбы, требования, жалобы?
– Да. Я хотел бы написать письмо. Личное письмо.
Полковник поколебался.
– Женщине?
– Нет. Я хотел бы написать письмо на родину.
Полковник заколебался еще сильней.
– Кому?
– Человеку, который в некотором роде заменил мне отца. Я же сказал: личное письмо.
Полковник думал не меньше минуты. Но в конце концов ответил:
– Аллен, я позволю вам это сделать с непременным условием: ваше письмо будет прочитано мною и, возможно, не только мною. Я гарантирую вам, что оно будет отправлено, но лишь в том случае, если вы не предпримете попытки передать в Россию сведений, составляющих государственную тайну.
– Давайте иначе, полковник. Вы прошерстите это письмо вдоль и поперек, пропустите его через все аналитические машины, которые найдете, привлечете сколь угодно много экспертов, чтобы отыскать в нем государственную тайну. Но если государственную тайну вы там все же найдете, будьте добры, вычеркните то, что сочтете нужным, и я его перепишу. Мне бы очень хотелось, чтобы письмо было отправлено. Думаю, на ваше слово можно положиться.
Полковник опять задумался. Наверное, они все же не собирались сообщать в Москву о приведении приговора в исполнение.
– Хорошо, – наконец кивнул он. – Я даю вам слово.
На такой случай были предусмотрены пары ключевых слов, между которых содержалась информация. Старая сказка, путь домой, стихи Пушкина, время вперед, мучительная смерть и еще несколько. Пожалуй, со временем вышло чересчур откровенно, но, промучившись до вечера, Тони ничего лучшего не придумал.
Получилось слезно.
Он перечитал письмо и усмехнулся: больше я вам, буржуинам, ничего не скажу, а самим вам, проклятым, и ввек не догадаться.