3425 год таянья глубоких льдов (381 теплый год), 11-й день бездорожного месяца
Серебро способно помериться силой с магией — это Хорк знал с детства. Серебро открывает запертые двери и развязывает языки, не говоря о том, что оно дает пищу, тепло, крышу над головой. Имея серебро, можно купить все, даже любовь и верность, — вопрос только в цене. Серебро может спасти жизнь — и, спасая жизнь, глупо жалеть серебро.
Неудивительно, что иногда люди любят его сильней, чем Триликую…
Пошатавшись под освещенными окнами Высокого дома, Хорк постучал-таки в привратную дверь — и не ошибся. Ворота охраняли двое рейтар — равных Хорку по положению в Конгрегации, чтобы спокойно с ними заговорить, но не столь богатых, чтобы отказаться от предложенного серебра.
Один из привратников нашел мзду столь щедрой, что через полчаса разузнал все, о чем просил Хорк, — не за страх, а за совесть.
— Дело плохо, твоего товарища допрашивают высокие маги. Говорят, за допросом наблюдает сам старый Исбьёрн…
— Кто такой старый Исбьёрн? — перебил Хорк и поморщился, выговаривая ротсоланское имя.
— Никогда не слышал? Исбьёрн из рода Исхильдов, человек магистериума.
— Самый главный?
— Ну, не самый… Но из главных, да. И богатый — серебром его не купишь, он сам кого хошь купит с потрохами.
— Я бы попытался… — вздохнул Хорк, — поговорить.
— Не знаю. Мне кажется, это бесполезно.
Хорк помялся, но все же спросил:
— Слышь, допрашивают с пристрастием?
— Пока они только начинают. Если человеку хватает ума не врать, так и вовсе могут узнать, что им надо, и отпустить. Это же не у ландмайтера в застенке — им зазря обвинять никого нужды нет, им ответы нужны, а не признания.
Хорка покоробил ответ привратника. Будто Конгрегация только и ищет, на кого бы возвести напраслину…
— Но если твой друг врать им будет или запираться — я ему не завидую. Ну, или если он знает что-то такое, чего знать не положено, — тогда он оттуда не выйдет. И все равно лучше не врать — тогда убьют без мучений, быстро.
Хорк не был уверен, что колдун с радостью расскажет высоким магам все, что их интересует. Например, про упыря — ведь тогда высокие маги убьют землю йерра Тула. Но защищать чужую землю под пытками смысла нет, и Хорк посоветовал бы колдуну все рассказать, спасти себя от мук.
Он едва не забыл, что за воротами его ждет фрели Ойя…
— Послушайте, неужели нет никакого способа вызвать оттуда этого вашего…
— Исбьёрна?
— Ну да. Если пожар случится или наводнение…
— Здесь не бывает пожаров и наводнений — они ж высокие маги! Заморозят и огонь, и воду. Да и говорю же: не купишь ты его.
— Может, и не куплю… Но попытаться-то надо!
Хорка обдало холодом: попытка не пытка… Очень уж уместной выходила шутка.
— За все время моей службы Исбьёрна только однажды вызывали с галереи во двор — когда приехал нарочный от магистериума и привез срочное письмо. И должен был передать его лично в руки. У тебя есть к нему срочное письмо из магистериума? — с издевкой спросил привратник.
— Да. Есть, — ответил Хорк, не долго думая. — Давай, беги, сообщай кому положено, что прибыл нарочный из магистериума и привез Исбьёрну срочное письмо.
— Ты чего? Хочешь, чтобы из меня сегодня же сделали горстку праха? И хорошо, если сегодня, а то начать могут прямо сейчас, а закончат дня через три!
— А ты-то при чем? Твое дело привратное: прибыл нарочный, сказался нарочным — ты должен доложить. Не проходимца же ты впускаешь в логово… то есть в дом высоких магов, а рейтара Конгрегации. Откуда тебе знать, что у меня нет никакого письма?
— Знаешь что, — осклабился привратник. — Ты им быстро всю правду расскажешь: и кому, и сколько, и за что заплатил, и о чем разговаривал, и что об этом думал… Я умирать пока не собираюсь.
Хорк вспыхнул от этих оскорбительных слов, хотел даже ухватить привратника за грудки, но сдержался. Просто спросил с угрозой:
— Думаешь, морского купца так просто заставить говорить? Слово морского купца тверже камня!
Впрочем, веру в твердое слово морского купца Хорк подкрепил серебряной полтиной — раза в три больше, небось, чем его жалование за месяц…
Исбьерн вышел навстречу Хорку торопливо: шагал он широко, спину держал прямой и стариком не выглядел.
— Ну? — выговорил Исбьерн с раздражением и протянул руку. Так спешил вернуться к допросу?
— Йерр Исбьёрн, у меня нет для тебя письма. Я хотел говорить о другом…
— Что тебе нужно? — спросил старик с угрозой — в другой раз у Хорка и ноги бы от страха подкосились, но тут он просто не успел испугаться.
— Йерр Исбьёрн, вот, возьми… — Хорк судорожно рванул перстень с безымянного пальца. — Это камень чистейшей воды и настоящее золото.
— Подходящее время для столь дорогих подарков… — высокий маг хрипло и коротко посмеялся. — Ты, наверное, хочешь получить что-нибудь взамен?
— Нет. То есть да. Отпусти йерра Лахта, он ни в чем не виноват. Это я поручил ему узнать, кто расплел косу моей невесты…
— Вот оно что… — старый ротсолан едва заметно усмехнулся. — И как же ты посмел, Каменный Хорк, предлагать мзду высокому магу, члену магистериума?
Он ни слова не сказал о том, что Хорк посмел обманом вызвать его с допроса.
— Я не мзду… Я в знак признательности… За доброту и справедливость.
Старик снова хрипло рассмеялся, надел перстень на палец и ни слова не говоря пошел своей дорогой, оставив Хорка гадать, исполнит он просьбу или нет. Жест его среди честных купцов означал, что просьба будет исполнена, но ведь ротсолане хитрые обманщики…
Привратники посоветовали ему прийти поближе к утру, уверенные, что раньше высокие маги колдуна не отпустят — если отпустят вообще.
Хорк, конечно, чувствовал усталость после столь долгого перехода, но мог держаться на ногах еще как минимум сутки, а если надо — то и больше. Однако он думал о фрели, которой передохнуть было просто необходимо, а значит, требовалось найти место для ночлега. И накормить ее тоже не мешало…
Город Священного Камня огромный, из конца в конец почти десяток верст, но это не Бездорожная улица в Хотчино — от Литейной слободы по Володарской просеке и Новобережной дороге за полчаса добрались до гостиного двора, но Хорк решил двигаться дальше. Гостиный двор не для морских купцов, а для разжиревших торгашей, привыкших сидеть в лавках, — морские купцы продавали по-крупному и по-крупному покупали в Оплаксином дворе, подходя туда на шнавах по Безымянной протоке. Там обычно и останавливались.
Хорк быстро нашел знакомый трактир с комнатами, но не мог долго усидеть на месте — поручил трактирщице, которую неплохо и давно знал, заботу о фрели, признавшись, что это вовсе не мальчик, а его невеста. И после этого мог не опасаться — ни один волос не упал бы с головы фрели под защитой этой крупной и строгой с морскими купцами женщины. Конечно, фрели Ойя не хотела отпускать Хорка одного, и ему пришлось уйти из трактира тайком.
Он помчался обратно в Литейную слободу вскачь, распугивая одиноких прохожих грохотом копыт тяжелого коня — здесь, в самом сердце города, в двух шагах от Котельного собора, дороги мостили камнем, и подковы выбивали искры из мостовой.
Время не подошло даже к полуночи, когда Хорк снова постучал в привратную дверь. Рейтары встретили его радушно, предложили отдохнуть и выпить вина — когда он поделился с новыми товарищами жареным окороком, прихваченным из трактира.
* * *
Лахт едва держался на ногах. Усталость давно стала болью во всем теле, ступни ломило теперь не только от холода, пить хотелось до умопомрачения, так же как и спать. Никто пока не снимал с него кожу живьем, не промораживал плоть до костей и не обращал его в прах — так что жаловаться, вообще-то, было даже как-то неловко. А два высоких мага как ни в чем не бывало продолжали задавать вопрос за вопросом. По десять, по двадцать раз спрашивая об одном и том же — надеялись, должно быть, что Лахт на двадцатый раз ответит как-нибудь иначе, чем в первые девятнадцать. И, похоже, они Лахта ни в чем не подозревали и не обвиняли, лишь хотели точно знать, почему и при каких обстоятельствах он нашел в крипте мертвого младенца.
И тем не менее высокие маги умели спрашивать гораздо лучше, чем Лахт умел отвечать, а потому он не ставил перед собой недостижимых целей и собирался скрыть лишь имя отца мертвого младенца под Часовней-на-Роднике и свое чутье соборной некромагии. Чтобы скрыть существования упыря, который ходит к фрели Ойе, нужно было бы совсем завраться… И совсем завираться Лахт не стал. Счастье, что он имел привычку логикой проверять свое наитие — слишком много вопросов ему задали о том, как он догадался залезть в крипту под часовней.
Счет времени он давно потерял — сосредотачивался на том, чтобы сохранять на лице невозмутимость, не упасть и не сказать ничего лишнего. Хотя бы для того, чтобы за этим лишним не последовал каскад новых вопросов. Лахт даже о смерти думал теперь равнодушно, без страха и сожаления.
Высокие маги были холодны, как лед. Никаких чувств их лица не выражали: ни досады, ни раздражения, ни радости, ни усталости — ничего. Будто говоришь с истуканами. Не на что было опереться, выбирая ответ. И предугадать следующий вопрос тоже не получалось.
От света амберных ламп слезились глаза, а потому, когда белое пятно на галерее качнулось и исчезло, Лахт решил, что ему это померещилось. Оно однажды уже исчезало, а потом вдруг снова оказалось на месте. Но в этот раз где-то сбоку раздался скрип деревянной лестницы — с галереи спускался третий высокий маг, наблюдавший за допросом издали. Лахт думал, что ему уже все равно: убьют его или отпустят, заморозят или сожгут, по частям или сразу… Однако увидев приближавшегося высокого старика в белом плаще, ощутил вдруг тревогу и страх — тоскливый, как пасмурный день, страх смерти. Вовсе не тот, который заставляет сопротивляться, биться до последнего, и даже не тот, от которого стынет кровь в жилах…
Старик был высок и широк в плечах, спину держал прямо и тоже смотрел на Лахта холодно, не с презрением, но будто бы сверху вниз. И только когда он подошел вплотную, стало заметно, что он одного с Лахтом роста — почему-то издали казалось, что старик намного выше.
Он взял Лахта за подбородок, приподнял его лицо, повернул в одну сторону, в другую — будто приценивался к товару. Его пальцы были теплыми, как у обычного человека, а глаза — ледяными.
— Ледовой Лахт сын Яакарху сына Сузи? — хрипло спросил высокий маг с непонятной усмешкой. Его ротсоланский выговор был едва заметен, и даже наоборот — имя Лахта он произнес скорее по-суомски. Обычно ротсолане худо-бедно осваивали язык славитов, но мало кто из них утруждал себя изучением еще и угорских языков.
Вопрос не требовал ответа, а кивнуть Лахт не мог.
— Почему ты не попросил воды? — в этом вопросе не было и тени любопытства.
— Зачем просить, если все равно не дадут? — усмехнулся Лахт. Говорить, когда тебя держат за подбородок, было неудобно и неприятно.
— Почему ты решил, что тебе не дадут воды?
— Это было очевидно.
Как ни странно, высокого мага удовлетворил ответ, а Лахт уже собирался рассказать ему, что любому человеку надо пить, есть, спать и одеваться потеплей, если холодно. Раз уж высокие маги такие глупцы и сами об этом не догадались.
Маг отпустил подбородок Лахта и поправил запону своего плаща. Если бы он не сделал этого, Лахт не заметил бы тяжелого перстня на его руке… Перстня Хорка! Конечно, всякое случается в этой жизни, и у высокого мага мог быть точно такой же перстень, как у богатого морского купца, и Лахт скорей поверил бы в совпадение, чем в то, что высокий маг может быть мздоимцем… Но в глубине души шевельнулась надежда, от которой, будто от можжевеловки, повело голову и едва не подкосились ноги. Нет, хуже — словно придавило тяжелым ледниковым камнем. Вот пока не было надежды, были силы держаться на ногах и что-то говорить, а появилась она — и силы кончились, иссякли, пересохли, как ручеек с прозрачной водой в жаркие дни…
Лахт давал себе слово, что не будет думать о ручейках с прозрачной водой. Даже о грязных лужах вспоминать не будет. Это нарочно, высокий маг показал перстень нарочно, хотел сломать появившейся надеждой, поглядеть, как Лахта придавит тяжелым ледниковым камнем…
Показалось — или высокий маг в самом деле протянул руку, чтобы взять Лахта за плечо, не дать опрокинуться навзничь? Но Лахт успел выпрямиться до того, как рука высокого мага его коснулась.
Высокие маги мзду не берут. И если Хорк был так наивен, что отдал дорогую вещь, чтобы выкупить Лахта, то сделал он это напрасно — магу нужно было всего лишь проверить, не сломает ли Лахта надежда на освобождение. Не слишком ли?
Лахт решил, что ему нечего терять.
— Отдайте Хорку перстень. Это подарок его отца. Это нечестно.
Лицо мага на миг стало удовлетворенным, сытым, будто он только что выиграл спор с высокой ставкой. Но Лахту он ничего не ответил, а повернулся к своим товарищам и сказал что-то по-ротсолански. Лахт по-ротсолански не понимал ни слова, но почему-то догадался: старик только что отдал приказ отпустить его на все четыре стороны.
* * *
— Я думал, что выпью всю Новую реку… — усмехнулся колдун, зябко кутаясь в плащ.
— На, глотни теперь можжевеловки, чтоб согреться, — Хорк протянул ему флягу.
Они сидели у леса на краю Литейной слободы, потому что колдун не смог сразу влезть на коня. Когда на рассвете рейтары вывели его к воротам, Хорк ничего такого не заметил — обрадовался только, что колдун идет своими ногами, целый и невредимый. Не догадался даже за локоть его взять… А тот, едва оказался за воротами, сделал два шага и упал коленями на мостовую, как подкошенный. Да еще и сказал, что теперь ни за что не встанет.
— Ну вот, сразу пожрать захотелось, — от можжевеловки колдун немного взбодрился и повеселел.
Хорк собрался лезть в седельную сумку, где лежал припрятанный рыбный пирог, взятый из трактира, но колдун сказал, что если поест, то немедленно уснет.
— Ты понимаешь, что даже если я продам все, что у меня есть, я не смогу вернуть тебе перстень? — колдун глянул на Хорка искоса.
— Ты чего? Это же я втравил тебя в эту историю! А получилось, что ты один держишь ответ. Я должен был это исправить.
— Что тебе отец теперь скажет?
— Не знаю. Но не убьет совершенно точно. Он всегда говорил, что, спасая жизнь, глупо жалеть серебро.
— Он имел в виду собственную жизнь, а не чужую.
— Не скажи. Если в шторм тонет чужая шнава, а ты не придешь на помощь…
— Что, будешь вовеки проклят? — усмехнулся колдун.
— После этого тебе ни один морской купец никогда больше руки не подаст. Это не проклятье, а позор.
— И все равно, зря ты отдал ему перстень.
— Но он же тебя отпустил. Значит, не зря.
— Вот женишься ты на фрели Ойе, купишь деревеньку, поставишь мызу — я тебе амберную магию там налажу. Идет?
— Не надо. Нехорошо выйдет — будто ты отслужить собираешься.
— Почему отслужить? Сделаю хорошее дело для хорошего парня.
* * *
Всю дорогу проклятое наитие не давало Лахту покоя: высокие маги мзду не берут. Запона на плаще старого ротсолана, спустившегося с галереи, стоит в несколько раз дороже перстня Хорка. В жадность высокого мага, доходящую до умопомрачения, почему-то не верилось… Конечно, перстень Хорка не ежовый чих, стоит он немало, но мздоимец всегда рискует… Или этому старому ротсолану нечего опасаться? Даже если устав клана высоких магов и не предусматривает наказания за мздоимство, все равно: слыть продажным человеком само по себе должно быть неприятно. И ладно бы подношение было сто́ящим… А так — все равно что предложить Лахту бутылку вина в обмен на предательство.
Зачем высокий маг взял перстень?
Проклятое наитие шептало в уши: потому что богатый ротсолан и без перстня собирался Лахта отпустить.
А перстень стал эдаким приятным дополнением к принятому решению? Нет, столь логичное предположение наитию почему-то не понравилось. И оно продолжало назойливо лезть в голову: ротсолан добился того, чтобы Лахт сказал о перстне вслух.
Ерунда! Ротсолан не мог этого добиться! Никто в здравом уме не сказал бы высокому магу ничего подобного, да и Лахт сделал это не от большого ума…
Но высокий маг обрадовался сказанному. Ну, не обрадовался, а, скорей, удовлетворился. И тут же прекратил допрос. Почему?
Проклятое наитие знало ответ и на этот вопрос: потому что перстень он хотел показать вовсе не Лахту. И после слов Лахта двое других высоких магов не могли не заметить чужого перстня на пальце богатого ротсолана.
Значит, он хотел обвинения в мздоимстве? Зачем? Для чего?
Потому что у ротсолана была другая причина отпустить Лахта, как раз ее он и собирался скрыть от своих. Это, наверное, было уже не наитие, а простой логический вывод. По крайней мере, другого объяснения странному поведению мага Лахт выдумать не смог. Однако насчет того, что же это была за причина, наитие помалкивало.