Николай Калинков стоял посреди комнаты, сжимая в руках медицинскую карту своей дочери. В квартире находились трое сотрудников департамента госбезопасности в тёмно-синей форме. Один из дэгэбистов, парень двадцати четырёх лет с погонами сержанта, держал в руках видеокамеру. Среди вошедших была одна девушка – изящная шатенка со строгим каре, которую один из мужчин назвал Белла.
– А где лекарства? – несмело спросила хозяйка квартиры, бледная женщина со светлыми волосами, наспех сколотыми заколкой.
Белла насмешливо посмотрела на женщину, потом перевела взгляд на хозяина квартиры в зелёном махровом халате, небрежно наброшенном поверх пижамы.
Дэгэбист распахнул дверь и пригласил в квартиру двух молодых девиц. Судя по слегка растёкшемуся макияжу, налакированным, но уже слегка растрёпанным причёскам и ощутимому запаху перегара, зажёванному ментоловой резинкой, напрашивался вывод, что девчонки возвращались домой из ночного клуба, но были перехвачены сотрудниками департамента госбезопасности.
Одна из девиц, молодая розовощёкая брюнетка в распахнутой куртке, обтягивающем топе с глубоким вырезом и едва прикрывающей бёдра мини-юбке, посмотрела на хозяина квартиры.
– Ой, Николай Геннадьевич, здравствуйте. – Её щёки покраснели, и она со всей силы начала оттягивать вниз свою юбку.
– Бубенцова? – вздёрнул брови Калинков.
Он узнал этих девушек. Обе были его студентками со второго курса, у которых он не только вёл занятия, но и был куратором группы. Калинков понимал, что никому, и уж тем более ему, эти девушки звонить не собирались, так как это были далеко не первые пары, которые они безбожно прогуливали. Закадычные подруги, Бубенцова и Прохорова, приехали в Адмиральск из села Заречное, и в городе были больше настроены «отрываться», нежели получать знания. С большей вероятностью их действительно можно было встретить где-нибудь в клубе, чем в университете. И теперь ему оставалось только догадываться, случайно их выбрали в качестве понятых или эта была такая издёвка над ним.
Положив медкарту дочери на стол, Николай Калинков попытался плотнее завязать халат, который то и дело распахивался.
– А мы с подружкой в общагу шли, а тут навстречу они, – девушка в мини-юбке показала на сотрудников департамента госбезопасности. – Спрашивают, где наркотики. Мы говорим: «Какие наркотики?». Фонариком в лицо начали светить, проверять документы, сумки… В общем, за закладчиц нас приняли. Ну и говорят, что раз наркотиков нет, понятыми у нас будете.
– Мы уже собирались звонить, сообщать, что на лекцию опоздаем, – вступила её подруга, блондинка в белом корсете и торчащей в разные стороны юбке из тёмно-красного фатина, – а вы тут.
Она издала сдавленный смешок и опустила глаза. Брюнетка ткнула её локтем и приложила палец к губам.
Старший группы, представившийся капитаном ДГБ Кириллом Егоровым, дал знак сержанту, чтобы тот включил камеру, а сам в этот момент достал из чёрной папки какой-то документ, напечатанный на двух листах бумаги. Сверху в центральной части титульного листа красовался государственный герб Причерномории. Под ним крупным шрифтом большими буквами было напечатано «Департамент государственной безопасности», слово «Ордер» и другие формулировки, разглядеть которые было сложнее из-за более мелкого шрифта. Егоровдождался, пока сотрудник с камерой встанет напротив него и хозяина квартиры, и начал зачитывать документ.
– В рамках дела, возбуждённого по статье 525 Уголовного кодекса Причерномории «Разглашение информации, представляющей государственную тайну», с целью выявления материалов, составляющих государственную тайну: чертежей, пояснительных записок к ним, схем, других документов, содержащих упоминание о материалах, составляющих государственную тайну, в печатном виде и на электронных носителях, – провести обыск в помещении, расположенном по адресу: город Адмиральск, улица Правды, дом 14, квартира 35, в которой проживает гражданка Причерномории Калинкова Вероника Николаевна, 17.08. 2002 года рождения.
У мамы Вероники от услышанного подкосились ноги, и она едва удержала равновесие, хватаясь за письменный стол.
– Извините, – прервал Николай Калинков. Он подхватил жену за руку и усадил на диван.
– Обыск в присутствии понятых проводят сотрудники департамента госбезопасности начальник отдела по борьбе с терроризмом и экстремизмом Егоров Кирилл Александрович, главный специалист отдела компьютерных и информационных технологий Самокуров Валерий Владимирович, специалист отдела по связям с общественностью Артамонова Белла Викторовна, – зачитывал сотрудник ДГБ.
Женщина на диване закашлялась и схватилась за сердце. Николай Калинков взял со стола пустой стакан и бросился на кухню. Ему тут же преградили дорогу двое сотрудников ДГБ.
– Куда? – строго, не меняя выражения лица, вымолвил один из них.
– Господи, да что ж такое? – взволнованно пролепетал отец Ники. – Уже и воды из чайника набрать нельзя?
– В нашем присутствии, – вступил в диалог второй. – От нас – ни на шаг. Во всяком случае, пока идут процессуальные действия.
Вслед за Калинковым на кухню прошёл сержант с камерой, как будто опасаясь, что вместе с водой мужчина подмешает жене какие-то препараты. Под пристальным взглядом дэгэбистов Николай открыл деревянный шкафчик, служивший домашней аптечкой.
Добавив в воду сердечных капель, он поднёс стакан жене. Та дрожащей рукой взялась за край и чуть не выронила, расплескав часть содержимого на свою цветастую ночную сорочку. Придерживая стакан рукой, Калинков помог жене принять лекарство, после чего погладил по плечу и взял её левую руку в свои ладони. Девчонки-понятые растерянно прислонились к стене и испуганно переглядывались.
Шатенка со строгим каре в форме лейтенанта ДГБ стояла возле капитана и с ухмылкой наблюдала за этой сценой.
– Где ваша дочь? – требовательно спросила она.
– Я не знаю, – растерянно ответил отец Вероники.
– Вы только что с ней общались, – настаивала незваная гостья.
В это время сотрудники ДГБ бесцеремонно шарили по квартире. Они осматривали комнаты, заглядывали в шкафы и под диваны – вероятно, рассчитывая на то, что где-то в них прячется Вероника.
– Дома она не появлялась? – задал вопрос капитан Егоров.
– Нет.
– И ничего не брала, не заносила и не оставляла?
– Да нет же! – ещё более раздражённо ответил отец. – Если не появлялась, как она могла что-то забрать или оставить?
Дэгэбист, который сразу же после появления в квартире Калинковых вырвал у Никиного отца телефон, продолжал держать аппарат в своих руках и рылся в его памяти, проверяя сообщения и журнал вызовов. Через пару секунд его лицо исказила гримаса недоумения, и он передал телефон капитану Егорову, что-то ему при этом шепнув.
– Что это? – спросила Егоров, открыв последнюю переписку. – Вы отправляли дочери какие-то документы?
– Нет. С её телефона звонил другой человек.
– Что за человек?
– Я не знаю. Какая-то женщина. Сказала, что Ника в больнице и нужны данные её медкарты.
– В какой больнице?
– Говорю же вам, не знаю, – снова пожал плечами Никин отец. – Говорила, что Нике отказали в госпитализации в первой горбольнице и её повезли в какую-то другую. Частную, что ли.
Никин отец был явно не рад такому общению, хотя внешне выглядел абсолютно спокойно. Егоров задержал на его лице пристальный тяжёлый взгляд, после чего набрал на телефоне отца номер Ники и приложил телефон к уху. Однако вместо гудков раздалось автоматическое «Абонент недоступен». Лицо капитана ДГБ исказила гримаса.
– Как эта женщина вам представилась? – продолжал он.
– Сказала, что она – её лечащий врач.
– Вы с этим врачом знакомы?
– Нет. Первый раз с ней общался. – Николая Калинкова всё больше раздражал этот диалог.
– Тогда откуда вы знаете, что она врач? – Егоров пронизывал взглядом отца Ники. – Вам дали пообщаться с дочерью?
– Нет! Потому что в момент разговора ваш сотрудник вырвал у меня телефон! И что это за больница, кто этот человек и где наша дочь, мы теперь не знаем! – не сдержался Калинков.
Наблюдавшая за этой сценой шатенка в форме лукаво ухмыльнулась, с насмешкой глядя на вышедшего из себя хозяина квартиры.
Егоров взял со стола медицинскую карту Вероники Калинковой и бегло пролистал страницы, сверяя с фотографиями, отправленными по мобильному телефону. В это время двое мужчин уже лазили по Никиному письменному столу, перерывая её личные вещи.
Закончив осмотр медкарты, Егоров снова приступил к расспросу. Теперь он подошёл к дивану, где по-прежнему сидела мать Вероники, и уселся рядом.
– Скажите, как вас зовут? – спросил он у бледной женщины, нервно сжимающей пустой стакан.
– Лидия, – сдавленно ответила та.
– Поймите, Лидия, мы не меньше вашего переживаем за девочку. Её наверняка использовали втёмную. Вот ваш муж говорит, что звонила какая-то женщина, сказала, что врач. А как вы можете быть уверены в том, что она та, за кого себя выдаёт?
– Вдруг это жулики, шарлатаны, мошенники? – бойко ввязалась в разговор шатенка по имени Белла. – Вдруг ваша дочь похищена, и завтра эти люди потребуют с вас выкуп? А вы ещё медкарту вашей дочери им отправляете. Как вы можете быть уверены, что эти данные не будут использованы против неё и против вас?
Глядя на эту цинично-нагловатую шатенку, которая то и дело пыталась выпятить себя на передний план, Егоров поймал себя на мысли, что ему намного проще и комфортнее работать с Настей. Да, она была слишком мягкой и иногда даже жалела подозреваемых. Но благодаря этому именно у неё и получалось пробивать их на откровенные диалоги. Насте удавалось расположить к себе человека таким образом, что он сам начинал ей добровольно всё рассказывать. А вот с её старшей сестрой, Беллой Артамоновой, такого не выходило. Амбициозная сотрудница всё время тянула одеяло на себя, пыталась выглядеть жёсткой, пугающей, словно стремилась быть похожей на героиню западного боевика, и это приводило к эффекту обратному – вместо того, чтобы раскрыться и дать сотрудникам ДГБ интересующую их информацию, опрашиваемые, наоборот, закрывались от них непробиваемой стеной и разговорить их после неосторожных Беллочкиных реплик было уже сложнее.
– Мошенники? – переспросила Лидия. – Так они с нас денег не требовали. Только данные медкарты.
– Вы понимаете, у нас дочь пропала! – Голос Никиного отца, всегда довольно мягкого, в этот момент зазвучал гораздо жёстче. – Сначала мы узнаём, что её избила банда неизвестных. Хотим приехать в больницу, но оказывается, что ей отказали в госпитализации, и её уже там нет. А вы вместо того, чтобы искать тех, кто на неё напал, приходите с обыском к нам, её родителям! Более того, вы даже не дали пообщаться с человеком, который звонил с Никиного телефона и наверняка располагал информацией о ней! Если они – мошенники, то кто тогда вы?! Вас интересуют какие-то идиотские чертежи, а их – её здоровье! И кто бы ни были, эти люди, им я доверяю больше, чем вам. Потому что, в отличие от вас, они хотя бы дали понять, что пытаются что-то сделать для нашей дочери, а не врываются к нам в квартиру, как вы, с обвинениями. И не насмехаются над нашей бедой.
– Господи, да кто насмехается? – скривилась Белла Артамонова.
– Вы! – выпалил Калинков, ткнув в неё пальцем. – И вам даже не хватает такта скрыть свою придурошную улыбочку!
– Тогда пишите заявление, что у вас пропала дочь. Или мы объявляем её в розыск, – демонстративно-обиженно произнесла дэгэбистка, после чего села на стул и открыла свою папку.
– В розыск вы её объявите, если мы не подадим заявление, правильно? – осторожно поинтересовался отец. – А как кого вы будете её разыскивать? Не совсем понимаю вашего «или».
– Как преступницу, – прямо ответила та, роясь в бумагах в своей папке и направив на отца свой строгий взгляд.
– Что значит, как преступницу? – возмутился отец.
Егоров поднял взгляд на шатенку и снова повернул голову в сторону матери Калинковой.
– Мы бы и рады искать её как пропавшую, тем более после нападения на неё неизвестными ей наверняка будет присвоен ещё и статус потерпевшей. Но ваша дочь совершила ряд противозаконных действий.
– Да что вы такое говорите?.. Да она… Она законопослушный человек! Она вообще неспособна… – От волнения и растерянности голос Никиной мамы дрожал.
– Как оказалось, очень даже способна! – громогласно перебила её Белла Артамонова.
Капитан Егоров сделал ей упреждающий знак рукой и начал перечислять родителям Калинковой действия их дочери, которые и привлекли к ней внимание сотрудников ДГБ.
– Она опубликовала на своей странице пост, в котором раскрыла информацию, содержащую государственную тайну.
– Какую ещё тайну?! Она что, работала в каких-то структурах, имела доступ?.. Ничего не понимаю! – замотал головой Николай Калинков.
– Тогда это, по-вашему, что? – Капитан ДГБ достал из папки сложенный вчетверо листок с распечаткой поста Вероники Калинковой и ткнул в него пальцем. – Вы же не будете отрицать, что это – аккаунт вашей дочери?
Отец взял в руки листок и пробежался по тексту. Возмущение Калинкова сменилось удивлением. Будучи преподавателем журналистики в Адмиральском государственном гуманитарном университете, он читал предметы в том числе и на курсе у своей дочери. Проверял её работы, вёл разбор первых Никиных публикаций, напечатанных ею на практике в издании «Баррикады», куда она потом и устроилась работать. Николай прекрасно знал слог и манеру своей дочери. Писала она достаточно эмоционально и немного наивно. Но эта наивность перекрывалась фактажом, который приводила девушка в своих материалах. К тому же она была одной из немногих, кто уделял внимание подробному описанию локаций, действующих лиц и предметов. Яркий пример был на сдаче жилого дома по программе «Доступное жильё». Её коллеги в основном ограничились общими данными и прикреплёнными фотографиями, искренне не понимая, зачем в материале про открытие здания указывать цвет, в который оно покрашено, или описывать находящиеся рядом клумбы. Но, тем не менее, именно Никин материал оказался самым читаемым и цитируемым. Его перепечатали даже столичные издания.
В тексте, распечатку которого он держал в руках, большое внимание было уделено описанию некоего прибора, лазера, использующего в своей основе принцип «квантовой ловушки». Шло такое же детальное описание процесса «рождения» сверхмощного луча, создаваемого потоком квантов, проходящих через «квантовую ловушку». Из текстового описания этой ловушки Калинков понял, что речь идёт о какой-то особой форме зеркальной поверхности, используемой в приборе. В тексте он встретил словосочетание «спиральное зеркало», однако речь шла не о моноспирали, а описывалась совсем другая конструкция, по внешнему виду напоминающая спирали ДНК. Однако, несмотря на всю образность и детализацию, текст был явно не Никиного авторства. Слишком чётко, слишком выверено и полностью безэмоционально.
– Да это вообще не её стиль! – замотал головой Николай Калинков. – Она так не пишет и никогда не писала! Абсолютно не её манера!
– И тем не менее, это появилось у неё на странице. А потом было перепечатано сайтом «Баррикады», на котором она работает. И массой других изданий, в том числе иностранных, – последнюю фразу Егоров буквально цедил сквозь зубы.
Отец в недоумении почесал затылок.
– Я не знаю… Но это не соответствует не только стилю, но и уровню её образования. Здесь явно писал технарь. Текст нашпигован терминами и техническими характеристиками. Ника и слов таких не знает.
– Ну да, ну да, – произнёс Егоров, ещё раз глянув на листок с текстом. – Хотите сказать, что кто-то получил доступ к аккаунту вашей дочери и написал от её имени?
– Ещё скажите, взломал, – издевательски ухмыльнулась Белла Артамонова. – Обычно так все и говорят.
Егоров ещё раз направил на Артамонову свой взгляд. Отцу Вероники он показался особенно сердитым, угрюмым. Складывалось впечатление, что он не очень доволен участием этой девушки в следственных действиях. Словно она ему только мешала и он хотел заткнуть ей рот.
– У вас есть версии, кому ваша дочь могла давать свой телефон и кто мог иметь доступ к её аккаунту? – сосредоточенно спросил Егоров.
– Я не знаю, – почесал затылок Никин отец. – Она работает с разными с людьми, и в редакции, и в мэрии… Она много где бывает, со многими общается.
– Кстати, про мэрию. Как вы думаете, Стешкин Иван Митрофанович мог ей помочь с написанием этого текста? – с ехидной полуулыбкой спросил капитан ДГБ.
– Стешкин? – изумился Калинков. – Так он ведь госслужащий. Он-то тут при чём?
– Ну, как при чём? Вы же сами пришли к выводу, что текст писал технарь. А Стешкин до прихода в мэрию работал в КБ «Ингульское» и имел отношение ко многим разработкам. В том числе и к той, о которой идёт речь в данном посте, – информировал Егоров, наблюдая за реакцией отца Ники.
– Так а моя дочь здесь при чём? – недоумевал Калинков.
– А ваша дочь вынесла из университета прибор, который является важнейшей научной разработкой. Где этот прибор, в каком он состоянии и в чьих руках сейчас, неизвестно. Есть сведения, что она это сделала по заданию Стешкина.
– Что за бред? Какое ещё «задание Стешкина»? – нахмурил брови отец Ники.
– Зачем в рабочее время она пошла в университет? – продолжал сыпать вопросами сотрудник спецслужбы. – Насколько нам известно, её непосредственный начальник, Александр Васильевич Громов, ей такого задания не давал. А покинув университет, она направилась зачем-то снова в мэрию, причём конкретно в кабинет к Стешкину. Это тоже происходило в её рабочее время, но без согласования с её главным редактором. Вы допускаете, что отношения вашей дочери со Стешкиным могли выходить за рамки рабочих?
– Почему вы спрашиваете об этом у меня? – недоумевал отец Калинковой. – Она взрослый человек и вправе сама формировать для себя свой круг общения и проводить время с теми, кто ей интересен.
– Ваша дочь, Вероника Калинкова, неоднократно приходила в мэрию во время обеденного перерыва и после окончания рабочего дня. А 16 сентября она вошла в здание мэрии около шести часов вечера, направилась в кабинет Стешкина и покинула его только утром, перед началом рабочего дня. Это подтверждают сотрудники охраны, дежурившие в те сутки. Это у них такое общение по интересам?
Калинков от возмущения аж начал задыхаться. Мысль о том, что его двадцатилетняя дочь, которая толком и с парнями-то не встречалась, остаётся ночевать у шестидесятилетнего мужчины, ещё и занимающего столь высокий пост, приводила его в состояние шока. На неё это совсем не было похоже. С другой стороны, он понимал, что если Ника уже вступила в эти отношения, то запрещать ей что-либо будет чистейшей глупостью. Если у неё с этим человеком всё серьёзно – она просто переедет жить к нему, и он в состоянии будет её обеспечить. Если же нет, то и проблемы делать не стоит.
Калинков помнил, как в него самого неоднократно влюблялись молодые студентки, и некоторые были готовы даже предложить себя отнюдь не ради оценок. Однако такая «любовь» достаточно быстро проходила, и уже спустя пару месяцев эти же девчата уже встречались с парнями своего возраста. Мог ли Стешкин воспользоваться наивностью и неопытностью его дочери, Калинков не знал. В любом случае, это следовало обсуждатьотдельно с ней и с ним, но уж никак не с капитаном ДГБ и его подчинёнными.
Да и стоит ли сразу приписывать этим отношениям сексуальный или любовный подтекст? Мало ли, с какой целью она могла остаться на ночь в мэрии. Калинков прекрасно помнил, как и сам оставался на ночь с нерадивыми студентками, которые за день до сдачи дипломной или курсовой вспоминали, что им её нужно сделать. Яркий пример – Бубенцова и Прохорова, которые стоят сейчас перед ним в своих «вечерних» нарядах, вместо того, чтобы идти на пары или отсыпаться у себя в общежитии. По логике, которой руководствовался капитан ДГБ, Калинков неоднократно вступал с ними в отношения, так как вместе проводил с ними ночь на кафедре.
В то же время Калинков понимал, что ничего не сможет противопоставить капитану ДГБ в его догадках, потому что в последнее время он мало общался с дочерью. Приходил уставший после работы и, наспех перекусив, шёл к себе в спальню и либо плюхался на диван с пультом от телевизора, либо садился составлять конспекты новых лекций. Когда возвращалась Ника, он чаще всего уже спал, а его жена сидела в зале у другого телевизора и не отрывала глаз от экрана, где шёл очередной сериал. Поэтому девочка располагалась на кухне, где её ждал разогретый ужин и заваренный чай. Вечера она проводила в одиночестве, сидя с ноутбуком за большим кухонным столом. С кем она общалась в этот момент и о чём, он не знал. И он допускал, что в какие-то дни она действительно могла не приходить домой, и он об этом мог даже не знать.
– Да что вы такое говорите?! – с возмущением отреагировала на слова дэгэбиста мать Калинковой, начав приподниматься с дивана.
– Я озвучиваю факты! Я же не говорю, что она с ним спала! – попытался осадить её Егоров.
– Но вы на это намекаете! – пошла в наступление женщина. – Причём безосновательно и бестактно! А мне, между прочим, в тот вечер звонил её начальник и сказал, что Ника вместе со своим товарищем Артуром Дорогиным идут к Стешкину работать над каким-то интервьюи просил не беспокоиться, если они задержатся там допоздна.
— С Дорогиным, говорите? – хмыкнул Егоров. – А вас не настораживает, что он их отправил брать интервью на ночь глядя, когда в мэрии кроме охраны и самого Стешкина никого уже не было? Над каким таким интервью всю ночь они там работали?
И, приблизившись с Лидии Калинковой, начал говорить уже более тихо:
– К вашему сведению, именно Артуру Дорогину Ника и передала прибор, который похитила из университета. А до этого они оба незаконно проникли на кафедру. И то, что это могло происходить по заданию Стешкина, ваши слова только подтверждают! – зловеще говорил Егоров, и в этот момент был крайне доволен собой.
– В общем, у вас есть два варианта, – раздался над ухом Никиной матери голос шатенки с каре. – Либо вы пишете заявление, что у вас пропала дочь, и тогда, если мы её находим, она добровольно возвращает прибор. В таком случае, если она идёт на сотрудничество со следствием, у неё появляется возможность избежать уголовной ответственности как соучастницы данного преступления. Либо мы подаём её в розыск как подозреваемую в совершении преступления, но тогда выйти сухой из воды ей не удастся.
Дэгэбистка достала из папки листок и ручку – и уже через минуту заплаканная мама Вероники сидела за столом и писала то, что ей диктовала Белла Артамонова.
– Обязательно напишите, – дэгэбистка посмотрела на часы, – что в 07:25 вам звонила с телефона дочери неизвестная особа, представилась её врачом и потребовала переслать еймедицинские документы вашей дочери, но при этом каких-либо данных, которые могли бы еёидентифицировать, не назвала. И укажите, что последний раз её видели с Иваном Митрофановичем Стешкиным.
– Это ещё зачем? – вновь возмутился отец.
Мать тоже остановилась и посмотрела на девушку со строгим каре.
– Я такого писать не буду, – добавила она с недоумением.
Егоров вздохнул, бросив тяжёлый взгляд то на отца, то на мать Калинковой, и снова полез в свою папку, доставая ещё какие-то распечатки. На одной из них была Калинкова, идущая по коридору какого-то здания. Судя по углу, с которого была сделана фотография, это был стоп-кадр записи камеры видеонаблюдения.
– Это ваша дочь? – переспросил дэгэбист.
– Да, – удивлённо ответил отец, не понимая, к чему тот клонит.
Затем он показал родителям другую распечатку, при виде которой мать ахнула и приложила ладони ко рту. Калинкова стоит полураздетая в каком-то помещении, рядом женщина в форме охранника. В углу была дата и время. По всей видимости, это был кадр с камеры видеонаблюдения.
– О Боже! Какой кошмар! – запричитала мать Калинковой, закрыв рот руками.
– Это когда такое было? – ужаснулся отец.
– За несколько часов до того, как вашу дочь избили. Это пункт охраны Адмиральской мэрии, там вашу дочь досматривали. Как видите, раздели практически догола. А вот этот человек, – дэгэбист указал на фотографию Стешкина, – стоял рядом. Её досматривали по его указанию. Перед тем, как на неё напали, она проинформировала этого человека о своём местонахождении. Это подтвердил осмотр сообщений в её телефоне, который был произведён полицейскими в месте, где на неё было совершено нападение. Поэтому вы должны написать, что последнее, что вам о ней известно – это то, что она встречалась с Иваном Митрофановичем Стешкиным, и что в ходе их последней встречи в Адмиральской мэрии он пытался у неё что-то найти.
– Но откуда мне это должно быть известно? – спросила вдруг мать.
– Вам только что показали распечатку с камер в мэрии.
– Да, но из этих распечаток я не вижу, что досмотр проводился по указанию именно этого человека, – поддержал позицию жены отец. – Он просто стоит, смотрит на вещи…
– Вероятно, пытается найти среди них прибор, который она похитила по его заданию, а потом почему-то передумала отдавать и спрятала в своём рюкзаке, который предусмотрительно отдала своему коллеге Артуру Дорогину.
Отец пристально разглядывал снимки. Отбросив эмоции, он обратил внимание, что Нику досматривала сотрудница охраны мэрии, а Стешкин просто при этом присутствовал. Досмотр проходил в специально отведённом помещении, на снимке было видно, что на столе разложены какие-то вещи, и, судя по повороту голову Стешкина, именно они являются объектом его внимания. Кроме того, такие досмотры нередко проводились в аэропортах, если присутствовал риск, что человек может носить с собой запрещённый предмет. Процедура как процедура, неприятная, конечно, может быть даже унизительная, но не противоречащая ни действующему законодательству, ни нормам.
– А откуда нам знать, что эти снимки не поддельные? Я их первый раз вижу, нам об этом Ника ничего не говорила. Откуда я знаю, что это было именно в тот день и именно при встрече со Стешкиным? Как и то, о чём он ей рассказывал накануне.
– Я вам это говорю.
– А я вам говорю, что я об этом знаю только с ваших слов, – настаивал отец Вероники. – И вас я первый раз вижу. Почему я должен вам верить? Вы ни свет ни заря ворвались к нам в квартиру, солгав, что принесли лекарства для Ники, сразу же выхватили у меня из рук мой личный телефон, читали мои переписки… Я очень сомневаюсь в законности ваших действий. И то, что Нику обыскивал Стешкин, и что она ему что-то писала, мы знаем только с ваших слов. Заявление жена сейчас подпишет. Но того, что вы говорите, в нём не будет.
В разговор вмешалась Белла, явно разнервничавшись.
– Вы что, его выгораживаете? Думаете, он такой хороший? Если бы он хорошо относился к вашей дочери и желал ей добра, – дэгэбистка вновь ткнула пальцем на фотографию с раздетой Калинковой, – этого бы не было.
– Ещё раз повторяю: она нам об этом ничего не говорила, – парировал отец Калинковой. – Мы можем написать заявление только о том, что у нас пропала дочь. И только то, что мы наверняка знаем, иначе любая недостоверная информация будет приравниваться к даче ложных показаний. И вы, как сотрудник органов, не хуже меня знаете, что это такое и к чему это может привести.
В этот момент все дёрнулись от звука дверного звонка. Присутствующие в квартире напряглись и насторожились.
– Вы кого-то ждёте? – Дэгэбистка повернула лицо в сторону отца Калинковой. Раздавшийся звонок её почему-то очень напугал.
– Нет, – ответил тот в растерянности. – И это не Ника. Она обычно так не звонит.
– Я открою, – сказала мать журналистки.
Двое дэгэбистов направились вслед за ней, но спрятались за ближними углами. Один из них достал пистолет.
Такси привезло в «Шереметьево» выезжающих в длительную зарубежную командировку чету Кесслеровых за час до начала регистрации. Борис суетливо пересчитал два нетяжелых чемодана и… потащил «кариатиду» на досмотр и упаковку. Советская бюрократия была не бюрократистей всех бюрократий мира, но борьба с ней все-таки отнимала немало сил. Пробегав даже чуть больше положенного времени, он тем не менее все успел и, вернувшись к жене, сунул в сумку квитанцию о «не представляющем ценности куске отшлифованного старого дерева». Сам «кусок дерева» уже был замотан как надо, пришлепнут печатью и выглядел весьма убедительно. Потом, схватив чемоданы, супруг воодушевленно повёл Ксению вперёд, в неизвестность.
«У обоих дипломатические паспорта, — лишь отметил про себя пограничник, пропуская пару. — В Лондон летят. Вот же гады блатные. Вдвоем чеки (1) штамповать будут…»
Супруги Кесслеровы, на свое счастье, о мыслях погранца не подозревали – их занимало другое.
В восемь утра в душном прокуренном зале работало только кафе с гордым названием «Березка». За волнениями и хлопотами Борис и Ксения не успели позавтракать, а ужин казался далеким, как египетские пирамиды. Есть хотелось, и пара, не сговариваясь, отправилась не в вожделенный всеми советскими гражданами магазин с одноименным названием, а за завтраком.
Там, не радуясь встающему солнцу, продавщица в белом накрахмаленном кокошнике и в синем халате, слегка пострадавшем за ночную смену, одаривала желающих подкрепиться волчьей улыбкой. Улыбка дополнялась сиянием двух золотых коронок на передних зубах и оттого производила двойственное впечатление.
Кесслеровы молча заняли очередь.
Выбор не поражал разнообразием. Будущим пассажирам предлагались бутерброды с сыром, варенные вкрутую яйца, салат «Здоровье», нарезанный, скорее всего, ещё в прошлую смену, а потому не пользующийся популярностью. Ажиотажным спросом в это послепраздничное утро пользовались сосиски с ложкой зелёного горошка. Сосиски варились в большой кастрюле за перегородкой, а в открытую дверь можно было рассмотреть полный процесс закладки колбасного изделия в чан.
Длинная цепочка сосисок висела на шее у поварихи. Женщина ловко перекусывала целлофан желтоватыми прокуренными зубами (!) и, подцепив ногтем обертку, кидала уже очищенные розовые палочки в кипящую (на постоянной основе) воду. Освобожденные таким образом сосиски ловко плюхались в чан, даже не производя брызг. А повариха, мрачно помешав это варево здоровенной ложкой, тем временем наматывала на шею новую гирлянду…
Ксения заказала две порции и чай.
Когда они сели за столик, жена хихикнула:
— Ловко они… разделывают.
— Угу, — согласился муж. — Зато нас не победить!
— Кого это — нас? — бдительно уставилась на него жена.
— Нас, советских людей, — не обратив внимания на политически выверенный вопрос, пояснил муж.
— И почему?
— А потому что нигде в старой, прогнившей насквозь Европе или в гангстерской Америке не станут смотреть на такие действия поваров и, тем более, восхищаться ими. Русские непобедимы!
Ксения кивнула, соглашаясь, и добавила:
— Голь на выдумки хитра. У неё, наверное, ножниц не было, а ножом неудобно…
Борис пожал плечами. Может быть. А может, поварихе так было удобнее или привычнее без ножниц и ножа… По сути — какая разница? Все равно сосиски падали в кипяток!
…Через пять часов ТУ-154 «Аэрофлота» совершил мягкую посадку в аэропорту «Хитроу».
***
10 мая 1978 года в Кремле Леонид Ильич, вручая Фаине Георгиевне Раневской орден Ленина, воскликнул:
— Наконец-то наша Муля пришла! Смотри, не нервируй меня!
Все засмеялись, а обиженная Раневская, гордо подняв голову, строго осадила Генерального секретаря:
— Ко мне так только хулиганы могут обратиться и дети.
Товарищ Брежнев смутился и ответил:
— Я просто очень вас люблю. Извините меня, пожалуйста.
***
«Грехи наши тяжкие», — бубнил себе под нос расчувствовавшийся Василий Иванович. Слова маленькой «Бабушки Яги» (то есть строгого партийного работника Елены Дмитриевны) врезались в мозг. Тем не менее, опустив пятую точку в кресло генеральской «Волги», он моментально уснул.
И сон к нему пришел странный…
…«Ближе у вечеру перед одиноким путником появилось плато. На плоскогорье кое-где торчали буро-зелёные пучки травы и, даже какие-то жалкие, но вполне живые кустики. Возвышенность была не слишком высокой. Корявой, песчано-галечной пустыне банально не хватало времени закидать её раскалёнными волнами белого песка. Впереди была жизнь, но подступающая пустыня знала, что рано или поздно скала рухнет, и желтые пески поползут вперёд, сминая все своей алчущей массой. Путник устал и был мрачен. Глаза из-под нахмуренных бровей сверкали, не обещая встречным ничего хорошего.
— Всегда был уверен, что для того, чтобы преодолеть искушение, надо ему поддаться, правильно я говорю, Мрак? — ни с того ни с сего обратился к коню всадник.
Тот вопрос проигнорировал.
— Так учат древние. Проверено много раз! — строго добавил путник.
Конь вздрогнул и встал.
— Вот, и ты не уверен, — легко спрыгнув с коня, кивнул головой путник.
Затем деловито достал кожаный мешок с водой и сунул его под морду скакуну, но не успокоился, а, наоборот, продолжил философствовать.
— Гнусные все эти учения, растленные. Но стадо, именуемое народом, воители, прозываемые благородными, святоши — чистые от природы — все на стену лезут, если решают с этими искушениями бороться. Вывод: не боремся. Пробуем. Так что ли, Мрак? Хва хлебать-то! Мне оставь умыться!
Конь фыркнул: знал, что пока хозяин увлечен разговором, тот, кто поумнее (подсказка: тот, кто с хвостом и копытами), под шумок всегда может отхлебнуть лишний глоточек.
— Но с другой стороны, чем хуже сисяяяяястая баба? По мне, так гораздо симпатичнее. И в зад… че там искать-то? Мрак, согласен, нет?
— А сейчас за поворотом Содом. Зачем я приехал? Сколько времени теряю?
Он вздохнул, отобрал пустую торбу у коня, потряс и, убедившись в абсолютной сухости сосуда, бросил на приятеля очередной недружественный взгляд.
Быстро стемнело. Южное сине-чёрное небо вмиг покрылось россыпью мерцающих огней. Одна недавно появившаяся звезда особенно выделялась на небосводе. Крупная кроваво — красная точка, по величине больше грецкого ореха, повисла над путешественниками.
— Три дня нам, чтобы память осталась… — зло сказал коню путник. — А потом удирать, а то пятки подгорят…»
***
В большом кабинете горела только зеленая настольная лампа. Юрий Владимирович не любил много света. В сумерках хорошо думалось, а тени, которые сейчас лежали ровным геометрическим узором на полу, успокаивали.
Полчаса назад ему очень аккуратно сообщили о, наконец, выполненной просьбе. Личной. Секретной.
В далеких Бендерах на могилу, отмеченную только деревянной табличкой, легла белая плита: «Владимиру, от родителей». Ни фамилии. Ни даты смерти.
Юрий Владимирович знал, как тяжело умирал дважды судимый сын-карманник. Его тайна. Его страх. Его раздражение. И никакого горя.
Гадость. Неудачник, в 35 лет отправившийся туда, куда положено. От цирроза печени. Навсегда.
Прожужжал зуммер. Товарищ Антропов вздохнул, быстро забыв о мелких домашних неурядицах. Надо было принять серьезное решение.
Дверь открылась.
— Проходите, товарищ Леонов. Справка готова?
— Готов большой отчёт, Юрий Владимирович. Информации много. А вот кардинальных выводов мы сделать без вас не смогли…
— Докладывайте. Иногда вместе легче думать…
Леонов откашлялся, разложил бумаги перед собой, неторопливо надел очки и начал:
— В начале весны старинный Даниловский московский монастырь, вместе с прилегающими территориями, был выделен Московскому Патриархату. Патриарх Пимен, несмотря на неоконченные ремонтно-восстановительные работы, сразу после майских праздников отпраздновал шестидесятилетие восстановления патриаршества в СССР. Присутствовал епископат, представители всех монастырей и даже игуменьи из официально непризнанных, женских — Виленского и Грозненского.
По заранее оговорённой схеме, дабы никак и никогда не слиться с католическим миром, было провозглашено: сохранение старого календарного юлианского стиля; православие по всем пунктам, установленным ещё при Патриархе Никоне; церковнославянский язык в молитвах; пакт о неприятии установок, которые не устроят Православную Церковь на восьмом Вселенском Соборе, если таковой когда-нибудь случиться.
В центре католичества в это время исчез бывший премьер-министр, а Папа Павел VI, в 1976 году резко отвергавший обвинения в своих гомосексуальных отношениях, фактически признал их после мартовского похищения Альдо Моро «красными бригадами» (2) и в течение 55 дней молился, надеясь увидеть его живым…
Пимен же, в благодарность за резиденцию, открытую почти в самом центре Москвы, согласился послать в качестве представителя от РПЦ в Ватикан митрополита Никодима, еще в 1947 году, со студенческой скамьи, призванного на службу. Чуть позднее обговорили и помощь Ротову — заместителя, архимандрита Льва, завербованного 28 марта 1971 года самим отцом Никодимом.
Делегация от РПЦ прибыла в Рим 29 июля. Размещенная во флигеле рядом с Посольством СССР, и проинструктированная Никитой Семёновичем Рыжовым (3), делегация заявила о себе в Ватикане.
Юрий Владимирович поморщился: он не любил мужеложцев, в каком бы обличии они не находились, хоть бы и Пап. Нажав на кнопку селектора, Антропов попросил принести им с генералом чаю.
Увидев воду, Николай Сергеевич позволил себе мысленно улыбнуться и, положив три полные чайные ложки сахара в стакан, интенсивно размешал содержимое. Не терпевший спешки председатель КГБ поморщился.
— Попейте спокойно. Вот печенье. Люблю я наше «Земляничное», уж всяко лучше нового «Юбилейного» (4). Наше. Старое. Военное.
Леонов, уважавший новинку, вздрогнул, мысленно не соглашаясь с начальством. Откусил, медленно прожевал и, запив, продолжил:
— Священнослужители опоздали к встрече. 6 августа Папа изволил скончаться от обширного инфаркта.
Потом, выдерживая время, помолчал с минуту и, взяв второе кондитерское изделие, тихо сообщил в пространство. — Странная смерть.
— Но, — вновь увеличил децибелы генерал, — вместо запланированного ЦРУ Кароля Войтылы замурованные в Сикстинской Капелле святые отцы избрали венецианского 66 -летнего кардинала Альбино Лучани, прозванного «улыбающимся понтификом» — Иоанна Павла I.
Пока генерал развлекал себя жеванием, Антропов взял со стола автобиографическую справку, пробежал по ней взглядом и задумался…
«Никодим Ротов, (в миру Борис Георгиевич), 48 лет, патриарший экзарх, проверенный временем чекист, создавший фактическую сеть среди священнослужителей, позволяющую отслеживать любые попытки инакомыслия, не допуская грубых народных возмущений. Родился в деревне. Отец инженер. Мать из семьи священника. Окончил школу. Поступил в университет. Завербован. Заочно закончил семинарию. Возведён в сан епископа. Стал председателем отдела внешних сношений. Шёл по жизни уверенно. Играючи. После подписи, осуждающей деятельность Солженицына, его осудил епископат. Срочно был отправлен на лечение в госпиталь КГБ. Поставили инфаркт. В РПЦ простили… В 1974 году он уже президент Всемирного совета церквей. И вот триумф — 5 сентября он на аудиенции у Папы. Пьют кофе. Никодим представляет архимандрита Льва. Папа встаёт, подаёт Никодиму руку для поцелуя. В этот момент их фигуры окутывает густое облако. Снимков много. Шесть. Все нечеткие. Фигуры словно скрыты в неком полупрозрачном коконе. Там, за туманной завесой, Ротов целует пальцы с перстнем рыбака. Разгибается… и падает замертво,пытаясь показать на потолок… Что он видел? Что видел Папа, сказавший: «Jean Villaud ci ha confuso. San Pietro decise di unire Giuda e me il peccatore…» («Жан Вийо смутил нас. Святой Пётр решил соединить Иуду и меня грешного…») Чем смутил Папу могущественный статс — секретарь?
В переводе митрополита Льва слова звучали не как «смутил», а как «перепутал».
Яда при вскрытии не обнаружили. Абсолютно здоровое сердце просто остановилось. Причина смерти — «острая сердечная недостаточность». Труп вскрывали трижды. В Риме. В Москве. И потом ещё раз, уже по личному распоряжению Антропова. Ничего. Умер и все. Похоронен в Ленинграде, на Никольском кладбище. Иуда? А почему нет? Но 28 сентября по той же причине умирает и улыбчивый Папа.
— Все три смерти отъединяет только Жан Вийо, — отвлёкся Юрий Владимирович,услышав заключение генерала.
— Кто он? — тихо спросил председатель КГБ.
Генерал открыл было папку показать следующий документ, но Антропов встал из-за стола и подошел к окну. В московских окнах разливалось осеннее синее вечернее беспокойство. Народ спешил домой, торопясь укрыться от ветра в метро. Уверенно шурша колесами, желтые волги «такси» и чёрные «обкомовские» стройными рядами огибали строгий памятник одетого в шинель Дзержинского. В стране было спокойно.
— А как поживает Ян? — спросил он генерала.
Николай Сергеевич занервничал и почему-то начал сразу извиняться.
Начальство удивленно отвернулось от окна.
— Я что-то не так спросил? Группа особого отдела у нас в Лондоне, совсем не торопливо занимается проблемами Юго-Восточной и Центральной Азии. Вот пусть займутся ещё и этим самым Вийо и новым Папой… И попа их бесноватого к ним.
***
Союз Советских Социалистических Республик — огромный странный удивительный мир. Тогда в восьмидесятые все отдыхали приблизительно одинаково. Мерилом богатства служил ковёр на стене и хрустальная люстра из Чехословакии. Вот и ЦК Партии тоже отдыхало как все. За шашлычками и с водочкой. Они не хвастались друг другу у кого моложе жена, или длиннее яхта. Они просто жили…
В «Завидово» любили масштабно охотиться и вкусно есть. Под вечерние разговоры пили так полюбившуюся Леониду Ильичу после отпуска в Беловежской пуще «Зубровку» и, смеясь, слушали новые анекдоты от Подгорного, а чаще от Косыгина.
— Охота, подумаешь охота, нашли тоже сложное дело — наливай и пей! — улыбался, лично разливая настойку, Алексей Николаевич.
— Недавно заседали в бане Кутахов, Ефимов и Корнуков , — на полном серьезе рассказывал Николай Викторович. — И попарившись, решили: авиацию однозначно наградить; ракетные войска… поощрить; радиотехнические — не наказывать!
— На что ты намекаешь? — интересовался Леонид Ильич.
— Я? Да Боже упаси! Я же старый коммунист, — парировал Подгорный.
До войны с Афганистаном и знаменитых устиновских «Не рассусоливать, выполнять» осталось ещё целых полтора года…
—————————
1. Чеки «ВТБ» — параллельная валюта в СССР, выплачиваемая вместо долларов в основном строителям, морякам и вспомогательным службам посольств. На внутреннем советском рынке ее меняли на рубли в разное время курсу 1:2 — 1:8.
2. 16 марта 1978 года при очень странных обстоятельствах был похищен Альдо Моро. Вину за похищение взяла на себя террористическая группировка «Красные бригады», активно проявлявшая себя на Аппенинском полуострове до начала 1990-х годов. Ее требования включали в себя выход из НАТО Италии. До сих пор непонятны источники ее финансирования.
3. Чрезвычайный и Полномочный Посол СССР в Республике Италия (1966 — 1980 гг)
4. На самом деле печенье «Юбилейное», появившееся в СССР в 1967 году и сразу завоевавшее популярность, впервые было представлено публике в 1913 году — к трёхсотлетию Дома Романовых. Советские технологи скопировали старый рецепт.
За окнами военного госпиталя начинало сереть. Уже можно было вычленить взглядом чеканные контуры монолитных зданий, переплетённые силуэтами деревьев, словно декоративным кружевом. Вдали отсвечивала металлическим блеском река, растворяя в дрожащей воде остатки ночи.
Настя Артамонова сидела на койке, воспалёнными глазами глядя в окно, озябшими ладонями она обнимала кружку с дымящимся розовым чаем. В белой медицинской сорочке, с распущенными золотистыми волосами, струящимися по плечам и спине, в этот момент она казалась такой хрупкой и беззащитной, что совсем не походила на сотрудницу департамента госбезопасности, которая вчера так цинично и хладнокровно обыскивала журналистку Калинкову, заглядывая ей чуть ли не под нижнее бельё. Сейчас в Насте не было ни того пафоса, ни лоска, ни гонора. Из двадцатипятилетней девушки она превратилась в зажатого, подавленного подростка, не понимающего, где он находится, и видящего вокруг источники агрессии.
Перед ней на кровати лежал развёрнутый альбом. С открытого листа смотрел карандашный портрет человека в балахоне, нижнюю часть лица закрывала медицинская маска. Злобный взгляд с прищуром словно впивался в зрителя, а несколько торчащих из-под капюшона прядей волос придавали ему сходство с героями фильмов ужасов. И даже медицинская маска на этом лице смотрелась как-то зловеще.
Открылась дверь – и в палату вошла стройная шатенка с идеально уложенным каре. Форма сотрудницы ДГБ с погонами лейтенанта сидела как влитая на её точёной фигуре,словно была сшита на заказ. Шатенка дошла койки, уселась на стоящий рядом стул и положила черный кожаный портфель на тумбочку, дожидаясь ответной реакции.
Настя продолжала созерцать пейзаж за окном, словно в прострации.
– И долго ты будешь сидеть на приколе? – раздался низкий, нетипичный для девушки голос вошедшей.
Настя вздрогнула, выйдя из оцепенения, и обернулась.
– А?.. Прости, Белла. Ты так тихо вошла, что я даже не заметила.
– А что ты вообще замечаешь? – пренебрежительно бросила Белла.
– Рассвет красивый… – отрешённо протянула Настя, глядя в окно.
Шатенка закатила глаза и буркнула что-то грубое себе под нос. Она готова была схватить Настю за грудки и привести в чувство, однако в портфеле настойчиво зазвенел мобильный.Потянувшись за портфелем, она случайно смахнула лежащий на тумбочке пенал. Находящиеся в нём кисточки, графитные карандаши, резинки и точилки рассыпались по полу. Но визитёршу, похоже, это вообще не смутило.
– Да, Павел Лаврентьевич. Я в госпитале у Насти, – начала шатенка, поднеся телефон к губам. Её голос приобрёл приторную сладость и учтивость.
– Как она, Беллочка? – поинтересовался собеседник на том конце.
Бросив преисполненный брезгливости и надменного снисхождения взгляд на девушку в белой сорочке, ползающую на карачках и собирающую по полу свои художественные принадлежности, Белла произнесла:
– Если честно, не очень. Её лечащий врач говорит про рецидив на фоне пережитого стресса и как следствие – панические атаки. В остальное я даже вникать не стала, мне сейчас совсем не до этого, – шатенка тут же заговорила милым вкрадчивым голоском. – Думаю, что она не сможет в ближайшее время приступить к своим обязанностям.
– Печально, – вздохнул говоривший на том конце. – А что у вас по диверсанту?
.
Девушка в форме замялась и, прикрыв рукой микрофон, толкнула Настю, сидящую на корточках на полу и раскладывающую кисти и карандаши в пенал обратно по отсекам.
– По диверсанту что-то есть?
– Я тут это… нарисовала его лицо, – сдавленно ответила Настя. Она дотянулась до лежащего на кровати альбома и протянула его Белле.
Шатенка хмыкнула. С листа на неё смотрел человек в капюшоне, видны были только глаза, переносица и верхняя часть носа, остальную часть лица закрывала медицинская маска.
– И это всё, что ты смогла запомнить? – в её голосе читались нотки упрёка.
– Бел, но я правда его лица не видела.
– Не видела или не разглядела? – снова упрекнула Настю посетительница.
– Так он в маске был. А потом всё лицо мазутом измазал, – оправдывалась Настя.
Шатенка стиснула зубы и злобно промычала.
Собеседник на том конце демонстративно закашлял, напоминая о своём присутствии.
– Павел Лаврентьевич, простите, ради Бога, уважаемый, — взволнованно сладким голоском произнесла Белла. – Настюша сейчас не в том состоянии. Сами понимаете – стресс после пережитого. Так что нападавшего придётся искать без каких-либо чётких примет.
Сфотографировав портрет диверсанта на мобильный, Белла отправила изображение в рабочий чат, а потом демонстративно включила на громкую связь, чтобы Настя всё слышала.
– Мда… Не густо… – разочарованно протянул голос на том конце провода. – Я, конечно, распоряжусь распечатать фоторобот и бросить в сводки. Но толку от такого портрета как с козла молока.
– Теряешь квалификацию, сестрёнка, – бросила Белла в адрес Насти, на этот раз даже не думая прикрывать микрофон ради приличия.
Услышав это, Настя, по-прежнему сидящая на полу, обхватила свои хрупкие плечи руками и протяжно завыла.
– Что случилось? – голос в телефоне был явно обеспокоен.
– Уймись, полоумная. Перед шефом неудобно, – Белла зло зашипела на Настю, и снова приблизив аппарат к губам, произнесла: – Павел Лаврентьевич, на неё очень негативно повлияла вся эта история и ей нужно время, чтобы восстановиться. А откладывать оперативные действия ради одного человека – себе дороже выйдет.
– Вот и помогите, Беллочка, на правах старшей сестры. Я распоряжусь, чтобы дело передали вам. А за нами не заржавеет. Вам – премию, Настюше – путёвку в наш санаторий, деду – поклон и что-нибудь из солнечной Армении. Он ведь по-прежнему уважает хороший коньяк?
– Само собой, Павел Лаврентьевич, – промурлыкала Белла, расплываясь в улыбке.
Закончив телефонный разговор, она перевела взгляд на дрожащую и рыдающую Настю, и в её взгляде одновременно читались жалость и презрение.
– Могла бы и сдержаться. Чтоб хотя бы перед Дыней семью не позорить, – с издевательской полуухмылкой говорила Белла.
Однако та никак не прореагировала на реплику и продолжала глотать собственные слёзы.
– Всё слышала? Дыня дал распоряжение оформить тебе больничный, а дело о приборе из АКУ передать мне, – деловито сообщила Белла, засовывая смартфон обратно в портфель. – Поэтому допрос профессора Графенко и его внука, а также обыск в квартире у Калинковой, будет проходить под моим руководством.
– А как же я?.. Это же была моя спецоперация… – губы Насти задрожали.
– А ты, Настенька, поедешь в санаторий. Так что отдыхай и наслаждайся рассветами.
Небрежно бросив альбом с фотороботом диверсанта на койку, Белла достала из портфеля косметичку и, вынув оттуда тюбик, подошла к больничному зеркальцу и начала равнять помаду на губах – видимо, предвкушая расследование столь резонансного дела и чувствуя в нём свою важность.
– Значит, я полгода отпахала, а ты теперь придёшь на всё готовое? – выпалила Настя, вытирая опухшие от слёз глаза.
Собрав в кулак остаток воли, она встала с пола и положила пенал обратно на тумбочку.
Белла развернулась и глянула на Настю так, словно была готова испепелить её глазами.
– Что значит «на готовое»? – недовольно фыркнула она, пряча помаду обратно в косметичку. – Меня подняли среди ночи, и сейчас я буду выполнять работу, которой должна была заниматься ты. Так что хамить мне, дорогуша, не надо. Ты даже представить себе не можешь, сколько нам ещё предстоит сделать. – Белла начала загибать пальцы на руках. – Установить местонахождение Калинковой, задержать её для проведения следственных действий, провести обыск по месту её жительства и допросить членов её семьи. Приехать с обыском по месту жительства Графченко, провести обыск на кафедре АКУ, допросить других работников, доказать факт сотрудничества Графченко с представителем «Интерлоджик», найти настоящего изобретателя, вступить с ним в контакт…
– Так это ты мой план пересказываешь! Ещё и так тупо! – перебила Настя, в глазах которой блестели застывшие слёзы. – Значит, упрятала меня сюда, а себе – все сливки?
Не в силах сдержаться, шатенка перешла на крик.
– Опомнись! Приди в себя, придурошная! – кричала Белла так громко, что её голос разносился по этажу. – Кто тебя сюда упрятал? Ты истерику закатила в туалете больницы, закрылась в кабинке и кричала, что все заодно с диверсантом! Вела себя как полный неадекват!
Настя бессильно прислонилась к стене, глядя в окно и выхватывая глазами желанный рассвет, словно ища в этой глубокой, освещаемой утренним солнцем пучине, поддержку и спасение. Однако Белла подошла к панорамным окнам, из которых струился утренний свет, в котором так сейчас хотела раствориться Настя, и издевательски добавила:
– Надеюсь, створки здесь хорошо закрыты. А то шагнёшь на тот свет, как твоя мамаша. У тебя тоже, я погляжу, суицидальные замашки.
Настя подняла на Беллу расширенные глаза, в которых читались обида и ненависть.
– Что? Что ты сказала? – возмущённо произнесла она. После чего резко подскочила к сестричке и начала размашисто наносить ей пощёчины.
– Не смей так говорить про мою мать! – в ярости кричала Настя. – Ты и пальца её не стоишь!
Уворачиваясь от ударов, которых она явно не ожидала, Белла упала на прикроватную тумбочку, схватила оттуда большую чашку, из которой пила Настя, и выплеснула на сеструостатки розового чая. По белой больничной сорочке, которая была на Насте, начали растекаться капли буро-розового оттенка.
Ошарашенными, ничего не понимающими глазами Настя смотрела на пятна, расплывающиеся по одежде, снова начиная выть от ужаса.
– Кровь… Это кро-о-овь… Он убил их…
Белла снова брезгливо глянула на сестричку и закатила глаза.
– Удивляюсь, как такую припадочную держат без смирительной рубашки, – прорычала Белла, водя руками по горящим таким же красным цветом щекам, дерзко отхлёстанным Настей, словно была готова увидеть на них кровь. – Ох, как тебя здесь жалеют, берегут. Отдельную палату ей, окна панорамные с рассветом… Клетка тебе нужна! И вольер глубокий!
Тут дверь с шумом распахнулась, заставив Беллу дрогнуть. Но вместо медсестры посреди палаты появился косматый дед в засаленной фуфайке. С ловкостью и прытью, не характерной для стариков, он добрался до койки, схватилстаршую сестру за ворот мундира и развернул её лицо на себя.
– Что ж ты, сучка, делаешь? – цедил он сквозь зубы. – Твою сестру с таким трудом привели в состояние равновесия. И ты решила опять её довести, паразитка?
– Так а что я? Я ничего! – оправдывалась Белла, пытаясь высвободиться от цепких пальцев старика. – Она пятна чая приняла за кровь!
– Видел я по камерам, как эти пятна там появились! – продолжая держать старшую сестру за ворот мундира, старикбесцеремонно поволок её к выходу.
– Да она сама на меня набросилась! – кричала Белла уже в коридоре. – Я пришла с ней нормально пообщаться, как с сестрой, а она…
– А после чего она на тебя набросилась, рассказать не хочешь? – шипел на неё старик. – Хорошо сидит форма? Погоны не жмут?
– Причём здесь мои погоны? – испугалась шатенка.
– Глупая, да? Не понимаешь? – продолжал её отчитывать дед в фуфайке. – А ты знаешь, что такое неуставные отношения? Знаешь, что за такое в армии делают? Будет моя воля – я лично покажу твоему начальнику, а заодно и деду, как ты общаешься со своей сестрёнкой. А теперь марш отсюда, пока я тебе задницу не надрал!
– Портфель! Там мой портфель! – Белла выкручивалась и рвалась обратно.
Старик круто развернулся, дошёл до Настиной палаты, схватил чёрный портфель и швырнул его прямо в лицо Белле.
– И чтобы духу твоего здесь не было, дрянь! – разгневанно прокричал он на весь коридор.
На этаж вбежали двое мужчин в военной форме. Белла просочилась меж них и быстро побежала вниз по лестнице.
– Кто её сюда впустил? – выпалил дед практически в ярости.
– Так она удостоверение показала, – суетливо начал объясняться один из парней, разводя руками. – И сказала, что здесь её сестра, она хочет её проведать. Я сверился с данными – действительно, фамилия общая.
– Запомнили эту дуру? – зубоскалил старик, обращаясь к военным. – Так вот: не пускать сюда ни под каким предлогом! Какими бы корочками она ни светила.
Старик вернулся в палату и подошёл к кровати, на которой, скрутившись в три погибели, сдавленно рыдала Настя. Она сжимала себя руками за плечи и изо всех сил пыталась отогнать страшные образы из прошлого.
***
Насте 14 лет, она учится в Далласе, куда поехала по программе обмена, как одна из лучших школьниц города, лауреат премии «Надежда Адмиральска». Тогда ей завидовали многие, а её мать – известная адмиральская художница Майя Ветрова – не могла сдержать чувство гордости, глядя на дочку. Настя помнила, как в аэропорту мама стояла, крепко обнимая её, гладя струящиеся волосы, и в её глазах стояли слёзы, прямо как сейчас в Настиных. А потом был салон «Боинга» и восхитительно-щемящее чувство, когда самолёт взял разгон и оторвал шасси от земли. Словно гигантский сокол, он поднялся к облакам и устремился вдаль – в пламенеющее зарево заката. Настина мама стояла на стоянке аэропорта и наблюдала за самолётом, который уносил её дочь на далёкий континент – в новую и прекрасную, как ей тогда казалось, жизнь, о которой многие могут только мечтать.
Командир экипажа периодически выходил в эфир, сообщая, на какой высоте они летят, какая температура воздуха за бортом и сколько времени остаётся до окончания полёта. Но больше всего в память Насти, которую так и переполняли эмоции и впечатления, врезались слова командира: «А сейчас мы пролетаем над Атлантическим океаном». Самого океана сквозь толщу облаков Настя не видела, так как они летели на огромной высоте. Но именно в этот момент она ощутила, насколько маленьким был этот огромный «Боинг» по сравнению с величественным, бескрайним океаном, который простирался на тысячи километров под ними. Тут самолёт очень сильно затрясло – они вошли в зону турбулентности. Тогда Настя вдруг поняла, насколько хрупка и ничтожна человеческая жизнь в этих бескрайних просторах вселенной.
Когда Настя представляла себе эту поездку заранее, она предвкушала восторг, которым будет охвачена, как только сойдёт с трапа и ступит на землю свободной, великой и такой манящей Америки. Однако с трапа они так и не сошли. Выйдя из люка самолёта, они очутились в огромном рукаве шлюза, который вёл их сразу в один из терминалов международного аэропорта Даллас/Форт-Уэрт. Оказавшись в веренице толкающихся пассажиров, держащих при себе ручную кладь, общающихся на разных языках и озирающихся по сторонам, словно в поисках кого-то или чего-то, Настя ощутила себя в вестибюле причерноморского метро в самый разгар часа пик. Перед ней мелькали вывески с разными названиями, временем, знаками. И тут вдруг её ухватила бойкая американка с широкой белозубой улыбкой, в растрёпанных джинсовых шортах, которые когда-то, вероятно, были штанами, и бейсболке, небрежно натянутой на пышные волосы. В левой руке у этой женщины Настя заметила табличку со своими именем и фамилией, написанными на латинице. Нэнси, как представилась ей встречающая, уволокла причерноморскую девочку за собой, объяснив, что отвезёт её в приёмную семью, где она теперь будет жить во время своей учёбы.
Так Настя оказалась в доме Уилсонов. Отец семейства, Эндрю Уилсон, был из семьи потомственных фермеров, его жена Херит имела индейские корни, а её прабабушка была дочерью вождя племени. В семье Уилсонов было трое детей. Старший сын Дэйв был одного возраста с Настей и учился в том же классе, куда должны были определить и её.
Потом была экскурсия по Далласу, прекрасная школа с передовым мультимедийным оборудованием, знакомство с новыми одноклассниками.
Настя, обладающая не только яркой внешностью, но и звонким голосом, тут же была приглашена в школьную рок-группу “Flash in the Night”, и каждый день после учёбы пропадала в гараже Дэйва Уилсона, где они репетировали. А после репетиций, когда все расходились по домам, Настя и Дэйв оставались целоваться в том же гараже до тех пор, пока небесный купол не потемнеет и на нём не засверкают звёзды.
По дороге домой Дэйв показывал ей созвездия и говорил, чтоего предки-индейцы считали небо твёрдым и верили в то, что в нём существуют порталы в другие миры. Парень с воодушевлением рассказывал, что эти порталы можно заметить благодаря ярко-синему свету, исходящему от них –это и есть точки перехода. Настя завороженно слушала Дэйва, представляя, как они летят по этим порталам, держась за руки. Вместе с Дэйвом ей было хорошо и уютно, и они уже строили планы на будущее.
Но потомственного индейца не восхищали прелести оседлой жизни в «бетонных коробках», как он называл современные города, утыканные однотипными многоэтажками, и он мечтал купить трейлер и колесить по прериям Техаса, выступая то там, то здесь со своей группой. Настя тоже хотела связать свою жизнь с путешествиями, и выбирала художественный колледж с возможностью дистанционного обучения.
Однако этим планам не суждено было сбыться. Холодным ноябрьским утром в здание школы ворвался маньяк. Он расстрелял охранников на входе, чернокожую уборщицу в коридоре и ринулся в учебные классы. Настя отчётливо помнила звуки стрельбы и истерические крики детей. У них как раз была физкультура. Дэйв успел затолкнуть её в шкафчик для переодевания и бросился на приближающегося маньяка. Настя услышала выстрелы, а когда выглянула через круглые перфорированные отверстия в шкафчике – увидела, что её возлюбленный неподвижно лежит на полу и под нимрастекается лужа крови…
Мама Насти видела этот ужас по телевидению, находясь в своей квартире в Адмиральске. Женщина испытала потрясение, слушая новости о возрастающем количестве жертв в той школе, где как раз училась её дочка, и не имея возможности с ней связаться. Современная художница, прославившаяся серией своих мистических картин и, как было известно всей тусовке художников Адмиральска, вызывавшая эти необычные образы в том числе и путём употребления психотропных препаратов, женщина и в этот раз потянулась за спасительными таблеточками. Глотая таблетки одну за другой, пытаясь подавить чувство беспомощности и бессилия, она начала звонить в аэропорт Причерномории и бронировать билет на ближайший рейс до Далласа. Слава Богу, обращаться в посольство за оформлением визы ей не пришлось, так как два месяца назад она уже летала к дочке в Даллас, и срок той визы ещё не истёк.
За руль своего авто Майя села, находясь в состоянии крайнего волнения и под действием принятых препаратов. Ей нужно было за пять часов проехать несколько сот километров до столицы. Она гнала к аэропорту, игнорируя все знаки и светофоры и более чем в два раза превышая допустимую скорость.
По дороге она неоднократно звонила в посольство США в Причерномории, но там давали сухие, сдержанные, слишком общие ответы и просили дождаться официальной информации.
Когда до столицы оставалось ещё сорок километров, а регистрация на рейс уже шла полным ходом, Майя подъезжала к железнодорожному переезду, перед которым тянулась длинная вереница из автомобилей. Шлагбаум был опущен, раздавался звонкий предупредительный сигнал, а с левой стороны уже виднелся огромный вагонный состав. Ждать, пока он проедет, означало потерять массу времени, которого у Майи и так было в обрез. Она обогнула череду машин, выстроившихся перед железной дорогой, и выехала на железнодорожное полотно.
– Самоубийца, – кричали ей ошарашенные водители.
Никто из них даже не предполагал, что её целью бедной женщины было успеть добраться до аэропорта Причерноморска, где ею уже был забронирован последний билет на ближайший самолёт до Далласа. Следующего рейса пришлось бы ждать сутки или добираться с пересадками, что в сложившейся ситуации было недопустимо.
Майя на своём авто попыталась проскочить между шлагбаумом и домиком станционного смотрителя. Раздался душераздирающий скрежет и треск – острый конец шлагбаума прошёлся по боковой панели автомобиля со стороны водительского сиденья, оставив по всей его длине глубокую вмятину.
Машина оказалась за пределами той части, где было бетонное покрытие автодороги, и скакала по рельсам, словно мячик. Майя проскочила через первую колею, вторую. Но она не учла, что на противоположной стороне шлагбаум открывался в обратную сторону. Она попыталась развернуть машину на тридцать градусов, но та застряла колесом между рельсами. Слева уже вовсю раздавался гудок поезда. Он ехал как раз по этой колее, где застряла Майя. Она попыталась сдать назад, но упёрлась колесом в другую колею.
– Девушка, что вы делаете? Выйдите из машины! – закричал ей какой-то мужчина перед шлагбаумом.
К ней подбежал человек из домика смотрителя. Майя судорожно вцепилась в руль автомобиля.
– Нет, я не могу выйти из машины! – замотала она головой. –Мне надо ехать! У меня рейс!
– Куда? На тот свет?
– Разблокируйте дверь! – доносился голос водителя, стоящего перед шлагбаумом с обратной стороны.
Смотритель помчался в свой домик и выскочил оттуда,вооружившись ломом.
В это время подбежавший к машине на рельсах водительначал дёргать ручку с внешней стороны, но дверь не поддавалась. Он пытался вразумить Майю, которая вместо того, чтобы выйти из авто, продолжала держать баранку и переключать скорости. Протянув руку в полуоткрытое окно, мужчина дотянулся до кнопки разблокировки дверей, но из-за того, что несколько секунд назад по автомобилю прошёлся край шлагбаума, её просто заклинило.
Локомотив приближался, оглушая пространство тревожными гудками. Подоспевший железнодорожник разбил ломом лобовое стекло, водитель же пытался вытащить через него находившуюся в салоне Майю. Однако ту плотно удерживали ремни безопасности, которые она так и не решилась отстегнуть. На женщину падали крошки разбитого стекла, и она всё чётче и чётче видела перед собой тепловоз, несущийся к ней на огромной скорости. Но продолжала крепко держаться за руль и лихорадочно вращать его в разные стороны, словно верила в то, что машина сейчас сдвинется с рельсов и она продолжит путь в аэропорт, где ещё успеет занять своё место на борту самолёта.
Пока водитель, наполовину влезший в салон, пытался отстегнуть ремень и вытянуть Майю, железнодорожник отбросил лом, выбежал на рельсы и в панике замахал руками, сигнализируя машинисту, чтобы тот затормозил.
Колёса поезда прекратили вращаться, из-под них забили искры. Но инерция тяжёлого вагонного состава, перед этим набравшего скорость, была такова, что он проехал ещё несколько десятков метров и протянул впереди себя машину, в которой находилась Майя.
Мужчину, который к этому моменту залез в разбитое окно почти по пояс и пытался освободить женщину от ремня безопасности, отбросило в сторону. Машина скатилась в кювет, несколько раз перевернулась и врезалась в дерево.
Авто было всмятку, тело женщины-водителя зажало между её конструкциями. Но деблокировать её тело из покорёженной машины прибывшим на место происшествия спасателям пришлось уже без особой спешки – медики к тому моменту уже констатировали её смерть.
Когда следователи проводили досмотр транспортного средства, по всему салону были разбросаны таблетки димедрола, пакетики с мефедроном и другими наркотическими веществами. При проведении судебно-медицинской экспертизы следы этих веществ были обнаружены и в крови Майи Ветровой.
Точку в расследовании причин её смерти поставило изучениезаписей камеры видеорегистратора. На них было зафиксировано не только то, с какой огромной скоростью она неслась по трассам Причерномории, но и сумасшедшие манёвры, которые она при этом совершала, игнорируя все знаки, сигналы светофоров и других участников дорожного движения. Вместе с тем, на записях были слышны её причитания в салоне:
– Боже, это всё из-за меня! Лучше бы я умерла! Лучше бы я вместо тебя погибла! Я должна быть с тобой! Это я должна умереть, не ты!..
Следствие так и решило, что Майя Ветрова, наглотавшись таблеток, не выдержала того, что произошло с её дочерью, и свела таким образом счёты с жизнью…
Более двух недель после произошедшего Настя пробыла в психиатрической клинике. Не успев отойти от убийства возлюбленного, девушка узнала о смерти матери. Она впала в депрессию и прострацию. Никого не замечала, ни с кем не разговаривала. И только когда солнце едва показывалось на горизонте – подходила к окну встречать рассвет, как это обычно делала её мать – художница Майя Ветрова. «Мама, родная мамочка…», – шептала Настя, и глаза наполнялись слезами…
Молодая и дерзкая адмиральская художница Майя Ветрова, похожая на Афродиту с картины Сандро Ботичелли, покоряла адмиральских мужчин своей невероятной красотой и женственностью. Не устоял и майор ДГБ Виктор Артамонов. Про его роман с темпераментной художницей знало не только всё ДГБ, но и законная жена – Сталинтина Артамонова. Развода Виктору она не дала, но и порвать с молодой зазнобой не требовала. А когда Майя забеременела и Виктор настаивал на аборте, Сталинтина сама пришла к Майе, сказала, что в курсе её отношений с мужем и ничего против ребёнка не имеет. С нею была и мама Виктора, Капитолина, которая заявила, что они зажиточные и щедрые люди, и наследства вполне хватит не только их законной дочери, но и Майиному ребёнку, если он родится. В качестве примера привела Сталинтину – девочку, которую они с мужем взяли из детдома. А спустя пару лет родился Виктор. Манерным вкрадчивым голосом Капитолина рассказывала, как её сын практически не расставался со своей приёмной сестрой. Вместе росли, вместе учились, потом поженились.
«Так я знала, что у него будет жена, а у неё муж из хорошей семьи!», – заверила она. А потом ещё долго убеждала Майю, что их дети обязательно подружатся.
Когда Майя, как считала следствие, покончила с собой, именно Капитолина Артамонова настояла, чтобы Настю забрали из «американской психушки» и вернули на родину. Потом были полгода реабилитации в НИИ экспериментальной медицины и генетики, куда Капитолина пристроила внучку по знакомству. С ней работали лучшие специалисты, одним из которых была Бабенко Наталья Петровна, в прошлом – военный врач, а ныне сотрудник НИИ. Ей часто приходилось оказывать помощь раненым прямо на поле боя. Почти каждый день кто-то умирал у неё на глазах. Именно ей удалось заставить Настю примириться со смертью двух самых близких людей и жить дальше. По личной просьбе Капитолины лечение Насти носило название «Психологическая реабилитация после потери близких». История с психиатрической клиникой была скрыта.
Но периодически у Насти случались нервные срывы, и она была частым пациентом Бабенко. Поэтому все, кто знал историю Насти, в том, что произошло с ней сейчас, не находили ничего нового и удивительного. «Мало того, что будучи такой юной пострадала в массовом расстреле школьников, так ещё и дочь самоубийцы», – шептались о ней друзья и знакомые.
***
Присев рядом с Настей на койку, старик провёл шершавой ладонью по её золотистым волосам.
– Настюш, всё в порядке, ты в безопасности. Это всего лишь чай, – успокаивал он её. И, пробуя губами розовые пятна на её белой сорочке, продолжил: – Видишь, чай. Как ты думаешь, дядя Гриша вкус чая от вкуса крови отличить может?
По лицу Насти пробежала слабая улыбка.
И, обращаясь к военным, стоящим перед ними с явным чувством вины из-за допущенного в Настиной палате ЧП, старик сказал:
– Говорил же я вам: сделайте травяной чай. А вы что заварили? Суданскую розу, мать его. Ромашку надо заваривать, а не это ваше грёбаное каркадэ. Вот она и среагировала, потому что цвет такой, на кровь похож. Надо ж думать, что вы ей приносите.
Он снова погладил девушку по голове, прижимая к себе.
– Дедушка Гриша, мне теперь вообще работать не дадут, да? Все меня будут считать сумасшедшей? – горько рыдая, говорила Настя. – Белла мне тоже не верит! Говорит, я кукухой поехала, пытаюсь оправдать свой провал. А это было! Я это действительно видела! Боже, какой ужас!
Она продолжала реветь, закрыв лицо руками.
– Настенька, я понимаю, что то, что ты видела сегодня ночью, в твоём сознании наложилось на то, что ты видела в детстве. Но он ведь не хотел тебя убивать, правильно? И коллег твоих из спецназа не хотел убивать. Он их всего лишь оглушил. Вырубил, чтобы сбежать, – успокаивал рыдающую девушку Григорий. – Так что то, что произошло сегодня, и то, что тебе пришлось пережить в детстве – это два совершенно разных случая. Тогда на вас напал маньяк с автоматом, и это действительно был ужас. А это – просто диверсант какой-то. Даже не убийца. Он всё тщательно спланировал, обдумал. И не ставил своей целью кого-то из вас убить.
– Да не в этом дело! Они в него стреляли на поражение, а ему хоть бы что. Прямо призрак какой-то! Боевыми стреляли, не холостыми! Он их потом вырубил из этого… Что это было, что? Какое-то устройство, похожее на степлер, а оттуда прямо шаровая молния вылетела! Я видела! Это было на моих глазах! Это не человек, это дьявол какой-то!.. Боже, мне никто не верит! Я действительно сошла с ума! – сказала Настя и ещё больше расплакалась.
— На степлер? – от услышанного у Григория зашевелились волос на голове.
В отличие от Насти, он не раз видел в работе этот «степлер» –одну из секретных разработок позднего СССР. Устройство носило название «генератор облачных электроразрядов» ибыло разработано для спецназа в качестве универсального оружия против террористов. Но главной его особенностью было то, что оно было сделано из сплава, который не могла обнаружить ни одна рамка. Главным разработчиком был югославский конструктор Милош Лучич. Чертежи и техдокументация были надёжно спрятаны, а опытные образцы хранились в сейфах. Мысль о том, что разработкой завладел какой-то диверсант и применил в отношении сотрудников спецназа, внушала ему ужас. Но он делал над собой усилие и взял себя в руки.
– Настюш, не переживай, – продолжал успокаивать Григорий, гладя Настю по голове. – Не все же вещи, кажущиеся невероятными, можно объяснять только мистикой. Возможно, ты столкнулась с какой-то новой технологией. Я не думаю, что ты прям призрака встретила.
– Его нет на камерах! Белла сказала, что смотрели записи со всех камер в округе – его нигде нет! Он исчез отовсюду!
– Слушай, ну другие же его видели. Кирилл, твой начальник, его видел, спецназовцы его видели. Не могли же все одновременно сойти с ума. Значит, это было по-настоящему. А то, что нет на камерах… ну, может быть, какой-то сбой. Или тоже какая-то спланированная акция. Потом вы это дело расследуете, и всё станет явным.
Григорий говорил спокойно, пытаясь проанализировать то, что ему поведала только что Настя. Однако внутри у него всё кипело. Мысль о том, что секретная разработка, которая так и не вышла в серийное производство и о которой знали лишь те, кто принимал участие в её проектировании и изготовлении, каким-то образом оказалась в руках диверсанта, и он уже смог применить это устройство в деле – на сотрудниках спецназа. И оно показало свою эффективность – ему удалось их оглушить, не причинив значительного вреда их здоровью, и успешно скрыться. А неуязвимость от пуль, которыми в него стреляли, но при этом они не оказывали на него поражающего действия, говорило о применении другой секретной разработки позднего СССР – бронежилета нового поколения с вмонтированным в него так называемым «энергощитом».
Всё это не укладывалось в голове дяди Гриши, и он ловил себя на мысли, что лучше бы и сам сошёл с ума, чем всё это оказалось правдой.
Не меняя весёленького тона, Григорий вновь обратился к находившимся в палате военным:
– Ребят, у нас есть какой-то сарафан цветной. В самом деле, чего вы её в белое одели? Она у нас что, невеста? Или покойница в морге?
Один из них принёс другую больничную рубашку, более пёстрой расцветки.
– Вот и славненько, – похвалил старик. – Давай, Настюх, раздевайся. Дедушка отвернётся. Он не по молоденьким девочкам.
Настя, не особо стесняясь, стянула с себя белую сорочку, заляпанную розовым чаем, и надела новую, цветастую, которую ей теперь принесли.
– Ребята ваши из спецназа живы, здоровы. Сейчас обоих видел в столовой, уплетают за обе щеки! – старик и сам,шутя, ущипнул девушку за щёку. – Так что, Настенька, всё у нас с тобой хорошо…
Настенька приподнялась на кровати, поднимая на старика заплаканное лицо с припухшим носиком и красными глазками.
– Нет, дядя Гриша. Не хорошо! У меня дело забрали! Я ей этого так просто не спущу! Мне срочно нужна Наталья Петровна!
В день Великой Победы группа всегда была чем-то занята и вечно куда-то спешила. Если учесть планирующийся на десятое мая вылет в Лондон, то этот особенный для всех день вообще пролетел стремительно и как-то хаотично. Правда, ближе к вечеру, давно оставшаяся без руководителя, осиротевшая половина, стойко храня традиции, собралась в Серебряном бору. У генерала. На шашлык.
Подарки были вручены. Слёзы пролиты. Объятия закончены.
Ксения сидела в глубоком шезлонге и смотрела, как на другом берегу широкой Москвы-реки смутно розовели деревья в предзакатном сумраке. Запад уже начинал светиться ровным матовым светом, а по линии горизонта осторожно разгорался закат, робко наливаясь красной краской. Воздух недавно вошедшей в полную силу весны резко свежел. Черная, ещё не прогретая земля холодила. Запах от реки стал сильнее, и Ксения, завернутая в плед, как в кокон, наконец, встала, чтобы пойти в тёплый дом, с приветливо светящимися окошками террасы.
Там, среди общего гула, выделялся басовитый тон Василия Ивановича.
– Ценная вещь, – громко утверждал он. – Кто бы спорил. Но находиться ей надо в Храме божием, а не в ваших музеях. Раритет! Это веры православной раритет. К вам, безбожникам, сия вещь не относится.
– Не горячись, Василий Иванович, – парировала Елена Дмитриевна. – Икона ценнейшая, и её должны увидеть потомки наших потомков. А в церкви? Заплюют, залапают, зацелуют по незнанию – и вещь погибнет.
– За пятьсот лет не заплевали, а сейчас, значит, слюна стала ядовитая? – возмущался бойкий оппонент.
Ксения посмотрела на чету улыбающихся Худояровых и, с удивлением, подумала, как хорошо и спокойно у неё на душе, в этом, давно ставшем родным доме.
– Похоже, что мы в последний раз так собрались? – вдруг вырвалось из груди.
Отец Василий резко повернулся, и его зелёные глаза внимательно посмотрели на неё. Ксении почудилось, что в глазах их воцерковленного друга промелькнула такая же глубокая печаль, как и в глазах Елены Дмитриевны.
– Не все прощаются, – глухо буркнул он.
– Не все… – согласилась Елена Дмитриевна. – Но мы с тобой, Васенька, навсегда. Так что и не спорь со мной сегодня.
Она тряхнула головой, взгляд стал злым и дерзким, но глаза покраснели и губы задрожали.
Борис, в изумлении, увидел, что эта невозмутимая и, даже холодная, женщина задрожала, как лист на ветру, а самоуверенный русский поп, кряхтя, подошёл к ней и… обнял.
Тишина повисла на веранде старой дачи.
Борис вздохнул и, чтобы развеять гнетущую обстановку, тихо, стараясь не заикаться на трудных русских словах, начал:
– «Троица» Рублёва написана на деревянной небольшой доске, которую почти разрубили в семнадцатом на дрова. Слева наискосок идёт глубокая трещина, которая повредила лакокрасочный слой. На иконе – три ангела, которые словно парят без основы над чашей, в которую помещена голова тельца. Фигуры ангелов образуют круг. Их взгляды устремлены в вечность.
Необычность иконы в том, что на Руси вообще не писали в таком стиле, да и в христианском мире таких парсун мало…
Есть ещё одна вещь, на которую все обращают внимание, но почему-то боятся сказать об этом – это лица ангелов. Они практически одинаковые и все женские. Предполагают, что Богородица, заступница Руси, всегда рядом. Недаром же, все пять чудесных животворящих русских икон посвящены ей.
– При хорошей женщине и мужчина может стать человеком! – строго подвела итог рассказу супруга, Ксения. – А Троица волшебная?
– Нет, – муж пожал плечами. – Просто икона.
– А смысл в ней есть?
– Какой в иконах смысл? Иконы – чудо божие. Смысл в Вере, – буркнул Василий Иванович.
– А чудотворные иконы на Руси – это какие? – поинтересовался генерал у Бориса.
– Я бы выделил Тихвинскую, Казанскую, Владимирскую, Грузинскую иконы Богоматери и «Неопалимую Купину».
– Но для себя каждый выделяет свою Икону, с которой может поделиться горем, болью и даже радостью, – вдруг услышали от Рашида Ибрагимовича. – А у мусульман запрещено изображение человека и животных…
Он впал в глубокую задумчивость и грустно посмотрел в пол, брови его сурово сдвинулись, а губы шептали что-то величественное и непонятное:
– Бисмилляхи ллязи ля иляха илля Хува р-Рахману р-Рахим. Аллахумма азхиб анни ль-хамма валь-хузн (1)
(С именем Аллаха, кроме которого нет Бога, милостивого, милосердного. О, Аллах, избавь меня от тоски и печали)
***
Совсем перед празднованием 33-летия со дня Великой Победы случилось в СССР «ЧП». 20 апреля 1978-го года вблизи от финской границы был подбит и посажён корейский «Боинг-707-321B», выполнявший рейс в Сеул из аэропорта Орли. Самолёт успел пролететь над Британским королевством, пересёк Гренландию, а потом, внезапно, сделал плавную дугу и направился почти обратно, в сторону Финляндии и Карелии. Как потом объяснили специалисты, штурман, при расчёте маршрута, не учёл рядом расположенного Северного полюса. Самолёт обнаружили ПВО СССР далеко на подлёте – ещё в 400 км от границы. Но подумали, что возвращается на базу свой самолёт, забывший включить позывные. После долгих выяснений: «Какой болван летит?», уже над Кольским полуостровом на перехват отправили истребитель. Лётчик пролетел вокруг самолета, осмотрел его и доложил: «Гражданский». Тем временем, испуганный видом «Су-15» кореец начал разворот. Доклад о диверсанте, быстро улетавшем в сторону Финляндии, был отправлен в Москву. Пришёл приказ: «Нарушителя уничтожить!».
Военный лётчик даже попытался разубедить начальство – мол, это гражданские, но потом были выпущены две ракеты. Первая предупредительная – мимо. Вторая вырвала часть крыла. Несмотря на это, гражданский лётчик-ас смог посадить самолёт на лёд озёра Корпиярви в Карелии. Погибли два пассажира, во время разгерметизации салона.
Никого из участников происшествия не судили, не посадили, правда, и не наградили. Действия ПВО были признаны правильными.
Пассажиров быстро вывезли. Корейских пилотов судили и помиловали. Чёрные ящики, снятые с самолета, авиакомпании не вернули. Шпионского ничего не обнаружили. Зато, разобрав новый «Боинг», заинтересовались автоматикой слива топлива, лёгкими сотовыми перегородками крыльев и аварийной радиостанцией. Все новинки уже в 1980 году были использованы в гражданской авиации СССР. «Значит, не зря стукнули…», – сказал заместитель главкома войск ПВО Евгений Савицкий.
Почти анекдотичная и так относительно благополучно закончившаяся победой СССР история, к сожалению, имела своё продолжение. Спустя пять лет «Су-15» сбил, при схожих обстоятельствах, над Сахалином «Боинг» с 269 пассажирами на борту. Погибли все.
Той же удивительной весной произошла и другая Победа. Настоящая, пусть и спортивная.
После «пражской весны» прошло 10 лет. События, которые, в результате, привели к вводу советских войск в Прагу, давно вошли в летопись мировой истории. И вот, как и той весной, вся Чехословакия скандировала: «Сейчас или никогда!», «Вспомнить всё!». Чехи готовились отпраздновать будущее событие грандиозным разгромом русских. Да, хоккеистов, а не военных, главное – русских! И неважно, что в составе сборной Союза уроженцы разных республик и разных национальностей. Для высокомерной Европы все были «русскими медведями».
Прага пестрела антисоветскими плакатами. Правительство решало – а не ввести ли в столицу войска? Все ждали финальный хоккейный матч чемпионата мира. В таких условиях Ю.В. Антропов принимает решение направить в «дружественную Прагу тысячу болельщиков». Беспрецедентный шаг для Москвы. ЦК готовит план мероприятий: посещение крупных заводов, участие в демонстрации 1 мая, возложение венков 9-го.
Советских же хоккеистов в это время старательные чехи «гостеприимно» разместили в старом здании закрытого на ремонт отеля. Кормили скудно. Воду приходилось покупать в магазине напротив. Душ не работал. Зато гостиница располагалась рядом с советским посольством!
Справедливость и законность тоже были «европейскими». Назначенные судьи весьма далёкие от судейства — карали игроков даже на скамейках запасных. Дальше началась форменная вакханалия. Все мероприятия, проводимые в эти дни в Праге не только на фабриках и заводах, но и в школах, и в больницах, имели выраженный антисоветский характер. Кроме того, хоккеистам приходилось выдерживать давление с трибун. С трудом, (и без особого служебного рвения), местной полицией пресекались попытки «мирных болельщиков» прорваться к хоккеистам СССР.
Вся Европа следила за игрой. Мир не сомневался в разгроме Советов. А вот русским надо было победить со счётом минимум на две шайбы большим, чем у хозяев турнира. Это была настоящая холодная война. Советской сборной была поставлена задача: «Отступать нельзя! Позади Москва!». России нужна была только победа!
Никто не верил! Никто! Результат матча (3:1) поверг в шок Европу! СССР победил! В хоккей играли настоящие мужчины. Трусы не играют в хоккей!
Счастливый Леонид Ильич 15 мая, стоя, открыл заседание Политбюро словами: «Поздравляю с большой победой, товарищи!».
Осень 1978 года была ознаменована новой уникальной победой, теперь уже в мировом шахматном турнире. Анатолий Карпов, в тяжёлой изнурительной борьбе, победил «беглеца» Виктора Корчного. Самой удивительной в этой победе была Вера советских людей. Именно так, с большой буквы – Вера. В СССР не сомневались: Победа будет за нами!
Радостный товарищ Брежнев перед ноябрьскими праздниками торжественно, (с речью и поцелуями), вручил покрасневшему Анатолию Карпову орден Трудового Красного Знамени.
***
За полночь генеральская «Волга» увозила гостей по домам. На крыльце отъезжающие опять наплакались и нацеловались. Всем было грустно. Расстроенная Ксюша, под шорохи асфальтовой дороги, незаметно для себя задремала…
«Они появились в самый таинственный час, когда звёзды начинают блекнуть на небосклоне. Правда, путникам в этот краткий миг, между ночной прохладой и изнуряющей дневной жарой, легко шагать по ещё не проснувшейся свежести.
Конь спустился к самой воде. Встал и, дождавшись, когда его всадник спешится, стал пить, словно был благородным рыцарем – неторопливо зачерпывая мягкими полными усатыми губами прозрачную воду и высасывая её, словно из ковшика. Спутник, в противовес скакуну, упал у ручья на четвереньки и, сунув лицо в проток, похрюкивая, начал жадно лакать. Конь презрительно фыркнул.
Лишь напившись, человек обратил внимание на окружающий мир. Встряхнул мокрыми волосами, плеснул в лицо, вымочив рукава и грудь… в конце концов, он не раздеваясь вошёл в воду и, плюхнувшись на пятую точку, наконец, громко вздохнул и обратился к другу:
– Мрак, ты находишь моё поведение неприличным? А не хошь, не смотри! Я устал, имею право! Весь зад за ночь отбил о чьи-то кости…
Конь моргнул карим глазом и отвернулся.
– Ну и пожалуйста, – услышали зелёные берега.
Между тем сидящий в нелепой позе человек огляделся. Мелкие камушки у кромки реки уже начинали переливаться перламутром под лучами просыпающегося солнца, кое-где мелькали серебряные спинки мелкой рыбёшки. В получасе езды сквозь тростник был виден небольшой, но крепкий дом, спрятанный за полоской деревьев. Он стоял у самого берега бойкой речушки, больше похожей на полноводный ручей.
Внезапно конь напрягся. Его тело на миг застыло, превращая гордое животное в чернеющий благородным мрамором монолит. В излучине реки, за поворотом, путешественники услышали что-то похожее на кряхтение или плач. Человек замер. Вода тихо струилась, продолжая охлаждать усталое тело…
– Олладий, посмотри, кто там мяукает…
От сидящего медленно отделилось тёмное облако и поплыло в сторону подозрительных звуков.
Вода искрилась под пальцами…
Облако вернулось. Конь повёл ушами. Отмокающий в ручье путник, кряхтя, как старик, поднялся. От не остывшего до конца тела шёл пар.
Кошачья хитрая физиономия повисла над ним, громко фыркнув.
– Забыл тебя спросить, – поморщился человек. – Ну, пахнет слегка от меня, и что? Корзина плывёт с ребёнком?! Вот, радость-то какая! И куда этого человеческого червяка я должен деть? И не тонет же, гад! Может, без нас выловят? – он с надеждой посмотрел на коня.
Конь советы давать отказался и, вообще, предпочёл уделить своё внимание прибрежной зелени. Путник мрачно воззрился на блестящую под солнцем лошадиную задницу – вот уж сакральное место для неудачников. Потом вздохнул, и, по пояс в воде, пошёл к плывущей люльке. Ребёнок, лежащий в ней, был мокрым, сморщенным, но вполне уверенно дрыгал ногами и громко пищал.
– Оставим? – с надеждой спросил человек.
Конь хмыкнул. Похоже, он с предложением был не согласен. Человек глянул на кота. Кошачья рожа огромным алым языком принялась вылизывать полупрозрачное ухо…
– О, воняет! – констатировал склонившийся над ним. – Мужик!
Он взял его на руки, горестно вздохнул и скомандовал:
– Ну, пошли. Вон дом. Может, пристроим…
Человек шёл и, с болью, ощущал себя лишним в этом мире, в котором не было места для сантиментов. Этот, брошенный кем-то в воду ребёнок обязан был проплыть мимо. Единственное, что мог сделать сострадательный прохожий в этой ситуации – утопить люльку, не обрекая человеческую личинку на дальнейшие мучения. Странник взглянул на личико младенца и споткнулся. Мокрые тряпки потеплели. Закапало.
– Это ты мне его навязал, – сказал уже совсем раздражённо. Конь в ответ возмущённо мотнул умной головой, отвергая гнусный навет.
Замеченный ими дом встретил слепыми окошками, затянутыми пузырем. Правда, на громкий стук достаточно быстро откликнулись. Дверь распахнулась. Старик и старуха вышли на свет.
– Не боитесь нас, – удовлетворённо констатировал путник.
– Так нет у нас ничего, господин, – старик прошамкал беззубым ртом.
– Коза есть. Молоко даёт.
– У неё козлёнок, – пояснила вместо мужа старуха.
– Ну, раз у вас такое хозяйство, то и… вот ещё один… козлёнок.
В глазах у старой женщины мелькнуло некое подобие отчаянья.
– Нам не дал Бог этого счастья, прохожий. А сейчас… скоро нас примет смерть. Мы не в состоянии вырастить его.
Тёмное облако влетело в дом, что-то блеснуло, словно сноп искр посыпался из глаз пришедшего на их порог.
– Вам не грозит скорая смерть, родители. Возьмите и воспитайте. Это сын ваш – Исаак.
Гость положил ребёнка на скамью, оставил его тряпки, развернулся и вышел. Захрапел конь, и оторопевшие от неожиданности люди услышали:
– Нас ждет Содом и Гоморра, Мрак! Хрен теперь эти мужеложцы отделаются лёгким испугом. А у меня стресс. Надо же как-то расслабляться!
Старики постояли немного на пороге. Ошеломление помешало им осознать, что старческие немощи отчего-то разжали когти и отступили, забрав с собой боль и скрип в суставах, тяжесть в сердце и колотьё в спине. Ребёнок завозился… на пол упал холщовый мешочек. Старик нагнулся и, с удивлением, увидел блеснувшее золото.
– Иди, заруби козлёнка, Авраам. Сыну нужно молока, – услышал он. Муж, разогнувшись, пробормотал:
– Иду, Сарра. Нагрей пока воды». (2)
***
Весной в Европе появились новые духи из линейки Yves Saint Laurent – Opium. Скандальное название, широчайшая рекламная кампания и реакция КНР, (китайские товарищи потребовали немедленно извиниться за «бестактное отношение к истории Китая»), вызвали небывалый ажиотаж. Все хотели иметь эти духи! Прошли демонстрации, провозглашающие их шедевром парфюмерного искусства, утверждающим своим именем и запахом женское равноправие и свободу. Советская Бриджит Бордо – Наталья Кустинская – первая в Союзе начала открыто рекламировать этот запах. Лидия Дмитриевна Гриневич, (Громыко), фыркала и резко критиковала модный аромат, сравнивала его с запахом известных советских духов – «Красный мак». Впрочем, ей нравилась другая модная новинка: французские духи фирмы Estee Lauder , которая напряглась и чуть позднее, но тоже в 1978 году выставила на суд женской взыскательной публики – Cinnabar.
И, конечно, Пекин в 1978 году – это не только скандал с названием французской серии духов. В самом конце года, с 18 по 22 декабря, в КНР состоялся очередной пленум ЦК. Никто сразу не осознал его значимости! Лишь спустя многие месяцы, до мира дошла гениальная стратегия «архитектора» Дэн Сяопина. Китай, наплевав на устои строителей социалистического общества, незаметно для окружающих, стал внедрять капиталистические элементы в работу экономики страны. Благодаря стратегии «четырёх модернизаций», страна стала такой, какой мы её видим сейчас. Фактически, введя рыночный капитализм, и, оставив базой марксистско-ленинскую идеологию, (модернизированную Мао Цзэдуном), Дэн Сяопин добился, за очень короткий срок, удивительного экономического чуда.
***
К странным событиям 1978 года можно отнести трагедию с пятью альпинистами на Кавказе. 17 августа группа на высоте 4000 м нашла площадку, поставила палатку и приготовилась ко сну. Среди ночи альпинист Ковуненко проснулся от криков. Он открыл глаза и увидел перед собой небольшой, ярко горящий шарик, размером с теннисный мяч. Пока люди, как следует, не рассмотрели незваного гостя, шар тихо висел над ними, освещая пространство. Затем, внезапно, «прыгнул» в спальный мешок одного из спортсменов, (к Коровину). Оттуда раздались дикие крики боли. Подняться, выбраться из спальника, покинуть страшное место пострадавший альпинист уже не смог… никто не смог…
Шарик периодически менял спальные мешки. Так, к Ковуненко он «нырял» пять или шесть раз, причиняя человеку немыслимые страдания, и, выгрызая из него куски мяса. По воспоминаниям оставшихся в живых, (Олега Коровина жуткий гость буквально съел заживо), этой странной шаровой молнии доставляло удовольствие мучить людей и издеваться над ними. Всё продолжалось несколько часов. Интересно, что на телах не было следов от ожогов. А вот страшные укусы доставали до костей.
Все пострадавшие альпинисты стали тяжёлыми инвалидами. Их обнаружили через сутки спасатели.
Вопросов много. Как шар попал в наглухо закрытую палатку? Куда исчез? Где куски мяса? Альпинисты хором утверждают, что плазменный сгусток был разумен…
13 июля 1978 года инженер физик Анатолий Бугорский чинил синхротрон У-70 в Протвино и засунул в него голову! Аппарат внезапно заработал. Через щеку человека прошло 200 тысяч рентген, а через затылок 300. Анатолий увидел яркую вспышку.
Казалось, событие должно было кончиться трагедией.
Щека распухла. Левое ухо перестало слышать. Случился приступ судорог. На затылке образовалась круглая залысина. Но… через месяц разнообразных обследований, и, после санаторно-курортного лечения, учёный вернулся в родную лабораторию. Необъяснимо, но факт!
16 апреля 1978 года родился в Москве улыбчивый телеведущий – клоун Ваня Ургант. В кинотеатрах показали «Обыкновенное чудо» и «Шла собака по роялю»; «31 июня» и «Мой ласковый и нежный зверь».
А по телевизору запустили серии про Д’Артаньяна и трёх мушкетеров!
***
Уже подъезжая к дому, Ксения вздрогнула, проснувшись, и схватила Бориса за руку:
– Ты обратил внимание, как постарела Елена Дмитриевна? А отец Василий – совсем нет. И Рашид Ибрагимович бодрячком, а ему-то уже… за семьдесят!
Муж посмотрел на жену и улыбнулся.
– А тебе, моя дорогая мадам, сколько лет тебе?
Ксения вошла в квартиру и посмотрела в зеркало. На неё из глубины ртутного стекла смотрела тридцатилетняя ухоженная женщина.
– Борь, а мы… а я … мы не стареем? Что с нами, Борь?
– Я думаю, с нами Бог… – Бернагард вздохнул и совсем шепотом продолжил, – только завтра ему это не говори, ладно?
_____________________________________________________________________________________
1. С именем Аллаха, кроме которого нет Бога, милостивого, милосердного. О, Аллах, избавь меня от тоски и печали;
2. Сон Ксении. (На иконе Андрея Рублева «Троица» изображён сюжет из Ветхого Завета. Легенда о том, как в дом Авраама и Сарры пришли три ангела, направляющиеся в Содом, с целью наказания нечестивцев. Старикам, которые их радушно встретили, зарубив тельца, и, накормив путников, святая Троица передала благую Весть о рождении Первенца – Исаака).
Плюнув в коробочку с «Ленинградской» дефицитной тушью и растерев в ней слюну, Ксения ухватилась за щеточку, жесткую, как драконий клык. Женщина собиралась на работу и красила глаза, предвкушая разговор с начальством.
Уже опаздывая, торопливо надела туфли, но, присмотревшись к своему отражению в зеркале, заметила висящие на ресницах чёрные комочки. Нецензурно обратилась к пространству и выразила всю глубину чувств от такой «красоты». Пространство привычно не среагировало. Но Ксения остановилась, достала воткнутую в обои коридора иглу и тала расправлять слипшиеся ресницы, добиваясь, чтобы отражение стало более человекообразным.
Наконец, покрутившись для верности перед зеркалом дважды и мурлыкнув: «Помни, Ксюшенька, ты девочка! Никакой агрессии. Бей и улыбайся!»,— отправилась в сторону метро.
Ровно в девять тридцать командированная в Лондон Ксения Геннадьевна Мутовина замерла перед заветной дверью — ее заветной дорогой — между прошлым и будущим.
Но начальник аналитического отдела (1) вместо положенного пожелания счастливого пути, не поднимая глаз, пригласил сесть.
Перед ним на зеленом сукне большого дубового стола были разложены многочисленные документы.
— Приглашаю присоединиться, — махнул рукой на бумажное изобилие генерал Леонов.
Ксения вздохнула, тихо раздражаясь от невозможности послать все и всех, заметила:
— А конкретнее никак?
Николай Сергеевич дернул плечами:
— Это достаточно интересно и, как мне кажется, по вашим старым делам. Ознакомьтесь. Доложите потом. Ему…
— Я сегодня последний день. Здесь только с информацией разбираться неделю.
— Доступ у вас на три часа. Установочные данные приготовлены заранее. Аналитики исходили из наших сегодняшних социалистических критериев.
— Если вы хотите услышать мое мнение, то критерии всегда постоянны, несмотря на идеологическую окраску…
Леонов удивленно поднял глаза, оценивая стоящую перед ним особу.
— Ученые работали, — сказал с нажимом на последнем слове. — Вы ознакомьтесь, будьте добры. К обеду доложите.
Пришлось забрать ворох противно шуршащих бумаг, плотные скрипящие фотокарточки, какие-то карты на тонкой, готовой разорваться под пальцами желтой кальке и тащить все это пропахшее нафталином сокровище к себе в кабинет.
Собственное рабочее место вдруг показалось чужим. Освобожденный от привычных бумаг стол был холодным и неприступным, к нему не хотелось подходить. Даже привычные часы на стене тикали как-то холодно и сухо, словно метроном.
Женщина с трудом заставила себя сесть и, разложив перед собой принесенное,замерла в каком-то вынужденном стасисе. Только минут через десять она смогла собраться и развязать серые тесемки у первой папки, грязно-зелёной окраски, похожей на густую торфяную слизь.
***
Там под номером один лежала фотография гробницы, над которой аккуратной вязью шла предостерегающая эпитафия: «Niszczyciel tej pracy będzie przeklęty» (2).
Многозначительно.
«Могила короля Казимира IV перед вскрытием», — гласила аккуратная подпись.
Далее шёл сухой статистический отчёт.
«После разрешения на эксгумацию, полученного лично от католического архиепископа Кароля Войтылы (3), пятнадцать сотрудников из Центральной Варшавской археологической комиссии вскрыли погребение, расположенное в краковской часовне Замка Вавель и проникли в склеп. По вскрытии установлено:
в помещении находилось два гроба. Один из них распался, и останки (по данным ученых – короля) полулежали на полу склепа. Рядом с ним находились королевские регалии и фрагмент меча.
Гроб королевы Елизаветы был цел.
Все пятнадцать ученых провели в погребальной камере более двух часов, после чего последовало резкое ухудшение самочувствия: людей поразила сильнейшая головная боль, тахикардия, аритмия и нарушение координации движений. Тем не менее, они благополучно выбрались на поверхность, ушли отдыхать, не обратившись за медицинской помощью. К утру все симптомы прошли.
В течение первого года после вскрытия гробницы умерли Феликс Дончак, Стефан Валье и Казимир Гурляк — они скончались от инсульта. Через полгода умер от разрыва аневризмы аорты Ян Мырляка. Остальные одиннадцать человек погибли от онкологических заболеваний до декабря 1976 года (рак легкого — 6 и астроцитома головного мозга — 5). Эксперты пришли к выводу, что причиной смерти исследователей явился афлатоксин, в большом количестве, внезапно выработанный плесневыми грибами….
В связи с этим «дело о проклятии» было официально закрыто».
А ведь это действительно похоже на проклятие. Или нет? Как думаешь, подружка?
Паучиха лениво ворохнулась где-то в груди, но отвечать не пожелала. Это проклятие, если оно и существовало, было давно и ее не заинтересовало.
Ксения вздохнула, посмотрела на часы и открыла следующую часть. История продолжалась.
«Историческая справка», — гласила яркая бумажка, приклеенная к папке.
«Казимир IV Андрей Ягеллон, Великий Литовский князь и король Польши (4). Под его предводительством королевство сумело после тринадцатилетней войны с тевтонским орденом вернуть себе Померанию, а также подчинить Пруссию. Выступал против аристократии. Учредил военнократическое правление. Развивал международную торговлю. Был поборником ремёсел. Обучен грамоте. Самостоятельно писал на трёх языках. Музицировал на челесте. Активно развивал добычу полезных ископаемых. В 1468 году издал кодекс уголовного права. При нем наибольшее распространение приобрела латынь. Краковский университет стал сильнейшим в Европе. Увлекался мистикой. Всю жизнь искал Грааль Господень. При жизни распорядился высечь над своей гробницей предостерегающую надпись».
Предостерегал. Но его не послушались… Интересно.
«Интересным для анализа является также следующий факт, — читала уже не отрываясь Ксения. — Архиепископ Польский Кароль Войтыла, лично благословивший археологов на вскрытие склепа (по официальной версии, с целью «проверки сохранности объекта Всемирной истории после Второй мировой войны»), уже через неделю после открытия скрипты встретился с археологами, составившими опись обнаруженных и поднятых на поверхность ценностей. Затем он сразу отбыл в Варшавское отделение прелатуры Святого Креста, имея при себе деревянный чемоданчик, который на протяжении всего пути не выпускал из рук.
В первой, составленной Феликсом Дончаком, описи (под копирку — копия передана в третий отдел Министерства общественной безопасности ПНР) под номером 11 есть следующая запись: «Оловянная чаша, без резьбы, изъята из рук короля».
Во второй описи, которая после посещения архиепископа была предоставлена в археологическую исследовательскую комиссию, под номером одиннадцать идёт «перстень серебряный с гравировкой орла, лежащий рядом с левой кистью скелета». О чаше нет никакого упоминания».
Ксения попыталась разогнуть напряженную спину и охнула. Тело затекло. На стенных часах стрелка подползала к часу.
Майор потянулась. Неторопливо сунула ноги в лаковые чёрные туфли на шпильке. Пора было возвращать «макулатуру».
Святой отец, значит, утащил чашу. Причем любопытно: на вскрытие скрипты благословил, но сам лично явился лишь через неделю. На само вскрытие не явился. Грибы там или не грибы, но что-то он знал. Или подозревал. И что от меня хотели? Передать Яну сведения? Обещания отправиться в поход за пропавшим «Граалем»? Если это, конечно, Грааль.
Генерал Леонов, среднего роста, плотненький, с уже формирующимся брюшком шатен, принимая от аналитика папки, чуть склонился вперед. Затем неестественно быстро встал из-за стола, глазами пересчитал, словно перебирал руками, все листочки, дабы ни один из них не остался на столе, и шустро спрятал все в сейф.
Вздохнул, по-отечески строго взглянув на Ксюшу, спросил:
— Ничем поделиться не хотите?
— Никак нет, товарищ генерал.
— Ну, на нет и суда нет, — тяжело вздохнул начальник.
— Разрешите быть свободной?
— Да, пожалуйста. И передайте, там… Ему. Сам просил…
***
Перерыв. Наконец-то она вышла из отдела. Остался час, и после обеда можно будет навестить отдел кадров. Требуется подписать документы «о неразглашении». Получить кучу новых, не имеющих никакого отношения к ее счастливой, хотя ещё далекой пока жизни. Получить расчёт. Потом валюту. Зайти в гастроном, сесть в метро. И тогда… ей останется три дня. Три долгих дня до будущего. А потом? Потом им с Борисом предстоит перейти Рубикон.
Погружённая в свои мысли, словно сквозь гул тяжелых бомбардировщиков, она вдруг услышала раздражённое:
— Осторожнее!
Женщина подняла глаза и увидела генерала Зуба.
— Извините! — четко выговорила майор контрразведки, отдав честь.
— Вы не в форме, достаточно просто под ноги смотреть, — осклабился Зуб. Он любил уважительное отношение к себе.
Ксения, побледнев, осталась стоять у стены, до тех пор, пока генеральские шавки не скрылись за поворотом бесконечного коридора.
Внутри зашевелила жвалами дремавшая паучиха.
«Спи, — приказала ей хозяйка. — Этот давно не по нашу душу».
Но, дойдя до столовой, она буквально упала на стул. Ни с того ни с сего нахлынули ушедшие из мира страхи, а память услужливо прикладывала к ней свои черно — белые летописные картинки. Картинки не желали оставаться неподвижными свидетельствами минувшего, они оживали, словно заключенное в них прошлое могло воскреснуть.
..Женщине показалось, что она снова там, снова слышит, как не существующий уже репродуктор передаёт сухую и сжатую информацию, только что согласованную с командующим. Глупый план, рассчитанный на быстрый разгром врага.
..Потом увидела себя, рядом с обмороженными и непрерывно кашляющими бойцами. И еще тяжелый от сорокаградусного мороза снег.
Ксения вздохнула и пошла брать компот, тарелку гречки. Есть не хотелось, но дело было не в еде. Звон ложек на раздаче, запах жаркого, голоса соседок по очереди, сплетничающих о какой-то Зойке где-то купившей красные австрийские туфли – все эти признаки реального и убедительного мира вокруг словно отталкивали черно-белое прошлое, не давали ему проявиться…
— Вам котлету? — в непрерывную канонаду боя въедался визгливый голос. — Женщина, чего молчите? Так вам котлету, или подливу?
— Котлету, пожалуйста.
Котлета, чуть пережаренная с одного бока, присыпанная бледной тепличной зеленью и горошком, была в реальности.
А еще был театр — и Берия, смотревший на неё из центральной ложи…
И вот теперь, навсегда покидая страну, она увидела бравого Ивана Григорьевича Зуба… и память, с лицом Яна.
После расстрела Берии в ответ на дурацкий вопрос Бориса: «За что?», члены Команды, сидящие тогда за любимым круглым столом на драконьей ножке, услышали: «Кысмет. Эпоха подошла к повороту, господа — товарищи. Поверь, Бернагард, его наказали не за блядки. Страх правит балом…».
***
«Великолепную четверку приказываю отметить, — Георгий Константинович Жуков не скрывал радости. — Хоть с расстрелом Берии не заморочились».
Отметили. Всех четверых. Но по-разному.
Выстрел в голову сделал Павел Батицкий — первый заместитель командующего войсками Московского военного округа. В 1965 году маршалу, наконец, дали Звезду героя…
Второй выстрел от Алексея Ивановича Баксова — генерал-полковника, Героя с 1963-го… А ещё двух «героев», всё-таки смогли случайно забыть: Ивана Григорьевича Зуба и Виктора Ивановича Юферева. А потому генерал и полковник в 1985 году решат на старости лет обратиться в ЦК и напомнить эту историю, старательно спрятанную в недрах неведомых архивов. Но и тогда этим просителям золотых звёзд в вожделенных наградах было отказано, наступали другие времена. Впереди ярким пламенем «Моген Давид» (5) уже горела на лбу нового генсека Перестройка.
***
Весна — тот особый миг, во время которого в природе происходят всегда волнующие, а порой и волшебные изменения. Спящая до этого земля вдруг приходит в движение, не оставляя ни малейшего шанса выскочить из все набирающей скорость уникальной, но необузданной и дикой стихийной силы. Любовь, рождение, первый поцелуй и крик новорожденного — вот атрибуты весны. Невозможно представить себе, например, это певчеголосое время года в чёрном вдовьем платке.
Много лет Ксения просыпалась под звуки капели или вьюги; дождя или треска стен от мороза. Оказавшись в городской черте, она постепенно отвыкла от запаха сирени, а потому, вдохнув сейчас бензинового пара, смешанного с легкой копотью и пылью дня, она тем не менее почувствовала счастье. Центр Москвы гудел, как рабочий улей. Над ним, хитро прищурясь, стоял Железный Феликс, напоминая всем участникам кругового движения о неминуемости наказания.
Полученные деньги жгли руки, и свободная, как свежий горный ветерок над бурлящим речным потоком, майор Комитета государственной безопасности почти вприпрыжку отправилась для начала в «Хозторг» на Кировскую за подарком тете Лене. Праздновать День Победы все давно привыкли у Худояровых.
Центральный магазин «Фарфор-хрусталь», в отличие от своих периферийных братьев, мог порадовать чем-то красивым, но дорогим. Дефицитных чешских стеклянных стаканов с машинками в красивых синих коробках по шесть штук, конечно, в продаже не было. А вот вазы по сто рублей из немыслимо тонкого белого венгерского фарфора, украшенные чудными розами, стояли на видном месте. Прикинув средства на предстоящие три дня, Ксения решила: купить!
За прилавком стояли двое. Худенькая миловидная продавщица в синем форменном халатике с белым воротничком и пышнотелая дама, явно страдающая от комплекса собственной значимости. Последняя являлась товароведом, о чем свидетельствовала надпись на кармане, буквально распластанном на мощной груди.
«И или Й размерчик будет», — жизнерадостно хихикнула паучиха. Хозяйка заулыбалась и, встав перед занятыми беседой дамами, принялась ждать.
— Бой не списала! Тарелки не заменила! А мне сервиз собрать, — распекала начальница попавшую в немилость продавщицу.
— Так там заметно будет, Наталья Михайловна, весь кобальт исцарапан, под списание его и правда надо, — оправдывалась последняя.
— В Среднюю Азию сервизы, — буркнула, объясняя, колыхающаяся грудь. И тут заметила покупательницу.
— Чего вам? «Персоль» в соседнем зале.
— Я не за «Персолью», уважаемая, — мило осклабилась Ксюша. — Мне, пожалуйста,вазу. И без сколов, по возможности. Мне в Серебряный бор ее везти на юбилей герою войны, — она намеренно сделала упор на место будущей «стоянки» подарка. В Серебряном бору стояли правительственные дачи.
Дамы мигом развили бурную деятельность. Худая, сбегав за стремянкой, шустро полезла за одиноко стоящей красавицей вазой. Внезапно что-то звонко стукнуло, и следом за продавщицей, прижавшей произведение венгерских мастеров к рёбрам, вниз полетел рыжий кусочек стекла.
— Неуклюжая ты, Верка, вот ещё и это в бой списывать.
— Извините, Наталья Михайловна, да «Дулевский» он, лом, и не поменять…
Товаровед зло посмотрела на нерасторопную сотрудницу и, тихо прошипев «дура», с улыбкой атакующей акулы принялась натирать купленную вазу.
Ксения наслаждалась спектаклем. Потом ей вдруг стало жалко подбитую фигурку, и она потребовала:
— Покажите, кто у вас упал.
Продавщица, не споря со странноватой покупательницей, выложила перед ней маленького рыжего лисёнка с отбитым кончиком уха. Он…улыбался.
— И его выпишите. Куплю. Красивый, — сообщила она торговкам. И удостоилась нового взгляда: что-то среднее между «хозяин – барин» и «бывает-же-у-людей-придурь…».
Наконец, покупки завернули и, тщательно обвязав большую коробку бечевкой, выдали странноватой покупательнице.
— Товар обмену и сдаче не подлежит, — услышала она напоследок.
Ксения коснулась рукой толстой ладони товароведа, передававшего покупку — и отшатнулась. Чёрная злоба на все вокруг пылала внутри. «Проклятая баба-то», — шепнула ее мохнатая подруга.
***
Наталья Михайловна Ткаченко всю свою нелегкую жизнь проработает в торговле. Настоящий коммунист, она заслужит ежегодные путевки для себя и матери в санатории страны, построит дом в районе Шатуры, у самой кромки болот. Ей суждено похоронить трёх сыновей и пережить мужа. Собранные «для детей на свадьбу» сервизы так и останутся вечно лежать в серых коробках…
А о судьбе лисенка можно узнать из ежегодного яркого и красочного журнала «Вог». В шестом номере за 1989 год можно увидеть яркую фотографию королевы Елизаветы. На ее личном столе, рядом с фотографиями мужа, сына и внука, стоит маленькая статуэтка огненно—рыжей лисы с отбитым ухом. В каталоге фарфоровых произведений искусства Ее Величества, находящихся в ее личных покоях (№2145 стр. 156, номер фигурки 283), читаем: «Фигурка рыжего лисенка. Фарфор. Фабрика «Дулево». 1970 г. Имеется дефект — повреждено ухо. Имеется и сноска (Из любимой коллекции Ее Величества. Представляет историческую ценность). Как удивительно тасуется колода…
———————
1. Генерал Леонов Николай Сергеевич (начальник аналитического отдела в 1978 году)
2. «Разрушитель крипты будет проклят» (польск.)
3. Кароль Войтыла — Папа Римский, с 16 октября 1978 по 2 апреля 2005 года. Канонизирован (объявлен Святым) 27 апреля 2014 года
4. Казимир IV Андрей Ягеллон, Великий Литовский князь и король Польши (1427 — 1492)
5. Звезда Давида (здесь иносказательно: родимое пятно у М.С. Горбачева)
Борис проспал. Для младшего научного сотрудника Центральной Академической библиотеки страны это было немыслимо. Для работника отдела редких рукописей, которую возглавляла товарищ Кальдинова, нереально. Для принадлежности (тщательно скрываемой и в принципе давно забытой, но все же…) к старательной и пунктуальной арийской нации просто невозможно. Но он проспал!
«Последний день работы, столько дел, как некрасиво», — корил себя между прыжками и пробежками пыхтящий библиотекарь. «Пять минут до метро, двадцать две минуты до «Библиотеки имени Ленина» и там ещё шесть минут до заветной дубовой двери. Борис не успевал на целых четыре минуты!
Наконец, он шагнул в заветный коридор, пропахший нафталином, и, сбавив скорость,приблизился к двери, напротив которой, слегка согнувшись, стояла большая деревянная статуя. Случайно не разбитая в годы революции и чудом не пущенная на дрова в холодном сорок первом, она среди безликого хлама казалась младшему научному сотруднику источником жизни в этой слепоте темного коридора. Глубокие трещины в неухоженном теле статуи извивались, от груди уходя вверх — к шее, и вниз — мелкими штрихами — к животу. Но именно эти следы скорой кончины некогда прекрасной дамы и позволяли Борису среди густой, почти черной пыли, укрывающей фигуру шелковой вуалью, видеть живую душу, вложенную мастером в старое дерево. Она стояла на мраморном холодном полу беззащитная и трогательная, желающая жить и дышать. Утром, когда солнце с усилием пробивалось сквозь тусклые стекла, девушка приветствовала его одними глазами. Вечерами ее лицо благодаря игре теней улыбалось, и он всегда кланялся деве, уходя.
Сегодня он должен был проститься с ней. Той единственной, при виде которой у него оживало чувство утраты перед отъездом.
Ещё шаг и…
— Борис Янович, не знала-а-а. Вы и такой проступок! Пять минут опоздания! Ай. Ай.
Максимально спрятав шею в толщу костлявой спины и тщательно изобразив на лице раскаяние, Борис остановился, поздоровался и возразил:
— Ну, что вы, Антонина Андреевна, на две с половиной минуты. Утро. Народу много.
Сидевшие в помещении дамы дружно повернули головы. Никогда и никто не позволял перечить самой Кальдиновой! Глава отдела древних рукописей и непосредственная начальница Кесслерова была сурова, как викинг, и непререкаема, как статуя Сфинкса.
«От нас зависят все знания страны, — любила говорить она. — Мы главные лица в государстве! Чтобы стране не пропасть, ей необходимо образование! Значит, ей нужны библиотекари! Без нашей нравственности никакие экономические законы не действуют!»
Филологически образованный народ, конечно, немного подозревал начальницу в плагиате, так как сей опус был запечатлён в статье Лихачёва, но ведь, возможно, это некий Лихачёв позаимствовал высказывание у Антонины Андреевны, а не наоборот! К тому же Лихачев далеко, а грозная начальница вот прямо здесь…
Презрев осторожность Борис, наконец, занял своё место и, сделав два глубоких вздоха, потянулся за чаем!
Рабочий день начался.
***
До обеда Борис успел разобрать документы. Сдать всю имеющуюся у него на столе литературу и даже подписать у начальника ХОЗу обходной лист. О предстоящей командировке историка-аналитика в самом отделе ещё никто не знал.
Сели пить чай. Утренний подвиг отважного историка, посмевшего возразить дракону ( строгой начальнице) … не был забыт. Вокруг Бориса витала тень некоего робкого восхищения. Машенька, хихикая и показывая мелкие желтые (и порядком кривоватые) зубки, предложила объекту всеобщего уважения поотгадывать вместе кроссворд:
— Борис Янович, первая буква «и» последняя «р». Профессия, связанная с интеллектуальным трудом. Ей занимается «прослойка» между трудовым крестьянством и рабочим классом.
— Инженер, — откусив кусок от мятного пряника, с улыбкой отвечал Борис. Ему нравилось такое мини-сражение.
— Первая «б» последняя «мягкий знак» — распространённая женская профессия.
За столом внезапно стало тихо. Маша покрылась красными пятнами. Анна Андреевна сжала тонкие губы и поставила чашку.
— Обеденный перерыв закончен, — сказала она сухо.
— Библиотекарь, — поперхнулся горячим напитком Борис, с трудом пропихнув через горло застрявший ответ.
За его спиной послышалось тихое шуршание, и собранные в стопку листы посыпались с подоконника.
— Николай Александрович смеяться изволили, — сообщила пространству все ещё пунцовая Маша. И напрасно.
Если что-то и могло разозлить грозное начальство больше, чем нарушение советской нравственности, так это только отступление от советского же атеизма! И публично озвученная вера в призраков заставила Кальдинову налиться возмущенной краснотой – не хуже алого знамени.
— Прекратите, Мария, в наше время, в стране, которая строит светлое коммунистическое будущее, вы смеете распространять такие возмутительные побасенки!
***
Волшебная сказка Ленинки, маленькая тайна ее работников. Все, кто проработал больше трёх месяцев, знают, как среди тишины и полумрака, мимо полок, заполненных фолиантами, по истертым дубовым и мраморным полам Великой Библиотеки, неслышно ступая, бродит восьмое десятилетие призрак. Это Меценат, в него здесь не просто верят многие, в его существовании никто не сомневается. Год за годом он бессменно обходит своё царство, изредка проявляясь тенью под светом зелёных настольных ламп и окон Фальконье.
Эта удивительная история началась в 1946 году, когда в Центральное книгохранилище СССР, согласно завещанию Мецената (тогда его имя было совсем другим — Николай Александрович Рубакин), были доставлены кораблем из Лозанны, через Ленинград, 78 тысяч уникальных томов его личной библиотеки. К книгам прилагалась урна с прахом, которую поставили на столик рядом с нераспечатанными фолиантами. Там же стоял портрет. Душеприказчики тщательно отсчитали тридцать положенных, согласно последней воле покойного дней, после чего прах Николая Александровича был захоронен на Новодевичьем кладбище. Портрет, кстати, пропал. Коллекцию книг разместили на восемнадцатом ярусе книгохранилища вместе с хранящимися там тридцатью двумя миллионами экземпляров других рукописей. С тех пор библиотекари часто слышат шорохи и шаги. Все знают, что если в тишине коридора вечером остановиться и, закрыв глаза, попросить Хранителя найти книгу из его коллекции, то она обязательно окажется на виду. Просто стоит постоять и подождать. Услышать шаги и шорохи. Дождаться, когда они стихнут, и только после этого открыть глаза.
***
Рабочий день подходил к концу. В тусклом свете весеннего заката, в предвкушении скорого праздника Победы, библиотекари один за другим невидимками исчезали за большими тяжёлыми дубовыми дверями. Все торопились домой.
Маленький отдел древних рукописей не мог позволить себе подобную роскошь. Здесь рабочий день заканчивался строго в 18.00. Антонина Андреевна зорко, как степной беркут, следила за своим коллективом. Она бдила. За всеми. Правда, вакантных ставок во вверенном столь строгой начальнице отделе было много, но планы выполнялись — товарищ Кесслеров был всегда на месте.
Борис же колдовал… В течение года он аккуратно копировал совершенно запретную в Советской стране вещь — истинные «Хроники Василия Немчина». Хитрый библиотекарь подозревал, что жизнь не закончена и приключения, придуманные их таинственным приятелем, наверняка продолжатся. Бернагард старательно готовил ему подарок, скрывая документы в густых тенях, рождающихся от бумаг, лежащих на столе. Сегодня он хотел аккуратно вынести последние несколько страниц. Библиотекарь ждал, когда товарищ Кальдинова отлучится перед уходом с работы в туалетную комнату.
Но тени в его последний рабочий день были лукавы. Некоторые сгруппировались по углам, нацелив на него призрачные пики. Кто-то расплылся посередине кругами явного превосходства, а под столом проявились тупые чванливые квадраты. Все они хмурились и даже потихоньку подрагивали, предвкушая. Наконец, схватив сумку ипискнув «всем доброго вечера», исчезла молчаливая с самого обеда Машенька. Случай с профессией на «б» и «ь» тяготил бедную женщину, горестно размышляющую, какими проблемами в будущем аукнется ей сегодняшняя игра в кроссворд. Кальдинова нипочем не простит ей такой «безнравственности» на рабочем месте. Начальницу всегда волновал моральный облик и добропорядочность сотрудников.
Нервничал на своем рабочем месте и товарищ Кесслеров. Его мысли тоже витали вокруг начальницы, хотя вовсе не по поводу кроссвордных глупостей. Когда уже эта дама пойдет куда надо и даст ему возможность переложить драгоценные страницы?!
Зашуршало. Скрипнуло. Борис напрягся, но вместо ожидаемого и обычного для начальницы похода в туалет, перед ним внезапно выросли большие, с возрастом так и не утомленные жизнью, а потому напоминающие гигантские, толстошкурые и рыхлые, половинки лимона, груди!
Груди неукротимой поборницы дисциплины и нравственности товарища Кальдиновой!
Кесслер охнул и пригнулся. Вовремя! Снаряды пролетели мимо, чудом не задев головы.
Ужаснувшись немыслимой ситуации, мужчина вскочил, но настойчивая товарищ Тоня сделала дополнительный шаг. Груди устрашающе закачались над головой мужчины, угрожая обрушиться и похоронить его под «обвалом».
Борис зажмурился. Это внезапно помогло. В следующую секунду он совершил немыслимый для их отдела поступок — оттолкнул начальницу, чтобы бодрым кузнечиком отскочить за стеллажи.
Дама застонала. Истерично вскрикивая, взирая на подчиненного, будто голодный на окорок, она заговорила. Про безоглядную любовь, романтическую преданность, доверие и… сексуальность!
Господи боже, откуда поборница контроля и советской нравственности вообще взяла это буржуазное слово?!
Борис в ответ сообщил о командировке и последнем рабочем дне.
Женщина разразилась потоками слез и с криком «негодяй» отбыла, наконец, в туалет. Дверь, в конце концов, захлопнулась. Обрадованный этим событием авантюрист не сразу услышал, как с треском падает его деревянная подруга…
Уходя, Борис не забыл поклониться полкам с книгами, выключить свет и собрать, аккуратно упаковав в плотную бумагу, все куски старого дерева.
***
Позади Букингемского дворца, на площади в семнадцать гектаров, старательно выпускает кислород в туманную атмосферу Альбиона огромный сад. В это место не допускают чужих. Только два месяца в году (в августе и сентябре) небольшой кусочек открыт для посетителей. К саду прилегает Гайд-парк, королевские конюшни и дворец. В нем живет тутовое дерево времён Якова Первого, ваза Ватерлоо, искусственное озеро XIX века, удивительная по красоте беседка.
В этом месте всегда царят порядок и тишина.
17 мая 1978 года главному садовнику мистеру Марку Лейну сообщили, что у недавно раскопанных декоративных каналов, созданных Генри Вайзом, обнаружена вросшая в ствол старого дуба скульптура Кариатиды!
Учитывая возраст парка, регулярные обходы и осмотры каждого куста и цветка, обнаружение ранее неизвестной скульптуры было расценено как «невозможный нонсенс».
После долгих поисков хоть каких-нибудь исторических следов в библиотечном фонде, сомнений и совещаний, которые продолжались вплоть до 29 февраля 1979 года, было принято (при участии Ее Величества) решение — пригласить представителей Скотланд-Ярда! В течение трёх месяцев проводились экспертные работы. Заключение не дало никакого положительного результата, только создало новые вопросы и породило ещё больше загадок: «Предоставленные на исследование древесные образцы, — гласило оно, — «соответствуют структуре крымского махагони. Это реликтовое дерево произрастает на территории СССР — в горных районах Крыма, Сочи и Краснодара. Главная ценность махагони заключена в отсутствии в структуре древесины каких-либо пустот и дефектов. Дерево занесено в Красную Книгу СССР. Древесина чрезвычайно хороша и может быть использована для изготовления тяжелой мебели и музыкальных инструментов. В мире известно не более шести наименований предметов из подобного реликта. Представленная скульптура имеет большую фактическую ценность. Созданная из цельного ствола Кариатида подвергалась реставрации и имеет склейку в нескольких местах. Клей органического происхождения с использованием хитина паукообразных. Сама деревянная скульптура неотделима от произрастающего рядом с ней дуба. Попытка выделения культуры махагони от живого дерева приведёт к гибели последнего. Объяснить подобное слияние «живого с мёртвым» на момент исследования не представляется возможным». (1)
***
Конечно, спецы в Скотланд-Ярде не знали, как радовался Ян, увидев деревянные обломки. Они не слышали его фразу, которая повергла бы их в шок: «Ну, ты девка у нас русская, видная, хоть и Кариатида, будешь работать нашими ушами, а то пылилась, понимаешь…»
——————
1. Перевод с английского мой «Annual Report and Consolidated Statements for the year ended 31 January 1980» Royal Horticultural Society. 72-76 (Годовой отчет и Консолидированная отчетность за год, закончившийся 31 января 1980 года. Королевское садоводческое общество. стр 72—76
Начавшийся 1875 год не протянул и двух месяцев в спокойствии, решительно заставив одеться в траур испанский королевский дом. Любимица двора, молодая супруга Альфонсо XII, Мерседес, до сей поры цветущая, «как алая роза», весёлая и остроумная, внезапно впала в меланхолию.
Её не радовала ни мягкая зима, ни хлопотливые попытки двора и супруга её развлечь, женщина перестала улыбаться, постоянно ёжилась, куталась и всё кашляла, кашляла. А потом, по выражению любезных кавалеров, «подобно молодому черенку нежной орхидеи, не выдержав тягот климата», умерла от туберкулёза. Её драгоценности, в том числе и опаловый резной перстень, за два месяца до её гибели преподнесённый королём в подарок, перешли к родной сестре его величества – Марии-дель-Пилар. Прошло ещё два месяца – и наследница скончалась от… туберкулёза.
Двор вновь облачился в чёрные ткани, с приличествующей скорбью сетуя на пагубность переживаний и влияние оных на здоровье юных дев, переоценённость расхваленных придворных лекарей и превратности судьбы.
Сплетничать напрямую о здоровье особ королевского дома было, всё-таки, неприлично, а судьба… что ж, судьба стерпит… как и лекари.
Но не прошло и нескольких лет – и тень рока над королевской семьёй стала очевидной для всех.
Выдержав положенное время траура, король выбрал новую невесту – принцессу Марию Кристину Орлеанскую. Прибыв ко двору, девушка не вызвала неприязни у жениха. Наоборот, не самая красивая, но обаятельная и остроумная невеста пришлась ко двору, а посему, получила в дар несколько драгоценностей, в том числе… тот самый опаловый перстень. И скончалась за два дня до свадьбы, ровно через два месяца, после получения подарка. Да-да, от туберкулёза.
Несчастливая драгоценность, с нехорошим шлейфом, перестала радовать женщин. Но драгоценный опал, продолжал сиять волшебным блеском…
Перстень был расширен и стал мужским. Не потому ли, женившись повторно, счастливый отец троих детей, в день своего 28-летия, сам надел его себе на палец?
Двор затаил дыхание. Нашлись голоса, предрекающие новое несчастье. И они, к сожалению, оказались правы.
Через два месяца Альфонсо XII скончался – от туберкулёза. Газеты заговорили о камне, «приносящем горе», и роковой перстень больше не посмели дарить никому живому. Его отдали святой – положили на алтарь Мадонне Альмуденской. Там он и пробыл почти столетие. Святая рука хранила заключенные в перстне несчастья.
В 1939 году Франко преподнёс перстень в дар Адольфу Гитлеру. Фюрер воспринял подарок с восторгом – он любил вещи необычные, мистические. По разным свидетельствам, Гитлер стал носить его весной 1945 года, говоря: «Сияние опала дарует мне веру в победу». Не исключено, что в день самоубийства перстень был на его пальце.
Что случилось с опаловым перстнем 30 апреля, и где затем бродил опаловый перстень – до сих пор неизвестно. Но в ноябре 1973 года скончалась от рака груди жена Георгия Константиновича Жукова, Галина. Маршал Победы очень уважал свою супругу, да и она, до последнего вздоха, дарила ему свою любовь.
В шкатулке с её драгоценностями, в отдельном чёрном бархатном футляре, у них дома хранился небезызвестный опаловый перстень, который пропал, сразу после смерти Георгия Константиновича, через год после похорон жены…
***
Тихое и безмятежное субботнее утро в Леонтьевском переулке у дома 15, строение 1, было омрачено громким и требовательным гудком. Редкого цвета «Лада 2106» лихо притормозила у подъезда, ловко перегородив выезд служебной «Волге» чёрного цвета. Стоящие у машины люди удивлённо смотрели, как из ярко-синего «Жигуля» вылезает спортивного вида молодой мужчина, в фирменных джинсах «Wrangler» и светлой рубашке.
Он держал на вытянутых руках шляпную коробку, с надписью «Barsalino. Italy» и улыбался.
– Ванечка, попроси, пожалуйста, отъехать, – услышали окружающие от сидящей в служебной машине миловидной женщины. Обращалась она к одетому в строгий двубортный костюм водителю.
Тот кивнул и двинулся вперёд, но ему помешали.
– Подожди, Лида, это ко мне, – остановил её показавшийся в дверях подъезда муж…
Андрей Андреевич, к своему ужасу, сразу узнал приехавшего.
Внутри похолодело.
Мысли заметались сумасшедшими птицами. Как? Почему он не…?
Последний же кинулся обнимать. И не просто так, а с хохотом и клоунской улыбкой, с дурацкой скороговорочкой, как «Андрюша» здорово выглядит. Сделав знак водителю и жене «ждать», Андрей Андреевич вернулся в квартиру.
Нежданный гость тут же уселся в кресло и затребовал «чем-нить освежиться».
– Даже не представляешь, дорогой, как я рад тебя видеть! – громко вещал он. – Наконец-то, смог навестить. А ты недурно живешь… горло пересохло, дай что-нибудь!
Громыко мстительно принёс коньяк. Но его молодой, наглый знакомый, словно забыв о стоящей у подъезда машине, принюхался, кивнул и выпил предложенного напитка.
– А закусить? – попросил он жалобно.
Съев предложенного сыра, наглец затребовал шоколадные конфеты. Громкое чавканье, сопровождаемое не совсем цензурными анекдотами про ЦК, (впрочем, не попадающими под статью), казалось, не закончится никогда. Гость испытывал терпение хозяина, но и хозяин умел ждать.
Наконец, бутылка опустела, и сквозь занавешенные от солнца окна, на пол легли длинные полоски теней.
Черноволосый захватчик хозяйского сыра и коньяка улыбнулся.
– Не волнуйся, дорогой, над тобой не будет тучек, чёрный день календаря прозвенел в колокол, уже как три недели назад. Ну, ну… бледнеть-то не надо. Ну, перебежал Аркаша Шевченко на сторону США, с кем не бывает? Прикинь, Громыко, это самый высокопоставленный предатель за всю историю этой страны. Нет, конечно, был ещё князь Андрюша Курбский у Ивана Грозного, но то когда было? А ведь тебя, дорогой, предупреждали!
На некоторое время воцарилась тишина.
Наконец, Андрей Андреевич решился:
– Что будет со мной? С семьёй?
– Надеюсь, что ты сможешь сидеть за своим рабочим столом до инвалидной коляски, – с ответом не промедлили. – Это ведь первый серьёзный промах, или нет? – черноволосый встал и подошёл к Андрею Андреевичу:
– Надеюсь, это было последнее твое «приключение»?
– Упаси бог от подобных. – Шепнули в раз пересохшие губы.
Гость осторожно, словно боясь помять, обнял министра:
– Отдыхай и ни о чём не думай, – сказал он тихо. – Приложи все силы, чтобы мы больше не увиделись. Кстати, мне нужны люди в Лондоне, хочу их задействовать в наших общих интересах. Семья Кесслеровых. Фамилию со страха не забудь. Пусть прибудут от твоего министерства.
– Приложу все силы, чтобы это произошло поскорее.
– Да, дорогой, прикладывай… кстати, смотри – подарочек!
Черноволосый встал с кресла. На его лицо перетекли тени уходящего солнца, и Громыко вздрогнул. Человек, стоящий перед ним, давно не был юношей.
Между тем он покопался в кармане джинсов и извлёк тусклый тяжёлый перстень:
– На, передай, для Галки, она как сорока камушки блестящие любит. Сам-то не трожь. Сердце у тебя слабое… хе-хе!
***
В Леонтьевском переулке с 1963 по 1989 год проживал бессменный руководитель Министерства иностранных дел СССР Андрей Андреевич Громыко. Отдыхать он предпочитал на маленькой дачке во Внуково, на которую любил регулярно выезжать по выходным дням, с женой.
Известный под псевдонимом «Мистер Нет», он выступал за разоружение, поддерживал антисемитизм, активно ссорил СССР с Китаем, способствовал торговле природными ресурсами страны и, фактически, стоял у истоков сокращения какого-либо производства. А ещё он был первым и… единственным министром иностранных дел, которого принял в Ватикане папа. И не один раз, а трижды. Первый раз официально, а затем, на организованных дружественных встречах, во время его приездов в Рим. Мистер Микеле Родригес, поверенный Папы в особых, связанных с Церковью делах, тоже всегда был с ним рядом. В личных вещах Андрея Андреевича сохранилась его визитка, на обратной стороне которой, (видимо, рукой хозяина), написан номер телефона…
«Мистер Нет» часто напевал военные песни, читал Шиллера в подлиннике, симпатизировал Вивьен Ли, любил гречневую кашу с молоком и подсоленным чёрным хлебом. Жена, в своих мемуарах, неоднократно подчёркивала его скромность. Правда, Громыко питал слабость к итальянским костюмам и синим галстукам «Бриони», ещё к шляпам «Барсалино». Дома в гостиной у него висели подлинники Серова и Шишкина, стояла мебель из карельской берёзы.
Известно нелицеприятное, мягко говоря, высказывание о нём Хрущёва: «Скажи Громыко снять в морозный день штаны и сесть… на лёд, он и это сделает». Характеристика от Брежнева тоже не относилась к дружественным: «Наш образцовый прихвостень и сплетник». Косыгин же высказывался о профессиональных неудачах министра: «Документы в папке, а папку он забыл и все секреты из этой папки разгласил…». Научные исследования Андрея Андреевича дважды были отмечены Государственной премией. По этому поводу, Суслов сказал: «Что он исследует, не знает никто, денег получил – никто их не считал, куда ему столько?». Разговор этот вёлся под стенографическую запись во время беседы с Косыгиным. Поэтому известен и ответ: «А кто Галочкины цацки за кордоном оплачивать станет? Ты, Сусло старое, молчи!». И, несомненно, он, по согласованию с кем-то в США, сделал всё, чтобы МС Горбачёв стал генсеком…
Это потом, а пока «Мистер Нет», проводив гостя, облегчённо рухнул в кресло и, забыв про все дипломатические хитрости этикета, по-простецки, хлебнул коньяка прямо из горлышка какой-то пафосной бутылки с иностранной наклейкой.
Расслабил и содрал с шеи аккуратно завязанный галстук, прицельно швырнув его, куда попало.
На работу сегодня всё равно не ехать, а жена поймёт. Раз уж такое мимо просвистело, грех не выпить. А оно просвистело, не зацепив, Ян! врать не станет.
Кстати, кто это Кесслеровы?
Надо их послать как-то официально, раз уж, они ему для чего-то понадобились. Немедленно заму поручить, пусть разбирается. Главное, чтоб не задерживались, собирали вещички, и в 48 часов, чтобы духу их в Союзе не было!
Он снова хлебнул из бутылки, чувствуя, как расслабляется стиснутое напряжением тело…
***
Чёрным днём советской дипломатии ознаменовался 1978 год. Предал Родину, Аркадий Шевченко, являвшийся заместителем ООН Курта Вальдхайма – Генерального секретаря ООН.
Это был шок, нокаут, катастрофа! Что ещё нужно иметь счастливчику, идущему по жизни смеясь?
С 48 лет он занимал высочайшую международную должность, был очень обеспеченным человеком. Его ожидал пост замминистра по вопросам вооружения. Сам благоволил А.А. Громыко, благоволил ему.
Да, «баловень судьбы» излишне пил и слишком любил женщин, но, если предположить, что он решил прилюдно сесть на горшок, в МИДовской высотке его бы только пожурили и, переждав год, этот господин вернулся бы, если не в Америку, то в Лондон, или, в совсем уж крайнем случае – в Париж.
В пафосных мемуарах «Разрыв с Москвой» Аркадий Шевченко, с трудом, скрывая печаль, долго описывал сей разрыв с идеологической точки зрения. Не скрыл, как боялся агрессивно настроенного Кремля и как благоволил «свободному миру». Но даже весьма скудно разбирающиеся в политике понимали: в коридорах МИДа никогда не задерживались «идейные», там работали только прожжённые циники, а уж на руководящих постах и подавно.
Разбирательство по удравшему в капиталистический рай дипломату проводили на уровне Ю.В.Антропова.
Правда, на площади Дзержинского знали, что в составе делегации предатель. Подозревали Анатолия Добрынина, (посла СССР в США), и Олега Трояновского, (представителя СССР при ООН), но вот весельчак и балагур, разговорчивый выпивоха Шевченко попал в разработку последним.
При проверке вскрылись весьма нелицеприятные факты. И в конце марта 1978 года, аккуратно, с целью участия в серьёзном правительственном совещании, его, наконец, решились отозвать в Москву. Но вмешалась судьба. Перед самым отлетом в Нью-Йорк, (штаб квартира ООН там), прилетел приятель Шевченко – Геннадий Сташевский, который на вопрос, о чем совещание, страшно удивился, потому что ничего о нём не слышал…
8 апреля Аркадий Шевченко ушёл из дома, оставив жене записку, рекомендующую немедленно решить вопрос об эмиграции.
Позднее станет известно, (от Олдрича Эймса, «нашего крота» в ЦРУ), что бежавший из «ада» господин начал приторговывать Родиной, (за хорошие деньги), аж с 1975 года, причём по собственной инициативе.
Но Леонгина Шевченко или растерялась, или отказалась. Мужу было уже не важно. В эмиграцию она так и не отправилась. Прилетев в Москву, женщина, (по официальной версии), наложила на себя руки. Правда, при весьма странных обстоятельствах. Труп нашли не сразу. На даче. За шубами. В шкафу.
Сын Аркадия – Геннадий – трудился в это время атташе в Женеве. 9 апреля его срочно назначают дипкурьером. Интересно, что в поездке домой его сопровождал товарищ из ГРУ – Владимир Резун. Возвратившись «за кордон», он быстренько превратится в «невозвращенца» и пристроится в холмах английского Девоншира – фермером, производителем овец мясной перспективной породы.
Приятно, Антропов и испугавшийся, (до кардиологической клиники), Громыко не мстили за отца сыну. Его трудоустроили в Институт государства и права АН СССР. Он стал профессором, написал около 70 научных работ. Работал там до 1997 года.
20 мая в Москве узнали, что Шевченко продал всех наших агентов. Один из них, Владимир Зинякин, имея дипломатическую неприкосновенность, смог улететь, а двух других, Черняева и Энгера, осудили, дав по 50 лет тюрьмы каждому. Позднее их обменяли на русских диссидентов…
Все знали о близкой дружбе жён Громыко и Шевченко. Честолюбивый Аркадий долго не мог пережить, что его назначение последовало сразу после дорогого подарка, который преподнесла Леонелла, (Линочка), Лидии Дмитриевне Громыко – брошь с 56 отборными, (каратными), бриллиантами…
Громыко открестился от этой дружбы сразу. Брошь, (как водится), пропала. Говорили, что её однажды видели на бюсте Зои Федоровой. Ну и, (под номером 666(!!!), она числится украденной у Саудовского принца).
Шевченко стал миллионером, развлекался, кутил с проститутками, женился, обзавёлся семьёй. Благополучие новоявленного миллионера, впрочем, продлилось недолго. Он развёлся, потерял роскошный особняк и умер в скромной съёмной квартире в Вашингтоне, от цирроза печени. Его остывший труп обнаружила пришедшая навестить больного отца дочь Анна.
Зато два могущественных человека в СССР, Громыко и Антропов, смогли объединиться и поддержали друг друга в сложный для них час. Громыко присмирел. Жена стала выходить в свет в российском янтаре и бирюзе. В 1983, после смерти Антропова, недоброжелатели зашевелились опять, но Черненко их быстро успокоил. Громыко продолжил свою деятельность бессменным «Мистером Нет». 11 марта 1985 года он поддержал товарища Горбачёва. Безусловно, благодаря его голосу Михаил Сергеевич стал «руководителем перестройки и гласности».
***
История же кольца с опалом продолжилась так же интересно, как и началась…
В 1980 году квартиру вдовы писателя Алексея Толстого ограбили. Преступников не нашли, зато исчезла бриллиантовая брошь Людовика XV, мужской опаловый перстень, датированный 17 веком, и крупный редкий турмалин.
В 1981 году старуха-актриса Зоя Фёдорова, известная своей коллекцией бриллиантов, которые попадали к ней разными, не всегда официальными путями, была убита. Грабителей не нашли. Зато, во время осмотра квартиры погибшей, обнаружили лежащий в стопке постельного белья турмалин – украденный годом ранее…
Через несколько дней коллекции голубых бриллиантов лишилась артистка цирка и бесстрашная укротительница тигров Ирина Бугримова. В Москве шептались и пальцем показывали в сторону любовника самой Галины – артиста театра «Ромэн» Бориса Буряце. Доказать ничего не удалось, как и найти, но Буряце арестовали и посадили за спекуляцию шубами. Расследованием нашумевших дел занимался лично замминистра МВД, зять Леонида Ильича – Юрий Чурбанов. После смерти тестя, во время празднования веселого 1987 нового года, Николай Анисимович Щёлоков на банкете в Кремле сделал замечание подчиненному:
– Ты, Юра, поскромнее живи и перстней старинных на пальцах не носи.
В тот же год Чурбанов был арестован. Опаловый перстень, украденный из семьи Толстых, попал в опись конфискованных предметов роскоши…
В 1989 году из спальни принца Фейсала бин Фахда пропали драгоценности. Из Саудовской Аравии они перекочевали в Таиланд. И исчезли. Саудиты до сих пор обижаются на Тайскую королевскую семью.
В 2019 году новоиспеченный король Таиланда Маха Вачиралонгкорн немножко странный, любящий наркотики и алкоголь господин, подарил своему очередному тестю опаловый перстень. Последний через два месяца скончался от… туберкулёза.
Догорал закат, расцветала ночь
И любовью укрыла мир.
Я не знала, как мне ещё помочь,
Чтобы ты поярче светил.
Но чем ближе, милый, я к тебе была,
Пустота съедала мой след,
Тем острее воздух, непроглядней тьма,
И пути назад уже нет…
(Фрагмент песни группы Ясвена)
Три часа ночи, пустая кухня. Девушка трясущимися руками держит горячую кружку с чайным «утопленником». Свет выключен, лишь светильник над столом – создает живой желто-оранжевый ореол в абсолютно неживойчерной квартире. Дверца под кухонной мойкой открыта, оттуда торчит прозрачное новое ведро, с принтомпальмовых листьев, на ведро надет мусорный пакет, а из него выглядывают бумажные коробки из-под готовой лапши…
Катя сидит с телефоном, не давая подружке спать.
– Еще раз… что за «Марфа Максимова»?! Это ты? Серьезно?
– Ко мне вчера человек пять добавилось. Макс сказал, что пытаются взломать, и мы страничку удалили. – Шмыгая, отвечает в трубку любительница «утопленников».
– Так, значит, фамилия отвечает не на вопрос «кто», а на вопрос «чья» – ясненько. Про Марфу – без комментариев.
– Фотку вместе выбирали. Люба сказала неудачное, но стильное. Я не в фокусе, но видно, что с венчания, а Макс –вообще силуэтно на фоне свечей… знаешь, это единственный кадр нас вместе, что он разрешил. Сказал, проблемы будут, если другие…
– Что «другие»? Вы не палитесь, что вместе?! Серьезно? Бредятина. Чего… чего я говорила?! Нет, зажиматься по углам тебе не на руку, а если обвенчались и вместе живете, то, как минимум, странно. Вопрос, из-за кого именно не хочет разглашать. Мотивы?
– Мне кажется, что Алла за ним бегает. Но… не взаимно.
– Нет, это не причина. Сама гляди, если за ним бегает девка, то сказал, что с тобой, и она отвалилась. Здесь что-то другое.
– Не знаю я!.. – Катя готова плакать. – Я не знаю, где он ночью… с кем? Если ему кто-то другой нравится, то зачем? Не понимаю!
Джекки, что сидел под ногами, грея неразумное чадо человеческое, поднялся и глянул грустной понимающей мордой. Хозяйка-мазохистка решила не одеваться и ждать-мерзнуть в майке с трусами, даже тапки не надела. За два часа, сравнявшись температурой с окружающей квартирой.
Катя обняла добродушного зверя и пошла мыть кружку.
– Собирай вещи и съезжай. Сама все понимаешь. – Категорично посоветовала Ольга и, сославшись на желание спать, попрощалась. «Марфу Максимову» трясло. Необходимо было дождаться явления соучастника венчания и выяснить его отношение к себе, его цели на будущее, выслушать и поверить оправданиям, простить и просить больше не уходить по ночам. Было бы хорошо, если бы неодно «Но»! Катя очень сильно сомневалась, что такой человек, как Макс, будет оправдываться. И, уж тем более, извиняться…
«В любом случае, у него есть разумная причина. Это точно. Он же так любит меня. Сам сказал. Сам потащил меня в храм, перевез сюда. Я ему нужна. Даже моей матери не испугался. Принял меня такой, какая я есть. – Крутилось в бедной невыспанной голове. – Он недавно потерял машину. Интересно, сколько стоит эта квартира? Значит, он вложился, претерпевая лишения, чтобы жить вместе. Машина?…».
Катя выглянула в окно, подтверждая свои мысли – рабочий Форд стоял во дворе.
– Джек, пойдем спать скорее, сейчас кружку протру, уберу на место. Пакетик спрятать поглубже… может, сейчас вернется?
Сон спустился неожиданно, теплым шерстяным звериным боком, что под пледом дышал размеренно, укачивая хозяйскую руку. Девушка, наконец, согрелась.
***
– Ну, что это, Кать?! Ну, сколько можно! Зачем пускать собаку на кровать?! – Катя, с трудом, разлепив глаза, протирая их сонным кулаком, обнаружила, причину недовольства: Макс потянулся к ней с утреннимиобнимашками и промазал, притянув голову недовольно буркнувшего придавленного добряка Джека. Наподдав шерстяному под зад ладонью, (чем вызвал парочку басистых вяков, и топот по хозяйским ногам), Максим сграбастал девушку в охапку. Она потянулась всем телом, ощутив интересные особенности утреннего мужского организма, прижатые к ней. – Ну, что это за бровки домиком и круглые глазки? Я вместо тебя пса по утрам целовать должен? Договорились же…
Катя растаяла под теплыми губами, теряя ощущение реальности и земного мира. Ее душа была вся осязанием – тепло его открытой беззащитной груди, пригретой пледом. Сонные полуоткрытые глаза. Мягкие губы, что целуют с нежностью и манят, не давая вчерашней страсти и действия. Выгнувшись соблазнительной синусоидой, Катя недовольно промурлыкала, не ощутив ни рук, ни губ на всех, плохо прикрытых майкой округлостях…
– Вот они, религиозные девушки, а я думал, ты молиться будешь, а не меня соблазнять… – Макс уголком пушистого пледа провел по вопросительному боку, заставив брыкнуться от щекотки.
– Я думала, что любовь – есть лучшая молитва. – Парировала девица, с вызовом глядя ему в глаза, совершенно проснувшись.
– Видимо, придется позаботиться о твоей духовности. – С псевдозлой ухмылкой, мужчина щекотал ее до того момента, пока не замотал в плед, как начинку в рулетик. – Что же нам взять, для просвещения? Хм… вот это, пожалуй, подойдет.
В его руках щелкнула деревянная тридцатисантиметровая линейка. Катерина не успела подумать, что именно он ей намеревается мерить, как плед пополз вверх.
– М-м-м… милые трусики, вчера я плохо рассмотрел. –Максим поддел их пальцем, натягивая серединку повыше. Ответом ему был согласный возглас. – Ну-ка, расскажи мне… кто тут плохая девочка, а?..
Тело в пледе ужом изогнулось, подставляя пятую точку под еще один шлепок… Катя дрожала и порывисто дышала. Его руки гладили ее ягодицы, то приближаясь к «интересному месту», то отдаляясь, несколько раз он, еле касаясь, погладил узкую полоску кружевной ткани, добиваясь реакции, за этим следовал шлепок. Мужчине, определенно, нравилось.
Постепенно Катя оказалась поперек его коленей, светлая кожа краснела от, казалось бы, легких шлепков. Все слилось для нее в ожидание ласки и прикосновений, пару раз линейка шлепнула прямо туда. Девушка готова была стонать и выпрашивать, лишь бы все это не прекращалось и перелилось во что-то более сексуальное. Игра сомкнула ее сознание на себе: тянущееся время наращивало напряжение и нервное, и физическое. Похоже ли это на наказание, или искупление? Нет. Это была жажда, это была кипящая страсть, это было жадное срочное желание!
Девушка, отпущенная на пол, успела сделать кружок ползком по холодному полу, подгоняемая резкими и легкими шлепками линейки. Потом Макс, прочувствовавший это напряжение, подхватил ее и повалил животом на кровать. Девушка была в таком разожженном состоянии, что испытала оргазм еще от первых движений, мало обращая внимание, что и как он делал. Телом или руками. На нее накатило такое сердцебиение и расслабление, что голова мало соображала. Можно было сравнить ее состояние с эйфорией, почти освобождением от земных оков, бремени и… греха.
– Вижу, сегодня тебе больше понравилось. Закинешь простынь в стирку. Сэр Макс ушел курить. – Подмигнув, и, схватив куртку, он двинулся на балкон, оставляя ей приборку, завтрак и вернувшиеся ночные мысли.
– Почему «сэр»? Любишь Фрая? – вослед, скорее машинально, спросила Катя.
– Я их нет, а они меня – вполне возможно! – Максим вернулся, заглянул ей в глаза, приподняв подбородок пальцем. – Что ты делала сегодня ночью?
– Спала! – Катя опешила и предпочла избежать выяснения. Невероятная наглость! Вместо того, чтобы оправдываться и просить прощения, он обвиняет ее!
– Очень зря. – Губы коснулись ее носа. Может, он приготовил ей сюрприз? – А кто тогда чай пил из твоей кружки?!
– Я пила.
– Ночью?
– Ночью. – Все еще не понимая, чего он от нее хочет.
– Тогда почему хитришь? – Максим легонько взял ее за горло, целуя. – Если не будет доверия в нашей паре, то все опять развалится. А я совсем не хотел бы, понимаешь?
Катя кивнула, понимая, что ни черта не понимает! Максим ушел на балкон. Пока запустила стирку, пока начала взбивать омлет… он с кем-то бурно ругался по телефону, куря одну за другой. Через полчаса, румяный, как ни в чем не бывало, мужчина вошел в кухню, прямо к накрытому столу.
– Сырные бутербродики? – понюхал аккуратные желтые прямоугольники.
– Омлет, – улыбнулась Катя, радуясь, что не догадался.
– Я не ем яиц. – Тарелка еще дымящегося омлета отправилась в мусор. Мужчина стал варить себе кофе.
– Почему? – Из глаз брызнуло. Катя пыталась говорить спокойно, но голос пропал, превращаясь в постыдный сип.
– Аллергия. – Спокойно пояснил Максим, сделав милое лицо. – Ты что, расстроилась? Не переживай. Все удивляются. Жуткая непереносимость, если съем – могу уехать от милой женушки на скорой.
– А что если перепелиные? – воскликнула, в миг превратившись в Жанну Д’Арк, готовую спасти своего возлюбленного, государство и весь мир! Сердце жгло от нестерпимого желания найти неординарный способ облегчить жизнь любимого существа.
– С перепелиных – и того хуже, малыш. – Максим сел, печатая что-то в телефоне, и быстро заглатывая кофе. – С молоком, но без сахара. – Пояснил девушке и, уже деловым тоном, – Катюш, я тебе там прислал по работе, сделай с фоток документы, вставь номера счетов с этого договора, перешли по почте – я почту указал. Пришло? Хорошо. Я уйду по делам, вернусь ближе к ночи.
– Ку-уда?.. – Катя опешила, глянула на стену: полдесятого… – суббота же, нерабочая…
– Кто делает деньги, кроит неделю иначе, Катенок. Там посиделки с товарищами, плавно переходящие в договоренности тех, кто трезвее. Это нормально в бизнесе.
– Пить с утра и до вечера? А если ты будешь менее трезвым? – «женушке» все это резко не понравилось. Проглоченное ранее сравнение с помершим родителем не хотело отодвигаться и плясало перед носом, заставляя неприятно ежиться.
– Это невозможно, девочка моя. – Короткий поцелуй в висок. – Еще одно. Ты теперь со мной, и мои дела – твои дела. Поэтому, сделай заявочку на ООО. Скоро потребуется. Я тебе скинул, что написать.
– Поняла. – Катя кивнула, доверчиво вперив в мужчину своей мечты два омута огромных глаз. Он сказал, что теперь у них общие дела. У него планы на будущее… она ему так нужна…
– Мы скоро выберемся куда-нибудь в медовый месяц… надо только провернуть это все сейчас. Но я обещаю. – Контрольный поцелуй, быстро ускользнувшие губы, худосочный зад в голубых свободных джинсах в закрывающейся двери…
***
День был долгим. Дважды погуляв с Джеком, Катя долго звонила Ольге, успокаивая, и, оправдываясь.
– Ты узнала, где он ночью был? – Не унималась подруга. – Как можно не интересоваться, какое «все хорошо»?! Тут даже «почти нормально» нет!
– Я проснулась, а он спит рядом. Знаешь, тупо не сообразила спросить… нам… не до того было. Знаешь, он такой удивительный. С ним, не знаю, как сказать… вкус жизни на сто процентов.
– Катя, трахаться по утрам – нормально для взрослых женщин, но не знать, где твой мужик ночами шляется – уже не очень нормально.
– «Мой мужик» – звучит красиво… – закусив губу, фыркнула девица, не отрицая остальное.
– С тобой разговаривать невозможно. Мозги, как соплив сахаре!
– О! Телефон жужжит, секунду. Пришел ответ с госуслуг: заявка принята. Представляешь, со вторника я буду собственником бизнеса…
– Кать, ты там совсем свихнулась? Давай еще в это влезь с ним и кредитов набери!
– Ни про какие кредиты речи не идет. Он объяснил про уход от налогов и создание временного дочернего предприятия на меня.
– Уточни, кто эти налоги на тебя платить будет. Все, я отключаюсь, сил нет, одни эмоции.
– Оль, я физмат закончила, у меня все нормально с головой. Честно.
С неприятным послевкусием разговора и плясками под музыку из телефона, Катя протерла все поверхности квартиры – ящики и полки внутри и снаружи, помыла окна, пока еще было что-то видно.
С наступлением темноты, черной мглой в душу прокралась меланхолия. Катя почти два часа гуляла с Джеком, возместив дефицит внимания последних дней. Звонить никому не хотелось. Больше сорока минутштудировала новую поваренную книгу, вырвав к черту все, что было с яйцом. Долго готовила поздний ужин, не решаясь съесть свою порцию, и, мечтая дождаться Макса. Потом, смирившись с урчанием в животе, села кушать, почитывая Бронте.
Ближе к полуночи, ключ провернулся в замке. Макс непонимающе поглядел на девушку, что сидела за кухонным столом с книгой и даже не поглядела. На нем была другая кофта, серые джинсы, за плечом рюкзак с ноутбуком.
– Ты вернулся! – вынимая наушник, радостно воскликнула Катя, кинувшись обнимать. – Ужин сейчас погрею. Тут солянка, ты же без обеда… а здесь плов с говядиной и салат «мужские слезы». Правда, смешной? В нем сухарики и красный перец. Тебе можно перец?
– Я поел уже, давай уберем в холодильник. – Катя поморщилась, от него не пахло спиртным, зато отчетливый запах дешевых недоваренных пельменей чувствовался.
– Но ведь сухарики размокнут за ночь, и будет невкусно. – Девушка ухватилась за блюдо, расстраиваясь. Каждый прием пищи для нее превращался в провальное испытание. Сейчас она была готова кормить его с ложки, лишь бы оценил. Макс, с интересом, подхватил книгу со стола. Скривился:
– Джейн Эйр? Серьезно? – Катя поставила блюдо, бережно забрала книгу, соорудив из салфетки закладку.
– Моя любимая.
– Можно, я не буду слепым и безруким, ладно? – Посмеялся мужчина, открывая рот для столовой ложки салата. – Тогда надо с чем-то. Тут, погоди, вискарь стоит, неплохой.
– Я не буду. – Катерина отскочила, с ужасом.
– Баш на баш. Я согласился на салат, ты на НикаТомпсона. – Бутыль с синей лентой оказалась на столе. – Еще есть зеленый чай в бутылке. Должно забавно получиться.
– Ты разбавляешь? – девушка подсела и понюхала. Ей вручили вторую ложку.
– Под настроение. Устал очень, давай посидим недолгои спать.
– Ты не уйдешь сегодня? – горло пережало от сдерживаемой тревоги, но Катя спросила вслух.
– Сегодня нет. – Спокойно ответил Максим, тоном, не терпящим дальнейших расспросов.
Катерина лежала рядом с человеком своей мечты и чувствовала себя самой счастливой на свете. Да, просто не будет, но просто и не надо. Трудности придут, но она сумеет быть спокойной и понимающей женой для него. Поддержит и примет таким, какой он есть. Удивительное состояние: он обнимает ее во сне, такой теплый и родной. Два часа ночи, и никуда не ушел. Только ее. Любимый.
История Адмиральской городской больницы №3 была во многом схожа с историей телецентра. Раньше она называлась «железнодорожной» и была на хорошем счету. После распада СССР многие специализированные медицинские учреждения были вынуждены влачить жалкое существование. Народ, обеднев, практически не ездил, средств от выручки билетов, как и дотаций из бюджета, не хватало на покрытие первоочередных нужд, не говоря уже о проведении ремонтов зданий вокзалов и обновлении подвижного состава. Вокзалам и автостанциям пришлось сокращать свои расходы, а значительную часть помещений (которые не на что было даже отапливать) – сдать в аренду. Железнодорожная больница оказалась на грани закрытия, и жителей Адмиральска, работавших на железной дороге, постепенно готовили к тому, что лечиться они теперь будут в обычных больницах, так как профильной их больнице осталось недолго.
Однако у железнодорожной больницы была отличная инфраструктура, специалисты и возможности, которых не имело ни одно другое учреждение здравоохранения города. И когда перед властями всерьёз встал вопрос ликвидации ж/д-больницы, было предложено сделать её специализированной для всех транспортных предприятий, увеличив тем самым её финансирование и сохранив как учреждение. Впоследствии, когда грянула медреформа и все специализированные медучреждения перевели с государственного довольства на «частное партнёрство», предприятиям Адмиральска, имевшим отношение к транспортному обслуживанию, было предложено заключить договор с этой больницей на лечение своих сотрудников. Там они проходили профилактические осмотры, консультировались у врачей, получали справки и направления. А если травмы были серьёзные или болезнь давала сильные осложнения – там же проходили лечение и реабилитацию. В больнице был ряд тренажёров для опорно-двигательной системы и работали хорошие реабилитологи. Позже больницу реорганизовали: в одном крыле лечили железнодорожников, другое выделили для работников общественного транспорта – как муниципального, так и частного. По всем документам учреждение проходило как санаторно-профилактическое. А среди адмиральцев прочно закрепилось название «транспортная больница» – как такая, в которой лечат транспортников.
***
Было около пяти часов утра, когда челюстно-лицевой хирург Адмиральской городской больницы № 3 Николай Протасов вышел из кабинета травматологии, где он только что сделал перевязку путевому обходчику и, оглядев пустой коридор, широко зевнул. До конца его смены оставалось каких-то два часа. Возможно, ему повезёт, и остаток времени он будет заполнять медкарты и пить жасминовый чай со своей супругой Людочкой – проводницей пассажирских составов.
В прошлом году Протасовы отпраздновали серебряную свадьбу, но чувства Николая к жене остались такими же, как и двадцать пять лет назад, когда он, будучи интерном, проходящим практику в железнодорожной больнице, впервые встретил молоденькую проводницу. Она тогда приходила в больницу как слушатель практического курса по оказанию первой медицинской помощи пассажирам. Воронцов тоже посещал эти курсы, но не столько для того, чтобы их послушать (всё, что там рассказывали, он слышал во время учёбы в медицинском училище и прекрасно это всё уже знал), а чтобы ещё раз увидеться с Людой, которая так запала ему в душу. Как он говорил потом друзьям, уже даже спустя многие годы, она была именно той женщиной, с которой он был готов провести всё отпущенное ему на этой земле время.
Однако времени, которое они могли провести вместе, выдавалось не так уж и много. Из-за плотного графика супруги чаще виделись на работе друг у друга, чем у себя дома, как и было в эти сутки.
Полчаса назад фирменный поезд «Бугские зори», следовавший из Причерноморска в Адмиральск, прибыл на сортировочную. Людмила Протасова привела вагон в порядок и сдала смену. И вот сейчас, купив в круглосуточном привокзальном супермаркете салатов на развес и курочку гриль в киоске «У Вахаба», она примчалась на работу к мужу, в железнодорожную больницу, чтобы дождаться конца его смены и вместе пойти домой.
Закончив заполнять медкарты, Николай Протасов сгрёб их в стопку и убрал на подоконник. Стол, за которым он обычно вёл приём, был аккуратно накрыт белой клеёнкой, по которой расползлись узором синие паровозики с вагончиками. Возле стола тут же завозилась Людочка, разделывая курицу гриль и раскладывая аппетитные кусочки по двум пластиковым тарелкам.
Набирая воды в электрочайник, Николай с аппетитом посматривал то на курочку в тарелке, то на любимую жену. Взгляд Протасова скользнул по её каштановым локонам, поверх которых был кокетливо наброшен головной убор проводницы. Его карие глаза встретились с ярко-синими глазами Людочки, цвет которых контрастно подчёркивал макияж – стрелки, прорисованные чёрной подводкой на верхних веках. Нежные алые губы женщины расплылись в полуулыбке. Ополоснув свои нежные ручки водой, она присела на кушетку, положив ногу на ногу. Форменная тёмно-синяя юбка задралась, приоткрывая изящные коленки. Несмотря на свои сорок пять, женщина выглядела очень молодо и обладала прекрасной фигурой. Наслаждаясь, как муж пожирает её взглядом, Людочка расстегнула верхнюю пуговичку элегантного тёмно-синего жакета с логотипом Причерноморских железных дорог. Отставив чайник, Николай подошёл к двери и провернул с внутренней стороны ключ. Затем присел на кушетку к жене и, притянув её к себе, поцеловал в носик.
В этот момент из коридора раздались нервные мужские голоса, прерываемые голосом медсестры Варечки: «Так вам с такими травмами в скорую надо! У нас оборудование не то!». Однако, судя по возмущённым репликам, пришедших это не устроило. Голоса стали громче, послышались шаги, перемежаемые стуком во все двери.
Николай на секунду застыл, опасливо глядя на дверь, из-за которой доносились подозрительные голоса, затем встал с кушетки, открыл замок и вышел в коридор.
Протасов увидел, как полноватый пятидесятилетний мужчина в полицейской форме с полковничьими погонами барабанит кулаками в двери кабинетов. Кроме него в коридоре находились ещё двое полицейских. Они с двух сторон поддерживали парня, съёжившегося в три погибели, сидящего на стуле. Парень держал в руке пластиковый стаканчик, куда периодически сплёвывал кровь.
Зайдя обратно, Протасов дал знак жене, чтобы накрыла их нескромную трапезу газеткой. Сделав это, она надела белый халат, который висел на вешалке у входа, после чего хирург снова вышел в коридор.
В этот момент полковник пререкался с медсестрой Варечкой на посту.
– Да вы поймите, тут и рентген нужен, и УЗИ, и к травматологу, а у нас сейчас только хирург. Вам бы в скорую, – доказывала Варечка, однако в её голосе звучали нотки дрожи.
– Вы врач, чтобы это определять? – перебил её полковник. – Судя по форме и бэйджу – нет. А я хочу говорить с врачом.
– Ну, я врач. Что за шум? – подал голос Протасов, подходя к полицейскому.
– Его избили. Разбили челюсть, сломали нос! – он указал на парня с окровавленным лицом, которого придерживали двое полицейских. – А вот она, – полковник с укором ткнул пальцем в медсестру, – отсылает нас в скорую. Видимо, как все женщины, боится крови и не хочет иметь с ним дела. А ему срочно нужна помощь!
– Ну, не в коридоре же, – устало вымолвил Протасов, которого уже раздражал тон и манеры ночного визитёра.
– Так ведите в свой кабинет! – приказным тоном потребовал полицейский и для убедительности раскрыл перед хирургом своё удостоверение.
Протасов прочитал:
«Министерство Внутренних Дел Причерномории
Адмиральское городское управление полиции
Усть-Ингульский районный отдел
Начальник отдела – Воронцов Степан Макарович».
Николай вернулся в свой кабинет, где его ждала супруга в белом медицинском халате. Следом вошёл полковник Воронцов и двое полицейских, которые завели пострадавшего парня.
Усадив бедолагу в специальное кресло, напоминающее стоматологическое, хирург включил расположенный сверху прожектор и принялся за осмотр. Внезапно Протасов оторвался от работы.
– Людочка, там у меня в верхнем ящике стола фонарик. Тащи его сюда.
Женщина метнулась к столу и спустя несколько секунд вернулась с фонариком. Теперь она хорошо рассмотрела пострадавшего. Правую часть его лица заливала обширная гематома, нос был свёрнут в сторону, верхняя губа рассечена в двух местах, а нижняя разбита.
– Ой-ой-ой, где же это вас так угораздило? – запричитала Людочка, пока Протасов ощупывал лицо пациента, часть которого превратилась в сплошную гематому.
Побитый мужчина стонал и сдавленно вскрикивал, давая понять, что любое прикосновение к лицу вызывает у него сильную боль.
Осмотрев потерпевшего, Протасов диагностировал у него два сколотых зуба, рваную рану губы, внутреннее рассечение скулы. Но куда серьёзнее была сломанная носовая перегородка и развивающийся отёк носоглотки с кровотечением.
Тянуть с операцией было нельзя, поэтому Протасов тут же позвал двух медсестёр. Одна из них повезла пострадавшего в рентгенкабинет на каталке, за ними двинулись двое полицейских. Вторая медсестра заполнила бумаги и вышла готовить операционную. Сделав запись в журнале, хирург вышел следом.
В кабинете остались полковник Воронцов и Людмила Протасова.
Полковник потянулся за пачкой сигарет и достал зажигалку.
– Здесь не курят, – осадила его Людочка.
«Сучка», – пробубнил себе под нос Воронцов.
Однако у женщины был достаточно острый слух, чтобы услышать. Она смерила полковника насмешливым взглядом.
– Когда я буду у ВАС в отделении, – она сделал акцент на слове «вас», – правила диктовать будете вы. А сейчас – будьте любезны.
Воронцов хотел было огрызнуться на женщину в халате, но она посмотрела на него так выразительно, что полковник тут же одёрнул себя и мрачно засопел.
Всю свою сознательную жизнь Воронцов относился к женщинам как к неполноценным, по сравнению с мужчинами, существам. Он был убежден, что все без исключения представительницы слабого пола болтливы, суетливы, не в меру любопытны, расточительны и падки на передок. Это были основные причины, по которым он развёлся с женой. По иронии судьбы, их общая дочь Маша вобрала в себя все те качества, которые Воронцов так не мог терпеть в женщинах.
И вот сейчас полковнику нанесли удар по самолюбию: он был осажен женщиной. Хотя что такого она сказала? Попросила не курить в кабинете хирурга. Вполне вразумительная и допустимая просьба.
Полковник вдруг вспомнил один эпизод двухлетней давности, имевший место во время обыска мелкого чиновника, который проводила следственно-оперативная группа из его райотдела. В тот день на улице было слякотно. Воронцов вошёл в жилище подозреваемого, не снимая обуви. Расхаживая по комнатам, он испытывал удовольствие от того, что его грязные ботинки оставляют следы болотно-коричневой жижи на новеньком ковровом покрытии представителя власти.
Допрашивая на кухне жену чиновника, которая держала на руках грудного ребёнка, он без зазрения совести закурил, смахивая пепел в белую фарфоровую чашечку с нарисованным на ней медвежонком. Перепуганная женщина сглотнула, но не сказала ему ни слова. И только когда малыш потянулся к чашечке рукой, Воронцов вдруг сообразил, что из неё поят грудничка. И тут ему стало как-то не по себе. Стыдно, что ли…
Сейчас полковник поймал себя на мысли, что за последние пятнадцать лет, после развода с женой, он сильно распоясался.
Пока он размышлял, Людочка грациозно продефилировала мимо него к шкафу, на полках которого хранилась всякая медлитература, и, встав на цыпочки, стала перебирать журналы на самой верхней полке. Воронцов почувствовал напряжение в области паха – ощущение, довольно знакомое ему в бурной юности, но за последние лет семь уже порядком подзабытое.
«А смазливая сучка, – подумал он. – Какая задница, какие ноги!».
Женщина в халате достала свежий номер периодического вестника «Современная генетика» и снова, продефилировав прямо перед носом полковника, как ни в чём не бывало уселась на кушетку. Воронцов решил не смотреть в сторону Людочки, которую его обострившееся за эти пару минут воображение практически раздевало догола. Он постарался хоть как-то взять себя в руки и переключил внимание на циферблат своих наручных часов, наблюдая за оборотами секундной стрелки.
– Пять утра, – звонко произнесла сидящая на кушетке и рассмеялась. – Так и будете истуканом стоять, полковник? Присаживайтесь, чай ноги не казённые.
Женщина в халате улыбнулась и провела рукой по свободной части кушетки.
Пытаясь побороть подступившее чувство неловкости и волнения, Воронцов умостил своё тучное тело рядом с Людочкой.
Он случайно коснулся её плеча и тут же весь сжался, пробормотав извинения, что ещё больше рассмешило сидящую рядом.
– Полковник, я не кусаюсь, – игриво произнесла она и забросила ногу на ногу, отчего белый халат полез вверх, демонстрируя нижнюю часть бедра.
Полковник наклонил корпус вперёд и скрестил руки на коленях, чтобы прикрыть ещё более напрягшийся пах. А Людочка, как будто бы ничего не замечая, открыла журнал и погрузилась в чтение.
Краем глаза полковник взглянул на страницу журнала, который с таким упоением читала понравившаяся ему женщина. «Открыт ген, отвечающий за копирование информации из нейронов головного мозга», – гласило название публикации. Под ним располагалось фото светловолосого голубоглазого юноши с улыбкой Гагарина демонстрирующего компьютерную модель молекулы ДНК. Публикация, которая шла на весь разворот, содержала несколько схем и ещё две фотографии. Тем не менее, намётанный взгляд полицейского уловил, что женщина не спускала глаз именно с этой фотографии.
– Простите, Людмила, – выдавил он, проводя рукой под носом. – А кто этот белобрысый пацан на фото?
– Молодой и перспективный учёный Сергей Протасов, – с гордостью произнесла женщина и провела рукой по фотографии улыбающегося блондина.
Людочка продолжала разглядывать фотографию учёного, и её глаза словно искрились от восхищения. Воронцов искренне не понимал, что она, женщина в соку и полном расцвете сил, нашла в этом белобрысом. Впервые за много лет в нём взыграла ревность. Почему вообще зрелые прекрасные женщины обращают внимание на таких вот прыщавых юнцов?
Полковник ещё раз посмотрел на грамоты, которыми был увешан кабинет больницы, сопоставляя фамилию на грамотах с той, которую только что назвала ему Людочка. И небрежно ткнул пальцем с обломанным ногтем прямо в фотографию улыбающегося юноши.
– Это – сын нашего хирурга, что ли?
– Да, это сын Николая Петровича, – с гордостью подтвердила женщина и отодвинула журнал в сторону, освобождая фотографию молодого учёного от пальца полицейского, который в этот момент ей показался особенно грязным.
– Типичный папенькин сынок, – с сарказмом бросил Воронцов. – Бьюсь об заклад, что это батя ему всю научную работу написал, пока он гулял да молодым девкам улыбался.
Воронцов язвительно ухмыльнулся, сделав акцент на слове «молодым».
– Ну, знаете! – Людмила захлопнула журнал и встала с кушетки. – Понятия не имею, что вы там себе надумали, но если мальчик – сын медработника, это вовсе не значит, что он сам из себя как медик ничего не представляет!
Теперь глаза Людмилы метали молнии, испепеляя сидящего на кушетке полицейского.
– Да что вы говорите? – передразнил Воронцов. – Всем известно, что на детях умных, так сказать, родителей (не хочу говорить «гениев») природа отдыхает. Вот взять хотя бы мою заразу, Машку. Папка нарадоваться не мог, когда она играла в Шерлока Холмса, а потом пошла учиться на полицейского. И что? Вы думаете, из неё вышло что-то толковое? Безалаберная, необязательная! За что бы ни взялась – всё бросает на полпути. Работала бы в другом отделе – уже давно пинком под зад бы вытурили. А так она у меня под крылышком. Так я за ней все хвосты и подчищаю!
Выдав эту тираду, Воронцов глубоко вздохнул и потянулся за сигаретами, но вовремя себя одёрнул. Людочка окинула его взглядом, полным сочувствия, и снова присела рядом. Её изящная рука с французским маникюром легла на грубую руку полковника, обветренную с потрескавшейся кожей.
– Как вас по имени-отчеству, полковник? – поинтересовалась она.
Вместо ответа раздосадованный Воронцов раскрыл удостоверение.
– Понимаете, Степан Макарович, – очень вежливо продолжила Людочка. – Мы хотим, чтобы дети были нашей копией, обладая не только внешним сходством, но и нашими знаниями, навыками, да что там говорить – нашим опытом. К сожалению, это возможно лишь при определённых условиях, которые возникают не так часто. Однако это можно простимулировать искусственно. Чем, собственно, и занимается Сергей Протасов. А отец у него – хирург. И, уж поверьте, научную работу он ему точно не писал. Ни эту, ни какую-либо другую…
Воронцову показалось, что женщина сейчас как будто перед ним оправдывается, и он пытался понять, зачем. Неужто он нажал на больную мозоль?
Тем временем Людочка продолжала:
– В своих исследованиях он основывался на теории, выдвинутой одной учёной. Вот она на фото. Выступает на конференции по случаю 50-летия адмиральского «медина».
Людмила снова развернула перед ним журнал. Черноволосая девушка с бледным лицом, стоящая за трибуной, указывала рукой на экран проектора, демонстрируя какие-то схемы. Судя по всему, фото было старое, ибо сейчас ни таких экранов, ни проекторов Воронцов не видел даже в сельских домах культуры. На другой фотографии эта же девушка была запечатлена в полный рост в длинном черном платье, обтягивающем её фигуру и живот с признаками беременности. Её густые волосы были заплетены в тугую косу, спускающуюся ниже пояса, а к груди она прижимала то ли книгу, то ли довольно громоздкий ярко-оранжевый блокнот. Взгляд у девушки на этой фотографии был злобно-насмешливый и никак не сочетался с умиротворённостью, присущей представительницам прекрасного пола в период беременности. За плечо её держал парень такого же роста, как она, черноволосый, в чёрной водолазке и джинсах. Взгляд парня – наоборот, был добродушный и открытый. Его лицо показалось Воронцову до боли знакомым. Вроде как он его видел раньше, причём давно. Воронцов пытался вспомнить, где и когда.
– А вы не в курсе, когда было сделано это фото? – немного растеряно промямлил он.
– Так. Ммммм… Сейчас постараюсь вспомнить, – потянула Людочка. – «Медину» было пятьдесят лет, кажется, в девяносто восьмом году…
Вроде как он видел мужчину с фотографии вживую. На допросе, причём в качестве подозреваемого. Причём этот допрос он вёл сам. Воронцов вспомнил, как тогда его поразило это открытое дружелюбное лицо и простодушный взгляд. И эту женщину с косой он вроде как тоже видел живьём. Он точно помнил её взгляд, преисполненный насмешки и сарказма.
– Полковник, с вами всё в порядке? – обеспокоенная Людочка затеребила его руку.
Но Воронцов настолько погрузился в свои мысли, что даже не сразу почувствовал это.
***
Дверь кабинета хирурга распахнулась, заставив вздрогнуть сидящих на кушетке. Вошла и медсестра Варечка, толкая перед собой каталку с пострадавшим. Она бросила любопытный взгляд на Людочку, рука которой лежала поверх руки полковника полиции и, передёрнув плечами, хмыкнула. За ней проследовали двое полицейских – Сомов и Левицкий. Следом вошёл хирург, сосредоточенно рассматривая рентгеновские снимки прямо на ходу.
Подойдя к кушетке, он положил руку на плечо жене.
– Милая, я ещё часа четыре буду занят как минимум. Наверное, уже не жди меня. Беги домой и проследи, чтобы Серёга опять не убежал в свой НИИ, как следует не позавтракав.
Людочка убрала свою ладонь с руки Воронцова и приподняла взгляд на мужа.
– Нет уж, милый, я побуду здесь. А Серёга как-нибудь сам с завтраком разберётся. Чай, не папенькин сынок.
Говоря эту фразу, Людмила Протасова ехидно посмотрела на полковника, который в этот момент был готов провалиться сквозь землю. Это ж надо было дойти до такого идиотизма, чтобы начать клеиться к жене хирурга, ещё и напоследок приревновав её к собственному сыну. Воронцов чувствовал, что краснеет, как рак, а на лысине полковника предательски выступил пот.
– Я, пожалуй, пойду. Дела, знаете ли… много дел, – неуклюже вставая, произнёс он, стараясь придать своему дрожащему от неловкости и стыда голосу хотя бы видимую уверенность.
Из внутреннего кармана кителя он вытянул слегка помятую визитку.
– Вот мой номер, док. Сообщите мне, когда закончите операцию. – Он протянул её хирургу и пулей выскочил из кабинета, оставив своих подчинённых, Сомова и Левицкого, в крайнем недоумении.
Выйдя на крыльцо, Воронцов наконец достал из пачки сигарету, и, прикурив, довольно затянулся. Он готов был стремглав бежать отсюда прочь. Но одна мысль не давала ему покоя. Кто был тот темноволосый парень на фотографии, который стоял рядом с беременной женщиной? Он явно этого парня допрашивал, и именно как подозреваемого.
Воронцов пытался вспомнить детали того допроса. Свою вину парень не отрицал. Простодушно и открыто смотрел на молодого следователя Воронцова. Но что это было за дело, Воронцов нынешний не мог вспомнить в упор, как не мог вспомнить и имя парня. В памяти отложилось только, что оно было странное.
Может быть, расспросить жену Протасова? Она ведь знала учёную с фотографии, которую этот парень держал за руку. Они наверняка могут быть знакомы. Кем-то он работал. Конструктором, что ли…
Сейчас Воронцов пытался вспомнить хотя бы протокол, который тогда заполнял. Он даже закрыл глаза, пытаясь представить и выскрести из памяти рукописные листки протокола. Но вместо этого ему представлялись изящные женские ноги, закинутые одна на другую так, что внутренняя часть бедра была видна через задранный халатик.
– Озабоченный придурок! – процедил сквозь зубы Воронцов, раздавив сигаретный бычок об урну, и спустился по бетонным ступенькам.
– Вы это сейчас про кого, полковник? – услышал он позади себя кокетливый женский голос и обернулся.
Выпустив облако белого пара изо рта, ему лучезарно улыбалась Людмила Протасова с электронной сигаретой в руках. Она стояла на крыльце, словно античная скульптура на постаменте. Сейчас она была в темно-синем приталенном жакете и облегающей юбке, под которой ещё сильнее читались её красивые формы.
– А я думал, медработники не дымят, – полковник запнулся, глядя на эту потрясающую женщину. – По крайней мере столь очаровательные, как вы.
– Ну, во-первых, не дымят, а парят. Как паровозы. А во-вторых, я имею очень косвенное отношение к медработникам и очень прямое к паровозам, – подмигнула ему Людочка.
Только сейчас Воронцов разглядел логотип причерноморских железных дорог на форменном жакете проводницы. Жакете, на котором его воспалённое воображение расстёгивало металлические пуговицы одну за другой.
«Ах, какая женщина!», – думал про себя полковник.
И он искренне не понимал, что сейчас толкнуло Людочку оставить мужа и выйти к нему.
Он снова провёл рукой под носом туда-сюда, елозя по коже над верхней губой.
– А зря вы сбрили усы. Они вам больше шли, – бросила Людочка и снова приставила к губам электронную сигарету.
Очень долгое время Воронцов действительно носил усы. У его пса была очень выразительная морда и добрый, проницательный взгляд – прямо как у хозяина. Что касается усов, то у обоих они были обращены дугой вниз, что также придавало им невероятную схожесть. Коллеги часто шутили на этот счёт, говоря, что какой хозяин, такая у него и собака. После того, как Джек умер, Воронцов не мог смотреть на себя в зеркало. Любой, даже бегло брошенный взгляд на себя со стороны напоминал ему о друге. В конце концов, не выдержав этой моральной пытки, он сбрил усы.
– А откуда вы знаете, что они у меня были? – ещё более удивлённо произнёс Воронцов.
– Есть такая наука – биомеханика. Исследует природу и статику движений человека.
Людочка снова поднесла электронную сигарету к губам. Её глаза в этот момент были прикрыты, а лицо словно обращено куда-то вверх. Воронцову даже показалось, что она действительно парит.
– А движения говорят о человеке очень многое, – спокойным голосом продолжала Людочка. – Ваше постоянное движение с поглаживанием верхней губы и пространства под носом говорит о том, что долгое время у вас там были усы. Привычка, явно присущая вам много лет, отвыкать от которой вы будете долго.
Она грациозно спустилась по ступенькам, звонко цокая каблучками.
– А во-вторых, я вас помню с усами. Вы были у нас в депо около года назад, когда расследовали случай с поджогом вагона.
– Поджог! – вдруг воскликнул Воронцов. – Людочка, милая!
В памяти наконец чётко и ясно всплыл ещё один, тридцатилетней давности, поджог, в котором фигурантом был парень, которого Воронцов недавно видел на фотографии. Он схватил ошарашенную проводницу за плечи и крепко прижал к себе. От неожиданности та чуть не выронила свой курительный гаджет.
– Конечно же, поджог! Как я мог забыть! – то ли причитал, то ли ликовал он. – Это именно тот эпизод! С тем парнем!
– Какой эпизод? С каким парнем? – недоумевала Людмила.
– Парень на фотографии рядом с вашей учёной. Я его вспомнил! Я тогда вёл дело о поджоге КБ «Ингульское». На меня его спихнули, как на молодого следователя. Никто не хотел мараться. Главным обвиняемым был иностранец – югославский конструктор, работавший в том же КБ. Тогда у меня на допросе он полностью признал свою вину и сказал, что устроил пожар на собственном месте работы нарочно, чтобы их разработки не достались Военному Альянсу, который через подставную фирму на тот момент уже заключил договор о покупке зданий и сооружений КБ, а также всей имеющейся проектной документации.
Людмила Протасова слушала его, широко раскрыв рот.
– Я спросил, понимал ли он, что ему грозит за его преступление, и зачитывал статьи Уголовного Кодекса, по которым он может быть привлечён к ответственности. А он перебил меня и сказал, что есть закон, а есть справедливость. И что он поступил по справедливости, а теперь готов за это понести наказание по закону.
– Закон или справедливость? – сосредоточенно протянула Протасова, и словно даже чего-то испугалась. – Я не раз слышала эту фразу от дяди…
– И вы знаете, что я тогда сделал, Людочка? – продолжал взахлёб рассказывать Воронцов, метаясь из стороны в сторону и не находя себе места. – Я его тогда пожалел. Я вдруг понял, что могу поступить либо по закону, либо по справедливости. Не смотрите на меня так, я был молодым, идейным, можно сказать, идеалистом. Я всё выставил, как служебную халатность, как будто он просто заснул на дежурстве и не вовремя среагировал на сигнал датчиков задымления. Я его отпустил – и он исчез в тот же вечер. Я не дал ему подписку о невыезде, хотя должен был, за что потом часами стоял на ковре у руководства. Но я знал, что поступил по справедливости! Вот только имя его не помню. Чудное оно у него было какое-то…
Людмила Протасова слушала его крайне внимательно, не перебивая.
– Людочка, а эта женщина рядом с ним, учёная, на основе трудов которой ваш сын проводит свои эксперименты, она ему кто? Жена? – практически взмолился полковник. – Пытаюсь вспомнить тот злосчастный протокол. На мой вопрос он ответил, что женат… Напомните, как зовут эту вашу учёную из журнала? Пожалуйста, Людочка. Вы же наверняка её знаете.
– Драгана Джурич, – ответила Протасова почему-то очень грустным голосом.
– Да! Точно! – заликовал Воронцов. – Именно так он её и назвал!
К горлу Людмилы подступил ком, а глаза наполнились слезами.
– Людочка, что с вами? – Изумлённый полковник стал шарить по карманам в поисках носового платка, а потом вспомнил, что отдал его таксисту с переломанным носом.
– Всё в порядке, Степан Макарович, – Людмила стряхнула слёзы и попыталась улыбнуться.
Полковник пребывал в крайнем недоумении. Неужели он опять сказал что-то не то?
– Людочка, я сделал так, что у него тогда даже судимости не было. Я поступил по справедливости… А вы не в курсе, кого она ему родила – пацана или девчонку?
– Идите, полковник. У нас с вами свои дети. Вас ваша Машка ждёт, а меня мой Серёга…
Она снова вспорхнула вверх по крыльцу и, открыв массивную деревянную дверь, скрылась в коридоре.
***
Воронцов стоял у крыльца приёмного покоя. Идти домой не хотелось. Машка давно выросла и жила у своего очередного молодого человека, так что, в отличие от Людочки, дома его никто не ждал.
Вызвонив своих подчинённых, он приказал спускаться, а сам походкой вразвалочку прошёлся до своего милицейского бобика. Водитель дремал внутри, облокотившись головой о руль. Растолкав уснувшего Саныча, Воронцов плюхнуться на переднее сиденье.
Спустя минуту из здания больницы вышел широко зевающий Сомов. Вслед за ним плёлся мрачно-сосредоточенный Левицкий. Как оказалось, у него разрядился мобильный, а свою зарядку он не взял. Воронцов развёз их по домам, а сам направился обратно в отделение. Поприветствовав дежурных, он не стал подниматься к себе в кабинет, а направился в помещение штаба, состоящее из нескольких комнат. В одной из них находился служебный архив.
Без пятнадцати шесть. В штабе в это время было пусто. Воронцов открыл громоздкий шкаф, стоящий здесь ещё с семидесятых годов прошлого века. За эти годы отсюда выносили и меняли массу мебели: столы, стулья, стеллажи… А он всё стоит. Ни одна ножка не покосилась, ни одна петля не погнулась. Лишь тёмные борозды на толстом слое советской полировки говорили о не очень бережном отношении к казённому хранилищу документации.
Здесь хранились дела от 1991 до 2000 года. На одной из верхних полок Воронцов стал разглядывать дела 1998-1999 года. Убив полчаса времени, изрядно вывазюкавшись в пыли и паутине, Воронцов наконец вытянул увесистую картонную папку с наклеенным сверху листом, отпечатанным на пишущей машинке. Внизу под машинописным текстом каллиграфическим почерком было выведено «КБ «Ингульское».
– Хм, оно, – радостно хмыкнул Воронцов, и про себя возликовал, что память его не подводит.
С папкой в руках Воронцов вышел из помещения штаба и поднялся к себе в кабинет.
Здесь он плюхнулся на потёртое кожаное кресло, включил настольную лампу и мельком бросил взгляд на вмонтированные в неё часы и погрузился в чтение.
«23 января 1999 года Лучич Милош Ратиборович 1970 года рождения, старший конструктор КБ «Ингульское», находясь на рабочем месте, заснул во время дежурства, тем самым совершив действия, попадающие под статью УК Причерномории «Служебная халатность». В результате данный гражданин не обратил внимания на показания датчиков задымления и не услышал пожарной сигнализации, что можно квалифицировать как отягчающие обстоятельства, попадающие под часть 2 статьи – такие, которые повлекли значительный материальный ущерб и/или уничтожение материально-технической базы».
Дальше шли протокол допроса подозреваемого, опроса свидетелей, объяснения Милоша Лучича на рукописных листах. Здесь же хранилась его фотография. Сходство с парнем на фото, держащим за плечо учёную, было практически стопроцентным. Но Воронцов привык доверять только фактам и всё перепроверять. Перелистывая страницы дела, он дошёл до анкетных данных подозреваемого.
Лучич Милош Ратиборович
27 июня 1970 года рождения,
г. Нови-Сад Южно-Бачского округа,
Социалистический автономный край Воеводина,
Социалистическая Федеративная республика Югославия,
гражданин Сербии, паспорт: серия, номер
получил вид на жительство в Причерноморской ССР 28 июня 1988 года,
прописан по адресу: г. Адмиральск, ул. Дружбы Народов, д. 9 кв. 77
женат, жена – Джурич Драгана Джорджевна, 27 ноября, 1972 года рождения,
село Паратунка Елизовского района Камчатского края (Дальний Восток)
свидетельство о браке выдано ЗАГСом Паратунского сельского поселения Елизовского района Камчатского края.
Читая заполненные анкетные данные, Воронцов аж скривился, удивляясь, как тогда в далёком 1999-м у него вообще приняли документацию с подобными корявыми формулировками.
Но главное он узнал: парень, дело которого он вёл на заре своей работы в полиции, действительно оказался мужем учёной, публикацию о которой ему сегодня показала жена хирурга. А значит, есть ещё порох в пороховницах, и рано ему на пенсию.
Однако, что делать с этой информацией и какова её ценность сейчас, Воронцов не представлял. Полковник широко зевнул и глянул на часы, вмонтированные в лампу: шесть часов двадцать минут. В его распоряжении было полтора часа, чтобы хоть немного вздремнуть. Воронцов уже собирался относить папку обратно в архив, как вдруг вспомнил, что дело это у него тогда отобрали. Причём отобрали после того, как он переквалифицировал статью «Поджог» в «Служебную халатность». Не став подавлять любопытство, он снова открыл пресловутую папку и, листая пожелтевшие от времени страницы, стал восстанавливать у себя в голове хронологию тех событий.
Изначально уголовное дело возбудили 23 января 1999 года по статье «Поджог». 1 марта Воронцовым оно было переквалифицировано в «Служебную халатность». Из дальнейших материалов следовало, что 3 марта 1999 года, статью переквалифицировали обратно и снова расследовали по статье «Поджог». Тогда же, 3 марта, главный подозреваемый Милош Лучич, покинувший на тот момент территорию Причерномории, был подан в международный розыск.
Из материалов дела следовало, что сомнению была подвергнута экспертиза, которая указывала на возгорание по причине короткого замыкания проводки. В отчёте прокуратуры говорилось, что основанием для этого стало то, что одним из экспертов был небезызвестный Иван Митрофанович Стешкин – друг и коллега подозреваемого. Кроме того подчёркивалось, что Милош Лучич был прописан именно на квартире у Ивана Стешкина. Была назначена вторая экспертиза, которая, однако, тоже следов поджога не обнаружила.
29 апреля 1999 года уголовное дело было закрыто в связи со смертью подозреваемого. В отчёте следователя указывалось, что Милош Лучич погиб 6 апреля 1999 года. Он погиб у себя на родине в результате бомбардировки ТВ ретранслятора на Фрушка-Гора, город Нови-Сад, Сербия.
В том же отчёте говорилось, что 7 апреля в районе детского дома города Нови-Сад было найдено женское тело с именным медальоном на шее. Дальше шло подробное описание останков и даже прилагались цветные фото. Местами обугленное, посечённое снарядами тело. Фотографий было несколько. Общий план. Отдельно лицо, точнее – сплошная кровавая масса вместо него. Грудь с торчащим осколком и медальон на шее. Отдельно – сама капсула медальона с именем «Драгана Ђурић» на сербском. Голова сзади. Волосы опалены и обожжены, однако на фото можно было разглядеть фрагменты длиннющей чёрной косы, частично сожженной. И обожженная коса с волосами кое-где слипшимися от крови крупным планом на отдельном фото.
Воронцов, обладающий крепкими нервами и за годы службы изрядно огрубевший, вдруг почувствовал, как к его горлу подпирает комок. Он закрыл рот, чтобы купировать подкатывающий приступ тошноты. Дочитав до конца отчёт, полковник помрачнел и понял, почему тогда заплакала Людочка.
Ещё больше его выворачивало от мысли, что не пожалей он тогда этого учёного, дай ему срок по полной, закрой в СИЗО – и парень не драпанул бы к себе на родину, где даже месяца не прошло, как началось это ужасное месиво. Да и жена его осталась бы здесь, носила бы ему передачки, родила бы ему ребенка и, в конце концов, дождалась бы из мест лишения свободы…
После фотографий шла пояснительная записка следователя, что цифровые снимки предоставлены сотрудниками Военного Альянса и направлены Министерству Внутренних Дел Причерномории через электронную почту. Тут Воронцов подумал, какое же всё-таки счастье, что у него тогда забрали это дело. Что не знал он всех этих подробностей и все эти годы считал себя умным и справедливым полицейским. Знай он тогда, как обернулась его «справедливость», однозначно бросил бы всё и ушёл из полиции. А так и дел вон сколько раскрыл, и до полковника дослужился, и стал начальником Усть-Ингульского райотдела.
Воронцов снова начал елозить по коже между носом и губой – там, где ещё полгода назад у него росли густые дугообразные усы, так делавшие его похожим на его верного пса и друга (возможно, самого преданного из всех, кто у него когда-либо был) – Джека. Он снова нервно закурил, делая глубокие затяжки и выдыхая объёмные, словно тучи, клубы дыма. Мысль о том, что своей «справедливостью» он загубил две человеческих жизни, или даже три, если считать неродившегося ребёнка, теперь не давала Воронцову покоя. Что теперь о нём подумает Людочка?..
Перед глазами появилась белая мутная пелена. Воронцов послюнил кончики пальцев и провёл ими по своим воспалённым от бессонной ночи глазам. Не помогло. Часы показывали шесть тридцать три. А значит, в его распоряжении есть целый час и двадцать семь минут. Закрыв злосчастную папку, он опустил на неё уставшую лысую голову, зевнул и закрыл глаза…
Обычно начальник Усть-Ингульского РОВД ложился поздно, вставал рано и спал практически без снов. Однако сейчас ему снился невероятно яркий и приятный сон. Он шёл по Адмиральскому парку под руку с Людочкой, вдыхая пьянящий аромат цветов акаций. Возле него наматывал круги молодой резвый пёс – копия Джека. Людочка строила ему глазки и смеялась. Чуть впереди них шли, держась за руки, парень и девушка и вели по обе стороны двух черноволосых мальчишек одинакового роста в одинаковой одежде.
– Серёга! – позвала Людочка.
Парень обернулся – и Воронцов узнал улыбающегося белобрысого юношу с фотографии в журнале «Современная генетика». Обернулась и девушка – и тут полковника аж подкинуло во сне – это была его родная дочь Машка. Но больше всего эмоциональное волнение он испытал, когда увидел лица мальчишек – черноволосых, глазастых, похожих друг на друга как две капли воды. Но что его ещё больше ввергло в ужас, так это то, что они были одно лицо с погибшим сербским инженером.
Ему захотелось закричать, но он боялся испугать близнецов. Воронцов почувствовал во сне, как вспотела его лысина. Машинально он провёл рукой под носом – и почувствовал густую щетину усов под пальцами.
– Всё в порядке, Стёп? – Людочка дотронулась до его руки.
Он хотел спросить, что это за дети и почему их держат за руки её сын и его дочь, но слова застряли в горле.
– Стёпа, ты можешь хотя бы сейчас не думать о работе?! – с укором произнесла Людочка. Потом обратилась к остальным: – Никуда не расходиться, сейчас Ника будет нас фотографировать!
И тут Воронцов увидел стоящую за своей спиной девушку с малиновыми волосами и фотоаппаратом. Ту самую журналистку, на которую напали этим вечером и которую его подчинённым не дали допросить сотрудники ДГБ. Черноволосые близнецы побежали к ней. И тут Воронцов заметил сидящую на скамейке мужскую фигуру в длинном чёрном плаще с капюшоном. Он внимательно следил за журналисткой с малиновыми волосами, достающей фотоаппарат. Когда к ней подбежали мальчишки, он встал со скамейки и начал медленно приближаться к ним. Чуя опасность от человека в балахоне, Воронцов освободился от руки Людочки и медленно пошёл навстречу. Подходя, он начал щупать себя, проверяя наличие табельного оружия. К удивлению и радости, оно оказалось, как всегда, в кобуре на поясе. Человек в балахоне приблизился и протянул Воронцову руку. Такой внушающей ужас руки полковник ещё не видел. Ладонь практически без кожи: обожжённая изрубцованная мышечная ткань и торчащие кости суставов фаланг пальцев. Вместо приветствия Воронцов наставил на него табельное оружие и почувствовал в руке сильный тремор.
– Степан Макарович, вы как всегда начеку! – рассмеялся человек в балахоне.
Свободной рукой Воронцов схватился за край его капюшона и потянул назад. Перед ним предстало изуродованное лицо, посечённое осколками. Волосяной покров на голове практически отсутствовал. Лоб, теменная область и виски были покрыты страшными ожогами, как будто давними, зарубцевавшимися. Лишь кое-где на уцелевшей части скальпа, словно камыши на реке, через месиво обожжённой кожи прорастали длинные чёрные волосы. Его изуродованное тело чем-то напоминало останки обожжённого тела учёной. Этот не то урод, не то живой мертвец смотрел на Воронцова, держащего перед его лицом табельное оружие, с ухмылкой и сарказмом. Пытаясь унять дрожь в руке, Воронцов нащупал пальцем курок. И тут кто-то со всей силы сзади схватил его за плечи.
Воронцов вздрогнул и… проснулся.
– Папа, приди в себя наконец! – услышал он обеспокоенный голос Машки, которая со всей силы теребила его за плечи.
Светловолосая дылда с тревогой смотрела на Воронцова. Её серые глаза, окаймлённые наращенными ресницами, выражали обеспокоенность.
– А? Машка? Всё в порядке, доця, просто сон страшный приснился, – выдохнул Воронцов и погладил дочку по голове с длинной выбеленной шевелюрой.
Машка передёрнула плечами и провела рукой по своим бровям, точнее тому месту, где они должны были быть. Около двух лет назад она сделала татуаж бровей, губ и сосков. Зачем это нужно было делать акцент на сосках с четвёртым размером груди, на которой едва сходилась милицейская форма, оставалось загадкой для тех, кто видел её обнажённой. Машка была красивая. Несмотря на то, что красота эта была большей частью заслугой косметических салонов, а не матери-природы, всё это было симпатично, гармонично и невероятно ей шло.
Часы на лампе показывали без пяти минут семь утра.
– Ты опять дома не ночевала? – догадался Воронцов.
Девушка виновато опустила голову.
– Опять с прокурорским балбесом кувыркалась? – осуждающе глянул отец на помятую юбку и небольшую стрелку на колготках.
– Пап, он не балбес, а начальник отдела автоматизации, – парировала дочка.
– Это единственное, что тебя в моих словах смутило? – с укором посмотрел на дочь полковник. – Значит, кувыркалась!
Воронцов выдохнул. Спорить с дочерью сейчас его разум отказывался. Да и тридцатник уже. Вольна делать, что хочет. Но обидно отцу было. Совсем недавно «балбес» пришёл к Машке после работы. Они уединились в кабинете. Широко распахнув дверь, Воронцов увидел, как балбес облокотив его Машеньку о письменный стол, был занят с ней небезызвестным процессом.
Сердце отца сжалось. Он вдруг представил рядом с Машей сына Людочки и подумал, что его сон не такой уж кошмарный. Глядя сейчас на неё, он искренне не понимал, почему ей нравятся всякие гуляки и балбесы, а не молодые, подающие надежды учёные.
А Машка тем временем обняла отца и стала целовать его в лысину на голове, приговаривая: «Ну папа, ну не злись».
На глаза Воронцову снова попались фотографии пострадавшей журналистки.
– Маш, я тут одно дело хочу тебе поручить. Не в плане моей личной просьбы, а в плане служебной обязанности, – начал он, собирая распечатки в кучу. – Дело о нападении на журналистку Калинкову. Хочу на тебя его расписать. Для начала надо поехать к ней на работу в редакцию, опросить коллег, узнать, с чем они связывают нападение.
Он стал давать указания. Машка слушала его в пол-уха. Найдя у папы на столе невесть откуда взявшееся яблоко, она протянула к нему руку, вытерла о форменную юбку и с наслаждением вонзила в него свои белые зубки.
– Ну, с чем они это связывают, они уже опубликовали на сайте. Можно взять распечатку и приложить к протоколу. – Она положила откусанное яблоко на стол и полезла за смартфоном в нагрудный карман. – Давай лучше я сразу домой к Калинковой поеду. И в те места, где она тусовалась в последнее время. В АКУ, например.
Воронцов был сражён. Каким образом его дочь оказалась в курсе этого дела? Однако оказалось, что о нападении на журналистку вчера весь вечер гудели соцсети, а то, как полицейским препятствовали сотрудники ДГБ – не дали им пообщаться с журналисткой и взять у неё показания, после чего она и вовсе исчезла – обсуждали в их служебном чате в мессенджере. Этот чат был и на телефоне у Воронцова, но заходил он туда крайне редко и никогда его подробно не просматривал.
Перед лицом у Воронцова Маша пролистала этот чат. Там были и ссылки на публикации из «Баррикад», где подробно описывался инцидент и всё, что ему предшествовало. Вела одна из ссылок и на страницу Калинковой в соцсети – точнее, на тот её пост, который вызвал такой резонанс и через несколько часов после публикации которого на неё напали. Тут же была и ссылка на видео МТК «Фарватер», записанное на кафедре инженерной электроники в Адмиральком Кораблестроительном Университете.
Наблюдая, как ловко дочка водит пальцами по экрану, Воронцов подумал, как же всё-таки он отстал от жизни. Вон молодое поколение как лихо орудует с этими агрегатами. А он только и может, что барана в фуражке на кого-то поставить…
– Ты спрашиваешь, с чем связывают это нападение её коллеги. Вот, – Маша ткнула пальчиком с гелевым ноготком на ссылку, выданную мессенджером. – «Вероника Калинкова озвучила факт кражи интеллектуальной собственности в Адмиральском Кораблестроительном Университете. В качестве примера она привела изобретение «квантовой ловушки» неким профессором Графченко, хотя истинным её изобретателем является югославский конструктор Милош Лучич», — зачитывала она фрагмент публикации.
– Кто-кто-кто является? – Воронцов так качнулся, что чуть не упал со своего кресла.
– Вот он, – Машка пожала печами и указала отцу на экран смартфона, где посреди чертежей и схем со старой фотографии улыбалась простодушная физиономия югославского конструктора.
Воронцов не мог поверить, что его старое дело почти тридцатилетней давности именно сейчас обрастает новыми подробностями.
После того, как все молодые мужья занесли своих жён в свои дома (квартиры или палатки) празднование сместилось на Славный и Жемчужный острова – и заиграло с новой силой. Работали все столовые и кафе, у дома Нины и перед модулями на вынесенных столах всех желающих поили чаем с пирогами, парни плясали и бузили, девушки тоже плясали – но без драк… вечером были гуляния по всем островам.
Ростислав внёс на руках Динару в выданную ему квартиру, по пути показав поставленный для его дома фундамент, Стожар принёс Злату в палатку, поставленную для них семьёй Орловых, так как после праздников они планируют жить в деревне. То есть – Злата будет жить в доме родителей Стожара, пока он учится в Янтарном, а потом полетит с ним к месту его распределения. Лютый понёс Любице в выделенную для них комнату в модуле – и по ходу праздничных мероприятий смог договориться с Ведимом о разметке участка рядом с зимовкой для строительства своего дома, а пока дом не построен, оба будут жить в свободном доме Стожара и присматривать за приёмными детьми, привезенными с Нови-Сада.
Почти две сотни гостей и почти три сотни местных хаотично перемещались по островам и Ральфу сложно было бы поддерживать порядок в одиночку, если бы не помощь добровольных дружинников. Ростислав и Змей женились – и им явно было не до наблюдения за гостями, но Змей всё же умудрялся быть на связи почти со всеми DEX’ами охраны и постоянно знал, кто где из них находится. К тому же Арнольд выпустил свои три дрона с камерами для съёмки – и Ральф без проблем мог подключаться к любой из них. Сам Арнольд с ручной камерой старался быть везде и всюду.
Утром двадцать пятого июня гости понемногу стали разлетаться по своим деревням – впереди была заготовка кормов и каждый погожий день был на вес золота. Нина старалась попрощаться со всеми, вручая по пакету тонких пирогов-«погонялок» каждому гостю. С кем попрощаться лично не удалось – тому пироги или козули в пакетах вручали Платон, Ральф, Волчок или Фрида.
Ведим с Корой и киборгами улетели после полудня – сначала им надо было закончить разметку участка под деревню тёмного волхва и определить, где возможно сделать насыпь на берегу озера под теплицы. Тёмный с Одинцом и Гораном полетели за ними следом, чтобы успеть до темноты определить гостей-работников на ночь.
Вечером того же дня Платон объявил сбор всех четырёх пар молодожёнов:
— На рассвете завтра вы все летите в свадебное путешествие! Транспортник «Водник» оплачен на срок полтора месяца, вам хватит и отдохнуть, и устать от новых впечатлений. Маршрут проложен и груз упакован. Новая Самара. Новый Архангельск. Новый Ярославль. Кассандра. А далее по желанию… но к двадцать второму августа все должны вернуться. Мире и Любице пора будет на учёбу. И Стожару тоже учиться надо тоже. В качестве сопровождающих с вами полетят оба волхва… сам удивляюсь, как смог уговорить.
Платон взглянул на Воислава и его жену — возражений не последовало — и продолжил:
— Одинец останется в модуле тёмного наблюдать за расчисткой участка и закладкой фундаментов домов и служебных зданий. Несложные обряды он проводить обучен, при необходимости кродирование организовать сможет. Вместо светлого волхва у нас останется его старший сын Всеслав. Тоже простые обряды проводить умеет. Вопросы есть? Если вопросов нет, то собирайте вещи.
Вещей оказалось неожиданно много, так как путешествие предстояло полуторамесячное и не везде было лето — и Нина отдала Мире во временное пользование чемоданы, подаренные ей Платоном.
В пять утра двадцать шестого июня арендованный Платоном флайеробус опустился на космодроме в Янтарном — и пассажиры заняли свои места в транспортнике. Трюм был загружен изделиями народных мастеров, предназначенными для музейной лавки на Новой Самаре, и мороженой рыбой для офиса ОЗК на этой же планете.
Проводив сына с женой и друзьями до шлюза транспортника, Нина решила лететь в город, чтобы зайти в свой дом – Платон и Хельги не возражали. В доме было неожиданно тихо, Фред делал очередную почти не нужную уборку на чердаке, Радж обрезал кусты — и оба они встретили гостей готовым завтраком и пирожными. Радж показал новые вылепленные им свистульки, от совсем крошечных до крупных, почти в килограмм массой, и сообщил, что до оговоренного когда-то миллиона свистулек осталось изготовить «всего» двести тысяч штук.
— Всего? — удивилась Нина, — по-твоему, это немного?
— Это с учётом того, что дети и киборги лепят в деревнях, — уточнил Фред, — и я тоже леплю… иногда.
— Прекрасно! Тогда по осени полетим свататься к Беляне и договариваться о свадьбе. Она тебе нравится?
— Да… но я здесь привык жить. А там деревня и много других людей…
— Если её родители согласятся, можете жить в этом доме после свадьбы. Но до этого ещё достаточно времени, можно всё обдумать как следует. И начать подготовку к свадьбе.
После плотного завтрака Нина осмотрела его изделия и посоветовала Раджу прилететь на пару дней на острова и посмотреть на животных в движении, чтобы изображать их правильнее.
— А кто будет охранять дом и двор? — мгновенно вопросом ответил Радж.
— Вообще не проблема, — вместо Нины ответил Платон, — я сейчас позвоню Василию, и он поживёт в этом доме пару дней.
Василий радостно согласился и тут же сообщил об этом Зое, кибер-секретарше директора, и Гранту, взвалив на него свои экскурсии – и отправил заявление директору на три дня отпуска. Фред лететь отказался — и Нина настаивать не стала.
За три дня Радж познакомился почти со всеми киборгами и с помощью Руслана и Волчка осмотрел весь архипелаг, накупался, порыбачил, показался на лошадях – и даже встретился с Беляной, которую привёз Дробот на пару дней в гости. За обедом Дробот сообщил о письме из Ново-Ярославского театрального училища:
— …я даже не думал об этом! Приняли без экзаменов на актёрское отделение! За роль в фильме… я спросил, можно ли с другом… с Даром, то есть. Там приняли и его, но…
— Его на платное, тебя на бюджет? – понял Платон, — не вопрос. Я оплачу, но при условии вашего возвращения сюда после учёбы. К тому времени в Звёздном будет здание театра, — и после согласия Дробота подписал с ним договор на отработку в театре Звёздного не менее трёх лет после окончания учёбы. И перевёл училищу необходимую сумму.
Радж улетел в город совершенно счастливый и с подарками в виде банок с земляникой и мёдом. Дробот, Дар и Беляна были довольны не меньше киборга.
***
Июль начался с дождей и потому заготовку кормов начали со сбора веточного корма для овец и коз. Через неделю дождь так же резко прекратился и до середины августа было почти сухо. Но из-за увеличившегося поголовья животных колхоз смог заготовить только около сорока процентов от потребности в кормах.
Но Платон без проблем созвонился с руководителями двух хозяйств в южной области и договорился о покупке ста сорока тонн сена и комбикорма.
***
«Водник» вернулся в космопорт ровно двадцать второго августа, как и планировалось. Оба волхва выглядели уставшими, но молодёжь была бодра, весела и готова к подвигам. Нина, вместе с Хельги полетевшая встречать сына с женой и друзьями, обняла Воислава и его жену, а потом поздоровалась с остальными. Стожар и Злата после приветствий полетели сразу в Орлово, пообещав зайти в гости на островах, а Лютый с Любице согласились сначала зайти на обед в городской дом Нины. Поскольку Зарина Баженовна с киборгами всё ещё была в доме Воислава на Мирном острове и потому компания из десяти человек и киборгов вполне удобно поместилась за столом в гостиной. После обеда Лютый с Любице полетели в Орлово на таксофлайере, а все остальные – на колхозном флайеробусе направились на острова.
***
Двадцать девятого августа произошло окончание строительства школы на Жемчужном острове и назначенный директором Всеслав торжественно перерезал красную ленточку со словами:
— Теперь все киборги могут учиться и получать знания не только по школьной программе, но и по любой интересующей их специальности. В эту школу при желании могут ходить… и прилетать… дети из ближайших деревень. И наши дети тоже будут учиться в этой школе. А также вечерами будет проводиться подготовка для желающих поступать в высшие учебные заведения.
Всемир, как завуч новой школы, объявил, что до первого сентября все желающие учиться должны ему подать заявления. После завершения речей и благодарности строителям двери школы были открыты – и все желающие смогли пройти по двум этажам здания и осмотреть классные комнаты. А вечером в банкетном зале столовой был торжественный ужин в честь строителей.
***
Утром тридцатого августа вся строительная бригада вместе с Доброхотом улетела на хутор Пасечника достраивать дом, а Платон, проводив их, задумался о необходимости иметь в колхозе свою бригаду строителей, и сообщил об этом на собрании колхозников.
— Вот закончим с дамбами, — ответил ему Григорий, — и киборгов, занятых на этих работах, переведём на строительство манежей на насыпи. Ведь планируется медицинский центр? И большой дом квартирного типа на месте модулей?
— Всё так. Надо успеть в этом году всё согласовать и поставить фундаменты. И освободить место под них… надо срочно готовить площадки под модули на Закатном и Аптечном островах и переносить два из имеющихся трёх модулей на них, а я займусь согласованием, пока Ведим и его спутники не улетели обратно.
За одни сутки два модуля были демонтированы, перевезены на эти два острова и собраны обратно – на Закатном острове в модуль заселились киборги рыболовецких бригад и те, кто занят на обработке и переработке рыбы и водорослей, а на Аптечном острове модуль заняли растениеводы. И этим же вечером Платон попросил Ведима прилететь и разметить участки под фундаменты общежития и медцентра.
Ведим явился уже к ночи и сразу осмотрел выбранные участки, попросил у Платона проекты обоих зданий, изучил их и… отказался что-то делать:
— Тут работы бригаде на неделю! Но мы не можем оставаться, завтра улетаем, ведь через неделю нам надо уже детей забирать из инкубаторов. Но я могу оставить одного из моих парней, Дика, он всему обучен и умеет делать всё, что умею я, а он подберёт здесь бригаду. И оставлю часть инструментов, остальное докупишь по списку. Список скину утром.
— Хорошо, купим всё, что надо. В сентябре ещё достаточно тепло для установки фундаментов.
***
Ведим с Корой и двумя DEX’ами улетели в космопорт тридцать первого августа сразу после завтрака, оставив Дика, которого на срочном собрании правления колхоза назначили бригадиром строителей и выдали задание на работу.
Заказанные инструменты курьер привёз уже через три дня – и Дик, за три дня успевший собрать бригаду, спокойно приступил к работе.
***
Девятого сентября в десять утра Нине позвонил Ведим и показал своих детей, только что принесённых из медцентра. Двое новорождённых были одинаково розовыми, различаясь только цветом одеяльцев. Совершенно счастливая Кора, предварительно изучившая доступную литературу по уходу за детьми, очень осторожно развернула детей на пеленальном столике и показала Нине.
— Мы решили назвать их Олег и Олеся, — радостно заявил Ведим, — это твои внуки и они ждут бабушку в гости. Когда прилетишь?
— Пока не думала об этом, — растерянно ответила Нина и добавила в звонок мужа. Платон, находившийся в это время на курятнике, мгновенно ответил: — Только мы вчетвером прилетим. Ты не против? С нами Хельги и Аля. И не прямо сейчас, а недели через две… или через три. У нас уборочная сейчас. Как только закончим, так сразу.
— Отлично! Ждём! Любим вас! – и Ведим отключился.
***
Двадцать второго сентября Саня взял у Воислава и Лютого пробы семени для ЭКО и уже через пару дней пригласил на медпункт Ираиду Петровну, чтобы она подготовила Миру и Любице к процедуре и провела её – и двадцать пятого сентября жёнам киборгов были подсажены эмбрионы их детей.
***
Уборку урожая завершили вовремя и очень успешно — и на день Хорса-Свентовида снова столы ломились от выпечки и ягод с мёдом, и светлый волхв снова прятался за столом с пирогами и спрашивал «детушек», видят ли они его, и эти самые «детушки» нестройным хором отвечали, что не видят. Всё было привычно и правильно — лето закончилось, наступила осень, за осенью придёт зима… и снова парни будут засылать сватов, и снова родители девушек будут сватов встречать… и снова будут играться свадьбы и рождаться дети.
***
Двадцать седьмого сентября Нина, Платон, Хельги и Аля на рейсовом лайнере полетели в гости к Ведиму и Коре. Прямого рейса до Эфеса Клинка не было и поэтому пришлось делать две пересадки — но в целом путешествие прошло благополучно. На Эфесе Клинка была весна: таял снег, цвели странного вида деревья и кустарники, пели местные ящерки и бегали по дорожкам местные «голуби», напоминающие скорее помесь мыши и воробья размером с голубя, чем голубя.
Ведим встретил гостей в космодроме и на своём мини-флайеробусе привёз к своему дому. А Кора встретила свекровь на крыльце свежим хлебом-солью, на столе стояли пироги и каша, а после того, как Нина с ней поздоровалась, из детской вышла миловидная девушка, которую Ведим представил как няню детей.
— А нужные программы у неё есть? — тут же спросил Платон, — она Irien. И вообще-то секретарь вашего офиса ОЗК.
— Конечно есть, — ответил Ведим, — она сама захотела научиться ухаживать за детьми. Её имя Роза. И она собирается замуж за…
— Это может быть неинтересно, — остановила его Роза, — мне нравится возиться с малышами. А системный запрет не касается ухода за новорождёнными детьми.
Нина с этим согласилась — и после торжественного обеда по случаю встречи Ведим показал ей и её спутникам город и пролетел над комбинатом. Экскурсия её впечатлила — комбинат занимал площадь не менее десяти квадратных километров и состоял из длинных закрытых зданий и непонятного назначения огромных труб и вышек. Город был на пару километров в стороне от комбината и занимал не меньшую площадь. На краю города оказался большой парк на двух берегах реки, у входа в парк находилось двухэтажное здание офиса ОЗК. Знакомство с сотрудниками чуть не затянулось до ночи — пока Платон не остановил Ведима и Сергея, сказав, что Нине необходимо отдохнуть после полёта.
Нина с мужем и спутниками пробыли в гостях почти три недели. Аля сначала опасалась брать на руки детей, но, посмотрев, как Роза и Кора детей моют, не выдержала и вмешалась — у неё не только программы сохранились, но и память — ведь ребёнок, за которым она ухаживала до прихода в ОЗК, ничего плохого ей не делал. На обратную дорогу Ведим нанял небольшой транспортник и нагрузил его тем, чего нет на Антари: местными фруктами и местной копчёной рыбой. Кроме этого, в трюм погрузили продукцию комбината — технические алмазы в опломбированных контейнерах — для серебряных рудников в Серебрянке.
***
На Антари Нина со спутниками прилетела почти в конце октября — как раз на премьеру второй серии мультфильма «Царевна-Лягушка». Сорокапятиминутная серия почти полностью была посвящена биографии младшего сына губернатора – Ивана, прозванного в семье Царевичем – и даже служба его в армии по контракту с обучением на программиста.
На премьере кроме окрестных жителей присутствовали Светлана и Златко от ОЗК, Одинец с Гораном, Василий, Пётр и Грант. После показа мультфильма были длинные восторженные речи с поздравлениями студийцев – и большой торт с немного запоздалыми поздравления Клима и Горана с днём рождения. Клим, уже знавший, что надо делать, быстро разрезал свою половину торта на маленькие кусочки и воткнул в них свечи. Горан сначала мрачно спросил, в чём дело? – а после объяснения словно нехотя сделал то же самое со своей половиной торта. Платон от Нины и себя вручил обоим подарки – скутер Климу и гравидоску Горану – и поздравил обоих с праздником.
***
Тридцатого сентября на конюшню вернулись все жеребчики, которые были отвезены на хутор Пасечника, и Ян с Рыжиком, а шестнадцатого сентября Платон объявил аукцион по продаже животных. Очень удачно удалось продать двенадцать голов, но они были оставлены на несколько дней на конюшне для кастрации, которую Костас пообещал провести в ближайшее время. Оставшихся четырёх было решено подростить для будущего конного театра в Янтарном и кастрировать немного позже.
Ян показывал, чему обучил жеребят за лето, чтобы показать возможности этих мезенок – и потому крестьяне и лесничие заповедника активно торговались за каждого жеребёнка. При всём обилии техники наблюдать за лесом и туристами с седла оказалось намного удобнее, чем из флайера, и вывозить из леса вырубленные сухие деревья лошадью оказалось удобнее и безопаснее, чем трактором, так как сохранялся слой почвы – и потому на жеребят даже была очередь.
***
Пятого ноября на хуторе Пасечника торжественно открыли для киборгов новый двухэтажный дом со всеми удобствами – и Платон отправил на хутор ещё десяток киборгов для проживания и помощи старику.
А десятого ноября на собрании правления колхоза председателем СПК(к) «Заря» был выбран Платон Лебедев. Событие не осталось незамеченным – впервые на такую должность избрали Irien’а! – и уже вечером на всех местных голоканалах появился фильм о колхозе, срочно смонтированный по записям Филиппа и других бывавших на островах киборгов.
***
Первого декабря состоялась защита диссертации Нины и Гранта в большом зале главного корпуса Вороновского музея. Мероприятие было открытым и прийти на защиту могли все желающие, к тому же среди оппонентов были прилетевшие профессора и академики из Ново-Санкт-Петербургского Университета – и Нина сначала от волнения хотела отказаться от защиты, но Грант сказал, что отступать поздно, раз уж проделана такая грандиозная работа.
Защита продолжалась около пяти часов с двумя перерывами на буфет, Нина быстро успокоилась, увидев в первых рядах бывших сотоварищей по работе в музее, а под конец всех речей заявила, показав на Гранта:
— Без помощи этого киборга я не смогла бы проделать такую работу в такие короткие сроки, он тоже имеет право на степень кандидата наук по культурологии.
Её поддержали – и в результате её монография в соавторстве с Грантом была признана большим вкладом в науку и учёную степень получили оба соавтора: Нина Павловна Лебедева и Грант Григорьевич Нилов.
***
Велесовы святки прошли весело и слишком быстро: сначала зажгли Священный огонь нового года и участвующих в обряде мужчин и парней было около двух десятков; потом колядование и щедрец, попадающий как раз на Новый год, голографическая ёлка и украшенные гирляндами деревья по краям дамб, гости и катание на санях; потом – первые бега на ипподроме, фактически показательные, так как орловские кобылы в полную силу бегать уже не могли по причине солидного возраста, а мезенские кобылки в полную силу бегать ещё не могли по причине молодости; потом – Водокрес и купание в ледяной воде… и пляски, игры, буза во все дни святок.
***
В феврале Лёня трижды привозил киборгов, каждый раз говоря, что это уж точно самые последние армейские киборги – и каждый раз через несколько дней звонил снова и предупреждал о новом привозе.
— Но ведь киборгов более не производят! – возмутилась Нина после второго привоза, — откуда они?
— Официально не производят для свободной продажи, — ответил дексист, — только по спецзаказу и под контролем ОЗК. Не столько для военных, сколько для геологов и других учёных, летающих в экспедиции на новые планеты. Но не все филиалы «DEX-company» сотрудничают с ОЗК. К тому же многие военные так и не научились беречь киборгов. Короче, ещё привезу через неделю.
— Борису это должно быть выгодно, — усмехнулась Нина, — ведь платим мы ему жемчугом и янтарём, причём в изделиях… киборги теперь не являются вещами и товаром, но за перевоз он столько требует! Платим, деваться-то некуда, ведь он успевает забрать их живыми. Привози… примем всех.
— Ждите, — ответил Лёня, — кстати, Вера защитила кандидатскую диссертацию, теперь она учёный кибер-психолог и начала собирать материалы для докторской. Поэтому Борис Арсенович и скупает битых киберов у их хозяев и забирает у армейских… привезу.
Двадцатого февраля прилетала Ира и увезла три десятка DEX’ов в Звёздный.
***
Весной отметили Масленицу и Златко снова был Ярилой, а Светлана – Зимой, на взятие снежной крепости прилетели Левон с Кику и Фома с Илоной и детьми, снова пекли блины и закликали Весну и всё было как надо и очень весело.
На Купалу Мира в только что построенном медицинском центре, руководить которым согласилась Астрид, родила мальчика. Воислав, представляя сына Солнцу, с согласия обоих волхвов дал ему имя Горыня. Ведим поздравил брата-киборга с рождением наследника по видеосвязи и показал своих уже подросших детей, пообещав прилететь в отпуск.
Нина была совершенно счастлива – сбылись все мечты, о которых она просила Макошь: большая семья, любящий муж, дети и внуки, хорошие соседи и добрые друзья – и посёлок, который никогда не был бы построен, если бы когда-то давно Фома не подарил ей киборга по имени Змей Горынович.