Юлька увидела медведя, едва Егор отъехал от нее. И все поняла. Как он мог подумать, что она побежит спасаться?! Как он мог представить себе, что она бросит его?! Слезы потекли по щекам от обиды. От обиды и страха. Она побежала за ним со всех ног, больше всего боясь поскользнуться и опоздать.
Она видела, как он развернул мотоцикл и выскочил из седла. Огромный медведь несся на него со скоростью поезда. Это была гора мяса, и, если бы Юлька не видела этого, она бы не поверила, что эта туша может так быстро передвигаться. А перед медведем стоял Егор — совсем маленькая фигурка на фоне лохматой громадины. И Юлька лишь сейчас заметила, что он и вправду совсем мальчик. Он только кажется взрослым, потому что старше ее на четыре года.
И когда расстояние между ним и медведем сократилось до двадцати шагов, она увидела, как его фигурка вдруг стала расти вверх и вширь. И поняла, что это не Егор — другой медведь встал на пути чудовища. И рык его был низким и торжествующим. От испуга она закричала и с разгона упала на колени. И кричала не она одна.
Зверь не вступает в схватку с тем, кто заведомо его сильней. Это закон природы, условие выживания вида. Восторг мгновенно сменился страхом и необходимостью бежать, едва Берендей увидел Заклятого глазами бера: звериный инстинкт. Если бы он был человеком, то стиснул бы зубы. Поэтому снова заревел, подбадривая себя, собирая все человеческое, что в нем осталось.
Заклятый не ожидал. Он затормозил, не догадавшись воспользоваться преимуществом набранной скорости. А напрасно. Он остановился, тоже поднялся на задние лапы и заревел, нависая над Берендеем. Он был выше почти на метр. Он был тяжелей в три раза.
Но теперь появился шанс. Очень сомнительный шанс. Надо сделать так, чтобы смешалась их кровь. И тогда… и тогда он убьет Заклятого. Едва Заклятый потеряет над ним власть, он его убьет. С наслаждением.
И они сцепились. Не было никаких мыслей о тактике — только инстинкты. Животное желание победы любой ценой. Злоба на злобу.
Михалыч остановился на полпути и застыл с открытым ртом. Он понимал, что не успевает на помощь Егору, но все равно бежал. И только увидев, что Егора больше нет и на его месте стоит медведь, замер.
Два медведя, совершив ритуальную демонстрацию роста и силы, сошлись. И тут же оказались в едином буром клубке, где нельзя определить, кто есть кто, хотя они сильно отличались по цвету: большой медведь был много темнее молодого. Рык разносился далеко по лесу, кровь и клочья шерсти разлетались в стороны от движущегося клубка. Клацали зубы. Михалыч слышал, как рвется плоть. Два лесных гиганта, два хозяина тайги… Бой их был страшным и величественным, и Михалыч отступил на шаг, не смея дышать от восхищения и ужаса. Они поднимались в полный рост, будто обнимая друг друга, и снова в могучих объятьях катились по снегу, и снег под ними окрасился в багровое. Их рев заглушал крики вокруг и вызывал животное желание бежать, спасаться, прятаться — только бы не оказаться на пути рычащего клубка зубов и когтей.
И не было видно, кто побеждает, хотя было понятно, кто победит: молодой медведь не мог состязаться с большим. Слишком велика разница.
Они снова поднялись на задние лапы, и Михалыч увидел, что большой медведь взял молодого в тиски, но молодой сдался не сразу: разворачивал плечи в стороны, пытаясь освободиться, упирался лапами в грудь противнику. Но большой смял его сопротивление, смял, как сухой лист в кулаке. Вместо рыка Михалыч услышал хрип молодого.
По морщинистым щекам побежали слезы.
Берендей понял, что зажат. И понял, что это конец: ему не хватит силы противиться железным объятьям Заклятого. Хрустнули кости. Легкие, стиснутые его лапами, не могли втянуть воздух, из пасти закапала кровь.
Настоящий берендей умирает медведем. В последний миг перед смертью он обязательно оборачивается: он должен уйти из жизни так же, как вошел в нее. А заклятый наоборот: родившись человеком, в смерти человеком и остается.
Берендей в последний раз вонзил клыки в грудь Заклятого: если их кровь еще не перемешалась, то теперь уж перемешается наверняка. Последний шанс? Берендей приготовился умереть, но какая разница, умрет он человеком или бером? У медвежонка не осталось шансов, он хрипит и задыхается, у него горлом идет кровь. Если он превратится в человека, хватка на секунду ослабнет. Потому что человеком он меньше, чем бер.
Берендей вернулся в человеческий облик и вывалился вниз, прокатился между задних лап Заклятого и растянулся на дороге.
Заклятый не понял, почему жертва ускользнула, и немедленно повернулся с ревом разочарования и злости. Берендей инстинктивно приподнялся на локтях, пытаясь отодвинуться от наступавшего на него зверя. Воздуха в легких не было — он хотел и не мог ничего сказать. Надо было выпрямиться, но он распластался на утоптанном снегу, скользил и подняться не успевал.
Вдох. Маленький, короткий вдох. От боли потемнело в глазах. Он не может дышать, ему больно дышать! Но одного маленького вдоха должно хватить, чтобы сказать одно слово.
Берендей разжал слипавшиеся от крови губы, нащупал на груди оберег и шепнул:
— Оборотись…
Или тетрадь, оставленная далеким предком, соврала ему? Или кровь их так и не перемешалась? Бер поднял лапу, и Берендей, как ни старался принять смерть легко и бесстрашно, зажмурился.
На снегу сидел человек. В ватнике и теплых штанах. Сидел и не понимал, что произошло.
Берендей подумал, что надо добавить: «на пять минут». Потому что пяти минут ему хватит, чтобы обернуться и убить его. Но для этого надо сделать еще один маленький вдох. Обернуться и убить. У зверя болевой порог выше, чем у человека, ему хватит на это сил. Он вспомнил труп Ивана, его белые зубы на солнце. Вспомнил мальчишек — боевиков Семена. Вспомнил, как разбушевавшийся зверь крушил их одного за одним, и каждый удар был смертельным. Как он откусил голову Илье и выплюнул ее на снег. Вспомнил Черныша и его раздавленный череп. Обернуться и убить. Он не видел разницы между Заклятым-человеком и Заклятым-бером, в отличие от Михалыча, который легко стрелял в медведей и не мог убить человека. И Берендей понял, что власти над ним Заклятый больше не имеет и что рука не дрогнет на курке ружья. Или лапа, разбивающая его голову, как тыкву. «На пять минут», надо добавить «на пять минут»…
Берендей сделал маленький вдох, боясь потерять сознание. Потому что тогда Заклятый обернется, и все будет напрасно. Сделал вдох и выдохнул:
— Навсегда…
Как будто шевельнулось что-то в воздухе. Что-то изменилось безвозвратно. Что-то оказалось навсегда потерянным.
В легкие пошел кислород. И невидимый бер исчез. Остался человек. Жалкий… Стоящий на четвереньках.
— Убирайся, — Берендей поднялся на локте повыше, преодолевая боль. — Убирайся, или я убью тебя. Это мой лес…
Юлька сидела на снегу, зажав рот руками. Она видела, как из объятий большого медведя выпал Егор. Выпал и перекатился медведю за спину, а тот повернулся и пошел в его сторону. Юлька хотела закрыть глаза, когда медведь поднял лапу. Она поняла, что медведь метит в голову и что после этого удара Егора уже не будет. Но глаза не закрывались. И она видела, как на месте медведя оказался человек — в самый последний миг. Человек не дотянулся рукой до Егора и упал на четвереньки, потеряв равновесие. Егор хотел подняться, она видела это и закричала, чтобы он этого не делал. Только голос отказал ей.
Егор что-то сказал, и от его слов до Юльки дошла волна теплого воздуха, как будто она почувствовала его выдох.
Егор снова начал подниматься, и Юлька обмерла и на этот раз вскрикнула, зажимая рот еще крепче, как будто хотела затолкать звук обратно в горло. А Егор что-то говорил. Недолго. И человек, стоящий перед ним на четвереньках, встал: медленно, осторожно. Огляделся по сторонам, как будто удивляясь. Сделал несколько робких шагов. И побежал назад по дороге, шатаясь и петляя: туда, откуда появился.
Леонид огляделся по сторонам. Что-то произошло. Что-то сломалось в нем безвозвратно. Он стоит в нелепой позе, а на него глазеют люди, но всё еще боятся подойти.
А мальчишку он, похоже, убил… Зачем? Вот он лежит перед ним и захлебывается своей кровью. Разве не об этом Леонид мечтал? Разве не к этому стремился? Для чего же ему это понадобилось?
Мальчишка еще что-то говорит? Да он его пугает! Смешной. Леониду стало его жаль, искренне жаль. И не нужен ему этот лес! Этот неуютный, снежный лес, где так тяжело ходить и так холодно спать, куда вовсе не хочется возвращаться!
Он огляделся еще раз… Надо уходить. Пока люди не пришли в себя и не поняли, что он наделал. Он медленно поднялся и оглянулся еще раз. Никто не шевелился, никто не пытался его задержать… Он шагнул в сторону леса. Потом еще раз и еще. И побежал. Укрыться в лесу, дойти до следующей станции, сесть в электричку и вернуться домой! Домой!
У него на глазах выступили слезы. Домой! К горячей ванне, полной белой пены. К уютному креслу перед телевизором. К светлой кухне со свистящим чайником. К мягкой постели с чистым бельем. Домой!
Юлька как будто пришла в себя и вскочила на ноги. И одновременно с ней с места сорвался Михалыч. Он стоял ближе к Егору, но она обогнала его. Поскользнулась и упала, растянувшись во весь рост на дороге. И еле успела подставить руку, когда локоть Егора подогнулся и он едва не рухнул головой на дорогу.
Михалыч подбежал вплотную и присел на колени.
Подходили люди. Из тех, что стояли на остановке, и те, кто появился позже. Защелкали крышки телефонов, и запищали клавиши. Кто-то сказал в трубку: «Тяжело ранен», и Юльке стало очень страшно от этих слов. Потом были слова «медведь поломал», и это прозвучало еще страшней.
— Егорка, — позвал Михалыч, — Егорка…
Егор кивнул веками.
— Ты не умирай, Егорка, слышишь? Щас доктор приедет.
И была «скорая помощь» с мигалками и сиреной, и грубые равнодушные врачи, и носилки, и кислородная подушка, а Юлька смотрела на струйку алой пенистой крови, стекавшую из угла рта Егора, и боялась даже надеяться — чтобы своей надеждой не искушать злую судьбу.
Их не пустили туда, куда понесли Егора. Но Михалыч, не раз в больнице бывавший, потащил Юльку через вестибюль на второй этаж, к дверям оперблока.
Он кидался ко всякому выходившему из этих дверей, но от него только отмахивались, не говоря ни слова. Юлька сжалась в уголке на кушетке, не смея даже расплакаться, — пока в дверях не появилась маленькая седая женщина в белом халате. Юлька удивилась, увидев ее руку, державшую дверь открытой. Огромная рука. Совсем не подходящая для такого миниатюрного тела.
— Кто с Егором приехал? — громко спросила женщина, оглядывая коридор.
Михалыч вскочил:
— Это мы, мы с Егором…
Женщина кивнула и подошла поближе.
— Позвоночник цел. Это главное, — спокойно начала она, как будто говорила о разбитой чашке, а не о живом человеке. — Грудная клетка раздавлена, состояние критическое. Его сейчас готовят к операции. Операция предстоит долгая, поэтому можете не ждать.
—Нет уж, — сказал Михалыч, — мы подождем. Только не прогоняйте.
Она кивнула, как будто другого и не ждала, и хотела уйти, но потом повернулась к Юльке:
— Тебя Юлей зовут?
Юлька кивнула, сглотнув слюну.
— Егор просил тебе передать, — женщина вынула из кармана пластмассовую фигурку.
Юлька подставила обе руки, сложив ладони лодочкой, — на зеленой траве медвежонок обнимал синеглазую девочку с темными локонами и розовыми щеками.
И Юлька разревелась. Неприлично, как маленькая. Егор купил ей игрушку, он хотел подарить ее до того, как она увидела, что он превращается в медведя. Может быть, она бы никогда и не узнала, что он тоже умеет превращаться в медведя. И тогда эта игрушка была бы лишь забавной, милой вещицей. Для нее. И она бы не угадала, что он хотел ей этим сказать. Он хотел подарить ей игрушку… Юлька рыдала в голос, и люди, сидевшие в коридоре, оглядывались на нее с неодобрением. Пока из какого-то кабинета не вышла медсестра и не влила ей в рот мензурку с чем-то успокоительным. Юлька поперхнулась и успокоилась, уткнувшись в могучую грудь Михалыча. А он поглаживал ее по голове и шептал что-то ласковое.
Берендей просыпался медленно и тяжело. Долго не понимал, кто он и где находится. Чувствовал, что дышит еле-еле, но не задыхается. Боль успокоилась, притаилась до первого движения, готовая зажать в тиски, как в медвежьи лапы.
Медвежьи лапы… Память возвращалась постепенно и нехотя. Берендей ехал встречать Юльку. Он вез ее на мотоцикле домой. И потом она стояла на пороге его комнаты, смущенная, растерянная и счастливая…
Нет. Не стояла. Это ему приснилось. И он так и не сказал ей того, что хотел. Он так долго подбирал слова, чтобы это сказать. И наконец слова нашлись. Может быть, кто-нибудь когда-то и говорил их девушке, но Берендею казалось, что он будет первым, кто произнесет их вслух. Но не произнес.
Как жаль…
Почему? Почему он так и не сказал ей ничего, почему не доехал до дома?
Память обрушила на него воспоминание внезапно, придавив к кровати всей своей тяжестью. Заклятый. Хруст костей и кровь в горле. И боль, настолько сильная, что кроме нее ничего в мире больше не существует.
Он обернулся, когда на него смотрели люди, много людей. И Юлька.
Он отпустил Заклятого, но не чувствовал ни вины, ни сожаления. Пусть его идет. Заклятый больше не хозяин в его лесу. По крайней мере, Берендей доказал себе, что может если не победить, то хотя бы без страха выйти ему навстречу. И лес, его собственный лес, снова станет для него домом. Он может не стыдиться перед отцом, он сделал то, что должен был сделать. Это придало ему сил.
Берендей приоткрыл глаза. Было темно. Над ним нависал белый потолок, освещенный с одного угла. Он покосился в сторону: в углу горела лампа, и там кто-то спал. Наверное, женщина. Ее сонное сопение иногда прерывалось тихим шепотом — ей снились хорошие сны.
А с другой стороны на стуле сидел Михалыч и держал его за руку.
— Проснулся? — шепотом спросил он.
Берендей хотел ответить, но Михалыч приложил палец к губам.
— Меня выгонят сразу, если ты начнешь говорить. У тебя тут капельница, кислород. Вдруг чего сломается?
Берендей улыбнулся.
— Ну вот, — зашептал Михалыч, — значит живой.
Михалыч помолчал.
— Хороший ты парень, Егорка. Мы, знаешь, все договорились, кто там на остановке стоял, что никому про тебя не расскажем. Ну, сплетни, конечно, пойдут. Ну да как без сплетен. Мы тебе самых хороших лекарств купим, нам докторша и список дала. А еще мы тебе собаку решили подарить.
Берендей хотел возразить, но Михалыч его остановил:
— Знаю, знаю. Сам будешь щенка выбирать. Но мы тебе такой помет найдем, все охотники лопнут от зависти.
Берендей хотел спросить про Юльку, но побоялся. Что ему сможет ответить Михалыч?
А Михалыч помолчал еще немного и добавил:
— Я-то про тебя думал, что ты Илье Иванычу приемный сын. Я же один знал, верней, догадывался, сколько ему лет. Я еще до войны его видел. И помнил. Он думал, если уехал на двадцать лет, так никто и не вспомнит про него? А я вот помнил. Это если ему не меньше пятидесяти было перед войной, то через семьдесят лет сколько получается? То-то… И что медведем он оборачивается, я знал. Видел однажды. Но я никому не говорил, ты не бойся. Это ж Тайна, я понимаю. Но я думал, ты не можешь. Ну если ему сто лет было, когда он тебя привел, да не младенца, а большого карапуза… Думали, усыновил мальчика… А ты, оказывается, родная ему кровь, берендеева.
Запах бедной сельской больницы сводил Юльку с ума. Нехороший, еле слышный запах формалина, как в покойницкой. Почему здесь пахнет формалином, этого же быть не должно? Из приоткрытых дверей палат доносились звуки — кашель, всхлипы, иногда стоны. Тяжелые, дрожащие вздохи и чей-то храп. Свет горел только в самом конце коридора, на сестринском посту, и все должны были спать, но то и дело кто-то шаркающей походкой проходил мимо. Душно и тоскливо. Болезни и смерть. Она никуда отсюда не уедет, потому что не может представить себе, что Егор останется здесь один, без нее.
Юлька лежала на кушетке в коридоре, положив голову маме на колени. Мама обнимала ее за плечи, но Юльке все равно было зябко. Как хорошо, что приехала мама! И как хорошо, что не стала забирать ее домой. Заснуть Юлька не могла, сколько ни старалась. Время от времени она разжимала ладонь, смотрела на игрушку и целовала медвежонка, обнимающего синеглазую девочку, так похожую на нее.
Ее не пустили к Егору, как Михалыча. Галина Павловна, женщина с большими руками, которая оперировала Егора, сказала, что ему нельзя волноваться. Ему надо лежать спокойно и молчать. Не меньше трех дней. Но Юлька все равно не уехала, она не могла уехать, не увидев его, не убедившись в том, что он жив и ему больше ничего не угрожает. Мама сама поговорила с Галиной Павловной, и им с Юлькой разрешили остаться. Потому что персонала в больнице не хватает, а кто-то должен за ним ухаживать. Ухаживать за ним разрешили маме, а не Юльке; Михалычу Галина Павловна не доверяла (похоже, она вообще не доверяла мужчинам). Но Михалычу она позволила войти к Егору, а Юльке — нет.
Что это? Кто-то говорит?
Юлька приподнялась, чтобы прислушаться.
Да! Это говорит Михалыч! Он говорит с Егором, не может же он говорить сам с собой вслух! Юлька вскочила на ноги.
— Ты куда? — шепотом спросила мама.
Юлька приложила палец к губам.
— Я только посмотрю, я тихонько, — еле слышно ответила она, скинула негнущиеся больничные тапки и на цыпочках подкралась к двери послеоперационной палаты.
Юлька знала, что в палате дежурит медсестра, и не надеялась проскочить туда незаметно. Дверь была плотно закрыта, и она осторожно нажала на разболтанную дверную ручку. Раздался щелчок, и Юлька в ужасе присела, втянув голову в плечи. Но звук утонул в десятке других, почти неслышных, но ясно различимых. Кто-то снова шаркал по коридору в сторону поста, скрипя половицами. Кто-то кашлянул. И ничего не изменилось.
Дверь приоткрылась с тихим скрипом: на столе медсестры горела лампа, а сама она спала, положив голову на руки и сладко посапывая. Юлька задержала дыхание. Ну что может случиться, если она войдет на минутку? Она только скажет ему, что она здесь, рядом, и что не оставит его одного. В этом душном и тоскливом месте, где живут болезни и смерть.
Лампа на столе давала не много света, но Юлька сразу увидела высокую железную кровать и Михалыча, сидевшего рядом на стуле.
Юлька неслышно подошла ближе и наконец увидела его. Она дала себе слово, что не будет плакать больше. Галина Павловна так и сказала: «Чтобы я не видела около Егора мокрых носов!» Юлька хотела улыбнуться, но у нее не получилось, едва она глянула на его лицо. Черные провалы щек и глаз. Нитка спекшихся губ вокруг приоткрытого рта. Как будто от его лица вообще ничего не осталось. Она сглотнула комок, вставший в горле, и сделала еще два шага навстречу.
Он увидел ее. Увидел и захотел приподняться, а на лице его было удивление, и страх, и недоверие. Юлька испугалась и протянула вперед руку, как будто останавливая его. Михалыч оглянулся в недоумении, но Егор перевел на него умоляющий взгляд, и Михалыч не посмел ему отказать — уступил Юльке место и отошел в сторону.
Юлька робко опустилась на стул, решая, можно взять его за руку или этим она сделает ему больно. Но не выдержала и дотронулась до его руки кончиками пальцев.
Егор смотрел все еще удивленно, как будто не верил, что на самом деле видит ее. Юлька раскрыла ладонь, в которой сжимала игрушку, и приподняла ее так, чтобы ему было видно.
— Ты самый красивый на свете медведь… — прошептала она. — Самый сильный и самый отважный…
Лицо его осветилось и немного разгладилось, как будто ему стало легче. Как будто то, что мучило его, отпустило и ушло в сторону. Егор глянул на Юльку задумчиво и улыбнулся своей замечательной тихой улыбкой.
[1] Здесь: металлическая пластина, расположенная поперек лезвия рогатины. Служит для того, чтобы рогатина не проткнула тело зверя насквозь
Восьмого числа Берендей проспал полдня и опоздал на перевязку. Галина Павловна ругалась несильно, но Берендею все равно было стыдно.
— Ну сколько же можно, Егор! Я стараюсь, чуть ли не косметический шов тебе делаю, а ты каждый день его срываешь! Неужели несколько дней нельзя поберечься?
— Так получилось, — Берендей потупил глаза.
— Знаю я, как это получается! Вчера утром подрался, а сегодня что случилось?
— Да так… случайно… Я не хотел.
— Ну, если бы ты еще и хотел!
Берендей не стал говорить ей про рваную пятку. Не такая уж и серьезная рана на ней была, он даже не хромал. Почти. Но Галина Павловна заметила сама, когда закончила его перевязывать и он собрался выйти из кабинета.
— А ну-ка стой, — велела она. — Иди обратно. И снимай сапоги.
Совсем не хотелось рассказывать о ночных приключениях, но Галина Павловна поняла и не стала расспрашивать: сама размотала оставшиеся с ночи бинты.
— Снегом терли?
Берендей кивнул. Ноги были ободраны, и без повязки ссадины неприятно саднили.
— Надо шерстью растирать, запомни на будущее. Быстрей согреешь. И ссадин будет меньше.
Она осмотрела рану на пятке и покачала головой. Но не спросила, как ему это удалось.
— Ой, парень! Ну что ж ты все время в какие-то приключения попадаешь! Вот не удивлюсь, если тебя завтра ко мне на «скорой» привезут!
— Не привезут. Я, в случае чего, сам приду, — улыбнулся Егор.
Галина Павловна наложила на пятку два шва, смазала ссадины зеленкой и сделала аккуратную и крепкую повязку.
— Все. И постарайся сделать так, чтобы я больше тебя не шила. Понял?
Берендей кивнул: до приезда ОМОНа он надеялся с Заклятым не встречаться.
В вестибюле он присел на скамейку и достал телефон: от Юльки пришла СМСка, только он не остановился по дороге, чтобы ее прочитать.
«До нашей встречи осталось 25 часов» — увидел он и рассмеялся. Глянул на часы и написал ответ: «22».
Юлька наверняка еще сидела на экзамене, поэтому извещения о доставке он не получил.
Берендей заехал к Михалычу, вернуть ружье. Пришлось еще раз рассказывать про вчерашнюю охоту, а ему хотелось домой: он чувствовал себя разбитым и усталым.
Но, едва добравшись до дома, он пожалел, что не задержался в поселке и не дождался, пока Юлька освободится.
Он затопил печку и сел у огня. На этот раз от его печали не осталось и следа. Он даже не вспомнил об отце, как это обычно бывало. Он думал про Юльку. «Как жаль, что мы здесь не одни». Что ему теперь делать? Как он должен поступить? Вчера, пока они сидели в кафе, у него не было никаких сомнений. А что изменилось теперь?
Думать о ней было и страшно, и хорошо. Печка давно погасла, а Берендей забыл закрыть трубу. За окном началась метель: утробно выл ветер и стучал снегом в стекло. Часы на стене показывали пять. Наверняка Юлька уже сдала экзамен. Он мог бы поехать и позвонить ей. И Берендей вдруг отчетливо понял, что если позвонит ей, то от его сомнений не останется и следа. И как только он ее увидит, он тоже не будет сомневаться. Потому что не сможет рассуждать. Потому что потеряет голову. И ничто не сможет ни удержать его, ни заставить одуматься.
Нет, он не станет сегодня звонить. Слишком тяжело будет положить трубку. Он встретит ее завтра. Он встретит ее и привезет сюда, как и обещал. И будь что будет.
Нужно всего-навсего дождаться завтрашнего утра.
И едва Берендей принял решение, как понял, что безмерно счастлив. Он поднялся, уткнулся лбом в дверной косяк, постучал кулаками в стену и зарычал от этого счастья. Как бер.
Он всю ночь провалялся в кровати, не раздеваясь, и предавался слишком смелым мечтаниям, чтобы признаться в них даже самому себе. Заснул он только под утро, и ему снилась Юлька, стоящая на пороге его комнаты.
Леонид хотел есть. Он не ел ничего с ночи на седьмое января. При воспоминании о берендее из горла сам собой вырывался рык: почему ни одна пуля не причинила ему вреда, а выстрелы берендея едва не покалечили? Колени до сих пор ныли, а простреленная рука шевелилась с трудом.
Раны заживали быстро. Так быстро, что Леонид удивлялся. После схватки с толстяком он не надеялся подняться, но едва услышав, что к нему валит шумная толпа охотников, встал и ушел. Хромая и спотыкаясь, но ушел. Они не стали его догонять, хотя и могли. Да они испугались, увидев, что он может подняться!
Целую ночь и целый день ему пришлось зализывать раны, сидя в своем убежище под вывороченным деревом. И Леонид рычал от злости, вспоминая берендея: мало того, что тот не дал ему сожрать пацана из машины, — он осмелился еще и прийти на охоту! Как будто одной ему было мало! Надо же, какой отчаянный! Да просто дурак. Дурак и мальчишка. Даже если его выстрелы причиняют Леониду вред, берендей все равно не может его убить. А раны хоть и болят, но заживают быстро. На глазах.
Очень хотелось есть… Голод сводил его с ума, заглушал боль, перевешивал здравый смысл, осторожность и логику.
В ночь на девятое Леонид вылез из норы, но в Белицы не пошел — слишком далеко, он еще не оправился для этого. Прошел по краю поселка, но одинокие прохожие почему-то не появлялись. Праздники подходили к концу, а слухи о людоеде расползлись быстро.
Даже ни одного пьяницы не встретилось ему за несколько часов слежки! Колени заныли, и Леонид поспешил вернуться в берлогу. Он еще не мог так долго стоять на ногах. К утру он должен поправиться. Иначе, чего доброго, подохнет с голоду! Утром люди будут не так осторожны.
Леонид снова долго зализывал открывшиеся раны, почти до рассвета. Пока наконец не уснул. Ему снилось, что он нашел мертвого толстяка на месте вчерашней схватки и хочет подойти к его телу. У него изо рта бежала слюна, он чувствовал запах пищи, а ноги отказывались нести его вперед, подгибались, и он падал в снег. Но вожделение было столь сильным, что он полз вперед, загребая снег под себя и толкаясь вперед здоровой рукой. Он полз и представлял, как вонзит зубы в жирное, мягкое мясо. И оно будет таять во рту, и кровь быстрей побежит по жилам, и прекратится эта надоевшая боль в желудке. И раны заживут совсем, им требуется совсем немного мяса — живительного, сочного, — чтобы зажить. Но когда до цели оставалось немногим более метра, на его пути вставал берендей со своей двустволкой и целился в голову. И Леонид просыпался от ужаса и отчаянья. Но засыпал снова, и снова полз вперед, и снова натыкался на берендея.
Было около одиннадцати утра, когда кошмар доконал его окончательно, и он с ревом вскочил на ноги, разрушив теплую снежную крышу своего убежища. Раны почти не болели, только от резких, неосторожных движений слегка покалывало колени. Дыра на руке затянулась и поросла шерстью, лишь на подушечке, на месте выхода пули, осталась кривая розовая вмятина. И кожа на этом месте еще не огрубела.
Голод. Голод тут же заявил о себе, едва Леонид прошел несколько шагов. В поселок! Он должен поесть во что бы то ни стало! Пусть его увидят — люди ничего с ним сделать не смогут. Им потребуется взвод автоматчиков, чтобы уложить его! Главное — действовать быстро. Ему нечего бояться!
Он вышел на дорогу недалеко от кольца автобуса. Вокруг никого не было, здесь он мог встретить только берендея. Но почему-то совсем не хотелось встречаться с берендеем, особенно с вооруженным. Леонид рыкнул от злости и побежал по дороге. Рано или поздно он увидит людей. И кого-нибудь да догонит. Бегать по дороге гораздо легче, чем по снегу в лесу.
Утро было пасмурным. Потеплело до минус пяти. Берендей проснулся слишком рано: до Юлькиного приезда оставалось целых три часа. Но он не мог больше лежать в постели, поэтому собрался и выехал гораздо раньше, чем было нужно: решил сходить в магазин на станции и купить каких-нибудь вкусностей, чтобы она не думала, что у него есть только борщ и сушки.
Потом ему в голову пришло, что девушкам принято дарить подарки. До прихода электрички оставалось полтора часа, и он зашел в универмаг. Но что можно подарить девушке, он не знал. Лидии Петровне он дарил исключительно полезные вещи, которые она сама себе позволить не могла: пуховые платки, электрочайник, чайный сервиз… Не дарить же Юльке сервиз или чайник! Он бы купил ей колечко, но боялся промахнуться с размером.
Пришла СМСка: «Я уже еду». Берендей улыбнулся.
И колечки, и сережки отпали: в универмаге продавалась только дешевая бижутерия. Он хотел пройти мимо множества крошечных игрушек-статуэток — это было так несерьезно! — но случайно увидел забавную фигурку, будто кто-то специально сделал такую для него. На зеленой траве сидела маленькая девочка, а ее за плечо обнимал медвежонок. У девочки были темные кудри и синие глаза. И вообще она была очень похожа на Юльку.
Он хотел купить две: одну себе, другую Юльке, но фигурка была только одна. Он бережно спрятал ее за пазуху. Юлька, конечно, не поймет. И он, конечно, ничего ей не объяснит.
Берендей пошатался по магазинам еще немного, поминутно глядя на часы, и вышел на платформу минут за десять до прихода электрички, в надежде, что она придет раньше.
Разумеется, этого не случилось. Электричка опоздала минуты на три — и они показались Берендею бесконечными.
Юлька вышла на платформу и огляделась. Он махнул ей рукой, и она бегом бросилась к нему. У Берендея от счастья захватило дух и дрогнули колени. Он поймал ее в объятья и поцеловал сразу, на глазах у толпы, спешащей по платформе. Десять дней назад он и представить себе не мог, каким огромным может быть счастье! Он всегда был счастлив, с самого детства, и привык к этому, как привыкают к воздуху, которым дышат. Но сейчас… Сейчас он пил это счастье большими глотками, торопясь, захлебываясь, боясь пролить хоть каплю, но все равно проливая. Как будто мог не успеть. Как будто в любую секунду это счастье могло кончиться, а он так и не сможет им насытиться.
Они сели на мотоцикл, и Берендей рванул с места, чтобы она вцепилась в него покрепче и засмеялась. И она смеялась, и прижималась к его спине щекой, — он чувствовал тепло ее лица. Не проехав и трети пути, он остановился, заглушил мотор и обернулся к ней.
— Что? — спросила она.
— Я давно тебя не видел, — ответил он с улыбкой и поцеловал ее. А потом поехал дальше.
Он увидел Заклятого через мгновение после того, как почувствовал, что его счастью осталось жить считанные секунды. Заклятый бежал по дороге навстречу им. Бежал не таясь, так же, как ходил по лесу. Только в лесу он был один, а сейчас бежал по многолюдному поселку. Он был еще очень далеко, метрах в пятистах от Берендея, а между ними на автобусной остановке стояли люди. Много людей, человек пятнадцать. Берендей разглядел среди них продавщицу Катю, у которой купил мобильный телефон, и Михалыча с Лидией Петровной, и еще несколько знакомых лиц. Две женщины из города: они приезжали в детский сад, он как-то встречался с ними летом.
Берендей притормозил и жестко сказал:
— Быстро слезай. Быстро! И беги отсюда, беги в любой дом.
Юлька не видела Заклятого, потому что сидела у него за спиной.
— Почему?
— Бегом, — ответил он.
Она послушалась и слезла, глянув на него с недоумением.
Берендей не мог ни показать ей Заклятого, ни что-то объяснить — едва она оказалась на земле, он тут же нажал на газ.
Бер бегает быстро, но не быстрей мотоцикла. Берендей проехал мимо остановки и затормозил шагах в ста от Заклятого. Затормозил с визгом и разворотом. И только тогда на остановке заметили медведя.
Кто-то закричал. Кто-то один, и этот одинокий крик испугал Берендея больше, чем появление Заклятого. Он оглянулся к людям и крикнул:
— Бегите! Бегите быстрей!
Кто-то послушался, а кто-то остался стоять, как будто не понял, что происходит.
«Сейчас он отшвырнет меня в сторону одним ударом лапы, — отчетливо понял Берендей. — Может быть, опять промахнется, а может быть — убьет».
Он снова оглянулся, надеясь, что они бегут и ему нужно всего несколько секунд удерживать медведя-оборотня, чтобы они успели укрыться. Ну хотя бы в ближайшем дворе. Но вместо этого он увидел Юльку, которая со всех ног неслась в его сторону. И Михалыча, которого за рукав держала Лидия Петровна. И кричала:
— Не пущу, старый хрыч! Не смей!
Берендей поставил ноги пошире, чтобы устоять, и понял, что не устоит. Заклятый катился на него, как бульдозер, и смёл бы с пути, даже не поднимая лапы. Как однажды ночью опрокинул его забор.
«Никогда не связывайся с заклятым…»
«Никогда не оборачивайся зимой…»
«Никогда не оборачивайся при людях…»
А что остается? Он и на секунду не задержит Заклятого. И нет оружия, даже разводного ключа. Он весит в десять раз меньше огромного бера. Что ему еще остается?
Он вдохнул поглубже и… обернулся.
В нос ударил ветер. Как всегда, когда он оборачивался. Но на этот раз Берендей не чувствовал других запахов, кроме запаха Заклятого.
Сила и восторг. Мощь и одуряющее счастье. Как всегда в первую секунду. И он взревел в полную силу развернувшихся легких и развел лапы в стороны, обнимая весь мир.
И он не ошибся! Медведь потерял равновесие, его задние лапы подкосились, и Берендей поставил его на колени выстрелом из второго ствола. Рев бера был полон злости и отчаянья, но это отчаянье только придало ему сил. Он рванулся вперед всем телом, вытягивая разящую переднюю лапу. Скоробогатов отшатнулся, но медвежьи когти все же достали его, распарывая грудь и живот. Большой босс навзничь рухнул в снег, ломая лыжи, и тут же попытался подняться, отползая на спине назад. Медведь не мог встать на ноги, выстрел Берендея должен был раздробить ему кости, но на это Берендей и не надеялся. Если пуля в лоб была Заклятому нестрашна, о чем говорить! Но Заклятый пополз, широко выкидывая вперед передние лапы.
Берендей кинулся к Скоробогатову, подхватил его под мышки, оттаскивая в сторону, но медвежья лапа достала валенок большого босса: толстый войлок разлетелся на клочки и мгновенно пропитался кровью. Скоробогатов закричал от боли. Берендей рванул еще раз, отодвинув грузное тело еще на полметра. Медведь ревел и полз вперед. Следующий удар лапы мог оставить Скоробогатова без ноги. Берендей изловчился и ударил по когтистой пятерне сапогом, меняя ее траекторию. И снова дернул Скоробогатова назад. Скоробогатов взревел так же громко, как и медведь. Заклятый поймал сапог Берендея, как котенок ловит игрушку, обхватывая ее снизу: сапог слетел, но ногу когти не задели. Берендей опять немного отодвинул Скоробогатова, и очень вовремя: правая лапа ударила по снегу в то место, где еще мгновенье назад была окровавленная нога большого босса.
С оскаленной морды зверя клочьями падала пена, глаза налились кровью — он был страшен. Удар левой лапы Берендей снова отбил ногой, той, которая была еще в сапоге, и на этот раз Заклятому не удалось так легко его ухватить. Но он зацепил сапог когтем: Берендей почувствовал, как тот впился в тело. Поднять вторую лапу Заклятый не мог — он бы рухнул носом в снег. Они рванули одновременно: сапог остался висеть на когтях разъяренного медведя, а Берендей понял, что пятку коготь все же порвал. Он потянул Скоробогатова назад, убирая свои ноги из-под разящих лап.
И в эту секунду почувствовал под собой ствол ружья. Берендей выхватил его из-под себя, инстинктивно двигаясь назад и двигая большого босса. Ствол оказался у него в руке, и он несколько раз ударил прикладом по когтистым лапам бера. Это не причинило тому особого вреда, только еще больше разозлило, если его вообще можно было разозлить сильней. Берендей рванул назад как можно дальше и перевернул ружье, направив ствол вперед. Это была винтовка Скоробогатова, и Берендей не знал, есть ли в ней патроны, но выстрелил в упор в лапу медведя. Пуля прошла навылет. Медведь, и без того непрерывно ревущий, закричал как человек, его простреленная лапа обрушилась на ствол винтовки: разлетелся вдребезги оптический прицел, далеко в стороны разбрызгивая осколки линз. Ствол согнулся пополам. Берендей вскрикнул от неожиданности — ружье выбило из рук, больно стукнув по пальцам. Медведь снова занес раненую лапу для удара, но двинуться вперед уже не мог. Теперь он мог или ползти, или разить.
Берендей отодвинулся, вскочил, подхватил Скоробогатова покрепче и потащил назад. Медведь пополз за ними, опираясь на одну лапу, но теперь он явно проигрывал в скорости. Берендей споткнулся босой ногой о свою двустволку, которую откинул назад, когда бросался помогать большому боссу. Как на ней сейчас не хватало ремешка! Он положил ее на широкие ляжки большого босса. Скоробогатов кричал громко, заглушая медвежий рык. Он был слишком грузным, волочить его по снегу было очень тяжело, но и речи не могло быть о том, чтобы передохнуть: Берендей не знал, насколько сильно ранен Заклятый, он мог подняться в любую минуту. Они обгоняли его метров на десять, когда медведь сдался. Он походил на человека, как ни разу до этого: рычал, уткнувшись в снег мордой, и молотил по снегу здоровой лапой так, что слышен был стук.
Берендей не останавливался до тех пор, пока Заклятый не скрылся из виду. Перевел дух и потащил орущего Скоробогатова дальше.
— Отпусти меня! — ревел Скоробогатов. До этого Берендей не обращал внимания на то, что тот ему кричит. — Отпусти, я все равно не жилец! Я добью его!
— Заткнись, — коротко ответил Берендей. На большее его не хватило.
Скоробогатов не сопротивлялся, и на том спасибо.
— Ну что ж ты делаешь, отпусти! Дай мне умереть спокойно!
Берендей усмехнулся. Нет, спокойно он большому боссу умереть не даст.
— Ну дай мне передохнуть, пожалуйста. Мне больно, ну пожалуйста! — Скоробогатов снова перешел на нечленораздельный крик.
Берендей не мог оценить, насколько серьезно ранен большой босс, для этого надо было как минимум остановиться, а останавливаться он не собирался. Медведь запросто мог распороть большому боссу живот, и тогда все зависит от того, с какой скоростью они будут двигаться.
Из-за криков Скоробогатова Берендей не слышал рыка Заклятого и не мог точно сказать, как далеко они ушли. Метров на сто? На двести?
Остановиться все равно надо, потому что долго Берендей не протянет. Туша Скоробогатова — ноша не для него. Даже волоком. Надо что-нибудь придумать: с такой скоростью они будут возвращаться к машинам не меньше четырех часов. Хватит двух, чтобы остаться без ног: без сапог по снегу далеко не уйдешь.
Берендей решил пройти еще метров сто-сто пятьдесят, а потом остановиться и подумать. Вопли Скоробогатова рвали ему душу: он всегда тяжело переживал чужую боль. Скоробогатов просил его застрелить, но Берендей понимал: это всего лишь слабость. Как бы тяжело он ранен ни был, умирать всерьез большой босс наверняка не собирался.
Метров через пятьдесят им навстречу из темноты вышел Андрей. Молча и виновато. И глядя на Скоробогатова с ужасом.
— Ты все сделал отлично, — сказал ему Берендей, перекрывая вопли Скоробогатова. — А теперь снимай лыжи.
— А… что он так кричит?
— Он ранен, может быть очень тяжело. Снимай лыжи. Я не могу его больше волочить. В нем, наверное, пудов десять, — Берендей остановился и перевел дух. Ногам было холодно. Пока холодно. На одной ноге остались оба носка — тонкий и шерстяной, на другой, пораненной, только тонкий.
Андрей послушался и скинул лыжи поближе к телу Скоробогатова. Долго возиться не стоило: Берендей порылся в карманах — ни аптечки, ни веревки он взять не догадался, а напрасно. Он оглядел Андрея, который нервничал все больше, то отводя взгляд от Скоробогатова, то, наоборот, глядя на него широко раскрытыми глазами.
— Есть веревка? — спросил Берендей.
Андрей покачал головой.
— Тогда вынимай шнурок из капюшона, — велел Берендей. — А больше нету никаких шнурков?
— Есть. На поясе завязки. Сейчас вытащу.
Берендей забрал у него двустволку и снял с нее ремешок.
В результате санки из двух лыжин и двух ружей вышли ненадежными, но это было лучше, чем ничего. Берендей побоялся раздевать Скоробогатова, но рану осмотрел: если бы брюхо его не оказалось столь объемным, он был бы мертв. Когти скользнули по ребрам, глубоко пропороли живот в районе солнечного сплетения и застряли в толстом слое жира. Рана была кровавой, Скоробогатов мог умереть от потери крови. Андрей нагнулся посмотреть на рану, но отшатнулся, борясь с тошнотой.
Берендей его понимал. Скоробогатов не переставал орать, но даже не охрип.
Они двинулись вперед. Ноги постепенно привыкали к холоду, но Берендей опасался остановиться, чтобы их растереть. В голову пришла идея снять валенки с большого босса, но один из них был безнадежно изорван, идти в нем все равно не получилось бы. Да и Скоробогатов мог отморозить ноги — он же не двигался.
На санках везти большого босса было легче, чем волочить по снегу, но все равно непросто. Левая нога перестала чувствовать холод, но ныла порванная пятка, а правую, в шерстяном носке, еще ломило от мороза. Шов на правом плече наверняка разошелся опять, и приходилось переносить всю тяжесть на левую руку.
— А где твои сапоги? — спросил Андрей.
— Медведь отобрал, — хмыкнул Берендей.
— Ты же отморозишь ноги!
— Да. Если буду драться с тобой вместо того, чтобы идти вперед.
— Возьми мои! — Андрей догнал его и заглянул в лицо.
— С ума сошел?
— Ну хоть шарфом обмотай! У меня шарф длинный!
А что, это была хорошая идея. Стоило сразу спросить про шарф.
— Давай, — Берендей остановился.
И в этот миг увидел, как впереди блеснул свет. Нет, до фар джипа было еще далеко, да и наверняка аккумулятор уже сел. Значит… Неужели Семен?
Кричать не потребовалось: вопли Скоробогатова разносились далеко по лесу. Люди с фонарями бежали им навстречу, медленно и тяжело. Но бежали! Берендей сел в снег и закрыл лицо руками. Когда надо было действовать, у него находились силы, а тут он понял, что сил не осталось. Больше всего хотелось, чтобы замолчал Скоробогатов. Берендей зажал руками уши, как только что это делал Андрей, и уткнулся лицом в колени. Стало легче.
Санки с большим боссом подхватили двое парней в камуфляже, и его крики стали быстро отдаляться. Берендей глянул им вслед: Семен бежал рядом с хозяином и что-то ему говорил. До него ясно донесся крик Скоробогатова:
— Добейте его, пока он не ушел!
Вот ведь характер!
Семен оставил хозяина на попечении «боевиков», а сам вернулся к Берендею.
— Николаич говорит, ты его подранил? — спросил он без предисловий.
— Не знаю, — ответил Берендей. — Он полз за нами. Я по ногам ему стрелял. И переднюю лапу прострелил, навылет. Может, и добьете.
— Помощь нужна? Не ранен сам-то?
Берендей покачал головой:
— Я босиком. Ноги замерзли…
Семен кивнул и крикнул:
— Эй, как тебя! Орлов! Иди сюда.
К нему подбежал здоровый парень с мальчишеским лицом.
— Останешься здесь, — велел Семен. — Что хочешь делай, а до дома этого парня живым и здоровым доведи. Понял?
Орлов кивнул и улыбнулся. Берендей посмотрел на него и тоже улыбнулся. Теперь можно не спешить.
— Ну что? Тебя понести или как? — спросил парень, когда Семен отошел от них, выкрикивая новые распоряжения.
— Помоги мне ноги растереть, — Берендей глянул на него снизу вверх. — Сил нету. Тяжелый ваш босс, зараза…
К ним подошел Андрей с шарфом в руках. Хороший был шарф, метра два длиной.
— Снегом нельзя, говорят. Кожа только облезет, — пожал плечами Орлов.
— Ерунда, — фыркнул Берендей и начал стягивать носки.
Андрей с Орловым терли его ступни жестко и быстро, но ни тепла, ни боли Берендей не чувствовал. Неужели поздно? Не может быть.
— Тут рана, — робко сообщил Орлов.
— Я все равно не чувствую, три, — ответил Берендей.
— Это плохо, — покачал головой парень.
Но не прошло и пяти минут, как чувствительность начала возвращаться. Сначала к правой ноге, а потом и к левой. Берендей сперва вздохнул с облегчением, а потом сжал кулаки.
— Что? — спросил Орлов. — Пошло?
Берендей молча кивнул.
— Это хорошо, — констатировал Орлов, — терпи теперь.
Берендей снова кивнул. А что остается? Ломало, конечно, изрядно, но это значило, что ноги целы. И он больше радовался, чем страдал.
Разумеется, запасных сапог ни у кого не оказалось. Орлов тщательно замотал ноги бинтом, когда они согрелись и отпустила ломота. Он снял свои теплые носки и натянул поверх повязок; Андрей не остался внакладе и тоже отдал свои носки — тонкие, но прочные. Сверху ступни обмотали шарфом, разрезанным пополам. Получилось тепло, хоть и не очень удобно.
— Главное, не замерзнут, — Орлов протянул Берендею руку, и они медленно двинулись к машинам.
— Расскажи про медведя! Как оно все получилось? — попросил Орлов.
— Да, — присоединился Андрей. — Я же ничего не видел! Как вы ушли?
У Берендея передернулись плечи. Но он вспомнил, как накануне рассказывал Михалычу об охоте и как от рассказа становилось легче.
И пока они брели по лесу, он рассказывал. Сперва про то, как отползал от медведя, отбиваясь ногами. А потом и про вчерашнюю охоту.
На дороге было тихо. Скоробогатова уже увезли, но его джип с севшим аккумулятором так и стоял посреди пути, загораживая проезд. Еще два здоровых внедорожника упирались в его бок, из-за них машинка Андрея была не видна.
— Ну что, Андрюха? По-моему, тебе пора домой, — вздохнул Берендей и положил руку ему на плечо.
Андрей встрепенулся:
— А ты как?
— Я довезу, — отозвался Орлов.
Он сразу направился к одному из внедорожников, сел на водительское место и включил мотор.
— Точно? Ничего не надо? — переспросил Андрей.
— Да точно, точно, — засмеялся Берендей. — Ты молодец, Андрюха. Если бы это был обычный медведь, твой выстрел бы его уложил. Это я честно говорю. Так что ты сработал как настоящий охотник. Кстати, охотники так и делают, когда с двустволкой охотятся. Стреляют из обоих стволов, а если не завалили зверя — бегут. Если честно, я думал, что ты растеряешься.
Андрей вспыхнул и спрятал улыбку.
— Ну, до встречи? — Берендей протянул ему руку.
— До встречи, — ответил Андрей и пожал ее. Крепко. Хорошо.
Андрей развернул машину и уехал: не спеша, боясь поскользнуться.
Берендей сел в машину к Орлову.
— Слушай, мне надо позвонить…
— Так звони. Или телефон посеял?
— Нет, здесь сети нет. Надо к дороге немного отъехать. Отвезешь?
— Да не вопрос, — хмыкнул Орлов. — Только уже третий час ночи.
— Что, серьезно? — Берендей вытащил телефон и глянул на часы. Точно, двадцать минут третьего.
Она просила позвонить, даже если будет ночь…
— Без разницы. Я обещал.
Орлов кивнул и начал разворачиваться. Берендей подумал, что Юлька уже спит. Наверняка спит: у нее завтра экзамен. Может быть, не стоит ее будить? Но потом вспомнил ее голос и решил, что она могла и не уснуть: лежит под одеялом и смотрит на свой телефон. А телефон все молчит и молчит. Нет, лучше ее разбудить, чем так мучить…
Они выехали на дорогу в поселок, и телефон сразу завибрировал: пришла СМСка.
Берендей остановил Орлова:
— Приехали… Подожди здесь, я сейчас…
— Куда? В своих шарфиках! — Орлов расхохотался. — Сиди, я прогуляюсь. И не спеши, говори спокойно, я никуда не тороплюсь.
Берендей смутился: выгнал человека на мороз.
Она сняла трубку сразу. Как будто и вправду смотрела на телефон и ждала, когда он зазвонит.
— Егор? — он почувствовал, что она задохнулась.
— Юлька, — шепнул он, — ты не спишь…
— Нет, конечно не сплю. С тобой что-то случилось? Говори, я же чувствую.
— Ничего страшного. Теперь ничего страшного.
— Ты меня обманываешь. Я знаю, — она говорила с придыханием, как будто волновалась. — Но я так рада, что ты позвонил. Мне было очень страшно. Я думала, ты никогда не позвонишь…
— Юленька… — шепнул он, не зная, что говорить. Ему было приятно произносить ее имя.
— Ну скажи мне еще раз, что с тобой все хорошо.
— Со мной все хорошо, — послушно повторил он, — ко мне приезжал Андрей. Мы охотились на медведя. А еще я потерял сапоги и чуть не отморозил ноги. Но теперь все хорошо! Честное слово.
— Да ты что? Как это ты потерял сапоги?
— Ну, так получилось…
— А какой Андрей к тебе приезжал?
— Твой товарищ, я не знаю его фамилии.
— Да ты что? А зачем он приезжал?
— На медведя охотиться.
— Он что, дурак?
— Нет. Уже нет.
Берендей рассмеялся.
— Как хорошо, что ты смеешься, — всхлипнула Юлька. — Я так люблю, когда ты смеешься…
— Я тоже люблю, когда ты смеешься, — ответил он серьезно.
Он глянул на Орлова, который вежливо бродил по дороге, отворачиваясь от машины.
— Ты торопишься? — Юлька как будто прочитала его мысли.
— Не совсем. Меня сюда привезли специально, чтобы я тебе позвонил. И ждут, когда мы наговоримся.
— Ты что, на дороге стоишь? А сапоги ты нашел?
— Нет, я в машине сижу. А сапоги, думаю, уже не найдутся. Ты не бойся, здесь тепло.
— Как жаль, что нельзя долго говорить… А ты не простыл?
— Нет. Я никогда не простужаюсь.
— Все равно. Поезжай домой. Я приеду девятого… На «девять-пятнадцать».
— Да. Я тебя встречу. Обязательно.
Они прощались долго, и Орлов начал поглядывать в сторону Берендея.
— Извини, — сказал ему Берендей, когда он вернулся в машину.
— Нормально, — махнул рукой Орлов. — Девчонке, что ли, звонил?
Еще три дня назад этот вопрос изрядно смутил бы Берендея, но сейчас он спокойно кивнул.
— А если ты не убьешь его, то он убьет тебя?
— Не знаю, — Берендей хотел сказать, что никогда не был в таком положении, но потом вспомнил про Заклятого. Он и сам для себя еще не решил этого вопроса. Заклятого он убить хотел. Очень хотел. И не мог.
Они быстро поравнялись с джипом. Скоробогатов, уже скрывшийся за деревьями, оставил фары включенными и направил их в сторону следов медведя, уходивших в лес. Берендей не стал останавливаться.
— А… мы куда? — не понял Андрей.
— Сейчас доедем до места, где позвонить можно. Недалеко. Минута туда — минута обратно.
Объехав джип, Берендей опять прибавил газ, и «ситроен» снова поскользнулся.
— Черт, мы так точно убьемся, — выругался он себе под нос.
Когда в кармане завибрировал телефон, Берендей затормозил.
— Приехали. Сетка появилась.
— Откуда ты узнал? — не понял Андрей.
— Мне сообщение пришло.
Берендей вытащил телефон. Ему очень хотелось прочитать, что ему написала Юлька, но он удержался и достал визитку Семена. На ней было четыре номера; пока он решал, какой из них набирать, телефон заиграл мелодию, выбранную для него Юлькой в кафе. Он не смог не взять трубку, вышел из машины и захлопнул за собой дверцу: не хотел, чтобы Андрей слышал, о чем они будут говорить.
— Я слушаю, — он приложил телефончик к уху.
— Привет, — сказала Юлька, и Берендей стиснул мобильник в руке со всей силы. Он редко говорил по телефону. Оказалось, что слышать ее голос — это почти то же самое, что видеть ее. Ему немедленно захотелось оказаться рядом с ней, а когда он понял, что это невозможно, накатила такая тоска, что захотелось завыть.
— Юлька… — выдохнул он.
— Егор… — ответила она тихо. Так тихо, как будто хотела заплакать.
— Юленька… Я не могу сейчас говорить… Я очень тороплюсь, — выдавил из себя Берендей, чувствуя себя последней дрянью.
— Прости. Я хотела тебя услышать, — ее голос дрогнул.
— Я… тоже. Я позвоню тебе. Я обещаю, я позвоню, как только освобожусь.
— Позвони, даже если будет ночь, ладно?
— Да, — он зажмурил глаза.
— Тогда клади трубку первый. Я не могу.
— Хорошо, — ответил он тихо.
Берендей встряхнул головой. И нажал на красную кнопку. Скоробогатов, конечно, сволочь, но Юлька переживет, а Скоробогатов может не пережить.
Он сел в машину и попросил Андрея:
— Посмотри, я не очень разбираюсь. Какой из этих номеров мобильный?
Андрей глянул на визитку:
— Последний. С девятки начинается.
Берендей кивнул и снова спросил:
— Надо обязательно его в записную книжку записывать или можно просто набрать?
— Просто набирай, — Андрей удивился. — Ты что, никогда не звонил по мобильному?
— Неа. Я его купил три дня назад.
— Для Юльки? — спросил Андрей и слегка изменился в лице.
— Да, для Юльки, — Берендей глянул на него с вызовом и начал набирать номер Семена.
Трубку сняли сразу.
— Что-то случилось? — Семен удивился, услышав голос Берендея.
— Да. Приехал Скоробогатов. И пошел валить медведя. Один. Он винтовку купил с серебряными пулями.
— Ё-ё-ё, — протянул Семен, — и чё делать теперь?
— Я иду его догонять. Не знаю, успею ли. Он меня один раз не послушал, и теперь наверняка не послушает. Его джип стоит примерно в полутора километрах от поворота, на дороге ко мне. Мимо не проедешь.
— Понял я. Выезжаю. Продержи его, если сможешь, хоть немного.
Берендей отсоединился и развернул машину.
— Может, тебе не надо со мной? — на всякий случай спросил он Андрея.
— Поздно. Лучше уж я с тобой буду, чем один на дороге останусь.
— Ты можешь вернуться домой. Здесь жилье начинается, тут медведь напасть не посмеет.
— Нет. Я пойду с тобой. Да и домой я позвонил, сказал, что в клубе застрял.
— И на лыжах умеешь ходить? — безо всякой надежды спросил Берендей.
— На охотничьих никогда не ходил. А на обычных, беговых, очень даже неплохо хожу.
— Ну хоть что-то.
Берендей снова утопил педаль газа, срываясь с места.
— Если мы встретим медведя раньше, чем Скоробогатова, все будет зависеть от тебя. Если ты растеряешься хоть на секунду, мы оба покойники.
Андрей кивнул.
— Если хватит времени, стреляй в него из обоих стволов. Целься в корпус, в голову все равно не попадешь. Я сразу говорю, что стрелять не смогу. Так уж вышло. А потом разворачивайся и беги как можно быстрей. На лыжах он нас не догонит. Только привыкнуть надо к лыжам. Без палок же ходят. Совсем не так, как на беговых.
— Я умею без палок.
— Это хорошо. Не оборачивайся, на меня не смотри. И мне не поможешь, и сам пропадешь. Серьезно говорю.
Андрей кивнул и не стал спорить.
Берендей остановился около джипа — фары еще горели, — вылез из машины и достал с заднего сиденья лыжи и двустволки.
— Тебе с ремешком, — он усмехнулся, протягивая ружье Андрею. — Давай покажу, как правильно надевать.
Он повесил двустволку Андрею на плечо. И показал, как быстро ее снимать. Они надели лыжи.
— Тяжелые, — заметил Андрей.
— А ты думал… — хмыкнул Берендей. — Зато широкие.
Андрей стоял на лыжах гораздо уверенней, чем мог надеяться Берендей. Пока фары давали много света, следы и охотничьих сапог Заклятого, и узких ботинок Скоробогатова были отлично видны на снегу.
— А что мы будем делать, когда света не будет? — спросил Андрей.
— Разберемся как-нибудь, — ответил Берендей. — На самом деле зимой не бывает совсем темно. Глаза привыкают быстро. Так что увидим. Лучше бы они вообще не светили, тяжело после света в темноте.
И вскоре фары перестали давать свет — их заслонили деревья. Скоробогатов шел рядом со следом Заклятого, а не по нему. Шел тяжело и медленно, спотыкаясь и иногда падая. И пользовался винтовкой с оптическим прицелом, как клюкой: ему было тяжело так высоко поднимать ноги. Заклятый же, наоборот, шел быстро, ровно и легко — видно, успел привыкнуть. Берендей не знал, сколько времени Заклятый провел в лесу и сколько раз при этом оборачивался человеком, но по глубокому снегу ходил не многим хуже его самого.
На то, чтобы догнать Скоробогатова, им потребовалось минут пятнадцать — он даже не дошел до того места, где Заклятый обернулся. Берендей сначала услышал его тяжелую поступь: скрип снега, хруст сучьев и тяжелое дыхание. А потом и разглядел в темноте грузную фигуру, бредущую по снегу. Скоробогатов давно выдохся, но не сдавался. Берендей понимал его: он и сам, увидев мертвого Черныша, побежал в лес, без лыж и без оружия. У Скоробогатова хотя бы была винтовка. Только он не хотел верить, что против этого медведя его винтовка так же бессильна, как водяной пистолет.
— Ты меня не остановишь, — повернулся к нему Скоробогатов.
Ну почему каждое его слово вызывало такое раздражение? Ну что он такого сказал, что сразу захотелось сжать кулаки и ответить что-нибудь грубое?
— Даже не собираюсь. Я буду группой поддержки. Вот, теплую одежду сзади понесу. Когда большой босс завалит зверя, ему надо будет одеться и передохнуть.
Скоробогатов остановился и перевел дух.
— Слушай, пацан…
Похоже, у него не осталось сил сопротивляться, поэтому он махнул рукой и побрел дальше.
— Погодите. Хотя бы лыжи наденьте.
— Не надо мне твоих лыж.
«Действительно, — решил Берендей, — без лыж он пройдет еще полкилометра и сдохнет. А на лыжах продержится куда дольше. Зачем ему лыжи?» Но смотреть, как человек издевается над самим собой, Берендею было тяжело.
Берендей никак не мог вспомнить имя большого босса, помнил только, что Семен называл его «Николаич», но это показалось слишком фамильярным.
— Послушайте, Скоробогатов, — снова попробовал Берендей, — оденьтесь. Пятнадцать градусов мороза. Вы не догоните медведя, если будете передвигаться со скоростью два километра в час.
— Мне не холодно. Я догоню его, даже если мне придется идти трое суток.
— Вы отморозите ноги. И не за трое суток, а за два часа.
— Ты можешь придумывать все, что угодно. Ты меня не остановишь.
— Да не собираюсь я тебя останавливать! — рявкнул Берендей. — Одевайся и иди дальше! Идиот! Долго мне тащить шмотки на себе?
Как ни странно, это возымело действие, Скоробогатов остановился и задумался.
— Зачем вы вообще за мной потащились? — прошипел он.
Ну не объяснять же ему, что человеческая жизнь дороже благодарности?
— Одевайся.
Скоробогатов нехотя протянул руку за курткой. Руки у него так тряслись, что пришлось ему помогать. Берендей надел на него рукавицы.
— Как я стрелять буду в варежках? — попробовал отмахнуться Скоробогатов.
— А это охотничьи варежки, здесь указательный палец есть, — успокоил его Берендей и нахлобучил шапку ему на голову.
Скоробогатов уже не был похож на большого босса. Смешная шапка сползала на глаза, куртка оказалась слегка великовата и только на животе застегнулась с трудом.
— Какой размер у тебя? — спросил Берендей, кивая ему на ноги.
— Сорок первый, — удивился Скоробогатов.
Берендей присвистнул.
— Тогда вместе с ботинками надевай, — он сунул ему валенки.
— А лыжи где? — недовольно спросил Скоробогатов.
— Мои возьмешь. Я и без них хорошо хожу.
Впрочем, Скоробогатов на лыжах ходил не быстрей, чем без них. Он успел отойти на несколько метров, когда Берендей крикнул:
— Эй, пастор Шлаг! Ружье оставил.
Он рассмеялся, подхватил винтовку, упавшую в снег, и легко догнал большого босса. Скоробогатов со злостью выхватил у него оружие и прижал его к себе.
— А теперь вали отсюда, — прошипел он Берендею в лицо.
Берендей покачал головой:
— Я же сказал, мы будем группой поддержки.
Скоробогатов вскинул ружье.
— Уходи, я сказал!
Щелкнул предохранитель.
— Как два пальца, говоришь… — хмыкнул Берендей и подумал, что если он вскинет двустволку, Скоробогатов выстрелит раньше. Он не в себе, он может. Это не дуэль с мальчишкой.
— Оставь меня в покое! — нервно выкрикнул большой босс. — Ты не помешаешь мне его убить!
— Я бы не так поставил вопрос. Боюсь, я не смогу помешать медведю убить тебя.
— Давай. Два шага назад, — приказал Скоробогатов, слегка махнув стволом.
Берендей растерялся: никто еще не отдавал ему приказов под прицелом. И в том, что большой босс может выстрелить, он не сомневался. Но отойти назад почему-то казалось невозможным.
— Ну?
Берендей глянул Скоробогатову в глаза и покачал головой. Человек же он, в конце концов. Ну, несчастный, истеричный, одержимый своей местью. Но человек.
Скоробогатов долго держал его взгляд, а потом резко развернул винтовку и замахнулся Берендею прикладом в лицо. Берендей легко увернулся, и Скоробогатов чуть не упал, потеряв равновесие.
— Хорошая у тебя реакция, — пробормотал большой босс. — Пошли. Но чтобы я не слышал ничего о том, что мне его не убить.
Берендей пожал плечами: он мог и помолчать. Скоробогатов далеко не уйдет и медведя такими темпами не догонит. Но Заклятый может выйти на них сам. Мальчишка и бывший боксер — это еще хуже, чем Семен и его команда. У них нет ни единого шанса. Скоробогатов желает умереть героем, а Берендей как дурак тащится за ним! Да еще и ведет с собой Андрея! Ну и где логика? Надеяться на Семена — это несерьезно, Семен ходит по снегу не быстрей Скоробогатова, ему их не догнать.
Примерно через час они дошли до того места, где Заклятый обернулся. Берендей остановил Скоробогатова и молча указал ему на изменившийся след.
— И ты будешь утверждать после этого, что он не оборотень? — взревел большой босс, забыв, что Берендей этого уже не утверждает. — Ох, ну и махина же… Я Семену не верил, думал, перетрусили мужики…
Берендей, давший себе слово молчать, промолчал.
— Я видел его, — заговорил Андрей. — Он поднял мою машину, как игрушку. Он огромный.
Скоробогатов даже не глянул в его сторону и двинулся дальше. Берендей выругался про себя и пошел за ним. Ну что с ним сделать? По голове ударить? Так ведь крепкая голова. А Берендей так надеялся, что, оценив размеры медведя, Скоробогатов немного подумает.
А еще через полчаса он почувствовал Заклятого: на этот раз ему показалось, что ярость, исходившая от бера, ударила его по лицу. Берендей еще не видел его, но точно мог указать, где он находится и с какой скоростью движется. Он двигался быстро. Не бежал, но приближался очень быстро.
Берендей взял Скоробогатова за плечо. Скоробогатов недовольно оглянулся.
— Ну что еще! — огрызнулся он.
Не было смысла таиться. Заклятый знал, где они, и не собирался бежать.
— Он идет, — сказал Берендей и показал направление, откуда шел медведь. — Остановись и приготовься стрелять. Черт знает, может, тебе повезет. Ты увидишь его через минуту. Целься в глаза. У тебя оптика, тебе и карты в руки. Андрей! Ты стоишь у меня на линии огня. Отойди чуть назад и в сторону. Налево.
Андрей замялся, но послушался. И встал, опустив руки, глядя туда, куда показал им Берендей.
— Андрей! Двустволку снимай. Делаешь два выстрела, быстро разворачиваешься и уходишь. Перезарядить ты ее не успеешь. Понятно? Если ты сделаешь что-то не так, если ты побоишься выстрелить или задержишься хоть на секунду после выстрела, ты покойник. И я вместе с тобой. Ты понял?
Андрей сглотнул, кивнул и неловко снял с плеча ружье. Вчера трое из пяти отважных «боевиков» Семена тоже кивали. Может, не надо было про покойника? Мальчишке и так страшно. Черт, можно подумать, Берендею самому не страшно. Не боится только Скоробогатов. Интересно, чего он больше хочет — отомстить или умереть?
— Подпусти его поближе, — Берендей кивнул Скоробогатову, — метров на тридцать. Тебе терять нечего, убежать ты не успеешь. Или он тебя валит, или ты его.
— А мне когда стрелять? —спросил Андрей.
— Тебе — по моей команде. И целься в торс. Ты все равно никуда больше не попадешь. Долго целиться тоже не надо.
Как Берендей ни был готов к встрече, Заклятый все равно появился неожиданно. И заметил это только Берендей, потому что лучше остальных видел в темноте. И лишь когда глаза бера сверкнули зеленым, Скоробогатов издал боевой клич и выстрелил. Почти не целясь. Как будто от радости, что может стрелять в медведя.
До Заклятого было метров сорок, он снова шел нагнув голову, как тигр к своей добыче. Пуля Скоробогатова ушла «в молоко».
— Андрей, приготовься, — Берендей и сам вскинул двустволку. Зачем? Он все равно не сможет выстрелить.
Заклятый приблизился еще метров на десять. Скоробогатов пока не стрелял, и Берендей увидел, как винтовка прыгает в его руках. Нет, Скоробогатов дрожал не от страха — от возбуждения. В глаз он не попадет… Оптика на винтовке — не система самонаведения, твердую руку в придачу к оптическому прицелу никто еще не отменял.
— Андрей, стреляй.
И Андрей не подвел! Первый выстрел грохнул еще до того, как Берендей успел выкрикнуть оба слова. А следом за ним прогремел и второй. Заклятый дернулся, но не сбросил темпа. «Ну, теперь разворачивайся, разворачивайся, парень! Избавь меня от твоего спасения!» — Берендей стиснул двустволку, покосившись на мальчишку. И Андрей, словно услышав его мысли, развернулся и дунул назад, по собственным следам.
Скоробогатов медлил. До Заклятого было не больше двадцати метров.
— Игорь! Стреляй! Не тяни больше! — в отчаянье крикнул ему Берендей. Имя всплыло в голове само собой — и вовремя: Скоробогатов как будто опомнился и выстрелил. Серебряная пуля достигла цели, впившись Заклятому в шею. Но он только недовольно повел головой.
— Черт! — выругался Скоробогатов.
— В глаза целься!
Он выстрелил снова, снова попал, на этот раз в лоб, и снова это не остановило Заклятого. Тот только зарычал и ускорился — выстрелы не причиняли ему существенного вреда, но раздражали. Еще две секунды, и он сомнет Скоробогатова!
Берендей глянул в прицел, навел двустволку на голову медведю… Нет. Он не может его убить. Не может! Но кто сказал, что его выстрел убьет Заклятого? Он сам обещал его покалечить, если тот не уйдет. И покалечил бы, ничто бы Берендея не остановило. Так может?.. Берендей опустил прицел ниже. Скоробогатов стрелял. Сколько еще у него зарядов? Черт, надо было это выяснить заранее. Ружье большой босс купил дорогое, импортное, Берендей никогда таких не видел.
Между медведем и Скоробогатовым оставалось не больше трех метров, когда Заклятый поднялся во весь рост и заревел. Берендей тщательно прицелился в медвежье колено и нажал на спуск. Двенадцатый калибр. Почти в упор. Убойная сила сумасшедшая…
Берендей включил фонарь, который освещал почти весь двор.
— Может быть, отложим до утра? Когда будет светло? — спросил Андрей, и Берендей понял, что он готов сдаться. Стало обидно.
— Завтра у тебя с утра экзамен. И потом, завтра я одно ружье должен буду вернуть.
Берендей провел ногой черту на снегу и отсчитал от нее четырнадцать шагов.
— Это примерно десять метров. Хочешь, рулеткой отмерим?
Андрей покачал головой. Лицо у него было обескураженное — захотелось рассмеяться, но Берендей сохранил невозмутимость.
— Тогда, как говорится, к барьеру! Ты стреляешь первым. Если я останусь жив, отойду вон туда, к забору. И буду стрелять. Все понятно? Есть возражения?
Андрей потоптался около крыльца, сделал несколько шагов в сторону черты на снегу и остановился.
— Я… приношу извинения… — пробормотал он себе под нос.
— Что-то я не чувствую раскаяния, — ответил Берендей и подумал, что это слишком жестоко. — Но я их принимаю. Жаль, конечно, что ты так и не понял, в чем был неправ. Ты же испугался, разве нет?
— Нет! — Андрей вскинул глаза. — Я не испугался. Я не боюсь того, что ты меня убьешь. Я просто не могу стрелять в человека!
— Ерунда, — фыркнул Берендей. — Эта проблема решается легко. Ты мог бы выстрелить мимо. В воздух. Но ты побоялся это сделать. Потому что не знал, стану я стрелять в тебя после этого или нет. Пойдем в дом.
Ему стало скучно. На душе остался неприятный осадок. Он победил, но не получил никакого удовлетворения от победы. Конечно, он бы не стал стрелять в мальчишку, но ему было интересно, сможет ли тот выстрелить. И хватит ли ему самому мужества встретить этот выстрел? Как ночь: один на один.
Отец никогда не кричал на него и уж тем более никогда не поднимал на него руку. Конечно, Берендей рос нормальным, шебутным мальчишкой, ему случалось безобразничать. Но отец всегда умел сделать так, что ему становилось стыдно. И после этого не возникало желания повторить шалость.
Как-то раз он вернулся из школы домой с замечанием в дневнике: «Обидел девочку». Он не боялся показывать дневник отцу. Разве что самую малость. Отец говорил, что не стоит бояться потерять чье-то уважение. Надо бояться потерять уважение к себе.
— Ну, и как ты ее обидел? — спросил отец, мельком заглянув в раскрытый дневник.
— Я ей подножку подставил… — засопел Берендей.
— А она бежала?
— Да.
— Она упала, и ей было больно. Так?
Берендей кивнул. Он и предположить не мог, что ей было больно.
— Подставлять подножки вообще — это низкий поступок, из разряда мелких подлостей. Как правило, совершается людьми слабыми, которые в открытую действовать бояться. А теперь представь себе: ты бежишь, спотыкаешься и падаешь у всех на глазах. Падаешь смешно, и все вокруг смеются. Так было?
— Так.
— Представил себе, что бы ты при этом почувствовал?
— Да.
— Ей было не только больно, но и стыдно. Она, наверное, даже заплакала.
— Нет! Она била меня портфелем по голове!
И тут же вспомнил, что в ее глазах и вправду стояли злые слезы.
— Молодец девочка. Надеюсь, драться с ней ты не стал?
Берендей покачал головой. Он не дрался с девчонками.
— Послушай, — спросил он у Андрея, когда они вернулись в кухню и сели за стол, — неужели тебе нисколько не хотелось испытать себя?
Андрей равнодушно пожал плечами.
— Неужели ты, когда читал книги о поединках, не пытался представить себя на месте дуэлянтов?
— Может, и представлял. Только это были честные дуэли, а не то, что у нас с тобой.
— Да? По-моему, я предложил равные условия.
— Ага! Сам сказал, что белке в глаз с тридцати метров попадаешь. А сам предложил двадцать. Ну, и в чем равенство?
— Так я в белок из мелкашки стреляю, она нарезная. А из двустволки с десяти метров в человека попасть совсем несложно, раза в четыре легче, чем с двадцати. Так что было честно. Я не знал, будешь ли ты в меня стрелять, а ты не знал — буду ли в тебя стрелять я. Тебе было тяжелей только в одном: у тебя был первый выстрел.
— Глупость это какая-то… — пробормотал Андрей.
— Не знаю, — пожал плечами Берендей, — может, и глупость. Но ведь ни у тебя, ни у меня, скорей всего, уже никогда не будет такой возможности.
— Ты что, жалеешь, что не убил меня? — вспылил Андрей. — Мог бы просто оставить меня медведю. Если я тебе так мешаю.
— Да не мешаешь ты мне, — усмехнулся Берендей, — неужели ты еще не понял?
Он поставил чайник и достал засохшие сушки.
— У тебя завтра экзамен?
— Откуда ты знаешь? — не понял Андрей, а потом сообразил и сник. — Да, в одиннадцать.
— Я предлагаю тебе остаться до утра. Если честно, мне бы не очень хотелось сегодня еще раз встречаться с… медведем.
— А он может там до сих пор нас караулить? — Андрей вжал голову в плечи.
— Да запросто.
— Боюсь, тогда мне придется воспользоваться твоим гостеприимством, — пробормотал он, — вот только мама с ума сойдет. От тебя нельзя позвонить?
— Неа.
— Жаль.
— Действительно жаль, — буркнул себе под нос Берендей. — Ты есть не хочешь?
Андрей покачал головой.
— А я бы перекусил, — сказал Берендей и хотел открыть подпол, но тут увидел за окном свет фар: кто-то повернул с дороги к его дому. Он выглянул в окно, но машины не разглядел — дальний свет бил в глаза.
— Кто-то приехал, — сообщил он Андрею и пошел на крыльцо.
Фары погасли: не заезжая во двор, у изгороди остановился огромный джип. Мотор замолчал, и с водительского сиденья тяжело вывалился грузный, неуклюжий человек.
«Ба, да это большой босс», — догадался Берендей. Вот с кем ему по-настоящему тяжело было бы говорить… Во-первых, большой босс почему-то провоцировал Берендея на грубость, а во-вторых, Берендей слишком жалел его, чтобы эти провокации ему не прощать.
Скоробогатов молча подошел к крыльцу и так же молча пожал Берендею руку. Берендей кивнул, приглашая его войти.
Он осунулся и похудел за эти пять дней. Подбородок подтянулся, щеки перестали свисать, а яркие и без того глаза стали глубже и нехорошо блестели, как у одержимого. Он уже не откидывался назад, а, наоборот, ссутулился и поник. Теперь его трудно было бы назвать большим боссом.
Берендей жестом пригласил его за стол, и Скоробогатов не заставил себя упрашивать.
— Я приехал убить медведя, — начал он без предисловий.
Берендей вздохнул. Если бы это было так просто!
— Я вас понимаю, — только и смог сказать он.
— Боюсь, ты плохо меня понимаешь, — махнул рукой Скоробогатов. — Скажи, он вправду оборотень?
— Не знаю… — Берендей замялся.
Но тут некстати вмешался Андрей:
— Да!
— Так, — Скоробогатов слегка распрямил плечи и кивнул Берендею: — ты — молчи, ты все время врешь. Говори, пацан.
Берендей смутился. Вообще-то он очень редко врал.
— Я видел, как он превратился в медведя. Он голосовал на дороге, и я остановился. Он превратился в медведя и скинул мою машину в канаву.
Скоробогатов повернулся к Берендею:
— Ну? И дальше будешь врать?
— Нет, — Берендей вздохнул.
— У меня винтовка, с оптикой. Калибра 7,62. Хватит, как думаешь?
Берендей усмехнулся бы, если б не ощущение предстоящей трагедии:
— Он вчера вышел против шести карабинов этого калибра и двустволки двенадцатого калибра. И убил четверых.
— У меня серебряные пули, — мрачно сообщил Скоробогатов.
Берендей бы рассмеялся, но было не до смеха.
— Ему все равно. Хоть золотые. Поверьте.
— Значит, про то, что оборотня можно серебряной пулей убить, — враки? — Скоробогатов не удивился, не смутился и не расстроился.
— Абсолютные, — Берендей пожал плечами.
— А может, ты опять мне врешь?
— Он умеет превращать его в человека! — опять некстати сунулся Андрей.
— Правда? — Скоробогатов заглянул Берендею в глаза.
— Нет, — ответил Берендей. — Если бы я мог превращать его в человека, я бы не позволил убить столько людей.
— А что ты можешь? — Скоробогатов не повышал голоса. — И кто ты вообще такой, парень, а?
— Я егерь, — тихо ответил Берендей.
— Ты опять мне врешь, — устало констатировал Скоробогатов. — Хорошо хоть не хамишь. Я смотрю, кому-то ты дохамился…
Он слабо улыбнулся.
Берендей смутился и почувствовал, как загорелись щеки.
— Это ему… — он совсем растерялся и не знал, что стоит говорить, а чего — не стоит, — медведю…
— Да? Значит, и впрямь можешь его в человека превращать?
— Нет. Я… У меня есть оберег. Если я встречаю его в человеческом облике, я могу сделать так, что он не обернется… не превратится в медведя. На один час. Но для этого он сам должен превратиться в человека.
— Покажи оберег, — Скоробогатов властно протянул руку.
— Он только для меня, — Берендей покачал головой, — там моя кровь перемешана с его.
— А кто тебе его сделал?
— Сам.
— Опять врешь?
Берендей не хотел конфликтовать, но ему это стало надоедать.
— Послушайте. Я уважаю вас. Я понимаю ваше… отчаянье. Но я буду говорить только то, что считаю нужным. И не стану скрывать того, что может повредить вам. Более того, сообщу все, что может вам помочь. Вы поняли меня?
Скоробогатов усмехнулся:
— Ладно. Я понял. Семен сказал, что ты отличный мужик.
Он легонько хлопнул Берендея по плечу. По правому. Рука у него была тяжелая — Берендей еле сдержался, чтоб не выругаться.
— Извини, — Скоробогатов догадался, — я забыл. Сильно порвал медведь-то?
Берендей покачал головой.
— Так что ты мне посоветуешь?
Берендей задумался и сказал:
— Мне трудно что-то посоветовать. Я уже сообщил Семену, что не охочусь на медведей. Я говорил со старым медвежатником. Он сказал, что этого медведя можно взять только на рогатину. Человек пять-шесть для этого надо, и рогатины надо специально делать, покрепче.
— Да? Может, нас двоих хватит? Не побоишься?
Берендей покачал головой:
— Я не побоюсь. Только это самоубийство. Вес очень большой. Килограмм семьсот.
— А медвежатник твой?
— Михалычу семьдесят шесть лет. Куда ему с рогатиной… Даже не зовите его, а то ведь он пойдет.
— Жаль…
— А меня возьмете? — спросил вдруг Андрей, который ловил каждое слово в разговоре.
Значит, задела его эта история с дуэлью… Смелым решил стать? Берендей смерил Андрея взглядом, так же как и Скоробогатов. И одновременно с ним сказал:
— Нет.
Отец никогда не говорил Берендею «ты еще мал». Сколько бы лет ему ни было. Он всегда позволял ему делать то, что делал сам. А если Берендею было это не по силам, он и сам это понимал, без обидных пояснений. Но сейчас очень хотелось сказать Андрею: «Ты еще мал».
— Только если твои родители мне расписку напишут, что не возражают, — ухмыльнулся Скоробогатов.
— Я совершеннолетний! — возмутился Андрей.
— И давно? — спросил Берендей.
— Какая разница. С восемнадцати лет в армию берут.
— Ну так лучше бы ты сходил в армию. Пользы было бы больше, — едко сказал Скоробогатов.
Берендею стало жаль парня.
— Не обижайся. Медведь вчера убил четверых вооруженных людей из семи, а пятого тяжело ранил. Здоровых парней из службы охраны, которые отлично стреляют. И если идти на него с рогатиной, потери могут быть еще больше. Если ты испугаешься или растеряешься, от этого не только твоя жизнь будет зависеть, понимаешь?
— Я не испугаюсь.
— Нет, Андрей. Это не игрушки. Тут нужна сила, физическая сила. И очень крепкие нервы.
— Ага! Значит, у тебя и сила, и нервы, а я еще сопляк?
Скоробогатов разрешил их спор грубо и быстро:
— Да, ты еще сопляк. И не о чем говорить.
Берендей глянул на него то ли с осуждением, то ли с благодарностью. Может быть, этот сопляк впервые в жизни решил вести себя по-мужски…
— Ну так что, пойдешь со мной? — снова спросил Скоробогатов Берендея.
Берендей пожал плечами.
— Я пойду. Это мой участок. Это входит в мои профессиональные обязанности — отстрел вредных хищников. Только бесполезно это. Нам его не взять. Я держал его на рогатине, я знаю, что говорю.
— Семен тоже пойдет.
— Он сегодня сказал, что не пойдет ни за что.
— Да мало ли что он сказал, — отмахнулся Скоробогатов, — ты его не слушай, он пойдет.
— Есть еще одна вещь… — Берендей помялся, но решил сказать. — Дело в том, что я не могу его убить.
— Это почему еще? — удивился Скоробогатов.
— Он… заговорен. От меня.
— Так, — протянул Скоробогатов, — значит, медведь-оборотень. Это раз. Оберег — это два. Ну, и три — он от тебя заговорен. Не слишком ли много на одну историю? Кто ты такой, парень, а? Быстро говори!
Скоробогатов нагнулся к самому его лицу и выдохнул последние слова. Для зверя это — приглашение к драке. Как у людей — бросить перчатку, так у медведей — дохнуть в морду сопернику. Медведь сначала отстраняется, а потом кидается в атаку. Или уходит. Скоробогатов и сам был похож на медведя. Но Берендей сдержался, даже отстраняться не стал:
— Я же сказал, что буду говорить только то, что считаю нужным.
— Ты что, не понял, с кем имеешь дело? — Скоробогатов все равно почувствовал волну враждебности, исходящую от Берендея. Как зверь.
— Мне наплевать, — ответил Берендей, не в силах погасить свою злость.
Скоробогатов сгреб его порванное плечо огромной рукой и зажал как в тиски.
— Ну? Кто ты такой на самом деле? Что ты еще про него знаешь? Может, ты такой же, как он?
Было больно. Берендей почувствовал, как кровь отливает от лица. И что это он имеет в виду, говоря «ты такой же, как он»? Неужели и это он чует, как зверь?
— Вы ничего не добьетесь, — тихо ответил он. — Или я буду помогать вам, или я буду действовать без вас. А вы — без меня.
— Да? А я могу быть уверен, что ты действуешь не против меня? Ты появился там в Новый год в то самое время, когда мой сын был убит. Или это совпадение?
— Это не совпадение. Медведь преследовал меня, но я ушел. И он нашел новую жертву.
— Как это ты ушел от медведя, а?
— А вот так. Взял и ушел. Я быстро бегаю по снегу, а медведь так быстро бежать не может.
Скоробогатов сжимал руку все сильней. Неужели и это придется ему простить? Он смотрел в глаза не мигая, и пока Берендей удерживал этот взгляд.
— Человек не может убежать от медведя. Кто ты такой?
— Я не действую против вас, — рыкнул Берендей. — Не злите меня, иначе вам и вправду придется без меня обойтись.
Скоробогатов оттолкнул его к буфету, вскочил с места и заходил по кухне, как по клетке. Берендей удержал равновесие и не упал. Глянул на плечо: на чистом свитере снова расплывалось красное пятно. Скоробогатов прошел из угла в угол раза четыре, а потом остановился, словно одумался.
— Извини, — бросил он без особого раскаянья.
— Вы испортили мне третий свитер, — фыркнул Берендей. — Если швы опять разошлись, мне влетит от хирурга. Думайте, что делаете.
— Ну ладно, извини, сказал же! — Скоробогатов сел. — Хочешь, пришлю тебе другого хирурга? И свитеров десяток?
— Нет, спасибо. Достаточно того, что вы этого не повторите.
— Да не повторю, не повторю. Не хотел я. Нашло на меня.
Берендей подумал, что было бы, если бы на него самого «нашло». А Скоробогатов и вправду похож на берендея. На невоспитанного берендея. И ведет себя, как зверь, и в нем зверя чует. Может, дед его был берендеем? Или прадед?
— Ну не злись, а? — Скоробогатов заглянул ему в глаза чуть ли не снизу вверх.
Берендей усмехнулся:
— Идите к черту. Я не злюсь.
— Слушай, а как он выглядит, когда человек? Вдруг встречу и не узнаю гада? Или он кем хочешь обернуться может?
— Нет. Кем хочешь не может. Ну, здоровый мужик. Повыше меня. В плечах пошире раза в полтора. Весит килограммов девяносто пять, если не больше. На хоккеиста похож, только клюшки не хватает. Одет в ватник и ватные штаны серого цвета. Сапоги дорогие, охотничьи. Волосы русые, обычные. Борода нечесаная. Глаза, похоже, карие. Ну, и рожа разбита, как у меня.
— Что, правда, что ли, с ним дрался? — не поверил Скоробогатов.
Берендей пожал плечами.
— Он же, говоришь, в тяжелом весе? И руки у него длинней…
— А мы не боксом занимались. Мы подрались просто.
— Да? — Скоробогатов призадумался. Видимо, хотел понять разницу между боксом и дракой. — И кто кого?
— Да никто. Не могу я его убить. Вот вы можете убить человека?
Скоробогатов хмыкнул:
— Да как два пальца… А этого так и зубами порву.
— А я — нет. И Михалыч не смог.
Скоробогатов снова вскочил и заходил по кухне, а потом повернул к Берендею искаженное злостью лицо:
— Так это он у вас в руках был, и вы его отпустили? Так я понимаю?
— Не кричите, — охладил его Берендей.
— Да? А может, ты мне и про серебряные пули соврал? А? Может, ты не хочешь, чтобы этого медведя убили, а?
Берендей уставал от таких людей. Он вздохнул и поднял глаза:
— А вы мне утюг на живот положите и спросите еще раз. Может, я отвечу то, что вы хотите услышать.
— Ты мне не хами, — Скоробогатов оперся обеими руками на стол и набычился.
— А вы — мне, — ответил Берендей. Ну как с ним разговаривать?
— А вот я сейчас пойду и проверю, соврал ты мне или нет! — рявкнул Скоробогатов и направился к двери.
— Вы сумасшедший? — как можно спокойней спросил Берендей. Но это большого босса не остановило. Он вышел в сени, с грохотом захлопнув дверь. Берендей нагнал его только на ступеньках крыльца.
— Послушайте, — Берендей положил руку ему на плечо, — послушайте меня…
Но Скоробогатов не остановился и потопал к джипу своей утиной походкой.
— Остановитесь, — устало попросил Берендей.
— Ты мне не помешаешь его убить, — Скоробогатов на секунду оглянулся. Похоже, он вполне поверил в то, что только что сам себе придумал.
Он залез в джип и завел мотор. Но, подумав, опустил стекло и выглянул:
— Где ты его видел в последний раз?
— Примерно два с половиной километра отсюда по дороге.
— Надеюсь, ты не соврал, — Скоробогатов поднял стекло.
Большой босс был одет в куртку из лайки, спортивные брюки и ботинки на тонкой подошве. Очень удобная одежда, чтобы ездить в машине за город.
— Вы с ума сошли! — крикнул Берендей, надеясь перекричать взревевший мотор.
Но Скоробогатов уже начал разворачивать машину. Берендей бегом вернулся в дом.
— Так, Андрюха, — начал он с порога, натягивая сапоги, — сиди здесь. До моего прихода. Или до утра. Нет, лучше не здесь. В библиотеке. Туда он не сможет попасть. Почитай чего-нибудь там. И запрись изнутри, хорошо?
Он накинул ватник.
— Я с тобой, — Андрей вскочил.
Берендей застонал и хлопнул ладонью по коленке:
— Вот только тебя мне и не хватало. Для полного счастья.
— Я все равно пойду с тобой, хочешь ты этого или нет! — глаза парня сверкнули.
Берендей покачал головой и скрипнул зубами.
— Черт с тобой. Одевайся. Пока я сарай открываю.
— Зачем? Поехали на моей машине!
Эта идея показалась Берендею неплохой. Впрочем, на мотоцикле он чувствовал себя уверенней.
— А если я ее разобью? — спросил он.
— Да и хрен с ней! — удивился Андрей.
Конечно, папа с мамой еще купят, чего жалеть…
Андрей оделся быстро и, пока Берендей запирал дом и кидал на заднее сиденье лыжи и ружья, включил мотор «ситроена». Но пересел на пассажирское место.
— Сперва на кордон заедем, — Берендей выехал из двора, — там Семен мне визитку оставил, надо его вызывать. Если он успеет этого ненормального догнать раньше, чем медведь.
Он ударил по газам и почувствовал, как машину повело.
— Черт, скользко-то как…
— А где ты так ездить научился? У тебя же нет машины? — спросил Андрей.
— Я в армии два года МАЗ водил. Я тебе скажу, это поинтересней, чем на легковушке ездить.
Берендей затормозил перед охотничьим домиком и развернулся:
— Я сейчас, жди здесь.
Семен не соврал: его визитка лежала на столе в общей комнате — черная с серебряным тиснением, из пластика. Берендей сгреб ее в кулак и выбежал во двор, но вовремя вспомнил, что надо бы прихватить теплой одежды: в охотничьем домике всегда валялись старые куртки и ватники. Нахватав целый ворох зимних вещей, Берендей вернулся к машине и сказал, усаживаясь на водительское место:
— Ну, теперь поехали догонять этого придурка.
Он не глушил мотора, поэтому сразу рванул с места. Отец не одобрял его пристрастия к быстрой езде, да Берендей и сам понимал, что так ездить нельзя. Но все равно любил скорость, особенно на мотоцикле, когда от ветра перехватывает дыхание и надо крепче сжимать руль, чтобы не стащило назад.
— С тобой ездить, как на американских горках! — охнул Андрей и внезапно сменил тему: — Слушай, этот Скоробогатов — он же сволочь! Зачем ты за ним поехал? Пусть бы попробовал сам убить своего медведя!
— Это не его медведь, а мой, — усмехнулся Берендей. — Во-первых. А во-вторых, про медведя нельзя говорить «убить». Примета нехорошая.
— Он ведь не оценит, даже благодарности не почувствует, если ты его сейчас из лесу вытащишь.
— Знаешь, — Берендей на секунду задумался, — человеческая жизнь дороже благодарности. И спасать ее надо иногда вопреки воле того, кого спасаешь. Даже если он и вправду хочет умереть.
Машина начала вихлять, и Берендей на несколько секунд потерял управление. Была бы она заднеприводной, ему бы не удалось ее удержать.
— Ты считаешь, человек не вправе распоряжаться своей жизнью? — спросил Андрей, ничего не заметив.
— Нет. Не вправе. Ни своей, ни чужой. Может быть, я неправ.
Андрей и сам не понимал, почему влюбленность Юльки так его разозлила. Он относился к ней, как к другу. Он не собирался крутить с ней романов. Разве что немного попозже. Года через два-три.
Да, когда Юлька побывала на дне его рождения и его мама познакомилась с ней, она сразу сказала Андрею: а вот на этой девочке можешь жениться. Не то чтобы Андрей всегда слушался маму… Да и жениться он в восемнадцать лет не собирался. Но, видно, мамины слова запали ему в душу, и с этого дня он смотрел на Юльку совсем по-другому.
Она была для него неприкосновенна. Как неприкосновенный запас. Он снимал новую девчонку примерно раз в неделю, нисколько не скрывая своих многочисленных связей, — это придавало ему вес в глазах друзей. Но предложить подобные отношения Юльке ему и в голову не приходило, да она и не согласилась бы. Юлька предназначалась для чего-то более серьезного, нежели связь на несколько дней. И Андрей не сомневался, что рано или поздно будет готов к таким отношениям.
Как же он был наивен в своей уверенности, что Юлька спокойно подождет года два-три и останется такой же неприкосновенной, чистой и достойной того, чтобы стать его женой! И то, что ждать она его не стала, и даже не собиралась, и даже не поняла, о чем он говорит, привело его в бешенство.
Егор сразу не понравился ему. Еще в Новый год, когда Андрей был пьян и плохо понимал, что происходит. Его выводило из себя то, как Егор смотрит на Юльку. Андрей сразу оценил его социальное положение и решил, что смотреть ему на Юльку бесполезно. Но это все равно раздражало.
А на следующее утро Андрей его чуть ли не возненавидел. За то, что Егор был старше, уверенней и спокойней. За то, что легко справлялся с проблемами, которые для Андрея зачастую были неразрешимы, — что ответить, где промолчать, как возразить так, чтобы не обидеть. За то, что мог съезжать с ледяной горы на ногах (как хорошо, что этого не видела Юлька!), за то, что умел топить печь, за то, что знал, как починить насос, который сломался в середине дня. А как он мешал Андрею в разговорах? Они ломали копья над каким-нибудь неразрешимым вопросом, спорили до хрипоты, а Егор говорил всего одну фразу, и становилось понятным, что он прав, спорить больше не о чем. И никто не чувствовал себя оскорбленным, потому что он умел это сказать. Никто, кроме Андрея. Ну разве что Света разделяла его неприязнь; Андрей понял это первого вечером, когда она невзначай намекнула ему, что Егор — неотесанная деревенщина.
Егерь! Смешно, хотя очень романтично. Когда Юлька поймет, что это не для нее, будет уже поздно. Не для Юльки — для Андрея. Не может же он жениться на девушке, которая была любовницей егеря. Он не был ханжой, он отдавал себе отчет в том, что неправ. Но ничего не мог с собой поделать — он не сможет жить с женщиной всю жизнь, зная, что до него она принадлежала еще кому-то.
Перед последним экзаменом, седьмого, ему позвонила Света и спросила какую-то ерунду по билетам. Но в конце разговора добавила:
— Ты бы с Юлькой помирился, что ли? Нехорошо как-то. Позвонил бы ей сейчас, она наверняка к экзамену уже готова…
И Андрей решил позвонить ей и помириться. Может быть, ему удастся убедить ее в том, как она неправа? А может быть… Может быть, намекнуть ей на то, что сам он гораздо более подходящий для нее человек, нежели какой-то Егор?
Он позвонил ей на трубку, но женский голос сказал ему, что телефон находится вне зоны действия сети. Тогда он набрал ее домашний номер, и ему ответила Юлькина мама.
— Здравствуйте, Антонина Алексеевна. Это Андрей. Вы не могли бы позвать Юлю к телефону?
— Здравствуй, Андрюша. А Юли нет, она поехала к Егору. Приедет, наверное, поздно.
— Спасибо, извините, что побеспокоил.
Он с трудом выдавил из себя привычную фразу и зарычал от злости, положив трубку.
Она поехала к Егору! Да ее мама понимает вообще, что это значит? Как она отпускает дочь к малознакомому мужику? Он говорил, что живет один. И чем они занимаются там, в лесу, одни в доме?
Надо положить этому конец! Немедленно, сейчас же!
Андрей оделся, сказал маме, что приедет поздно, и побежал в гараж. Он и сам не очень представлял, что будет делать и зачем поедет туда. К тому же он знал только, как называется поселок, рядом с которым живет Егор. Как искать его там, он не задумывался. Деревня и есть деревня — там все должны друг друга знать.
Пока грелся мотор, он листал карту области, выбирая удобный путь. Но незнакомая дорога не напугала его: он был уверен, что едет спасать Юльку и ее будущее.
Андрей добрался до поселка часа за два, из них час он потратил на то, чтобы выехать из города. Где живет егерь, ему рассказал четвертый или пятый по счету человек, которого он встретил. Остальные говорили, что они здесь дачники и никакого егеря не знают. Путь оказался неблизкий — через весь поселок, в самый необитаемый его угол. А потом еще по лесной дороге. При этом прохожий не советовал ехать туда одному и пугал медведем-людоедом. Но Андрей только рассмеялся про себя — что ему может угрожать в машине?
Фонари быстро кончились, и Андрей ехал в темноте. На трассе это не мешает вести машину; здесь же дорога была разбита, скользила, и ему пришлось сбросить скорость до предела.
И только свернув на дорогу в лес, он вспомнил, как погиб Иван. Его машину столкнул в кювет медведь — столкнул на ходу. Мурашки пробежали у Андрея по спине. Он боялся прибавлять газ: слишком скользко, он разобьется верней, чем встретит медведя.
Андрей покрепче взялся за руль. По спине сползла капелька пота, противно щекоча позвоночник. Дорога оставалась пустынной, насколько позволял видеть дальний свет. Зимние ночи не так темны, как осенние: вокруг был виден лес и никакого медведя в нем. Андрей проехал не меньше полутора километров.
«А может, ну его к черту? — подумалось вдруг. — Развернуться, пока не поздно, и ехать обратно?»
И едва он так подумал, как увидел на дороге человека. Человек прикрывал лицо от дальнего света фар и просил остановиться.
Камень упал с души: во-первых, человек не боялся стоять один на пустынной лесной дороге, во-вторых, собственные страхи сразу показались Андрею детскими и надуманными.
Пока он медленно подъезжал к пешеходу, впереди появился свет одной фары: на бешеной скорости по дороге несся мотоцикл. Андрей подумал, что не такая уж и пустынная эта дорога. Он всегда считал мотоциклистов самоубийцами, но сейчас, чувствуя, как водит в стороны его отличную шипованную резину, мог только позавидовать отваге неизвестного лихача.
Он остановился около голосовавшего пешехода и приоткрыл правое окошко. На всякий случай двери были заблокированы — мало ли чего можно ожидать от неизвестного прохожего ночью на лесной дороге. Но прохожий почему-то не наклонился к окошку: наоборот, начал обходить его «ситроен» спереди. Андрею это не понравилось, и он решил, что надо уезжать. Но вперед он ехать побоялся — не сметать же ему человека со своего пути только потому, что его поведение показалось подозрительным. Он включил заднюю передачу и хотел нажать на газ, как вдруг человек поднял руки вверх и начал расти. Андрей замер, открыв рот. Над капотом его машины стоял медведь. Это был такой огромный медведь, какого Андрей не мог себе представить в самом страшном кошмаре. А тот обеими лапами ухватился за крылья передних колес, и машина полетела в кювет. Андрей еще не до конца понял, что происходит, он не успел испугаться, и только стукнувшись головой о левое стекло, понял, что машина его не спасет. Это происходило не с ним… И когда медведь подошел к машине, слегка завалившейся набок, Андрей с фантастической ловкостью перелез с переднего сиденья на заднее, в самый дальний угол от медведя и приоткрытого окна. И дальше, к пятой двери.
Рев мотоцикла приближался, но Андрей не надеялся на подмогу, он лишь заметил, что мотоцикл приближается.
Медведь сунул лапу в окно и пошарил на переднем сиденье. Когти его были похожи на кривые и острые ножи. Андрей перестал дышать. Лапа шарила дальше, ощупывая спинку переднего сиденья, — Андрей подтянул к себе ноги и прижался к заднему стеклу всем телом. Он и не подозревал, что может сжаться в такой комочек.
Медведь не спешил, медленно продвигаясь к цели. Как хорошо, что Андрей не спрятался внизу, между сиденьями! Сейчас бы он был обнаружен: медвежьи когти царапнули спинку заднего сиденья, разрывая чехлы, как промокашки, — дальше его лапа не доставала. Мотоцикл был совсем близко. Скоро сумасшедший мотоциклист промчится мимо, и Андрей снова, и уже навсегда, окажется наедине с медведем. Как он, оказывается, надеялся на этого мотоциклиста…
Медведь вытащил лапу из машины, и Андрей выдохнул. Когти царапнули по ручке, но дверь, конечно, не открылась. Лапа снова сунулась в салон. И Андрей с ужасом понял, что медведь пытается снять блокировку! Но лапа его была слишком велика для этого, а мотор до сих пор работал! В тот миг, когда медведь снова превратился в человека и хотел выдернуть кнопку блокировки вверх, рядом с ними остановился мотоцикл. Он и вправду был сумасшедшим, этот мотоциклист… Андрей мог поклясться, что он что-то крикнул, слезая с мотоцикла… Какое-то волшебное слово… И человек-медведь отвернулся от «ситроена».
Андрей не видел, что происходит. Он боялся пошевелиться. Но слышал их разговор.
— Убирайся, — устало сказал мотоциклист.
— Как ты это делаешь? Как? — человек-медведь выплюнул эти слова.
— Не твое дело. Я берендей. Я настоящий берендей. А ты — заклятый, только жалкое подобие берендея. Убирайся.
— Ты — щенок! Ты даже не можешь убить меня! — шипел человек-медведь.
— Зато я могу тебя покалечить. Поверь мне, я это сделаю. Ты убил мою собаку. Ну?
— Я уйду, — ответил человек-медведь. — Я не сумасшедший, как ты. Но знай, что больше никогда ты не увидишь меня-человека. И тогда мы посмотрим, кто из нас настоящий, а кто — жалкое подобие.
Андрей услышал грохот кулака, ударившего по капоту. А потом — скрип снега. Человек-медведь уходил, и Андрей боялся в это поверить. Тот отошел шагов на двадцать. Через открытое окно в салон сунулась рука, как вдруг человек-медведь крикнул:
— Эй, берендей, обернись! Я кое-что хочу сказать!
И тут же рука в салоне стала медвежьей лапой. И мгновенно исчезла. Андрей подумал, что это ему померещилось.
— Ты вздумал меня пугать? — крикнул человек-медведь.
Ему ответил голос мотоциклиста:
— Я владею этой премудростью лучше тебя. Убирайся. Ничего интересного ты сказать мне не можешь.
Человек-медведь расхохотался. И снова стал слышен скрип снега под его сапогами, пока не затих.
В салоне снова показалась рука, на этот раз снявшая блокировку со всех дверей. Андрей, который давно решил, что все это происходит не с ним, не пошевелился.
— Эй, кто тут? — мотоциклист заглянул в салон через переднюю дверь, но ничего не увидел, включил свет и открыл заднюю. — Оба-на! А ты здесь откуда?
Андрей не ответил. И не пошевелился. Он понял, что это Егор. Но заставить себя сделать хоть одно движение так и не смог.
Берендей отковырял мальчишку от пятой двери и посадил на переднее пассажирское сиденье. Андрей был тяжелым. Наверное, тяжелей самого Берендея.
— Ну, малыш, очнись, — шептал он ему, — все кончилось, очнись же.
Но парень не шевелился. Пришлось разгибать ему ноги и усаживать как положено: он бы рано или поздно клюнул носом в бардачок.
Не хотелось бросать мотоцикл на дороге — Заклятый наверняка со злости разнесет его на куски, едва обернется. Если же оставить машину, он разнесет машину. А машинка была хоть и маленькая, но дорогая. Берендей рискнул и привязал «Урал» тросом к заднему бамперу: в самом крайнем случае, тот помнет «ситроену» зад. Пешком возвращаться за мотоциклом не хотелось.
Берендей пристегнул Андрея ремнем безопасности и сел за руль. Он никогда не водил машину с автоматической коробкой передач, но все оказалось проще, чем он думал, — почти как на мотоцикле.
Натужным усилием мотора «ситроен» выполз из канавы. Берендей такого не ожидал — он-то собирался поменять его местами с «Уралом»!
Он ехал медленно и ровно, чтобы мотоцикл сзади не дергался. И думал. Что крикнул ему Заклятый? «Эй, берендей, обернись!» Заклятый всего лишь хотел, чтобы он оглянулся назад. А он… обернулся. На секунду, не больше, потому что Заклятый не знал, что нужно добавить хотя бы «на час». Значит, тетрадь не врала. Заклятый действительно имеет над ним власть. Другое дело, что сам он об этом не подозревает и слов нужных не знает. Ведь Заклятый не понял, что произошло: он думал, Берендей решил его напугать. Значит, никакого проку ему от этой власти не будет: можно случайно крикнуть «обернись», но устаревшее слово «оборотись» само собой с языка не сорвется.
Берендей однажды спросил отца, почему он называет медведя бером, а медведицу — медведицей. Отец рассмеялся:
— Потому что в современном русском языке нет слова, которое обозначает бера женского пола. Так же как нет обозначения и для детеныша бера.
— Только и всего? — переспросил Берендей.
— Увы, — посмеиваясь, ответил отец.
Берендей отцепил «Урал» не заезжая во двор, а машину подогнал к самому крыльцу. Андрей не пришел в себя за время недолгой дороги. Пришлось на себе тащить его в дом.
Берендей загнал мотоцикл в сарай, запер «ситроен» и вернулся в кухню. Андрей сидел в той же позе, в которой Берендей его оставил.
— Как долго удивленье ваше длится, — процитировал Берендей, достал бутылку со спиртом и, с сомнением глянув на мальчишку, решил спирт разбавить.
Но Андрей все равно закашлялся, долго отплевывался, и пришлось дать ему запить: он вцепился в банку с водой обеими руками и долго пил, как будто боялся оторваться.
— Ну как? — спросил Берендей, когда парень наконец отпустил банку.
Андрей огляделся растерянно, лицо его скривилось, шмыгнул нос, и он разрыдался. Как испуганный ребенок.
Берендей развел еще немного спирта.
— Выпей еще. Поможет.
Андрей замотал головой и отбросил руку Берендея со стопкой. Спирт пролился, но стопку Берендей удержал. Покачал головой и налил еще:
— Ну ты как дите малое.
Андрей не мог сказать ни слова, если бы и попытался. Истерика. Нормальная реакция нормального организма. И как он смог продержаться до приезда Берендея в машине, наедине с бером? Ведь выбрал именно то место, куда лапа медведя не доставала! Берендей видел, что когти Заклятого пропороли заднее сиденье. Не подними парень ноги к подбородку, медвежья лапа достала бы его. И тогда Заклятый не стал бы превращаться в человека. И разводной ключ не помог бы.
Истерику надо было прекращать. Берендей недолго думая зачерпнул из ведра кружку колодезной воды и вылил Андрею на голову. Помогло.
Андрей встряхнул головой, на секунду замолчал, а потом сказал:
— Спасибо.
Воспитанный мальчик из хорошей семьи. Вежливость на уровне рефлексов…
— Ну что? Пришел в себя? — спросил Берендей и сел за стол.
— Да. Наверное, — Андрей снова встряхнул головой.
— Выпьешь спирта?
Андрей кивнул и опрокинул в себя стопку: она прошла лучше, чем первая. Берендей достал из холодильника соленый огурец, и Андрей с благодарностью закусил.
— А кто такой берендей? — спросил он, прожевав.
— Был такой народ когда-то. Говорят, они умели превращаться в медведей.
— А почему этот называл тебя берендеем?
— Прозвище такое, — Берендей пожал плечами. А парень, оказывается, все слышал. — Ты лучше скажи, что ты здесь делал?
— Я за Юлькой приехал, — Андрей вскинул голову и глянул Берендею в глаза.
Берендей усмехнулся:
— Юльку я в пять часов посадил на электричку.
— Что, до пяти управился? — глаза Андрея презрительно сузились, и верхняя губа приподнялась презрительно.
Берендей растерялся сперва — он не ожидал от парня ничего подобного. Растерялся и обиделся. А потом — задохнулся от злости. Отец говорил, что за некоторые слова просто бьют по морде, сразу и безо всяких объяснений. Наверно, это были именно такие слова, потому что по морде дать очень хотелось. И вышвырнуть из дома хорошим пинком. Берендей глянул на ободранные и запекшиеся уже костяшки пальцев. Это же мальчишка… Он только что плакал от испуга…
— Я бы вышвырнул тебя отсюда за такие слова, — сказал Берендей, глубоко вдохнув. — Подумай, что бы ты сделал через пять минут…
Андрей хотел вскочить и выкрикнуть что-то гордое или оскорбительное, судя по его лицу. Но потом вдруг сник, опустил плечи и уткнулся взглядом в стол.
— А ты, я полагаю, приехал говорить со мной как мужчина с мужчиной? — спросил Берендей, еще не вполне справившись со злостью.
Он первый раз оказался в подобном положении: еще никогда в жизни ему не приходилось претендовать на девушку одновременно с кем-то. А то, что Андрей именно претендует на Юльку, Берендей догадался сразу. Иначе чего бы тот помчался темным зимним вечером на край света? И Берендею это соперничество неожиданно понравилось. Он не был азартен и честолюбив, он никогда не стремился к победе над другими. А тут непременно захотелось доказать свое превосходство, свое право на Юльку. Возможно потому, что он сам до сих пор в этом праве сомневался. Жаль только, что соперник попался хлипкий…
Андрей поднял глаза, и злость в них смешалась со страхом. Берендей подумал, что поставил его не в самое выгодное положение: некрасиво вести такие разговоры с позиции силы.
— Да, я приехал именно для этого, — ответил наконец Андрей, — только не думай, что я собираюсь с тобой драться. А судя по твоему лицу, ты именно так привык выяснять отношения.
— Драться с тобой я бы не стал, — усмехнулся Берендей. Получилось высокомерно.
— Ты можешь презирать меня за то, что я не решаю проблем при помощи физической силы. Это свойственно людям твоего круга, а не моего.
Вот, значит, как. Со свиным рылом да в калашный ряд…
— Нельзя ли поконкретней? Что ты называешь своим кругом, а что — моим?
— Твой круг — это быдло с низким уровнем культуры.
Берендей вздохнул. Сначала накладывается запрет на рукоприкладство, а потом в ход идут прямые оскорбления.
— Я полагаю, последняя фраза как раз демонстрирует твой высокий уровень культуры? Выбирай выражения. Осторожней выбирай.
— Да? А иначе ты вышвырнешь меня на улицу?
— Нет. Я могу не сдержаться. Я сказал, что не буду с тобой драться, но не говорил, что не трону тебя пальцем. Расскажи мне, как должен реагировать человек твоего круга на оскорбление?
— Когда-то люди моего круга за оскорбление вызывали обидчика на дуэль.
— Высоко летаешь, — усмехнулся Берендей. — А сейчас? Что сделаешь ты, если я сейчас ударю тебя по щеке? Не больно, а так, чтобы обидеть.
Андрей растерялся.
— На дуэль меня вызовешь? — безжалостно продолжил Берендей. — И на чем предложишь драться? У меня две двустволки есть. Я белку в глаз бью с тридцати метров. Я даже согласен так: я с двадцати метров, а ты — с десяти. И твой выстрел первый.
— Да ты испугаешься! — неуверенно усмехнулся Андрей.
— Я — нет. А ты?
— И я — нет! — Андрей побледнел.
— Тогда пошли, — Берендей поднялся.
— Куда?
— Я тебя вызываю. Перчатки у меня только рабочие, не станем оскорблять сие действо бытовыми подробностями.
— Как… вызываешь?
Берендей зашел в комнату отца и вернулся в кухню с обоими ружьями.
— А вот так. За быдло. И еще за одну… твою фразу.
— Ты не можешь меня вызвать! — нашелся Андрей. — Вызвать меня может только человек моего круга!
— Э, нет. Это запрещенный прием. Ты вообще не оставляешь мне возможностей для защиты чести. Тут либо — либо. Ты отказываешься выяснять отношения при помощи физической силы. Я предлагаю способ, приемлемый для тебя, и ты снова отказываешься. Или я вообще не имею права защититься?
— Если ты меня вызываешь, то у меня есть право выбора оружия! — уцепился Андрей за последнюю соломинку.
— Отлично. Выбирай: с ремешком или без? — Берендей протянул ему обе двустволки.
Ему было весело. Он едва не смеялся, глядя на то, как Андрей трусит. Не верит еще, что это на полном серьезе, но все равно трусит.
— С ремешком… — уныло ответил Андрей и протянул руку к двустволке Михалыча.
— Держи крепче, — Берендей сунул ему ружье.
Но Андрей не удержал его в руке, и двустволка с грохотом упала на пол. Берендей глянул на него недовольно и покачал головой.
— А ты не думаешь, что я и вправду тебя застрелю? — спросил Андрей.
Пусть считает, что это серьезно. Пусть доказывает, что имеет право на Юльку. А иначе получается совсем кисло.
— Я бы не предлагал стреляться, если бы не думал об этом. Более того, я даже не сомневаюсь в том, что ты будешь в меня стрелять. Потому что если ты не убьешь меня, я убью тебя. А в этом ты можешь быть уверен. Я и с пятидесяти метров в тебя попаду, не то что с двадцати. Конечно, убойная сила не та, но тебе хватит. Пошли.
Разумеется, с пятидесяти метров из двустволки он бы точно промахнулся, слишком большой разброс, но Андрею знать об этом было необязательно. Берендей решительно открыл дверь, Андрей поднял ружье с пола и поплелся за ним, но по дороге вспомнил:
— А секунданты?
— Перебьемся. Не будем превращать это в фарс. Или тебе нужны зрители?
— Нет, но… Если я тебя убью, что я буду дальше делать?
— Ну, это твои проблемы. Закопаешь труп где-нибудь в лесу. На медведя свалишь. Только ты сначала меня убей.
Они спустились с крыльца.
— Да тут темно, — разочарованно протянул Андрей.
— А я сейчас фонарь включу, — улыбнулся Берендей.
— Ты что, на полном серьезе собрался стреляться? — Андрей остановился около крыльца.
— А ты как думаешь? Ты же приехал говорить со мной по-мужски. Вот и говори. Или, по-твоему, мужской разговор — это взаимные оскорбления?
В больнице ему сделали рентген, Галина Павловна заново наложила швы и очень ругалась при этом. А Берендей смеялся и понимал, что она вовсе не сердится. Даже наоборот.
За дверью его ждала Юлька, живая и здоровая, и от этого ему все время хотелось смеяться. Невропатолог выписал ему какой-то рецепт, но Берендей скомкал и выбросил его, едва вышел из кабинета. Он был уверен, что у него сломан нос, но Галина Павловна успокоила его, а с зубом все оказалось хуже, чем он думал: пришлось рвать корень. Юлька ждала, и Берендей нервничал, что ей приходится ждать так долго. Во всей сегодняшней истории он считал пострадавшей именно ее.
Наконец он вышел к ней, умытый, перевязанный и с полным ртом ваты. Глянул в зеркало у гардероба и присвистнул: губы и нос распухли, вся левая сторона лица оплыла и успела приобрести ярко-сиреневый оттенок, глаз смотрел сквозь щелочку — Заклятый правой рукой явно владел лучше, чем левой. А он-то собирался завтра встретить Юльку с экзамена… Нет, с таким лицом этого лучше не делать.
— Егор… — она поднялась ему навстречу.
Берендей не мог сдержаться и прижал ее к себе, поймав за локти.
— Я так виновата…
Он отстранился и посмотрел ей в глаза:
— В чем?
— Я опять приехала, не дождавшись твоего ответа. И опять… Я так тебя подвела…
— Ты говоришь глупости. Я с самого начала знал, что ты приедешь седьмого. Потому что восьмого у тебя экзамен, а шестого ты еще продержишься. Просто я забыл, что сегодня седьмое…
Она прижалась к нему и обвила его шею руками.
— Пойдем куда-нибудь, — шепнул он ей на ухо.
— Куда? — спросила она.
В поселке было не так много мест, куда можно пригласить девушку.
— Знаешь, километрах в десяти есть хорошее кафе на шоссе. Там шашлык на углях делают… — наконец вспомнил он приличное место. А главное, оно находилось в противоположной стороне от леса, а значит — от Заклятого.
— Там, наверное, дорого? — робко спросила она.
Он рассмеялся. И вспомнил их разговор с Людмилой, который подслушал из ванной.
— Я хорошо зарабатываю. Честное слово.
В кафе было пусто. Берендей посадил Юльку рядом с собой в самый темный угол.
— Я должна рассказать тебе одну вещь, — смущаясь, начала Юлька разговор, — только ты не смейся надо мной, хорошо?
Он кивнул.
— Он шел рядом со мной и расспрашивал. Откуда я, куда иду, как с тобой познакомилась. Верней нет, не так. Он спросил: «А вы к Егору идете?» А потом начал про медведя спрашивать и меня пугать… А потом… Он превратился в медведя.
Сердце Берендея сжалось от жалости. Да как он посмел! Он представил себе, как испугалась Юлька, когда увидела это чудовище. От такого испуга можно сойти с ума!
— Я упала в обморок. Я никогда в жизни не падала в обморок, а тут упала. И даже шишку набила, вот, — она взяла его руку и положила на свой затылок.
— Тебе это показалось, — попробовал он ее успокоить. — Он ударил тебя по голове, и ты потеряла сознание. А медведь тебе привиделся.
— Ты мне не веришь? — она не обиделась, просто расстроилась.
— Верю. Ну что ты…
— И мама моя говорила — помнишь, когда чуть не впустила его в дом? Она тоже говорила, что это был человек. А ты ей не верил.
Берендей не любил обманывать. Но он был уверен, что Юльке не надо знать про медведя. Не потому что это Тайна, а потому что это очень страшно. Он решил не продолжать, чтобы не запутаться еще больше.
— И потом, почему вы с Михалычем хотели его убить? Я же слышала, о чем вы говорите. Почему не отвезли его в милицию? Если это просто человек?
Берендей вздохнул.
— Ты очень испугалась? — спросил он.
Она кивнула и прижалась к нему.
— Ты… Ты опять меня спас, — шепнула она. — Ты же знал, что он на самом деле медведь, и ты все равно не испугался.
— Это ты молодец. Он мог меня, чего доброго, и задушить.
— Нет, ты бы победил, я знаю. Просто… Мне было так страшно смотреть на это…
«Да не победил бы я», — с горечью подумал Берендей. Ему еще ни разу не удалось победить Заклятого — ни как бера, ни как человека. Потому что медвежонок не может победить матерого зверя. По закону природы.
Он покачал головой:
— Я бы не победил. Измотал, дал тебе возможность бежать, но я бы не победил. Он сильней меня, и тяжелей, и старше.
— Знаешь, а ты дерешься лучше, чем он, — поспешила успокоить его Юлька. — Он какой-то неповоротливый, нескладный. Совсем немужественный.
Берендей рассмеялся. Похоже, Юлька верила в то, что говорит.
Как берендею это удалось? И берендею ли? Почему Леониду вдруг отказала способность превращаться в медведя? Да еще и в самый неподходящий момент! Едва завидев мальчишку без оружия, он подскочил от радости. Вот это была удача! Он возьмет сразу все: девчонку, берендея, его дом — и станет полноправным хозяином. Хозяином всего! Он еще не придумал, сразу убьет пацана или поиграет, как кот с мышью, наслаждаясь его беспомощностью. После того, как берендей ранил его на охоте, ему уже не хотелось убивать его просто так. Он ненавидел, и все его существо требовало мести. Изощренной мести. Вовсе не звериной, а вполне человеческой.
И он не смог превратиться! Не сумел. Это случилось с ним в первый раз. Он мог превратиться, когда не хотел этого, но наоборот не случалось ни разу. Может быть, всему виной вожделение, охватившее его, когда девчонка оказалась у него в руках? Может быть, это сродни тоске по дому?
Но берендей подходил к нему так уверенно, как будто не сомневался в том, что Леонид останется человеком. Впрочем, Берендей и с рогатиной кидался на него, не имея шансов на победу.
После приснопамятной охоты Леонид вообще перестал бояться людей: их пули не причиняли ему вреда, только раздражали, как пчелиные укусы, — болезненные, но не опасные. Да собачьи зубы оставляли раны куда тяжелей!
Он, конечно, предполагал, что рано или поздно пуля попадет в уязвимое место — в глаз, например, — и тогда ничто его не спасет. Поэтому на рожон не лез, но все равно чувствовал себя чуть ли не всесильным. Теперь он жалел, что не добил охотников. Ему ничего не стоило разделаться с ними, несмотря на боль и потерю крови. Чего он испугался? Наверное, устал.
Этим утром он поднялся бодрым и отдохнувшим. Дыра в груди еще тревожила его, но раны заживали на нем, как на собаке. Да, старый колдун и не предполагал, какой мощью наделил его, надеясь наказать! Наверное, если бы он знал о последствиях, то подумал бы, прежде чем превращать его в медведя…
И тут Леонид не смог превратиться! Щенок, конечно, дрался как звереныш. Вот, губу порвал. Но Леонид и человеком смог бы его одолеть: трус не играет в хоккей, и он когда-то неплохо умел устроить на льду потасовку. Другое дело, что на льду надо было быстро наносить серию болезненных ударов, пока тебя не успели оттащить от противника, а здесь пришлось бы драться до победного конца. Но пацан был легче и слабей: несмотря на рану в груди, Леонид бы убил его в конце концов. Если бы его не ударили в затылок. Он не понял, кто это сделал. Может быть, тот старик, с которым они уходили из леса, подоспел на выручку берендею?
Превратившись в медведя лишь через час, Леонид долго бродил по лесу, злой и голодный, а когда решил наконец пойти и снова закусить убитыми охотниками, его и тут поджидало разочарование. Человек двадцать в камуфляже и с автоматами забирали его добычу. Он не рискнул выйти против них — вчерашняя рана и сегодняшняя драка не располагали к новым подвигам. Пока. Но ему показалось забавным пообщаться с ними, и он вышел к ним человеком. Поговорил. Покивал понимающе, когда ему рассказали про охоту на медведя. Даже предлагали проводить до дома, но он вежливо отказался.
Пора было начинать охоту. Победы победами, а жрать надо каждый день.
Берендей посадил Юльку на электричку засветло. Он не хотел рисковать и в темноте привезти ее в пустой дом: кто знает, что там произошло в его отсутствие? Они «совершенно точно» договорились, что девятого она приедет на «девять-пятнадцать» и он встретит ее на платформе. И если он ее не встретит, она должна развернуться и уехать домой. Юлька пообещала — впрочем, Берендей понимал, чего стоят ее обещания.
Возвращаясь домой, он услышал, что на кордоне кто-то есть, и не стал сворачивать к себе. У охотничьего домика стояло два огромных джипа и труповозка. Берендей подоспел вовремя — они собирались уезжать: в машины садились человек двадцать ребят в камуфляже, с калашами за спиной.
Семен заметил его, выскочил из машины и вышел навстречу. Лицо Семена осунулось, посерело, щелочки глаз теперь не царапали лицо, взгляд был мутным и равнодушным. Берендей пожал протянутую руку.
— Ну, ты как, парень? — спросил Семен.
— Нормально, — заверил его Берендей.
— А с рожей-то что?
— Подрался, — пожал он плечами.
— Смотри… Не слишком ли для драки?
— Нормально.
— Ты это… если кто на тебя наезжать будет, ты мне звони. Я там на столе визитку оставил. Мы тут прибрали тебе все, так что ты это… короче, не надо убирать. Мы тела забрать. В лес ходили.
— Не встретили медведя? — спросил Берендей.
— Неа. Мы, правда, и не искали. Что-то не уверен я, что мы бы его… без потерь обошлись. Мужика встретили одного. Ходит по лесу один, без оружия… Сумасшедший какой-то. Рожа разбитая. Мы его проводить до поселка хотели, так он не пошел. Сам, сказал, доберусь. Ну не дурак? Не знаешь такого?
— Знаю, — процедил Берендей и потрогал языком пустую лунку на месте выбитого зуба.
— С ним, что ли?
Берендей кивнул. Да уж… А Заклятый не дурак — автоматчики, да двадцать человек, запросто могли его завалить.
— Ну, ты тоже неплохо ему накостылял, — хохотнул Семен. — Чего хоть дрались-то?
— Из-за девчонки, — лаконично ответил Берендей.
— Я на десятое ОМОН вызвал, — продолжил Семен. — Объяснил там им, что как. Приедут в бронежилетах, в касках. Прочешут лес, а тварь эту найдут. Автоматами не возьмут, так гранатами закидают. Раньше не получилось договориться. Так что ты до десятого потерпи, ладно?
Берендей согласился. Они Заклятого не найдут. Он человеком к ним выйдет или на краю леса отсидится, а медведем не обернется. Он уже научился собой владеть, этому не так уж трудно научиться.
— Ну что, поехали мы? — спросил Семен.
— Погоди, — остановил его Берендей, — погоди пять минут. Я сейчас домой сбегаю…
— Да знаю я, за чем ты побежать собираешься. И думать забудь даже, денег я у тебя назад не возьму…
— Семен, они мне руки жгут…
— Вот пусть не жгут. Твои деньги, отработанные, — Семен вздохнул. — Мне бы сейчас кто штуку дал и на медведя идти заставил — ни за что бы не пошел.
Берендей смутился и спросил:
— А Антон-то как?
— Нормально. Ему операцию сделали, на мозге. Говорят, теперь не помрет. Эх, Вовку мне жалко! Какой парень был!
Они попрощались, и Семен побежал к джипу. Но по дороге обернулся:
— А Черныш-то мой, доктор сказал, будет жить. Ребра ему медведь поломал и лапу переднюю. Хромой останется. Но жить-то будет!
Берендей улыбнулся, как мог: грустная получилась улыбка. Он вернулся домой с тяжелым сердцем, опустошенный и усталый. Снова захотелось забиться под одеяло и лежать с открытыми глазами. Неужели так теперь будет каждый вечер? Едва смеркается, на него наваливается какая-то тяжесть. Вчера — понятно. Но сегодня? Он полдня провел с Юлькой, он увел ее из лап Заклятого, они ели шашлыки и пили красное вино. И она сказала… Как это она сказала? Он даже пожалел, что не привез ее домой, а потащил в кафе. Она сказала: «Как жаль, что мы здесь не одни». И он ответил, что девятого они будут одни. Но это воспоминание теперь почему-то не взволновало его, хотя всю дорогу он думал только об этом.
Берендей скинул ватник, сапоги и заглянул в зеркало над умывальником. Вид его не обрадовал, к тому же свитер был безнадежно испорчен. Даже если хорошо выстирать, все равно останется пятно.
Берендей затопил печку и сел у огня, не закрывая дверцу. Оставаясь в доме один, он всегда скучал об отце. За два года боль притупилась, осталась только тоска. Берендей еще никак не мог примириться со словом «никогда». И чем больше времени проходило, тем сильней давило это «никогда». «Никогда» — это ни через два года, ни через пять, ни через десять. Если расстаешься с живым человеком, каждый день приближает тебя к новой встрече. А «никогда» означает, что каждый день лишь отдаляет друг от друга.
Берендей до мелочей помнил их последний день. Он незадолго до этого вернулся из армии: всего два месяца прожил дома. Отец выправил все документы на дом, оформил сына на работу вместо себя и даже раздобыл свидетельство о своей собственной смерти. Отец никогда не рассказывал, как ему удается утрясать вопросы с властью. Он говорил: повзрослеешь — научишься. Порядки меняются, способы меняются. Если надо будет — сам все решишь, никакой науки тут не требуется.
В тот вечер отец вернулся рано, посадил Берендея напротив себя и сказал:
— Я завтра ухожу. Насовсем.
Берендей не сразу понял — наверное, не хотел понимать.
— Теперь ты — Берендей, а не медвежонок. Мне пора, Егорка, я прожил большую жизнь, хорошую жизнь. Мне не о чем жалеть.
Берендей молчал, закусив губу.
— И губы не кусай, ты же мужчина. И не смей по мне плакать. Я ухожу счастливым. И тебя тоже оставляю счастливым. Это самое главное — научиться быть счастливым и научить этому своего сына. Конечно, вместе нам было веселей. Только и всего. Я вырастил тебя, научил быть самостоятельным. Нет такой ситуации, в которой ты не сможешь без меня обойтись. Запомни это. Ты два года прожил без меня, и что? Хоть раз пришло тебе в голову: «Вот если бы рядом был отец»?
Берендей покачал головой. Он боялся что-нибудь сказать, пытаясь проглотить тяжелый ком в горле. Отец заметил это и легонько стукнул кулаком по столу:
— Сказал — не смей. Как я тебя учил? Зубы стисни, кулаки сожми и вдохни поглубже. Ну?
В ту последнюю ночь с отцом они проговорили до рассвета. А утром отец обнял его на прощание и ушел. Берендей стиснул зубы, сжал кулаки и глубоко вдохнул. Слезы ушли, а боль осталась. До сих пор.
Он смотрел на огонь и начинал цепенеть. Как вчера. Он видел язычки пламени, потихоньку облизывавшие дрова, и одновременно находился в зимнем лесу. И снова хотел есть. Только сегодня на том месте, где произошла охота, уже не осталось еды: ее увезли ребята в камуфляже и с автоматами. А есть хотелось сильно. Берендей думал завернуть в поселок, но, подумав, решил не рисковать. Он не ел со вчерашней ночи. Для хищника — ничто, но для оборотня — очень большой срок. Поселок манил огнями, за каждым освещенным окном была пища. Может быть, сейчас по пустынной улице бредет одинокий прохожий?
Берендей свернул к поселку и пошел вдоль дороги. К кольцу подъехал автобус, но из него никто не вышел. И никто на остановке его не ждал, просто водителю было негде больше развернуться. Водитель, конечно, был один, но напасть на автобус представлялось сомнительной затеей.
Он проводил его голодными глазами, как вдруг увидел машину, медленно ползущую к кольцу. А вот это интересно! Однажды ему удалось достать из машины человечка. Наверное, можно попробовать еще разок. Только не здесь.
Водитель машины включил поворотник. Ба! Да он сейчас свернет в лес! Вот это удача! Надо немного обогнать его. Может быть, проголосовать, чтобы он остановился? А потом… Да. Надо немедленно его обогнать.
Берендей вскочил с места, разгоняя морок. Это его фантазии? Или он и вправду видит мир глазами Заклятого? Но если это правда, то сейчас на дороге тот собирается кого-то убить. И этот кто-то едет к нему, потому что здесь больше некуда ехать!
Если Заклятый будет голосовать, значит, он превратится в человека. И тогда есть шанс…
Берендей выскочил из дома в тапочках. Мотор мотоцикла уже остыл и долго не хотел заводиться. Кинув в коляску два разводных ключа, чтобы снова не оказаться с голыми руками, Берендей выехал со двора.
И только когда мотоцикл набрал скорость, вдруг подумалось: «А что если Заклятый не превратится в человека?»
Берендея разбудил Михалыч.
— Это ты сожрал весь пирог с мясом? — спросил он, открыв двери и подпирая косяк.
— Там борщ в подполе стоит, — ответил Берендей и повернулся со спины на бок.
— Да твоему борщу уже вторая неделя, ты меня еще перед Новым годом на борщ звал.
— А чего ему сделается-то?
— Ты вставай давай. Докторша велела к двенадцати на перевязку тебя везти.
Берендей повернул голову и глянул на часы. Было без двадцати одиннадцать. Он хотел сладко потянуться, но правое плечо неожиданно отозвалось острой болью, и он вспомнил вчерашний день. Такой длинный вчерашний день.
Михалыч открыл подпол и загремел поварешкой. Берендей сжал в кулаке оберег, который вчера повесил себе на грудь, — кусок вязаного полотна в полиэтиленовом мешочке. Неужели это и вправду может сработать? Верилось в это с трудом, но надежда все-таки оставалась. Отец говорил, что когда-то все берендеи умели колдовать, но это было очень давно, книг в те времена не писали.
Он поднялся и потопал на улицу. Воды, конечно, он вчера не принес и уже собирался одеваться и идти к колодцу, как увидел на крыльце два полных ведра. Он подхватил одно из них и выскочил на снег.
— Куда! — крикнул Михалыч, выглянув из сеней.
— Чего? — не понял Берендей, уже поднявший ведро с водой.
— Повязку намочишь! Иди сюда, в полиэтилен ее заверну.
Пришлось вернуться в дом и только потом выйти снова. От этого, кстати, можно было и простыть. Одно дело — мгновенно облиться, другое — шастать по морозу туда-сюда. Впрочем, Берендей никогда еще не простужался.
Он вылил на себя ведро с ледяной водой и встряхнулся: дыхание перехватило, сердце стукнуло в голову, кожа мгновенно зарумянилась и сна как не бывало. Он взлетел на крыльцо и вбежал в кухню.
— Ну что, взбодрился? — спросил Михалыч, уплетая разогретый борщ.
Берендей сорвал полотенце с крючка у раковины и растерся, отчего и без того согретая кожа загорелась огнем.
— Ну, — ответил он Михалычу и пошел одеваться.
— И с мокрой головой без шапки поедешь, — недовольно крикнул Михалыч ему вслед.
— Михалыч, ты видел, чтобы я хоть раз простудился?
— Не, не видел, — согласился Михалыч, — но все до поры. Батька бы, небось, без шапки на мороз тебя не отпустил!
— А батьку моего ты в шапке когда-нибудь видел?
— Не видел. Но он был как дуб столетний! А ты еще пацан зеленый.
Берендей вышел в кухню и взял зубную щетку:
— Батька и был как дуб столетний, потому что с малолетства холода не берегся. И меня приучил.
Он сунул в рот щетку и отвернулся.
— Да ладно, не злись. Борща лучше поешь.
Берендей промычал в ответ:
— Угу.
— Остывает уже.
Они выехали в поселок без четверти двенадцать. Погода была отличная — не очень морозно, но солнечно. От этого и на душе посветлело: Берендей подумал, что после перевязки позвонит Юльке. Обязательно позвонит. А она наверняка сразу узнает о том, что он в поселке, если, конечно, посылала ему СМСки (а он надеялся, что посылала). Берендей нажал на газ, и Михалыч недовольно замахал руками из коляски.
Они проехали под гнутой березой и повернули на асфальт, а через двести метров мобильник за пазухой с левой стороны завибрировал. А потом еще и еще.
Берендей хотел доехать до больницы и только потом посмотреть, что она ему написала, но не удержался. Остановился и заглушил мотор.
— Что встал? — спросил Михалыч.
— Сейчас, подожди, — Берендей вытащил из-за пазухи мобильник и начал вспоминать, что надо сделать. На экране светилось: «Четыре непрочитанных сообщения».
— У… — протянул Михалыч. — Точно девчонку завел.
Берендей промолчал и прочитал первое сообщение. «Я приеду 7. С е д ь м о г о». Он нахмурился.
— Михалыч, седьмое сегодня?
— Да, сегодня.
— Хорошо, что не вчера.
Он открыл следующее. «Выехала на 9-15». В девять пятнадцать! Это она уже должна была дойти до него. Если, конечно, не останавливалась по дороге. «Я приехала. Иду к тебе» — прочитал он дальше. И заметил, что внизу указано время отправки: 10-55.
— Она уже должна быть здесь! — не удержался и крикнул он.
Берендей прочитал последнее сообщение. «Я у гнутой березы. Меня провожает дяденька с ружьем. За меня не бойся».
— Михалыч… — прошептал он, — Михалыч, она пишет, что она у гнутой березы…
Он глянул на время отправки: 11-34. Часы показывали 11-52. Она написала это меньше двадцати минут назад! Они должны были встретить ее по дороге! Погодите, а какой дяденька с ружьем?
— Заклятый… — прошептал он и помертвел.
— Что? — спросил Михалыч.
— Михалыч, ты был прав! Ты сто раз был прав, а я, как дурак, смеялся над тобой! Он оборотень, я всегда знал, что он оборотень! Михалыч, она пишет, что ее провожает дяденька с ружьем! Ты понимаешь, что это значит? Это же мое ружье!
Берендей рывком развернул тяжелую махину мотоцикла на сто восемьдесят градусов, вскочил в седло и сорвался с места, так что из-под колес вылетел веер снежных комьев. Михалыч откинулся назад и схватился за коляску обеими руками. Берендей повернул, не снижая скорости, и мотоцикл чуть не завалился набок. И тут же затормозил.
— Слышь-ка, Егор…
Берендей его не слушал. Он спрыгнул с мотоцикла и бегом кинулся по дороге к дому, петляя с одной стороны на другую, чтобы не пропустить следов.
— Погодь. Я тебе что скажу. Да не бежи ты так, я старый уже!
Берендей остановился.
— Быстрей, Михалыч.
— Никогда медведь женщин не ест. Сколько случаев слыхал — никогда такого не было. Он их для другого ворует…
— Для чего это? — спросил Берендей и понял. Понял — и обмер.
— Ну что ты побелел так?
Дыхания не было.
— Я его найду, — Берендей постарался вдохнуть.
— Куда? Один? Ни лыж, ни оружия!
— Все равно, — Берендей развернулся и побежал по дороге вперед.
— Дурак, меня погоди! Я тоже, чай, не лыком шит!
Но Берендей не мог его ждать.
Он увидел след очень быстро. Медвежий след. Но крови не было, значит, оставалась надежда. Он скинул ватник, продрался сквозь кусты у края дороги и рванул в лес. Так быстро он не бегал, даже когда в новогоднюю ночь удирал от Заклятого.
Заклятый шел на юго-запад, удаляясь от поселка. Не петляя и не спеша — следы задних лап не перекрывали передних. Берендей бежал. Быстрей бежать он не мог, но ему очень хотелось. Глубокий снег, слишком глубокий! Он не был спринтером, но был вынослив и в ровном темпе мог преодолевать огромные дистанции. Однако слишком быстрый бег мог свалить и его. Он старался держать дыхание, но все время сбивался, потому что мысли о Заклятом и Юльке как будто перекрывали ему кислород.
На кусте мелькнул яркий клочок меха рыжего цвета: у Юльки была лисья шубка. Он тащит ее как мешок и не видит, что она цепляется одеждой за ветки! Дыхания не хватало. Ноги еще могли бежать, а легкие не выдерживали. Он не ожидал, что выдохнется так быстро: забыл, что вчера потерял много крови и дело вовсе не в дыхании. Но если дыхания не хватит, то и ноги дальше не понесут. Берендей чуть сбросил скорость. И тут заметил, что медвежьи следы превратились в человеческие. И он снова побежал изо всех сил, на бегу разрывая воротник свитера. Не надо было так глубоко прятать оберег! Теперь все зависело от того, обернется Заклятый или останется человеком.
Берендей подумал, что ломится через лес как лось и его слышно за несколько километров. Он замедлил скорость и начал двигаться осторожней. Они были близко, он чувствовал, что они близко. Ему казалось, что он слышит запах Заклятого, и вскоре действительно его услышал. И запах Юльки — молочный, теплый, еле слышный, дурманящий голову. Берендей перешел на осторожный шаг: если Заклятый увидит его первым, то обернется. Он стиснул оберег в кулаке и постарался дышать как можно реже и спокойней.
На снегу появились несколько маленьких следов Юлькиных сапожек. Так, значит, до этого он нес ее, а здесь поставил на землю! Через два шага большие и маленькие следы перемешались, как будто долго топтались на месте. Да она сопротивлялась! Видимо, до этого она была без сознания (может быть, он ее оглушил), а здесь очнулась! Маленькие Юлькины следы снова исчезли — он справился с ней и понес дальше. Походка Заклятого изменилась, его пошатывало из стороны в сторону. Она мешала ему!
И тут Берендей их увидел.
Юлька лежала на снегу в расстегнутой шубке и как кошка отбивалась от Заклятого. Она молчала, но сопротивлялась бешено и бесстрашно. Заклятый нагибался над ней, пытаясь скрутить ей руки, но она пинала его ногами, и ему никак не удавалось их перехватить.
Берендей сжал оберег еще крепче, вскинул руку с ним вперед, глубоко вдохнул и хрипло крикнул, собрав все силы:
— На час!
Заклятый оставил Юльку и повернулся к нему лицом. И захохотал. Берендей подходил быстро и увидел, что двустволку Заклятый приставил к дереву, шагах в пяти от себя. Впрочем, Заклятому нечего было бояться и без двустволки. Он был здоровым, матерым мужчиной, ростом выше, чем метр девяносто, очень широким в плечах. И весил раза в полтора больше. Берендей пожалел, что не выломал хотя бы палки: у него не было с собой ничего, ни одного тяжелого предмета, даже ключа, который мог бы послужить кастетом.
Берендей был шагах в десяти, когда Заклятый вскинул руки, как бер, встающий на задние лапы. И… остался человеком. Его хохот смолк. Он не понял, что произошло, и осмотрел себя снизу доверху. Снова приподнял руки, уже не так уверенно. Берендей воспользовался его замешательством, подошел вплотную и с размаху влепил Заклятому тяжелую оплеуху. И подумал, что этого будет маловато.
Заклятый не долго приходил в себя и ответил ударом кулака ему в лицо, надеясь свалить на землю. Конечно, Берендею приходилось драться, но это бывало редко и довольно давно. И уж тем более в драке никто не стремился его убить.
Он легко ушел от удара и ударил в ответ. Заклятый понял, что его преимущество — в ближнем бою, и прыгнул на Берендея. Они покатились по снегу. Берендей не обольщался и знал, что ему не победить. Он никогда не дрался насмерть, но его переполняла такая ненависть, что он быстро понял, что такое бой без правил. Он почти не чувствовал ни боли, ни усталости, не жалел и не боялся убить Заклятого. Заклятый несколько раз брал его за горло, но он всякий раз выскальзывал из его железной хватки. Ему, как и Заклятому, довелось побывать и снизу, и сверху. Оказываясь наверху, Берендей остервенело крушил кулаками его лицо и, несмотря на усталость, вкладывал в эти удары всю ненависть и отчаянное желание не проиграть этого боя.
«Если наша кровь перемешается, он получит власть надо мной», — мысль мелькнула в голове и пропала.
Берендей слабел. Заклятый скинул его с себя мощным движением всего тела, и Берендей перекатился, пытаясь подняться, но не успел: теперь Заклятый был наверху. Берендей видел его кулак, с хорошим замахом бьющий в лицо, — и не чувствовал боли. Но от каждого удара из него уходила сила. Он извернулся, но Заклятый навалился на него всем весом и вцепился в горло. Вцепился ногтями, как будто хотел вырвать кадык. Берендей высвободил левую руку и рванул Заклятого за угол приоткрытых окровавленных губ, разрывая ему рот. Но Заклятый не ослабил хватки. Вырваться не получалось. Дыхания и до этого не хватало, в глазах стало быстро темнеть, тело ослабло, как вдруг руки заклятого разжались, а его голова безвольно упала Берендею на грудь.
Берендей глубоко вдохнул. Потом еще. Заклятый не двигался. Берендей посмотрел ему за плечо и увидел Юльку с ружьем в руках. Она держала его за стволы и дрожала. Берендей, откашлявшись, с трудом выбрался из-под Заклятого, вытер кровь, бегущую из носа по губам и подбородку, и перевернул его лицом вверх: Заклятый был жив, только сильно оглушен.
Берендей не обольщался — с минуты на минуту его противник мог прийти в себя. Он подтащил его к дереву и поискал глазами что-нибудь похожее на веревку: на снегу валялась Юлькина сумочка на длинном кожаном ремешке. Недолго думая, он оторвал ремешок и привязал Заклятого к дереву. Но ремешок был хлипкий, и Берендей снял с двустволки брезентовый ремень. Не бог весть что, но на час должно было хватить.
Он поднял глаза на Юльку: она смотрела на него виновато и растерянно. Берендей подошел и прижал ее к себе. На одну секунду.
— Как же я испугался, — шепнул он и почувствовал ее дрожь. Сам он дрожал ничуть не меньше. Едва Берендей понял, что все закончилось и можно расслабиться, как на него тут же навалилась боль, дремавшая до поры, и усталость, и головокружение.
Она всхлипнула.
— Не смей плакать. Надо быстро уходить отсюда.
Он глянул на правое плечо, пульсировавшее все сильней. На этот раз он был в светлом свитере, и ярко-красное пятно растекалось на глазах. Руки тоже перепачкались в крови, костяшки на кулаках ободрались, и не было никаких сомнений в том, что их кровь перемешалась.
Берендей посмотрел на Заклятого: голова его свесилась на грудь, окровавленное лицо, повернутое к Берендею в профиль, оставалось безмятежным и каким-то счастливым. И на глазах оплывало. Берендей подумал, что его собственное лицо тоже сейчас оплывает, и поспешил вытереть его снегом.
— Егор! — услышал он голос Михалыча шагах в тридцати. — Егор!
Берендей повернулся на зов.
— Ой, ну ты и красавец!
— Догнал, старый медвежатник! — Берендей попробовал рассмеяться. Почти удалось. Он сплюнул, и вместе с кровью на снег выпал зуб. Он нащупал пустую лунку языком — хорошо, что не клык.
— Догнал! Тебя догонишь! — Михалыч подошел поближе и кинул ему ватник. — Ну что, зубами плюешься?
Берендей кивнул.
— А это дяденька с ружьем? — спросил Михалыч и кивнул на Заклятого.
— Да, это он.
— И ты его тут так и оставишь?
— Михалыч, а что ты предлагаешь? Ты сможешь его застрелить?
Михалыч отступил на шаг и покачал головой.
Берендей нагнулся к его уху:
— Через час, даже раньше, он обернется. Медведем. Ты мне веришь?
Михалыч неуверенно кивнул.
— Вчера он убил четырех человек. Сколько до этого — я не знаю. И завтра, если не сегодня, он снова пойдет убивать. Можешь его застрелить? Ты же охотник!
— Я охотник, а не убийца, — Михалыч отступил еще на два шага.
Берендей подумал, что если бы на его месте был Семен, то застрелил бы Заклятого без колебания и сожалений. Даже если бы не вполне поверил в то, что это оборотень.
— Вот и я не могу. Пошли отсюда быстро!
— А ты как, идти-то можешь? — спросил Михалыч. — Уж больно шатает тебя.
— Пока могу, а там посмотрим, — Берендей пожал плечами. Голова и вправду кружилась все сильней, и все сильней тошнило.
— А девочка как?
Юлька смутилась и схватила Берендея за руку.
— Со мной все в порядке, — быстро сказала она, — я только испугалась. А так — все в порядке.
— Если бы Егорка не бегал так быстро, ты бы щас в порядке не была, — строго ответил ей Михалыч.
Юлька снова всхлипнула, и глаза ее налились слезами.
— Не трогай ее, — рыкнул Берендей и за руку притянул Юльку к себе.
— Да кто ж ее тронет-то! — улыбнулся Михалыч. — Теперь никто ее не тронет!
Они отошли шагов на сто, когда Заклятый пришел в себя. Впрочем, ничего, кроме брани, они от него не услышали.
Берендей постелил Михалычу у отца, а сам пошел к себе. Зажег лампу над кроватью и лег, глядя в потолок. Он собрался погасить свет, как вдруг заметил, что на его столе лежит книга. Берендей точно помнил, что никакой книги на столе не оставлял. Он потянулся и взял ее в руки. Она была совсем небольшой, не книга даже, а скорей тетрадь — только в те времена в тетрадях писали не менее тщательно, чем в книгах. Обложка из кожи, но без теснения и без названия на ней — простенькая такая обложка. Берендей пробежал глазами несколько строк. Написали ее примерно четыре века назад: его далекий предок оставлял наставления потомкам, как положено на первых пяти страницах объясняя, зачем и для кого это написано. Берендей просмотрел их по диагонали, пока не наткнулся на слова: «И если доведется вам встретить заклятого берендея…».
Он встал и оделся — не любил читать лежа. Значит, ему не привиделось, значит, отец действительно приходил? Иначе откуда взялась эта тетрадь? Наверняка она была в библиотеке, но Берендей запросто мог ее не заметить.
Несмотря на витиеватый слог, рассказ в тетради был кратким и емким.
Заклинает человека берендей, который не только хочет отомстить ему одному, но и всему роду человеческому. Для заклятия надо произнести лишь одно слово: «Заклинаю». Но заклятие произойдет, если берендей при этом действительно хочет мести, а не просто рассержен или подавлен. Его ненависти должно «хватить» на превращение человека в медведя. Чем больше его желание отомстить именно людям, а не конкретному человеку, тем крупнее получится заклятый в медвежьем обличии и тем труднее будет людям убить его. Известен случай, когда заклятый оказался неуязвим для удара рогатины, настолько крепкой была его шкура: лезвие соскальзывало и не могло ее проткнуть. Этого заклятого убили ударом рогатины в глаз и только через год после того, как на него началась охота.
Если заклятие удалось, берендей умирает. Он вкладывает в это слово всю свою жизненную силу и, едва превращение произойдет, падает замертво. Заклятие отнимает не только силу берендея, которую тот отдает до капли, но и силу рода, забирая от каждого берендея понемногу. Именно поэтому другой берендей по крови не может убить заклятого: заклятый имеет над ними власть, и преодолеть эту власть никому из берендеев еще не удавалось.
«Что ж, — подумал Берендей, — значит, я буду первым».
Но и сам заклятый находится во власти берендеев: его притягивает территория другого берендея, он стремится к ней и не может ее покинуть, если находит. Если он хотя бы один раз увидит берендея, то захочет занять его место — поселиться в его доме, владеть его вещами, перенимать его привычки. Происходит это потому, что заклятый понимает свое отличие от берендея по крови и старается стать таким же, как тот. Убив берендея, он занимает его место окончательно, но это не приносит ему желаемого результата. Люди, познав его кровожадность, рано или поздно все равно его убивают.
Очень редки случаи, когда берендей прогонял заклятого со своих мест. Берендей должен либо уйти и искать себе новое пристанище, либо погибнуть. Но способы защититься от заклятого все же есть.
Нужно получить кровь заклятого и добавить к ней крови берендея, сделав из этой смеси оберег. Чем больше крови пролилось, тем надежней он будет действовать. Надо только сжать его в кулаке и сказать: «На час», и заклятый не сможет в течение часа превращаться в бера. Но — увы — только на час, на большее силы оберега не хватит.
Оберег следует делать осторожно: кровь заклятого не должна попасть в кровь берендея — иначе они становятся побратимами.
Кровь берендея сильней в беровом обличье, кровь заклятого — в человечьем. И если в бою двух медведей смешается их кровь, заклятый теряет власть над берендеем, а берендей — наоборот. Скажет: «обернись» — и заклятый станет медведем, или «оборотись» — и тот снова превратится в человека. Нужно лишь добавить: «на час», «на день» или «на месяц» — и заклятый не сможет поменять облик, пока не истечет названный срок. Но обычно берендей превращает заклятого в человека и убивает его, поскольку заклятый уже не имеет власти над ним.
Если же кровь перемешается в бою двух людей, заклятый приобретает власть над берендеем и после этого может даже уйти с его участка по своей воле, но обычно не уходит: остается, чтобы довершить начатое.
Берендей дочитал тетрадь до конца. Он не понял только, что означает стать побратимом Заклятого. А этот вопрос его волновал, потому что он вовсе не был уверен в том, что их кровь не смешалась во время охоты. Во всяком случае, рукава его ватника были насквозь пропитаны кровью Заклятого. А попала она в его рану или нет, он определить не мог.
Зато получить драгоценный оберег для него не составит труда: пропитанный кровью свитер заботливая Галина Павловна уложила в полиэтиленовый мешок и дала Берендею с собой. Вот только он не помнил, куда его забросил, когда приехал домой…
Берендей приоткрыл дверь и выглянул в комнату отца. Михалыч громко храпел, и Берендей прошел мимо него на цыпочках. В кухне пакета со свитером не было. Он выглянул в сени, но и там пакета не нашел. На крыльце его не было тоже.
«Неужели я его в машине оставил?» — удивился Берендей. Тогда следовало немедленно ехать в больницу и разыскивать водителя Мишу. Слишком дорогой ценой досталась ему кровь Заклятого, чтобы повторить этот подвиг.
Берендей вернулся в кухню, поискал пакет повнимательней. И нашел: пакет благополучно лежал на буфете, вместе с остальными. Пустой и аккуратно сложенный.
Неужели Михалыч его постирал? Одно дело потерять, потерянное можно найти. Но если Михалыч его выстирал, то надежды не остается вообще. Берендей кинулся в комнату отца и растолкал Михалыча.
— Михалыч! Михалыч! Проснись!
— Что, медведь? — Михалыч подскочил.
— Да нет, — рассмеялся Берендей.
— А… Мне медведь снился. А чё тогда орешь?
— Ты мой свитер не брал, коричневый, в крови который?
— Который посередь кухни на полу валялся? В мешке?
— Да.
— В сени я убрал, в корзину с грязным бельем.
Берендей вздохнул с облегчением.
— А чё?
— Да нет. Ничего. Спи.
Берендей прикрыл к нему дверь, чтобы не мешать, и зажег свет на кухне. Свитер и вправду валялся в корзине с грязным бельем. Он был толстый, грубоватый, связанный из темно-коричневых ниток. Правый рукав пропитался кровью весь. И как определить, где на нем смешалась их кровь? И смешалась ли вообще? Берендей принюхался. Обоняние у него было много лучше, чем у людей, но не настолько чуткое, как в обличье бера. Пахло кровью. Обернуться зимой, да еще и с Михалычем в соседней комнате, ради того, чтобы понюхать свитер? Можно было вырезать большой кусок, а лучше взять весь рукав. Но носить это на груди?
Берендей вздохнул. «Только спасая свою жизнь», — говорил отец. А разве он не спасает свою жизнь? Он вышел на крыльцо, прихватив с собой свитер и замок, и надежно запер дверь снаружи. Если Михалыч проснется, он не сможет выйти во двор. А если он что-то увидит в темном окне, то наверняка подумает, что обманулся.
Берендей вдохнул ночной воздух. Он никогда не оборачивался зимой. Но, кроме Михалыча, никого вокруг не было — за несколько минут ничего не произойдет. Берендей выпрямился (он любил оборачиваться стоя). Посмотрел вверх и спустился с крыльца: однажды он обернулся на крыльце и пребольно стукнулся головой о балку, поддерживавшую крышу. Он не намного прибавлял в росте — сантиметров тридцать-сорок, с Заклятым не сравниться. Но иногда и тридцати сантиметров хватало. Он снова вдохнул, собираясь с духом, и… обернулся.
В нос ударили запахи. Скудные зимние краски померкли, но все вокруг заострилось и сделалось выпуклым. Он как будто глянул на мир через одноцветную линзу: зрение обострилось, но потеряло цвет.
И его залил восторг — как всегда, когда он становился бером. Чувства его в медвежьем облике были намного сильней: и страх, и радость, и любовь. И мыслям справиться с чувствами было намного сложней. Но этому-то он и учился с раннего детства, этим-то и отличался от Заклятого: сохранять ясность мыслей, когда чувства стараются их заглушить.
Ему непременно захотелось зайти в зимний лес — принюхаться, осмотреться. Лес манил, звал, обещал много интересного и приятного. Он был еще медвежонком — любопытным и игривым.
Через минуту пришел голод. Голод грызущий, мучительный, непреодолимый. А вслед за голодом — злоба. Берендей опустился на четыре лапы и осмотрел двор — чего бы съесть?
Из дома доносился храп Михалыча.
Берендей мотнул головой и поднялся на крыльцо. Его дело — обнюхать свитер и вернуться домой. Он нагнулся над правым рукавом: пахло бером и кровью бера. И его собственной кровью. А еще овечьей шерстью, и мылом, и по́том. Он тщательно вынюхал рукав сверху донизу. Кровь смешалась, в этом не было сомнений. И при этом в нее вплелся какой-то новый запах, не присущий ни крови Заклятого, ни крови Берендея.
Берендей поднял тяжелую голову и снова глянул в лес. И вернулся в человеческий облик: ему не понравилось оборачиваться зимой.
Голод не оставил его. Он вспомнил, что завтракал сытно, но легко, потому что собирался на охоту. А после этого съел только гранат, очищенный Михалычем. Оберег подождет. Михалыч говорил что-то про пирог с мясом.
Юлька вернулась домой поздно. Она оставляла записку, что уехала к Людмиле готовиться к экзамену, поэтому рано ее никто и не ждал. Ей просто повезло, что Людмила ни разу не позвонила ей на домашний телефон. Вернее, повезло ее родителям.
Засыпая, Юлька подумала, что не доживет до девятого числа. И что можно попробовать выучить все билеты за завтрашний день, чтобы освободиться к седьмому.
А шестого под вечер ей стало очень грустно. Она вспоминала Егора не затаив дыхание и обмирая от счастья, а с болью и тоской. Как будто они больше никогда не увидятся. Как будто произошло что-то непоправимое. Или произойдет. Ей было так грустно, что она поплакала, бросила учебники и долго сидела за столом, положив голову на кулаки. И вспоминала Егора — его голос, его улыбку, его руки. И от этих воспоминаний было еще горше, еще страшней: а вдруг с ним что-нибудь случилось?
Она вынула из сумочки мобильник и посмотрела на сообщение, которое он ей прислал, когда тренировался: «Я буду ждать». Он ее ждет, а она тут сидит со своими гнусными беспозвоночными — вот ведь мерзкие твари — и не едет.
Юлька подумала секунду, а потом набрала СМС: «Я приеду 7. С е д ь м о г о». И отправила. Но сообщения о доставке не пришло ни через пять минут, ни через час.
Она вернулась к учебникам, сжала зубы и решила, что выучит все билеты сегодня. Потому что если она плохо сдаст экзамен, мама с папой будут думать, что это из-за Егора. А ей не хотелось, чтобы они подумали про него плохо, тем более что он ни в чем не виноват, она сама не может так долго без него прожить.
Юлька просидела над билетами до трех часов ночи, но сообщение о доставке так и не пришло. «Ничего, — решила она, — завтра утром Егор наверняка его получит. Не может не получить». Почти все вопросы она выучила — ну, или просмотрела. Кроме тех, которых не нашла в учебниках. Все вопросы вообще знать невозможно, нужно надеяться, что они на экзамене ей не попадутся.
Она проснулась в половине девятого и вскочила в ужасе: проспала! Последняя электричка перед перерывом уходила в девять, а следующая — только в три часа! Юлька и забыла, что седьмое — выходной и электрички ходят по воскресному расписанию. Поэтому быстро оделась и выбежала из дома, пока мама не заметила ее ухода. Но оставила маме записку: «Я поехала к Егору» — ей было стыдно врать.
Она вбежала в последний вагон за секунду до отправления и перевела дух. Сообщения о доставке так и не было. Юлька написала еще одну СМСку: «Выехала на 9-15» и снова подождала. Сообщение о доставке опять не пришло.
Всю дорогу она рассматривала телефон, но он молчал. Сеть то пропадала, то появлялась снова, а сообщений так и не было.
«Ну и что! — решила Юлька. — Теперь я знаю, где он живет. И замерзать не собираюсь. Тем более сегодня теплей, чем позавчера. И если он не в сети, то наверняка дома».
Она вышла из электрички уверенно и спокойно. Послала еще одну СМСку: «Я приехала. Иду к тебе». Зашла в магазин и купила свой любимый медовик к чаю — в прошлый раз у Егора были только сушки и борщ.
Когда вдоль дороги потянулись детские сады, навстречу ей попалась женщина, которая пристально на нее посмотрела, а потом решилась и окликнула ее:
— Не ходи туда, детонька. Медведь-людоед по лесу ходит, а ты одна идешь.
Юлька вежливо кивнула, поблагодарила и ответила, что ей недалеко. И со смехом пошла дальше. Неужели ее мог остановить какой-то медведь?
Почти у самого автобусного кольца ее догнал мужчина с двустволкой на плече.
— Девушка, — окликнул он ее, и она подпрыгнула от неожиданности.
— Ну что ж вы так пугаетесь?
— Извините, — Юлька улыбнулась, — я не ожидала кого-то здесь увидеть.
— А куда же вы идете совсем одна? — спросил он.
— Я? — Юлька растерялась. — Я — туда.
Она махнула рукой в сторону гнутой березы.
— И я туда. Можем пойти вместе. И вам не страшно, и мне веселей.
Юлька кивнула и обрадовалась. Конечно, она легко отмахнулась от предупреждения доброй женщины, но все равно ей было страшновато одной. А у мужчины имелась двустволка: даже если медведь и появится, его можно будет застрелить. Они свернули на лесную дорогу.
— Подождите, — попросила Юлька, — я сейчас сообщение отправлю.
И набрала: «Я у гнутой березы. Меня провожает дяденька с ружьем. За меня не бойся». Сообщение получилось длинное и ушло в два приема. Ну и пусть Егор их не получает. Она все равно напишет. На всякий случай.
— Вы, наверное, к Егору приехали?
Юлька смутилась:
— Да, а как вы догадались?
— А там больше никто не живет. И я к нему иду, дело у меня есть.
— Какое дело? — не очень вежливо спросила Юлька.
— Да про охоту на медведя надо потолковать. Вы слышали, что здесь медведь-людоед появился?
— Да. Я даже видела его следы, два раза. И еще он приходил к нам на дачу и ломился в окна.
— А где ваша дача?
— В Белицах.
— Хорошее место, — кивнул мужчина. — А от реки далеко?
— Нет, метров пятьсот всего. И лес рядом.
— Да, неплохо. А с Егором как познакомились?
Юлька подумала, что если этот человек знает Егора, то не стоит об этом рассказывать: вдруг Егору это не понравится?
— Так, случайно, — ответила она уклончиво и спросила, чтобы сменить тему: — А вы охотник?
— Да.
— А на кого вы охотитесь?
— На медведей.
— Правда? Здесь же нет медведей.
— А я в Карелии охочусь, в пограничной зоне. Красивые места, природа дикая совершенно.
— И как, трудно убить медведя?
— И да, и нет. По-разному, — он пожал плечами, но в его глазах Юлька увидела веселый огонек, хитринку.
— Расскажите, пожалуйста! Я никогда не видела охотников на медведей!
— А медведя видели?
— Видела, конечно. В зоопарке, в цирке, а еще в Александровском саду, там их иностранцам показывают.
— Ну, это не медведи — так, название одно. Хотите на настоящего медведя посмотреть?
Юлька пожала плечами и усмехнулась:
— А где вы его возьмете, настоящего-то?
Ей почему-то стало тревожно.
— Может, он сейчас из леса навстречу нам выйдет? — засмеялся ее провожатый.
— Но если он сейчас выйдет, вы же его застрелите, правда?
Мужчина неопределенно пожал плечами.
— И потом: что он, дурак, что ли, — прямо на человека с ружьем выходить? Медведи вообще людей боятся, — рассудила Юлька вслух.
— Обычные боятся, а людоеды — нет, — мужчина усмехнулся как-то уж очень недобро.
Юлькина тревога не проходила, и она не понимала почему. Все было хорошо — солнечный день, рядом надежный, вооруженный человек. А до дома Егора рукой подать. Может быть, она так сильно испугалась, когда медведь ночью ходил вокруг их дома и стучал лапами в окна? И теперь всякое воспоминание о медведе вызывает у нее ужас?
— Ну что, боитесь медведя? — на этот раз ее спутник улыбнулся по-доброму и подмигнул ей.
— Если честно, очень боюсь. Моя мама чуть не впустила его в дом, когда он ночью… — она осеклась.
«Не открывайте! Это не человек!» — крикнул тогда Егор. И у Юльки подкосились ноги. Она шарахнулась в сторону от своего провожатого, но было поздно.
Над ней громадной бурой горой возвышался медведь. Она запрокинула голову, отшатнулась, подняла руку, пытаясь защититься, — и увидела его морду. Размером с телевизор. И громадные желтые клыки, с палец длиной. Медведь поднял лапы, нависая над ней, и заревел. Юлька еще секунду смотрела на него, разглядывая когти, а потом обмякла и упала в снег.
Берендей очнулся быстро и увидел небо над головой. И верхушки сосен. Кто-то плакал совсем рядом с ним. Берендей попробовал подняться: опираться на правое плечо было больно, но терпимо. Голова кружилась, и слегка тошнило.
Семен сидел метрах в десяти от него, обнимал Аякса и рыдал, как ребенок. Рядом лежали Черныш и Барклай. Берендей встал и пошатываясь подошел к нему.
— Они спасли тебе жизнь, — сказал он и положил руку Семену на плечо.
Семен завыл и уткнулся в тело Аякса.
Берендей глянул на собак и вдруг заметил, что ребра Черныша слегка приподнялись, а потом опустились.
— Черныш жив, — сказал он.
Семен на секунду замолчал.
— Что?
— Черныш жив, он дышит.
И Аякс, и Барклай были мертвы. Берендей побрел к Сергею, тот лежал к нему ближе всего. Нет, не о чем говорить. Их с Казбичем тела сплелись в тугой ком. У Сергея в четырех местах был сломан позвоночник и сплющены ребра. Берендей постарался не смотреть на голову Игоря и подошел к Вовану. Нет. Заклятый снес ему полголовы. С этим не живут. Тело Антона лежало дальше всех, у него было окровавлено лицо и неестественно вывернута в сторону нога. Берендей присел и попробовал нащупать пульс на шее. И услышал его! Антон был жив!
— Ну, хоть один! — Берендей хрипло засмеялся. И сам испугался своего смеха.
Он вытер кровь с лица Антона — щеку рассекали три рваные раны. Сквозь одну блеснули зубы. Берендей осмотрел его внимательней: скорей всего, у Антона было сильное сотрясение, может быть, ушиб мозга. И, очевидно, сломана нога. Раны на лице, несмотря на кровотечение, опасности для жизни не представляли.
Берендей подошел с Семену, который перестал оплакивать своих питомцев и возился с перевязкой Черныша, и сказал:
— Антон жив.
Семен рассеянно кивнул. Берендей не стал его трогать.
Он перевязал Антону лицо — бинт он всегда брал с собой на охоту. Потом из двух лыжин сделал шину и сжал между ними его сломанную ногу.
На этот раз волокуша не требовалась — лыж хватало. Еще три пары. Нет, одна оказалась сломанной — видимо, Заклятый наступил на нее. Впрочем, хватило бы и одной. Берендей связал четыре лыжи вместе, сделав подобие саней.
Он не посмел снять одежду с покойников, чтобы настелить на импровизированные санки, поэтому положил на них свой ватник. На правом плече он был распорот в клочья, рукав окровавлен. Он переложил Антона на сани: тот не пошевелился.
— Ты готов? — спросил он Семена.
— Да, почти, — отозвался тот.
Берендей сел в снег и посмотрел на свое плечо. Свитер насквозь промок от крови, но рана не была страшной. Два когтя. Один слегка оцарапал, второй задел мышцу, но не порвал ни крупной вены, ни артерии.
— Пошли? — спросил Семен.
— Перевяжи мне плечо.
— У меня бинта уже не осталось.
— У меня еще есть. Немного.
Семен умел делать перевязки. Бинта не хватило, и повязка сразу промокла от крови, но это было лучше, чем ничего.
— Теперь пошли. И пошли быстро. Парню нужен врач, и, может быть, срочно. Он очень долго без сознания.
Берендей встал, Семен поднял на руки Черныша и пошел вперед.
— Лыжи надень, — крикнул ему Берендей, — так ты не далеко уйдешь.
— Ты прав, — согласился Семен.
Они двинулись в обратный путь молча: впереди Семен с Чернышом, а сзади Берендей с Антоном на санках.
— А где Борис? — спросил вдруг Семен.
— Надеюсь, что сбежал, — ответил Берендей.
Но через минуту понял, что надежда его была напрасной: Борис погиб первым из всех, и погиб на том месте, где Берендей почуял Заклятого в первый раз.
— Да, Егорка, ты был прав… Я привел их на смерть… А у меня, гляди-к ты, ни царапины…
— Такого я предположить не мог, — отозвался Берендей. — Знаешь, сколько пуль ты в него всадил? Да не меньше двадцати. Одну в голову. Когда я его рогатиной держал. Она даже черепа не пробила.
— Двадцать не может быть. У меня десять зарядов. Да у Вовки штук пять осталось. Не, не двадцать. Как думаешь, он и вправду оборотень?
— Ерунда.
— Оборотня только серебряной пулей убить можно.
— Глупость это, — и Берендей знал, что говорит, — просто жирный он. Пули в жире застревают. И башка крепкая.
Он и сам не знал, почему Заклятого не убили двадцать пуль.
— Сделать тебе санки для Черныша? Еще пара лыж есть.
Семен покачал головой:
— Он же замерзнет… Я лучше так.
Они отвезли Антона в поселковую больницу. Семен сунул им столько денег, что машина «Скорой» с мигалками понеслась в город. По дороге из леса Антон так и не пришел в себя, и Берендей, когда тащил его за собой, все время боялся сделать что-нибудь неосторожное. Он решил, что покойников возить проще.
Чем дальше они уходили от места охоты, тем страшней было вспоминать о ней. Когда они вернулись на кордон и погрузили Антона в машину, Берендей еще мог что-то делать, понимая, что без него Семен не справится. Но когда оказался в окружении людей, то понял, что хочет только одного: чтобы его оставили в покое. Лучше всего скорей добраться до дома. Чтобы никто не мешал ему… не вспоминать.
В больнице Семен оставил Берендея в вестибюле с Чернышом на руках, пока сам занимался отправкой Антона. Он махал пачкой долларов и удостоверением помощника депутата, лишь бы Антона отправили в город поскорей. Но Берендей-то знал, что торопится он только для того, чтобы отвезти Черныша к ветеринару. Наконец вой сирены замер вдали, и Семен в сопровождении старшей сестры спустился к Егору.
— И парня перевяжите, большая рана, — он кивнул на Егора.
— А страховой полис у него есть? — строго спросила сестра. Берендей не был с ней знаком, она приехала сюда недавно.
— Да идите вы на… со своим полисом! Вообще с ума посходили тут! — Семен даже затопал ногами.
— А это что? Собака? В больнице? — у сестры от возмущения вытянулось лицо.
— Если бы не эта собака, вы бы сейчас не деньги получали ни за что, а оперировали. Если бы было кого оперировать… — проворчал Семен и бережно принял Черныша из рук Берендея. — Мальчика перевяжете?
— Да, — недовольно ответила сестра и крикнула в дверь приемного покоя: — Галина Пална!
— Ну я пошел, Егор. Мне надо быстрей.
Берендей кивнул.
— Я вернусь. Вот разберусь с Чернышом и приеду. Завтра.
Он почти выбежал из больницы, но на прощание еще раз оглянулся и кивнул Берендею. Берендей прикрыл глаза.
Из приемного вышла Галина Павловна — строгая маленькая женщина с большими руками. Она знала Берендея с детства.
— Егор? Что случилось? Так это ты привез мальчика с черепно-мозговой?
Берендей кивнул.
— Проходи, я тебя перевяжу.
Он покорно встал и направился в приемное.
— Что, это правда был медведь?
Берендей снова кивнул. Ему не хотелось говорить. Медленно и постепенно он пытался осмыслить то, что произошло, но мысли ускользали. Голова не желала думать об этом, подсовывая только кошмарные зрительные образы.
Она усадила его на металлический стул с тонкой деревянной спинкой, покрашенной некогда в белый цвет, и сняла с него свитер. Свитер был местами заскорузлым, но тяжелым и мокрым: не вся кровь успела высохнуть. И кровь Берендея, и кровь Заклятого.
— Что ты молчишь, Егор? — она начала разматывать жалкую повязку, наложенную Семеном.
Берендей пожал плечами. Он не хотел говорить.
— Что там у вас произошло?
Он поднял на нее глаза, и она не стала повторять вопроса. Он мысленно поблагодарил ее за это.
Галина Павловна была хорошим врачом и с детства жалела его, потому что у него не было матери. И всегда ругала отца, если с Берендеем что-то случалось. А в детстве со всеми мальчишками что-нибудь случается. Она начинала разговор с отцом со слов: «Если бы мальчик жил с матерью…». Отец, прекрасно зная, что ни в чем не виноват, все равно опускал голову и мямлил что-то вроде «Этого больше не повторится». И Берендей жалел его и очень уважал Галину Павловну, потому что перед ней склонял голову даже отец.
— Егор, не молчи. Ты слышишь меня? Ну, что же ты молчишь?
Она хотела расшевелить его. Он понял. Он отлично понимал, что происходит и где он находится, но только одной половиной ума. Другая половина отказывалась ему подчиняться. Галина Павловна хотела заставить работать эту вторую половину, но не могла. Ему было неудобно перед ней, но он не хотел ей помогать.
— Егор! Ну что ты сидишь с таким каменным лицом? Тебе хотя бы больно?
— Да, — ответил он вслух. Ему действительно было больно. Но не настолько, чтобы боль заслонила картинки, которые рисовала услужливая память.
Она обрадовалась и этому.
— Я тебе красивый шовчик сделаю, ты не беспокойся. Шрама почти не останется.
Берендей снова молча кивнул. Какая разница?
Галина Павловна обколола рану новокаином. Лучше бы она этого не делала. Берендей надеялся, что когда она начнет обрабатывать рану и накладывать шов, боль отвлечет его от воспоминаний.
Она присела напротив него.
— Я должна в милицию сообщить. И про мальчика с черепно-мозговой, и про тебя. Они официально на охоту приехали?
Берендей кивнул.
— Ну что ты киваешь? Ты скажи.
— Да.
— Значит, у тебя производственная травма будет. Я обязана в милицию сообщить.
— Да, — повторил он.
— Час от часу не легче! Да что же с тобой случилось?
Берендей собрал все силы и сказал:
— Не переживайте, со мной все в порядке.
Галина Павловна улыбнулась ему. И пока зашивала рану, не оставляла его в покое. Она не раздражала Берендея, но было тяжело следить за ее словами и отвечать.
— Ну вот, — удовлетворенно сказала она, — шестнадцать швов. И завтра приезжай на перевязку.
Берендей кивнул.
— Егор! Ты слышал меня?
— Да.
— Повтори.
— Завтра приехать на перевязку.
— Молодец. И не забудь. Часам к двенадцати приезжай.
— К двенадцати часам, — повторил он.
Она забинтовала плечо туго и аккуратно: белый бинт резко контрастировал с побуревшей от крови кожей вокруг.
— Еще раз повтори, — строго велела она.
— Завтра к двенадцати часам на перевязку.
Она обняла его и поцеловала в лоб:
— Пойдем. Миша тебя отвезет.
Потом глянула на его свитер, лежавший на кушетке.
— Это, наверное, надевать пока не стоит. А куртка у тебя есть?
Он покачал головой. Не говорить же, что ватник лежал под головой Антона. Галина Павловна выдала ему казенную фуфайку, посадила в машину «Скорой» и велела водителю Мише довезти его до самого крыльца.
Когда Миша привез его домой, было еще светло. А Берендею казалось, что прошло сто лет. Или хотя бы несколько суток.
Он зашел в дом, разделся и забился под одеяло.
Он не спал и не бодрствовал. Какое-то странное забытье овладело им. Оцепенение. Он лежал с открытыми глазами и ни о чем не думал. Хлопнула входная дверь, и вскоре в комнату тихо зашел отец. Он сел за письменный стол напротив кровати и сказал:
— Здорово, сын.
— Здорово, бать.
— Я же говорил тебе: никогда не связывайся с Заклятым.
— Я уже понял, — ответил Берендей.
— Нет, сына. Ты еще не понял. Верней, ты еще не все понял. Но я все равно желаю тебе удачи.
Отец вздохнул, поднялся и хотел выйти.
— Бать, — окликнул его Берендей, — а я могу жениться на обычной женщине?
— У тебя было три сестры, — уклончиво ответил отец.
— Почему «было»?
— Одна родилась в девятьсот третьем году, вторая в двадцать втором. Ну а третья — в сорок шестом, она и сейчас еще жива. Я трижды вдовец.
Он усмехнулся и прошел в библиотеку. А потом послышался хлопок входной двери, хотя из библиотеки попасть в кухню можно было только через обе комнаты. Берендей не хотел задумываться, наяву или во сне это произошло. Забытье не оставляло его.
Стемнело. Он видел стену напротив себя, очертания стола, книжных полок и стула. И в то же время шел по лесу в облике бера. Шел бесшумно и осторожно осматривался вокруг. И, так же как и комнату, отчетливо видел темные стволы вокруг, кружевной подлесок, белый снег. Это напомнило ему недавний сон об автобусной остановке, но на этот раз это не было сном. Берендей направлялся к месту сегодняшней охоты и ощущал голод. И голод заглушал все остальные его чувства. Он не хотел превращаться в человека, его израненная шкура болела, мешая двигаться быстрей, особенно широкая резаная рана в центре груди. Но голод был сильнее боли. Берендей вышел на то место, где утром были убиты четыре человека. Их тела уже замерзли, но хмельной запах крови все еще витал вокруг, кружа голову.
Берендей подошел и тронул лапой безголовое тело. Оно ничем не отличалось от остальных, только находилось ближе. Он с утробным урчанием содрал с него одежду и впился зубами в затвердевшую на морозе плоть. Там, где было больше всего мяса. Зубы легко разрывали молодые сочные мышцы, мясо таяло во рту. В прямом смысле. Никогда в жизни он, всегда равнодушный к еде, не испытывал такого наслаждения от необыкновенного вкуса. Казалось, он может есть бесконечно, не останавливаясь. Но постепенно сытость и сонливость победили. Берендей оторвал от тела руку, надеясь съесть ее чуть позже, и зашагал в глубь леса, зажав ее в зубах.
В доме опять хлопнула входная дверь, и опять кто-то вошел в его комнату. Но это был не отец. Берендей видел вошедшего: тот позвал его по имени, но он не отозвался. Вошедший помахал рукой у него перед глазами, покачал головой и вышел.
А Берендей шел по снегу между деревьев. Теперь он хотел только покоя. Какого-нибудь тихого места, где можно будет зализывать раны и дремать, чтобы набраться сил. Он вышел на поваленное дерево, корни которого взметнулись вверх на несколько метров, подняв с собой метровый слой земли. Берендей промял ложбину в сугробе у подножья вывороченных вверх корней и залег туда, как в берлогу.
В снегу было тепло, и он бы уснул, но раны не давали ему покоя. Он никак не мог достать языком грудь и, конечно, лоб. Зато все остальные раны он мог лизать бесконечно, и это тоже приносило наслаждение. Не такое, как еда, но похожее.
— Егор!
Кто-то тряс его за плечо. За больное плечо под одеялом.
— Егор, проснись.
— Я не сплю, — ответил Берендей и заметил, что у него стучат зубы. Рана пульсировала в такт грохоту в висках, и казалось, что боль в плече бьет его по голове.
— Вставай.
Это был Михалыч. Берендей сел на кровати. В комнате горел свет, как и во всем доме, а в печке потрескивали дрова.
— Одевайся, пошли в баню.
Берендей не стал сопротивляться. В баню так в баню. Ему было холодно.
— Давай-давай, — подгонял Михалыч, — просыпайся. Посмотри на себя-то. Весь в кровище, в грязи. И в постель!
— Ты что, баню стопил? — спросил Берендей.
— Стопил. Только парить я тебя не буду, и так горишь весь. Вымою только.
— И давно ты здесь?
— Да часа полтора уже. Лежишь, как покойник, с открытыми глазами.
— Да кто ж баню полтора часа топит?
— Сказал же, помыться только. Котел скипел — и ладно.
Михалыч сам вымыл его, хотя Берендей возражал. Но он был слаб и у него кружилась голова.
— Это крови из тебя много вытекло, — пояснил Михалыч. — Щас чайку покрепче заварим, Лида тебе пирогов прислала, а я гранат купил. Доктор говорит, лучше всего гранаты помогают. Ну, еще, говорит, икра черная, но икры в магазин сегодня не завезли, так что извиняй.
— Ты что, пешком сюда пришел? — насторожился Берендей.
— Не, меня участковый привез. Он сам хотел с тобой поговорить, но не стал тебя трогать.
Берендей оделся в чистое и сухое. После бани стало легче, и рану перестало дергать так сильно. В голове потихоньку прояснялось. Если не вспоминать сегодняшний день, все было не так уж и плохо.
Михалыч усадил его за стол, налил чаю и почти насильно затолкал в него очищенный кислый гранат.
— Пирог с мясом будешь? — спросил он.
Берендей покачал головой — пожалуй, чересчур сильно.
— Ну и не надо пока. А теперь рассказывай мне все.
Берендей поднял на него испуганные глаза.
— Ничего-ничего, — подбодрил Михалыч, — давай. Пока не расскажешь все, оно тебя мучить будет, изнутри грызть. Рассказывай все по порядку.
И Берендей рассказал. Он рассказывал долго, и чем дальше двигался его рассказ, тем сильней он чувствовал, как что-то отпускает, вытекает из него, как гной из нарыва. Он как будто переживал охоту заново, но глядя на себя со стороны. И чувства, облеченные в слова, осознавались совсем по-другому.
Михалыч слушал молча, изредка покрякивая и вставляя что-то вроде «Эх!».
— И ведь что самое ужасное, Михалыч, — сказал Берендей, дойдя до того момента, как они вернулись на кордон, — я же два раза в него выстрелить не смог. В первый раз он ко мне во двор зашел, могилу чернышкину раскапывал. Я из форточки в него прицелился, а выстрелить не смог. А второй раз в лес на него пошел.
— Да ты чё? Один?
— Один, один. С дневки его поднял. Он прет на меня, как танк, а я не могу выстрелить. Как будто в человека целюсь.
— И что? — Михалыч затаил дыхание.
— Что-что… Развернулся и рванул оттуда, на лыжах.
— Это, знаешь, бывает. Я про такое слышал. А медведь — он же и впрямь как человек. И собаки на него как на человека лают. Однажды я медведицу взял. Давно это было, лет сорок назад. В Карелии мы охотились. Один взял, никого больше не было. Ну, снял шкуру с нее, гляжу — а это женщина. И груди, и руки с пальцами, и бедра пышные такие, как у Лидки моей. Я, веришь, часа два над ней плакал, как мальчишка. А как плавает мишка, видел?
Берендей кивнул. Он отлично знал, как плавает мишка.
— Как человек. И саженками, и на спине, и стоя. Я с тех пор только самцов брал, на медведицу ни разу не выходил. Да и то рука дрожала. Я так думаю, надо очень душой зачерстветь, чтобы в медведя стрелять. Так что ты не бери в голову-то, душа у тебя, значит, хорошая, добрая.
— Да уж, добром повернулось, ничего не скажешь… Я вот думаю, выстрелил бы я в него, и четверым бы жизнь спас.
— Да? Не скажи. Сколько в него пуль-то всадили, говоришь? Вот то-то. Подранил бы его только.
— У двустволки убойная сила больше. И стреляю я лучше.
— Ерунда. Его на рогатину надо брать. Только не одному, конечно, а вчетвером-впятером. И поперечницу подальше отодвигать, раз он жирный такой, чтобы до сердца достать. Только не знаю я таких охотников, кроме тебя, кто на медведя с рогатиной выйдет, если ружье его не подстрахует.
— Да я-то как раз на их ружья и надеялся. Мне ж тушу такую не удержать.
— Ты все правильно делал. Это я как старый медвежатник говорю. Был бы он обычный медведь, вы бы его взяли, и без потерь. Ты его на рогатину поймал, вот тут сбоку одного выстрела могло хватить, чтоб башку ему продырявить. Да и из-за твоей спины можно было стрелять — он же выше насколько! Да, был бы обычный медведь…
— Да обычный это медведь!
— Не скажи. Я за свою жизнь много историй таких слышал. А дыма без огня не бывает, сам знаешь. Отец мне рассказывал. Я-то совсем малец был в войну. А отец мой партизанил. И жил здесь медведь-оборотень, громадных размеров. Появился он, когда немцы сюда пришли. А немцы ушли — и его не стало. Так вот, бил этот мишка фашистов не хуже партизан. И ведь что интересно, ни одного нашего не тронул. Они его в лесу много раз встречали и расходились-раскланивались. Немцы на него облавы устраивали, из Германии своих медвежатников привозили — и ведь так и не смогли взять. А он, говорят, оборачивался человеком и уходил. Отец говорил, что сам видел его следы. Идет медвежий след, а потом раз! — и человечий.
Берендей слушал рассказ об отце затаив дыхание. Какая красивая получилась история… В устах отца она звучала совсем не так. Может быть, иногда можно приоткрывать завесу Тайны перед людьми?
— А вот еще старше сказка. Дед мой рассказывал, когда мы мальцами были, еще до войны, — продолжал Михалыч. — Жил здесь в незапамятные времена медведь-оборотень. Жил, никого не трогал, людям зла не делал. И люди его не трогали, почитали за защитника своего. И вот однажды пришел в эти места еще один оборотень. Злой оборотень. И крупнее был нашего медведя, и сильней. А главное, на людей нападал почем зря. И сколько люди ни хотели его извести, ничего у них не выходило. Он одинокого путника увидит — и подходит к нему в человечьем обличье. А когда тот бояться перестанет, он медведем оборачивается и съедает путника. И пошли люди к нашему медведю просить защиты. Поклонились ему в ноги и просят: защити нас, батюшка-медведь. Житья не стало. Наш медведь подумал и говорит: отдайте мне самую красивую девку в жены, тогда и прогоню я злодея. Подумали люди, почесали в затылках — а ну как не пойдет самая красивая девка за медведя замуж-то, хоть и оборотень он? Упали в ноги к ней, а она им отвечает: пойду замуж за медведя, если моих отца с матерью кормить-поить до самой старости станете. И если дети мои от медведя с вами жить захотят — их не прогоните, а всяческий почет и уважение им окажете. Привели ее к медведю, сыграли они свадьбу. Ну, после свадьбы люди ему говорят: выполнили мы твою просьбу, батюшка-медведь. Выполни и ты нашу. А он отвечает им: принесите мне платок красный да скатерть белую. Положил платок на скатерть накрест. И говорит: вот кровь оборотнина, а вот моя кровь — и ладонь себе когтем процарапал. Полилась кровь на платок, а через него на скатерть. Отбросил он платок и говорит про скатерть: а вот наша общая кровь. И если переступит оборотень через эту скатерть, тут смерть его и придет. Люди обрадовались, пошли в лес и позвали оборотня как будто на свадьбу. А на порог дома скатерть эту положили. Пришел оборотень на свадьбу, перешагнул через порог, тут его конец и пришел. А девка, что женой медведя стала, родила добра молодца, силы богатырской. И от них род богатырей пошел.
Михалыч смутился вдруг.
— Я эту сказку наизусть помню, дед часто нам ее говорил. Щас рассказываю — и словно голос деда слышу. А ведь почти семьдесят лет прошло…