3425 год таянья глубоких льдов (381 теплый год), 12-й день бездорожного месяца
До Волосницыной мызы добрались ближе к вечеру. Дворовые, издали приметившие всадников, успели поднять переполох, и чуть не все домочадцы вышли встречать блудную дочь. Включая Варожа, который, судя по всему, не чуял за собой никакой вины. Однако на Лахта он глянул с ненавистью — должно быть, капеллан уже доложил ему и о найденном мертвом младенце, и о воске, попавшем в руки матерей Собора.
Фрели старалась на своего дяденьку не смотреть, даже когда он помогал ей слезть с лошади (в чем она совершенно не нуждалась).
С расспросами к путникам до поры не приставали — фрова Коира с фрели Илмой занялись ужином, дедушка Юр велел хорошенько топить баню, а йерр Тул достал из подпола вина, не дожидаясь вечера.
Догадка Лахта оказалась верной: прочитав записку, оставленную фрели родителям, те не успокоились и йерр Варож отправился вслед за нею. Однако и он, и йерр Тул здраво рассудили, что под защитой Хорка фрели ничто не угрожает, а дома она всегда под угрозой встречи с упырем, а потому йерр Варож лишь убедился в том, что фрели встретилась с Хорком и Лахтом, после чего вернулся на мызу. Кроме того, йерр Тул шепнул Лахту, что совместное путешествие должно было пойти на пользу жениху и невесте, и Лахт всецело заверил его, что эти надежды вполне оправдались.
Фрели задолго до ужина успела рассказать матушке, няньке, фрели Илме, жене егеря и дворовым женщинам на кухне о последнем подвиге Хорка, а так же насплетничала о мальчике, запертом в тело зайца, о разбойниках и блестящей победе над ними Хорка и о том, как Хорк вызволил Лахта из Высокого дома. Но ни словом не обмолвилась о Клопице, будто хотела побыстрей забыть об этом.
Йерр Варож ходил вокруг Лахта и бросал на него угрожающие взгляды, но при свидетелях пока помалкивал.
И только за ужином, под самый его конец, йерр Тул осмелился спросить Лахта, удалось ли ему узнать настоящее имя упыря и завладеть какой-нибудь его вещью.
— Да, конечно, — ответил Лахт. — Сегодня ночью я попробую с ним договориться. Но, поймите меня правильно, с упырем можно только договориться — ни прогнать, ни извести его я не могу. Упыря питает сила сырой земли, и не мне с нею тягаться.
— И ты узнал, как случилось, что йерр Тул осудил невиновного? — низким, вкрадчивым голосом спросила фрели Илма.
Вообще-то разговор об этом Лахт откладывал до той минуты, когда мужчины отправятся пить вино в гостиную комнату…
— Да, узнал, — коротко ответил он.
— И кто же оказался виновником того, что к ребенку ходит упырь? — продолжала расспросы фрели Илма. С эдакой легкой пренебрежительной улыбкой на востроносом лице. Вряд ли она ставила своей целью Лахта соблазнить, она, скорей всего, даже заинтересовать его не пыталась — и этот тон, и эта улыбка были ее сущностью… И взгляд темно-синих глаз, в котором наверняка утонул не один мужчина… Что-то подобное Лахт видел, видел совсем недавно и очень часто. Такое же выражение лица — чуть пренебрежительное, снисходительное, за которым прячется якобы неподдельный интерес. Сучка не захочет — кобель не вскочит. Грубо, но в чем-то верно. Фрели Илма умела соблюсти равновесие между пренебрежением и интересом. Удивительная женщина!
Лахт перевел взгляд на фрову Коиру: в ее светлых глазах был только холод. Бледное лицо, которое кажется еще более бледным из-за темных волос…
Наитие сработало раньше логики, подсказав Лахту, где он видел взгляд, подобный взгляду фрели Илмы. Такими же темно-синими глазами фрели Ойя смотрела на жениха. Только интерес ее был неподдельным, а снисходительность — напускной. Но Ойя точно так же склоняла голову, так же улыбалась, так же задирала острый нос… А главное, что у двух светлоглазых родителей… Лахт посмотрел в водянистые глаза йерра Тула. Фрели Ойя в какой-то степени еще ребенок, но здесь никто ее так не называет. Особенно в присутствии Хорка — в самом деле, не на ребенке же его собираются женить. И только фрели Илма упорно называла Ойю ребенком. Для кого ребенок всегда остается ребенком?
И все-таки этого быть не могло. Нижняя губа, темные вьющиеся волосы — Ойя была гораздо больше похожа на фрову Коиру, чем на фрели Илму.
— Вы в самом деле хотите это знать? — переспросил Лахт.
— Ну разумеется, — фыркнула фрели Илма.
— Я думаю, об этом стоит поговорить после еды, — пробормотал йерр Тул. — Думаю, сегодня мы отступим от традиций и соберемся в гостиной комнате всей семьей.
Он окинул домочадцев решительным взглядом.
Вместо того чтобы обрадоваться, фрели Ойя сникла: ей вовсе не хотелось отступать от традиций, так же как не хотелось говорить о Клопице. Чего она боялась? Убедиться в виновности Варожа? Или услышать его ложь? Он ведь ей не отец, а всего лишь дяденька…
Фрели Ойя походила на йерра Варожа ничуть не меньше, чем на фрову Коиру… И почему эта простая мысль посетила Лахта только теперь?
Под всей семьей йерр Тул разумел и фрели Илму, и егеря с женой, и дедушку Юра, и няньку фрели Ойи. Последняя была единственной, кто изнывал от любопытства — даже фрели Илма сообразила, что ничего хорошего тут не услышит.
Бедная родственница фровы Коиры? Красавица, каких мало? Не с нею ли фрова Коира соревновалась, кто выше задерет подбородок?
Поглядев на эту серенькую крыску, немногие могли бы предположить, что она — гордая красавица…
Хорк, вместо того чтобы сесть, встал позади кресла, в котором устроился Лахт. Как верный телохранитель? На него все время хотелось оглянуться и сказать: сядь, не маячь.
Лахт не стал тянуть время и выложил на стол посреди гостиной комнаты кусок воска с запечатанной в него темной прядью вьющихся волос. И никого эта безделица не взволновала, кроме, разумеется, йерра Варожа. Лахт выдержал его тяжелый угрожающий взгляд, вспоминая заданный некогда вопрос: «Я слышал, твоя жена лаплянка?» Однако в глазах Варожа не было и тени страха или раскаянья.
— Йерр Тул, — начал Лахт. — Ты — володарь этой земли и отец семейства. Ты хочешь знать правду о том, почему упырь ходит к твоей дочери, какой бы эта правда ни была? Я ведь могу и помолчать. А могу рассказать все одному тебе, без свидетелей.
— Нет, — ответил тот поспешно. — Говори при всех.
— Хорошо. Йерр егерь, что нужно сделать, если молодая выжловка из твоей своры погуляет на деревенской собачьей свадьбе?
— Известно что: задавить ее выродков до того, как она перегрызет пуповину, — проворчал егерь.
— Йерр Варож, может, ты сам расскажешь, где я нашел этот предмет? — Лахт кивнул на кусок воска.
— Говори, говори, — криво усмехнулся тот и гордо развернул плечи.
У этого человека вообще не было совести. И вовсе не потому, что совести его лишила Триликая — его изначально нечего было лишать. И что о нем будут думать близкие люди, его не волновало тоже. Теперь фрели Ойя смотрела на него во все глаза, усматривая в его поведении совсем иную подоплеку: она усомнилась в его виновности.
— Этот кусок воска был вмурован в стену колодца в крипте Часовни-на-Роднике. Рядом с нетленным телом младенца, убитого с неперерезаной еще пуповиной. Младенцу сломали шею. Задавили выродка, не так ли, йерр Варож? Это сделал ты или мать младенца, священница Котельного собора?
— Это сделал я, — невозмутимо ответил Варож, и фрели Ойя ахнула и отшатнулась. — Конечно, мне бы не хотелось говорить об этом в присутствии ревностных приверженцев Триликой, дабы они не истолковали превратно мои слова, но я все-таки скажу. Это был мальчик, сын священницы. А известно ли тебе, йерр колдун, кем становятся сыновья священниц?
— Да, — ответил Лахт. — Они очень быстро становятся мертвецами.
— Это не повод зубоскалить, йерр колдун. Сыновья священниц вырастают чудовищами, проклятыми не только Триликой, но и сущими, и мнимыми богами, не говоря о людях. Они владеют магией крови и пожирают человеческую плоть. Даже некромагия по своей сути не противоречит законам жизни: как сквозь мертвое тело из земли прорастает трава, так и некромагия оживляет, удобряет убитые земли. Магия крови несет лишь смерть. И первой жертвой кровавого мага становится родная мать или кормилица, он питается женской плотью вместо молока. Кровавый маг способен только убивать, он одержим желанием убивать — сожранная человечья плоть продлевает его век, делает его неуязвимым.
Лахт слышал о кровавых магах от вполне образованных людей, чтобы не верить в их существование. Однако йерр Варож сильно преувеличил их способности в младенчестве — инициация кровавого мага случалась позже и требовала попробовать на вкус человеческую кровь.
А Варож продолжал:
— Запечатанное в камень тело маленького чудовища возвращает жизнь убитой земле — только в смерти кровавые маги могут служить жизни.
— Даже если это так, упырь явился к фрели Ойе не из-за убитого младенца, — парировал Лахт. — Катсо был осужден по твоему навету. Ты подставил его только для того, чтобы он не пошел смотреть на чудеса Котельного собора и не опознал мать убитого младенца.
Лахт коротко рассказал о том, что разузнал в Клопице. Наибольшее впечатление рассказ произвел на йерра Тула, фрова Коира выслушала Лахта с каменным лицом, фрели Илма морщилась и косилась на Варожа с негодованием — но и слепому было видно, что ее негодование более основано на ревности к священнице Котельного собора, а не на сострадании к невинно осужденному Катсо. Егерь хлопал глазами и смотрел по сторонам, не зная, чью сторону принять. И нянька фрели, и жена егеря, похоже, склонялись на сторону Варожа, и только дедушка Юр сидел, потупив злорадно сощуренные глаза. Лахту показалось, что старый ключник заранее знал, о чем собирается рассказать Лахт.
Варож хранил молчание и продолжал смотреть на Лахта сверху вниз, ничуть не растеряв гордости. Будто не о его подлости Лахт рассказывал присутствующим.
— Это все, что ты хотел сказать, йерр колдун? — выдержав паузу, спросил Варож.
Лахт кивнул.
— И из чего же ты заключил, что это я виновен в смерти Катсо? Из того, что я дал девочке сластей в ответ на исполненную просьбу?
— Только ты мог желать Катсо смерти, — ответил Лахт. — Только ты боялся, что он отправится в Котельный собор и опознает священницу, родившую в его бане.
— Мало ли чего я боялся, — без тени улыбки сказал Варож. — Разумеется, оправдываться перед тобой я бы не стал, просто указал бы направление, в котором тебе следует пойти… Но здесь собрались близкие мне люди, и только для них я согласен продолжить дальнейший разговор. Так вот, я имел некоторые основания опасаться того, что Катсо, увидев Арнгерд, узнает ее и, не подумав, скажет что-нибудь, что могло бы выдать ее матерям и сестрам собора. Но, во-первых, это было писано вилами по воде, а во-вторых, даже если бы такое случилось, никто не стал бы слушать не слишком сообразительного смерда. Так что у меня было не так много причин выстраивать столь сложные прожекты.
— Зачем же ты просил Сувату утопить фрели Ойю?
— Утопить? Я просил ее всего лишь поднять крик о том, что фрели тонет. А как малолетнее дитя истолковало мою просьбу — за это я не в ответе.
— В ответе, — Лахт вскинул глаза. — Потому что подружки на самом деле едва не утопили девочку, и если бы не Катсо, она бы сейчас была мертва…
Лахт осекся. Вздрогнула и удивленно оглядела присутствующих фрова Коира, испуганно подняла брови фрели Илма, побледнел чуть не до синевы йерр Тул, зажмурился будто от боли дедушка Юр, охнул и прикрыл рот рукой егерь, его жена испуганно втянула голову в плечи… Только нянька ничего не заметила, и йерр Варож сохранил лицо невозмутимым.
Сейчас она мертва. И если бы не спокойствие фровы Коиры, Лахт был бы совершенно уверен в том, что мертва фрели Ойя, а не девочка по имени Иоя, которую он имел в виду…
— Тогдашняя нянька фрели Ойи время от времени бросала девочку без присмотра ради любовных утех с лавочником из Клопицы, — пояснил Варож, замяв неловкость. — Он присылал за ней мальчика якобы с поручением, когда лавочница отлучалась из дома. Я всего лишь хотел уличить нерадивую няньку и использовал для этого дочь коренного мага. Я знал, что йерр егерь будет поблизости и прибежит на крики детей.
— А заклятье бездетности ты наложил на дочь коренного мага, чтобы она тебя не выдала?
— Разумеется, я не мог наложить на нее никакого заклятья, я лишь не хотел, чтобы она кому-нибудь рассказала об этом. Тем более что дело приняло совсем не тот оборот, на который я рассчитывал. Я слышал, что Катсо подсматривает за девочками, а потому мне и в голову не пришло, что он хотел спасти ребенка — я, как и все, был уверен, что он воспользовался уходом няньки, чтобы осуществить свои грязные помыслы. Замечу, что йерр егерь тоже не понял, что произошло на самом деле.
— Однако к йерру егерю упырь не приходит, — осклабился Лахт.
— Ко мне тоже не приходит упырь, — пожал плечами Варож.
Девочка, которую теперь зовут фрели Ойя, его дочь. Наитие плевало на логику и спокойствие фровы Коиры, и Лахт едва не сказал этого вслух.
— Если бы Катсо хоть словом обмолвился о том, что узнал священницу, ему бы, может, и не поверили, но проверили бы, девственна ли она, лишь для того, чтобы снять с нее все подозрения, — сказал Лахт. — Не знаю, как тебе, а ей всерьез угрожала мучительная смерть.
— И снова я мог бы сказать, что смерть угрожала ей, а не мне, — Варож позволил себе легко улыбнуться, хотя глаза его в эту минуту преисполнились неподдельной боли. — Но я не настолько негодяй, чтобы оставить без защиты женщину, поддавшуюся на мой соблазн, родившую от меня дитя.
Он выразительно покосился на фрели Илму, гордо задиравшую вострый нос. Да, если Варож отец девочки, которую теперь зовут Ойей, то фрели Илма — ее мать. Что ж, ее присутствие в доме убедительно подтверждало его слова.
— Скажу больше, — продолжал Варож. — Если бы для защиты Арнгерд мне бы потребовалось убить Катсо, я бы сделал это не задумываясь. Но я совершенно уверен, что в этом не было никакой нужды.
Нянька и жена егеря восхищенно вздохнули, фрова Коира поглядела на брата с гордостью. Повисла пауза.
— Он сапоги берег, не надевал, хотел пойти в них в город Священного Камня, — вдруг сказала фрели Ойя. В пространство. — Он хотел своими глазами чудеса увидеть…
Несмотря на убедительные слова Варожа, Лахт ни секунды не сомневался в его виновности. И чем убедительней были оправдания, тем меньше сомнений оставалось у Лахта.
— Сегодня ночью я поговорю с Катсо, — Лахт поднял голову и пристально посмотрел на Варожа. — Мне жаль, но свидетелем этого сможет стать только фрели Ойя. Надеюсь, ее словам вы доверяете больше, чем моим.
— Йерр Лахт, никто не обвиняет тебя во лжи, — будто очнулся йерр Тул. — Я уверен, что ты говоришь правду и не кривишь душой. Сомнения вызывают только те выводы, которые ты сделал. И, согласись, эти сомнения не безосновательны. Теперь очевидна моя вина в этом деле — я осудил невиновного. Да, я не знал, что Иоя едва не утонула, ведь дети не признались в этой шалости, но винить маленьких девочек — глупо, правда? Я должен был разобраться, понять истинные намеренья Катсо, а вместо этого… Мне стоило лучше думать о людях вообще и о Катсо в частности. Ничего удивительного в том, что упырь пришел… за жизнью моей дочери…
Это не его дочь. Упырь пришел за жизнью той девочки, которую спас несколько лет назад. И в какой-то степени его можно понять…
Йерр Тул поднялся и скорым шагом вышел из гостиной комнаты, подозрительно шмыгнув носом. Дедушка Юр с тоской посмотрел ему вслед, но не стал догонять.
Лахт нашел йерра Тула в капелле — он, должно быть, просил Триликую избавить его от мук совести. Рядом с ним стояла ополовиненная бутыль можжевеловки, и качало йерра Тула довольно изрядно. В самом деле, что еще может сделать отец семейства и володарь окрестных земель, чтобы ощутить себя счастливым ребенком, как не напиться как следует?
Лахт присел рядом с ним на пол, скрестив ноги, и тоже хлебнул можжевеловки из горлышка. До чего же красивы были нескончаемые свечи в капелле! Да и убранство капеллы было восхитительно дорогим…
Выпитая можжевеловка счастливым ребенком йерра Тула не сделала, а, напротив, сделала его несчастным ребенком. Он плакал, по-детски хлюпая носом, и утирал слезы рукавом.
— Фрели Ойя умерла? — спросил Лахт без обиняков.
Йерр Тул кивнул.
— Моя девочка, моя чудесная девочка, моя малышка… Какая она была смешная, веселая, добрая, милая… Я не могу даже скорбеть о ней в открытую… Я не могу ходить к ней на могилу… Не могу посмотреть на ее портрет — его пришлось сжечь, уничтожить. На могильном камне выбито не ее имя.
Лахт не мог не примерить это горе на себя — если бы, да простят его сущие боги, умерла Ютта, он бы, наверное, тоже был безутешен. От мысли о смерти собственной дочери стало страшно, и горько, и больно… Он хлебнул еще можжевеловки и спросил:
— Но… почему?
Йерру Тулу надо было выговориться.
— Коира. Это ради нее. Она едва не сошла с ума. Да что говорить, она сошла с ума. Она не желала верить в смерть Ойи, слышать не хотела о похоронах, все твердила, что Ойя скоро проснется и все мы — негодяи, желающие ее обмануть и напугать. Она двое суток подряд пела мертвой Ойе колыбельные песни. Она смеялась, когда мы убеждали ее в том, что Ойи больше нет, — это было невыносимо, это было страшно, поверь мне, йерр Лахт…
— Я верю, — кивнул Лахт совершенно искренне.
— За день до похорон Коира вошла в комнату Варожа — мы жили у него тогда, мы бежали из Клопицы… Да, вошла в комнату Варожа и увидела Иою, игравшую на полу к ней спиной. Должно быть, ее помутившийся разум так нуждался в подтверждении ее правоты, что она решила, будто на полу играет наша дочь. Девочка, конечно, недоумевала. И была перепугана, и отталкивала Коиру. Но Варож сразу понял, что надо делать, он всегда быстро соображал. Иоя — его родная дочь, он настолько к ней привязался, что готов был терпеть в доме Илму, свою бывшую содержанку. Они давно уже не любовники, Илма знает свое место и более всего желает дочери добра, а главное — богатства, потому и не перечит Варожу ни в чем. Мы решили, что никому не сделаем хуже, если объявим умершей Иою. Они в самом деле были похожи, и вряд ли кто-то из чужих людей мог заметить подмену. Няньку Ойи мы отослали в Каборье, назначив ей содержание — до тех пор, пока она молчит, разумеется. Мы в самом деле никому не сделали хуже!
— Конечно, не сделали, — поспешил согласиться Лахт.
Зеркало… Чужой сон… Наитие стучало в виски и никак не могло достучаться.
— Даже Илма согласилась, хотя ее до сих пор коробит, когда Иоя называет Коиру матушкой. Но, как бы ни велико было состояние Варожа, а Иоя — незаконнорожденная, у нее не было никакого будущего…
— Но… неужели дитя может так совершенно притворяться?
— Она не притворяется. Она уверена в том, что она моя дочь и зовут ее Ойя.
— И как же она поверила в эту ложь?
— Варож нашел священницу… Старую мать с опытом убеждения… Та провела с Иоей несколько дней, это была трудная задача, но старая ведьма с нею справилась. Конечно, девочка может когда-нибудь вспомнить, кто она такая на самом деле, но пока с нею этого не произошло. И, надеюсь, если произойдет, она будет достаточно взрослой, чтобы правильно нас понять — ведь это сделано для ее будущего, а не только для спокойствия Коиры. Старая ведьма поработала и с Коирой — но заставить ее забыть смерть Ойи оказалось довольно просто. И все счастливы! Будто моей девочки и не было никогда на свете…
Йерр Тул всхлипнул и продолжал:
— Не подумай, я привязался к Иое, я никогда бы не пожелал ей зла, никогда! Она тоже милая девочка, добрая девочка, просто не такая, как Ойя. Она зовет меня батюшкой. Иногда мне кажется, что у меня всегда было две дочки, и одна из них, младшая, осталась в живых.
— От чего умерла Ойя? Почему вы бежали из Клопицы? — спросил Лахт, будучи уверенным в ответе йерра Тула.
— В Клопице мертвая земля и упырь не мог приходить к ней, как здесь ходит к Иое. Впрочем, мы так и не поняли тогда, что это был упырь. Я только теперь догадался, после того, как ты сказал нам про упыря. Сначала мы заметили, что дитя изменилось: плохо ест, плохо спит, чахнет на глазах. Ее нянька в самом деле была нерадива, потому дрыхла все ночи напролет, и только через полмесяца мы догадались проследить за Ойей ночью: она ходила во сне. Теперь я понял: упырь не мог прийти к ней, но его зов каждую ночь гнал ее на кладбище, на живую землю. Ему помогал Волос. Я понимал, что Клопицу придется продать, ночные хождения Ойи лишь ускорили наш переезд. Но упырь сделал свое дело — Ойя умерла от пустячной лихорадки, лучшие ученые лекари города Священного Камня не смогли ей помочь… Она долго болела, но так и не смогла поправиться, умерла в начале вьюжного месяца, совсем немного не дотянула до весны… Это проклятье Волоса: даже не зная об упыре, я всегда знал, что проклят. И вот, стоило мне привязаться к Иое, не только назвать, но и полюбить ее словно родную дочь, как упырь явился и за нею… Что мне делать, йерр Лахт? Что мне теперь делать?
— Йерр Тул, я тебе скажу нечто важное. И прошу тебя мне поверить. Твой шурин лжет, это он виновен в смерти Катсо.
— Дедушка Юр тоже так считает. Но даже если это так, все равно я вершил суд, я не понял истинных намерений Катсо, я виноват не меньше, чем Варож. Ты же понимаешь, я не позволю Иое умереть — если ты не договоришься с упырем, с ним быстро расправятся высокие маги. Пока еще не поздно. На этот раз я расплачусь своей землей, а не жизнью ребенка.
— Йерр Тул, земля отпустила Катсо искать справедливости. Ты считаешь, будет справедливо оставить Варожа безнаказанным?
— Я не знаю! Не знаю! Проклятье Волоса на мне, а не на нем! И земля — самое малое, что я могу отдать… Я не могу позволить ребенку умереть, кто бы ни был в этом виноват! — йерр Тул почти кричал, потом осекся, вздохнул и поглядел Лахту в глаза: — Попробуй с ним договориться, а? Вдруг у тебя получится?
— Я попробую. Но вряд ли упырь пришел за твоей землей. Он пришел за справедливостью.