— … бастард с потрясающе сильным даром! Нет, Жеже, ты же понимаешь,
какую ненависть он должен был вызывать у своих старших братьев, пусть
и законных, но бездарных и не имеющих ни малейшего шанса унаследовать
трон хотя бы уже потому, что, будучи бездарными, не имеют ни малейшего
шанса и пережить собственного одаренного папочку? И пусть Гильдия Ткачей
не берет заказы на особ королевской крови, бастарды там они или не бастарды, но
всегда остается старый добрый магомодифицированный яд и прочие вполне доступные
неодаренным прелести, отлично работающие и против шеров. До его появления эти
шисовы подхвостья успешно интриговали друг против друга чуть ли не полвека, но
тут бы сплотились единым фронтом против общей опасности. А он… Доверчивый
северный мальчишка, он не выжил бы в Метрополии и года. И это, заметь, я еще
не говорю про ту славенскую истеричную дуру, нашу славную императрицу,
хвала Двуединым, что ныне уже бывшую. Она и при вполне благополучных
обстоятельствах из своего вполне благополучного отпрыска умудрилась
вырастить Крошку Цимеса с почти полной блокировкой дара! С этими ее
постоянными поисками врагов и злоумышлителей против ее кровиночки…
А теперь представь, каких высот достигла бы ее паранойя и каких бы дел натворила,
появись у ее кровиночки настоящий конкурент? Если ненаследные братья еще
поостереглись бы, опасаясь монаршего гнева, то эта — нет. Вспомни хотя бы
загадочные смерти двух последних императорских фавориток, после которых
терпение кончилось даже у Элиаса, несмотря на все его Упрямство, и императрица
таки получила статус бывшей… Нет, Жеже. Я был уверен тогда и продолжаю
утверждать сейчас: Печать верности — не просто наименьшее зло из возможных. Она
была и остается идеальным выходом. Более того: она послужила Дюбрайну отличным
щитом. И полный запрет на прикосновение к женщинам — тоже. Логика высокородных
идиотов проста, как ломаный динг! Верный пес императора, которого всегда
можно дернуть за поводок, никогда не будет восприниматься ими ровней, а значит,
и наследником с их точки зрения он быть не сможет. Он не опасен. А запрет на женщин
исключает появление новых бастардов, которые, окажись одаренными, могли бы
стать опасными в будущем. И не надо так осуждающе качать головой! Это было
идеальное прикрытие. Лучшее, слышишь?!
— Крошку Цахеса, Ли.
— Что?
— Она вырастила из Люкресса крошку Цахеса. Если уж бравируешь употреблением
иномирных идиом, не стоит путаться в именах…
Из никем не подслушанного разговора между Темнейшим Ли Чжаном т.ш. Тхемши и Светлейшим Жераром с.ш. Парьеном.
Вставал Роне медленно.
С минуту посидел на краю кровати, с легкой иронией и почти академической отстраненностью анализируя собственное балансирование на самой грани искушения сорваться и таки рухнуть на спину поперек, как раз попав плечами и головой на нужную половину… Но нет. Понятно же, что не рухнул. Глупо все это, глупо и даже смешно. Немного.
Неторопливо встал. Так же неторопливо умылся. Спешить ему было некуда, да и незачем. Незачем, слышишь? И никаких теневых троп. Шисов полковник Магбезопасности Дамиен светлый шер Дюбрайн решил, что так будет лучше. И даже отстраняясь от неприятной истины, что шисов светлый ублюдок прав, он был в своем праве. Его право, его правота, его решение. Все.
Ты и так получил много, очень много, намного больше, чем мог рассчитывать и смел надеяться, и вот этот утренний ласковый свет, оставленный на подушке дополнительным подарком, словно бы обещание, словно зарок на будущее…
Вы еще встретитесь.
Это не конец, и перламутровый свет тому порукой. ласковый и га\лый свет, так легко проникающий под кожу и буквально насильно заставляющий поверить в то. во что верить нет ни малейшего резона. Вроде бы. Но… Вы еще встретитесь. обязательно встретитесь. иначе и быть не может. Дела Конвента и Магбезопасности слишком часто оказываются одними и теми же делами, чтобы этого не произошло. Вы и раньше постоянно пересекались, почему что-то должно измениться сейчас? А если и измениться, то почему именно в эту сторону?
Теплый свет, пахнущий морем и соснами. щекочет горло изнутри, вибрирует под ребрами теплым упругим комочком, устраиваясь уютно и надолго. Ему смешно. «Нет. — говорит он молча, одним своим успокаивающим присутствием, — Нет. Если что и изменится. то…» Дальше Роне предпочитает не додумывать: слишком велика опасность выдать желаемое за действительное, поспешить и все испортить, слишком часто это с ним уже происходило в прошлом.
Но теплый уютный свет никуда не девается. И игнорировать его наличие недостойно настоящего ученого-аналитика. Он данность. Новая константа, влезшая в привычную формулу, казавшуюся единственно верной и правильной. И теперь все придется пересчитывать заново, заново выстраивать проекции и графики, и результаты могут оказаться совершенно непредсказуемыми…
Вы еще встретитесь.
Обязательно. И тогда, возможно… Все возможно. Все, понимаешь? Если, конечно, ты сейчас не поторопишься, не напортачишь, не испортишь все. Как всегда.
Не стоит быть слишком жадным сейчас, если не хочешь потерять возможность. А ты ведь не хочешь этого, правда? Уже не хочешь. Вот и хорошо. Вот и договорились. Как хорошо и легко договариваться с разумным шером, правда? С тем, кто правильно понимает свои потребности и осознанно выстраивает градацию приоритетов.
Одевался Роне вручную, чего не делал с подросткового возраста. И сам не смог себе объяснить, зачем сегодня решил поступить именно так: то ли еще и таким образом тянул время, то ли чтобы лишний раз подтвердить договоренность, заключенную только что с самим собой. Ощущения-чувства-желания тоже были какими-то странными и трудно определимыми: то ли стихов и нежной музыки хочется, то ли убить кого-то как можно более зверским способом. Он никак не мог точно определить главную составляющую, вычленить, разложить по полочкам, препарировать и занести в журнал наблюдений, она ускользала, не поддаваясь.
Дверь за спиной закрылась бесшумно. Таверна не зря кичилась биркой второго разряда: постели тут были на диво мягкими, белье свежим, самогон неразбавленным, а дверные петли исправно смазывались и не скрипели. Вот разве что только ступенька на лестнице… Та самая, третья сверху.
Интересно, можно ли отнести подобную стабильность в разряд положительных сопутствующих факторов?
На верхней ступеньке ведущей на первый этаж лестницы Роне замер. Склонил голову набок, разглядывая сверху почти пустой по утреннему часу обеденный зал и с некоторым недоумением пытаясь понять, что же он чувствует при виде одного конкретного светлого ублюдка.
Который, оказывается, так никуда и не уехал.
Дайм сидел за тем же столом, за которым вчера вечером (неужели только вчера?) сидел Роне. Хмурился, проглядывая свежую газету и на ощупь таская бутерброды с широкой тарелки, перед которой стояла большая кружка с шамьетом, уже наполовину опустошенная. Стоящего в темной верхней галерее Роне он то ли действительно не заметил, то ли решил демонстративно не обращать на него внимания.
Роне осторожно взялся рукой за перила, не отрывая взгляда от Дайма, словно тот мог исчезнуть, стоило моргнуть. И начал спускаться, так толком и не разобравшись, что же он чувствует. Третья ступенька сверху уже привычно скрипнула под ногой.
Дайм поднял голову.
И просиял улыбкой настолько восторженной, самодовольной и искренней, что в полутемном зале таверны стало светло, словно по всем углам проснулись фонарные жуки… ну а может быть, они и проснулись. Кто его знает, светлого шера Дамиена Дюбрайна, на что он бывает способен по утрам после кружки шамьета и газетных новостей?
А еще Роне вдруг осознал, что кружек с шамьетом перед Даймом две. Вернее, даже не так, не то чтобы именно перед ним и именно две… просто одна и… еще одна. И эта, вторая, полная и исходящая паром, стояла не то чтобы совсем перед Даймом…
Дайм отследил залипший Ронин взгляд, и его улыбка сделалась еще более самодовольной, хотя казалось, куда уж более.
— Доброе утро, мой темный шер… — сказал Дайм.
И утро действительно стало добрым.
Комментарий к Вторая чашка
Конец первой части