На деревянном столе дребезжали, сталкиваясь, глиняные щербатые чашки и миски. На потолке ходуном ходили связки сухих трав. Даже старый сундук в углу подрагивал, готовый сдвинуться с места. Внизу, под полом, гигантские курьи ноги приплясывали, чтобы согреться, оттого вся избушка ходила ходуном.
– А ну, цыть! – зло прикрикнула Яга, топнула ногой.
Избушка замерла. Она чуяла, что хозяйка в скверном настроении, а значит – опаснее мороза и метели.
Яга подышала на затянутое морозным узором оконце, продышала глазок. За окном бесновалась снежная круговерть.
За спиной потянуло холодом: открылась и закрылась дверь. Грохнулась на пол вязанка дров. Зазвенел веселый детский голос:
– Ух, бабушка, ну и морозище на улице! Ветер такой, что сквозь тулуп пробирает. Поленницу нашу замело, я ее еле нашла. Ничего, дров я много натаскала. На всю ночь хватит, хоть она и Поворотная. Сейчас подкину в печку полешек, будет у нас тепло да славно! Заварим сушеную смородину с медком, сядем у печки, ты про старые времена расскажешь… или сказку какую…
– Кому у огня сидеть, – ровным голосом сказала Яга, – а кому по лесу бродить.
– Ты куда-то собралась? – огорчился детский голос.
Яга медленно обернулась. Больше всего ей хотелось сказать: «Да пошутила я, никто никуда не пойдет…»
Василиса, приемыш, ученица сбросила на лавку рукавицы и теперь развязывала узел теплого платка. Белобрысая, синеглазая, румяная с мороза… а улыбка-то, улыбка – и снег растопит…
– Не снимай платок, Васёна, – сурово сказала Яга. – И рукавицы надень.
Улыбка исчезла с лица девочки. Она твердо, как взрослая, взглянула в глаза Яги – а не всякий мог выдержать взор старой колдуньи.
– Выгоняешь меня, бабушка? Аль не угодила чем?
– Не выгоняю. Но моя ученица должна раз в году пройти испытание. Я тут раскинула руны, на огне погадала… Должна ты, Василиса, в Поворотную ночь, самую длинную и темную в году, из дому уйти. Ступай туда, куда ноги несут, не возвращайся до рассвета. Кого по пути встретишь, каждому подарок обещай, да такой, чтоб по нраву пришелся. А через несколько дней, в новогоднюю ночь, должна ты будешь те подарки раздать без обмана.
– Да кого ж я встречу? – растерялась Василиса. – В такую ночь даже зверье по норам да по дуплам спит! Бродит разве что… – Девочка замолчала.
– Разве что злая нечисть, – закончила Яга. – Коли встретишь кого – не говори, что моя ученица. На испытании за спину учителя не прячутся.
– Не скажу, – твердо ответила девочка. – Ты меня уже многому научила, благодарствую.
«Храбрая, – подумала Яга. – Да как же мне ее отпустить… как же…»
А Василиса уже натянула рукавицы.
– Погоди-ка! – Яга схватила с крюка на стене шерстяной, чуть побитый молью шарф, завязала на девочке поверх платка. – Ну… ступай уж с глаз моих…
Василиса поклонилась старой колдунье:
– Коль не вернусь – не поминай лихом, бабушка…
Хлопнула дверь.
Яга заметалась по горнице.
– Дура старая, – шептала она. – Мне-то что, если в лесу заплутает? Мне-то что, если волки съедят? Мне-то что, если под кустом замерзнет? О себе думать надо! Все эти Васёнки-Аленки-Ивашки на одно годятся: на лопату – да в печь!
Слова эти не утешали. Да, старая колдунья никогда лишней добротой не страдала. Но уж очень ей по сердцу пришлась понятливая, старательная, умная ученица.
Наконец старуха не выдержала. Сдернула с полки потемневшее серебряное блюдо. Кинула на него сморщенное осеннее яблоко. Забормотала:
– Ты катись, катись, яблочко, по серебряному блюдечку, покажи мне Василису!
Но на поверхности блюда появились лишь снежные вихри, густые, непроглядные…
* * *
В чаще леса, меж деревьями, метель не так свирепствовала, как на оставшейся за спиной поляне. Василиса шла от дерева к дереву, прикидывая, не переждать ли эту страшную ночь под какой-нибудь елью. Густые ветви укроют от бурана, на ковре из палой хвои можно свернуться калачиком… главное – не заснуть до рассвета…
Нет. Нельзя. Выжить-то она выживет, а вот испытание провалит. Кому она там, под елью, пообещает подарок?
Надо выбираться из лесу. Идти к деревне, да, да! Бабушка не сказала, что всю ночь надо шататься по лесу. «Ступай туда, куда ноги несут…» Вот они и принесут – в деревню, к людям! К теплой печке! В такую ночь самый злой человек не прогонит от своего крыльца ребенка, что постучится в дверь. А уж там, согревшись, она вызнает, о чем мечтают хозяева дома, какой подарок им бы пришелся по душе…
Но это было проще решить, чем сделать. Деревня далеко. Избушка на курьих ножках, чай, не на околице стоит! Дорогу-то Васёна найдет, бабушка уже научила ее простенькому колдовству – как с дороги не сбиться. Надо просто представить перед собой бегущий впереди клубок с протянутой к руке ниткой…
Идти было трудно. Ноги девочки глубоко проваливались в сугробы. Лес подставлял под ноги коряги, окружал колючим заснеженным малинником.
Васёна помнила, что даже спящий лес опасен, поэтому тихо бормотала на ходу обережный заговор:
– Ты, Зимник-дедушка, по сугробам гуляешь, деревья снегом укрываешь… ты и сам меня не тронь, и сыновьям своим не вели меня обижать — Трескуну, Студенцу и старшому, Морозу Зимычу… Ты реки льдом заковывай, а меня тебе не сковать! Ты землю-матушку усыпляй, а меня тебе не усыпить…
Она не произнесла имени самого главного хозяина зимы – злобного Карачуна. Что ему простенькое детское колдовство? Заклинала Васена только его слуг…
Показалось ей или нет, что губы, только что непослушные, застывающие, стали теплее, что лютый холод слегка отступил? Девочка приободрилась и сквозь клубящийся у рта морозный пар снова заговорила, стараясь припомнить всех, кто мог причинить ей зло:
– Ты, лес-батюшка, не губи меня, убереги от лютого зверя, от лихого человека, от стужи злой… Ты, леший, хозяин здешний, не балуй, кругами не води, я как пришла, так и уйду. Ты, медведь-шатун, меня не тронь. Ты, волк-разбойник, стороной прорыскай! Ты, рысь, с ветки на меня не спрыгни, я тебе не заяц, не тетерев… Ты, росомаха…
Тут что-то дернулось под ногой. И из сугроба поднялась во весь рост тварь, которую девочка забыла помянуть в заговоре.
Лихо Одноглазое!
Жуткая длинная фигура, словно составленная из коряг, была увенчана похожей на горшок головой. Во лбу светился единственный глаз, и Васёна поспешно отвела взгляд, чтобы не встретить убийственный взор Лиха. Следила за корявыми тощими ногами. Вот они сделали шаг к девочке. Та быстро пригнулась, исчезла в малиннике.
– Ишь ты! – послышался сверху противный, визгливый голос. – Свежее мясцо само ко мне пришло!
Длинные руки зашарили в кустах, стряхивая с веток снежные шапки.
«В стороне ищет! – удивилась девочка. – Не видит меня Лихо! Вот и славно. Надоест ему меня искать, оно и уйдет… Но… бабушка же сказала: каждому, кого встретишь, подарок посули! Каждому…»
Несколько мгновений Васёна собиралась с духом, а затем сказала громко:
– Не ешь меня, Лихо, а за то я отдарюсь подарочком новогодним!
Костлявые руки метнулись на звук – и замерли.
– Новогодний подарок? – изумился визгливый голос. – Сколько брожу по свету, а подарок мне никто не сулил… да еще новогодний…
Васёна скосила глаза на черные кривые когти, застывшие почти у ее лица. Сказала твердо, почти весело:
– Ты, Лихо, только скажи, чего тебе хочется.
– Тебя сожрать хочется, – честно призналось чудище.
– Коли меня сожрешь, на Новый год без подарочка останешься.
– И верно… Тогда так… спится мне плохо, от каждого треска ветки вскидываюсь… Нет, не то, это вздор. Проворства поубавилось – раньше-то зайцев ловить на бегу удавалось… Нет, и это вздор, у меня и настоящая беда есть. С годами вижу все хуже. Можешь сделать так, чтоб ко мне прежнее зрение вернулось?
– Могу. – Васёна в этот миг могла пожелать чудовищу что угодно. Но всё же помнила, что за свои слова придется отвечать.
– И поклянешься в том Поворотной ночью? – пошевелились у виска Васёны страшные когти.
– Клянусь Поворотной полночью, клянусь зарей вечерней и зарей утренней, клянусь годовым колесом, что подарю тебе, Лихо Одноглазое, подарок, который тебе прежнее зрение вернет. Знаешь перекресток дорог неподалеку от Черного лога? Там еще на опушке ель растет огромная, старая…
– Знаю.
– Приходи туда новогодним вечером, в ранних сумерках. Будет тебе подарок.
Лихо чуть помедлило. Затем сказало негромко:
– Клятву ты правильно сказала. Значит, знаешь, что нарушить ее нельзя… Ладно, живи пока. К перекрестку я приду. Хоть разок да получу подарок…
Медленно вытаскивая длинные ноги из сугробов, чудовище зашагало прочь.
* * *
Снежная бахрома облепила ресницы, мешала глядеть, Васёна раз за разом отряхивала иней с ресниц и упрямо шла вперед. Каждый шаг давался ей тяжело: приходилось вытаскивать ноги в валенках из сугробов. Всё труднее было представить себе бегущий по снегу путеводный клубок. Порой вместо клубка ей представлялся огонь в печи, слышался ворчливый, такой родной голос приемной бабушки. Сейчас ей высшим счастьем казалось сидеть в избушке у печи, пить смородиновый горячий отвар и слушать рассказы Яги…
Споткнулась. Упала лицом в сугроб, с левой руки слетела варежка.
Встрепенувшись, отогнав усталость, девочка принялась искать варежку, но быстро поняла, что в темноте, в глубоком снегу это – безнадежная затея. И пошла дальше, пряча левую ладонь в правый рукав полушубка.
Когда деревья расступились перед Васёной, она не сразу поверила, что и впрямь вышла на дорогу.
Да нет же! Дорога! И впрямь дорога! Теперь как раз и дойти до деревни…
Но идти по дороге оказалось труднее, чем по лесу. Здесь ветру не мешали деревья – и он разогнался, разбежался, завился таким смерчем, что не устояла девочка, плюхнулась в сугроб.
– Ха-ха-ха! – загромыхало над ней. – Живой человек! В лесу! Среди ночи! Вот удача! Вволю наиграюсь! До смерти закружу!
Васёна подняла голову и прищурилась, как Яга учила.
Теперь она видела, как в снежном вихре вокруг нее пляшет, кривляясь, старик в белой рубахе с длинными рукавами. Он извивался и прыгал, а вокруг него вились пустые рукава – в них не было рук.
– Здравствуй, Вихровой-дедушка! – громко, чтобы перекричать ветер, сказала Васёна.
Старик растерялся, остановился. Рукава бессильно повисли. Снежная круговерть вокруг улеглась. Василисе уже не надо было кричать.
– Ишь ты, – протянул старик удивленно, – знаешь, стало быть, имя мое? И не боишься вслух его называть?
– Неужто я тебя этим обидела? Не хочешь, чтоб дедушкой, буду дядюшкой звать.
– Я не про то. Меня люди по имени не величают. Боятся, что услышу да приду. Называют «дедушкой безруким». А еще «крышником» – люблю с домов крыши срывать… Ну что, смелая, попляшем?
– Погоди, Вихровой, напляшешься еще. Ты лучше скажи: что ты еще любишь, кроме как крыши срывать?
– Ну, – призадумался человек-вихрь, – играть люблю, плясать люблю, в печных трубах песни гудеть люблю… – И тут же старик вскинулся с подозрением: – А тебе это зачем надо?
– Хочу тебе новогодний подарочек подарить, чтоб по нраву пришелся. Приходи в вечер пред новым годом, в поздних сумерках, к старой ели, что на опушке у перекрестка растет. Будет тебе подарочек.
– Ишь ты! Который век по свету летаю, а подарочков от людского племени не видал! Хотел я тебя, синеглазая, насмерть заплясать, да не стану. Больно любопытно, что ты мне подаришь!
Вокруг старика завился высокий снежный столб – и унесся вдаль по дороге.
«Даже клятвы с меня не взял, – подумала девочка. – В голове ветер гуляет… Но уж я-то его не обману. Обещала – придется подарок искать».
* * *
Теперь бы встать из сугроба да дальше идти, да сил у Васёны больше не было.
«Сейчас, – сказала она себе, – сейчас встану, только отдохну… совсем чуть-чуть…» И закрыла глаза.
На сколько времени растянулось это «чуть-чуть», девочка так и не поняла. Ей показалось, что ее сразу взяли за плечи сильные мужские руки, вынули из сугроба, поставили на ноги.
– И что это за подснежник на обочине вырос? – сказал веселый, ласковый голос. – Не спи, малышка, в снегу. Можешь не проснуться.
– Я и не спала, – отозвалась Васёна, глядя в лицо юноше – молодому, красивому, в соболиной шубе, крытой бархатом. На золотых кудрях – соболиная шапка, сдвинутая набекрень. И шуба – нараспашку, открывает парчовый кафтан. Похоже, молодцу мороз не страшен, его молодая кровь греет. В поводу парень держал гнедого коня.
– Как тебя зовут, подснежник, и откуда взялась? – спросил парень приветливо.
– Василисой величают. А ты кто таков будешь?
– А меня зови Иваном. Я младший сын царя Дорофея. Поехал вчера на охоту, отбился от свиты да попал в метель. Пропасть бы мне, да наткнулся на заброшенную охотничью хижину, там мы с Гнедком заночевали. А теперь уже светает, надо куда-то выбираться.
– И впрямь светает, – вскинула голову Васёна. – Влево по дороге, царевич, есть постоялый двор. Может, там и свиту свою отыщешь.
– Хорош совет, – откликнулся Иван. – А ты неужто здесь останешься? Надо и тебя – к людям.
Он подхватил девочку, посадил в седло, сам повел коня в поводу. Васёна не спорила, прикидывая, как ей расспросить своего спасителя о подарке.
– Слышь, царевич, – спросила она, чуть покачиваясь в такт неспешной поступи Гнедка, – а чего ты больше всего на свете хочешь?
– Как все, – удивленно отозвался Иван, – счастья.
– Да, – огорчилась Васёна. – Счастье – оно такое… его подарить трудно.
– Подарить? Странные речи ты ведешь, подснежник. А только скажу я тебе, что счастья в подарок мне не надо. Я за своим счастьем готов идти за тридевять земель, драться за него могу… Вот только знать бы – где оно спрятано, счастье-то?
– А вот тут, царевич, я тебе помогу. В новогоднюю ночь, как стемнеет, приходи один на перекресток дорог, где на опушке старая ель растет. Подарю я тебе подарок, укажет он дорогу к счастью.
Сказала – и спрыгнула с седла, ящеркой юркнула в придорожные кусты.
– Эй, куда ты? – крикнул ей вслед Иван.
Снежные шапки, падающие с еловых лап, без слов ответили: в лес убежала его странная находка.
Царевич остановился. Как быть? Ехать дальше? Но разве можно бросить ребенка в лесу, да еще зимой! Пропадет же!
Но… уж больно уверенно держалась девчонка. Словно знает, что делает. Может, не нужен ей защитник?
И тут увидел царевич, как из-за еловых вершин выплыло по светлеющему небу что-то большое… да ступа же! Над краем ступы горбилась фигура с помелом в руках. Показалась – и исчезла, нырнула в ветви, снижаться пошла.
Вот тут царевич встревожился всерьез. Слыхал он про ту, что в ступе по небу летает, помелом погоняет… Вот уж ей-то ребенка точно нельзя отдать!
Парень накинул повод гнедого на ветви придорожного куста и побежал по маленьким следочкам, уводящим в лес.
Бежать пришлось недолго: из-за еловых лап донесся до царевича старушечий голос. И столько было в нем тревоги и заботы, что Иван остановился и стал прислушиваться.
– Цела? Не поморозилась? Покажись-ка!
– Да все хорошо, бабушка. Я только левую рукавичку потеряла.
– Дай-ка руку, разотру… Прыгай в ступу, летим домой.
– Бабушка, мне скорее в город надо, у тамошних мастеров кое-что заказать!
– Будет тебе город, будут мастера, а первее всего будет банька, да с паром, да с веничком березовым, да с отварами травяными… всю простуду выгоним!
Иван усмехнулся и тихо пошел назад к дороге. За странную девчушку он больше не боялся. Никто ее не съест…
* * *
Последний вечер уходящего года выдался тихим и безветренным. Над деревней звенела музыка: легкий морозец словно приглашал людей праздновать на улице, и молодежь с удовольствием валяла друг друга в сугробах и с песнями ходила от дома к дому.
Отзвуки этого веселья долетали до перекрестка, до старой ели, с нижних веток которой только что стряхнули снег девичьи ручки в новых варежках.
Из дупла ели выглянула сова, сказала ворчливым старушечьим голосом:
– Ты зачем, Василиса, на ветви ленты навязала? Люди для своего праздника елки украшают, а на опушке это к чему? Кто на это дерево радоваться будет?
– Дедушка леший порадуется, – бойко откликнулась Васёна. – Зайцы с белками хоровод будут водить. Да и для моих гостей те ленты – знак, что не ошиблись они, пришли куда надо.
– Для твоих гостей… Ты ж мне даже не показала, что ты для них купила! А мне любопытно, на что ты такие деньги потратила!
– Уж прости за траты, бабушка Яга! А только на те подарки не только деньги ушли, но и силы мои. Я мастерам вещицы заказала, а потом над теми вещицами поколдовала…
– Силы-то вернутся, – благодушно отозвалась сова. – Сила – это такое дело: чем чаще ее тратишь, тем быстрее потом возвращается! Вот бы с деньгами так…
И вдруг ухнула тревожно:
– Опусти глаза, Васёнка! Не гляди! Лихо Одноглазое сюда ковыляет! Взглядом не встреться!
– Не гляжу, бабушка, – послушно откликнулась девочка, прислушиваясь к скрипу снега под тяжелыми шагами.
Вот длинные ноги остановились рядом.
– Пришла! – удивилось Лихо. – И не прячется!
– Я же клятву давала!
– И то верно! Ну давай свой подарок. Ежели понравится, может, и не съем тебя…
Девочка сунула руку в лежащий у ее ног полотняный мешочек:
– Вот тебе, лихо одноглазое, чудо мысли человеческой да искусства стеклодувного. Называется – монокль! Придуман в странах заморских, но наши мастера его тоже делают для господ богатых. Носят его вот этак…
Васена приложила монокль в золотой оправе к своему глазу, стараясь не глядеть в сторону чудища.
– Ишь ты, золото! Не поскупилась… Давай сюда!..
Василиса, не поднимая головы, положила монокль в твердую когтистую ладонь.
Ладонь с подарком уплыла вверх – и тут же опушку огласил торжествующий вопль:
– Вижу! Все вижу! Вон там по снегу заячий след… вон там на кусте шиповника ягоды остались… Ну, девчонка, порадовала! А все-таки я тебя съем. Уж больно мне сейчас хорошо, как раз и сожрать бы кого-нибудь…
Сова завозилась в дупле, явно собираясь вылететь.
А Василиса не дрогнула, не бросилась бежать. Стояла спокойно, чего-то ждала.
Голос Лиха замедлился, стал тягучим:
– Съем… да… вот только вздремну маленько, а потом съем. Я теперь кого угодно… никто не уйдет… вот только высплюсь…
Лихо зашагало в лес. Кусты сами расступались, уступая дорогу чудищу.
Василиса звонко рассмеялась.
– Условие ты выполнила, – донесся из дупла голос Яги. – Подарок Лиху пришелся по нраву. А тебя не беспокоит, что с тем моноклем Лихо вдесятеро сильнее стало, вдесятеро больше народу загубит? Мне-то в том печали нет, я сама – злыдня старая, а тебе-то, маленькой, не жаль тех людишек?
– Так я же, бабушка, не один подарок Лиху подарила, а два! Жаловалось оно мне, что спит плохо, на каждый хруст веток вскидывается. Вот я и подарила ему монокль, а на него сонное заклятье начитало. Поглядит Лихо в стеклышко на красоту вокруг – и потянет его в сон. Выспится сладко, пойдет на охоту, посмотрит в монокль…
– И вдругорядь спать заляжет! – развеселилась в дупле Яга. – Хитра ты, ой хитра! Сразу видно – моя ученица!.. Эй, глянь-ка, по дороге снежный смерч летит. Не твой ли Вихровой спешит?
– Он самый, бабушка!
В снеговом столбе притоптывал, корчил рожи, кружился старик в длинной белой рубахе. Пустые рукава то взвивались, то опадали.
– Ого-го, синеглазая! Принесла подарок-то?
– Принесла. Только ты, дедушка, уймись, а то наметешь мне полный мешок снега…
Вихровой остановился, снежинки опустились на дорогу. А Василиса извлекла из мешка детскую вертушку на палочке:
– Ты любишь играть – вот тебе игрушка!
Вертушка была похожа на обычные безделушки, которыми забавляются малыши, но каждая лопасть была обшита маленькими бубенчиками. Васёна слегка подула на игрушку, разноцветные лопасти завертелись – и зазвучала нежная музыка.
– Ух ты! – возрадовался старик и тоже дунул на вертушку – да так, что та вылетела из руки девочки и упорхнула в сугроб.
– Полегче же надо! – отчитала Вихрового Василиса и подняла игрушку из снега. – Не сломалась! Попробуй еще разок, только нежно…
Старик еле заметно задышал на вертушку. Раздалась уже другая мелодия – веселая, плясовая. Вихровой заплясал было на дороге, но тут же опомнился: не поломать бы забавную вещицу!
Васёна отколола от мешка большую булавку, приколола вертушку к правому рукаву. Вихровой нежно дохнул на игрушку. Зазвучал мотив песни «Ох ты, ветер, ветер буйный…» Старик неспешно пошел прочь по дороге в густых сумерках, присмиревшая метель ползла за ним шлейфом поземки.
– Все равно ему скоро эта вещь надоест, – сказала сова, глядя в спину Вихровому. – Ветер, он ветер и есть. Ни к чему не привязывается. Позабавится да бросит.
– Вертушка знает много напевов, – возразила Васёна. – Потом, конечно, бросит, да не сразу. Может, до весны не будет крыши с избенок срывать.
– Может быть, – уступила сова. – Эй, а кто это там скачет, да еще с факелом?
– Не иначе как царевич, бабушка.
– И верно, он… Ох и прост, ох и доверчив! Даже не подумал, что ты его, может, к разбойникам заманиваешь. Сказывали люди: старшие братья твоего царевича иначе и не называют, как Иваном-дураком.
– Сами они дураки! – обиделась Василиса. – Они-то со своим умом весь век за печкой просидят. В беду не попадут, зато и счастья не отыщут.
И выбежала на дорогу, замахала руками:
– Сюда, царевич, сюда! Здесь я!
– Здравствуй, подснежник! – спешиваясь, сказал Иван. – Я из батюшкиных хором с пира тайком удрал, чтоб узнать, где мое счастье прячется!
Василиса склонилась над мешком, достала стрелу:
– Положи ее, царевич, в колчан, да смотри, на тетиву не клади ни на охоте, не в сражении. Береги ее. А как настанет весна-красна, выйди на крыльцо да пусти стрелу куда глаза глядят, а сам следом иди. Куда она упадет, там и счастье свое ищи… А сейчас скачи скорее назад, пока совсем не стемнело. Негоже этой ночью тебе по лесу бродить!..
Когда густой сумрак поглотил вдали огонек факела, сова спросила:
– А чего у тебя, Васёна, мешок вроде не пустой? Ты же все подарки раздала.
Девочка смутилась:
– Так… это… морковь там! Я морковки на веревочках привяжу к нижним веткам елки. Пусть и у зайцев праздник будет!
– Затейница ты… Привязывай скорее да пошли домой. Я печке велела праздничный пирог испечь… Только скажи-ка ты мне вот что. Почему ты велела Ивану дожидаться весны, а не завтра, в радостный день новогодний, с крыльца стрелять?
Возясь озябшими, непослушными пальчиками с веревочкой, Васёна ответила рассеянно:
– Потому что зимой болото подо льдом. И лягушки спят.
– Лягушки-то тут при чем?
Василиса обернулась, гордо задрала носик:
– Ты, бабушка, этой сказки еще не знаешь. Я тебе ее в следующую новогоднюю ночь расскажу!