Здесь не бывает бурь и ураганов, им не пробить толщу жидкого панциря, за которым укрылось дно. Свет утрачивает силу, от него остаются жалкие крохи, которые придают всему сине-зеленый оттенок перед тем, как раствориться окончательно в густом иле.
Он лежит неподвижно, распластавшись на этой подушке, вода заполняет открытый рот, омывает холодное тело…
***
Ветер и течение, то и дело споря друг с другом из-за маршрута, толкали к земле. Казалось бы, что еще нужно одинокой фигурке на льдине, пленнику Холодного моря, известного своей негостеприимностью?
Но человек не спешил радоваться. Щурил и без того узкие серые глаза, всматривался в укрытый туманом горизонт, над которым проступали пока еле видные контуры скал, и надеялся, что ошибся. Впрочем, долго обманывать себя оказалось занятием сложным и неблагодарным.
– Краеземли, – пробормотал он со вздохом, и невеселая усмешка искривила округлое лицо. – Ладно, плохое понятно, а что в этом хорошего?
Привычная попытка найти светлую сторону в неприятностях вызвала глубокую задумчивость. И впрямь – сложно. Он не знал никого, вырвавшегося оттуда. Может, такие и были, мир велик, но на пути молодого лоцмана встречалось множество моряков – и никого, кто бы вернулся из Краеземель сам или лично знал вернувшегося. Иногда ходили сплетни, но это всегда оказывался какой-то знакомый знакомого, и цена таким разговорам была меньше, чем кружка пива в портовом кабаке. Корабли, подошедшие слишком близко, исчезали, чтобы оставить о себе лишь память и слухи.
Сдвинув меховую шапку, человек поскреб коротко остриженные темные волосы и, наконец, нашелся:
– Буду первооткрывателем! Здесь много чего можно назвать своим именем! Гора Рамузь – звучит, а?
Он улыбнулся, но сам чувствовал, что шутка вышла непривычно вымученной и веселья не принесла. Туман впереди, которого по такой погоде и времени суток не должно быть, внушал тревогу. Наконец человек пробормотал:
– Любая новость лучше с обедом.
Принялся разворачивать узелок, в котором оказалось много ткани и небольшой кусок мяса. Последний.
– Хорошо, что я так мало ем, – в самом деле, Рамузь был невысок и худ, – а впрочем, тут еще на полсотни аскетов хватит.
Сделав такое оптимистичное заявление, он, впрочем, не спешил приниматься за еду, будто думал, что созерцание пищи хоть отчасти поможет утолить голод. Потом все же стал откусывать понемногу. Увы, солонина все равно уменьшалась катастрофически быстро.
Внезапно льдину качнуло, и рядом всплыло что-то большое и темное, по размерам не уступавшее крошечному островку. На пленника моря уставились два глаза.
– Котемянь! – обрадовался он, ничуть не удивившись крупной камбале. Та в ответ шлепнула по воде хвостом. Человек посмотрел на нее задумчиво. – Зря ты со мной плывешь. Нехорошее место. Хотя тебе-то, может, и ничего, а только людям плохо… Есть хочешь?
Рамузь разорвал оставшийся кусочек пополам и протянул обрывок своей верной спутнице. Та проворно схватила его, а второй человек съел сам.
– Вот и конец корабельным запасам, – пробормотал он. – Надеюсь, кто-то еще спасся.
Капитана корабля звали Гаррис, и отличался он энергией и решительностью, переходившей в упрямство. Он верил в неоткрытые земли во льдах, почти бредил ими и был уверен, что природа и судьба прогнутся под волю сильного человека. Когда капитан нанимал Рамузя, много раз проводившего суда через здешние воды и знавшего пути и приметы, тот предупредил:
– Там, где вы хотите, я не был.
– Да и другие тоже, – махнул тот рукой. – А у тебя хорошая репутация.
Сперва на север пробивались успешно. Лоцман по одному ему заметным признакам находил, где можно пройти, а Гаррис, опытный моряк, умело управлял бригом и экипажем. Настал, однако, день, когда двигаться дальше оказалось невозможно, но капитан не отступил – казалось, просто не мог. В конце концов рыскающий в поисках прохода «Вперёд» оказался окружен льдами со всех сторон.
До середины зимы все было в порядке, запасов топлива и пищи на судне хватало, но однажды льды пришли в движение и, сжавшись, раздавили прикованный к месту корабль. К счастью, большую часть припасов удалось спасти, команда и капитан перешли в лагерь на льду. Возвращение представлялось сложным, но собирался ли возвращаться Гаррис? Он рвался к своей цели, и среди команды к весне поползло недовольство.
Впрочем, Рамузь так и не узнал, чем кончилось дело. Стало теплее, появились полосы свободного моря, и в один далеко не прекрасный день очередная подвижка льдов унесла его в холодные воды вместе с небольшим количеством припасов, вмерзшим обломком мачты брига и верной спутницей Котемянь.
С тех пор маленький белый остров изрядно уменьшился и теперь приближался, похоже, к концу своих странствий.
Жутковатые Краеземли надвигались медленно и неотвратимо, как похоронная процессия.
Хотя раньше смерти помирать не стоит, в том числе от голода. Рамузь соорудил с помощью веревки, ножа, пряжки от ремня и обломка мачты удочку. Нашлась и наживка – вечером того же дня, когда кончилась солонина, из воды высунулась голова Котемянь. В пасти она держала небольшую рыбу. Моряк был тронут и наговорил много добрых слов, не обращая внимания на то, что собеседница их, конечно, не понимает.
Удить так оказалось неудобно, о хорошем клеве речь не шла – видать, не только людям здесь неуютно. Наесться он не наедался, но и голодная смерть пока не грозила.
Туман становился все ближе, иногда открывая отвесную скалу, а иногда – вполне приветливый с виду берег, поросший невысокой травой. Там было явно теплее, чем в море, но Рамузь ощущал струящийся навстречу внутренний холод и был рад, что льдина еле движется.
Временами порывы ветра доносили до него клочья белесой мглы, и в ней будто бы слышался исчезающий шепот, распадающиеся на части звуки. Эхо сказанного далеко-далеко и давным-давно, навеки обреченное бродить и никогда не быть услышанным…
Впрочем, по мере приближения слова становились чуточку слышнее, чуточку отчетливее. В них не оказалось знакомых сочетаний звуков, хоть капли смысла, зато отчетливое ощущение – его зовут, его ждут. Только вот в этом ожидании – на капли дружелюбия, ни песчинки тепла. Что вместо них – разбираться совсем не хотелось.
Побережье давно приблизилось, все так же лишь время от времени показываясь из пелены, будто девка из веселого дома, намекающая на свои прелести, но не желающая раздеваться бесплатно.
Верхушки скал уже были недалеко по курсу, как вдруг льдину тряхнуло. Рамузь подскочил в недоумении – ведь они еще не причалили к берегу! Тем не менее, после еще одного толчка движение остановилось. Аккуратно обследовав маленькое «судно», моряк обнаружил, что оно застряло на подводной скале, которая в этом месте торчала у самой поверхности. Конечно, выхода из ситуации это не сулило, и все же… лоцман неожиданно для самого себя испытал огромное облегчение и кукишем скрутил пальцы в сторону берега.
Берег промолчал.
Настала ночь, и туман, который сюда доставал только иногда, краем, позвал за собой. Не маняще, а повелительно, пытаясь вытеснить из головы все другие мысли, кроме необходимости немедленно плыть к берегу. Рамузь снова показал кукиш, на сей раз мысленно, однако спал очень плохо, то и дело просыпаясь с мыслью, что надо соскользнуть с льдины и вплавь поспешить туда, к земле…
Днем клубящаяся мгла отодвинулась, но рассыпающийся шепот то и дело раздавался в голове. Чтобы заглушить его, лоцман разговаривал сам с собой и с Котемянь, когда та всплывала на поверхность.
На этот раз клева не было вовсе, будто дыхание берега отогнало всю рыбу, и оставалось только говорить и вспоминать…
Вот так же он сидел на льдине, только многолетней, надежно причалившей к берегу, и ловил на настоящую удочку. Рыбалка шла неплохо.
За спиной виднелся поселок: кучка домиков, из которых часть деревянных, часть построена из снега и льда, самого распространенного и дешевого материала на берегах обширного Холодного моря. По местным меркам – крупное поселение, где то и дело останавливались корабли, которые что-нибудь искали в здешних водах. С ними торговали, а еще всегда можно было наняться и заработать денег, да и мир повидать.
Рамузь уходил вдаль со спокойной душой – за спиной оставался разве что сам дом, уютный, но опустевший после смерти отца и матери в год, когда пронеслась черная болезнь. Он любил размеренный ритм здешней жизни, но и путешествия – тоже, а родные стены терпеливы, не волнуются и могут ждать сколько угодно.
Но в том сезоне ничего интересного пока не подвернулось, и можно было порыбачить.
Внезапно из воды неподалеку высунулась рыбья голова. Ошибиться в определении трудно – два глаза на одной стороне туловища даже полному невежде выдадут камбалу. Судя по всему – здоровенную. Вот только как, во имя морской бездны, она оказалась у берега, на поверхности?!
Странная гостья скрылась под водой и вынырнула снова, поближе. Сперва рыбак хотел подвинуть потихоньку приманку, но уж очень необычно для повадок придонной жительницы вела себя рыба. Некоторое время любопытство состязалось с азартом добытчика и в короткой борьбе взяло верх.
Рамузь отложил удочку и внимательно поглядел на камбалу. Та, казалось, смотрела в ответ, и ему почудилось любопытство, хотя рыбья морда начисто лишена мимики. Он бросил в воду прикормку, но добился лишь того, что голова скрылась под набежавшей волной… Затем показалась снова, чуть подальше.
Рыбак свернул удочку, поднялся и, кинув еще одну кильку, покинул место. Уходя, оглянулся и увидел, как та исчезла в пасти камбалы.
Так продолжалось не один день, и постепенно рыба становилась все более доверчивой. На всякий случай молодой человек предупредил других рыболовов и, конечно, весь поселок тут же узнал о странном чудачестве. Над Рамузем стали посмеиваться, но поскольку относились к нему хорошо за веселые истории и готовность помочь, просьбу не охотиться на Котемянь – так он назвал питомицу – выполнили.
Они много плавали вместе, камбала сопровождала лодку, рыбак часто вел с ней неспешные беседы и кормил.
Для него самого оказалось сюрпризом, когда неприспособленная вообще-то к длительному быстрому плаванию верная спутница последовала за кораблем, на который нанялся лоцман.
Во время зимовки он пробил для нее прорубь в толстом льду. После их, точнее, его, принесло к Краеземлям…
Похоже, туманный берег отпугивал всю живность. Изредка пролетали альбатросы, наверное, заплутавшие в своих надводных странствиях, а рыба не ловилась вовсе. Однажды Котемянь вновь выбросила на льдину небольшую рыбешку, которой хватило разве на то, чтобы голод ненадолго отступил. Есть хотелось и днем, и ночью. Хорошо хоть, льдина и примерзший к ней снег избавляли от жажды.
На берегу есть трава, а может, и еще что-нибудь. Возможно, если отойти от негостеприимного побережья вглубь, найдется и приличная еда. В сущности, никто не знал даже, представляли ли из себя Краеземли огромный остров, архипелаг или кусок материка…
Он бы рискнул обследовать неведомую землю в одиночестве, если бы желание углубиться в нее, сойдя на берег, не было бы таким назойливым, не исходило извне.
Пока Рамузь упрямо терпел, а надежды на какие-нибудь спасительные перемены таяли гораздо быстрее, чем приютившая его льдина.
Когда моряк в очередной раз забылся сном, тревожным и беспокойным, переменившийся ветер принес с берега туман. Тот сперва дрогнул под напором воздуха, потом двинулся вперед, вытягивая длинные ленты и окутывая, обнимая ими затерянную в негостеприимных водах льдину…
Голод мучил человека, когда он засыпал, и не пожелал отпускать во сне. Мамины блюда из детства, корабельный паек и состряпанная самим дома уха казались одинаково вкусными – и недоступными. Внезапно пришло ощущение, что желудок вовсе исчез, а на его месте пульсирует сосущая пустота, которая лишь отчасти принадлежит телу, накатывает извне и вовне же уходит. Голова закружилась.
Если он, Рамузь, не насытится сейчас, то пустота эта, пульсируя, пройдет вместо крови по жилам, добравшись до кончиков пальцев, и сделает частью себя.
Человек зашевелился, и голод пульсировал в нем, повелительно требуя утоления. Он рождался внутри и душил снаружи, сливаясь воедино. Лоцман застонал и… внезапно ощутил некоторое облегчение, будто что-то помогало ему, отгоняло чуждые веяния, оставляя лишь потребности собственного тела, сильные, но пока преодолимые.
Он сам не понимал, спит или нет, но ощущал, как борются две силы – а потом голод, подставив паруса попутному ветру, наваливается вновь. Человек заметался по льдине, где не было ничего съестного, вцепился зубами в мачту, но опомнился от боли – щепка впилась в губу. Отшатнулся, а ветер и туман шептали – берег, берег! Там земля, трава… еда! Рамузь шагнул к краю льдины, потом обратно. Он сейчас не помнил, почему нельзя на берег, но знал, что не хотел.
Знал – или что-то напомнило?
– А здоровье у меня – не дождетесь, – прошептал он себе в полубреду. – Нет уж.
Внезапно со следующей волной сосущей пустоты накатило ощущение, что выход есть. Чудо свершилось – да, да, вот же она, пища. Много свежей пищи, хватит надолго. Какая внезапная удача!
Мир плыл в глазах. Мрак северной ночи, приправленный туманом, казался почти непроницаемым, и в то же время рыбак отчетливо ощущал добычу, которая наконец пришла в руки, избавляя от мук.
Выход – правильный и единственный.
Рука нащупала нож, Рамузь легким, плавным движением шагнул к краю льдины, замахнулся…
Застыл.
Лезвие прервало дугу, будто застряв в густом воздухе.
Два бесстрастных глаза на плоском боку камбалы уставились на человека, как всегда, без выражения, но его словно ожгло раскаленным железом. Моряк смотрел на полоску стали, замершую в полупальце от чешуи, а внутри все слышался шепот – ну и что? Рыба, просто рыба, он ведь слышал от матросов страшные рассказы, как одни люди ели других… Туман касался пальцев и, казалось, делал крепче их хватку. Одно движение, и…
Нож полетел далеко в воду, а человек упал на колени, прошептал:
– Прости.
Умолк.
Чувство вины захлестнуло Рамузя, мешая попытке оправдаться. Он вяло повторил просьбу о прощении, заранее понимая, что камбала все равно не знает человеческих слов, а он сам слишком хорошо понимает все, чтобы дать себе отпущение грехов.
Слова потерялись, мысли сковало льдом северной ночи. Он замер, так же застыла Котемянь, которая не отпрянула ни в миг угрозы, ни позже.
Казалось, этот кусочек мира замерз, обратился в лед.
Только туман жил. Он досадливо отпрянул обратно, к берегу. Потом набрался сил, сгустился вновь и двинулся на маленький островок уже не разрозненными лентами, а стеной.
Слишком долго здесь был человек. Слишком близко.
Рамузь поднял взгляд – и отпрянул. От берега по воздуху надвигались три огромные фигуры, с трудом различимые в скудном свете звезд, состоящие из белесой мглы, только заметно более густой. Сперва они показались бесформенными, но моряк быстро сообразил, что это не совсем так, и сглотнул. Несомненно, сгустки были человекоподобными внешне. Однако – лишь подобными, ибо у людей не торчит из боков, плеч, рук что-то непонятное, и смутно напоминающее… Что? Он не мог понять, отметил лишь, что черное зеркало Холодного моря не видит тех, кто плывет над ним, не ловит в себя их отражения.
Призраки приближались медленно и величественно, как если бы участвовали в некоем ритуале, который не терпит суеты и спешки.
Росчерк пробил туман и пошатнул торжественность момента – сверху метнулась крылатая тень. Опытный глаз моряка мгновенно распознал большого альбатроса, невесть почему летящего в ночи. Заблудившегося и запутавшегося во мраке, холоде и тумане, окутавших Краеземли. Он опустился к водной глади, метнулся перед тремя фигурами – и одна из них протянула руку.
Полубесформенная мгла прошла вглубь, не повредив плоть.
Птица захлебнулась полетом, противоестественно замерла в воздухе, а после… втянулась в призрака.
Прямо на глазах Рамузя она утрачивала черные тона в оперении, становясь целиком белой, и размывалась – будто нарисованная на окне в непогоду. Сперва – четкий контур, который потом искажается, затем рисунок вовсе превращается в месиво линий, сливаясь с фоном…
Нет, не с фоном – с туманной фигурой. Остальные две задержались, ожидая. Коснулись собрата.
Хотелось остановить время, но оно упрямо шло, не обращая никакого внимания на чьи-то желания. И вот альбатроса уже нет, но есть новый нарост на плече, из которого высовывается нечто, напоминающее крыло, голову, клюв. Просевшие, будто слеплены из плохого теста, размазанные, но узнаваемые.
Тут же он понял, на что похожи остальные выступы. Вот на боку привидения торчит туманный кусок морды тюленя, а там, из щеки, растет фрагмент другого человеческого лица…
Лоцман вскочил, и в тот же момент призраки возобновили движение, а густая, как кисель, мгла шептала о голоде, тот самом, что недавно ощущал он: чужом, холодном, идущем из-за какой-то грани, за которой – падение в чужую ненасытность.
Они были совсем близко, надвигались за следующей порцией. За ним.
Рамузь отступил на шаг, другой… и льдина кончилась. Лихорадочно искал глазами нож – и вдруг вспомнил, что тот утонул. Моряк поднял кулаки, понимая, что они не принесут вреда врагу…
Сильный всплеск. Страшный удар в лицо.
Рыбак безвольно повалился с льдины в воду, но почему-то не смог даже шевельнуться, взмахнуть рукой, чтобы поплыть. Его всего странно передернуло и будто парализовало. Теряя сознание, лоцман пошел ко дну.
Здесь не бывает бурь и ураганов, им не пробить толщу жидкого панциря…
Рамузь неподвижно лежал на дне – уже давно.
Но лишь теперь вернулось сознание, а также пришло понимание факта своей смерти – ибо, несомненно, он стал утопленником. Странно, но вроде ничего не изменилось. Он не отправился ни на небо, как говорили пришлые священники, ни в благодатные моря вечной рыбалки, как обещал шаман. Просто находился там, где утонул. Это, конечно, лучше, чем стать частью ужасного привидения, но неужели дух навеки прикован к телу, которое вскоре съедят рыбы, если уже не съели? Моряк представил, как воспаряет, точнее, всплывает из бренной плоти и смотрит на свои распростертые на дне останки.
С душой ничего не получилось, а вот бренная плоть неожиданно шевельнулась, только очень непривычно – это были явно не движения рук и ног. Попробовал еще раз – он будто связан… нет, не так. Словно руки и ноги вросли в тело, а шевелиться могли только пальцы. Неужели смерть именно такая странная на самом деле?!
Новый рывок – его тело оторвалась от дна, ил поднялся мутными клубами, мешая видеть вовсе. Когда вода стала чуточку чище, Рамузь попытался повернуть голову и посмотреть на себя – но она не поворачивалась! Он скосил глаза, поле зрения которых было каким-то необычным – и увидел рыбью чешую. Дернулся – изогнулись плавники.
– Что за!.. – фраза осталась не только незаконченной, но и несказанной, так как говорить, как оказалось, он не умел.
Оставалось вновь бессильно шлепнуться на дно.
– Впору топиться, но я уже, – мысленно сказал он. – Так, или я после смерти стал рыбой, или рехнулся.
– Ты… стал рыбой, но не после смерти, – внезапно будто сам собой родился ответ в голове. Как ни странно, даже без звука ощущались интонации – робкие и неуверенные, извиняющиеся. – Я… мне пришлось.
Поле зрения было очень широким, и бывший моряк сообразил, что вплывающее темное пятно ему хорошо знакомо.
– Котемянь!
– Да, ты дал мне это имя… Можешь говорить про себя, мы общаемся именно так. Не читаем мыслей, но понимаем, что хочет передать другой подобный.
– Мы? Кто это?
Она подплыла ближе.
– Почти все обитатели моря обладают разумом не большим, чем животные и птицы на суше. Но некоторые – их очень мало – не уступят человеку. Мы разных видов, но все живем долго и обладаем небольшим волшебством. Можем, например, превратить другого разумного в подобного себе, иногда так и пополняем число, ибо рождения среди нас реже смертей. Но каждый раз на подобное действие требуется одобрение Совета. А я не спросила ни его, ни твоего согласия. Прочитала заклятие превращения и сбила с льдины. Прости. Пыталась спасти тебя иначе, но не смогла, призраки слишком сильны.
Рамузю вспомнились последние мгновения в человеческом обличье, и его кожа покрылась бы холодным потом, а лицо – румянцем стыда, но сейчас он не мог ни того, ни другого, только шлепнул по дну плавником.
– Это я должен просить прощения. Чуть не убил тебя.
– Не убил же, хотя тебе внушали эту мысль. Ты справился, сам.
– И все же…
– Нет, ты ни в чем не виноват, а вот я…
Неожиданно ситуация стала забавлять – видимо, запасы страха и потрясения, имеющиеся в его душе, временно подходили к концу. В тоне мыслей появилось веселье.
– Давай быстренько простим друг друга, а то полдня потратим, хорошо? – он ощутил молчаливое согласие и теплоту, как бы странно это ни звучало для холоднокровных. – А ведь они еще над нами?
– Сейчас нет. Здесь бояться почти нечего, порождениям голодного тумана этих земель трудно погружаться в воду, под ее поверхностью они слабы.
– Кто они?
– Мне известно об этом вряд ли больше, чем тебе. У нас говорят, мир здесь надломлен и что-то вытекает из него, а что-то вползает обратно.
– Ладно, слушай… я был очень голоден еще наверху. Ты не знаешь, как здесь добыть пожрать?
Удивительное отступило перед насущным.
Лишь насытившись рачками и мелкой рыбешкой, они возобновили разговор.
– Слушай, – начал Рамузь, – я тебе благодарен и нисколько не в обиде, но ведь обратно ты меня превратишь, когда мы до подходящего берега доберемся?
Ответа не было, хотя он видел Котемянь рядом с собой. Бывший моряк уже немного освоился с плавниками, и сейчас приблизился к рыбе. Впрочем, сам он теперь являлся такой же камбалой, только чуток побольше.
– Не знаю, – наконец ответила она на требовательный взгляд. – Понимаешь, обратное превращение сложнее. Его не совершить просто так, лишь в особом месте, а туда может допустить только Совет.
Замолчал и он. Прошлое проплывало перед глазами. Отец и мать, родной поселок, уютный, обжитой дом. Палуба корабля, паруса над головой и форштевень, рассекающий волны и давящий тонкий лед. Знакомые, шаман поселения, бывший одновременно и лекарем. Все это смешивалось в одно целое. Целую… жизнь? И жизни этой грозила утрата, несмотря на чудесное спасение.
– Что ж, поплывем к вашему Совету тогда?
Котемянь явно не хотелось являться на глаза тем, чьи правила она нарушила, и все же они повернули куда-то – ориентироваться здесь в сторонах света Рамузь еще не научился.
Примерно через сутки пути дно делалось скалистым и довольно круто уходило вверх, насколько было видно – здесь над морем возвышался, как пояснила Котемянь, небольшой островок, где и находилось нужное место – и рядом жили те, кто состоял в Совете.
Собрались они быстро – видно, тут дело обстояло иначе, чем в человеческих городах, мысленно отметил Рамузь.
Скалистый берег расступался, образуя просторную слабо освещенную пещеру. Дальняя сторона вовсе терялась во мгле, а в ближней собралось с десяток очень крупных разнообразных рыб.
Все выжидающе молчали. Впрочем, обычный человек, окажись и выживи он здесь, не услышал бы ни слова и после того, как Котемянь мысленно «заговорила». Она рассказала, как, по обычаю, едва повзрослев, отправилась в странствие с целью увидеть мир. Как предупреждали ее заранее о коварстве людей, самых опасных хищников, и как она все же встретила того, кто был не коварен, а добр и заботлив, хотя не знал о ее разумности, не мог ни слова понять и услышать, и как следовала за ним, увидев очень многое. Как несчастливо завершилось плавание, о неблагосклонности ветров и течений, ожидании и последней ночи у берега Краеземель. Как пыталась бороться волшебством с силой призраков, а потом, чтобы спасти жизнь спутнику, прибегла к чарам превращения, смогла с ним наконец заговорить, но теперь просит вновь вернуть его в родной надводный мир, допустив в священную пещеру.
Тишина сопровождала ее рассказ и осталась после – здесь умели слушать и ждать.
Первой ответила большая зубатка, удлиненное желтое тело которой пересекала дюжина бурых полос.
– Одни неприятности! А я говорила, что так будет. Ты вообще не должна плавать у поверхности, даже уметь это не должна, как твои сородичи! Вот как ты это делаешь?
– Не знаю сама… Хочется очень! Ведь если мы не такие, как остальные жители моря, то почему нет? Но сейчас я прошу не об этом.
– Ты знала наши законы – и ты нарушила их!
– Но не было времени, иначе его нельзя было бы спасти! – горячо возразила камбала.
– И что? Десятки, сотни, тысячи людей – их ведь столько, что нам и не снилось! – умирают постоянно самыми разными способами, легкими и ужасными. От болезней – или убивают друг друга. Они на нас охотятся и съедят, если поймают. Мы должны заботиться не о них, а о себе. Ничего не произошло бы, если б погиб еще один.
– Он не такой, как другие, я же рассказывала!
– И сколько рыбы он поймал и съел? – с откровенной ехидцей спросила зубатка.
– А мы с тобой – сколько?
Собеседница смутилась и затихла, пробурчав что-то вроде:
– Мы не едим разумных…
В обсуждение вступила морская щука.
– Это неважно. Таковы правила, они составлены ради общего выживания. Что произойдет, если каждый начнет менять их по своему разумению, не понимая глубинной сути, не зная, сколько крови и опыта стоят за каждым?
– Я не могла бросить его!
– Ты должна была! Как можешь ты с легкостью отметать наши законы, ты, еще не имеющая даже имени, которое дается по возвращении из странствия?
Тон ее мысли нарастал, становясь повелительным, начиная отдаваться в голове. Камбала резко ответила.
– У меня есть имя. Меня зовут Котемянь.
Вновь настала общая тишина. Рамузь, не вставивший ни слова, чтобы не усугубить ситуацию по незнанию обычаев, не понял, в чем дело. Щука неторопливо, раздельно отмела реплику собеседницы:
– Имена утверждает совет, услышав рассказ по возвращении. И уж тем более их не дают люди. У тебя пока нет имени.
– Он мой друг. Меня зовут Котемянь, – и камбала, шевельнув хвостом, придвинулась ближе к спутнику.
Щука и зубатка, напротив, отплыли. Наверное, в собрании людей сейчас начался бы шум, гам и крики. Но, видно, холодная кровь меньше бросается в голову – подумалось бывшему моряку и бывшему человеку. И все же ощущалось явное осуждение и недоброжелательство.
Наконец рыбы из Совета расступились, и на середину круга выплыл морской черт. Все здесь были крупнее своих родственников, но этот и вовсе отличался огромными размерами, намного превосходя в длину рост самого высокого из виденных Рамузем людей. Потемневшие от времени клочья кожи, свисавшие по бокам огромной головы, составлявшей половину всего тела, обрамляли широкую зубастую пасть и шевелились под напором слабых токов воды, как водоросли. Колючки на спине, казалось, ждали жертв. Раньше он был вовсе незаметен – неудивительно, при слабом свете и с умением маскироваться пятнистой окраской.
Котемянь невольно подалась назад.
– Старейший… – упрямство и мольба отразились в интонациях мысли.
– Молчи, – прервал он. – Сейчас говорю я. Могу понять вас – и тебя, и его, но дело не в этом. Ты поставила свою дружбу над нашими законами – что ж, твое право. Когда два желания, две необходимости вступают в конфликт – нельзя получить все сразу. Ты должна понимать – предпочтя что-то постороннее правилам общины, ставишь себя вне ее. Не мы это решаем – но твой собственный выбор. Тебя зовут Котемянь, сказала ты. Что ж, пусть так, но мы знаем юную безымянную камбалу и не знаем Котемянь. Ты свободна плыть куда угодно – но среди нас нет места ни тебе, ни ему. Мы не будем мешать, и помогать тоже не будем. Можете пытаться попасть в место силы, но без проводника-защитника – мы не дадим его. Конечно, ты в любой момент можешь вернуться – одна, за именем, данным Советом, и мы примем такой выбор, который вернет тебя в общину, как принимаем этот. А теперь отправляйся, куда хочешь, больше никто из нас не будет говорить с тобой, пока ты не решишь вернуться, приняв наши условия. Это всё.
Он отплыл в сторону, остальные – тоже. Не было бесполезных споров. Хотя Рамузь и понял, что ничего хорошего решение им не сулит, но невольно проникся уважением к подводным жителям и принятым у них порядкам.
– И что теперь нам делать? – спросил он у спутницы.
– Ты хочешь вернуть себя?
– Да, – помедлив, отозвался он. – А ты…
– А теперь – туда! – прервала камбала и, звучи слова вслух, отчаянная решительность зазвенела бы в голосе.
Она устремилась вглубь пещеры, Рамузь – за ней. В конце в сплошную стену уходил тоннель и Котемянь, не останавливаясь, вплыла в него.
Как ни странно, здесь не было беспросветной мглы. Местами попадались колонии светящихся рачков, их отсветы слегка растворяли мрак, давая возможность видеть очертания тоннеля.
– А что за проводник-защитник такой? – уточнил Рамузь, усердно шевеля плавниками.
– Это особые рыбки, они волшебные и есть только у Совета. Где они их держат и откуда взяли – не знаю. Светятся ярко, так что дорога хорошо видна, выбирают правильный путь среди многих проходов. Кроме того, местные стражи сторонятся от них подальше, так устроил создатель этого места.
– Что за создатель?
– Мне неизвестно, ни кто он, ни что за стражи, говорили, что должны быть. Никто, кроме Совета, не суется сюда.
– А мы?
– Я должна тебе помочь! Как-нибудь проберемся. Может, это вообще просто сказки, чтоб отпугивать разумных от места.
Рамузь задумался.
– Мне уже ничего не страшно, но я не хочу, чтобы ты рисковала собой. Вернись к ним.
– Проплывем, – упрямо повторила Котемянь. – Вряд ли там хуже, чем у Краеземель, а мы тогда вырвались.
Надеюсь, она знает, что делает, подумал Рамузь, не выпуская, впрочем, эту мысль за пределы своего разума – не хотелось обижать спутницу.
У первой же развилки Котемянь задумалась. Она закружилась на месте, плавники как-то странно изгибались, и бывший моряк почувствовал напряжение.
– Сюда, – наконец указала она налево. – Волшебство показывает…
Однако вскоре впереди показалось новое разветвление.
– Погоди, – подумал Рамузь. – Так тебе никакого колдовства и сил не хватит. Я знаю способ изучать лабиринты, наш корабельный врач как-то рассказывал… Лишь бы с голоду не помереть.
Похоже, впрочем, это не грозило – мелкой рыбешки и рачков хватало. И то сказать – таинственные стражи, если они и впрямь здесь жили, должны чем-то питаться. Орудуя пастью, хвостом и плавниками, спутники быстренько согнали в пирамидку четыре камешка из тех, которыми было усеяно дно.
– Такие будем оставлять у входа в каждый проход, который исследуем, – заметил Рамузь.
Котемянь тихо восхитилась остроумным решением, и они двинулись дальше. Это занимало много времени, не раз приходилось возвращаться, но в остальном путь казался спокойным. Однако спутница проявляла все большее беспокойство каждый раз, когда путь заводил в тупик и приходилось возвращаться.
– Что-то случилось?
– Пока нет, – она опустилась на дно, как человек бы присел. – Но может произойти.
– Что же?
– Понимаешь, — смущение напомнило их первый разговор. – Когда я… превратила тебя, то не подумала… Некогда было.
Чувство вины заставляло сами мысли замирать, словно мороз – воду. Рамузь постарался мысленным касанием ободрить ее:
– Понимаю, конечно. Так о чем же?
– Знаешь, хотела все быстро исправить, но пока не получается. А чем больше времени ты проводишь в новом теле, тем сложнее обратное превращение. Боюсь, что если пройдет слишком много времени, оно может не получиться вовсе.
Тревога провела по душе холодными пальцами, рисуя вечность без людей, в чужом теле, в чешуе. Но бывший лоцман постарался не выдать ее.
– Ничего, успеем. Это ведь просто остров, он не может быть чересчур огромным.
И все же лабиринт казался маленькой подводной страной, где время ложилось песком на дно, а пространство путалось в бесконечных поворотах. Им думалось, что рассказы про стражу – действительно страшилки, которыми Совет пугает любопытствующих. Но вскоре после разговора свечение обрисовало продолговатое тело, перегородившее широченный тоннель.
Они затаились, на что не хватило ума какой-то рыбешке. Разряд пронизал воду, добыча бессильно зависла, а потом исчезла в пасти ската.
– Нечего ему в таких коридорах делать, – прикинул моряк.
– Их удерживает волшебство того, кто это устроил, – задумчиво заметила камбала.
– Ты можешь что-то сделать?
– Увы… Наша магия слаба и плоха для сражений.
Они задумались.
– Его разряды не бесконечны, – произнесла юная обитательница дна.
– Знаю. Но на нас хватит, – отозвался опытный рыбак. И затем добавил: – Если, конечно, с нас начать.
Они некоторое время готовились и тренировались, отрабатывая идею. Вернувшись, затаились, а потом хвост Рамузя взметнул в сторону грозного охранника тучу ила и горсть камешков. Камбала была наготове – и каждому померещилась бы в этом стайка рыбешки, дерзнувшая проскочить в сторону святыни. Парализующий удар, еще один и еще – «рыбки» оседали, рассеиваясь, а на смену им спешили новые и новые, тоже иллюзорные. Вода понемногу мутнела, пока не стала вовсе непрозрачной, а разряды, судя по всему, становились все слабее и слабее. И тогда две камбалы, спеша, как только позволяли их тела и, прижимаясь к неровным стенкам, проплыли мимо…
И вновь – развилки и повороты.
Одна из остановок чуть не закончилась печально. Они легли на дно, зарывшись в ил – плавание утомляло быстро.
– Как ты все же ухитрилась поспевать за кораблем? – спросил бывший моряк. – Всегда гадал…
– Я же говорила на Совете, сама не знаю, как умею плавать так, как не должна. Другим в этом наша магия не помогает. Еще я пользовалась подводными течениями. И… там был ты.
Он не знал, что ответить, и в этот момент послышался громкий треск. Затем он повторился. Оба встрепенулись и успели увернуться от упавшего огромного камня. Видимо, время и вода подточили стену. Тревожный звук повторился, и они поспешили покинуть опасное место.
Рамузь пытался считать время и гадать, успеет ли. Но отмечать часы и дни было решительно нечем, да и сама Котемянь толком не знала, сколько должно пройти, так что оставалось мысленно подшучивать над своими тревогами. Иногда вдали свет молний обволакивало разрезающие полумрак тела стражей. Однажды скат проплыл почти рядом.
Последнего миновали уже испытанным методом перед самым отверстием в стене. Круглую широкую дыру явно проделали намеренно, возможно, при самом строительстве сооружения. Кажется, это была башня – подобная целой крепости по размерам и производившая изнутри странное впечатление. Все слишком хорошо установлено и закреплено, чтобы заподозрить, что на этажах не подразумевалась вода. И в то же время слишком много обыденно-человеческого, начиная с лестниц и гнезд для факелов…
– Будто здесь под водой жили, но как люди, – неожиданно подумала Котемянь, и лоцман промолчал, не зная, что сказать.
Они скользили над ступеньками, неторопливые и беззвучные. Вверх – мимо уводящих в сторону коридоров, таинственных и пустых, мимо этажей, где давно обитали лишь рыбы, рачки и моллюски.
Внезапно проход сузился. Спеша его преодолеть, оба подплыли к отверстию, из которого лился яркий свет.
Целый зал стал просторной подводной лагуной. Ил устилал дно, по стенам сверкали фрески – из отверстий в потолке пробивались солнечные лучи. Самый мощный поток лился через устремляющуюся вверх лестницу в дальнем конце зала.
В центре его, шевеля в дреме плавниками, дрейфовало огромное, длиной в рост четверых высоких мужчин, туловище. Сигарообразное, с большой конической головой, светлым брюхом и серой спиной. Пасть была закрыта, но Рамузь прекрасно знал – в ней один за другим три ряда острейших зубов.
В тот же миг белая акула повернулась в их сторону. В панике обе камбалы трепыхнулись, улепетывая в проход. За их спинами стремительно приближалось огромное тело, рассекая послушные пласты воды. Рамузь уже ощущал, как сейчас будет перекушен пополам, но вдруг мысль Котемянь толкнула:
– Влево!
Там был узкий отнорок коридора. Камбалы метнулись изо всех сил и через несколько мгновений, доплыв до тупика, оглянулись.
Проход и впрямь оказался недостаточно широк для твари. Она несколько мгновений смотрела на несостоявшихся жертв, потом поплыла обратно.
– Похоже, главный страж, – подвел итог Рамузь, когда они отплыли подальше и успокоились. – И что же нам делать? Как твоя магия?
– Я же говорила, почти ничем не может помочь, – грустно ответила Котемянь.
– Мы не можем как-нибудь прокрасться?
– Ты же видел, она спала, но сразу учуяла нас. Знаешь, какой у них нюх?
– А если?..
Дальнейшее обсуждение свелось к простому вопросу – как может камбала победить акулу? Ответ оказался неутешительным – никак. Даже вдвоем. Иногда слабые создания справляются с более крупными и сильными, но для этого нужно либо обладать хорошим снаряжением, либо быть быстрее. А противник много стремительнее их – эти хищники обладают великолепной скоростью, а камбалы медлительны по меркам обитателей вод. Иллюзии при остроте чувств стража не помогут.
Что до снаряжения, то, увы…
– Почему вы не используете никаких предметов? – спросил Рамузь.
– Где ты видишь у нас руки? – ответила вопросом Котемянь. По мере обсуждения она становилась все грустнее и грустнее – бывший моряк уже хорошо различал ее настроение. И теперь мысли вырвались наружу: – Это снова я, я виновата! Надо было остаться, подготовиться, попробовать уговорить Совет! А я решила искупить вину перед тобой, подумала, что со всем справлюсь. Глупая самонадеянность! Теперь мы погибнем в пасти акулы в шаге от цели. И сможем ли вернуться, если захотим? Я, я…
Будь перед ним представительница рода человеческого, она бы обязательно заплакала, но рыбы лишены этого способа излить горе и пережитый страх, и тем горше и страшнее были мысленные рыдания.
Рамузь коснулся ее плавника своим, успокаивая. Без рук действительно сложно… Ничего, скоро опять появятся. Подождал какое-то время, затем ответил:
– Успокойся. Ты мой друг и моя спасительница, и ни в чем не виновна. И – мы обязательно справимся!
Они исследовали окрестные коридоры, надеясь, что наткнутся-таки на что-то, могущее помочь. После довольно долгих бесплодных попыток Рамузь, поднимаясь на свет над узкой лестницей рядом с большим залом, увидел вверху колеблющуюся пленку. Поверхность!
Это оказалась кухня. На полках стояла нетронутая посуда. Бывший человек рассматривал обстановку, пока не прочел надписи на стоявших на полке банках. Подскочил, осененный идеей, после нескольких неуклюжих прыжков столкнул одну, закупоренную, в воду и, ухватив зубами, поспешил к Котемянь. Вернулся еще раз.
За поворотом коридора, дождавшись, когда акула-страж задремала, вскрыли банки. Котемянь собрала все свои силы. Ее буквально корежило – видимо, это заменяло жесты при заклятиях у рыб. Зато потоки воды подхватили порошок и понесли его прочь от обоих, в зал, прямо к белой акуле.
Та действительно обладала тонким обонянием, и содержимое двух больших банок жгучего перца ее ошеломило. Она металась по залу, ничего не видя вокруг себя, ударяясь о стены. Добраться до прохода вверх, тесного для жуткой хранительницы, почти не составило труда.
Стоял день, комната оказалась буквально залита светом из высоких окон. Вода стояла чуть ниже крышки высокого стола в центре, уставленного, как удалось разглядеть, колбами и приборами. Высоко-высоко на полках за стеклом – от сырости – лежали книги.
Схемы и надписи, развешанные повсюду, и изображавшие людей и подводных жителей, а иногда – причудливо совмещавшие их, заставили бывшего моряка задуматься: не волшебник ли, обитавший здесь – творец племени разумных рыб?
На единственной стене без окон мир раскрывался огромной картой, искусно раскрашенной – коричневые горы, леса оттенков зеленого; желтые области далеко на юге – северянин Рамузь даже не знал, что означает этот цвет. Моря разных оттенков зеленого, бирюзового, лазури и даже красноватые… По всей площади были вкраплены сверкающие камешки, а в самом низу ее светился огромный кристалл.
– Место силы, – благоговейно произнесла Котемянь. – Старейший однажды рассказывал, что, коснувшись Камня превращений – внизу – и одного из маленьких, можно очутиться в той точке мира, где бриллиант на карте. Там, где большой красный кружок – наш остров, и около него два выхода – на море и на суше… А мне для нашего ритуала достаточно быть рядом с Камнем. Ты готов?
– А мы не опоздали?
– Нет, здесь я чувствую – еще есть время. Мало, но есть, так что поспеши.
У Рамузя снова будут ноги, а главное – руки! Он выберется отсюда, увидит дом и старых приятелей. Конечно, готов! И все же… Все же тон Котемянь переменился, и на последних словах в нем послышался не трепет восторга, а глубокая грусть.
– В чем дело? – спросил он. – Теперь ты можешь вернуться к своим. Или отправиться со мной, пока они не успокоятся.
– Они не забудут своего решения. Но дело не в этом. Мы не сможем больше говорить…
Бывший и будущий человек беспечно рассмеялся.
– Так когда-нибудь превратишь еще раз. Там разберемся… Я тоже не хотел бы терять возможность говорить с тобой. А… – вдруг мелькнуло в голове, – ты не можешь стать человеком?
Камбала стала еще грустнее.
– Не могу. Увы. И превратиться туда и обратно можно лишь единожды. Пока еще не поздно… плыви сюда, я сниму чары. Подожди, давай попрощаемся… нет, лучше не надо прощаться, я не хочу, поспеши!
Это был беззвучный крик, крик души, расстающейся с другом. Другом – или больше?
Рамузь замер.
Они были друзьями раньше, будут и впредь. Ну и что, что вновь не смогут по-настоящему понимать? И так неплохо. Там был дом – родина и свои стены, где так уютно и удобно. Старые приятели, мудрый шаман, дальние родичи. Много интересных дел, плавания, дающие немало новых знаний и впечатлений.
А здесь – лишь одно существо. Близкое, стремящееся быть рядом, с которым они уже не раз выручали друг друга – но одно.
Она права – не стоит тянуть прощание.
Ведь там, в старом облике – не только прошлое, старые связи, человеческая суть, тело, руки, по которым он так скучал, но и весь его мир. А это – не просто слово, и те, кто отрекаются от всего, на самом деле лгут себе. Можно ли сравнивать мир – и единственный тоскливый крик души?
Нельзя.
Только вот дома его радостно встретят – но и прекрасно обойдутся без этого. Приятели вспомнят – и забудут снова. Старый дом будет стоять, не вздыхая.
Что мир может, кроме рук, по-настоящему бросить на чашу весов против того, кто просто хочет быть всегда рядом? Что – против того, кто отказался ведь от собственной общины, собственной былой жизни?
Наверное, влияло пребывание в рыбьем теле. Он посмотрел на сжавшуюся Котемянь и открыл, что, оказывается, чешуя и два глаза на плоском теле могут быть не менее красивы, чем нежная кожа и точеный профиль черноволосой головки.
Наверное, он свихнулся. Это удар по голове, да.
– Брось свои заклинания. Лучше давай…
***
Они вынырнули в далеком никогда не замерзающем море. Щедро обсыпавшие небеса звезды окаймляли луну, а та мостила по воде дорогу из света в новый общий мир, взамен двух старых личных, которые остались позади. В мир, где для начала у каждого из них был кто-то рядом.