11 сентября 427 года от н.э.с.. Продолжение
* * *
Небо на востоке заволокло черным дымом, и Йока смотрел только туда: прислушивался, старался телом ощутить дрожь земли – тяжелую поступь Внерубежья, пожирающего Обитаемый мир.
Змай сидел рядом, на соседнем камне, баюкал сломанную руку, качал головой, жалко оправдывался и хлебал вино из бутылки, полученной из рук кого-то из мрачунов.
– Это был жребий, профессор… Я же умирать собирался – я же знал, что красный луч меня убьёт. И… не умер. Да чтоб в твою душу мать! Ну согласись, профессор, это была вовсе не маленькая провокация! Я же человек! У моих возможностей есть предел!
– Успокойся, – буркнул профессор. – Сделанного не вернешь. Теперь есть только один путь – прорвать границу миров. Подумай лучше об этом.
– Цапа меня остановить хотел… А получилось наоборот. Эта тварь – которую я так и не убил – эта тварь всё рассчитала!
– Хватит! – рявкнул Важан. – Эта тварь действительно всё рассчитала.
Змай помолчал немного и продолжил:
– Я видел поезд с ребятами из колонии… Они не добрались до Славлены, их остановили заключенные. Выбросили из вагона. Дальше я не видел.
– Что ещё ты видел?
– Да некогда было смотреть. Я будущего не видел – его как отрезало. Я думал, потому, что мне умирать пора, – и вот пожалуйста, жив-здоров…
– Ты говоришь так, будто об этом сожалеешь… – прошипел Важан.
– Да нет. Жизнь – хорошая штука, профессор, она мне нравится. Не знаю, кто-то, может, от неё устает, а я пока не устал. Цапу жаль… Он же молодой был совсем, долго ещё мог жить… Я как увидел этот луч – так и не смог больше её держать. Ненависть. Она называется «ненависть»… И её, в отличие от Внерубежья, в болоте не утопить, иначе я бы давно это сделал. Я бы сделал это ещё в семьдесят восьмом году до начала эры света. И Айда Очен не стал бы Чудотвором-Спасителем. А впрочем – нашли бы другого, какая им разница…
Он хлебнул вина, помолчал и продолжил:
– И что? Я ведь уже попрощался. А теперь? Вернуться в Хстов… Дочку замуж выдать. Пожить в Хстове, в котором нет Храма! Я пятьсот лет мечтал. Университет вернуть, библиотеку. Внуков родить. О Предвечный, сколько дел! Я её как будто украл, эту жизнь…
– Да живи, чего уж, – фыркнул профессор. – Раз мечтал.
Йока тронул его плечо.
– Змай, а получилось всё как в Откровении. Будто это ты крылом свод разрезал.
– Я думаю, и дальше всё пойдёт, как в Откровении. – Змай почему-то тоже посчитал нужным обнять Йоку за плечо, будто тот нуждался в поддержке. – Я ведь запомнил твоё лицо именно в миг прорыва границы миров.
Йока не стал спрашивать, видел ли Змай его смерть, – Змай бы всё равно соврал.
– Только я тогда не знал, что успею к тебе привязаться… Ты был для меня просто мальчик, сын росомахи, способный прорвать границу миров. Залог освобождения моего мира от власти чудотворов. И ради этого я был готов погубить твой мир. И вот я его погубил… Как в Откровении.
Дымы на горизонте поднимались всё выше, и иногда Йоке казалось, что он видит пламя, – но пламени он, конечно, видеть не мог, Внерубежье не прошло и половины пути до каменного гребня. Он не ощущал привычного нетерпенья, только покой, умиротворение – будто зимним вечером у очага в гостиной, в кругу семьи.
– А знаете, я понял, почему остался в живых… – сказал Змай в пространство. – Я должен найти и убить этого мерзавца. И не за то, что он тут учудил, даже не из мести за Цапу, – а за кинских мальчиков. Я еще тогда поклялся, что жив не буду – но найду и убью его. Если бы не кинские мальчики, я бы, может, Цапу послушал… А тут всё как в одной точке сошлось.
Перед глазами Йоки, вязкая и полупрозрачная, дрожала граница миров – он не прилагал усилий, чтобы её увидеть, но рассматривал с любопытством и спокойствием, выбирая наиболее уязвимое её место.
* * *
Вездеход медленно шёл по зыбкой поверхности болота, лишь натягивая мембрану из сплетённых корешков травы и моха, – будто по тонкому льду.
Силы двух чудотворов едва хватало на то, чтобы толкать его вперёд, и если бы он увяз хотя бы одним колесом, то вырвать его из лап болота было бы невозможно. Теперь пот со лба вытирал Инда – одно неверное движение, и они опоздают…
Пущен читал телеграфные сообщения: свод поднимался по намеченной линии – постепенно, вытягивая все возможные резервы из внутренних подстанций. Лучше добывать хлеб насущный в поте лица, чем не жить вообще, – и пусть вся энергия уйдёт на поддержание свода, пусть остановятся магнитные камни и погаснут солнечные.
Дымы заволокли небо по всей его восточной стороне, оставалось совсем немного времени – по сравнению с сужением свода, локальное обрушение предполагало гораздо бо́льшую скорость ветра, а первый удар можно было сравнить с пороховым взрывом.
Подстанция, питавшая плавильню «Горен и Горен», включилась, когда впереди уже были видны Речинские взгорья, – каменный гребень, поросший соснами. И люди на вершине этого гребня.
Вездеход, который теперь толкала вперёд энергия подстанции, быстро выкатился на твёрдую землю, Инда уступил место за рулём водителю и поднялся на верхнюю платформу.
Тучи наползали с востока так быстро, что теперь это было заметно глазом, на горизонте появились тугие верёвки смерчей, в чёрном небе вспыхивали молнии – восток рокотал небесными громами, над лесами поднимался не только дым, но и пламя. Несколько минут… Важан не позволит Внерубежью подойти слишком близко.
Ветер, ещё не ураганный, но уже ощутимый, ударил в спину, растрепал волосы. На платформу поднялся Пущен.
– Это не моё дело, Хладан… – начал он, морщась и бросая взгляды то на вершину гребня, то на восток. – Вам нет смысла договариваться с профессором. К тому же он не уйдёт отсюда, он не оставит своих людей умирать – смотрите, тут не меньше трёх тысяч мрачунов, они не успеют добраться до новой границы свода.
– Он умеет считать… Три тысячи против сотен тысяч… Разрушения, гибель городов, земель, голод, эпидемии. Он умеет считать.
– Не в этом дело. Завтра вас арестуют, а Йоку Йелена отправят в Исид, – свод всё равно рухнет, а граница миров будет прорвана без вашего участия, по планам децемвирата.
Пущен, без сомнений, был прав. Уповать на то, что децемвират не найдёт способа заставить Йоку поехать в Исид? Свод пройдёт в пяти лигах от Славлены, от неё всё равно ничего не останется, где бы ни произошел прорыв… Пущен прав – смерть Йоки решает всё, расставляет точки над «i»…
Смерть одного мальчишки против сотен тысяч жизней. Как легко Инда сказал когда-то Приору, что готов убить ребёнка… Он думал тогда об обезличенном невинном младенце, но никак не о четырнадцатилетнем мальчишке, которого знал с рождения и по-своему любил…
Который был личностью, человеком.
Йока все равно умрёт, прорывая границу миров. Но эти несколько минут его жизни обойдутся Обитаемому миру слишком дорого. Фотонный усилитель – не ружье, его луч – не пуля, он не отклонится под воздействием ветра, точно прицелиться можно издалека – лишь бы рука не дрогнула. Один короткий импульс…
На второй не хватит энергии подстанции. Йока всё равно умрёт…
С вершины гребня на вездеход смотрели с любопытством; сказочник, разглядев на платформе Инду, даже махнул ему рукой, на секунду отпустив левый локоть, – ну да, превращаясь в змея, он всегда ломал левое запястье… Йока был одет в трусы и майку и стоял на камнях босиком – у Инды всё перевернулось внутри…
Ему не пришло бы в голову, что убить одетого мальчика проще, чем раздетого, совершенно ничем не защищенного. И понятно, что от луча фотонного усилителя одежда защитить не может, но… Одно дело целиться в нагрудный карман, и совсем другое – в живую плоть, обтянутую тонким белым трикотажем маечки: не остается лазейки для иллюзий и самообмана.
Дворецкий профессора (он же хирург, сделавший операцию по пересадке плодного яйца росомахе) поднял ведро с водой и вылил его на голову Йоки. Да, это способ ослабить воздействие молнии на организм – наверняка в ведре была солёная вода. И отсутствие одежды защищает от ожогов.
Профессор стоял у Йоки за спиной, положив руку ему на плечо, как положено доброму наставнику в час испытаний ученика.
Ветер становился всё крепче, грозовые тучи уже не ползли – они мчались, обгоняя верёвки смерчей; вспышки молний освещали лес и болото – не нужно было оглядываться, чтобы их заметить. Раскаты грома слились в непрерывный грохот и, казалось, трясли землю. Инда оглянулся – над землей плавали огоньки шаровых молний, а прямо на вездеход, выворачивая мшистый покров болот торфом наизнанку, ползла широкая воронка смерча.
На горизонте горел лес, и дым пожаров вливался в черноту туч, иногда лопались электрические шарики – и вспыхивали низкие чахлые деревца болота, но линейные молнии их не поджигали – испепеляли, припечатывали к земле.
Дворецкий тоже положил руку на плечо Йоке, а сказочник поднялся на ноги и отступил на шаг в сторону. Они не ждали от Инды выстрела, им было не до того… Капля пота скатилась со лба и попала в глаз, Инда вытер её с досадой – рука тряслась, как у горького пьяницы. Йока всё равно умрёт…
Вездеход подошел вплотную к каменному гребню, волной поднявшемуся над болотом, остановился. Здесь, совсем недалеко от этого места, Инда впервые взял в руки свёрток с младенцем, весившим не более одного гекта… Именно здесь Йока появился на свет – Враг из росомашьего чрева, погубитель Обитаемого мира…
Инда встал на одно колено перед фотонным усилителем, заглянул в прицел, оснащенный увеличительными стеклами, – и сначала поймал в нем лицо Йоки. Спокойное, отрешённое лицо, невидящий взгляд – пустой взгляд безумца, устремлённый в пространство.
Инда вспомнил грозу над Буйным полем, подставленное под удар молнии сердце мальчишки… Тогда это было глупой бравадой – и гроза приняла игру, будто нарочно промахиваясь мимо его открытого сердца. Теперь сердце Вечного Бродяги призывало молнию – и не было сомнений в том, что гроза ответит ударом.
Но не только для молнии было оно открыто – и для красного луча тоже. И Инда усомнился на миг: а не выпьет ли мальчишка красный луч так же, как готов выпить молнию? Нужно ли ему время, чтобы сосредоточиться, приготовиться принять энергию, или это происходит молниеносно?
Йока всё равно умрёт… Инда положил палец на спуск – и нацелил луч не в лицо, а на сердце Вечного Бродяги. Наверное, выстрел в голову был бы верней, не позволил бы отдать энергию красного луча и стал бы смертельным с большей вероятностью, но Инда не мог смотреть мальчишке в лицо.
Он промедлил всего секунду, сглотнув ставшую вязкой слюну, успокоив дрожь в руках – всего на миг успокоив! – и, нажимая на спуск (уже не в силах остановить этого движения), увидел, как в сторону качнулся сказочник: шаг, он сделал один шаг, короткий и быстрый, как выпад змеи…
Он был выше Йоки, и красный луч упёрся ему в солнечное сплетение.
– Не судьба, – с неуместной иронией вздохнул Пущен.
Инда ещё не понял, что проиграл, отстраняясь от увеличительных стёкол прицела.
Вкус смерти… Сказочник говорил, что самый отвратительный на свете вкус – это вкус смерти. И неважно, чем человеку вспарывают брюхо, – саблей, топором или красным лучом фотонного усилителя – последнее даже страшней. Инда вскрикнул – и не потому, что промахнулся, проиграл, не оставил шансов Обитаемому миру…
А потому, что меньше всего в эту минуту хотел убить сказочника. И как ни разу до этого ощутил и уважение к нему, и странное, необъяснимое родство с ним. От вкуса смерти, застывшего на губах, стало дурно, в горле встал солёный ком, закружилась голова и накатила слабость.
Но Инда, подчиняясь неосознанному желанию, бросился к наружной лестнице вездехода, скатился по ней на землю и, спотыкаясь, побежал наверх.
Йока лишь однажды взглянул себе под ноги, где на камнях корчился его Охранитель, и вновь устремил взгляд в небо. Профессор на миг прикрыл глаза тыльной стороной ладони, но от Йоки не отошёл; его дворецкий тоже не двинулся с места.
И только мальчишка Мален, стоявший поодаль, кинулся к сказочнику. Добравшись до верха, Инда без сил опустился на колени рядом с мальчишкой и наклонился над раненым – без сомнений, это было смертельное ранение.
И тем страшней прозвучал тихий голос Охранителя, едва не утонувший в грохоте грозы и вое ветра, превратившегося в ураган.
– Эх, Инда… Зачем же ты хотел убить Йоку Йелена?
– Я… опоздал… – выговорил Инда, не думая оправдываться.
– А так пожить хотелось… по-человечески… – Вместо усмешки лицо сказочника исказила болезненная гримаса. – Ты знаешь, что тот, кто в одиночку убьёт змея, сам станет змеем?
Инда кивнул и подумал, что убил не змея, а человека.
– Тогда убей и Чудотвора-Спасителя… Ох, чтоб в твою душу мать…
Это были последние его слова – он еще не умер, лишь потерял сознание, но Инда осязал, как жизнь утекает из тела сказочника, а вместе с нею страшная сила по имени «ненависть» начинает давить на плечи из межмирья.
Впрочем, это могло быть иллюзией – ветер не дул, а бил по спине упругими своими струями, выл в ушах до боли, и вкус смерти на губах становился всё отчетливей и страшней. По правую руку, перекрыв монотонный грохот ветра, раздался скрежет и треск: смерч добрался до соснового леса – будто ударился в стену, покатился вперед, перемалывая вековые сосны, выворачивая их из земли, срывая с камня…
Инда оглянулся через плечо – и увидел разъяренного зверя, уже пожравшего болото и подступившего вплотную к каменному гребню…
– Я убью тебя, – вроде бы негромко произнес Йока, но голос его не утонул в зверином рычанье, а в ответ на них молния ударила в верхушку ели, стоявшей неподалеку.