3425 год таянья глубоких льдов (381 теплый год), 16-й день бездорожного месяца
Лихорадка йерра Тула излечилась сама собой, когда ему сообщили о решении совеча, и он поднялся с постели к завтраку, незадолго до приезда высоких магов. Те, должно быть, ночевали в Хотчино, потому что прибыли еще до полудня. Еще раньше появился коренной маг — доложить йерру Тулу, что жители Волосницы, скот и припасы вывезены в безопасное место, где их не коснется высокая магия. Говорил о неоценимой помощи рейтаров Конгрегации и намекал, что воинов Триликой надо как-то отблагодарить за проделанную работу.
О смерти пастуха и кузнеца йерру Тулу сообщил Хорк, однако коренной маг немедленно подсунул йерру Тулу грамоту, по которой Конгрегация обязывалась покрыть издержки от потери Волосницей двух смердов. Йерр Тул смотрел в грамоту с изумлением, а потом удивленно спросил коренного мага:
— Как это «покрыть издержки»? Какие такие издержки? Это они смерть двух человек называют издержками?
— Назовите эти деньги вирой, — пожал плечами коренной маг. — Я тоже не одобряю действий Конгрегации, но сделанного не вернешь… Бумага составлена по судной грамоте Великого города.
— Тул, оставь в покое эту бумагу, — велела фрова Коира. — Конгрегация избавила тебя от необходимости осудить моего родного брата, и тебе стоит быть за это благодарным.
— Благодарным?.. — совсем растерялся йерр Тул. — За убийство двух человек?
Он явно не вполне оправился от лихорадки, а известие о прибытии высоких магов прибило его совершенно, чем и воспользовалась фрова Коира, полностью подчинив мужа своей воле. Впрочем, Лахту происходящее тоже казалось абсурдным кошмарным сном — особенно после выпитого накануне.
Высокие маги, двенадцать человек, прибыли в богатой карете, запряженной четверкой лошадей. Ослепительно белые, равнодушно-спокойные, смотрящие поверх голов без надменности… Они не гордились своим превосходством, просто осознавали свою силу, свою власть над живым и мертвым, и принимали ее как должное. Это отцу Хорка нужно доказывать свое право на власть и богатство, урожденным властелинам мира что-то доказывать не к лицу.
Старого ротсолана, отпустившего Лахта из высокого дома, среди них не было — по бездорожью в захолустье посылали магов помоложе. Впрочем, даже самые молодые из них были седыми: должно быть, высокая магия не дается людям просто так — за любую магию надо платить, даже разговор с домовым дедом требует сил, что уж говорить об убийстве земли…
Высокие маги взяли с йерра Тула плату за это убийство — благосклонно взяли, будто сделали ему одолжение. Не поблагодарили — только покивали.
В высоком доме Лахт не чувствовал к ним ненависти. Он и теперь ее не ощущал — скорей удивлялся и их присутствию здесь, и их существованию вообще. Не боялся — даже не опасался их! — но однозначно понимал, что они опасны. В них было что-то общее с сущими богами — бездумными природными стихиями, бороться с которыми не имеет смысла, но от которых, несомненно, надо защищаться… Да, более всего они походили на глубокие льды, ползущие с севера.
Они не опустились до разговоров с домочадцами мызы, поручив коренному магу разъяснять, что и как нужно делать. Впрочем, нужно было немного: всего лишь подняться под третий потолок и не спускаться оттуда ни под каким видом, пока высокие маги не дадут на это разрешения.
Дворовых, которые не ушли с мызы, проводили в две пустующие комнаты для гостей, а Кленовое семейство с домочадцами расположилось в просторной супружеской спальне йерра Тула, с большими окнами, из которых можно было пронаблюдать за действием высокой магии от начала и до самого конца.
То ли от присутствия высоких магов, то ли по другой непонятной причине, в спальне царило странное болезненное оцепенение, даже фрели Ойя растерянно притихла и испуганно озиралась по сторонам. Фрова Коира шагнула к ней и обняла за плечо, поцеловала в маковку.
— Не бойся, здесь мы в безопасности…
И фрели не стала доказывать, что ничего не боится. В самом деле кошмарный сон… От которого очень хочется поскорей проснуться.
Высокие маги под окном встали в круг лицами наружу, взялись за руки. Уже? Вот так сразу?
— А как же звери? — будто проснулась вдруг фрели Ойя. — Звери, которые в лесу? Они все умрут?
— Нет, детка, высокие маги не убивают зверей и птиц, — ответил коренной маг.
Ну да, добрые и справедливые парни эти высокие маги…
В ответ на его слова по земле прокатилась дрожь, под третьим потолком особенно явственная. Дрожь земли безотчетно пугает живых — и безразлична мертвым. Фрели Илма ахнула, а фрова Коира обняла Ойю за плечо, крепко прижала к своему боку. Йерр Тул, ходивший по комнате туда-сюда, остановился на миг, поглядел в окно с тоской и прикрыл лицо тыльной стороной ладони. Хорк беспомощно хлопал глазами и, похоже, не верил, что высокие маги в самом деле сделают то, для чего сюда прибыли.
Над лесом взметнулись птицы — вороний грай слился с пронзительными воплями галок, отчаянными криками дроздов, писком соек и дятлов, стрекотом сорок, щебетом и посвистом птах помельче. Единой стаей, издали напомнившей пчелиный рой, птицы неслись прочь и кричали от ужаса — и этот ужас не мог не заразить людей, даже Хорк передернул плечами.
Высокие маги прокатили по земле еще одну волну, но и без нее в глубине леса ощущалось незримое движение — притаившееся там зверье стремглав мчалось наутек, не разбирая дороги и не опасаясь друг друга. Семья лосей выскочила на просеку и некоторое время была хорошо видна из окон спальни — под их ногами, нисколько не отставая, вскачь улепетывали зайцы, их обгоняли лисицы, не обращая на зайцев никакого внимания. Лоси свернули в лес, а вслед за ними, отчаянно визжа, поперек просеки промчалось стадо кабанов, оставив за собой полосу черной, вспаханной копытами земли.
— Ах ты ж мать их ети! — пробормотал себе под нос егерь. — Да как же ж я их проглядел!
Никто не посмотрел в его сторону — все замерли, онемели, и в тишине спальни явственно слышался стук чьих-то зубов…
С грацией кошки по просеке бежала медведица с двумя подросшими медвежатами, и стоило взглянуть, как быстро эти неуклюжие с виду звери умеют бегать…
Ойя всхлипнула, а потом разревелась, уткнувшись носом в плечо фровы Коиры. Та не сказала ни слова, только гладила и гладила девочку по спине. Хорк медленно, будто безотчетно, потянулся к фляге с можжевеловкой за пазухой, механически выдернул пробку — на звук резко повернулся йерр Тул и успел взять флягу из рук Хорка до того, как тот поднес ее к губам. Выпил два глотка и сунул флягу обратно Хорку в руку. Тот тоже отпил немного, не отрывая глаз от окон.
Высокие маги в третий раз тряхнули землю. Дрожь земли не разбудит ни гадов, ни жаб, ни других холоднокровных тварей, которые давно залегли в спячку. Не успеют уйти прочь кроты, разве что проснутся ежи и полевки, но спасутся далеко не все. Сгорят муравьи, черви, бабочки и божьи коровки, сбившиеся в комья комары… Лахт не стал говорить об этом фрели Ойе.
И без того хмурое небо стало еще темней — что еще могут сущие боги? Только оплакать горькую участь земли… Но вместо ожидаемого мелкого осеннего дождя в воздухе закружились редкие снежинки. Первый снег…
И почему люди радуются первому снегу? Он пролежит на земле не больше нескольких часов, он знаменует конец лета и предвещает долгую холодную зиму, будто проводит черту, за которой не будет тепла — что в этом может быть радостного? Но дети неизменно выбегают из домов и резвятся, глядя в небо. И ловят первые снежинки в ладони — и ртом. Почему губы трогает невольная улыбка, как только первые снежинки появляются над землей?
Никто из собравшихся в спальне не улыбнулся. Даже Лахт вздрогнул, увидев первый снег — перед смертью, прежде чем обратиться в черный прах, земля принаряжалась… Надевала саван? Или хотела показать разницу между зимним холодом и испепеляющим морозом высокой магии?
Сами собой сжались кулаки… Спуститься вниз и придушить хотя бы одного из них! Совершенно бессмысленный поступок — это не помешает остальным сделать то, за чем они пришли… Хорк громко скрипнул зубами — должно быть, ему хотелось того же самого.
Высокие маги ждали — разомкнули круг, поглядывали по сторонам, переговаривались, прохаживались, разминая ноги и потирая руки: давали время зверям и птицам уйти подальше.
Снег падал и падал, и не густо вроде — а земля становилась все белее. Не таял на неопавшей еще листве, путался в траве, крыл сахарной глазурью еловые ветви… Неуютна, печальна его красота — не зимняя еще, осенняя… И все равно волшебная: коловращение времен года — величайшее волшебство сущего мира…
Йерр Тул не выдержал — упал в кресло и согнулся, закрыл лицо руками. Фрова Коира, расправив плечи, продолжала поглаживать и покачивать тихо плачущую Ойю и не отрываясь смотрела в окно. Губы ее были плотно сжаты. О чем она думала? О грядущей бедности? О спасении брата? Дочери? Сожалела ли она о том, что сейчас произойдет? Йерр Тул, Лахт мог поклясться, думал не о бедности — об убитом земляном олене и о земле, которая сейчас умрет.
Даже на лице фрели Илмы застыла горечь. Хорк все чаще смотрел в потолок и скрежетал зубами…
И тут фрова Коира запела. Тихо-тихо, тонко-тонко и протяжно… Будто хотела Ойю убаюкать.
Дом стоит за синим морем,
В нем живут лесные птицы.
Если холод в дом стучится —
Будут двери на запоре.
Ее голос вплелся в тишину и зазвучал магическим заклятьем: баюкал, но вместо добрых снов навевал кошмары и мороки… Примирял с кошмарами и мороками, со смертной тоской. Снег падал бесшумно, будто вторил печальной песне:
Молкнет птичья перекличка
Там, где лег туман пуховый, —
Спи, листочек мой ольховый,
Моя ягодка-черничка.
За туманом белым, зыбким
Клонят голову ромашки —
Спи, моя лесная пташка,
Спи, серебряная рыбка.
У тумана запах хвойный
И прозрачная манишка,
Засыпай, моя малышка,
Засыпай и спи спокойно.
И Ойя сникла вдруг, перестала плакать, но не успокоилась, а сдалась. Приняла, примирилась со смертной тоской, витавшей над землей белым снегом. Вовсе не сладкий детский сон предполагало это «засыпай и спи спокойно» — вечный сон.
Лес замирал, будто завороженный первым снегом, будто не дрожь земли прогнала с него зверей и птиц… Вот тогда на просеке из-за снежной пелены и появилась крошечная фигурка в белой рубахе. Мертвая девочка с мертвой галкой на плече и мертвым олененком, идущим следом. И снег не таял на ее темных волосах.
Никто, кроме Лахта, ее не заметил. Она была далеко — примерно в полуверсте от мызы, ну или немного меньше. Просто Лахт угадал, что за белое пятнышко приближается из глубины леса, просто угадал… Судя по тому, что шла навка уверенно, никуда не сворачивая, фрова Йочи снова попросила ее что-то передать…
В голове промелькнула мысль: она мертвая! Эта девочка мертва, высокая магия ее не убьет. Не убьет — но уничтожит. И не дело живых печься о мертвых…
Лахт отступил от окна потихоньку, чтобы не привлекать к себе внимание. Высокие маги еще не встали в круг, еще есть немного времени, чтобы предупредить глупую навку об опасности… Проклятое наитие стучало в виски: не успеть. Высокая магия расползется в стороны на три версты — это с полчаса быстрым шагом. Девчонке не уйти, еще полчаса высокие маги ждать не станут. Да и не побежит она прочь со всех ног — Лахт никогда не видел, чтобы навка Юхси бегала бегом. Наоборот, обычно она глазела по сторонам и не смотрела под ноги. В самом крайнем случае можно было дать ей ответственное поручение — тогда она хотя бы не останавливалась, чтобы поглазеть на что-нибудь интересное, встретившиеся по дороге.
Если его увидит Хорк, то, чего доброго, сломя голову кинется ему на помощь… Лахт вынул ключ, торчавший из замочной скважины и запер спальню снаружи — чтобы этой неприятности не произошло. И сбежал с лестницы, никем не замеченный. Глупо было бы выскочить из дому через парадный вход, где толпились высокие маги, и Лахт вышел через опустевшую людскую, придержал дверь, чтобы не хлопнула. Понятно, по дороге к лесу через двор он никого не встретил…
В общем-то, Лахт никого и не опасался — кроме высоких магов, которые пока Юхси не видели: просека хорошо просматривалась из-под третьего потолка, но никак не снизу. И боялся он только одного: если Хорк поднимет шум, то высокие маги запросто заметят глупую навку — и не выпустят ее из-под своей высокой магии.
Бежать через лес — дело неблагодарное. Но Лахт все равно бежал. А проклятое наитие твердило, что это бесполезно и смертельно опасно. И что спешит он только по одной причине: не сможет видеть, как высокая магия убьет глупого ребенка. Мертвого ребенка. Чтобы идти против сущих богов, нужно быть или дураком, или героем, а чтобы идти против высоких магов, однозначно нужно быть дураком.
Он едва не пробежал мимо Юхси — так старательно прятался под деревьями. А она не подозревала об опасности и неторопливо (хоть и целеустремленно) шагала прямо в лапы высоких магов и высокой магии. Мурлыкала под нос песенку, и Лахт обомлел, когда услышал:
Если холод в дом стучится —
Будут двери на запоре.
И вовсе не похоронной и не колыбельной была песенка в устах навки, а эдакой маршевой… Под которую удобно шагать.
Надо было позвать девчонку к себе, не выходя на просеку, но Лахт помнил только о том, что у него совсем мало времени. И не надеялся ее как следует напугать — она бы не испугалась. Он даже не стал спрашивать, что она здесь делает, а молча схватил за руку и потащил в обратную сторону, подальше от мызы. Бегом. Галка взмахнула крыльями, чтобы не свалиться с ее плеча, и издала отвратительный крик в надежде прогнать Лахта. Олененок отпрянул было, но потом радостно побежал впереди.
Юхси не сопротивлялась, но тащить ее за собой было неудобно — она путалась в собственных ногах, спотыкалась о каждую кочку на пути и никуда не торопилась.
— А фрова Йочи просила передать… — запищала она Лахту в спину, — просила передать, что тебя зовет Солнечный Яр… У него плохо крутится амберное колесо и мало света…
Она совсем не запыхалась, что неудивительно. В отличие от Лахта.
— А куда мы бежим? — снова запищала она ему в спину.
Он и хотел сказать, как не вовремя принесла ее сюда нелегкая, но не стал тратить силы. Он даже на то, чтобы выругаться как следует, тратить силы не стал. Брань, конечно, это простейшие заклинания, которые помогают собраться с силой, но Лахт решил, что можно браниться про себя, это не собьет дыхание.
Сколько они успели пробежать? Не больше чем четверть версты. То ли наитие, то ли какое-то еще неведомое чувство подсказало Лахту, что он опоздал. Что высокие маги в этот миг уже встали в круг и взялись за руки. Странный круг, лицами наружу… И что не пройдет и минуты, как по земле покатится их черное колдовство — или высокая магия… Выжигая ледяным холодом все на своем пути, обращая в прах живое и неживое. И надо было быть круглым дураком, чтобы броситься спасать навку — мертвую девочку! — безо всякой надежды обогнать черное колдовство.
Первая волна холода, еще не того смертоносного холода, который убивает землю, а лишь его предтечи, дохнула в спину. Только колдуны могут сопротивляться высокой магии. Только колдуны. И, собственно, выбор был небогат — все равно ведь не спрятаться… Почему не попытаться?..
По лесу со стороны мызы понесся долгий хриплый вопль — смертоносный холод сжигал упыря, искавшего, но так и не нашедшего справедливости…
Лахт рванул запону плаща — у него ведь был теплый плащ, подбитый мехом. Повернулся к навке и накрыл ее с головой, да так быстро, что мертвая галка не успела слететь с ее плеча — заорала истошно и забилась под плащом в поисках выхода. Мертвые птицы не столь быстры…
— Держи крепче своего Цыпленка! — велел он девочке, подхватывая ее на руки. Она мертвая, ей просто нельзя касаться земли… Смертоносный холод идет по земле, а не по воздуху.
От него не уйти — но Лахт все равно пошел вперед. Юхси схватилась за его шею одной рукой, другой придерживая галку, и с лица девчонки сполз плащ. Она широко улыбалась — происходящее казалось ей забавной игрой, и эта игра ей нравилась. Раньше Лахт не видел ее улыбки так близко, не замечал сколотого уголка на переднем зубе… Детей йерра Тула не принимает земля. И уже не наитие, а железная логика говорила, кто спутал косу невесты Хорка: родная сестричка шиморы, по имени Ойя. Мертвое есть мертвое — не винить же одинокого ребенка в том, что он хотел иметь подружку…
И почти в тот же миг, когда девочка закутала лицо в плащ, за спиной раздалось шипение и потрескивание — с таким звуком в костре горят сухие еловые лапы… Только это был не жар огня — обжигающий холод. Лахт едва не выронил ребенка из рук и перестал сомневаться в том, что умирает страшной смертью — подкатившаяся к подошвам сапог высокая магия более всего походила на горящий фосфор. Ледяной холод вмиг выжал воду из воздуха — взметнувшуюся густым туманом и инеем упавшую на лицо, на руки, на плащ, на траву и листья… Мороз трещал со всех сторон и догонял бежавшего впереди Лапси — олененок, настигнутый высокой магией, споткнулся и закричал почти по-человечески. Лахт многое бы отдал, чтобы никогда не слышать этого крика… Олененок, покрытый инеем — будто выкованный изо льда, — упал на колени, но продолжал рваться вперед; его крик становился все тоньше и громче, вплетался в невыносимую боль во всем теле, жег ступни горящим фосфором… Он кричал, а его тонкие ножки уже рассыпались белым прахом на белой траве. И он уже не рвался, а судорожно бился об окаменевшую землю и вскоре умолк, но тело его подергивалось, пока не рассыпалось окончательно — лишь последняя веточка рога осталась торчать вверх над сверкающей горкой праха-льда. С криком «Лапси, мой Лапси!» вырывалась из-под плаща одинокая мертвая девочка, и Лахт держался на ногах только для того, чтобы не увидеть, как и она превратиться в горку сухого сыпучего льда.
* * *
Хорк не верил в происходящее — ему казалось, что он видит дурной сон. И одетые в белое высокие маги, должно быть, хотят напугать, прогнать не только зверей и птиц, но и нежить около мызы, однако убить землю не посмеют…
Он хлебнул еще можжевеловки и еще сильней уверился в том, что это дурной сон. Снег прекратился, муть за окном прояснилась…
Внезапный крик фровы Коиры отрезвил Хорка, разбудил… Крик ее стал протяжным воем, она выпустила Ойю из объятий и указывала рукой куда-то за окно. Йерр Тул сорвался с кресла и бросился к жене, взглянул туда, куда она смотрела страшным немигающим взглядом, и тоже коротко и хрипло вскрикнул.
Хорк сделал шаг в сторону, чтобы поглядеть, что они увидели за окном: по просеке в сторону мызы шла девочка в белой рубахе… Он и сам испугался было: даже звери покинули это место, не говоря о людях, ребенку угрожает смертельная опасность! Но понял вдруг — это же навья… Та самая, которая приходила к Лахту и передавала что-то от его жены… Юхси, ее звали Юхси. И высокие маги прибыли сюда именно для того, чтобы уничтожить нежить.
— О боги… — простонал йерр Тул. — О боги! Только не это! Я виноват, очень виноват, но как же страшно вы меня караете!
Фрова Коира взялась рукой за сердце, лицо ее исказила болезненная гримаса, и она начала медленно опускаться на пол — йерр Тул, державшийся за голову, не сразу это заметил, а потому Хорк поспешил прийти ей на помощь, подхватил правой рукой и подставил левую, зажатую в лубке — неудобно было, но поднять фрову Коиру на руки вполне удалось.
Взглянув в окно, закричала и закрыла лицо руками Ойя.
— Нет! Нет, нет, нет! — она расплакалась, как ребенок. — Я не хочу! Я боюсь! Пусть она уйдет!
К ней кинулась фрели Илма, обняла, стараясь закрыть собой окно и то, что Ойя там увидела.
— Деточка, деточка моя… — бормотала фрели Илма ласково. — Не смотри туда, не надо… Ничего страшного нет, не бойся, она не сможет тебя обидеть… Я же с тобой!
Хорк стоял с фровой Коирой на руках и не знал, что делать дальше. И не понимал, что происходит, почему появление навьи так взволновало Кленовое семейство.
— Мать ее ити… — тихо выговорил егерь. — Это же…
Он осекся на полуслове.
Его жена громко ахнула и прижала руку ко рту, будто боялась проговориться. И только дедушка Юр, поглядев в окно, остался спокоен и шагнул к Хорку.
— Ну что стоишь? На кровать ее уложи. Сейчас, где-то тут должны быть мятные капли…
Хорк осторожно опустил фрову Коиру на покрывало, и ею занялся дедушка Юр. Ойя продолжала плакать в объятьях фрели Илмы, йерр Тул, согнувшись и обхватив руками голову, стонал и раскачивался из стороны в сторону.
Хорк снова взглянул в окно: навья не приближалась к мызе, а бежала прочь — кто-то тащил ее за собой. И плащ этого человека был точь-в-точь как у колдуна… Хорк в недоумении оглядел спальню и похолодел: колдуна не было… Как, когда он успел уйти? Ведь сейчас…
— Стойте! Погодите! — крикнул он неизвестно кому. — Там колдун! Йерр Лахт! Он ведь погибнет!
— Он же колдун, — неуверенно сказала фрели Илма. — Колдунам же не страшна высокая магия…
— Да какой он, к лешему, колдун! — Хорк стиснул свободный кулак и бросился к двери. — Никакой он не колдун, это все болтовня! Он обычный человек!
Он ударился в дверь — она не подалась. Он толкнулся в нее плечом изо всех сил — раз, другой, третий! Ничего не выходило, и он надел на правую руку шипованную перчатку, ударил в дверь кулаком — еще раз, и еще, и еще! С наружной стороны звякнул об пол выпавший из замочной скважины ключ…
— Куда! — рявкнул егерь. — Куда ломишься! Туда нельзя!
— Там йерр Лахт! Надо остановить магов!
— Остановишь их, как же… — проворчал егерь, подходя к окну. — Они вон в круг встали…
Он повозился немного со щеколдами, толкнул оконные створки. Дверь трещала под напором Хорка, но он догадался, что кричать в окно будет быстрей и правильней.
— Остановитесь! Остановитесь! — заорал он, высунувшись наружу чуть не до пояса — егерь вцепился в его сорочку. — Там человек! Там живой человек! Остановитесь!
Никто из высоких магов даже не поднял головы, они стояли кру́гом и держались за руки, спинами друг к другу, и Хорк увидел, как в стороны от них метнулись клубы густого белого пара, покатились по сторонам быстрее ветра — и там, где пар оседал, земля становилась абсолютно, совершенно белой. Неестественно белой — гораздо белей одежд высоких магов. Видел, как рассыпались белым прахом последние цветы на клумбах и листья на окруживших мызу кустах, как стал промерзший до дна ручей — замер неподвижно крохотный водопад перед выгнутым мостиком, — и земля, только что зеленевшая травой, обращалась в заиндевевший лед, и рассыпался в прах подлесок, и валились деревца потоньше, стволы и корни столетних елей покрывал иней и сковывал мороз… А клубы пара мчались все дальше — туда, где в самой глубине просеки колдун держал на руках закутанную в плащ навью.
Хорк закричал уже от отчаянья и ненависти — негодяи! Им было мало убить землю! Им надо было непременно уничтожить и колдуна — доброго, хорошего человека, который ненавидел их высокую магию, который сделал все, чтобы сберечь землю йерра Тула и спасти фрели!
Вой упыря не обрадовал Хорка. Конечно, уничтожить его было проще всего — вместе с колдуном!
Клубы пара накрыли колдуна — Хорк рычал и от отчаянья колотил кастетом оконную раму. Остальные — кроме фровы Коиры, так и не пришедшей в себя, подались к окнам, фрели Ойя перестала плакать и открывала соседнее окно.
— Убийцы! Вы убийцы! — закричала она что было сил, когда окно распахнулось.
Жгучий мороз наполнил спальню, но никто этого не заметил, всматриваясь вперед. И когда в глубине просеки рассеялся белый туман, все увидели, что колдун стоит на ногах, а на руках все так же держит навью… И не только стоит — медленно, шаг за шагом идет вперед…
— Значит, все-таки колдун… — покачал головой дедушка Юр. — Только настоящий, только сильный колдун выживет, попав под высокую магию… Да и то необязательно. Я знал одного — он с убитой земли вышел, но без ног остался. Отморозил ноги.
Хорк с новой силой ударил в оконную раму кулаком, выбивая из нее щепки. И неизвестно еще, что лучше — умереть или остаться калекой! Негодяи!
* * *
Холод жег кожу и ломал кости. Иней медленно таял на лице и руках (и нарастал снова), осыпался с кожаных штанов, превратив сорочку в тяжелый ледяной доспех. Иней вмерз в сапоги (а казалось — в кожу на ногах), и Лахту казалось, что он идет по раскаленной сковороде — стоять на ней невозможно, но нет сил переставлять ноги быстрей. Юхси горько плакала, прижимая к себе спасенную галку. Девочка была легкой — а руки у Лахта закоченели, одеревенели, да так крепко, что не разгибались. Иногда ему вело голову, окаменевшая земля кренилась, но Лахт каким-то чудом удерживал равновесие и не падал. Он считал шаги вслух, чтобы не сбиться со счета, и никак не мог вспомнить, для чего ему это нужно — счет мешал терпеть боль, сжимать зубы, катать по скулам желваки. Мысли беспорядочно крутились в голове, не оставляя следов в памяти. Разве что одна сидела там довольно прочно: от холода тело должно терять чувствительность, но почему-то не теряет. Наверное, потому, что это не просто холод, а высокая магия. Она не только убивает, но и мучает перед смертью, в отличие от сущего мороза, милосердно баюкающего тех, кто попал в его сети.
Граница между живой и мертвой землей не бросалась в глаза — слишком была широка, не меньше двух сотен шагов. Пока Лахт не видел впереди живой земли, он шел без страха, в полной уверенности, что скоро умрет, потому что сам дурак, так ему и надо. Но едва впереди забрезжила надежда, как к ней тут же добавилось отчаянье — обидно не дойти до живой земли нескольких шагов, а упасть можно в любую минуту.
Он не сразу понял, что идет не по убитой земле, осыпанной ледяным белым прахом, а по живой, припорошенной первым снегом. А когда понял, побоялся сразу в это поверить. Но еще зеленая кое-где трава рассеяла его сомнения — и как-то вдруг, внезапно, силы кончились и колени подогнулись… Лахт не упал только потому, что боялся придавить ребенка, грохнулся на колени и лишь после этого попытался разогнуть руки, опустить девочку на землю.
Она встала на ноги, все еще всхлипывая и размазывая слезы по лицу, из-под плаща с возмущенным криком вылетела мертвая галка… И надо было отослать навку подальше отсюда, и надо было как-то согреться, но Лахт не мог шевельнуть даже пальцем.
— Слышь… Пойди передай фрове Йочи, что мне нужна помощь… Запомни это место и приведи ее сюда. Поняла?
Юхси закивала и вместо того, чтобы идти туда, куда ее послали, принялась голыми руками счищать иней, наросший на суконную сорочку Лахта. Впрочем, это ей удавалось неплохо — иней сухой крупкой ссыпа́лся на землю. И, прежде чем пуститься в путь, она подняла плащ, встряхнула его, накинула Лахту на плечи и закутала их будто одеялом.