Всю субботу Бонни ленился. Вдохновенно, с полной самоотдачей. Джакузи, массаж, новый фильм Бессона… и никакой работы! Он даже телефон включать не стал. За полтора месяца все, кому надо, выучили волшебное слово «выходной». Самое главное, его выучил сам Бонни, и ему понравилось! Правда, очень не хватало мадонны рядом. Привык.
И немножко хотелось стукнуть Кея.
Этот паразит даже не стал делать вид, что его срочное дело зовут не Роуз! Такое срочное, что даже завтракать не стал.
– Она любит сэндвичи из «Сабвея», – сказал вслед Кею, получил в ответ «спасибо, братишка», сам с собой поспорил, что ночь с ней Кею не обломится, и вызвал массажиста.
Кей в самом деле вернулся часов в восемь, с рожей мечтательной и довольной донельзя. Плюхнулся рядом на диван и сообщил в пространство:
– Фил рвет и мечет. Ну и подставил ты его со своей «невестой».
– Не подставил, а создал информационный повод, – пожал плечами Бонни. – Отбрешется, не впервой. Что-то ты рано вернулся. Моя невеста решила провести эту ночь честной девушкой?
– Честнее некуда. – Кей состроил страдальческую морду и выразительно потер задницу. – Я тоже за высокие моральные принципы.
– Ладно, ладно, – хмыкнул Бонни. – Сегодня твоя девичья честь не пострадает. Мне лень.
– Сдаешься без боя? Друг мой, ты серьезно болен. Я вызову тебе врача. С клизмой и градусником.
– Себе вызывай, сегодня тебе пригодится.
– Не-а. Следующая гонка тоже будет за мной.
– Тоже?! – от возмущения Бонни аж подскочил на месте. – Ты меня подрезал, засранец, и все равно я пришел первым!..
– Рассказывай своей Мерзавке. Бе-бе, – Кей показал ему язык.
– Пари?
– Пари!
И куда только делась дневная лень! Одеться, прихватить шлем, в лифте показать Кею язык, а потом – провести ладонью по гладкому, пока еще холодному металлу, послушать ласковое фырчание заводящегося «Дракона», и – вперед, байки стартуют с ревом взлетающих шаттлов! Ветер бьет в корпус, ревут два «Дракона», позади – уже на полкорпуса! – восхищенно матерится Кей, мелькают городские огни… Вот оно, счастье! Лететь по трассе верхом на мощном звере, быть с ним единым целым, упиваться азартом и знать совершенно точно, что сегодня, сейчас, всегда – он победитель!..
Разумеется, Бонни пришел к «Девяти с половиной сосискам» первым, от души хлопнул Кея по заднице и великодушно пообещал подождать с требованием долга чести до дома, а пока – по пиву и немножко подкрепиться… И все было просто отлично до тех пор, пока Кею не позвонили по экстренной линии.
– Фил, – шепнул он одними губами, отвечая на вызов. Несколько секунд послушал и молча протянул телефон Бонни.
– Позвони Тому, эта zhopa опять собирается топиться, – прозвучал усталый голос Фила. – Час назад прислал мне завещание. Одиннадцатое.
А ведь все было так хорошо! Почему бы придурку Тому не подождать с очередной депрессией хотя бы неделю!
– Zhopa дома?
– Нет, и где – не говорит. И не выключай телефон, мать твою!
Нажав отбой, Бонни от души выругался. Кей сочувственно похлопал его по плечу и достал из кармана ключи от байка, подкинул на ладони.
– Поехали, что ли.
Депрессивный придурок нашелся в двадцать шестом по счету баре (поиск начинали с излюбленного «Тедди», дальше – веером, и молились, чтобы zhopa не изменила привычному маршруту и не утащилась на другой конец Лос-Анжелеса), в компании трех мексиканских укурков. Его уже заботливо тащили к выходу, кивая сумбурным жалобам на несправедливость жизни и примериваясь к карманам. Бармен, по счастью, оказался слишком законопослушным (или помнил о работающих камерах) и не позволил укуркам обобрать Тома прямо у стойки. Или же укурки оказались достаточно наглыми, чтобы разинуть варежку не только на Томовы карманы, но и его дом.
– Стоять, недоноски! – скомандовал Бонни, едва оценив обстановку. – Это наш друг.
– Убрали конечности от гринго и мирно свалили, – поддержал его Кей.
– Н-не об`жай м`их др`зей, Джерри, – мотнул головой невменяемый Том и уцепился за шею пирсингованного бугая. – М`гель м`ня п`нимает! П`шли, я па-акажу…
Бугай нагло ухмыльнулся, его дружки словно невзначай перегруппировались.
Бонни не стал больше с ними разговаривать. Не понимают по-хорошему – их проблемы. Огнестрельного при них нет, нож всего один, и тот у самого хлипкого и трусоватого. Вдвоем с Кеем справятся. Лишь бы придурка депрессивного не порезали.
Первым ударом он подсек бугая, удачно увернулся от ножа… хлипкому тут же прилетело от бармена, вроде бейсбольной битой. Третьего Кей скрутил и уложил мордой в пол. Бугай еще чуть порыпался, съездил Бонни по ребрам, но вдвоем с барменом его тоже быстро заломали.
Так что примчавшаяся через пару минут полиция застала вполне мирную картину: три укурка отдыхают на полу под присмотром бармена с битой; заливающийся пьяными слезам Том висит на Бонни и упрашивает отвезти его в Париж, потому что только там можно познакомиться с нормальным парнем, который не променяет его на какую-то козу; Кей по телефону отдает распоряжения своему юристу – чтоб владельцу корпорации не пришлось ночевать в обезьяннике за драку в баре.
Вечер удался, japona mat`.
Ночь и утро – тоже.
Разумеется, их отпустили сразу, как в участок явился доктор юриспруденции Монтроз, только вежливо попросили прямо сейчас дать показания, а Тома отвезти к медикам.
Ни к каким медикам Бонни его не повез, еще чего. Кея оставил заботиться о байках, а Тома на такси отвез к нему домой, запихал в душ, влил бутылку антипохмельной дряни, уложил баиньки в обнимку с плюшевым зайцем, полюбовался на раскрытый шкаф с зияющими провалами чьих-то отсутствующих шмоток и порванные фотки обнимающихся Тома и Энтони на полу, и завалился спать рядом. Наутро Том традиционно будет страдать от головной боли и ныть: я такой маленький, я такой бедненький, дайте мне шоколадику! Бонни придется его выслушивать и насильно поить литрами мятного чая, потом Тома осенит очередная гениальная идея… и он забросит к чертям «Нотр Не-Дам», потому что разочаровался, видите ли, и не может больше существовать в обстановке всеобщей нелюбви. Ему изменили! Его бросили! Трагедия на всю жизнь, japona mat`!
Убил бы Вайнштейна! Не мог подождать до премьеры? А мисс Кофи каким местом думала? Ее обязанность – мир и рабочая обстановка на площадке, а вместо этого ее приятель крутит фортели, japona mat`, и срывает работу. Правильно не хотел ее брать! От таких девиц одни неприятности! Уволить ее на хер, толку все равно нет… только не сегодня. Сегодня вечером он, наконец, сделает мадонне официальное предложение, потом заберет с собой в Нью-Йорк, она же хотела увидеть его в роли Эсмеральдо… И свозит к маме на Сицилию… получит «Тони» за лучшую мужскую… и «Оскара»… ммм… хр-р… не храпи, Том, я сплю…
***
Все воскресенья я писала, как под хвост укушенная. Кей (мне тоже так больше нравилось) рассказал столько интересного! Тут не глава, тут половина романа! Конечно, в книге Кей будет зваться Кеем, а не лордом Ирвином Говардом, но… бог мой, это невозможно не написать!
Короче говоря, я вспомнила, что кроме романа существует что-то еще, только когда организм устроил забастовку с требованием еды, много еды, сейчас же еды! Быстро влезла в джинсы с футболкой, побежала в ближайшую забегаловку, и только около нее сообразила, что времени-то уже шесть с минутами! А я обещала с шести до семи быть в «Зажигалке»! Черт, как иногда некстати накатывает вдохновение…
Ровно на секунду я зависла перед тяжелым выбором: или переодеваться в знакомое Бонни платье, брызгаться лемонграссом и опаздывать, или прямо сейчас ловить такси и ехать как есть. Вот зачем я вчера вытребовала с Кея обещание не приезжать за мной, не вести меня к Бонни за ручку и вообще не изображать папочку? Полчаса назад заботливый папочка бы мне очень, очень пригодился! Эх. Опять сама себе баба-яга.
Ладно. Обойдемся без подсказок. В конце концов, у меня есть язык и капелька мозгов, уж как-нибудь дам понять Бонни, что я – это я.
По счастью, такси поймалось сразу, а в сумочке нашлись расческа, помада и зеркальце. Так что я хотя бы распустила волосы, в спешке просто завязанные в хвост резинкой, расчесала их до блеска, мазнула по губам помадой… и тихо порадовалась, что белая футболка с надписью «Я люблю ЛА», валявшаяся ближе всего к рабочему месту, оказалась чистой. Лучше радоваться, чем рвать на себе волосы, правда же?!
К «Зажигалке» я приехала без десяти семь, нервная и с бурчащим желудком. К сожалению, ничего съедобного в сумочке не оказалось, даже от кофе в шоколаде – один пустой фантик. Но это все мелочи. В конце концов, мы сейчас быстренько расставим все точки над «и», а потом поужинаем. Нет, хорошенько поужинаем! Бегемота бы сейчас съела, честное слово!
Ладно. Нервы сунуть в дальний карман, расплатиться с таксистом, нарисовать уверенную улыбку и походкой от бедра – к стойке. Наверняка Бонни там, откуда лучший обзор. А если он временно отвернулся, то и вовсе здорово. Подойду к нему, закрою ему глаза ладонями… спорим, даже ничего говорить не придется, он сам все поймет?
Я почти услышала хрипловатое, нежное «мадонна», почти поверила, что так все и будет. И неприлично обрадовалась, когда увидела знакомую спину: Бонни как раз заказывал очередной фреш. Грейпфрут с капелькой лайма и мятой, как всегда. Сейчас, Бонни, сейчас! Все будет отлично!..
Правда, он обернулся, когда я была на половине пути к стойке, и оделил таким взглядом, что если бы не аутотренинг – я бы смылась от греха подальше. Но я-то знала, почему он нервничает. Без восьми семь, а мадонны все нет. Ай-ай-ай мне.
– Привет, Бонни, – я улыбнулась ему и помахала рукой.
Ответной улыбки я не дождалась, только не слишком вежливый кивок. Ну и ладно. А что кольнуло под ребрами – ерунда. Просто он пока еще не понял, вот и отворачивается.
Да нет твоей мадонны в стороне дамской комнаты, не туда ты смотришь, Бонни. И успокойся уже, сидишь, как на иголках. Я уже пришла.
Запрыгнув на соседний с ним табурет, я улыбнулась бармену и попросила яблочно-морковный фреш и кофе в шоколаде. А потом легонько дотронулась до его плеча:
– Кого-то ждешь, Бонни?
Он обернулся, опять напряженный, словно сидит не на барном табурете, а на электрическом стуле.
– Жду.
Вот так. Коротко, по существу и тоном «отвали». Ох уж этот Бонни!
– Может быть, меня?
Я понизила голос, конечно, получилось не совсем как с лемонграссом, но интонации-то знакомые. В глазах Бонни даже что-то такое промелькнуло: догадываешься уже? Давай, Бонни, последний рывок!..
Но тут его взгляд скользнул мимо меня, дальше, к дверям, Бонни просиял… Кей пришел? Он же обещал!..
Я машинально обернулась, чтобы выразить Кею ай-ай-ай за вмешательство, и… мое сердце упало. Не было там никакого милорда. Зато была потрясающей красоты брюнетка, не латино, а что-то такое изысканно-европейское, светлокожее, одетое в летящее платье и с вишневой, почти черной живой розой в волосах. Так же на автомате я отметила, что рост и комплекция у нее – примерно мои, то есть средние, не модельные. И двигается она, как танцует.
Черт. Нет, Бонни, это не твоя мадонна, не смотри на нее!..
Надо было сказать вслух, но я не смогла. Горло перехватило от понимания собственного поражения. На мисс Кофи Бонни не смотрел так никогда. Ни разу. И не посмотрит.
А брюнетка, почувствовав взгляд Бонни, томно ему улыбнулась, повела плечом и проскользила к лестнице на второй этаж, собирая по пути восхищенные мужские взгляды.
Черт! Вот что теперь, а? Хоть в самом деле зови Кея на помощь. Если только… а что я парюсь, на самом-то деле? Ну, подумаешь, красотка. Так этих красоток Бонни имел пять сотен, и еще столько же только и ждут шанса упасть ему в руки, как спелые груши. А любит-то он меня. Свою мадонну. И если сейчас пойдет за брюнеткой, все равно через пять минут убедится, что тревога была ложной.
Мне всего-то и надо, что подождать. Самую малость.
Молча подождать.
Но эта ценная мысль не задержалась в моей голове ни на секунду. Может, потому что мне было безумно страшно, что он сейчас уйдет и не вернется ко мне никогда? Что он забудет обо мне, найдя новое совершенство? Решит, что мадонна так и не пришла, а значит – все кончено, и красотка с розой вполне может его утешить…
– Это не она, Бонни, – сорвалось с моего языка раньше, чем я успела его прикусить. Потому что сразу поняла, что не стоило этого говорить. Сразу, но поздно.
Он обернулся ко мне, но это уже был не мой Бонни. Даже не козлогений Джерри. Это был истинный сын дона Джузеппе, готовый растоптать всё и всех, оказавшихся на его пути. И его слова полностью соответствовали виду. Честно говоря, я даже не очень хорошо их слышала, до меня как сквозь вату долетали лишь обрывки: лучше бы делала свою работу, а не лезла в чужую жизнь, ты никто и звать тебя никак, хватит уже ко мне клеиться, я не трахаю скучную серость, ты уволена, чтобы я тебя больше не видел…
Все это – тихим, морозным голосом, каждое слово – как осколок льда. Острый, ядовитый осколок.
Не знаю, как я не раздавила стакан с фрешем, за который держалась вместо соломинки. И не знаю, о чем я думала, когда так же тихо и морозно говорила ему:
– Не беспокойтесь, мистер Джеральд. Скучная, как поцелуи со вкусом зубной пасты, серость к вам больше не подойдет, – аккуратно ставила на стойку свой фреш и убегала из «Зажигалки».
Наверное, ни о чем не думала. Просто не могла. И отталкивая Ирвина, пытающегося меня поймать у дверей, тоже ни о чем не думала. Даже не видела ничего толком, слезы мешали. Я бежала прочь – из «Зажигалки», из этого проклятого Города Ангелов, от своей глупой голливудской мечты, бежала, не разбирая дороги, расталкивая случайных прохожих… И когда на перекрестке передо мной распахнулась желтая дверца такси, ни о чем не думая, запрыгнула в машину…
Таксист газанул, даже не спросив адреса, а я разревелась. Закрыла лицо ладонями и разревелась, как маленькая, дрожа и всхлипывая. Чьи-то сильные руки обняли меня, прижали к чем-то теплому, надежному… почти как папа. Господи, почему я осталась одна? Почему ты отнял у меня всех родных и любимых? Почему сейчас меня обнимает какой-то сердобольный незнакомец, а не Бонни? Нет, я не хочу так!.. Я не хочу больше быть одна!
Когда такси остановилось около пансиона, я уже не рыдала, а только всхлипывала, уткнувшись в плечо Ирвина. Внутри были лишь боль и пустота, никаких мыслей, никаких желаний. Словно моя прекрасная сказочная жизнь только что закончилась, и впереди… не знаю, что там впереди. Но точно не Бонни и Кей. Потому что есть вещи, которые я простить не могу. И за которые Бонни тоже не станет просить прощения. А Кей… то есть Ирвин Говард… не знаю.
В любом случае, из ЛА я уеду сегодня же. Больше меня тут ничто не держит.
Ирвин молча помог мне выбраться из машины, обнял за плечи и отвел в комнату. Я была ему благодарна за это молчание. И за то, что он не мешал мне тупо смотреть на приготовленные к отъезду документы, брошенный на кровати раскрытый ноутбук, собранный чемодан и ключи от дома Бонни на тумбочке. Да, я не собиралась здесь оставаться. Я собиралась познакомиться, наконец, с тетушкой Джулией, козой Мерзавкой и братишкой Васко. А теперь… Что ж, билета в Румынию у меня нет, но купить – не проблема.
Чуть выйдя из ступора (ощущение чужого тепла за спиной почему-то очень этому помогло), я потянулась за ноутом: закрыть, убрать в сумку. Роман почти готов, даже финал написан, прекрасный сказочный финал. Перепишу его к чертям собачьим. Пусть будет не таким прекрасным, зато куда более жизненным. Они расстались, и каждый жил долго и счастливо на своем континенте. С кем-то другим. Я не буду мстить написанному Бонни, ни к чему. И уничтожать книгу не буду, из подростковой дури я уже вроде выросла. А что мне больно… и это тоже пройдет. Когда-нибудь.
Ноутбук из моих рук забрали. Осторожно, но уверенно. Поцеловали меня в макушку и внезапно предложили:
– Пойдем-ка ужинать, великий писатель.
Я хотела возразить, мол, не хочу – но живот так подвело, что я чуть снова не расплакалась. Потому я кивнула, зло утерла ладонью мокрые глаза и обернулась к Ирвину.
– Сегодня я лечу в Нью-Йорк.
– Хорошо, летим сегодня, – он погладил меня по мокрой щеке, а я не стала уворачиваться. – Но сначала ужинать. Весь день писала? Или всю ночь и весь день?
Вместо ответа я пожала плечами. Ну, половину ночи и весь день. Это не имеет значения. Вообще не хочу об этом говорить.
– Неважно. Ирвин…
– Кей.
– Кей… спасибо за твою заботу. И извини. Ничего у нас не получится.
Он покачал головой и шагнул ко мне.
– Получится. У нас все получится, Роуз. Иди сюда…
– Не надо. – Я отступила к окну, отвернулась и обхватила себя руками за плечи. – Лучше сразу, Кей. Тебе нужны двое, а не я одна. А я не хочу больше встречаться с Бонни. Никогда. Потому лучше закончим сейчас.
– Роуз, мне нужна ты. С Бонни или без, в любом случае. – Он все же поймал меня за плечи, прижал к себе. – Не знаю, что этот дурак тебе наговорил, но поверь, он уже раскаивается.
– Мне все равно. Не хочу говорить о нем. Пусти, пожалуйста, Кей. Я устала от этого всего.
Меня прижали крепче и легко поцеловали в ушко. А я опять чуть не разрыдалась. Ненавижу себя в таком состоянии! Глупая курица, опять я плачу из-за мужчины, сколько раз себе обещала, что никогда больше!..
– Ладно, не хочешь, не говори. – Потершись щекой о мои волосы, Кей подхватил меня на руки. – Ужинать, моя леди, и жизнь сразу покажется веселее. А кто облажался, сам дурак.
Наверное, надо было отказаться. Если я пойду с Ирвином, это будет выглядеть как глупая женская месть, а я не хочу мстить. Тем более, прыгая в постель к другому мужчине. Но вот беда, спорить с Ирвином не было никаких сил. И вырываться не хотелось. В конце концов, могу я себе позволить хоть иногда быть слабой женщиной!
Со вздохом обняв Кея за шею, я положила голову ему на плечо и напомнила:
– Ноут и документы. Не хочу сюда возвращаться.
Он тихо хмыкнул:
– Уже, – и только тогда я обратила внимание, что на тумбочке нет сумки от ноута и самого ноута. Зато так и остались ключи от дома Бонни. И чемодан около шкафа. Полностью упакованный, готовый к путешествию в Гренландию. – Позвоню хозяйке пансиона, пришлет в Нью-Йорк. Не парься.
Я и не стала париться. Мне вдруг стало спокойно и почти хорошо. Так только, где-то на дне души осталась горечь и злость на Бонни, но… это неважно. Я не позволю еще одному козлу отравить мне жизнь. И не буду париться насчет мужской дружбы, Кей сам разберется. Большой мальчик.
– Я всегда знал, что ты умница, – шепнул он, нашел мои губы и поцеловал. Легко, нежно, едва касаясь. Обещая, что все будет хорошо.
Ровно в этот момент в коридоре раздались быстрые шаги, и через пару секунд в дверь постучали.
Я чуть было не рванулась открывать, даже не подумав, кто это может быть. Но меня остановила тень улыбки на губах Кея. Слишком довольной.
Ах ты, лисий охотник! И ведь уже поставил меня на пол, разве что не подтолкнул в нужную сторону! Un`cazzo.
Я глянула на дверь, потом на Ирвина, потом снова на дверь. Вопросительно подняла бровь. Ирвин в ответ пожал плечами, мол, это к тебе.
В дверь снова постучали. Нет, ударили, судя по звуку – раскрытой ладонью.
– Rosa! Открой, прошу тебя! – Я вздрогнула и на миг зажмурилась. Слишком больно слышать его голос. Хриплые нотки, дрожь. Мольбу на грани отчаяния. – Пожалуйста, Madonna!
Мне очень хотелось ответить – нет, никогда. Уходи и не возвращайся. Я верила тебе, любила тебя, а ты… Но лишь сжала зубы и помотала головой. Он не видит, а неважно, это не ему. Это тебе, Никель Бессердечный, который не рискует без необходимости. И ты знаешь, что если откроешь сейчас дверь Бонни и заставишь меня с ним говорить – то в Нью-Йорк отправишься один. Или с Бонни. Но не со мной.
– Роуз? – почти неслышным шепотом, погладив меня по волосам.
Усмехнувшись ему в лицо, я на цыпочках подбежала к окну, распахнула его и требовательно протянула руку за своей сумкой. Голос Бонни из-за двери я игнорировала. По крайней мере, старалась. Простить его? Дать ему шанс? Нет. Ни за что. Больше никаких шансов меня растоптать. И мне все равно, что он плачет. Я тоже плакала из-за него и не хочу повторения. Никогда.
– Ну? – Ирвину, застывшему посреди комнаты. – Просто отдай сумку, Кей, и иди к своему другу. Этим же все равно все закончится, так что лучше и не начинать.
На этот раз вздрогнул он, словно очнувшись. Усмехнулся так же зло, как я, и перемахнул через подоконник. Вместе с моей сумкой. Невысоко, единственный этаж, правда, жестковато – асфальт. Я тут же последовала за ним, меня поймали на руки и без слов повели к выходу с заднего дворика.
Такси.
Кофе и какая-то еда в аэропорту, Кей о чем-то говорит по телефону, я не прислушиваюсь. Мой телефон звонит, и снова звонит – я его выключаю.
Крохотная по сравнению с лайнерами «Сессна», Кей за штурвалом. Под нами облака, безумно-розовые в свете заходящего солнца. Красиво.
В моих ушах звучит голос Бонни: я люблю тебя, мадонна!
Я лечу в Нью-Йорк и не собираюсь оглядываться.
У меня впереди – новый бестселлер и лучший на свете мужчина, который понимает меня, любит такой, какая я есть и никогда не обидит.
Я все сделала правильно.
А слезы на моих глазах – от солнца. Только от солнца.
Ti amo, Benito. Я тебя никогда не забуду.
Конец первой книги
Подняв взгляд от бумажных стаканов и пакета из «Сабвея», я встретилась с насмешливыми глазами благородного серого цвета. Милорд изволили оглядеть бардак в комнате, слегка приподняв бровь, и улыбнуться.
Я улыбнулась в ответ. Мило и непринужденно.
– Спасибо за заботу. Ты пришел за своей рубашкой? – я опустила взгляд на его супердемократичную футболку от «Lacoste» и дешевые джинсы, всего-то баксов за тысячу.
– Оставь, она тебе идет. Спорим, ты не завтракала?
Я пожала плечами. Толку спорить, если мне было не до того. Да и кофе весьма кстати. Или кто-то думал, что я сейчас буду прятать глаза, краснеть, бледнеть и падать в обморок? Ага, ждите. Я взрослая девочка, как хочу – так и дурю. Хоть с десятью мулатами!
Так что я взяла у Ирвина из рук пакет, поставила на столик около кровати – другого все равно не было – и села в плетеное креслице рядом, махнув на заваленную шмотьем кровать.
– Больше садиться все равно некуда, а это можешь подвинуть. Приятного аппетита, – сказала я, достала из пакета верхний сэндвич и вцепилась в него зубами. Очень, очень вкусный сэндвич с тунцом!
Спрашивать Ирвина, за каким фигом приперся, я не стала. Это невежливо. Да и мне не слишком интересно. Готова спорить, сейчас прозвучит еще одно предложение типа «вы привлекательны, я чертовски привлекателен, айда на сеновал». Тем более что этой ночью мы там уже побывали, и довод «я тебя не хочу» рассматриваться не будет, как неактуальный.
Плевать. Я просто не хочу. И знать, что сказал Бонни, когда услышал мою фамилию – тоже. Мне гораздо интереснее, с чем второй сэндвич, какие-то они маленькие! А если Ирвину хочется что-то мне сказать, пусть. Мешать тоже не стану.
Но Ирвин непринужденно уселся на кровать, укусил второй сэндвич, и словно бы совершенно не собирался ничего больше говорить. И хорошо, и ладненько. Не очень-то и хотелось.
Завтрак мы прикончили одновременно, так и не сказав друг другу ни слова. Я даже подумала, а не обидеться ли мне? Между прочим, всякий уважающий себя герой любовного романа сейчас бы признавался мне в любви, звал замуж или хотя бы на Гавайи. Да хоть на сеновал, раз уж роман у нас эротический. А этот? Вот что он молчит?
Фыркнув, я поднялась и направилась к чемодану, обходя кровать по дуге и не глядя на Ирвина. Так только, краем глаза отметила, что он довольно ухмыляется и… что? Что он делает?! Какого черта он разлегся на моей кровати поверх моих шмоток?!
– Слезьте с моей юбки, милорд. Вы не котик.
– Билет в Румынию уже куплен?
Со шмоток он так и не слез, а ухмылка стала еще наглее и веселее. Черт. Еще бы не помнить, как он выглядит без джинсов… и как он пахнет… и… черт! Этой ночью мне хватило секса на месяц вперед, у меня все болит, я не хочу прямо сейчас проверить, какого цвета у него трусы и есть ли они вообще!
– Нет, мне не нужна компания.
– В Румынии отвратительная погода. На следующей неделе я собираюсь в Нью-Йорк, полетели со мной.
– Нет. Я не… мы не можем быть вместе, Ирвин. – Я опустила глаза. Не хотела смотреть на него, казалось – я говорю что-то не то, неубедительно, неправильно. Как будто тут в принципе может быть что-то правильное, когда я хочу двух мужчин сразу!
– Хотя бы не говоришь, что тебе со мной плохо, – он тихо хмыкнул. – И что ж нам мешает?
Я могла бы сказать: мы слишком разные, мы не поймем друг друга, – но это было бы чистой воды вранье. Мы разные, но нам хорошо рядом. Вместе. И в постели тоже.
Единственная причина – совсем не в этом, а…
– Я люблю Бонни, – сказала я и посмотрела Ирвину в глаза.
– Я тоже люблю Бонни. Видишь, как много у нас общего.
На мгновение я зависла. Да уж, умеет Ирвин поставить все с ног на голову. И заставить меня краснеть – тоже. Слишком хорошо я помню это «общее»… боже, я в самом деле занималась любовью с ними обоими сразу? В смысле, я была между ними, а потом Бонни был между нами, и Ирвин был… В последнее мне верится еще меньше, наверное, все же приснилось…
– Нет, я так не могу. Не знаю, какие у вас с Бонни игры, но… нет.
– Нам будет очень хорошо вместе, Роуз. А в Нью-Йорке сейчас отличная погода.
– В это время года я предпочитаю Нью-Васюки, – я разозлилась.
Ирвин покачал головой.
– Твой халатик изумительно сочетается с искрами из твоих глаз, упрямая колючка. От кого ты бежишь?
Машинально опустив взгляд, я разозлилась еще больше и с трудом подавила желание запахнуть халатик и сверху еще прикрыться пледом. Поздняк метаться, все что хотел – еще вчера разглядел. И пощупал. И на вкус попробовал. Черт! Не дождетесь вы, лорд Совершенство, моего смущения! Как и оправданий.
Потому я молча потянула из-под него свои одежки, и мне это позволили. Даже ловить не стали. И ничего больше спрашивать – тоже. Ирвин просто смотрел, как я бросаю вещи в чемодан, и молчал.
Закинув в чемодан последние штаны, я захлопнула крышку.
– Все, концерт окончен. Выход там.
Он все с той же ироничной ухмылочкой поднялся, а я посторонилась, пропуская его к двери, и отвернулась. Смотреть, как он уходит? Обойдется. Пусть катится колбаской!
– Роуз, – позвал он, совсем близко.
Я замерла, чувствуя тепло его тела, почти касание. Мне безумно захотелось, чтобы он меня обнял. Сукин сын, какого черта он меня дразнит?!
– Что? – не поворачиваясь к нему.
Ирвин положил ладони мне плечи, потерся щекой о мои мокрые волосы. Я вздрогнула, так это оказалось приятно.
– Все хорошо, Роуз. Тебе нечего бояться.
– Я не боюсь, – буркнула я.
– Бонни не знает, кто ты. – Ирвин развернул меня лицом к себе, обнял. А я почему-то не вырвалась, наоборот, уткнулась лбом ему в плечо.
– Ты не сказал или он не спрашивал? – спросила совсем тихо.
– Я не сказал.
– Почему?
– Потому что это вы должны решить между собой сами.
– Вы же друзья. Я не понимаю… – я не понимала не только мотивов Ирвина. Я не понимала, почему сейчас мне кажется, что я в безопасности. Почему я ему доверяю.
– Именно потому что мы друзья, от меня он ничего не узнает. Сломать вашу игру – самое плохое, что я могу для него сделать, – в тоне Ирвина не осталось ни капли насмешки или игривости.
– То есть ты считаешь, что он на самом деле не хочет знать?
Я даже зажмурилась, ожидая ответа. И зря. В смысле, зря ждала.
– Что я считаю, совершенно неважно. – Он снова потерся губами о мои волосы. Безумно нежно. – Имеет значение только, чего ты хочешь сама. Честно. Не для меня, для себя.
– Хочу… – Я поймала себя на том, что сама прижимаюсь к нему, словно ищу защиты. – Я не знаю, Ирвин. Я совсем запуталась.
– Кей. Зови меня Кеем, – в его голосе послышались хрипловатые нотки, а я опять покраснела. Сегодня ночью я называла его именно так. И это было… черт, это было волшебно! – Меня так достало все время быть лордом, ты себе не представляешь.
– Кажется, представляю. – Как удачно, что он сейчас не видит моего лица. Наверняка я горю, как майская заря. Слишком хорошо я помню некоторые подробности – и да, лорды не ведут себя так… э… демократично. – Поэтому Бонни, да? Никогда бы не подумала, что ты спишь с мужчинами, ты такой…
– Консервативный? Традиционный?
Он хмыкнул, провел ладонью вниз по моей спине. Я с трудом удержалась, чтобы не выгнуться навстречу и не застонать. Бог мой. Что со мной творится? Я подхватила вирус мартовского кошкизма?
– Кей, какого черта… – я попыталась от него отодвинуться, но он тихо-тихо засмеялся и прижал меня к себе, на этот раз – властно, тесно, так, что его стоящий член вжался в мой живот. У меня дыхание перехватило, так это было горячо и сладко.
– Ты была совершено права, меня не привлекают мужчины. Но Бонни… это Бонни. Уж ты-то знаешь.
Его руки вовсю гуляли по моей спине, участившееся дыхание ласкало шею, а я… я в его руках превращалась в какое-то неразумное животное, душу готовое продать за ласку. Какого черта? Раньше я не реагировала на него так! Только на Бонни… Бонни… но ведь его тут нет! Кей – не Бонни, а всего лишь его друг…
Лучший друг.
И тут до меня внезапно дошло. Лучше поздно, чем никогда, правда же?
Невероятным усилием воли я оттолкнула Ирвина, отступила на шаг, выставила вперед ладони – вовремя, потому что мне пришлось изо всех сил упереться ему в грудь, когда он попытался снова привлечь меня к себе. От того, как горели его глаза, я едва не забыла все, что хотела сказать.
– Ты знал! Ты, чертов лисий охотник, ты с самого начала знал, что я говорю про Бонни!
– Разумеется, – ни грамма стыда или раскаяния.
– И тогда, на яхте, ты тоже знал про Бонни, да? – По его ухмылке было понятно, что да. Знал. Бонни ему рассказал о первой встрече с мадонной, или Дик, или оба… – Никель Бессердечный и его служба безопасности, да?
– Чертовски приятно иметь дело с умной женщиной.
Я неверяще покачала головой. Вот как с ним? Ни грана стыда!
– Почти соблазнил девушку друга…
– Да уж, папа решил помирать очень не вовремя.
Упс. Кажется, я тоже кое-что забыла. Увлеклась. Не стоило об этом напоминать.
– Извини, я… – я опустила глаза, но ладоней с его груди не убрала.
– Искры, – он погладил меня по щеке, обвел большим пальцем нижнюю губу. – От тебя летят искры. Ты сейчас невероятно красива, ты знаешь?
Ну вот, опять я ничего не понимаю. Он не рассердился, не обиделся, словно… словно он меня понимает. Вот так легко и сразу. Еще бы мне понять его. Их обоих.
– Знаю. – Я не врала, я в самом деле это видела. В его глазах.
– И знаешь теперь, почему я не увез тебя с собой. Не мог же я отнять тебя у Бонни.
– Какое благородство. И тебя не смущает быть третьим.
– Третьим? – он скептически поднял бровь, но глаза его смеялись. – Ну, нет. Разве Никель Бессердечный похож на человека, который готов быть третьим?
– Не похож, в том и дело.
– Дело в постановке вопроса, моя колючка. Я хочу вас обоих, вместе, а не по отдельности. – Глядя мне в глаза, он поднес к губам мою правую ладонь и поцеловал. Совсем легко, едва касаясь, а у меня чуть не подогнулись колени. – И ты хочешь того же самого. Меня и Бонни. Вместе.
Это «вместе» снова, в сотый раз за утро, так ясно представилось и почувствовалось, что я не просто покраснела, а запылала. Нет, я не могу… не хочу… мне стыдно! У меня все болит, особенно… черт, мне сидеть-то больно, я позволила взять себя так всего-то второй раз в жизни…
– Нет! – я оттолкнула Ирвина, то есть попыталась.
– Да, – он поймал меня, взял одной рукой за затылок, побуждая поднять голову. – Не прячься, мадонна, посмотри на меня.
Проглотив вязкий комок смущения (и проигнорировав волну возбуждения от низкого, дразнящего «мадонна»), я посмотрела ему в глаза. Упрямые, сверкающие азартом глаза цвета Тауэрских камней. Вы упрямы, милорд? Я тоже.
– Смотрю, милорд.
Он гневно раздул ноздри, тяжело сглотнул. Мне на миг показалось, что сейчас он наплюет на мое «нет», завалит меня на кровать и возьмет, а потом… а потом вопрос «хочу ли я Ирвина» отпадет сам собой. Потому что после такого – не захочу. Никогда.
И, может быть, это будет к лучшему. Все слишком запуталось.
Но он сдержался. Я видела, чувствовала, как ему хочется это сделать, и знала – будь на моем месте Бонни, именно изнасилованием бы и закончился спор. Но разница в том, что Бонни согласен на такую игру, а я – нет.
– Так чего же ты хочешь на самом деле, Роуз? – его голос прозвучал почти спокойно, а я невольно восхитилась самоконтролем. Пульс зашкаливает, адреналин хлещет из ушей, но руки нежны, и если мне сейчас захочется отойти, он меня отпустит.
Наверное, поэтому и не хочется. А что касается ответа на его вопрос… если бы я сама толком понимала! Я люблю Бонни, хочу быть с ним, но крайне плохо себе представляю, как это будет. Особенно как это будет после того, как он меня узнал – а я его оттолкнула. Оттолкнула Бонни, переспала с Ирвином и Бонни, и опять почти готова повторить, но уже только вдвоем. Черт. Почему все так сложно-то!
– Я хочу Бонни. Сначала встретиться с Бонни лицом к лицу. Только я не знаю, что из этого получится.
– Как у вас все запутано, – он ласково погладил меня по щеке и, видя, что я не пытаюсь отстраниться, снова притянул к себе. – Ты сомневаешься в том, что он тебя любит?
– Нет, но… я не знаю, кого он любит, Кей. Даже не так. Знаю. Он любит не меня, а образ. Я не такая, как его «мадонна». Не умею блистать и покорять. Мне бывает страшно и неловко, особенно когда папарацци, скандалы… Бонни нужна уверенная в себе, яркая звезда, а не я.
– Что-то вроде Сирены? – с мягкой насмешкой.
– Если бы она его любила, то да.
– Не бывает «если», Роуз. Бонни нужна ты, а не кто-то другой. Даже если он пока не видел всех твоих граней… кстати, ты знаешь, что он влюблен в твои книги?
Я невольно передернула плечами. Влюблен в мои книги, но ему и в голову не пришло поговорить об этом со мной. В смысле, с мисс Ти, ассистенткой Великого Писателя. Как-то, в самом начале работы над мюзиклом, он попытался добыть у меня телефон или хотя бы мыло автора сценария, получил категорическое «извините, мистер Роу ни с кем не общается, кроме своего лечащего врача, экономки и меня» – и больше к этой теме не возвращался. То есть ему даже в голову не пришло, что Таем Роу может оказаться кофейная девочка, не говоря уж о том, чтобы поинтересоваться, что же такое она пишет в своем ноуте. Если он вообще замечал, что я что-то там пишу.
– Он не счел нужным мне об этом сообщить.
Ирвин тяжело вздохнул и поцеловал меня в макушку.
– Бонни иногда тот еще осел. Честно, я не понимаю, как он умудрился тебя не узнать. Вы почти два месяца работаете вместе, он видит тебя каждый день… Чего я не знаю, Роуз?
– Никель Бессердечный и чего-то не знает?
– Придется расстрелять начальника внешней разведки, – хмыкнул он. – Рассказывай.
– На самом деле он меня узнал. Ну, почти узнал, а я… это было ужасно глупо. Я испугалась и… – зажмурившись, я уткнулась лицом ему в плечо. – Он на работе совсем другой. И я… мы… вся труппа знает, что я в него влюблена. И что для него я – пустое место. Когда я только пришла, мы поругались, а потом он предложил мне… – у меня перехватило горло, так больно и стыдно было об этом рассказывать. Да просто признаваться вслух, что меня отвергли.
– Он в невежливой форме предложил тебе перепихнуться, ты оскорбилась и послала его в задницу, а он еще разок тебе напомнил, что он – козел и связываться с ним не стоит… так?
– Угу. Я облила его текилой. То есть в первый раз коктейлем. Текилой – во второй.
– Второй? Похоже, дело серьезно…
Мне показалось, или Ирвин смеется? Он смеется надо мной?!
– Ты!..
– Тише, я не над тобой ржу, честное слово. – Он таки рассмеялся, по-прежнему прижимая меня к себе. – Честное-пречестное.
– Я тебе не верю.
– Ты просто не все знаешь об этом прекрасном человеке, отличающемся неординарным умом. Среди его неземных достоинств… – На этом месте я сама хихикнула. Такой пафосный тон, словно у диктора, озвучивающего очередную американскую «научную сенсацию» для олигофренов среднего школьного возраста. – Короче, кое в чем Бонни редкостный мастер заморочек. По-русски это будет «turusy na kolesah», кажется.
Я снова хихикнула. Наверное, истерически – слишком этот разговор был нереальным. Милорд Ирвин, озвучивающий инструкцию по обращению с Бонни Джеральдом. Сон, как есть сон.
– Ты в самом деле его любишь.
– Ну да. Люблю. Вместе с его гребаными гениальными заморочками. Знаешь, человек, сумевший разморозить Никеля Бессердечного, стоит любви. Ведь с ним ты счастлива, правда же?
Я молча кивнула. Смысл отрицать очевидное? С Бонни я счастлива, как никогда раньше. Свободна, как никогда раньше. С ним моя жизнь стала яркой и полной, и я бы ни за что не променяла свою сумасшедшую любовь к больному ублюдку на покой. Даже если все завтра закончится.
– Да. Это же Бонни.
– Завтра вечером я пойду с тобой. – Видя, что я собираюсь возразить, Ирвин приложил палец к моим губам. – Я просто буду рядом, Бонни меня не увидит.
– Зачем? Все будет хорошо, Кей.
– Я хочу видеть, как этот засранец встанет перед тобой на колени и попросит выйти за него замуж. У меня гештальт такой. Ну и кто-то же должен заказать для вас шампанское.
– И никаких попыток увезти меня в Нью-Йорк?
– Просто помни, что он тебя любит, и что я всегда рядом. И, Роуз… – он достал из кармана маленький флакончик без этикетки. – Воспользуйся этим. Пожалуйста.
Взяв флакон, я открыла крышку. На всю комнату тут же запахло мятой и лемонграссом. Я подняла на Ирвина недоуменный взгляд.
– Зачем? Я же…
– Знаешь, почему Никель Бессердечный сейчас владеет корпорацией, а не устраивается в Макдональдс осваивать новую профессию? – Дождавшись моего «м-м?», он нежно улыбнулся и склонился к моим губам, словно собирался поцеловать. – Потому что не рискует без необходимости.
Первой моей мыслью на следующее утро было: господи, пусть все это будет сном!
А второй – не буду открывать глаза. Сделаю вид, что меня здесь нет. Вдруг мне поверят?
Секунд несколько я лежала, замерев и прислушиваясь к дыханию рядом. Ровному, сонному дыханию двух мужчин. Двух моих любовников.
Боже. Что я натворила?! Каким местом я вчера думала, соглашаясь…
Место, которым я вчера думала, заныло. И все что рядом – тоже. А мои уши, щеки и, наверное, все прочее – запылало от стыда.
Нет. Не буду вспоминать эту ночь. Не сейчас. Лучше… Лучше прямо сейчас оказаться дома, в Москве, и притвориться, что в ЛА меня нет и никогда не было. Да-да, господа, вам все приснилось, и мне тоже. Вот такой неприличный сон.
Боже, пошли мне храбрости открыть глаза!
Храбрости мне не послали, зато дали знак: кто-то рядом вздохнул, что-то неразборчиво пробормотал и закинул на меня тяжелую руку. Точно, знак. Что у меня все еще есть призрачный шанс сбежать. Прямо сейчас!
Я им воспользовалась. Выскользнула из-под руки Бонни, с облегчением увидела на его глазах повязку (перед глазами мелькнула картинка с участием Бонни, повязки, стека, Ирвина и меня, уши снова запылали). Есть шанс, что он меня не узнал? Логика подсказывала, что шанса нет. И если Бонни даже вдруг каким-то чудом умудрился не признать во мне мисс Кофи, есть же Ирвин. Черта с два он промолчит.
Ладно. Плевать. Я же еще вчера знала, что так и будет. Вот и… короче, хватит соплей. Хотела приключений – получила приключений на собственную задницу.
Не знаю, повезло мне или наоборот, но я успела смотаться, пока мужчины не проснулись. Пришлось, правда, позаимствовать у Ирвина рубашку подлиннее, потому что куда подевались мои шелка, обувь и все прочее – история умалчивает. Вроде край чего-то бирюзового торчал из-под Ирвина, но проверять, что это, мне совершенно не хотелось.
Так что я удрала в его рубашке, без белья и обуви, зато в боевой раскраске морского духа и с прической взбесившейся горгоны. Хорошо хоть моя сумочка нашлась в прихожей, а в ней – наличность для поездки на такси.
Такси мне вызвал портье. Невозмутимый, как индийский йог. Ну да, он тут и не такое видел! Хотя я сама, глянув в зеркало в лифте, чуть не перекрестилась. Страховидло восьмидесятого левела. И нет, я бы сама себя в этом ни за что не узнала!
В общем, побег удался. А что хозяйка пансиона, с которой я столкнулась почти у своей двери, охнула и зашептала что-то похожее на «pater nostram» – сущая ерунда. Главное, я добралась до своей ванной, масла, щетки и шампуня. Кстати, процесс отмывания боевой раскраски со спины оказался просто отличным средством от дурацких сожалений и слезливых самокопаний. Вот сами попробуйте посамокопаться, расплетая двадцать косичек и промывая волосы от черного лака, или изворачиваясь с намасленной щеткой так, чтобы смыть краску со своих лопаток! А если при этом еще ненароком заденете смеситель, и вместо теплой воды вас окатит ледяной, приступ куризма как рукой снимет, и наступит здоровый циничный бодрячок.
Так что через час с чем-то я вышла из ванной – почти нормального розового цвета, собранная и вполне себе злая. На себя, дуру, ясен пень. Никто меня насильно в приключения не тащил, все – сама, только сама. И манатки, чтобы ехать из ЛА куда подальше, тоже сама, только сама. Надо будет только позвонить Тошке, чтоб не волновался, и Филу – предупредить, что дописывать роман я буду где-нибудь в Мексике. Или в горах Вайоминга. Охладиться мне точно не помешает.
Прямо в халате на голое тело и полотенце на волосах я отправилась к шкафу, вытащила оттуда ворох шмотья и бросила на кровать. Где мой чемодан? Под кроватью? Ага, попался! Сейчас я тебя… я вас…
Запихать платья в чемодан прямо сейчас мне помешала одна единственная мысль: я обещала в воскресенье прийти в «Зажигалку». Не то чтобы я надеялась, что после ночного разврата Бонни позовет меня замуж. Это ему можно играть в хастлера, а вот его невесте явно не стоило. А чтобы раз и навсегда успокоиться на тему Бонни, мне нужно встретиться с ним лицом к лицу. Мне, Розе Тихоновой, а не раскрашенной под хохлому «мадонне». И сказать что-то типа «спасибо, было клево, а теперь у меня дела на Аляске». Или убедиться, что он не намерен со мной разговаривать вообще, ибо недостойна. Что, кто-то сомневается, что Бонни на лету придумает сто и одну причину со мной расстаться по моей вине? Ну-ну.
Все. Решено. На завтра оставлю джинсы и пайту, все остальное – в чемодан. Сегодня же звоню Филу, потом встречаюсь с Тошкой, и беру на завтрашнюю ночь билет на Гавайи. Или в Китай.
Встряхнись, детка!
Сорвав с головы полотенце, я показала колечко из пальцев отражению мокрой курицы и пропела из Битлз: «Well, shake it up, baby, now. Twist and shout».
Стук в дверь застал меня на втором куплете, который я орала уже в полный голос, притопывая в такт и швыряя в открытый чемодан всякую мелочевку вроде книжек или плюшевой совы.
Открывать дверь – наверное, хозяйка пансиона решила проверить, не пахнет ли у меня травкой – я пошла как раз с этой совой в руках. Мне подарила ее Люси, чтобы спалось лучше, и я твердо решила взять ее с собой в Гренландию.
– Come on and work it on out!
Я распахнула дверь, не глядя, и совершенно не ожидала слов:
– Вот значит, как девочки делают это… – до боли знакомым голосом. – Кофе возьми.
***
Она снова сбежала. Чудесная, горячая, любимая Rosetta. Ничего, привыкнет. Для первого раза так и вовсе fioretta molto grassetto (очень храбрый цветочек). Езу, как она органично вписалась между ним и Кеем!.. А как она орала, когда кончала… поймать ее, что ли, и повторить?
Бонни стоило серьезных усилий улежать на месте, притворяясь спящим, пока она искала в шкафу что-нибудь надеть и на цыпочках покидала номер. Быстро-быстро. И только когда тихо закрылась дверь, он потянулся, стянул к черту повязку с глаз и пихнул сонного Кея.
– Где мой кофе в постель? Давай, вставай! Ты продул.
Кто-то продул пари, а у кого-то стояк. Опять. Интересно, он всегда будет так на нее реагировать? Даже с Сиреной в юном возрасте двадцати трех лет такого не было. Наверное, это феромоны. Или гормоны. Или просто он влюблен, как подросток, впервые в жизни – в нормальную, адекватную девушку, с которой можно и поговорить, и поиграть, и… о, сколько еще всякого разного они сделают вместе после свадьбы! Впрочем, можно и до, и после.
Езу, спасибо тебе за эту женщину!
– Ну и дурак, надо было ловить, – буркнул Кей и попытался натянуть на себя простыню.
– Поймаю. Завтра. Хватит дрыхнуть, тащи мой выигрыш! – Бонни стянул простыню и вместо нее набросил на Кея что-то шелковое, голубенькое, измятое до неузнаваемости. Еще бы, если кое-кто на нем спал. Усложнил Розе бегство? Ага, так ее это и остановило. – Жулье!
Неохотно раскрыв глаза, Кей поднял над собой голубой шелк, мечтательно вздохнул и довольно ухмыльнулся.
– Хороша! – искоса глянув на Бонни, он провел концом шелковой тряпочки по своему лицу, нарочито принюхался. – Ах, какая женщина! Я сам на ней женюсь.
– Фетишист… Si cazzo (Хер тебе, итал.), а не леди Говард! Миссис Джеральд ей идет больше.
– Я расцениваю это как провокацию, – ухмылка Кея стала еще шире.
Ухватив подушку, Бонни швырнул ее, тут же схватил вторую и напрыгнул на Кея, дубася его подушкой от всей души.
– Это война, братишка! Сдавайся, Британия!
Само собой, Британия оказала сопротивление, но толку-то!
Они дрались, катаясь по кровати, и ржали, пока подушка Кея не порвалась и не засыпала все вокруг пухом. Пришлось, чихая и отплевываясь, засчитать временное преимущество Британии, но только временное!
В душе, в процессе борьбы с пухом, Британии все же досталось на орехи. Проведя коварный маневр, Бонни облил Кея ледяной водой и, пока тот матерился, совершил стратегическое отступление из ванной в сторону завтрака – его уже принесли и вычистили номер от последствий военных действий. Правда, полотенце прихватить забыл, да и черт бы с ним. Тепло.
Кей вышел из душа через минуту. Бонни уже сидел в кресле у панорамного окна и наслаждался первыми глотками кофе и видом на городской смог. Надо будет увезти мадонну из ЛА до конца лета, после Англии она задохнется в здешнем раскаленном дыму. Наверное, в Европу. Небольшой тур на байке, ей наверняка понравится.
Кстати о байках.
– И давно ты положил глаз на мою невесту?
– На мою Роуз, ты хотел сказать, – Кей, тоже не утрудившийся полотенцем, развалился в соседнем кресле и потянулся за кофе.
Бонни хмыкнул. Твою, мою… похоже, им обоим крупно повезло.
– Ты влюблен, братишка.
– Нет. Я ее люблю. Ты всерьез собрался жениться?
– Ну да, я ж сказал. Будешь моим шафером.
Кей фыркнул, чуть не облившись кофе, и обернулся к нему.
– Ты ж ни черта о ней не знаешь, Бонни. Кто она, чем занимается.
– Зато ты знаешь. – Бонни ему подмигнул. – Давай, рассказывай. Можешь начать с вашего знакомства.
– Какого черта ты сам до сих пор этого не выяснил? Псих.
– Я обещал не подсматривать. – Бонни пожал плечами. – Это вопрос доверия, Кей. Я не знаю, какой козел ее перепугал, но я точно не буду таким же. Но я не обещал не спрашивать, так что выкладывай. Твоя служба безопасности наверняка знает о ней все и еще немного.
Но вместо ответа Кей поставил кружку из-под кофе на столик и поднялся, подошел к окну. Бонни привычно оглядел гармоничное спортивное тело и так же привычно пожалел, что изумительная фактура пропадает зря. И ведь двигается на зависть половине так называемых профи, а занимается всякой нервной херней. Бизнес, снова бизнес и опять бизнес. А какой мог бы быть артист!
– Эй, я уже оценил мизансцену. Выкладывай, что там за история с ее мужем.
– Неспортивно. Так что обойдешься. А если облажаешься, сам дурак.
Хмыкнув, Кей обернулся, сощурился, а у Бонни сами собой сжались кулаки. Если он сейчас скажет «пари»… нет. Только не Кей. Глупости какие. Это просто нервы. Он и вчера несколько опасался, что Rosetta не поймет их с Кеем, или сам Кей ей не понравится, или хуже того – окажется, что они давно знакомы и терпеть друг друга не могут… сто и один вариант поганого развития событий. Но все оказалось хорошо. Даже лучше, чем Бонни мог надеяться. А Кея не переклинит, он не похерит дружбу ради игры.
– Не облажаюсь. Не в этот раз.
– Ты обещал, братишка.
Улыбка Кея потеплела, он подошел, ласково потрепал Бонни по волосам. Почти отцовский жест. Кого другого бы за такую фамильярность закопал, но не Кея. Ему – можно. Даже нужно.
А что не рассказал ничего – правильно, если уж начистоту. Фарватер надо пройти до конца, судьба не любит жуликов.
Пятиминутная пауза и умывание холодной водой мне не помогли. Все равно в голове был сумбур, а на сердце – раздрай. Я не понимала, чего хотят эти двое, а главное – чего хочу я сама. Или просто боялась себе признаться, потому что хорошие девочки не должны… о черт. Даже самой себе признаться, что я хочу Ирвина, и то стыдно!
Я еще раз глянула на себя в зеркало. Без чадры и полумаски – все равно совершенно неузнаваемое лицо из-за фантастической раскраски. Морской дух, а не женщина. Вот только у морских духов не горят щеки от стыда! Морские духи вообще не заморачиваются подобной ерундой, и если им чего-то хочется, они просто делают.
Как Бонни.
Как Ирвин.
Так какого черта?! Они оба хотят, я ж не слепая колода, чтобы не замечать очевидного. И я хочу. Знаю, что завтра об этом пожалею, что буду краснеть и прятать глаза, но… хочу. Сегодня. Сейчас. Даже если потом потеряю их обоих…
Но я в любом случае их потеряю, потому что ни один из них не станет уводить девушку у другого. Они благородно ее друг другу уступят, потом решат, что дружба дороже женщин, пойдут напьются и завалят кого-нибудь еще, а я останусь одна.
Так. Не надо хлюпать носом и делать такие несчастные глаза! Это все шампанское. От него я плохо соображаю, и меня тянет в слезы. Или на приключения. Или черт знает на что. Да плевать! Все. Умыться – и вылезать отсюда, пока не разревелась от идиотской жалости к себе. Тоже еще, Луиза Лавальер нашлась! Ее в фаворитки зовут, а она – в монастырь. Тьфу.
Умывшись ледяной водой в третий раз, вернув на место маску и чадру, я вернулась в зал. Немножко удивилась, что никто не поджидал меня у выхода, но тут же поняла, почему. Бонни с Ирвином распивали шампанское с морковно-рыжей Пеппи Длинный Чулок (как я угадала с образом, а?) и Мегамозгом. Правда, позицию они заняли стратегически правильную – напротив коридорчика, из которого я вышла. Мимо точно не пройти.
А я и не собиралась! Я не Золушка, чтобы сбегать с бала и от целых двух принцев. Хватит, набегалась.
Так что я подошла, услышала несколько фраз о «таинственном гении Тае Роу», который вроде бы должен быть где-то здесь, но пока никто его так и не нашел. А ведь в списках гостей он есть. Ирвин, но ты-то должен его знать! Или ее! Ты же инвестируешь проект! Я хочу автограф, это что-то невероятное! (Цитата из Ленни Бернс, я ее в рамочку на стеночку повешу.)
Я чуть не рассмеялась. Вот будет кино, если я сейчас подойду и представлюсь, а? Здрасьте, я ваша тетя. То есть Тай Роу, прошу любить и жаловать. Это меня вы сейчас хвалили? Продолжайте-продолжайте!
Разумеется, называться я не стала. Просто подошла и непринужденно вклинилась в беседу со своими поздравлениями, меня очень мило представили – как невесту Бонни, музу и невероятно талантливую, но ужасно скромную личность. Особенно хорошо пел мне аллилуйю Ирвин, но, к чести своей, обошелся только туманными намеками на музыку, так что с Таем Роу меня не связали. Возможно, потому что я нежно наступила ему на ногу и мысленно, но очень-очень убедительно пообещала оторвать ему яйца, если он сейчас проболтается. Хотя конечно может быть он и сам такой тактичный и деликатный.
От Ленни меня снова увели танцевать. На сей раз – один Бонни, и без его обожаемого хореографического выпендра. Меня просто отвели на танцпол, притянули к себе…
И под «Леди в красном» повели в медленно-расслабленном танце.
– Помнишь, мадонна? – шепнул Бонни, потершись щекой о мою щеку.
– Да. Ты поешь лучше.
– Я люблю тебя.
– Я знаю.
Он счастливо улыбнулся, легко поцеловал меня в висок – скользнул губами по шелку. И на втором куплете спросил:
– Давно вы с Кеем знакомы?
– У моего мужа были дела с лордом Говардом.
– Как официально, – хмыкнул Бонни. – Кей тебе нравится, я вижу.
– Ты пробуешь себя в роли свахи?
– Нет уж, – он привлек меня еще ближе, его руки напряглись. – Ты выйдешь замуж за меня, а не за Кея. Кто не успел, тот опоздал. Но если он тебе…
– Сначала скажи мне кое-что, – я перебила его. – Вы любовники?
Сама не понимаю, как у меня это вырвалось. Я вообще ничего такого не думала, пока не спросила – а когда спросила, поняла, что уже знаю ответ. Вот оно, объяснение их прекрасному взаимопониманию, теплым взглядам и небоданию за девушку.
– Мы не пара, если ты об этом. Больше друзья, чем любовники. – Он чуть отстранился, чтобы заглянуть мне в лицо, словно забыл про чадру; мое сердце забилось вдвое быстрее. – Надеюсь, светлый образ Кея не рухнул в твоих глазах.
Я тихонько рассмеялась и погладила его по щеке. Гладкой, горячей, безумно родной и притягательной.
– За свой светлый образ ты не переживаешь.
Он пожал плечами, продолжая смотреть мне в глаза:
– Не думаю, что от больного ублюдка ты ждала чего-то другого. Это Кей у нас сама респектабельность. Засранец, – в его голосе отчетливо слышалась гордость за друга. Она очень естественно сочеталась с хрипловатыми нотками возбуждения. – Но ты, похоже, спрашивала немного о другом… так ты его хочешь?
– А если я скажу «да»? – мой голос тоже сел. Сам, безо всякого лемонграсса.
– То я отвечу: «Я дам тебе все, что ты пожелаешь, мадонна, и Кея – тоже».
– Если тебе не будет больно…
– Нет. И я не буду ревновать тебя, это… глупо. Ты или любишь меня, или нет. Если любишь, то ревновать – значит не доверять и обижать тебя. А если нет – то лишь потерять тебя еще быстрее.
– Тебе неважно, с кем я?..
– Это самое важное на свете, чтобы ты была счастлива. Чтобы тебе было хорошо.
Его дыхание обжигало мое ухо, под моей ладонью бешено бился его пульс. О боже. Бонни. Сумасшедший псих. Ведь я тебе верю! Каждому слову, каждому вздоху. Верю, что ты любишь меня, и что у нас все будет хорошо. Даже несмотря на Ирвина. Верю, что ты придумаешь что-нибудь, чтобы сохранить вашу дружбу и жениться на мне. Я наивная дурочка? А плевать. Я хочу верить в сказку. Хотя бы сегодня, на моем первом балу.
И я не скажу «нет». Бонни прекрасно видит, как я реагирую на Ирвина, и врать ему – нельзя. Он достоин честности.
– Да. Мне нравится Кей. А чего хочешь ты?
Он ничего не ответил, в смысле – вслух. Просто взял меня за руку и повел за собой, на тот же балкон. Мелькнула мысль: вдруг место занято? Но думать ее я не могла. Шампанское. И Бонни. Или просто Бонни. Почему-то рядом с ним у меня в голове всегда пузырьки от шампанского, и по всему телу – мурашки, и жизнь легка и прекрасна… может быть Бонни – шампанское?..
Эта мысль понравилась мне так, что я засмеялась. И, едва мы вышли на балкон, потянула Бонни к себе, за волосы, а другой рукой – его шаровары, вниз… Но вместо того, чтобы усадить меня на себя, Бонни опустился на колени, скользнув лицом по моей груди и животу, поставил одну мою ногу себе на плечо – и коснулся меня между ног. Сначала дыханием, одним только дыханием:
– Мадонна… – глядя на меня снизу вверх. – Ты светишься.
И тут же – языком, сквозь разрез в шароварах, прямо через трусики.
Боже, как это было сладко! Контраст прохладного ночного ветра и обжигающих губ Бонни, его ладони на моих бедрах, поверх шелка, его маска и он сам – покорный, голодный…
– Бонни, – выдохнула я, закрыв глаза и вцепившись в его волосы: мир закружился, и я бы никак иначе не удержала равновесие, меня бы унесло, меня и так уносило куда-то к звездам… – Бонни! – повторила я, и тут моих губ коснулись другие губы, мужские, горячие, пахнущие кофе и шоколадом…
Наверное, он неожиданности что-то во мне сдвинулось, прорвалось – как плотина. Условностей? Воспитания? Морали? А черт бы с ними!
Я ответила на поцелуй, обняла Ирвина свободной рукой – и кончила, ярко и невероятно сладко, до звезд перед глазами. И мне показалось самым естественным на свете, что Ирвин – уже без камзола, в одной распахнутой рубашке – оказался между моих ног, там, где только что был Бонни, и вошел в меня, не разрывая поцелуя. На миг мне померещилось, что Бонни куда-то делся, и я удивленно застонала, на связную речь я была совершенно не способна. Но он вернулся. Тут же. Он обнимал и ласкал нас обоих, меня и Ирвина, целовал мои плечи, ловил губами стоны прямо из моих губ, терся о меня и Ирвина всем телом… Опустив руку, я нащупала его член, обхватила ладонью – Бонни застонал, толкнулся мне в бедро…
Ощущать их обоих было так странно и так прекрасно, словно вдруг нашей с Бонни любви стало в два раза больше. Нет, в десять, в тысячу раз больше! Словно рухнули к чертям собачьим все барьеры, все запреты и страхи, и стало можно – все. Все, что делает нас счастливыми!
И я позвала: Кей! Кей, сейчас…
– Мадонна, – откликнулся он.
Вместе с ним – Бонни. Почти в унисон.
И вдруг Ирвин замер. Я протестующе застонала, потянула его к себе за шею, хотела за волосы, но они были слишком короткими… и не удержала. Он отстранился, моей пылающей влажной кожи коснулся холодный воздух, я почувствовала себя моллюском в открытой раковине – что-то нежное, беззащитное, полностью во власти этих двоих мужчин, которые держат меня, не позволяя упасть… Всего миг с широко распахнутыми глазами, под оранжевым ночным небом Города Ангелов, миг, отпечатавшийся в памяти навсегда. Миг – и во мне оказался Бонни. Резко, до упора, до крика и судороги. И тоже замер – во мне. Нашел губами мои губы, коснулся языком языка, и вдруг вздрогнул, словно от боли, резко толкнулся в меня – и мои пальцы на его затылке поцеловал Ирвин.
Ирвин – в Бонни? О… черт… я почти чувствовала это сама. Почти была Бонни. Между мной и Ирвином, с нами обоими сразу. Чувствовала, как Ирвин движется в нем – и подавалась навстречу им обоим. Боже. Как хорошо…
Маска упала с Бонни, и я видела его лицо, его эмоции – боль, наслаждение, счастье… и что-то еще, непонятное и волшебное, словно просветление. Наше. Общее. На троих. А потом Бонни откинул голову Ирвину на плечо, а Ирвин дотянулся до моих губ и поцеловал, жадно и нежно, и шепнул:
– Мадонна…
Кончили мы тоже вместе, и несколько секунд – а может быть, веков? – не разрывали контакта, впитывали это странное ощущение: больше, чем секс. Больше, чем любовь. Свобода? Счастье? Доверие? Полная и абсолютная открытость миру, и в то же время – защищенность и безопасность. Словно сейчас мы, все трое, дома.
Не знаю, что это было. Только мне было до чертиков страшно, что оно больше никогда не повторится. И мне отчаянно не хотелось разжимать объятия и отрываться от Бонни и Ирвина. Почему бы нам не остаться вот так насовсем…
Но мгновение прошло, вернулись звуки ночного города, ветер принес запах из мексиканского ресторана, и наваждение схлынуло. Я вспомнила, что вообще-то на балкон в любой момент могут зайти, и хорошо, если гости, а не папарацци. Да и кто-то из гостей мог нарушить правила маскарада и принести смартфон. Может быть, репутации Бонни наш менаж де труа и не повредит, а меня вообще никто не опознает, но… в общем, я легонько толкнула Бонни в плечо, при этом отведя взгляд от Ирвина (глупо, я знаю, но мне вдруг стало ужасно неловко смотреть ему в глаза и видеть в них… нет, я не могла дать определение этому огню).
– Мне холодно.
Он неохотно вернулся в «здесь и сейчас», затуманенные глаза прояснились и зажглись привычным уже хулиганским огоньком.
– А ты светишься. Мне нравится.
– Мне тоже. Одевайся уже, dolce putta.
Вместо того чтобы одеваться, меня снова поцеловали. Сумасшедше нежно и долго, так долго, что у меня снова закончилось дыхание и стало совершенно все равно – увидят нас или нет, и что подумает обо мне Ирвин… Ирвин? Ну да, конечно же, у Бонни всего две руки, а я чувствую вдвое больше. И Бонни не может одновременно целовать мои губы и плечо. Боже мой. Что они опять со мной делают?
Я распахнула глаза, оттолкнула Бонни – с трудом, с огромным трудом, потому что мне хотелось продолжения, здесь и сейчас, и плевать на всех папарацци мира! И услышала тихий довольный смех дуэтом.
Наверное, стоило обидеться – как они смеют надо мной смеяться? Но обижаться я не могла, слишком мне было хорошо. И засмеялась вместе с ними. А заодно отметила, что оба уже одеты, разве что пиратские усы с бородой куда-то исчезли, но опасный блеск глаз и разбойная улыбка – вот они. Сэр пират смотрел на меня, как смотрят на сундук с золотом, прикидывая, хватит ли для него места в капитанской каюте. Мне даже захотелось спрятаться за Бонни, но я не успела даже об этом толком подумать, как он подхватил меня на руки.
– Не волнуйтесь, это похищение, – голосом мультяшного злодея продекламировал Ирвин и состроил зверскую морду… но тут же счел ее недостаточно зверской, щелкнул пальцами, объявил «дубль два» и, выхватив из-за пояса бутафорский кривой нож, зажал его в зубах, а для пущей убедительности еще и грозно вытаращил глаза и пошевелил бровями.
Если бы Бонни не держал меня, я бы точно упала. А так я просто ржала и пыталась утереть слезы, не снимая маски. Удавалось это плохо, ржач очень мешал. А Ирвин, донельзя довольный произведенным эффектом, помахал пистолем в сторону двери и грозно прошепелявил:
– На абодаш! – так и не выпустив из зубов бутафорского ножа.
Я тихо взвыла, потому что смеяться уже сил не было, но и не смеяться было совершенно невозможно. К тому же Бонни, мерзавец этакий, прямо у меня над ухом прохрипел, как заправский пьяный попугай:
– Пиастры, пиастры! Кар-рамба!
На этом месте я полностью выпала из реальности. Кажется, я подвывала и повизгивала от неконтролируемого ржача, пока эти двое тащили свою добычу, то есть меня, к выходу. Разумеется, при дружной поддержке зала: кто-то просто смеялся, кто-то радостно орал «на абордаж» и «полундра, свистать всех наверх», кто-то изобразил звуки волн, кто-то прямо у меня над ухом сказал «пиф-паф»… а я смеялась и не могла остановиться. Все это было так нереально и так не похоже ни на одну мою мечту и ни на один мой страх! Даже над вечным своим пугалом, «общественным мнением», я тоже смеялась. Все прекрасно понимают, куда эти двое меня несут (то ли к Бонни домой, то ли к Ирвину в номера, разница не велика), и чем мы там займемся? Да плевать! Кому-то поперек морали, что мы втроем? А завидуйте молча!
Я отсмеялась и смогла нормально дышать, только когда мы оказались на заднем сидении открытой машины. Втроем. Ирвин и Бонни сидели, а меня устроили полулежа к себе на колени, головой все так же на плече Бонни. Пока нас везли, меня заботливо напоили минералкой, сделали мне массаж ног… я даже удивляться уже не могла. Лорд Говард, владелец заводов-газет-пароходов, собственноручно массирует мне стопы и откровенно ловит от этого кайф. С ума сойти. Хотя куда сходить-то? Я уже. Мы все трое уже. И это безумно прекрасно!
Маски Бонни и Ирвина исчезли за ненадобностью. Или потому что мешали им меня целовать, а мне – их касаться и рассматривать. Видеть их вместе было безумно странно. Разные, как день и ночь, и в то же время неуловимо похожие. Мужчины-охотники. Мужчины-победители. Мужчины с желанной добычей. Мужчины с любимой женщиной. Я не понимала, почему сейчас, в этом напрочь аморальном сумасшествии, я чувствую себя любимой и защищенной. Не понимала и не хотела об этом думать. Вообще думать, когда горишь от прикосновений мужских рук и губ, от ощущения двух возбужденных тел рядом, невозможно. Только плавиться под их касаниями, ловить ртом исчезающий воздух и ждать, когда же мы, наконец, доберемся до кровати!
Кровать, да? Пошлое мещанство! Какая, к черту, кровать…
Мы добрались только до лифта. Маленькое дежа вю: Даунтаун, стеклянный небоскреб, швейцар у дверей – и роскошный панорамный лифт.
Бонни поставил меня на пол, так и не выпуская из рук, Ирвин что-то там нажал, и несколько секунд мы просто стояли и смотрели на ночной город – все ниже под ногами, все шире переливающийся светом океан с красно-желтыми росчерками дорог и сказочно-манящей надписью «Голливуд» на далеких холмах.
Целых несколько секунд я чувствовала себя Золушкой, которую принц украл прямо с бала вместе с туфельками, а полуночных метаморфоз платья даже и не заметил: платье давно было сброшено и забыто, а без него отличить нищую сироту от графини… да какая разница, если она уже принцесса!
– Красиво, да? – нежный, хрипловатый от желания голос Ирвина коснулся меня одновременно с его руками, поверх рук Бонни.
– Очень. Как будто мы летим.
– Я же обещал научить тебя летать.
В качестве ответа я взяла его руку и приложила к своей щеке. Я была уверена, что сейчас он поцелует меня… или Бонни, неважно. Кто-то из них. Оба. И мы займемся любовью прямо тут, в лифте над ЛА. Это будет очень здорово, вот только я не смогу смотреть на город, и ощущение полета пропадет. То есть мне станет не до него. Немножко жаль, самую капельку, но покататься на ночном лифте я всегда успею, а вот заняться любовью с Ирвином и Бонни – кто знает, кто знает.
Мои ожидания не оправдались. Даже не так: оправдались еще лучше, чем я надеялась. Наверное, они оба понимали, как это бывает, впервые взлетать над Городом Ангелов все выше и выше, почти касаясь крыльями неба.
Моими крыльями сегодня были они, Бонни и Ирвин. Они держали меня, несли, ласкали и обещали никогда, никогда не уронить на землю. Без слов, одними касаниями рук, губ, тел. И я им верила. Не могла не поверить.
А потом была безумно прекрасная ночь. Какой-то сумасшедше дорогой отель, призрак портье, панорамное окно в спальне, свечи на столике, ужин на троих – и никаких мыслей, кроме полного, всепоглощающего счастья. До самого рассвета, когда я уснула на огромной кровати посреди голливудской сказки, головой на груди Ирвина, обняв руку спящего позади меня Бонни, слыша дыхание их обоих и улыбаясь алым парусам, распускающимся за окном.
Именно смех и «колючки» расставили все по местам. Глупая Роза поверила Филу, который даже не соврал! Он в самом деле ни слова не сказал Бонни, но не рассказывать о моем костюме кому-то другому я и не просила. То-то Фил был так настойчив насчет маскарада! Для пиара моих книг он не дает ровным счетом ничего, при том что билет стоит минимум десять тысяч (скромный благотворительный бал, ага), мне он достался даром, все оплатил милорд спонсор… Очень наивная Роза. И что теперь делать? Лавировать между Кеем, он же лорд Ирвин Роберт, мать его, Говард, и Бонни Джеральдом – отвратительная затея, так я рассорюсь с обоими. Да и зачем лавировать? Я честно предупредила Ирвина, что люблю другого мужчину. Ничего не изменилось.
– Для вас, милорд, только самые острые колючки.
Ирвин довольно усмехнулся: его узнали, его помнят и забыть не могут.
– Тронут вашей заботой, – он поймал мою руку и поднес к губам, – в самое сердце.
Сволочь самоуверенная, черт бы его подрал! Как же он некстати появился, нет чтобы на недельку позже, когда Бонни наконец совместит мисс Кофи и свою мадонну, а у меня на пальце будет кольцо! Вот чего я никогда не хотела, так это оказаться между двумя друзьями. Без разницы, кто первый нашел и кого из них я люблю, не видать мне обоих, как своих ушей. Между другом и женщиной мужчина всегда выберет друга. Они так устроены. Генетически. Благородные принцы, мать их.
А я только поверила, что у нас с Бонни все будет хорошо. Как жаль, что не судьба. И еще жальче, что не судьба – в лице Ирвина. Ненавижу эту вредную, капризную дамочку!
И ей назло не буду плакать. Даже злиться не буду. У меня есть сегодняшний вечер, а может быть даже ночь. И я получу от нее все возможное. А что будет завтра – плевать. Сегодня мой первый бал, я всю жизнь о таком мечтала. И сегодня у меня будет два кавалера, один другого лучше. Это моя прекрасная ночь, и точка.
– Для лучшего друга Бонни мне ничего не жаль. – Я кокетливо повела плечом и кинула взгляд на Бонни: в его счастье появилась нотка удивления. Догадался, что мы с Ирвином знакомы? Наверняка. Что ж. Сегодня это ничего не меняет, а завтра… вот завтра об этом и подумаю. – Сэр Кей, в трюмах еще осталось шампанское?
Шампанское нашлось, кто бы сомневался. И задорные байки из жизни звезд шоу-бизнеса, в том числе о том, как Бонни чуть не поссорился с Мартином из-за роли Эсмеральдо. Я сделала вид, что не в курсе последней новости о «Нотр Не-Дам», хорошо хоть не пришлось притворяться, что вообще не знаю, почему Эсмеральдо мужского рода: Бонни рассказывал о постановке, да и реклама шоу уже запущена.
– Неужели? Ты споешь Эсмеральдо? Я обязательно хочу это слышать!
Мне тут же пообещали самое лучшее место в директорской ложе, причем пообещал Ирвин, а я в очередной раз удивилась, насколько хорошо они друг друга понимают и, тьфу-тьфу-тьфу, вовсе не собираются из-за меня бодаться.
Потом были еще танцы на троих и еще шампанское.
– Кажется, у меня ноги заплетаются. Коварное шампанское! Как же я буду танцевать?
Эту страшную проблему мужчины тут же решили. Отобрали у официанта полный поднос закуски и вывели меня на балкон, дышать свежим воздухом. А заодно – слушать шпионскую историю о том, как некий Никель спер целую трансконтинентальную корпорацию… Прелестная игра слов: «никель», монета в пять центов, и корпорация. Было в этом что-то от О`Генри.
Я только на середине истории поняла, что Ирвин рассказывает о себе. Забавно, легко, словно пересказ очередного романа о Джеймсе Бонде, но не слишком-то весело, если посмотреть на суть истории, а не вестись на непринужденный тон.
Интересно, зачем он рассказывает при мне? Ирвин не производит впечатления рубахи-парня, чья душа нараспашку, а о секретах знает даже соседская кошка, тем более – о таких секретах! А тут – едва знакомая мисс… Загадка природы. Но загадка или нет, я слушала очень и очень внимательно. Когда еще представится шанс заглянуть на изнанку международного бизнеса!
Безумно интересную и крайне неприглядную изнанку. И отношения Ирвина с отцом – далеко не образец «семейных ценностей». Он не углублялся в подробности, но одного того, что вот буквально в этом году отец собирался продать «Драккар» и пожертвовать деньги на благотворительность, потому что сын не достоин наследства, уже достаточно. Хотя я не поняла, почему недостоин. Он уже лет пять управляет «Драккаром», при нем корпорация растет и процветает, репутация у него безупречна…
– Так что ему было не так-то?
– Неподчинение родителю – худший из грехов.
Как выяснилось, сыну всегда недоставало уважения. Он выучился в Гарварде, за три года прошел в компании путь от младшего менеджера до главы департамента, ставил бизнес превыше всего, прекрасно разбирался в искусстве (семейная традиция), хоть и не понимал смысла этой чуши, как и любой другой романтической чуши вроде любви. Он всегда соответствовал роли идеального наследника древнего рода и даже пару раз удостаивался скупой отцовской похвалы. Последний раз похвала случилась лет этак десять назад, но до сих пор висит в рамочке над рабочим столом.
– Я вижу, Никель тебе нравится, – хмыкнул Ирвин, наливая мне в бокал минералки. – Готовый маньяк, правда же?
– Хоть сейчас в кино, – согласилась я. – Отличное имя.
– Его любимая присказка: сбережешь никель – доллар сам себя сбережет. Кошмар всего экономического отдела!
Бонни тут же предложил поставить мюзикл под названием «Призрак Бухгалтерии, или У Никеля нет сердца», Ирвин немедленно изобразил Трагическую Смерть Героя под завалившими его отчетами, а я смеялась – и не могла представить Ирвина, чудесного, веселого, самоуверенного и чертовски харизматичного Ирвина холодным сухарем с никелем вместо сердца. То есть, наверное, несколько лет назад – легко, милорд спонсор именно так для меня и выглядел. Но не после шоколадного Конана, диска с автографом Бочелли и сегодняшнего пирата из моего романа!
Чертовски интересно, он догадался, что пират написан с него? Надеюсь, нет.
– А перевоспитание маньяка будет?
– Конечно! В один не прекрасный день, когда Никель получил диплом магистра по профилю «Только бизнес, ничего личного», прилетели марсиане и подарили Никелю сердце. Немножко бракованное, поэтому оно Никеля беспокоило. Всякие странные симптомы: то на закат хочется посмотреть, то зарплату секретарше поднять.
А когда Никелю стукнуло двадцать семь, отец решил, что сыну пора сочетаться законным браком с компанией герра Лундгрена, и наступил апокалипсис. Никель отказался жениться, отец пообещал лишить его наследства, Никель послал отца вместе с его деньгами в задницу и свалил в Румынию. Почему именно Румыния? А потому что туда отправлялся ближайший самолет из Хитроу. Наличности хватило как раз на билет в эконом-классе, золотой «Лонжин» Никель обменял на подержанный байк, а громкое имя – на единственную букву.
– Отличное было время, – мечтательно улыбнулся Бонни.
– О да. Полная свобода. Как-то пришлось неделю кидать навоз на польской ферме, чтобы было на что заправить байк, и питаться одними недоспелыми яблоками. Незабываемый опыт, в Гарварде такому не учили.
– Но Никель все равно вернулся и снова носит золотой «Лонжин».
Ирвин пожал плечами:
– Еще один вид свободы, к тому же Никель внезапно познал смысл искусства. – Ирвин кинул очень выразительный взгляд на Бонни, что-то вроде «вот он, мой гуру». Вопрос, только ли в искусстве танца и мюзикла? – А вообще Никель тот еще негодяй. Вернулся в отчий дом, прикинулся паинькой, добрался до места исполнительного директора, а потом наделал компании долгов, раздул скандал с невыполненными обязательствами и практически утопил семейное дело. Сорвал отцу сделку на полтора миллиарда фунтов.
Как все просто, я прямо верю, ага. Трехходовая интрига «отожми у папы бизнес». Но что-то мне подсказывает: на самом деле интрига была куда сложнее. Ходов этак в несколько сотен. Вполне тянула на докторскую по «Надувательству, как точной науке».
– Бедная, бедная благотворительность, – хмыкнул Бонни.
– О да. В этом году благотворительность недополучила много бабла. Зато фру Лундгрен почти за бесценок купила контрольный пакет. Из чистой сентиментальности. – Ирвин покачал головой. – А старый пень схватил инфаркт. Он внезапно осознал, что сердце у него все же есть, и он всегда любил сына, а теперь может его потерять. Представляешь, он почему-то решил, что Никель, провалившись в бизнесе, покончит с собой. Никель Бессердечный-то!
– Так марсиане ж подарили ему сердце! – возразила я ради поддержания спектакля.
– Так он его вернул по гарантии и удержал с них компенсацию за моральный ущерб. Оно ж было бракованное, – пояснил Ирвин и отправил в рот последнее канапе.
Ага, бракованное. Помню я, как Ирвин мчался к отцу в Лондон, чтобы успеть застать его в живых. Интервью на ступенях клиники тоже помню. Как он вообще сумел справиться с чувством вины? Ведь инфаркт отца он спровоцировал сам. Хотя на самом деле старый лорд сам виноват. Чему учил, то и получил.
– Что-то не сходится в интриге. Ведь акции остались у фру Лундгрен.
«И обручальное кольцо», – очень хотелось добавить, но я не стала. Еще не хватало признаваться, что я рыскала по сети в поисках информации о нем и его невесте!
– У Никеля. Ему эти акции подарили. Видишь ли, он отказался жениться на фру Лундгрен не потому, что она ему не нравилась. Наоборот, они уже несколько лет дружили и могли бы стать неплохой парой. Если бы фру не была без памяти влюблена в совсем другого человека. Только в отличие от Никеля она отказаться от свадьбы не могла, у нее в семье тоже все сложно. А Никелю его бракованное сердце не позволило наплевать на ее счастье. Вот марсиане сволочи, правда же?
– Ох уж эти марсиане. Но почему она не вышла замуж за того, кого любила? У нее было на это целых десять лет.
Ирвин поморщился и отвел глаза. Вместо него ответил Бонни:
– Она вышла, только он два года назад погиб в автокатастрофе. Очень грустная история.
– Очень запутанная история. Ее случаем не Дэн Браун сочинил?
– Для Дэна Брауна слишком банально. Да и мир никто не спасал. – Ирвин снова улыбался. – Всего лишь еще одно попорченное инфарктом сердце. Не мог же Никель отказать умирающему отцу в мечте породниться с Лунгдренами! Еще одного инфаркта старый пень бы не пережил. Зато на прошлой неделе, за игрой в гольф, он внезапно спросил сына: почему ты согласился? И Бессердечный Никель был так бессердечен, что ответил правду – чтобы ты не помер из чистого упрямства, папа. Так что теперь у Никеля есть третья папина похвала, своя корпорация, верный друг Кирстен Лунгдрен, свобода… и колючка от Розы прямо в бракованном сердце. Прекрасное начало лета, ты не находишь?
О черт, Ирвин, вот зачем ты мне все это рассказал, а? Негодяй. И Бонни хорош! У тебя на глазах охмуряют любимую женщину, почти невесту, а ты?
А Бонни наблюдал театр одного актера с неподдельным удовольствием. Словно сам все это ставил и наслаждался премьерой. Все же чего-то я тут не понимаю. И вообще мне нужна пауза.
– Отличное начало лета, капитан Кей. Но почему именно эта буква?
– Потому что скромность не позволяет милорду называться Конаном, – серьезно, как диктор финансового канала, пояснил Бонни.
– А, киммерийский стиль… – Что-то тут не совсем сходилось, ведь Конан это «си», а не «кей», но я решила не заострять. Может быть, потом узнаю. Или не узнаю, как фишка ляжет. – Как же я не догадалась! Это все шампанское. И оно закончилось.
– И еще ты хочешь танцевать, – снова Бонни.
– Нет, я хочу попудрить носик, а потом – посмотрим.
Мне галантно позволили смотаться в дамскую комнату, проводив всего лишь до половины пути – то есть до фойе, где вовсю веселился народ. Дальше я не позволила. Еще чего. Мне нужна пауза, пока ум за разум не зашел. А мужчинам наверняка есть, что сказать друг другу.
В образе ифрита маньяк был изумительно хорош и органичен. Огонь и страсть, страсть и огонь! И дивно пакостный характер. Если верить мифологии, нет духа вреднее, вспыльчивее и злопамятнее ифрита.
В чем я имела возможность убедиться, едва мы приехали к театру «Долби», тому самому, где проходит «Оскар». Угадайте, кто явился практически одновременно с нами? Подсказываю: алый лимузин, до черта охраны, толпа папарацци у входа, платье из «рыбьей чешуи». Что, не догадались? Ладно. По первому вопросу, заданному газетчиками (и телевизионщиками, мать их за все ноги!) все станет ясно, дальше некуда.
– Правда ли, что вы будете петь в «Нотр Не-Дам» вместе? – по два десятка микрофонов отказалось одновременно под носом у Бонни и у Сирены
– Нет! – единодушно ответили они. Практически в унисон. И одарили друг друга изумительно лучезарными улыбками, прямо выставка голодных крокодилов.
– Вы поссорились? Почему? Вы беременны от Бонни Джеральда? Когда вы поженитесь? Почему вы раньше не пели? Представьте нам вашу спутницу!.. – и еще сотня идиотских скандальных вопросов.
– Господа! Тише! – вмешался продюсер Звездени. – Сирена ответит на все ваши вопросы завтра и поделится самыми свежими новостями. Завтра, господа, к одиннадцати утра!
Пока он заговаривал зубы журналистам, Сирена скрылась в дверях театра, напоследок бросив на Бонни полный ненависти взгляд. Так как одна из жертв слиняла, папарацци всей толпой набросились на Бонни. Снова: ваши планы? Ссора? Новая любовь? Так почему же вы раньше не пели?!
– Не все сразу, господа, – Бонни очаровательно улыбнулся, словно был смертельно рад видеть всех этих акул пера, и демонстративно прижал меня к себе. – Да, любовь. Первая и единственная. Я вас непременно познакомлю с моей невестой, но не сегодня, простите, она не привыкла еще к нашему бедламу. Вообще-то мы пришли всего лишь потанцевать.
– Вы собираетесь жениться? А как же ваши клятвы в вечной любви Сирене? Почему? Как?!.. – вопросы снова посыпались градом.
Бонни пару секунд молча улыбался, потом поднял ладонь.
– Мой дебют в качестве артиста мюзикла будет посвящен моей прекрасной Розе. Без тебя… – Бонни обернулся ко мне, поцеловал руку: журналюги снимали-снимали-снимали, и даже молчали! – я бы никогда этого не сделал. Моей невесте и движению «Свобода и независимость», которое я поддерживаю уже девять лет. С тех пор, как сам освободился от зависимости. И это все, что я могу сказать о той старой истории. А теперь мы все же пойдем танцевать.
Журналисты загалдели снова, что-то в их вопросах проскочило вроде: «Как связаны Сирена и зависимость? Сирена и наркотики?», но Бонни подхватил меня на руки и понес к дверям. Газетчикам пришлось расступиться, не без помощи «людей в черном» из охраны мероприятия.
Я настолько ошалела от первого в своей жизни столкновения с журналистами, что даже не возмутилась на тему «невесты»: я же не взяла кольцо! А может, мне просто было приятно понимать, что для Бонни все всерьез. И, по сути, я уже согласилась, а оговорка «если ты меня узнаешь» – ерунда. Всего лишь еще одна наша маленькая игра.
И тут Бонни внес меня в зал… о, какой это был зал! Я его опишу в романе, непременно, завтра же! А еще идти сюда не хотела, дурища – такая фактура пропала бы!
Зал сиял. Не знаю уж, что там было за освещение, голову я задирать не стала, но свет искрил на украшениях гостей, отражался от расшитых костюмов (очень надеюсь, что это были все же стразы, а не бриллианты!) и от начищенного паркета. Да на такой паркет и наступать-то жалко!
Невидимый от входа оркестр играл восхитительно томную «Corcovado», туда-сюда сновали официанты во фраках и полумасках, даже ухитряясь делать это в ритме музыки, вот где профессионализм!
Маскарад, к слову, был самым настоящим. Все, абсолютно все постарались замаскироваться так, чтобы было не опознать. Ну разве что кроме Бонни. Но его наверняка узнали бы, даже если б я натянула ему на голову мешок и замазала татуировки тональником. По одной пластике!
Пока Бонни вел меня к танцполу, его окликнули раза четыре. И все с одним вопросом: «Бонни? Ты – с девушкой?!»
Он кивал, улыбался, махал рукой, но не останавливался. И хорошо. Я еще не совсем была морально готова к нырянию в этот омут. А вот потанцевать – да. Танцевать с Бонни – это совершенно особое удовольствие. Может быть, даже лучше, чем просто секс.
Но стоило музыке стихнуть, а нам – замереть в финальном па, как снова послышалось:
– Ты с девушкой, Бонни?
– Моя невеста, Роза. Инкогнито! – очаровательная улыбка, тема закрыта, но в глазах за очередной маской море любопытства.
А ведь я где-то видела эти глаза, совсем недавно… Да это же актриса из «Ла-ла-лэнд», та, что играла Сару! Я ее узнала, ура мне! Бонни тоже ее опознал, хотя как раз это не удивительно, они наверняка работали вместе. Опознал, поцеловал ей руку, что-то сказал, я прослушала, что именно. Вряд ли речь пойдет о чем-то серьезном, а где еще я увижу такие типажи? Ну вот хотя бы того шестирукого инопланетянина, который как раз смотрит в нашу сторону, приветливо машет и улыбается серебряными губами. Его спутница, девушка-кошка (не голливудская, а настоящая нэкомата с раздвоенным хвостом) послала нам с Бонни воздушный поцелуй. Я помахала в ответ (за нас обоих, он занят трепом с «Сарой») и тоже улыбнулась, хоть за чадрой и не видно.
Приди я одна, кто б меня заметил? Правильно, никто. Даже если б пришла голой или насовала в задницу павлиньих перьев. Я бы точно забилась в уголок, где-то вон за теми колоннами, и слиняла через час, так ни с кем и не познакомившись. Даже маска не спасает от неловкости. Одни сплошные звезды! Кто они – и кто я? Сейчас меня замечают только потому, что я «девушка Бонни», но я одна, с маской или без маски, была бы тут человеком-невидимкой.
Впрочем, быть человеком-невидимкой на подобных сборищах мне не привыкать. Сколько их было, этих «мероприятий», на которые я сопровождала Кобылевского! Он представлял меня так же кратко, как Бонни: «Роза, моя супруга». Только интонация была совсем-совсем другая. У Бонни это звучит как «смотрите на самую прекрасную в мире Розу, мою Розу, и завидуйте!», а у Кобылевского как «всего лишь моя жена, не обращайте внимания на это недоразумение».
Быть прекрасной Розой намного приятнее! И я, пожалуй, смогу к этому привыкнуть. Тоже.
Скользя по лицам в масках, мой взгляд наткнулся на нечто серебристо-ослепительное. Наткнулся – и остановился.
Сирена в костюме сирены, ужасно остроумно. С маской или без, она притягивала взгляды, вокруг нее толпилась свита, словно она – королева бала. И только сейчас я заметила рядом с ней красивого, как статуэтка, чернокожего парня. Лет двадцати пяти на вид, костюм тритона – обтягивающие, словно вторая кожа, серебристые штаны, связка бус… и все. Если бы пришел голым, эффект был бы примерно таким же. Вроде он сопровождал Сирену от лимузина до дверей театра. Очередной той-бой? Да уж…
Он поймал мой взгляд через полсотни голов, повернул голову, едва заметно поморщился. Я ему немножко сочувствовала. Его никто не обнимал и не пытался вовлечь в общий разговор. На него вообще не обращали внимания. Наложник. Мальчик-аксессуар. Что ж, он сам на это подписался. И как хорошо, что на его месте не Бонни! Неподходящая роль. Бонни не создан быть статистом.
Разумеется, сама Сирена в нашу сторону не смотрела, ни открыто, ни украдкой. Вот уже минут десять ей удавалось виртуозно не замечать Бонни Джеральда. Впрочем, взаимно.
Наверное, эту сцену я тоже опишу в романе. Такое простое звездное закулисье, интриги-разборки, группы друзей и недругов. Несложно отличить искренние улыбки от фальшивых, чистосердечную радость в поздравлениях с премией от тщательно замаскированной зависти. И, пожалуй, я не буду слишком уж часто посещать подобные тусовки. Атмосфера какая-то душная.
– О чем вы задумались, прекрасная пери? – вывел меня из задумчивости хриплый бас, а в моих руках оказался ледяной бокал. – Ставлю свою каравеллу, что в ваших мечтах свистит ветер и ревут волны. Надеюсь, вы пьете шампанское. Ром только что закончился, тысяча чертей в корму здешнему боцману.
Машинально подняв взгляд, я рассмеялась; вот это образ, и какой знакомый образ! Бывают же на свете удивительные совпадения!
Колоритнейший пират радостно осклабился и подмел передо мной пол шляпой со страусиным пером. Честное слово, была бы я продюсером, тут же бы заключила с ним контракт на роль капитана Торвальда Счастливого из «Ты вернешься»! Высоченный, мощный, даже на вид – опасный мерзавец. А какой костюм! Полное попадание в образ, в точности как я описала в книге! От зависти перед изумрудным камзолом и золотисто-лазурным жилетом сдох бы любой уважающий себя попугай! Даже косынка, повязанная на голову под шляпой, была алой в турецких огурцах. Да уж, надо быть очень смелым мужчиной, чтобы надеть такое! Хотя, конечно, разбойная полумаска и сивые усы с бородкой придавали ему брутальности. Как и древний пистоль за поясом.
– Капитан «Ульфдалира» к вашим услугам. Окажите честь потанцевать со мной, прекрасная пери, – в хриплом басе (настоящее оксфордское произношение, но тембр немножко странный) мне послышались подозрительно знакомые нотки.
Кто это? Фигурой похож на губернатора Калифорнии, но черта с два Арни будет вот так знакомиться на вечеринке невесть с кем, да и говорит Арни по-американски, а не по-английски. Дик? Он обожает море и каравеллы, и пистоль похож на один из тех, что украшают его кабинет. Но тоже вряд ли, Дик ниже ростом и смуглее. Опять же произношение. Черт… кому еще я могла понадобиться? Ведь господин артист никак не может знать, что приглашает на танец автора собственного образа! И где, черт возьми, Бонни?! Он же только что был рядом!
Память услужливо подсказала, что был рядом и даже что-то такое говорил на тему «сейчас приду». Это я слишком увлеклась изучением фактуры и все пропустила мимо ушей.
На мое испуганное озирание по сторонам пират отреагировал раскатистым смехом. Чертовски заразительным. Я тоже засмеялась и пригубила шампанское. В конце концов, почему бы мне не потанцевать с собственным персонажем (черт, до чего похож, даже рост и сложение именно такие, как я представляла!), пока Бонни куда-то смотался?
– Если обещаете меня не похищать, капитан.
– Клянусь своими усами, сегодня я буду вашим верным слугой, прекрасная Роуз!
Я вздрогнула. Откуда он знает, как меня зовут? Мы знакомы? Или… о черт, я сегодня просто дивная растяпа. Бонни же только что меня представлял этой актрисе, не помню ее фамилии. Вот сэр пират и услышал. Никакой мистики. Все-все, мне надо расслабиться и прекратить уже ожидать подвоха со всех сторон. Здесь нет Кобылевского и его матушки, так что вряд ли я случайно услышу, как кто-то перемывает мне косточки, даже особо не стесняясь.
Выкинув из головы отвратительные воспоминания, я улыбнулась, поставила ополовиненный бокал на поднос ближайшего официанта и подала пирату руку.
– Если вы не боитесь огня, капитан.
– Ради вашей улыбки я готов рискнуть.
И снова в его голосе мне послышалось что-то очень знакомое. Не в тембре, такой характерный бас я бы не забыла, а в интонациях. И борода с усами у него явно приклеенные, потому что из-под косынки выбивается несколько коротких прядей намного светлее. Плюс запах, что-то мне этот запах напоминает… точно, лемонграсс. Значит ли это, что голос поддельный? И англичанин… неужели не случайность, а пиратом нарядился именно тот, с кого я этого пирата и писала?!
– Но я даже не знаю, как вас называть. Нечестная игра, капитан!
На миг показалось, что сейчас я услышу совсем другой голос и хорошо знакомое имя, но ощущения меня обманули.
– Друзья зовут меня Кеем, прекрасная Роуз, – все так же низко и хрипло.
Я чуть не поперхнулась. Не Ирвин, а Кей! Тот самый Кей! Бонни же говорил, что его друг – европеец. Все сходится!
Мне тут же захотелось задать Кею тысячу вопросов, но такой возможности мне не дали, утянули на танцпол – и я поняла, как чувствует себя щепка, унесенная океаном. Аж дыхание перехватило! Оркестр играл что-то зажигательное, и меня тут же закружили, завертели… Это оказалось ужасно весело, танцевать с очаровательным пиратом. Правда, где-то на краю сознания брезжило сомнение: не будет ли Бонни ревновать? Мужчины такие мужчины!
Я снова попробовала оглядеться по сторонам, хоть в танце это было довольно затруднительно, но найти того, кого искала, не успела. Меня прямо в танце кто-то перехватил за талию и развернул к себе. Кто-то? Бонни, разумеется. Черт меня дернул принять приглашение! Вот только стычки двух баранов мне не хватало! И вообще, не хочу, чтобы Бонни меня ревновал!
Все эти мысли пронеслись быстрее, чем я успела обернуться и увидеть… счастливую улыбку Бонни. Никакой ревности, наоборот, он сиял, как здешние люстры.
Ничего не понимаю.
Еще меньше, чем ничего, я стала понимать через пару секунд, когда из рук ифрита перешла в руки пирата. Удивленного и довольного, словно ему карту к кладу Генри Моргана подарили.
Что тут происходит? В какой дурдом я опять попала?
До конца танца эти двое перекидывались мной, как мячиком. О нет, все было до невозможности галантно, изящно и весело, словно сцену в дурдоме ставил лучший режиссер. Хотя почему словно? Он и ставил. На ходу. И финальный аккорд композиции прозвучал ровно тогда, когда я оказалась в объятиях их обоих.
– Кей, старая перечница, на минуту нельзя отвернуться, как ты уже тянешь лапы к моей Розе!
– К моей Роуз. Я ее первый нашел, – прозвучало настолько уверенно и собственнически, что мне резко захотелось заехать кое-кому в бубен.
– Только не деритесь прямо сейчас, – пропела я, улыбаясь обоим по очереди: за чадрой может и не видно толком, зато отлично слышно. – Дайте мне пять минут организовать тотализатор.
– И на кого же ты поставишь, о шербет моего сердца?
– На крепкую мужскую дружбу, разумеется.
– Ваши колючки просто изумительны, прекрасная Роуз, – снова рассмеялся Кей.
Вслед за ним рассмеялся Бонни, а до меня, дуры наивной, наконец, дошло.
Ни фига ощущения меня не обманули! Кей, да? Черта с два.
К половине седьмого я была готова. Пришлось, конечно, пропустить вторую половину репетиции, сославшись на дела с Филом. В общем, я даже не соврала, Фил в самом деле позвонил утром и попросил заехать в офис, подписать пару десятков книг и обсудить сценарий к фильму. С этим мы разобрались за полчаса, я отчиталась о купленном костюме пери, пообещала сегодня не опаздывать на мероприятие, а в понедельник прийти на второй тур кастинга к фильму…
– Чуть не забыла. Ни под каким видом не говори Бонни, кем я буду на маскараде. А лучше, что я вообще там буду. Договорились?
– Договорились. – Фил хмыкнул. – Бонни ничего от меня не узнает. Кто я такой вообще, чтобы портить ему развлечение? Наслаждайтесь, дети мои.
Мне показалось, или Фил как-то странно выделил интонацией имя «Бонни»? Нет, наверняка показалось. Вряд ли Фил натравит на меня газетчиков прямо на мероприятии. Но на всякий случай я буду очень осторожна и при виде папарацци сразу же спрячусь за Бонни, он умеет с ними обращаться. Или прикинусь фикусом.
Послав Филу воздушный поцелуй, я поехала сначала забирать костюмы, а потом в любимый салон красоты, где и зависла часа этак на четыре. Искусство – оно такое, требует жертв.
Так что к тому моменту, как Бонни позвонил в дверь бунгало, я превратилась в прекрасную пери, а может быть немножко сумасшедшую бедуинку или морскую принцессу – не суть. Главное, нечто загадочно-восточное, в шифоне всех оттенков синего и золотого, под густой чадрой, с двадцатью вороными косами ниже лопаток (цветной лак и вплетенные пряди) и «морской» росписью по всему телу (в салоне обещали, что краска с легким фосфоресцирующим эффектом продержится неделю, если только я не сотру ее маслом или спиртом). Само собой, шейк мяты и лемонграсса я тоже употребила, и образ завершало эротичное хрипловатое контральто.
– Мадонна?.. – несколько секунд Бонни рассматривал меня: в первый миг разочарованно и обиженно, словно в самом деле рассчитывал, что я покажу лицо; затем обида сменилась удивлением, следом восторгом, и наконец Бонни рассмеялся. – Ты упряма, как целый караван верблюдов, о чудесная дамасская Роза, чьи лепестки подобны рассвету над пустыней!
Я тоже рассмеялась и пожала плечами. Сказано же, увидишь меня в воскресенье!
– Не все так сразу, о шербет моего сердца. – Я посторонилась, позволяя ему зайти в домик, и протянула руку для поцелуя. – Твое терпение будет вознаграждено алмазами небесной мудрости…
– …И созерцанием кончиков божественно прекрасных пальчиков моей пери, рядом с которыми меркнет тысяча и одна звезда.
Опустившись на одно колено, Бонни благоговейно коснулся губами моих пальцев: единственного, не прикрытого слоями шелкового газа. Учитывая его обычный бомж-стайл и хитрющие глаза, церемонии выглядели невероятно забавно. А еще мне невероятно нравилось, как он на меня смотрит. Словно в самом деле ему довелось лицезреть чудо не меньшее, чем «Джоконду» в оригинале.
– Твой костюм на кровати, переодевайся, о рахат-лукум моих ушей.
Взъерошив и без того растрепанные волосы Бонни, я подтолкнула его к дверям комнаты. И, разумеется, пошла с ним.
– И кем же я буду сегодня, о отрада глаз моих? Алладином?
Бонни с любопытством рассматривал алые шелковые шаровары и ало-оранжевую, вышитую золотом и «драгоценными камнями» жилетку. К ним прилагалось: дюжина позолоченных браслетов, тонкий ошейник с обрывком цепи, тюрбан и театральные бабуши, на вид как настоящие, только с мягкой подошвой и чертовски удобные. И, разумеется, алая полумаска.
– Ифритом. Пленным и покорным.
– Ифритом, исполняющим желания. – По его провокационной улыбке только слепой бы не понял, какие такие желания он готов исполнять прямо сейчас. А чтобы я не ошиблась, томно уронил рубашку на пол и одарил меня жарким взглядом. – Что пожелает моя госпожа, может быть, дворец с семью сотнями звенящих фонтанов и восемью сотнями юных наложников?
Мне очень хотелось сказать, что я предпочитаю одного не слишком юного наложника и прямо сейчас, можно без дворца и фонтанов, но я обещала Филу, что приду на маскарад, причем вовремя. А если мы сейчас займемся любовью, то не вылезем из постели минимум час, а то и больше. Плавали, знаем.
– Одного ифрита. Одетого! – на всякий случай я отступила на шаг.
Этот паразит снова рассмеялся, сбросил джинсы, следом трусы… все это – не отрывая от меня очень, очень выразительного взгляда. Маньяк.
– Моя госпожа точно не желает массажа?
Я сделала еще пару шагов назад и сцепила руки за спиной. Между прочим, я не железная!
– Одевайся, о сладкоречивый сын шайтана!
– Да, моя госпожа, как прикажешь, моя госпожа! – голосом нежным и подобострастным, но с улыбкой наглой и самодовольной. Тролль. Вот возьму и отвернусь, чтобы не дразнился.
Но, кто бы сомневался, не отвернулась. Смотреть на Бонни почти так же горячо, как его трогать. А трогать – почти так же горячо, как заниматься с ним любовью. И кто тут маньяк, спрашивается?
А он тем временем повернулся ко мне спиной, чтобы взять костюм, и я заметила нечто новое. То есть не новое, а хорошо знакомое старое… в общем, наколку чуть ниже поясницы – ту самую розу-автограф, только черную, а не зеленую. И подумала, как хорошо, что на мне маска, он не увидит глаз на мокром месте. Даже не понимаю, почему меня так проняло? Даже больше, чем кольцо и ключи от дома. Может быть, потому что кольцо можно потерять, замки сменить, а роза останется с ним навсегда? Словно я всегда буду рядом с ним, близко-близко.
– Тебе нравится, – Бонни оглянулся через плечо.
– Зачем ты?..
Он нежно улыбнулся:
– Так твой подарок не завянет. Ты же знала, что я это сделаю.
Вместо ответа я кивнула и подошла к нему, потрогала татушку – обвела пальцами, накрыла ладонью. Его кожа была горячей, почти обжигающей, и по руке вверх пробежала электрическая волна, отозвалась вмиг пересохшими губами.
Надо сейчас же от него отойти. Сейчас же, пока не поздно!..
Но было уже поздно. Когда я только открыла дверь, уже было поздно. Потому что когда Бонни обернулся и прижал меня к себе, это показалось самой правильной и естественной вещью на свете. Я сама обняла его, привычно запустив пальцы ему в волосы, приникла, потерлась щекой о его плечо. Бог мой, как же мешаются эти бесчисленные одежки!
Кому угодно мешаются, только не Бонни. Его руки неизвестными науке путями уже добрались до моей кожи, заставляя меня дрожать и проклинать чертов маскарад, на который никак нельзя опоздать… или можно? Можно. Точно можно! Подумаешь, всего-то на четверть часа… Главное, не снимать маску!..
Это было моей последней связной мыслью, потому что Бонни… потому что Бонни, да. Он шептал что-то очень горячее – о том, как эротичны, оказывается, восточные одежки, и как ему хочется меня из них достать, и как нежна моя кожа, и какое счастье – видеть меня, пусть в этих покрывалах, пусть в маске… И какой долгой была эта неделя, просто бесконечной, он безумно, просто безумно соскучился!
– Я тоже… – у меня прерывалось дыхание от того, что он со мной делал, а проклятая чадра не позволяла даже его поцеловать! – Тоже соскучилась. Мой Бонни!
– Твой, только твой… – последнее слово он выдохнул сквозь зубы, толкнулся особенно резко и сильно, и нас обоих унесло куда-то в космос. Вместе.
И только через несколько бесконечно прекрасных секунд я осознала себя сидящей на краю кровати и обнимающей Бонни ногами за бедра. Мои бесчисленные газовые покрывала все еще были на мне, и кажется даже целые, хоть и несколько измятые.
– А на моих шароварах тоже есть такой же удобный разрез? – тихо смеясь, спросил Бонни и огладил мое бедро сквозь шелк.
– Нет. – Мне все еще было сложно говорить и совершенно не хотелось выпускать его из себя. – Это было бы слишком неприлично.
– Зато удобно, – он тоже не желал из меня выходить, и выпускать меня из рук – тоже. – Ты самая предусмотрительная Роза на свете. Я люблю тебя.
В подтверждение своих слов он снова толкнулся во мне и лизнул мое голое плечо – нет, я пока не в состоянии думать, что с костюмом. Потом. Все потом!
Потом наступило полчаса и два оргазма спустя. Кто-то тут привык к хорошему, однако. Избаловался. Вот как я буду жить без Бонни, если мы вдруг расстанемся? После него на всяких Кобылевских и смотреть будет тошно, не говоря уж о прочем. Нет, даже думать об этом не хочу. Мой Бонни. Мой – и точка.
А Бонни, тяжело вздохнув и всячески демонстрируя неохоту, наконец, вышел из меня, погладил ладонью по щеке, пальцем обвел губы – сквозь шелк, чадру мне каким-то чудом удалось отстоять.
– Неделя без тебя – это очень суровое испытание, моя Роза.
– Сексуальный маньяк, – фыркнула я и оглядела свой костюм. На удивление целый и даже почти не измятый. Вот же сноровка! Результат постоянной практики и большого опыта. – Ты вдруг оказался на необитаемом острове без единой женщины на сто километров вокруг?
– Ты ревнуешь. – Он склонил голову набок и посмотрел на меня с радостным удивлением.
– Вот еще. Ревновать тебя, ревновать ветер. Просто… – вздохнув, я тоже обвела его губы пальцем, – я не жду, что ты будешь только со мной. Ты слишком ярко горишь.
– Я тоже этого не ожидал. – Он чуть грустно, чуть растерянно улыбнулся. – Оно как-то само получается. Есть ты, и есть все остальные, и остальные – не то, понимаешь? Все равно что после «Драккара» сесть на китайский скутер в две лошадки. Лучше уж пешком.
О боже. Мужчины! Романтики!
Я рассмеялась, уткнувшись ему в плечо. А он гладил меня по спине и смеялся вместе со мной. А потом тихо-тихо сказал:
– Я люблю тебя.
– А я тебя. И мы опоздали на этот чертов маскарад.
– Да плюнь, я всегда на него опаздываю, и до сих пор жив. Туда никто не приходит вовремя, кроме конченых алкоголиков. Вот увидишь, когда мы приедем, виски уже не будет, одно шампанское. Ты же впервые туда идешь?
– Я бы и впервые туда не пошла, но кое-кому обещала, – вздохнула я. – Хорошо, что ты там всех знаешь. Давай сделаем вид, что я с тобой, ну типа «просто девушка за компанию».
– Как скажешь, о владычица моего сердца.
Владычица сердца только фыркнула и ушла в ванную, приводить себя в порядок. Хорошо, что прическа – косы, и вместо обычного макияжа боевая раскраска подводных ниндзя. Кстати, полевые испытания она прошла на отлично: ничего нигде не смазалось и не потекло. Даже душ можно принимать. А то хороша я буду на полуофициальном мероприятии с запахом секса! Его никакими духами не перебьешь!
Впрочем, я забыла про шелковый шифон, который тоже неплохо держит запахи. А стирать – некогда. Ладно. Будем считать, что это штрих к образу «девушка Бонни». Черт бы его подрал, маньяка!
Потрепаться о жизни мы по обыкновению отправились в «Зажигалку». На сей раз за рулем был Гюнтер, «потому что девочкам надо немножко выпить». В Люси никакой горечи не наблюдалось, напротив, она выглядела донельзя довольной. Гюнтер, кстати, тоже – даром что они с Мартином успели сдружиться.
– Нормальный рабочий процесс, – пожала плечами она. – Не о чем париться.
– Если бы Мартин видел Джерри в этой роли, он бы сам ушел, – добавил Гюнтер.
– Но можно же было как-то иначе? – неуверенно возразила я.
На что получила от Люси категоричное:
– Можно. Намного хуже. Джерри и так был сама адекватность. Ты просто не видела его на постановке «Медеи», вот где был треш и угар! – Люси мечтательно хмыкнула. – Два раза пришлось менять окна, и один – доказывать страховой компании, что вылетевшее из окна кресло суть следствие нормальной работы, а не злоумышление. Кстати, оплатили поврежденный автомобиль, как миленькие.
– Ты же шутишь, правда?
– Ни разу. – Люси посмотрела на меня с искренним сочувствием. – Ты просто удивительно хорошо на него влияешь. Он стал намного спокойнее.
Вот тут я схватилась за голову.
– Это – спокойнее?! Бог мой, что же тогда было?.. Нет. Не надо. Я не хочу знать, мне и без того страшно.
А Люси засмеялась и велела Гюнтеру:
– Погуляй немножко, девочкам надо посекретничать.
Он заговорщицки подмигнул мне, нежно поцеловал Люси в губы и смотался к стойке.
– Когда ждать следующего шоу в «Зажигалке»? – спросила Люси, проводив любовника умиленным взглядом.
– В воскресенье. Только, боюсь, это будет не совсем то шоу. Ну… в смысле, я обещала дать ему шанс меня увидеть.
– Зачем? – прозвучало как «дурацкая идея».
Я пожала плечами. Говорить Люси, что я собираюсь за Бонни замуж, если он меня узнает и повторит свое предложение, почему-то было неловко. Слишком похоже на сказку а-ля «Красотка». А может быть, я просто не совсем верю, что Бонни в самом деле хочет чего-то большего, чем наши еженедельные встречи.
– У нас что-то типа пари, – почти не соврала я. – В общем, все сложно.
– С Бонни не бывает просто. – Люси скептически покачала головой, в ее тоне проскользнула жалость. – Мне кажется, ты достаточно умная девочка и понимаешь, что тихого семейного счастья с Бонни быть не может. Даже если он говорит обратное.
– Он тебе сказал про семейное счастье?
Что-то с трудом верится, но откуда еще Люси знать? И вообще, какого черта столько скепсиса? У нас все будет отлично. В воскресенье я приду в «Зажигалку», Бонни меня узнает – не может не узнать! – и я позволю ему надеть мне на палец кольцо. Нам же не обязательно играть в «тихое» семейное счастье. Я и сама не хочу «тихого счастья правильной домохозяйки», хватит с меня. Вполне можно быть вместе, но не мешать друг другу заниматься тем, чем каждый хочет. И нашим играм кольцо на пальце вовсе не помешает! Так что зря Люси так недоверчива. Все у нас получится.
– Нет. Он не обсуждает свою личную жизнь, – Люси погладила меня по руке, словно утешала маленькую девочку. – Но он прекрасно знает, что девушки лучше всего ловятся на блестящее колечко и свадьбу в «Ритце». Уж если он для тебя вышел на сцену петь, то предложение руки и сердца будет обязательно. Или уже было?
Не хочу обсуждать это с Люси, вообще ни с кем не хочу! Потому я снова пожала плечами, улыбнулась и вместо ответа показала свои руки: без колец. Бабулино кольцо я тоже перестала носить на работе, чисто на всякий случай.
Люси тоже улыбнулась, и мы закрыли скользкую тему. Вот за что я ее люблю, так это за понимание и такт. Не в правилах Большой Черной Маман навязывать свое мнение и мешать друзьям наступать на грабли.
– Кстати, почему ты была так уверена, что в «том» зале я не встречусь с Бонни? Он же там частенько бывает.
– Бывал раньше, – пожала плечами Люси. – Но в тот вечер Том бы его никуда не отпустил. Ты серьезно пишешь о Бонни книгу?
Я чуть не схватилась за голову. ЛА – это еще большая деревня, чем Москва! Все всё и обо всех знают! Вот кто мог растрепать Люси о книге? Не Тошка же! А больше никто и не знал… разве что Фил…
– Фил, трепло!
– Кто ж еще, – хмыкнула Люси. – Значит, пишешь. За тобой экземпляр с автографом! Сам Бонни-то знает?
Я покачала головой.
– Если Фил ему не растрепал – то нет. То есть да, но…
– Все сложно, ага, – Люси уже откровенно ржала. – Вы стоите друг друга! Позови на свадьбу! Конечно, если не собираетесь… венчаться над Ниагарским… водопадом… я высоты боюсь!
Бедняжка так смеялась, что поперхнулась. Пришлось похлопать ее по спине. А когда хлопала – случайно глянула в сторону стойки и тут же позабыла, о чем это мы так ржали. Потому что там увлеченно что-то обсуждали, размахивая руками, Гюнтер и Мартин. Злой, взъерошенный и уже изрядно косой.
Люси тоже это увидела, утерла слезу (или брызги Ниагарского водопада?) и задумчиво так предположила:
– Сегодня будет драка.
Я не совсем поняла, кто с кем будет драться – не Мартин с Гюнтером же! Но тут увидела еще одну действующую морду лица: из двери в служебное помещение вышел Бонни Джеральд, сделал пару шагов к стойке – и заметил Мартина. А тот – Бонни.
Немая сцена: утром рано два барана… и далее по тексту.
– Упс, – сказала я и на всякий случай схватилась за бутылочку с минералкой. Чисто чтобы за что-то держаться и не побежать никого разнимать. Ну или чтобы в самый ответственный момент кого-нибудь остудить.
Баран номер Раз, то есть Бонни, изобразил кривую усмешечку в сторону Мартина. Что-то такое независимо-баранье, вроде «я знаю, что вел себя как козел, но ни за что в этом не признаюсь, хоть ты тресни!»
Баран номер Два, то есть Мартин, оборвал свой спич, забыл про Гюнтера и злобно уставился на Барана номер Раз. С выражением «убью, падла!»
Две секунды они раздували ноздри и рыли копытами землю – чтобы публика успела занять места на шоу и оценить серьезность намерений. Выражение морды Барана номер Раз плавно менялось с независимо-насмешливого на упрямо-агрессивное, то есть истинно баранье. На третьей секунде, не дожидаясь команды «фас», оба шагнули друг к другу и…
И я зажмурилась. Не могу и не хочу смотреть, как два идиота дерутся! Ничего в этом нет мужественного и благородного, одна только гормональная дурь!
Там, около стойки, что-то грохотало, звенело, сопело и издавало прочие неприятные звуки. Публика восторженно ахала, улюлюкала и делала ставки. А я не смотрела. Вот не буду смотреть! Не хочу видеть Бонни в крови… а если Мартин ему что-нибудь сломает?!
– Упс, – прокомментировала Люси.
Мне тут же нарисовалась ужасная картина: Бонни на полу, в луже крови, на голове рана от «розочки», неестественная бледность, синие губы…
Разумеется, я тут же распахнула глаза, готовая бежать и спасать! Но, по счастью, никаких луж крови не увидела. И на полу никто не валялся. Эти два барана разошлись и кружили, примериваясь, как бы половчее друг друга покалечить. Разбитой скулы у Бонни и кровящих губ у Мартина им показалось мало. Бараны!
Я сама не заметила, как попыталась встать – поняла это, только когда тяжелая рука Люси легла мне на плечо.
– Сиди. Сами разберутся.
– Эти разберутся, – буркнула я, но села обратно.
А эти бараны с боевым сопением снова кинулись друг на друга. На этот раз я не жмурилась, но все равно ничего не поняла. Какое-то мельтешение, вроде кто-то кого-то бьет, но пойти пойми кто и кого! Отвратительная режиссура. Двойка постановщику! Вот как понять, дерутся они или уже обнимаются? О, нет. Не обнимаются, снова разошлись. У Мартина рассечена бровь, и он прихрамывает, Бонни придерживает правую руку.
– Сукин сын, я тебя… – приступил к переговорам Мартин; все прочее было настолько нецензурно, что я ни хрена не поняла, тем более что половины языков, на которых он выражал свое мнение о бывшем друге, бывшем любовнике и бывшем режиссере, я и не знаю. Но в любом случае ругаться лучше, чем драться.
Бонни ответил в том же духе, загиб минуты на две – на смеси английского, итальянского, русского, испанского и черт знает какого еще.
– Хорошо орут, – довольно усмехнулась Люси и пригубила коктейль.
– Они точно друг друга не поубивают?
– Да ну, цирк это, а не драка. Было б что серьезное, Мартина б уже скорая забрала. Или труповозка. А так, видишь, даже Дик не вмешивается. Мальчикам надо поговорить.
Я невольно передернула плечами. Представить, что Бонни кого-то убил? Нет. Я не могу.
– Поговорить… мда… – я тоже взялась за коктейль. Если вокруг творится пьяный бред, нечего мне одной оставаться трезвой.
Бред тем временем перешел в новую стадию. Бонни завернул что-то особенно экспрессивное, при этом болезненно поморщился и прижал к себе поврежденную руку. Выглядело это как «видишь, как больно ты меня побил? Но я все равно не сдамся, помру тут, тебе будет стыдно, но я не сдамся!»
Мартин так же выразительно стер струйку крови из разбитой губы… и вместо очередного пассажа скривился и почти нормальным голосом сказал:
– И все-таки ты козел, Джерри.
На что Джерри вздохнул и согласился, что он – козел. Но иначе никак, потому что искусство же!..
О чем они говорили дальше, я уже не слышала, зато видела – как они сначала обнялись, потом сели около стойки и занялись сугубо мужским делом: совместной попойкой. А мы с Люси и вернувшимся к столику Гюнтером – ужином и важным делом. Я ж не ради драки сюда пришла, а потому что мне к пятнице нужен маскарадный костюм. Два маскарадных костюма. Причем мне нужен такой, чтобы Бонни меня в нем не опознал ни с первого взгляда, ни со второго. А кто, как не Люси, может мне сосватать достойного художника по костюмам, да еще чтобы сделали быстро и содрали меньше, чем стоит Бруклинский мост?
Поначалу репетиция шла как обычно, разве что Том и Джерри наперегонки пытались убить артистов взглядами: Том – полным страдания о несовершенстве мира, а Джерри – обещанием страданий несовершенному миру от его, Джерри, рук. Так как все давно к такому привыкли, то не особо обращали внимания. Не орет и стульями не кидается – значит, все в порядке.
Но когда на сцену вышел Мартин…
Нет, никакого мата или летающих стульев. Но выражение морды… о, какое было выражение морды! Горлум, жующий лимон с перцем, отдыхает. Да и ни один Горлум не способен молча, за пару минут, создать настолько невыносимую атмосферу. Мне, не актрисе, и то в какой-то момент захотелось пойти повеситься от собственной бездарности.
Вешаться никто не пошел, только морды стали кислыми, и игра – дергано-вялой. А я так вообще обрадовалась, что не успела слинять в чайную комнату, любопытно же, что сегодня учудит наш доминантный козел! Да и вообще, мир резко встал на место: Бонни Джеральда не подменили инопланетяне, он не заразился смертельно опасным заболеванием мозга. Он по-прежнему наше родное крезанутое хамло.
Не знаю, сколько бы Джерри сверлил в Мартине дырку и провоцировал полтергейст, может, еще минут бы пять продержался, но Мартин у нас тоже тонкая ранимая натура. Оборвав номер на середине, он сунул руки в карманы и шагнул к Джерри с видом «первого парня на районе».
– Ну? – прозвучало в резко наступившей тишине.
– Il merda triste (унылое дерьмо – итал.), – уронил Джерри, глядя ему в глаза. Образ «мальчик с района, не суйся поперек больших дяденек из мафии».
Насупившись, Мартин потребовал объяснить, что изменилось с позапрошлой недели, когда все было отлично, Эсмеральдо – великолепен, а Мартин – гениален. Потому что если мистер Джеральд скажет, какого рожна ему не хватает – Мартин тут же, немедленно, этого рожна сделает.
Скривившись, мистер Джеральд потребовал огня, полета, страсти… да хотя бы признаков жизни! Это ж не Эсмеральдо, это позавчерашний анчоус! Давай, еще раз с начала эту сцену, и не пытайся изобразить малолетнюю проститутку!
Сцену начали сначала. Потом еще раз. И еще.
С каждым разом Джерри кривился все больше, а труппа впадала в недоумение. Ведь все хорошо! Просто отлично! Что ему встряло?
Пожалуй, понимали это только я и Люси. На самом деле к Мартину была только одна претензия – что он Мартин, а не Бонни Джеральд. Но черта с два наш гениальный хореограф озвучил бы ее даже наедине с самим собой. Так что он продолжил изводить Мартина, а до кучи и всех прочих, попавшихся под руку.
После седьмой остановки на четверти сцены мне показалось, что сейчас совершится массовое убийство. То есть актеры коллективно убьют хореографа, а режиссер наймет им адвоката. Пожалуй, даже в адрес Сирены не было такой обиды – ощутимой буквально кожей. Особенно худо приходилось Мартину. Он старался изо всех сил, но чем больше старался – тем сильнее злился Джерри.
– Merda! – прозвучало в очередной раз, и тут Мартин не выдержал.
Ближайший табурет (или что там ему попалось под руку, я не успела рассмотреть) полетел в стену, и под грохот разбивающейся мебели злющий, как тысяча чертей, Мартин велел Люси:
– Давай сначала!
От него только что искры не сыпались во все стороны, как от настоящего Эсмеральдо – до последнего ряда галерки. Живой огонь! Не была бы я влюблена в Бонни, втюрилась бы в Мартина, как мартовская кошка. И не я одна, вся труппа! Включая Тома и, может, даже Люси.
В конце сцены мы все аплодировали ему стоя! Мартин оглядел нас с законной гордостью, схватил с пианино бутылку минералки, выхлебал половину и обернулся к Джерри. Он не злился, нет! Он сиял, он был готов к новым подвигам, он любил сейчас весь мир, и особенно – нашего невыносимого, гениального хореографа, который снова заставил его прыгнуть выше головы!
И неважно, что Джерри выглядит не довольным, а скептичным. Он же видит, что Мартин – хорош, лучше не бывает! Я обязательно вставлю эту сцену в роман: вот сейчас Джерри улыбнется и скажет…
– Нет. Это не Эсмеральдо.
Мартин сперва не понял, даже улыбаться не перестал, только улыбка застыла. Труппа настороженно замолкла.
– Джерри, все отлично, ты придираешься! – вклинился Том, обнял Джерри за плечи и виновато улыбнулся Мартину. – Это было великолепно. Ты гений, Мартин.
– Нет. – Джерри стряхнул с себя руку Тома и шагнул к Мартину. – Ты не будешь играть в этом спектакле. Уходи.
В студии повисла минута молчания: шок, недоумение, обида – на всех лицах. Мартин же отлично сыграл, нельзя и желать лучшего! Что с Джерри?
– Ты же шутишь? – заторможено спросил Мартин.
– Не шучу. Я разрываю с тобой контракт. Фил выплатит неустойку, – повторил Джерри подчеркнуто внятно, словно недоумку. – Все, иди, нам надо работать!
– Ты, – начал Мартин почему-то шепотом, закашлялся, и только чуть громче продолжил: – Ты козел, Джерри!
И пошел к двери, ни на кого не глядя. Я почти ждала, что дверью он хлопнет. Ничего подобного, аккуратно прикрыл, и все.
А ведь Люси как-то говорила, что Мартину сам Харальд Принс (режиссер «Призрака оперы», многократный лауреат «Тони» и легенда Бродвея) предлагал спеть у него Кристиана в новой постановке «Мулен руж», но Джерри позвал его в «Нотр Не-Дам», и Мартин согласился рискнуть…
Труппа ошарашенно загалдела. Какая муха укусила Джерри? Что он не поделил с Мартином? Какого черта ведет себя как последняя свинья? Что будет с постановкой? Кто будет петь Эсмеральдо, если Том и Джерри забраковали всех, начиная с консьержа и заканчивая Брайаном Адамсом? Бедняга Том вообще чуть не съехал с катушек. Он подскочил к Джерри, схватил за грудки и принялся трясти – это могло бы выглядеть забавно, не отражайся в глазах Тома жажда убийства.
– Ты, псих двинутый, что ты творишь? Зачем ты выгнал Мартина? Как ты мог!.. Это подло! Слышишь?! Я не позволю тебе загубить спектакль! Ты!..
Том осекся на полуслове, остановился и с удивлением посмотрел на свои руки, перехваченные Джерри. Злым и сосредоточенным Джерри. Наверное, он бы снова попытался вытрясти из него душу, но его оттащили Тошка с Люси. Футболку Джерри он, кстати, порвал, когда его отцепляли. И даже не думал успокаиваться. Не он один – актеры пребывали в полном шоке, но уже начинали оттаивать и переглядываться. Еще чуть, и у нас случится революция со свержением тирана-самодура.
– Ты… – Том побагровел и снова рванулся к Джерри, его с трудом удерживали Тошка, Люси и Гюнтер. – Придурок! Выгнал Мартина – пой сам! Давай, иди на сцену, псих гребаный!..
– Не ори, охрипнешь, – сказал Джерри совершенно спокойно и отряхнул порванную футболку. – Ансамбль, по местам. Люси, с первой цифры.
И как ни в чем не бывало отправился на сцену.
От офигения ансамбль послушался, хотя, судя по мордам, никто не понимал, что Джерри собирается делать. Он же не поет! Что вообще происходит в нашем дурдоме?
Однако Люси заиграла, сцена началась – и Джерри запел. Не так, как на репетиции в одиночестве. Не так, как в караоке или в «Зажигалке». Он запел по-настоящему. Так, как должен петь Эсмеральдо.
Бог мой. Я же слышала его, почему сейчас я не могу даже дышать толком? Почему мне хочется одновременно расплакаться и сбежать отсюда, чтобы не видеть и не слышать? Почему?..
И почему все произошло именно так?
Я смотрела на Бонни Джеральда, не отрываясь, и не только я. Том, рухнувший в свое кресло, тоже не отрывал от него глаз. И все солисты, не участвующие в сцене. И даже случайно заглянувшая уборщица. Они все слушали невероятный голос Эсмеральдо, их лица светлели, взгляды прояснялись, на губах расцветали улыбки. На их глазах рождалось чудо.
А я… когда я мечтала, что Бонни будет петь Эсмеральдо, я ведь не думала, что будет с Мартином. Я вообще ни о ком не думала, только о спектакле, и еще о себе: вот Бонни победит свой страх, и будет петь – для меня, ради меня… Но тогда за мечтой не стояли настоящие люди – ни Бонни, который выгнал приятеля, чтобы освободить место себе, ни Мартин, который вкалывал едва ли не больше всех, выкладывался по полной и остался ни с чем…
Ну почему, почему в реальности все так сложно?!
– Ты сукин кот, какого черта ты молчал все это время? Какого черта мы тут вообще делали, когда ты… ах ты!.. – экспрессии Тома, когда Бонни допел номер, а труппа отбила ладони аплодисментами, мог бы позавидовать сам Уолт Дисней.
Джерри из сволочи, которая не понимает, чего хочет и мучает труппу почем зря, снова стал Великим Гением, Который Сделает Великий Спектакль.
А про Мартина все забыли. Тут же. Как будто Мартина и не было.
Даже я почти забыла. И от этого было так тошно, что даже на Бонни мне сейчас смотреть не хотелось.
И все же он был на порядок, на два порядка лучше Мартина. Он был лучше всех. И сейчас, если бы на сцену вышла Сирена в роли Клодины – их было бы двое. Даже она не сумела бы затмить Бонни Джеральда. Стоит отдать ему должное, он не только изумительно сыграл Эсмеральдо, но и одним своим присутствием «завершил» сцену. Как последний недостающий штрих. Как ось, вокруг которой вертится весь спектакль. У Мартина так не получалось, да и мало у кого вообще так получается.
Гений, мать его. Козел, скандальная сволочь и гений.
И вот этой гениальной эгоцентричной сволочи я должна была вчера поверить, что он – примерный муж, трепетный влюбленный и воплощенная девичья мечта о сюси-пуси? Ага. Вот только что убедилась, что благороднее и интеллигентнее человека не сыщешь во всем ЛА. И если его возлюбленной захочется луну с неба, он ее достанет. Потом. Если не забудет отправить за луной Фила или очередную мисс Кофи.
Что ж, моя самая-самая мечта близится к осуществлению. То, ради чего я приехала в ЛА. Но почему-то торжество искусства имеет подозрительно горький привкус. Как будто я виновата в унижении и изгнании Мартина. В том, что ради постановки Джерри предал друга. Я же помню их с Мартином в начале работы!
Чертова совесть. Я не виновата, что Джерри сделал это именно так! Я хотела как лучше! Разве великолепный Эсмеральдо не стоит чьих-то там чужих отношений? Разве мы все тут живем не ради искусства? Ведь нет ничего важнее Мюзикла!
Денег, успеха, власти… что там еще в списке? Чистоты веры или расы, цвета волос и правильного кончика яйца…
Нет. Не хочу об этом думать. Это не мой выбор – это выбор Бонни. Он поступил так, как поступил. Он режиссер, его задача – сделать спектакль, а не создать комфортную среду для друга. Все так и есть!
Только почему-то горький привкус все сильнее, а родившаяся вчера завиральная идея кажется уже не такой привлекательной…
Нет, хорошая была идея, и я все равно ее воплощу. А для этого мне нужна Люси – и смотаться подальше от лучшего в мире Эсмеральдо. Уж слишком горчит моя сбывшаяся мечта.
На самом деле это был не совсем бассейн. То есть оно было странной загогулистой формы, выложенное камнем, с водорослями, кораллами и мидиями на обломках скал, с идеально чистой и прозрачной морской водой – но при этом выше уровня моря, с бортиками и подсветкой на дне. И еще в нем плавали разноцветные рыбки, которые тоже светились в темной воде и казались ожившими солнечными бликами.
– Безумно красиво! Кто это придумал?
– Один русский художник, Ильяс Блок. Мы иногда работаем вместе. Здесь здорово плавать ночью. Хочешь?
Конечно же, я хотела. И плавать, и целоваться в воде, и ловить мидий, и жарить их на берегу океана, а потом уснуть прямо там, на расстеленных пледах под финиковыми пальмами, в объятиях пахнущего дымом и счастьем Бонни. Моей последней мыслью было: когда-нибудь я напишу об этом. А первой, когда я еще толком не проснулась – кто тянет меня за волосы?!
– Больно же! – возмутилась я, открыла глаза – и уперлась взглядом в черную рогатую морду с желтыми наглыми глазищами. Морда пыталась жевать одновременно подушку и прядь моих волос.
– Мерзавка! – тут же раздалось позади меня, – рагу сделаю!
Морда обиженно взмемекнула, отпустив мои волосы, попятилась – и я разглядела здоровенную черную козу. Коза одним глазом опасливо косилась на Бонни, а другим – заинтересованно, на мое шелковое платье, брошенное тут же, под пальмами.
– Только тронь, рога оторву! – грозно сказала я и показала Мерзавке кулак.
Коза еще попятилась, покосилась на платье и злобно опустила голову, пугая меня рогами. Мне тут же вспомнилось бессмертное: «по сусалам его, по сусалам!» – но искать у бодливой козы сусала в полевых условиях мне как-то не хотелось. Ну ее, Мерзавку. Так что я на всякий случай спряталась за Бонни. Это его коза, пусть сам с ней и разбирается.
А он засмеялся и похлопал ладонью по земле:
– Ладно, не сегодня рагу. Иди сюда, животное. – Коза тяжело вздохнула и подошла, подставляя голову под его руку. – Что, бросила тебя сегодня Джулия? Бросила, бедную… ладно, ладно, пошли доиться, Мерзавочка, хорошая девочка.
Взяв козу за рог, Бонни поднялся, даже не подумав хоть что-то на себя надеть, и они вместе с козой пошли по дорожке к дому. Через несколько шагов Бонни обернулся и жизнерадостно улыбнулся:
– Я быстро. Приходи на террасу, ага? Джулии нет, так что на завтрак будет… что-нибудь.
И ушел, все так же держа Мерзавку за рог. Коза-поводырь и Бонни с завязанными глазами. Сюр. Сон. Счастье.
Я не стала рисковать и смотреть, как Бонни доит козу, вряд ли он делает это вслепую. А я все еще хотела сегодняшний день – как есть, прекрасной незнакомкой. Это же не преступление, правда? Поэтому я надела измятое платье прямо на голое тело (белье опять потерялось, с Бонни я скоро стану любимой клиенткой дамских магазинов!) и отправилась искать санузел и исследовать дом.
Вчера я его толком не рассмотрела, темно было, да и мы с Бонни сразу пошли на берег. Зато сейчас меня поджидал сюрприз. После невероятного бассейна я ожидала чего-то супернавороченного, футуристического, непременно с белыми стенами и белой мебелью. Чего-то в духе ресторана «Крыша». Действительность оказалась совершенно иной.
Дом Бонни был чем-то вроде небольшой итальянской виллы. В два этажа, с оштукатуренными и художественно облезлыми кирпичными стенами, весь заплетенный виноградом и вьющимися цветами, с открытой террасой на втором этаже и каменной наружной лестницей. Большие, до пола, окна на втором этаже были раскрыты настежь, а сквозь двойную дверь, к которой вела дорожка от моря, виднелась светлая гостиная… Внутри дом оказался просторным, уютным и немножко неприбранным – словно тут живет не звезда Бродвея, а парочка безалаберных студентов. Чьи-то кроссовки торчат из-под дивана, на полу валяется подушка с пожеванным углом, на кресле валяется скомканный плед, а на подоконнике стопкой лежат книги и журналы. Из гостиной я пошла дальше – искать заветную дверцу, но вместо туалета попала в кухню. Настоящую итальянскую кухню с медными сковородками, пучками трав, расписными глиняными мисками и кувшинами. Вот только дровяной плиты не хватало, зато была огромная навороченная духовка – в ней можно было испечь пирог на семью в дюжину человек.
Зачем столько? Ведь Бонни живет один… или не один? Я опять совсем-совсем ничего о нем не знаю. Кто такая тетушка Джулия? Где она? Есть ли у Бонни в Америке еще родня, или все остались на Сицилии? Черт. Я же книгу о нем пишу – а таких элементарных вещей до сих пор не выяснила!
Но вместо того, чтобы срочно собирать материал для нетленки, я полезла в холодильник. Двустворчатый. С магнитиками из разных стран и разрисованный по низу травой, цветами и… козой? Точно. Какой-то художник лет пяти, а может семи, изобразил на холодильнике Мерзавку с довольной улыбкой и бантиком на шее. Голубеньким. Прелесть!
Так все же детишки? Бонни – и детишки? Но наверняка не его. Он бы мне сказал, если бы у него были дети, правда же?
Ополовинив кувшин апельсинового сока, я нашла в холодильнике накрытый льняной салфеткой пирог. К салфетке была пришпилена зубочисткой бумажка: «Завтрак! Слопаете вечером – утром останетесь голодными!» Под предупреждением красовалась размашистая подпись «Джу». Строгая у Бонни тетушка, однако. И заботливая.
Пирог я вынула на стол, но больше ничего с ним делать не стала. Как-то неуютно хозяйничать на чужой кухне. Да и неплохо бы продолжить исследовательскую экспедицию!
Искомое нашлось с другой стороны гостиной, тоже вполне в староитальянском духе. Даже странно, что без джакузи размером с половину бассейна, Бонни ж любит… Я едва успела умыться и расчесаться здесь же найденной расческой (моя сумочка, кажется, осталась в «Бугатти», и я очень надеялась, что Мерзавка до нее не добралась), как дверь распахнулась – а я машинально обернулась и чуть не уронила расческу.
– Ты кто?
На меня с любопытством уставился парнишка лет шестнадцати, до ужаса похожий на Бонни, только чуть выше и с красными перышками в волосах. Даже одет был по той же «форме восемь, что сперли – то носим». То есть дырявые джинсы, оборванные ниже колен, растянутая красная майка с желтым факом, цепи-браслеты из отходов автопроизводства и в завершение картины маслом – три колечка в левой брови и английская булавка в ухе.
– Я – Роза, а ты кто?
– Васко. Так это ты подружка Бонни, что ли? – в его английском слышался сильный итальянский акцент, а сам он продолжал меня разглядывать, как инопланетянку какую, разве что пальцем не потыкал.
– Не-а. Я с Марса свалилась. Так и будешь загораживать дверь?
Васко усмехнулся до боли знакомой усмешечкой и посторонился.
– Роза, значит. Ты красивая.
– Ты тоже ничего. Помоги-ка отнести завтрак на террасу, Васька, – велела я, топая на кухню. Разумеется, я не обернулась, чтобы проверить выполнение команды: тут главное уверенность. Чуть усомнишься, васьки любой видовой принадлежности тут же сядут на шею. – Что вы обычно пьете на завтрак?
– Молоко.
– Здоровый образ жизни?
Позади меня тяжело вздохнули, но на подначку не ответили. Зато спросили:
– Почему Бонни тебя прячет?
Я остановилась, обернулась и уставила палец в грудь чуть не сбившему меня с ног Ваське.
– Значит так, Васко. У нас с Бонни пари. Серьезное пари. Поэтому не вздумай ему говорить, как я выгляжу, понял? Ни ему, ни тете Джулии, вообще никому. Расскажешь – Бонни проиграет.
У парнишки загорелись глаза, а я про себя засмеялась: до чего ж похожи! Если б не возраст, подумала бы, что сын. Но сейчас Бонни тридцать два, Васко – примерно шестнадцать, значит сделать детеныша Бонни должен был в пятнадцать… хм… а ведь мог. Легко. И что Васко называет его по имени, а не папой, вполне нормально, воспитывался-то он явно на Сицилии… Вот же! Спросить, что ли…
– А что мне за это будет?
Я подняла бровь:
– Целые уши. Твои. И не прищемленный нос.
– Не-а. Поцелуешь – не расскажу.
Вместо ответа я нежно ему улыбнулась и показала фак.
– Нехорошо приставать к девушке папы.
Васька жизнерадостно хрюкнул и покачал головой:
– Брата. Так что – можно и нужно. Может, у нас тоже пари!
Я только махнула рукой на этого обормота и пошла-таки на кухню. Я сварила кофе, Васька разогрел апельсиновый пирог в микроволновке, разложил по тарелкам и понес добычу на террасу. Мне достался только кофейник и чашки.
Перед дверью на террасу Васька затормозил и воровато оглянулся. Но бежать было поздно, у Бонни отличный слух – а мы с Васькой по дороге обсуждали особенности рациона Мерзавки и качество молока после съеденных ею джинсов.
Но ожидаемого итальянского мата я не услышала.
– Утра! – Бонни кривовато улыбнулся. – Кое-кто обещался не появляться до завтра.
Идиллическая семейная картина: затененная виноградом веранда с видом на океан, на столе кувшин парного молока и букет лаванды (той, что растет перед домом), Бонни в обрезанных джинсах развалился в плетенном кресле… Не вписывается только черная лента на его глазах.
А Васька чуть не споткнулся. Видимо, не узнал брата: чтобы Бонни вместо мата поздоровался? Мне показалось, он сейчас бросится проверять температуру, а может быть сразу вызывать докторов. Но он просто обернулся на меня с немым вопросом в глазах: давно ли Бонни сошел с ума? Я только пожала плечами. Мол, он всегда был ненормальным, это просто новая стадия. Не волнуйся, мата ты еще наслушаешься. Завтра.
Завтрак тоже можно было снимать в рекламном ролике о семейных ценностях. Отличный получился бы ролик! Честное слово, если бы я не знала лично козла по имени Джерри – поверила бы этой наглой итальянской морде. А так… так я местами смеялась, а местами грустила. Зачем мне рекламный ролик? Чтобы потом с удивлением обнаружить вместо душечки Бонни привычное доминантное хамло с репетиций? Не верю я ни на грош, что Бонни будет таким милым и воспитанным дольше двух дней. Это не он, это образ с витрины «Зара Хоум». Приманка для девочек-дурочек, падких на сладкое. Неужели он именно такой меня и считает? Или это инстинктивное поведение, как распускание хвоста у павлина?
Под конец завтрака Васька жестами показал, что Бонни сошел с ума и следует быть осторожнее с этим опасным психом, потому что Васька мне ничем не поможет – он сматывается от греха подальше, но обещает, если что, принести на мою могилу цветочки.
– Над чем ты так заразительно смеешься? – спросил Бонни, когда Васька прикончил свою порцию пирога и сбежал, на ходу вытирая молочные усы и клятвенно обещая вернуть байк в целости и сохранности. Завтра.
– Васко у тебя тот еще актерище.
– Ленивый оболтус, – с легкой улыбкой пожал плечами Бонни. – Несчастный тот режиссер, который рискнет его взять.
– А я сегодня познакомилась с еще одним Бонни Джеральдом. Знаешь, я представляла твой дом совсем другим. И уж точно без козы и цветочков на холодильнике. Твои племянники?
– Они самые. Кстати, детей и бывших жен у меня нет, а если ты не захочешь, чтобы Васко жил с нами – он свалит в кампус. Но мне кажется, он тебе понравился.
Вздохнув, я погладила Бонни по руке.
Рекламный ролик, вот что не дает мне поверить в идиллию. Слишком все киношно, слишком сладко. Воплощенная мечта девочки школьного возраста. Богатый, красивый, безумно влюбленный, готовый исполнять все мои желания, кладущий к моим ногам свой дом и свои миллионы, согласный умиляться моим капризам и выкрутасам детишек… Бонни Джеральд? Ха-ха три раза. Может быть, он сам верит в то, что показывает мне, но я-то понимаю, что он совсем другой. Поиграв в семейные ценности с неделю, он вернется в привычное амплуа безумного гения, вокруг которого вертится мир. Сейчас, глядя на него, девочка-дурочка могла бы поверить, что ради ее комфорта Бонни уйдет с репетиции или отложит очередную постановку, или не станет гонять на байке ради пари, или не напьется в «Зажигалке» до положения риз… И ангельские крылышки у него вырастут. Разумеется. Черные и кожистые, под стать козлиным рожкам.
– Бонни Джеральд и парное молоко. Кому расскажешь – не поверят.
Он мягко улыбнулся и позвал:
– Иди ко мне.
Разумеется, я пошла. Села к нему на колени, позволила его рукам забраться ко мне под платье, и даже почти не удивилась, когда раздались шаги и прозвучало:
– Привет. Я Джу, тетя этого обормота, – глубоким контральто, по-итальянски.
Вот так и попадаются лисы. Не одному охотнику, так другому. Коза, бассейн с мидиями, завтрак с видом на океан, тетушка Джулия… Почему я не удивлена ощущению кольца на пальце и штампа в паспорте?
– Привет, Джу, – я улыбнулась типичной итальянке: пышной, смуглой, улыбчивой, с черными косами и в пестром фартуке с кружевами. В руках у нее был поднос с пирожками, даже на вид невероятно вкусными.
Джу укоризненно покачала головой:
– Бенито!
– Моя невеста, Роза, – этот поганец самодовольно ухмылялся, я затылком видела.
– Ну наконец-то. Он столько о тебе рассказывал! Будешь? – не дожидаясь ответа, она принялась выгружать на стол тарелки, поставила еще два прибора… а мне все сильнее казалось, что меня окружили, поймали и сейчас начнут снимать шкурку. – Это для Кея, – пояснила Джу на мой вопросительный взгляд. – Вон он, сейчас придет.
Она показала на катер у берега и спрыгивающую с него прямо в воду мужскую фигуру.
– Он будет нашим шафером, – пояснил Бонни. – Вы обязательно подружитесь.
Когда, обернувшись к Бонни, я не увидела на нем ленты – я снова совсем не удивилась. Чего-то подобного и стоило ожидать. Он видел меня, называл по имени, собирался на мне жениться, но… почему я не рада? Почему не визжу от счастья? Почему мне кажется, что меня обманули?!
– Нет, мы не подружимся, – сказала я, но меня не услышали.
И усадили обратно, когда я попыталась встать. А на «Бонни, мне пора домой» ответили…
Я не поняла, что ответили, потому что прямо под ухом заверещал будильник, и я вылетела из сна, внезапно ставшего кошмаром, словно из ледяной воды – задыхаясь и тараща глаза.
Уф. Ну и приснится же такое! Вроде все прекрасно, мечты сбываются, а страшно, словно меня сейчас съедят!
Контрастный душ помог мне успокоить взбесившийся пульс, даже голову слегка прояснил. Но вот на вопрос «почему я чувствую себя в ловушке» ответ найти не помог. Я категорически не понимала, что со мной творится, но очень сильно хотела разобраться. Да так задумалась, что едва не опоздала на репетицию, пришлось плюнуть на экономию и брать такси, в конце концов, с теперешних гонораров могу себе позволить.
В отличие от визита к Бонни домой.
Прошлой ночью мы все же остались в «Тихой гавани». Спать хотелось до безумия, и мне, и Бонни. Утром он снова предложил поехать к нему, но я мягко отказалась. Рано мне встречаться с его родней.
И мы опять пошли бродить по ЛА, купаться в прохладном океане и разговаривать, разговаривать… Было безумно интересно послушать истории с репетиций «Нотр Не-Дам» – с точки зрения Бонни все это выглядело сильно иначе, чем с точки зрения бедненьких замученных артистов. А еще он показал мне свой дом, козу, Джулию и младшего брата Васко – на фотках в смартфоне (смотреть из-за его спины и верить, что он не обернется, было тем еще квестом). Вдогонку он рассказал еще несколько уютных домашних баек, в том числе про Мерзавку, новые джинсы и неудавшееся свидание – оказывается, этот дом Бонни купил еще до романа с Сиреной, и тогда же чуть было не женился на милой девушке-модельере, но она не выдержала конкуренции со Звезденью. А Сирена несколько преувеличивала степень своей помощи «никому не известному мальчишке» – мальчишка к моменту их встречи уже выиграл конкурс «Новые таланты», снялся в дюжине клипов, подписал контракт на рекламу с «Дольче и Габбана» и приобрел домик ценой чуть меньше миллиона. Всем бы быть такими бедными и никому не известными, да?
Про Сирену Бонни тоже рассказывал. И про то, как с горя подсел на наркоту и сбежал в Европу с одним старым байком и парой тысяч в кармане, подальше от друзей, коллег и всего мира. Цель бегства, – «сдохнуть, чтобы ей стыдно стало» – не озвучивалась, но Бонни морщился и краснел, вспоминая «дебила». На самом деле я им восхищалась: я бы не решилась рассказать о себе такое. Да я бы, наверное, и с наркоты слезть не смогла, это слишком трудно и больно. Даже если тебе помогают.
Про то, как ему удалось завязать, Бонни почти ничего не рассказал. Только одно:
– Я должен Кею чуть больше, чем жизнь.
Снова этот загадочный Кей. Европеец (вроде), чуть старше Бонни, двинутый байкер и лучший на свете друг. Встреча на большой дороге в духе Д`Артаньяна с мушкетерами – сначала Бонни с Кеем чуть не поубивали друг друга в какой-то богом забытой румынской забегаловке, но тут явились местные бородатые дядьки с целью побить пришлых. Пришлые дрались спина к спине и каким-то чудом отмахались от местных, после чего поняли, что это начало настоящей мужской дружбы. Хоть фильм снимай.
Ну, не фильм – но несколько глав в роман о Бонни я непременно допишу. Бонни и Кей, почти Бонни и Клайд. И чует мое сердце, если я останусь с Бонни – то знакомство с Кеем мне тоже предстоит. Интересно, какой он?
В мыслях о Бонни и романе (сказочный сон, превратившийся в кошмар, позабылся за неважностью) я добралась до студии и оккупировала кофемашину. После чашечки капучино работается намного веселее! Я честно собиралась напоить гениев кофе и подкараулить Тошку, был у меня к нему один важный практический вопрос, но когда с нашими гениями что-то шло по плану? Правильно. Никогда.