Давно это было. Сказку эту уже многие века никто не слышал из первых уст – все свидетели ее давно обратились в прах, а из праха их выросли новые деревья Леса.
Аэрлэн тогда был совсем молод. Его материки только легли в океан отпечатками ладоней Богини, когда она держала только что созданный мир в руках. Там, где пальцы ее крепко сжимались – выросли в небо серые горы, с которых в долину спустился ковер вековых деревьев. Там, где едва прижалась ладонь ее – возникли равнины. С тех пор материки так и зовутся – ладони Богини, а история появления Аэрлэна пересказывается снова и снова восхищенным детишкам новых поколений, чтобы те обязательно рассказали ее своим детям.
Первым наполнился жизнью Лес. Раскинул ветви, как крепость для животных и птиц, диковинных и странных, вышедших из снов Богини. Поселила она в Лесу и Духов – позволила им явиться из закоулков сознания, родиться из шепота листвы и звездных лучей. Бесплотных не волнует ни время, ни материальные сокровища мира всего, поэтому именно им выпало стеречь хрупкий покой Аэрлэна, наблюдая за всем со стороны и незримо.
Следующими населили мир люди. Богиня вылепила их из глины, омыв морской водой и подсушив степным ветром. Они до сих пор этим гордятся, хотя Богиня не сеяла никакого умысла в их суетную жизнь – нужно было заселять равнины, и земледельцы со скотоводами быстро наводнили ее.
Следующим в руки она взяла горный камень и согрела его теплом своего безгранично огромного сердца – Гномы появились на свет суровыми каменными мужичками и женщинами ростом повыше метра. Кожа их была сера, волосы непослушны, вид строг – но сердца полны добротой и любовью к прекрасному. Они заняли горы – не интересуясь внешним миром укрепились в горных замках и были довольны тем, что имеют.
Лесу Богиня сплела Эльфов. Она выбрала самую гибкую зеленую лозу, вместо сердца – вплела изумруды, омыла их росой и засмеялась, увидев, как маленькие фигурки гордо оглядывали свои большие владения. Лес не отдался им целиком – Эльфы построили несколько городов, разбросав их там и тут, и осели.
Много еще зверей, окололюдей и существ сошло из ладоней Всемогущей, пока та не осталась довольна своим творением. Силы ее кончались – говорят, она ушла в чертоги на острове, который был отпечатком ее левого мизинца, и там уснула.
Но прежде всего создала она последнее свое существо.
Мир ее, хоть и был прекрасен, но света далеких солнц и звезд не хватало ему – сотни свечей горели в нем дни и ночи. Грешно говорить будет, что Богиня не учла этого, когда выбирала прекрасное место для своей планеты, но так и случилось. Однако она не растерялась – вылепила юркого, мощного зверя с драконьей головой и телом ящерки. Ничего особенного не было в этом звере – но стоило Богине провести по его спине ладонью, отдавая последние оставшиеся у нее силы, как загорелась грива-гребень на нем. От макушки до хвоста! Сияла так ослепительно, что даже сама Богиня зажмурилась.
Солнцегрив царственно оглядел Аэрлэн, который весь засиял, освещенный его огнем. Посадила его Богиня на южных склонах, и приказала, чтобы каждый день выползал он погреться на поверхность, да гривой своей светил из-за облаков, а ночью спал там же, в норе.
После этого уснула создательница в своих покоях на Мизинце сном сладким и беспробудным на долгие тысячелетия, а время пошло своим чередом.
Сменялись года, богатели и разорялись короли, пустовали и наполнялись земли, осваивался океан – и только одно было неизменно. Каждое утро, когда большинство жителей Аэрлэна только-только начинало просыпаться, в горах выползал на склон над облаком Солнцегрив. Расправлял хвост, царственно оглядывал вид на долину свысока, устраивался поудобнее и клал сияющую голову на мягкие лапы.
Свет от его гривы лился с гор, отражался от облаков, рассыпался на равнины и ласкал море – всем хватало. И было так до одного дня…
* * *
Утро не задалось с самого начала. Дед ТихОм проснулся от испуга, когда соседская дочка, две зимы отроду, узрев темноту вокруг себя заорала от всей души. И ладно бы, ночь была.
Тихом поднялся, чувствуя себя подозрительно бодрым. В тереме было так же темно, как вечером, когда он пришел с поля и лег на печь, однако, шумно.
Скотина ворчала и шумела – коровы не доены, птица не кормлена, лошади от скуки и те били копытами. Птицы проснулись и горланили, недоумевая. Соседи, поспавшие изрядно больше, чем следует, высовывались из своих домов и пытались понять, что произошло.
Тихом тоже не стал медлить и вышел. Воздух вокруг был ночной, свежий, но природа подсказывала – уже несколько часов как в Аэрлэне должно было быть утро.
Старейшие быстро навели порядок в деревне. Были зажжены факелы и свечи, мужиков отправили в поле и пошуршать по хозяйству, женщины пытались мудрить в темноте обед и успокаивать ошалевших детишек.
Те, что мелкие – драли горлышки, пугаясь внезапно наступившей «навсегда» ночи, а старшие, особенно мальчишки, изучали деревню с новой стороны и носились, сбивая все и вся с ног.
Люди деревни безуспешно пытались навести порядок, потому что выбиваться из распорядка в сезон сбора урожая было никак нельзя, но ясно пока было только одно – Солнцегрив не проснулся. Не вышел из норы, не показывал и носа, не проронил ни капли света своей чудесной гривы с гор на долину.
Деревня их была аккурат под склоном чудесного зверя. Здесь было теплее и светлее всего – фрукты и овощи росли крупные и сладкие, напитанные светом, зимы были мягкие, лето – долгое. Что случится с урожаем, если Солнцегрив не выйдет ближайшие дни? А что случится с всеми ними, если он не спустится больше никогда?
Люди переживали и суетились, в то время как Тихом уже собирал котомку.
Когда-то давно он был знатным гулякой по серым горным склонам, знал каждую тропку как свои пальцы, уже сморщенные и сухие сейчас. В один из походов забрел он высоко, там, где воздух застревает в легких, и нашел огромную пещеру. Был день, и она пустовала – но принес оттуда своей девице Тихом необыкновенный подарок. Вместо лент ей в косу – три сияющих волоса из гривы зверя.
Идти в горы в темноте было рискованно, но необходимо. Тихом был уверен, что дорогу найдет – сердце всегда помнит самое главное.
Можно было бы подождать, пока до гор доберется кто-нибудь другой, но старик не любил надеяться понапрасну. Эльфам, что жили близко, дела не было до света – в своих лесных домах им светили растения диковинные да светлячки. А про гномов и говорить нечего – им сокровищ света вполне достаточно.
С собой Тихом велел собраться троим самым сильным мальчишкам- подросткам. Те ликовали под неодобрительные взгляды разволновавшихся матерей, радуясь своей избранности. Старик только головой качал – рад был бы взять мужиков, но сила в деревне куда важнее – мало ли, кто захочет воспользоваться темнотой? Разбойников вокруг тоже хватало.
Собрались путники быстро. Покидали в котомки хлеб, Тихом на всякий случай захватил лекарства и настойки, взяли воды, одежды сменной и двинулись.
Путь был больше страшен, чем долог. За порог в темноту – это все равно что по потемкам души блуждать. Никогда не знаешь, на что наткнешься. Факелы светили маловато, но уверенно, парнишки храбрились и болтали без умолку, а к середине дня утомились и наконец замолчали. Тихом радовался про себя, что дорогу не забыл, а это уже пол дела. Заночевать им пришлось на открытом воздухе, под звездами, свету которых ничего не препятствовало сегодня.
На следующий день Тихом разбудил своих подопечных пораньше, позавтракали хлебом и снова отправились. Идти становилось все труднее, но старик предусмотрительно напоил мальчишек травяным настоем, для бодрости. Он даст им какое-то время продержаться на непривычной человеку высоте, по крайней мере, старик на это надеялся.
Вид сверху открывался волшебный. Был бы день, разглядели бы и родную деревню, и горизонт, где кончался Лес, но сейчас казалось, что звездное небо упало вниз и легло в долину. Все вокруг устилали россыпью большие и малые огоньки – светился град эльфов и деревни людей. Жгли костры, большие и малые, зажигали лампы и факелы, ставили свечки. Тихом не стал торопить парней, пока те сами не налюбовались чудным зрелищем, открывшимся им с высоты.
Меж тем дышать становилось труднее, а значит, цель была близко. Совсем скоро старик узнал широкую тропку, и провел ребят мимо каменных стен, исцарапанных стальными когтями.
Сюда ночевать забивался зверь-солнце, отсюда утром выползал, потягиваясь, на вершину, выше, чтобы лежать там, свернувшись как огромная теплая кошка.
Путникам открылся вид на пещеру – своды ее были высоки, что вместили бы в себя корабли.
Тихом уже собирался войти, как яркий, ослепительный свет вырвался вместе с глухим рычанием из пещеры. Всем четверым пришлось зажмуриться – смотреть на это сияние вблизи значило быстро проститься со зрением. Старик подобное предугадал – быстро выдал мальчишкам и себе на глаза повязал повязки, пропитанные смолой жучьего дерева. Свет пробивался сквозь расстояния между нитями ткани, но золотистая смола, застывшая и твердая, делала сияние менее ослепляющим.
Тихом ступил в пещеру первым. Мальчишки нервничали, слыша, как в пещере раздается ворчание, но старик позвал их почти сразу.
Зрелище, ожидавшее их в пещере было достойным рассказов внукам и сыновьям – в угол среди каменных столпов забился огромный дракон. Одна голова его была размером с избу, а длинной он, наверное, вовсе был от первого в деревне дома до последнего. Тихом приказал не разглядывать зверя больно сильно — свет от его гривы все еще был слишком ярок.
Дракон устал и был слаб, все сияние его огненное сосредоточилось на его голове, а гребень на спине и хвосте померк. Тихом набросил зверю на голову свой плащ, и своды пещеры потемнели.
Солнцегрив не перечил. Слышно было, как стучит испуганное сердце старика, и как прерывисто дышат его спутники, переглядываясь и боясь шевелиться. Но Тихом виду не подавал, сновал рядом с пастью зверя туда-сюда, одинаково строго шикая и на парнишек, и на дракона.
А как иначе – спасать их гривастое Солнце нужно было, и слабость не показать, чтобы зверь ни в ком из них добычу не углядел.
Дракон только следил за стариком одним приоткрытым глазом и стонал. Вздохи его выкатывались пылью из пещеры и застывали эхом в горах. Совсем скоро Тихом нашел причину несчастья – поцарапал Солнцегрив свой шикарный хвост, пару днями ранее, али неделей, разодрал рану шире ладони. Мелочь для зверя огромного, но коварная – загноилась рана, заболела, заныла, занедужил зверь огромный и с ночи слег, не смог из пещеры выбраться. Не нашел сил.
— Это мы быстро исправим, — заулыбался старик и подмигнул бы, да за повязкой не было видно.
Не зря захватил мазей с собой и отваров – ребятам приказал костер развести у пещеры, котел поставить. Наварил снадобья Тихом, и к зверю.
Солнцегрив был не глуп. Ни чтобы отказываться, ни чтобы лекарей своих съесть, хотя голоден был – наделила его Богиня не только гривой шикарной, но и разумом.
Хвост покорно старику на колени положил, только поскуливал, когда тот мазь сверху щедро накладывал. Отвар выпил, хлебом размоченным заел, съев зараз все четыре порции путников.
Восхищение лиц подростков бестолковых добавило зверю хорошего настроения – он показушно заваливался на бок и порыкивал, вытягивая когтистые лапы. Парни пугались, Солнцегрив довольно щурился.
День весь провели они, меняя повязки и отпаивая огромного дракона отварами.
Здоровье дракона – это вам не человеческое, и уже к вечеру Тихом заметил, что грива на спине зверя начинает посверкивать. Солнцегрив тоже силу учуял.
Не успели толком понять ничего его лекари, как морда драконья вытолкала их за пределы пещеры. Стоило им оказаться под покровом ночи, как пещера вспыхнула всеми огненными красками, зажглась изнутри. Зарычал благодарный дракон. Дело было сделано – Тихом устроил стоянку подальше от пещеры, и все они, и старик, и мальчишки, уснули крепким сном.
А утром их, как и изумленных жителей деревни в долине, разбудили лучи теплого света – Солнцегрив, возвещая день громким рычанием, выполз на вершину горы и вытянулся вдоль хребта.
Залилась светом долина, погасли факелы. Деревья распрямились, вытягиваясь к свету, оживились звери и птицы, засуетились люди все до единого – все солнцу рады были.
Обратно парнишки шли уже смело – шумели, размахивали руками, показывали пальцами на деревню внизу, смеялись и задыхались от впечатлений.
Тихом шел позади, улыбаясь в усы. В кармане он сжимал волосок с гривы зверя – теплый и яркий, будет он красиво висеть в его избе и светить по ночам, напоминая о любимой.
Осень – суетное время.
Если весной все живое спешит отряхнуться, оживиться, расцвести, то осенью суета скорее опасная – столько дел переделать нужно, чтобы пережить зиму! Фермеры торопятся с урожаем и проклинают зачастившие дожди, люди набираются смелости и заглядывают под сень Леса, чтобы запастись хворостом, ягодами, грибами и другим съестным. Зверье – норы роет, гнезда утепляет или летит куда потеплее, хвою себе стелет, еду запасает, бока отъедает. Деревья теряют листву и тоже торопятся, хотя выглядят самыми спокойными – ни одно из них не хочет не успеть избавиться от листвы и согнуться потом под тяжестью снега.
Но иные деревья не так страшит снег, как происки смелых до диковин охотников.
Мало кто в деревнях округ леса не слышал о Шелестолистах. Все мальчишки мечтали встретиться с таким случайно, а иные родители своих детей ими пугали, чтобы малыши слушались. Но это совершенно зря – не было зверя и духа во всем Лесу добрее, чем эти.
Встретить Шелестолиста – не такое уж трудное дело, гораздо сложнее – заметить. Звери это чудные, шкура – ровно кора древесная. Сами на оленей похожи, от мала до велика, рогатые, на спине – ветви топорщатся в разные стороны. Что куст, что зверь – ляжет, голову подвернет, укроется собственной пышной листвой – любого человека обманет.
Малышам укрыться труднее – ноги у них длинные и тонкие, а ветви на спине короткие и редкие. Они находят ямки, полыньи и пеньки, и укрываются возле них. Большим попроще – мало какой путник в лесу обращает внимание на растения – звери да Духи больше пугают. Стой деревом, али прикинься кустом.
Живут Шелестолисты долго, а растут – до самой старости. Говорят, один старик, на охоте за зайцем, наткнулся на необыкновенного зверя. Принялся у дерева приглянувшиеся наросты обрубать – а то к нему голову наклонило, рогами боднуло, зарычало, оскалилось. Оказалось, не стволы вокруг – а четыре огромные шелестолистовы ноги, не кроны сошлись плотно – а спина животного солнце загородила. Вырастают они до деревьев высотой и сливаются с Лесом, соединяются с ним, живут им – уже не ходят никуда, не суетятся, а дремлют. Ноги их корнями прорастают в землю, а просыпаются они только изредка, пощипать листву и погреться в солнечном свете.
Но пока Шелестолист еще не взирает на мир с высоты Леса, опасностей вокруг тьма. Охотник ли какой прислонится неудачно или ветви на костер нарубить решит, или кто-то похуже, знающий об этих чудных созданиях, решит поселить у себя на потеху. Осенью им приходится сложнее всего – листва, разросшаяся у них на спинах, не спешит опадать, а с ней среди облетевших деревьев Шелестолисты слишком простая добыча…
* * *
Эрия тоже мечтала когда-нибудь увидеть живого Шелестолиста. В отличие от людей, которые не заходили в леса без крайней нужды, у нее, дочери эльфов, было больше шансов встретиться с любым из лесных Духов. Ее городок прочно сросся с природой – та давала им и кров, и обед.
В Инао почти никто не ходил по земле. Все дома были построены в кронах крепких столетних деревьев, любезно подставивших свои ветви, и весь город представлял собой сеть мостов и веревочных лестниц. Поначалу казалось, что тут легко заблудиться, пытаясь пройти от домиков горожан до праздничного зала или на совещание, но здесь жило мало эльфов, и Эрия привыкла быстро. Она не жила тут с рождения – отец увез ее из главного города, ища спокойствия, тишины и новых воспоминаний, взамен тех, где была их еще полная счастливая семья.
Девочке нравилось в новом месте. Здесь, чтобы погулять, не нужно было убегать далеко – достаточно спуститься вниз, и перед тобой – непроходимые чащи. Она убегала в траву прямо перед домом, устраивала там шалашики, обедала, лежа на земле и наблюдая за букашками, и часто встречала каких-нибудь местных жителей. И звери, и духи – быстро привыкли к соседству с необычными лесными людьми, и совершенно ничего не боялись.
Видела Эрия и пляшущих Духов, с которыми эльфы уже века водили дружбу (раньше города строились там, где плясуны не боялись зажигать костры), и Поедателя Луны разглядывала со своей постели, над которой был натянут прозрачный отрез звёздной ткани, первая чувствовала шаги Стылодуха, когда замерзала земля. Не видела только Шелестолистов – только и разговору о них было вокруг!
Девочка слышала, что взрослые, перед тем как построить новый крепкий дом, обязательно проверяют облюбованное дерево – не уснувший ли зверь это? Слышала она и про то, что где-то совсем рядом с Инао стоит двухсотлетний Шелестолист, морщинистый и темный, разросшийся до целой чащи. Она порой прогуливалась, осматривая каждый ствол – не лапа ли?
Но встретиться с чудом лицом к лицу Эрии не удавалось.
Ровно до того момента, как чудо не пришло к ней само.
Эрия сидела в своем шалаше, как обычно, пообещав отцу не отходить от него далеко – здесь были ее куколки из коряг, с платьями из цветов, блюдца для чаепития и теплое одеяло. Земля уже холодала – девочка чувствовала, как с гор спускается Стылодух. Листва с деревьев стремительно облетала, укрывая и землю, и дома эльфов покровом. Взрослые вокруг суетились, готовя жилища к зиме. Но им-то, наверху, ее бояться было нечего – каждый дом в ветвях был, как в коконе, а от снега в таком только теплее. Ни ветер не достанет, ни зверь.
Эрия сидела на пеньке и болтала ногами. В ее руках был вкусный бутерброд, состоящий, в общем-то, из травы и хлеба, но менее вкусным от этого не становящийся. Когда к ней вдруг, шурша, из кучи листьев шагнуло животное – девочка замерла с откушенным куском во рту, разрываясь между желанием вскрикнуть испуганно или радостно.
Перед ней был совсем малыш из всех Шелестолистов. Это была, наверное, его первая осень – он легко спрятался в небольшом ворохе жухлой травы. Эрия подумала, что еще секунду назад думала о том, как с размаху прыгнуть в эту кучу, и благодарила богов за то, что бутерброд достаточно отвлек ее от этой мысли.
Животинка, меж тем, смотрела на эльфийку с интересом, но больше со страхом. Малыш был ростом Эрии только до пояса, ножки-веточки, мордочка круглая, глаза бусины, рожек вовсе нет пока, хвост болтается. На его тонкой спинке уже выросла шапка из ветвей, и Шелестолистенок красовался желтеющим пышным кустом. Он был слишком мал, чтобы его можно было спутать с растением, уж больно аккуратным он был.
Девочка прожевала кусочек бутерброда, и не зная, что сделать дальше, протянула остатки животному. Малыш шарахнулся, замотал головой, но убегать не стал. Он смотрел на Эрию умоляюще, так, словно только одна она могла ему помочь. Она присела на колени, мягко спустившись с пенька, и сложила руки на коленях, всем видом показывая, что обижать Шелестолиста не будет.
Внутри нее полыхало пламя радости и интереса – вот бы закричать, мол, глядите! Все мальчишки и девчонки из тех немногочисленных, что были в Инао, сбежались бы посмотреть! А ее сразу же перестали бы воспринимать как чужую. Однако это точно было рискованно, поэтому она просто сидела и молчала.
Малыш сперва оглядел ее, потом обнюхал. Видимо, Эрия понравилась ему, потому что не успела она понять, что происходит, как животинка запрыгала вокруг нее, пофыркивая, мотая головой, тряся кустом на спине и словно пытаясь что-то объяснить. Девочка вертела головой и решительно ничего не понимала.
— Потерялся? Есть хочешь? Маму потерял? Холодно? Чешется?
Через десять минут она извела все догадки, а Шелестолист совсем вымотался, и сел рядом, грустно понурив маленькую головку. Эрия разглядывала его и удивлялась, насколько много эмоций было в этом животном – словно он понимал абсолютно все, что она говорила, только сам сказать не мог. Оно и правда – не зря их зовут добрыми и мудрыми жителями леса. Каждый из них, вырастая, становится немножко его хранителем.
Вечерело, поднялся небольшой ветер, и девочка думала, что делать дальше – детёныш, пришедший к ней за помощью и так ее и не получивший, никуда не уходил, а ей пора было домой. Но тут ветерок помог им, сбросив к копытцам Шелестолиста несколько листьев. Тот оживился, снова вскинув голову на Эрию, и затыкал ножкой в жухлый листок.
— Листья падают? – логично предположила Эрия, подняв глаза кверху.
Деревья, которые служили им домом, облетели почти под ноль. Кое-где еще держались крепкие листочки, но ветви уже были лысые. Она вздохнула и повернулась обратно к своему новому знакомому. Малыш сидел, изо всех сил топорща ветки на спинке и шелестел листьями.
Листьями!
Эрия даже подскочила. У Шелестолиста до сих пор были листья! Вот уж чего точно не должно быть! Она точно знала, что по осени все лишаются своей зелени – деревьям так не выстоять против снега, а Шелестолистам – против охотников и других злых шутников. Должно быть, малыш, у которого это была первая осень в жизни, так и не смог дождаться, пока его листья засохнут и опадут. А ждать уже было некуда – уже сейчас он был слишком заметен среди голых собратьев, а когда листву на земле укроет снежком – то не миновать беды.
Шелестолисты с самого рождения самостоятельны и не живут стаями – обратиться за помощью малышу было не к кому. Верно, он давно высматривал девочку, чтобы осмелиться подойти к ней.
— Мне снять с тебя листики? – спросила она, и радостный Шелестолист тут же подставил ей спину.
Листва у него на спине уже была безжизненная, но в первый раз с трудом отделялась от веточек. Девочка взяла первый листик, и, беспокоясь, уточнила –
— Тебе точно не больно?
Шелестолист замотал головой и замер в ожидании.
Эрия осмелела и потихоньку, по одному, стала с легким движением срывать листья с уставших ветвей. Листики она складывала в стопочку и сразу придавила книгой – отличный выйдет памятный гербарий!
Как только последний был сорван со спины малыша, он вскочил на ножки, несколько раз подпрыгнул, козликом, и услышав шум наверху (отец Эрии шел, чтобы ее позвать) – лизнул ее в щеку и скрылся за ближайшим деревом, сливаясь с ним.
Девочка осталась сидеть, улыбаясь и перебирая в руках маленькие листочки.
На следующий день, когда ее отец помогал ей собрать палатку и кукольные принадлежности с земли, чтобы убрать их до зимы, она все оглядывалась в поисках своего древесного друга.
На мгновение ей показалось, что куст рядом задорно подмигнул ей, но она не стала привлекать к этому внимание – пусть это будет их маленьким общим секретом. Все-таки здорово, что ей посчастливилось помочь кому-то успешно подготовиться к новой зиме.
А весной он обязательно зацветет новыми листьями и придет ее навестить.
Утром дом Вороха сотрясся чередой ударов в дверь. Кто-то отчаянно молотил в старый, переживший всякое дубовый пласт, кривой и растрескавшийся, попеременно ударяя то ногой, то обоими кулаками, и что-то выкрикивая. Домишка даром что казался ветхим, но звуков не пропустил, только удары грозили вынести дверь вместе с петлями.
Ворох в это время еще спал. Его полускамья-полукровать запрыгала в такт ударам. Этого было мало, чтобы его разбудить, но достаточно, чтобы в его сне по деревне начали бегать гигантские, топочущие все свиньи. Надо сказать, шума от них было много – сон Вороха мгновенно испортился, и тот, похмурив седые брови, все-таки закряхтел и открыл глаза. Утро было совсем раннее, петухи и те еще спали, но кому-то срочно нужно было видеть старика.
Ворох поднялся, наспех натягивая штаны, которые, в прочем, скрыла ночнуха в пол, которую переодевать было уже некогда, и шлепая босыми ногами по полу, потащился к двери. Не успел он ее открыть, как в дом ворвалась розовощекая Малка.
Старик только руками всплеснул, видя, как рыжекосая девчонка пытается отдышаться.
— Там… уж…к обеду… цветок нужен!
Малка всплеснула тоненькими ручками, совершенно не в силах выразить мысль связно, но Ворох все понял, сунул девочке петушка на палочке и велел бежать пособлять к дому роженицы. Сам он стал спешно собираться, качая головой, и испытывая одновременно тревогу и радость.
Ворох был уже не молод, когда его единственная, возлюбленная жена родила мальчишку и скончалась. Здесь и горю края не было, и счастью – мальчишка рос не по дням, а по часам, смышленый и вежливый. Ворох дал сыну имя Най, и растил его всеми своими силами и любовью. Парень вышел на зависть, и силен, и пригож, только вот боялся старик, что внуков не успеет понянчить – все никак не находил Най невесту по сердцу.
Пока одним дождливым днем к ним из лесу девчушка не приблудилась. Заплутала, сирота, шла в верхнюю деревушку, а ушла в нижнюю, да так и осталась. С первого взгляда полюбилась Наю, поженились они почти сразу. Ворох им дом сколотить помогал, забор ставил, лошаденку свою подарил да почти всю мебель добротную, и доживал в своей каморке, чтобы не мешать молодым. Скоро душа его снова была рада – забеременела Наева невеста.
Собственно, за этим и прибегала Малка. Рыжеволосую девчушку-побегушку знала вся деревня. Она росла без отца, но была дочкой всем – смышленая, любопытная, добрая. Не было ни двора, в котором она не помогла бы хоть раз – дров принести, огород полить, с малышней посидеть. Ворох ни капли не удивился, что весть о том, что у него скоро появится внук, принесла именно эта вездесущая девчонка.
А это значило, что Вороху пора в путь. Медлить нельзя – к вечеру он должен быть дома. Он накинул щипаную полушубейку на плечи, чтобы не было холодно от росы, и поправив выглядывающий из-за рубашки кулон с цветком внутри, поспешил в Лес.
* * *
Если бы в Аэрлэне у человека, эльфа или гнома хотели узнать, сколько он живет на свете, то вопрос, скорее всего, звучал бы не «Сколько тебе лет?» а «Сколько тебе лепестков?». Виной тому Лемаир – чудный цветок растущий под сенью Леса.
Никто не знает, как это все пошло. Говорят, однажды, когда еще всяк ходил по тропам меж деревьев безбоязненно, убежали по грибы девчонки-хохотушки. Да и отвлеклись от сбора урожая, заметили цветочки красивые, золотистые, ровно по цветку на каждую. Обрадовались, взяли себе в волосы, да только вплели – как бутоны раскрылись в полную силу, да каждый на разное количество лепестков. Да и возьми одна девушка, и заметь – лепестков то почти столько, сколько ей зим стукнуло. Другие давай считать – у всех сошлось. Все бутоны, одним им чудным способом ведомым, раскрылись разное количество лепестков – кто 16 показал, кто 18, кто 13.
А там и закрутилось – кто-то искал цветок, чтобы свое время сосчитать, когда матерей да отцов, чтобы подсказать, в живых уже не было. Цветы потом забрасывали, да найдя через пару зим на полочке, обнаруживали, что лепестков увеличивалось – каждый цветок такой, побывав в руках однажды у человека, продолжал суровый отчет. С тех пор и повелось – на каждого нашелся свой цветов Лемаира, а название ему дали эльфы, окрестив его цветком жизни.
Лемаир – цветок удивительный. Без нужды никогда его в лесу не найти. Коли приносил кто из лесу, вдруг найдя под деревом, едва распустившийся – все кидались роженицу искать. Скоро это традицией стало – накануне родов самый старший из рода шел в Лес, да цветок искал. Всякое бывало – не находится цветок, значит время не пришло еще. Случалось и горе – чернел цветок в руках нашедшего и сыпался пеплом. Тогда шли бабки да старики обратно в деревню, не сдерживая слез – Лемаир, увы, ошибаться не умел.
Но когда только что родившемуся малышу на грудь клали бутон – собиралась посмотреть вся родня, как Лемаир раскрывал свой первый лепесток. С этого момента цветок становился талисманом и спутником человека.
Лес – удивителен и причудлив, и очередное его творение было чудесным не меньше. Цветок жил, пока жил его человек, и распускал лепестки даже находясь в противоположном конце Аэрлэна от своего носителя. Нередко мужчины, уходя в поход, оставляли свои цветки женам, чтобы те ждали и не волновались. Но еще удивительнее, что количество лепестков Лемаира всегда достаточное. Их хватало на короткий человеческий век и на долгий век эльфов. Но сколько бы хитрецов не пыталось загодя узнать, сколько лет им положено, ни один не узнал. Лемаир цветок не глупый – стоило коснуться его с таковой целью, как он тут же осыпался в прах.
Ворох прекрасно знал, что ему предстоит отыскать. На сердце у него было пасмурно – он прекрасно помнил, как отправился искать цветок для своего сына, оставив любимую с бабками-повитухами, а вернувшись, уже ее не застал. Зато Лемаир был загляденье – ярко-желтый, на крепкой сочной ножке, тугой бутон, так и гляди лопнет от прикосновения. Наю отсчитал он уже 25 лепестков.
Старик вздохнул и поправил свой кулон. Цветы давно уже носили на шее, чтобы не потерять – эльфы первыми додумались использовать для этого панцирь чайных жучков, прозрачный и чуть отливающий перламутром. Под ним цветку не грозила влага и пыль, и он всегда мог быть рядом с владельцем.
Скоро старик оставил деревеньку позади. Травы шуршали под его ногами, дорога была в гору, но усталости он не чувствовал – впереди к нему склонял макушки величественный Лес. Ворох замер у первых деревьев, слыша, как они шумят и перешептываются, разнося весть о госте до самого лесного сердца.
-У сына ребенок вот-вот родится, — с поклоном произнес Ворох, вглядываясь меж деревьев – Благослови Лемаир найти.
Лес шумел, и казалось, ничего не происходило – но где-то в глубине него успокоился Страж, и старик, почувствовав добрый ветер, ступил в чащу.
Вокруг была тишина, которую он нарушал, хрустя сухими ветками и задевая кустарники. Словно вошел в гостиную когда-то шумного дома и нашел ее совершенно пустой. Но ворох знал – все они здесь, просто глазу его не кажутся.
Вот времена раньше были – ни зверь человека не страшился, ни человек зверя. Духи лесные из Леса выйти помогали, белки по деревьям скакали да птицы пели. Все старики помнили эти времена, и Ворох помнил. А потом появился он. Деревенские говорили, что вечерами в Лесу следят за ними, девки кустов шарахаться начали, а охотникам на охоте вовсе дичь попадать перестала. По ночам – вой, а мальчишки, что до ночи гуляли, бегали, о странной тени рассказывали.
А потом дурака соседнего, Оху, полумертвым от страха на опушке нашли. Дурачился парень, кусток поджигал, да и так и уйти видать хотел, не потушив. Да не тут-то было – вышел из чащи волк огромный, высотой – выше елей и сосен. Одним дуновением затушил костер, да так рыкнул, что парень последний ум растерял. То, конечно, все сам Оха и сказывал, да только причин не верить ему уже не было. Много лет прошло, и с тех пор каждый видел Стража Лесного – даже сам Ворох несколько раз. Страшно было людям простым, перестали совсем под сень деревьев ходить, и детей своих не пускали.
Оно и правильно. Старик, конечно, не думал, что встретит здесь Стража – но сердце его екало и стучалось о ребра, как никогда.
Лес же вокруг извивался зелеными узорами и шуршал, как колыбельная. Травы, одна краше другой, разбегались по тропкам, перешептывались и смеялись. Где-то послышался голосок Поющей Ягоды, и старик заторопился найти Лемаир еще пуще.
Как на зло, тот на глаза попадаться не желал. Изо всего, встреченного им, можно было уже собрать хороший букет, но нигде не было золотистого знакомого бутона. Сердце Вороха уже заныло, когда спустя два часа, за одним из деревьев, качнулось на ветру соцветие Лемаира.
* * *
Тем временем в доме молодых царила суета. Набилось бабок и нянек, вертелась на подхвате виды видавшая Малка. Даже Най, даром что мужчина, не стал отсиживаться и не отходил от уставшей жены.
Когда в сумерках дверь в наполненный народом дом распахнулась, по коридорам уже разносился детский плач.
Малка, подобрав юбки, выскочила к уставшему, запылившемуся старику первой. Видно было, что девчонка совсем сбилась с ног и устала, но глаза ее так и светились счастьем.
— Дедворох, дедворох! – она запрыгала рядом с ним, таща его за руку к спальне – У Ная двойня! Мальчик девочка! Мальчик девочка!
Ворох освободил ладонь из цепких ручонок девчушки и разулыбался.
— Да я уж знаю, дочка. – он протянул ей причудливый стебель Лемаира, который к середине раздваивался и имел два абсолютно одинаковых блестящих бутона.
Малка вытаращила на чудо свои голубые глазенки и запрыгала еще пуще.
— Ты отнеси, — старик сунул цветы ей в руки.
— А ты что?
— Я отдышусь и поспею.
Малка кивнула и убежала, шлепая пятками по мокрому полу.
Ворох прислонился к стене, вытирая лоб тыльной стороной ладони. Что-то странное чувствовалось ему, словно произойдет вот-вот. Рядом, буквально за стенкой, слышалось сопение младенцев и колыбельная новоявленой матери. Старик ощущал небывалое счастье, какого не было в его сердце со дня смерти жены. Даже эта печаль вдруг упала камнем с души его.
Ворох вздохнул и полез за кулоном запазуху. Его Лемаир лежал в жучьем панцире, раскрыв уже 89 лепестков. Цветок переливался росой, напитавшись лесного воздуха, и казался только сорванным. Старик смотрел на него несколько секунд и охнул – вдруг, подрагивая, на его глазах распустился еще один лепесток.
Красной бусиной показалась сердцевинка Лемаира, набухшая и похожая на подушку. Цветок расправился полностью, отсчитав Вороху еще один последний год его жизни. Старик улыбнулся и спрятал кулон обратно, под рубашку. Отряхнув ладони от лесной пыли и земли, он, постучав сперва, шагнул на порог спальни.
— Где тут мои внучата?
Ему ответил дружный гул голосов, радостно представляющих новых членов семьи.
Где-то во сне, мальчишка, наверное, ловил звезду – но свет был таким ярким, что дрема отступила. Тир распахнул глаза, тут же сильно зажмурившись – огромное пятно святящегося кристалла было совсем рядом! Он подскочил, роняя яблоки на землю и кубарем скатился вниз с телеги. Старики, обернувшиеся на шум, заулыбались в бороды.
Животные подошли уже совсем близко. Оглядели внимательно, задержались на крытых повозках – шахтеры поспешно откинули мешки в стороны и показали, что привезли только яблоки. Это было предусмотрительно со стороны Гребнесветов – уж больно часто кто-то мог притвориться хорошим, чтобы совершить гадость, и гномы сами это хорошо понимали. Они здоровались с гигантами, помахивая им руками и показывая вкусные плоды.
Гребнесветы подходили аккуратно – сперва вплотную приблизился самый старый и большой, наклонив голову к маленьким, в сравнении с ним, гномам, и приветственно заурчал. Остальные тоже окружили их, раздираемые любопытством – даром что огромные, а простодушные, как дети. К слову о тех, самые маленькие уже пообвыкли и видя доверие старших, уже начали выползать из-под материнских хвостов, пытаясь подкрасться к телегам. Вот один из них, пока плохо стоящий на ногах, скатился к первой повозке и попробовал ее на зуб. Гномы рассмеялись и выдохнули – контакт в очередной раз был успешно налажен.
Тир наблюдал за ритуалом «знакомства» замерев возле своей повозки и почти не дыша. Гиганты на короткий миг обратили внимание на пополнение в обычном составе их ночных гостей, но мальчик был мал и не выглядел опасным, поэтому внимание с него быстро переместилось на яблоки.
— Чего стоишь? – толкнул Тира в бок дедушка. – Пора фрукты доставать, сейчас пирушка будет!
Старик не слукавил. Полянка очень скоро напомнила гномий зал, в котором проходили пиры – везде было чавканье и довольное урчание. Гномы вывалили яблоки кучками равномерно по всей полянке, резво бегая туда-сюда с ведрами. Тир активно помогал, насыпая плоды из телеги в подаваемые тары, а сам не отводил от зверей глаз.
Какие они были прекрасные! Величественные, как ожившие скалы, с плотной серой кожей, словно из камня, большие и сильные. Мальчик не мог успеть рассмотреть одного, как взгляд его перекидывался на другого Гребнесвета. Они разбредались по полянке, деля кучки яблок между собой, и принимались за еду, даже не думая, что прямо сейчас каждым своим движениям доводят кого-то до восторга. Тир не мог насмотреться на сияние их огромных гребней. Дедушка говорил, что они оббили камни прошлой зимой, но кристаллы росли удивительно быстро. Сейчас спину каждого животного венчал заборчик из самых прекрасных драгоценных камней на свете.
Мальчишка почувствовал, как его кинуло в жар. Все вокруг словно горело огнем – алым, синим, голубым, розовым. Свет луны падал на кристаллы, проходя сквозь них и создавая причудливые переливы и отблески. Даже трава здесь стала, как будет с другой планеты, разноцветная. Старшие привычно щурили глаза, подсказывая мальчику делать так же, но тот глазел во всю – и скоро понял, что немного ослеп с непривычки от такого сияния. Мир стал одним огромным пятном, прекрасным и захватывающим. Тир подумал, что ради такого зрелища не жалко и ослепнуть вовсе.
Из размышлений его вызвал внезапный толчок чуть пониже спины. Тир подпрыгнул, резко оборачиваясь, и увидел, как серый комок, сверкнув золотистым светом, испуганно охнул и нырнул под тележку. Мальчишка бросил яблоки – к тому же, кажется, все уже угощались вовсю, и опустился на коленки. Под деревянным дном, съежившись, сидел малыш – смотрел на Тира голубыми глазками и моргал.
За всеми этими гигантами мальчик даже не заметил, что среди них были совсем малыши! Этот был едва больше собаки, и в сравнении со старшими сородичами казался игрушечным. Его серая кожа была совсем тонкой и нежной, а ножки хрупкими, хвост беспокойно бил по всему вокруг, болтаясь, как толстая сосиска. Гребнесветик был маленький и круглый, зато шея у него была длинная и сейчас почти свернулась в зигзаг, пытаясь укрыться в тесном пространстве.
Тир заулыбался от уха до уха.
— Эй, ты такой славный! – он протянул к детёнышу руку, но тут же замер, потому что тот захлопал испуганными глазами с удвоенной силой.
Тир оглянулся вокруг. Все были заняты, чтобы помочь ему познакомиться с Гребнесветом, и нужно было думать самому. Взгляд его упал на ведро с остатками яблок. Он аккуратно, одной рукой, достал одно, потянувшись и отстранившись назад. Плод был красным и сочным. Мальчик подумал, что хорошо бы разрезать его пополам, чтобы сок ударил в нос малышу и пробудил аппетит, но ножа рядом не было. Тогда он просто ударил по острому краю ведра яблоком, и отколол от него приличный кусок.
Гребнесвет почувствовал сладковатый запах сразу. Тир протянул яблоко на ладони, наблюдая, как большой малыш нюхает руку и яблоко, чтобы наконец осмелеть и схватить губами вожделенную сладость.
Мальчик покачивался на пятках, обняв согнутые колени, и смотрел. Такого бы домой! Конечно, это было невозможно, но воображение Тира уже рисовало их дружбу вопреки размеру. Было бы здорово приходить сюда и кормить его, а может быть даже покататься… Мальчик только сейчас обратил внимание, что спина даже такого маленького Гребнесвета была уже покрыта сверкающими кристаллами. Должно быть, они мешались и были довольно тяжелыми.
— Эй, Тир, что там у тебя? – окликнул его дедушка, резко появляясь рядом и выдергивая внука из раздумий.
— Малыш, — мальчик отстранился от детёныша, в то время как тот хотел получить еще яблока и потянулся вслед.
Старик наклонился и заглянул под телегу.
— Ого, такой маленький, а так много каменьев нарастил! – присвистнул гном – Обычно у мелких дольше растут. Ну, значит этот сегодня – твой.
-Мой что? – Тир растерянно посмотрел на дедушку, и вдруг заметил, что яблочный пир давно окончен.
Вместо этого гномы приступили к работе. Они достали лестницы и кирки, топорики и шлифовочные шкурки, медикаменты и мелкие вкусняшки напоследок. Звери, довольные и немного уставшие от жевания, разлеглись по всей поляне. Все вокруг суетились, таская лесенки и пристраивая их к тучным бокам Гребнесветов. Где-то гномы уже начали совю работу – один взбирался на лестницу, приступая к избавлению животных от красивой ноши, другой гном держал лестницу, чтобы та не упала. Вот раздался первый звон – на траву, расколовшись на двое, упал первый розоватый камень.
— Они не слишком прочные, — пояснил дедушка Тиру, доставая дополнительный молоточек – но кстати, этот камень из тех что к удивлению, можно закалить огнем. Так что действуй осторожно и не напугай своего маленького знакомого.
Старик улыбнулся, и потрепав внука по волосам, пошел помогать другим. Тир остался с молоточком в руках, рядом с ним дедушка бросил на траву другие инструменты и шлифовочную шкурку. Гребнесвет смотрел на все это с любопытством, иногда переводя взгляд на своих взрослых сородичей, которые покойно терпели, пока гномы освобождали их спины от кристаллов.
Мальчик вздохнул, перебарывая свое волнение от предстоящей работы, и улыбнулся.
— Ну что, наша очередь с тобой? – он поманил малыша к себе.
Тот оказался сообразительным. Наевшись яблок, он видно понял, что здесь точно все дружелюбны к такому созданию, как он, и все-таки решился выползти из-под телеги. Гребнесвет сделал шаг вперед и распрямился рядом с сидевшим, поджав ноги под себя, мальчиком.
Малыш был примерно такого же роста, как Тир, если считать шею и голову, и сейчас смотрел на него сверху вниз. Он обнюхал мальчика и обошел его вокруг, топча траву. Тир сидел молча, улыбаясь и только поворачивая голову, пытаясь выразить самое дружелюбное настроение, какое мог. Это сработало хорошо – Гребнесвет убедился, что мальчик не желает ему зла и плюхнулся на хвост, усаживаясь рядом, спиной к Тиру. Тот снова судорожно вздохнул, все еще ощущая себя, как во сне, и пальцем аккуратно потрогал сияющие камни на спинке животного.
Они были холодные и острые на концах. Грани были четкие и идеальные, словно кристаллы не росли сами по себе, а были отлиты в тех же кузнях гномов. Разве может быть настоящий, природный камень так прекрасен? Тир знал, что из этих кристаллов гномы потом делают прекрасные украшения. Самое волшебное в камнях было то, что они продолжали сиять, даже когда их разделяли со своим носителем. Мягкий свет шел откуда-то изнутри, и даже раскалывая кристаллы, ювелирам таки не удалось понять его природу. Вероятно, это была особенность камней.
Гребнесвет, повернув шею назад, наблюдал за мальчиком и наконец немного недовольно взмахнул хвостом.
— Да, да, приступаю, — Тир смахнул с себя чары от сияния и взялся за инструменты.
Вокруг давно стоял гул. Звон, треск, удары – словно он находился в глубине шахты. Гномы били по кристаллам топориками и кирками, ковыряли их ножиками, собирая светящуюся пыль, при этом животные сидели спокойно и лишь наблюдали.
Тир собрался с духом и сделал первый легонький удар по основанию кристалла. От удара по камню мгновенно побежала трещинка. Мальчик вспомнил, что дедушка говорил об этом – кристаллы малышей гораздо более хрупкие. Их используют в основном для ювелирных украшений или перемалывают в пыль. Так что, работы предстояло немного.
Тир расстелил мешок под спиной Гребнесвета и принялся увереннее постукивать и отламывать камни. На мешок сыпались и крупные куски, и почти осколки стекла, тонкие и острые. Малыш немного поерзал от волнения сначала – но потом расслабился и сидел, лишь помахивая хвостом.
Мальчик не заметил, как начало светать. Старшие животные забеспокоились, но дали гномам закончить работу. Свет Гребнесветы не любили – им хватало сияния своих камней, да тех, что росли на сводах пещеры. Тир закончил работу последним, хотя она была проста. Стоило ему отколоть последний кусочек, и едва коснуться полых жестких наростов на спине Гребнесвета – как тот уркнул, подскочил, пробуя легкость на вкус, и лизнув мальчишку в щеку убежал к матери.
— Что, не успел приручить? – смеясь, прокомментировал растерянность внука дед, складывая мешки с кристаллами в телегу взамен яблок.
Тир кивнул, глядя, как гномы постепенно собирают сокровища в мешки и корзины, а огромные животные, сонно щурясь, так же величественно удаляются, только теперь не сопровождаемые сиянием.
— Собирайся, пора! – Старик подтолкнул мальчика в спину, кивая на телегу.
Тир собрал свои осколки – их было много, но все в основном мелкие. Когда все кристаллы были собраны, он заметил последний, откатившийся в сторону неожиданно крупный кусок, размером с яйцо, и сунул его в карман, перед тем как запрыгнуть на свое место.
Дорога домой была долгой. Тир вертел головой, рассматривая окрестности – не часто ему удавалось выбраться за пределы замка. Но мало что радовало его и удивляло – после сияния спин Гребнесветов.
Он думал о том, как мог бы подружиться с юрким серокожим малышом. Кормить его яблоками и приносить вкусной травы зимой, кататься на нем, покуда камни еще не отрасли, смотреть на звезды и может, даже болтать. Все это было невозможным, но Тир прикорнул, не отпуская от себя этих мыслей.
Пролетели недели, но Тир все еще думал о ГРебнесветах, словно не мог думать ни о чем другом. Первым неладное почуял дед. Мальчик бродил по дому и двору молча, охотно откликаясь на просьбы о помощи, но сам почти всегда выбирал одиночество. Мальчишки звали его последний раз подняться на стену, но он отмахнулся. Бегать и дурачиться ему тоже стало не в радость – зато как бы здорово было играть с ручным Гребнесветом!
— Совсем мальчишка душу огням продал, — вздыхал старик, в очередной раз ставя тарелку с завтраком перед задумчивым внуком.
Сделать с этим он ничего не мог – Тир мечтал днями и ночами, похудел и осунулся, словно каждый день разлуки с прекрасными животными отнимал у него жизнь.
Пока в один день он не заперся в своей комнате, пожелав, чтобы его никто не тревожил, предварительно забрав туда кучу хлама – глину, каменья, дерево, ящик инструментов и корзинку яблок. Дед пожимал плечами на вопросы.
Потянулись дни, еще более серые, чем раньше. Старик понимал внука – когда-то и он сам ночами видел перед глазами сияние камней Гребнесветов, но чтобы потерять сон совсем? Он подходил к двери и робко стучал, чтобы удостовериться, что с Тиром все хорошо. Из-за двери ему слышался шум инструментов и пыхтение мальчика.
На четвертый день старик потерял терпение. Тир не морил себя голодом, и брал тарелки с едой каждый день, но неужели он решил провести в своей комнатке всю оставшуюся жизнь? Дедушка вошел в спальню тихо, сперва заглянув в нее. Вокруг валялись куски дерева, опилки, крошки глины, стружки и другой мусор. Гном даже не знал, что его внук умеет так ловко пользоваться всеми этими инструментами.
Сам Тир спал, уронив голову на стол. Вечером сюда из окна светил лунный свет, а сейчас утреннее солнышко гладило мальчика по волосам. Старик вздохнул и хотел было уйти, чтобы не мешать мальчишке спать – но вдруг что-то сверкнуло рядом с локтем Тира.
Гном подошел, аккуратно ступая и оказавшись рядом со столом, с восхищением взял на руки маленькую копию Гребнесвета.
На деревянной круглой подставке, с резными листьями по краю, слепленный из глины, украшенный гребнем из настоящих кристаллов, обточенных и аккуратных, малыш смотрел на старика черными глазками-бусинками. Вот-вот спрыгнет на ладонь! Старик вертел фигурку и так, и сяк. Всю свою любовь, которая не давала покою Тиру несколько недель, он вложил в эту статуэтку. Он работал днем и ночью, шлифуя, вылепливая, вырезая и обтачивая. Как только маленькому мальчишке удалась такая вещица?
— Хочешь, в гостиной на полке поставим, — вдруг прозвучал голос Тира, оторвавшего голову от столешницы и зевающего.
Тир с улыбкой смотрел на немного испуганного деда, и на фигурку в его руках. Их всех троих освещало окончательно проснувшееся солнце.
— Я бы показал это Королю, — улыбнулся старик – ты мог бы стать лучшим скульптором Аэрлэна, сынок. Он точно не живой?
Гном смотрел на мальчика все еще с опаской, стараясь не тронуть лишний раз печаль в его душе – но от нее не осталось и следа. Вся она была тут – в глазах глиняного Гребнесвета.
— Ну покажи, — весело отозвался мальчишка и вскочил с места, отряхиваясь. – Я пока побегу.
— Куда?
— Гек звал неделю назад гулять, — буднично отозвался Тир, уже выскальзывая из спальни.
Старик услышал топот ног по лестнице и покачал головой.
С его руки комнатку с интересом обозревал маленький, почти что живой Гребнесвет, и гребень его переливался в лучах солнца синими огнями.
Утром, стоило солнцу только выползти на небосвод и заглянуть в оконце домишки, как Тир уже проснулся и изнывал от нетерпения, лежа в постели.
Он натянул сползшее во сне одеяло до глаз, и глядя на пляску пылинок под потолком, пытался угадать время. Это у него редко выходило – все чаще мальчик определял время по своему дедушке. Вот тот уж точно был как часы – старые, ворчливые, но верные.
Дедушка все никак не просыпался после вчерашнего рабочего дня, а у мальчишки-гнома сегодня должно было случиться самое волшебное событие за всю жизнь. Вот будет, о чем похвастаться среди друзей!
Тир закрыл глаза и расплылся в улыбке. Он был еще в том возрасте, когда гному было позволительно быть мечтательным малым, да бегать без дела. Свое свободное время мальчик так и тратил – на мечты и воображения.
Тира воспитывал дед. У гномов это была не редкость. Девочки чаще оставались с матерями, а мальчишек воспитывали мужчины. Отец Тира погиб как-то странно и не понятно, в прочем, в диких краях такое случалось. Но дедушку мальчик очень любил. Тот работал в шахтах и знал горные проходы в их горах, как свои пять пальцев. Иногда брал на простенькую работу с собой внука – тот обожал горы не меньше деда, уже к пяти разбирался в каменьях и не так давно добыл первый самородок.
Но все это сущая ерунда по сравнению с встречей с Гребнесветами!
Тир был наслышан об этих зверях с детства. Мальчишки мечтали увидать хоть одного вблизи, а вечерами забирались на стену и таращились на подножье окружной горы, там, где среди каменных пустошей бродили огромные переливающиеся огни. И то все благодаря старику-Бьерну, тот пускал пацанят тайно и под свою ответственность, а те вели себя тихо, чтобы не подвести стражника. Все уже знали, что скоро ему на покой от службы и грустили, что больше не смогут увидеть гребнесветовых огней.
Звери эти были огромны, и столь же добры. Наверное, одни из самых добродушных существ Аэрлэна. Кто-то звал их Серебреносцами (кажется, это название пошло от эльфов), а гномы дали им собственное название. Никто не был ближе знаком с этими животными, чем горный народ.
Гребнесветы живут семьями у подножий гор, там, где много пещер и ходов. Днем они обычно прячутся с глаз, от солнца и от любопытных зевак, неизвестно как находя для себя просторные норы в чреве горы, а ночами выходят под луный свет поживиться сочной травой. Из всех существ они были самыми заметными – огромные, как валуны, отколовшиеся от скалы, такие же серые, в пятнах, с сухой и морщинистой кожей. Одну ногу едва ли можно обхватить объятиями, настолько они толсты, как колонны в гномьих залах. Хвосты помогают Гребнесветам держать равновесие, в то время как длинная шея поворачивает голову к земле, за сладкими листьями, и к нему, за звездами. На всех вокруг они взирают с высоты, и человек, а тем более – гном, кажутся всегда очень маленькими рядом с этими гигантами.
Все это Тир знал от мальчишек и от своего деда. Да и не даром у него самого стоит с детства ночник из гребня какого-то из этих огромных каменнокожих зверей.
Гребень – вот что делает их такими удивительными! Ни с кем не спутать их – на спине у каждого Гребнесвета сияют каменья разноцветные, переливаются, манят. Именно их в ночи разглядывают мальчишки, пока могут, видно их и эльфам в ночи, и даже некоторым людским селениям. Словно звезды упали с неба и разгуливают по земле, перебирая тяжелыми ногами.
Чем больше кристаллов, тем зверю тяжелее и неповоротливее. Из-за этих каменьев по лесам их шастали горе-охотники, до денег жадные. Такие на ловушки не скупятся, убивают жестоко, и старых, и маленьких, все ради пары кристаллов на спинах. Меж тем, приручить их удалось только гномам. Те и кристаллы имеют, и животных не обижают. Гребнесветы помощи только рады – избавляются от тяжести и легко дают отпор другим недоброжелателям.
Паз в полгода бородачи, ночью, приготовив тачки и тяжеловозных лошадок, вооружаются кирками и идут в долину. Звери гномов чуют, знают и не бояться. Тир знал, что они яблоки любят, а зимой особенно – траве заготовленной рады и фруктам каким. Едят, пьют, а ты бери да сбивай сияющие куски, только осторожно.
И вот сегодня, как раз, был тот самый волшебный день. И тот день, когда Тир наконец дорос и уговорил деда взять его с собой. Уже совсем скоро увидит он живых Гребнесветов!
Наконец старый гном встал и отправился готовить завтрак, кряхтя и поскрипывая. Тир пожелал доброго утра, не проронив больше ни слово, чтобы не спугнуть дедушкино обещание. Только тот, глянув на горящие глаза молчаливого внука, ерзающего на скамье, улыбнулся в бороду. Тир уже весь был там – в ночи, среди огней, в окружении никогда невиданных великанов, уже трепетно обожаемых.
День пролетел в приготовлениях. Мальчишке он казался бесконечно долгим – как сахарная тянучка, в которой он боялся завязнуть и так и не дождаться ночи. Дед предлагал ему поспать и набраться сил, но Тир отказывался и весь день сопровождал его в делах.
Они оба позавтракали кашей и отправились помогать собирать корм для Гребнесветов. Тир набегался между кухней, небольшим садом и повозками. Столько яблок он никогда еще в жизни не видел! Гномы их не любили, но дикие Аэрлэнские яблони хорошо прижились на искусственной почве, и выращивались исключительно ради Гребнесветов. Те, что не будут отвезены им сейчас, нужно было сразу же нарезать и повесить сушить. Тир до обеда застрял в кухне с ножиком, нарезая яблоки кружочками, в то время как еще несколько ворчливых, недовольных мальчишек, пойманных за воротник во дворе, нанизывали кружочки на нитки. Занятие короталось беседой – Тиру завидовали и взяли с него клятву принести хоть кроху каменного гребня потом.
Как только с яблоками было покончено, а у мальчика уже болели кисти от манипуляций с ножом, дед отправил его обедать. На обед было мясное жаркое – обычно Тир съедал его с удовольствием, но в этот раз от волнения даже почти не жевал. Оставалось еще четыре часа до выезда – но ему все казалось, что он вот-вот опоздает.
Дедушка Тира, да и остальные бородатые шахтеры посмеивались над мальчиком. Он, чумазый и взъерошенный, суетился у всех под ногами и стремился помочь. Укрыл яблоки мешковиной, приготовил хлебные корки, пересчитал кирки и топорики, удостоверился в том, что они взяли достаточно шлифовальных шкурок. Старики шутили, что им самим скоро не останется дела, хотя конечно, это было не так. Они готовили лошадей, перебрали мази и снадобья (во время этой встречи им часто приходилось подлечивать раненных Гребнесветов), взяли припасов на сутки.
Вечерело. Кажется, даже лошадям не терпелось начать путь. Наконец ворота в гномьей стене распахнулись, и Тир уселся на одну из телег, свесив ноги вниз. Путешествие начиналось.
….
Когда лошадки, чинно везшие повозки всю дорогу, извилистую и каменистую, остановились – было уже совсем темно. Гномы спешились. Перед ними были холодные горные стены, уходившие в облака, с одной стороны, и стена леса — с другой. Здесь, посреди, была небольшая долина – здесь и лакомились травой камнекожие звери. Совсем скоро должны были появиться и они – один из шахтеров уже заметил в боковой пещере дрожащий отблеск сияния. Словно луна нырнула в горный проход и теперь трепетала там, холодная и яркая.
Дед Тира вздохнул в ожидании. Сколько лет он встречал Гребнесветов в темноте, но все еще не мог привыкнуть к этому зрелищу. Он слез с телеги и обошел ее по кругу.
— Тир, они вот-вот выйдут! – окликнул было старик, выискивая взглядом среди тюков фигурку внука.
Мальчик пробормотал что-то в ответ во сне, и еще хлеще свернулся на мешках, утопая в них и поджимая тощие коленки к подбородку.
Старик улыбнулся и покачал головой.
— А говорил тебе, поспи, — хмыкнул он и набросил на Тира пустой холщовый мешочек, укрыв того, как тоненьким одеяльцем.
Тот засопел довольно, жмуря глаза. Дорога была долгой и его совсем укачало, теперь ему снился хоровод яблок и сияющих драгоценных камней.
— Уснул? – гаркнул тихо проходивший мимо Рорк и почесал черную макушку.
— Уснул, — подтвердил дед и развернулся к пещерам снова. – Жаль!
Вскоре все затихли. Сияние разрасталось, мягко плыло по небосводу пещеры, вход в которую был широк и огромен. Что для гнома – огромные своды, то для Гребнесвета уютная маленькая пещерка.
Вскоре первый и старший из них показался снаружи. Сперва – большая голова на морщинистой шее, с маленькими черными глазами, подслеповато оглядывающими округу. Гигант шагнул наружу, медленно и статно, и остальные последовали за ним.
Земля внезапно вздрогнула от массивных шагов. Животные выходили друг за другом. Самцы с огромными быстрорастущими гребнями на спинах, самки, более короткошеие, с шипами на хвостах, чтобы отгонять взмахами непрошенных гостей от потомства, и в самом конце – малыши. Суровые гномы разулыбались, пряча улыбки в бородах и рукавицах. Зрелище это было премилое – малыши спешили за взрослыми, путались в собственных, пока крохотных ногах, а для нескольких из них, совсем еще без гребневой каменной пластины, это был первый выход наружу. Мальцы жмурились от лунного света, выискивая мать по свету гребня, и спешили спрятаться ей под пузо.
Но зрелище только издалека было умилительным – вблизи-то самый кроха их Гребнесветов был ростом едва меньше гнома, а те, кто уже подрос, были больше лошади. Что уж говорить о взрослых особях – те бы наступили на своих друзей, не заметив, если бы не их природное любопытство и осмотрительность. Пожалуй, единственные, кого эти гиганты давили по неосторожности – были насекомые.
Но самым завораживающим зрелищем был свет огромных каменных зубцов, произрастающих из больших полукруглых спин. Кристаллы тянулись кверху, вырастая из костной пластины в спине, были они разных форм и размеров, но в основном собой напоминали ряды стройных остроконечных башен. Переливались они всеми цветами и оттенками, и у каждого зверя был свой, уникальный. Один гребень сиял, как поверхность луны в отражении озера, другой поблескивал вкраплениями серебра в кристаллах. Краски синие, зеленые, желтые, красные – все переливались и смешивались друг с другом. Не было каменьев на свете красивее, чем каменья на спинах этих больших, но добрых животных.
Гребнесветы вышли на полянку, все еще предусмотрительно оглядываясь по сторонам.
Совсем скоро они заметили своих старых друзей. Словно, верно, знали, что те сегодня привезут им отличных сочных яблок.
Земля тихо подрагивала от размеренных шагов. Легонько подпрыгивали тележки, покачиваясь на колесах, немного беспокоились лошадки, которые были меньше, чем иные детки гигантов. Закачалась и телега, на которой сладко дремал Тир. Рядом стоящие гномы немного отошли, чтобы привлечь внимание животных, и чистый, яркий свет от гребней их пролился на спящего мальчика.
Зима приходила в Аэрлэн постепенно. Укрывала ледяным покрывалом горы, радовала ребятишек в деревнях пушистым снежком, прятала эльфийские города, заковывая леса инеем, хранившим внутри тепло и уют. Холода несли людям отдых от многих ежедневных забот, но и беспокойство – не каждую зиму было легко пережить.
Холоднее всего было в горах. Опоясывающие Аэрлэн на севере и на западе, они тянулись бесконечным хребтом, окруженным непроходимой лесной чащей. Люди не рисковали заходить так далеко уже много лет, побаиваясь Хранителя леса, и короли гор жили так, словно их никогда и не существовало.
Если кто-то когда-либо видел замки гномов, то подтвердит – никакой враг не заберется, миновав высокие стены, уходящие в небо, охраняемыми неспящими стражниками. Гномы сделали горы – своим домом, где камень был им стенами, потолком и полом. Короли их восседали на каменных тронах, и даже столы на пиру, поговаривают, и те каменные. Их не унесешь из зала далеко и не передвинешь, но уж на то гномы так сильно любят пиры – там, в их чертогах, золото не только лежит в запертых чуланах, но и льется рекой из бочек в кубки.
Им, низкорослым, закутанным в меха и собственные бороды, съедающим по барашку на гнома, вечно хмельным и хладнокровным – холода ни по чем. Но даже в землях гномов бывают зимы, которые заставляют их сжигать все запасы бревен и хвороста и седеть округ костра, греясь и ругаясь вслух.
В этот раз, кажется, настала такая зима. Очередные сумерки опускались на горное селение, туманом выползая из окружающего леса. Белесый дым остановился у высоких каменных стен, плеснул, да и перелился через край, на косые, но крепкие домики гномов. Один за одним вечерний туман проглатывал их, и только добравшись до главных ворот остановился – дальше ему уже не было пути.
Остальной город гномов уходил внутрь, в скалу, где горели огни, было тихо и величественно, как всегда. Снаружи же царил ветер и мрак. Гномам не нравилось жить снаружи горы, поэтому они возводили там в основном хозяйственные постройки. Но стража гномов слывет самой преданной – те работали на стене, ели на стене, спали, а жили близ нее в домишках со своими семействами.
С наступлением темноты на стене стражники сменялись – ослепленные дневным сияющим снегом бородатые мужчины и старики уходили греться и отдыхать в свои дома, а на смену им выходили те, что зорки были в темноте.
Бьерн, правда, не был ни тем, ни другим. Днем его выцветшие от старости глаза видели плохо, весь мир вокруг, лес и поля, слипались в одно белесое пятно. Ночью он тоже мог разглядеть, только если, зажженные в чаще костры – те горели ярко и чаще всего принадлежали разведчикам и охотникам гномов. Но в такую стужу и те, и другие сидели дома. Хотел бы в тепле остаться и Бьерн, но на то был последний год его верной службы своему королю.
Стена тянулась полукругом от одного края горного хребта до другого, защищая более открытый участок и ворота в чертог. Тут и там были навесы и полудомишки для стражников, пережидающих в них сильные ветра и снегопады, чаши для сигнальных огней и гонги на случай тревоги. Ничего дурного не случалось уже много десятков лет, но гномы исправно учили новых отпрысков как дать отпор любому врагу – от заплутавшего горного гоблина до дракона.
В остальном же времени стражникам приходилось пытаться разнообразить свой досуг во время дозора. Сюда им приносили поостывшую баранину и жаркое из кореньев прямо с кухни, и во время таких ночных ужинов стражники любили травить байки, параллельно не сводя глаз с лесного горизонта.
Бьерн из всех обязанностей, пожалуй, лучше всего справлялся с историями. Его байки, скопившиеся за долгую жизнь, любили послушать и молодые, и вполне пожившие гномы.
Однако в эту ночь, когда несколько стражников – Бьерн, молодой, еще едва бородатый Недл и уже седеющий Морв собрались вокруг стола-пня с тарелками дымящейся зажарки, старик понял, что его сослуживцы сегодня не в духе.
Морв хмурился, и поспешил приняться за еду, сев у самого окна-арки, дававшего хороший обзор со стены даже в этом убежище от ветра. Он ел, не глядя обмакивая хлеб в подливку и промахивался мимо рта, цепляя бороду, на которой и так уже висели масляные капли. Недл выглядел растерянным и молчаливым. По меркам гномьих лет ему было около 26 – юный возраст для служения в страже, но учитывая, что он был сыном начальника стражи, это было уже не так удивительно.
Бьерн разглядывал своих товарищей, неспешно жуя особо жилистый кусок баранины и наконец прервал тишину.
— Али нападение драконов ожидаете, али я уже его пропустил? – попытался пошутить старик, но получил в ответ вполне строгий взгляд боевого товарища.
— Не шути, мне сегодняшний вечер ой как не нравится, — Морв отложил опустевшую тарелку, но остался стоять у окна.
— А что с вечером не так?
— Жутковато что-то, — вклинился Недл, ежась.
Ветер ворвался в приоткрытую дверь и вылетел вон из трубы, протяжно провыв. Снаружи мрак стоял густой, как кисель, а воздух и впрямь был странным – словно колючим и напряженным.
— Ощущения у меня недобрые, — с сомнением пояснил Морв. – Это вроде бы не причина, чтобы страх нагонять, только вот не видеть ни крохи, а мне уже трижды то ли костерок, то ли факел среди деревьев мерещится.
Бьерн вскинул седые брови и почесал подбородок, запустив руку в густую бороду.
— Что за огонек такой? Где, покажешь? – он поднялся и подошел к хмурому гному.
— В том и дело что бегает он, словно живой, то тут, то там появляется и не горит долго. – Морв показал пальцем куда-то в лесной массив, и в подтверждение его словам совершенно в другом месте, в тумане, вспыхнуло голубоватое свечение.
Оба гнома вгляделись в кромешную тьму – огонек подрагивал и плясал, словно передвигаясь меж деревьев. Это точно было не костер и не обычный свет факела, к тому же, в такую погоду, с огнем управиться довольно тяжко. В воздухе с новой силой дыхнуло морозом – в легких практически образовывались кристаллики льда. Недл вскочил и захлопнул получше дверь, попутно кутаясь в одеяло. До чего нужно довести гнома, чтобы тот укутался в плед!
Спустя пару минут, когда огонек уже почти угас, лицо Бьерна вдруг озарилось улыбкой, вызвав недоумение у соратников.
— Так тфу на вас! Навели страху! Стылодуха то огонь-то! – гном хлопнул себя по колену и победно оглянулся.
— Кого-кого? – сощурился Морв, но глядя на просиявшего друга, понял, что можно выдыхать и идти греться поближе к огню. Никогда еще не бывало такого, чтобы старик ошибался.
Бьерн понял, что осталась, пожалуй, история, которую он еще не рассказывал. С годами такие вспоминались все тяжелее, западая в памяти. Гномы – народец до сказок ужасно ленивый. Любые легенды рушат топором и подкупают золотом, детишек сказками не стращают, за мудростью особо не гонятся. Такой любитель историй, как Бьерн, был диковинкой. А все от того, что тому довелось командовать отрядом на приграничье – гномьей заставе средь леса, совершенно непривычном месте, но необходимом для безопасности. Огни этой башни и сейчас горели в лесу, так далеко, что едва были видны.
Бьерн насмотрелся всякого не со стен каменного замка, а вблизи, и знал, что все эти шуточки и легенды порой здорово помогают.
Сейчас его товарищи молча смотрели на него из-под бровей, ожидая историю-объяснение. Недл подкинул дровишек в печку и стало теплее. Старик убрал тарелки в сторону и присел на скамью напротив стражников.
— Стылодух, дух мороза. – Бьерн прикрыл глаза, вспоминая годы на башне – В свое время нам про него на рассказывали, и строго-настрого запретили дело с ним иметь всякое. Он еще с осени нос кажет, но встретить его до зимних покровов удача редкая, в это время он еще боится ходить открыто, и от человека, гнома ли, эльфа убегает, только пятки сверкнут. Сила его еще не собрана, не пробуждена. Часто, убегая, оставляет вещи свои, роняет. Молодцы на башне все знали, что, если осенью зашуршит куст рядом с тобой и дымкой серой потянет от него, значит – Стылодух отдыхал. В кусте том найти можно скарб его – сумку ли, каменьев драгоценных, серебра слиток. Но себе брать нельзя, разве что поглядеть, да обратно вернуть, иначе, как только дух в силу свою войдет-то, сразу за украденным возвратиться. А найдет, найдет где ни укроешь!
— Вот уж сказочки, — хмыкнул Морв, поглаживая бороду – И что, брал кто, Стылодуховы вещи?
Бьерн кивнул с грустью.
— Стылодух он только по осени слаб. Стоит снегу высыпать, выходит во всей красе. Там, где ступит – корка льда вырастает, куда дыхнет – иней осядет. С каждым днем холодным сила его крепче. Вот тут-то он и обиды старые вспоминает. Больше всего на свете любит он только зимний чертог свой и животинку в нем разную, остальных же видит, как злых нарушителей. На путников сквозь лес идущих сердится Стылодух, не ценят трудов его, белоснежные просторы топчут, лед колотят, костры разжигают. Пуще всего злят его охотники да воры. Первые беспорядка много наводят, а пользы от них мало, и снег алым становится. Вторые – по глупости ли, али из жадности, и по осени, и по зиме, найдя его стоянку, забирают себе его пожитки скромные. К таким Стылодух особенно строг и безжалостен. Понаблюдает, поглядит, а и не выдержит, заведет неугодного в овраг, снежную бурю нашлет, заморозит, застудит. А уж коли сильно рассердить – то даже вне леса достанет. Бывало дело, — Бьерн вздохнул – Молодец один наш, не жадный, да простодушный, по осени поздней в лесу нашел камешек, серебристый, как туман, внутри переливается, сверкает, как свежевыпавший снег. Взял, хоть и знал, что нельзя – дочке взял.
Старик утер лоб рукавом, дергая плечами. Он помнил и сияние камня, и морозец, схвативший их впервые зимние дни, как сейчас. И окоченевший труп товарища, который пытались похоронить в ледяной земле, тоже помнил.
— Замерз ночью, — подытожил он – На смерть замерз. Сами тогда ели отогрелись, костры жгли округ себя, едва не попрощались со светом белым.
Морв покачал головой, предчувствуя такую развязку. Недлу снова сделалось жутко, словно он изо всех сил пытался вспомнить, не взял ли чего лишнего из лесу на давней прогулке.
— А сам то ты его видел? Откуда знаешь, что огонек тот точно его? – разорвал тишину седеющий гном.
— Да уж видел и не раз, — Бьерн усмехнулся – Часто доводилось дозор на башне нести, а он ходит округ, холодом щиплет, огоньком своим себе светит. Сам худощав, рогат, в шубу одет, вмест лица – маска деревянная изукрашенная, жутковатая. Ходит по тропам, посохом по деревьям постукивает. Не злой, он, справедлив по-своему. Не от нашего понимания, даром дух. Бороться тяжело с ним, но уважает он тех, кто зверей да птиц в зиму подкармливает, да охотой не развлекается, а только пропитание себе добывает, не более. Такому и путь выберет, и снег разгребет, и мешать сильно не станет, но следит строго.
Старик посмотрел на озадаченных историей товарищей, и ухмыльнувшись, залпом выпил свой уже остывший жучий напиток.
— Так-то, — кивнул он – Бояться не бойтесь, да осторожны будьте.
Скоро все они разошлись по постам, и ночь прошла в раздумьях и попытках согреться. Огонек, что встревожил их, все так же плясал по лесу, возникая то тут, то там, порой близко-близко подкрадывался к стене, и Недлу казалось, что он видит силуэт в шубе, крадущийся между деревьев.
На утро их стена снаружи оказалась покрыта диковинными узорами, напомнившими Бьерну переливы того самого рокового камешка.
Если говорить о легендах и жутковатых историях, то среди всех рас Аэрлэна их больше всего знали люди. Эльфы хранили их бережно и трепетно, рассказывая своим детям как часть многовековой жизни их мира, гномы по большей части не верили, а люди – те пересказывали их друг другу снова и снова.
Иные принято было рассказывать вечерком у костра, нагоняя таинственности и страху, другие – были исключительно для детей, и матери день за днем рассказывали любимые сказки вечером у свечи.
Но были и те, которые упоминались в каждом доме от силы пару раз – в один из тех вечеров, когда в воздухе висела тишина и грусть от потери. Когда нужно было рассказать младшим о смерти, предупреждая и напутствуя, или поддержать скорбящих, приукрасив суровую реальность горстью грустной романтики.
Эта история обычно рассказывалась полушепотом. Ее не нарушал смех и беготня детей, хруст печенья и запах травяного напитка, не прерывали вопросами и заканчивали долгим молчанием.
Этим вечером свет погас во всех домах деревушки, кроме одного.
В доме с самого утра поселилась грусть – умерла добрая, очень древняя старушка. Вырастила детей, воспитала внуков, успела увидать правнуков – но век людской короток, короче эльфиского, короче гномьего, и ему рано или поздно приходит конец.
В главной комнатке дома было светло – горели свечи, но вместо ужина семья собралась чтобы проститься с старушкой – та уже лежала в постели, улыбаясь, словно во сне. Каждый по очереди – от старших сыновей, до младших внучат подошел и положил вокруг умершей по цветку. Наконец все они уселись в круг на скамьях, стульях, и полу.
— Что теперь? – сдерживая слезы, которые, в прочем, лились с утра, спросил тонконогий мальчишка, стараясь не глядеть в сторону бабушки.
Он был одним из младших внучат, для них, большиглазых, с носами, как пуговки, с большими простодушными сердцами это была первая смерть.
— Скоро будем ждать Сеятеля, слышали про такого? – прокряхтел, устроившись поудобнее, старик, муж умершей старушки.
Его век тоже уже подходил к концу, и возможно, это была его последняя сказка перед своей собственной – от этого в комнате было еще грустнее.
— Нет, не слышали, — эхом, как один, повторили пять тонких голосов.
Взрослые, которым эта история была знакома, тихо принялись за дела – сидя, расшивали простыни, которые станут постелью умершей, плели венки, вырезали свечи.
Старик поманил детей к себе ближе, в кружок, и начал рассказ.
— История эта старая, грустная, но с хорошим концом. Конец то ведь, всех нас ждет – однако вслед за ним обязательно наступает другое начало. – старик улыбнулся, и морщины у его губ собрались гармошкой – Послушайте, и ты, Тин, послушай, — обратился он к мальчику, тому самому, что первым подал голос после возложения цветов.
Тин кивнул головой, и бросил беглый взгляд на постель бабушки. Все они, дети, догадывались о какой истории идет речь, но ни один из них еще не слышал ее полностью.
— Традиции гласят – не скорби по умершему, — начал старик — слез лишних не лей, умой, причеши и одень, уложи в постель перед тем, как в земле укрыть, и на ночь оставь. Не забудь дверь приоткрыть – через нее, крадучись, проберется в дом серый дух за душой.
Говорят, Создательница Аэрлэна так любила свое каждое творение, что хотела бы сделать их жизнь вечной, — голос рассказчика стал тише и таинственнее, дети, забывая о горести, напрягли слух и стали самим вниманием – Но конечно, даже она не могла. Однажды, она гуляла по своему дворцу в Вечном Лесу и грустила – слышало ее сердце, что скорбит где-то далеко кто-то любящий над своим старым отцом. Грустят дети и внуки, льют слезы невестки, грустит пожилая жена. Грустила и Создательница. Ходила меж деревьев, ронявших семена, и одно из них случайно упало прямо ей на ладонь. И пришла ей мысль, как даровать всем, всем живущим в Аэрлэне вечную жизнь.
В тот же вечер в ее лесу появился на свет уродливый, серый дух – горбун низкорослый, сморщенный, с острой мордой, ушами огромными и лысым хвостом. Проводник Смерти ведь и не должен быть красив. Был он грустным и молчаливым. Не злым и не добрым.
Дети переглянулись и немного вздрогнули, когда под ногой их матери скрипнула половица. Ветер снаружи дома шумел и гремел оставленными у колодца ведрами, и ночь была неспокойной.
— Не бойтесь, — усмехнулся старик – Для людей дух не опасен. Мы издавна зовем его Сеятель – мимо любого живого человека он пройдет, не задержится.
— Кто-нибудь его видел? – подал снова голос Тин, обнимая младшую сестренку, которой рассказ казался страшнее, чем прочим.
— Конечно, не раз. Сам я не видел, но придет и мое время, авось, познакомимся с ним. – он улыбнулся – В дома заходить он не любит, можно спугнуть, другое дело в дороге, в лесу ли. Иной раз слышать можно топот ножек маленьких и сопение – значит, смерть к кому-то пришла. Если костер разведен – то даже тень видеть можно, карлик низкорослый, большеухий, торопится всегда и бормочет под нос себе. Он не тронет, главное, не мешать – у Сеятеля дела свои, у людей, живых – свои.
Но если пробежал рядом – значит где-то дух чей-то от тела уходит. Каждую ночь выбирается он из своего логова, берет льняной мешочек с семенами и скачет по земле и ветвям. Если нет звезд на небе – то берет особый огонек с собой. Он ему путь освещает, а живые его в упор не видят. Хоть в глаза свети! Только тот свет огня того уловить может, кому скоро на покой предначертано.
Сеятель нюхом чует дух смерти – ищет всех, к кому она приходила. Будь человек то, эльф, гном, олень волками растерзанный, или птица. Подбежит, мешок свой раскроет, вынет семечко, и на грудь умершему.
— И ба нашей положит? – перебила маленькая Тереза.
— Не перебивай! – старик нахмурил брови – Положит. Как только семечко, стало быть, засияет светом неземным, чужому глазу кроме Сеятеля не видимым, значит – душа в него вошла, клубком свернулась, уснула. Тогда это семечко дух в землю-то и посадит. Рядом ли, на могиле, или неподалеку, а иные на другой конец света уносит, какие как. Чтобы всякое существо после смерти своей переродиться смогло. Травой ли стать, деревом, цветком – Сеятель сам не знает. А как пройдет время, пройдет двадцать дождей проливных, то потянутся к нему стволы да стебли. Цветы расцветут, колосья ли, плоды – удивительной красоты. Увидишь такие после смерти родного человека – значит переставай печалиться, душа его новую жизнь обрела и не бедствует.
Старик закашлялся, покачиваясь на стуле, и жестом показал, что рассказ окончен. Дети некоторое время переваривали в маленьких головах все сказанное, бросая взгляды на взрослых, которые слышали эту историю, и на мертвую бабушку, лежащую в постели.
Тин вытянул ноги и вдохнул аромат цветов, висевший в густом от свечей воздухе.
— Значит сегодня мы будем ждать Сеятеля? – уточнил он у уже поднявшегося дедушки.
— Да. Цветы приманят его на запах и послужат нашей благодарностью, а нам следует уже уйти спать – чтобы не мешать ему делать свое дело.
Родители детей и другие семейные убрали в комнатке, поправили волосы и одежду старушки, и задули свечи. Сегодня в гостиной, несмотря на то, что там были спальные места, никто не остался – все устроились на втором этаже. Кто на полу, кто по трое в постелях. Места хватило всем.
Дети заснули последними – каждый из них прислушивался к скрипу распахнутой на ночь двери, гадая, ветер ли снова стукнул ею, или Сеятель пробежал в комнату к бабушкиной постели.
Утро для этой семьи было поздним – но на улице все еще был туман.
Тин проснулся первым и побежал вниз – там, на простынях, в окружении увядших цветов лежала бабушка. На первый взгляд казалось, что ничего не поменялось – но внимательные глаза мальчика увидели, что кожа ее стала серее, без жизненнее, кожа суше, сквозь нее проступали сухожилия и кости. Словно оставшаяся сила ушла из ее тела ночью, пока все спали.
Следующие дни были погружены в суету.
Для бабушки уже был готов отличный дубовый гроб-ящик, расшиты простыни, готовы венки. Вся семья провожала ее в последний путь – каждый из них был воспитан ей и обласкан.
После того, как все закончилось, и семья возвратилась с кладбища, снова разошлась по своим домам, которые были оставлены на время похорон и подготовки к ним, старик отыскал грустного Тина на заднем дворе.
— Слушай, я хотел тебе кое-что показать, едва нашел тебя. – дедушка подошел, опираясь на клюку, и поманил внука с собой.
— Иду, — мальчик поднялся и помог дедушке идти. Мысль о том, что старик тоже скоро может покинуть их, не давала ему покоя и жужжала в его голове.
Они прошли вместе, медленно и нескладно, двор наискосок, и остановились возле забора.
— Смотри! – старик ткнул в землю клюкой.
Тин замер, глядя на участок их сада. Здесь, среди ровной, пышной травы был разрыт небольшой кусок земли, словно кто-то хорошо поработал лапами. Это был не крот и не другой подземный зверек – рыли снаружи, после чего загребли землю обратно и притоптали. Какое животное будет убирать за собой следы беспорядка?
— Деда? – в голове у Тина мелькнула догадка, но озвучить ее он не смог, в горле пересохло.
— Сейчас осень, внучок. Следи и считай дожди, как пройдет двадцать – беги смотреть. Да не давай никому сажать тут ничего.
Сказано – сделано. Тин ревностно приглядывал за семейством и всем уши прожужжал, что в саду у них Сеятель закопал семечко. Взрослые кивали и улыбались – кто-то верил в эту сказку, кто-то нет. И вот, наконец, осень быстро, по дням, отсчитала дожди.
Тин хотел смотреть сам – но побежал за дедушкой. Тот ходил все хуже и хуже, но с помощью внука кое-как добрался до сада.
Оба они замерли, молча глядя на крепкий яблоневый росток, пробившийся из-под земли и успевший вырасти довольно большим за последнюю ночь, как по волшебству. Росток покачивался на холодном ветру, листья тянулись к ослабшему, но все еще теплому солнцу, и поблескивали, как камешки драгоценные, капли росы.
Старик смахнул слезинку, прокашлявшись, и улыбнулся Тину, кивнув.
— Она любила яблоки. Очень любила.
Уже к следующему лету на этом месте стояло крепкое дерево. А пироги с яблок получались точно такими же, как бабушкины.
Стоял тихий осенний вечер.
Ночь, пузатая и черная, как вороново крыло, устраивалась поудобнее, накрывая собой мир. Начиная с горных селений гномов, забираясь в щели скал, людских деревень, ютившихся ближе друг к другу, и заканчивая большим лесным городом, спрятавшимся в чаще. Сияющие серебром в дневном свете пики зданий темнели и сливались с листвой, улицы засыпали, хотя кое-где еще можно было встретить припозднившихся прохожих. В это время, обычно, в людских деревушках и городах ребятня еще носилась по мостовым и верещала, проигрывая в очередную игру, но эльфы укладывали своих детей задолго заранее, а просыпались до первых птиц.
Эрниэль тоже был уже накормлен ужином, умыт, расчесан, одет в свежую пижаму и уложен в мягкую кровать. Уши его, как и кудрявая блондинистая шевелюра, задорно торчали из-под одеяла – мальчишка был, пожалуй, одним из тех ребят, которым все хотелось выйти за рамки строгих обычаев и правил. Например, не спать!
— Па, расскажи мне о самом жадном эльфе! – придумав наконец свое «последнее желание», на которое они давно когда-то договорились, Эрн высунулся из-под одеяла и посмотрел на отца.
Высокий молодой эльф стоял возле окна, с некоторой тоской глядя, как в соседнем домишке матери просто, но только с им присущей заботой целуют своих дочек и сыновей и погасив свет, уходят из комнат.
У Эрниэля не было матери, та погибла, рожая ребенка на свет. С тех пор принц был почти самым избалованным, но в хорошем смысле этого слова, эльфенком в королевстве. Король позволял ему все, что мог позволить, чтобы перебить отсутствие в жизни мальчика самого важного – мамы.
— О жадном эльфе, пожалуйста, — напомнил о себе Эрн, нетерпеливо глядя на отца.
— Вообще-то, этот жадный эльф твой пра-пра, — кашлянув, напомнил Король.
Легенда, которая имела большую популярность среди эльфов и тем более людей, была поучительна и красива. Ее уже много лет пересказывали друг другу, однако в семье Эрна она имела особенное значение и приносила им проблемы пополам с известностью.
— Хорошо, я расскажу тебе. Только впредь называй легенду так, как положено! – попросил мужчина и присел на край кровати сына.
Тот улегся поудобнее, сложив руки на груди поверх одеяла, и даже в полумраке было видно, как поблескивают хитрые и любопытные глаза Эрна. Он просил рассказать эту легенду снова и снова, видя в ней что-то большее, чем видел кто-либо другой, и каждый раз слушал как в первый раз. Сперва Короля это удивляло, но потом он привык и поставленным тоном рассказывал историю вновь.
— Как ты знаешь, эта легенда правдива и молода среди всех остальных, и зовется легендой о Поедателе Луны. Это великий ночной дух, живущий на облаках в вышине. История гласит, что именно он превращает крутобокую Луну в рогатый тонкобокий Месяц, откусывая от нее по кусочку. Если ночью, видишь, темным облаком закрыло ночное светило – значит, Поедатель принялся за обед.
Эрниэль судорожно вздохнул, глядя, как вместе со словами отца в комнату вдруг скользнул луч появившейся из-за облаков луны. Отец улыбнулся и продолжил.
— Людские сказочники говорят, а мы знаем наверняка, что раньше лунный зверь был эльфом, а именно – великим и богатым королем, владыкой лесов и полей. Были у него огромные земли, сокровища, подданные, но ему все было мало – жажда большего случается со всеми. Желал он самых лучших блюд, самую красивую девушку в жены, самых красивых коней, самых светлых окон дворца, желал бесконечно, и от жадности своей сходил с ума. Однажды ночью он вышел на свой резной балкон и увидел Луну. Она отливала серебром, как большое праздничное блюдо, сверкала и дразнилась из-за облаков. И так привлекла она его больной ум, что больше ни о чем, кроме как о ней, думать Король больше не мог.
Этим же утром он приказал своим верным слугам, чтобы подали ему вечером Луну на блюде – чтобы он съел ее на ужин, а звездами закусил. Бились- бились слуги, пытаясь выполнить его поручение, да объяснить Королю, что ни дракон, ни птица не долетят до светила небесного. Ничего слушать не желал сумасшедший правитель, разозлился и казнил всех слуг своих. – На этом месте мужчина вздохнул и сделал паузу, отведя взгляд в окно.
Кому легенда-легендой, сказочкой, а ведь им действительно приходилось два поколения избавляться от слухов, что эльфы жадны до безумия – это вдобавок то к их педантичности! Гномы отыгрались за годы, пустив в народ частушки и прибаутки целыми пачками, люди – стали еще недоверчивее, чем обычно. Тяжелее всего пришлось сыну жадного эльфийского Короля.
Теперь, когда Лес отрезал эльфов от всего мира, став им и проклятием, и непреступной стеной, это было уже не так важно. Мало кто осмелился самолично убедиться в том, что рассказывают истории, а с людскими городами эльфов связывали немногочисленные торговые отношения.
— Что дальше, пап? – напомнил о себе, шевельнув ушами, пока непропорциональными детскому личику, Эрн, и Король кивнул и продолжал.
— Ужасен в своем безумии стал владыка эльфийский, и покровительница нашего мира не выдержала его преступлений, совершенных от жадности, наказала его. Явилась ему спустившись с неба, сверкая, как лунный свет, и превратила его в духа небесного, обрекла есть Луну до самого последнего дня. В ярости был обращенный Король, как остервеневший кидался на проклятый диск луны и пожирал его. Однако, через несколько дней Луна появлялась снова, и вскоре дух выбился из сил. Посмотрел он сверху вниз на свое королевство, несущее скорбь по убитым, казненным, замученным, не по жестокости, а по глупости, на свою жену, сыновей, и смягчилась душа его, освободилась от недуга безумия. Раскаялся Король, принял свое наказание, как должно, и стал гулять по поднебесью в образе зверя в фиолетовой шкуре да звенеть витыми рогами.
По сей день ест он лунную мякоть, а рога его светом наливаются, лунным серебром. Говорят, тот, кто увидит блеск их в облаках – не сможет забыть. А самые смелые удальцы, те и вовсе год за годом пытаются достать Поедателя с облаков, завладеть его прекрасными рогами и шкурой и разбогатеть. Тот и сам спускается к ним в руки раз в год – к Лунному водопаду у подножья гор, испить воды и погулять на воле, поваляться в траве. Так наградила его создательница Аэрлэна за раскаяние. В этот день вся округа кишит ловушками и жадными охотниками – только вот нет еще таких силков, чтобы попался в них Поедатель Луны.
Мужчина замолчал и улыбнулся, глядя на мечтательное лицо сына.
— Пап, а я когда-нибудь смогу отправиться на Лунный Водопад, чтобы увидеть его? Он ведь мой дедушка?
— Хочешь разжиться его рогами? – проверяюще поинтересовался Король, поправляя мальчику одеяло.
— Нет, — нахмурился Эрл, — я бы не хотел, чтобы у меня кто-то хотел забрать, например, уши, и разбогатеть.
— О, это конечно, — согласился отец и про себя ярко представил эльфийские уши, прибитые трофейной досочке на стене.
— Он мой дедушка, может он просто согласился бы со мной познакомиться, — подытожил уже засыпающий мальчик.
— Может быть, кто знает. Вырастешь и отправишься в путешествие, — мужчина поцеловал сына в лоб и удостоверившись, что все в комнате хорошо, прикрыл дверь и вышел, пожелав ему доброй ночи.
Эрниэль потянулся в кровати, глядя сквозь ресницы на причудливые тени деревьев, танцующие у него на стенах. Думал о своем пра-пра-духе, не одиноко ли ему бродить в облаках по небу каждый день одному, и видел ли он его, своего внука, когда-нибудь с небес. Наверное, нет – ведь ночью отец рано загоняет Эрна в постель.
Мальчику было грустно, что Поедатель Луны уничтожил все дорогое себе, и казалось ему, что он наверняка скучает по своей семье. Почему в тот единственный день он спускается к водопаду, а не к замку?
В голове Эрна жужжала сотня вопросов, тем не менее ленивых и сонных. Веки его становились все тяжелее, а мысли путались, сплетались друг с другом и начали превращаться в запутанные картинки.
Очень скоро мальчик заснул, провалившись в теплый сон, как в огромное пуховое одеяло. Всю ночь снился ему виторогий фиолетовобокий зверь, гуляющий по белоснежным облакам.
….
А где-то далеко, в синей, глубокой небесной выси, там, где звезды становятся ближе, ярче и холоднее, спящий на мягком облаке, укрывшийся тучей, проснулся Поедатель Луны. Бока его что-то коснулось, и на его гладкой, лоснящейся шерсти расцвела маленькая серебристая звезда-пятнышко. Так случалось каждый раз, когда о Короле-Духе кто-то из земных думал, и не просто – а что-то хорошее, не желая его рогов на стене и шкуры в центре гостиной.
Эта звездочка была третей.
С тех пор, как первые две зажглись на его пузатом боку от мыслей тоскующей, жены и маленького тогда еще принца-сына, он успел забыть это чувство. Ему действительно было одиноко хдесь, в бескрайнем просторе, где только звезды могли выслушать его. Однако, днем с высоты он видел весь мир, о котором, будучи королем, и подумать не мог – видел прибрежные людские городочки, посылающие по утрам во все стороны свои лодки, видел деревушки, где жизнь течет размеренно и тихо, видел замки. По ночам, когда не спалось, сопровождал Лесных Стражей в их обходе владений, мягко освещая их путь сиянием своих серебристых рогов.
Не каждому из земного рода выдается быть причастным к творению и жизни огромного мира, став не просто его песчинкой, а ее неотъемлемой честью. Это было большим проклятием, и большой честью для сошедшего когда-то от жадности короля.
Здесь, с небес, он видел, как состарилась его возлюбленная и когда-то нежно опекаемая супруга, видел, как возмужал, пресекая все попытки осквернить память отца, сын, который запомнил его еще не ополоумевшим. Видел его детей, с замиранием сердца слушавших сказку о Поедателе Луны, и ночью выбирающиеся в тайне посмотреть с балкона на звезды. Но никто с тех пор не думал о нем, не как о легенде, придуманной сказочниками, а как о ком-то живом, живущем.
Встряхнув бородкой, Дух поднялся, легко скользнув вниз, к самым тяжелым дождевым облакам, и улегся на краю, глядя на темные лесные просторы. Облака бежали, гонимые ветром, и несли его над эльфийскими землями.
Где-то там, внизу, среди высоких деревьев, в городке, давно уснувшем и видящем сны, в домике с позолоченной крышей, в мягкой постели спал его маленький добрый внук.
Первой его заметила Маруя. Она проводила в воде времени больше, чем на суше, и не могла не заметить, как за ночь в воде, чуть поодаль от рыбацкого пляжа, появился огромный валун.
Маруя была бойкой девчонкой лет десяти, сиротой. Рыбацкий пляж, который таковым назывался из-за того, что мужики оставляли тут свои лодки и разбирали улов, был ее любимым местом. Сюда она убегала с утра пораньше – когда приемной матери еще не требовалась помощь, а на берегу не суетился народ. Стоит встать на два часа позже – и берег будет наполнен рыбаками, готовящимися выйти в реку, или теми, что приплыли с ночи, торговцами, выискивающими товар получше, любопытной детворой и самыми разными работягами. Шум такого рода тоже нравился Маруе – лица, мелькавшие здесь, почти все были ей знакомы и знали ее. Одному поможет рыбку начистить, заработает пятак, другому за дочерью приглядит – девчонка была доброй, рада была помогать за просто так, но люди обычно щедро ее награждали. Поэтому мачеха отпускала ее с чистым сердцем – девчонку каждый знал и вряд ли бы кто обидел, да и умудрялась она доход приносить в их маленькую бедную семью.
Но когда пляжик пустовал, Маруя наслаждалась им как-то особенно. Чистое небо, волны, пустые лодки, и вездесущий запах рыбы, противный для многих, очень нравился ей. Купаться здесь было нельзя, однако можно было заняться поиском сокровищ – и волны, и рыбаки, и купцы теряли на бережку одинаковое количество занятных вещиц. Многие, узнанные или ценные, Маруя возвращала хозяевам, а всякие диковинные ракушки, веточки оставляла себе.
Но в этот раз находка была велика и удивительно. Девочка заметила что-то странное сразу – теплые волны, спокойно ласкающие песок и кое-где даже дотягивающиеся до привязанных лодок, в одном месте разбивались о что-то большое и круглое в воде.
Подбежав ближе, Маруя увидела камень – большой, морщинистый, покрытый водорослями и тиной. Кто мог притащить сюда эту глыбу? Разве что, шторм?
Однако последняя буря была на прошлой неделе, и камню было взяться неоткуда. Девочка подошла близко, на сколько могла – волна лизала ее колени и намочила собранный в кулак подол платья.
Камень лежал, омываемый морем. Он был совсем не обычный – Маруя заметила странные наросты, и много других камней, которые к нему словно прилипли и увязли. Вода под ногами девочки была прозрачной – в ней уже скоро засуетились рыбешки, не воспринимая ее погруженные в песок пятки как нечто чужеродное. Песок был приятный на ощупь, а там, где лежал валун, он был удивительно странно разрыт, словно кто-то причесал его по кругу гребенкой.
До камня оставался шажок. Маруя всегда была любопытной, и страха не знала – до чего же ей хотелось потрогать эту странную, морскую глыбу!
Девочка вытянула руку, подаваясь телом вперед, и другой рукой все еще придерживая подол. Ее ладошка ткнулась в нагретый солнцем бок камня. Тот был немного шершавый и покрытый слизью глубин. Но самое главное, он… дышал?
Маруя не успела до конца осознать это, как под водой, у самых ее ног, что-то мелькнуло, рисуя на песке новые борозды. Ноги ее коснулось что-то холодное и немного колючее – девочка отпрыгнула назад, упала в воду, и отгоняемая новой волной, быстрее выползла на берег. Только отбежав за лодки, она перевела дух и смогла оглянуться – камень как лежал, так и продолжал спокойно лежать. Маруя отряхнула платье. Вокруг нее стал нарастать привычный шум Рыбацкого пляжа – первые постоянные его посетители подтягивались к берегу и принимались за работу.
— О, Марушка, уже купаешься с утра? – окликнула ее полная торговка устрицами. – Поможешь мне разобрать новую партию, да почистить?
Девочка встряхнула головой, отгоняя все еще ощущаемое прикосновение, и побежала к тетке. Маруя не была глупой девочкой – взрослые, хотя детей и любят, но редко верят в их рассказы. Однако до самого вечера она не выпускала из виду странный валун, который, в прочем, так и не вызвал у горожан удивления.
Это была как раз та черта, которую Маруя во взрослых не понимала – они все удивительное пропускают мимо ушей, все кажется им незначительным, ровно пока не встанет перед ними во всей красе. Так и случилось.
На следующее утро девочка опоздала. Так ей показалось, когда она пришла на переполненный людьми пляж, однако, это какой-то зевака перебудил город, пока она завтракала дома кашей.
Маруя пробилась вперед, через переговаривающуюся, удивленную толпу. Все море было усыпано уже знакомыми девочке глыбами!
Тут и там они возвышались из воды, какие-то подобрались к берегу слишком близко, другие – едва видны были вдалеке. Маруя не умела считать, но камней в воде было едва меньше, чем людей на берегу, а здесь были и рыбаки, и торговцы, и бедняки, и женщины с детьми. Волны спотыкались о шершавые глыбы, пенилось и ворчало.
Людям было любопытно и страшно одновременно. Пока мужчины пытались разобраться, откуда же взялось такое количество каменюк, ответ пришел сам собой. Один из камней внезапно взмахнул хвостом, тем самым, что попало по Марушкиным ногам, и распахнул глаза, недовольно реагируя на слишком явное потыкивание палкой.
Толпа на берегу ахнула, но далеко не отпрянула – камень, моргнув, закрыл глаза обратно, оставаясь на прежнем месте.
— Так это же Камнеголовы! – раздался сипловатый возглас какого-то подслеповатого старика, которого внуки только-только провели поближе к воде.
В это утро ему, спокойно доживающему свой век в маленькой хибарке со снохой и внуками, выпала минута собственной славы – горожане завтракали прямо на берегу, слушая рассказы его молодости.
Камнеголовы оказались глубоководными рыбами, из рассказов старика, раз в какое-то время выбирающиеся на поверхность – вот так. Полежат, погреют бока, лениво поохотятся на мелководную рыбку, раскрывая зубастые рты. Видно, с их предыдущим местом что-то случилось, и они решили найти новое. По какой-то волшебной случайности они облюбовали именно Рыбацкий пляж.
Камнеголовов было решено не трогать. Старик доходчиво объяснил, что людей они не трогают, во всяком случае специально, да и их трогать не стоит – мясо этих рыб не съедобно и даже ядовито.
К обеду город зашевелился в привычном ритме. На берегу царило чуть меньше оживленности – никто не мог отплыть в море, поэтому разбирали и сортировали уже имеющийся улов. На рыбех иногда приходили поглядеть, проверить, ничего ли не изменилось за пару часов, но в остальном все занялись своими делам.
Время пролетело быстро. Вечером послали детишек глянуть еще раз на больших рыбин, и все стали укладываться спать.
Мачеха дождалась, пока Маруя уляжется в постель и читала ей сказку при свете дрожащей свечи. Из оконца дул морской прохладный ветер, глаза девочки уже смыкались под уставший, но ласковый голос женщины, как вдруг вдалеке мелькнули яркие искры, роняя отблески в окна домов. Маруя проснулась мгновенно – один из лучиков пробежался по ее ресницам.
Горожане почти сразу заметили странное свечение и столпились у окон. Видно было, как что-то сверкает что есть силы на морском берегу.
Сон был забыт. Все, кто еще не спал, вместе с детьми, на всякий случай прихватив, кто что – вилы, ведра с водой, ножи, отправились на Рыбацкий пляж. Однако, того, что им посчастливилось увидеть, не ожидал никто.
Сперва показалось, что звездное небо упало на землю, и холодные звезды, покачиваясь на морской волне, светят с земли. В воздухе разлился приятный, голубоватый свет. Он дразнился, качался, то погружался в воду больше, то выныривал из нее.
И нет, то были не звезды! То Камнеголовы, благодарные за новое место для отдыха и охоты, расправили маленькие отростки на своих спинах и причудливые рога-кругляшки на головах, которые зажглись нежным голубым огнем. Весь мир, со всех сторон, превратился в звездный сверкающий небосвод.
Маруя, которая вместе с братцем и мачехой тоже выскочили к пляжу, стояла, распахнув голубые глазенки и не могла насмотреться. В эту минуту ей открылось что-то еще более важное – оказалось, что море, такое привычное, такое простое, таит в себе гораздо больше волшебства, чем кажется. Когда живешь рядом с чем-то, то перестаешь замечать его красоту – сейчас же девочке красота моря открылась в полную силу. Огни отражались в ее глазах, роняя искры куда-то в самую душу, и как знать, может они дадут начало чему-то новому для нее?
В этот вечер городок наполнился атмосферой праздника – люди засыпали в своих жилищах под мягкий свет огоньков, многие засиделись на берегу допоздна или вовсе встретили рассвет. Камнеголовы светили до самой глубокой ночи, а под утро, шурша песком и разгоняя волны, уплыли в свои глубины, чтобы снова вернуться через месяц-другой.
С тех пор городок расцвел. Камнеголовы возвращались регулярно, большими валунами вырастая из песка на морском берегу. Путешественники, услышав о волшебном городке, на мелководье вокруг которого выбираются морские чудовища, стекались со всех сторон. Какой-то предприимчивый купец построил трактир прямо на воде, откуда гости города могли наблюдать за звездами на волнах.
Маруя, как уже познакомившаяся однажды с Камнеголовами поближе, первая стала лазить в воду, когда большие рыбины отдыхали на пляже. За ней полезли другие ребята – и скоро уже детвора прыгала по большим валунам, как по льдинам весной. Камнеголовы ворчали, дружелюбно взмахивая хвостами и нет-нет роняли ребятам под ноги какую-нибудь затерявшуюся давно в глубинах вод монетку или жемчужину.
А через много-много лет, именно с этого берега, однажды, среди сотен огней, уходящих в глубины, утром, отплывет маленький но гордый корабль Маруи.
В эту ночь в приюте Лесных Сердец была необыкновенная суматоха. Все началось в полночь – когда в воздухе вдруг поплыл, задрожал чей-то тонкий, певучий голосок.
Он влетал в открытые настежь окна, лился из форточек, струился в воздухе, заползал под одеяла детей. Недостаточно громкий, чтобы разбудить сразу, но вполне пугающий, чтобы нескольким впечатлительным малышам незамедлительно приснились кошмары. В южном корпусе поднялся плач, включился свет, затопали проклинающие Лес нянечки. Постепенно проснулся весь приют.
Тирин разбудила болтовня соседок по комнате – к тому времени пение, разбудившее всех, уже кончилось, а суматоха не прекращалась до самого утра. Девочка спала крепко и не услышала причину всеобщего волнения, но спросить у ровесниц не рискнула – те до сих пор не очень дружелюбно относились к девочке-лесному найденышу. В прочем, они и сами ничего не знали. Скоро рассказы о ночном пении уже десятый раз, как снежный комок, прокатились по группам и обросли новыми деталями – кто-то рассказывал, что видел монстров под окном, дети помладше слышали скрипы и скрежеты, кто-то просто придумал что-то и намеренно приукрасил историю.
Наконец Тирин удалось услышать что-то, что только усилило ее любопытство.
После обеда, когда все дети уже были успокоены и читали свои ежедневные отрывки из книги растений, нянечки продолжали суетиться – заклеивали окна, обсуждали между собой ночное происшествие. Одна из них, ворча, прошла мимо столика Тирин.
— Ох уж эти дьяволовы Поющие ягоды! – вздохнула няня и вышла из читального зала.
— Поющие ягоды? – эхом повторила девочка и зыркнув по сторонам (обычно воспитательницы ругали если дети отвлекались от чтения) быстро зашуршала страничками книги.
Тирин попала в приют пару месяцев назад. Друзьями обзавестись ей еще не удалось, но зато она очень полюбила здешние книги. Приют занимался разведением лесных растений в приютах – днем дети рыхлили землю, сажали, поливали и собирали урожай с нескольких сотен видов причудливых цветов и деревьев. Приют продавал собранное, оставив часть себе, в город, и на эти деньги существовал уже многие годы. В то время, как для других детей, от мала до велика, любая работа была в тягость, Тирин каждый день ждала назначений – особенно нравилось ей самое дальнее поле, где росли Чар-деревья – оттуда был виден Лес.
Услышав странное, незнакомое название, она принялась листать книгу – это была первая часть «Растения и плоды Аэрлэна» — большая и иллюстрированная. Здесь было все – от сорняков, которые съедали пшеницу, и обычных съедобных плодов, до ядовитых и хитрых растений. Однако, ничего похожего на Поющие ягоды в нем не оказалось.
Все, что касалось природы, и, пожалуй, только это, вызывало у девочки интерес и оживленность – это было гораздо интереснее игр во дворе или болтовни по вечерам! Тирин решила, что во что бы то ни стало должна узнать, что за ягоды разбудили всех вокруг этой ночью?
Сегодня девочек из ее группы отправили на грядки – полоть Красноплоды. Мягкие, рыхлые, похожие на комки ткани, они пахли травой, и лопались от одного прикосновения – работать приходилось, постоянно оглядываясь позади себя и аккуратно выдирая сорняки. Время до вечера пролетело незаметно – Тирин радовалась, что умудрилась не задеть ни одного Красноплода, и всласть наслушалась рассказов о прошедшей ночи. Девочка дала себе обещание не спать до полуночи. Но самый главный ее план был отложен до вечернего чтения.
Еще один час с книгой они проводили перед сном, после ужина – младшие группы дочитывали главу про Чар-деревья, на которых должны были через месяц созреть плоды, а старшие группы – читали историю Аэрлэна. Как только час чтения окончился, Тирин постаралась побыстрее пробраться к столу воспитательницы и вызвалась отнести книги назад, в библиотеку.
Библиотека приюта была довольно большой. Держательница приюта обожала книги – в основном о Лесе и его обитателях, а так же о сельском хозяйстве и лекарствах. Обычно детей туда не пускали – у Тирин была пара минут, пока провожающая ее няня заполняет тетрадь, чтобы расставить принесенные книги и попытаться найти что-нибудь о странных ягодах.
Не далеко от полок, на которую следовало поставить первые части «Растений Аэрлэна» стояла вторая часть, которая показалась девочке намного интереснее первой. На обложке красовался хоровод Лун, а в самой книге на этот раз были описаны не самые обычные растения – а из тех, что обладают магическими или лечебными свойствами, хитры и реже даются в руки человека. Тирин быстро расставила большую часть книг и схватила найденный томик – уж где, как ни здесь, могут быть Поющие ягоды!
И действительно – в оглавлении, в самом конце, на 95 страничке значилось это загадочное растение – однако, когда девочка открыла книгу с конца, ее ждало удивление и разочарование.
Странички, отведенные ягоде были кем-то выдернуты из книги – кривовато, оставив кусок заголовка «Пою..». Тирин вернула книгу на место, и выглянув из-за шкафчика, чтобы убедиться, что няня еще пишет в тетради, схватила другой том. Всего, «растений Аэрлэна» было по 20 книг каждого тома – большой заказ специально для приютских детей.
Но и во второй книге страницы о ягодах были жестоко вырваны вон. Тирин уже не надеясь, полистала третью – после этого сомнений не оставалось, что в какой-то из книг могли забыть вырвать чем-то опасное описание. Девочка быстро расставила оставшиеся книги и поспешила готовиться ко сну.
Теперь ее любопытство разрослось до космических масштабов – уснуть, когда перед глазами маячит тайна просто невозможно! Она ворочалась в свой кровати, одной из шести в маленькой простой комнатушке, пока воздух вдруг снова не всколыхнулся тонким голоском.
Напрасно няни весь день пытались законопатить окна получше – голос проникал в тончайшие щели и разливался по комнатам, как мед.
Звук шел из Леса, выныривал из его зелени, переливчатый, тихий и громкий одновременно. Его магия была в том, что он был где-то далеко и здесь, рядом, одновременно. Тирин замерла в кровати, слушая песню. Поющие ягоды! Как красив был голос этих, наверняка красивых растений. Их голоски, все немного разные, сплетались в мелодию – то становились чуточку громче, то стихали и шептали совсем нежно, то гремели, как гром. Приют был построен в сказочно хорошем месте, и единственный минус, который раз в несколько лет обрушивался на него – хор ягодок-проказниц, поющих под лесным покровом, окружавшим приютские земли с одной стороны.
В этот раз проснулась только пара детишек – многие сразу улеглись спать, самым беспокойным нянечки дали снотворное, а Тирин так и не смогла сомкнуть глаз.
* * *
С утра, невероятно сонная, она все не могла выбросить ягоды вон из своих мыслей. За завтраком она потянула за рукав одну из воспитателей и невинно спросила, не знает ли она, что за Поющие Ягоды обсуждали нянечки. Женщина нахмурилась и сказала, что это заботы взрослых – и Тарин стало окончательно ясно, что никто не станет отвечать на ее вопросы.
День пролетел быстро и скучно – утром детей попросили, как всегда в порядке добровольно-обязательном, помыть свои комнаты, а после обеда они рыхлили землю для нового посева.
Вечером, после чтения, ее теперь уже вызвали отнести книги – это тоже не было любимым занятием детей, и девочка вздохнула, понимая, что сама нашла себе еще одну обязанность. Когда все книги были расставлены, она побрела по коридору последнего этажа к самой дальней лестнице – так можно было ненадолго побыть одной.
— Грустишь, маленькая лесная девочка? – вдруг раздался скрипучий старческий голос за ее спиной.
Тирин обернулась – сзади нее стояла добродушно улыбающаяся бабушка, с тростью и кружкой в руке.
— … лесная девочка? – переспросила Тирин, хотя в ее голове уже образовалось еще десятка два вопросов. Откуда эта пожилая женщина? Кажется, ее раньше не было видно в приюте?
— Старшая тебя так называет, ласково, — улыбнулась старушка – Все-таки, лесной ты подарок-то.
— Пожалуй, — девочка кивнула. Ее действительно нашли в лесу.
— Так почто грустишь-то? – Бабушка поравнялась с ней, постукивая тростью по сухим доскам пола, и остановилась совсем рядом, глядя с интересом.
От нее исходила какая-то аура опыта и мудрости, которой не были наделены няни и воспитательницы приюта, и даже Старшая. Казалось, что у каждой морщинки на лице старой женщины была какая-то потрясающая история – это была не немощная старушка, это была, словно бы, старая книга с потрепанным переплетом, но от этого только более таинственная.
— Я вас никогда раньше не видела, извините, — все же спросила на первой Тирин, оглядываясь по сторонам, странно, что ее еще не кинулись искать, давно пора готовиться ко сну.
— Ты, я гляжу, очень смышленая, — улыбнулась старушка и отхлебнула чай из своей кружки, — А я редко выхожу из своей комнатушки. Так уж вышло, что Старшая приюта, Волтира, моя дочь. Разрешила матери доживать свой срок под надежной крышей! – Старушка подмигнула и все-таки пошла по направлению к своей комнатке, которая, видимо, была рядом с дальней лестницей.
— Вам помочь? – наконец спохватилась Тирин, забирая у бабули чашку.
— Спасибо, милая. Только ты на мой вопрос не ответила, уж больно интересно мне. Давно тебя среди других девчат приметила, — отметила бабушка – Все бегают и кричат всегда, а ты спокойная и всегда задумчиво выполняешь свою работу. Не подумай, что я подглядываю, — сухо рассмеялась она, щуря подслеповатые глаза и останавливаясь у своей двери. – Не больно то много развлечений в моих хоромах, кроме окна.
Старушка открыла дверь маленьким ключом, который весел на ее запятье на нитке, и пригласила девочку войти. Тирин еще раз оглянулась и шмыгнула внутрь, только чтобы поставить кружку, краем глаза замечая скудную обстановку комнаты.
— Мне уже скоро бежать, — пояснила она, и замерла на пороге. – Я… Вы слышали, ночью, кто-то пел?
— О да, да, — старушка доковыляла до кресла качалки и уселась в него с явным удовольствием – Лес поет мне песни, даже когда я уже не могу спуститься к нему, — с улыбкой сказала она.
— Лес поет? Няня сказала, что это Поющие ягоды.
— Конечно они, детка, но разве есть тому разница? – Бабушка потянулась за кружкой и снова сделала глоток. – Тебе мешает спать их пение?
— Нет, оно прекрасно, не знаю почему многие пугаются, — Тирин уже заметно нервничала, но возможность поговорить с кем-то о том, что было за завесой тайны, слишком привлекала.
— Вы знаете что-то о них? Из всех страниц учебников вырваны главы про Поющие ягоды. – честно выпалила она, уже слыша колокольчик, призывающий всех устроиться на ночь в мягких кроватях.
— Да, конечно. Удивительно, что тебя это интересует – сейчас мало кому интересен Лес. Все больше боятся его или не любят, — вздохнула старушка. – Приходи ко мне, я тебе расскажу, — предложила она.
— Но когда? Завтра снова посев, и у нас нет свободного времени…
— Знаю, детка, — старушка заговорщицки улыбнулась – Приходи перед завтраком. Авось, успеем.
По коридору от библиотеки послышались чьи-то шаги, и старушка махнула рукой, чтобы Тирин убиралась поскорее. Девочка кивнула головой и прикрыв дверь, быстрее сбежала вниз по лестнице.
Утром Тирин проснулась задолго перед побудкой. Оказалось, что выбраться из комнатки незамеченной не составляет труда – никому и дела нет. Девочка прокралась мимо своих сопящих соседок (которые опять ночью не могли уснуть из-за ягод), и пробираясь не самыми популярными лестницами, быстро добралась до комнаты старушки. Постучав тихонько, Тирин вошла – дверь оказалась не заперта.
Комнатушка была залита рассветным солнечным светом, пылинки кружились в лучах, и воздух был теплым и душистым. В отличие от девочек, старушке никто не указывал закрывать окно – и видимо, оно было настежь открыто всю ночь. Бабушка уже проснулась и сидела в своем кресле (хотя казалось, что она не вставала, но это было не так – на ней, определенно, было другое платье).
— Пришла, милая? – Старушка разулыбалась ей, как своей старой знакомой. – Дверь прикрой, и садись.
Бабушка кивнула на коврик, на котором была приготовлена подушка и вазочка с маленькими печеньицами. В столовой их давали за завтраком, по одной, а тут девочка приметила сразу шесть!
Тирин не стала долго ждать и принялась за печенье – интерес только подогревал в ней аппетит.
— Сегодня они тоже пели, небось, разбудили тебя? – старушка качнулась в кресле, глядя как ее новая собеседница поглощает угощение.
— Нет, я крепко сплю, — девочка улыбнулась – Все остальные просыпаются и боятся, а я нет.
— И верно, нечего в них бояться. Моя дочка та еще паникерша – все окна законопатила, и меня ругает, что я открываю их по ночам. Но ветер ночью дует со стороны Леса, и я могу чувствовать запахи детства.
— Вы выросли в Лесу? – сумела проговорить, не расплевав крошки, Тирин, и тут же заинтересованно замолчала, жуя.
— Нет, что ты. Но рядом. – Старушка улыбнулась воспоминаниям. – Тогда люди еще дружили с ним и хаживали под сень его деревьев, не боясь. Собирали ягоды, плоды хворост, жучков золотистых в напитки, бегали, цветы рвали, зелья варили.
— А Поющие ягоды? Вы их тоже видели?
— Видела, но все чаще слушала, уж больно поют, чаровницы!
— Расскажите мне о них? – Тирин отставила в сторону миску.
— Расскажу, ты же за этим забежала ко мне. – Старушка удобнее устроилась в кресле – Видишь ли, осень наступает, а осенью если услышишь пение чье, то знай, не человек и не птица это, а ягодки маленькие. Волшебные. Одному Лесу известно, как у них петь получается – только голосом они и детишек в деревнях пугают, и на мужиков страх наводят, а путников в Лесу привечают и к себе увлекают, заманивают. По природе своей не злые они, а вниманием обделены – хочется им, чтобы слушателей было у них побольше. И поют, то заунывно, то веселенько. Слушают их и птицы, и звери – обычно по ночам вокруг ягод тишина стоит, ни шороха.
— А как она выглядит? – Тирин спросила почти сразу, как в рассказе бабушки образовалась пауза, та отхлебнула чай и продолжила.
— Маленькие, фиолетовинькие головушки, стебли и листья зеленые. Обычные они, дочка, вот поют только. И силу скрывают большую волшебную. Чем больше поют, и чем больше людей слушает их, то от гордости наливаются они соком волшебным и зреют скорее. Вон как удачно приют построен – небось вокруг него ягоды загляденье!
— А что за сила?
— Во многих зельях и варевах нужная. А вот есть ее нельзя, она ядом пропитана до осени, пока поет, магией подпитывается. Для каких зелий ее спящей днем срывают, для каких- поющей, ножом срезают. Слышала бы ты, какой визг поднимают тогда товарки ее! Уши береги. Подходить к ней надо крадучись, доверие вызвать, заслушаться, а уж потом резать – испуганную ягоду класть никуда нельзя, все свойства теряет. Но главное, до начала первых заморозков успеть – после них ягода всякое свойство теряет, да обычной становиться – вот тогда рви лукошками, варенье вари, пироги пеки, не бойся. Нет яду. Уходит он, вместе с пением. Есть магия опасная, злая – для нее ягоды рвать прямо в морозец следует, когда яд с них уходит, а магия еще теплиться – подмешай человеку в чай, да смотри. Будет верен вовек. – Старушка вздохнула и вдруг подмигнула задорно – Если, конечно, раньше времени ягоду-то не сорвать!
В воздухе задребезжал колокольчик, заставляя Тирин дернуться и встряхнуть головой, отгоняя образы.
— Бабуль, а почему из книг все странички о ней вырваны? – Поднимаясь, спросила девочка. Во дворе уже слышались шаги детей, все спешили в столовую к завтраку.
— Случай был один, — вздохнула старая женщина и вдруг встрепенулась – Ах я глупая, выболтала на радостях тебе все, неужели и ты по ягоду собралась?
На лице старушки появилось болезненное волнение, но Тирин быстро замахала руками и засмеялась.
— Нет-нет! Любопытно мне было, только и всего. Я растения люблю, почти первый том дочитала. А никто и слова не мог сказать, хотя, как поют ягоды – все слышали, всем интересно.
— Да, это верно, — с облегчением согласилась старушка – Мальчишка один как-то в лес сбежал, ягод нарвал для подружки своей, боялся, что после того, как та выпуститься из приюта, забудет сразу его.
Тирин отвела глаз в предчувствии плохого конца у этой истории. Бабушка не стала продолжать и вздохнула. Кажется, ее еще гложет сомнение, стоило ли рассказывать об этом маленькой любопытной девчонке?
— Рано сорвал?.. – тихо переспросила девочка, и получила в ответ кивок.
Видя растерянное лицо своей маленькой собеседницы, старушка приободрилась и махнула рукой.
— Ничего, обошлось все – вылечили девчонку, не совсем, конечно, немая осталась. А о ягодах думать забудь! – она добродушно погрозила сухоньким кулачком – Тебе бежать пора, пока не хватились. Как зовут то тебя?
— Тирин, — улыбнулась девочка. Да, как это они забыли друг-другу представиться?
— Лесная девочка Тирин, значит, — кивнула старушка. – А я Ишва. Приходи ко мне, я много сказок знаю. Скучно старушке сидеть взаперти.
— Приду! Спасибо, бабуль. – Тирин убрала за собой крошки, и слыша второй, последний звон колокольчика, поспешила к завтраку.
Удача была на ее стороне. Никто не успел заметить, что обычно прилежная девочка не спустилась к завтраку сразу. Весь день Тирин думала о ягодах, глядя в сторону Леса, на туманную завесь, скрывающую его опушку, думала о мальчишке, который хотел сделать любовь вечной, и об онемевшей девочке. А вечером, как и всегда, протяжно запели Поющие ягоды, уже не тревожа сон привыкающих к ним приютских детей.
Тирин уснула сразу же, и снились ей маленькие покачивающиеся фиолетовые ягодки, окруженные зелеными листьями.