3425 год таянья глубоких льдов (381 теплый год), 11-й день бездорожного месяца
Лахт едва успел подранить одну гиену, да и ту случайно — она мешала соединять фонарь с банкой-накопителем, — а Хорк уже расправился с обеими… Финал сражения потряс даже Лахта, а фрели и вовсе не стоило на такое смотреть: Хорк как истинный былинный богатырь голыми руками разорвал гиене пасть, что само по себе было подвигом, достойным того, чтобы о Хорке сложили песню. И случись это в темноте, Лахта его поступок вряд ли ужаснул бы. Но в ярком свете амберного фонаря было отчетливо видно, как наливается кровью левый рукав рубахи Хорка, а рука, сжимавшая верхнюю челюсть гиены, перегибается совсем не там, где должна перегибаться — скорей всего, раненая гиена перебила ему кость, а от напряжения мышц отломки существенно разошлись в стороны. Признаться, у Лахта мороз пошел по коже…
Подвиг фрели, может, был не таким песенно-былинным, но ничуть не менее отчаянным — она удержала коней, встававших на дыбы и бьющих по воздуху копытами, и, включив фонарь, Лахт поспешил ей на помощь, но самое страшное все-таки было уже позади… И, конечно, она увидела, что Хорк сотворил с гиеной и самим собой, и теперь трудно было сказать, что заставило ее разрыдаться: кровавая расправа над зверем или страдания Хорка.
Разгоряченное лицо Хорка вмиг побелело и стало по-детски несчастным.
— Фрели… — выговорил он. — Фрели, что с вами? Вы не ранены?
Голос у Хорка был слабым и хриплым.
— Хорк, тебе сейчас лучше помолчать, — сказал Лахт. — Фрели Ойя жива и здорова, и я ее расцелую, как только смогу. Но разве можно творить такое на глазах у юной девы? Я бы на ее месте после этого боялся к тебе подходить.
— Да нет же, нет! — сквозь слезы выкрикнула фрели. — Ну забери же у меня свой проклятый фонарь! Мне не сдвинуть с места этот железный короб!
— Можешь поставить фонарь на землю, — пожал плечами Лахт. — Только не бросай, ставь осторожно, а то разобьешь…
Впереди послышались голоса и замелькали огни — навстречу двигалась помощь. Фрели поставила фонарь и подошла к Хорку, присела рядом на корточки.
— Йерр Хорк, миленький… Ты же теперь, наверное, не сможешь идти…
— Я смогу, — чуть не шепотом ответил Хорк. — Сейчас, еще немного… Вот только встану — и смогу…
Лахт бы и сам подошел к нему, если бы не держал лошадей, теперь, впрочем, успокоенных.
— Погоди, не вставай, — сказал он Хорку. — И вообще не шевелись: хуже сделаешь. Признаться, такого я не видел никогда в жизни…
— Какого «такого»? — слабо удивился Хорк. — Подумаешь, челюсть зверю свернул…
— Да и леший бы с ней, с этой челюстью… Ты руку себе сломал и не заметил…
Хорк с удивлением посмотрел на свой левый локоть.
— Да нет же, это не я. Это гиена меня тяпнула…
— Хорк, обычно человек не может шевельнуть сломанной рукой. Это нормально. Разрывать пасти гиенам сломанными руками — это не нормально, поверь.
— Разве? Я, понимаешь, когда дерусь, не чувствую боли. Потом, конечно, накрывает…
Было бы странно, если бы не накрывало и потом… Лахт слышал об удивительных ротсоланских воинах, одержимых бешенством в бою, но, вроде бы, их учили этому с детства и говорили об их природной дикости, неистовстве и способности вселять в противника ужас. Даже ученый лекарь считал, что одержимые бешенством воины, которых ротсолане зовут «голая шкура», перед боем жуют ядовитые грибы. И в мирной жизни люди стараются держаться от них подальше. Но Хорк никаких грибов не жевал, даже не пил можжевеловки, а в мирной жизни был теленок теленком… К тому же неистовством в бою Хорк вовсе не отличался, а, напротив, был на удивление холоден и спокоен…
На помощь спешили ученые звездочеты — и впереди шел однокашник Лахта, Лебединый Свет по прозвищу Цветущая Лебеда или просто Лебеда. В школе для ученья детей над илмерскими именами потешаться было проще, в Великом городе мало кто помнил, что значат имена угорские. Впрочем, прозвища находились для всех. Стоило Лахту возмущенно заявить, что его родовое имя означает вовсе не принадлежащий льду, а воюющий со льдом, как он немедленно получил сразу две клички: Вой Льда и Воющий Лахт. В то время он еще был гордым, а потому упорно доказывал товарищам, что никогда не воет, не скулит и даже не плачет, но вовсе не благодаря этому его прозвище само собой сократилось до короткого «Вой». И Лахта оно вполне устраивало, потому что означало, по его мнению, «воин», а не «вытье».
— Лебеда! Ты ли? — поприветствовал он однокашника.
— Ба! Лахт, воюющий со льдом, и его амберная магия! Какими судьбами?
— Да вот, собирались водицы испить, а то так есть хочется, что переночевать негде…
Величие каменных колец Пулкалы в который раз восхитило Лахта, и хоть сложены они были не из монолитных глыб, а из мелкого ледникового камня, все равно ни в чем не уступали заморским (которых Лахт никогда, впрочем, не видел), а кое в чем даже и превосходили. Из центра каменных колец начинался отсчет времени и расстояний всех земель Великого города и морей, по которым ходили его корабли. Стоило сообщить об этом Хорку, знающему толк в навигации, но Хорку было немного не до того… Впрочем, он все равно смотрел по сторонам, раскрыв рот.
Нагорная Пулкала — удивительное место, святилище Солнцеворота, где человек говорит с сущими богами на их языке, а не кланяется им бездумно и беспомощно. Увидев Пулкалу в первый раз, Лахт оставил мечты о поисках вырия, где зимуют птицы, потому что это место было, по его мнению, много лучше любого самого совершенного вырия, хотя его поливали осенние дожди и засыпали зимние снега. Он весьма гордился своим участием в наладке амберной магии в Пулкале — и ведь не течение реки (откуда бы на горе взялась река?), а сила ветра вращает здесь амберные породители — их белые крылья видны на десяток верст окрест… Дождевая и талая вода собирается здесь в ручьи и спускается с горы каскадом маленьких водопадов. А как красивы мраморные лестницы, ведущие к вершине горы, к каменным кольцам, как ухожены сады и цветники, раскинувшиеся на склонах, как уютны терема, где живут ученые поклонники сущих богов и их помощники…
Фрели бережно поддерживала Хорка под правый локоть (что было совершенно бессмысленно, но очень трогательно) и глядела в основном под ноги или (с восхищением) жениху в рот, а никак не по сторонам. И всячески проявляла заботу о женихе, чего раньше за ней не водилось.
— Йерр Хорк, осторожно, тут ступенька, не споткнись. Йерр Хорк, ты дыши глубже, от этого, говорят, легче. Йерр Лебеда, а нам далеко еще идти? А то, может, йерру Хорку немного передохнуть, раз тут скамейка…
— Фрели Ойя, я вовсе не устал, — смущенно бормотал Хорк, перепуганный ее опекой.
— Фрели, этого ученого звездочета зовут Лебединый Свет, йерр Свет, а не йерр Лебеда, — заметил ей Лахт, но она, похоже, не услышала.
Терем Лебеды в два потолка вместил бы и десяток гостей безо всякого стеснения, его жена кинулась накрывать на стол, велела старшему сыну топить очаг в гостиной комнате, а дочерям — приготовить спальни. На помощь Хорку позвали здешнего ученого лекаря, который прибыл незамедлительно. Хорка усадили в кресло, и фрели не отходила от него ни на шаг.
Ученый лекарь велел Хорку выпить кружку можжевеловки, а лучше и две, но тот отказался, сказал, что все равно от нее не пьянеет. Вообще-то Лахт сомневался, что ученому лекарю удастся вправить перелом, не лишив Хорка сознания — только потому, что соперничать с челюстями гиен руки ученого лекаря не могли, а человек не в силах расслабить мышцы, когда ему причиняют столь невыносимую боль.
Любой человек — но, как оказалось, не Хорк. Лахт двумя руками держал его за локоть, помогая ученому лекарю, — Хорк откинулся на спинку кресла, стиснул правой рукой подлокотник, и, пока ученый лекарь ощупью ставил кость на место, ни разу не шелохнулся и не издал ни звука. Подлокотник со скрипом треснул и развалился на две дощечки, на щеки Хорку выкатились две крупные слезины, и когда ученый лекарь повернулся, чтобы взять приготовленные для лубка шины, Хорк одним небрежным движением вытер глаза, достал из-за пазухи флягу с можжевеловкой, выдернул зубами пробку и высосал оттуда не меньше кружки разом.
И Лахт, и Лебеда, и ученый лекарь смотрели на него раскрыв рты.
— Чего вы так смотрите? — спросил Хорк с искренним недоумением.
Лахт кашлянул.
— Э-э-э… Как бы тебе объяснить… Не всякий человек может такое вытерпеть… молча.
— Да ладно! У нас на шнаве меня бы засмеяли, если б я заорал.
— Сомневаюсь, — пробормотал Лахт, — что морские купцы столь жестоки и бесчувственны…
Перевязав и остальные раны, Хорка отправили в постель, фрели Ойя пожелала помочь ему раздеться — и этого он испугался сильней, чем вправления перелома.
— Лахт, пожалуйста, я не могу ей объяснить… — лепетал он по пути в спальню.
— Фрели, невесте не положено снимать с жениха сапоги. До свадьбы, — пояснил Лахт. — Вот поженитесь, тогда разматывай его портянки сколько душе угодно. А пока рано.
— Фрели, не слушайте его! — ужаснулся Хорк. — Я вовсе не собираюсь после свадьбы заставлять вас снимать с меня сапоги. Честное слово, этот обычай мне совершенно не по нутру…
— Хорк, заметь, я ничего не говорил про подштанники…
— Подумаешь, — фыркнула Ойя. — Напугали! Портянки, подштанники… Я что, маленькая, что ли?
Ее слова ужаснули Хорка еще сильней.
Лахт впустил ее в спальню, только когда Хорк был надежно укрыт одеялами. От пережитого его колотило ознобом, и чувствовал он себя неважно — может, он и не пьянел от можжевеловки, но Лахт надеялся, что она поможет Хорку уснуть верней, чем присутствие фрели Ойи. Впрочем, что может быть лучшей наградой для героя-богатыря, как не восхищение и забота прекрасной девы?
Ученый лекарь остался выпить вина с гостем Лебеды, на огонек заглянули еще двое звездочетов и ученый казначей, тоже хороший знакомец Лахта по учебе в высшей школе.
— Откуда печорные гиены-то тут вдруг появились? — наконец спросил Лахт. — Знал бы — ни за что на ночь глядя сюда не пошел бы… И ладно бы мы с Хорком — так ведь девчонка еще…
— Да, товарищ твой — богатырь! — покачал головой ученый лекарь.
— Печорные гиены в конце лета пришли, — ответил Лахту Лебеда. — Полтора месяца маемся с ними…
— Конгрегация старается… — проворчал ученый казначей. — И в Подгорной Пулкале, и в Суссарах люди уверены, что это мы гиен наколдовали.
— А охотнику заплатить не пробовали? — поинтересовался Лахт.
— Охотников на печорных гиен в Угорской четвертине по пальцам можно перечесть, — отозвался Лебеда. — Так вот, те трое, что живут поблизости, отказались — им против Конгрегации идти не с руки. Послали сейчас человека в Карьялу — если подранок сам не подохнет, будет охотник… А толку? Люди все равно считают, что мы тут сидим и выдумываем, как бы им зло учинить. Если бы не поддержка Великого города, нас бы давно с горы согнали.
— Да, хитры высокие маги… — пробормотал ученый казначей. — Ореховый мир нам еще аукнется…
— А я думал, Ореховый мир — это наша победа… — сказал лекарь.
— Победа-то победа, — пожал плечами казначей. — И дело не в Триликой даже — Триликая только повод, инструмент… Знаете, сколько городская казна должна магистериуму? Только за наведение разводных мостов треть казенных доходов идет на погашение роста… А они ведь еще дороги прокладывали… Как они стелились перед Владыкой! Да ничего такого, да мы в долг построим! Мы хотим с вашим городом дружить и по дружбе готовы золота подождать… А сейчас два новых прожекта нам подпихивают: амберное освещение и дамба через залив, чтобы оградить город от наводнений. Владыка не дурак, уже понял, что и без этих прожектов в долги влез, и вот помяните мое слово — его земской совет скинет, выберут другого Владыку, посговорчивей.
— С чего бы земскому совету слушать высоких магов? — удивился лекарь.
— А то не знаете, как они умеют народ мутить? Тут, братцы, я вам скажу, столько золота на кон поставлено, что не только земское совече с потрохами купить можно, но и все володарское собрание. Но они хитрей делают — нарочно платят подстрекателям, чтобы те нужные слухи по городу распускали и на земском совете орали погромче.
В общем, как водится, поговорили о делах государственных, потом о глубоких льдах, что ползут с севера, и о том, что вода в Кронозере делается все солоней — скоро ее нельзя будет пить…
Лахт рассказал о том, как побывал в Высоком доме. Сначала ему даже не поверили, а ученый казначей долго качал головой и удивлялся тому, что Лахту удалось уйти от высоких магов живым и здоровым.
— Во-первых, высокие маги к себе никого так просто не забирают. А если забирают, то так просто не отпускают, — пояснил он. — Тебя обвиняли в чем-то?
— Да нет. Разузнать кое о чем хотели. Хорк меня выкупил.
— Выкупил? Твой Хорк что, самый богатый парень в Угорской земле? — усмехнулся казначей.
— Да нет, но перстень цены немалой отдал…
— Высокие маги мзду не берут, — фыркнул казначей. — Чтобы купить высокого мага, надо не перстень отдать, а целый город.
Лахт не называл высоким магам имени Варожа. Но они запросто могли посчитать, что Лахта привезли в Высокий дом напрасно. И хотя наитие было категорически против этого вывода (да и логике он противоречил — у старого ротсолана, который принял решение Лахта отпустить, была на то какая-то иная причина), но Лахту почему-то очень нравилось так думать, и на этом он решил остановиться.
— Может быть, они просто не усмотрели во мне врага, — ответил он казначею.
— Любой ученый человек, а тем более ученый механик, знакомый с амберной магией — враг высоким магам, — поморщился казначей. — А ну как ты сможешь наладить амберный свет в городе Священного Камня? Кто тогда будет платить за это их магистериуму?
— Я не могу наладить амберный свет в городе Священного камня, на это нужны люди и серебро. Да и не по зубам мне такой прожект, я ученый механик, а не управитель.
— Ага. Серебро, а не золото. У Великого города нет золота, а пересчет серебра в золото ведется не в нашу пользу. Я уже не говорю, насколько дешевле это сделают такие люди, как ты, по сравнению с людьми магистериума.
В общем-то, казначей был в чем-то прав, ведь охотилась Конгрегация за теми же плотниками. Однако Конгрегация все же стремилась дать делу законный толк…
— Высоким магам вроде пока не позволено хватать людей на улицах и убивать только потому, что они неугодны магистериуму, — возразил Лахт.
— Был бы человек, а статью для него в судной грамоте они как-нибудь отыщут, — усмехнулся казначей.
Вообще-то Лахт и сам не надеялся, что выйдет из Высокого дома живым, но ему все равно хотелось поспорить. Уж больно приятна была мысль, что отпустили его потому, что никакой вины за ним не обнаружили. Проклятое наитие настоятельно советовало как следует подумать, почему эта мысль Лахту так приятна…
Неужели священницы сдали Лахта высоким магам за один только вопрос об их сыновьях?
О том, что священницы делают со своими сыновьями, Лахт остерегся рассказывать даже однокашникам…
Лахт потихоньку поговорил с ученым лекарем: о телегонии, о наследственности и о том, что может быть бесспорным признаком отцовства. Ну и расспросил ученого казначея, что будет с человеком, посмевшим соблазнить священницу.
Ученый лекарь прочел длинную лекцию о наследственности, заверив Лахта, что выступающая вперед нижняя губа наследуется в трех случаях из четырех. Что верных признаков отцовства не существует, а вот исключить отцовство можно по ряду признаков. Например, у двух светлоглазых родителей никогда не родится дитя с темными глазами, так же как у белокурых родителей не родятся темноволосые дети.
А вот ученый казначей зацепился за слова Лахта о дружбе людей с высокими магами и пояснил, что дружбы высокие маги ни с кем не водят, зато хорошенько платят некоторым негодяям, чьими руками и добиваются своих нечистых целей. И если такой человек вдруг соблазнит священницу, никто убивать его не станет — столь незначительную шалость ему простят. Если же священницу соблазнит человек, высоким магам неугодный, то его могут казнить и прилюдно, по суду ландмайстера, как покусившегося на святыню и оскорбившего Триликую. Высокие маги беспринципны и вертят законами так, как им удобно.
В гостиной комнате Лебеды просидели до поздней ночи, и Лахт не сомневался, что и Хорк, и фрели Ойя давно спят. Однако, проходя мимо спальни Хорка, он заметил падающий в щелку двери свет амберной лампы и услышал тихие голоса. Заглянул он в спальню лишь из любопытства. Хорк лежал на боку, приподнявшись на здоровом локте, а фрели сидела рядом на полу с книгой в руках. При этом лубок на левой руке не мешал Хорку водить пальцем по странице книги и что-то увлеченно фрели объяснять. Она иногда кивала, иногда хихикала, иногда что-то переспрашивала.
— Воркуете, голуби? — спросил Лахт, обнаруживая свое присутствие.
Жених и невеста нисколько не смутились, оглянувшись к двери.
— Мы читаем книгу о морских сражениях, — с гордостью ответила фрели.
— Хорк, лучше бы тебе почитать книгу ученых земледельцев об увеличении урожайности льна или о росте поголовья овец…
— Да, я тоже так думаю, — невозмутимо ответил Хорк. — Но фрели Ойя захотела о морских сражениях…
— Спать давно пора, — Лахт зевнул. — Завтра трудный день.