Слова «унаследовать особняк» я всегда относил к литературе и истории.
Такое случалось в семнадцатом-девятнадцатом веках, во времена лорнетов, корнетов и дуэлей, но в начале третьего тысячелетия? О нет! И все же однажды из банального извещения с печатью нотариальной конторы я узнал, что Вадиму Викторовичу Белову, то есть мне, некая Ольга Петровна Александрова завещала дом в Рязанской области. С трудом припомнил, что родители несколько раз вспоминали это имя, но, кажется, сами не представляли: то ли она троюродная сестра отца, то ли двоюродная тетка.
Визит к нотариусу изумил еще больше. Это, по его словам, была не какая-нибудь дачка, старая развалюха или домик в деревне, а небольшой особняк в хорошем состоянии, построенный в восемнадцатом столетии. Моя родственница жила там в последние годы; имелся водопровод, и даже спутниковый интернет. Никакими долгами наследство не было обременено.
Как я мог не знать о таком замечательном человеке! На руках надо было носить, но теперь уж поздно… Хоть молитву закажу за упокой души тетушки; так я назвал ее про себя: кратко и удобно, к тому же в книгах наследство оставляют чаще всего именно тетушки.
Прыгать от распирающей радости, если ты уже не мальчик – неприлично, но по дороге домой я не удержался – бежал вприпрыжку. То и дело замирал и, запрокинув голову, улыбался васильковому в белых росчерках небу. Оно в ответ протягивало солнечные лучи и тепло касалось лица. Прохожие оглядывались… Ну и что? Кто не один год снимал жилье – поймет!
Хорошо, что дизайнер на удаленной работе может сам распределять время. Удержаться от поездки на следующий же день после исполнения формальностей не было ни сил, ни необходимости.
Как только я увидел свой – свой! – дом, то вновь ощутил себя в историческим романе. Особняк был именно таким, как я представлял по книгам и кино: небольшим, но аккуратным, несущим налет старины. Архитектура без особых изысков, но еще не знавшаяся с типовыми проектами. Светлый фасад был украшен завитушками лепнины, оконные проемы завершались полукружием сверху вместо нудной прямоугольности. Лишь спутниковая антенна на крыше – не ошибся нотариус! – мягко намекала на реальность.
Два дня я лишь бродил по комнатам. Все было к месту, даже запах пыли, временами щекотавший ноздри. В дом вписали холодильник и стиральную машину, современную ванную и пылесос, но новшества не выпирали углами современности. Казалось, они погрузились в притихшее время, сроднившись со старинными креслами и настоящим камином.
На стене коридора висели портреты, носившие несомненные черты родового сходства: женщины и мужчины с узкими, заостренными лицами и слегка запавшими глазами.
Наконец водоворот впечатлений и эмоций потребовал выхода. На третье утро я сел за ноут, и к вечеру почти закончил проект, на муки креатива над которым отводил не меньше недели.
Теперь надо написать Иришке. Мы в последнее время виделись реже, а ссорились чаще, но ничего – пришла полоса удачи, все изменится! Я извинюсь и расскажу, как за время блужданий по дому успел подобрать для нас комнату, придумал, что купить, и пусть представит, как мы будем сидеть вместе по вечерам у камина…
Но, проверив почту, я нашел ее письмо. Первые же строки хлестнули, будто кнут надсмотрщика, срывающий кожу со спины замечтавшегося раба.
Со мной было хорошо, но она уже давно поняла, что у нас слишком много расхождений, и вот, наконец, собралась сказать. Лучше будет не видеться, по крайней мере – в ближайшие месяцы… Безукоризненная вежливость, холодная продуманность и безупречная логика. Наверное, почти так же писали светские дамы в позапрошлом столетии, в котором задержался особняк.
Я тупо смотрел на экран, пытался набрать ответ, но тут же стирал текст. Старинные напольные часы давно отзвенели полночь маленькими колокольчиками, а вопрос «как быть?» так и застрял в сознании.
Это конец? Или, может быть, недоразумение? Надо ехать к ней, сейчас же! Поговорить, объясниться. Пусть повторит все, глядя в глаза. Даже если шанс ничтожен – не терять же его из-за глупой недосказанности?.. Нет, только лишняя мучительная для обоих сцена. Иришка не бросала слов на ветер. А вдруг?!..
В конце концов я, наверное, уснул в кресле – потому что обнаружил на столике письмо, которого не было раньше. Конверт имел тот песочный оттенок, который сообщает бумаге время. Что за чертовщина? Кто-то принес его и неслышно удалился? Да дверь же заперта! Кинули бы в ящик или разбудили, если уж вошли… Упало? Нет, выше никаких полок…
Я даже обрадовался загадке – она позволяла отвлечься от горя и сомнений, которые будто леденили изнутри. Я протянул руку, затем отдернул, и все же любопытство возобладало.
Штемпеля не было, и адрес оказался совершенно неразборчив, но конверт был вскрыт, и я осторожно потянул за край пожелтевшего листочка.
«Дражайший Павел Андреевич!
Очень сожалею, что давно не имел удовольствия Вас видеть. Здоровы ли Вы? Надеюсь встретиться вскорости.
Вы, наверное, уже знаете, что мадемуазель Летаева отказала мне в своей руке, и все считают, что я должен пребывать в совершеннейшем горе. С нетерпением ждут, что я паду к ее ногам или попрошу объяснений. Но, хоть сердце мое и расположено к этой особе – ничего этого я делать не собираюсь. Дамам нравится, когда их умоляют и, лишь поддайся – будут требовать постоянного подчинения. Но воистину любят тех, кто не выказывает слабость, и то осыпает знаками внимания, то таинственно исчезает. Так что собираюсь я быть в своем имении, в надежде, что она сама приедет. Ежели же этого не произойдет – значит, не судьба.
Ваш А. Т.»
Передо мной висело старинное зеркало, и в нем отражалось пламя камина. Когда, закончив чтение, я случайно взглянул туда, то в жарких пляшущих языках померещилась картина: за столиком что-то пишет молодой человек, одетый в брюки и сюртук по моде девятнадцатого века. У него заостренное лицо…
Я обернулся – но, конечно, ничего этого в огне не увидел. Очаг незатейливо, но уютно гудел, этот звук мягко растворялся в тишине.
Письмо написано в этом доме, но не отправлено, или вернулось сюда. Я сам не знал, почему даже не сомневался в этом. Молодой человек в отражении поднял на меня запавшие глаза, в которых светилась уверенность в себе. Я сжал виски, потом повернулся и выбежал из комнаты.
Кто? Зачем? Что за фокусы? Да ведь я не мог этого разглядеть! Или просто рехнулся, и пора в психушку? Хотя у меня теперь есть личный сумасшедший дом… А Иришка, как она могла?.. Как я без нее?
Сумятица в мыслях заставила меня полночи ворочаться в кровати, и уснул я только под утро. Зато встал в полном спокойствии и с твердой уверенностью, что А. Т. дал хороший совет.
Камин в гостиной давно погас, и зеркало ничего лишнего не показывало, но письмо было на месте. Я спокойно закрыл почту, не ответив ничего, и принялся за работу.
Все попытки обнаружить, как сюда мог попасть конверт, все расспросы в ближайшей деревне ничего не дали, ни малейшей зацепки. Через некоторое время пришлось сдаться.
Когда дизайн-проект был завершен, и я собирался его отсылать – на столе обнаружилось новое письмо.
«Уважаемые господа Дорман и Дорман!
Очень рад возможности сообщить, что чертежи для Вас выполнены, но считаю, что сделано более, чем предписывалось нашим соглашением, и оговоренную плату хотел бы пересмотреть.
А. Т.»
Я зажег камин, хотя было тепло, и долго смотрел в зеркало, пока пламя, продолжавшее спокойно гореть, не показало в отражении решительный взгляд молодого человека, запечатывающего конверт.
Черт возьми, он опять прав! Разве я не сделал больше и лучше, чем ждал заказчик?
Я решительно приписал к отправляемому макету требование повысить оплату. У них ведь тоже сроки, перезаказать кому-то не успеют. А. Т. одобрительно улыбнулся и исчез, возвращая зеркалу свободу.
Поразительно, как мало меняются люди, и как уместны рецепты, которым полторы сотни лет! О, А. Т. знал, как получать то, что нужно. И что именно нужно – тоже знал. Благодаря следующей паре писем я добился очень выгодного заказа, оставив с носом конкурентов. Было легко и просто следовать советам на пожелтевшей бумаге, и уже не беспокоила непонятность происходящего. Частые мои колебания сменились уверенностью, прошедшей испытание столетиями.
Через несколько месяцев пришло известие от Ирины, где она сообщала, что, хотя мне это, видимо, безразлично – она выходит замуж. И было забыто почти сразу.
Строчки из писем уверенно втекали в меня, образуя нечто новое внутри. Вскоре в гостиной на столике скопилась стопка тонированных временем конвертов.
Конечно, меня интересовало, кем был проницательный советчик, и однажды вечером я додумался до простой, в общем-то, мысли: глупо было сразу не поискать у тетушки. Может быть, там сохранились бумаги, которые могут раскрыть эту тайну? Я не открывал ее комнату с тех пор, как поселился здесь, и в ней скопилось немало пыли, но чувствовался порядок, и документы нашлись, как положено у аккуратного человека, в ящике стола. Счета, договоры… На самом дне лежал скомканный листок, словно спрятанный невесть от кого в спешке. Я развернул его с трепетом нетерпения. Почти все – увы! – было перечеркнуто так густо, словно из листа задались целью сделать темно-синий прямоугольник.
Лишь несколько различимых обрывков: «…А. Т. пишет часто…» Дальше, дальше! «…смотрела в другое зерк…», «…линия жизн…», «…я больше не я…», «…с конца, но я не успе…».
Холод, прокравшийся из осенней ночи, змеей обвил горло и добрался до позвоночника, вызвав мерзкую дрожь. Я закашлялся – звук утонул в мягком, вязком воздухе. Вгляделся в зеркало, висевшее здесь. Черты лица несколько изменились, оно – и как я не замечал! – заострилось, а в глубине запавших глаз светилась сквозь мою растерянность мрачная решимость.
Я бросился в гостиную.
Камин горел, и А. Т. смотрел на меня из-за стекла с усмешкой, хотя обычно появлялся, лишь когда приходили письма. Я вспомнил полузачеркнутую фразу, и взглянул на свою ладонь. Линия жизни едва виднелась, казалась стертой. Молодой человек из отражения огня протянул руку и, повинуясь жесту, я сделал то же самое. Когда они встретились, показалось, что черта с его ладони – очень отчетливая – перетекла на мою, как полноводная река. Две линии, две жизни слились в одну.
Не мою – чужую.
Я замахнулся на зеркало, но ударить просто не смог. А. Т. откровенно усмехнулся. Отскочив, я схватил одно из писем и швырнул его в пламя, которое радостно приняло жертву. Второе уже готово было последовать за ним – но только что сожженный конверт аккуратно лег обратно на стопку.
Они стали частью меня, впитались в сердцевину – добрым ли советом или холодным ядом. С каждой прочтенной буквой отпечатались строками в душе. Не помогут ни ножницы, ни пламя. «…с конца, но я не успе…» – сверкнуло искрой в памяти, и я, быстро выдернув листок, прочел:
«.Т . А. шаВ еннерксИ…»
Будто наоборотная молитва, посвященная Сатане. А если перевернуть дьявольские слова – будет ли это обращением к Богу? Кто знает.
Я читал охрипшим голосом, с трудом не сбиваясь, и с каждой строчкой из меня уходило наваждение, впущенное добровольно. Исторгнутые письма одно за другим сгорали.
Зеркало давно поблекло, став лишь посеребренным изнутри стеклом, и отражало меня. Глаза от усталости запали еще больше, но черты лица уже не казались заостренными. В галерее на стене коридора не появится нового портрета со схожими чертами. Линия на руке стала четкой.
Что делать дальше с жутковатой тайной, вторгшейся в мою жизнь?
По странной ассоциации с легендами вспомнилось брошенное в Ородруин Кольцо и опадающие в небытие стены Барад Дура. Покончить с источником соблазна? Разбить зеркало, навсегда погасить камин… А может, спалить дом?
Усмешка передернула губы.
Снова чужие решения, не выстраданные мной. Самые благие. А желал ли А. Т. зла? Да и как валить все на него? Я соглашался, а не будь этого – что бы он смог сделать?
Урок стоил мне Иришки – и все же это урок. Все останется, как есть, иначе я признаю, что должен прятаться или прятать. Что не смогу, посмотрев в глаза отражению пламени, выбрать сам. Нет, я справлюсь. Дом принадлежит мне, а не я ему, пусть знает об этом.
В камине покорно пылал огонь.