3425 год таянья глубоких льдов (381 теплый год), 15-й день бездорожного месяца
Хорк никак не мог уснуть после разговора со священницей. Осознавал ее правоту: это злые мнимые боги требуют мщения, кое суть бесплодно, вместо раскаянья и прощения, которое одно только и умножает добро на белом свете. Ведь тот, кто раскаялся, ни за что не повторит преступления, мщенье же ведет лишь к озлоблению, оно само по себе преступное зло.
Осознавал. И даже не захотел поговорить с колдуном, который обязательно стал бы обвинять Триликую в подлости и двуличии.
Осознавал, что мертвые должны лежать в земле и не вмешиваться в дела живых, ибо мертвое есть мертвое — оно всегда против живого.
Хорк не мог примириться только с призванием высоких магов. Но и тут священница напомнила ему, что решение будут принимать жители Волосницы: если возле деревни ходит упырь, задача Конгрегации защитить от него людей, даже если володарь будет против. В Волоснице соберется совече и решит, призывать высоких магов или нет.
Колдун нарочно разбудил Хорка затемно и предложил поехать поглядеть на совече. Когда седлали лошадей, егерь помогал фрове Коире собирать дворовых: они тоже должны были отправиться в Волосницу.
Светало, день снова обещал быть солнечным и холодным. И в лесу, и над сжатыми полями висел осенний туман, клубился над Суидой, сгущался в низинках и ложбинках — пушистый, молочно-сладкий. Кое-где ярко зеленели озимые, переливчато пел пастуший рожок: на опушке леса пасли волосницинское стадо — трава здесь ложилась под снег зеленой, не высыхала за лето. А высокие облака на восходе светились розовым золотом.
Лес вспыхнул в первых лучах солнца огненными красками, особенно яркими на фоне белесого тумана в его глубине.
— Красота-то какая, Хорк! — сказал колдун, оглядываясь.
Тот кивнул. Раньше он редко видел землю — разве что в городах, на шумных причалах, где и земли-то не видно. А тут прямо сердце сжималось от восторга, и красный песок на крутых берегах Суиды показался земляничным киселем, а меж кисельных берегов будто текла сказочная молочная река.
Отряд черных всадников приближался к Волоснице со стороны Хотчина, и Хорк не сразу разглядел впереди того самого полубрата-ротсолана, что увозил колдуна к высоким магам. Позади всех ехал еще один полубрат, но из местных, исзорских.
— Гляди-ка, Хорк, мой старый знакомец! — будто обрадовался колдун.
Отряд сбавил ход, когда лошади стали вязнуть в грязи разъезженной волосницынской улицы, и к советскому месту посреди деревни рейтары подъехали ругаясь и проклиная бездорожье.
Полубрат, увидев колдуна, раскрыл рот и дернул к себе повод так, что едва не поднял лошадь на свечу. Впрочем, он быстро справился с удивлением и подъехал к колдуну и Хорку вплотную.
— Ледовой Лахт? Я обещал тебе выяснить, почему твое родовое имя так напоминает мне о преисподней.
— Выяснил? — не смутившись, спросил колдун.
— Если на совече ты хоть раз раскроешь рот, мы прямо отсюда поедем в Росицу и спросим там людей, не боятся ли они жить рядом с колдуном.
— Я не колдун, я ученый механик. Грамоту ты уже видел. Даже высокие маги не нашли, к чему придраться. Но можешь не беспокоиться, я не такой дурак, чтобы раскрывать рот на совече — мне вовсе не хочется получить по морде еще раз.
— Это хорошо, что ты так быстро учишься, — усмехнулся ротсолан.
Если бы он не был полубратом, если бы не служил Конгрегации, Хорк обязательно заставил бы его подавиться этими словами, и вряд ли после этого ему захотелось бы усмехаться. Но и колдун тоже хорош — зачем он делает вид, что боится ротсолана? Ведь не боится, вовсе не боится, это сразу заметно!
— Зачем ты сказал, что не раскроешь рот на совече? — обиженно прошипел Хорк, когда полубрат отъехал в сторону.
— Но я в самом деле не собирался раскрывать рот на совече. Хотя бы потому, что его мне заткнут еще до того, как я начну говорить. Хорк, их тут человек сорок, и у каждого перчатки с шипами. Тебе не кажется, что я с ними не справлюсь?
— И что, ты промолчишь? Не скажешь, что упырь пришел отомстить Варожу и не тронет никого в Волоснице?
— Наверное, не скажу, — хмыкнул колдун. — И тебе, кстати, тоже не советую. Вот скоро ты женишься, купишь деревеньку, сложишь с себя обязанности рейтара Конгрегации — тогда и будешь говорить все, что захочется. На своей земле.
— А зачем мы тогда сюда явились?
— Поглядеть, — пожал плечами колдун и спешился.
Жители Волосницы почему-то встречали рейтаров враждебно, что в глубине души задело Хорка. Ведь Конгрегация обычно появляется, чтобы людям помочь, защитить их, опять же спросить, нужна ли им защита. А то, что отрядом командует подлый ротсолан — так ведь никто же не знает, что это подлый человек, паршивая овца в стаде…
А выходило так, что на совече людей выгоняли из домов силой… И не только мужчин, как положено, а и женщин с детьми. Волосница — большая деревня, не меньше двадцати дворов, так что на советском месте скоро собралась толпа.
Колдун куда-то исчез, но вскоре Хорк разглядел его чуть в стороне ото всех — он сидел на бревнышке возле колодца и говорил со здешним пастухом. Рядом с ними стояли кузнец с подмастерьем и еще двое или трое людей — не последних в деревне, судя по одежде.
Хорк еще на шнаве не раз слышал о знающих исзорских пастухах. Одного такого дядька Воит даже возил как-то в Великий город, к какому-то богатому господарю, владевшему стадом в две тысячи голов. Говорят, после того как пастух обошел его стадо, за лето господарь не потерял ни одной коровы.
Однако ротсолан тоже заметил колдуна, говорившего с волосницынскими, но сам с места не сдвинулся, шепнул что-то своему товарищу, здешнему полубрату, и тот направил лошадь прямо к колодцу. Хорк к тому времени спешился и пока взбирался на коня (лубок на сломанной руке сильно мешал), полубрат уже подъехал к колдуну. И сразу же, еще не остановив лошадь, с размаху ударил колдуна плетью по лицу — колдун, правда, прикрылся рукой и с завидной ловкостью вырвал плеть у полубрата. Хорк не слышал, о чем они говорили, но колдун оставался невозмутимым и даже вернул плеть, пожав плечами. Ну что за человек! Хорк никогда не позволил бы себя бесчестить, да еще и на глазах у людей! Даже полубрату не позволил бы!
И пастух, и кузнец, и остальные собеседники колдуна поплелись к советскому месту, а полубрат с перекошенным лицом на плясавшей под ним лошади продолжал что-то говорить колдуну, угрожая тому плетью. Колдун так и сидел на бревнышке и спокойно разглядывал полубрата снизу вверх.
До Хорка донеслись только последние слова полубрата — это было совершенно непристойное ругательство.
— Как ты смеешь? — спросил он, подъехав к полубрату вплотную.
— Каменный Хорк? — с усмешкой спросил тот. — Рейтар северо-восточного ландмайстерства Конгрегации? Я уже как-то раз советовал тебе выбирать друзей. Ты, конечно, ценный для Конгрегации человек: молодой, сильный, а главное — богатый. И тем не менее устав писан и для тебя тоже. А потому заткни рот и впредь обращайся к старшему по званию по уставу. А не то я не посмотрю на твою ценность…
Хорк понимал правоту сказанного — он вообще хорошо знал, когда надо подчинять, а когда подчиняться. Если на шнаве каждый будет брать на себя право спорить с морским дядькой, шнава даже от причала отойти не сможет. Так и в Конгрегации — никакого боевого духа не будет, если младшие не будут подчиняться старшим. Но… кто дал право полубрату бить колдуна плетью и бесчестить его грязной руганью? Колдун в Конгрегации не состоит…
— И тем не менее я послушаю, что решит совече, — сказал колдун совершенно спокойно.
— Только сунься… — сквозь зубы прошипел полубрат. — Только раскрой свой поганый рот!
Он развернул лошадь и рванул к советскому месту.
— Хорк, в самом деле, чего ты примчался? — колдун поднялся с бревнышка. — Ты пока не женился и володарем не стал…
— А ты? Он тебя плетью по лицу, как какого-то смерда, — а ты сидишь и в ус не дуешь? — обиженно спросил Хорк.
— Ну, по лицу он, предположим, не попал… И я уже говорил, их тут человек сорок, а я не гордый. Но вообще-то зря мы сюда приехали. Как бы чего не вышло. Люди и без меня про Варожа и честный володарский суд прознали — от дворовых, должно быть. Полубратья этого еще не поняли. Но, понимаешь, не бывало случая, чтобы отряд Конгрегации не добился нужного решения от совеча.
Рейтары окружили советское место — будто люди могли разбежаться, если их не держать… А смотрели они на Конгрегацию со страхом, исподлобья, втягивая головы в плечи — и это тоже больно кольнуло Хорка.
Первым, взобравшись на телегу, выступил коренной маг. Говорил он вроде бы убедительно — о том, что упырь угрожает не только володарской дочери, но и любому ребенку в Волоснице. Вот для чего на совече позвали женщин с детьми… Верней, согнали — бабы тут же подняли вой, а вслед за ними захныкали дети. Против такого никто не устоит — помимо воли захочется упыря извести, любой ценой.
Здешний полубрат говорил после коренного мага — рассказал, что высокая магия завтра же уничтожит упыря, если жители Волосницы об этом попросят. Третьей собиралась говорить священница, приехавшая на совече вместе с коренным магом, но слова неожиданно потребовал пастух. Полубратья сделали вид, что не слышат его требования, но тут народ загомонил, засвистел, ряды смердов сомкнулись угрожающе — и полубратьям пришлось уступить. Для поддержки пастуха — человека немолодого и не очень телом крепкого — на телегу поднялся и кузнец с подмастерьями. Не было сомнений, что пастух в Волоснице человек уважаемый, и уважаемый гораздо более, нежели прибывшие в деревню чужаки-рейтары.
— Упыря угомонить надобно, нет вопроса… — тихо начал пастух, и все замерли, замолчали, прислушиваясь. — Но разве упыри так просто из могил поднимаются? Я вот доподлинно знаю, чего тот упырь хочет и на кого обиду держит.
— Доподлинно — это от тебя, что ли? — шепотом спросил Хорк у колдуна.
— Он и без меня знал, он вообще человек знающий… Крепко знающий. Меня он только попросил подтвердить. Я подтвердил.
— А хочет тот упырь честного володарского суда над Луговым Варожем, шурином нашего володаря. И если Луговой Варож будет осужден, то упырь спокойно ляжет в могилу и больше никогда не встанет.
Для полубратьев такой поворот, похоже, оказался неожиданным, а вот совече одобрительно зашепталось, закивало головами. Даже бабы вроде обрадовались: лица их разгладились, в глазах появилась надежда.
Ротсолан с угрозой посмотрел на колдуна.
— А ты, мил человек, туда не гляди, — по-отечески сказал ему пастух. — Йерр колдун тут ни при чем, мне об упыре лесной хозяин шепнул. Который нашу скотину от зверя бережет…
Последние слова пастух сказал с нажимом, повернувшись к односельчанам.
— А видали вы землю Красной пустоши? — продолжал он. — Хотите здесь такую же? Тогда зовите высоких магов, они мухонькой прилетят, их хлебом не корми — дай порчу навесть на чужую землю. Мое слово: надо справедливого володарского суда требовать, а не высокую магию.
Хорк вздохнул было с облегчением — понятно, что жители Волосницы после этого выберут володарский суд. И совече зашумело, послышались выкрики «Давай володарский суд» и «К лешему ротсоланское колдовство», ну и кое-что покрепче, с указанием пути отряду Конгрегации. Мужики расправили плечи, начали поглядывать на рейтаров с угрозой — ну или хотя бы без страха. Рейтары взялись за палаши, послышался шорох лезвий в ножнах…
Пастух стал спускаться с телеги, кто-то протянул ему руку снизу, и тут местный полубрат — а не ротсолан вовсе! — выдернул палаш из ножен, сделал два быстрых шага к пастуху и с коротким замахом раскроил тому голову надвое… Никто даже опомниться не успел, а Хорк сперва не поверил своим глазам. Толпа ахнула и качнулась назад, в испуге заорала какая-то баба, ее крик подхватили другие — но вяло, ненадолго. Со всех сторон слышалось, как рейтары обнажают палаши, и совече смолкло, замерло…
— Кто еще хочет володарского суда? — с полуулыбкой спросил полубрат, вытирая окровавленное лезвие пучком сена.
— Да как вы… — начал было кузнец, стоявший на телеге, но не успел договорить — полубрат-ротсолан одним ударом перерубил ему шейные позвонки. Подмастерья шарахнулись в стороны, один оступился и упал с телеги, второй поспешно сошел на землю сам… Кузнец умер сразу, но упал через несколько мгновений — с грохотом, раздавшемся в полной тишине. Коротко вскрикнул коренной маг и отшагнул назад от упавшего ему под ноги тела.
— Кто-нибудь еще выступит против призвания высоких магов? — повторил вопрос местный полубрат.
Они были безоружны. Рядом с ними стояли их беззащитные жены и дети. И хотя мужиков набралось бы в толпе больше полусотни, они бы все равно не победили — Хорк без труда предвидел исход этого боя.
Колдун сжал его запястье.
— Хорк, их сорок человек. Не лезь. Тебя просто убьют. У тебя рука сломана.
— Это… это не полубратья — это предатели Конгрегации, предатели Триликой…
— Хорк, не лезь. Они не предатели — они получили приказ и выполняют его, как умеют.
Голос у колдуна был странным, будто не живым. Хриплым был, каркающим. А Хорк не испытывал ненависти — только ужас. Не перед отрядом рейтаров, конечно, — он не испугался бы выйти и против сорока человек. Перед собой ужас, перед произошедшим — очень хотелось проснуться и увидеть, что это был всего лишь кошмарный сон.
Священница поднялась на телегу и перешагнула через мертвого кузнеца, приподняв полы своих огненных одежд. Начала говорить красивым звонким голосом — только Хорк не слышал ее слов, потому что закрыл руками уши. Потом закрыл и глаза, чтобы не видеть ее спокойного прекрасного лица. На миг ему показалось, что так и должно быть, что полубратья совершенно правы, а пастух и кузнец — злые колдуны, враги Триликой.
— Это чары… — выговорил он в полном отчаянье. И бросился прочь.
Колдун возвращался на мызу молча. Скрипел зубами иногда, но не сказал ни слова. Хорка душили слезы, но колдун не стал над ним смеяться. И ругать Триликую не стал — этого Хорк точно не выдержал бы.
Пастухи — гордость Исзорья… Про них по всему свету слава идет… Именно от этой мысли в горле катался твердый ком, именно эта мысль причиняла самую сильную боль. А не предательство полубратьев и не чары священницы.
На мызе их встречал дедушка Юр, но, посмотрев на колдуна, ни о чем не стал спрашивать — поморщился, ссутулился и побрел в дом. Дворовых не было, пришлось самим расседлать коней и отвести их в конюшню.
Из кухни им навстречу выглянули фрова Коира и фрели Илма — только тут колдун заговорил. Тем же самым ржавым, каркающим голосом.
— Жители Волосницы требуют призвания высоких магов. И завтра маги будут здесь.
— А не загостился ли ты у нас, йерр колдун? — в ответ на его полный презрения взгляд едко спросила фрели Илма. — Твое дело сделано…
Колдун глянул на нее, сузив глаза, и слабо усмехнулся:
— Нет, фрели Илма. Йерр Хорк позвал меня для того, чтобы узнать, кто расплел косу его невесты. А этого я пока так и не выяснил.
Фрова Коира окатила фрели ледяным, полным презрения взглядом.
— Илма, придержи язык. Йерр Лахт, ты можешь гостить у нас сколько тебе захочется. И хотя я, несомненно, стою на стороне своего брата, ты не совершил ничего, что позволило бы нам нарушить законы гостеприимства.
Колдун ничего не сказал — кивнул ей молча и направился к лестнице.
Фрели Ойя ждала их на лестнице, между вторым и третьим потолком.
— Они что, полные придурки, что ли, — требовать высоких магов? — спросила она, перегнувшись через поручни.
— Хорк, расскажи ей, как было дело, — вдруг сказал колдун. — Глядишь, и тебе легче станет.
Сначала это предложение показалось Хорку совершенно неприемлемым. Но потом он понял, что колдун прав — ведь иначе фрели узнает все от дворовых.
— А ты сам не хочешь мне помочь… рассказать?.. — Хорк поглядел на колдуна.
— Нет, не хочу, — отрезал колдун.
Он не просто ушел к себе в спальню, а еще и заперся там, нарочито стукнув щеколдой.
* * *
За окном стоял холодный ясный день, дразня своей обманчивой осенней красотой. Лахт убеждал себя, что не виноват в смерти пастуха и кузнеца, что, не явись он на совече, все было бы точно так же. Пастух сам отозвал его в сторонку и расспросил про встречу с упырем, сам. Но… Лахт не дал ему совета помалкивать, хотя проклятое наитие благим матом орало внутри, что добром совече не кончится.
Горела рука, обожженная плеткой полубрата, будто нарочно напоминая о той минуте, когда еще можно было что-то изменить…
Нет, даже наитие не додумалось, каким образом полубратья будут добиваться своего. Лахт честно собирался поглядеть на хитрости черных всадников, священницы и коренного мага — врага надо знать в лицо, учиться противостоять их уловкам. Но против примененной нынче «уловки» он был бессилен. Бессильная ненависть разрушительна, она бьется внутри и не находит выхода… А приправленная ощущением собственной вины, доводит до полного исступления…
Он бы ушел с мызы, если бы не необходимость предупредить домового деда о завтрашнем приезде высоких магов. А тот уж передаст остальным, что с этого места надо бежать.
Для домового нет ничего страшней, чем остаться бездомным. Для лесного хозяина — потерять свой лес, для матери-хозяйки воды — свою речку. Водяницы найдут другое место, чтобы водить свои хороводы, а вот банник вряд ли найдет себе новую баню.
Все бессмысленно. В войне со льдом никогда не добиться победы. Собор Триликой наступает так же, как новый ледник — не то что остановить, даже не замедлить сколько-нибудь его движения. Сомнет — и не заметит препятствия.
Почему полубратья не убили самого Лахта? Ведь почти не сомневались, что он явился на совече, чтобы смутить народ… Потому что ученого человека судная грамота защищает верней, чем смерда? Или потому, что он живет на земле Солнечного Яра, известного противника Конгрегации, а не на земле Кленового Тула, поклонника Триликой? Да, Солнечный Яр не оставил бы безнаказанным убийства своего ученого механика…
Пройдет совсем немного лет, и собор разберется с Солнечным Яром… Найдет способ разобраться… Все бессмысленно. Даже в этой простой истории с очевидным виновником Лахт и то не сумел победить. Чтобы сражаться со льдом, надо быть дураком, ни одному герою такая глупость в голову не придет.
Очень хотелось можжевеловки, и Лахт решил спросить у Хорка, не осталось ли чего-нибудь в его фляге — только чтобы не спускаться вниз, в кухню, и не видеть фрели Илму и фрову Коиру, вполне довольных исходом совеча.
Жених и невеста стояли у окна, и фрели сочувственно поглаживала Хорка по плечу. Для бедняги Хорка произошедшее на совече было тяжелым ударом — крушение искренней веры всегда болезненно. Он, может, еще не разочаровался в Триликой, но вряд ли будет теперь безоговорочно верить священницам. Даже коренного мага напугало хладнокровное убийство, но чем можно напугать женщину, которая без сожаления способна убить собственное дитя?
— Хорк, дай мне выпить, что ли… — заговорил Лахт от двери.
Тот вздрогнул от неожиданности и резко оглянулся.
— Это хорошо, что ты пришел… Фрели Ойя говорит, что вчера ее матушка отдала йерру Варожу ожерелье с рубином. Он уехал с мызы затемно, за несколько часов до появления отряда Конгрегации. И пока не возвращался. Я думаю, он подкупил полубратьев…
— Хорк, дай мне выпить, — вздохнул Лахт.
Ни один из полубратьев не возьмет на себя право убивать, даже если ему отдать дюжину ожерелий с рубинами. Если, конечно, не собирается бежать с этими ожерельями за тридевять земель.
— Да-да, конечно… — Хорк снял флягу с пояса, встряхнул. — Почти пустая…
— Давай я сбегаю в кухню… — тут же предложила фрели. И на лице ее было искреннее желание хоть что-нибудь сделать для Хорка.
Даже братья и то подумают, стоит ли брать на себя такую ответственность. А вот старшая мать собора может запросто отдать полубратьям такой приказ: любой ценой. И у них будут развязаны руки.
— И много было золота в ожерелье?
— Я думаю, оно не дешевле моего перстня. Свадебный подарок йерра Тула.
Значит, фрова Коира всерьез опасалась, что совече потребует володарского суда? И сомневалась в решении своего мужа, буде суд состоится? Да, если бы Лахт рассказал йерру Тулу, почему упырь приходил к его родной дочери, володарский суд был бы много честней и справедливей…
И если бы вчера вечером Лахт не трепал об этом языком, то Варож не помчался бы сломя голову в Хотчино с ожерельем в клюве…
После этого выпить можжевеловки было просто необходимо, потому что более всего хотелось разбить голову о стену.
Под окном дворовые грузили на телеги многочисленные продовольственные запасы Кленового семейства — зерно в первую очередь. То, что проще увезти, чем поднять под второй потолок. Тявкала свора, которую выводили с псарни, егерь орал на псарей и пастухов, вздумавших выгнать во двор овец в столь неподходящую минуту. В хлеву не замолкая ни на миг визжала свинья…
* * *
Девочка, умершая за закрытой дверью, отражается в темном окне. Тянет вперед руки со скрюченными пальцами, скребет стекло длинными ногтями с черным ободком. Скалится и одними губами шепчет: «Впусти!»
И нет сил оторваться от отражения, отойти назад, задернуть занавеску… Черный ободок под ногтями — это земля. Сырая могильная земля. Девочка ногтями разрыла свою могилу, чтобы явиться к тебе этой ночью. От нее пахнет землей, от нее даже сквозь стекло исходит могильный холод. Она пришла, чтобы забрать тебя с собой — в свою разверстую, раскопанную ногтями могилу… «Впусти меня, впусти», — синие губы морщатся в оскале, и в черном провале рта видны острые обломки подгнивших зубов.
Отвернись от окна — и увидишь ее в зеркале. Разбей зеркало — и вместо одной тысяча мертвых девочек отразится в каждом осколке…