«Каждый человек живет или так, как хочет, или так, как
заслуживает. Впрочем, для шеров это, как правило, одно и то же».
Бруно светлый шер Майнер, «Основы ментальной гигиены».
Как же ты красив, мой свет…
Впрочем, было бы странно, наверное, окажись все иначе: императорская кровь не водица и все такое, и дает она кровным потомкам не только глаза цвета морской волны. Истинный дар урожденных Брайнонов — вызывать у подданных безусловную любовь и безграничное обожание, просто так, ни за что. Нравиться кошкам и детям, с первого взгляда влюблять в себя женщин… ну и не только женщин, чего уж там. Крайне полезный для правителя дар — вызывать у народа такую вот искреннюю всеобъемлющую любовь. Чем сильнее дар — тем популярнее у народа его носитель…
Но ведь для этого тебе вовсе не обязательно быть настолько красивым, Дайм! У тебя потрясающе сильный дар, с таким внешность и поведение становятся делом не десятым и даже не сотым, они вообще переходят в разряд величин почти что мнимых. упорно стремящихся к нулю. Ты мог бы быть беззубым горбатым уродом и трахать гусей перед завтраком — и тебя все равно продолжали бы любить. Обожать. Сравнивать с богами… и не сказать чтобы в лестную сторону для Двуединых. Королевский дар Брайнонов — он такой.
Но ты ведь еще и красив.
Сука! Как же ты красив… Слишком, Дюбрайн. Ну правда, слишком — даже для носителя благословенного королевского дара и не менее благословенной королевской же крови. Это настоящее преступление против человеческой морали и выдержки — быть настолько красивым!
На тебя же больно смотреть. И дышать рядом с тобою тоже больно, горло перехватывает… особенно когда ты скользишь горячими губами по коже… ох… по животу… вниз… а потом… Боги!
Злые боги!
Как. Ты. Красив…
И — словно эхом, отражением собственных мыслей:
— Как же ты красив, мой темный шер… Роне…
Вот так, наотмашь. Хлестко и от души.
Больно-то как…
Дайм… ну зачем? Так издевательски. Так зло. Можно подумать, Роне ничего про себя не знает. Можно подумать, в зеркало не смотрелся… ни разу. Да, не урод, некоторым даже нравится (и некоторым предпочел бы нравиться куда меньше)… Но не в сравнении же с носителем дара Брайнонов!
Ты менталист и способен проникать под иллюзии… даже скорее не так — ты не способен под них не проникать. Но промолчать-то уж мог бы! А не бить по больному, по незажившим шрамам, даже если иллюзии для тебя ничего не значат и ты отлично видишь, куда бить…
Стоп.
Но ведь шрамов больше нет. Их просто нет больше! Никаких позорных болезненных шрамов. Никаких нестираемых напоминаний о годах жути и беспомощности, унизительной, несмываемой, распластывающей до сих пор, даже одними напоминаниями… никаких паучьих меток и печатей. Их больше нет, Дайм не может их видеть. И издеваться тоже не может. Не умеет. Нет, не то чтобы совсем, издеваться он умеет и может, и довольно часто, та еще ехидина светлая… но… иначе. Не так и не над тем. Это же Дайм!
И значит что?
Значит, он это искренне? Вот все это, что только что было?..
Вот тогда-то Роне чуть и не кончил. Впервые. За тот вечер впервые, в смысле, и в смысле что чуть не. До собственно секса, до проникновения, до минета, еще даже до первого поцелуя… Да что там! До первого укуса даже, до того, как Дайм прикусил кожу сбоку в низу живота и потянул, так сладко, мучительно сладко… и Роне выгнулся со стоном, хватаясь за первое, что подвернулось под руки — просто чтобы удержаться на краю обрыва, не слететь в безудержные судороги наслаждения сразу, толком ни до чего не дойдя…
А первым под руки подвернулся Дайм…
Но все это было потом. А первый раз случился (вернее, как раз не случился!) именно тогда. Просто от слов, сказанных голосом хриплым и тающим. От осознания, что Дайм не издевается. Опять. Что он все это всерьез и на самом деле…
Ну — вот это вот все.