Из дневника Полины.
Деннис, к нашему общему облегчению начал поправляться. Разумеется, легче описать, чем пережить это! Вот он лежит пластом на кровати целую неделю. Вот уже поворачивает голову. Вот уже приподнимается и даже пытается перевернуться на бок. И вот настал день, когда он смог встать и прийти к завтраку.
— Доброе утро, мисс Полин.
— Доброе утро, Ден, — звук пожелания доброго утра слышат даже куры в трюме!
Маас и Мери тоже где-то рядом… Все смеются. Мы все очень счастливы. И тут Гризли не спеша глотает кофе и вдруг выдает.
— Маас, а у нас проблема,— всем на корабле было известно, что сказать такое Маасу — это, практически посоветовать голубой акуле не нападать на котиков. Великан выпрямляется, глаза его становятся ярко горящими щелками.
— Говори что не так? — рокочет бас.
— Понимаешь, я по поводу Мери,— продолжает Леопард.
— Мери? Мери здорова! — тревожно выдаёт Маас.
— Молва говорит, что у Мери есть друг и, возможно, она собирается замуж, — говорит Теодор, неторопливо потягивая тёмное-красное вино. Я и Ден затаили дыхание. Маас каменеет уставившись на нашего помощника капитана.
— Это нельзя. Или можно? — скрипит он. — Говори мне срочно, кто этот негодяй.
— О, ты его убьешь, или как? — Тео — весь само внимание. Он обожает мыслить подобными категориями.
— Как меня учить жизнь на каменный остров,— грозно произносит Маас.— Камень надо привязать за ноги, или шею и потом опусти проходимца в воду.
— Камень на шею? — Теодор представляет эту картину и начинает уточнять. — Это еще что за шейный платок?
— Вы не можете так поступить?! — восклицаю я. — Жених не сможет плавать, он утонет.
— Об этом и речь,— начинает объяснять мне Маас.
— Какие вы все жестокие,— вдруг произносит Ден. — Это отвратительно. Это же убийство, самое настоящее убийство.
— Мы забыли несчастную одинокую Мери, — замечает тут Боб.
— Может, я не достаточно умна для вашего разговора, — замечает вдруг Мери, (словно из ниоткуда), — Но если ты Маас начнешь топить каждого встречного, то я не потерплю массового террора и начну привязывать каменный галстук непосредственно убийце на шею. Она хитро улыбается и добавляет — и пособнику тоже!
— Ты просто не так поняла,— сразу прячется за Боба Теодор.— Ты, Маас, будь готов, на всякий случай, хорошо? Мы же против агрессивно-решительных мер. Мы наблюдаем и молчим…
— Мой рот закрыт замком, — отзывается Маас.
Все громко смеются. Мы счастливы, потому что мы все вместе, здоровы и всего через пять дней «Морской Мозгоед» войдёт в территориальные воды Бритландской Империи.
***
Солнце ещё не поднялось, когда вахтенный в бледном свете зори заметил огни быстро догоняющего их корабля под флагом Роммского Триумвирата. Почти на границе с крупнейшей имперской державой и на пересечении абсолютно безопасных вод торгового пути, фрегат стал готовиться к нападению. Быстроходное судно «Надежда», подтверждая полное отсутствие разума у капитана и его несомненную храбрость, решительно ввязывалось в схватку! Капитан — мессир Ромул Рем, видимо, слегка страдал манией величия. Все его действия были связаны с абсолютной верой в себя любимого и в ВРТ. А на столе в каюте капитана бережно хранилось размноженное письмо от самого Властительного Мариолани с повелением немедленно «уничтожить дьявольское отродье» и патентом на новый фрегат и огромные премиальные.
«Морской Мозгоед» же быстро шёл в западном направлении, стремясь попасть в родной порт и не питал иллюзий о способности тяжеловооруженного галеона просто смять кораблик. В результате, лорд Грейсток просто переменил направление с восточного на северное, и оказался с наветренной стороны безнадёжной «Надежды». Затем пираты аккуратно изрешетили картечью их такелаж, и фрегат безвольно закачался на волнах. Мозгоеды, торопясь к родному берегу, просто взяли корабль на абордаж. Монахи поспешили сдаться, не сопротивляясь, а пожелтевший от собственной глупости и унижения Ромул — передать Станиславу свою шпагу.
— Не советую гавкать на нас, когда мы мирно идём домой, — раздраженно бросил граф.
Загнав роммлян в трюм, вместе с мессиром Ремом, Грейсток перевёл половину моряков на фрегат и, слегка подлатав его дыры, пошёл северо-западным курсом к берегам Бритландской короны.
Вечером был созван совет, на котором кроме Станислава присутствовали только самые приближенные: Гризли, шкипер Ден, Боб и мелорны. Было решено не сообщать в Империи о наличии на борту ДВУХ перворожденных. Политика, как известно, грязная и продажная наука. Разместить десяток крошечных ростков было решено в теплице графского имения. И лишь после их укрепления в почве можно было обсуждать такие вопросы с правительством.
Мелорны, как и Деннис, были фактически разыскиваемыми преступниками. Не совершив никаких преступлений, только фактом своего непозволительно бунтарского существования, они были приговорены.
Капитан дополнил:
— Роммяне собираются уничтожить нас. Я же, не выполнив до конца повеление Её Величества, и, не будучи ни патриотом, ни альтруистом, тем не менее, могу поставить правительство перед фактом нахождения на территории Империи нового народа. Решаем: молчать и тихо жить в поместье, или известить корону? Боюсь, что в последнем случае мы получим море интриг и кучу неприятностей…
После рассвета, корабли достигли южного мыса Бритландского архипелага. Пройдя к востоку от Бостона, они прошли Линдонский порт. «Надежду», отправили властям, а сами к вечеру бросили якорь в пятнадцати милях от родового поместья графов Грейсток.
***
Вечером того же дня, хозяин вернулся в своё имение. Станислав, с грустным удивлением, узнавал подробности жизни и смерти своей супруги и удивительную историю Маргарет.
Спешно собранные слуги в молчании уставились на его бронзовое от загара породистое лицо и холодный взгляд синих глаз.
Наконец, Станислав представил вошедших с ним:
— Мой наречённый сын Деннис Эль Грейсток, — провозгласил он.
Управляющий имением вздрогнул.
— Мисс Полли Вингер, взятая мной в официальное опекунство до достижения 25 лет.
У управляющего открылся рот.
— Мои официальные гости имения с правом полноправного распоряжения любыми плодородными землями, мелорны Мери и Маас.
Раздался грохот падающего тела. Это Управляющий упал в обморок.
Первое, что он увидел, открыв глаза, была любопытная морда, явно принадлежащая щенку волка-оборотня.
— Чёрт побери! — только и смог произнести он, и его бесцветные глаза совсем вылезли из орбит.
***
Всем известно, вода — это жизнь. Пьют все. Но люди, помимо необходимости восполнения водно-солевого баланса, любят выпивать.
Понял я это быстро. Ещё находясь на скотном дворе, обратил внимание на поведенческие реакции двуногих после приема выпивки. Всё было просто и без проблем: выпил, взбесился, подрался, уснул. Но у моей стаи всё не так просто, и если им захотелось выпить — жди выкрутасов.
Организатором подобных вечеринок в нашей ячейке общества всегда является Леопард.
Чтобы долго не ждать наступления сумерек, как это принято в приличном обществе, мероприятие начинают в полдень. В этот раз вообще позвали всю команду. Теодор же начал подготовку где-то с шести утра. Он как белка сновал между подвалом и гостиной, принося, выгружая, вытирая и размещая немыслимые сокровища в виде тёмных стеклянных бутылок; но посмотрев на кислое лицо графа, со вздохом, утаскивая их обратно в подвал.
При этом количество стеклотары, несмотря на броуновское движение, постепенно увеличивалось, и вскоре гостиная была заставлена этими произведениями стеклодувов.
Наконец, часов в одиннадцать утра наш организатор вытащил из кармана штанов штопор и неторопливо принялся откупоривать бутылки. В процессе выдергивания пробок он пришёл в невероятное возбуждение. Громкими воплями с кухни был выцеплен Боб, и Теодор, без всякого стеснения, принялся пихать в нос нашему боцману это пропахшее кислятиной пробковое дерево.
Бобу явно было интереснее на кухне, где он мешал поварихе готовить закуски. Он крутился вокруг её личных очень аппетитных окороков и что-то нежно говорил в ухо. Повариха хихикала.
К полудню дикая жажда овладела командой корабля. Все собрались в большой каминной зале. На них осуждающе смотрели предки нашего графа. Многих дегустаторов я просто знал. Кто-то был близко знаком. Некоторые отдельные элементы, (Хьюго Пью), являлись моими персональными врагами! В ожидании своего бокала все нетерпеливо стучали копытами.
Я, учитывая достаточно жаркий день, устроился под столом, и приготовился к падению закусок на пол. По опыту я знал, третий бокал, выпитый на голодный желудок залпом, сделает пальцы неловкими. На столе стояли тарелки с паштетами, тонкая нарезка копчёных и вяленых колбас, как и разнообразные окорока радовали глаз. Пирожки и сыр. Надо просто уметь терпеливо ждать. Я ждать умел. Пришедшая к мужчинам Полли в новом платье краснела и бледнела от комплиментов, наконец, не выдержав натиска публики, подмигнула мне и отметила мой умный взгляд.
Наконец, разговоры превратились в дискуссию, потом в диспут и, наконец, в споры и просто шум. Деликатесы оказались в том желудке, который в них понимает, и я решил, что пора мне совершить променад. Вконец концов у каждого свои развлечения.
Усадьбу со всех сторон окружал регулярный английский парк, плавно переходящий в созданный человеческой фантазией диковатый лес, и, наконец, в лес настоящий.
Я пробежался до этого леса, а дальше спешить было незачем. Мне — хищнику и царю природы, угрозе всякой пищащей мелочёвки, не пристало торопиться в своих владениях.
Мой великолепный нос — не паршивенький человеческий орган. Вот тут шёл ночью кабан, тут кролики устраивали моцион, здесь недавно шли люди. Я сделал большой круг по лесу и вернулся к поместью — полежать на холме совсем недалеко от дома графа. Стемнело. Я дремал. Земля отдавала тепло, и обед переварился. Необходимо было продолжить вечеринку. Я собрался домой.
Но тут меня привлёк шум.
Всегда думал, что вечерами в нашем лесу не бывает многолюдно. Поэтому я и удивился, заметив мелькнувший фонарь. В его тусклом свете мелькали очертания двух людей: один из них был одет в твидовый клетчатый пиджак и чёрные брюки, второй — в стандартный костюм слуги. Они по очереди натыкались на деревья и хватались за колючие кусты. В одном из них я узнал камердинера. Учитывая официальное знакомство, не особо размышляя, решил приобщиться к ночному моциону, присоединившись к группе гуляющих. Подойдя, деликатно гавкнул. Что тут началось! Так меня ещё не встречали! Камердинер, забыв про исколотые руки и набитую на лбу шишку, начал истово креститься. Второй, в костюме слуги, застыл соляным столбом, как в своё время жена Лота…
Они испугались. Но чего бы им было так бояться? Пришлось рыкнуть и сопроводить пугливых персон домой.
Полина была счастлива снова увидеть меня. Она сказала мне несколько исполненных ласковой укоризны слов, и тут же подала обед, в виде половины тушеного в сметане кролика с картошкой — ну очень вкусно…
Оставалось только спать до утра. Но что-то неясное и тревожно-мнительное не давало мне заснуть. Вздохнув пару раз для собственного успокоения, я вернулся в лес, и вскоре мной среди кустов был обнаружен ящичек. Взяв его в пасть, я решил благоразумно оттащить его хозяину поместья. Пусть разбирается!
Вскоре сидящему в расслабленной позе на диване графу ткнули в руки небольшой шкатулкой, и карий собачий глаз хитро посмотрел на него: «Ну, открывай скорее — что там, мне тоже интересно!».
В шкатулке оказались бумаги. Закладная на городское имение графини Маргарет Эль Грейсток, её расписка на крупную сумму карточного долга, вексель на предъявителя в тысячу фунтов и письмо. Развернув последнее, Станислав прочёл:
«Мой лорд! Я разочарована службой Ромского Святейшества, считающего, что успешная сделка, приведшая меня к аналою, мое счастье.
Говоря такие слова, с уверенностью обречённой, понимаю, что практически подписала себе смертный приговор. Поэтому, несмотря на страстное желание покончить с двойным своим существованием раз и навсегда, я, написав Вам сие послание, прошу верного камердинера нашего дома, задержать его отправку. Поэтому, вынося себе приговор этим письмом, сообщаю вам следующее: …В честь героев, перешедших Марокову пустыню и вернувшихся с победой, был дан очередной бал. Вы знаете сами, с каки размахом Её Величество проводит эти ежегодные вечера.
Мадам Анна Грейсток была самой лучистой розой в цветнике окружавших её. Одетая очень просто — в персиковое шёлковое платье, она была чиста, как весенний дождь.
Я беседовала с герцогом Рене Амплом в пяти шагах от нее.
Мой муж и ваш родной дядя, цепко подхватив под руку одного из самых развязных завсегдатаев оперы, высказывал ему свои планы на будущее и рисовал картину идеального общества.
Часы пробили десять раз, и раздалось имя епископа Гарвика. Он сразу нашёл взглядом графиню Анну, которая отмечала двухмесячное отсутствие мужа томной скукой в глазах, и направился к ней. Через некоторое время они исчезли, чтобы через час появиться вновь в разных местах огромной залы.
Восемь месяцев спустя и одиннадцать после Вашего отъезда, графиня Анна родила мёртвого ребёнка. Её долго мучила лихорадка, и мадам находилась на попечении сестёр отдалённого монастыря ордена светлых сил.
Объявившийся с остатками проигравшей битву эскадры Вы, были оповещены об её смерти. Но вскоре после Вашего повторного отъезда, графиня была привезена в имение верным слугой семьи. Очень быстро, и при странных обстоятельствах, мой старый муж и Ваш дядя умер.
Его гибель больше всего походила на смерть от яда цикуты, которым так любят лечить прославленные монахини из светлого ордена…
Затем, настала очередь моей собаки… Но, зная про нашу с вами родственную связь, графиня до поры не трогала меня саму.
И тут нотариус прочитал завещание.
В этот момент мой взгляд упал на руку Вашей жены без ажурной перчатки. На её безымянном пальце рубиновой каплей горела активированная саламандра! Но я, а не она, к своему удивлению, получила доступ в сокровищницу рода. Там, среди сотен странных артефактов, мною была обнаружена карта. Я посмела сделать её копию… Таинственная Голконда существует! Ночью в имение пытались проникнуть — карта не давала покоя многим! Но Анна хотела не только её, она хотела быть единоличной хозяйкой этого дома. И, обнаружив у себя в чашке вместо чая цикуту, я озаботилась своей безопасностью.
Стоит ли рассказывать Вам, как я была счастлива несколько дней, пока некий представитель Триумвирата не привёз мне обличительный камень. И вот, я вынуждена подчиниться и следовать на поиски проклятой Голконды, вместе с картой, из зачарованной проклятьем близкого родства сокровищницы. Только члены семьи Грейсток могут держать в руках сии артефакты…
В связи с этими прискорбными обстоятельствами, я, несчастная, бездетная графиня, выданная замуж за старика и расплачивающаяся за это всю жизнь, в день своего тридцати двухлетия, плыву с покорившимся камню герцогом на восток за сокровищами для Великого Ромского Триумвирата. Как жаль…».
***
Всё началось в обеденный час, когда в дом, решила заглянуть Мать Всего Сущего — наша Мери. Обследовав приготовленную отапливаемую стеклянную теплицу, сад и, в целом, весь графский дом, её лицо выглянуло в столовой из дубовой панели, и толстые губы протянули: «Здееесь жучкиии, Стааасик!».
Капитан вздрогнул всем телом и с непривычной мне интонацией ответил:
— Ну, милая, Маас же обещал выгнать всех насекомых…
— Я не говорю с ним… — ответила дубовая панель.
— Что у вас произошло на этот раз? — дрогнувшим голосом спросил хозяин.
— Маас сравнил меня с волнистыми попугайчиками своего глупого острова! Он не знает падежей и ничему не желает учиться! Вчера предположил, что мне может быть полезен березовый сок, и практически уничтожил соседнюю рощу! Он деспот! Он тиран! Я его не желаю видеть, никогда!
Грозно отзвучал потолок и пол. На присутствовавших посыпались опилки!
Оказалось, что семейка мелорнов необыкновенно похожа на людей, и потому, учитывая их возможности и рост, меня не тянет в их разборки.
Теодор на конюшне вчера уже разъяснял сумрачному Маасу, чем, как правило, кончают будущие отцы: они либо спиваются, либо попадают в сумасшедший дом, либо уплывают на розыски волшебных земель.
Причём, выбирая последнее, плывут при любой возможности, не уточняя направления и плавсредства.
Деревянные резные панели ещё некоторое время продолжали орошать нас, по всей видимости, полезным берёзовым соком, а затем Станислав стальным голосом сообщил пространству, что дети не могут заменить собак, и меня позвали прогуляться!
Он зря это сказал. Обед тут же был завершён для всех присутствовавших. Оскорбленная мать швырнула на пол пару фамильных портретов, схватила в охапку тяжёлые шторы с окна и гордо удалилась прочь, громко клянясь, что больше никогда в жизни не посмотрит в сторону человека, который не уважает узы брака, не любит материнство и так ненавидит детей.
Я всё это время прятался под столом.
***
Книгохранилище Руиллиди Мариолани занимало последний этаж папского дворца, известного всему Рому под названием «Паллаццо Розы». Более сотни редчайших манускриптов, исключительное собрание рукописей и триста тысяч томов со всего мира заполняли все залы библиотеки, выложенной розоватым коррерским мрамором. Самый просторный, наполненный светом, льющимся из огромных окон, средний зал был кабинетом первого наместника Его Папского Преосвященства, отца Руливио.
Тёплым роммским вечером он, гладко выбритый, жилистый и подтянутый, в светло-коричневой атласной сутане, стоял у открытого окна и не мог никак рассмотреть, кто это в лиловом шёлковом платье и широкой изогнутой шляпке, категорически запрещённой в Триумвирате, остановился у подъезда. Прибывшая скрылась под аркой, а он, вздохнув, склонился над новой рукописью.
Еретический труд известного автора приводил к неутешительным выводам. Жиреющее купечество стало косо посматривать на права истинных носителей веры. Границы стран стремительно расширялись. Могучие ветры раздували паруса каравелл, проплывших вокруг мира. У доброй паствы изменились взгляды на жизнь, она требовала школ и больниц. Рушились тысячелетние догмы. Как прилив в полнолуние, хлынул в гавани Европы золотой поток с Востока, наполняя банки и превращая их владельцев в могущественных и независимых от Веры и Славы Триумвирата людей.
Бритландская Корона производила смуту в сердцах верящих в Неделимого роммских граждан. Где-то на окраине мироздания плели свои интриги Мелорны, и опора Матери Церкви на их деревянные бездушные тела порой оказывалась бессмысленной тратой времени и сил. Только золото, этот холодный и расчётливый металл, могло подарить Империи уверенность, обеспечивая власть и покой.
Патер отвлёкся от чтения. Перед его глазами, пахнущие солью ветры превращались в шторм, а волны бессмысленных мятежей заливали кровью площади городов. Палаццо пылали. Монастырские колодцы заполняли трупы безвинных жертв. И не напрасно отцы-инквизиторы, вели свои дознания, не напрасно ярко горели костры, сила церкви в вере. Сила Веры в страхе!
Вот тогда-то, среди еретических речей и крамольных мыслей, Господь послал на помощь церкви Весть!
Недалеко от Линдона, в наследном старом имении потомственных хранителей артефактов короны Её Величества находилась карта Великого Пири Рейса. На ней рунами был нанесён путь в Волшебную Голконду, в обход Бхенина и прочих закрытых территорий, принадлежащих другим расам.
Триумвирату нужны были эти знания!
Исследованиями и глубокой разведкой занимался орден Огненной Саламандры — ведомство Великолепного Руиллиди Мариолани. Тайна безмолвной пропастью окружила орден с момента создания. Глава его признавал над собою только власть Верховного, а иногда верховный отец, был и верховным в ордене Огненной Саламандры.
Здесь существовала беспрекословная иерархия. В мире ещё не знали такой строжайшей дисциплины… Как посох повинуется руке его сжимающей, так и офицер ордена повинуется своему отцу. Горе ослушнику. Никто и никогда не избегал кары от сынов Огненной Саламандры.
Именно потому таким диким и необъяснимым событием стало отречение младшего из клана Мариолани. Глупого необузданного сына одной из наложниц. Донесение о его исчезновении уже лежало на столе. Как и доклад о походе к Голконде бритландской экспедиции, так хорошо рассчитанном, но провалившемся. Продуманная разведка чужими руками, не должна была позволить мелорнам заподозрить Триумвират. Пальцы библиотекаря продолжали бережно листать рукопись. Но он уже не понимал прочитанных им слов…
***
Более двух часов прошло после того, как Маргарет прибыла во дворец Мариолани. Она тихо ждала. В тёмном помещении было прохладно, что создавало видимость покоя и давало отдых усталым от яркого солнца глазам. Наконец, отец Руливио захлопнул еретический труд. Вздохнув, патер подозвал младшего служителя, Родриго:
— Ступай вниз. Пригласи ожидающую.
Ещё через четверть часа тот появился на пороге, пропуская вперёд высокую статную леди с гордым взглядом зелёных породистых глаз. Такие оканчивали свою жизнь или на костре, или в кресле у камина в глубокой старости. Умное и тонкое лицо слегка побледнело, поймав на себе похотливый прищур. Впрочем, это было лишь минутное подозрение.
— Графиня Эль Грейсток, я не ошибся? — начал святой отец. Он приветливо улыбнулся Маргарет.
— Не в силах скрыть, вы смогли удивить и расстроить меня. Странноватый рассказ о волке, укравшем оборотневый и столь драгоценный камень, важнейший артефакт, а также ваш сорванный обет и невыполненное задание наполнили мое сердце тревогой и болью. Впрочем, вера в разум глупой бабы, (я надеюсь, что вы простите мне подобную фривольность), могла возникнуть лишь у настоятеля Никколо Буонарроти. Он, несомненно, будет наказан.
— Дорогая наша северная коллега, — учтиво продолжал он, — месяц назад мы молились за Вас. В настоящее время Вера утеряна, и письмо к Её Высочеству о Ваших преступлениях против герцога Ампла и короны, в целом, уже готово к отправке. Но милость наша не имеет границ. Вы возвратитесь в имение. Требуется уничтожить Денниса Руджа и предоставить чёткое сообщение о личности и намерениях графа Грейстока. Ваши объяснения нам не нужны. Отправляйтесь немедленно!
***
Дни шли за днями. Мери становилась всё плаксивее, Маас — мрачнее, Теодор — нетерпеливее, Полина — грустнее, а Станислав был всё время чем-то озабочен. Деном же овладела Любовь.
Он чистил конюшню, чинил теплицы, перерыл всю библиотеку в поиске интересных книг, начал учить язык Бхенина и двадцать раз в день называл себя идиотом. Его мысли, улетали в бескрайний океан, но каждый раз возвращаясь к одному и тому же милому образу. Он изнурял ещё не до конца справившийся с травмами организм на турнике, бегал и плавал, но не мог направить свои желания в какую-нибудь другую сторону. Полина казалась ему загадкой, феей из волшебного королевства, мечтой. И он упорно пытался ответить себе на вопрос: как ему с ней поговорить?
В свои двадцать лет Деннис не помышлял о любви. Весь его опыт ограничивался посещением неких пристойных учреждений вместе с командой Мозгоеда в портах по ходу следования корабля. Этот опыт не мог ему помочь. В результате мучительных размышлений, он пришёл к выводу, что происходящее с ним является чем-то совершенно невероятным, исключительным и из ряда вон выходящим. Такая девушка, как Полина, не могла быть предрасположена к замужеству. Муж для неё явился бы глупой помехой перед открывшимися возможностями. Она случайно родилась женщиной и сможет быть ему только другом. Но как подружиться с ней поближе он тоже не знал!
Понимая, что Полина фанатично любит свободу и питает отвращение ко всякого рода описанным в подходящей случаю литературе ухаживаниям, он был твёрдо уверен, что такие знаки внимания, как цветы или ласка, способны только отдалить её от него. Дотронуться до этого чуда руками было немыслимым поступком. Максимально возможным он считал для себя только дружеское рукопожатие. Всячески осуждая Теодора с его прикладыванием губами к тонким маленьким пальчикам, сам он не смел позволить себе столь фривольного для себя поступка.
В результате, наконец, осознав, что не может больше так жить, Деннис решил больше не разговаривать с ней, так как о чем говорить с Поллин было неизвестно. Однако, придя к мысли, что у неё чисто мальчишеский склад ума, молодой человек принялся тем не менее обучать её фехтованию, стрельбе и прочим полезным навыкам, принятым в мужских коллективах. В какой-то момент, проснувшись ночью в мокрой рубашке, он понял, что она очаровала его красотой и изяществом, как прекрасно воспитанная леди и как верный друг. Надо было срочно выбирать подходящий для сердечного разговора случай. Так или иначе, он поставил своей целью постепенно приучить её к возможности замужества.
Ежедневно, объезжая лошадей, он хмурился и пытался разрешить проблему подходящего момента, когда можно сделать это предложение. Все планы и невероятные комбинации каждый раз оказывались не выполнимыми: либо что то не совпадало, либо так искусно построенный разговор уходил в другую сторону.
Наконец, в одно прекрасное утро, ему выдался подходящий момент.
— Самое большое мое желание, это — всю свою жизнь посвятить морским путешествиям, — между прочим заметила Полина в пылу разговора о предстоящем походе к далёким берегам.
— А может, вы хотели бы узнать моё самое заветное желание? — поторопился сказать Деннис. — Такую свою мечту, о которой я думаю по ночам, мечту, которой дорожу больше всего на свете?
Он остановил коней и посмотрел на неё. К его глубокому огорчению, было совершенно ясно, что Полли не угадала намёка и имеет в виду только разговор о подготовке экспедиции.
На какое-то время был слышен только шелест трав и насекомых.
— Ну не молчите, Ден! Разумеется, я хочу услышать Ваше мнение, — нетерпеливо добавила она, рассерженная удлинившейся паузой.
— Я мечтаю, — уверенно начал он, — о большой и дружной семье, живущей в маленьком уютном поместье, в тёплой стране. Но моя самая заветная мечта, чтобы хозяйкой поместья стали Вы… Когда придёт это время. — Торопливо поправил он сам себя.
Полина так резко рванула поводья, что конь, стоявший смирно, дёрнулся, резко шагнув прочь. Лицо её покраснело, и Дену стало ясно, что она рассердилась, врасплох застигнутая глупым предложением.
— Ну, и когда же, вы считаете, это время придёт? — спросила она, через несколько минут, холодным и твёрдым как сталь голосом. — Послушайте, что я вам скажу. Если бы мне так необходимо было выйти замуж, то я не предпринимала бы полное опасностей путешествие в Вест-Индию, а составила бы себе партию здесь недалеко. Где-нибудь в предместьях Линдона. У меня своя собственная дорога. Свои личные жизненные планы, и бракосочетание в них не входит. Я обсуждаю с вами серьёзные вещи, а вы, тем временем, а вы… — тут она запнулась и закончила речь на совершенно другой ноте, готовясь разрыдаться. — Я доверила вам свои мысли. Была горда нашей дружбой, видела в вас товарища.
Голос Полин дрожал от негодования и возмущения. Деннис понял, как одной своей глупой фразой разрушил весь мир своих надежд. Не веря в возможность предотвращения катастрофы, он замялся, подыскивая самое мягкое и тактичное выражение. Он видел, как она дышит. Как поднимается под тонким платьем её очаровательная грудь, как ветер треплет её локоны, выбившиеся из-под шляпки. Ему стоило невероятных усилий перебороть. Он глубоко вздохнул и продолжил «сугубо деловой» разговор.
— Милая Полин, с первой минуты, увидев вас, я понял, что моё сердце несвободно. Но я не вправе навязывать вам свою неуместную компанию.
— Ах, оставьте, — перебила она его, — ваши домыслы о влюбленности просто прочитаны вами в глупых любовных романах. Вы же мужчина, Ден! Понимаю ваши желания и влечения. Я же не дурочка! Как это мерзко, грязно и противно!
Она сморщилась и протестующе сжала поводья, не протянув руки. Разговор закончился, но, к облегчению Денниса, они остались друзьями.
Подъезжая к имению, пара столкнулась с каретой. В окне мелькнуло лицо графини Эль Грейсток.
***
Резкий ветер и дождь задул ожидаемое тепло мая, проскочил грозами и северным ветром в июне. Случился неурожай вишни, и на яблонях, оказалось мало завязей. Слабые надежды на тёплую середину лета пролились колючим холодным дождём. И, если погода предприняла попытку извести людей, то и растительно-мелорно-нелюбивая жизнь, обитающая в поместье, предпринимала всё более решительное наступление.
В этот день погода принесла с моря чаек, которые траурными треугольниками носились над усадьбой. Собравшаяся в каминной зале команда имела неприглядный вид. Теодор схватил сильный насморк и, с шумом заезженной клячи, дышал через нос. Мери старательно превращала в щепки дубовое панно ушедшего века. Боб пытался разжечь трубку и, за неимением зажигалки, просил у Мааса щепку. Последний выломал декор комода и протянул боцману. Станислав кривился, как кислый помидор. Корабль был загружен и переоснащён. Путь вычерчен на карте. Её Величество лично благословило поход. Все ждали только Мери. Все устали ждать. В окно стучал мелкий и колючий дождь. Казалось, что и погода старательно выпихивала корсаров из страны.
— Ради чего мы терпим этот проклятый климат, — наконец, не выдержал Теодор. — Мери, посмотри на себя! С каждым днём ты выглядишь всё безобразнее и, Маас скоро усохнет; а мы так и не дождёмся счастливого конца!
Мери раздулась от возмущения, а усыхающий рядом мелорн непонимающе уставился на Леопарда. С одной стороны требовалось разорвать святотаца за оскорбление, а с другой… Он ведь ТОЖЕ ждал!
Мери бросила на окружающих взгляд, будто скопированный рукой художника с картины Грёза, и возмутилась.
— Ничего подобного! — сказала она.
— Не спорь!, — упорствовал Теодор. — ты выглядишь, как бутылочное дерево, а твой супруг, как ива на ветру. Мы стали подозревать тебя в вампиризме, и опасаемся, не пьёшь ли ты соки по ночам у всей команды по очереди!
— Солнце! Нам нужно солнце! — вдруг провозгласил Маас.
— Вот именно, — согласился неугомонный флибустьер, — нам необходимы море и солнце. А здесь пахнет только эвкалиптовой настойкой вместо живого леса, волн и соли. Не кажется ли тебе, Маас, что детям нужно тепло, чтобы жить на свободе. В Бритландию через три месяца придет зима.
— Но вы же сами сказали, что здесь безопасно, — прогудел растерявшийся великан.
В каминную вошли пунцовая Полина и бледный Деннис. Следом, что-то старательно разнюхивая, заскочил Рамзес.
— А у нас гости! — воскликнула Полли, снимая промокшую шляпку.
— Леди Маргарита Эль Грейсток, — провозгласил в эту же минуту камердинер.
Раздался треск дубовой отделки. Мери громко вздохнула: «Аах». Заметался Маас, шелестя тихим шепотом: «Пора…». Завыл оборотень, и чертыхнулся Станислав, порезав руку о дубовый комод и, за неимением бинта, перевязывая руку платком, измазанным кровью волчонка, поцарапавшего нос…
***
Маргарет повезло… Появись она хоть на час раньше, её бы встретила официальная дворянская чопорность, равнодушный жестокий взгляд графа, и женщина не справилась бы со своим страхом.
Теперь же, войдя в гостиную, сразу после доклада камердинера, графиня увидела живых растерянных и немного испуганных людей. Потом, поддавшись всеобщему порыву, она бежала с ними к оранжереям и там наблюдала чудо рождения волшебных деревьев.
Только спустя три часа ей уделили внимание и, бросив каменную фразу:
— Вы можете быть свободны до завтра, — отпустили.
— Да… Спасибо, — растерянно пролепетала Маргарет, в душе у неё обитало смятение. Ещё её окружали стыд и гнев, обида и желание отомстить. Её душила неосуществимая надежда упасть в объятия сильных рук, способных её защитить. И над всей этой душевной болью властвовало физическое изнеможение.
Уже ложась, в свою всегда холодную постель, она посмотрела в окно. Заливая всё кругом холодным серебряным светом, на графиню смотрела и смеялась пустыми глазницами полная луна.
Утром Маргарет встретила капитана, и оба, перекидываясь короткими ничего не значащими репликами прошли по коридору в ее собственную малую гостиную. Здесь Станислав был впервые. Он увидел квадратное, со вкусом обставленное помещение, с большим мраморным камином и двумя мягкими креслами напротив. На противоположной стене висели картина Ван Дейка и несколько старых гравюр, изображавших поместье Грейсток в разные времена года. Через гостиную можно было попасть в большое приемное помещение, а потом, открыв высокие двери — в кабинет, будуар и спальню. Проходя по этому короткому коридору, Станислав, к своему удивлению нервничал. Графиня Маргарита София Фредерика Эль Грейсток отличалась королевской осанкой, в ней явно улавливалась бритландская голубая надменная кровь. Но, именно в её надменности было что-то завораживающе и привлекательное. Словно яркая вспышка, она на миг показалась Станиславу картинкой из последнего журнала высшего линдонского света: графиня на аргамакском чистокровном жеребце берёт барьер. Там же отмечалось, что это единственная в королевстве наездница, умеющая настолько хорошо держаться в седле и пренебрегать опасностью. Следовало признать: эта уверенная и спокойная леди безукоризненно владела собой.
Маргарет думала, что, если бы пятнадцать лет назад ей, способной выпускнице Йолля, занимавшейся историей архитектуры и иностранными языками, алгебраическими функциями и химией, сказали, в кого превратит её судьба, то будь у неё даже самая необузданная фантазия, графиня бы рассмеялась им в лицо.
Сейчас она желала лишь найти в мире такое место, где бы её никто не знал, и она никого и ничего бы не знала…
Знакомые вещи, с которыми она вчера встретилась вновь, вызывали в её душе всепоглощающую боль и отчаяние, не проходящие ни днём, ни ночью.
Попав в свою комнату, она, сильно потрясённая увиденным чудом рождения, просто уснула. Утром же, окинув взглядом четыре стены, Маргарет узнавала и не узнавала спальню. Вот софа во франкском стиле прованс. Обивка так приятно сочетается со стенами вестфальской мануфактуры, с растительным орнаментом из кремовых, салатовых и персиковых цветов. Вот пятнышко синего цвета на обоях… И ощущение того ужаса, который испытала графиня осознав, что химическая реакция капли чая на стене возможна только в присутствии яда в чашке… Вот два классических кресла у орехового комода с мраморной столешницей, вот сервант красного дерева, возле которого смешали чай и яд, случайно брызнув на стенку из ложки. А на стенах морские пейзажи — живые корабли, плывущие к неведомым берегам. Её уютная, честная и преданная одиночеству и ей комната. Пожалуй, только громоздкие часы, подаренные самой королевой, слегка выбивались из стиля. Но через них, можно было попасть в сокровищницу рода…
Щупальца солнечных лучей медленно ползли по полу. Следя за передвижениями присутствующих. Станислав чувствовал, как раздражение ползёт вместе с ними вверх, притупляя разум.
В вынужденной тишине он подумал, что пора уже прислушиваться к ощущениям и, может быть, та наследственная старческая раздражительность дяди и отца скоро перейдёт и к нему. Но, вероятнее всего, это осознание отсутствия контроля над происходящим. Он не знал, как следует поступить правильно.
— Я прочитал Ваше письмо, мадам, — наконец сказал он.
— Я в вашей власти.
— Зачем вы явились сюда?!
— Мне приказано убить некоего Денниса Руджа.
— О, так вы всё-таки наемная убийца! Вам мало моей жены?!
— Я защищалась. У меня есть доказательства!
— Я не Бритландский справедливый прокурор, леди. Где камень?
— Его забрал у меня оборотень!
— Вы знаетесь с кланами?
— Нет! Я видела это существо единственный раз!
— Тем не менее, вам удалось заставить начальника всего бритландского сыска уплыть из страны.
— Он подвергался действию камня за сутки до этого.
— Меня не удовлетворили ваши ответы.
— Я в Вашей власти. Всё, что здесь сказано — правда.
Спустя годы, Станислав, вспоминая события этого дня, каждый раз благодарил провидение за находку в Нью-Дели чёрной клыкастой неприятности.
— Мой лорд, леди… Там прибыли из села, оборотень напал на скот! Люди требуют суда! — ворвавшийся камердинер, спас ситуацию от полного разрыва.
***
Приняв меня в свою стаю, Станислав ни разу не раскаялся. Я легко схожусь с незнакомцами и запросто чувствую себя в стае. Мери рекомендовала мне молчать, меньше говорить и больше думать. Я ещё и послушный ученик.
Пожалуй, разве что идиотские высказывания куролюба вызывают во мне внутреннюю тошноту: «Посмотрите-ка на Рамзеса! Он опять что то упёр».
В то солнечное утро я отправился в лес, на утреннюю пробежку.
Поднявшись на холм, я увидел куролюба собственной персоной, вместе с пухлым селянином в клетчатых штанах и неким зверем, тоже пузатым, коротконогим и имеющим смешной обрубок с двумя шевелящимися дырками вместо носа. Такую харю я видел в книге у Дена. Там предлагали поголовные прививки от бешенства всем, кто не желал превратиться в подобный субъект. Мужчины сидели на вершине моего холма и, периодически покашливая и увлекаясь микстурой от кашля, плещущейся в большой стеклянной таре.
Зверь рыл обрубком носа мои любимые места… Зад розового зверя настолько вызывающе трясся и вилял, что кроме как откровенной провокацией сексуального характера, такие действия никак больше и не назывались. «Маньяк», — подумал я.
Этот уродец был просто предназначен мне самой судьбой для славного укушения в филейную часть! Я облизнулся, приготовившись! После этого оттолкнулся, глубоко вздохнул, и, в прыжке, славно щёлкнул челюстями. Свинья радостно взвизгнула и поскакала под защиту клетчатых штанов. Утро прошло не зря!
***
Прискакав на площадь, лорд Грейсток, ожидавший увидеть мёртвого оборотня, с удивлением и облегчением, узрел Хьюго и рядом с ним большую розовую свинью, с видом знатока жующую кусок верёвки, которой был связан его оборотень-пират.
— Боже, — только и произнёс камердинер, — это же Матильда. Свинья господина Брауна. Лучший трюфелелов округи.
— Какая милашка! Прямо картинка «Куртизанка и ловелас», — сзади отозвалась графиня. Скачки привели её душу в состояние относительного покоя. Станислав ещё раз поразился необыкновенной выдержке этой женщины.
Он удивился ещё больше, когда услышал спокойный голос:
— Сколько?
— Никакого выкууупа! — заволновалась толпа, испугавшаяся, что развлечение будет быстро окончено.
— Это бесценное пострадавшее от зубов зверя животное!
— Ваш слуга, натравил собаку на собственность семьи Браун, мы подозреваем сговор с целью наживы. Требуем возмездия или достойной виры.
— Сколько? — про себя перекрестился граф.
Затем состоялся торг, и торжественное празднование успешно завершенного мероприятия, окончившееся за полночь. Станислав утром мало что мог вспомнить, кроме дикой головной боли…
***
…Все началось с того, что нашему Капитану приспичило сходить и порыться в сокровищнице. В результате, на свет было извлечено тотемное изображение Бога-оборотня и описание его.
Нудный текст дважды читали в Большой Гостиной.
Вечером того же дня, я, как обычно, отправился спать к Полине, но с удивлением и обидой узнал, что сплю теперь без неё, в своей собственной комнате…
Прошло три дня. Я всё больше чувствовал себя брошенным и одиноким. Я впадал в депрессию. Куролюб не радовал меня своим видом, в лес мне не хотелось, и охота на крыс на конюшне больше не радовала. Я понял, что остался один.
Наступила осень. И Станислав торопился уплыть до наступления зимних штормов.
На нашу стаю это событие действовало по-разному. Теодор купил себе пару новых бандан и персональный большой бочонок крепкого вина.
Бочонок до сих пор не был увезён на корабль. По вечерам из него наливалась красная маслянистая жидкость, и я подозревал, что бочонок поедет на «Морской Мозгоед» пустым. Вино навевало грусть, и из комнаты слышались меланхоличные завывания, от которых леди Маргарет хваталась за голову, Станислав мрачнел, а Ден брал в руку башмак и колотил им в стенку. После каждого стука Теодор делал передышку, потом сообщал стенам и мебели, что осень — это смерть старого года, и, как и всякая кончина, она тоже нуждается в оплакивании. Потом, некоторое время он молчал, и песнь повторялась снова.
Я решил, что настроение Теда мне подходит и… Переехал спать к нему. По вечерам мы стали петь вместе.
В тот знаменательный вечер Теодор пел особенно заунывные песни, в окно светила полная красная луна, и это, в конце концов, вызвало у нас обоих острый приступ тоски. Поэтому, мы выбрались через окно и пошли погулять. Дойдя до теплицы, мы встретили Мери и были несколько удивлены узнав, что ей тоже грустно. Эта достойная мать сообщила опешившим нам, что хочет быть похоронена здесь под кустами роз. Новизна её решения заключалась в том, что Мери, выбрала доступное место. Последнее время она была увлечена оккультизмом и готовилась перейти в мир иной где-то невероятно далеко. Пираты, не без причин, полагали, что смогут дотащить её труп до места вечной стоянки не все.
Присев на любезно подставленный Мери сук, мы запели втроём… Совсем скоро к нам присоединился Деннис. Его любовь перешла в фазу отчаянного обожания, у шкипера открылось нервное обжорство, и как следствие, начались проблемы с желудком. Презирая простейшее средство — сократить количество пищи — он раздобыл огромный пакет соды и регулярно давился ей после еды. Сдержанная леди Маргарет как-то спросила:
— Зачем Вам сода, Деннис, может быть, вам надо есть немного меньше и придерживаться диеты? Это же вам вредит.
— Это не на пользу, — подтвердила Полина, — дело дойдёт до язвы!
Тут Боб брякнул, явно не подумав, что Полина должна порекомендовать болезному пирату хорошую диету. Полина же с восторгом восприняла это предложение.
— Конечно, — сообщила она и без того голодному Дену.
— Вам точно поможет моя диета из апельсинового сока и салата. Или есть ещё диета из отварной рыбы и овсяной каши. Или нет, надо пить молоко и есть сырые овощи.
С тех пор Ден под присмотром фанатично горящих глаз покорно грыз морковку. Вечерами он делал вылазки на кухню, а потом пил соду.
Мои глаза закрывались, пение медленно переходило в хрипы. Люди и Мелорны смотрели на луну, я спал…
… На западе сгущались тёмные тяжёлые дождевые тучи, и огромный фонарь Луны уже замигал расплывчатым жёлтым пятном сквозь серую туманную мглу.
В этот момент в хрупком осеннем воздухе, как толчки испуганного сердца, мы услышали высокий, полный ужаса женский голос, срывающийся на отчаянный вопль. Это кричала Полли.
На миг скрестились наши испуганные взгляды, и уже в следующее мгновение все вскочили и бросились, толкая друг друга.
Я бешеным лошадиным галопом нёсся по подъездной аллее к дому, прямо к крыльцу, наверняка зная, что на второй высокий этаж мне в окно не запрыгнуть.
Мой разум кричал. Все с детства знакомые и любимые предметы мелькали у меня в голове: её кошелёк, пахнущий ванилью, вышивка — большая чёрная собака, девушка и корабль, смешной дневник с кроликами, фарфоровая свинка… Все эти вещи стояли перед глазами и беззвучно шептали мне в уши: «Прощай!», — ещё один прыжок через кусты! «Прощай!», — я споткнулся, пролетая над канавой, «Прощай!», — я на лестнице… Ещё один поворот. На ключ закрытая дубовая дверь! Лорд Грейсток, ломающий замок.
Дверь разлетелась от слаженного удара плечом и головой. Мы ввалились в спальню!
Первое, что я увидел, сквозь текущую из разбитой головы кровь, были опрокинутые стулья, сиротливо валяющиеся рядом с маленьким секретером. Мой любимый коврик на полу. На стене — портрет бабушки графа: высокая причёска, полуобнаженная грудь. Гордый профиль чистокровной дворянки голубых кровей, придававший лицу выражение утончённой надменности. Всё как всегда. В помещении не было новых запахов. Я не чувствовал опасности. На кровати, вжавшись в стену, и с выражением невообразимого ужаса на лице, стояла полураздетая Полли и шептала, показывая куда-то вниз: «Тааам!».
… Было около двенадцати часов. На редкость яркая, апельсинового цвета, луна струила сквозь светлые занавески в спальне Полины золотистый поток лучей. Блики ночного светила играли на терракотовых стенах, отражаясь в винно-красной глуби старинной мебели, и заставляли натертые паркетные полы сверкать точно зеркало..
Я принюхался. Под кроватью нашей мисс находилась маленькая норка шустрой мышиной семьи. Я давно заприметил этот выводок. Но дырка была такой хитрой, а мыши такими наглыми, что мне удавалось каждый раз только разочарованно тыкать в неё носом и скрести лапой пол. От воспоминания собственного бессилия шерсть у меня на загривке поднялась, и я зарычал. Капитан протянул ко мне руку, измазанную кровью, чтобы успокоить, и я лизнул её. На миг пространство закружилось перед глазами, но тут я услышал шорох и нырнул под кровать. Мышиииии!.. Моя лапа должна влезть в их нору! И лапа начала тянуться… Тянуться… Миг — и я схватил чертовку за хвост!
Помещение быстро наполнялось людьми. Вбежали Теодор и Деннис. Со страшным треском грубо ломаемых перегородок возникли Маас и Мери, прибежал Боб, а следом за ним, почему-то — повариха. Леди Маргарита в лёгком ночном пеньюаре вошла в кабинет и, с удивлением, взглянула на остолбеневшую толпу. На ковре, неловко вытянув длинные ноги, сидел черноволосый подросток, в руке которого была зажата извивающаяся мышь! Оборотень смог совершить свой первый в жизни оборот!
***
Наконец, их пригласили на аудиенцию.
Несмотря на славную историю, встречу команды с Её Величеством долго согласовывали. Боясь дождаться зимних штормов, Станислав намеревался уже плюнуть на этикет и, имея фактическое распоряжение, вернуть потерявшегося герцога, поскорее отплыв из столицы.
Но все когда то заканчивается и вот последние визы получены. Розовая атласная бумага, доставленная королевским нарочным и валяется на столе в кабинете графа, а вся усадьба охвачена тревогой.
Неимоверным усилием воли сохраняя на лице выражение полного безразличия, леди Маргарет следит за паническими сборами мисс Вингер.
— Я только читала, — между тем, не замолкая, говорит она, — Я просто должна войти и стоять.
Хрупкая, в дивном сиреневом муаровом шёлке и с открытыми плечами и шеей, в непривычно длинных кружевных перчатках, она предстала перед графиней как дочь, которую та впервые вывозила в свет. Леди открыла шкатулку и собственноручно украсила причёску Полин бриллиантовыми булавками.
Явились строгие и молчаливые Мелорны. На эбеновое тело Мааса был накинут плащ цвета весенней зелени. На Мери — туника. Вошёл и остолбенел с открытым ртом Деннис. Его не смущали дворцовые изыски, но увидев Полли, он был не в силах пошевелиться. Последнего из закрытой комнаты выпустили отчаянно воющего Рамзеса. С утра, вымытый и расчёсанный, молодой оборотень был закрыт на ключ, и для верности дверь подперли стулом. Неосмотрительно отмытый вечером, он к утру сумел, с некоторыми сложностями для себя, восстановить свой любимый запах…
***
Стены императорского дворца были покрыты резной позолотой от нижней четверти до пола. Строгие колонны и балюстрада из белого карерского мрамора отмечали путь. Эти идеальные формы заставляли прямее держать спину и смотреть только перед собой.
Лестница в небо.
С каждой ступенькой, допущенный до лицезрения Её Величества, поднимался перед другими до уровня небожителя.
Они миновали вход в тронный зал. Полина лишь мельком заметила в мерцающей полутьме внушительный позолоченный трон. Прошли ещё десять или больше помещений. Наконец, остановились. Девушка закрыла глаза и сделала глубокий вдох. Её подтолкнул следом идущий Теодор. Она задержала дыхание, досчитала до пяти и судорожно потянулась рукой, ища опору. Её маленькая ладошка утонула в руке Дена, и лишь после этого Полли продолжила путь, намереваясь более никогда и ни при каких условиях не выпускать его ладони из своих рук.
Гвардейцы торжественно распахнули двери, открыв взору уютную малую гостиную шагов в пятьдесят длиной, всю заставленную диванами. В единственном кресле за ломберным столиком, сидела темноволосая леди в просторном синем муслиновом платье. Её глаза, несмотря на широкую улыбку, были холодны, лоб был неподвижен. Некоторая нервозность окружающих, от присутствия оборотня в покоях, не отразилась на леди. Её Величество была уверена в себе и совершенно спокойна.
Поприветствовав всех, Императрица встала и, позвав с собой Мелорнов, графа и графиню Грейсток, удалилась за стеклянные двери, обнаружившиеся в конце диванной залы, отрезая себя и гостей от лишних ушей.
К оставшимся медленно подошёл сер Питт:
— Вам, конечно, известно, что мы потеряли герцога, — обратился он ко всем сразу.
— Мы восхищаемся его светлостью, — последовал правильно выдержанный учтивый и немного резкий ответ.
— Простите… — растерялся лорд.
— Герцог Высокого Престола пэр Деннис Эдуард Руиллиди Мариолани младший. Наречённый граф Грейсток, с Вашего позволения. — представился шкипер.
Полина вздрогнула. Теодор приоткрыл рот.
— Ууу, — сказал Рамзес
— Позвольте представить, — между тем, продолжал Ден. — Франкский дворянин из клана Синего Лебедя Теодор Гризли. Леди Полина Вингер, официальная воспитанница графа Грейсток. Ромео Рамзес Мастиф Злат, недавно обернувшийся оборотень из одноименного клана. Верховный оборотень клана Злат.
Сэра Питта сложно было удивить, поэтому для прояснения ситуации, он решил спросить:
— А Ваш отец, сер Деннис, в курсе Вашей аудиенции?
— Я — беглый преступник, сэр, — последовавший ответ всё-таки заставил премьер-министра поперхнуться.
Между тем, за стеклянными дверями шёл неспешный разговор. Лорд Станислав кратко ознакомил Её Величество с прошлыми событиями. А она вежливо побеседовала с Мелорнами, обещав защиту и выдав официальный вердикт о принятии на Государственную службу и выделении самого глухого горного лесного надела новым гражданам Империи. А в заключение, не меняя выражения лица, настоятельно порекомендовала узаконить отношения между вдовой графиней и вдовым графом Грейсток, с целью обеспечения покоя в Королевстве. С этим, аудиенция была закончена. Леди встала.
Из дворца команда уезжала непривычно тихая и молчаливая.
На утро «Морской Мозгоед» поднял якоря и лёг курсом на восток…
Корделия положила руку на живот и закрыла глаза. На несколько секунд она погрузилась в совершенно недоступный и непостижимый для Мартина мир — в мир созидания новой жизни. Он мог прочитать всю доступную в инфранете медицинскую литературу, мог назвать и подробно описать все стадии развития человеческого эмбриона, мог назвать все осложнения при родах и возможные мутации плода, но даже самая подробная информация, со всеми научными выкладками, оставляла его в статусе стороннего наблюдателя, рассчитывающего процессы в звездном ядре по спектральным всполохам.
Мартин не упускал случая посмотреть на Корделию в инфракрасном диапазоне. Он почти изнывал от любопытства и нетерпения. Это же так интересно, так увлекательно. Он наблюдает за рождением целой вселенной. Даже двух. Непостижимое чудо жизни. Из ничего, из двух клеток, видимых только под микроскопом, развивается разумное существо. И в то же время терзался тревогой и подспудным страхом. Тем самым, о котором ему часто рассказывала Корделия, страхом потери. Чем больше любишь кого-то, тем больше боишься его потерять.
— Прежде всего, — заговорила Корделия, — я не родилась мальчиком.
О том, что у Корделии есть мать, Мартин узнал далеко не сразу. Это случилось уже на Новой Москве, вскоре после того, как состоялось поглощение «DEX-company». Корделия была очень занята, изучая поступающие на ее электронный адрес документы. Основные работы осуществлялись через независимые аудиторские фирмы, привлеченные к проверке и пересмотру всех соглашений и контрактов перекупленной корпорации. На имя главы холдинга поступали сухие цифры итогов.
Корделия часами следила за бегущими в вирт-окне строками, изредка притормаживая столбцы, чтобы развернуть убранное под кат примечание. Мартин, в то время еще не освоившись окончательно и остро переживая свою отстраненность, находился где-то поблизости, изнывая от желания быть допущенным и доказать свою полезность. Да, он еще мало что понимает в этом сложном человеческом мире. Он еще только ребенок в едва очерченных границах личности. Он учится взаимодействовать, преодолевать и контролировать. Пока он только наблюдает, счастливый уже тем, что хозяйка… нет, уже не хозяйка, блок подчинения заархивирован… его человек здесь, с ним, в безопасности, что опасность миновала, и он снова, по утрам открывая глаза, прислушивается к звучанию любящего, гармоничного мира. Вероятно, то же самое испытывают выздоравливающие, когда боль отступает, а тело вновь обретает способность к полноценному движению. Он наблюдал за ней, своим человеком, пытаясь по легкому мимическому сдвигу разгадать ее мысли, ее настроение, предвосхитить за доли секунд подступающие радость или досаду.
— Ты чего? — спросила однажды Корделия, поймав его взгляд.
— Смотрю.
— И что видишь?
— Тебя. Ты все время меняешься.
Она удивилась.
— Разве? Я этого не чувствую. Ничего не происходит. Я работаю. Просматриваю отчеты. Скучно, буднично.
— Это тебе так кажется. Потому что ты не видишь себя со стороны. А я вижу.
— Неужели так интересно?
Мартин кивнул.
— Очень.
То, как она изменилась, заметил бы и человек. Корделия развернула какой-то документ. Брови у нее поползли вверх. Она присвистнула.
— Что-нибудь случилось? — забеспокоился Мартин.
По символу в верхнем правом углу вирт-окна он идентифицировал отправителя. Авшурская адвокатская контора «Майерс, Голдман и Ко». Но в этом нет ничего удивительного. Корделия ежедневно получала письма с их логотипом. Далее шел стандартный формуляр выставленного счета. Четырехзначные числа. Мартина встревожил стилизованный кадуцей. Что-то связанное с медициной. Неужели Корделия все еще нездорова? Но тут она произнесла загадочную фразу.
— Матушка в своем репертуаре.
Матушка? О ком это она? Мартин еще ни разу не слышал,
чтобы Корделия кого-нибудь называла «матушкой». Чей-то псевдоним? Прозвище?
— Пора прикрыть эту лавочку, — продолжала Корделия, изучая поступивший счет.
— Что случилось? — повторил Мартин.
Тогда она развернулась в кресле.
— Очередное кровопускание. Моя достопочтенная родительница прошла омолаживающий курс.
— Твоя… кто? Родительница?
— Ну да. Моя мать, Катрин Эскот.
Они взирали друг на друга с недоумением. Мартин, потому что слышал о достопочтенной родительнице первый раз, а Корделия… по той же причине.
— Ты моя единственная семья, — сказала она однажды.
И Мартин с тех пор даже не задумывался над тем, что же, собственно, было до него или до гибели «Посейдона». Он знал совершенно точно, что семья Корделии погибла в той катастрофе, ее муж и пятилетний сын. «Жанет» тайком показывала ему задвинутые в дальние сектора папки с семейными голографиями. Этих голографий было много, но сама Корделия никогда в эти папки не заглядывала. Мартин определил это по дате последнего изменения.
Он понимал, почему они никогда не говорят о прошлом. Это слишком больно. Как ему, так и ей. Он старался забыть, забросать прошлое новыми впечатлениями, будто яму кедровыми ветками, а она… потому что рана еще тлеет и воспаляется под слоем регенерирующего геля. Если начать говорить, вспоминать, то гель предстоит сорвать вместе с наросшей коллоидной тканью. Потому Мартин и не задавал вопросов, соблюдая клятву, данную «Жанет». Но ему и в голову не приходило, что семья Корделии — это не только муж и ребенок, что семья еще и родители. Об отце не раз упоминалось. Это он оставил ей наследство, имя, обанкротившийся голоканал и владения на Геральдике. Отец Корделии давно умер. И как-то по умолчанию Мартин перенес в категорию умерших и мать. Ведь Корделия же сказала, что он, Мартин, ее единственная семья. Какие еще могут быть вопросы?
— Твоя мать… жива? — спросил он тогда нерешительно.
— Еще как! И обходится мне очень дорого.
Больше Корделия ничего не сказала. А Мартин задумался. В самом деле, чему он удивляется? Корделия выросла в обычной человеческой семье. О ней кто-то заботился, кто-то воспитывал, кто-то водил ее в школу. Мартин воспринимал привычную, по человеческим меркам, картинку несколько отстраненно, как нечто происходящее в ином измерении, потому что сам ничего подобного не переживал. Как объяснить слепому, что такое свет, а парализованному — что такое движение? А если даже объяснить и дать научное определение поляризованному фотону, то как слепому постичь этот свет, прожить его и прочувствовать?
Мартин ни о чем подобном не задумывался, потому что все происходящее в человеческой семьи для него так же малопостижимо, как и происходящее в далеких галактиках, в иных мирах. Ему доступна только теория. Вот почему это явилось для него открытием. Корделия вовсе не сирота, как ему представлялось. Она так же одинока, как и он. Она так же пережила утрату. И вот у нее, оказывается, есть мать. Тогда почему она так странно себя ведет?
Вот что бы сделал он, если бы узнал, что та женщина, Эмилия Валентайн, жива? Что она не погибла в транспортном инциденте на Новой Земле, а живет на далекой планете? Та клевета, возведенная на родителей Мартина Каленберга, следовательно, и его родителей, давно опровергнута, и он часто вспоминал посещавшую его женщину с фиолетовыми глазами. Он любил ее. Там, на станции, он этого не понимал, он был слишком глуп. Он был всего лишь говорящей заготовкой для человека и не мог как-то квалифицировать свое чувство. Только много позже он понял — любил. Это была любовь. И чтобы воскресить эту любовь, он бы, вероятно рванул на самый край Галактики, чтобы вернуть это мимолетное живое тепло, дарованное той женщиной. Но Корделия этого не делает.
Очень скоро после состоявшегося открытия они переехали зимовать на Геральдику, и радость возвращения, красота кедрового леса, необъятные просторы, путешествия вытеснили тревожащие Мартина вопросы. Правда, когда они были на Новый год в Перигоре, Корделия показала ему дом, где провела свое детство.
— Вот здесь мы жили, пока его светлость Карлос-Фредерик не указал нам на космопорт, — сказала она, указывая на окна одного из домов. — Катрин Эскот снимала здесь квартиру, когда работала секретарем у Карлоса-Фредерика. — Помолчав, она добавила: — Дом сейчас принадлежит мне. Сол им распоряжается. Дерет с квартиросъемщиков три шкуры.
— А долго ты здесь жила?
— Восемь лет.
И перевела разговор на другую тему.
Затем Корделия упомянула о матери в связи с каким-то кинофестивалем, где Катрин Эскот оказалась среди гостей. Шла прямая трансляция. Они с Мартином завтракали. После завтрака Мартин собирался в поход на грависанях. Корделия, краем глаза наблюдавшая за новостной лентой конкурирующего голоканала, со смешком бросила:
— Леди Эскот верна традициям. Третий муж на три года моложе своего предшественника.
Мартин попытался определить, кто в толпе гостей эта пресловутая леди Эскот. У «Жанет» не было ее изображения.
— У нее уже третий муж?
— Ага. И тоже бывший.
И вновь ни единого слова пояснений. А спрашивать Мартин не решался. Он чувствовал, что тема, будучи не вовремя затронутой, ранит Корделию. А он уже не единожды ошибался, задавая бестактные и даже неприличные вопросы. Нет, она не сердилась, не обзывала его безмозглой жестянкой. Она отвечала мягко, терпеливо. Но за плавно, размеренно звучащим голосом он слышал боль, особенно если он со своей машинной прямолинейностью касался ее погибшей семьи. Он тогда нарушал какие-то неведомые для него границы: задавал вопросы о маленьком Мартине, о том мальчике, который остался на «Посейдоне». В архивах «Жанет» обнаружилась целая подборка детских книг и фильмов. И рациональный киборг тут же попытался выяснить их предназначение. Корделия, услышав вопрос и заметив развернувшийся в вирт-окне список, побледнела, взгляд затуманился и брови как-то страдальчески сошлись. Она беспомощно заморгала, будто попыталась согнать некую пелену. Мартин испугался. Ее эмоции спутались, перемешались. Уголки глаз заблестели. Она несколько секунд молчала, вынуждая Мартина терзаться виной. Потом отмерла и ответила, тускло, с заметным усилием, что эти книги и мультики она собирала для своего сына, рассчитывая подарить после возвращения с Асцеллы. Только некому было дарить…
— Извини. — Мартин поспешно свернул вирт-окно. — Я не знал.
— Ничего. Жаль, что ты для них уже взрослый.
Она потом долго молчала и заговорила с ним только вечером. С тех пор Мартин стал осторожней. Даже обозначил свое любопытство как опасное свойство. Ему лучше молчать. Он же ничего не понимает в людях! Потому что он машина! Бесчувственный и прямолинейный. Облагороженное оружие, лишь внешне схожее с человеком. Но два дня спустя Корделия, заметив его настороженную молчаливость, сказала, что он по-прежнему может задавать ей любые вопросы. Это полезно не только ему, но и ей.
— Почему?
— Потому что боль надо проговаривать, — пояснила она. — Я за эти пятнадцать лет никогда ни с кем не говорила о том, что случилось на «Посейдоне». И о своей жизни «до». Пресекала малейшие попытки психоаналитиков вызвать меня на откровенность. Я и вообразить не могла, что кто-то чужой, полный исследовательского азарта, заглянет в то, что принадлежит только мне, будет изучать, препарировать, разлагать на оставляющие… что кто-то коснется наточенным инструментом их лиц, их последних прощальных взглядов… Но это неправильно. Это как заложенный много лет назад ядерный заряд. Говорят, что время лечит. Неправда, время не лечит. Время формирует свинцовую капсулу. Защитный саркофаг. Но сам заряд остается взрывоопасным. Обезвредить его может только сам носитель. Сознательно. Пропуская этот заряд через себя.
Мартин понимал, о чем она говорит. Его прошлое было таким же испускающим смертельную радиацию зарядом.
— Я всегда тебя выслушаю, Мартин. Я разделю это с тобой. Когда придет время.
— И я с тобой разделю.
— Не бойся. Задавай мне вопросы.
И вот он вспомнил тот короткий, неожиданно напряженный решающий разговор, который обрел значимость ключа.
— Что значит «не оправдать надежд»?
Сегодня…
Славка не отрываясь смотрел на потолок – но видел совсем не эту неровную плиту ракушечника с едва заметной осветительной полоской.
Он сделал все, что мог. Оставалось только ждать.
Все было просчитано. С самого начала этой тюремной эпопеи он с невероятной осторожностью и терпением вел расспросы, «ошибался» дорогой, слушал чужие разговоры – собирал информацию. По крупинке, по пылинке, как пчела таскает невесомую цветочную пыльцу, как по песчинке пересыпаются часы, как по капельке растет и растет громадный сталактит… Макс и «диверсанты» тем временем активно, но осторожно трясли «сусликов». И теперь Славка знал не все, но многое. Как распланированы в Подвалах помещения: где рабочие мастерские — и где жилые каморки, где карцеры – и где комнаты охраны. Он даже знает, где находится алмазный фонд этой проклятой сокровищницы – особый подвал, где держат именно магов…
Туда, кстати, так и не удалось пройти. Живые драгоценности тоже не раз пытались вырваться из Подвалов, так что их держали на нижнем уровне — и дверей туда просто не существовало. Кажется, им даже еду носили Шагом – если верить случайной обмолвке повара, когда тот ругался с надзирателем нижнего уровня.
В остальные помещения так или иначе удалось получить доступ. Так или иначе… Крохотные семечки-маячки, которые содержались в Максовых передачках, разложили, разбросали, раздали-подбросили в каждое помещение, где должны быть люди. Побег решили устраивать вечером – внаглую. Не ночью, а именно вечером, когда отгрузка товаров уже закончена, но подневольных работников еще не разогнали по койкам. Так проще – не надо бегать по крохотным каморкам, вламываться в каждую, рискуя потревожить сигнализацию. Славка ее должен подавить, но все-таки… А на рабочих мастерских сигнализация не стоит. Единственное, что в некоторых мастерских работа не затихает и ночью, и там сон среди работы может стать попросту опасным! В литейке, например, или в механическом. Значит, усыплять придется сильно, но мягко…
Только бы получилось!
И не забыть про карцер. Но про него не забудешь… Тут он называется по-другому, но какая разница! Главное то, что туда сигналку подбросить не удалось. Не попадать же под наказание специально. Ничего, пробежимся.
Глюшь трава – на месте. Причем какая-то ядреная разновидность. Даже жечь не надо, достаточно вдохнуть растертый порошок. Всего несколько крупинок – и сознание плывет. А дальше дело Макса и остальных.
Сейчас все должны занимать свои места. Если честно, Славке было совестно. Судя по тому, что он знает, маги Тахко наконец набрались сил и его одного выдернули бы легко и непринужденно. Даром что за все время существования Подвалов ни один его узник отсюда не уходил. А теперь им пришлось разворачивать полноценную операцию, и неизвестно, как потом аукнется это освобождение. Вельхо не идиоты, и рано или поздно они поймут, что против них кто-то сыграл. Что потом?
Мы думали, что до следующего крупного противостояния у нас есть время… Но, теперь его, кажется, будет меньше, чем ожидалось.
Сейчас поздно все отменять. Все готовятся.
Готовятся «диверсанты». Вдоволь поразвлекавшись на столичных улицах и устроив бывшим коллегам «веселую жизнь», на эти три дня они аккуратно свернули свою вредительскую деятельность, оставив вельхо гадать о причинах внезапного спокойствия. В память об их подвигах Нойта-вельхо остались череда крупных скандалов, несколько порушенных карьер особо рьяных гадов, вконец испорченная репутация болотников и центровиков и новые минусы к репутации вельхо вообще. Много Макс не рассказывал, но особо эпичные подвиги диверсантов до Славки все-таки дошли. Например, подрыв тайного склада с янтарником у болотников. Или аккуратно организованную парнями Виды «эпидемию ослабления магии» якобы из-за гибели и похищения слишком большого количества драконов. Или подставу с вроде как «жертвоприношением». Или дивную историю с взбесившимися «краповыми». Да и жажда некоторых группировок вцепиться друг другу в глотку стала просто страстной! Понятна общая загнанность столичных магов – те уже привыкли жить в состоянии цейтнота, не зная, откуда «прилетит» на этот раз. Но сейчас у диверсантов другая задача…
Готовятся драконоверы — запущенные ими слухи о проклятых черно-красных шарах, повадившихся летать в горы и хватать Крылатых, массово отвлекла вельхо от столицы. Обозленные и встревоженные маги отчаялись дозваться своих «друзей» (а на внезапное пробуждение у оных совести полагаться и вовсе не собирались). Так что больше половины Нойта-вельхо отправились караулить горы. Причем, если верить Максу – не только чтобы при случае воззвать к отсутствующей совести куппийских «друзей». Впервые за двести с лишним лет маги решили охранять драконов.
Маги. Охранять. Драконов. По местным меркам даже звучит бредово. Ничего, то ли еще будет. Бабушка Ира вас еще научит «надевать сапоги на свежую голову!»
Готовятся мальчики из «личинок». Им тоже выпала не самая простая задача. Самых жадных и далеких от альтруизма вельхо, оставшихся в столице, тоже надо было отвлечь. А чем отвлечь жадину? Прибылью. Или предполагаемой потерей оной. А значит, до вельхо сразу нескольких группировок одновременно дойдет весть о внезапно обнаруженном кладе. В неком строении при неком доме в одном из недальних городков сегодня утром будет найден склад то ли особо хитрых Ловчих, то ли особо бессовестных магов. Поскольку там хранится и чешуя, и запечатанные бутылки с кровью Крылатых, и даже готовые препараты. Если после этого между вельхо не закипит свара на тему: «Кто эта жадная скотина, утаившая от Нойта-вельхо столько добра, как это у него получилось, и главное, кому теперь оно достанется», то он, Славка, — фараон Египта! Древнего. Макс, когда Славка предложил ему этот финт, присвистнул и поздравил побратима с новым левелом коварства. Мол, он всегда знал, что наивные ромашки, если их хорошо зацепить, рано или поздно отращивают шипы и превращаются в хищные кактусы. И вот видит это наглядно…
Готовится перевалочный пункт, куда доставят сонных узников. Не всех же тащить в Тахко. Бросать тех же вымогателей в Подвалах не позволяет совесть – но приглашать их в город-убежище магов и драконов запрещает банальная осторожность. Пусть лучше очнутся от своего сна где-нибудь подальше от столицы. С деньгами в кармане и небольшим провалом в памяти. А дальше все зависит от них…
Готовится Тахко – принимать новых беглецов. Готовятся в Подвалах немногочисленные посвященные в тайну побега. Их всего одиннадцать – тех, кого Славка смог «увидеть». Кто остался здесь человеком, кто сохранил волю и решимость действовать.
Осталось совсем немного подождать.
Еще немного.
По коридору заклекотали длинные прерывистые свистки.
Побудка…
Тахко. Ирина.
Шкатулки темным рядом выстроились на столе. Еще недавно это были уникальные артефакты, так как освоить изготовление такого инструмента мог только человек, обладающий большим количеством искр – и при этом способный к тонкой и сложной работе с настройкой. Но Макс, залетевший на огонек в город Тахко, поправил дело, выдав людям магии столько, что переговорные шкатулки теперь могли бы мастерить даже члены артели кожевников, жившие на городской окраине. Остальным волшебных искорок и вовсе досталось по маковку. И производство закипело. Первое время новоявленные мастера-артефакторы по привычке изукрашивали свои творения как могли – лакированные стенки, узорчатые крышки, металлические уголки-накладки. Каждая шкатулка была неповторимо красива, каждая была произведением искусства. Но обрадованные освоением столь ценного прибора маги затребовали эти необычные «мобильники» в таких количествах, что изготовители сначала взвыли, а потом плюнули на уникальность артефактов, без особых сожалений променяв ее на функциональность.
Так что теперь обычный «связник» выглядел как нетолстый пенал длиной примерно с мужскую ладонь. Лакировка осталась, но самая простая; металлические уголки, полудрагоценные камни и прочие украшательства тоже канули в Лету. Вместо них на крышке значилось имя владельца и пять кружков-накладок. На них полагалось возлагать пальцы. На каких принципах работала эта система «свой-чужой», Ирина не знала (и сомневалась, что это знает кто-то, кроме мастеров), но главное было ясно: открыть шкатулку можно было только тому, на чье касание настроены кружки. Для остальных «связник» так и оставался невзрачным пеналом из не самого лучшего дерева. А маги, командированные в столицу, после совещаний с мастерами получили еще менее опознаваемые «мобилки». Изготовители замаскировали их под самые разные предметы: зеркальце на ручке, коробочку для душистого порошка, нательный медальон и прочие мелочи. Даже полено было. Взявший его диверсант пояснил: он собирается арендовать комнатку в небогатом квартале… очень небогатом. Так что все равно, как будет выглядеть «связник», главное, чтобы не украли. Для посторонних он был не слишком красивым, отнюдь не ценным и совершенно бесполезным куском дерева. Внутри тоже не наблюдалось бархата и шелка – несколько черно-желтых значков и что-то вроде клавиши запуска. Раньше каждый запуск сопровождался ритуалом – полагалось либо подпитать артефакт искрами, либо чертить специальный Знак. Стремление к простоте и утилитарности сработало и здесь. Новые «шкатулки» требовалось просто включить, нажав на клавишу. После запуска значки точно вытаивали из не слишком ровной деревянной поверхности и словно зависали в воздухе в сантиметре от «дна». Этакая виртуальная клавиатура, сильно упрощенная. Каждый оператор мог вызвать только того (тех), чьи обозначения были в его шкатулке. Особенно «диверсанты» — конспирация.
Улыбчивое, приветливое, совсем весеннее солнце выплыло из облака и снова залило город теплом и светом. Уже совсем зеленый город… Славка вернется – не узнает. Вернется…
Ирина коснулась полированной крышки.
Ну, понеслась.
— Вызывает Шелест. Доложите о готовности.
— Шелест, я Горе, — бодро отзывается Егор, первый землянин, освоивший управление летающей тарелкой. – Вылетаем! Маршрут номер три.
— Удачи.
Километрах в пятидесяти от Тахко нарочито медленно пролетающая «тарелка» спокойно проплывает над личиночьим приютом и небольшим городом. И оторопевшие было вельхо, вспомнив последние инструкции из столицы, опрометью бросаются к своим шкатулкам… и останавливаются.
— Шелест, я Зеркальник. Запускаем иллюзию?
— Принято.
К неторопливо летящей «тарелке» присоединяются еще штук десять… двадцать… тридцать… да сколько же их вообще?!
Вельхо лет сорока орет в связной артефакт:
— …да, как было в рассылке! Черно-красные! Округлые! Штук… не знаю… штук пятьдесят где-то…
— Сколько?!
— Шелест, я Змей, — отозвался холодноватый голос Виды. – Мы на позиции.
«Мы» — это триста сорок магов Тахко, освоивших Шаг и способных уволочь по два человека за раз. При удаче им понадобится не больше двух рейсов, чтобы утащить всех подвальных узников.
— Маячки?
— Работают. Сигнал четкий, уверенный. Не промахнемся.
— Принято, Змей. Расчетное время операции подтверждается – вечерняя заря. Но случаи бывают разные. Ждите сигнала. Орешник?
У городских казарм вельхо суета. Маги толпой вываливаются из дверей, хватают сетеметы и «трубы», спешно строятся, переругиваясь на ходу.
— Здесь Орешник, — фыркает Пилле Рубин. – Любуемся на отбытие наших… «защитников. Строятся на площади. Стандартные группы — по пять человек, с оружием. Им даже маск-накидки выдали! Вельхо-драконозащитники. Рехнуться можно!
— Орешник, проследите за отбытием. Отбытие подтвердить.
— Принято, следим.
— Горишник?
— Здесь Горишник, — голос Пало спокоен, как всегда. – Выжидаем. Дожидаемся сигнала об отбытии и идем к оставшимся потрясать их вестью об очередной утаенной добыче и подлых жадинах, скрывавших от дорогих коллег такую ценность… Мои поздравления автору выдумки.
— Лично передадите.
— Надеемся.
Ирина и сама надеется. Но ее недобрый дар выдал столько негативных прогнозов вперемешку с успешными, что, придя в себя, она напилась успокоительных капель и закаялась пользоваться им без хоть какого-то учителя.
Площадь опустела. Пятерки одна за другой уходят в Шаг, ловить мерзавцев, покусившихся на их личный, Нойта-вельхо, магический запас… Мнение запаса при этом никто спрашивать не собирается – и то, что он живой и разумный, никого не волнует. По крайней мере, пока.
— Шелест, подтверждаем отбытие. Шелест, подтверждаем отбытие объектов, как поняли?
— Вас поняли, Орешник. Горишник, активируем вторую фазу прикрытия.
На этот раз юные маги собрались не в заброшенном доме. Конспирация – полезная вещь, но подвалы, сараи и заброшки уже не для них. Обретенная свобода от диктата наставников не вскружила магам головы и не заставила творить глупости. Наоборот, зная, что они не одни, юные вельхо словно сразу повзрослели. Теперь надписи на площади кажутся им детской выходкой. Нужной в то время, но детской. Теперь они так легко не подставятся…
Пало поворачивает голову, но сказать ничего не успевает.
— Пора? – улыбается Тим-Тим. – Чур, я первый.
Пожалуй, насчет взрослости он ошибся. Мальчишки… но он только кивает:
— Удачи…
Тим еще раз смотрит в зеркало, старательно лохматит волосы, проверяет убедительность грязи на лице…
— Подожди, — Пало передает ему комок паутины. Секунда непонимания – и Тим-Тим уверенным жестом пристраивает ее в волосы.
— Спасибо, — в Шаг он уходит с той же улыбкой… но на выходе ее уже нет.
Подросток недобро щурится на темную резную дверь. Отчего Наставники всегда считают, что ученики должны помнить только то, что им говорят? Учат скромности и умеренности и кормят прогорклой кашей, при этом со вкусом откушивая жареное мясо, свежие лепешки и сласти? Обучают терпению, но при этом при любой ошибке кидают болевое приложение? Наставляют, что чувство долга превыше всего – а сами даже не выходят защищать приют при нападении хищников? Но у молоди хорошая память, и действия они запоминают лучше, чем слова.
— Господин Наставник! Господин…
Естественно, у господина Наставника была охрана. Скромная такая, как и сам Наставник. Всего пять человек. И она тут же сцапала нарушителя. Но тот и не пытался вырваться.
— Господин Наставник! Вот, смотрите! Я нашел сегодня! На практике! Там много! Очень!…
На исцарапанной ладони сияет склянка с драконьей кровью…
Тим-Тим провожает спешно отбывающего Наставника с его группой и какими-то магами равнодушным взглядом – в погоне за добычей «скромный» Наставник, постоянно декларирующий, что долг превыше всего, умчался с такой скоростью, что даже не стал заморачиваться со сложными приказами. Юнцу, нашедшему сокровище, просто и незатейливо велели о нем забыть. Спасибо, Наставник, очень кстати. О чем бы теперь не спрашивали – а о сегодняшнем дне будут спрашивать, несомненно! – Тим-Тим спокойно может отвечать, что ему велено все забыть. И лжи никто не почует…
И, кстати, про других нашедших этот «клад» он теперь тоже официально ничего не помнит. А ведь сообщение практически одновременно с ним принесли еще двое.
— Шелест, дежурные тоже отбыли. И весьма спешно. Жадность оказалась превыше чувства долга.
— Все?
— Нет, конечно! Но то, что осталось, нам на один зуб!
— Тогда работаем дальше.
На Гранитной улице появляются два вельхо. Деловито что-то измеряют, не реагируя на косые взгляды прохожих – после Жар-ночи магов тут недолюбливали. Простукивают стены и, когда выскочившие на стук хозяева домов интересуются, какого хрена почтенным вельхо надо от их домов, интересуются:
— Доплатить не желаете?
— Чего?
— По решению Нойта-вельхо на вашей улице будет установлена испытательная модель фонаря.
— Че-го?!
— Фонарь тут висеть будет! – потеряв терпение, отвечает вельхо помладше. — Магический. Сам включаться будет, сам выключаться.
— А…
— На улице теперь светло будет, не споткнетесь, дом свой оптять-таки найти легко. И вора углядеть, если что.
— О!
— Модель испытательная, бесплатная, но за доплату к ней можно прицепить еще чары от насекомых, от мышей, от болезней там… смекаете?
— Чего?! Я хочу! – осеняет одного из хозяев.
— Тогда повесим на ваш дом…
— Эй, я тоже хочу!
..после примерно пятнадцати минут ругани, торга и благодарностей вельхо закрепляют на дома арку, крепят на ней спорный фонарь и сваливают, не слушая остальных соседей, жаждущих установки бесплатного светильника.
На Огородной, Шелковой и в квартале Перьев ситуация повторяется. Ночью горожане, правда, обнаружат, что свет у фонаря не слишком приятный, да и гудение могло быть чуток потише, но ведь бесплатно же! И арка красиво смотрится… Когда светильники утром кто-то спер, жильцы искренне расстроились. И уже на следующую ночь на арки водрузили новые фонарики, пусть не магические, зато тоже полезные. А потом мода на кованые арки и висячие фонари пошла гулять по столице.
Никто так и не узнал, что под видом осветительных приборов лжевельхо разместили вокруг Подвалов универсальные искроуловители, проще говоря – устройства для маскировки магических преобразований. Что бы ни творилось этой ночью в Подвалах, «следилки» Нойта-вельхо будут твердо убеждены: магии там не было.
— Ромашка?
— Нафиг ромашку, кактус я! Если уж побратим в него мутировал, то мне сама судьба велела. И быть нам семейкой кактусов. На выпасе.
— Кактус, ты там не резвись, держи руку на пульсе.
— Принято. Пока нечего отслеживать. Все норм, Славка работает, время идет. Черт!
— В чем дело?
А дело было насквозь обычное. Вполне понятно, что отобрав у Понтеймо заведование Подвалами, Каирми поставил туда своего человека. И само собой разумеется, что любая новая метла начинает внедрять свой способ клининга подшефной территории. И, бесспорно, что в целях оптимального внедрения новые метлы обязательно начинают с закручивания гаек.
Наверное, каждого руководителя в каждом из миров при вступлении на руководящую должность ритуально кусает какая-то злобная тварь, приводя тем самым к какому-то единому образцу. Иначе почему бы каждый начальник становится одержим одинаковыми идеями? Первая: он, главный, не может быть неправ. Вторая: подчиненные плохо работают, тотально недорабатывают и, несомненно воруют. Нечего украсть? Значит, все уже украли! Караул!
Абсолютно безгрешных людей в природе не существует. Вельхо тоже. Поэтому, пока новый руководитель четыре дня, как бешеный крот, целеустремленно рылся в складах готового товара и сверял по росписям наличие продуктов, надзирающие мрачно оценивали въедливость и злобность нового старшего, с тоской ожидая, когда это бедствие доберется до них.
И добралось.
Сегодня этот покусанный бешеным кротом добралось до росписей умников и тут же начало высказываться, как плохо без его мудрого руководства организована работа. Почему, мол, подопечные ваши спят поодиночке? Что за роскошество? А питание? Где это видано, узникам фрукты закупать?! И что за отвратительная организация работы! Свободные часы… не должно быть в тюрьме свободных часов!
И бесполезно было объяснять, что умники народ такой, что им для их умных мозгов ества надобна, и фрукты в особенности, тем более, расходы на сушеную фрукту ерундовые. И что одиночные каморки, которые запираются снаружи, куда лучше спальных комнат казарменного типа – так узники не могут ни сбежать, ни подраться, ни поубивать друг друга… И свободные часы нужны – доказано, что выдумать что-то новое при изучении работы других лучше получается… Напрасно. Новое начальство ничего не понимало и понимать не желало, заранее убежденное, что до его великомудрого руководства все было плохо, хуже некуда.
Но самое паршивое – «покусанный» прицепился к наказаниям. Точнее, к тому, что некоторых умников не наказывали, несмотря на доносы. Вот когда надзирающий пожалел, что эти доносы записывал. Вот какого драконьего хвоста ему это было надо? Для порядку разве что. И нате вам! Сейчас этот придурок недолго думая вызовет самых ценных и потому нетронутых умников, выпорет, не разбирая, и что? Выработка сразу упадет, расходы на лечение вырастут, и кто будет виноват? Не начальство же! Он и будет. Вот и выпнут со службы, да пошлют куда-нибудь северное побережье, бороться с «погодными аномалиями», дракон разберет, что это за дрянь…И ничего ж не сделаешь! Кто поставил этого злобного придурка за умниками следить? Ему бы в палачи самое оно. Вон как на наказания таращится. Прямо как кот на мясо. Прямо в личной комнате место для наказаний оборудовал, куда такое годится-то? Может, он уже давно черных драконов ловит, а его вон, руководить посылают…
Когда очередь дошла до молоденького умника с завихрениями в голове, но очень понимающим братом, надзирающий совсем затосковал.
И оттого не сразу среагировал, когда господин начальник , жадно глотавший какое-то горячее варево из высокой кружки, поперхнулся и ошеломленно выдал:
— Ох ты ж… дракон?!
И все полетело кувырком.