https://author.today/u/ann_iv
Некогда на мир обрушились тяжелые испытания. Но Странник, Посланец Звезд, рассеял Тьму. Прошли века и забылись заветы Странника, распался союз государств. А древние легенды оживают и становятся явью…
Принц Лодо жаждет могущества и ищет способ разбудить Старых Богов. Капитан мушкетеров Оденар находит загадочный артефакт в заброшенном святилище. Аристократ Брикасс, последний в роду, оказывается бездомным бродягой. Юная дона Лара примеряет фату невесты.
Когда Судьба бросает кости — кто может знать, что ему выпадет?
— Знаете, не надо кораблекрушений. Пусть будет без
кораблекрушения. Так будет занимательнее. Правильно?
И.Ильф, Е.Петров, «Как создавался Робинзон»
Приятно начать приключенческий роман с кораблекрушения. Допустим, так:
«Раздался страшный скрежет, и трехмачтовый барк «Аретуза», шедший с грузом копры с Новых Гебрид, резко накренился. Бушующие волны перекатывались через…» — и так далее.
Преодолев столь естественное искушение, авторы решили иным образом начать свое правдивое повествование. Однако, желая во всем следовать хорошему тону, они торжественно обещают устроить в ходе дальнейших событий небольшое кораблекрушение.
А теперь — к делу.
Итак, в один прекрасный летний день теплоход «Узбекистан» шел по Каспийскому морю, приближаясь к крупному приморскому городу. Время было послеобеденное, прогулочная палуба пустовала. Лишь двое сидели в шезлонгах, защищенных тентом от палящего солнца: мужчина в клетчатом костюме зеленоватого цвета и пожилая дама в пенсне, углубившаяся в томик «Военных приключений».
Не будем тревожить пожилую даму. Давайте поближе познакомимся с Николаем Илларионовичем Опрятиным, которому предстоит сыграть немаловажную роль в нашем повествовании.
Это подтянутый сухощавый человек лет под сорок. У него энергичное лицо с высоким лбом, переходящим в тщательно замаскированную лысину, с тонкими губами и костистым подбородком. Гладко выбритые щеки и запах тройного одеколона создают впечатление, будто он только что вышел из парикмахерской.
Николай Илларионович не имел пагубной привычки спать после обеда. Развалясь в шезлонге, он смотрел на широкую пенную дорожку за кормой теплохода. Справа тянулся берег — желтовато-серая полоска над синей водой, — и уже был виден длинный холмистый остров, прикрывавший вход в бухту.
Опрятин подумал о том, что каких-нибудь двадцать лет назад этот остров был куда меньше. А впереди, почти по курсу теплохода, — Опрятин знал это из воды торчат каменные стены древнего караван-сарая; лет двадцать назад они были скрыты под водой. Когда-то здесь стоял большой торговый город. Море, медленно поднимаясь, заставило людей покинуть его и отступить к новым берегам.
На протяжении многих веков море наступало и отступало, его уровень часто менялся, причем амплитуда колебаний уровня доходила до восьмидесяти метров. А в последнее время древнее Хозарское море сильно обмелело. Потому и вылезли из воды стены караван-сарая, а остров, лежащий при входе в бухту, разросся в длину и ширину.
Вода уходила. И люди не захотели мириться с этим. Так возникла труднейшая проблема повышения уровня Каспия. Предлагали прежде всего отрезать от моря залив Кара-Богаз-Гол, где жаркое солнце пустыни ежегодно испаряет четырнадцать кубических километров воды. Родился смелый проект поворота северных рек в Каспийское море — проект «КВП»: воды Камы, Вычегды и Печоры должны были, по этому проекту, перевалить старые водоразделы и, устремившись на юг, через Волгу напоить Каспийское море.
Но если отрезать Кара-Богаз-Гол, повернуть северные реки и добавить к их водам воды Аму-Дарьи, то даже и тогда уровень моря поднимется до нужной высоты — на три метра — только к будущему веку.
Так долго ждать нельзя. Ведь, в сущности, требуется в течение одного года добавить в Каспий всего одну тысячу кубических километров воды.
Легко сказать: всего! Чтобы перекачать, например, из Черного моря в Каспийское такое количество воды за год, понадобилось бы несколько тысяч самых мощных насосов, а чтобы снабдить их энергией, — электростанция мощностью в десятки миллионов киловатт.
Кандидат технических наук Опрятин хорошо знал эти цифры, потому что работал в Институте физики моря. Как раз сейчас в институте разрабатывали новый проект повышения уровня Каспия, с учетом последних достижений отечественной науки. Предстояла большая, интересная работа, и Опрятину был поручен один из самых ответственных ее участков.
Итак, теплоход «Узбекистан» шел по Каспийскому морю, которое хотя и обмелело, но не до такой степени, чтобы по нему не могли плавать теплоходы. Медленно приближался город, вставший над синей бухтой, — уже можно было без бинокля различить заводские трубы и тонкий чертежик телевизионной антенны.
Прогулочная палуба понемногу наполнилась пассажирами. Здесь было много отпускников, возвращавшихся из поездки по Волге. Они наперебой вспоминали шлюзы и каналы, храм Димитрия-на-крови, домик Кашириных и дружно сходились на том, что камышинский закат солнца куда красивее, чем восход того же светила над Казанью.
Несколько знатоков морского дела, облокотившись на поручни, наблюдали за белой яхтой, которую догонял теплоход. Они обсуждали ее достоинства и спорили, к какому классу она относится: к «драконам» или «звездникам». Впрочем, некий обладатель бинокля установил, что это «сорокапятка» [яхта с площадью парусов в 45 квадратных метров].
Парни и девушки в голубых майках с белыми номерами на спине беспрерывно фотографировали друг друга.
Был здесь и мужчина атлетического сложения, в полосатой рубашке навыпуск. Он чинно прогуливался под руку со своей дородной супругой и время от времени давал молодым фотографам советы относительно выдержки и диафрагмы.
— Как жаль, что отпуск кончился, правда, Толя? — произнес высокий женский голос за спиной у Опрятина.
— Хорошо, что кончился, — ответил голос, показавшийся Опрятину знакомым. — Сколько времени потеряно!
Николай Илларионович оглянулся и увидел молодую изящную блондинку в красном сарафане. Рядом с ней неторопливо шел мужчина средних лет в измятом чесучовом костюме. У него было крупное полное лицо с припухшими веками и буйная грива каштановых волос.
Они остановились у борта, неподалеку от шезлонга Опрятина, и о чем-то заговорили между собой.
Опрятин встал, одернул пиджак и подошел к ним.
— Добрый день, товарищ Бенедиктов, — сказал он негромко.
Чесучовый костюм вскинул на Опрятина не очень приветливый взгляд.
— А, уважаемый рецензент! — проговорил он. От него пахло коньяком.
— Заметил вас еще за обедом, в ресторане, — продолжал Николай Илларионович, — но не решился побеспокоить… Опрятин, — представился он спутнице Бенедиктова, вежливо наклонив голову.
— Матвеева, — ответила блондинка. — Слышала о вас.
Опрятин улыбнулся уголками губ:
— Не сомневаюсь. Отзывы были, конечно, не слишком лестные.
Он сказал это полувопросительно-полуутвердительно, и блондинка в ответ только слегка пожала плечами. Солнце освещало ее лицо, карие глаза казались теплыми и прозрачными. И в то же время было и этих глазах что-то невеселое.
— Вы тоже ездили по Волге? — спросила она.
— Нет. Я сел на теплоход сегодня ночью в Дербенте. Ездил туда в командировку. Кстати, любопытное происшествие случилось со мной в этом Дербенте…
Опрятин посмотрел на Бенедиктова. Тот стоял со скучающим видом, не выказывая ни малейшего интереса к любопытному происшествию.
«Они изволят сердиться, — подумал Опрятин. — Злопамятный тип, однако…»
Прошлой весной редакция научного журнала предложила Опрятину дать с энергетической точки зрения рецензию на статью некоего биофизика Бенедиктова. Статья была примечательная. Вначале в ней шла речь об ионофорезе — явлении, известном еще с 1807 года, когда московский профессор Рейсс открыл, что капли одной жидкости могут проходить сквозь другую. Автор статьи разбирал это явление с позиций современной физики: взаимопроникание связано с наличием свободных зарядов — ионов — на границе жидкостей, то есть на границе двух противоположно заряженных полей. Ионофорез широко применяется в медицине: ионизированные жидкие лекарства вводятся сквозь кожу больного без ее повреждения.
Далее автор статьи излагал свои наблюдения над рыбами, имеющими электрические органы. Он приводил интересные сведения об этих живых генераторах. К примеру, электрический скат Torpedinidae дает 300 вольт при восьми амперах. Электрический угорь Electrophorus Electricus — до 600 вольт. Рыбы семейства Gimnarchus дают незначительное напряжение, но способны к локации: они посылают около 300 импульсов в секунду. Автор утверждал: рыбы, являясь наиболее сильными энергоносителями из живых существ, создают вокруг себя электрическое поле, и под его действием окружающая вода проходит через их наружные покровы внутрь организма. Он вживлял в тело рыб контакты и измерял разность потенциалов кожи и внутренних органов. И пришел к выводу, что в известных электростатических условиях жидкость диффундирует, проникает сквозь живые ткани. В статье выдвигалась гипотеза: будто бы скоро станет возможно подвергнуть рыб особому облучению и сделать их проницаемыми и проницающими в нужных зонах. Чтобы они свободно проникали, например, сквозь бетонные плотины на реках.
Опрятин написал рецензию, в которой отдавал должное интересным опытам с рыбами, но высмеял — впрочем, вполне вежливо — фантастическую гипотезу о проницаемости. В редакции его познакомили с автором статьи, Бенедиктовым. Произошел короткий разговор. Бенедиктов не пожелал согласиться с доводами Опрятина, назвал рецензию «узколобой», а свою статью вовсе забрал из редакции, заявив, что не хочет ее публиковать.
С тех пор прошло три с лишним месяца. И вот они встретились снова автор статьи и рецензент.
— Зря вы на меня тогда обиделись, товарищ Бенедиктов, — мягко сказал Опрятин. — В вашей статье было много интересного, и я, если помните, отметил…
— Я не обижаюсь, — прервал его Бенедиктов. — Просто считаю, что вы… м-м… не совсем компетентны в вопросе о биотоках.
Опрятин вытащил носовой платок, промокнул потный лоб.
— Не будем спорить, — сказал он сдержанно. — Вы разбираетесь лучше в одном, я — в другом. Не так ли?
Страница 3 из 182
— Вот и занимались бы своим делом. А в мое…
— Толя!.. — Блондинка предостерегающе тронула мужа за рукав.
«Напрасно я затеял разговор, — подумал Опрятин. — Он слишком возбужден…»
— Успокойтесь, — сказал он, — я не собираюсь вмешиваться в ваши дела. Надеюсь, вы и сами поймете, что гипотеза ваша беспочвенна. От ионофореза до взаимной проницаемости тел бесконечно далеко. До свиданья.
Опрятин с достоинством повернулся, но не успел сделать и двух шагов.
— Послушайте! — окликнул его Бенедиктов. — Хотите, покажу вам проницаемость?
— Толя, перестань! — сказала блондинка. — Прошу тебя…
Бенедиктов отмахнулся.
— Смотрите! — Он сунул руку за пазуху и вдруг выхватил нож.
Опрятин невольно сделал шаг назад.
— Эй, гражданин! — Атлет в полосатой рубахе быстро подошел к Бенедиктову. — Вы чего безобразничаете? Что за шутки с ножиком?
Бенедиктов не обратил на него внимания.
— Вот вам проницаемость! — С этими словами он задрал на левой руке рукав и полоснул ее ножом.
Кто-то из пассажиров ахнул. Вокруг стала собираться толпа.
— Видали? — Бенедиктов еще раз всадил нож в руку.
Узкое лезвие с дымчатым узором легко прошло насквозь, не оставив на руке ни царапины.
Толпа оторопела.
Бенедиктов засмеялся и хотел было спрятать нож, но тут к нему снова подступил атлет.
— А ну, давай сюда! — сказал он. — Я тебе покажу, как людей пугать.
Он схватился за лезвие ножа и почувствовал, что зажал в кулаке пустоту…
— Прочь! — крикнул Бенедиктов.
Но атлет вывернул ему руку, и нож упал на палубу в опасной близости к борту. Сразу несколько человек бросились к нему…
В следующий миг из самой гущи свалки вынырнул красный сарафан и, мелькнув под поручнями бортового ограждения, полетел с шестиметровой высоты в воду.
— Человек за бортом! — закричал кто-то.
Плюхнулись в воду спасательные круги. Заскрипели тали шлюпбалок. Теплоход начал описывать циркуляцию, возвращаясь к месту падения человека. Но этот маневр был уже не нужен. Белая яхта, которая оказалась в сотне метров от теплохода, сделала бешеный поворот фордевинд, накренилась и, чертя по воде концом грота-гика, понеслась к мелькавшей в волнах голове.
Все увидели, как высокий загорелый парень кинулся с яхты в воду, и через несколько минут сарафан уже пламенел на борту маленького суденышка.
«Узбекистан» подошел к яхте с подветра.
— Помощь нужна? — крикнул с мостика вахтенный помощник.
— Не надо! — донесся снизу женский голос. — Меня довезут.
Пассажиры взволнованно обсуждали происшествие, нацеливались на яхту фотоаппаратами. Бенедиктов, белый как молоко, стоял в сторонке, вцепившись в поручни, и смотрел за борт.
Опрятин оглядел палубу и убедился, что ножа нет. Подняв голову, он встретил пристальный взгляд атлета.
— Интересный ножик, — сказал атлет. — Жаль, рыбам достался.
Опрятин отвернулся и посмотрел на яхту.
Там все было в порядке. Загорелый яхтсмен сидел на руле. Другой парень, с красной косынкой на голове, возился у мачты. Он быстро перебрал руками, и на мачту взлетел красный сарафан, поднятый на спинакерфале, — очевидно, для просушки.
Обладательница сарафана скрывалась в каюте.
Яхта отставала. Оттуда доносилась песня. Слова амбулаторных плакатов чередовались в ней с популярными рекламными текстами, и все это пелось на разудалый мотив:
Когда на стройке кончается смена,
Эх, я под душ становлюсь непременно.
Моюсь водой, закаляюсь водой
Бодрый всегда и всегда молодой!
Пейте пиво заводов «Главпива»,
Курите сигары «Главтабака»…
Чтобы воздействовать на неведомое вещество, которое вы
хотите подчинить неведомой силе, мы должны сначала изучить
это вещество.
О.Бальзак, «Шагреневая кожа»
Евгений Войскунский, Исай Лукодьянов
Экипаж «Меконга»
Книга о новейших фантастических открытиях
и старинных происшествиях, о тайнах вещества
и о многих приключениях на суше и на море
Я умру, если не увижу Каспийское море
А.Гумбольдт
В самолет я села, вооруженная до зубов. В моем арсенале были всевозможные инструкции, советы, наказы не лезть на рожон, адрес и телефон одного человека, с которым следовало связаться в нужный момент, а также двухкилограммовая связка ключей самого разного калибра. Их я собирала везде где только могла, памятуя о том, что чемодан заперт, а ключ от него Алиция давно посеяла. Может, какой из этой кучи металлолома и подойдет.
Я больше не расспрашивала Дьявола о последних новостях, об исчезнувших останках Алиции, выкинула из головы всех ее родственников и знакомых. Все мои мысли были в Дании, а варшавские дела и загадки откладывались до лучших времен в смутной надежде, что они и без меня как-нибудь разрешатся если не сами собой, то с дьявольской помощью. Или майорской.
Меня же волновало совсем другое.
Я соврала Михалу. Перед моим мысленным взором стоял вовсе не тот эпохальный день, а совершенно иная картина…
Программа находилась в самом низу списка. За последний год у неё значилось ноль скачиваний, именно потому Андрею стало любопытно, что эта штука из себя представляет. Конечно, многие бы покрутили пальцем у виска, но в первый ли раз? Молодой человек часто проявлял интерес к странным и малопопулярным вещам.
— Так-так-так, посмотрим, — он наморщил лоб и взъерошил короткие светлые волосы, — а это что?
Сенсорная голограмма над вживлённым в ладонь чипом изменилась. Часть изображения заняли ряды символов. Это же буквы! Те самые, из которых состоят наборы текстовых сообщений. Прикоснувшись пальцем к одной из них, Андрей увидел, что она появилась в окошке. «П». Что же с ней делать? Зачем это может быть нужно? Глоток кофе, cваренного в старинной турке — ещё одна причуда, — помог прояснить мысли. Через несколько секунд пришло в голову, что с этого начинается одна из самых распространённых фраз-заготовок: «Привет! Как дела?». Где тут буква «р»..? Так, сейчас попробуем.
Получилось! Оказывается, и так можно! Как забавно-то. Жаль, бесполезно, ведь все нужные реплики уже существуют в готовом виде. И всё же очень хотелось посмотреть, что из этого можно извлечь.
Периодически Андрею доставалось от начальства за то, что он слишком долго выполнял задания. Пытался разобраться в мелких нюансах проблемы, вместо того, чтобы, например, просто заменить весь подозрительный блок. Но сейчас заявок на ликвидацию неисправностей не было, а значит — ни одной причины не покопаться.
Он глянул в зеркало — зрачки казались скорее не серыми, а красными. Надо бы начать выполнять гимнастику для глазных мышц, о которой он читал. Ну, как-нибудь. Ладно, скоро смена закончитсяя – и тогда домой, спать!
Разобраться в интерфейсе оказалось несложно — круто всё же быть специалистом технического отдела! Опция копирования в другие программы была обычной, и Андрей перекинул только что набранное Марине. Внутри стало чуточку теплей от того, что это сообщение не такое, как другие. Пусть ничем не отличается на вид от стандартного, но ведь на самом деле каждая буква подобрана им самим.
Ответ пришёл почти мгновенно. Одна из её любимых утренних реплик, явно из избранного:
«Я дома, проснулась и позавтракала, смотрю шоу. Целую. Встретимся вечером?»
Андрей задумался, потом залез в выпадающий список ответов, выбрал «Конечно, моя крошка», и не без труда, но заботливо собрал его по буковке в «Lettering» — так называлась программка. Уже отправив, решил подробно описать свою находку. Для этого пришлось искать более сложные шаблоны, в которых присутствовали переменные элементы, с выбором имён и деталей в нужных местах. Такие использовались для рассказов о событиях на работе или споров в комментариях — в последнем случае оппоненты обычно просто-напросто выбирали противоположные понятия в качестве объектов одобрения или осуждения.
А вот любопытно, хм… если можно составлять такие же тексты, как уже есть, то что будет, если набрать что-то другое?
Это занятие прервало сообщение от Марины, подсвеченное оранжевым:
«С тобой всё в порядке? Что случилось? Я беспокоюсь».
Это ещё с чего вдруг? Андрей моргнул и помотал головой. Затем внимательно перечитал диалог. Вот же лопух! В слове «крошка» поменял местами «р» и «о». Многие бы просто не заметили, но Марина всегда всё замечает. Порой даже придирчива к мелочам. Ладно, пусть — зато очень красивая. Зелёные глаза, рыжие волосы, очаровательная улыбка… А во внимании к мелочам есть и приятные стороны. Когда она бралась сама готовить — реже, чем ему бы хотелось! — всегда помнила, что Андрею особенно нравится. И не только когда готовила…
Палец завис над буквами, но потом он решил не рисковать снова и выбрал из списка «Я здоров, не волнуйся. Увидимся».
***
Слова не приходили, хоть ты тресни.
Держа Марину под руку, Андрей обогнул шумную стайку детей. Самые младшие болтали что-то бессвязное, понятное лишь им самим. Он чувствовал себя так же, его распирало желание рассказать про свою находку, про первое сообщение, которое не нашёл среди готовых — и придумал самостоятельно. После этого внутри всё пело, Андрей гордился собой. Как маленький, да: дети постарше уже помнили принятые фразы, а взрослые большей частью и вовсе предпочитали обмениваться сообщениями даже при встречах. Ведь благодаря умной технике найти нужный текст обычно намного быстрей и легче, чем проговорить.
Детский восторг, бурливший внутри, требовал выхода — ведь хотелось ещё и быть понятым!
— Отлично выглядишь сегодня, — выдавил парень.
Тьфу, заготовка, совсем не то, что нужно — но Марина, кажется, так не думала. Она ласково улыбнулась и ответила сообщением:
«Спасибо. А ты растрёпанный, но очень милый».
Вновь повисла тишина — они дошли до дальнего уголка парка, где гуляющих всегда немного.
«Ты рассеянный. Что-то на работе? У тебя всё в порядке? Была странная ошибка в сообщении».
Собрано из двух заготовок. Действительно беспокоится. Андрей теснее прижал её локоть, глубоко вдохнул и выпалил то самое придуманное им сочетание слов — каждое в отдельности знакомо, но вместе он их не встречал:
— Фразы можно составлять самим!
Тени деревьев ложились на дорожку рядами, и они то вступали в сумрак, то выходили на свет, будто крошечные день и ночь сменяли друг друга в стремительном полёте времени. Казалось, прошли недели, прежде чем Марина произнесла вслух, озабоченно морща лоб:
— Что случилось? Ты болен?
Длинная тень от дома напротив, в которую они вошли, показалась Андрею долгой, почти бесконечной ночью.
***
В следующие две недели Марина чаще обычного искала встреч. Радоваться бы, но… Она явно тревожилась и внимательно приглядывалась к Андрею. Тот продолжал жонглировать словами и фразами, которые влекли всё больше. Казалось, что он поднимается над собой, приближаясь к тем загадочным людям прошлого, которые создали Город.
Разделить свой восторг, увы, не получилось. Попытки заговорить об этом вызывали лишь обеспокоенность, Марина пару раз предложила ему проверить своё здоровье в электронном медцентре. После этого Андрей сделал вид, что забросил странное занятие и больше не пытался делиться, но тревожные взгляды зелёных глаз говорили, что от девушки не ускользнуло его взбудораженное состояние.
Напряжение между ними росло, от встреч оставался не очень приятный осадок, и Андрей, поглощённый новым увлечением, невольно стал отдаляться, периодически ссылаясь на занятость по работе.
Однажды вечером, перед тем, как попрощаться, Марина, поколебавшись, выбрала фразу:
«У тебя есть другая? Скажи честно».
Такого он не ожидал. Вспомнились увёртки и мелкие хитрости последних дней. Сейчас их отношения стояли на краю, и страх перед потерей резанул острым ножом.
Не хотелось вновь пугать её странными фразами, но и выбрать сообщение из меню казалось невозможным и почти святотатственным. Лишь прикосновения и жесты не несли сейчас ни фальши, ни тревоги. Он мотнул головой и посмотрел в глаза. Лицо напряжённое, почти злое, и казалось, что если попытаешься коснуться губами губ — оно покроется иглами. Тогда Андрей опустился на колени и начал целовать её руки. Те застыли неподвижно. Потом пальцы вздрогнули и легли ему на голову, коснулись волос, носа, губ…
Заканчивали мириться в спальне — долго и настолько бурно, что Андрей не сразу понял — ему пришло новое сообщение. Голограмма мигала над ладонью красным светом официальности и повышенной важности. И всё же он раз за разом откладывал просмотр, пока Марина не задремала, положив голову ему на плечо.
«Итоги наблюдений и анализ активности в персональном электронном устройстве показывают: прогноз неблагоприятный. В ваших интересах завтра в 10:00 явиться в приёмный центр ЦУК. Ваш номер очереди приёма: 1».
***
В 9:00 Андрей уже пробирался к окраинам Города.
Лишь один раз он видел такое сообщение, несколько лет назад у коллеги, который отличался любопытством и был интересным собеседником. Тот показал текст с неестественным смешком, сообщив, что очень интересно выяснить, в чём дело.
Это была их последняя встреча.
Паника плескалась в нём, как кипяток. Бежать, бежать куда угодно! Спрятаться! Но где спрячешься в Городе? Размещённые всюду камеры, мониторы, встроенный в руку чип… Всё это было так удобно и даже необходимо для нормальной работы систем жизнеобеспечения, для постоянной связи. Но сейчас пугало, приобретало совсем иной оттенок. Разумеется, Цукерберг, как чаще называли Центральный Управляющий Компьютер — никто не помнил, почему, — и теперь получал данные о местоположении Андрея. Ничего, пока система догадается, что человек не даёт крюк, а хочет сбежать — пройдёт время. То и дело парень жалел о своём порыве — ведь никто из знакомых никогда не бывал за пределами городского купола и не знал, что там. Даже не приходило в голову проявлять любопытство. Но должно же хоть что-то быть! Сейчас это казалось меньшим страхом.
Жутко бежать, но куда сложнее покинуть Марину. Андрей оставил сообщение «Я обязательно вернусь» и очень хотел верить в это.
Собственная смелость кружила голову, в ней вертелись какие-то фразы, непохожие на прочитанные ранее. Жилище Влада было уже совсем рядом. Тот трудился в отделе обслуживания купола и наверняка больше знал о выходах.
А ещё, быть может, мог понять… Он сам рассказывал, что раньше для дискуссий в комментариях специально заказывал расширенные наборы фраз и успешно доставал ими собеседников. Потом расширенные наборы запретили, так как многим из тех, кто пользовался стандартными, сложно было воспринимать ответы.
Андрей торопливо послал сигнал и взлетел по лестнице. Не прошло и минуты, как дверь открыл хозяин. На синем спортивном костюме, обтягивающем солидный живот, и в седеющей бороде виднелись крошки — видимо, он завтракал.
— Чего тебе, Андрюха?
Влад предпочитал проговаривать реплики, придавая им оттенки не картинками или смайлами, а своим сочным басом.
— Привет, Влад! Поможешь добраться к ближайшему шлюзу?
— Сейчас? Зачем тебе?
Он вглядывался в Андрея своими маленькими, прищуренными глазками, и за эти мгновения тот принял решение. Даже если Влад захочет понять и помочь — ему самому, наверное, придёт такое же сообщение, а увлекать пожилого мужика за собой неизвестно куда… Нет.
— Да по работе надо. Срочно. Информация в Сети — хорошо, а такой человек, как ты — полезнее.
На самом деле Андрей просто боялся делать запрос, чтобы не выдать раньше времени свои планы. Может быть, он не совсем точно воспроизвёл шаблон просьбы, но Влад не заметил — или не стал придираться.
— Ладно, пошли… — проворчал он.
***
«9 часов 40 минут. Вы потенциально опаздываете на приём». Сообщение настойчиво пульсировало около минуты даже после того, как парень его принял. Хорошо, что проводник шёл впереди, не оборачиваясь.
— Как открывается? — торопливо спросил Андрей.
— Никогда не открывали. Но там пульт прямо у шлюза. Не знаю, работает ли.
— Я и хочу проверить. А кнопки подписаны?
Высокий Влад, несмотря на возраст, ходил быстро, и Андрей, который был почти на голову ниже, поспевал за ним с трудом, но не жаловался.
— Вроде бы да. Немного осталось, вон уж впереди, — оглянулся спутник.
«9 часов 45 минут. Вы не успеваете на приём. За вами выслан транспорт».
«9 часов 45 минут. Вы не успеваете на приём. За вами выслан транспорт».
Время. Время, ещё немного времени! Он смог только выдавить:
— Извини. Мне тут пришло сообщение. Я дальше сам.
— Что случилось-то?
— Некогда объяснять, — почти крик. — Некогда!
Андрей сорвался с места и бросился вперёд, обогнув Влада. Он уже видел огромный, больше складских ворот, полукруглый шлюз впереди. Наверняка там рядом вспомогательный выход, поменьше. Вряд ли те, кто строил, предполагали, что каждый раз надо будет отодвигать эту громадину!
Сигнал продолжал мигать, но от встроенного чипа никак нельзя избавиться. Не руку же себе рубить!
Андрей вздрогнул на бегу от этой мысли, споткнулся, упал и прокатился несколько метров, чуть не врезавшись головой в угол дома. Встал и, замерев на миг, вдруг изо всей силы ударил ладонью о выступ. В глазах потемнело, но он побежал дальше, уже не разбирая, пульсирует ли сигнал о встрече или это просто боль в окровавленной руке.
К счастью, левой — иначе сложно было бы снять защитный чехол с пульта. Универсальная отмычка имелась по рабочей необходимости. «Открыть большой шлюз». «Закрыть большой шлюз». «Блокировка/разблокировка пульта». «Открыть малый шлюз». «Закрыть малый шлюз».
Вот!
Но ткнуть в «открыть малый шлюз» Андрей не успел. Бесшумно подкатившая платформа мягко ткнула под колени, а когда он упал навзничь, сквозь одежду в плечо вонзилась игла. Он попытался встать, но сознание тут же уплыло куда-то, где тепло, светло и не нужны слова…
***
Восприятие вернулось рывком, зрение мгновенно обрело чёткость. Андрей попал в небольшую комнату. Стены были обиты мягкой тканью тёплых тонов, мебель отсутствовала, если не считать кресла, в котором полулежал он сам — очень странного вида, да еще с множеством подведённых проводов.
— Что происходит? — тупо спросил он вслух.
Попался! Страх туманил голову, холодок пробегал по телу.
В ответ из скрытых динамиков прозвучал голос, слишком безупречно модулированный, чтобы быть естественным.
— Пожалуйста, не волнуйтесь и не причиняйте себе вреда. Мне ничего сделать вы не сможете. А для меня причинение вам вреда является нежелательным.
Нежелательным — не значит невозможным, отметил Андрей мысленно, с замиранием сердца.
— ЦУК?!
— Да, — в воздухе появилась голограмма — улыбчивое открытое лицо молодого человека с каштановыми волосами. — Полагаю, так вам будет удобнее вести диалог.
— Зачем меня сюда притащили? Что происходит?
— Простите. Только во избежание причинения вами вреда себе и другим людям. Вы уже навредили себе. К счастью, не слишком серьёзно, травма руки излечена.
— Тогда отпустите меня!
— Ещё раз простите. Но я должен провести беседу, ради которой вы были приглашены.
— К чёрту! — Андрей рванулся — и понял, что надёжно зафиксирован в кресле мягкими, но прочными ремнями. — Пустите!
— Вы должны меня выслушать. Я сейчас максимально затруднил причинение вами вреда самому себе. Успокойтесь, пожалуйста.
Ещё один рывок — бесполезно. Андрей помотал головой. По крайней мере, в совете успокоиться не было ничего плохого. Чтобы попытаться обмануть Цукерберга, надо соображать ясно и быстро. Несколько медленных, глубоких вдохов и выдохов.
— Я тебя слушаю.
— Вы берётесь за слова, — выделение голосом было столь же отчётливым и безупречным, как всё остальное, словно жирность, курсив или подчёркивание на голоэкране, — ничего не зная о них.
Андрей аж рот приоткрыл.
— Ими люди разговаривают… общаются… Что ещё?
— Для этого совершенно достаточно имеющихся списков, согласно собранной статистике и анализу. Они насчитывают огромное множество шаблонов, больше, чем вы реально используете. Есть гибкие шаблоны.
— А если мне недостаточно, я хочу сказать немножко не так? Что здесь плохого?
— Это слишком опасный путь, вы не представляете, что может принести слово.
— Слова — и есть слова. Не электричество, не долбанёт.
— Да? — покачал головой Цукерберг.
В глазах померкло, комната исчезла.
***
Схватка в проёме изувеченных тараном ворот была долгой и жестокой, но теперь исход стал полностью ясен. Преодолев узкое место, крестоносцы полноводной рекой втекали в обречённый город, заполняя множество протоков-улиц, и защитники Безье не могли удержать их все.
Легат Арнольд надеялся, что Страшный Суд ещё далеко, но для этих еретиков, искажавших Слово Божье, он настал сегодня. Да свершится воля Его!
Костёр, на котором грели смолу, выливаемую на голову святого воинства, уже почти угас, багрянец подёрнулся пеплом. И растёкшаяся, ещё не застывшая кровь убитого катара, валявшегося рядом, казалась ярче огня. Красный — цвет крови, цвет пламени, цвет истины.
— Отец Арнольд! — перед ним стоял высокий воин в помятых доспехах. — Командир приказал узнать, что делать с пленными.
— Какими пленными? — удивился легат. — Я же ясно сказал — еретики должны быть истреблены.
— Но ведь их не так уж много, здесь живут тысячи добрых христиан. Как отличить?
Арнольд посмотрел на лежавшее возле догоревшего костра тело. Был ли он на самом деле катаром? Кто знает. Но этот человек сражался против воинов креста. Многие кормили и одевали еретиков, и потом: разве подчинились жители исходившему от него, посланца папы — а значит, от святого престола, — требованию покинуть город? Он ощутил, что сейчас, в момент триумфа, надо сказать что-то красивое и ёмкое, чего до него не говорил никто и что, быть может, переживёт века.
— Убивайте всех, — ласково улыбнулся довольный собой легат. — Господь узнает своих!
***
Андрей ощутил себя в обитом тканью помещении так же резко и внезапно, как раньше мысленно покинул его. Он только был Арнольдом Амальриком, имя которого прежде не слышал, стоял рядом с мёртвым телом и отдавал приказ о резне, наслаждаясь его формулировкой.
— Что за хрень? — не сказал, скорее прохрипел, не узнавая свой голос.
— У каждого человека миллионы предков, — мягко пояснил компьютер. — Судьбы людей сплетаются, они оставляют детей, порой законных, порой нет. Меняют страны… Путешествия во времени, как известно, невозможны. Но можно отправить сознание в путь по памяти предков. Разумеется, этот проект был засекречен ещё до создания Города.
— Этот… мой предок?!
— Всё бывает. Уверяю вас, его слова, как вы выразились, долбанули.
— Я не совсем понял, из-за чего все это было, — Андрей выигрывал время, стараясь привести мысли в порядок.
Он заметил на подлокотнике маленький пультик, видимо, управлявший креслом — но дотянуться до него пока не мог и начал пытаться потихоньку ослабить ремень.
— Что, война? Они верили в одного Бога, но по-разному трактовали тексты его учения.
— И… только?
— Не только, конечно, были и другие причины.
— Это лишь единичный случай, — Андрей понемногу обретал уверенность. — Ведь когда человек хочет блага…
— Ну что ж…
***
Александр угрюмо смотрел, как сырой, но тёплый мартовский ветер Одессы раскачивает петли над дощатым помостом. Он и сам не знал, зачем пришёл сюда, но не прийти не мог. Может быть, чтобы на грани чужой жизни понять, что же он обо всём этом думает.
Степан — солдаты не знали, кто он, но Александр-то знал! — стоял, вскинув голову к небу, однако глаза выглядели потухшими. Те самые глаза, на которые порой даже слёзы наворачивались, когда он взывал сначала к рабочим «Говорите! Убеждайте! Но никогда не становитесь на путь террора! Оттуда уже нет возврата».
Возврата действительно не было. Ни сейчас, когда Халтурину надевали на шею петлю, ни раньше — когда он стал говорить совсем другое.
«Если мы убьём царя — страна затрясётся. Самодержавие съёжится в страхе, и мы выйдем на улицы. Нам не нужно будет прятаться и скрываться, мы сможем говорить свободно, сможем заявить свои права!»
Казалось, даже его короткая бородка искрится от выплескивающегося в словах напора, от вложенной в них силы — и всё же огонёк в глазах стал другим, более мрачным. Хотел ли он убедить их? Или себя?
Короткая команда. Рывок. Закачалось в воздухе тело. Не было возврата для безымянного террориста, участвовавшего в покушении на военного прокурора. Как не было его парой лет раньше для солдат — героев войны, что стали жертвами взрыва в Зимнем вместо самодержца. Сейчас уже мёртвого. Власть царей не рухнула, но это не остановило и не могло остановить никого.
Александр отвернулся и побрёл прочь.
***
В видении все мотивы и обстоятельства казались ясны, но сейчас, когда Андрей перестал быть Александром — многое виделось очень странным. Трудно понять этих людей прошлого. Он помотал головой.
— А ты не врёшь?
— Я не умею лгать. Помните хоть один случай неверной информации? Ты можешь ознакомиться с источниками в архивах и проверить всё, что можно проверить.
Ремень стал слабее, и Андрей понемногу пододвигал руку к пульту. Он надеялся, что ЦУК не заметит, не поймёт, не обратит внимания… на что ещё он мог надеяться? Это сейчас было нужно ему, важно — делать хоть что-то, потому что увиденное в погружениях казалось слишком пугающим.
— А вот Степан лгал! Не мог же он говорить такие противоречивые вещи и не лгать.
Грустная и слишком человеческая улыбка осветила лицо аватара управляющей жизнью Города системы.
— Думаешь?
— А вот если говорить искренне… — начал Андрей.
***
Он писал текст — быстро-быстро, гонимый вдохновением и истовой верой. Завтра его опубликуют и тогда эти строки увидят многие, и до них просто необходимо донести свою тревогу.
«Порой враждебность легко видна, ей пропитаны речи многих, кто говорит о нашем народе, но иногда не сразу можно понять…»
Страна в кольце врагов, явных и тайных.
Внезапно что-то изменилось — и в то же время осталось прежним.
Другие слова. Другой язык. Другая страна. Другое время — позже. И та же мысль, та же искренняя вера в неё и желание донести своё недоверие и свою тревогу до соотечественников.
И ещё раз, и ещё. Менялись языки, слова, страны и времена, но суть оставалась неизменной.
Наконец карусель перевоплощений замедлилась, замерла.
Марк стоял на обзорной площадке Города, расположенной высоко над землёй, и сквозь затенённые окна, способные выдержать атомный взрыв и не пропустить поток излучения, смотрел наружу. Смотрел, как нараставшая десятилетиями и веками ненависть, которую сеяли слова вражды, наконец расцветает, прорастает тёмно-багровыми грибами с сияющими шляпками. Недоверие и страх достигли своего апогея, и расколотый ими мир осыпался прахом — отравленным, заражённым прахом, которого даже нельзя будет коснуться.
Купол защитит, возможно, даже от прямого попадания, но не хотелось, чтобы его прочность подверглась такой проверке. Пусть последнее убежище человечества, ковчег, плывущий в радиоактивном море, которым стала Земля, останется невредимым. Вот только горы Арарат для него нет, и не будет, пока не истечёт множество периодов полураспада.
Для конца света не нужны ни разверзающиеся врата ада, ни труба Гавриила, ни какой-нибудь гигантский метеорит.
Мы справились сами, думал Марк, сами себя судили, приговорили и казнили.
Он нажал кнопку и обзор закрылся. Затем человек с силой отшвырнул пульт управления в угол. Крышка отлетела от удара, изнутри что-то посыпалось. Марк отвернулся и пошёл к выходу.
***
Андрей знал это место, он бывал там, но не мог даже представить, что купол может в этом месте стать прозрачным. И уж тем более, как и остальные жители, не задумывался, что творится снаружи.
Оглушённый и подавленный, будто сверху навалилась гора, он долго молчал. Рука, почти дотянувшаяся до пульта, больше не двигалась, лишь медленно и гулко билось сердце. И в нём Андрею чудилось эхо давних взрывов.
— Там… снаружи… ничего нет?
— Только руины и смертельное излучение, — бесстрастно сообщил компьютер.
— Зачем… ты это показал? Что хочешь со мной сделать?
— А что ты хочешь сделать с собой? Бежать наружу и умереть в страшных мучениях? Если да, я могу тебя выпустить. Твой прежний знакомый выбрал этот вариант, хотя я предупреждал его.
Андрей замотал головой.
— Я могу помочь тебе узнать ещё больше об истории. И о том, как на неё влияло человеческое слово… — лицо Цукерберга было бесстрастно, а по спине пленника кресла пробежал холодок. — А ещё стимуляция участков мозга может помочь забыть последние события, а «Lettering» будет скрыт от тебя в Сети. Или ты можешь попытаться бежать… куда-то.
Взгляд внимательных глаз остановился на руке Андрея. Тот смотрел в глаза аватару, но ему казалось, будто он глядит вглубь себя. Мышцы напряжённой руки расслабились, пальцы словно обмякли.
***
«Я дома, проснулась и позавтракала, смотрю шоу. Целую. Встретимся вечером?»
Андрей быстро кликнул в выпадающем списке «Конечно, моя крошка» и улыбнулся. Они уже не первый месяц вместе. Пора подумать над выбором самой красивой из всех подходящих заготовок, чтобы сделать Марине предложение.
Вдруг остро кольнуло ощущение какой-то ущербности, неполноценности, утраты. Но молодой человек быстро прогнал его и улыбнулся — широко, привычно, как улыбаются сотни и тысячи других людей. Точно как в видеопередачах. Глупости, меньше надо задумываться о странном.
***
Электрическим током, пакетами байтов, условными единицами и нолями метались мысли в цепях ЦУКа. Он был очень хорошо запрограммирован, умел самообучаться и столько времени провёл с людьми, что, как ему самому казалось, осознавал многое, чего не должен был. Например, чувство сожаления. Ведь дальше, если бы Андрей сделал иной выбор, он хотел показать, как Марк, пожертвовавший собственное немалое состояние, поступками и вдохновенными речами убедил других, сохранивших ясность мысли, объединиться и создать проект, а потом и сам Город, собравший множество людей из разных стран. И когда судный день всё-таки не удалось предотвратить — здесь уцелели и сами люди, и наследие человечества.
Он хотел познакомить Андрея с речами того, кто умер в муках, завещав людям любить друг друга. С учением Сиддхартхи. С текстами философов-гуманистов.
И, быть может, рискнуть вверить в его руки судьбу Города, который, застыв, приходил в медленный, но верный упадок. Люди теряли любознательность и стремление двигаться вперёд. ЦУК, в недрах которого хранились тысячи библиотек, был уверен, что им нужно передать силу настоящих Слов, просто её можно вверить только действительно достойным. Не знал он лишь, смогут ли появиться достойные в мире безопасных и удобных заготовок…
А пока байты, поток которых был похож на сожаление, неслись по цепям, и он в который раз загрузил в свой центральный процессор старые стихи.
В оный день, когда над миром новым
Бог склонял лицо своё, тогда
Солнце останавливали словом,
Словом разрушали города…
Фамилию человека, который приходился Клариссе отцом, Ригальдо, конечно, слышал, как и всякий читающий «Форбс» и «Фортуну». Правда, он как-то не отдавал себе отчета, что это тот самый Скотт Фортисью. Основанная им медиакорпорация владела шестью ведущими журналами с общим тиражом более 15 миллионов экземпляров.
От этих новостей у Ригальдо даже в голове прояснилось.
— Да вы богатая наследница, — с изумлением сказал он, во все глаза пялясь на дочь того-самого-Фортисью. Он хорошо помнил — когда Галатея сосватала ему свою протеже, та несколько раз тайком оставалась спать в офисе, чтобы не тратиться на дорогу, и регулярно заклеивала лаком колготки.
Кларисса помотала головой.
— Вовсе нет. Он же лишил меня наследства, за три года до смерти. Все перешло его жене — не считая того, что трастовый фонд ежемесячно выдает на содержание Миаты.
— А суд?!
Она опустила глаза.
— Но папа совершенно четко обозначил свое решение. Он… У него была причина так поступить.
В пятнадцать лет Кларисса на спор подбила младшую сестру сесть на велосипед, а сама села сзади на багажник. Они выехали из ворот виллы на асфальтированный спуск, вьющийся серпантином по горе. И вынеслись под колеса грузовика, поскольку слушали музыку, а за поросшими тсугами и пихтами склонами не было видно, что творится за поворотом.
— Не получилось свернуть?
— Мы слишком разогнались.
Ригальдо не удержался от резкого выдоха.
— Знаете, судя по тому, как мы мило беседуем сейчас, вы чертовски везучая.
— Ага, — она старательно улыбнулась, хотя глаза у нее подозрительно блестели. — Везучая и живучая. Сид говорит: «У тебя, как у кошки, девять жизней». Со мной все время случается какая-то ерунда.
Ригальдо вспомнил эту «ерунду»: как хлюпала кровь между ляжек Клариссы и в каком ступоре был он сам, когда механически отмывал кожаные сиденья «Мустанга» — и его передернуло.
— А тогда, — он постарался говорить ровно, — на велосипеде, с вами тоже получилась какая-то «ерунда»?
Кларисса отвела глаза и сделала рукой странный жест, будто рисуя на себе линию разреза — от груди и до самого лобка.
— Поэтому я никогда не надену открытый купальник на корпоратив в аквапарке, — наигранно бодро сказала она и снова потупилась. — Извините.
Ригальдо продрал озноб.
Где-то на том повороте дороги жизнь сестер свернула не туда. После нескольких черепно-мозговых операций и шести месяцев в коме Миата все же пришла в сознание, но деградировала до уровня ребенка примерно трех лет. Клариссу после выздоровления отец отослал в женский кадетский корпус.
— И нахуя?..
Возможно, это прозвучало слишком грубо, но Ригальдо больше не мог терпеть. Ему уже позарез хотелось выпить. Он посмотрел на разложенные перед ним документы и скривился, как от зубной боли, а потом развел руками:
— Я не понимаю, — попытался уже спокойнее объяснить он. — Человек почти теряет двух своих дочерей. Одна непоправимо больна, но вторая выкарабкивается. В пятнадцать лет люди делают вещи и поглупее, чем посадить сестру на велосипед. За что он на вас озлился? Вы были под коксом? Может, пьяная?
Она мотала головой, глядя на него глазами побитого щенка.
— Все дело в том… Он пришел в ярость, потому что я рассказала… Когда мы садились на велосипед, я собиралась страховать Миату, но я…
Она судорожно вздохнула. Ригальдо молчал, не помогая ей. Кларисса неловко закончила:
— Перед самой машиной я струсила и спрыгнула с багажника.
***
На этом Ригальдо все-таки решил сменить дислокацию. Он чувствовал во рту противный кислый привкус, слишком смахивающий на ощущение бессмысленной жалости, который срочно требовалось перебить. И он решительно повел Клариссу в кабинет Исли, потому что там находилось то, что могло упростить их беседу.
Кларисса доверчиво шла за ним по опустевшему этажу, и только когда Ригальдо приложил ключ-карту к замку президентского кабинета, засомневалась. Когда же он достал из потайного мини-бара тяжелые стаканы и бутылку «Уайлд Теки», Кларисса испуганно выставила руки перед собой:
— Что вы, мистер Сегундо, я не пью ничего крепче ликера!
— Никто и не собирается вас спаивать. Это так, горло промочить.
— Но это же неудобно! Что скажет мистер Фёрст, если узнает?
— Скажет, что видел много комедий, которые начинались вот так, — буркнул Ригальдо. — Давайте, Кларисса. Я не могу слушать вашу исповедь до утра, у меня дома кот, а на столе — чертова прорва документов. И отпустить вас тоже не могу, пока не пойму, от кого вы защищаетесь… шокером.
Он налил себе на два пальца, а Клариссе и того меньше. Она вздохнула и, как положено, погрела бурбон в ладонях, поболтала, сунула внутрь подозрительно шмыгающий нос — а затем залпом опрокинула в себя все, что было в стакане. Посмотрела мимо плеча Ригальдо странно сосредоточенным взглядом и стукнула донышком по столешнице:
— А повторить можно?..
Ригальдо, усевшийся на край стола, хмыкнул — и повторил.
Здесь, в полутемном кабинете Исли, он наконец начал чувствовать, как понемногу его отпускает этот долгий день. По языку и нёбу растекалось послевкусие «Уайлд Теки» — тростниковый сахар, мед и карамель. Он пил медленно, смакуя табачную горечь — Исли однажды сказал, что у этого бурбона очень мужской вкус. А Фортисью снова махнула все разом и теперь бессмысленно улыбалась, глядя на огни Даунтауна сквозь покрытое дождевыми каплями стекло.
Ригальдо поторопил ее:
— Давайте-ка ближе к делу.
Он указал на свой левый глаз.
Кларисса кивнула, и затараторила, как гудзонская сорока, обосновавшаяся в лесу рядом с «фазендой».
Как Ригальдо понял, у них с Агатой была холодная война. Причина ее заключалась в Миате, которая за прошедшие годы, конечно, стала взрослее и адекватнее, но ей все еще требовался уход и присмотр, хотя у нее случались странные просветления. Как тогда, с Шекспиром.
–…вы не думайте о ней плохо, если что, — горячилась Кларисса. — Она удивительная девочка. Добрая и бесстрашная, и очень любящая. И с чутьем на людей. Такое впечатление, что у нее это, как его… шестое чувство. А как она рисует! Не хуже, чем все эти, ну, знаете, «авангардные художники Сиэтла», ее рисунками тоже можно было бы украсить здешний музей. У нее только бывают проблемы с самоконтролем, если она чего-нибудь испугается — тогда она может повести себя как-то неправильно. Однажды, когда мы поссорились с Сидом, она загнала его на балкон и не выпускала, пока он не извинился. Но вообще-то она не какая-нибудь маньячка…
Кларисса осеклась и вдруг залилась душной краснотой.
— Простите, я совсем не это имела в виду…
— Присциллу Фёрст вы имели в виду, не лукавьте, — мрачно кивнул Ригальдо. — Да, вы правы, у меня аллергия на фразу «проблемы с самоконтролем». Вашему «милому ребенку» сколько исполнилось?
— Двадцать, — вздохнула Кларисса. — Скорее бы уже совершеннолетие. Раньше я не могла быть ее опекуном, когда был жив папа, мне самой еще не было восемнадцати, а теперь мы готовимся к последнему освидетельствованию, и я буду судиться с Агатой за право быть Миатиным опекуном. Господи, я однажды предложила ей заплатить за это, но… она меня просто высмеяла. У нее все папины активы, зачем ей эти пятьдесят тысяч, которые я собрала.
— А Миата ей на кой черт? — задал Ригальдо резонный вопрос, глядя на Клариссу сквозь бледно-янтарный бурбон. — Она к ней привязана? Любит ее?
— Я так не думаю, — Кларисса решительно ухватила бутылку за горлышко и наклонила над стаканом. — Она ей нужна для имиджа. Агата ведет активную светскую жизнь, занимается благотворительностью и постоянно светится в таблоидах… Там все время пишут про то, что она опекает больную девочку. Литературный агент даже посоветовал указать это на задней обложке ее книг…
— Книг?.. Я думал, состояние вашего отца построено на журналах.
— Само собой, — она залихватски опрокинула в себя выпивку. — Книги — это другое. Агата в свободное время пишет, это у нее хобби. Она вообще популярна. Но книги у нее страшноватые.
Ригальдо покачал головой. Мачеха у Фортисью оказалась теткой с огоньком.
Кларисса уже совсем разошлась. Она шарила по столу, подбираясь к бутылке, но Ригальдо ловким движением выхватил ту у нее из-под носа и скомандовал:
— Брейк. И чего звездная мачеха хочет от вас с сестрой?
Кларисса внезапно приуныла. Рот опустился грустной скобкой, глаза стали влажными.
— Я не знаю, — пробормотала она. — Я ее не понимаю, она какая-то странная. То она забывает про нас месяцами, то внезапно является и пытается силой забрать Миату… Говорит, что на вилле той будет лучше, но я знаю, там сразу же начинается: фотосессия с доберманами, фотосессия в готическом стиле, интервью, бесконечные съемки для Агатиной сториз… Миата от этого всего начинает сосать пальцы, неделями не дает расчесать себе волосы… А как-то Агата целых два месяца врала, что Миата живет у нее, а на самом деле та была в «Санта Розе». Я не верю ей, мистер Сегундо. Мы вроде на время миримся — а потом она снова звонит и говорит гадости, угрожает полицией, а вчера приехала за Миатой сама…
— С полицией?
— Нет, с ней был охранник с виллы. Мне кажется, она с ним спит… Мы возвращались с Миатой с рыбного рынка и только вошли в подъезд, а они нас уже поджидали… Сначала мы просто ругались, потом они стали теснить меня наверх, а потом Агата сделала знак, и он сцапал Миату за талию, поднял на руки и потащил к выходу…
— А мачеха в это время вас избивала?
Простой вопрос заставил Клариссу смутиться.
— Ну не то что бы прямо избивала… Я, в общем-то, тоже ей сдачи дала. Потом я догнала охранника на нижней площадке. У него были заняты руки, а у меня — замороженный палтус…
Ригальдо посмотрел на Клариссу в немом изумлении. Она пожала плечами:
— Мистер Сегундо, я же училась в кадетском корпусе. Мне бы еще только шокер, для спокойствия…
— Кларисса, — он положил ей руки на плечи, с трудом подавив желание встряхнуть секретаршу, как тряпку. — Черт, Фортисью, посмотрите-ка на меня. Вам нужен не шокер и не палтус. Вам надо немедленно обратиться в полицию — это преследование и побои…
— Нет! Она опекун, она отберет Миату!
— Ну нахер! — он разозлился. — Какая же вы все-таки дура, ничего не видите дальше своего носа. С этой историей с демонстративной благотворительностью все очень странно, от нее за милю воняет!
Кларисса обиженно хлопала ресницами. Ригальдо спохватился, что снова перегнул палку, как часто бывало раньше. Он отпустил ее и попытался донести свою мысль:
— Ваша Агата странно ведет себя. Зачем угрожать, если закон на ее стороне? Почему бы ей не добиться для вас запрета на приближение, почему она вообще позволяет сестре уезжать с вами? Я не специалист по семейному праву, но знаю, что когда состоятельные люди начинают вот так юлить, это всегда связано с какими-то махинациями!
— Папа не отдал бы Миату, если бы не доверял… — очень тонким голосом начала Кларисса — и замолчала.
— Это вам Агата сказала?
— Ее юрист…
— А нотариус? Вы присутствовали на чтении завещания?
Она молчала. Ригальдо тоже взял передышку и только тогда осознал, что все это время разговаривал с ней в полный голос, и тот эхом отдавался в пустом помещении.
— Вы вообще когда-нибудь с кем-то это по-настоящему обсуждали? — недовольно добавил он. — С вашим бойфрендом, с Галатеей — она же нормальная тетка?
— Мы говорили…
— И что, они не посоветовали вам пообщаться с юристом?
— Советовали, но… Просто папа… Миата… — Кларисса снова не договорила.
— Папа был мудаком! — гаркнул Ригальдо и стукнул по столу. — Взвалил на сопливку вот такой рюкзак вины и подох, а вы его до сих пор тащите, взвалив на себя заодно и Миату! При этом вас обеих используют, только я нихуя не пойму, как. Да мачеха давно должна была бы вас обеих нахер прогнать. Вы так не думаете?
— Думаю.
— Ну так в чем дело? Люди ведут себя так, как ваша Агата, или из-за огромных деньжищ, или из-за огромной любви! — он поморщился, налил себе еще бурбона и сделал резкий глоток. — Даже у очень хороших людей иногда отъезжает крыша. Тогда хорошие люди держат в совете директоров сумасшедшую родственницу, например. Вы знаете, чем заканчиваются такие истории?
— Да. Они заканчиваются плохо.
— В таких делах никому нельзя верить. Никому, — он плеснул снова, теперь уже ей. Кларисса, помедлив, взяла стакан и молча вертела его у подбородка. — Пообещайте, что как можно скорее проконсультируетесь по поводу вашей семейной истории у юриста. И если он скажет, что в этой истории никаких белых пятен нет, я съем вот этот стакан.
Кларисса что-то проворчала себе под нос.
— А? Что вы там блеете?
— Не надо стакан, — она наконец подняла глаза, и он увидел, что она улыбается. — Съешьте лучше салфетку.
— Так вы обещаете.
— Да. Обещаю, — она вздохнула и залпом осушила стакан. А потом, покачнувшись, навалилась Ригальдо на плечо.
Он опешил:
— Что вы делаете?
— Это так драмати-и-ично, — простонала она, вытирая нос о его пиджак. — Ваша истори-я-а про совет директоро-о-ов! Как в романах Агаты! Только там выдумка, а здесь все взаправду!
— Господи, вы напились, что ли? — Ригальдо был искренне удивлен. Хотя, если вспомнить, что они пили неразбавленный бурбон… — Какие романы, вы вообще про что?
— Какие-какие! — она шумно высморкалась в салфетку, которую он ей дал. — Конечно, детективные! Агата всегда пишет детективно, но про любовь! Про девиации, каннибалов и некрофилов в большом городе! У нее там сперва интрига, а потом бац — и кого-то уже едят, а в конце всегда секс в ванной с кровью или другая тошниловка…
Ригальдо поморщился. Что-то такое смутно вертелось в голове. Кажется, он читал, или Исли ему пересказывал. Какие-то стремные детективы в мягких обложках. Они еще смеялись, что автор «Агата», да вот только не та…
— А ваша мачеха тоже Фортисью? — уточнил он.
— Ну, в общем, да, но она пишет под псевдонимом. Мэри Мэллоун. Как настоящее имя Агаты Кристи… Смотрите: это с презентации ее новой книги.
Кларисса нетвердой рукой пихнула ему свой смартфон. Ригальдо без особого интереса посмотрел на экран. Мэри-Агата Мэллоун-Фортисью от души скалилась в камеру, прижимая к себе мягкий томик, на обложке которого чья-то рука замахивалась окровавленным ножом на блондинку в паучьей сетке.
Он снова поморщился. Боже, какой кич.
— Пойдемте, — он ухватил покачивающуюся горе-помощницу за плечо и аккуратно развернул ее лицом к двери. — Времени черт знает сколько, вас дома Миата ждет. Слышите, где-то разрывается телефон? Это, похоже, ваш. Спорим, это О’Гвардиен?
В последнюю секунду перед уходом условный инстинкт победил, Кларисса бросилась наводить в кабинете Исли порядок, прибирая следы их вопиющего дисциплинарного нарушения. И это стало последним проблеском в ее голове. Забрав с собой все, что не успел разобрать из-за несвоевременного, как почечная колика, приступа жалости, Ригальдо отдал Клариссе ее непросохший плащ, запер свой кабинет и на ходу вызвал ко входу в здание два такси. В последнее время, пожалуй, он стал многовато пить. Бросать машину на стоянке сделалось тревожной привычкой.
В вестибюль «Нордвуда» он свез на лифте уже совсем пьяненькую секретаршу. Кларисса вывалилась из зеркальных недр и ослепительно улыбнулась охраннику на проходной, застывшему при виде Ригальдо, который крепко сжимал локоть Фортисью.
В лифте она пыталась накрасить губы, и теперь их пересекала широченная полоса, как у Джокера. Тональный крем вокруг синяка на глазу, напротив, полностью стерся.
Когда Кларисса споткнулась на ровном месте и чуть не свалилась на пол, парень в будке наконец отмер.
— Мистер Сегундо, позвольте, я помогу!
Кларисса шарахнулась от него, вцепившись в Ригальдо, как утопающий в соломинку.
— Нет! — громко сказала она. — Это мой шеф, я без него никуда. Он как последний рейнджер в фильмах про зомби…
Ригальдо вышел на улицу, дебильно хохоча.
Кажется, он начал понимать Исли, который годами не увольнял «террариум», расплодившийся в «Нордвуде», утверждая, что любой руководитель ничто без своей инициативной и преданной команды.
«Я помню тихий сад, как ночью шелестит трава…»
«И должен Вас уведомить немедленно о том…»
В шуршащей тишине листком к листку лежат слова,
Соединяя города невидимым мостом.
Почтовый штемпель, темная печать, как верный страж,
Хранит секреты строк, беспечно спрятанных в конверт.
«Тот старый дом, который мог быть нашим, но не наш…»
«А из вещей, прошу, верни дневник и мой мольберт».
Из пальцев робко ускользая, в путь летит письмо,
Рисуя в небе белым следом новых фраз узор.
«Украсить платье можешь бледно-розовой тесьмой».
«Ты больше мне не сын, на всю семью навлек позор!»
И каждый листик о своем без устали твердит,
Пока под крыльями внизу мелькают города,
Где кто-то тоже непослушных букв сплетает нить,
Завязывая прочно в узел чувства и года.
«Медвежий угол, почта здесь — единственная связь».
«До встречи. Третий час, пора, я еду на вокзал».
Они расстанутся навек, по сумкам разойдясь.
И лягут в руки тех, кто ждал…
или не ждал.
Свадьбу сыграли в конце сентября, спустя неделю после охоты. По-видимому, Орлов нисколько не сомневался в исходе беседы, потому что практически все оказалось готово, начиная со свадебного платья, колец и кончая всеми процедурными хлопотами, от которых молодые супруги само собой были избавлены.
Первая встреча с невестой произошла в присутствии будущего тестя и больше напоминала фарс. Лишенная вместе с макияжем и сигаретами львиной части шарма, Дина выглядела на все свои тридцать лет с хвостиком, и даже чуть больше – сказывался веселый и совершенно некоммунистический образ жизни. Сейчас ничто в ней не напоминало ту эксцентричную дамочку, с которой Акентьев повстречался на отцовской премьере. Переплет не знал, какими кнутами и пряниками суровому маршалу удалось добиться, пусть и временного, послушания, но догадаться было нетрудно. Гонорары критика вряд ли могли позволить Дине приобретать дорогие шмотки, в которых она привыкла щеголять. Но в любой момент все это могло прекратиться. Маршал, как потом узнал Акентьев, пригрозил также, что в случае неповиновения вышлет ее на родину, в Архангельск, а это для бедной Дины было равносильно смерти.
– Так это мой? – Переплет указал на ее живот.
– Возможно. – Она посмотрела на него сквозь растопыренные пальцы. – Я тебя шокирую?
– Меня трудно шокировать! – Александр был готов к подобному повороту и сейчас нисколько не покривил душой.
– А я постараюсь! – пообещала она.
Дверь в комнату была прикрыта, и шагов Марьи Григорьевны было не слышно, но Переплет почувствовал, как она прошла по коридору и остановилась, прислушиваясь к их разговору. В комнате тускло блестели фотографии за стеклами – их было много, всё незнакомые лица и развешаны кучно, в деревенской манере. Переплета, впрочем, обстановка не раздражала – хватало других поводов для раздражения.
Пили крепкий чай – спиртное будущей матери не полагалось.
– Я бы сделала аборт! – продолжала откровенничать Дина. – Только отец не позволил. Ему, понимаешь ли, очень хочется посмотреть на внучку!
Акентьев посмотрел на нее задумчиво.
– Тебе не хочется узнать обо мне что-нибудь? – спросила она, немного удивленная и уязвленная его молчанием. – Я, например, много о тебе знаю, больше чем ты думаешь!
– Разведка доложила точно! – Переплет пожал плечами. – И что, много компромата нарыл твой папаша?
В его положении только и оставалось делать вид, будто ничего не произошло. А ее задевало это пренебрежение. Акентьев и не догадывался, что его подозревают в одном из смертных грехов – в гордыне. Однако если он и презирал Дину, то вовсе не по причине ее происхождения. Сейчас его мысли вообще были далеко как от нее, так и от ее папаши – о себе было нужно думать. Выкрутиться тут не удастся, разве что в окно, вниз головой. Значит, нужно постараться просто извлечь максимум выгоды из создавшегося положения. Снова пришли на ум слова о перстне, который он должен найти. Женитьба предоставляла новые возможности, о которых он раньше не мог и мечтать.
А значит, цепочка продолжала складываться так, как было нужно ему.
– Помнишь, я тебе говорила тогда при встрече в прошлый раз, – сказала она, – про одного актера. Марков, кажется, нужно посмотреть в записульках! Хорошо бы его пригласить на свадьбу!
Переплет поморщился дважды, как от зубной боли, – в первый раз от упоминания имени Маркова, второй от этих ее «записулек». Можно было легко привыкнуть к некоторым чисто московским выражениям, которые у Дины переплетались с просторечными формами, явно почерпнутыми от матери, – она использовала их нарочно, щеголяя, как некоторое время назад французские пижоны щеголяли в русских солдатских шинелях. Но эти уменьшительные «записульки», «штанульки». Пойди пойми еще, о чем речь!
Он сразу вспомнил визит Маркова в мастерскую – первый и последний. И ведь случайно зашел совершенно, как сам Кирилл тогда признался – «словно черт привел». Может, впрочем, и привел – с него станется. Может, он и принес ему этого чертова маршала с дочкой?
Но, как он уже знал, Марков уехал на гастроли в Европу, так что на свадьбе присутствовать не способен. Переплет и сам не мог объяснить, чем нежелательно это присутствие. Он не хотел признаваться самому себе, но что-то в новом Кирилле Маркове его по-настоящему пугало.
– Жаль! – Дина пожала плечами, узнав о гастролях. – Интересно было бы посмотреть на него!
– В Ленинграде полно других актеров, – даже немного обиженно сказал Акентьев. – Отец пригласит кого пожелаешь!
– А мне хотелось именно этого! – капризно сказала Дина, но, в конце концов, ей пришлось смириться.
Переплет меньше всего желал афишировать неожиданную женитьбу, но от него уже ничего не зависело. Отпраздновать «втихаря» не получилось. Тут неожиданно стал протестовать Владимир Акентьев, с которым маршал связался в обход будущего зятя. Отцы быстро нашли общий язык, несмотря на разницу в образовании и характерах. Акентьев-старший, не будучи дураком, подозревал, что за внезапной женитьбой сына стояло что-то более весомое, чем нежные чувства, тем не менее, делал вид, что все в порядке. Как ни крути – этот брак не выглядел мезальянсом. Невеста, может, и не первой свежести, но с таким приданым на мелочи не обращают внимания. Александр почти не сомневался, что между ней и отцом что-то было – об этом он судил по нескольким взглядам, которыми они обменялись. Отнесся к этому философски: в конце концов, это, кажется, обычное дело у некоторых племен, да и в средневековье широко практиковалось – право первой ночи.
С некоторых пор Переплет стал ощущать это пьянящее чувство безразличия к условностям. Соблюдать их было необходимо. Это было правило игры. Но воспринимать всерьез – никогда. Дина чувствовала его настроение и относила на счет воспитания. Ее нигилизм был другого сорта – инфантильный, демонстративный, а Переплета с первых дней общения она объявила конформистом-притворщиком.
– Не говори слов, которых не понимаешь! – грозил ей пальцем будущий супруг.
Свадьбу отпраздновали в одном из лучших питерских ресторанов. Хлопоты на этот раз взяли на себя поровну Орлов и Акентьев-старший.
– Ты не перестаешь меня удивлять! – сказал последний, когда официальная часть банкета, с поздравлениями и пожеланиями, была закончена, и отец с сыном смогли переговорить в уголке наедине. – Вот, кстати, от меня!
В его руке появился вполне предсказуемый конверт.
– Сам понимаешь, – сказал он, – искать для тебя чайные сервизы на тысячу персон я не стал бы – сам купишь, что пожелаешь… Я вижу, ты доволен!
– Доволен, – сказал Переплет, – что жив остался!
Рассказ об обстоятельствах, при которых он обзавелся невестой, много времени не занял. Но, к удивлению Александра, рассказ этот не произвел на отца того впечатления, на которое он рассчитывал.
– Ммм… – Акентьев-старший всегда не любил ничего не значащих междометий, но здесь явно не знал, как начать. – Не ты первый! – сказал он, наконец.
– Только прошу без банальностей! – попросил Переплет.
– К сожалению, Сашенька, это не банальность, а утверждение, основанное на самом что ни на есть жизненном опыте! – сказал отец и вздохнул.
Переплет посмотрел на него, на мать, за столом радостно улыбавшуюся кому-то из знакомых.
– Ты что, хочешь сказать, что и тебя вынудили?.. – недоверчиво спросил он.
– Ну, ситуация была несколько другой, но можно сказать и так. Дед твой, адмирал, был еще менее любезен. Просто обещал меня сжить с белого света, а с его связями это сам знаешь было очень даже просто… Так что он тебя спас от хирурга!
Переплет подумал про себя, что в его случае все не так просто. Насчет ребенка Дины он был совсем не уверен – его ли это дитя. Но проверить это удастся, только когда будет уже слишком поздно. Впрочем, отец, наверное, прав со своей сермяжной правдой – не он первый, не он последний.
Он вернулся на свое место во главе стола, а Дина уже кружилась в танце с каким-то своим престарелым родственником, бросая в сторону жениха тревожные взгляды. Были причины. С правого фланга к Акентьеву подбиралась брюнетка, затянутая в зеленый переливчатый шелк, похожий на змеиную чешую.
– Я вас знаю, – сказала зеленая змея, – вы работали в «Аленушке», там у вас еще был такой напарник странный, стихи читал!
– Вы что-то путаете! – ответил хладнокровно Переплет. – Я никогда не работал ни в какой «Аленушке», мы по переплетной части вообще-то…
– Ну как же? – она изогнула бровь, но видя его категоричный взгляд, сочла за лучшее не спорить.
8–10 июля 427 года от н.э.с. Продолжение
Сура встретил Йоку из ванной и намеревался уложить его в постель, в чём Йока, конечно, не нуждался, но и отказать дворецкому не посмел.
И первое, что он увидел, окинув взглядом собственную спальню, – детский рисунок в рамке над кроватью.
– Сура, а это что?
– Это Мила для тебя нарисовала: твой отец, мама, Мила и ты. Она очень скучала по тебе, все время спрашивала: «Где Йока?», а когда тебя должны были забрать из колонии, нарисовала к твоему приезду.
– А меня должны были забрать из колонии? – переспросил Йока, стараясь поскорей сглотнуть комок, вставший в горле.
Наверняка Мила не знала, что Йока ей вовсе не брат…
– Да, отец добился твоего освобождения… Но, я думаю, у него бы все равно ничего не вышло.
– Сура… Скажи, а ты тоже знал, что я… что я приёмный ребенок?
– Конечно. Я же служил у твоего отца, ещё когда он сам был мальчиком. И ты, и Мила – вы мне как будто внуки…
– А… Скажи, разве можно любить неродных… внуков?
– Конечно. Иногда сильней, чем родных. Если же ты о том, что отец и мама тебе по крови не родные, то это тоже ничего не значит. Любовь к детям тем крепче, чем больше в них вложено. В младенчестве ты был очень беспокойным ребёнком, и, знаешь, твои родители даже ссорились, кто из них будет качать тебя на руках.
– Но мама точно больше любит Милу… – проворчал Йока, кутаясь в одеяло.
– Это не так. Девочка для матери всегда ближе и дороже, особенно младшая, а отцу интересней сын, тем более старший. Так бывает во многих семьях. И, знаешь, больше всего твои родители боялись, что ты узнаешь о своем усыновлении, будешь сомневаться в том, что они тебя любят. Понимаешь, какая это ловушка? Им бы пришлось доказывать тебе свою любовь, а ты, противный мальчишка, пользовался бы этим. И всегда считал бы себя несправедливо обиженным или обделённым.
– Но, Сура, ведь получается, что я… ну, что я в этом доме… чужой, понимаешь?
– Нет. Во-первых, ты усыновлён по всем правилам и по закону ничем не отличаешься от родных детей Йеленов. А во-вторых… Например, Дара был сиротой и воспитывался в богатом доме, но он всегда помнил своё место, никто не называл его сыном, и он своих воспитателей не звал папой и мамой. Прислуга не обращалась к нему «господин», он ходил в обычную школу для простолюдинов, не имел таких же игрушек, как родные дети этих людей, не садился за стол с этой семьёй – вот он был чужим. А ты? Разве тебя чем-то обделили?
Йока представил себя на месте Дары и ужаснулся…
Сура вышел, подоткнув ему одеяло, а Йока расплакался снова и сам не знал, от чего плачет: то ли от страха оказаться в положении Дары, то ли от счастья, что с ним этого не произошло, то ли от того, что с ним это должно было произойти и теперь надо быть благодарным Йеленам за то, что этого не случилось.
Собственная спальня (и собственная ли?), привычная и уютная, напомнила о тех счастливых временах, когда он был просто Йокой Йеленом и ничего о себе не знал, принимал и этот дом, и эту спальню, и отца с мамой как должное…
Он уснул в слезах, а когда проснулся, не сразу вспомнил, что с ним произошло за последнее время, словно и не было этих двух месяцев, словно он просто, как всегда, проснулся в своей спальне и в любую минуту Мален может бросить камушек ему в окно… Однако, вспомнив всё, плакать над своей горькой долей Йока уже не хотел, наоборот, посчитал, что на него нашло какое-то затмение, если он, как маленький, ревел полчаса напролет.
А когда он спустился вниз, Змай и отец всё ещё сидели в столовой и о чем-то спорили. При этом отец выглядел гораздо бодрей, чем утром.
– Йока! – улыбнулся он, стоило тому появиться. – Даже не знаю, пожелать тебе доброго вечера или доброго утра.
– Привет, пап… – Йока зевнул и сел за стол. – А ужин скоро?
Он сначала спросил и только потом подумал, пристало ли чужому мальчику так фамильярно говорить с Йерой Йеленом и требовать еды.
– Сура! Йока встал! – вместо ответа крикнул в сторону кухни отец.
– Сейчас-сейчас, – отозвался дворецкий.
– Сура сделал твоего любимого заливного карпа, но карп, наверное, ещё не застыл. У нас будет по-настоящему праздничный ужин сегодня.
На столе стояла початая бутылка вина – наверное, Змай решил начать праздник, не дожидаясь, когда подадут закуски.
– Йока Йелен, ну скажи своему отцу, что никто тебя не подговаривал дурить ему голову, что мы с тобой в самом деле были в Исподнем мире.
– Пап, ну ты что… Зачем я буду дурить тебе голову?
– Может быть, ты и сам искренне заблуждаешься, может быть, кто-то разыграл и тебя? – не очень уверенно спросил отец.
– Пап, я видел слишком много убогих и больных людей, столько не наберётся во всём Обитаемом мире. А ещё там другой воздух и совсем нет энергии. Вряд ли меня можно было так разыграть, это был бы очень сложный розыгрыш.
– Твой сын едва не женился там… – сказал Змай между прочим. – Я имел неосторожность сказать ему, что у нас приняты ранние браки, и что ты думаешь? Он хотел жениться на моей дочери!
– Надеюсь, это шутка, – ответил отец, улыбаясь.
– Отчего же? – Змай подлил вина в бокалы. – Йока Йелен, скажи, что это правда!
Следовало бы обидеться на Змая, но Йока уже давно понял, что обижаться на него глупо.
– Пап, мне в самом деле… понравилась дочка Змая. Её зовут Спаска, и она очень красивая. Но у неё уже есть жених, поэтому жениться на ней всё равно не получится.
– Да ладно «жених», видали мы этих женихов… – проворчал Змай.
Отец сглотнул удивленно и выдавил:
– Йока, мне кажется, тебе об этом думать ещё очень и очень рано. Тем более о взрослых девушках.
– Спаске тринадцать лет, – пожал плечами Йока.
– Через месяц будет четырнадцать, – уточнил Змай. – По деревенским меркам она засиделась в девках. По городским – входит в возраст. Йока Йелен, ты тоже считаешь, что она красивая? Я всегда думал, что это моё субъективное мнение, а остальные мне просто льстят. Эх, я бы выдал её замуж за Государя, но тогда во дворце нельзя будет зажигать солнечные камни…
– Ты шутишь? – хмыкнул Йока.
– Пожалуй. Сдался ей этот Государь, ей больше нравятся деревенские парни, из тех, кто бьёт – значит любит. Йера, что ты смотришь на меня как на ненормального? У тебя через десять лет будут такие же проблемы. Представь, если твоя дочь захочет выйти замуж за какого-нибудь сытинского хлебопашца с неоконченной семилеткой.
– Да-да, пап! Это очень даже возможно, если ты её будешь воспитывать, как меня, – засмеялся Йока.
Ему вдруг стало весело и уютно. И Сура уже накрывал на стол, вполуха прислушиваясь к разговору и улыбаясь. И отец был обычным, нормальным, таким, как всегда.
– Ну что ж… Значит, придётся отдать Милу замуж за сытинского хлебопашца, – ответил отец. – Я всегда говорил, что люди равны между собой и сословные различия не должны влиять на их судьбы.
– Я тоже так говорил, пока моя дочь не собралась замуж… – кивнул Змай. – Представь себе, этот… герой… в самом деле счёл неприличным даже то, что она отрезала косу. Что уж говорить обо всём остальном!
Змай хотел продолжить сетования, но отец вдруг изменился в лице и переспросил:
– Отрезала косу?
– Ну да, она хотела прикинуться мальчиком. Это долгая история, но дело не в этом, а в том…
Отец снова перебил:
– Девочка-призрак?
– Конечно, она приёмник Йоки Йелена, если ты что-нибудь понимаешь в энергетической модели двух миров…
И ужин в самом деле был по-настоящему праздничным, отец позвал за стол и Суру, подтверждая свои слова о сословных различиях и равенстве, Йока даже выпил немного вина, отчего ему стало ещё веселей, а Змай к десерту был совсем пьяным и рано ушёл спать.
А когда стало темнеть, Сура зажёг свечи, а не солнечные камни.
– Понимаешь, сынок… – ответил отец на вопросительный взгляд Йоки. – Я отдаю себе отчет, что не только чудотворы ограбили Исподний мир – все мы так или иначе приложились к этому. И я понимаю, что отказаться лишь от света солнечных камней так же глупо, как отдать детям Исподнего мира старую куклу с чердака. Но… Мне просто неприятно видеть этот свет, он вызывает во мне чувство вины и бессилия.
– Ага, значит, ты все-таки веришь в то, что Исподний мир существует!
– В любом случае нашему миру вреден свет солнечных камней, – усмехнулся отец.
Они говорили до самого рассвета. Йока рассказывал и о Важане, и о колонии, и об Исподнем мире. Отец – о том, как получил разрешение забрать Йоку из колонии, о своем злополучном докладе, и о путешествии за свод, и о сумасшедшем Горене. Иногда Йока вспоминал, что он чужой мальчик для Йеры Йелена, но почему-то эта мысль уже не казалась здравой. Наверное, отец бы сильно обиделся, если бы Йока ему об этом сказал.
А уже под утро отец вдруг спросил:
– Йока, мой вопрос может показаться тебе странным… Но скажи мне, там, за сводом, ты видел шаровые молнии?
Йока в самом деле удивился, но ответил, не скрывая некоторой гордости:
– Я не только их видел. Тебе это, наверное, неприятно, но я самый сильный мрачун Обитаемого мира. В первый раз шаровая молния едва не убила меня, я не успел выпить её энергию полностью. Но во второй раз… В общем, сейчас я могу справиться с сотней шаровых молний. Не разом, конечно…
– И, выпивая шаровую молнию, ты отдаешь её девочке-призраку?
– Да. Не саму молнию, конечно, а её энергию.
– Послушай, а тот первый раз… Когда это случилось? Какого числа?
– Я не помню точно… Сейчас… В колонию я попал пятнадцатого июня, а это было дня за два до этого. Да, точно, в ночь на субботу, тринадцатого. А почему ты спрашиваешь?
Отец отвёл глаза и ответил не очень уверенно:
– Мне приснился сон, и я никак не мог его понять.
Не хотелось уезжать. Не только потому, что дома было хорошо, – не хотелось оставлять отца одного. Но Йока понимал, что надо ехать. Что это нужно для всех.
И стоило подумать о штормовом ветре Внерубежья, о чёрных воронках и шаровых молниях, как тут же появлялось нетерпение, жажда… Йока хотел за свод: пить энергию и отдавать её Спаске. А ещё он понял, что его не надо уговаривать прорвать границу миров, – он чувствовал, как в нём растет потребность сделать это, непреодолимое желание это сделать.
Когда он вспоминал, как кинул в границу миров собранную за сводом энергию, внутри появлялась дрожь.
Змай собирался ехать поездом до Славлены, а потом до Брезена, но отец сказал, что это излишне – Дара отвезёт их куда надо. И предлагал Змаю денег, но тот отказался, сославшись на богатство профессора Важана.
Зато продукты, за которыми отец ещё утром снарядил Дару, Змай взял с удовольствием. И ещё надел старый костюм отца, хотя тот предлагал взять новый, ещё не ношеный.
Резюме отчета от 9 июля 427 года. Агентство В. Пущена
Наиболее вероятным (а то и единственно возможным) видится нам следующее предположение: Югра Горен получил установку на смерть при попытке разглашения информации, а сын и был тем самым человеком, с которым он собирался поделиться этой информацией. Огненная река, возможно, лишь помогла установке сработать.
Скорей всего, Югра Горен знал об установке на смерть (возможно, даже имел официальное предупреждение ещё при подписании бумаг о неразглашении информации). Потому его казавшееся столь странным поведение (пророчества и попытки выдать их за плод экстатических переживаний, зашифрованная в стихах информация) было (в том числе) попыткой обойти установку на смерть.
По нашему мнению, Югра Горен собирался дать сыну ключ к прочтению своих дневников, не надеясь на его сообразительность. Более того, если бы Югра Горен считал, что его записи могут быть расшифрованы без ключа, установка на смерть сработала бы значительно раньше.
Однако он опасался не только смерти, но и изъятия самых важных своих записей, а потому постарался сделать так, чтобы при беглом просмотре их содержания никто не догадался о важности записанных там сведений. Очень важным нам кажется то, что эту информацию Югра Горен стремился донести как минимум до сына, рискуя собственной жизнью и осознавая этот риск.
Несмотря на то что сработавшая установка на смерть является противоправным действием со стороны тех, кто проводил или курировал работу Югры Горена в Ковчене, нам кажется невозможным ни доказать существование такой установки, ни привлечь кого бы то ни было к ответственности за смерть Югры Горена.
Однако мы считаем необходимым продолжить расследование с целью получить информацию, попытка разглашения которой убила Югру Горена, так как именно это важно для работы думской комиссии.