— Послушай, Закарис, не гони так. Это мы с тобою двужильные, а люди устали.
Конан не стал уточнять, что больше всего люди устали от бесцельности и бессмысленности скачки туда-сюда. Полдня они, как демоном за подхвостье укушенные, гнали по дороге на Сабатею, догоняя ушедший в том направлении больший отряд. Догнали. Кучку перепуганных рабынь в паланкинах, растянутых между спинами пустынных горбачей, да пяток неопытных юнцов в качестве охраны. Ни одному из аквилонских и асгалунских гвардейцев и меча обнажить не довелось, против таких-то вояк! Их даже запугивать не пришлось – сами спешили рассказать всё, что знают.
А знали они немного – только то, что их госпожа вместе со своей юной гостьей ещё задолго до полудня свернули в сторону Аббадраха. Некоторые высшие жрицы, оказывается, таки могут путешествовать без слуг и всего лишь с одним охранником.
Конан чувствовал себя страшно неловко, и оттого злился. Ещё бы! Это ведь именно он сегодняшним утром был так уверен, что те три отделившихся от отряда всадника слишком уж выставляются напоказ, чтобы быть настоящими. И, значит, это именно из-за него остальным пришлось зазря глотать пыль. И ладно, когда чужую, в азарте близкого окончания погони! А тут ведь свою приходится, копытами собственных жеребцов поднятую и осесть не успевшую.
Это ли не обидно?!
Да и Закарис тоже хорош! Не мог вовремя остановить, что ли?! Или хотя бы больше бойцов вдогон послать – мало ли что там Конан сказал! Свою башку иметь на плечах надобно, не маленький, король, а туда же!..
Потом, правда, стало не так обидно да и пыль кончилась – они свернули на полночь. На ту полузаброшенную дорогу, что вела не к самому городу, а к окружающим его старым стигийским гробницам – именно эту дорогу, по словам Хьяма и по одной ей известной причине выбрала зандрова жрица!
— Потроха Нергала! И как только этой мерзкой старушенции удается сохранять такую скорость передвижения?! Тут и молодой сдохнет!
— Старушенции? — Закарис невесело рассмеялся. – Ты бы её видел! Ты что, не слышал, что говорили эти несчастные, что с нею повстречались лицом к лицу?
— Ну… — Конан пожал плечами. – Я полагал, что они несколько… преувеличивают. Или у них такие странные вкусы. Мало ли?
— Это магия! – Закарис буквально выплюнул последнее слово. – Магия Деркэто. Потому-то я их почти и не наказал. За что наказывать? Они были бессильны. Против магии Деркэто не сможет устоять ни один, даже самый сильный духом воин. Тут не поможет клинок или щит. Только лук или арбалет. Расстрелять издалека, не дать ей подойти, заговорить, прикоснуться… Если она коснётся тебя – лучше сразу заказывать ближайшим жрецам погребальную церемонию. Я не шучу! Ты станешь её рабом. И даже не просто рабом, а намного хуже – ты будешь счастлив выпустить себе кишки, только бы она лишний раз на тебя посмотрела… Просто посмотрела, понимаешь? Если хочешь жить – не давай ей себя коснуться!
— И она что, – Конан недоверчиво крутанул ладонью в воздухе, — действительно выглядит такой красавицей, как они утверждают?
— Нет, – Закарис сплюнул. – Она ещё прекраснее. Эта дрянь выглядит младше собственного внука! Тоже магия. Говорят, Деркэто дает своим любимым прислужницам чуть ли не вечную молодость. И, глядя на Нийнгааль, я почти готов этому поверить…
— Хвала Митре, что я не взял с собой Кона! – Конан хохотнул, внезапно придя в благодушное расположение духа. – За почти что взрослого сына при подобных делах я, пожалуй, переживал бы куда сильнее, чем за малолетнюю дочь!
Он оборвал смех, обнаружив, что Закарис смотрит на него с жалостью. Нахмурился. Король Асгалуна опустил взгляд к холке перешедшего на ровную рысь Аорха. Начал осторожно и издалека:
— Нийнгааль – не просто жрица Деркэто, каких много бродит по Шему. И даже не просто высшая жрица… Понимаешь, Конан, она обучалась этому не здесь, а в стигийском храме. Там ведь тоже есть храмы богини страсти. Только… Ты ведь помнишь, чьей именно преданной служанкой является Деркэто по стигийским верованиям? Помнишь, кому она служит?..
Долго морщить лоб, припоминая, Конану не пришлось – он ощутил, как при этих словах по спине словно пробежались холодные пальчики легендарной Атали, прекрасной и безжалостной дочери Имира. Той, что заманивает раненых героев на ледяные пустоши, где они и гибнут от холода или под топорами её братьев-великанов.
В стигийском пантеоне Деркэто являлась служанкой Сета, а мерзкие привычки Змееголового были хорошо известны и далеко за пределами Стигии. И в свете этого очень неприятное значение приобретало то, что ускакала эта троица не куда-нибудь, а именно к расположенным в окрестностях Аббадраха древним стигийским гробницам.
Он беспомощно обернулся на уставших и потихоньку тоже переходящих на неторопливую рысь гвардейцев, чувствуя, как водой из пробитой арбалетным болтом клепсидры стремительно утекает сквозь пальцы драгоценное время. Рявкнул:
— Вы что, сонного корня объелись?! Осенние мухи – и то шустрее! Вперёд, зандровы ублюдки!!!
И глубоко вогнал пятки в бока Нахора.
***
…Нахор всхрапнул и перешёл на шаг. Конан не мешал ему – если уж даже мощный зиндоранский жеребец начал уставать, то что тогда говорить об остальных? После почти трёхдневной скачкис короткими перерывами и лошади, и люди держатся из последних сил. К тому же скорость уже не была самым главным сейчас, когда сумерки заливали узкие провалы между древними гробницами фиолетовыми тенями, словно наступающее море тёмной мёрзлой водой – заледеневшие прибрежные ущелья далёких полночных земель. До заката оставалось больше поворота клепсидры, а три горбача – оседланные, но без седоков! — мирно объедали куст пустынного игольника за предыдущим курганом, и это успокаивало. Вряд ли пешком три человека могли уйти далеко по засыпанным битым камнем ущельям и полуразрушенным курганам, а ритуалы Змееголового никогда не творились при свете дня. Гробниц было не так уж много, а людей, прочёсывающих их частой сеткой, не так уж мало, чтобы не обшарить тут каждую заросшую мохом щель и не перевернуть каждый Нергалом проклятый камень! К тому же Закарис…
Мда.
Закарис.
Конан, не поворачивая головы, краем глаза покосился на едущего чуть впереди и левее асгалунского короля. Тоже вот – загадка. Конан не любил загадки. Опыт многих прожитых зим давно уже научил его простой истине: то, чего ты не знаешь, то, что от тебя скрывают – оно-то и есть самое опасное. Потому что оно в любой момент может обернуться чем угодно. В том числе и прогулкой по серым равнинам
Нет, никто не спорит, человек может погибнуть и от опасности вполне известной, простой, как три медных сикля. А если человек этот к тому же ещё и настоящий мужчина, то количество простых и понятных опасностей, встречающихся на его пути, возрастает во много раз. Нет ничего сложного в славном мече хорошей бронзы, и арбалетная стрела не слишком загадочна, и встречаемые чудовища просты прямо таки до отвращения, и даже чёрные маги, когда счёт их, попавшихся на твоей дороге, перевалит за четвёртый десяток, тоже как-то постепенно перестают казаться особо загадочными и непостижимыми. Тем более, что вполне себе обычно дохнут они, маги чёрные эти, ежели располовинить их хорошим ударом славной секиры или доброго меча от прикрытой чёрным капюшоном макушки до самого всего из себя такого магического пупка. Ну, а ежели особо живучий какой попадётся – можно отрубить голову и сжечь. Без головы даже у самого сильного и чёрного мага резко снижается живучесть, Конан на собственном опыте в этом не раз убедился.
Но когда обычный вроде бы человек начинает вдруг вести себя самым необычнейшим образом – жди беды.
Закарис что-то знал. Знал, но почему-то вовсе не спешил поделиться своим знанием с собратом-королём. И это злило. А Конан, когда начинал всерьёз злиться, становился тихим-тихим, очень спокойным и подозрительным до чрезвычайности. Сегодня вот, например, он с самого утра старался не спускать глаз с асгалунского собрата по венцу. И потому-то, наверное, и заметил очень странную вещь – Закарис больше не боялся.
Нет, не то, чтобы он совсем успокоился — он точно так же хмурился и привставал в седле, оглядывая окрестности, как и все прочие. Но дикого раздирающего внутренности ужаса, что съедал его с того самого мгновенья, как получил он письмо от своей милой сестрёнки, больше не было. С утра ещё был, а сейчас – нет. Конан нахмурился, припоминая… точно!
Закарис успокоился сразу, как только выяснилось, что ни Атенаис, ни Нийнгааль нет в том отряде, что направлялся в Саббатею.
А когда Хьям, которого они встретили почти у самых ворот Аббадраха, сообщил, что преследуемые скрылись между старых и полуразрушенных стигийских гробниц, Закарис даже словно бы обрадовался. Хотя, казалось, с чего бы тут радоваться – ясно же, зачем служительница Сета поволокла туда маленькую пленницу. Сет всегда отдавал предпочтение юным невинным девочкам, а в некоторых гробницах, несмотря на их ветхость и заброшенность, наверняка сохранились в целости жертвенные камни.
— Вон они!
Конан обернулся на крик и тоже увидел.
Три тёмных человеческих силуэта на фоне оранжевого закатного неба. На самом гребне холма, сложенного из огромных каменных глыб. Два поменьше, а третий… О, Митра всемогущий, до чего же огромный! Пожалуй, ничуть не меньше самого Конана!..
Всё это киммериец додумывал уже на бегу. Он слетел с коня сразу же, как только увидел, и теперь огромными прыжками мчался вверх по крутому склону, цепляясь за нагроможденные друг на друга каменные глыбы всеми конечностями, словно обезьяний бог Хануман, которому поклоняются в далёком Замбуле. Мысль об этом довольно неприятном божестве была неслучайна – Конану как-то пришлось наблюдать один из наиболее интересных ритуалов замбульского культа. Он носил название «Танец кобр». И состоял в том, что юную одурманенную специальным снадобьем девушку заставляли танцевать с четырьмя живыми кобрами.
Ритуал действительно завораживал – впавшая в транс танцовщица двигалась, подчиняясь ритму священных барабанчиков, а разъярённые кобры вставали вокруг неё в полный рост, раскрывая огромные капюшоны. Время от времени то одна, то другая змея стремительно бросалась вперёд и вонзала ядовитые зубы в обнажённое тело танцовщицы. Та вздрагивала, но продолжала танцевать. Ещё какое-то время — продолжала.
Танец с кобрами всегда завершался одинаково — смертью юной танцовщицы.
Конан взревел, и буквально швырнул себя вверх. Далеко за спиной и внизу что-то кричал Закарис. Киммериец не слышал – слишком сильно клокотала в ушах горячая кровь. Он неслучайно вспомнил про тот ритуал.
Совсем не случайно.
Одного взгляда на расположение тёмных силуэтов оказалось достаточно, чтобы понять – несмотря на то, что последние солнечные лучи ещё заливали оранжевым золотом всё вокруг, мерзкая жрица уже начала свой танец. Такой же смертельный, как и «Танец кобр». Только смертельный не для самой танцовщицы, а для той маленькой фигурки, что сжалась в комочек на высоком жертвенном камне в центре очерченного смертоносным танцем круга.
***
Невероятно крутой склон гробницы кончился совершенно неожиданно. Вот только что Конан, срываясь и рыча от бессильного бешенства, лез по почти отвесно уложенным друг на друга замшелым глыбам – и вдруг руки его нащупывают впереди пустоту и последним усилием вышвыривают исцарапанное тело на ровную верхнюю площадку. Прежде, чем выпрямиться, Конан встал на четвереньки, опираясь о камни руками. И не только потому, что ноги всё ещё дрожали от напряжения – просто тут, на открытой всем ветрам мира верхней площадке, ветра эти мгновенно вцеплялись в одежду и тело сотнями рук, так и норовя скинуть дерзкого человечка вниз, к самому подножию гробницы.
— Атенаис!!! – крикнул Конан во всю мощь своих лёгких. Но воющие и хохочущие тысячами голосов прямо в уши ветра растерзали его крик у самых губ на сотни мелких клочков. Король Аквилонии и сам-то себя не услышал, что уж говорить о замершей на жертвенном камне фигурке. Жрица упоённо вершила танец, постепенно замыкая круг, в её правой руке струилось отражённым золотом кинжальное лезвие в форме слегка изогнутого языка пламени.
Конан рванулся к ней. Он больше не кричал – ветер вбивал крик обратно в горло, дышать приходилось сквозь стиснутые зубы. Это хорошо, что тут невозможно говорить, время разговоров закончилось, пусть теперь говорят клинки. Огромный меч чёрной бронзы со свистом рассёк невидимые тела ветров, и они взвыли ещё сильнее, словно действительно раненые. Мощный охранник преградил путь – его огромная фигура, затянутая в воронёный доспех и чёрную кожу, возникла неожиданно. Конан, не глядя, рубанул его поперёк груди — он знал, что закалённый особым образом почти чёрный металл легко прорубает любые доспехи, будь то сделанные из простой бронзы латы или даже хитро плетёная из железных колец доспешная рубашка, какие видел он когда-то в вечерних землях. Охранник был слишком громоздок, чтобы суметь увернуться от прямого удара, а, значит, должен был уже валиться на камни в располовиненном виде, заливая площадку собственной кровью. А Конану некогда возиться с издыхающими врагами в то время, когда мерзкая жрица…
Его спасла скорость бессознательных реакций – спасла в который уже раз за долгую жизнь. В горах редко выживают те, чьи тела не умеют сами отслеживать опасности, полагаясь в этом деле исключительно на руководства головы. Голова ненадёжна, она отвлечься может на всякие глупости – вроде этой вот жрицы Сета, уже начавшей танец.
Он сумел пригнуться в прыжке, которым собирался преодолеть рухнувшее тело охранника. Невероятным образом, сложившись почти вдвое и царапнув коленями по ушам. И потому тяжёлый двуручник прошёл в ладони над его спиной и затылком, срезав лишь отброшенные ветром волосы.
Стражник в чёрном вовсе не собирался падать. Стремительно развернувшись, он уже снова заносил над головой убийственный клинок. Вот уж действительно – орудие смерти, ранить подобным мечом почти невозможно, Конан и сам предпочитал именно такие, решающие поединок зачастую с первого же удара – главное, чтобы оказался он удачным…
Стоп.
Конан кувыркнулся назад, уходя от косого удара слева. Вскочил на ноги. Меч вонзился в площадку в шаге от его ног, звука удара слышно не было за безумным воем ветра, но камни под ногами ощутимо дрогнули.
Но ведь первым удачным должен был оказаться удар самого киммерийца! Он не мог промахнуться! По такому-то огромному телу, с такого близкого расстояния…
Но на чёрных латах – ни вмятины, ни царапины, да и рука Конана не помнила отдачи, неминуемой спутницы любого достигшего цели удара. Впрочем, размышлять особо некогда – охранник жрицы снова пошёл в атаку. В выборе охранника сестра Закариса не промахнулась, такой и один заменит собою целый отряд.
Конан с трудом отразил два выпада сверху и один – на уровне голеней. Каждый по отдельности они не представляли собой ничего особенного, но, совершенные чуть ли не одним плавным и стремительным движением, заставили попотеть даже его. Скорость, с которой двигались огромные руки стражника, просто потрясала,. Силы у него тоже немеряно – вон как вращает над головой огромным двуручником. Словно легоньким прутиком! Достойный противник. Жаль, что враг – с ним приятно было бы побороться просто так, по дружески, силой меряясь. Но сейчас на подобные развлечения времени нет, его нужно вырубить – и быстро. Только вот как? Сила и ловкость отпадают – они приблизительно равны у обоих бойцов. Выносливость проверять некогда – жрица того и гляди замкнёт круг.
Оставался обман.
Конан попытался поймать глаза противника. Глаза – это первое дело при любом обмане, будь то в бою или на базаре. Если ты первым поймал противника глаза-в-глаза – он обречён. Этому трюку очень давно Конана обучил знакомый по Шадизару мошенник, но и в бою подобная уловка срабатывала очень хорошо.
Но огромный охранник, похоже, тоже знал эту древнюю воровскую хитрость – его взгляд ускользал, никак не давая себя зацепить, словно вёрткая рыба в мутной тени под выступающим далеко вперёд навершием шлема. Приходилось смотреть ему просто на уровень переносицы – иногда и такое могло сработать. По крайней мере, глядя так, Конан держал в поле зрения всё его тело и мог хотя бы сам предугадать вероятное направление следующей атаки. Вот дрогнули мышцы на левой икре, шевельнулись плечи, правое чуть подалось вперёд, левая кисть вывернулась… Значит, сейчас будет косой левосторонний по корпусу… А парень-то, похоже, левша. Или просто одинаково уверенно работает обеими руками – вот уже второй подряд леворучный удар.
Конан, выгнувшись и развернув тело боком, пропустил тяжёлый двуручник над собой на расстоянии локтя. И сам тут же бросился в атаку, воспользовавшись тем, что, какой бы скоростью реакции не обладал дюжий охранник, моментально развернуть после промаха такой тяжёлый меч физически невозможно.
Он наметил удар по ногам, справедливо полагая, что вряд ли такая туша будет прыгать – скорее, предпочтёт прикрыться. Так и вышло – завершая вынужденное круговое движение, огромный двуручник пошёл вниз, навстречу обозначенной угрозе. Конан тоже продолжил движение, только не вниз, а вверх. На уровне шеи. Длины меча хватало с избытком.
Когда середина бронзового клинка киммерийца вонзилась в ничем не прикрытую плоть между нагрудником и шлемом, его локоть пронзило неприятная дрожь. На отдачу это ощущение походило так же, как пустынный игольник — на розовый куст. Вроде всё как надо, и ветки есть, и колючки, и даже цветочки розовенькие имеются – а никто никогда даже спьяну не перепутает. Онемели пальцы, стискивающие оплетённую кожей каменного варана рукоять, противной болью отдалось в плечо, рука стала словно чужая. Меч продирался с огромным трудом, словно Конан по непонятной надобности пытался перепилить им толстенный волокнистый ствол тысячежильника, а не мясо с небольшим количеством позвоночных костей.
Человеческая плоть не оказывает такого сопротивления!
Впрочем, чёрная бронза и на этот раз не подвела. При желании ею можно перерубиь даже упрямый тысячежильник – как-то по глупой молодости Конан проверял, поэтому и мог ручаться. Меч выдрался из тела охранника, окончательно завершив отделение от оного головы. Правая рука слушалась плохо, и потому Конан задержался на полвдоха, пытаясь поудобнее перехватить меч левой и дожидаясь, когда же обезглавленного стражника окончательно покинет жизнь. В запарке боя тело не всегда успевает осознать то неприятное обстоятельство, что принадлежит оно уже мертвецу. И в подобном непонимании зачастую успевает причинить окружающим массу неприятностей. Иногда — смертельных. Так что лучше переждать чуток, пока стражник осознает собственную смерть и упадёт, окончательно мертвый и безопасный
Стражник не торопился падать. Вместо этого он повертел головой!
Отрубленной.
Головой.
Повертел.
Влево-вправо так, словно ни в чём не бывало, а потом и вообще запрокинул голову назад, словно насмехаясь над незадачливым врагом – вот, мол, моя шея, ничем не прикрытая, и где же на ней ты видишь смертельную рану?
Раны действительно не было. Даже царапины. А ведь Конан чувствовал, как меч прорубался сквозь тело, он не мог промахнуться, отдача была, пусть даже и несколько странноватая, но была ведь!.
Сбоку от края площадки к ним бежал Закарис, что-то крича на ходу. Сквозь завывания ветра прорывались обрывки слов:
–…Рок! …это… роки!.. одно… элезо…
Впрочем, бежал – громко сказано. Скорее – ковылял на подгибающихся ногах. Вместо меча он размахивал длинным кинжалом – несерьёзное оружие против двуручника. Даже странно, опытный воин, а так растерялся. Стражник, похоже, думал подобным образом и отвлекаться на нового противника не стал. А, может, он просто предпочитал разбираться с врагами по очереди. Огромный двуручник хищным клювом легендарной птицы Рок рванулся вперёд, выцеливая Конана в грудь. Киммериец рванул свой меч в верхний блок, но понял, что не успевает.
Самую малость. Жизнь в бою часто зависит от такой вот малости.
Он попытался уклониться, понимая, что и этого не успеет.
Время замедлилось.
И рука в латной кожаной перчатке, возникшая из-за плеча киммерийца, движется, казалось, очень медленно. Рука была левой. Медленно-медленно ладонь припечаталась к конановской груди, медленно-медленно пальцы её сжались в кулак, загребая и стискивая завязки плаща и складки насквозь промокшей от пота рубашки. А потом рука эта так же медленно толкнула Конана назад.
И время снова ускорилось.
Толкнула.
Ха!
Швырнула – так будет куда точнее.
Конана отбросило шага на три, а потом ещё столько же протащило уже на заднице, довольно чувствительно припечатав ею по всем имеющимся на площадке камням и неровностям. Хорошо, что штаны на нём были кожаные, с утолщенными накладками для верховой езды, а то продрал бы наверняка. Но мысли о штанах пришли позже. В первый миг после падения Конан думал только о том, что Асгалуну, похоже, опять придётся выбирать нового короля. Не везёт что-то этому славному городу на королей, не живут они долго.
Потому что разве можно долго прожить, если кидаешься с голыми руками на огромного типа, закованного в доспех и вооружённого двуручником?
Никак невозможно.
Пусть даже и не совсем с голыми руками, что он сможет, этот крохотный кинжальчик не больше локтя длиной, против такой-то махины?! Даже если каким-то чудом прорвётся Закарис сквозь смертоносный круг, очерчиваемый огромным мечом?
Закарис не стал прорываться.
Он метнул кинжал с расстояния полутора выпадов – можно сказать, в упор для любого метательного оружия. Хорошо так метнул, ровно, несмотря даже на то, что был его кинжал слишком громоздок для метания. Точненько так, словно на показательных играх. Ровнехонько в середину затянутой чёрным доспехом груди…
Конан даже взвыл от обиды – такой бросок! И – заведомо насмарку! Кинжал – это тебе не арбалетный болт, даже Закарис не сможет бросить его с силой, достаточной для того, чтобы пробить тяжёлый доспех! Не услышав собственного горестного вопля за воем ветра, киммериец скрипнул зубами и попытался встать – Закарис безоружен, а стражник не станет медлить…
И увидел, как стальной клинок пробивает воронёную нагрудную пластину.
Вернее, нет, не так.
Кинжал скользнул сквозь доспех и прикрытое им тело, словно бы вообще не встретив сопротивления. Он пролетел стражника насквозь, словно тот был соткан из ветра. А вот за спиной у него замер, как будто наткнувшись на непробиваемую стену. Задрожал крупной дрожью, посверкивая от острого кончика до рукоятки, завис в воздухе. И рухнул на камни.
Конан видел все это очень ясно – сквозь дыру в груди чёрного стражника. Ту самую, что проделало в ней лезвие кинжала. Воронёный металл доспехов пошёл волнами, как вода от брошенного в пруд камня. А кинжальчик-то, похоже, был непростой – плоть чёрного стражника шарахнулась от него в разные стороны точно так же, как и металл доспехов. Отверстие стремительно расширялось, сквозь него уже было видно замершую у жертвенного камня жрицу. Почему-то показалось, что её тёмная фигура прозрачна и просвечивает насквозь закатным оранжевым золотом.
Стражник уронил меч. Попытался вскинуть к уже почти полностью исчезнувшей груди руки. Это движение оказалось последним – от чрезмерности усилия истончившаяся до узкой полоски плоть его взорвалась и осела на площадку струйкой тяжёлого чёрного дыма. Но не это заставило Конана вскочить на ноги.
Жертвенный камень был пуст.
***
— Это мороки, — сказал Закарис после того, как Конан раза три обежал по кругу площадку на крыше гробницы и убедился, что ни Атенаис, ни мерзкой прислужницы Сета нет и следов. Он самолично оглядел все четыре склона и удостоверился, что никто не смог бы спуститься по ним незамеченным. Спешащие за своими командирами гвардейцы по прежнему держали строй «паутина», плотной сетью облепив все четыре склона от подножия и почти до самой вершины, до которой самым шустрым из них оставалось не более пары выпадов. Мимо такого количества настороженных и вооружённых бойцов незамеченной не проскользнула бы и полёвка.
Но больше всего его успокоило то, что на жертвенном камне не было следов крови. Его, похоже, давно не использовали, хотя мох и не желал расти на глянцевых боках.
— Это были мороки, — повторил Закарис, когда несколько успокоенный Конан присел на чёрный камень, совершая тем самым немалое святотатство по стигийским понятиям.
— Наведённые мороки. Я сразу заподозрил, как только увидел, что их трое. Их всегда бывает трое – один охранник и две приманки. Приманки отражают твой самый сильный страх. Нет, я неправильно говорю. Не страх. Они ведь приманивают. Угроза самому ценному. Потому-то их и двое – один всегда угрожает другому. Чтобы ты забыл обо всём и бросился на помощь. Ты ведь наверняка увидел там свою дочь в смертельной опасности, правда? Каждый видит своё… – Закарис невесело усмехнулся. Добавил, помолчав. – Я не буду тебе говорить, что увидел я. Но это было очень…
Он содрогнулся.
Некоторое время они молчали. На площадке стали появляться гвардейцы – настороженные и озирающиеся. Быстро соориентировавшись, они слегка расслаблялись и занимали оборонительные позиции, немного отступив от края и дав тем самым возможность выбраться на площадку отставшим товарищам. К командирам они подходить не спешили, правильно оценив выражения их лиц.
Конан хмурился – ему очень не нравился тон Закариса. Таким тоном не должен разговаривать человек, только что уничтоживший опасного врага.
— Твой кинжал заколдован против мороков? – спросил он, видя, что Закарис больше не намерен говорить сам.
— Можно сказать и так, — король Асгалуна хмыкнул. – Понимаешь, он новый. Совсем ещё новый, его только пол-луны назад выковали. А против мороков помогает лишь холодное железо, никогда не пробовавшее крови. Согласись, такое трудно найти у воина. Хитро придумано.
— А стражник? Он тоже – страх?
— Нет. Он – зеркало. Он всегда точно так же вооружён, силен и ловок, как и любой его противник. Я потому-то и напал именно на него. Он наиболее уязвим – конечно, для безоружного человека. Понимаешь, он ведь не мог воспользоваться против меня мечом, пока у меня был только кинжал. А потом оказалось слишком поздно…
Закарис поворошил кинжалом жирную сажу, оставшуюся на месте гибели стражника. Раскопал почерневшую кругляшку. Достал, повертел в руках. Удивлённо приподнял брови.
Конан насторожился:
— Что это?
— Сердце морока. Странно. Паук. Никогда такого не видел. Я был почти уверен, что будет змея или павлиний глаз. Впрочем, — добавил он задумчиво, словно для самого себя, — Это ничего не меняет. Она могла воспользоваться чужим заклинанием.
И Конана буквально продрало от полной безнадёжности, с какой эти слова были произнесены. Похоже, утреннее настроение вернулось к Закарису в полной мере, наложившись на страшную усталость дневного перегона и послебоевой шок. И, похоже, он по прежнему так и не собирался ничего объяснять своему собрату.
Конан разозлился. Хлопнул ладонью по камню.
— Чего ты боишься, Закарис? Что пугает тебя так, что ты предпочёл бы лучше встретиться лицом к лицу со служителями Змееголового? Во что ещё может впутать мою дочь твоя милая сестренка? Я не намерен больше терпеть отговорки. Ну?
— Хорошо, – Закарис пожал плечами. – Всё равно сегодня уже торопиться некуда. Ты что-нибудь слышал о Золотом Павлине Сабатеи?..
— Что это?
Атенаис напряглась, принюхиваясь, и даже глаза закрыла. Всё равно сейчас, через три с лишним колокола после заката, зрение было почти бесполезно, а открытые глаза только рассеивали внимание.
— Кора лимонного дерева.
— Правильно. А для чего она нужна?
Ну, это совсем просто – лимонницей вовсю пользовались модницы тарантийского двора!
— Она улучшает цвет лица. А если сделать тёплый компресс с маслом чайного дерева на ночь, то кожа становится гладкой и упругой!
— А это?
Запах, горьковатый и душный, словно пронизанный полуденным жаром, был смутно знаком и почему-то внушал опасения. Атенаис зажмурилась почти до боли, перебирая не только всё, изученное за сегодняшний невероятно долгий день, но и более раннее, почти позабытое. Горбачи продолжали неспешно-ровный бег сквозь ночь, их мерная поступь ничуть не мешала продолжению дневного урока. Как и ночное время, от которого слезятся глаза и рот раздирает зевотой. Атенаис судорожно зевнула и наконец-то вспомнила:
— Шакальи ягоды! Но это нечестно! Ты мне про них ничего не говорила, это я просто ещё от няньки…
Переливчатый хрустальный смех был ей ответом:
— Вот и прекрасно! Умная жрица черпает знания изо всех доступных колодцев и источников, не ограничивая себя только тем, который волею богов оказался поближе! А зачем нужны шакальи ягоды?
— Они ни зачем не нужны! Они же ядовитые! Лошадям достаточно съесть горсточку-другую – и всё! А человеку – так и вообще несколько ягодок…
— Вот видишь! А ты говоришь – не нужны. Одно из предназначений ты угадала верно – шакальими ягодами можно легко убить врага. Или хотя бы его лошадь, если для твоих целей его нужно просто немного подзадержать. А ещё при помощи специальным образом выпаренной настойки из этих ягод жрицы Деркэто избавляются от ненужного плода… впрочем, об этом тебе знать пока рановато. Ну-ка, любопытно, а вспомнишь ли ты вот это… Ну?
Атенаис принюхалась и с трудом удержалась от смеха. Ещё бы она не вспомнила! Это был самый важный запах сегодняшнего дня, самый важный из усвоенных ею уроков, и уж его-то она постаралась запомнить навсегда.
— Омариск! Волшебная травка Деркэто!
— Вижу, главный урок ты усвоила верно! – хрустальный смех вновь зазвенел над ночной степью. – Это действительно пыльца цветов омариска, перемешанная с воском диких степных пчёл. В обычном своём состоянии – просто приятно пахнущая травка, но если её сжечь… Стоит бросить один такой вот шарик на жаровню и дать мужчине вдохнуть поднимающийся дым – и на него низойдёт священное безумие Деркэто. Некоторые называет его «благодатью Деркэто», но мне не кажется, что это состояние – такая уж благодать. Священное безумие – так будет вернее. Мужчина, на которого оно снизошло, полностью теряет голову от неудержимой страсти и готов ради её удовлетворения на всё… Абсолютно на всё, понимаешь? Убить своего короля, предать лучшего друга, отдать дочерей в наложницы грязным больным рабам, разрубить грудь собственной матери и бросить к твоим ногам её ещё тёплое сердце… Пыльца омариска — страшная сила, помни об этом. На женщин она тоже действует, хотя, хвала Иштар, и далеко не так сильно. Поэтому, когда будешь её применять, постарайся сама держаться подальше от жаровни, поняла?
— О да! – ответила Атенаис с жаром, и тут же снова душераздирающе зевнула. — А как он выглядит, этот омариск?
— Завтра, дорогая моя! На сегодня уроки закончены, ты уже совсем спишь, того и гляди, с седла свалишься! Перебирайся в шатёр, я распорядилась, чтобы для тебя оставили место.
***
— Люди не могут скакать всю ночь, командор. Да и коням нужен отдых…
Закарис смерил Хьяма бешеным взглядом, потом обмяк. Конан, стоявший за спиной асгалунского короля на расстоянии выпада и уже напрягшийся в готовности спасать одного из лучших асгалунских бойцов от неоправданного командирского гнева, тоже слегка расслабился. Слегка – Закарис последнее время вёл себя всё более и более странно и особого доверия не вызывал.
Шагнул вперёд, сказал примирительно:
— Люди действительно устали, Закарис. Мы же скакали весь день и половину ночи! Почти без остановок! Если бы не наткнулись на этот колодец, просто загнали до смерти половину лошадей ещё до рассвета. К Зандре такую спешку, опомнись! Твоей сестре и её людям тоже надо спать. Мы можем в темноте проскакать на расстоянии броска копья от их спящего отряда – и просто его не заметить!
— Ладно, — тихо вздохнул Закарис, и рявкнул, – Привал! Всем спать! До рассвета!
По вяло суетившемуся вокруг колодца лагерю прокатился облегчённый стон. Многие попадали на землю прямо там, где стояли, не утруждая себя даже тем, чтобы что-то подстелить или накрыться плащом. Показалось даже, что многоголосый храп раздался несколько раньше, чем усталые тела коснулись земли. На ногах остались лишь заранее назначенные часовые, да несколько человек продолжали выхаживать своих коней, опасаясь их запалить. Присмотревшись, Конан обнаружил, что большинство из последних были его гвардейцами. Обидно, конечно, но местные лошадки, такие неказистые и вздорные на вид, к жаркому климату были приспособлены намного лучше его статных и тонконогих красавцев. С другой стороны – приятно, что «драконы» хорошо знают службу и заботятся в первую очередь о своих конях, как и должно истинному воину.
— Завтра мы должны их догнать!
Конан пожал плечами:
— Будет воля Митры – догоним ещё до обеда. Я бы не возражал нормально подкрепиться, а не жевать в седле на полном скаку эту вяленую крокодилью отрыжку.
— Ты не понимаешь! – простонал Закарис, качая головой. – Ты просто не понимаешь…
— Ну так и объяснил бы мне, чего же именно такого ужасного я не понимаю?
— Они вместе уже два дня! Ты хоть представляешь себе, чему эта тварь может за такое время научить твою старшую дочь?!
Конан фыркнул. Снова шевельнул плечами:
— Думаю, девочке пригодится.
— Ты не понимаешь! – буквально взвыл Закарис и сдёрнул с бритой головы шлемообразный кидарис с золотыми пластинами внахлёст. Бросил на землю, рухнул рядом. Конан смотрел на него, мрачнея. Недобро так смотрел.
— А ты ведь не этого боишься, Закарис… — сказал он негромко, не надеясь на ответ. – Не того, что твоя сестрёнка развратит своими секретными знаниями жрицы Деркэто мою старшенькую и научит её вертеть мужчинами… Чего же ты на самом деле боишься, а, король Асгалуна?..
Закарис поднял на него затравленный взгляд, упрямо стиснул зубы:
— Завтра, Конан, великий король Аквилонии. Я всё объясню тебе завтра. Когда мы догоним эту тварь.
***
— Они догонят нас сегодня.
Дорожная пыль, поднятая широкими ступнями горбачей, медленно оседала вдалеке и продолжала клубиться у ног, словно водовороты странной красновато-жёлтой речки. Нийнгааль придержала отряд у развилки на четверть оборота клепсидры, давая людям возможность размяться, а скотине – полакомиться пустынным игольником, коего вдоль дороги водилось в изобилии. Сама же она смотрела назад – туда, где далеко-далеко, почти у самой еле различимой линии зелёных холмов на горизонте поднималась в выбеленное солнцем небо тоненькая красновато-жёлтая полоска. Погони не было видно, но поднимаемая ею пыль выдавала её с головой.
Впрочем, точно так же, как и их самих.
Атенаис с тревогой посмотрела на густую дорожную пыль, клубящуюся у лохматых ног её скакуна. Снова взглянула на медленно, но неотвратимо приближающийся пыльный шлейфик, перевела обеспокоенный взгляд на Высшую жрицу. И вздрогнула.
Невыразимо прекрасные глаза Нийнгааль смотрели прямо на Атенаис, на красивых губах мерцала прозрачная улыбка.
— Они догонят нас сегодня, ещё до заката. Но мы ведь с тобой не хотим, чтобы они догнали именно нас, правда, милая?
— Не хотим! – Атенаис сглотнула тугой комочек: «Не так рано!!!». – Но что же нам делать? Их кони быстрее!
Хрустальный смех дрожал и переливался в прекрасном горле, словно драгоценное вино в бокале не менее драгоценного горного хрусталя.
— О, у Деркэто есть для своих верных слуг множество хитроумных уловок! Ты знаешь, что она какое-то время была ближайшей подругой достойного Бела, прозванного в народе Шустроруким? Вижу, пришла пора преподать тебе новый урок: степь – это не столичные гонки колесниц, где победа всегда достаётся самой быстрой. Степь – это степь. Они, конечно, догонят. Но не нас. Думаешь, я зря остановилась у этой развилки? Мы здесь разделимся. Мои верные слуги отвлекут на себя внимание наших преследователей, а мы с тобой продолжим наш путь. И наши уроки. Надеюсь, такое развитие событий тебе больше нравится?
***
— Они разделились!
Впрочем, дозорный мог бы и не кричать – Конан и сам отлично видел, что ровный клуб пыли, что колыхался впереди, ворочаясь и постоянно меняя очертания, словно какое-то косматое бесформенное чудище из легенд, слегка изменился. У него словно бы вырос хвост. Пока ещё куцый, но с каждым ударом сердца удлиняющийся, он острым кончиком тянулся в полночную сторону. А косматый красно-рыжий зверь продолжал топтаться посредине степи, разве что ещё немного подрос – они нагоняли. Беглецы, похоже, и сами это понимали, не зря же начали пускаться на всякие уловки.
Впрочем, это им не сильно поможет.
Конан привстал в седле, щуря глаза. Вгляделся, прикидывая.
Если судить по тонкой прозрачности быстро удлиняющегося «хвоста», в острие его не слишком-то много всадников. Скорее всего, вообще двое-трое. И что же из этого следует?..
Тремя поворотами клепсидры позднее, притормозив у развилки и звериным взглядом вглядываясь в истоптанный песок, Конан не смог сдержать довольной усмешки. Он опять угадал. Несмотря на множество следов, испещряющих место разделения отряда, любому хоть мало-мальски зрячему следознатцу было отчётливо видно, что на полночь отсюда свернули только трое. Какое-то время их скакуны шли бок о бок, буквально выстроившись в ряд. Словно специально облегчая работу следопытам. Три цепочки следов, боковые – более чёткие и глубокие, средняя же – лишь чуть намеченная, словно этот горбач нёс гораздо меньший вес. Например, не взрослого человека, а ребёнка.
Конан засмеялся уже в голос.
И кого, скажите на милость Митры, они хотят обмануть подобной наивной уловкой?
Только трое, ха! Словно на жертвенном камне преподносят, кушайте, не обляпайтесь. И даже горбачей рядком пустили – специально на случай, если следознатчики у преследователей не слишком опытные и нужного не заметят.
Ха!
Чтобы высшая жрица путешествовала в почти что полном одиночестве, без многочисленной охраны и армии слуг, всего лишь с двумя спутниками, один из которых, к тому же, похищенный ею ребёнок?! Да скорее реки потекут вспять, а луна упадёт на землю!
— Конан! Мне это не нравится, – Закарис смотрел в сторону ответвляющейся полузаброшенной дороги с чёткими следами троих всадников. Хмурился. — Как-то слишком… напоказ.
Конан ощерился:
— Сам вижу. Внимание отвлечь пытаются. Знаешь что… Пошли-ка двоих ребят по этой дороге – так, на всякий случай…
— Хьям! Эххареш! Проследить, дальше – по обстановке! Остальные – за мной, во имя Иштар!
И он упрямо погнал Аорха вперёд, к выросшему уже до огромных размеров пылевому чудовищу, что ворочалось в близкой недосягаемости, словно лакомая морковка перед взмыленной мордой впряжённого в крестьянскую повозку мула.
Место ночёвки престарелой жрицы Деркэто они нашли почти сразу – она, похоже, и не особо пыталась его скрыть, уютно расположившись на ночлег в ложбинке между двух холмов, почти на самом берегу. Её охрана и слуги насчитывали не меньше четырёх десятков – судя по размеру костра и количеству расставленных на ночь шатров.
Но сейчас на стоянке не было никого и ничего. Ни шатров, ни лошадей, ни самой почтенной жрицы.
Ни Атенаис…
— Этого я и боялся.
Закарис спрыгнул с коня, присел рядом с прогоревшим кострищем, тронул рукой угли. Вскочил.
— Мы должны их догнать! Они не могли далеко уехать, угли ещё горячие!
Он взлетел обратно в седло одним мощным движением. Любого другого коня подобное просто свалило бы с ног, но привычный Аорх только хекнул как-то совсем не по-лошадиному и слегка присел, с разгона принимая на свой круп столь немалую тяжесть.
— Хьям, Унзаг! Быстро в деревню, узнать, по какой дороге они уехали! Барух, Зерхал – напоить лошадей! Но не досыта! Быть готовыми к немедленному выступлению и долгой скачке! Эххареш, отступников сюда, немедленно!
Конан молча наблюдал за действиями асгалунского короля, до глубины души потрясённый его неожиданной прытью. Закарис действовал вроде бы верно. Действительно, из Дан-Маркаха вело четыре дороги. Первая — та, по которой они только что приехали, на Асгалун. Вторая — в сторону Либнанского нагорья и дальше, на Кирос и Гхазу. Третья – вдоль полуденной границы Шема, на Анакию. И, наконец, четвёртая – вдоль побережья до устья Стикса и далее, через границу. Четвёртая дорога была самой неприятной в смысле преследования с политической точки зрения, так как до границы было буквально арбалетной стрелой подать. И, выбери беглецы эту дорогу, догнать их на территории Шема не представлялось бы возможным. Дорог четыре, и перекрестье их хорошо утоптано во всех четырёх направлениях, с первого взгляда даже опытному следопыту вряд ли удалось бы точно определить правильное. Самое логичное – допросить очевидцев. И поить до отвала разгорячённых дорогой коней в преддверии возможной погони тоже не следовало. И допросить провинившихся солдат, непонятно за каким Нергалом отпустивших девочку с посторонней старухой, тоже следовало самому военачальнику.
Всё было, вроде бы, правильным. И сам Конан, наверное, в подобных обстоятельствах поступил бы точно таким же образом и отдал бы точно такие же распоряжения. Вот только…
Вот только голос его не срывался бы от отчаянья, и не было бы такого откровенного ужаса в его расширенных глазах…
***
Толком допросить стражников, определить степень вины каждого и раздать соответствующие наказания не удалось – запыхавшийся Хьям прискакал чуть ли не одновременно с приближением Эххареша и его подневольных спутников.
— Мой командор! Они ускакали на рассвет!
— По коням! Живо! А с вами, — яростный взгляд асгалунского военачальника полоснул не справившихся со своим заданием охранников не хуже боевого бича, — после разберусь!
Закарис рванул по рассветной дороге так, словно за ним гнались все демоны самой нижней преисподней Зандры. Конан смог догнать его лишь на четвёртом или пятом полёте стрелы. Киммериец был растерян, и потому начинал слегка злиться. Пока ещё только слегка.
— Эрлих забери твои потроха, ты не хочешь мне объяснить, что происходит?
Закарис обернул к королю Аквилонии посеревшее от напряжения лицо. Прохрипел:
— Потом! Когда догоним! Я тебе всё объясню!
Мощные руки его продолжали бессознательно понукать Аорха, который и без того, казалось, мчался уже со скоростью не ветра даже, а хорошего урагана. И именно это лучше любых слов убедило Конана воздержаться от дальнейших расспросов и резко вогнать пятки в бока собственного жеребца. Нахор всхрапнул от ничем не заслуженного оскорбления действием и обошёл Аорха на полкорпуса. Полуобернувшись в седле, Конан рявкнул:
— Шевелитесь, черепашьи дети!
Так рявкнул, для порядка скорее, и без того отлично зная, что его драконы если и отстанут, то не намного. А если отстанут асгалунцы – не велика потеря. Не слишком-то они, похоже, хороши в ратном деле. Во всяком случае, ни один из аквилонских гвардейцев не позволил бы вот так запросто какой-то посторонней старухе…
Конан и сам не заметил, как к нему вернулось хорошее настроение. Быстрая скачка на него всегда так действовала, ещё с молодости. А что касается не совсем понятного поведения Закариса… что ж! Он ведь сам обещал всё объяснить, как только догонят они этих горе-похитителей. Подождём. Тем более, что вряд ли ждать придётся слишком долго. Посудите сами – долго ли сумеет удирать по ровной дороге от хорошо тренированных воинов на хорошо обученных боевых лошадях отряд, по словам незадачливых охранников состоящий почти исключительно из женщин и юнцов? Тем более, что вместо благородных коней у большинства из них под седлом неуклюжие и не слишком торопливые пустынные горбачи, а руководит отрядом дряхлая старая развратница?
Конан почти благодушно расслабился в седле, наслаждаясь стремительностью движения.
***
— Мы не будем заезжать в город? – спросила Атенаис, когда стало ясно, что они выворачивают на окружную дорогу, тянущуюся вдоль невысоких стен Анакии.
— Нет, моя милая.
Лохматые пустынные горбачи шли ровно и быстро, но на удивление плавно, на них почти не трясло. Да и сидеть между шерстистыми выростами на широких спинах было невероятно удобно — едешь, словно подушками обложенная. Ни спина не болит, ни ноги – для них даже есть специальная кожаная подставочка! Вроде стремян на лошадях, но гораздо удобнее. За целый день такой езды Атенаис почти совершенно не устала, а на лошади она уже к полудню растрясла бы все косточки и отбила бы себе всё, что только можно. Нет, что ни говори, для длительного путешествия горбачи гораздо приятнее лошадей.
Вот только пахнет от них ещё отвратительнее…
— А а где мы остановимся на ночёвку? — Атенаис смотрела на светлый камень городских стен, вызолоченный закатными лучами. За Анакией плодородных зелёных холмов больше не было – там начиналась ровная степь, переходящая в нагорье, по краю которого и шёл полуденный караванный тракт Шема.
Нийнгааль покачала прекрасной головой – её прическа совершенно не растрепалась за целый день пути, и как только ей такое удаётся! И засмеялась невероятно прекрасным хрустально-прозрачным смехом:
— Нет, моя милая. Мы не будем останавливаться на ночёвку. Если, конечно, ты не хочешь, чтобы твой венценосный отец догнал нас не позднее завтрашнего утра!
И они засмеялись – уже обе. И на этот раз Атенаис почти удалось повторить хрустальную прозрачность смеха высшей жрицы Деркэто.
Нет, она не питала иллюзий – о том, чтобы стать ей настоящей жрицей Деркэто, не могло быть и речи. Отец никогда не позволит. Да и не особенно-то хочется, если уж быть до конца откровенной. Отец, конечно же, их догонит. Рано или поздно. Но лучше попозже.. И, конечно же, когда он их догонит, полученная ею трёпка окажется просто ужасной. Её наверняка выпорют. Чтобы выбить всякую дурь – отец ведь не поверит, что она вовсе и не собиралась становиться какой-то там жрицей. Конечно же, ей ни под каким видом не дадут более общаться с прекрасной Нийнгааль. Надо, кстати, ещё придумать, как уберечь саму Нийнгааь от страшного отцовского гнева… Он, слава Митре, отходчивый, но ведь по запарке и насовсем пришибить может! Вернее всего будет просто отвлечь его внимание и перевести весь гнев на себя. Да, похоже, порки избежать не удастся. И не только порки… Наверное, её потом вообще запрут в башне под неусыпным надзором служанок и рабынь. Отберут подаренные украшения и наряды. Кобылу тоже, наверное, отберут. И седло… Седло жалко. Может быть, если отец будет в особо пакостном настроении – даже отправят с усиленным эскортом обратно в Тарантию.
Но все секретные женские тайны и умения, которые она узнает к тому времени от высшей жрицы Деркэто, останутся при ней. Их-то никто не сможет у неё отобрать, словно украшения или наряды! Она будет всё знать, всё помнить и всё уметь! Единственная среди всех знатных женщин Аквилонии – настоящие жрицы не в счёт, кто же их вообще за женщин-то считает, они же жрицы?! А она… Она будет не просто тайно хранить секретное и беспощадное оружие Деркэто – она научится им пользоваться. Единственная. И очень скоро, всего лишь через несколько коротких зим, не будет в Тарантии более привлекательной красавицы, чем старшая дочь аквилонского короля…
И Атенаис в который уже раз за сегодняшний день обратилась к Митре с короткой мольбой о том, чтобы разгневанный отец догнал бы их с прекрасной Нийнгааль не слишком скоро.
— …Только глупцы и самые упёртые поклонники змееголового могут полагать, что истинная страсть – это зло. Страсть – это жизнь. Нет ничего бесстрастнее смерти. И нет ничего более противного жрецам смерти, чем истинная страсть. А Великая Деркэто – это и есть страсть, в самом первозданном виде. Глупые мужчины пытаются бороться со страстью при помощи оружия, не понимая, что любое оружие бессильно против истинной страсти. Высшие жрицы Деркэто одним прикосновением могут доставить мужчине сводящее с ума наслаждение – или навсегда лишить его мужской силы. А ведь жрицы Деркэто не носят мечей или даже кинжалов, они всегда безоружны. И – вооружены! Тоже всегда. Даже будучи абсолютно голыми. Их невозможно застать врасплох и безоружными, понимаешь? Потому что их главное оружие – их тело. Движения рук и ног, поворот головы, взгляд, улыбка, голос… Ну что ты смеёшься, глупенькая, всё это может быть беспощадным оружием, если уметь им пользоваться. Однажды мне довелось убить одного человека всего лишь правильно посланной насмешливой улыбкой. Правда-правда! Ты что, не веришь?
— Верю…
Атенаис лежала на мягких шкурах внутри расписного шатра. Жаровня уже почти прогорела, в круглое отверстие срединного дымохода заглядывали крупные звёзды. Она – верила. Да и как она могла не верить, если даже десятник не смог остановить прекрасную Нийнгааль, вознамерившуюся переночевать вместе со своей новой подругой далеко за пределами крепости? Пытался – но не смог! На все высказанные им опасения она только рассмеялась и сказала, что, если на её людей попытаются напасть – это будет, пожалуй, забавно.
— Если Иштар – это богиня земли и семейного очага, символ женщины-матери, доброй и плодовитой, защищающей своих детей и одаривающей их пищей и кровом, то Деркэто – это символ просто настоящей женщины. Великой и великолепной женщины! Дарящей радость и удовольствие. Иштар даёт жизнь, Деркэто – наслаждение, и глупо их противопоставлять! Они не враги друг другу. Даже когда Деркэто увела у вечно беременной тяжеловесной Иштар прекрасного Адониса, её мужа и вечного любовника, они не были соперницами! Они просто дополняли друг друга – Иштар при всей своей любви никогда не смогла бы доставить Великолепному Адонису такого наслаждения, каким одарила его Деркэто. Сама же Деркэто никогда не собиралась рожать ему многочисленных детей. И ведь именно Деркэто вернула Адониса на любовное ложе к его законной жене, вызволив из плена Сета! Если бы не её волшебное прикосновение, он до сих пор был бы узником, опутанным сетями Змееголового. Это была именно она, а вовсе не тупая служанка Ашторех, жрецы Иштар всё перепутали. Именно страсть одним своим прикосновением разрывает любые путы, а что может засохшая старая дева знать об истинной страсти?!
Кажется, она ещё долго что-то рассказывала. Атенаис не заметила, как уснула, убаюканная звучанием прекрасного голоса. Снился ей прекрасный Адонис, пленённый злым Сетом, мерхким и более похожим на жабу, чем на змею. А ещё ей снилась Деркэто, от одного прикосновения которой рвутся любые путы – юная и прекрасная до полной невозможности дышать Деркэто, в чьей ослепительной красоте проглядывало явственное сходство с обворожительной Нийнгааль и – совсем немножечко! – с самой Атенаис…
***
Всерьёз беспокоиться Конан начал лишь после одиннадцатого колокола, когда вернулся один из посланных в Дан-Марках стражников.
Сам он проснулся с рассветом, за шесть поворотов клепсидры до полудня. Старые походные привычки не умирают. Несмотря на крайнюю непродолжительность сна, чувствовал он себя бодрым и отдохнувшим. Повозки с провиантом и малым охранным отрядом были отправлены затемно, чтобы не тормозили готовящуюся к выступлению колонну – всё равно основное войско их догонит на первом же дневном переходе. Остальные собирались выступить ближе к полудню.
Немного раздражало то, что до сих пор из Дан-Маркаха не было никаких известий. Ладно, пусть вчера они не решились ехать на ночь глядя, но с утра-то пораньше должны же были отправиться, сразу как проснулись, чего тянуть-то? Езды тут – не более двух-двух с половиной поворотов клепсидры, даже если ехать нога за ногу, как любит Атенаис. Давно уже должны быть в замке! Вот же несносная девчонка!
Конан как раз раздумывал, а не послать ли в Дан-Марках двух-трёх драконов, причём галопом и с приказом волочь блудную дочерь хоть силком, ежели воспротивиться отцовскому повелению, когда на задний двор прискакал гонец. Не из Кироса – гонец оттуда прибыл ещё ранним утром с известиями вполне удовлетворительными – киросский смешанный гарнизон выступит сегодня по дороге на Недреззар.
Новый гонец был из Дан-Маркаха.
Вообще-то это был даже не гонец, а молодой стражник из бронзовой центурии. Он привёз послание королю Закарису и – странное дело! – выглядел при этом несколько растерянным. Не испуганным, не взволнованным – в таких нюансах Конан разбирался отлично, любой горец нюхом чует не то что удушающий смрад откровенного предательства — малейший намёк, легчайший аромат первых мыслей о возможности такового. Ничем подобным от бойца, слава Митре-заступнику, не пахло, просто выглядел он слегка растерянным и словно бы даже несколько смущённым.
Послание на первый взгляд тоже вроде бы не несло в себе ничего тревожного.
— От сестры, — сказал Закарис, мрачнея и наливаясь угрюмостью, что твоя грозовая туча – дождём. – Поздравляет и шлёт пожелания здоровья, если будет на то воля Иштар. Тебе тоже. Она со своими людьми возвращается к себе. Приглашает в гости и просит разрешения захватить с собой твою дочь. В качестве гостьи.
Поначалу Конан даже испытал облегчение. Он всё никак не мог решить – стоит ли оставлять Атенаис в Асгалуне, а если стоит – то сколько людей выделить для её охраны? Очень уж не хотелось тащить девочку с собой в военный поход, но оставлять её в разорённом замке хотелось не более. Теперь же всё складывалось удачно – можно отправить Атенаис в гости к сестре Закариса, добавив небольшой отряд для дополнительной охраны, а на обратном пути и самим заглянуть, раз уж приглашает.
— Нет! – лицо Закариса пошло красными пятнами. — Клянусь чревом Иштар, Нийнгааль – не та женщина, опеке которой я бы доверил ребёнка! Тем более – девочку.
— Да в чём дело-то? – Конан начал раздражаться, — И почему, во имя Солнцеликого, я никогда не слышал, что у вас с Зиллахом, да осияет его дух благоволение Митры, есть ещё и сестра?
— Ты сам ответил на свой вопрос, киммериец, — Закарис шумно и тяжело вздохнул, — она не та сестра, которой могла бы гордиться родня. В приличных семьях о таких родственниках предпочитают вообще не упоминать. Тем более – при посторонних… – Он невесело усмехнулся. – Начать хотя бы с того, что она – жрица Деркэто. Высшая жрица.
Конан длинно присвистнул. Да, пожалуй, подобным образом жизни беспутной сестрёнки вряд ли могли гордиться её царственные братья. Особенно – в Шеме, где даже в королевском замке женщин держат исключительно на предназначенной для них половине дома. А на общественных церемониях — прячут за специальными загородками. И, возможно, такая девица — действительно не самая лучшая компания для старшей дочери короля Аквилонии.
— Ладно, — сказал он, принимая решение. – Пусть остальные выступают в сторону Шушана, как и было намечено. А мы с драконами сделаем небольшой крюк до Дан-Маркаха. Поглядим там сами, как и что, а потом догоним вас на тракте. Это ненадолго, с помощью Митры ещё до заката обернёмся.
— Хорошо, — Закарис кивнул, по-прежнему мрачный, — Я еду с тобой.
— А как же войско?
Закарис сморщился, словно хлебнул прокисшего вина – видно было, что говорить это ему неприятно.
— Сай справится. Думаю, за оставшуюся до заката половину дня он не успеет ничего напортить. Сам говоришь – мы ненадолго.
Конан понимающе хмыкнул. Кое-о-каких проблемах взаимоотношений нового короля Асгалуна и бывшего узника замковой темницы он начал догадываться ещё вчера. Сегодняшние откровения Закариса о Нийнгааль (а, главное – выражение камнеобразного лица асгалунского военачальника при этих откровениях!) только подтвердили возникшие у киммерийца подозрения. Впрочем, это было не его дело.
Совсем не его.
— И вот что, — на пороге Закарис обернулся, — Ты, это… со сборами не затягивай.
Лицо его было мрачным.
Настолько, насколько только и может быть мрачным самый мрачный из гранитных валунов самого мрачного капища.
***
Мрачность Закариса произвела на Конана не слишком сильное впечатление, но со сборами он тянуть не смог бы, даже если бы и очень захотелось – расторопный Квентий побеспокоился обо всём с вечера.
Вот только выехать всё равно удалось лишь после второго послеполуденного колокола. Впрочем, вины ни Конана, ни его центора в этом не было – новому асгалунскому королю оказалось не так-то просто надолго покинуть свой замок, требующий не только поддержания в порядке и охраны, но и ремонта, причём срочного. Наконец все распоряжения были отданы и получены, ответственность и обязанности распределены, и небольшой отряд выехал на проселочную дорогу, на которой ещё сохранились следы повозок и лошадей ушедшего ранее войска. Какое-то время путь на Дан-Марках пролегал по общему тракту.
Конечно, можно было бы сократить дорогу, пустив коней напрямую, через холмы. Но выигрыша во времени это почти не давало из-за отсутствия проходимой дороги, так чего же зазря палить коней, к тому же по самому жаркому дневному времени? Памятуя об этом, гнать не стали, пустили лёгкой рысью – даже таким ходом соломенные крыши рыбачьей деревушки и частокол бревенчатой бывшей караулки над нею должны были показаться не позднее, чем через колокол-полтора.
Закарис специально придержал коня, чтобы оказаться рядом с Конаном – он хотел поговорить. Король Аквилонии не возражал.
— Мы с нею не очень-то часто видимся. Она в Сабатее живёт, сам же знаешь, какой там народец. Чужакам на улицу безоружными лучше не выходить. Самое подходящее для неё место. Отец говорил – она с самого детства такой была, всегда брала всё, что хотела, и никакой на неё управы. Когда она в Храм Деркэто сбежала, все даже обрадовались. Думали, хоть там с нею справятся. У послушниц первые годы обучения очень тяжёлые, можно было надеяться… но куда там!
— Мда, — Конан сочувственно вздохнул, вспоминая некие собственные семейные неприятности по имени Лайне. – Младшие дочери – это проблема…
— Да какие там младшие! Если бы младшие… Будь она младшей – я бы её быстренько поперек седла разложил и мозги через нужное место вправил! А так… Она ведь старше меня почти на двадцать зим!
Конан осторожно хмыкнул. Порочащая королевскую семью развратница, похоже, была в далёком прошлом, а на сегодняшний день оборачивалась дряхлой старушкой. Но горящий праведным негодованием младший братец не собирался прощать престарелой сестрице её слишком бурную молодость…
Конан снова напомнил себе, что это – не его дело.
Тем более, что впереди уже замаячил бревенчатый частокол.
Рассказывать прекрасной Нийнгааль о вчерашнем кошмаре было до невозможности приятно. Она умела слушать – не перебивая, но очень заинтересованно. Да и само то, что Атенаис хоть чем-то оказалась полезной такой женщине, наполняло сердце дочери короля Аквилонии дивным восторгом.
Атенаис и сама не заметила, как увлеклась и рассказала всё – не только про убийство Зиллаха и страшную резню в замке, закончившуюся для неё безумной скачкой сквозь ночь в обществе отвратительного Закариса, но и про утомительную дорогу в Асгалун из прекрасной Тарантии, про вечно перестраивающийся дворец своего великого отца и мерзкие выходки младшей сестрицы.
— Бедняжка, — Нийнгааль сочувственно кивнула, протянула руку и прохладными пальцами погладила Атенаис по щеке. – Тебе столько пришлось пережить…
От неё пахло родниковой свежестью и влажными цветами с затенённой лесной поляны. Атенаис в смущении опустила запылавшее лицо – во время рассказа она увлеклась и забыла, как отвратительно выглядит и пахнет сама. Но сейчас осознание этого вернулось, и сочувствие прекрасной Нийнгааль разрывало ей сердце.
— Эй, вы, там, — бросила Нийнгааль через плечо с непередаваемым презрением, — натаскайте воды, я запылилась в дороге и хочу умыться. Ведёр двадцать, я думаю, на первое время хватит.
Только сейчас Атенаис заметила, что трое стражников, спавших на лавке у противоположной стены, давно уже не спят и пялятся на прекрасную Нийнгааль со смесью восторга и благоговейного ужаса во взорах. Сама же красавица заметила их пробуждение, похоже, давно – во всяком случае, её последние слова адресовались именно им.
Они вскочили разом, словно тоже стремились изо всех сил быть ей полезным хоть в чём-то. Двое самых шустрых успели выскочить за дверь, последнего Нийнгааль остановила у порога повелительным жестом:
— Разожгите очаг, найдите подходящий котёл и лохань для купания. И побыстрее.
У стражника вытянулось лицо:
— Но, госпожа, где же я могу…
— Меня не интересует, где и как. Главное – чтобы быстро. Да, и пусть кто-нибудь принесёт мне мою седельную сумку, — она небрежно махнула рукой, показывая, что разговор окончен. Стражник сглотнул, буркнул:
— Сей миг, моя госпожа! – согнулся в торопливом поклоне и выскочил за порог. В узкое окошко Атенаис было видно, что двое с вёдрами уже бежали к колодцу.
Вот это женщина!
У Атенаис даже горло свело от завистливого восхищения. Она бы всё отдала за возможность вот так небрежно приказывать и повелевать огромными сильными мужчинами, точно зная, что повеление будет исполнено немедленно и беспрекословно. И когда-нибудь она сможет так. Митра свидетель, обязательно сможет! Не зря же солнцеликий послал ей навстречу прекрасную Нийнгааль. Ох, не зря! В бесконечной своей милости он даёт ей возможность учиться у поистине совершенной и прекраснейшей женщины. Что ж, Атенаис не осрамит своего покровителя и станет лучшей ученицей! Она будет держать глаза и уши широко раскрытыми. Она запомнит всё – каждый жест, каждый поворот головы или движение изящно подкрашенных бровей, каждую интонацию.
Она по-прежнему смотрела на прекрасную Нийнгааль во все глаза, но теперь уже по-другому, не только с обожанием и восторгом. Она смотрела, оценивая и запоминая.
Между тем Нийнгааль, наклонившись над столом и заговорщицки поведя бровями, словно беря Атенаис в тайные сообщницы, негромко засмеялась и проговорила, косясь на пока ещё закрытую дверь:
— Ты ведь тоже была бы не против привести себя в порядок, правда? А у меня в сумочке найдётся масса прелестных вещичек, оценить которые по достоинству сумеет только настоящая женщина!
Привести себя в порядок!
Волшебные слова!
Атенаис чуть не прослезилась, сглатывая возникший вдруг под самым горлом тугой комочек. После подобных слов она стала бы обожать прекрасную Нийнгааль ещё больше – если бы такое только было возможно!
— Ваша сумка, госпожа!
Стражник, пыхтя, заволок и с большим трудом водрузил на стол огромную сумищу, более пристойную купцу-караванщику средней руки, чем такой роскошной и утончённой красавице. За ним топотал ещё один, судя по потной сияющей роже – страшно довольный собой. Он тащил наперевес неизвестно где добытый огромный медный котёл. Двое самых молодых сноровисто колдовали над очагом, а от колодца уже бежала первая пара с полными вёдрами. К тому же со стражником у ворот препирались два только что подъехавших всадника, пытаясь завести во двор гружёную повозку. В женщинах, сидящих на тюках в этой повозке и в данный миг пугливо озиравшихся на творящуюся вокруг суматоху, Атенаис признала отцовских рабынь.
Похоже, жизнь потихоньку налаживалась.
***
— Это грабёж! Конан, я тебя прошу, уйми аппетиты своего ворюги!
— Хотелось бы уточнить, не грабёж, а всего лишь справедливость. Столица страны никак не может получить меньше торговых привилегий, чем самый распоследний городишко! Иначе какая же она столица?! – Сай воинственно выпятил вперёд чёрную бородку, уже расчёсанную и подстриженную аккуратной лопаточкой.
Квентий в сердцах сплюнул. Закарис крякнул, мрачнея, и посмотрел на Конана. Но правитель Аквилонии от души веселился – сам он уже давно подписал все предложенные Саем торговые льготы для Асгалуна, отлично понимая справедливость его претензий. Пусть даже и заранее им же и подстроенных – не зря же поэт-разбойник так настаивал на предоставлении подобных льгот другим шемским городам. Сам Конан уже тогда понял, куда дует столь усердно создаваемый благородным разбойником ветер. А теперь, похоже, стало доходить и до остальных. Странно только, что Закарис вроде как совсем и не рад такому полезному для Асгалуна обороту событий. Но отношения нового асгалунского короля с бывшим узником вообще до удивления натянутые. До открытой ссоры, правда, дело не доходило. Пока что они с переменным успехом проводили соревнования по показательному незамечанию друг друга.
Квентий ещё раз сплюнул. Обвиняющее выставил в сторону Сая узловатый палец:
— Ты – настоящий разбойник!
— Я знаю! – Сай расплылся в довольной улыбке, словно только что получил самую высшую шемскую награду. — Но всё же приятно услышать лишний раз справедливую похвалу от умудрённого жизнью человека!
Квентий плюнул третий раз, а Конан захохотал, не в силах более сдерживаться.
Оставив спорщиков, он вышел во двор. Несмотря на позднее время, активная жизнь не прекращалась и тут – та часть вновь прибывших, которую оставили в замке, готовила то ли поздний ужин, то ли ранний завтрак и приводила в порядок оружие. В углу вовсю работала походная кузница. Конан несколько долгих вдохов смотрел на умелую работу полуголого молотобойца, наконец отошёл, одобрительно похмыкивая. Хотелось бы надеяться, что те, кого отправили на размещение в городские казармы или вообще в пригороды, к своим обязанностям относятся не менее ответственно. Самому ему тоже предстояло немало дел в связи с завтрашним походом. Хорошо, если удастся поспать хотя бы один-два поворота клепсидры.
Добраться до койки, действительно, удалось лишь после четвёртого послеполуночного колокола. И, уже проваливаясь в усталый сон, он наконец-то вдруг понял, что же именно смутно тревожило его всю вторую половину дня, лёгкой тенью омрачая такой вроде бы удачный вечер.
Атенаис так и не вернулась сегодня в замок.
Как и посланный за нею отряд.
***
— Ты прекрасна! — ахнула Атенаис, когда развеялся пар от горячей воды и запахнутая в роскошный халат из тончайшего кхитайского шёлка Нийнгааль присела рядом с ней на скамейку перед столом, заваленным разнообразными скляночками, кувшинчиками, коробочками и ларчиками, напротив большого серебряного зеркала. Восхищенные вздохи рабынь, суетившихся с мокрыми полотенцами и засыпающих свежими сухими опилками пролитую на земляной пол воду, показали их полное согласие с мнением молодой госпожи.
— Глупенькая! – засмеялась прекрасная Нийнгааль. — Ты на себя посмотри!
И повернула большое зеркало чернёного серебра так, чтобы в нём возникло отражение умытой и причёсанной Атенаис.
Впрочем, не только умытой и причёсанной. При помощи своих мазей и притираний, а также странных палочек, оставляющих на коже следы разного цвета, Нийнгааль что-то странное сотворила с её лицом. И это что-то было похоже на чудо – глаза увеличились, в них появилось загадочное мерцание, губы стали яркими и манящими, а само лицо сделалось более утончённым и – о, Митра! – взрослым.
— Я, конечно, красива… — вздохнула Атенаис. – Но это ведь именно ты сделала меня такой. А ты же, госпожа… ты прекрасна сама по себе!
Нийнгааль опять засмеялась:
— Конечно, милая! Я ведь жрица Деркэто. Причём – высшая жрица! А высшая жрица такой прекрасной богини, как Деркэто, просто не может выглядеть плохо. Ты ведь знаешь, кто такая Деркэто и чем занимаются её жрицы?
— Знаю… — Атенаис смутилась, опустила глаза. – Я слышала, как стражники в казармах смеялись, хвастаясь своими победами над…
Она замолчала, боясь, что поняла что-то неправильно и прекрасная Нийнгааль сейчас рассердится. Потому что совместить эту лучшую из женщин и те грязные казарменные шутки было просто невозможно.
— Посмотри на меня.
Нийнгааль больше не смеялась, но и гнева в её голосе не было. Атенаис осторожно подняла взгляд. Прекрасное лицо в обрамлении ещё непросохших чёрно-красных волос было очень серьёзным.
— Можешь ли ты представить, чтобы кто-нибудь из них, – презрительная отмашка в сторону окна, за которым во дворе у костра расположились так и не решившиеся войти в дом стражники, — смеялся надо мной? Или хвастался своею победой? Победой надо мной?
Атенаис отчаянно замотала головой. Такого она действительно представить не могла.
— Они смеялись над самонадеянными послушницами низшего ранга. Молодыми и глупыми девчонками, которые ещё совершенно ничего не умеют, кроме как по быстрому раздвигать ноги перед первым встречным, но при этом уже воображают себя полноценными жрицами. Запомни – когда человек воображает себя чем-то большим, чем является на самом деле, над ним всегда смеются. И это правильно. А вот если он действительно умеет что-то так, как умеют высшие жрицы Деркэто – над ним не будут смеяться. Никто и никогда. ккроме как по-быстрому раздвигать ноги перед первым встречнымно уже воображают себя полноценными жрицами.й? жно.
уийского шелка
— Как бы я хотела стать когда-нибудь высшей жрицей Деркэто! – вырвалось у Атенаис помимо её воли. Она покраснела, но стиснула зубы и, упрямо мотнув головой, продолжила. – Или хотя бы научиться быть такой же прекрасной, как ты, госпожа!
Несколько долгих ударов сердца Нийнгааль смотрела на старшую дочь короля Аквилонии с насмешливым недоумением, словно только что впервые её увидела. Потом пожала плечами:
— А почему бы, в сущности, и нет? Ты красива и умна, а в этом – залог половины успеха.
— Отец никогда не позволит… — опомнилась Атенаис, вмиг поскучнев. – Он не очень любит жрецов и вообще всё магическое…
— А знаешь что? А мы ему не скажем! – Нийнгааль задорно хихикнула, и вдруг показалась совсем-совсем юной шкодной девочкой, страшно довольной предстоящей проделкой. И Атенаис заулыбалась вместе с ней – было просто невозможно не улыбаться.
— А для начала… — Нийнгааль прислушалась к доносящемуся со двора шуму и удовлетворённо кивнув, подмигнула Атенаис, — Где ты предпочитаешь провести сегодняшнюю ночь? В этом душном провонявшем лошадьми склепе – или в роскошном шатре под дивными звёздами? Там, похоже, пришли мои люди с докладом, что всё готово – я оставила их разбивать лагерь на берегу, у ближних холмов. Я же не знала, можно ли будет тут остановиться, так, разведать и осмотреться заехала. Ну, так что – будешь на эту ночь моей гостьей?
— Но мне не разрешено выходить за ворота крепости! Меня же не выпустят!
Вообще-то Атенаис не очень любила ночевать в походных шатрах. Но почему-то именно сейчас такая возможность начала казаться ей чрезвычайно привлекательной. Вероятно, дело тут было в личности хозяйки шатра. И – в абсолютной неосуществимости этой возможности, её и днём-то погулять не выпускали, а тут – на всю ночь.
— Ещё как выпустят! Или я – не высшая жрица Деркэто!..
Правитель Анакии давал полцентурии обученных пикинеров – правда, с некоторыми оговорками. Воины будут предоставлены через два дня, с полным вооружением, но обеспечение их вьючными лошадьми и провиантом на время похода экономный правитель предоставил каптенармусу объединённой армии. Подчиняться же анакиевские пикинеры будут только своему непосредственному военачальнику, который сам уже станет решать, выполнять ли его отряду полученное от общеармейского руководства задание.
Конан, постепенно темнея лицом, выслушал наглые речи гонца молча. Гонец был не виноват – передавая послание, он бледнел и трясся, словно в одномоментье стал жертвой моровой болотной трясовицы. Хоть и не свои слова произносил он – но слишком хорошо знал, какие неприятности порою случаются с гонцами, принёсшими скверные новости. То, что явился он в замок, а не сбежал, говорило о недюжинной храбрости, а чужую храбрость Конан уважал. А вот зарвавшегося купчишку, по какому-то недоразумению вообразившего себя королём вольной Анакии, следовало осадить, и немедленно. Чтобы другим неповадно было.
Сэкономить он решил? На чужом хребте в гости к солнцеликому съездить? Что ж, для некоторых шелест пергамента понятнее звонких призывов благородной стали. Как раз для таких ещё днём он, воспользовавшись помощью благородного Сая и совсем неблагородно проспорив с ним пару колоколов до хрипоты над деталями – видит Митра, этот въедливый юнец порою больше напоминал вцепившегося в жертву клеща, чем сокола! – и приготовил несколько документов.
— Хорошо, — сказал он, стараясь, чтобы голос был не так сильно похож на сдавленное рычание. — Ты славно потрудился сегодня. Пойдёшь на кухню, пусть тебя там накормят. Но не наедайся до отвала – тебе ещё скакать обратно. Свежую лошадь тебе дадут. Ответ же короля Закариса и короля Конана будет таким…
Внезапный шум за окном привлёк его внимание. Незнакомые голоса, крики, команды, перестук подкованных копыт по булыжникам мостовой и лошадиное ржание сливались в нём в единую музыку располагающегося на ночлег походного лагеря. Во дворе заметался дёрганый свет множества факелов. Конан нахмурился, но выглядывать в окно не стал – в доносящихся со двора звуках не было тревоги, а по коридору уже приближался торопливый топот множества ног. Королю Аквилонии даже показалось, что он узнал дробный стук деревянных сандалий по каменным плитам.
— Король! Прибыл гонец из Аскарии!
Так и есть – первым в комнату ввалился сияющий Хэбраэль. Его жидкая бородёнка воинственно топорщилась, а широкая улыбка на почти мальчишеском лице сияла так, словно он собирался осветить полутёмное помещение без посторонней помощи.
— Только он это… он не один прибыл!!!
***
— Я – Атенаис, дочь короля Аквилонии Конана-Киммерийца, — подумав, добавила. – Старшая дочь.
Сказала – и тут же захотелось укусить себя за руку, таким тусклым и скрипучим оказался собственный голос по сравнению с восхитительным хрустальным тембром прекрасной незнакомки. Впрочем, теперь уже не незнакомки, а Нийнгааль, сестры короля Закариса. Хотя – она же ещё не знает, что он уже стал королём. Интересно, если лысый Зиллах был Закарису братом, значит ли это, что он приходился братом и этой красавице? В шемитских родственных отношениях с их повсеместным многоженством даже демон самого глухого бурелома ногу сломает! Просто ужасно, что у такой прекрасной девушки такие отвратительные братья!
Впрочем, красавице Нийнгааль Атенаис была готова простить всё. Не только неприятную родню, но и вообще любое преступление. Даже ненавистный эпитет «юная» в её устах не раздражал нисколько. Удивительно только всё же, как у такого грубого и невоспитанного брата, к тому же старика, могла появиться такая молодая и прекрасная сестра!
— Как интересно! – женщина подошла к столу, стаскивая с узких изящных кистей перчатки тончайшей кожи. – Я спешила на праздник. Но, похоже, всё равно опоздала на самое интересное, вот и решила переждать в крепости братца. Пока всё не прояснится. Ходят странные слухи о вчерашнем побоище… А что делает в этом захолустье старшая дочь короля Аквилонии?..
***
Впрочем, этого Хэбраэль мог бы и не уточнять – вместе с главой бронзовой центурии в комнату вошли трое. В одном из них – сером от пыли и усталости худощавом смутно-знакомом юнце – Конан опознал посланного утром вестника, а вот двое других были ему незнакомы. Жилистый невысокий мужчина, показавшийся сначала ровесником гонца, вышел вперёд и протянул Конану верительные грамоты:
— Я – Эрухайа по прозванию Рождённый-в-седле. Под моим началом – пять центурий всадников. Две из них — лучшие конные бойцы аскарийской гвардии, остальные – наёмники, их преданность щедро оплачена и неоднократно проверена в деле. Мой король Рейшбрааль возмущён вероломным поведением недостойного Селига. Он шлёт свои уверения во всемерной поддержке королю Аквилонии Конану и королю Асгалуна Закарису. Мой король искренне скорбит о безвременной кончине короля Зиллаха и просит его брата или другого военачальника, возглавляющего поход против вероломного Шушана, принять под свою руку меня и моих людей.
Коротко кивнув, он отступил. Он вовсе не был юнцом, этот рождённый-в-седле Эрухайа, морщины и шрамы покрывали его жилистые руки и суховатое лицо узором прожитых зим. Но приглядываться к нему было некогда, теперь вперёд шагнул его спутник, мощный детина – когда он вошёл, в комнате стало тесно, — и пророкотал:
— Я – Уршграх. За мной – две тьмы копейщиков. Полтьмы – гоплиты. Они будут у реки за Недреззаром. Завтра, ещё до заката. Утром пойдут дальше. Через Сакр. У них приказ – ждать основное войско под Шушаном. Если не догоним раньше.
У него был тяжёлый голос и манера рубить короткие фразы – так говорят те, кто не привык тратить слишком много слов. И вообще предпочитает выражать свои мысли не при помощи языка.
Конан посмотрел на мощные руки, даже сейчас, в расслабленном состоянии, оплетённые тугими верёвками жил, и довольно осклабился:
— Мы благодарны королю Аскарии и с радостью принимаем его помощь! – тут он заметил у самой двери бледное лицо анакиевского гонца, и улыбка его стала злорадной. Не иначе, как Митра сегодня особенно благосклонен к своему приверженцу и позволяет одной стрелою убить сразу двух куропаток!
Он повысил голос:
— А чтобы славный Рейшбрааль не сомневался в нашей благодарности, я сейчас же велю отослать ему вот это, — он взял со стола один из заранее приготовленных пергаментов, поднял его над головами присутствовавших и пояснил, — Это – патент на льготную торговлю с Аквилонией. Гарантирует отсутствие пограничной караванной виры и две зимы беспошлинной торговли на рынках Тарантии для любого аскарийского купца, а также пожизненные льготы.
Наверное, если бы король Аквилонии вдруг превратился в запретно-священного Золотого павлина или кукарекнул, вспрыгнув с ногами на стол – это произвело бы куда меньшее впечатление на присутствовавших. Шемиты на несколько мгновений даже дышать забыли, вперившись жадными взорами в вожделенный пергамент, только охнул слабо кто-то из задних – кажется, как раз таки гонец незадачливой Анакии. Ох, трижды прав был канцлер великой короны – они действительно ставят ценность пергамента куда выше доблести клинка.
Эрухайа, надо отдать ему должное, опомнился первым:
— Благодарность короля Аквилонии… — он кашлянул и качнул головой, словно чему-то удивляясь, – носит поистине королевский размах.
… Когда немного позже Конану доложили, что гонец из Анакии забрал на конюшне свежего коня и ускакал, нещадно его нахлёстывая, прямо в ночь, даже не заглянув на кухню, он только расхохотался.
Как ни хотелось Конану выехать немедленно и постараться перехватить шушанского короля до того, как нырнёт он в свою укреплённую норку, отъезд пришлось отложить на целый день. Приходилось признать, что Закарис прав – отряд Селига имеет фору в сутки, и догнать его сразу всё равно не получится.
— Догнать-то можно, — сказал, приглаживая невеликую по молодости лет бородёнку, Хэбраэль, начальник «бронзовых», — малым отрядом на хороших конях, да без тяжёлых доспехов и припасов… не так уж и трудно! Особенно, если отряд набрать из моих молодцов, старики так гнать не умеют уже. У них кровь холодная, медленная.
Стариками он называл воинов из Золотой и Серебряной центурии, туда действительно входили более зрелые и опытные бойцы, можно сказать – ветераны. Они же в отместку называли воинов Хэбраэля «мальчишками» и «щенками».
— Малым отрядом догнать можно, — повторил Хэбраэль. – Но малый отряд, к тому же без тяжёлого вооружения, вряд ли сумеет побить хорошо обученных вольных. Особенно если тех будет по двое на одного.
Он пожал плечами. Конан только крякнул – возразить было нечего.
Так что приходилось ждать.
Хорошо вооружённый отряд с рабынями и вещами старшей дочери он отослал в Дан-Марках ещё до полуденного колокола – чем скорее девочка вернётся в укреплённый Асгалун, тем лучше. Дан-Марках, несмотря на своё пышное название, на деле представлял собою нечто вроде зажиточной рыбацкой деревушки. Насыпной вал вокруг неё давно разрушен, единственное укрепление – бывшщая караулка, да и та представляет собою простой деревянный дом с хозяйскими пристройками, огороженные частоколом. Не место для королевской дочери и ее обслуги. Если всё пройдёт хорошо, Атенаис будет в замке ещё до заката. Тогда же должны вернуться гонцы, посланные в ближайшие города – Анакию и Аскарию. Из Кироса посланец ожидается завтра утром. В положительных ответах правителей городов-республик ни Конан, ни Закарис не сомневались, но дождаться этих ответов следовало именно в Асгалуне. Хотя бы из чисто политических интересов, чтобы с самого начала показать, что именно Асгалун теперь – столица. Независимо ни от каких обстоятельств.
Они должны прислать свои войска, эти три вольных шемских города. И не только эти – гонцы разосланы по всему Шему. Но эти три – самые близкие, и потому должны быть первыми. Если пришлют воинов они, с остальными не будет трудностей. А участие в создаваемом против Шушана войске бойцов из разных (в идеале – всех!) шемских городов-республик было Конану не просто желательно. Оно было жизненно необходимо. Просто вот до зарезу.
Не потому, что на сегодняшниц день было у короля Аквилонии слишком мало людей – если центурионы Закариса хотя бы вполовину так хороши, как конановские гвардейцы, то с «драконами» и двумя асгалунскими центуриями Конан брался не оставить от Шушана и камня на камне. А тут ещё и благородный поэт-разбойник под ногами путается, вместе со своими «соколами» и желанием побыстрее отдать долг чести… Нет, в людях Конан недостатка не испытывал. Но…
Все эти люди, за исключением разве что личной гвардии короля Аквилонии, были асгалунцами. Выступление войска в таком составе на Шушан для всего остального мира выглядело бы всего лишь ещё одной мелкой местечковой стычкой двух шемских столиц, ничем не выдающейся из многовековой череды таких же стычек. То, что нападение было вызвано подлым убийством шушанцами одного короля и кражей дочери другого вовсе не изменило бы подобного мнения – рассветная и закатная столицы Шема боролись между собой испокон веков, и поводов для взаимных обвинений и обид за это время накопили предостаточно. Конан не для того столько полновесных аквилонских империалов вложил в прекращение шемских междоусобиц, чтобы теперь всё пошло прахом и местные царьки опять пересобачились – следом за вцепившимися друг другу в горло столичными городами. Да и по отношению к многогрешной душе Публио Форсезе, да осияет Митра её своим великодушием, это было бы верхом неблагодарности.
Нет.
Выступить против правителя Шушана, убившего будущего короля всего Шема, должен был тоже весь Шем. В идеале — хотя бы по несколько воинов от каждого вольного города. Как знак будущего единства. Но – от каждого. Чтобы именно так потом и пели всякие поэты-сказители, разбойники они там или нет. В реальности же представителей хотя бы от половины городов было бы вполне достаточно – Шем велик, и, хотя гонцы разосланы, не во все его пределы новость успеет дойти вовремя. Старый интриган, где бы ни обитал сейчас твой дух, ты можешь гордиться – твой нерадивый ученик, похоже, на старости зим всё-таки становится настоящим королём и учится думать по-королевски.
Торопливый стук деревянных сандалий по каменным плитам коридора заставил Конана оторваться от размышлений. Он отступил от узкого окна, в которое смотрел на вечернее солнце, уже почти достигшее дальних холмов. Смотрел, не видя при этом ровным счётом ничего, кроме дороги на Шушан, из этого окна как раз-таки невидимой.. Дороги, по которой пылят далёкие всадники, неистово погоняя коней и поминутно оглядываясь в ожидании погони. И обернулся к двери – как раз к тому мигу, когда из коридора ввалился запыхавшийся Хэбраэль:
— Король! Прибыл гонец из Анакии!
***
До чего же грубыми и непонятливыми бывают эти мужчины!
Атенаис сидела у окна, смотрела за ворота и злилась. Ха, крепость! Тоже мне – крепость! Одно название. Да любой постоялый двор в Тарантии намного просторнее этой горе-крепости, да и укреплён не в пример лучше. А здесь?! Защитный вал порос лебедой, куча хлипких лачуг выглядит так, что их и поджигать смысла нет — достаточно плюнуть посильнее, и они развалятся. И огороженный кольями дворик со строениями поприличнее – над самым обрывом к реке. И это они называют крепостью? Крепость – это целый город, укреплённый и обнесённый высокой стеною, который защищается всеми жителями вместе. Они тут, похоже, вообще не строят крепостей – сплошные замки. Замки Атенаис больше нравились, чем крепости – во всяком случае, в мирное время. По сути замок – это укреплённый дом, эильё королевской семьи или на самый худой конец рыцарской,там нету всяких грязных ремесленников и свинопасов, они все остаются за стенами замка, в окружающем городе. Замок красив, на нём всякие башенки и анфилады, галереи и просторные пиршественные залы. В замке устраивают пиры и выступают сладкоголосые менестрели.
Одноярусный бревенчатый дом-короб с одной комнатой внутри и узкими окнами во всех стенах, да бревенчатый же забор вокруг на замок походили мало. Даже отдельного помещения для лошадей нет, только коновязь и навес рядом с покосившимся сараем – оставленные её охранять стражники разместились вместе со своими дурно пахнущими животными прямо во дворе, благо места много. Теперь там и погулять нельзя без опасенияя вляпаться в кучу навоза! Забор, правда, высокий и крепкий, но всё равно, слишком много чести называть такое – замком и тем более крепостью. А за забор её вообще не выпускают, вот и приходится сидеть у окна и злиться.
Тем более, что злиться есть причины – после полуденного колокола прошло уже почти что три поворота клепсидры, а рабыни с её туалетными принадлежностями и чистым платьем так и не появились! И она вынуждена до сих пор сидеть в этом, вчерашнем, — мятом, рваном, запачканном кровью и насквозь пропахшим мерзким лошадиным потом!
Атенаис передёрнула плечиками.
Митра свидетель, она была скромной и послушной дочерью, готовой стойко переносить все тяготы и лишения походной жизни, но это уже чересчур! Ни гребня, чтобы расчесать спутанные волосы, ни платья, чтобы переодеться, ни ароматных масел, чтобы умастить покрасневшую от солнца и морского ветра кожу, ни даже просто воды, чтобы умыться! Когда утром она попросила у стражников воды, они принесли ей кружку! Когда же, утомлённая их непонятливостью, она объяснила, что ей нужно два больших ведра, и, желательно, подогретой, а также немного мыльного корня и отрез чистой ткани, они переглянулись и просто расхохотались ей в лицо. Впрочем, она и не ожидала от них ничего иного – с таким-то грубым начальником! Каков командир стражи – таковы и простые стражники, отец всегда так говорит.
Вид из окна был так себе, но из других окон вообще виден только забор, так что выбирать не приходилось. Это хотя бы выходило в сторону ворот. А за ними, когда они были открыты, виднелся солидный кусок пыльной дороги. Лучше б, конечно, если бы за окном было море – смотреть на море Атенаис нравилось. Но из дома-крепости море не увидишь. Для этого надо или выйти за забор на самый обрыв, или даже спуститься вниз и пройти через всю деревню. А за забор её не выпускали.
Впрочем, перед воротами тоже иногда происходило что-нибудь интересное. Вот, например, как сейчас, когда ослепительно красивая женщина неторопливым уверенным аллюром подъехала по пыльной дороге к самым створкам и остановила гнедую кобылу в паре шагов от сразу как-то вдруг подтянувшегося стражника…
Она о чём-то его спросила. Стражник отчаянно замотал головой, на лице его была написана откровенная мука. Лицо красавицы же выражало лишь весёлое недоумение. Атенаис изо всех сил напрягла слух и почти высунулась из окна, хотя так вести себя королевской дочери, конечно же, совсем не подобало.
— Ты хочешь мне сказать, что не пропустишь меня? – переспросила красавица с непередаваемой интонацией, — Ты – МЕНЯ?!
Она рассмеялась — безумно прекрасным переливчатым смехом, словно высказанное ею предположение было на редкость удачной шуткой, и легонько шлёпнула гнедую по крупу изящной ручкой кожаной плётки. Кобыла уверенно пошла вперёд, грудью оттеснив попытавшегося встать на пути стражника. Стражник стоял, безвольно опустив руки вдоль тела, и смотрел вслед женщине с непонятной тоской. Он даже не пытался схватить копьё, прислоненное к забору в двух шагах от ворот и от него буквально на расстоянии вытянутой руки. Не пытался выхватить кинжал из-за пояса, даже просто вскинуть руки и схватить кобылу за повод – и то не пытался, просто стоял и смотрел. Красавица же продолжала смеяться, глядя, как к воротам сбегаются прочие охранники – все шестеро. Вообще-то, их была полная двойная рука, но остальные как на рассвете завалились спать, так и дрыхли вповалку на широких лавках у задней стены дома-крепости, и их храп служил Атенаис ещё одной причиной для раздражения.
Всадница была не просто красива, нет – она была ослепительна. Стражники выбегали ей навстречу, грозные, схватившиеся за оружие – и замирали, опуская руки, как тот, самый первый, ещё в воротах. Словно сражённые наповал безумной любовью, как в песнях менестрелей – Атенаис могла бы, пожалуй, в это поверить, настолько незнакомка была хороша.
Сидела прекрасная наездница на своей гнедой по-женски, боком. Атенаис не видела, чтобы шемитки так ездили. Впрочем, немного подумав, она поняла, что вообще не видела шемитских женщин верхом – те, похоже, перемещались исключительно в паланкинах и повозках. Но эта красавица держалась в седле уверенно, и неудобная поза, похоже, ничуть ей не мешала. Впрочем, представить что-то, что могло бы помешать такой женщине, Атенаис не смогла бы — при всём богатстве своего воображения.
Меж тем прекрасная незнакомка легко соскочила с коня, небрежно бросив поводья одному из стражников – тот так и остался стоять, судорожно сжимая в руках кожаные ремешки и глядя на гостью осоловевшими глазами. Одета она была в узкую серебристую столу, облипающую точёную фигурку, словно змеиная кожа, но при этом почему-то ничуть не стеснявшую изящной лёгкости движений. Её уложенные в высокую причёску волосы были безупречны и сияли тем почти чёрным светом с лёгким красноватым отливом, который приобретают после особой обработки и закалки только самые лучшие клинки из благородной чёрной бронзы. Несмотря на послеполуденную жару и проделанный путь, на одежде красавицы не было пятен пота или грязи. Судя по тому, как блестели на солнце её волосы, дорожная пыль не оставила следов и на них.
Атенаис беззвучно застонала и отпрянула от окна, спрятавшись в полутьме внутренней комнаты. Эта женщина была идеалом. Именно такой представляла себя в мечтах сама Атенаис – не сейчас, конечно, а через некоторое (будем надеяться, не такое уж большое!) количество зим, когда даже такие грубые старики, как Закарис, называя её прекрасной госпожой, перестанут вечно добавлять отвратительную приставку «маленькая» или чуть менее противную «юная».
Встретив эту женщину через несколько зим, она бы, пожалуй, её возненавидела. Сейчас же она её обожала. И безмерно страдала оттого, что придётся предстать перед подобной безупречной красавицей в виде дурно пахнущей и грязной оборванки. Будь у Атенаис выбор – она бы предпочла немедленно провалиться сквозь земляной пол. Но выбора не было – прекрасная незнакомка неотвратимо приближалась, идя через двор прямо к двери бревенчатого дома. Один из самых молодых стражников дёрнулся было ей наперерез, но более старший товарищ торопливо схватил его за плечо и что-то горячо зашептал на ухо, время от времени боязливо косясь в сторону красавицы. На лице молодого стражника постепенно стало проступать то же самое ошарашенное выражение, что и у прочих охранников.
Ещё один стражник метнулся вперёд, но его почему-то никто не одёрнул. И буквально через миг Атенаис поняла – почему. Он вовсе не собирался останавливать прекрасную незнакомку. Он просто распахнул перед нею дверь, склонившись в низком поклоне.
Лёгкие шаги прошелестели по деревянным ступеням. Прекрасный голос проворковал чуть насмешливо:
— Благодарю. Ты понятливый мальчик.
Светлый проём на миг перекрыла изящная тень – и вот уже бронзововолосая красавица в серебристой столе стоит на пороге, с весёлым недоумением рассматривая замершую в тёмном углу Атенаис, в конец смущённую и потерявшую дар речи от восхищения.
— Добрый день! – голос обворожительной незнакомки был подобен голосу флейты, от него точно так же сладко замирало в груди и обрывалось сердце, а колени делались слабыми, словно у новорождённого ягнёнка. – Я – Нийнгааль, сестра военачальника Асгалуна Закариса. А кто ты, юная красавица?..