Комнатка была маленькой, как раковина. Раскаленный удушливый воздух стал устрицей, которая заполнила все пространство, норовя вытеснить и кровать в углу, и старый, грузный шкаф, и конторку у раскрытого окна, и стоявшего за ней молодого человека. Вытеснить или поглотить, превратив в часть своего горячего, склизкого тела.
Юноша отложил перо. Достав платок, вытер пот со лба, чувствуя, что вот-вот набухнут новые капли. Он ощущал себя соринкой, случайно попавшей к моллюску. Инородным телом, которое истинный хозяин оборачивает в слои перламутра.
Впрочем, жемчужиной Марису не стать, о чем он ни капли не жалел. Не такая уж веселая участь. У жены Таyдеса, хозяина книжной лавки, было переливающееся ожерелье, которое надевалось десяток-другой вечеров в году, а все остальное время прозябало в шкатулке. Ничем не лучше раковины…
Молодой человек тряхнул головой, отвлекаясь от праздных размышлений, скользнул взглядом по видневшемуся вдалеке красному шпилю дворца правителя и заставил себя вернуться к работе. Перевернул плотную, приятную на ощупь пожелтевшую страницу, от которой пахло столетиями. Таудес позволил ему взять домой ценную книгу, которую надо было скопировать на заказ, но уже завтра ее надлежало вернуть. Оставалась целых две главы, а работать до утра совсем не хотелось.
Лучше снова летать во сне. Как вчера. И позавчера тоже.
Странно, Марис никогда не слышал, чтобы кому-то ночью грезилось, как он парит над миром. Даже в детстве, когда ребята делились сновидениями.
Перо торопливо скрипело по бумаге, спеша закончить свой бег. Ему тоже было жарко.
Ночь принесла горсть прохлады – и сон.
Сверху город казался разноцветным витражом, мозаикой на окне богатого дома, где преобладала зелень. Он никогда и не думал, что среди улиц таится столько травы и деревьев. Морским прибоем они окаймляли многочисленные островки черепицы разных цветов. Аромат листьев, трав, нагретого камня – и никаких запахов кухни или помоев. Было легко, весело, совсем не душно. Все происходящее казалось естественным, понятным, не вызывающим никаких вопросов. Только жаль, что не с кем поделиться – словно неведомый озорной сквознячок унес куда-то всех жителей, решив порезвиться в пустом городе, и теперь слегка касался кожи, будто пытался сказать что-то. Но с ветром Марис разговаривать не умел. Он спланировал к окну своего дома, заглянул внутрь. Там, конечно, было пусто, лишь хмурился и поскрипывал шкаф.
Вот здорово, если бы перед окном росло высокое дерево, касаясь стены ветками… Задумавшись, юноша не сразу обратил внимание на шорох внизу, затем что-то толкнуло его, и он в изумлении отстранился, отлетел в сторону. Молодой, но упрямый ствол быстро тянулся вверх, прорываясь из давно затоптанного, погребенного во дворе семени. Да я же сплю, подумал Марис. Но если сплю – как я это понимаю?
Отчетливый хруст прервал мысли, почти оглушил. Трещало не дерево, о котором он сразу позабыл, не стена. Весь мир вокруг надламывался, словно зеркало, по которому ударил тяжелый кулак, заставив разбежаться сеточку трещин. Как тонкий лед, по которому шел кто-то тяжелый, грузный. Все превращалось в рисунок из кирпичиков. Вот прямоугольник неба, к нему примыкает еще один, стараясь удержаться вместе, к ним жмется кусочек стены дома… А между этим – тонкие черные швы раствора ночи, скрепляющего сновидения.
Лед трескался, но не ломался, сон не исчезал, лишь неведомая тяжесть становилась все ближе. Марис отчаянно пожелал проснуться, но не смог. И тогда он набрался мужества и посмотрел вверх, туда, где темнела точка… пятно… фигура. Антрацитового блеска доспех, иссиня-черные крылья и натянутый лук в руках. Стрела, отпущенная в полет.
Если бы у него тоже имелись крылья, их бы ни за что не успеть развернуть, не то что сделать взмах. Но Марис просто летал – и посланница смерти просвистела возле уха с яростным сожалением, не насытившись, не исполнив своего единственного предназначения. Будто наказанная за это, растворилась, а за ней уже спешила другая.
Наяву юноше приходилось бегать только взапуски, и никогда скромный сын разорившегося торговца не уходил от погони. Он делал это впервые: метался из стороны в стороны, прятался за домами, а за его спиной под крылатым гостем расходился трещинками мир.
Едва открыв глаза, он вскочил, еще не стряхнув с себя сон, и захлопнул окно. Показалось, что оттуда струится тягучий холод, охвативший тело и готовый вот-вот превратить капельки пота в снежинки. Неужели он проспал до зимы? Нет, что за чепуха!
Сознание прояснялось, но все отчетливей становилось, что мороз идет изнутри, а время года здесь ни при чем и не может быть при чем-то. Бесконечная погоня живо помнилось чередой стрел, бесконечных уверток, попыток спрятаться. Кажется, в него так и не попали. Или все-таки смогли, и потому так холодно?
Вздор!
Черный, грозный, неумолимый – такими сказки рисовали демонов Нижнего мира. Исчадье тьмы и огня. Сон рассыпался, как будто… Не подобрать сравнения.
Нет, надо чем-то заняться. Идти к Таудесу еще рано, но мысль о сне вызывала инстинктивное отвращение, как кипяток в жаркий полдень. Марис вновь раскрыл окно.
И дрожащей рукой коснулся ветвей выросшего за ночь дерева.
Плохо – не справиться с мальчишкой сразу! Стрелы, вернувшиеся в колчан, вздрагивают от холодной ярости. Ничего, их час придет. Черный Страж похож на бульдога – если он вцепился, то рано или поздно челюсти сомкнутся на горле сновидца.
Я не ненавижу его. Так надо.
Следующая книга-заказ была по истории. Со своим опытом молодой человек умел скопировать произведение, не вникая в содержание, и потом даже не мог ответить на вопрос, о чем там говорилось. Но иногда, если попадалось что-то интересное, жертвовал скоростью и начинал местами вчитываться, позволять сознанию выхватывать куски, пока перо оставляло след своего быстрого бега… а то и замирало вовсе в недоумении – почему о нем забыли?!
Сейчас Марис вникал в переписываемое нарочно, чтоб не позволить мыслям бродить по закоулкам памяти, чтоб забыть о ночном кошмаре.
«… множество чародеев. Они постоянно использовали магию – на войне и в спокойные дни, дома и в пути, для себя и по заказу. Иногда по необходимости, иногда – просто для того, чтобы узнать, что будет. Черпали волшебство, что пропитывает мир, и выплескивали его обратно, не заботясь о последствиях, как хозяйка, выстирав белье, выливает воду в могучую реку – и та без следа растворяет мыльную муть. Но если прачек станет не десятки, а десятки тысяч, то они замутят течение, и белая, непригодная для питья пена поплывет к морю.
Так и множество заклинаний замутили магию, но никто не замечал этого, пока однажды загрязнение не перехлестнуло через край. Случилась Катастрофа».
Переписчик поднял глаза от работы, поглядел в потолок. Катастрофа. Это слово до сих пор, несмотря на прошедшие почти две сотни лет, произносили с трепетом – страшное и в то же время величественное – и делили мир на «до» и «после».
«Разом волшебство вышло из-под контроля, простейшие чары приводили к страшным последствием. Многие города выжгло огненными взрывами или погубило землетрясениями. Цветущие прежде сады стали песчаными клочьями пустыни, где сам воздух и солнце быстро убивали. Страшные звери появились в мире и стали бродить по нему. Болезни уничтожали тела и души.
Многие чародеи погибли, многие были убиты, когда поняли, кто является причиной Катастрофы. И по сей день волшебство пребывает в упадке, а сильные заклинания запрещены законами нашего правителя…».
Дальше автор разливался в хвале мудрости правящей династии, которая развивает теперь ремесла и науки, помянул недавно придуманный паровой двигатель. От которого, впрочем, как знал Марис, никакого толку пока что не было. Лошадь как движущая сила обходилась куда дешевле и была надежнее.
Он вздохнул и с тоской поглядел на темнеющее небо. Сколько можно продержаться без сна?
Следующие ночи, впрочем, были тихими, как в детстве, и он не помнил ничего из своих видений. Надежда, что все закончилось, начала подтачивать страх и манить издалека цветущим островком безопасности. Но зеленая лужайка оказалось болотом, почва провалилась под ногами. Через несколько дней он вновь обнаружил себя над городом и понял, что не просто спит. Стрелой метнулся вниз, но поздно – знакомое присутствие уже надламывало небо.
Марис метнулся вдаль, туда, где за городом начинались поля – и, обернувшись, увидел тень за собой. Вспомнилась старая, слышанная в детстве легенда, как девочка спасалась от злой колдуньи. Раз у него получилось с деревом… Гребень нашелся в кармане, и молодой человек даже не удивился этому. Швырнул вниз. Лес взметнулся, как по команде, как и должно быть в сказке – могучий, непреодолимый, достающий вершинами до небес и мрачный, как людоед, у которого сбежал обед.
Он кувырнулся в воздухе и понесся вдаль. Что следующее? Горы из камешка?
Темно-зеленая стена выгнулась под напором – и лопнула, как мыльный пузырь. Могучие стволы падали вниз и многие из них еще в полете перестали существовать, просто истаяв. Лес оседал, как перебродившее тесто, а в центре разрушений, не задерживаясь, летела вслед Марису черная крылатая фигурка.
Не будет гор. Можно не пробовать.
Он помчался вперед, по дуге, пытаясь обогнуть преследователя и вернуться к домам, которые в прошлый раз оказались надежнее. Или просто – уходить, уходить, пока хватит сил. Пока проклятый сон не соблаговолит завершиться, пока не откроются глаза. И уворачиваться, а потом прятаться, путая след…
Наутро город полнился слухами.
– А правда, что у нас запретный маг объявился?
– Ага, а как же! Вона, брат жены соседа своими ушами от приятеля слышал – пожар в полях на севере устроили.
– Да какой пожар? Брешешь ты все, наводнение это.
– Олух правителя земного, откуда там наводнение?
– Так то маги, они Катастрофу соорудили, что им воду сыскать!
– Да нет, это деревья повырастали.
Марис не поленился отшагать за город. Лес посреди поля был. Не дремучий, до небес, а так, роща, наполовину поваленная – но он был там, где раньше росла только пшеница. Юноша присел на изуродованный обрубок, дернул торчавшую вверх щепу, которая басовито, словно шмель, загудела, выпрямляясь.
Не нужно быть большим умником, чтобы понять – он и есть тот самый запретный маг. Но ведь те творили заклинания, перед этим долго учились, а главное – делали все наяву. А ему просто снится… Да нет, не просто! Слезы обиды застили глаза – почему так не повезло и такое происходит с ним?! Что же делать? Не спать он не сможет. Наверное, надо больше ничего не придумывать там – может, тогда его не найдет демон, да и вреда Марис не принесет. Менять мир юноша совсем не хотел. У него есть родные, работа и Амирта. Хотя что врать себе, упоминая ее последней, когда все совсем иначе?
К кому пойти? Кто может помочь, да еще так, чтоб не пришлось рассказывать всю правду? Это ведь, наверное, все-таки запретное волшебство, а со стражей объясниться потрудней, чем с демоном, если нет толстого кошелька!
Бесконечная погоня и прятки. Может, они держат на прицеле всех, кто осмеливается взлететь? Подняться над землей, над буднями, над другими? Создания Нижнего мира злы и завидуют людям.
Иногда преследователь являлся сразу, иногда под конец сна, под утро. И тогда скрываться надо было совсем недолго. Марис пробовал устраивать засады, даже создавал свои стрелы, но они без следа исчезали, соприкасаясь с черной броней. А еще надо было не думать, не думать, не думать! Не думать, как бы лучше смотрелся двор, какой некрасивый угол этого здания и… Не думать.
Не менять.
Он ловок. Мне начинает нравиться эта погоня. Когда он сорвется за обугленную кромку сна в гибельную пропасть – мне будет не хватать его. Это почти танец. Вальс охоты.
Этот вечер овеян прохладой ветра – истинного чародея, которому не нужно никаких заклятий, чтобы смягчить жару или сделать холодок зубастой стужей. Зелень парка почти посерела, чтоб спрятаться в надвигающейся ночи.
Шепот.
– Что с тобой, Марис?
– Ничего, Амирта.
– Я же вижу! Что ты от меня скрываешь? Или… кого?
– Глу-упая!
Тень повыше ловит вторую за плечи, и две сливаются в одну, которую ветви-заговорщицы старательно прикрывают от обеих лун, чтоб не подсматривали. Нечего вам, бесстыдницы бледные!
– Марис, отпусти. Нельзя весь вечер целоваться.
– Можно!
У нее синие глаза – как ночное небо. Рука треплет волосы, сейчас почти черные, лишь иногда полыхнет в случайном свете рыжее пламя.
– Так что с тобой?
– А, ерунда, дурной сон…
– Нет, Марис, – городской знахарь был грустен. – И не проси. Даже если ты мне будешь целый год покупать пиво. Я не могу обуздать демона. Можешь даже не рассказывать, где ты его нашел.
– А кто может, почтенный Сторг?
– Колдун хороший мог бы. Да только где их нынче сыскать?
Он чувствовал, как потихоньку сходит с ума. Нельзя бесконечно идти по канату, он должен соединять края пропасти, а не уходить к горизонту. Нельзя уходить в сон, не зная, будет ли за тобой погоня, и выживешь ли. А еще – как это, оказывается, трудно – не думать. Попробуйте не дышать. Сперва это легко, а потом грудь начинает сдавливать, будто сжимаются тиски. Сердце бьется тяжело и тревожно. Красные пятна сливаются, затягивая все перед глазами пеленой, а встревоженная кровь, требуя воздуха, гулко бьет по вискам. Время растягивается, медленное и страшное, смотрит на тебя оскалом неизбежности. И, как бы ни была тверда воля, ты перестаешь сознавать себя, срываешься в пропасть мига беспамятства и, когда выныриваешь оттуда – то уже сделал вдох. Пульсирующий сгусток в груди стучит часто-часто, норовя восполнить потерянное время, разгоняет с кровью дыхание. Жизнь.
Жизнь для тебя. А для других?
Он не может жить и не спать. Он не может спать и не думать. Не может думать и…
Кто он такой, чтобы менять окружающее? Для этого нужны знания, сила духа, ум. Но даже если бы у кого-то они и были – сам Марис не хотел бы, проснувшись однажды, обнаружить измененный кем-то без спроса мир.
А он меняет, пока еще понемногу.
Может быть, какой-нибудь легендарный герой швырнул бы свое тело на меч, бросился в пропасть, вышел в безнадежный бой против дракона. Только вот меча у переписчика книг нет, пропастей в округе не водится, а драконы даже до Катастрофы были редкостью. Кухонным ножом или крысиным ядом пользоваться просто пошло. Ни один герой такого бы себе не позволил. А главное… Не обманывай себя, Марис.
Жить хочется.
Говорят, правитель знает все. Или, по крайней мере, может узнать у придворных и слуг. Сколько уродилось пшеницы, в каком городе каково число людей, сколько в стране деревень и даже – куда уходят налоги.
Говорят, все знают мудрецы. Сколько на небе звезд и когда родился мир, что говорили древние и что было до Катастрофы, можно ли получить золото из свинца и что может случиться через век-другой.
Говорят. А если спросить любого горожанина, он так ответит – все знает дядя Ренам, что на рынке торгует. Может, про звезды и не скажет, и про то, сколько деревень, тоже. Но кому это нужно, если подумать? Есть вещи куда интереснее – кто ходит по ночам к жене купца, что возит пряности, когда тот в пути, где по тихому и без пошлин достать редкий товар, чем болен начальник стражи, по каким улицам сегодня лучше не ходить и как поладить с бандой Арнара.
Немым и глухим дядька становится только в одном случае – когда стража приходит. Ох, тогда глупый старый Ренам ничего не знает, лишь таращит зенки, трепет седые усы, да блеет что-то невнятное…
Слово – серебро, молчание – золото, если знать, что когда нужно. Вот и текут беленькие и желтенькие денежки: торговля древностями паршивенькая, стоят три статуэтки да лежат четыре шкатулки, а дом себе недавно новый отгрохал.
Если уж он не поможет, то никто. Марис переписал книгу, зашел к Таудесу за деньгами и новой работой, и понес полученные монеты старику. В лавке было чисто и пахло мятой, но почему-то еще пылью. Прахом старых тайн и грязью новых.
Ренам долго молчал.
– Волшебник, говоришь, нужен. Дело серьезное, они сейчас не любят показываться. Откуда ж мне знать? Впрочем, – он хитро подмигнул слегка раскосым глазом, – начирикала одна птичка…
Дом стоял на окраине, у самой реки. В этот район хорошо ходить днем, пока честной народ на ногах, а лихой, коего тут, пожалуй, едва не побольше, спит. К ночи готовится, к опасному труду – спасать дома да прохожих от денег, которые есть зло. Так ведь еще и не ценят!
Юноша пошел туда, пока солнце стояло высоко. Лучше жара, чем кинжал под ребра. Долго стучал в некрашеную дверь, прежде чем ему открыли.
– Мне нужен волшебник. Это вы, – с порога сказал он тихо.
Человек с безумной искоркой в глазах отвернулся, пряча лицо. От него пахло вином.
– Я не колдун. Кто вам сказал?
Марис постарался не смотреть на собеседника, чтоб не смущать. Ему теперь тоже жить – так?!
– Не бойтесь. Я не собираюсь доносить, но мне нужна помощь. К сожалению, я не могу заплатить много, но…
– Нет. Я не хочу говорить об этом!
Жилец попытался было вытолкнуть гостя наружу и захлопнуть дверь, но его прервало негромкое и твердое:
– Тогда я приду к тебе во сне.
Марис даже не узнал своего голоса и не понимал, откуда в нем взялись эти слова. Недавний, не переживший ночных погонь и горьких дум парень не мог и помыслить о подобном тоне.
Волшебник был сбит, словно птица на лету. Замер, покачнулся, как раненый. Впился пальцами в ладонь – от ногтей остались красные полосы.
Придавленный, как змея каблуком, шепот:
– Заходи. Чего ты хочешь?
У меня нет к нему злобы, и никогда не было, но есть ярость. Ярость охотника – и долг, ради которого этот доспех стал второй кожей, отгораживающей от нереальности, тщащейся стать явью. Не охотиться, не играть, не злиться, не стремиться узнать – просто устранить. Нельзя затягивать.
Можно ли не летать? Странно, совсем недавно казалось, что да, а теперь это почти так же сложно, как не дышать и не думать. Как рыбе не плавать, а змее – не ползти. Как обойтись без встреч с Амиртой, как… Сколько, оказывается в жизни того, без чего – нельзя. Слишком много, слишком тяжело сохранить все это одному человеку. Даже если летишь над городом-сном, в котором нет никого, даже если можешь его изменить, даже если…
Много если. Ученые авторы книг не одобрили бы построенного так рассуждения.
Он опустился вниз на луг, провел рукой над завернувшейся в мягкий мох и траву грудой развалин. Некогда каменный пояс стал тесен городу, и он выплеснулся наружу, щедро разбросал из горсти каменные горошины домов по окрестным лугам, приготовился заказать стену-обновку. Не впервой, уже дважды он вырастал так, и теперь остатки старых укреплений возвышались в центре, служа казармой страже.
Но судьба решила иначе, сперва пройдясь огненным дождем Катастрофы, потом частым гребнем последствий – стаи гигантских волков, еще более хищные банды озверевших, потерявших кров людей и довершившие разорение дружины соседей, что решили восполнить свои потери за чужой счет. До сих пор жителей было меньше, чем прежде.
Никто не стал отстраивать то, что было снаружи. Когда-нибудь это сделают, а он не станет ждать. Марис отступил и представил, как расчищается сохранившийся фундамент, откатываются выщербленные камни… А затем, словно их обтесал умелый каменотес, ложатся друг на друга, вознося вверх стены. Их не хватает, но рядом есть другие места, и оттуда собираются глыбы.
Это давалось гораздо легче, чем в первый раз с деревом, все выходило само собой, непринужденно. Чтоб завершить строительство, оставалась только сделать крышу, когда мир пошел трещинами, прогибаясь под преследователем.
Он ждал. До тех пор, пока стрела не готова была сорваться.
И тогда произнес несколько слов.
«Я плохо знаком со снами, – сказал колдун, и он действительно знал мало. – Там другие законы, другое волшебство. Но есть то, что едино для спящих и бодрствующих, людей и нелюдей, и даже нежити. Разум. Он пронзает все сущее».
Марис ощутил, как между ним и черным туго натягивается невидимая нить, и замирает, почуяв предел своих сил, неумолимое время. Останавливается, образуя кокон, внутри которого ничего не меняется, пока мысль бьется о мысль. Горячая – о холодную и спокойную.
– Зачем ты ищешь меня?
– Ты должен быть обезврежен.
– Убит?
– Обезврежен.
– Что я тебе сделал?!
– Мне – ничего.
– Тогда оставь меня, демон!
Устало, скучно:
– Я не демон. Я – Черный Страж небес. Даже боги пострадали в Катастрофе, и мы должны сохранить мир, пока они не вернутся.
– Но я?..
– Ты сам все понимаешь. Нужно предотвратить новую Катастрофу.
– Я не хочу ее!
– Ты можешь контролировать свой дар? Ты способен не творить? Или ты готов повелевать чужими судьбами?
Вопросы били навскидку, острые, как наточенная сталь. Вопросы, которые он задавал себе, на которые не было ответов, и не могло быть. Под этими ударами разум ослаб. Доселе скованная, рука в черном вновь потянулась к луку. И, отчаявшись убедить, все еще сцепленный с чужим разум юноши попытался перехватить управление мышцами, прервать движение. Чужое тело, которое было сейчас наполовину своим, нагрелось, будто накал страстей кипел прямо в крови. Это, наверное, мучительно, но чужой боли не было, словно под доспехом не человек. Механизм, вроде мельничного колеса, предназначение которого – превратить его, Мариса, в муку.
Пальцы медленно натягивали лук, а он не мог пошевелиться. И лишь в последний миг, сцепив зубы, юноша сделал рывок чужой рукой – и стрела прошла над левым плечом, а кулак, в конвульсии почти рвущихся мышц, с нечеловеческой силой ударил по шлему, разрывая ремни, сшибая его на траву.
По плечам рассыпались рыжие волосы, синие глаза неподвижно смотрели вперед, а на окаменевшем лице медленно проступало выражение настоящей, живой Амирты.
Они молчали долго. За это время в ее глазах появилась тень узнавания, окрепла, облеклась плотью и перемешалась со страхом и смятением. Молчали, пытаясь сказать все взглядами и сознавая, что, кроме главного, нужно знать слишком много такого, для чего все же потребуются слова. Наконец Марис шагнул к девушке – та непроизвольно отступила. Он замер, затем вновь осторожно двинулся вперед. Амирта осталась на месте, но вздрогнула. На виске загнанно билась жилка.
– Ты меня боишься? – в зрачках юноши плеснула боль.
– Не знаю.
– Я ничего не понимаю. Расскажи.
Она опустилась на траву. Мир по-прежнему прогибался под девушкой, с усилием держал, почти неслышно стонал шелестом трав – словно она была весом с огромный дом. Марис присел на расстоянии и ждал, не произнося ни слова.
– Это было пять лет назад…
Это было пять лет назад. Впечатлительная и романтичная юная дочь городского чиновника любила слушать старинные сказки, и потому не очень удивилась, когда к ней подошел незнакомый человек, седоволосый, но крепкий и подтянутый, и начал рассказывать странные вещи. Они бродили по городскому саду, под трепещущими желтыми крыльями падающих листьев, дышали густой осенней сыростью, и девочка-подросток слушала о Стражах. Точнее, сперва о снах.
Они бывают разные – сладкие и страшные, а есть просто Сон. Расслоение магии после Катастрофы привело к тому, что появилась изнанка нашего мира, оборотная сторона, оттянувшая на себя часть волшебства. Одно из мелких проявлений этого – обычные люди перестали летать в своих грезах.
Что такое Сон, пояснить нелегко, разве что сравнить. Вот сделаешь на бумаге рисунок – и его можно разглядеть на свет, перевернув лист. Так и сотворенное во Сне проступает в реальности. Если б все могли бывать там, мир бы уже давно погиб или превратился в хаос. К счастью, это дано немногим – сновидцам. Зато сила их велика, и эти люди могут лепить окружающее так, как ребенок – мягкую глину. И не только могут – делают это, не в силах сдержать свой дар. Сновидец подобен мосту. Дух на одной стороне, тело на другой связывают грани мира, лицо и оборот листа. Конечно, они не всемогущи – невозможно погасить солнце, например, или повесить в небо третью луну. Они схожи мощью с великими чародеями.
Чтоб не город не стал цветущей рощей, под корнями которой похоронены все жители, чтоб озеро внезапно не пролилось со склонов взметнувшейся горы, существуют Черные Стражи. Первые из них были выбраны теряющими силы богами. Но сами они не герои, не повелители – временные избранники, ночные сторожа мира. Они могут чувствовать сновидцев и тоже проникать в Сон, но были бы абсолютно бессильны там, если б не доспех. Страж, одев свою броню, не спит, но оказывается на изнанке во плоти. Он слишком тяжел для тонкой ткани грез – реальный. И никакое видение не может противостоять ему, ничто бесплотное не способно причинить вред настоящему телу. Сновидцев надлежит выследить и убить во Сне. Связь с явью разрывается, утратив зацепку, а человек… нет, не умирает, насколько ей известно. Обычно утрачивает рассудок: труп души в живом теле.
Иногда просто теряет свой дар. Впрочем, Стражи чаще не знают, кто их жертвы. Откуда? Редко встречаешь тех, кого знаешь в лицо по ту сторону, а если это и происходит…
Хранитель должен быть беспощаден и беспристрастен. Знать только свой долг и ничего больше. И для этого броня не только позволяет проходить в Сон во плоти. Когда доспех затянут на все ремни, человек не помнит лица родных и друзей, не полностью осознает, кто он сам.
Он – Страж. Главное – долг.
Конечно, к этому нужно иметь талант, годится не всякий. Некоторые, в том числе седовласый собеседник Амирты, могут видеть этот дар. У нее способности есть.
Размышления не затянулись. Собеседник подарил доспех, и они встретились здесь. Совсем ненадолго, но этого хватило, чтобы доказать его слова. Чаще они виделись там же, в саду, и он учил девушку, наставляя и направляя на выбранном пути.
Голос становился все слабее, а потом сошел на нет, будто ручеек, который заблудился в песках. Юноша смотрел на нее и не понимал, что делать. Как потерявшийся ребенок. Взрослых рядом нет, и он не знает, куда пойти, не готов принять вдруг свалившийся выбор. С мамой можно даже потерять дорогу, ведь искать самому не нужно. Но вот – никто не ведет за ручку, и осознаешь, что стоять и реветь бесполезно, необходимо свернуть направо или налево, и если забредешь в темный переулок – можешь поплатиться за это. А коли хочешь есть, надо или заработать, или украсть.
И виноват в случае ошибки будешь сам.
Оставить все, как есть? Тогда он, сам того не желая, не успев даже осознать, может послужить причиной гибели многих людей, а то и покачнуть искореженное, заржавевшее коромысло равновесия больного мира. Не говоря о том, что Амирта – не единственный Страж, и, кроме того, это значит – предлагать ей предать свое дело и учителя. Он не готов.
Покориться, подставить грудь под стрелу? Нет, он не настолько равнодушен к себе и не хочет умирать или жить безумцем. И… если она его… – он не осмелился произнести заветное слово – относится к нему так, как он думает – что почувствует тогда? Он не готов.
Ни к чему.
Презрение к себе ударило волной. Ничтожество, неспособное сделать шаг.
Что думает о нем девушка?
Марис, любимый… Что делать?
Я предам, если отпущу тебя, и предам, если не отпущу. Почему, почему так? Когда я надевала черный доспех, мерещился выбор между мужеством и страхом, между добром и злом, между доблестью и подлостью. И, конечно, я была уверена, что выберу, даже если придется платить жизнью. Почему на самом деле оказалось иначе, совсем иначе: между подлостью и подлостью, между предательством и предательством?
Что ты думаешь сейчас?
Она посмотрела на юношу – взгляд того был устремлен вдаль, словно он не здесь.
Мир дрогнул. Она одна почувствовала это – ибо знала, что сейчас не из-за нее Сон качнулся и покрылся мозаикой. Не только из-за нее.
Тень повисла в небе, девушка хотела крикнуть, а Марис все сидел, не оглядываясь. Не заметит, а голос будто отнялся! Забыв о выборе, она бросилась между парнем и тенью.
И настоящая – не сон! – стрела с вороньими перьями пробила доспех и впилась в такое же настоящее тело.
Девушка внезапно метнулась к нему, тихий вскрик – и Марис не успел опомниться, как она рухнула на траву у его ног. В спине подрагивало древко. Он вскинул голову, сам не зная, что побледнел и закусил губу. Почему-то юноша вдруг уверился, что под таким же черным доспехом, как у его Амирты, скрывается крепкий седоволосый человек. Что он помнит? Рука в перчатке дернулась за новой стрелой, но звенящий от напряжения голос – его собственный – сковал ее на полпути. Так Марис говорил только однажды, у волшебника.
– Знаешь, что я сделаю, Страж? Я, пока буду умирать, исковеркаю все, до чего дотянусь. Я много до чего дотянусь сейчас. Уходи немедленно.
На удивление негромко, на удивление спокойно. Только глаза щипало, да с болезненными перебоями работало сердце, вдруг стянутое тугой лентой.
А Сон, державший двоих людей во плоти, рвался на части, закручивался обгорелыми листьями в черноту. Конечно, Стражи ничего не могли сделать настоящему миру, они не сновидцы и не были мостом, целиком пребывая здесь, но человек в доспехах провалился в исчезающую почву почти наполовину. А потом – исчез, и лишь эхо донесло:
– Я найду.
Марис не обратил внимания. Тот, прежний, испугался бы, а новый, которому принадлежал голос, смотревший на пронзенную стрелой девушку – нет. Он знал, что делать. Уверенность в этом одновременно придавала сил и тяжелым мешком ответственности давила на плечи, норовя согнуть.
Первым делом склонился к ней – в голове помутилось от ощущения близости не принадлежащего Сну. Дыхание было хриплым и становилось все медленнее. И тогда он посмотрел на Амирту и… закрыл глаза. Боялся, что может не получиться.
Вспоминал ее лицо, ее взгляд, тонкие белые пальцы рук, жаркие, дурманящие губы и слабый запах цветов в волосах, хрупкие плечи, которых не раз касалась рука, тонкие ключицы и изгиб тела под одеждой – жарко и трепетно было прижиматься к ней, когда они целовались. И шепот на аллеях, и родинку на шее, и смешную прядь, падающую на глаза.
Когда он осмелился взглянуть снова, на траве лежало две девушки-близнеца, только одна была в броне. В тот миг, когда первая, в доспехах, откинула голову, оборвав последний выдох – вторая сделала первый вдох, принимая в себя душу и жизнь. А потом мертвое тело исчезло. Наверное, теперь оно появится там, в своем доме, но об этом лучше не думать. Оставалось еще одно дело.
Он представил тесную, как раковина, комнату и себя, спящего на старой кровати. Сжал руки в кулаки…
Через минуту юноша точно знал, что там остался труп Мариса. Его труп. Амирта, которая отныне может существовать только здесь, не будет одна, и это его конец как сновидца. Якорь вырван, не с этой – с той стороны. Цепь провисла и уже не соединяет миры. Марис не может более принести вреда, и Стражу незачем его уничтожать.
Они здесь вдвоем, одни в безлюдном Сне… Что ж, он готов отвечать за то, что сделал – перед Амиртой и перед собой. Молодой человек подхватил на руки тело еще не пришедшей в себя девушки.
Надо выбрать место, где жить.
А ночь длинна, рассвета нет,
И тяжесть ноши гнет к земле.
Ты сам себе и бог, и свет,
Во тьме, где холод, боль и, тлен.
Когда-нибудь придет весна,
Сломив могущество зимы.
Тогда вернемся в явь из сна,
Не знаю лишь, кем станем мы.
Замок гордо возносил острые копья шпилей и сиял, заставляя усомниться, что его стены действительно из камня. Снежно-белые коридоры, где свет мягок, но вездесущ, не оставляли места теням, изгоняя их за пределы здания. Резиденция рыцарей Глубины ничуть не напоминала о самой Глубине – сумрачной и таинственной. Танар не раз гадал, чем руководствовались строители: представлениями о прекрасном, причудой магистра, приказом короля?
А может, чем-то совсем не великим и не символическим, но безумно важным для них. Ведь остались же, например, в королевской библиотеке, в засекреченной части, древние свитки, где говорилось, что оранжевый цвет церемониальной мантии основателя династии был принят в первую очередь не как символ тепла и солнечного света, а потому, что у Амрака Первого был рыжий кот. Любимец и баловень имел право доступа к Его Величеству в любой момент, а подданным не следовало видеть шерсть на парадной одежде повелителя.
Воля Амрака Пятнадцатого была законом не в меньшей степени, чем прихоти его предка, и теперь Танар сожалел об этом. Покидать дом сейчас, когда Люси ждала ребенка, было нестерпимо тоскливо и чуточку тревожно. Его присутствие успокаивало жену. Семейный целитель уверял, что все будет в порядке, но…
Впрочем, королю не говорят «но».
Его Величество лично посетил орден, чтобы отправить в путь первого из его рыцарей, тем не менее избрал роль слушателя, а разговор повел магистр Паррат – плотный, среднего роста, с бородой, цветом и видом напоминавшей припорошенный снегом кустарник. Сплетничали, что владелец никогда ее не расчесывает. Врали.
На столе, кроме свечей, были только ваза с фруктами, бутылка с вином и три бокала.
– Они везли королевский груз и королевский приказ, Танар, – густой бас наполнил кабинет, своим рокотом будто бы заставляя ожить головы чудовищ, висевшие на стенах. Казалось, они подрагивают, перемигиваются, маскируясь случайными бликами, и со скрытой ненавистью смотрят на убийцу.
– Груз? – переспросил рыцарь, то и дело поглядывая на молчавшего владыку.
– Деньги для наместника, предметы роскоши из столицы, приличествующие его сану. Неприятно, но… – ладонь магистра словно не пылинки смахнула с полированного дуба, а отбросила сверкающие безделушки, – казна это переживет. Хуже, что там же были секретные распоряжения. А главное – это уже который раз! – пальцы сплелись в кулак, с силой грохнувший по дереву. Танар понял, почему стол Паррата так массивен и прочен. – Сопровождали три волшебника, они уже видели купола Агрибы, когда появился всадник… Никто даже не успел ничего сделать, он атаковал первым, да так, что защиту смело к горным баранам. Двое умерли сразу, третий был посильнее и выжил, но мало что смог рассказать нам, поскольку поплатился глазами. Он успел увидеть силуэт в красном и получил огненной плетью. Кетсаль вынес своего всадника… Знаешь, тот говорит, что нападавший мог его догнать, наверное, но не захотел.
– Я слышал о предыдущих нападениях, – подтвердил Танар, сделав глоток. Редкий, изысканный, с терпкой ноткой вкус. – Он любит свидетелей.
Чародеи с большой дороги были всегда, некоторые из них осмеливались время от времени заглотить крупную дичь, сорвав большой куш. Собственно, борьба с ними была одной из задач рыцарей-волшебников ордена. Но никто доселе не мог равняться ни в дерзости, ни в силе с Красным – так его прозвали, поскольку цвет одежд был единственным, что достоверно знали, несмотря на множество предположений и слухов. Несомненно, он тоже был всадником Глубины, скрываясь в ней раз за разом. По колдовскому следу пытались идти многие. Те, у кого получалось, не пропадали без вести, а покоились на семейных кладбищах – Красный оставлял тело и записку с именем там, где их могли обнаружить. И подписывался странным иероглифом, который напоминал болезненно изогнувшуюся змею.
Возможно, раньше Танара привлекла бы такая цель, но не сейчас. Он давно не ищущий приключений юноша, его имя гремело по королевству и за пределами, его заслуг было достаточно, чтобы считать свой долг выполненным и просить отставки. В конце концов, можно уже посвятить себя Люси и будущему ребенку…
– И это еще одна проблема, – подтвердил Паррат. – Все знают, что мы не можем справиться с этим подонком, все видят бессилие власти. Это политически важно. А если ему еще и придет в голову разгласить документы? Проклятье! Мы были бы готовы купить их, но по самым скромным подсчетам, он не особенно нуждается в деньгах, да и как вступить в переговоры?
– Вы должны положить этому конец, сэр Танар, – строгий, повелительный голос короля заставил магистра, набравшего в грудь воздуха для новой тирады, шумно выдохнуть. Его величество был гладко выбрит, сидел прямо, откинувшись на спинку кресла и, казалось, оставался безразличен. Но голос и отблеск стали в серых, как у самого рыцаря, глазах не позволяли в это поверить. – Вы отбываете немедленно.
– Моя жена, Ваше Величество…
– Можете попрощаться с ней – и в Агрибу. О ее здоровье позаботится мой медик, если хотите. Сколько помощников вам нужно?
– Мой кетсаль не знает равных в скорости. Это не та охота, где полезны загонщики, Глубину не оцепить, к тому же я не люблю ходить в связках – тем троим не помогло. Буду один.
Приказы надо исполнять. Что ж, придется сделать дело в как можно более краткий срок.
– Ты побыстрее возвращайся, – улыбнулась Люси, но в уголках губ пряталась грусть.
Она разомкнула объятия, пальцы нашли его ладонь и обвились вокруг нее. Так они и стояли на позолоченной солнцем поляне, лучики прятались среди ее длинных волос, не отличаясь от них цветом; иногда рисковали коснуться карих глаз.
– Обязательно, как только смогу, – произнес он единственно возможные слова – из тех, что никогда не пропитываются отравой банальности, если, конечно, несут в себе искренность.
Улыбка снова появилась на бледном лице молодой женщины, она протянула руку и убрала с его лба упавшую пепельную прядь, уложила среди других, достававших до плеч. Нежно погладила по смуглой щеке, коснувшись еле заметного старого шрама возле уха.
От жены исходило тепло, аромат трав, которые она добавляла в воду для мытья волос, и едва уловимая нотка ее собственного запаха, и Танар будто бы пил эту смесь ощущений, что отзывалась в нем одновременно покоем и тревогой, уютом и чуточку – неуместным сейчас желанием.
Кетсаль смотрел на них равнодушно, то и дело переступая с лапы на лапу, и когти огромной птицы оставляли отпечатки на траве, а оперение поблескивало лазурью и янтарем. Он мог ждать долго – сколько надо. Но прощание нельзя затягивать, нельзя позволять себе портить эту минуту горечью.
– Мне пора, – осторожно высвободил руку Танар, отступил и одним движением, не оставляя себе времени на раздумья, взлетел в седло. – Береги себя… обоих!
– Буду, – кивнула Люси и отошла к дому.
Крылья раскрылись, будто вбирая в себя небо.
Они поднимались все выше и выше, и когда стало трудно дышать, рыцарь очертил в воздухе круг и пробормотал заговор. Мгновенно появились блестящие нити – ростки жеста и слов. Принялись стремительно – так, что едва улавливал даже глаз самого волшебника – сплетаться в большие стрекозиные крылья, а потом те срослись между собой, заключая человека в кокон, прозрачный для взгляда, но прочно державший в себе воздух и защищавший своего создателя. Вовремя – ибо скорость росла и становилась страшной, грозя любому живому существу захлебнуться глотком разреженного воздуха.
Танар любил эти мгновения, когда птица и всадник превращались в огромную, нацеленную в небо стрелу, которой не нужен лук.
Выше, выше – пробивая облачка, растекавшиеся по защите, стряхивая с себя их бесцветную кровь, и вновь обретая видимость. Уходя за небо – туда, где уже ничто не мешает видеть днем звезды. Чистые и яркие, без дымки.
В Глубину.
Туда, куда самые могучие колдуны и не мечтали подняться, пока однажды не появились кетсаль. Никто не знал, откуда они взялись – вероятно, просто прилетели, преодолевая пространство.
Кет-саль. Орлы времени.
Имя прижилось, хотя птицы не слишком напоминали орлов. Сонные и равнодушные, почти безразличные к происходящему – их мало кто любил, как любят, к примеру, более смышленых лошадей, но обойтись без них люди не могли, ибо кинулись в бездну над собой – туда, где было много новых земель и много неизведанного.
Кетсаль могли подниматься в губительную пустоту между мирами, где нет ни воздуха, ни тепла, ни звука, и выживать там. Они умели находить щели в Глубине, и уходили через них в далекие прыжки, сокращая время, ибо иначе никакой человеческой жизни не хватило бы, чтобы преодолеть мрачные бездны, пересечь океан без берегов с редкими-редкими островами-планетами, пригретыми теплом раскаленных маяков-звезд.
Танар относился к своему питомцу сердечнее других всадников. Некоторые шутили, что они с Рассветом похожи – слегка заостренными чертами лица рыцарь и впрямь иногда напоминал птицу. Он коснулся оперения, и взмахи крыльев стали реже, скорость полета уменьшилась. Планета внизу раскинулась палитрой художника-великана – синева морей и океанов, зелень лесов и лугов, яркая желтизна пустынь, серые и коричневые краски гор… Нельзя было разглядеть ни дом, где осталась жена, ни даже столицу.
Волшебник обновил заклинание, дающее возможность дышать, нашел взглядом звезду, у которой находилась его цель, вычертил на пернатой спине постепенно тающими зеленоватыми линиями схему первого прыжка. Чуть помедлил, как всегда, проверяя себя, а затем закрыл знак поставленной пальцем точкой и нужными словами.
Кетсаль несколько раз взмахнул крыльями, набирая скорость, а потом перевернулся в полете через голову. Танар потерял сознание.
Агриба была небольшим пропыленным городком в долине на краю песков. Она находилось недалеко от планет, отколовшихся от королевства, и волшебник догадывался, что секретные приказания могли касаться именно отношений с ними – и не желал влезать в это. Политическая подоплека обычно заставляла его морщиться и пожимать плечами.
Место, где обычно встречали прилетающих и заботились о кетсаль, нуждалось в расширении – колония росла. Как раз прибыл транспорт. К рыцарю приблизился стражник с явным намерением попросить подвинуться, но, увидев семиконечную сверкающую серебряную звезду на груди – знак ордена – сразу стал услужлив и предложил помощь. Танар спросил, где живет наместник, отказавшись от другого содействия.
Вокруг толпились только что прибывшие поселенцы, разгружали товары. Пахло потом и пылью, скрипевшей на зубах. Гомон голосов то утихал, то вновь бурлил, вскипал спором.
На спине птицы много не увезешь, и некоторым заклинателям удалось-таки неимоверными усилиями скрестить кетсаль с драконами. Говорят, раньше среди этих созданий преобладали агрессивные твари, разумные и даже владеющие заклинаниями – но исчезли, не выдержав беспощадного с обеих сторон противостояния с людьми. Остались только огромные и безобидные травоядные. Впрочем, и те почти вымерли из-за трудностей с прокормом, но перелеты к другим мирам дали их племени новую жизнь. Плоды колдовских опытов сохранили дар летать через Глубину и совершать прыжки – правда, короче и медленнее – а также огромные размеры. На их спинах закрепляли целые сооружения, где находилось место и для поселенцев, и для грузов, а волшебники на кетсаль сопровождали такой транспорт.
Там, где нет ни тепла, ни воздуха, ни верха, ни низа – только чародеи, и то не все, могли найти дорогу и защитить. Лишь некоторые из них умели там применять еще какие-то чары, в том числе – сражаться. Лучше всех это делали рыцари Глубины, и выживший при нападении Красного был собратом по Ордену.
Наместник вел себя с большим почтением, однако мало чем мог помочь, только описал место, где на подлете к городу произошел бой, и предложил проводить к пострадавшему. Одна из комнат дворца была приспособлена для содержания больного, с которым Танар тоже поговорил. Однако тот не сказал ничего сверх уже известного, быстро теряя силы во время беседы. Запах крови и какой-то лечебной дряни забивался в ноздри, разговор то и дело прерывали стоны. Жалко было смотреть на человека, еще недавно полного сил и надежд, а теперь навсегда лишенного возможности видеть мир. Жалко, но полезно: надо быть начеку, чтобы подобного не произошло с ним самим.
Когда больной уснул, рыцарь повторил несколько заклинаний, отыскивая след чужой магии и отделяя от собственной ауры несчастного. Как обычно бывало в таких случаях, появилось странное ощущение на кончике языка – и внезапно превратилось в привкус серы.
Танар поморщился – лучше бы во время движения по следу ощущать вкус пирожных или яблок… но это от него не зависело и как получалось – сам чародей определить не смог.
Задерживаться в такой дыре не было никакого желания, и на место схватки он решил лететь на Рассвете, желая сразу же покинуть эту планету. Однако когда заклинатель поблагодарил служителя, заботившегося о птице, дав ему пару монет, тот неожиданно не отошел в сторону, а посмотрел с некоторой опаской и заговорил.
– Тут такое дело, господин… Мне послание для вас оставили, велели передать. Вы же рыцарь-волшебник Танар?
Сердце стукнуло в тревожном предчувствии. Вести от Люси? В беспокойстве чародей даже не подумал, что доставить какие-либо новости могли только на кетсале, и он не знал в Глубине того, кто мог быть стремительнее Рассвета – а значит, рано для известий.
– Кто?!
– Человек в красном, господин, высокий такой, худой, нос горбинкой – не знаете?
Тревога не ушла, но изменилась, вместо нежданного груза на сердце став дрожью предчувствия под кожей.
– Кажется, знаю, – медленно, словно взвешивая каждую букву, произнес посланник короля. – Расскажи, что он сказал, что делал, что передал…
– Да ничего ж не делал, – заторопился смотритель. – Просто подошел вот так и говорит – буду ли я, значит, здесь в ближайшие дни. Я ему – а куда ж, мол, денусь-то, денежки же надо зарабатывать, семья большая, как у всех почти в колониях-то… А он – хорошо. Прилетит сюда скоро, наверное, рыцарь Глубины, спроси, не Танар ли его зовут. Если да – передай это, вот, – он раскрыл свою объемистую поясную сумку и достал оттуда обернутый в тряпицу сверток. – Говорил, лучше не смотри. Ничего интересного не узнаешь, а зашибить может. Ну, я ему почему-то поверил…
Нечто, обернутое мягкой тканью в несколько слоев, перешло в руки Танара.
– А потом он куда ушел?
– В сторону пустыни. Там, конечно, искать нечего, земля плодородная у нас здесь, в долине, и люди-то все тут живут, но мало ли чего человеку надобно, не мое дело!
– А ты слыхал что-то о Красном? Который на волшебников нападает.
– Да кто ж не слыхивал-то? Самые известные сказания, не считая старинных – про ваши подвиги, господин рыцарь, да его похождения, чего только не говорят…
– Наверное, это он был.
Мужчина вздрогнул.
– Не, мало ли кто в красном ходит – что ж, всему миру это запретить? Я бы с разбойником не связался. У меня семья… Ох, работа стоит, пока я тут болтаю!
Было понятно, что человек рад отделаться от неуютного и странного поручения и больше ничего не добавит. Рыцарь дал ему еще пару монет.
В осторожно раскрытом свертке была сложенная записка и большая шкатулка.
«Танар, наконец-то! Я знал, что до этого дойдет. Что ж, ищи след. Кстати, слышал, что ты хорошо играешь в шетху…
Тот, кого вы зовете Красным».
Шкатулка содержала безупречно изготовленный куб, в котором расположились у противоположных стенок две маленьких армии шариков разных размеров – белая, как снег, и багровая, как кровь… а обычно вторым цветом был черный. Стенки увеличивали происходящее внутри с помощью хитрых эффектов, и даже не обладая отличным зрением, можно было все разглядеть. Дома у Танара, страстного и умелого игрока, были комплекты: один игровой и несколько сувенирных, позамысловатее. Но в этой совершенной простоте и изяществе тоже присутствовала гармония…
Неожиданно одна из красных фишек покинула свое начальное расположение и переместилась к центру. Белые ходили первыми, но не нарушение правил заставило рыцаря замереть. Он был уверен, что ничего не трогал и не сдвигал рычажков, управлявших передвижением.
Пауза… Пальцы правой руки – длинные тонкие пальцы заклинателя – осторожно коснулись гладкой поверхности, изобразив сложную вязь. Аккуратно левой – прижать рычажок, выбрать нужный белый шар, и отправить его навстречу дерзкому налитому пурпуром сопернику. Какое-то странное ощущение, или даже тень его, будто языка на миг коснулась безвкусная пленка. Капли пота выступили на лбу – но тут уж волшебство совсем ни при чем, лишь жаркое синеватое местное солнце и напряжение.
Тишина. Ожидание, долгое как… не с чем сравнить, ибо что может быть дольше ожидания?
Второй красный шар поспешил на помощь к первому, угрожая замкнуть белый в клещи.
Нет, думал Танар. Немыслимо. Глупо.
Двойники. Найти или вырастить их, пожалуй, сложнее, чем отыскать пригодную для заселения планету. Два предмета, каждый из которых отпечатывает в себе изменения, произведенные на другом, сколько бы прыжков и миров между ними ни было. Редчайшие ингредиенты, высочайшее мастерство волшебника, годы труда, которые может свести на нет малейшая неточность или случайно покачнувшийся стол, пока процесс не завершен – и это ради игрового куба?!
Он сделал второй ход, избежав расставленной ловушки – несложной, так, на всякий случай. Мастер не пренебрегает и случайным шансом, если это не идет в ущерб стратегии. Ответа пока не было…
Красный атаковал транспорт не в Глубине, а на спуске, так что схватка разыгралась над дюнами. Груз вместе с носителем бесследно исчез, трупы людей уже убрали, а ветер своим теплым шершавым языком зализал раны на теле пустыни. Может быть, рыцарю нелегко было бы отыскать место, но туда же рухнул погибший кетсаль. Деловитый город не стал тратить время на птицу, предоставив погребение пескам и их обитателям. Острые зубы хищников уже начали свою работу, тем не менее, еще можно было различить обожженные перья, что подтверждало атаку огненным волшебством.
Рассвет с полным безразличием смотрел на погибшего соплеменника, чистя перья клювом, пока чародей сосредоточенно и уверенно выполнял рисунок. Легкое охлаждающее заклинание отгоняло жару, и ни любопытный взгляд светила, ни прошуршавшая мимо прыткая ящерка не могли отвлечь волшебника. На сей раз знаки, нужные, чтобы взять направление, пришлось сделать очень большими и, вычерчивая, ходить кругами. Он должен был создать относительно прочную связь.
Для завершения схемы пришлось взлететь и свести контуры в условной точке, где примерно и произошла стычка, если можно так назвать мгновенное уничтожение опытных заклинателей. Привкус серы неожиданно стал сильнее, и рука замерла в воздухе.
Синеватое солнце – он так и не спросил, как его здесь называют – смотрело выжидающе. В мареве над песком здесь было нечто неестественное… Волшебник отлетел в сторону на Рассвете, и лишь оттуда – жесты походили на дирижерские – распрямил незавершенный штрих и закончил построение.
Мертвый кетсаль на песке вспыхнул в мгновение ока, превратившись в пламя, которое устремилось по невидимым линиям танарова построения, делая их отчетливо зримыми даже днем. Плеснуло жаркой волной в точке завершения, сжигая воздух вокруг. Грохот встряхнул поверхность барханов.
Что ж… мастер не пренебрегает и случайным шансом, если это не идет в ущерб стратегии. И все равно он узнал, куда лететь.
Привычка – вторая натура. Придя в себя, первым делом проверить кокон. Сотни раз все было хорошо, но ведь достаточно одного… Здесь ничего нет, только пустота. Перед ней, вроде бы покорной, но терпеливой, коварной и беспощадной, в глубине души Танара жила толика страха, который рыцарь когда-то старался выкорчевать, а потом понял – это помогало быть осторожным.
Придя в себя…
Что происходит там, в щелях Глубины, под ее дном, когда кетсаль с всадником ныряет, обманывая расстояние и время, сокращая прямую? Увидеть бы изнанку мира!
Об этом мечтал не только он. Многие часы и годы чародеев были посвящены разработке заклинаний, позволяющих не терять сознание. Изобретали разнообразную защиту, усыпляли человека заранее, пытались внедрить пробуждающие чары и даже глядеть чужими глазами.
Не работало ничего. Орлы времени, и только они, видели ту сторону, и вытащить ее образ было невозможно. Пробыв же там слишком долго, мозг человека угасал – нет, не только то, что именуют разумом, сознанием или душой. Он умирал вовсе, и следом останавливалось лишенное приказов сердце.
Непокорные и ищущие рвались к далеким звездам, которых не достигнуть короткими прыжками. Хотя они отнимают не годы и века, а дни и недели – но это время тоже складывается, и вместе превысит людскую жизнь… Расчеты чародеев-вычислителей доказали это, но поверили не все.
Некоторых, бросивших вызов, потом удавалось найти – превращенные в кусок льда тела на живых, лишенных цели, блуждающих кетсалях. Отблески недостижимых насмешливых звезд в промерзших глазах… Их прозвали ледяными рыцарями.
Говорят, Михас, первый магистр ордена Глубины, под старость тоже ушел в полет. Барды поют – он со своей кетсаль Молнией прыжок за прыжком двигался туда, где находится мир-сказка, мир вечной жизни и вечного тепла, в центре скопления звезд. Пурга – облако снега и холода Глубины – закрутила обоих и, защищая друг друга, всадник и птица отдавали себя по капле жестокому холоду. А когда ни одной искры души не осталось в телах, закрутившихся в пустоте, вьюга заговорила их голосами. И до сих пор блуждает в пространстве, шепча что-то миру.
Красиво.
Орден поощрял это сказание. Но подтверждений, как знал Танар, не было никаких. Михас действительно исчез века назад, оставив преемнику пост – никто не ведал, куда, и любое из предположений оставалось ничем не подкрепленными словами.
Рыцарь достал куб, и в лазоревых отблесках разглядел, что очередной красный шарик сдвинулся с места – в сторону от белых. Зачем я отвечаю, подумал волшебник… и сделал ход. А затем кувырок – и сознание вновь затянуло мраком.
Между пирамид, возвышающихся горами, я лечу, между пирамид. Их корни утопают во мгле предвечной, никому не видны их корни. Тени жмутся на ступенях, бесцветными призраками прошлого неприкаянные тени жмутся. Я ищу среди них то, о чем грезим мы все, не зная, что это, мечту своего народа я ищу. Она прячется где-то среди темных камней, среди крутых уступов, под основаниями и выше вершин она прячется.
Нашедший поймет и, быть может, станет миром, а может, сокрушит его своим клювом, а может, ничего не случится – никому не ведомо, но в этом заключена истина: нашедший поймет. Мы знаем, что таковы крылья предопределения, и тени каменных гигантов не превращаются в тени сомнений, мы не верим, что правдива наша высота – мы знаем.
Мое оперение пронизывает свет, он превращается в плоть, сливаясь с телом, и далекий жар греет сердце, заставляя его толчками сокращать время, и рвет расстояния бездны мое оперение. Огни небес срываются вниз, кружась в танце, а затем расходятся по бесконечному залу без стен, залу пирамид, за собой ведут разноцветные светлячки – огни небес.
Великий смысл, искомый и непознанный, правит нашим путем, только лишает важности малое, но необходимое, растворяет его в себе великий смысл. Все равно, где и когда искать, сколько оставаться в забытьи там, где жизнь спит, где нет полета и пирамид, где нам все равно. Кто-то должен коснуться перьев и заставить уйти сюда, малую цель дать кто-то должен. Мы несем тех, кто слаб и пуст, слеп и беспомощен, но нам как свет, как луч, привязывающий к звезде, нужны те, кого мы несем. Искры разума не горят – как жаль, что нет у них взглядов, нет мыслей, жаль, что не коснулись их искры разума.
Танар начал терять счет прыжкам. Это было не очень приятно, повторять их слишком часто и много. Он шел по тающему следу, по вкусу серы – и не успевал, оказывался на месте чуть позже, чем нужно.
Вот в черноте Глубины таял проявленный заклинаниями отсвет недавнего пребывания Красного. Рассвет, быстрейший из кетсаль, бросался в погоню – и рыцарь находил след отдалившегося противника лишь нырнув дважды или трижды, несмотря на то, что самым тщательным образом держал связи. Будто тот не прятал искусно следы, а перемещался на недозволенную длину – и оставался живым.
Вот произошло очередное дерзкое нападение, а виновник не был пойман. Его прозвище шептали со страхом, а некоторые, кто привык в любом противостоянии порядку видеть благо – с надеждой, хотя прославленный разбойник никогда не подавал повода.
Вот меняются светила. Строгие башни в рыжем свете сморщенной звезды – небольшая колония, земли его ордена. Поселение на деревьях, заросшая лесом планета под лучами Сириуса – приют тех, кому стало слишком много городов на Земле. Узкие улочки гордого аристократичного Катраса – столицы одного из первых заселенных миров. Негостеприимная, холодно-вежливая встреча в ранее мятежной колонии, а ныне независимом герцогстве Маханда, где даже окна домов глядели с подозрением из-под выгнутых бровей-крыш.
И везде – следы, очевидцы, деяния… и только. За ними обоими шла новая легенда о вечной погоне.
Время для рыцаря теперь измерялось ходами партии в шетху. Десятый, четырнадцатый, двадцать первый… В этой круговерти терялись и выцветали воспоминания, и казалось, что он улетел давным-давно и странствует вечно, хотя, кажется, у Люси только еще выходит срок. Ему было страшно – может быть, изнанка Глубины уже губит рассудок?
Красные шары внезапно напали – и на волшебника совершил покушение некий наемник. По поводу тела пришлось объясняться с властями. Алые отступали, перегруппировывались – и долгая погоня, серия прыжков по тающему следу в пространстве, который то терялся, то вновь находился. Танар парировал угрозы, обходил ловушки, пытался атаковать…
Зачем все это?
Потом пурпурные выстроились в боевой порядок. Двадцать пятый ход. Перед Бетельгейзе.
Для него здесь всегда будто бы горел закат – звезда даже в полдень оставалась огромной и багровой, словно готовилась свалиться за горизонт. Ее лучи почти не оставляли следов на лицах своими касаниями, и местные жители были бледны, заставляя вспомнить сказку о городе вампиров, но это не мешало им веселиться – волшебник попал на местный карнавал, посвященный окончанию сбора урожая.
Рыцарь ордена в своем неброской серой одежде терялся легко. Он уже встречал двоих «собратьев», которые выглядели куда более величественно и внушительно. Один мог бы затмить белоснежным сиянием центральную резиденцию, если бы не красноватый оттенок светила. Другой щеголял целым набором семиконечных звезд и волшебной палочкой – разумеется, абсолютно ненужной, пальцы куда лучше.
Танар рассеянно улыбался упырям, костюмы которых явно отражали меру счастливого неведенья владельцев об оных; уступал дорогу гномам с прицепленными бородами, что ростом могли потягаться с ним самим – а чародей был высок; вот мелькнуло зеленое и с луком – значит, эльф. Наблюдал пародии на обитателей миров, которых совсем недавно видел воочию.
Люди после тяжких трудов дождались праздника и развлекались от души. Нестройная музыка иногда перекрывала шум толпы. Запах пролитого на землю вина сменился через несколько шагов густым ароматом мяса со специями, а потом ему прямо под нос мальчишка-продавец сунул палочку с жареным на костре местным фруктом – кенчо.
Он купил, но вкуса почти не чувствовал, хотя, наверное, это действительно было бесподобно.
Все веселились, а рыцарь шагал сквозь толпу и очень хотел напиться, чтобы сбросить груз напряжения, незаметно сковавшего его изнутри. Возможно, так и сделал бы, хоть ненадолго отгоняя от себя скапливающееся постепенно помутнение от Глубины – разовым, сильным и более… человеческим, но след был слишком свеж. Сера горчила на языке.
Значит, в вечном вечере, на чужом празднике произойдет их свидание. Но сражение тут немыслимо – сколько будет невольных жертв? Впрочем, сперва нужно найти, а там уж не упустить, а пока надо быть готовым ко всему, к любому ходу.
На площади толпа образовала несколько кругов. В одном из них играл местный музыкант – неплохо, на вкус чародея. В другом кувыркался акробат, собирая пыль на яркий костюм, а третий окружали стражники. Сперва Танар подумал, что тоже карнавальные, но нет – настоящими были и кольчуги, и клинки, и выправка.
– Каждый может показать свое воинское искусство! – кричал один из них – то ли помоложе, то ли погорластей. – Тот, кто докажет, что лучше всех владеет мечом, получит от наместника сто серебряных, и по желанию может быть принят в гвардию его светлости!
Здесь… где-то здесь… Красное? Проклятого цвета было слишком много. Кто-то счел его подходящим к костюму, а кто-то, похоже, подражал знаменитому неуловимому колдуну. Рыцарь скрипнул зубами и принялся оглядываться, плести вязь чар, но многолюдье сбивало ее, мешало точности построения. Кроме того, судя по искажению, был здесь еще кто-то с волшебным даром, кроме преследователя и преследуемого – наверное, придворный чародей его светлости.
Тем временем в круге сошлись двое, которым дали затупленные стальные мечи, и теперь они силились вывести противника из строя или добиться его сдачи. Большим умением оба не блистали, это чародей мог оценить. Рыцари Глубины учились владеть холодным оружием – и просто сообразно званию, и на всякий случай, но подлинных мастеров клинка среди них не было. В первую очередь они являлись волшебниками, а настоящее искусство бойца требует отдачи и времени.
Напротив появились двое в красном – развелось, заморозь их Глубина! – и Танар только принялся за плетение проверки, как один вышел и, взяв оружие, встал перед победителем предыдущей пары. Высокий. Худой. Горбоносый.
Осторожнее, только осторожнее!
Сердце забилось рыбкой в сетях предчувствия. Медленно, чтобы не заметил!
С первым противником человек в красном справился быстро, со вторым – тоже, а волшебник к этому моменту уже ощущал не только вкус, но и никому не слышный запах серы, и от противника веяло чародейством. Как-то странно, но без сомнений. Он уже подготовил захват…
– А господин рыцарь не желает показать искусство? – оказалось, что боец в круге смотрит прямо на него. Насмешливо, с вызовом. Тоже – узнал, пока Танар прятался…
Позвать стражу? Они в таком бою не помощники, а первые жертвы, вместе со всеми нарядно одетыми людьми. Отказаться? Ничем не поможет.
– Желает, – первый рыцарь-волшебник Глубины принял затупленное оружие.
Драться честно заклинатель не собирался: его задачей было поймать преступника, а не показать мастерство фехтования. Если тот желает бравировать – что ж, это шанс.
Мечи зазвенели, словно жалуясь на свою незаточенность. Судя по первым сшибкам, силы примерно равны – Красный тоже не был универсалом. Сделать ложный выпад, а на самом деле – рубящий по ноге. Противник отбил, но в это время пальцы левой руки Танара уже плели петлю, губы чуть заметно изогнулись, выпуская неслышное слово. Надо заставить потерять равновесие, оглушить ударом меча по голове – без всяких эффектов, голая практичность. Но незримый нож перерезает незримое лассо, и устремляется в ногу; на губах врага – насмешка. Уже не петля, а плотная ткань легко сметает нож и норовит хлестнуть по лицу соперника – только вот порыв ветра вовремя относит ее в сторону.
Странный поединок – зрителям наверняка кажутся неловкими многие движения. Они не знают, что эти двое могут уничтожить их всех быстрее, чем прозвучит крик «На помощь!». Но вызов брошен – вызов принят. Сшибаются клинки, высекая искры, а настоящая борьба никому не видна.
Как странно он ухитряется колдовать – не уловить движения пальцев, губы то и дело кривит усмешка – и ничего больше. Замедлить его движения, заставить ощутить себя в густой патоке. Не проходит, но не останавливаться – немедля, вернув шероховатость ставшей вдруг скользкой земле, попытаться отвести в сторону чужую руку!
Почему замерли на губах слова, почему перехватывает дыхание?! И почему колдовская удавка протянута со спины? Горло сдавило, пришлось откинуть голову назад и чудом парировать удар, нацеленный в висок. Даже на помощь уже не позвать, а убить можно и тупой сталью…
Белоснежный оскал зубов, которые давно перемололи жалость. Уверенность в себе. В себе?
Пальцы рыцаря сплелись в кулак, ногти глубоко впились в кожу, оставляя на ней окровавленный символ. Петля ослабла, позволяя рухнуть на колени, полоса металла пролетела выше, и колдовской удар навстречу ей пришелся над головой Танара в грудь горбоносого и вышиб из легких воздух. Рыцарь воспользовался мгновенным замешательством, окончательно сдернул удавку. Затупленная сталь подрубила колено противника и, пока тот падал, волшебник уже обернулся, подхватывая волшебную связку, которую было почти невозможно заметить, не догадавшись о ней.
И встретился взглядом со вторым человеком в красном, товарищем подошедшего, на которого раньше почти не обратил внимания. Среднего роста, статный, холеное лицо, короткие усики. И вкус серы был его вкусом, а способности высокого – лишь умело передаваемой иллюзией.
Тот, кого искал рыцарь, повернулся и кинулся бежать, сделав перед этим странный жест-знак. Будто выдернул что-то. Танар бросился за ним – и потерял несколько мгновений на объяснения с недоумевающим стражем, но яростный шепот – именем короля! – возымел действие.
Знакомая фигура то и дело мелькала перед ним среди толпы, вот людей стало меньше – они выбежали на окраину. Красный – настоящий Красный – завернул за угол высокого особняка… Когда Танар добежал до поворота, площадка перед забором была пуста, и только таяли штрихи второпях набросанного знака…
– Он ушел в разрыв Глубины, в прыжок, – сказал волшебник вслух, словно иначе не мог поверить. – Не взлетая с планеты. Это невозможно. Но он ушел.
Следов ожидавшего кетсаля тоже не нашлось – но, видимо, место было слишком утоптано, чтобы когти огромной птицы сколько-нибудь заметно повредили землю.
Он вернулся на площадь, где сообщника до его прихода должна была задержать стража. Воины отгоняли толпу от места поединка, и когда рыцарь добрался до него, то увидел, как вызванный лекарь пытается вдохнуть жизнь в безнадежно мертвое тело. Самым значительным обнаруженным повреждением было колено. Вспомнился жест Красного, рывок за нить… Что ж, этот ничего не скажет.
Перед тем, как вновь найти след, заклинатель достал куб шетхи и сделал очередной ход.
Характер партии изменился – от стратегических построений она перешла к взаимным попыткам поймать на тактику, быстрым атакам и контратакам. Характер погони – тоже: теперь Танар все время чувствовал близость своего противника, они рыскали по пустынной черноте межзвездного моря, путая след, иногда было неясно, кто же за кем гонится. Преобразился и характер волшебника – прежде спокойный и рассудительный, теперь он горел лихорадочным возбуждением и ненавистью к человеку, который уже, казалось бы, вечность заставляет его длить бессмысленный, беспорядочный путь.
Чародею снилось, что он превратился в ледяного рыцаря, и обречен холодной статуей до скончания времен пересекать просторы межпланетной пустоты. Он старался реже спать.
Во время коротких остановок на обитаемых планетах Танар был раздражителен и избегал общения с людьми. За углом мерещилась Глубина, а в ней – чужой шепот. Он разговаривал с Рассветом, который немного успокаивал своим всегдашним спокойствием, пусть даже идущим от равнодушно-туповатой сонности всех кетсаль.
На тридцать шестом ходу он вынырнул там, где Глубина была густой и засасывающей. Болото, трясина, и центром ее была мертвая звезда, которая отдала огонь до конца, и теперь, рухнув в себя, сжирала все вокруг, превратившись во врата бездны. Непроглядно-черная. Казалось, будто кожи касаются чьи-то холодные пальцы, рисуя погибельные знаки на теле.
Потребовалось стиснуть зубы, чтобы сразу же, без проверки, не бежать. И почти немедленно пришло понимание – он здесь. Нестерпимо жгло язык, сердце билось неровно, как будто после долгого бега. Жалкие, не съеденные пропастью остатки света были слабы, и пальцы сыграли на струнах Глубины, помогая видеть ясно и приближать отдаленное.
Багряная точка стала больше далеких солнц, различимой – всадник и сам спешил навстречу.
Всадник?
Стройная фигура плывет, окруженная защитой, как и Танар, плывет, не шевеля руками, чтобы преодолеть волны пространства. Сама по себе, без орла времени.
Морок – подумал рыцарь. Это заклинание сбивает меня с толку, как тогда, под лучами Бетельгейзе. Или я сплю. Или сошел с ума.
Ногти впились в ладонь, потом губы прошептали слова. Чародей не спал и не видел иллюзию, а если и лишился рассудка – этого было не узнать. Оставалось лишь верить себе.
Звуки умирают здесь, не рождаясь, но знаками можно не только колдовать, но и обмениваться. Красный остановился напротив, и его рука вывела оставшийся сиять алым, как кровь, иероглиф языка, на котором пишутся волшебные книги.
– Удивлен?
Рыцарь был все-таки не в себе, ибо вступил в безумный диалог:
– Как тебе это удается?
– Ты неверно формулируешь вопросы, – завернутый спиралью хвостик символа, значок иронии. – Надо спросить – кто я?
– Убийца. Разбойник. Чародей. Что я упустил?
Беззвучный смех преобразил лицо с тонкими усиками до неузнаваемости. Действительно до неузнаваемости… и только ли смех? Изящный нос рос, изгибался, твердел. Кожа и одежда раскрылись фонтаном перьев, когти вышли из лап. Исчезла волшебная защита. Короткая цепочка мгновений – и на волшебника смотрел огромный кетсаль, красный горб на спине которого можно было посчитать седоком.
– Оборотень? – редкий иероглиф, редкий случай. Такое иногда случается: волк, медведь, ящер из сирианской колонии, но не…
– Знаю, – клюв оставил умирать в пространстве символ. – Не кетсаль. Абсолютно невозможно. Для человека.
Тело птицы, казалось, разорвалось, расплескалось, разлетелось во все стороны – но пустота не проступила между клочками, плоть будто выворачивалась изнутри. Ярко-алая, как кровь артерий, темно-багряная, как свет старой Бетельгейзе – собственным огнем блистала чешуя дракона.
Не глупого, неповоротливого, травоядного – гибкое тело прирожденного хищника.
– Ты снова спросишь – как? – знаки слетали с трепетавшего языка и складывались в строки. – Я не имею никакого отношения к вашим вьючным животным, когда-то наши предки были родней, но я другой породы. Да, во мне есть кровь людей и орлов времени, для этого пришлось потратить по жизни каждого. Считай это результатом моего собственного эксперимента, моих одиноких изысканий. Все равно их не повторить, я последний из своего народа, и эти чары не годятся для вас.
Могущественные. Исчезнувшие. Истребленные. Оставшиеся лишь в легендах… Танар окончательно рехнулся, но это было изысканное безумие, на пределе бытия, под тьмой звезды, наедине с реликтом былого. Где остался уверенный охотник?
– Не «как», – с трудом шевельнул он пальцем. – Зачем?
– Зачем разговор? Мне интересно, рыцарь, мне хочется тебе рассказать просто потому, что это красиво, – глаза чудовища горели вполне человеческой яростной одержимостью, хвост плескался на фоне бездны, – чтобы ты знал все. Зачем я здесь? Подходящее место, надоело бежать, и белые в партии сцепились с красными. Еще не догадался? Это игра, и я рад, что ты не проиграл раньше. Мне не нужны грузы и письма, я должен стать победителем.
– Игра? – измученному рассудку это не казалось столь глупым и нелепым, как могло бы. – Ты нападал, убивал, грабил – ради игры?
– Ради Игры, – знак взвивается пирамидой среди хижин, перекрывая остальные размером. – Что еще остается последнему? Или ты так глуп? Из-за чего богачи собирают деньги? Нет, я не о купцах, мечтающих о новом доме, куске земли или покупке титула. Я о тех, кто мог бы приобрести планету. Зачем им лишний мешок золота? Ни дети, ни внуки не ощутят разницы. Только чтоб опередить другого, у которого состояние на полмешка меньше. Зачем твоему королю еще одна планетка? Он станет от нее богаче, могущественнее? Или жизнь его подданных сделается лучше? Просто запись в списке триумфов. И не только сильные мира сего! Мужчина, хвастающийся умением перепить всех. Женщина, добивающаяся, чтобы ей вздохнули вслед даже те, к кому она вполне равнодушна…
Танар смотрел, а дракон чертил и чертил символы – казалось, его так же душили молчание и одиночество, как и самого волшебника последние недели?.. месяцы?.. ходы?.. Он был прав, наверное, до холодка прав – отсюда мир виделся совсем иным.
– Легенда – о неуловимом, непобедимом – идет за мной. Ради нее, и ради внутреннего сознания торжества. В Глубину золото – я хотел стать лучшим. Победить тебя.
– Меня?!
– Я первый среди отступников, умеющих пересекать пространство. Ты первый рыцарь Глубины, воспетый в сказаниях, отмеченный славой. Первых не может быть двое. Победа над тобой – выигрыш.
– Я устал. Прекрати, запиши себе триумф, и…
Рука волшебника коснулась спины кетсаля. Безумие пора прекратить. Сейчас тот кувырнется, еще один прыжок… Дракон открыл пасть, и клочок бесцветного пламени, не затронув ничего более, слизнул знак.
– Нет. Мне нужно твое тело, оставленное на одной из планет, чтобы знали все… А потом… я еще не решил. Здесь нельзя встать из-за игорного стола.
– Почему же ты сбежал у Бетельгейзе?
– Ты разрушил связь, ослабив меня. И ты сделал хороший ход – я отступил.
Склонив голову, восхитился Танар этим утонченным сумасшествием, в котором было больше честности и смысла, чем в ином здравом рассудке. Он испытал сочувствие. Поблекли смерти, которые он помнил, поблек образ слепого, искалеченного заклинателя. Была лишь Игра – грандиозная и величественная, стоящая жертв. И еще одно.
Пальцы и губы, будто в мелодии флейты, слили свои усилия – сорвался вихрь ледяных стрелок.
Так и осталось несказанным: да, но понимаешь, мне нужно вернуться домой…
Хвост оборотня, написав иероглиф, смахнул маленькую метель, пытаясь отослать ее отправителю, но чародей уже наносил следующий удар, соткав сеть с узлами-шипами. Здесь не было никого и ничего мешавшего развернуться во всю мощь. И он должен был убивать.
Изрыгнутое Красным пламя сожгло нити, уничтожило иглы, хлестнуло по защитному кокону, который тут же начал плавиться – а его пришлось расширить еще на Рассвета. Быстрый символ врат – и, собрав душу атакующего пламени, чародей швырнул ее в глаза дракону – наверняка единственное место, которое у того могло пострадать от огня. Защититься от собственного жара было нетрудно, но это дало время сменить положение – и атаковать сбоку, потому что волшебник был меньше и маневренней. Вправо, влево, теперь вниз – разумеется, воображаемые, ибо не было в Глубине, в пустоте ни верха, ни низа… Увернуться и атаковать – ведь в такую тушу не промахнешься.
Разгадав тактику, соперник вновь сменил облик. Всадник на боевом орле времени и парящая в пустоте человеческая фигурка закружились друг вокруг друга, как два центра маленькой Вселенной.
Атака, контратака, невидимая стена приняла удар молнии и обрушилась на врага. Но свет далекой звезды вдруг стал острым копьем, и пробил плащ темноты, царапая бок. Перед глазами проплыл выроненный игровой куб – от сотрясения рычажки сдвинулись, и белые сделали ход, но не было времени и желания разбирать – какой.
Силы уходили очень быстро, как будто обычно чародей проливал воду волшебства на землю, а сейчас – в раскаленный песок. Они утекали ручьем – туда, откуда не исходило ни капельки света. Черная мертвая звезда пила заклинания, больная ненасытной жаждой.
Озарившись пониманием, Танар сменил тактику на маневры, стараясь, чтобы противник был ближе к прорехе в Глубине. Еще ближе. И в то же время – не перейти черту, за которой ничто не поможет вернуться. И когда вдруг очередное колдовство стекло с чужих ладоней впустую, унесясь в прорву – на них сомкнулись заготовленные тиски. Неслышный, беззвучный хруст – обе руки повисли бессильно, а рыцарь ударил ледяным копьем… в кашу выворачивающегося из себя тела, и еще раз – в брюхо слабеющего дракона.
А потом его кокон сжал гигантский хвост – не сдавливая, но цепляя, а изломанные крылья потянули обоих к горизонту безысходности. Захрустел вращавшийся в круговерти редкий, драгоценный куб, рассыпая шары, которые закрутились облачком – и тут же возле Красного лопнул его двойник. Не достигнув победы, противник сводил игру вничью. Теперь уже чары Танара пропадали, утекали, он был не в силах освободиться.
Рука задела рукоять… рыцари носят мечи! Удар, в который вложена сила отчаяния, другой, третий. Изрубленное кольцо ослабло, и волшебник послал Рассвета прочь, прочь от гибели.
Прочь!
Поздно.
Мертвая звезда сильнее, втягивая в себя всё, и напрасно взмахивают крылья, впустую пропадают знаки… Распадается пространство, распадается время, пожираемые голодным равнодушием, сейчас распадется он сам. Рука конвульсивно сжимается на чем-то, на мелком осколке реальности, вот-вот погаснет разум, исчезнет кокон, а Танар не проживет и секунды.
Мир убивающий, мир, живущий по иным законам.
Еще не там, уже не здесь, на границе разных способов бытия и небытия – не определить, где кончается одно и начинается другое.
Между пирамид, возвышающихся горами, я лечу, между пирамид… Мое оперение сверкает, вбирает мир мое оперение. Что-то не так здесь – будто смешались мое бодрствование и мой сон, что-то не так. Живая тень корчится на уступе, не из моего народа живая тень…
– Кто ты?
– Кто ты?
На изломанной грани Глубины мысли сплетаются в пароксизме узнавания.
– Ты разумен?
– Ты разумен?
То, что было долго рассказывать – раскрывается в мгновение, и то, что сейчас не время – тоже.
– Держись!
И Танар вкладывает все в кокон, а Рассвет бросается вперед, в черную бездну, которая разрывает тело оборотня, и в необходимость и смысл рывка можно только верить, хотя нельзя осознать – но можно почувствовать другое.
Разве объятия мертвой звезды – высокая цена за миг понимания?
Там, где они вынырнули, было очень темно. Лишь далеко-далеко, еле различимое глазом, горело скопление огоньков, складывающееся в спирали. Танар раньше никогда его не видел, но знал чужим, непонятным пока знанием орлов времени, которые воспринимали все иначе, что среди них затеряны Солнце, и Сириус, и Бетельгейзе. Знал, что до них невообразимо далеко, и достигшее сюда главное волшебство светил – огонь, дарящий свет и тепло – сорвалось оттуда многие тысячи лет назад, когда люди еще не строили городов и не плавили железо. Что невозможно в течение жизни долететь прежними прыжками.
– Ты готов?
– Да. Успеем?
– Да.
А еще он знал, что теперь ему не надо ограничиваться привычными расстояниями. Там, где крошится мир и нарушаются законы, мысли человека и кетсаля намертво проросли друг в друга, и эту связь не разорвать. Одно сознание будет служить опорой другому, не позволяя угаснуть на чужой стороне Глубины.
Танар разжал руку и увидел сжатый в ней белый шарик. Усмехнулся.
Раз он не успел к рождению ребенка – надо не опоздать на годовщину.
Аэромобиль потерял управление внезапно. Только что лихо закладывал вираж над широкой улицей – и вдруг перекувырнулся, устремился в безоблачное ярко-лиловое небо, а затем, будто сочтя себя недостойным вознесения, по спирали рухнул вниз, на мостовую, в последние секунды чуть замедлив падение.
Засмотревшийся на местное воздушное движение Стив едва успел отскочить, вжался в стену здания, ожидая взрыва – кто знает, на чём они здесь летают! Прошло несколько мгновений, грохота не последовало, да и аппарат, похоже, не горел. Металл корпуса сильно искорёжился, но прозрачный пластик окон уцелел, и сквозь него, сквозь отражение собственного смуглого остроносого лица Стиву была видна откинувшаяся назад голова водителя.
Было непонятно, как добраться до человека, но тут подбежала невысокая рыжеволосая девушка, одетая во что-то вроде комбинезона синего цвета. Обзорная панель отодвинулась, когда тонкие пальцы прошлись по одному из участков корпуса, затем они легли на запястье водителя, и почти сразу же рыжая выпрямилась.
– Опасности для жизни нет.
– Откуда вы знаете?
– Медицинский браслет, – пояснила она.
Это не особенно удивило Стива, хотя на его родине подобное было доступно не каждому. Впрочем, аэромобиль – тоже.
– Надо вызвать аварийные службы, – опомнился мужчина, нервно откинув со лба чёрную прядь длинных волос. – И врачей.
Он начал озираться по сторонам, затем устремил взгляд на нечаянную собеседницу, но та лишь покачала головой.
– Они уже знают. Сфера такого не пропустит, – уловив замешательство, рыжая улыбнулась. – Вы ведь не с Юнге, правда? Джилл Брайни.
Она протянула руку. Пожатие оказалось быстрым и решительным.
– Стив Роверс, – назвался он в ответ. – Да, я издалека.
– Идёмте, – предложила она.
К месту происшествия уже с предупреждающими звуками приближались аэромобили c ромбовидными символами на белых корпусах.
До сих пор основное общение протекало между вычислительным центром космопорта и компьютером корабля, которые не сразу, но нашли с помощью контактных программ общий язык, обменявшись служебными и лингвистическими блоками информации.
Но и после окончания карантина, к своему изумлению, Роверс не обнаружил встречающих – механический голос сообщил, что гость свободен в перемещениях. Путешественник даже почувствовал себя уязвлённым. У них тут что, каждый день толпы пришельцев-туристов? Впрочем, возможность побродить в одиночку по совершенно незнакомой планете казалась весьма привлекательной, чем Стив и пользовался, пока через несколько часов не произошла авария.
В отличие от властей, Джилл проявила к гостю интерес и оказалась весьма общительна. Она посоветовала, где остановиться, рассказала о своем мире – Юнге, с готовностью показывала город и во время прогулок и совместных обедов сама расспрашивала о его родине.
Роверс кое-что рассказал о Содружестве, которое уже включало немало планет и продолжало расширяться, о том, как там живут, что помнят о прошлом и к чему стремятся. О некоторых вещах предпочёл умолчать – как и о том, что стояло за его путешествием.
Было жаль и этот приятный мирок, и девушку. Хотя, возможно, ей повезёт…
Кафе находилось под крышей одного из самых высоких зданий. Отсюда открывалась панорама постепенно снижавшегося к окраине и горизонту города, в которой преобладал белый цвет. Крыши домов, даже очень высоких, поддерживали колонны. Для украшения или для прочности – кто знает, Роверс ничего не смыслил в архитектуре. Господствовали мягкие очертания, углы скруглялись, плавно переводя одну стену в другую.
– А что за Сфера, про которую ты говорила? – он поймал внимательный взгляд серых глаз Джилл и улыбнулся, маскируя серьёзность вопроса. – Ваши власти?
Девушка от души рассмеялась. Казалось, прозрачный пластик полуоткрытых окон ловит переливы смеха и возвращает обратно, заполняя им всё помещение, в котором звучала музыка – спокойная, несмотря на то, что, казалось, её создают ударные инструменты. Мелодичный тихий звон…
Наконец Джилл перестала веселиться.
– Прости, пожалуйста. Так непривычно и забавно, что кто-то не знает, что такое Сфера, – смущение отразилось на щеках лёгким румянцем. – Это… в некотором смысле, мы.
Джилл прижала руку к груди, затем широко обвела видневшийся город и, казалось, потянулась за горизонт, пытаясь охватить мир.
– То есть? – Стив подумал, что выданная ему в космопорте пластинка-переводчик впервые дала сбой.
– Я лучше покажу.
Она достала из сумочки металлический эллипсоид, удобно лёгший в ладонь, и сжала его. На уровне голов возникло объемное изображение, замелькали, сменяясь, кадры.
Начало Роверс знал и сам. Заселённую людьми Галактику потрясла череда войн и эпидемий, возникших из-за применения бактериологического оружия, связи распались, и каждый мир остался с глазу на глаз с болезнями, разрухой, утратой знаний. Тут он, пожалуй, мог бы дополнить – в Содружестве было известно больше. Некоторые колонии вымерли, другие скатились кто до мечей, а кто до каменных топоров. Но нашлись и такие, которые смогли выкарабкаться и теперь, заново открыв способы межзвёздного субсветового перемещения в обход бессчётных парсеков пустоты, искали друг друга.
Продолжение оказалось любопытнее. На Юнге до распада был центр по исследованию возможностей человеческого мозга. Мелькнул величественный комплекс зданий. Потом – его дымящиеся развалины, тела учёных, которых не спасли знания, руины цивилизации… Но вот началось новое восхождение. Не хватало всего, и особенно – людей для постройки и обслуживания инфраструктуры планеты. Группа исследователей подняла сохранившиеся от центра данные, добавляя результаты своих изысканий. Итогом стал грандиозный проект. С помощью имплантов люди объединились в Сферу. Каждый мозг связан со всеми, подключен к аппаратуре наблюдения и управляет движением транспорта, устранением повреждений, связью на планете точно так же, как управляет, даже во сне, заживлением царапин, дыханием, биением сердца…
Мелодия, служившая фоном рассказу, вновь вышла на первый план, когда изображение угасло. Стив почувствовал себя неуютно.
– Коллективный разум, что ли? – брякнул он. – Вроде как у муравьев?
Джилл фыркнула – не очень весело, впрочем.
– Я похожа на муравья? Ну что за шаблоны…
– Извини, – мужчина слегка коснулся её руки. – Но что тогда?
– Каждый из нас независимая личность! Объединение в Сферу происходит на уровне подсознаний и той части мозга, которая контролирует жизнедеятельность.
– И как же ваши мозги не путаются, где свой организм, а где планета?
– Наноимпланты помогают, и целенаправленная стимуляция некоторых центров.
– Ты говорила, у вас есть и обычная компьютерная сеть…
– Она как бы… поверхность Сферы, там уже мы общаемся, оставляем и ищем информацию индивидуально, на уровне отдельных сознаний. А под ней – общая глубина. О таком в совершенно примитивном виде ещё какой-то древний-древний учёный говорил.
Стив замолчал. Картина мира раскрылась тёмной бездной, пугающей и притягательной, и в то же время она поражала величием. Роверс, проведший годы в далёких странствиях, обнаруживал уже не первый вновь разгоревшийся очаг цивилизации, порой поражался их своеобразию, но ничего подобного не встречал.
Мелодичный звон, который теперь, казалось, издавало множество колокольчиков, помогал принять увиденное и услышанное, ощущался проявлением скрытой гармонии Юнге.
Контрапунктом – нет, диссонансом, фальшью – толкнуло изнутри: его миссия гибельна для Сферы. Такому не позволят сохраниться. Слишком непонятно, слишком опасно.
Заглушая укол совести, Стив спросил, проверяя давнюю догадку:
– Мы ведь не случайно встретились, правда?
Запнувшись, Джилл вновь смутилась – она вообще легко меняла настроение.
– Нет… Ты не первый, кто к нам прилетает, хотя таких и мало. И мы решили, что при официальном общении много времени и сил тратится на ненужные, но неизбежные церемонии, и обе стороны чувствуют себя скованно. Личный неформальный контакт гораздо лучше.
– Значит, ты – представитель… Сферы?
– Не совсем. У нас есть правительство. Когда идёшь, то переставляешь ноги, не особо задумываясь о каждом шаге. Но сперва надо принять решение – куда же идти. Зато почти нет исполнительного аппарата. Наши учёные читали историю – сначала он поддерживает порядок, а потом начинает в основном работать сам на себя. Со Сферой это не нужно.
Голос Роверса прозвучал резко:
– А для лучшего знакомства и неформального общения вы устроили аварию?
Он впился взглядом в Джилл.
Стив согласился бы голову прозакладывать, что её реакция была искренней.
Не невольное признание, не понимающая улыбка, не усталая ирония, как недавно. Ужас, глубинный, чистой воды ужас поглотил и искривил черты красивого лица, застыл в глазах.
– Ты что?!.. Такое… Ведь он мог действительно погибнуть!
– Не все правительства останавливают такие вещи.
Стив продолжал буравить её взглядом. Если бы поверить, что она лжёт, если бы – тогда можно решить, что все мазаны одним миром, превратить это в отпущение собственных грехов!
– Разве так можно? Когда твой разум слит воедино с кем-то в Сфере… Я не понимаю, это как пытаться убить частичку себя! Нет-нет, никто из нас такого и не подумает!
Больше они в этот вечер не разговаривали.
Покой, звенящий в аккордах музыки, не мог вернуться в сердца.
Покинув Юнге, Стив погрузился в глубокую задумчивость. Хорошо, что он умолчал о методах, которыми Содружество расширяло свои границы. Роверс не хотел проверять, выпустили бы его или нет. Краткий отчёт был готов, только он никак не мог решиться отправить пакет данных по субсвязи. Высокие технологии, ресурсы и отсутствие армии делали Юнге слишком лакомым куском, несмотря на изрядное расстояние до неё.
Играла записанная там мелодия, он вспоминал город, пейзажи и искренний взгляд Джилл. Думал о грандиозном, необычном проекте размером с планету.
Но скрыть информацию означало предпочесть интересы чужого мира собственной родине, а ещё – серьёзные неприятности для него и родных со службой безопасности, если пробел в отчётах будет обнаружен.
И всё же исследователь Стив Роверс медлил.
***
Марро чувствовал зуд. Он знал, что это же ощущение сейчас впивается в тех, кто находится с ним в этом неуютном помещении, перемигивающемся десятками развёрнутых в воздухе изображений. В тех, кто спешит по делам или, напротив, к желанному отдыху, кто сидит сейчас дома. Во всех людей города, континента. Планеты.
И он знал, в чём дело.
Остальные тоже знали.
– Внешняя силовая оболочка пала, – нарушил молчание Гвинно – старший из них, сухощавый, малорослый, с коротко стрижеными седыми волосами. – И сейчас их корабли уничтожают дальнюю периферию Сферы.
Они так надеялись, что поле остановит флот Содружества, тот устанет биться об него и уйдёт. Но захватчики оказались упорны, и случилось неизбежное – генераторы стали сдавать от скачков напряжения, возникающих при атаках, а стена настолько прочна, насколько прочен её самый слабый участок.
Интересно, подумал Марро как-то отстранённо. Обычных мелких неурядиц на планете мы не ощущаем. Но здесь масштаб иной. Сколько устройств в космосе между первой и второй оболочкой? Немало, и всё же их число не идёт ни в какое сравнение с тем, что встретят враги, когда пробьются дальше. Если пробьются – поправил он себя, но циничный реалист в душе повторял: когда, когда, когда!
Это звучало внутри жёстким, металлическим аккордом злой музыки, записанной нотной грамотой подступавшего отчаяния.
Что мы все ощутим, когда огонь излучателей начнёт кромсать города? Удар под дых? Боль от ожогов? Покажется, что переломаны кости? Впадём в ступор или будем кататься по полу, пытаясь сбить несуществующее пламя?!
Да, каждый оставался самостоятельной личностью, и вместе с тем Сфера давно стала единым организмом.
Может быть, зря общенародное голосование в информсети отвергло требование о сдаче?
Довольно – одёрнул себя Марро. Надо действовать. Для этого они и собрались, служба чрезвычайных ситуаций. Нужно разрешить самую чрезвычайную в новой истории Юнге ситуацию.
– Истребители готовы? – спросил он у Гвинно.
В отличие от собеседника, Марро был высок, широк в кости и даже чуточку полноват, волосы иссиня-чёрного цвета, и черты лица у обоих разительно отличались. Антиблизнецы, пошутил кто-то с месяц назад. Очень давно, когда шутки ещё не становились поперёк горла. Когда не было проблем серьёзнее внезапного пожара, а самой жестокой силовой операцией на планете являлось выкручивание рук зарвавшемуся подростку-хулигану.
Конечно, на Юнге жили не святые, но угроза жизни по отношению к человеку, собрату по Сфере…
Он задохнулся этой мыслью, как мелодия задыхается последним аккордом.
– Да. Можно вылетать.
Надо что-то сказать… Ведь такого никогда не было.
И слов – не было тоже. Марро обвёл взглядом товарищей. Что ни скажи – будет или слишком мало, или чересчур много.
– Пошли.
Жаль, подумал он на взлёте, что автоматика тут не годится. Бесполезна по той же причине, по которой он и его коллеги вылетают на пожары и прочие кризисные ситуации. Общее подсознание прекрасно справляется со стандартными случаями. Как организм сам заращивает царапину, так и Сфера без людей легко может починить оборвавшиеся коммуникации. Но когда случается что-то необычное, требующее быстрого ответа, она бессильна. Нужен человек, решающий сразу, на месте, чтобы успеть вытащить погибающих от пожара и не остаться в огне самим. Сфера способна быстро построить корабли – но не решит за пилота, когда метнуться вправо или влево, и когда выстрелить. Тут общее бессознательное медлительно и неуклюже, как слон, который пытается поймать муху.
– Внутреннее поле пропустило нас, противник впереди, – предупредил по связи Гвинн.
Резкие обводы чужих кораблей смотрелись неприятно, пугающе, острые выступы на корпусах казались когтями хищников, готовыми вцепиться в любого вставшего на пути.
В аудиоимплантах тихо, но зло звучала приглушённая музыка – самое резкое, что он нашёл в информсети, самое похожее на то, что рождалось в голове.
Она да реплики по радиосвязи, ложившиеся неритмичным текстом на эту мелодию, создавали оперу войны – единственный фон сражения, ведь в космосе не слышно звуков.
Он легко увёл корабль из-под прицела, обманным манёвром обошёл сразу двоих противников, удовлетворённо усмехнулся – техника, созданная инженерами и Сферой, гораздо лучше, чем у чужаков. Все в эскадрилье – отличные пилоты. Без боевого опыта, но техническое превосходство восполняло его. Марро поймал в визор очков вражеский корабль, лёгким движением пальца активировал излучатель. Ну, получайте, пришлые!
Хотел активировать.
И не смог завершить движение.
Там были люди. Собратья по Сфере, об убийстве которых и думать больно до невозможности.
Постой, какие собратья? Они же не одни из нас, они чужие, они враги!
Снова манёвр, противники только зря вспороли чёрную ткань космоса, а он оказался под брюхом металлической твари, направил прицел вверх…
Там были люди.
– Люди, понимаешь! – кричал он то ли сам себе, то ли в микрофон. – Нельзя!
Он не мог воспринимать людей не как собратьев, вне Сферы, как ни силился разум, сколько ни твердил своё. Собратья. Нельзя. Раз допущенное насилие по отношению к себе подобным запустит страшную цепочку, так уже было, было много раз, было давным-давно, и лишь Сфера смогла разорвать порочный круг…
Но ведь нужно! Иначе они уничтожат нас, или покорят и всё равно сделают такими же, как они, и всё пропало.
За оставшихся дома близких, за наши прекрасные, почти совершенные города…
Ну же, давай!
Он раз за разом уходил от атак, и раз за разом не мог атаковать сам.
Музыка угасла в душе и имплантах.
Когда эскадрилья вернулась, не понеся и не нанеся потерь, в глазах Марро стояли слёзы. Ему не требовалось глядеть в лица товарищей. Хватило зеркала, запечатлевшего бессилие и безнадёжность.
***
Огонь будто вспыхивал в крови, то и дело обжигая болью. Огонь озарял экраны-иллюминаторы. О Сфера, как они горели!
Мини-светила, состоящие из множества слоёв металла, пластика и небольшого количества человеческой плоти – корабли чужих – полыхали в космосе, и Кайллу не было их жаль.
Ко времени, когда нашлись те, кто смог не только направлять боевые корабли, но и наносить смертельные удары, пала и внутренняя силовая оболочка. Оказалась задета поверхность и ближняя периферия, и раны Сферы горели в нём, наполняя силой и ненавистью. Как можно быть такими покорными, почему другие не в состоянии поднять руку на пришельцев? Он не понимал собратьев.
Тех, в свою очередь, потрясло, что Кайлл и подобные ему – жители Юнге, включённые в Сферу – оказались способны убивать.
Загадка, которую никто не пытался разгадать: они отыскались столь своевременно, почти запоздало, что было не до разрешения странностей и поиска ответов. Лишь бы успеть отбиться!
Впрочем, пусть их думают, что хотят. Никки верит и ждёт, и он обязательно к ней вернётся.
Бой вытеснял прочие мысли, требовал сосредоточения и пьянил. Уничтожая впившихся в Юнге металлических хищников, Кайлл чувствовал, как переполняется злорадным удовлетворением и ощущением хорошо сделанной работы.
В имплантах звучал торжественный и мрачноватый реквием, пилоту казалось, что его аккорды превращаются в выстрелы излучателя, торжественно отправляя эскадру Содружества на вечный покой.
Прямо по курсу возникли острые очертания вражеского корабля. В его обводах и выступах было что-то прекрасное, злое – чуждое плавным, гармоничным и слегка скучноватым творениям родины.
Кайлл выстрелил и сразу заложил крутой вираж, кинул взгляд на экраны – защитное поле противника поглотило луч. Тот был заметно крупнее, но менее поворотлив. Истребитель с Юнге кружил вокруг, затем к нему присоединилось несколько товарищей, удар за ударом истощая оборону врага. Наконец тот запылал и неожиданно резко ускорился, бросаясь на охотников, как раненый зверь, своим телом.
Изображение росло на экране, как волшебный лес в сказках. Кайлл выжимал из своего корабля всё, что мог, но чужак – тоже.
Столкновение задело его и соседа. Втроём они рушились на планету.
Музыка обещала, что это будет красиво, но он не верил. Тем более, что внизу – город.
На лице с резкими, будто вырубленными чертами выступил пот. Основная система управления отключилась после удара, но резервная работала. Товарищ по несчастью не отвечал, его истребитель кувыркался, приходилось рассчитывать только на себя. Кайл вновь включил поле, которое тоже отрубилось, и его кораблик отчаянно толкнулся в бок чужака. Если бы защита не выдержала… но она выдержала, тот слегка изменил траекторию, и пилот повторил трюк ещё несколько раз, и лишь затем рванул ввысь – в атмосфере на такой скорости сгорел бы.
Возвращаясь в бой, увидел – вместо центра взрыв вспух где-то на окраине, и всё же отдался внутри болью.
Дело не кончено. Снова заработал излучатель.
Как они горели!..
По кругу играл реквием.
Последний крейсер чужаков добивать не стали. Пусть вернётся и расскажет, какой приём готов на Юнге для непрошеных гостей.
Истребители сильно уменьшились в числе. Садились не на поле, а в гигантский новый ангар для ремонта. Огромный посадочный бокс принимал корабль за кораблём, уходил вниз и возвращался за новым. Уже скоро – встреча героев, а потом Кайлл обнимет Никки… Захотелось посмотреть на неё прямо сейчас, не дожидаясь встречи, и он вошёл в информационно-сетевой слой Сферы.
Царил полный беспорядок. Радость победы, тревога за близких, лихорадочные поиски списков погибших при разрушениях и множественные сбои. Похоже, во время битвы повредилось что-то важное – путаница, потери информации, следы кодов…
Поэтому он не очень удивился, увидев при соединении с личным узлом девушки сообщение «адрес не существует». Не удивился, но слегка встревожился, попробовал ещё раз. Сбой, потом новое сообщение: «узел удалён Сферой».
Теперь руки затряслись. Великий космос, что с ней?
Очередь на посадку двигалась, но, не обращая на это внимания, Кайлл пытался снова и снова. Результат был тот же. Тогда он попробовал перейти по ссылке со своего узла – но и на нём висело то же сообщение. Странно! Раз, другой, третий… и вдруг новый текст: «Сбой. Проект завершён. Данная информация абсолютно закрыта для доступа, включая управляющий комитет планеты. Сбой системы. Сбой системы…»
Стремительно побежали строки. Это длилось всего десяток ударов сердца. Медленных ударов почти раздумавшего биться сердца, с трудом гонящего вдруг ставшую вязкой кровь.
Он умел очень быстро читать и запоминать информацию, как почти все жители Юнге.
«Доступ закрыт. Временные повреждения. Подождите» – появилось наконец, но ждать стало нечего. Он знал, что доступа больше не будет. Знал, что это правда. Ловил крохотные обрывки неизвестно откуда выплывающих воспоминаний. Делал выводы.
Очередь уцелевших на посадку почти завершилась.
Комьями земли обрушивался так и не выключенный реквием, хороня под собой жизнь, которой никогда не было.
Цивилизация, долго росшая практически в стерильных условиях, оказалась беззащитна перед инфекцией-войной. Нормальные, здоровые клетки не предназначены для убийства других клеток. Что делает в таких случаях организм? Правильно, вырабатывает антитела. Молекулы-убийцы. Верно подобранные, они быстро и эффективно уничтожают заразу.
В Сфере были места, о которых не знал никто из людей. Не знал тем, что мы зовём разумом, в то время как в непредсказуемой глубине мозг каждого приложил свою толику усилий к их созданию.
На картах не значилась подземная лаборатория с резервом – непробужденными клонами в боксах. Им так легко придать нужные свойства… Ускоренная стимуляция – и бойцы появились в срок. Никто особенно не расспрашивал – времени ведь не было. Бессознательные защитные механизмы сработали прекрасно, им вкратце создали память, биографию и близких – есть за что сражаться, нет лишних вопросов. Проверять некогда – сразу в битву.
И он бы ничего не понял, не вспомнил, если бы не сбои, вызванные ранами Сферы…
Кайлл закусил губу, чтобы не застонать, проваливаясь дальше в осознание прочитанного.
Люди сложнее молекул и клеток. В организме могут существовать антитела, не разрушая его. В обществе, чуждом насилия по отношению к человеку, трудно найти место способным убивать. И жители планеты, сами не ведая того, решили – Юнге нужны герои. И хороший герой – мёртвый герой.
Тот, кто станет символом, памятью, объектом преклонения – но никогда не будет проблемой.
Приёмный бокс ждал теперь его, его одного. Остальные никогда не покинут ангара, их похоронят с почётом, как павших в бою и умерших от ран. О ком-то подчистят информацию, о ком-то оставят, а тщательно проверять… Что вы! Коллективное подсознание, выработанное эволюцией – надёжная штука.
Забыть и не знать – легко и удобно.
Ужас накрыл его, а потом желчной, но спокойной горечью тот Кайлл, который, несмотря ни на что, сам был частью Сферы и считал Юнге родиной, подумал, что это не худший вариант. Сфера выживет и залечит раны, уже зная, как защищаться. Среди людей не будут бродить познавшие лёгкость чужой смерти, а издержки… они есть всегда. Может, лучше всего последовать за теми, с кем сражался борт о борт, разделив их участь.
Но Кайлл другой, который с яростью и восторгом превращал в факелы полные людьми корабли, возразил, яростно вогнал мысль во внутреннего оппонента, словно заряд излучателя. Они отняли всё, даже иллюзию. Ты ничего не должен, тем более умирать. Обойди док, сядь в другом месте. Люди увидят тебя, а ведь они остаются людьми с нормальными, человеческими мыслями и чувствами. Разумом ни один не желает ему зла, высадку увидят, запомнят. Герой останется среди них… Да, волк среди овец, и никто не знает, что из этого выйдет, как это обернётся для Юнге и Сферы. Ну и что?
Вдруг подал голос третий Кайлл, только что родившийся из горечи познания и нот реквиема. В бортовом компьютере истребителя не заложено координат для субпрыжков, но энергии на один хватит. Пусть его участь решит судьба. Если она приведёт в межзвёздную пустоту – что же, когда кислорода станет не хватать, всегда можно открыть шлюз – но это шанс, может быть, и повезёт, а здесь тебе нет места, дружище…
Пилот напрягся, готовясь отдать команду.
Музыка замерла на паузе.
Затем небо перечеркнул инверсионный след, вытянувшимся пальцем указывая вдаль, прочь от планеты.