Система Джуста
Борт частного круизера «Мицар»
Лайен
— Лай… а тебе не кажется, что мы что-то где-то как-то…
Комм радостно пискнул и загудел с тупым удовлетворением, выдавая очередную карточку. Дэн вздохнул и принял распечатку, отправив оригинал в архив почти автоматически, поскольку Лайен делать этого явно не собирался, лишь покосился хмуро. Да и кровожадные огонечки, зажегшиеся в глубине обычно спокойных темно-серых глаз, Дэну очень не понравились. Продолжать незаконченную мысль Дэн не стал — он все же был отличником курса «ромэо», а это подразумевает тренированную интуицию, развитую эмпатию и активно действующий комплекс сопереживания.
— Ну надо же! — толстые пальчики Френни с неожиданным проворством схватили пластиковый четырехугольник, — Моя несостоявшаяся звезда! Вернее, уже как раз состоявшаяся, но, увы, не моя…
А проблема у Френни оказалась-таки именно с дочкой связана, предчувствия Лайена не обманули. Дочка у Френни была красавицей, не в папашку. И характер вполне себе, и привычек вредных не больше, чем у любой другой — даже и поменьше, пожалуй. И в койке самое то — с энтузиазмом, но без фанатизма (во всяком случае, время на Церере они тогда провели весело и расстались вполне дружески). Вокруг нее увивалась толпа таких богательнких красавчиков, что Лайену, пожалуй, стоило бы удивиться интересу золотобогемной девочки к простому курсанту — не считай он в ту пору себя кем-то сродни Императору Предрассветной. Как же! Поступить в Летную Академию Базовой! Да без протекции! Да с первого раза! Воистину, пред таким достижением все суета и тлен.
Так что интересу скучающей молодой аристократки он не удивился, приняв его как должное. Еще один бонус от Вселенной за его немалые перед нею заслуги — а кто в восемнадцать, скажите, считает свои заслуги перед Вселенной хотя бы умеренными?
Но вот чему он таки удивился — так это явной протекции со стороны ее папаши, миляги Френни, про чью безжалостность ходили легенды. От встречи с этим финансовым монстром новоиспеченный курсант мог ожидать чего угодно — от более или менее завуалированных угроз и запугиваний до прямых физических воздействий или даже самой настоящей расправы. А получил свой первый разовый контракт — и чертовски выгодный, надо сказать, контракт!
С тех пор прошло десять лет, но ничего не изменилось. Лайен никак не мог понять, почему именно в него Френни вцепился, как клещ — ведь после тех двух недель на Церере Лайен и близко не подходил к его дочке, да и она наверняка забыла мимолетное развлечение. Френни тоже делал вид, что забыл, но при этом постоянно, словно бы случайно, называл Лайена сынком или деточкой и сетовал на трудности в обращении с непристроенными дочерьми. И работу вот подкидывал. И помогал, если попросить.
И все вроде бы по-честному — просто так никаких подарков, всегда ответная отработка или услуга. Только вот работа или услуга эта зачастую казалась Лайену несоразмерно простой и от того — подозрительной. Вот как сейчас
Тоже мне проблема, ну просто на смех канарейкам. Если не врет, конечно. Всего-то — пристроить дочку не просто в какой-нибудь из корпусов, а непременно чтобы к иможенкам и обязательно под хороший пригляд. Тоже мне, проблема! Трудно поверить, чтобы бизнесмен уровня Френни действительно не знал, что Иможен Коалисьен отличается от Корпорации синек не только цветом формы, и что семейственность в ней приветствуется и вообще всячески поощрается. Значит, наверняка какой-то подвох имеется… ну да разберемся, все равно выхода нет.
Френни тем временем ласково царапнул ногтем распечатку. Вернул. Лайен мельком отметил ярко-рыжий хвост, спускавшийся почти до пояса, квадратную челюсть и кокетливый татуш от залысины до виска.
— Сколько процентов?
— Больше восьмидесяти, но… Лайен, деточка, он тебе не интересен, он был интересен лишь мне, но я опоздал. Он хитчер.
Лайен фыркнул:
— Тебе же легче, старый лентяй!
— Не скажи! За хитчером я бы слетал с удовольствием и к черту на куличики. Особенно — за таким хитчером… Жаль, ты не видел его в деле! Это было что-то, поверь слову старого знатока!
— У нас и без него…
Восьмидесяти процентная вероятность — это, конечно, немало… Но — хитчер. Да и волосы… Слишком яркие, чтобы быть натуральными. Слишком… похожие.
Не идиотка же она?
— Куда теперь прикажешь?
— По Ингрид сколько?
— Сорок пять… — Похоже, Ингрид у Френни энтузиазма не вызывала. Да и не удивительно, поскольку отпуск отправились она проводить не куда-нибудь, а на Бетти-Эр, ближний свет! Есть еще, правда, та смуглолицая штучка с Волчьего Уха, всего тридцать четыре процента, но зато рукой подать… И еще тот полтинничный парень с Черной. У остальных — ни у кого не наберется выше двадцатки по совпадению вероятностных психопрофилей. А программке верить можно, хорошая такая программка, эриданская. Пас-скудство! Всех ведь проверять придется, не взирая на эту программку. Всех…
Какое же это счастье — искать кого-то в цивилизованной части галактики, где без персональной идентификации ты не сможешь даже перейти на другую сторону улицы! Чик — и все как на ладони!
И даже если тебе повезет угнать корабль и выломать на нем контрольный чип- пеленгатор — ты сможешь наслаждаться незаслуженной свободой лишь до первой заправочной станции, где тебя возьмут за жабры тихо, без шума и пыли!..
— Давай-ка так… Прокатимся через Волчье Ухо к Инвейре, потом вдоль Черной и Викса, а там уже и Бетти-Эр рядом… относительно.
Инвейра и Черная — в одной системе, Викс тоже рядом, три-четыре года, ерунда, в один прыжок уложимся. Впрочем, Викс — меньше двадцатки, направившийся туда порожний сухогруз с подозрительным радистом давно уже мог загрузиться и продолжить путь куда угодно. Надежда лишь на то, что сухогрузы обычно не спешат.
На Инвейре любители квадратного мяча проводили сборы игроков, один из которых имел неосторожность оказаться в ненужное время в ненужной близости от одного ненужного места. Нет, он не был замечен ни на Базовой, ни на Джусте, но теоретически вполне мог побывать на них обеих. А на Черной обитал сейчас один молодой паразит, имевший милую привычку шататься на папиной яхте по всему дальнему космосу и бузить помаленьку везде, где яхта эта останавливалась на более-менее длительный срок. Был он, конечно, проверен и перепроверен насквозь, и охрану имел хорошую, так что все бы ничего, да вот таскал он на борту пару дюжин риппующих оболтусов обоего полу, меняющихся чуть ли не в каждом порту.
Она больше ни разу не воспользовалась ни своей карточкой, ни карточкой бедного Янсена. То ли умница, каких мало — то ли дура, судьбой хранимая. Капитан того несчастного корыта, на котором добралась она до Джуста, до сих пор с содроганием вспоминает янсеновских ребятишек. И не забудет, можно ручаться. Даже если выйдет когда-нибудь из больницы… Так что документами она разжилась, это точно. И вот тут возникает одна версия…
Тому, что в том борделе воспользовалась она своей засвеченной карточкой, есть еще одно объяснение, кроме безграничной наглости и самоуверенности, присущей всем синькам. Ее новые документы могли просто не подойти. Как и янсеновские. Именно там — и только там.
Десять против одного, что у нее теперь мужское имя. Из учебника по криминальной психологии — скрывающиеся первым делом стремятся изменить цвет волос, прическу и пол…
Комм обрадовано пискнул и выдал очередную карточку.
— Церковь Светлого Братства! — Френни произнес это так, словно не знал более грязного ругательства. Впрочем, может, и действительно не знал. — Проповедник второй ступени. Турне с лекционной работой. Тридцать девять процентов… Что, тоже проверять будешь?
— Обязательно! Синьки проверяют всех тсенов и буддистов, шерстят кришнаитские коммуны и общины Дао, а вот заглянуть к Светлым Братьям даже и не подумали, а почему? Если и прятаться тсену — то именно там, где никто не станет его искать, эти братишки ведь даже за смертную казнь голосовали, насколько я помню…
— Слушай, сынок, это, конечно, не мое дело, но мне кажется, что твой напарник прав — ты что-то перемудрил с параметрами расширения программы. Есть ведь и чисто психологические ограничения… А этот жестяной чурбан вторые сутки подсовывает нам всяких наемников, таксидермисток и проповедников всеобщего самоубийства.
— Психологические ограничения?
Кем же не сможет ни при каких обстоятельствах стать комиссованная подчистую авансистка-тсенка, которую в миротворки готовили? Пилотом кораблей типа «Единорог» уж точно стать не сможет. Сборщицей любого из горячих цехов аналогично, но это — физиология, а мы же хотели найти психологические ограничители…
Киллером. Да, пожалуй, не то воспитание и данные не те, иначе не готовили бы ее в миротворки. В наемницы тоже не примут — образование не закончено, сертификата нет. Таксидермистом?.. Во всяком случае — не сразу. Охотником любой категории. Забойщиком скота. Палачом. Хитчером, тут Френни прав. Порно-звездой или девочкой по вызову — тоже не получится, синьки же просто помешаны на фригидности, даже специальные методики имеются…
Стоп.
Но ведь именно такой девочкой пыталась она стать на Джусте!
Сощуренные глаза Лайена сделались почти черными. Он постучал по зубам световым карандашом. Хмыкнул неуверенно.
Рыже-красный хвост. Слишком рыжий, чтобы быть натуральным, это с первого взгляда видно… Вот именно что видно – и именно что с первого взгляда.
А если кто-то просто хочет, что все думали именно так?
— Френни, дай-ка мне еще разок того своего хитчера…
***
Талгол
Деринг.
Отель у Малой Арены.
— Давайте сломаем ему руку. Или ногу. Ногу даже лучше. Только надо аккуратненько, чтобы словно бы и нечаянно, а то, сами знаете…
Ритмично поскрипывал старый портативный тренажер — Железнозубка качала плечи. Хорст оккупировал Эркюль, была его очередь, и с той стороны доносилось лишь тяжелое дыханье и удовлетворенные постанывания, поскольку Хорст, как и полагается суперсовременным аппаратам высшего класса и новейшей модификации, работал абсолютно бесшумно.
— Толкнуть с лестницы… Словно бы и не совсем нарочно. Видели, какие тут крутые лестницы? Прокатится до самого низа — мало не покажется! А можно еще надломить каблук… слегка, чтобы не сразу сломался… Эти его платформы так и просятся, чтобы их сломали!..
Рысь ходила из угла в угол роскошного номера и рассуждала на абстрактные темы, дожидаясь своей очереди. Сейчас она вполне соответствовала своей кличке, пружинистой мягкостью шага и какой-то кошачьей хищной грацией. Этакая большая и очень опасная кошка, находящаяся к тому же в весьма скверном расположении духа. Не хватало только длинного хвоста, которым она могла бы хлестать себя по бокам. Но ведь и у настоящей рыси хвоста тоже нет…
— Эрки, ты мужик или тряпка? В конце концов — это целиком твоя вина! Ты единственный из нас даже пальцем не пошевелил, а ведь мы тебе говорили! Вспомни, три года назад… Уж как мы тогда старались, евнух бы — и то оскоромился. Я тогда сразу сказала, что он из этих, и сразу же попросила тебя заняться. Что, так трудно было немножко пококетничать в жестком варианте? Только не строй из себя девственника, я с тобой не первый год знакома! Ты ведь умеешь, если захочешь, выучка-то осталась. Но тебе было лень. Просто лень. Не зря тебя из ромео вышибли с треском, я их вполне понимаю. И что в результате? Ты и в этот раз только отмахнулся! По-прежнему жрал и спал, только и всего! И что мы теперь имеем? Он клюнул на первую же смазливую задницу! И где мы теперь, благодаря твоей великой лени? Там же! Ты как-нибудь напрягись, посмотри, как этот красножопый на него смотрит. Посмотри-посмотри, тебе полезно будет! Это ведь ТЕБЕ так надо было смотреть, а не какому-то чужаку! Как пес на хозяина! В рот заглядывать! Тогда хорст бы нашим был, полностью нашим, причем еще три года назад… Тебя ведь тоже учили так смотреть! Но тебе лень. Правда? Кретин!
Рысь швырнула в угол взятую со стола вазу. Та не разбилась — на полу был ковер, да и стекло на вазу усиленное пошло, специально на заказ делали, поскольку нравом постояльцы «Президентских» номеров отличались, как правило, весьма необузданным, администрация привыкла и заранее обезопасилась.
— Не суетись, — сказала Железнозубка, выплевывая загубник и переходя на другой режим.
— «Не суетись»! Тебе легко говорить! У тебя вообще тайминг существования другой, иногда мне кажется, что ты спишь так мало именно потому, что спишь постоянно, чем бы ты ни занималась!.. Нет чтобы посоветовать что-то дельное!.. «Не суетись!»… Кончится тем, что я просто разозлюсь как следует и проломлю этому паразиту башку, и плевать мне будет на последствия… Стоп! Я, кажется, придумала. Что, если заменить пару пластин в его бронежилетке, а? Аккуратненько так заменить. И мы остаемся как бы вообще не при делах, травма — она и есть травма, сотни свидетелей, что мы до него даже пальцем… И хорст…
— Не суетись. — Железнозубка встала, уступая место на тренажере. Потянулась. Добавила. — Вот ты говоришь — как этот на Бэта смотрит… А ты на самого Бэта смотрела? Как смотрит он? Так не смотрят на что-то свое, принадлежащее полностью и безраздельно. Так смотрят на взятую напрокат новую игрушку. Напрокат, понимаешь? Рано или поздно такая игрушка перестанет быть новой. Перестанет быть интересной. Надоест. Или сломается. И ее вернут. Туда, откуда взяли. Понимаешь? Надо только подождать. И не суетиться.
***
Базовая
Орбитальный стыковочный блок.
Неофиты Ордена Божественной Зои
Дежурства спасателей-аварийщиков на приемном шлюзе — занятие, прямо скажем, особой популярностью среди добровольцев не пользующееся. Это вам любой завкадрами любой станции подтвердит без малейшей тени сомнения в начальственном голосе. Самое удобное место для возникновения мелких склок с крупными и весьма далеко идущими последствиями.
И не потому вовсе, что работа эта такая уж противная, опасная или трудная. Если при виде ядовито-зеленого комбинезона и шлема-сферы вам мерещатся беззвучно взрывающиеся в пустоте танкеры, ломающиеся переборки, утечки, метеориты, пошедшие вразнос реакторы, пожары, эпидемии, террористы и (традиционно!) один кислородный баллон на двоих — то вы явно имеете представление о Спасательной Службе лишь по многочисленным тивисериалам. Любой же настоящий спасатель, немного похмыкав, вам ответит задумчиво, что такое, конечно же, случается, но только почему-то всегда на каких-то других станциях. И обязательно во время дежурства других бригад. А у них пока как-то вот… Впрочем, и у них было что-то вроде пожара… лет этак пятнадцать назад… кажется. А, может, и не было, это в архиве посмотреть надо. А с тех пор никакие террористы и метеориты не заглядывали.
Так что на особой утомительности этого самого дежурства всерьез настаивать ни у кого язык никогда и не поворачивался. Скорее уж, наоборот. За все время существования человечества никто не придумал более скучной и бездеятельной работы, чем дежурство на аварийном шлюзе. Говорят, правда, что раньше были некие почти легендарные «пожарные», которые только тем в основном на посту и занимались, что дрыхли в полном составе, целыми бригадами.
Счастливчики. Спать дежурным на шлюзе запрещалось категорически Уставом Аварийно-Спасательной Службы. Равно как и читать, играть в компьютерные или настольные игры (перечень на двадцати шести страницах прилагается), вязать, рисовать, петь, плести макраме или фенечки, заниматься армреслингом (так же как и любым другим видом спорта), оригами, художественным свистом или медитацией, играть на музыкальных инструментах, пользоваться аудио и тивиприемниками или плеерами и вышивать крестиком.
Длилось такое дежурство, как правило, полные базовские сутки, что составляло около восемнадцати часов. И все это время находиться дежурные спасатели обязаны были, в соответствии с требованиями того же Устава, в скафандрах усиленной защиты. Тех самых, которые больше похожи на гробы и весят в неактивированном состоянии никак не менее пятисот фунтов…
Поэтому стоило ли удивляться тому обстоятельству, что добровольцев, желающих из каких-то своих не вполне понятных религиозных или философских убеждений дежурить (добровольно! Не по графику!! Без всякого к тому принуждения и дополнительных льгот!!!) на аварийном шлюзе каждую пятницу умный завкадрами воспринимает не иначе как лакомый дар судьбы, который надобно по мере сил беречь и лелеять, и ни в коем случае не лезть с бестактными вопросиками типа: «А зачем, в сущности, вам это вдруг понадобилось?..» Ну, понадобилось людям — хорошим людям!!! — ну так и что?.. А излишнее любопытство, знаете ли, чревато удовлетворением.
Допустим, залезешь ты поглубже, выяснишь все досконально — и что? Лакомый дар судьбы застрянет костью в горле, потому что возникнет опасная нервными срывами дилемма — или сообщить куда следует о творимом в подведомственном тебе хозяйстве безобразии и потерять столь ценные кадры, или молчать в тряпочку, как и раньше молчал, но уже без ощущения чистой совести.
А оно нам надо?..
Так что никаких ревизий и внеплановых проверок по пятницам, ни-ни-ни, Боже упаси, дежурьте спокойно, девочки! Флаг вам в руки. И никаких претензий. Если, конечно, не занимаетесь вы ничем, безоговорочно запрещенным Уставом Аварийно-Спасательной Службы.
А осторожный — о, очень-очень осторожный! — взгляд, бросаемый иногда мудрым завкадрами на следящие мониторы однозначно показывал, что требования Устава соблюдались добровольными дежурными не в пример строже остальных, которые так и норовили то протащить на пост микрочип с какой-нибудь игрушкой, то вмонтировать тивиприемник прямо в роговицу. Что же касаемо вышеозначенных всяческих гипотетических безобразий, то оные безобразия в Уставе вовсе даже и не упомянуты.
Сегодня была как раз пятница. И потому завкадрами старательно делал вид, что ужасно заинтересован диаграммой роста загрязненности фильтров, которую выстраивал неумелый и вечно путающийся джорент на общем экране. Экране, кстати сказать, по чистой случайности наиболее удаленном от сектора шлюзовых мониторов, один из которых демонстрировал две неповоротливые и лишь отдаленно напоминающие человеческие фигуры в ядовито-зеленых скафандрах.
— …Нет, я не хочу сказать, что версия с Монро лишена интереса, но с чего ты так уверена, что это именно то самое?.. Всего лишь один из трех сотен вариантов.
Снимать шлемосферы запрещалось инструкцией. Разрешалось только фиксировать открытое забрало в положении «готовность № 1». Разговаривать это не мешало, если у вас отсутствует настоятельная необходимость при разговоре обязательно видеть лицо собеседника.
— Оно, оно… Таких совпадений не бывает.
Скептически настроенная слабо шевельнула многокилограммовой перчаткой.
— И кто бы мне говорил о совпадениях?
Двигаться в этих зеленых гробах сейчас, при выключенных ради экономии сервоприводах, было не очень-то. Поэтому они просто полусидели-полулежали в специальных креслах-держателях, вот уже более пятнадцати часов, впереди осталось всего ничего, если разобраться…
— Ну ты все-таки… не это… не ровняй!
Судя по голосу та, что собиралась признать именно версию с Монро за ТО САМОЕ, была готова всерьез обидеться. Шлемофоны, даже в откинутом состоянии, затеняли лица, но голоса выдавали крайнюю молодость спорщиц. Разве что только у скептически настроенной звучал немного более хрипловато, словно прокуренный.
Впрочем, курить на посту запрещалось Уставом тоже.
— Даже та эриданская программка дала не более сорока процентов вероятности. — Похоже, скептически настроенная обострять отношений не хотела и переключила разговор в прежнее русло.
— Подумаешь, программа! Много она понимает! Если бы лично кому-нибудь из них заказ сделать, тогда еще ладно, а программа — фигня… Там в тексте столько намеков! Вот, например, окончание… Я специально у архолингвистов интересовалась — буквой «З» на конце в то время обозначали множественное число. Множественное, понимаешь в чем фишка?!.. А ты сама ту легенду хоть читала?
— Я фильм смотрела. Красивый.
— Фильм – фигня, это читать надо.
— Не скажи… Красивый. И как это вам удалось его протащить на первый канал? Он же наверняка из спецхрана, я в видиотеке заказать пробовала — сказали, что у них даже на центральном складе нету.
— А, фигня… Организовали официальное письмо с просьбой от всего Клуба, за всеми подписями, как полагается, у нас же теперь даже печать есть, и в Каталоге зарегистрировали.
— Странно, что сработало. Сколько я сама таких заказов писала — и что-то никогда…
— Ну, во-первых, у нас заказ был от трех тысяч человек, это тебе не котэ чихнул… А во-вторых… Ты Ирийну помнишь? Впрочем, нет, она раньше была… А Ирийна эта как раз в тиви-трансляторе первого канала работает, чьим-то там помощником. Вот она и подсунула наше письмо нужному человеку в нужный момент… Но фильм – фигня. Это читать надо.
— Ну, читала я…
— Хочешь сказать — не впечатляет?!
Скептически настроенная помолчала. Подумала. Признала.
— Ну, допустим. Но меня много чего там впечатляет. Времена легендарные, по сути – практически сказочные. И люди — тоже. Эта вот, хотя бы… ну, Космо-Демьен которая… как она — по снегу-то босиком… по настоящему, кристаллическому… Когда ее повесили, я даже плакала.
— Она не могла быть настоящей Зоей! Фальшивка, неужели не ясно?!
— Это еще почему? Даже программа…
— Настоящая Зоя ни за что не дала бы себя повесить!
На это скептически настроенной возразить оказалось нечего.
Разговаривать Уставом не запрещалось. Даже наоборот. Если следящая система в течение определенного периода времени не фиксировала звуковых колебаний, однозначно определяемых ею как негромкая членораздельная речь, она подавала непосредственно в наушники шлемосфер весьма неприятный звуковой сигнал, резонно полагая, что замолчавшие дежурные просто-напросто давят храпака, гнусно наплевав на требования Устава.
Поэтому после короткой паузы сторонница Монро заговорила снова:
— Понимаешь, я ведь тоже это не сразу поняла… Она тогда сказала, что еще не время. Что у Нее еще и здесь полно дел. Я тогда не поняла, о чем это Она. Подумала просто — боится, мол. Вот и отговаривается какими-то делами. Ну и пусть, была бы честь предложена. Я совсем ничего не поняла тогда. И потом, когда валялась в муниципальной больничке — злилась только, на весь мир, на себя, что вот, даже уйти красиво — и то не вышло… И на Нее… Мне ведь сказали, что это она меня туда притащила. Спасла, так сказать. Ох, как же я злилась! Только позже, когда… Когда увидела, как Она там, на вышке антенны… Меня как ударило. Она права, понимаешь? Нельзя уходить, недоделав… Нельзя бросать… Это слишком просто и слишком неправильно.
— Тоже мне, выискалась… Пифия доморощенная! Пророк-толкователь. Магогамед, Лично Зревший… — В голосе скептически настроенной слышалась откровенная зависть.
— Нет, ну если серьезно… Ее имя означает саму жизнь, я читала. Так какая же настоящая Зоя позволит вовлечь себя в ситуацию, заканчивающуюся собственной гибелью? Ведь сама Ее сущность как раз и состоит в нахождении выхода из любой ситуации… обязательном нахождении выхода из любой ситуации…
— Кстати, это как раз еще спорно! Вспомни, что говорил Полянский о «стремлении на публичный костер как одном из критических проявлений дефицита общения». Если я не ошибаюсь, то дословно это звучало: «дайте человеку трибуну — и он не полезет на эшафот».
— Чему тебя учили, горе ты мое?! Даже запомнить, и то как следует не можешь… «Лишите человека трибуны — и он сам потащит свой крест на Голгофу, лишь бы хотя бы там иметь возможность высказаться…» Том второй, часть шестая. Страницу не помню, не обессудь.
— Ну, не у всех же такая память…
— Просто некоторые, в отличие от прочих, не просто афоризмы заучивают, а и в текст иногда вникают.
— ТРЕВОГА ПО ШЕСТОМУ СЕКТОРУ. ТРЕВОГА ПО ШЕСТОМУ СЕКТОРУ, ОБЩАЯ, ГОТОВНОСТЬ № 1. ТРЕВОГА ПО ШЕСТОМУ…
Две неуклюжие фигуры в ядовито-зеленых скафандрах-гробах дернулись было одновременно, но тут же так же одновременно и расслабились: шестой сектор. Только та, что настроена была скептически, сказала все с той же завистью в голосе:
— Везет же некоторым!..
Помолчали, прислушиваясь. У транслятора был мелодичный женский голос, при его кодировке контуры доброжелательного спокойствия усилили специально. Это должно было создавать дополнительный комфорт и чувство уюта у слушателей.
— ОБЪЕКТ ОДИН, КЛАССИФИКАЦИЯ ЗАТРУДНЕНА, МАЛАЯ ГРУЗОПОДЪЁМНОСТЬ, ПРОИСХОЖДЕНИЕ ИСКУССТВЕННОЕ, КЛАССИФИКАЦИЯ ЗАТРУДНЕНА, НА ЗАПРОСЫ НЕ ОТВЕЧАЕТ, КЛАССИФИКАЦИЯ ПРОИЗВОДИТСЯ ДОПОЛНИТЕЛЬНЫМИ МЕТОДАМИ, ДВИГАТЕЛИ НЕСИНХРОНИЗИРОВАНЫ, КЛАССИФИКАЦИЯ ОБЪЕКТА ПРОВЕДЕНА ПО ТИПУ СИГМА, КЛАССИФИКАЦИЯ ДВИГАТЕЛЕЙ ПО ТИПУ СИГМА-ЗЕТ, ОБЪЕКТ ПРОШЁЛ ЗОНУ ВНЕШНЕГО КОНТРОЛЯ, ТРАЕКТОРИЯ ДВИЖЕНИЯ ПО НИЖНЕЙ ГРАНИЦЕ ШЕСТОГО КОРИДОРА С ВЫХОДОМ В ПРИЧАЛЬНЫЙ СЕКТОР ШЕСТЬ… ПОПРАВКА, ПОПРАВКА, ПРИЧАЛЬНЫЙ СЕКТОР ПЯТЬ, ТРЕВОГА ПО ПЯТОМУ СЕКТОРУ, СЕКТОРАМ ЧЕТЫРЕ И ШЕСТЬ — ГОТОВНОСТЬ НОМЕР 1…
— «И доблестные спасатели, с бортовыми плазмотронами наперевес, храбро бросились навстречу злобным тварям из чуждой галактики»…
— Ты хоть раз пыталась поднять бортовой плазмотрон? Одна?
— А я что? Я просто цитирую… Да и где ты их сейчас найдешь, злобных тварей из чуждой галактики? Вот это да!.. Нет, ты только глянь!..
Некоторое время они молча смотрели на экранчики персональных мониторов, привычно вычленяя из многослойно перепутанной разноцветной паутины посадочных коридоров и реальных причальных траекторий — а движение вокруг станции было на редкость оживленным — нужную линию. Линия эта, вместо того чтобы тянуться себе спокойненько до самого причального шлюза, дергалась из стороны в сторону, совершая немыслимые виражи и рассыпая вокруг быстро гаснущие фейерверки предполагаемых траекторий.
— ВНИМАНИЕ, ТРЕВОГА ПО ЧЕТВЁРТОМУ СЕКТОРУ, СЕКТОРАМ ТРИ И ПЯТЬ — ГОТОВНОСТЬ НОМЕР ОДИН, СЕКТОРУ ШЕСТЬ — ОТБОЙ ГОТОВНОСТИ НОМЕР ОДИН, ПОВТОРЯЮ, ТРЕВОГА ПО ЧЕТВЁРТОМУ СЕКТОРУ, ОБЪЕКТ КЛАССИФИЦИРОВАН, НА ЗАПРОСЫ НЕ ОТВЕЧАЕТ, ПРЕДВАРИТЕЛЬНАЯ КЛАССИФИКАЦИЯ ПО ТИПУ ТРИ НУЛЯ, ДОСТУП В КОНТРОЛИРУЮЩУЮ СИСТЕМУ ЗАБЛОКИРОВАН, ДВИГАТЕЛИ РАБОТАЮТ НА ФОРСАЖЕ, ИДЁТ ПО ЛЕВОЙ МЕДИАЛЬНОЙ СТОРОНЕ ЧЕТВЁРТОГО КОРИДОРА, ВЗЯТИЕ ПОД ВНЕШНИЙ КОНТРОЛЬ ЗАТРУДНЕНО…
— Слушай, я что-то не пойму… как это можно заблокировать систему контроля?
— Просто. — сторонница Монроз говорила невнятно и отрывисто, словно зубы у нее свело после целиком разжеванного лимона. — Ручное управление…
— Ты что?!! Какое ручное?! Ты только на эти кренделя посмотри, ты же сама… Перегрузки прикинь!.. Вот именно… Так что нет там никого живого. Я вот только не пойму, как…
— Долбанется сейчас на полном форсаже — сразу поймешь.
— Да ни фига! Сейчас закончат проверку, и на границе Внутреннего Контроля…
— ВНИМАНИЕ, ВНИМАНИЕ, ВНУТРЕННЕМУ КОНТРОЛЮ — ОТБОЙ, ПОВТОРЯЮ, ВНУТРЕННЕМУ КОНТРОЛЮ — ОТБОЙ, ОБЪЕКТ ОКОНЧАТЕЛЬНО КЛАССИФИЦИРОВАН ПО ТИПУ СИГМА/ЗЕТ, «ДЖЕНИФЕР», 1-1-1, ПОВТОРЯЮ, ТРИ ЕДИНИЦЫ, ВНУТРЕННЕМУ КОНТРОЛЮ ОТБОЙ, ВЗЯТИЕ ПОД КОНТРОЛЬ ЗАТРУДНЕНО, ВНИМАНИЕ, ОСВОБОДИТЬ КОРИДОРЫ НОМЕРА ТРИ, КОРИДОРЫ ОДИН И ДВА РАЗГРУЗИТЬ ПО МАКСИМУМУ, ОБЪЕКТ ИДЁТ ПО ДИАГОНАЛИ, ДВИГАТЕЛИ НА ФОРСАЖЕ, НЕСИНХРОНИЗИРОВАНЫ, ТРЕВОГА ПО ТРЕТЬЕМУ СЕКТОРУ, СЕКТОРАМ ДВА И ЧЕТЫРЕ — ГОТОВНОСТЬ НОМЕР ОДИН, СЕКТОРУ ПЯТЬ — ОТБОЙ ГОТОВНОСТИ НОМЕР ОДИН…
Скептически настроенная присвистнула. Три единицы означали одноместный кораблик малой грузоподъемности с экипажем из одного человека на борту. Что характерно — живым экипажем.
Так что никакого тебе расстрела на подступах.
— Сносит, однако…
— Да ни фига! До нас еще далеко. Не дотянет.
— Если долбанется… да на полном форсаже…
— Думаешь — камикадзе? — скептически настроенная попыталась сказать это ехидно, но вышло не слишком убедительно.
— Или просто сопляк… накачавшийся до синих слонов.
Она говорила тихо, сквозь зубы, морщась. Лимон попался большой и незрелый.
— ВНИМАНИЕ, ВНИМАНИЕ, ТРЕВОГА ВСЕМ СЕКТОРАМ ЛЕВОГО КРЫЛА, СКОРОСТЬ ОБЪЕКТА — ПРЕДПОРОГОВАЯ, ПОВТОРЯЮ, СКОРОСТЬ — ПРЕДПОРОГОВАЯ, ВЗЯТИЕ ПОД КОНТРОЛЬ ЗАТРУДНЕНО…
— Он что, собирается уйти в гипер прямо здесь?!..
Скептически настроенная попыталась еще раз присвистнуть. Но не успела.
— ВНИМАНИЕ, ВЗЯТИЕ ПОД КОНТРОЛЬ ПРОИЗВЕДЕНО, СКОРОСТЬ ПОГАШЕНА ДО ПРИЧАЛЬНОЙ.
Скептически настроенная сглотнула. Было слышно, как ее напарница скрипнула зубами. Погашена до причальной. Секунды за три, не больше. От предпороговой…
И понятно, конечно, что выхода другого не было — даже если бы этот гипотетический террорист и не собирался уйти в гипер, увлекая за собой часть станции, просто врежься он в эту самую станцию на этой самой предпороговой — и что бы осталось от левого крыла, кроме светлых воспоминаний? И понятно, конечно, что ты тут совсем ни при чем — не ты же на кнопку нажимал, на нее вообще не живой человек нажимал, а специальная программа, и даже программу эту не ты писал… И программа, кстати, правильная, до последнего пыталась обойтись по-хорошему, ведь куда проще было бы долбануть еще на Внутреннем Контроле…
А все равно — не легче.
Потому что скорость погашена. До причальной. За три секунды…
И то, что тянут сейчас силовыми захватами к причальному шлюзу — перестало быть действующим и живым кораблем, превратившись в груду искореженной электроники. Электроника — штука тонкая. Она не выдерживает двадцатикратных перегрузок. Обязательно возникающих, если скорость была погашена от предпороговой до причальной за три секунды.
Человек — он посильнее будет, он иногда и выдерживает. Хотя и не часто. И не без неприятных последствий для здоровья. Но сейчас на это всерьез не стоит рассчитывать даже самым махровым оптимистам. И кому-то из спасателей предстоит сегодня не слишком приятная работенка, потому как выгребать пилота из кресла придется при помощи тряпочки и ведерка…
— ВНИМАНИЕ, ВНИМАНИЕ, ОБЩИЙ ОТБОЙ ТРЕВОГИ, ПОВТОРЯЮ, ОБЩИЙ ОТБОЙ ТРЕВОГИ, СЕКТОРУ НОМЕР ОДИН ПРИГОТОВИТЬСЯ К ПРОВЕДЕНИЮ СТЫКОВОЧНЫХ МАНЁВРОВ ПРИНУДИТЕЛЬНОГО ХАРАКТЕРА, СПАСАТЕЛЯМ СЕКТОРА НОМЕР ОДИН ГОТОВНОСТЬ НОМЕР ОДИН, АКТИВНАЯ…
Скептически настроенная сделала еще одну героическую попытку присвистнуть, но так и не сумела. Вместо этого выругалась. Мягко загудели сервоприводы, словно обрадованные снятием с голодного пайка. Сторонница Монроз прыжком соскочила с опостылевшего кресла, попрыгала немножко на месте, потянулась, разминая суставы. Какое все-таки это чудо — скафандры высшей защиты, когда включены они на полную мощность, и каждое твое движение не только усиливается мгновенно и многократно, но словно бы и даже предугадывается! И неподъемная груда керамометалла становится невесомей балетной пачки, и собственное тело теряет вес, не теряя при этом ловкости.
Она не удержалась и сделала сальто с места. Посмотрела на неторопливо встающую напарницу. Фыркнула.
— Докаркалась. Радуйся — таки нам работенка подвалила.
И засмеялась, слушая, что именно думает та по поводу подобной работенки. В общем-то, напарница была права. Но все-таки кое-чем ближайшая перспектива радовала.
Например — легкостью движений.
Талгол.
Деринг. Отель у малой арены.
Стась.
— Ну и что это такое?
Шариков было много, горсти две, пожалуй, хотя вряд ли кому придет в голову мерить их горстями — Стась попыталась было потрогать сгоряча, и теперь сосала изрезанные пальцы. Больше всего они напоминали крохотные плавучие мины, даже не сами мины, а то, как любят их изображать в «морском бое». Или крупные дробинки, утыканные иголками. Иголки, правда, были совсем не иголками, а осколками мономолекулярных лезвий. Которые, в свою очередь, являлись штукой весьма секретной и в свободную продажу вроде бы не поступали…
Впрочем, Бэт есть Бэт.
— Зажимы. Для волос.
Очевидно, на ее лице что-то все-таки отразилось, потому что он поспешно добавил:
— Э-э, я не шучу! На самом деле зажимы. И на самом деле для волос.
И она поняла — не шутит.
— Что-то я не совсем…
— Новая фишка! — Он засмеялся беззвучно, оскалив ровные зубы. — Пора раскручивать твой хвост на полную катушку.
Стась пожала плечами. Поморщилась. Вздохнула.
— А я-то надеялась, что его скоро можно будет совсем отрезать.
— Ты что! Отрезать такое богатство! Знаешь, во сколько он мне обошелся?! Нет?! И не знай — крепче спать будешь!…
— Неудобно с ним. Мешается, да и вообще… Так и ждешь, что кто-нибудь схватит как следует, дернет — и звездец котенку.
— Можно подумать — еще не хватали!
— Повезло. Не каждый же раз так везти будет.
— Везет, знаешь ли, утопленникам. А чтобы на плаву удержаться — одного везенья мало. Думаешь, я тебя просто так этой дрянью голову дважды в день мыть заставляю?.. То-то… специально, чтобы волосы скользкими были! А теперь еще и зажимчики…
— Комиссия не пропустит, это уже оружие.
— А вот и нет, я проверил! Мелкие инородные тела запрещены в общем количестве более ста грамм и при весе каждого отдельно взятого более двух грамм, а здесь ровно девяносто восемь зажимов по грамму каждый. А с учетом разрешенных трехсантиметровых бронированных когтей лезвия в один сантиметр и обсуждать смешно! Никаких серьезных повреждений, зато кровищи будет — хоть залейся, очень, знаешь ли, психологически эффектно… Представляешь, какой сюрпризик ожидает следующего, кто попытается дернуть тебя за косичку?! — Он хихикнул. Потом добавил уже серьезно: — Но это не главное. Ради просто обороны я бы и суетиться не стал, «Шелковый угорь» — бальзам надежнейший, пусть бы пробовали, силы тратили… Но ты мне сама идею подсказала. Помнишь Вомбата?
— Это который с татуировкой в виде черепов?
— С черепами — это Комбат. А у Вомбата ногти мутированные и уха нет.
— Комбат, Вомбат — какая разница?.. Постой, это на прошлой неделе? У него еще бедра перекачаны, ходит враскорячку, да?
— Вижу, помнишь. Это хорошо. Финал свой помнишь?
— Н-ну…
— Это плохо. Учишь вас, учишь… Удачные фишки запоминать надо!
Ав-то-ма-ти-чес-ки!
— Это… когда я его хвостом по глазам, что ли?
— Умница! Сходу повторить сможешь?
— Так это же нечаянно получилось!
— Это ты другим рассказывать будешь. А я к некоторым словам глухой. Давай-давай, я жду!
— Да не помню я, Бэт! — Знал бы кто, как это противно, все время чувствовать себя виноватой! — Это же случайно…
Он ударил без предупреждения — резко и в полную силу, она уже умела определять подобное. Удар был нацелен в висок — не смертельно, но болезненно, а, главное — обидно. Попади он в цель — и хвост дракона был бы подпорчен некрасивым синяком. Но в цель он не попал — шея сработала автоматически, крутанулась, голова нырнула назад и вбок и красно-рыжая коса с оттяжкой хлестнула Бэта по руке.
Звук был очень неприятный — словно плеткой по кожаному креслу. Бэт зашипел. Стась ойкнула. Скривилась, словно себя ударила. Глядя, как на предплечье наливается краснотою широкий рубец, Бэт выдавил, морщась:
— А представляешь, если бы еще и с зажимчиками!..
Голос у него был довольный, почти мечтательный.
***
Дженейра
Орбитальная станция, отель «Дирол»
Аликс
Серебристая паутина крепежных тросов, короткие зигзаги лестниц. Серебристая фигурка на фоне черного неба. Постояла немного, распрямившись. Взмахнула руками. Качнулась.
Прыгнула.
Пролетела метра три. (По пологой дуге, очень высокая инерция посыла должна быть, ри тамошней-то гравитации, но это так, о птичках). Попыталась ухватиться за натянутый трос. Мазнула по касательной. Сорвалась.
Рухнула вниз.
Вертикально. Свободное, ничем не задерживаемое падение. Схватилась за горизонтальную штангу. Крутанулась, гася инерцию. Дрыгнула ногами.
И — все…
А, если о тех же птичках, — между штангой, на которой она сейчас висела, и тем тросом, с которого так удачно-неудачно сорвалась, было никак не меньше семи ее ростов. Метров двенадцать, и это — как минимум…
Аликс позволила себе улыбку, острую и стремительную, как бритвенный порез. Ей хотелось смеяться и петь, но смеющийся мерилаксец — зрелище не для слабонервных, а сейчас таскала она именно эту довольно-таки увесистую шкурку, и потому ограничилась просто улыбкой.
Этот ролик крутили по всем каналам, и никто — никто!!! — ни на секунду не усомнился. Он успел стать модным, созданная под него песня о «Дочери неба» стала хитом и в десятках клипов растиражированы подлинные или поддельные куски, Ти Эра выдвинули на «Золотую Комету», а какая-то полурелигиозная фемин-секта даже использует ролик целиком в качестве заставки к своей еженедельной пятничной программе «В поисках новой реинкарнации Зои».
И никто не обратил внимания.
Впрочем, неудивительно. Народ у нас доверчивый, на боевиках воспитанный, а там ежесекундно еще и покруче наворачиваются, а потом отряхиваются и дальше чешут. Чтобы увидеть несоответствие и ненормальность в примелькавшемся, надо быть эриданцем. А много ли эриданцев смотрят тиви?
То-то и оно…
Аликс и сама не увидела бы, наверное. Если бы не тот бесполый профи в черном — почему-то он счел нужным добавить этот ролик к основной информации для анализа.
Аликс зарычала тихонечко — мерилаксцы не умеют свистеть, у них гортань и губы не приспособлены, а высшее удовольствие выражают именно так — коротким горловым рычанием на инфрачастотах. Можно не беспокоиться — все равно никто не услышит. Разве что зубы заноют вдруг, или на секунду перехватит дыхание. Сидящая напротив женщина-типпи покосилась неприязненно, но тут же отдернула взгляд и закрылась длинной челкой, стоило Аликс слегка приподнять надбровные пластинки в безмолвном вопросе: «Какие-то проблемы, мэм?» Мерилаксцев могли недолюбливать, но открыто подобную нелюбовь выказывали редко.
Обычный человек — далеко не то же самое, что киношный герой. После падения с двенадцатиметровой высоты при стандартной силе тяжести он ни за что не сумеет ухватиться за подвернувшуюся штангу и повиснуть на ней.
Вернее, ухватиться-то он, может, еще и сумеет, а вот удержаться — шалишь. Сорвется. А если каким-то чудом и сумеет не сорваться, приклеив ладони самым супермоментальным и суперкрепким из суперклеев — ему же хуже. Потому что за двенадцать метров свободного, ничем не сдерживаемого падения даже при стандартной силе тяжести тело успевает набрать такую массу инерции, что порвет он, пожалуй, на руках даже мышцы, не говоря уж о связках и сухожилиях.
Может быть, кто-то из ее милых землячков этот ролик и видел. Может быть. Но он наверняка не был на Базовой. И, если подсознательно и отметил эту странность, то отнес ее за счет пониженной гравитации.
А Аликс на Базовой была. И знала, что сила тяжести там на пятнадцать процентов выше стандарта. Чтобы так легко и играючи гасить такую инерцию, эта девчонка должна выдерживать на разрыв тонны полторы на каждую руку. Нехило, правда?..
Есть, конечно, пара-другая рас, на такое способных. Но отпадают они сразу по внешним показателям. Тех же мерилаксанок или там хиятанок с обычными девочками никак не спутаешь. А обычную девочку разорвало бы прямо на глазах потрясенных тивизрителей к чертям собачьим. Отсюда вывод, что же именно мы тут имеем?
Пра-авильно…
Имеем мы, братцы и сестры, бастарда.
На волосики на ее посмотреть бы, конечно, следовало повнимательнее и поближе, в целях окончательной достоверности, но, в принципе, и так ясно. Мамочка там или папочка на стороне подгулять изволили. А эриданская кровь — штука сильная, с ней не поспоришь.
Скандальчик будет — туши свет.
Давненько их не обнаруживали, некоторые даже самодовольно заверяли о полном контроле. Плату за обнаружение, правда, отменить так никто и не предложил, наоборот, увеличили даже. И это радует.
— Извините, но вам ничего нет… — Девушка за стойкой была явно смущена и старалась смотреть в сторону.
— Но мне сообщили о наличии пакета. — Аликс слегка приподняла верхнюю губу, обнажив двухдюймовые клыки. Девушка пошла пятнами и заерзала на высоком стульчике.
— Еще раз прошу извинить… Это, конечно же, вина нашего отеля… Эти рекламщики… Просто не знаю, как они прорвались… Управляющий согласен принести разумную компенсацию за причиненное беспокойство…
Казалось — еще пара секунд, и она заплачет. Бедная девочка. А вот управляющим, который на опасный участок перед разгневанным постояльцем (и постояльцем, кстати, не простым, а двухметрово-бронированным, очень-очень вспыльчивым по природе своей и, к тому же, в данный момент причину для гнева имевшим весьма обоснованную) выставил вместо себя молоденькую то ли секретаршу, то ли кадровичку… управляющим стоит, пожалуй, заняться поближе. Он или просто трус, или скрытый садист, а это уже чревато.
— Отсталый мир. Отсталая техника. Я не имею претензий. Техника — всего лишь техника. Она не имеет значения.
Наверняка у управляющего сейчас забот по горло — всем штатом пытаются отловить гения, что сумел протолкнуть свой пакет через супермощную трехслойную систему отельной защиты. Пусть попарятся, все равно концов не найдут. Даже Аликс еще в школе неплохо следы заметать умела, а ведь считалась отнюдь не самой умной из семьи.
Интересно — кто из братишек вниманием почтить соизволил? Скорее всего — Туанчик или Айгер, они младшие, и потому общительные. Еще не осознали, что общение — роскошь, и за нее, как и за всякую роскошь, приходится иногда очень дорого платить. Впрочем, может быть — Слан. Очень даже может быть. Пакет рекламной фигни — это на него похоже, он всегда любил такие решения.
Хорошо, если действительно Слан, он неплохие работенки подкидывал.
Номер у нее был на минус первом этаже — мерилаксцы не любят высоту и открытые пространства — и потому возвращение заняло пару минут. Еще минут пять потребовалось на то, чтобы привести Чипа в рабочее состояние, совместить его с отельным компом, обнаружить в отделе рекламы пакет на свое имя и, сдублировав на всякий случай, вытащить его на экран.
Это был Густ.
Само уже по себе малоприятное обстоятельство. И записочка была вполне в его стиле: «Оцени сама. Мои — 75% от результата». И все.
Ну да, конечно. Пахать будет она, и пахать прилично — простое дельце Август бы ни за что не прислал, он делился только такими, какие проглотить единолично был просто не способен, — а три четверти он потом себе хапнет только на том основании, что первым что-то там раскопал. Не выйдет, братишка. Ищи другую дуру.
Сперва Аликс хотела отправить пакет обратно, не распечатывая. Но потом генетически запрограммированное любопытство, усиленное семейным воспитанием, все- таки победило. Почему бы и не посмотреть, действительно, от чего отказываешься, если уж отказаться решила твердо и бескомпромиссно?
Там была запись хитча.
Любительская запись, любительский поединок. Минуты на две, не больше. Она просмотрела их стоя. Потом села, тупо уставившись в экран. Прокрутила еще раз. Проморгалась. Помотала головой, словно пытаясь изгнать дефект зрения. Поставила еще один повтор — но на этот раз в рапиде.
И лишь после этого сползла на пол, давясь от беззвучного хохота.
Она не ошиблась.
Конечно же, она не ошиблась!
Нет, ну это же надо!.. А еще говорят что-то там про снаряд, который никогда в одну воронку два раза подряд… Да одних этих волос уже достаточно, чтобы сомневаться перестать И это вот движение шеей… Вот-вот-вот, сейчас… Ага! Вот оно! Миленькое такое движеньице, не нужное никому, кроме тех, чьи волосы являются оружием. Движение, которому невозможно научить чужака. Потому что врожденное оно. Генетически запрограммированное.
Еще один!
Нет, ну это же надо!. Ой, папочки-мамочки, любили же вы, однако, много и плодотворно, честь вам за это и хвала. Поскольку бастарды стоят дорого.
Очень дорого…
***
Астероиды,
28-ая медбаза
Теннари
Позже он не смог бы с точностью указать момент, когда возникло первое подозрение. Нет, не подозрение даже — так, легкий намек, полутон, неуловимая тень на самом краю зрения, никак не попадающая в фокус. Преддверие мысли, еще не оформленное словами и образами.
Но, во всяком случае — не на двадцать восьмой автономной медбазе, там подозрения не было, там была уверенность. И тоска. И желание напиться — отголоском другого желания, гораздо более сильного и не имеющего ни единого шанса осуществиться — желания все забыть.
А подозрение — оно раньше возникло. Задолго до того, как увидел он ожоги на ушах и шее несчастного медстажера, специфические такие ожоги, ни с чем их не спутаешь, и потеки расплавленного стеарина на воротнике его форменного комбинезона…
Раньше. Намного.
Может быть, когда он рассматривал показания анализатора. И не особо удивлялся тому, что видит, хотя вроде бы должен был. Впрочем — нет. Еще с самого начала полета было что-то такое, смутное и нечеткое… Может быть, оно было всегда. Неясное. Неназванное. Потому что он сам не хотел его называть. Назвать — значит, вызвать к жизни. Окончательно признать существование. Поверить, что все, к чему он относился как к увлекательной игре ума — реальность. А он всю свою сознательную жизнь надеялся, что это не больше, чем древняя сказка, просто сказка, красивая и страшная.
Теннари стоял, уткнувшись лбом в холодное стекло иллюминатора и уставившись пустыми глазами в бархатную черноту. Не потому, что пытался там что-то разглядеть. Просто боль оказалась такой, что трудно дышать. И не было сил смотреть ни на что другое, кроме этой бархатной черноты.
За его спиной хрустели осколки чего-то не до конца разбитого под тяжелыми армейскими ботинками — Служба Охраны все-таки навязала шестерых спецназовцев, — кто-то ахал в восторженном ужасе перед практически не имеющей предела способностью человека разумного разрушать до основания окружающую его среду, независимо от ее размера и склонности к самовосстановлению, кто-то сыпал проклятиями, пытаясь добиться от диагноста хоть чего-нибудь стоящего, слышались другие звуки суеты и планомерно продолжающегося поиска. Теннари это все не интересовало.
Теперь уже — нет.
С тех самых пор, когда он заметил отсутствиев ангаре спасательной шлюпки. И понял, что не обнаружит на медбазе за номером двадцать восемь ничего, достойного внимания. Независимо от того, что обнаружат на ней остальные. И подозрение перестало быть подозрением.
А уши — это так, еще одно косвенное подтверждение. Не больше.
Красивая и страшная сказка оказалась реальностью. Гораздо менее красивой. Зато намного более страшной. Пора это признать. И признать свое место в ней. Место, предопределенное задолго до его рождения…
Больно-то как!..
Это всегда больно. Тем они и страшны, что это всегда — вот так больно. Не он первый, не он последний. У него хотя бы есть преимущество, он знает, в чем дело. Он подготовлен. Во всяком случае — всю свою жизнь считал себя таковым. И ждал. Хотя и надеялся, что не дождется…
Шорох. Хруст мусора под ногами. Странное напряжение за спиной.
Он обернулся.
Два санитара полувели-полунесли молодого стажера в обрывках медлаборантского комбинезона. Теннари узнал его, хотя и с трудом — недельная щетина, блуждающая улыбка, жутковатый контраст белых глаз, обведенных черными кругами, всклокоченные и местами обгоревшие волосы. Полное отсутствие реакций на внешние раздражители, ребята несколько часов с диагностом мучались, и все впустую. Только они так и не поняли, что дело тут вовсе не в диагносте.
Да и стажер этот несчастный совсем ни при чем. Просто не вовремя под руку подвернулся. Оказался в ненужное время в ненужном месте. Очередная случайная жертва. Сколько их было уже, и сколько будет еще, тех несчастных, кому не повезет оказаться на пути у вышедшего из древней кровавой сказки монстра?.. Монстра безжалостного, неразборчивого в средствах и практически
непобедимого.
Монстра под обликом обаятельной и симпатичной маленькой девочки…
Станция Кляйн
Теннари
На Станции Кляйн Теннари задержался несколько дольше, чем рассчитывал.
Тут так и хочется еще разок недобрым словом помянуть полторы сотни орущих, неугомонно скандалящих и чертовски изобретательных личностей несовершеннолетнего возраста, но поминать их недобрым словом было бы несправедливо, поскольку именно в данном конкретном случае они-то как раз были абсолютно не причем.
Виновата оказалась профессиональная вежливость.
А детишки вели себя как раз-таки на редкость приятно. То ли притомились за растянувшуюся на почти что сутки дорогу, то ли израсходовали все тщательно приготовленные пакости залпом, в самом начале. То ли подействовала отвлекающим фактором незапланированная остановка у Двадцать Восьмой медбазы со всеми сопутствующими обстоятельствами — еще бы! Такое приключение не каждый год случается, то-то остальные обзавидуются!..
Да и конец пути — это всегда гораздо легче, чем начало. В профильные лагеря Астероидов детей распределяют компактными группками по десять-пятнадцать человек, и каждую тут же подхватывают персональный воспитатель с помощником-стажером из старших практикантов, размещают группами еще при посадке, никакой путаницы или давки. Спрятаться на катере тем, кто полет продолжить желает, практически негде, так что и с этой стороны никаких неприятностей — сколько принял на борт в порту Хайгона, столько и сдаешь с рук на руки, тютелька в тютельку… С шестой группой, правда, небольшая заминка вышла, пока документы сверяли, но и то ненадолго. Сверили, отметились, и все. Долго, что ли?..
Меньше часа. Все вместе. И еще через четверть, уладив профессиональные формальности, отметив прибытие и получив подтверждение на отпуск, Теннари неожиданно для самого себя вдруг оказался перед проблемой этического плана.
Чисто технически улететь с Астероидов он мог немедленно, этим же челноком, не в меру любопытный пилот всячески намекал, что отнюдь не прочь повторить крюк до Двадцать Восьмой медбазы благого дела и собственного удовольствия ради, так что с этой стороны сложностей не предвиделось. Сложность была в том, что формально отпуск Теннари начинался только через сутки…
Это было общепринятая практика, сутки после прилета сопровождающий еще считался на работе, но никому бы и в голову не пришло требовать в течение этих самых суток от него исполнения своих профессиональных обязанностей. Люди на Станции Маленькая работали понимающие, с детьми дело имеющие повседневно, и сутки эти предоставлялись человеку для того, чтобы мог он немного прийти в себя, успокоить истрепанные перелетом нервы и элементарно выспаться.
Никто не стал бы обвинять Теннари в нарушении служебной дисциплины, отправься он в отпуск на сутки раньше. Более того — многие так и делали, это не то чтобы поощрялось, но нарушением не считалось и карательных мер за собой не влекло. Но все-таки…
Теннари не был воспитателем. Теннари был медиком. То есть по сути военнообязанным. К тому же — рыцарем Ордена, а это тоже организация почти военная, не поощряющая дисциплинарные нарушения даже в столь малом.
И поэтому он вежливо отклонил любезное предложение пилота, мотивируя свой отказ необходимостью составления отчета для дирекции. С отчетами пилот был явно не в ладах, если судить по его вмиг сочувственно поскучневшей физиономии, и потому расстались они вполне дружески, но достаточно быстро.
Разумеется, не в отчете было дело. И задерживаться на Станции дольше необходимого минимума Теннари не собирался, поскольку странная тревога почему-то упорно не хотела никуда уходить из его подсознания, хотя никаких рациональных объяснений подобного самовольного захвата чужой территории да и самой своей сущности предъявлять не желала с не меньшим упорством.
Бред?
Бред.
И все-таки.
Все-таки…
Шестая группа была сдана с рук на руки в неполном составе. Впервые за все годы его практики… Вроде бы и не его вина. Вроде бы и сделал он все, что мог. Вовремя понял, вовремя купировал приступ, насколько это вообще было возможно. Вовремя нашел ближайшую медбазу и сам запрограммировал диагноста, не надеясь на стандартные меры.
Что же тогда?..
Двадцать восьмая эта — база вроде неплохая, во всяком случае не из худших, реабилитирующий отсек выше всяких похвал. Аста Ксона штука неприятная, но летальные исходы при ней редки, особенно если обнаружили и локализовали вовремя. Ну, разве что при старческих истончившихся сосудах да изношенном сердце. Но тут-то — не тот случай.
Можно даже больше сказать — совсем не тот случай…
Еще при первом взгляде он удивился отсутствию синяков, и потому анализ сделал более расширенный. И результату уже не удивился.
А чему удивляться, если «Антиксоновский коктейль» продается в любой припортовой аптеке и среди молодежи пользуется повышенной популярностью из-за побочных эффектов, схожих с легким наркотическим опьянением? И не запретить ведь, они же не туфту продают — настоящий и прошедший все положенные испытания состав, действительно укрепляющий стенки сосудов и снижающий постксоновский травматизм, да вот только для того, чтобы концентрация этого коктейля в крови достигла необходимого уровня, выпить его следует не менее двух литров, что уже проблематично. И не снимает он боль, и, вопреки повсеместному заблуждению, от тошноты тоже не спасает. Но кого волнуют такие мелочи? Никого.
Ну — поддалась девочка модному веянию, приняла за компанию на грудь пару склянок… Ну — оказалась эта ее блажь очень даже к месту. Случайно. Мало ли бывает счастливых совпадений? Порадоваться за девочку и благополучно забыть…
Так что же тогда?
Опасность рецидива? Еще больший бред. Не бывает у Ксоны рецидивов. Во всяком случае — на поверхности пусть даже и астероида, не зря же все спасательные медбазы именно на них собачили, если уж подходящей планеты под боком не оказывалось.
Откуда же тогда взялось это крайне неприятное и очень смутное ощущение какой-то неправильности. Неточности. Неверности. Несоответствия. Ошибки. Оно возникло еще там, на станции. И с тех пор никуда не исчезло. Хотя и яснее не стало. Усилилось только.
Врачебной ошибки?..
Ну, это, братцы, уже даже на бред не тянет. Что он, ксоны не видел, что ли? Типичная ксона, пробы негде ставить, а что симптоматика странная — так это тоже вполне объяснимо, Макс сказал, что она вот уже почти неделю жила на одной минералке и витаминах, диета такая. Идиотизм, конечно — куда ей еще худеть?! — но у каждого свои тараканы. Вот только сон этот ее, разве что…
Спать во время приступа Аста Ксоны — все равно что спать в работающей электромясорубке. Или бетономешалке. Нереально, короче. Попробуй как-нибудь — сам поймешь, почему. Что же это за гадостью баловалась она в предполетную ночь, если утром даже ксона сумела разбудить ее только через шесть часов, а кровь больше напоминала гремучую смесь всевозможной дряни и выглядела скорее как специально приготовленный образец из пособия по токсикологии?
И это — Ани, девочка-пай, которой и о существовании-то всякой такой мерзости известно быть не должно! Растерянность Теннари носила характер растерянности исследователя, вдруг обнаружившего на месте тщательно простерилизованной десятками всевозможнейших способов лабораторной салфетки носовой платок, причем многократно использованный. Чувство, хорошо знакомое любому педагогу.
Проблема, конечно, малоприятная. Но скорее психологическая, чем медицинская. В конце концов, он же не воспитатель, в души подопечных лезть не обязан. Ошибся. С кем не бывает? Стоит ли гнать волну?..
Если трезво разобраться — у Теннари не было ни малейших оснований для срочного возвращения на Двадцать Восьмую медбазу. Поступив на эту самую базу, Ани перестала быть его подопечной, перейдя под опеку МЕДАСа, так что и тут оснований не было.
Оснований не было. Предчувствия — были.
А Теннари слишком долго имел дело с детьми, чтобы не доверять своим предчувствиям. Тем более если орут они истошно дурным голосом на всю галактику, пусть даже из-за истошности этой и не понять — о чем именно орут…
И потому, душевно распрощавшись с пилотом, Теннари прямым ходом отправился в отделение МЕДАСа, точнее — в центр экстренной помощи при этом самом отделении, намереваясь воспользоваться полномочиями Сопровождающего и реквизировать реабилитационный глайдер. Уж эти-то действия с врачебной этикой находились в полнейшем соответствии!
Вот тут оно и началось…
Сначала оказалось, что ни одной машины с реабоксом в данный момент на базе нет. Жаль, что хваленые предчувствия Теннари на этот самый «данный момент» взяли выходной. Иначе, только услышав эти слова, он бы сразу же развернулся, даже не попрощавшись, и, пробежав половину дороги бегом, еще бы вполне успел заскочить на челнок к вящей радости любознательного пилота.
Но Теннари не уловил в словах об отсутствии катеров никаких особо тревожных намеков и весьма благосклонно отнесся к предложению диспетчера «немножко подождать», поскольку в любой момент какой-либо из них может и вернуться.
Он прождал четыре часа. Потом робко усомнился в правильности своей трактовки профессиональной этики и навел справки в транзитном отделе. И узнал, что доставивший его челнок вот уже три с половиной часа как отправлен назад.
Начав наводить справки — очень трудно остановиться. Теннари и не остановился. И обнаружил, что в ближайшие две недели нет ни одного рейса, направляющегося с любого из Астероидов в сторону Двадцать восьмой медбазы. Даже приблизительно в ту сторону…
В тот момент его это даже порадовало. Поскольку отпала необходимость решать и сомневаться. Если выбора нет — то волей-неволей придется блюсти эту самую этику.
Он прождал еще двенадцать часов. Лишь для того, чтобы обнаружить полнейшее и вопиющее несоответствие бокса на вернувшемся глайдере не только межпланетным медстандартам, но и простейшим требованиям гигиены и техники безопасности.
Впав в весьма непривычное для себя состояние ярости, он посредством диспетчера выдернул из теплой семейной постели дежурного медмеханика, который искренне полагал, что дежурить на базе при отсутствии катеров — излишество и дурь, после чего тихим и вежливым голосом нагнал на пожилого, толстого и очень мирного отца семейства такого страха, что тот клятвенно обещал справиться с ремонтом за три часа. Ну — четыре от силы.
Но Теннари, войдя в раж, оказался не способен остановиться так быстро. Провел полную инспекцию катера, после чего принялся за базовое обеспечение и успокоился только тогда, когда полностью обновлен и перезагружен оказался весь фонд диагноста.
За четыре часа механик не справился.
Бледнея и заикаясь, он твердил о своей полнейшей невиновности в этих прискорбных обстоятельствах, поскольку необходимой схемы на базе МЕДАСа не оказалось, пришлось заказывать у соседей, еще три-четыре часа, и он все наладит, там и работы-то осталось — раз плюнуть, хотите — сами проверьте.
К этому времени вернулись уже четыре катера, но боксы на двух из них были в еще худшем состоянии, а на одном — так и вообще отсутствовал. Это можно вполне понять — здесь не то место, где регулярно встречается аста ксона. Ксона — не понос, который может прихватить вас за задницу где угодно и когда угодно. Она или есть — или нет. И если она есть — вы сразу же это обнаружите. И вы, и окружающие вас пассажиры, и уж тем более — базовые врачи. При первом же вашем визите на орбиту той несчастной планеты, которая имела трижды несчастье быть вашей родиной, а теперь окажется к тому же еще и местом пожизненного заключения.
Теннари не удивился бы, узнав, что за все четыре с половиной сотни лет существования базы МЕДАСа на Астероидах здесь не было ни одного случая. И не будет, пока дети здесь только проходят осеннюю практику, а не занимаются рождением новых детей.
Любое дело, будучи начато, когда-нибудь заканчивается, и ремонт не является исключением. Какой бы сложности он ни был. Теннари утешал себя этой мыслью еще часа два, сидя в жутко неудобном кресле зала ожидания. Потом проснулся. И понял, что за прошедшие три с половиной часа у него страшно затекла левая рука, да и ноги неплохо было бы размять, проверив заодно, насколько соответствует реалиям сегодняшнего дня мысль о конечности любого начинания.
Оказалось, что соответствовала. И, что оказалось совсем уж приятной неожиданностью — вполне. Вот только пилот не соответствовал совершенно.
Пилот — существо вполне понятное. Во всяком случае, предсказуемое. В том смысле, что, воспользовавшись временным выпадением грозного
начальства из реальности, он сумел не только тихонько улизнуть в ближайший бар и к великому для себя удовольствию набраться преизрядно, на жизнь свою тяжелую жалуясь всем, кто имел неосторожность оказаться рядом, но и подраться там от души с кем-то, на жизнь свою обиженным ничуть не менее. И, как результат, сейчас благополучно отсыпался в полицейском участке, вконец ублаготворенный и довольный собой и окружающими.
Вывести Теннари из себя не удавалось еще никому. За все десять лет его работы в интернате. А это, простите, от трехсот до пятисот (в особо урожайные) ходячих неприятностей ежегодно. И, видит Оракул, они пытались!..
Он не стал орать на диспетчера: «А куда вы смотрели?!!», топать ногами и скандалить в участке. Просто объяснил ситуацию весьма понятливым полицейским, не лишенным некоторых человеческих слабостей, отнюдь не худшей из которых является злорадство. И пошел обзванивать остальных пилотов.
Правда, полицейские оказались куда более понятливыми и злорадными, чем он ожидал, и, когда через полчаса вызванный из отгула пилот второго катера явился на базу, там его уже ожидал подвергнутый тотальной очистке организма коллега — мокрый, как мышь, злой, как черт и трезвый, как стеклышко.
Но и тут улететь не удалось.
Потому что произошла пересменка. И новый диспетчер, проверив по комму и обнаружив, что полномочия Теннари закончились больше часа назад, сделался вдруг ужасно бдительным и потребовал немедленно покинуть помещение всем посторонним, не имеющим документально заверенного права находиться во вверенном его попечениям ужасно секретном и так далее.
Ни о каком полете, разумеется, и речи быть уже не могло.
Теннари не стал скандалить. Оставил рапорт и заявку на катер, уверенный, что никуда дальше мусорной корзины эта заявка у бдительного диспетчера не проникнет. Зашел в контору интерната, где на него посмотрели с легким недоумением, но дубликат рапорта и заявки все-таки приняли. Поинтересовался наличием каких-либо приятных изменений в расписании ближайших гражданских рейсов и почти не огорчился, узнав, что подобных нет и в помине. И пошел отсыпаться. Потому что все равно делать больше было нечего.
Ему удалось поспать около двух часов. Да и то только потому, что сначала его пытались отыскать в личном отсеке или других подходящих местах интерната, и лишь потом догадались проверить припортовую гостиницу.
Двадцать восьмая автономная медицинская база не вышла на связь в установленное время и на аварийные вызовы тоже не отвечала.
Система Маленькой-Хайгона
Автономная медицинская база № 28
Марк Енсен
Отчаяние разным бывает. Очень разным.
От робкого и светлого, с привкусом легкой ностальгической грусти, до мрачных чернильно-черных глубин, когда нет сил даже на жалость к самому себе.
Марк Червиолле-Енсен был знаком с отчаянием вплотную, давно и очень накоротке, пересмотрел все оттенки, перепробовал все тончайшие нюансы и мельчайшие привкусы. Он мог бы написать альманах, путеводитель или даже энциклопедию, поскольку знал об отчаянии все.
Во всяком случае, так ему раньше казалось…
— … РАЗ-ДВА-ТРИ-ЧЕ-ТЫ-РЕ-ПЯТЬ…
До того, как полтора десятка абсолютно приличных и вроде бы безвредных людей умудрились за каких-то полтора часа превратить его жизнь в подобие ада, а 28-ю станцию — в помесь бедлама со свалкой, оставив его в растрепанных чувствах в не менее растрепанной станции и на грани самого глубокого и отчаянного отчаяния из всех, с которыми ему только приходилось иметь дело на протяжении последних по крайней мере двадцати лет.
— … ДИНЬ-ДОН…
И улетели, оставив его одного.
Почти одного…
— … ВЫ-ШЕЛ-ЗАЙ-ЧИК-ПО-ГУ-ЛЯТЬ…
Может быть, все оказалось бы вовсе не так страшно, если бы только этим бы и ограничилось. И Марку Червиолле-Енсену, вполне вероятно, и удалось бы удержаться на грани. Если бы такие приличные с виду люди действительно отбыли, оставив его одного.
— … ДИНЬ-ДОН…
Но не тут-то было…
— … ВДРУГ-О-ХОТ-НИК-ВЫ-БЕ-ГА-ЕТ…
Неприятности усугублялись еще и тем обстоятельством, что Марк Червиолли-Енсен не любил детей.
— … ДИНЬ-ДОН…
Не любил и побаивался.
Разных — молчаливых и орущих даже во сне, активных и апатичных, веселых и плаксивых, скандальных и тихонь.
Не любил — и все тут…
— … ПРЯ-МО-В-ЗАЙ-ЧИ-КА-СТРЕ-ЛЯ-ЕТ…
Он не любил их, независимо от возраста — и совсем крошечных, регулярно пачкающих пеленки, насквозь пропахших молоком и усердно таскающих в рот всякую дрянь, и относительно больших, регулярно пачкающих стены подъездов, насквозь пропахших папиными папиросами и маминой парфюмерией и с не меньшим усердием таскающих все, что не приколочено.
— … ДИНЬ-ДОН…
Он не любил их, вне зависимости от внешнего вида — и аккуратных толстеньких отличников-всезнаек в очках, и хрупких поэтов-художников с мечтательной поволокой в подслеповатых глазенках, и дочерна загорелых жилистых сорвиголов спартанского воспитания.
— … ПИФ-ПАФ-ОЙ-ЁЙ-ЁЙ…
Он не любил их, вне зависимости от социального положения — и золотых юнцов, скучающих в обществе персональных телохранителей, и вокзальных оборвышей с цепкими глазами и ловкими пальцами.
— … ДИНЬ-ДОН…
Но больше всего на свете он ненавидел девочек типа крошка-барби…
— … У-МИ-РА-ЕТ-ЗАЙ-ЧИК-МОЙ…
Аккуратненько причесанных, одетых в воздушные кружевные платьица, которые любой нормальный ребенок благополучно изгадил бы в течение первых же пяти минут, кукольных милашек с фарфоровыми личиками и стеклянными прозрачными глазками, с маленькими аккуратненькими пальчиками — розовый ноготок к розовому ноготку, — с вечно белыми носочками, губками бантиком и ровненькой, как по линеечке, челочкой.
— … ДИНЬ-ДОН…
Правда, сумасшедших он не любил намного больше.
Хотя бы уже потому, что в реальной жизни сталкивался с ними гораздо чаще — родной дядюшка со стороны матери, как никак, хотя и считался абсолютно безобидным, любил-таки иногда выскакивать перед самым началом номера на сцену в абсолютно непотребном виде, чем неизменно страшно пугал пожилого дирижера, невероятно смущал тогда еще совсем молоденькую тетушку со стороны матери и приводил в полный восторг остальную публику. А двоюродная сестра самого Свена Енсена, например, всю свою сознательную жизнь боролась за предоставление избирательных прав канарейкам, в полной и не подлежащей критике разумности которых не сомневалась ни секунды. И даже основала специализированную академию при построенной персонально для их нужд церкви в рамках какой-то из труднопроизносимых конфессий. Да и сам Свен Енсен под старость крышей ослабел преизрядно.
— … РАЗ-ДВА-ТРИ-ЧЕ-ТЫ-РЕ-ПЯТЬ…
А еще Марк Червиолле-Енсен не любил считалки.
И ЗАЙЦЕВ!!!
Вернее — зайчиков.
— … ДИНЬ-ДОН…
Зайчиков Марк Червиолле-Енсен не любил особенно.
— … ВЫ-ШЕЛ-ЗАЙ-ЧИК-ПО-ГУ-ЛЯТЬ…
Голос был громок и имел ясно слышимый металлический оттенок. Но все-таки — это был детский голос.
— … ДИНЬ-ДОН…
Марк заскрежетал зубами и, не рассчитав, задел гаечным ключом какие-то провода. Посыпались искры, запахло озоном.Половина огонечков на пульте мигнула и погасла. Жалобно пискнув, отключилась система аварийного оповещения.
Голос продолжал звучать, как ни в чем ни бывало.
— … ВДРУГ-О-ХОТ-НИК-ВЫ-БЕ-ГА-ЕТ…
Марк взвыл и швырнул кожух динамика внутренней связи об пол. Покосился на экран.
Этот экран демонстрировал внутреннее помещение реабилитационного отсека. Славное такое помещение, любо-дорого посмотреть. Травка, цветочки, журчащий по почти натуральным камушкам почти натуральный ручеек. Пока работал внутренний динамик — имеется в виду нормальная его работа! — еще и птички пели, и всякие там прочие звуки природы слух услаждать спешили. Отсек потому как был специально предназначен для психологического и физического восстановления лиц, перенесших острый приступ аста-ксоны.
— … ДИНЬ-ДОН…
Хороший отсек.
Славный.
— … ПРЯ-МО-В-ЗАЙ-ЧИ-КА-СТРЕ-ЛЯ-ЕТ…
У ручья, прямо на траве, был постелен квадратный ковер. Яркий такой, цветастый. Квадратный. Не очень большой.
Но ведь и девочка была не слишком крупная.
— … ДИНЬ-ДОН…
Она сидела на ковре и играла с неваляшкой.
Игра заключалась в том, что после каждой считалочной строчки она сосредоточенно толкала неваляшку указательным пальцем, и та издавала весьма громкое ДИНЬ-ДОН.
Музыкальное такое ДИНЬ-ДОН.
Очень чистое.
Ре-ми второй октавы…
— … ПИФ-ПАФ-ОЙ-ЁЙ-ЁЙ…
Девочка выглядела типичной девочкой из ночного кошмара — белые носочки, розовое кукольное платьице, губки бантиком. А главное — волосы. Волосы были совсем уж ненатуральными, блестящие, волосок к волоску, и цвет типично кукольный — словно яркий пушистый апельсин присыпали серебряной пудрой.
— … ДИНЬ-ДОН…
И девочка эта явно была ненормальной.
— … У-МИ-РА-ЕТ-ЗАЙ-ЧИК-МОЙ…
Ксона — болезнь коварная.
Судороги крутят такие, что иногда даже кости ломает, а мышцы и связки летят только так. И сосуды, конечно же, рвутся. Куда они денутся? Перенапряжение такое, да к тому же и стенки истончаются, все одно к одному. Вот и появляются после каждого приступа всякие там капиллярные сетки, гематомы и внутренние кровоизлияния.
А мозг этого не любит.
— … ДИНЬ-ДОН…
Рванул один-другой крупный сосуд — и вот тебе готовенький инсульт с последующим параличом и всеми сопутствующими прелестями.
Или, что не лучше — лопнула ко всем чертям пара-другая совсем уж крохотных, еще в дюжине тромбики засуетились, и вот вам рассеянный склероз с прогрессирующим маразмом и всякими там психозами вкупе, просим любить и жаловать. Удовольствие то еще…
— … РАЗ-ДВА-ТРИ-ЧЕ-ТЫ-РЕ-ПЯТЬ…
Особенно — тем, кто рядом находится.
— … ДИНЬ-ДОН…
Девочка играла с неваляшкой вот уже трое суток. Не отрываясь от этого милого занятия ни на минуту.
Это – нормально, да?!
Вот уже трое суток милая детская считалочка, прерываемая мрачным ДИНЬ-ДОНОМ, непрерывно транслировалась по внутренней связи — внятно, отчетливо, ритмично.
И ОЧЕНЬ, ОЧЕНЬ ГРОМКО…
— … ВЫ-ШЕЛ-ЗАЙ-ЧИК-ПО-ГУ-ЛЯТЬ…
Как ей удалось добраться до динамика и намертво закоротить его — один Оракул знает. Психи — они иногда очень изобретательными бывают. И продуманными настолько, что любой нормальный человек ошизеет.
— … ДИНЬ-ДОН…
Просто с ребенком Марк Червиолле-Енсен еще бы справился. С трудом и внутренней дрожью — но справился бы. С просто психом — тоже. Ценою множества седых волос и безвозвратно сгоревших нервных клеток, но сумел бы, поскольку дело и раньше имел. Если вести себя с ними, словно с корзиной тухлых яиц, то есть до чрезвычайности нежно и аккуратно, то это срабатывает. Главное — не называть их психами. И обращаться, словно они самые обычные люди, и вся шизня ихняя — вполне нормальное человеческое поведение.
Но — ребенок, плюс девочка, плюс самого паскудного вида, плюс еще и сумасшедшая…
Четверо на одного — это уж слишком.
— … ВДРУГ-О-ХОТ-НИК-ВЫ-БЕ-ГА-ЕТ…
Вот уже трое суток Марк Червиолле-Енсен боролся с превосходящими силами противника. И, разумеется, проигрывал.
Поначалу он пытался просто вырубить динамик, но так и не сумел даже понять, в чем там, собственно, дело. А сегодня от отчаяния и вообще спалил. А заодно и перепортил половину следящего оборудования, автомеханику на две недели работы.
— … ДИНЬ-ДОН…
Он пытался усыпить ее саму. Поначалу — словами и лаской. Потом — подкупом. Потом — угрозами и силой. И, наконец, уже впадая в мрачные глубины отчаяния и начиная понимать тщетность и суету жизни вселенной вообще и его, Марка Червиолле-Енсена, в частности, — при помощи химии.
— … ПРЯ-МО-В-ЗАЙ-ЧИ-КА-СТРЕ-ЛЯ-ЕТ…
Но девочка еще раз подтвердила диагноз, проявив свойственную всем психам предусмотрительность, и диагност тоже оказался заблокированным.
— … ДИНЬ-ДОН…
Он пытался не обращать внимания…
В конце концов, он же спал в общежитии для студентов под вовсю работающий тивизор или даже при проведении дискотеки на первом этаже, а это что-то да значит, поскольку звукоизоляцией стены студенческой общаги не страдали отроду.
Но и эта затея была обречена на провал, поскольку мощность и тембр динамика внутренней связи были специально рассчитаны опытнейшими специалистами таким образом, чтобы быстро и эффективно разбудить даже спящего после недельного запоя сурка.
— … ПИФ-ПАФ-ОЙ-ЁЙ-ЁЙ…
А сегодня утром он окончательно убедился, что и сам сходит с ума.
Забавно, но это его почти не испугало.
— … ДИНЬ-ДОН…
Ох уж это музыкальное ДИНЬ-ДОН… Тембр действительно самый пакостный. Под такой не поспишь, хоть тресни. Даже если уши зажать. Даже если подушкой накрыться…
— … У-МИ-РА-ЕТ-ЗАЙ-ЧИК-МОЙ…
Гомер врал!
Не видел Одиссей никаких сирен. А если бы видел — только бы его самого и видели, поскольку никакие восковые пробки в ушах против ЭТОГО не помогают, разве что приглушают слегка, но все равно — слышно…
Марк Червиолле-Енсен знает.
Пробовал.
— … ДИНЬ-ДОН…
Марк вцепился зубами в воротник форменной куртки. Потянул.
Материя не поддавалась, и он дернул, зарычав. Потом дернул еще раз. Всхлипнул. Выплюнул изжеванный воротник.
— … РАЗ-ДВА-ТРИ-ЧЕ-ТЫ-РЕ-ПЯТЬ…
Сегодня утром он попытался опять включить тиви.
Он пытался это сделать еще вчера, но вырубил сразу же, как только услышал первую фразу.
— … ДИНЬ-ДОН…
А поначалу вроде бы ничто не предвещало кошмара. Шел какой-то фильм. Красивый такой фильм, синее море, небо безоблачно, яркое солнце в воде отражается… (Хм-м?.. Ассоциации странные… Ладно, проехали).
Синее море, белый пароход…
Пароход действительно был белым. Правда — не пароход, а изящная древняя яхта, еще моторная, с убранными по случаю слабого ветра парусами. Старинная, даже без антигравитационого покрытия. И сделанная, кажется, из дерева. То ли фильм в стиле ретро, то ли наоборот — последний писк моды
— … ВЫ-ШЕЛ-ЗАЙ-ЧИК-ПО-ГУ-ЛЯТЬ…
На ослепительно белой палубе под парусным тентом сидела молодая женщина в белом костюме.
Сидела, облокотясь на легкий белый столик, покачивала белой туфлей на стройной ноге, щурила на солнце темно серые глаза. Потом обернулась на звук шагов, посмотрела оценивающе и насмешливо прямо в камеру, изогнула капризно красивые яркие губы.
— … ДИНЬ-ДОН…
— Капитан Енсен, сделайте глупость… Ради меня…
Марк Червиолле-Енсен, действительно дослужившийся в медицинском корпусе до суб-капитана, взвизгнул и отскочил от тиви, выдернув провод. Потом нашел в медкаталоге индекс неразбавленного спирта и выпил полстакана залпом.
— … ВДРУГ-О-ХОТ-НИК-ВЫ-БЕ-ГА-ЕТ…
Он вообще-то не пил. Совсем. Поэтому после третьего стакана, уже практически утром, сумел себя убедить, что ему просто показалось.
Вернее — послышалось. Эта сероглазая женщина в белом совсем не то говорила. Или произошло какое-то дурацкое совпадение — ну ведь бывает же, в самом-то деле!
Правда, для того, чтобы решиться снова включить тиви, понадобился еще один стакан.
— … ДИНЬ-ДОН…
Шел боевик, на экране не наблюдалось ни синего моря, ни белой яхты. Рушились здания, взрывались машины, падали тут и там трупы, пули чирикали, словно весенние птички. Пробежал, отстреливаясь, какой-то раненый парень. Короче, Марк совсем было успокоился.
А потом появилась ОНА…
— … ПРЯ-МО-В-ЗАЙ-ЧИ-КА-СТРЕ-ЛЯ-ЕТ…
Эта.
В белом которая.
Замотала головой, заломила руки, закричала отчаянно:
— Енсен, Енсен, мы погибли!..
Правда, сейчас она была уже вовсе не в белом, но какая, к дьяволу, разница, если это точно была она?!!
Марк разбил экран каблуком ботинка.
Он не закричал — голоса не стало.
— … ДИНЬ-ДОН…
Сумасшествие, выходит, штука острозаразная…
— … ПИФ-ПАФ-ОЙ-ЁЙ-ЁЙ…
Марк Червиолле-Енсен посмотрел на себя в маленькое зеркальце, укрепленное над погасшим пультом.
И увидел мерзкую небритую рожу маньяка-убийцы с красными мутными глазами и стекающей из угла перекошенного рта слюной.
— … ДИНЬ-ДОН…
Марк Червиолле-Енсен посмотрел вокруг.
И увидел развороченные останки двадцать восьмой станции, явно свидетельствующие о нападении пиратской эскадры и десятка хорошо вооруженных и мастерски обученных диверсантов-террористов. Посмотрел на выведенный из строя диагност, испорченные динамики, погасший пульт, сломанную кофеварку.
Кофеварка оказалась последней каплей.
— … У-МИ-РА-ЕТ-ЗАЙ-ЧИК-МОЙ…
Марк Червиолле-Енсен вздохнул и сдался.
По захламленному коридору прошел к медотсеку, разблокировал двери, потянул на себя створки.
Спросил устало:
— Чего ты хочешь?
Девочка толкнула пальцем неваляшку, издав очередное мерзкое ДИНЬ-ДОН. Подняла кукольную головку. Из-под серебристой челочки оценивающе смотрели кукольные глаза, прозрачные мертвые пуговки цвета имбирного эля.
Марк Червиолле-Енсен содрогнулся.
Глаза моргнули. Сощурились. Кукольные губки сложились бантиком. Голосок был невыносимо капризен:
— Шлюпку.
Справочник Викинета
Синдром Аста Ксоны (в дальнейшем АК).
Другие названия — Звездная аллергия. Планетарная зависимость. Непереносимость пустоты.
Впервые классифицирована и описана на Аста Ксоне в 322 году, названа по месту обнаружения, хотя талерланский институт генетики оспаривает приориетет, ссылаясь на статьи доктора Аспиро о психосоматических расстройствах эры активной колонизации, изданные в 306 году.
В некоторых отдаленных системах АК была обнаружена самостоятельно и потому в дополнение к основному официальному названию имеет местечковые определения, форма которых может меняться от планеты к планете, но суть остается неизменной и сводится к вышеперечисленным.
А если простыми словами, то подверженный АК не способен переносить Космос. Даже в том мизерном количестве, в каком виден он в крохотных иллюминаторах пассажирских катеров. Даже если нет у этих катеров иллюминаторов. Он навсегда оказывается прикован к планете, на которой родился…
Спровоцировать приступ может любой из множества инициирующих факторов — перегрузки при старте, последующая невесомость, простое изменение силы тяжести, если ни перегрузки, ни невесомости не было и в помине, изменение радиационного фона на какие-то микроскопические доли, даже приборами не фиксируемые, вибрация двигателей, поля работающих эмканов… В частности — то смутное, почти подсознательное ощущение ИНАКОСТИ, хорошо знакомое любому опытному путешественнику.
Именно последнему фактору отдают предпочтение новейшие разработчики теории аста ксоны, мотивируя свои выводы тем, что ни разу ни в одной лаборатории на поверхности многочисленных планет не увенчались успехом не менее многочисленные попытки спровоцировать приступ искусственно, ни применяя факторы по отдельности, ни используя их оптом, и даже в том случае, когда испытуемые были твердо убеждены, что находятся за пределами орбиты.
Аста ксона — штука серьезная. Ее на мякине не проведешь.
Проявления ее тоже могут быть различны — от легкой головной боли, тошноты, ломоты в суставах и общей вялости, до кататонического ступора, кровоизлияния в мозг, паралича, остановки сердца.
Есть у Аста Ксоны и еще одна неприятная особенность.
Она неизлечима…
***
(Выдержка из скандального доклада профессора Нгу Ена Ли на межсистемной медицинской конференции, посвященной тенденциям борьбы с отдаленными последствиями генетических отклонений и потенциального их купирования на ранних стадиях развития зиготы. Выступление зафиксировано не полностью, поскольку закончилось всеобщей потасовкой, в которой ведущему оператору-мнемонику разбили голову, чем привели в полную негодность вмонтированную в лобную кость аппаратуру. Администрация канала приносит извинения за качество и незавершенность отснятого материала, предоставляемого ею широкой общественности)
— …Вы полагаете, что царем природы человека сделал Его Величество Разум, великий и могучий? Ха! Ничего подобного! Царем природы человека сделала Ее Величество Приспособляемость. Человек – такая скотина, что приспособится к чему угодно! Он с удовольствием живет и здравствует там, где дохнут крысы и тараканы. Более быстрые, сильные, хитрые, свирепые, зоркие благополучно вымирали, стоило слегка измениться окружающим условиям, а человек – приспосабливался и выживал!
Он был всеяден и нетребователен к климатическим условиям. Не имея собственной теплой шкуры, он научился разводить костер и утепляться при посредстве шкур, содранных с неумеющих приспосабливаться представителей прочей окружающей его фауны. С родственников своих, так сказать, дальних или даже ближних…
(смех в зале, отдельные хлопки)
— …И даже объявив войну природе, он все равно приспосабливался – к задымленному воздуху, отравленной воде и генетически модифицированным продуктам питания. Он побеждает, уступая. Впрочем, что это я о нас говорю в третьем лице? Не он. Мы. Именно мы с вами, господа, все вместе и каждый в отдельности!
(легкий одобрительный шум в зале)
Еще не имея жабр, мы освоили океаны. Поднялись в небо, не умея летать. Покорили время. Расстояние. Природу.
Космос.
Покорили, приспособившись. А, значит, изменившись.
Но мы давно перестали бы быть людьми, если бы не Аста Ксона и синдром, названый в ее честь. Да-да, вы не ослышались! Именно благодаря так называемому синдрому аста ксоны мы до сих пор остаемся людьми! Да здравствует аста ксона, господа! В ней единственной – наше спасение…
(шум в зале усиливается, приобретает недоумевающий оттенок. Слышны отдельные растерянные выкрики: «профессор, вы о чем?», «Что он несет?!». Властный и уверенный голос докладчика пока еще легко перекрывает нарастающий гвалт)
—…Я повторяю еще раз – господа коллеги, руки прочь от аста ксоны! Когда же до вас наконец дойдет, что это – не болезнь, а защитный механизм?! Иммунная система и спинной хребет человечества! Последняя преграда, не позволяющая разнести к чертовой матери человеческий генофонд клочками по галактическим закоулочкам!
(негодующий шум в зале, выкрики с мест)
— …Да, да, я все это понимаю! Ни один из больных синдромом Аста Ксоны со мной не согласится. И будет по-своему прав! Больному, ему ведь что главное? Ему главное – выздороветь. А, значит — болезнь уничтожить. И ему наплевать на последствия, до которых он все равно не доживет! Но вы же ученые, господа! И не думаю, что кто-то из вас болен даже самой слабой формой. Иначе вы вряд ли сумели бы сюда добраться!..
(шум и смех в зале, одобрительные хлопки, возмущенные крики с мест)
—… Да, я согласен, что это – самое настоящее проклятье для людей, ей подверженных. Но с тем, что это – проклятие всего человечества в целом, я не согласен категорически! Аста ксона — благословение человечества! Его неубиваемая фишка и козырный туз-джокер! Именно благодаря аста ксоне человек в любой глубинке остается человеком. Невзирая на многочисленные местечковые мутации, мы все с вами – люди, а жабры, хвосты, крылья и количество рук — это мелочь, господа, самая настоящая мелочь, не стоящая внимания! Именно благодаря аста ксоне все еще возможны межвидовые браки, и нормальные дети могут быть, допустим, даже у хиятанки и эриданца! Если, конечно, сумеете вы отыскать такого… ну, скажем так, не совсем нормального эриданца, склонного к экстремальным развлечениям. И сумеете уговорить на подобную авантюру какую-нибудь не слишком расторопную хиятанку до того, как она откусит вам голову!
(смех в зале. Шум. Выкрики с мест становятся настолько громкими, что временами заглушают докладчика)
— …Уничтожать гены стабильности – все равно, что пилить сук, на котором выстроено все здание нашей цивилизации! Да и зачем? Тех, у кого планетарная зависимость проявляется хотя бы в самой малой степени – менее десятой доли процента! Да, конечно, даже в масштабах одной среднеиндустриализованной планеты эта цифра впечатляет, но тех же гермов, например, рождается чуть ли не в шесть раз больше! Но вы же не станете требовать, чтобы только из-за этого обстоятельства все мы…
(хохот в зале, аплодисменты, свист)
—… На Диксаунте ее называют звездной аллергией. На мой взгляд, это куда более верное название. Впрочем, зависимость тоже можно принять. Аллергии – они ведь очень разной степени тяжести бывают. От легкой крапивницы до глубокого отека Квинке-Фингербальда, полной остановки дыхания и анафилактического шока. И с аста ксоной дело обстоит точно так же, вы же и сами это прекрасно знаете, господа.
Кто спорит, быть на всю жизнь прикованным к планете, на которой тебе не повезло родиться – что может быть ужаснее?! Особенно, если родился ты не на столичной Церере или хотя бы тех же верхних Галапагосах…
(Смех в зале)
— … Но ведь это – всего лишь миф, господа! У большинства больных симптоматика минимальна! Легкая тошнота, головная боль, ломота в суставах… Уверяю вас, что при самой обычной простуде или ревматоидном псевдоартрите Лероны вы испытаете куда больший дискомфорт, чем эти несчастные, задумай они покинуть свою родину! Не надо их жалеть – пожалейте себя! Они вполне способны перенести полет, слегка потерпев! Или воспользовавшись анальгетиками из домашней аптечки и всем вам еще со студенческих времен наверняка хорошо известными антиблюйками, никогда не мог запомнить, как же они на самом деле называются…
(Смех в зале. Свист. Выкрик: «Прекратите балаган!»)
— …На той же Асте Ксоне, кстати, где этот синдром впервые идентифицировали как отдельное заболевание, сейчас подверженных ему людей в десятки раз больше, чем в любом другом месте, выбранном наугад! Как вы думаете – почему? Ну, напрягите мозги, если они у вас еще остались! Ну же, кто самый смелый?.. Нет! Вы ошибаетесь, молодой человек! Вовсе не потому, что их там больше рождается! Ничего подобного! Просто они слетаются туда со всего космоса!
(шум в зале нарастает)
— …Да! Вы не ослышались! Именно слетаются! Что бы там не утверждали мои горе-коллеги! Им нравится чувствовать себя среди своих, таких же, им нравится подчеркивать свою ущербность! На Аста Ксоне их уже более пяти процентов населения! Это полноценная этническая группа! Там есть целые города, в которых нет ни одного здорового взрослого человека! Да, я не случайно отметил — «взрослого», дети у них рождаются вполне… Да что вы себе позволяете, молодой человек?! Вы бы еще про мифический Котдог вспомнили! Вы же ученый, а не…
(шум, крики, звуки потасовки. Обрыв записи)
Верхнее-нижний ярус.
Эльвель
— Когда же ты перебесишься?!
Эльвель не ответил. Даже головы не повернул. И уж, разумеется, не стал возвращаться.
Да Эрсме и не ждала ответа, так просто крикнула, от синих глаз, в спину. Большинство их встреч в последнее время оканчивалось именно так — он нагловато скалился и уходил, а она что-то кричала ему вслед. Проблемы переходного возраста, растянувшиеся на пятнадцать оборотов. И каждый раз возникала неприятная мысль о том, что, может быть, у поводка тоже есть преимущества. Поумнее нас люди придумали, и, потом, для его же пользы… Многие матери так поступают — и ничего, Эйнис вон даже с дочерей не снимает, хотя это, конечно, уже перебор, девочкам так никогда не стать капитанами… Старшей, кстати, Эльвель нравится еще с островов, предлагала место запасного, жаль, что ему наплевать. Впрочем… Капитан на поводке, без команды и опыта, начинающий набор с запасных… Тоже мне, кандидатура!
Хотя…
Никто из дочерей или тем более сыновей Эйнис никогда бы себе не позволил сказать своей матери: «Ну чего ты ноешь?» или «А мне это надо?», тут даже не сами слова важны, а интонация. Или вот это, последнее — «Ну куда она денется?» Нет, подержать немного на коротком поводке вконец отбившегося от рук великовозрастного оболтуса — вовсе не то же самое, что закрепить на нем намертво взрослых и вполне самостоятельных дочерей…
Эрсме очень боялась этих встреч. Когда-нибудь она может не выдержать и крикнуть ему что-то, о чем потом будет жалеть.
Нет, она знала, конечно, что никогда не использует поводок. Но не была уверена, знает ли об этом Эльвель. А вот о том, что мысли о поводке посещают ее в последнее время все чаще, он знал — чтобы это понять, достаточно было разок взглянуть в его вызывающие насмешливые глаза.
Он всегда любил нарываться.
— Когда-нибудь ты нарвешься на действительно большие неприятности! — крикнула она ему в спину, понимая, что он вряд ли услышит на таком расстоянии.
Он услышал.
Но не обернулся.
Сегодня он перевел песенку о славном малыше и его четырех стервочках на оверсайф. И спел.
Аукнулось аж до самой площадки.
В ближайшие дни одному вниз соваться не стоило — могли сгоряча выбить из Игры насовсем, не успев подумать о последствиях.
Именно поэтому он именно сегодня явился с сыновним визитом к Эрсме. Ее ссейт располагался у одной из центральных вертикалей, на среднем уровне, и ему пришлось трижды ненадолго задержаться по пути.
Славно.
Ту, ушастенькую, можно будет даже и оставить на некоторое время — она очень даже ничего, а у него давно не было постоянной девочки для развлечений. Если не изменяет память — она без пяти минут капитан, а может быть, и уже. Ха! У благородных арбитров будет еще один повод для шокированного негодования: штрафник-керс, сделавший запасной капитана…
…Когда-нибудь ты нарвешься…
Сегодня днем он проснулся от собственного крика.
И больше уже не решился заснуть.
Когда-то он считал, что ничего нет страшнее потери свободы. О, златоглазые, как же наивен он был! Остается лишь посмеяться да переложить на священный язык песен что-нибудь попохабнее. А что еще остается, если просыпаешься глубоко заполдень от собственного крика?
Когда-нибудь ты нарвешься…
Хотел ли он того ребенка? Да Аврик его знает! Поначалу было просто забавно — ну надо же! Вот так, нахально, при всех, в такой пиковой ситуации — взять и предложить. Никто ведь не предлагал. Кроме нее. Ни тогда, ни сейчас, Эхейкса — так, жертва, сам все подстроил, она поначалу и не догадывалась. И не слишком-то, кстати, обрадовалась, когда узнала.
Нет, там иное было.
Сама.
Первая.
Предложила.
Попросила почти.
Ах, какое искушение! Ну как же было устоять-то, тем более — видя перепуганные рожи этих папенькиных сынков, что воображают себя…
Когда-нибудь ты нарвешься.
Хотел ли он того ребенка? Поверил ли на самом деле столь странному предложению? Предложению, которое она даже не собиралась выполнять…
Ни на миг не собиралась.
Смешно.
Он о чем-то думал, чего-то боялся, переживал даже, а она… Просто ушла. Забыла. Не подумала даже.
Самым логичным было бы испытать облегчение. Рентури прав, трижды прав. Но в том-то и дело, что Эльвель редко поступал правильно и логично. Вот и сейчас.
Он разозлился.
Впрочем, простое слово «разозлился» не передает и десятой части того ощущения, которое он испытывал. Не помогало даже то, что сегодня ему таки удалось довести арбитров до почти что апоплексического состояния. Хотелось чего-то большего.
Гораздо большего…
— Рентури! Скажи нашим, что пойдем сегодня. Сразу после рассвета.
— Сегодня?..
— Ну да. А чего тянуть?
***
Система Маленькой-Хайгона
Станция Маленькая
Пашка
Здесь тоже звезды были под ногами. Мелкие такие, хрупкие, наступил ботинком — и нету звезды, поэтому ходить приходится осторожно. Жалко их, шустрые живые звездочки, гордость станции. На Хайгоне светлячков нет.
И на медбазе тоже нет. Откуда там светлячки? А вот звезды под ногами там тоже были. И можно было на них наступать ботинком, что Пашка и делал с большим удовольствием.
Эти звезды были врагами — они сделали больно Жанке.
С каким бы удовольствием Пашка их раздавил тяжелым ботинком. Или хотя бы отковырнул ногтями с прозрачного пластиката — все, до единой! Как те, в младшей группе спецотряда, которые сам же и наплевал. Только эти звезды сколупнуть невозможно — они где-то там, с другой стороны, далеко, не дотянуться. И оставалось только давить их ботинком — просто, чтобы не видеть.
И не понимать…
Когда Жанку утаскивали — обколотую, зафиксированную в спецзахватах носилок — она повернула голову, нашла Пашку глазами и ухмыльнулась. Почти подмигнула. Она уже снова уплывала в беспамятство, и глаза теряли фокусировку, но Пашка мог голову заложить — это было осознанное движение! Не остаточная судорога, не рефлекторное сокращение перенапряженных мышц — она на самом деле ему ухмыльнулась. Как сообщнику.
На медбазу пассажиров не пустили, Пашка стоял в переходном тамбуре. В салоне рыдала Маська, некрасиво размазывая по щекам вроде бы неразмазываемую тушь, спрашивала непонятно кого: «Ну что за подлость, а?! Ну что за подлость такая…» Линка шепталась со всеми по-очереди, многозначительно выпучивая глаза и мелко тряся головой. Макс ходил гордый — как же, ведь именно он не растерялся и первым вспомнил про базу. Кто-то сказал про карму. И про то, что дошутилась. Нельзя, мол, такими вещами и так долго, и во всякой шутке есть доля шутки. И что, будь она умнее — давно бы прошла контрольные тесты и получила бы свой белый билет на полных правах. И все бы про себя знала, и не пугала бы людей, а то вон Теннари аж серый был, когда ее уносили…
Они рассуждали с такими умными мордами и с таким знанием дела, что Пашку даже затошнило. Вот и стоял он тут, в переходном тамбуре, и давил ботинками звезды на прозрачном полу — все лучше, чем там сидеть и выслушивать.
Потому что эти, в салоне, ставшие вдруг чужими — они только думали, что знают. А вот Пашка на самом деле знал.
Это именно он вскрыл интернатовскую аптечку. И кое-что оттуда вытащил — кое-что такое, чего нельзя получить по обычной доставке.
Не для себя, конечно — ему такая дрянь на фиг не нужна. Просто Жанка попросила. А если тебя просит Жанка — отказать невозможно. Ну, во всяком случае, Пашка вот точно отказать не мог. Хотя и огорчился сильно — было странно и неприятно думать о том, что Жанка может загонять себе в вены какую-то дрянь. Настолько неприятно, что он даже названия запомнил. А потом не поленился и залез в информаторий. И долго копался.
И почти ничего не понял, конечно. Слишком уж там было много всяких специальных медицинских слов. Но главное уяснил — не наркотик это. Что-то там было про выстилание стенок сосудов. И армирование. Какой-то витаминный комплекс ударного действия… что-то про стволовые клетки еще. Или про зародышевые? Главное, что про наркотики там ни слова не было, и в реестр ограниченных к применению оно тоже не входило. Просто какая-то редкая медицинская штучка, и все. Вряд ли может быть слишком уж опасной, если имеется в стандартной интернатовской аптечке. Надо Жанке — ну, значит, надо. Достанем, делов-то.
Антиблюйки она уже перед самым стартом пила, вялая такая, заторможенная, на себя не похожая. Он еще удивился, что две упаковки выпотрошила, обычно одной-двух капсул вполне хватает даже взрослому. А потом добавила еще что-то из безыгольного иньектора — и попросила не будить.
Все она про себя знала. Давно уже. Потому и подготовилась заранее.
Сколько ей было тогда? Шесть? Нет, наверное, даже меньше шести, первую практику проходят как раз перед школой. Ей тогда повезло — Пашка потом отыскал тот случай во внутреиинтернатовском новостном архиве. Несколько малолетних дур перед самым полетом отравилась какой-то домашней экзотикой. Проявилось почти сразу после старта, на орбите их ссадили, накачали лекарствами и отправили вниз. На всякий случай всем, конечно же, поставили нулевую под вопросом — с переаттестацией по достижению совершеннолетия. Или раньше — при изъявлении желания. Обычная процедура, все и везде так делают.
Три мелкие дуры оказались дурами как есть, потребовали переаттестацию через месяц. И получили ее. И потеряли великолепную отмазку от всех внепланетных практик — ну, дуры, что с них и взять? Четвертая ничего требовать не стала — и билет сохранила. И приобрела репутацию умненькой и расчетливой стервочки, которая далеко пойдет. И улыбалась потом, отвечая лишь загадочным приподниманием бровей на все подначки по поводу мнимой ее инвалидности. Как же она могла улыбаться — потом, как она вообще могла улыбаться, ведь она-то — знала…
А еще она знала нас — вот что подумал Пашка, когда Теннари вернулся и погнал его из стыковочного тамбура обратно в салон.
Она знала нас — и она нас боялась, думал Пашка с какою-то странной отстраненностью оглядывая сочувственно шушукающихся одногруппников. Вот именно этого и боялась, этих сочувственно-снисходительных рож, этих самодовольно-жалостливых взглядов, пересудов вот этих. «Ах, она, бедненькая, ах, она несчастненькая! Ах, как же ей не повезло!»
Наверное, она тогда и выдержала-то только потому, что рожи эти как наяву увидала. И решила — нет уж! Не будет вам такой развлекаловки. Обломайтесь. Можете считать ее ленивой, продуманной и слишком умной или, наоборот, наглой дурой — можете считать ее вообще кем угодно. Только вот инвалидом — шалишь. Не можете.
Не позволит.
У нее было почти три месяца до их возвращения, чтобы все обдумать. И выбрать линию. И вести себя потом так, словно ничего не произошло. Чтобы никто ничего не заметил.
И никто ничего не заметил. Не обратил внимания даже Пашка, а он ведь ее знал, сколько себя помнил, говорят, даже в яслях капсулы рядом висели. Она изменилась тогда — а он не заметил. Раньше из имитатора неделями не вылезала, а тут как отрезало. Понятно, для нее это не игра была, тренировка на будущее. Тренировки стали не нужны — зачем, если все равно при первой же проверке комиссуют вчистую, какой уж тут пилотаж. Но это сейчас понятно, а тогда мимо прошло. Она ведь пилотом стать хотела тогда — а кто, скажите, не хотел в младшей-то группе? Пашка и сам хотел, только вот в имитаторе штаны протирать лень было. Помнится, он даже обрадовался тогда, что Жанка повзрослела и перестала маяться дурью. А она просто линию поведения такую выбрала. И держалась ее. Одна. Все эти годы…
Вы кого сейчас друг другу инвалидом называете и кому сочувствовать смеете, идиоты? Да она сильнее любого из вас! И здоровее! Она вырвалась из такой ловушки, о которой вы даже и представления-то не имеете! Вы бы не смогли — никто из вас. Пашка бы и сам первым не смог. А она — сумела. Не зря же весь последний год так налегала на биохимию. Придумала выход, поймала на слабо, чтобы все показалось естественным и вы не догадались раньше времени, испортив все своими догадками — и сумела.
Потому что ее тянуло туда.
Потому что зачем-то ей было это нужно — увидеть звезды не только над головой.
И если уж она сумела добраться до Астероидов — то фиг ее теперь остановишь. Найдет способ. Придумает что-нибудь. Один раз почти что справилась, только дозу немного неверно рассчитала — ну так теперь рассчитает точнее, опыт есть. Пашки, правда, больше нет под рукой, чтобы взломать какую-нибудь аптечку, ну да Жанка и на этот случай что-нибудь придумает. Она умная.
А со звездами мы еще разберемся. Что у них там за сферы всяких Шварцев и прочие фиговины…
Пашка вздохнул, привычно развернул комм на коленях и полез в местную сеть — на физмате у него была своя страничка, как и у любого постоянного посетителя. Вот уже третий день он продирался сквозь зубодробительные концепции черных дыр.
Получалось не очень.
***
Талгол.
Малая арена Деринга.
Стась.
— Извини.
— А-а, пустяки! — Бэт умел скрывать огорчения. Когда хотел. — Давай-ка я тебя лучше просканирую.
Она не стала возражать, все еще чувствуя себя виноватой. Хотя и была уверена, что повреждений на этот раз особых нет. Ключица — это ерунда, пара минут в реакамере.
— Как я и думал — все отлично! Можешь пока отдохнуть, а через двадцать минут опять выйдешь с Чарли. На этот раз не торопись, время удвоено. Сделай вид, что испугалась, он поверит, теперь-то как раз и поверит. Видишь, как все удачно складывается? Но не переигрывай. А если будешь падать — не залеживайся, он любит добивать лежащих ногами. И помни про его стимулятор. Он обречен.
Бэт не предложил отменить встречу. И Стась не была уверена в причине этого — действительно ли он верит в то, что говорит, или просто хочет, чтобы верила она. Интересно, сколько он потерял? Даже спрашивать страшно, Чемпионат Деринга — это вам не хилые полулегальные стычки по праздникам, здесь счет не на недели идет.
И, если немного повезет, можно протиснуться в призовую десятку. Один проигрыш на шесть побед и две продленки — шансы весьма неплохие. А призовая десятка — это полуэра. И пусть даже восемьдесят пять процентов принадлежат Бэту как хозяину команды — все равно можно запросто выходить из игры и больше ни о чем не беспокоиться…
***
Джуст
Космопорт Владимирско-Центрального
Ресторан «Генделык»
Лайен
— Лайен, мальчик мой, ты ли это?!
— Френни, зараза, ты не меняешься! А я-то думаю — чья это посудина полстоянки загородила?! Френни, это Дэн, мой напарник. Дэн — это Френни, мой старый приятель.
— Ну не такой уж и старый, мог бы и не уточнять! Дэн, говоришь? Красивое имя. Да и мордашка ничего так. Надеюсь, вы напарники только по работе и я тебя не обижу, если понравлюсь мальчику? Не хитчер, случайно? Нет? Жаль… Не ревнуй, детка, я все равно не охочусь в чужих владениях и не смешиваю два удовольствия, это так, профессиональная привычка. И только не говори, что привычка дурная, а то я огорчусь! Вы уже завтракали? Вот и прекрасно, садитесь сюда, я сейчас утрою заказ. Какими судьбами?
— Тебе не понять, Френни, твой интеллект таких слов не знает, но все-таки напрягись, запомни по буквам, потом в словаре значение посмотришь, есть такое понятие — работа.
— Ай-яй-яй, Лайен, деточка, как тебе не стыдно произносить подобные непристойности в присутствии приличного почти что старика? Если человек имеет несчастье быть несносно богатым, то все почему-то сразу начинают приставать к нему со всякими непристойными предложениями! Просто ужас какой-то!
— К тебе, пожалуй, пристанешь. Тебя-то как сюда занесло?
—Тебе не понять, малыш, но запомни по буквам, потом спроси кого-нибудь из взрослых, может быть, тебе и объяснят на досуге — есть такое слово: «ХИТЧ».
— С каких это пор ты стал шататься по разным забытым богами помойкам? Разве здесь может быть хороший хитч? Новички да списанные инвалиды.
— Не скажи! Молодые звезды рождаются как раз в подобных захолустьях. Видел Роки? Я подобрал его на задворках Джирана, дыра еще та. А знаешь, откуда родом сам Морткомпф?
— Я его не люблю.
— Деточка, ты меня удивляешь! Как можно любить Мрткопфа?! Но он же звезда, с этим нельзя спорить.
— Что, нашел на этой занюханной свалке нового Морткомпфа?
— О, ты как всегда прав! Совсем юное дарование, но какой стиль, какая техника, какая энергетика! Обаятельнейший малыш! Харизма потрясающая! Он нравится даже чопорным училкам младших классов! А как стартовал?! Начал с нуля, на него даже никто не ставил — а через пару десятков боев уже вышел в Кубок! Я видел записи — это что-то невероятное! Я приказал отчалить немедленно, как только увидел его первый бой в трансляции, и всю дорогу мы гнали как проклятые. Но увы…
— Почему же увы?
— Да потому, что такие шустрые и обаятельные не бывают ничьими, деточка! Во всяком случае — – не бывают таковыми долго… Уж не знаю, каким образом, но этот сволочной черный звереныш со своими сучками оказался здесь раньше меня и вцепился в парня всеми четырьмя лапами!
— Френни, да ты, никак, стареешь! Когда раньше тебя останавливали чужие контракты?
— Ай, деточка! Если бы дело было только в контрактах… В этой гнусной дыре просто катастрофически некого покупать! Настоящая трагедия!.. Кофе здесь дерьмо, бренди не лучше, но если в их дерьмовую кофе добавить их дерьмовую бренди и закушать все это дело хорошей шоколадкой с орехами — то очень даже ничего. Шоколадки здесь хорошие.
— Ты куда потом двинешь?
— Ох, если бы я это знал!
— А когда?
— Как только узнаю, куда проклятые конкуренты утащили мою драгоценную будущую звезду. А что, тебя подкинуть?
— Было бы здорово.
— Это будем подумать. Куда?
— Ох, если бы я знал!
— Хм-м… А когда?
— Как только — так сразу…
Они переглянулись, обменявшись понимающими улыбками. Дэн оторвался от эклеров, моргнул задумчиво и тоже улыбнулся — нерешительно, за компанию. Лайен потягивал дрянную кофе, откинувшись на мягкую спинку уютного кресла — Френни всегда умудрялся устроиться самым уютным образом — и рассеянно смотрел в панорамное окно, взвешивая плюсы и минусы неожиданной встречи. Где-то на самом краю поля суетились дозаправщики — похоже, готовился еще один старт. Необычное оживление для подобной дыры.
Плюс очевиден — вон он стоит, этот плюс, нагло выпятив отражатели и раздвинув мощными боками непрезентабельных соседей. Межсистемная яхта-круизер класса «экстра», экипаж не менее пятидесяти человек, средняя грузоподъемность, повышенная комфортность, безопасность по типу «мечта параноика», дальность автономного хода ограничена лишь капризами владельца. Минус же…
Вот он сидит, и балагурит незатыкаемо, хитрый толстомордый минус.
Он не отказал сразу. Но и не согласился безоговорочно — впрочем, Лайен и не ждал такого согласия, он слишком хорошо знал Френни. Чего он ждал, так это встречного предложения, обмена услугами, своеобразного торга — и вполне готов был пойти навстречу. Френни умница, он не попросит взамен такой не слишком обременительной услуги нечто запредельное.
Но Френни не выдвинул сразу с десяток вариантов, предлагая Лайену самому выбрать из того, что нужно Френни, наиболее приемлемый и наименее затруднительный для самого Лайена. Старый мерзавец был по-своему честен, Лайен работал на него пару раз, да и потом время от времени услугами обменивался и сохранил впечатления вполне приятные.
Но сейчас Френни сказал «будем подумать». И значить это могло только одно — выбора не будет. У Френни нет десятка равноценных вариантов, а есть одна большая проблема. И решение именно этой проблемы настолько важно для Френни, что он даже не решился сразу о ней заговорить.
Лайен вздохнул.
Раз выбора нет у Френни — то у него его тем более не будет. И глупо тешить себя иллюзией, что остается выбор между согласием и отказом. Уж ежели Френни почему-то решил, что с его проблемой наилучшим образом справится именно Лайен — а ведь он решил именно так, вон как обрадовался, и глазками цепкими постреливает, и завтрак оплатил, и наверняка потом на яхту к себе потащит что-нибудь показать, а там и на ночь оставит, зачем, мол, на гостиницу тратиться… Так вот, если Френни чего решил — то сопротивляться бессмысленно. Он ведь из тех зануд, которым проще дать, чем объяснить, почему не хочешь.
Оставалось только надеяться, что решение его проблемы не пойдет вразрез с основным заданием. И не будет тем или иным боком касаться его дочки.
***
Талгол.
Деринг.
Отель у малой арены.
Стась.
«Я дерусь, потому что дерусь!»
Светящиеся буквы на фоне темного неба вспыхивали пронзительно-синим, постепенно выгорали до багрового, и снова ярко-синяя вспышка — каждые три минуты, своеобразный таймер Деринга.
Отсюда, с балкона Оракул его знает какого этажа, лазерный слоган над стадионом скорее угадывался, чем читался на самом деле. Впрочем, высота не причем, просто ракурс неудачный — со стороны космопорта надпись была видна четко и сверху, Стась обратила на нее внимание еще в отстойнике, пока Бэт и остальная команда проходили таможню. Сама она освободилась раньше — рабы-контрактники шли через особый терминал, вместе с домашними любимцами, да и проверяли их куда менее дотошно, это Бэт ловко придумал. Забавно. Меньше прав — больше свободы. Например, свободы любоваться припортовыми пейзажами этой самой… кстати, а действительно, как она называется? Спросить у кого, что ли? Еще одна грань свободы — можно спросить, а можно и не спрашивать, выбор только за ней самой. Пустячок, а приятно…
— Не стой на ветру, простынешь.
В любой другой день Стась обязательно начала бы возражать. Просто так. Для поддержания разговора. Да и потом — какой же это ветер?
Но не сегодня. И даже не потому, что сегодня она слишком устала.
Молча встала с перил, бросила последний взгляд на мигающую рекламу далеко внизу, передернула плечами — становилось действительно прохладно. В полушаге развернулась — пушистый халат волнами крутанулся вокруг лодыжек — задвинула балконную дверь до упора, отсекая бронестеклом шумы ночного города там, далеко внизу.
Забавно, но Стась вдруг буквально только что вот осознала, что не знает названия этого города. Да что там города — она и о названии отеля представление имела весьма смутное, «Плаза», кажется… Или «Старлайф»?.. Нет, «Старлайф» был на прошлой неделе.
— Устала?
Стась качнула головой.
Она устала, разумеется, но вопрос Бэта подразумевал не это, просто одна из вариаций чего-то типа «мне уйти?», а она не хотела, чтобы он уходил. Забавно. Действительно, забавно, но она чувствовала себя не совсем уютно в этом огромнейшем номере своей мечты — одна.
Тем более сегодня.
Неужели она когда-то мечтала о подобном? Давно, в какой-то другой жизни. Обслуживание-люкс, сауна с массажистом, шоколадный торт, канистра березового сока, шампанское в номер и блондинистый пухлогубый стюард, готовый, как скаут, всегда и на все. Ох, какой же богатой и свободной она тогда себя ощущала! Карман распирал выигрыш целой десятки, и до любой звезды казалось рукой подать…
Стась присела на мягкую ручку кресла, поболтала ногой, глядя, как мерцают удвоенные отражения свечей в глубине полированного дерева, как медленно тонут разноцветные колкие искры в гранях тяжелого хрусталя.
Не хотелось садиться в кресло — в его мягкой обволакивающей глубине она чувствовала себя еще более неуютно. Да и встать потом будет сложновато. Бэт молодец, конечно, и заминку провел на уровне. Не стал ограничиваться обычными мерами и поставил полную деинтоксикацию, кислоты в мышцах не осталось, спасибо ему. Да только вот и самих этих мышц после сегодняшнего не очень-то…
— Музыка не мешает?
Стась опять качнула головой.
Музыка — тихая, плавная, обволакивающая, — действительно не мешала, больше того — не замечалась, словно была неотъемлемой деталью этого номера.
Немного подумав, Стась подцепила еще один сэндвич и ложку салата. Сэндвич, конечно, назывался вовсе не сэндвичем, да и салат носил гордое наименование длиною в три строчки, но Стась не собиралась ломать голову и язык при запоминании и произнесении точных и правильных титулов всего того, что было сегодня ими съедено под шампанское при свечах в номере-люксе на двести тридцать шестом этаже отеля… хм-м, наверное, все-таки, «Плаза», в городе… хм-м… ладно, проехали.
Бэт снял президентские апартаменты. Весь двести тридцать шестой этаж и половину двести тридцать пятого. С бассейном, зимним садом и огромным роялем в одной из комнат. С примыкающим к бассейну тренажерным залом и оружейной с портативным тиром — очевидно, для развлечения президентских телохранителей. Ресторан, разумеется, тоже отдельный и персональный. Кажется, в тире можно было пострелять и по живым мишеням. Если возникнет такое желание.
Бэт снял два этажа неслучайно.
На двести тридцать шестой им была поселена Стась, этажом ниже — остальная троица. Стась не знала, как к подобному распределению помещений отнеслись другие члены ее вроде бы команды. Когда же она сама попыталась возразить — Бэт даже спорить не стал, просто отмахнулся. И Стась сдалась.
Раз уж он так решительно вознамерился не дать ей ни малейшего шанса наладить нормальные отношения с остальными — спорить бесполезно. Все равно что-нибудь придумает. Да и прав он, наверное. Глупо прикидываться, что она им ровня. За их головы не назначена награда, и на хвосте у них не сидят сине-оранжевые ищейки…
Стась отправила в рот еще один сэндвич. Тоже мне, бутерброды. Размером с почтовую марку! Хотя вкусные, заразы, спору нет.
Ужин при свечах и с шампанским. Между прочим, был даже шоколадно-ореховый торт. Правда, вместо на все готового раскрепощенного блондина — до чрезвычайности вежливый брюнет, застегнутый на все пуговицы до самого подбородка и о скаутских правилах слышавший разве что в далеком безоблачном детстве.
Вежливый.
Очень-очень-очень. Даже массаж не помог…
И — ни слова упрека.
Что там слова — ни одного косого взгляда за весь вечер. Словно и не случилось ничего. Словно все в полном порядке. Только лицо закаменевшее и голос повышенной мягкости.
Лучше бы наорал. Лучше бы грубо схватил за плечи, как тогда, на ринге, затряс яростно, легко перекрывая звенящим от бешенства шепотом неистовые вопли трибун. Лучше бы даже ударил.
Тогда можно было бы по крайней мере хотя бы обидеться. И не чувствовать себя такой виноватой…
— Ну не могла я, понимаешь?..
Он откликнулся сразу, но опять о другом:
— Попробуй вот это вино, оно местное, привкус необычный, но не плохой, оно слабое, попробуй, советую…
Привкус ей был знаком. Странный такой, сладко-терпкий, холодящий, с легким оттенком шоколада… Где она могла пить такое, она ведь не очень любила вина, особенно — синие?
— Я не смогу объяснить… дело не в том, что я тсенка, это как раз ерунда, мои родители никогда не были слишком религиозны… Просто меня готовили в миротворки, понимаешь? А вот это уже куда серьезней. Блокада — страшная штука… Нас не просто обучают, нас кодируют. Ты видел мои уходы… Мы называем это разносом. Очень удобно, скорость возрастает в сотни раз, даже от пули можно увернуться. Но есть одна штука. Если ты в разносе — то любой твой удар заведомо смертелен… даже самый слабый… даже просто легкое касание. Мы никогда не контачим в разносе, это забито на уровне рефлексов, понимаешь?
— Я знаю, что такое разнос, — перебил Бэт спокойно. — Как тебе понравился торт?
И опять в его голосе не было осуждения.
Более того — он ясно и недвусмысленно не желал поддерживать разговор на эту тему. И — никаких претензий. Словно все в полном порядке, словно и не поставила она своей сегодняшней нерешительностью все их предприятие на грань не просто финансового провала, а вообще полного краха…
Хотя кто его знает, может быть, он вовсе ничего сегодня и не потерял – может быть, он еще и заработал на этом, случай-то ведь беспрецедентный! Бэт — мальчик умный, кто его знает, на что именно ставил он. Может быть, там, на ринге, он просто испугался, не за ставки свои испугался, а за нее, чисто по-человечески, человек же он, в конце-то концов!
Но если не потерял он сегодня ничего — на что тогда он так злится? Откуда тогда это раздражение? Не внешнее раздражение, показушное и язвительное, которое так часто демонстрирует он окружающим, а глубоко запрятанное на самом дне темных глаз и прорывающееся наружу лишь в почти незаметных движениях острого подбородка, лишних морщинках у губ, слишком резких жестах. Или таком вот взгляде, словно он ждет от нее чего-то очень важного, ждет, и никак не может дождаться. И внутренне раздражается все больше и больше от бесплодности ожидания, но, человеком будучи вежливым, внешне никак раздражения не проявляет.
И от этого взгляда его, и от вежливо-безличной заботливости смутное намерение как бы невзначай поинтересоваться — а чего же, собственно, он с таким нетерпением ждет? — потихоньку перерастало в довольно-таки острое желание схватить со стола самую большую тарелку и изо всех сил треснуть его по макушке. И бить до тех пор, пока не объяснит он, наконец, чего же ему, скотине, от нее надо?!
И оттого, что желание это, даже полностью осознавая собственную порочность, вовсе не собиралось становиться желанием чего-то более правомерного, чувство собственной вины лишь усиливалось.
Она не проиграла сегодня.
Ей присудили победу.
По очкам.
После второй суперпродленки.
В десятке не принято откладывать в третий раз, даже если никто так и не был убит или избит до потери сознания — а чистой победой в финале считалась только такая, когда проигравшего с поля уносили.
Она очень надеялась, что сумеет. Потому и вызвалась выйти против Морткопфа — сама вызвалась, благо других желающих не было. Его партнеров всегда разыгрывали через довольно жестокую жеребьевку.
Она все утро листала спортивные архивы, чтобы убедиться окончательно и бесповоротно — без подобного человека мир станет только чище. Он был откровенным садистом-маньяком и злостным социопатом, он любил убивать и калечить, при этом не делая особых различий между рингом и жизнью вне его, и до сих пор не был надежно заперт в комнате с мягкими стенами только благодаря многочисленной своре персональных и хорошо оплачиваемых адвокатов. Во время затишья между играми его пытались контролировать при помощи усиленных транквилизаторов, но это удавалось не всегда, о чем свидетельствовали несколько так и не доведенных до суда уголовных дел.
Она просмотрела их все. Тщательно и скрупулезно. Особенно долго задерживая на экране фотографии жертв. Вглядываясь. Запоминая. Убеждаясь.
Нет, ни малейших сомнений в том, что человек этот жить не должен, у нее не было. Материалов дел хватало как минимум на четыре смертных приговора. И это — не считая тех, кого убил и искалечил он вполне легально, в рамках правил того или иного Кубка.
Ей мало было удостовериться в том, что не должен этот человек жить. Ей нужно было убедить себя, что он вообще не человек. Не животное даже — была довольно-таки высокая вероятность, что законтаченная на тсеновское воспитание миротворческая блокада может сработать и на убийство любого представителя великого круга перерождений.
Стась не сомневалась, все для себя решив и придумав обход блокады за несколько часов до жеребьевки. Изучение архивов потребовалось для окончательной убежденности, что в последний момент не начнут одолевать посторонние мысли.
Еще вчера она была уверена, что сможет. А уж сегодня, после всех этих фотографий… Ни человек, ни зверь не может вести себя так, так ведут себя лишь вирусы, в короткий срок уничтожая все, до чего могут дотянуться. А миролюбивого отношения к вирусам никто не требует даже от трижды тсена или четырежды миротворки. С вирусами обращаются при помощи антивирусных программ.
Кажется, она вздрогнула — край бокала звякнул о сомкнутые зубы. Или просто неверное движение: руки дрожали, и противной мелкой дрожью отзывалось все тело.
Пятьдесят четыре минуты — это много. Очень много…
Она даже не ударила его, он сам упал. Подвернулись ноги. Судороги, наверное. Ее и саму скрутило, но немного позже, а в итоге — победа… Победа, черт возьми! Так откуда же это острое чувство вины и желание во что бы то ни стало оправдаться?..
— Не злись, я прошу тебя… Я пыталась.
Пятьдесят четыре минуты.
Абсолютный рекорд чемпионата…
Это для Морта и зрителей — чуть больше двух часов, если все перерывы учитывать, а она только и делала, что уходила в разнос, растянув сомнительное удовольствие раз в пять. Сама виновата, слепому ведь ясно, что Морт пробитый, и пробитый не раз. Не первый же год замужем, полно таких с пеной на губах и стекленеющими глазами даже на тренировках, среди боевиков подобное поощрялось всегда, хотя и неофициально, а тут — хитч, игры без правил. Нельзя было просто бить его в висок, надеясь на временную отключку. Только — убивать…
Забавно, но ей вовсе не было страшно. Даже сегодня. Даже на последних минутах. Зубы выбили о стекло мелкую дробь, она придержала край губами. Запоздалая реакция? Стась отставила пустой бокал, и вдруг вспомнила.
Не вино, в том-то все и дело.
Сок.
Лишь один сок в этом мире имеет вот такой ментолово-шоколадный привкус — сок опикао. Забавно. Опикао — здесь?.. И почувствовала, как мурашками стянуло кожу на руках и затылке, а вдоль позвоночника потянуло ознобом.
Она ведь так и не узнала точно, где именно расположено это самое здесь. Как-то все не нужно было…
— Послушай, тебе это, возможно, покажется странным… Но… Где мы?
— Деринг. — Бэт шевельнул плечом. То ли пожал, то ли просто так.
— Ну, знаешь ли… Я знаю, что Деринг. Но где расположена эта дыра?
— Талгол, южный континент.
— А… подробнее?
Бэт хмыкнул. Но ответил все тем же тихим и спокойным голосом, что пугал ее до дрожи.
— Пирамида Дьявола, левый нижний угол. Почти пограничье. Есть пара обитаемых систем — у Свингла и Тарсова. До Базовой всего триста лет, соседство, конечно, малоприятное. Поэтому стричься не рекомендую.
Стась машинально потерла висок. Татуировка уже не зудела, став привычной и неощутимой. Тарсов…
— До Тарсова далеко?
— Сотни не будет. А что?
Меньше сотни. Вот же насмешка Оракула…
Рукой подать.
— Ничего.
Догоревшая свечка ярко вспыхнула напоследок и погасла. Бэт долго смотрел на Стась с какой-то странной задумчивостью, потом сощуренные глаза его стали непроницаемыми.
— Уже поздно, — сказал он очень мягко. — Я не буду будить ребят, лягу на диване.
Забавно, но это ее обрадовало. Оставаться одной в восьми пустых комнатах — удовольствие ниже среднего.
А еще ей очень хотелось, чтобы он понял. Хотя бы он. Может, тогда бы он и ей самой объяснил…
Кровать была достойна апартаментов, в такой можно заблудиться. Шестнадцать вариантов вибрации и столько же терморежима, антиграв, обтянутый темно-сиреневым шелком. Некоторое время Стась полусидела-полулежала на краешке — кровать услужливо сформировала спинку, когда стало понятно, что принимать горизонтальное положение немедленно гостья не собирается. Было приятно просто сидеть, зарываясь босыми ногами в пушистый мех ковра. Она не стала понижать прозрачность огромных окон, и в спальне было даже светлее, чем в той комнате с балконом, где стоял на столике недоеденный шоколадный торт и таяли свечи.
Забавно, не правда ли, Зоя? А главное — сколько нового про себя узнаешь. Ну, ладно, тсен из тебя никакой, с этим все давно уже смирились. Амазонка вот тоже фиговая при всех твоих метках и навыках. Можно, конечно, упирать на то, что в миротворки, мол, готовили, а миротворки тем-то как раз и печально знамениты, что никогда и ни при каких условиях не могут они нарушить блокаду, даже если иначе не выжить.
Только ведь сама знаешь, что и миротворка из тебя получилась бы аховая. Попросту — никакая.
Они ведь не просто не могут. Они даже пытаться не будут. Ни при каких обстоятельствах. Потому что стержень у них такой. Основа жизни. А какой у тебя стержень? Не смогла, потому что не смогла?
Не смешно.
Стась встала, осторожно прошла по ковру к двери в соседнюю комнату. Наверное, это был кабинет — книжные полки, два рабочих терминала, комм, кресла черной кожи, еле уловимый запах хорошего табака. Наверняка ароматизатор для придания колорита — Бэт не курит, а здесь слишком хорошая система кондиционирования, чтобы от прежних постояльцев остался хотя бы запах. В кабинете не было ковра на полу, паркет холодил босые ноги.
Стась на цыпочках прошла к тяжелой темной двери, приоткрыла осторожно.
За дверью оказалось темно — свечи догорели, а понизить прозрачность стекол почти до нуля Бэт таки не поленился. Стась прислушалась, пытаясь понять по его дыханию, спит ли он. Подумала, что это глупо — не мог он успеть заснуть. Да и если бы успел — все равно бы уже проснулся от скрипа открываемой двери. Но еще глупее спрашивать в темноту: – «Бэт, ты спишь?»
— Бэт, ты спишь?
Тишина. Тяжелый вздох. Шорох.
— Сплю и тебе советую. Завтра трудный день.
— Бэт, пару слов…
— Детка, перестань маяться дурью и спи.
— Пара слов…
— Слушай, достала! Ладно, для тех, кто в бункере, объясняю первый и последний раз! Если бы ты видела ваш бой, ты бы не задавала глупых вопросов. Морткомпф был похож на вконец озверевшего берсерка, ты — на тореадора. А симпатии публики, знаешь ли, очень редко бывают на стороне быка, особенно если тореро хотя бы наполовину так же изящен, строен и симпатичен, как ты, детка. А жюри — что жюри? Та же публика. К тому же я почти догадывался о подобном раскладе и подстраховался. Тебе не о чем волноваться, спи спокойно, премиальные я уже перевел.
— Я не об этом… Бэт, неужели Деринг был прав? Драка без причины — это и есть основной признак разума?
— Чушь собачья.
В темноте завозились. Кажется, он сел на диване.
— Никто никогда не дерется без причины. Никто, поняла?
Стась вздохнула.
— Ну да, я помню правила. Никто из живых и дышащих, и только люди, как высшие представители тварного круга перерождений, тем самым проявляя свободу воли, данную им…
— Перестань повторять эту чушь. Люди — в первую очередь. Даже бьютиффульцы.
— Ну, это ты, пожалуй…
— Отнюдь. То, что мы считаем просто дракой, на колонии Бьютти является очень серьезным и строго регламентированным ритуалом, если бы ты там побывала хоть раз, сама бы все поняла. Да и этот наш легендарный Пуарто, чьи слова Деринг сделал слоганом… с ним ведь вообще смешно получилось. Он мог болтать что угодно, но причину для драки имел очень вескую.
— Кто такой Пуарто?
— Ну, ты мать… Ты что, не смотрела «Наемников кардинала»?! Ну ты даешь. Легендарный боец, мастер клинка, ниндзя, мог кулаком убить лошадь, а как он стрелял из плазмомета! Это видеть надо! Будет время, я обязательно нарою эти серии, сам пересмотрю с удовольствием и тебе покажу, своих героев надо знать. Но не сейчас. Потому что сейчас надо спать.
Стась отшатнулась — Бэт возник из темноты неожиданно, даже воздух не шелохнулся. Просто только что была лишь темнота — и вот уже он стоит рядом, как всегда, насмешливо улыбающийся и застегнутый на все пуговицы, словно и не ложился. И глаза у него уже совсем нормальные.
От острого облегчения резко захотелось спать. Стась судорожно зевнула и позволила отвести себя к чуду инженерно-кроватной мысли безо всякого сопротивления. Спросила только:
— А какая у него была причина?
— Лень! — Бэт беззвучно смеялся. — Представляешь, да? Ему было просто лень зашить дыру на штанах, он прикрывал ее плащом. А другой наемник, Дарт, этот плащ сдернул, и все увидели голую задницу! Тут уж, сама понимаешь, без хорошей драки было никак… Пришлось бедному Пуарто перебить всех свидетелей его позора. Кроме Дарта, конечно, с ним они потом подружились. А свою знаменитую фразу он уже потом придумал — сама посуди, ну не мог же он всем объяснять, почему ему на самом деле пришлось драться!
— Сильно! — Стась опрокинулась на спину, кровать мягко покачивалась, спать хотелось все сильнее.
— Бэт, а какая причина у меня?
— А у тебя ее нет. — Белые зубы сверкнули в темноте. — Ну так ведь тебе и не нужно. Помнишь, ты говорила, что не умеешь драться? Ты была права. Но, опять-таки, это тебе не нужно. Успокойся, детка, для кубка Деринга или любого другого кубка не нужна драка, им нужно шоу. А шоу ты делаешь, и делаешь великолепно. Помнишь того мальчика с капоэйро? Как он прыгал! Красавчик, да и только! Но совершенно не умел держать публику и ловить момент. Ты великолепно сработала на контрасте. Ха! Да тебе аплодировали стоя даже те, кто потерял деньги! Чувство времени, детка, это главное. А оно у тебя есть. Спокойной ночи.
— Бэт, — спросила она, уже почти засыпая, — значит, я так и не научусь драться по-настоящему?
Он обернулся в дверях. Пожал плечами. Опять блеснули в улыбке белые зубы. Но голос оказался неожиданно серьезным. И тихим.
— Конечно, научишься. Как только появится причина, так сразу и научишься. И тогда уже я буду тебе не нужен. Спокойной ночи.
Дверь за собой Бэт закрыл, как всегда, беззвучно. Но Стась не услышала бы даже, хлопни он ею со всей силы, потому что уже спала.
Она спала, и не видела, как Бэт курит на балконе сигарету за сигаретой, вытягивая каждую чуть ли не в одну длинную затяжку. Он столько надежд возлагал на Морткопфа. Идеальный экземпляр, уж если с кем и могло сработать, так только с ним. Настоящий гад, пробы ставить негде. Сам искал в сети материалы — чтобы наверняка. Да любого, взгляни он даже мельком, трясти начнет, а не то что тсенку, в миротворки готовившуюся…
Не вышло.
Она так и не смогла разозлиться по-настоящему. Знала, что надо, верила и старалась изо всех сил, но не смогла. И опять этот виноватый взгляд, словно у потерявшегося щенка. А, значит, вся последняя неделя — насмарку. Все мелкие подначки, придирки, спровоцированные ссоры с ребятами, постоянное напряжение — котэ под хвост. Она снова будет извиняться и смотреть виновато, такая вроде бы непобедимая — и совершенно неприспособленная к обычной жизни за пределами ринга.
Бэт курил редко, но теперь мял внезапно опустевшую пачку, смотрел на мигающую в ритме Деринга городскую рекламу и думал о том, как же трудно отыскать дыру на штанах у нудиста.
Талерлан.
Униаполис.
Частная клиника псисомокоррекции.
Нгу Ен Ли
Лицо спящей девочки потеряло свою вечную настороженную готовность ударить первой, до того, как ударят другие. Оно разгладилось, став беззащитным и от этого — еще более юным. Светлые волосы разметались по темно-голубой подушке, курчавились слегка, поблескивали в свете дежурной лампочки над входом.
Другого освещения на данный момент в специализированном боксе для «особых» пациентов, куда доктор Нгу Ен Ли поместил эту девочку еще вчера, не было. Но оно Нгу Ену и не требовалось — он с детства хорошо видел в полумраке, да и девочку эту за прошедшие двое суток изучил досконально вдоль и поперек, как снаружи, так и изнутри.
И смотрел он на нее сейчас не только с вполне понятным удовлетворением хорошо проделанной работой, но и с интересом почти плотоядным. Девочка Нгу Ену нравилась. Очень нравилась.
Особенно после того, что выловила сегодня утром из Сети его не слишком догадливая ассистентка. Она была дурой, эта ассистентка. И поэтому, конечно же, ничего не поняла в том, что именно сумела раздобыть. Но дурой она была исполнительной, все интересненькое и странное тащила в клювике исправно, и потому оставалась одной из самых приближенных ассистенток. Нгу Ен даже любил ее за то, что она такая дура. Надо же ее хоть за что-то любить. А больше вроде бы и не за что, ведь старательной быть входит в ее должностные обязанности.
Все знали, что Нгу Ен любит девочек. Очень любит. Любых.
Нгу Ен постоял у кровати, полюбовался еще немного. Поправил упавшие на лицо светлые прядки. Эту девочку он любил особенно.
Бокс для вип-пациентов был устроен хотя и без излишней роскоши, но с учетом максимально возможного комфорта. И потому напоминал гибрид офиса и клуба. Здесь ненавязчиво и удобно располагалось все, что может понадобиться деловому человеку как для ведения собственно деловой жизни, так и для отдыха, и даже туалет был телефонизирован.
И связь отсюда осуществлялась отнюдь не через комплексный коммутатор.
Нгу Ен присел в максимально удобное кресло, защелкал клавишами. Код планетарной Сети он помнил наизусть, номер же Верхнего Галапагоса ему радостно прочирикала все та же глупенькая ассистентка.
Подождал — на таком расстоянии даже мгновенная связь не была такой уж мгновенной.
— Соедините меня, пожалуйста, с управляющим отеля «Хилтс». Тем, который в Уводопада…
Снова пришлось некоторое время ждать. Нгу Ен почти физически ощущал, как падают секунды, на таких расстояниях превращаясь в дни, минуты, может быть, даже года — которые придется заплатить. Можно было бы, конечно, сразу же заказать разговор с оплатой этим самым отелем, все равно им его в конечном счете оплачивать и придется. Но существовала маленькая вероятность, что управляющий пока еще не впал в достаточную степень отчаяния. Или от природы окажется слишком прижимистым человеком, не желающим покупать котэ в мешке. Во всяком случае такой риск имелся. А рисковать Нгу Ен не любил.
— Управляющий на линии.
Никаких тебе «Хелло!» или хотя бы «Слушаю…» С другой стороны — можно понять, у человека такое горе…
— У меня есть информация о том, где сейчас находится ваша пропавшая постоялица. Позвоните мне, желательно с видео, если заинтересованы в уточнении деталей.
Он нажал отбой сразу же, но еще успел услышать испуганное, срывающееся почти на визг:
— Кто вы?! Что вам надо?! У нас никто не…
Максимально удобное расположение всего необходимого — штука приятная. Особенно если ты стар и толст. Не вставая с кресла, Нгу Ен протянул руку и включил кофеварку. В прозрачную чашечку закапали перегретые под давлением капли — тяжелые, угольно-черные, маслянистые. Запахло миндалем и корицей. Нгу Ен любил местный сорт, чуть кисловатый и очень горький, с непередаваемым запахом, пощипывающим ноздри. Гораздо лучше той, что считается настоящей классической кофе и до сих пор извлекается из допотопных зерен примитивным путем простого неэкономичного вываривания. Каменный век! И вкуса никакого — Нгу Ен пробовал как-то на приеме, пресная, безвкусная, пахнет несвежей пепельницей, и чего люди с ума сходят по ее натуральности? Впрочем, люди — они на то и люди…
Он давал управляющему отеля минут десять на то, чтобы связаться с заинтересованными персонами — вряд ли этот жалкий тип может самостоятельно решиться на что-то более отчаянное, чем выбор носового платка.
Еще минуты три — на усвоение теми полученной информации.
И от пяти до пятнадцати минут — на споры, выяснения и попытки связаться с полицией. Короче — вполне можно выпить чашечку кофе. Может быть — даже не одну.
Угрызений совести он не испытывал. Наоборот — даже некоторую гордость своей бескорыстностью, потому как лечение по высшему разряду он провел, еще не зная, чья именно она блудная дочка. Сутки координировал временные потоки из чисто доброты душевной, уместив в них двухмесячный восстановительный курс, та еще работенка. И тогда же он и решил, что пошлет далеко и надолго всякие там распоряжения всяких там эриданок.
Не будет он эту девочку калечить, делая такой же, как все…
Зуммер дальней связи был приятен на слух. Тринадцать минут. Оперативные ребята.
После третьего сигнала Нгу Ен включил режим ответа. И с некоторым даже удовольствием убедился, что управляющий отеля действительно человеком оказался прижимистым — связь шла по-прежнему лишь в аудио-режиме.
— Кто вы такой? С чего вы взяли, что у нас кто-то пропал?
Нгу Ен хмыкнул.
Люди. Что с них взять?
— А что — нет? Ну, тогда я не понимаю, зачем вы мне вообще позвонили.
Пауза.
Потом неуверенно-агрессивное:
— Мы сообщили в полицию!
Теперь Нгу Ен фыркнул уже в голос. Так, чтобы и собеседник расслышал.
— Да пожалуйста, сколько угодно!
Пауза.
Похоже, он говорит не от себя, просто выслушивает чей-то ответ, а потом повторяет. Это радует.
— Кто вы?
— Не могу поверить, что вы этого до сих пор не выяснили.
— Мы выяснили, кому принадлежит этот номер. Но мы так и не выяснили, каким образом вы смогли к нему подключиться. На станции говорят, что это практически невозможно…
— Знаете, мне они тоже говорили именно так. И именно поэтому я и выбрал их фирму.
На этот раз пауза была дольше.
— Вы что, всерьез хотите сказать, что доктор Нгуенли…
— Просто доктор Ли, если не возражаете.
Пауза на этот раз была короткой, еле уловимой.
А вот голос стал другим.
— Хорошо. Ждите, я сейчас подключу картинку.
Нгу Ен сделал последний глоток, отставляя пустую чашечку. Не стоит быть демонстративно развязным, это мелочно. Особенно если человек попадется приличный.
Возникшее на экране лицо, словно высеченное из грубого камня несколькими ударами топора, принадлежало явно не управляющему. Маленькие глазки-буравчики воткнулись в безмятежное докторское лицо жестко и подозрительно.
— Доктор Ли?
— К вашим услугам.
— Какое отношение вы имеете к похитителям? Вам известно, кто они? Сколько их? Где они держат заложницу? Их требования?
Нгу Ен зевнул. И подумал, что с выводами он, похоже, поторопился.
Заварить, что ли, вторую чашечку?..
— Послушайте, молодой человек, если вы желаете меня допросить, то я с удовольствием свяжу вас с моим адвокатом.
— Вам известно, что любое пособничество…
Напористый молодой голос вдруг смолк, словно отрезанный. Нгу Ен поднял глаза на экран.
И столкнулся взглядом со своим зеркальным отражением.
Почти зеркальным.
Лысоватый толстяк удобно развалился в сером кресле, сложив сарделькообразные пальцы домиком перед грудью, его маленькие черные глазки смотрели на доктора вдумчиво и благожелательно.
— Я отключил мальчика, — сказал толстяк, потирая пальцы друг о друга, — Мальчик хороший, но глупый. И усердный чрезмерно… Вы не против поговорить напрямую?
— Отнюдь. Всегда предпочитал переговоры без посредников.
— Я, знаете ли, тоже. Эти посредники… они иногда бывают слишком старательны. Когда мы получили ваше… предложение… То ошибочно приняли вас самого за… ну, вы меня понимаете. Но потом, узнав, кто вы такой… Мы пришли к выводу, что похитители, знакомые с вашей репутацией, решили воспользоваться тем обстоятельством, что Талерлан широко известен не только своими знаменитыми медицинскими исследованиями, но и практическим улаживанием подобных… конфликтов. Заложники, выкупаемые через талерланских посредников, как правило, домой возвращаются живыми и здоровыми… Так что дело теперь за определением приемлемой обеими сторонами суммы… Я прав?
— Отдаю должное вашей проницательности. Вы сделали правильные выводы из неправильных предпосылок. Дело действительно закончится определением некоторой суммы, но я в данном случае выступаю не как посредник, а как врач. Надеюсь, моя врачебная репутация вам тоже известна и не будет подвергнута сомнению?
— Ну что вы! Как можно. Но я не совсем понимаю…
— Во-первых, я ничего не знаю о похищении. Если оно и имело место, то мне об этом ничего не известно. Вашу дочь случайно обнаружил и привел ко мне один мой старый друг… Уточню заранее — о возможном похищении он тоже не имеет ни малейшего понятия. А ко мне он ее привел, потому что она явно нуждалась во врачебном присмотре. Вы понимаете меня?
Нгу Ен не ожидал, что маленькие черные глазки могут становиться такими большими.
— Вы хотите сказать, что она… Что у нее опять… Но мой личный врач утверждал, что все нормализовано! Он сам рекомендовал лучшего специалиста, лечение обошлось мне…
— Надеюсь, ваши слова не означают, что ставится под сомнение мой диагноз? И еще надеюсь, что вы более никогда не воспользуетесь услугами того коновала, который снимал вашей дочери последствия шока. Будь он моим студентом, я не доверил бы ему лечить даже послеродовую депрессию у подопытной крысы. Работай я в реальном времени — мне пришлось бы потратить полгода на то, чтобы ваша девочка не бежала бы с визгом прочь от первого же попавшегося ей навстречу мужчины. Или не пыталась бы его убить, что даже более вероятно, учитываю ее навыки. Я сделал все, что мог. И все равно ближайший год-полтора в смешанной компании она будет чувствовать себя не слишком уютно. Сейчас она спит. Хотите посмотреть?
Он подвинулся вместе с креслом так, чтобы не загораживать кровать. Подсвеченная аварийной лампочкой спящая девочка выглядела все так же очаровательно.
— Мы вам очень благодарны, доктор Ли. Очень. Ваши услуги не останутся неоцененными.
— Я пришлю счет.
— Ее уже можно… забрать домой?
— Пожалуйста. Хоть сегодня. Я оставлю рецепты и рекомендации, первые дни подержите ее на успокоительном, а потом ей неплохо было бы вернуться к прежнему образу жизни… если, конечно, он не предусматривает плотного ежедневного общения с представителями противоположного пола.
Черные глазки снова утонули в пухлых щеках, животик колыхнулся:
— О, нет, доктор! Совсем наоборот! Значит, вы полагаете?..
— Думаю, со временем она придет в норму. Лет через пять даже можете попробовать выдать ее замуж, если это входило в ваши планы. Но — не раньше.
— Спасибо вам, доктор… Спасибо! Если бы не вы… Приятно было познакомиться.
— Взаимно.
Нгу Ен выключил связь. Поморщился. Приятно, конечно, поговорить с приятным во всех отношениях человеком… Но до чего же сводит скулы!
Немного подумав, он добавил к уже выписанному счету еще один ноль. Посмотрел на получившуюся сумму. Улыбнулся удовлетворенно. Сбросил счет в окно-приемник экспресс-доставки. Улыбка его была мечтательной и полной предвкушения.
Зуммер ответной почты пискнул через полторы минуты — приятный во всех отношениях человек тоже предпочитал старомодную возню с чеками удобным, но каким-то нематериальным расчетам в Сети. То ли дело старые добрые чеки – даже в руках приятно подержать, чувствуется вес и ценность…
Нгу Ен достал из приемной камеры тонкую полоску хрустящего пластика. Развернул. Удивился.
Он хорошо знал людей. И потому очень удивился бы, не окажись сумма в чеке удвоенной. Сумма удвоенной не оказалась — удвоенным оказался добавленный им ноль. Приятно, черт возьми, иметь дело с приятным человеком.
Во всех отношениях.
Джуст.
Космопорт Владимирско-Центрального
Лайен
Будем исходить из того, что реального времени у нее тогда было очень мало. А финансового — и того меньше. Стало быть — хирургия и пластформация отпадает. Что остается?
Волосы.
Это — в первую очередь. И обязательно. Нет, она, конечно, не тянет на уроженку Ирланда, но достаточно рыжая, чтобы отсвечивать в любой толпе стоп-сигналом на полгалактики. И еще этот красноватый отлив…
Итак — волосы. Два крайних варианта по цвету и два промежуточных… Ладно — один промежуточный, ближе к темному. Теперь — фактура. Мелкая кучеряшка, крупная, прямые. Это уже девять вариантов. Длина дает еще три — итого двадцать семь. Теперь форма… Наиболее меняющих лицо немного — всего пять-шесть. Драконье гнездо, прямой пробор, каре, пиня, беби и вуди. Ладно…
Теперь — глаза.
Свои у нее светлые, паскудство какое! Даже линз не надо — в каждом аптечном автомате полно подкрасок на любой вкус. Если она стала брюнеткой — то и глаза наверняка затемнит, чтобы внимания не привлекать. Будет ли делать это для блондинки? Хм-м… А пес ее знает! Значит — удвоим. Так надежнее.
Кожа… Снять загар — пара пустяков. Или — усилить. Изменить цвет. Четыре основных оттенка — как минимум. А ведь есть еще и экзоты.
Это — уже более двух тысяч вариантов.
Пол… Да запросто! Значит — еще удваиваем.
Рост… Ну, тут посложнее. Плюс-минус сантиметров пять, ну — десять, не больше.
Вес… Тут простор неограничен. При желании она может выдать себя даже за беременную тройней хиятанку. Если, конечно, сможет таскать на себе лишние двести-триста фунтов.
Стоп. А это идея. Не насчет хиятанки — насчет беременных вообще. Мы почему-то полагаем, что свое состояние она будет скрывать. А если нет? Если наоборот — постарается усилить и сыграть? Их же стараются проверять как можно реже после того скандала с мутациями на Тайжере… Идея удобная, вполне могла сработать.
Лайен отложил интдок. С верхней иконки на него смотрел ушастенький негритенок, мало похожий на расположенную ниже холодноглазую Бругнильду, мечту любого викинга. И еще меньше — на взятую за основу галлографию Стась.
Но существуют люди — наверняка существуют! — на которых эти виртуальные личности окажутся похожими как две капли воды. Закон подлости в действии. Как раньше вообще умудрялись кого-то найти без повсеместного генсканинга?!
Лайен вздохнул, сунул интбок в сумку.
— …идет на посадку. Просьба к пассажирам занять свои места и пристегнуть ремни.
В смотровом иллюминаторе возник краешек посадочного круга. Маленький шестиместный ботик завалился на крыло и мягко спланировал на светящийся пятачок, мимо шпиля направляющей антенны. Теперь посадочное поле было видно почти целиком — пара грузовиков, несколько мелких яхточек-внутрисистемок, огромный круизер линкорного типа — явно какой-то экстравагантный денежный мешок развлекаться изволит! — и рейсовый «Пангалакстис».
Надо же, даже в такую дыру они проложили регулярную трассу.
***
Джуст
Космопорт Владимирско-Центрального
Стась.
Маленький юркий ботик завалился на крыло и мягко спланировал на светящийся пятачок посадочной площадки мимо острого шпиля направляющей антенны.
Ботик, впрочем, был не таким уж и маленьким — шестиместка как минимум, плюс дополнительная масса крыльев для маневрирования в атмосфере. Плюс багажное отделение. Плюс дополнительные баки для горючего. Он мало походил на юркие одноместные кабинки внешней защиты, на которых работало большинство честиток, а уж асы — все поголовно.
Но он тоже был класса «Единорог»…
Стась следила, как он шел на посадку — такой маленький на фоне огромной двадцатипалубной яхты-круизера. Уверенный, шустрый. Фыркнула — слишком длинный вираж, явное рысканье, перерасход горючего и к тому же промах метра на три от центра площадки. К аскам такую пилотессу не подпустили бы и на парсек, несмотря на всю ее двухсот процентную честитность.
— Трехминутная готовность. Просьба к пассажирам пристегнуть ремни и воздержаться от приема наркотиков и алкоголя на время взлета.
Стась оторвалась от иллюминатора, шевельнула ноющими ногами, поморщилась — Бэт заставлял ее носить специальную обувь с продольной планкой на подошве — типа высоких коньков. Для постоянного тренинга голеностопа. Сидящая напротив Железнозубка заметила ее гримасу, ухмыльнулась, довольная.
Отношения с командой у Стась не сложились. Не то чтобы ее это особо задевало — просто было немного грустно. И как-то не совсем понятно — чего, в сущности, им от нее надо?
Отборочные игры они прошли все, но только Стась выбилась в транслируемый на весь сектор персональный марафон предфиналья, в котором против тебя может оказаться по жребию или выйти осознанно любой претендент на финал и ограничений по времени не существует, фиксируется лишь чистая победа. И, хотя приглашение на чемпионат Деринга распространялось на всю команду целиком — все они отлично понимали, кому этим приглашением обязаны. Но только если парня такое положение вполне устраивало — его устраивало все, что не отрывало от сна, еды, тренировок и собственно драк, — то обе девицы просто бесились. К тому же они, похоже, еще и то ли ревновали, то ли искренне полагали, что она обижает Бэта — положение братишки имеет свои сложности, особенно если твой хозяин постоянно умудряется где-то наставить себе синяков.
Стась закрыла глаза, притворяясь, что спит.
А стюардик-то смотрел просто-таки с восхищением. И место дал у окошка, и суетился всячески. Хотел даже автограф попросить, но так почему-то и не решился. Популярность Реддрака растет, в этом нет сомнений. Вон даже пилот со штурманом перед стартом прогулялись по проходу, словно бы невзначай.
Мелочь, а приятно.
Забавно, но процентов на семьдесят эта популярность обязана отсутствию в ее послужном списке трупов. В этом Бэт тоже оказался прав. Слишком уж необычно для хитчера, особенно — для начинающего, они же каждым собственноручно приконченным гордятся, словно какой-нибудь древний лорд — редкостным охотничьим трофеем. А тут — по нулям. При, заметьте, весьма неплохих результатах. Бэт — мальчик умный, сразу сообразил. А некоторые идиотки тупые еще и кубиком перед его носом самодовольно размахивали.
Клиника…
— …Помотай его на длинной, но будь осторожна…
Свет.
Свисток.
Пружинящий мат под ногами. Темный силуэт, ускользающе быстрый, подвижный, словно ртуть, словно стремительно тающие шарики воды на раскаленной сковородке. Его никак не поймать взглядом, не зафиксировать, не разглядеть, словно руками ловишь юркую скользкую рыбу, и остается лишь след на краю зрения, легкое касание, тень, а пальцы хватают лишь воду…
Стойка-тени-за-левым-плечом…
Будь осторожна!
Это тебе не тень-за-спиной.
И даже не Тень-лицом-к-лицу.
Будь осторож…
Поначалу удар показался несильным.
Быстрым — да. Но не сильным. Просто — слишком быстрым. Она не успела поставить блок. Да что там блок — она это движение даже заметить-то толком не успела! Так, вихрь вспененного воздуха, ветер, стремительная тень…
Но кольнуло под грудь. И онемели ребра. И тряхнуло так, что лязгнули зубы. И пережало дыхание.
Такое бывает, когда пропустишь удар пяткой в солнечное сплетение. Но он-то ударил выше.
Рукой…
Недоумевая, Стась машинально взглянула туда, куда он ударил.
И увидела осколки ребер, острые и белые, прорвавшие намокшую красным желтую майку.
Его удар смял защитную бронежилетку, словно та была из картона, и вдавил ее смятый кусок глубоко в грудную клетку, ломая ребра, в капусту шинкуя легкие и выдавливая их, словно фарш сквозь дырочки в мясорубке. Забавно, но майка при этом осталась целой, только в трех местах ее проткнули обломки ребер.
Боли не было.
И страха пока еще тоже. Наверное, это и называют шоком. Когда ни страха, ни боли, и только дурацкий вопрос: «Как же так?»
Стась попыталась вздохнуть. И вот тут пришла боль. Навалилась душной волной, когда зашевелились обломки ребер в хлюпающем пузырящемся месиве, а острая грань осколка бронежилетки, повернувшись, воткнулась прямо в дергающееся сердце…
Стась вздрогнула, застонала.
И проснулась.
Боль сразу уменьшилась от запредельной до терпимой, не слишком сильной.
Это был кубик.
Всего лишь кубик — во время сна она неудобно прижала его локтем, и он уперся острой гранью в ребра.
Вот и все.
***
Система Маленькой-Хайгона
Медицинская база № 28
Марк Енсен
У Марка Червиолли-Енсена (да-да, именно так, поскольку мамочка его действительно была той самою Червиолли, прославившейся на полгалактики не только неподражаемыми ногами, но и не менее неподражаемым упрямством, а папочка происходил прямиком из потомственных Енсенов, ни один из многочисленных предков которых не мог бы похвастаться чем-либо хоть мало-мальски примечательным, кроме того же самого неподражаемого… догадались? Да-да, именно. И, поскольку в дружно упершейся рогами чете слово «компромисс» считалось грубейшей непристойностью и употребление его влекло за собой немедленное промывание рта с хозяйственным мылом, пришлось их единственному чаду терпеливо носить обе фамилии разом, но это так, к слову) была своя теория, объясняющая, почему дежурство на двадцать восьмой базе поручили именно ему.
Теория эта касалась присутствия во Вселенной некоей высшей справедливости.
За свои тридцать четыре года он успел побывать в гостеприимных лонах шестнадцати религий и десяти более мелких культов, в каждой пройдя путь от отчаянья, надежды, обретения веры, восторга, преклонения через последующие сомнения, метания, разочарования, к новому отчаянью.
Полтора года назад у него как раз случился острый приступ воинствующего атеизма, и в туалете студенческого общежития (а надо отметить особо, что все свои религиозные искания Марк вполне успешно сочетал сперва с учебой, а потом и с аспирантурой) был торжественно предан сожжению весь накопившийся к тому времени «мистический хлам», хранимый до этого, кстати сказать, в течение двадцати лет весьма бережно, несмотря на постоянно менявшиеся убеждения.
Атеизм казался чем-то настолько новым, что возникла даже было надежда, что это — насовсем.
Надежда рухнула где-то в середине прошлого года, а три месяца назад он испытал жесточайшее разочарование и даже попытался покончить с собой, но как-то робко и неумело, поскольку раньше никогда ничем подобным не занимался. Впрочем, может быть, именно поэтому сия попытка чуть было не увенчалась успехом — помешало короткое замыкание, происшедшее в электросети как раз в тот момент, когда обмотанный оголенными проводами с ног до головы Марк собирался с мужеством над вскрытой электрической розеткой.
Так что теперь, живой и вполне здоровый, Марк Червиолли-Енсен был вполне доступен новым мистическим озарениям, буде таковые появятся. Да вот беда — появляться на двадцать восьмой станции не спешил никто. Ни клиенты, ни строгие инспектора санэпида или раднадзора, ни тем более озарения.
Может быть, все дело было в том, что Марку никак не удавалось впасть в нужную степень отчаянья — ну не получалось у него, и все тут! Как прикажете впадать в отчаянье, если рядом нет никого — ну абсолютно никого! — кто бы мог тебя в это отчаянье привести?!
В отчаянье Марка Червиолли-Енсена не могли привести ни бездонная мгла за иллюминаторами, ни паршиво работающая связь, ни однообразный рацион, ни даже отсутствие элементарных удобств, из-за чего постель приходилось убирать самому, самому же загружать в тамбур посуду для вакуумной чистки и самому же постоянно программировать допотопного робота-уборщика.
В отчаянье Марка обычно приводили люди.
А вот людей-то как раз на двадцать восьмой станции не было…
Ну, разумеется, кроме самого Марка Червиолли-Енсена.
Так что вот уже шестую неделю Марк пребывал в странном и непривычном состоянии, которое буддисты вполне обоснованно могли бы назвать нирваной, а христиане — райским блаженством, правда, с несколько меньшим на то основанием.
Ему было хорошо и спокойно. Он ничего не хотел и ничего не боялся. Даже непривычное умиротворение больше не пугало его. Он просто жил, радуясь каждому новому дню.
И в этом вот состоянии тихой радости начал потихоньку склоняться к чему-то типа космического язычества, приняв за аксиому существование во вселенной некоей высшей силы, может быть даже и не совсем разумной, но свято блюдущей принцип справедливости. Который и был осуществлен при назначении на двадцать восьмую станцию именно его, Марка Червиолли-Енсена.
Когда-то давно его единокровный брат Вайминг сказал, что это только умирать хорошо в компании. А будь на то его воля — ушел бы он в одиночное плавание куда-нибудь подальше от нашей чересчур густо населенной Галактики.
Марк тогда с ним не согласился, поскольку как раз исповедовал учение пресветлого Яцзыня, утверждавшего, что все беды идут именно от человеческой разобщенности. А вот ежели удалось бы слиться всем особям рода людского в единовременном вселенском оргазме — вот тогда и только тогда бы и наступило царство Божие на всех землях, сразу и навсегда.
Позже, глубоко разочаровавшись в Пресветлом и пройдя курс лечения от какой-то венерической фигни, Марк вспомнил тот разговор и подумал, что Уве прав. Сумей они выиграть в лотерею или получить шальное наследство (о «заработать» речи не идет, такого количества не заработаешь и за десять лет, а работать дольше – это же просто смешно!), они бы, возможно, действительно купили два одноместных корабля — именно два и именно одноместных! — и подались куда глаза глядят.
Но в лотерею они не играли, а богатые родственники умирать что-то не спешили. Впрочем, даже при наличии средств Уве все-таки вряд ли решился бы на такое. Он был очень ответственным и слишком серьезно подходил к своему положению наследника по крови и духу. Он был младшим и самым любимым из всех сыновей Свена Енсена, к тому же — единственным ребенком Элизабет, последней и самой обожаемой его пассии. А у Марка, лишенного отцовского благорасположения после истории с Белым Братством, на подобную авантюру финансов не было и в проекте.
Так что двадцать восьмая станция — самая дальняя на подходе к поясу астероидов в малонаселенной системе Кляйна-Хайгона — это действительно был на данный момент идеальнейший вариант.
Марк зевнул, потянулся с хрустом, благостно осмотрел пульт, собираясь переключить управление на автоматику, поскольку наступило время ленча, да и играть в покер с вечными и неутомимыми виртуальными партнершами поднадоело, когда один из огонечков вдруг привлек его внимание. Несколько секунд он смотрел на огонечек в недоумении, но по-прежнему благостно, пытаясь вспомнить, что сие могло бы означать. На плановую проверку не похоже — о тех предупреждают за двое суток, чтобы ты успел хорошенько подготовиться. Заправку проводили на прошлой неделе, техосмотру не больше трех месяцев — нет, с этой стороны подвоха ожидать не приходится. Так что же это у нас такое зелененькое, мигающее так забавно, ритмичненько так?..
И вдруг вспомнил.
Сигнал дальней связи.
Причем — не просто сигнал, этой зелененькой мигалкой обычно зеленый коридор требуют. Ну, там, где в этом есть необходимость. Не здесь, где путаться под ногами или в стороны шарахаться просто некому.
Он еще улыбался, хмыкал недоверчиво, а пальцы жили собственной жизнью, наводя сигнальный маяк, готовя причальные захваты, активируя медицинский и гостевые отсеки. Да, кстати — неплохо было бы узнать, в чем, собственно, причина…
Он оформил запрос, отослал с информационным пакетом. Ответный пакет, в сущности, даже ответным назвать было бы трудно — он пришел практически сразу, без запаздывания — похоже, готовили его одновременно. Куча технической муры, с этим пусть автоматика сама разбирается, а вот и наше.
Марк моргнул. Перечитал еще раз. Присвистнул.
Ничего себе!
Да нет, быть не может.
Ксона — здесь?!!
Даже для учебной тревоги — слишком невероятно. Ксона — не такая штука, которую можно внезапно подхватить в глубоком космосе. Ею нельзя болеть «немножко», как нельзя быть немножко беременной. Она или есть — или нет. И если она есть — то и сам ее обладатель, и все окружающие его люди узнают о ее существовании в первые же пятнадцать минут полета. Максимум — полчаса, если фаза нулевая, а симптоматика достаточно сглажена. Так что самые типичные места ее обнаружения — ближние орбиты. Не зря же вокруг каждой планеты или станции столько госпитальных ячеек, хотя на самом-то деле истинная ксона — явление крайне редкое, он сам, например, видел только во время обучения, их тогда специально возили на Астарту, в Институт Проблемной Генетики.
Да нет, это чья-то шутка. Чья-то глупая шутка. Наверняка. Не бывает такого…
Он смотрел на экран и не верил.
Он не верил, когда серая громада трейвера-ультравена перекрыла обзор, нависнув над крохотным диском станции, не верил, когда дрогнул весь астероид от небрежной стыковки, не верил, когда истеричный голос по ближней связи требовал чего-то маловразумительного, а станционные стыковщики пытались совместить при помощи допотопного рукава выходной кессон станции со шлюзовым коридором пассажирского экспресса, совершенно к этому не приспособленного.
Не верил, когда по палубе затопали тяжелые ботинки и куча народу заполнила крохотное пространство, чего-то требуя, крича, толкаясь, издавая самые разнообразные звуки, при этом словно стремясь перекричать друг друга, когда протащили узкие носилки с привязанным к ним неподвижным телом, больше напоминавшим кокон, когда запихнули в почти непристойной спешке эти носилки прямо в диагност.
И даже когда диагност выдал предварительный результат, снабдив его для пущей важности коротким взревыванием сирены — Марк Червиолли-Енсен все равно не поверил.
Ну не бывает такого!..