Первой его заметила Маруя. Она проводила в воде времени больше, чем на суше, и не могла не заметить, как за ночь в воде, чуть поодаль от рыбацкого пляжа, появился огромный валун.
Маруя была бойкой девчонкой лет десяти, сиротой. Рыбацкий пляж, который таковым назывался из-за того, что мужики оставляли тут свои лодки и разбирали улов, был ее любимым местом. Сюда она убегала с утра пораньше – когда приемной матери еще не требовалась помощь, а на берегу не суетился народ. Стоит встать на два часа позже – и берег будет наполнен рыбаками, готовящимися выйти в реку, или теми, что приплыли с ночи, торговцами, выискивающими товар получше, любопытной детворой и самыми разными работягами. Шум такого рода тоже нравился Маруе – лица, мелькавшие здесь, почти все были ей знакомы и знали ее. Одному поможет рыбку начистить, заработает пятак, другому за дочерью приглядит – девчонка была доброй, рада была помогать за просто так, но люди обычно щедро ее награждали. Поэтому мачеха отпускала ее с чистым сердцем – девчонку каждый знал и вряд ли бы кто обидел, да и умудрялась она доход приносить в их маленькую бедную семью.
Но когда пляжик пустовал, Маруя наслаждалась им как-то особенно. Чистое небо, волны, пустые лодки, и вездесущий запах рыбы, противный для многих, очень нравился ей. Купаться здесь было нельзя, однако можно было заняться поиском сокровищ – и волны, и рыбаки, и купцы теряли на бережку одинаковое количество занятных вещиц. Многие, узнанные или ценные, Маруя возвращала хозяевам, а всякие диковинные ракушки, веточки оставляла себе.
Но в этот раз находка была велика и удивительно. Девочка заметила что-то странное сразу – теплые волны, спокойно ласкающие песок и кое-где даже дотягивающиеся до привязанных лодок, в одном месте разбивались о что-то большое и круглое в воде.
Подбежав ближе, Маруя увидела камень – большой, морщинистый, покрытый водорослями и тиной. Кто мог притащить сюда эту глыбу? Разве что, шторм?
Однако последняя буря была на прошлой неделе, и камню было взяться неоткуда. Девочка подошла близко, на сколько могла – волна лизала ее колени и намочила собранный в кулак подол платья.
Камень лежал, омываемый морем. Он был совсем не обычный – Маруя заметила странные наросты, и много других камней, которые к нему словно прилипли и увязли. Вода под ногами девочки была прозрачной – в ней уже скоро засуетились рыбешки, не воспринимая ее погруженные в песок пятки как нечто чужеродное. Песок был приятный на ощупь, а там, где лежал валун, он был удивительно странно разрыт, словно кто-то причесал его по кругу гребенкой.
До камня оставался шажок. Маруя всегда была любопытной, и страха не знала – до чего же ей хотелось потрогать эту странную, морскую глыбу!
Девочка вытянула руку, подаваясь телом вперед, и другой рукой все еще придерживая подол. Ее ладошка ткнулась в нагретый солнцем бок камня. Тот был немного шершавый и покрытый слизью глубин. Но самое главное, он… дышал?
Маруя не успела до конца осознать это, как под водой, у самых ее ног, что-то мелькнуло, рисуя на песке новые борозды. Ноги ее коснулось что-то холодное и немного колючее – девочка отпрыгнула назад, упала в воду, и отгоняемая новой волной, быстрее выползла на берег. Только отбежав за лодки, она перевела дух и смогла оглянуться – камень как лежал, так и продолжал спокойно лежать. Маруя отряхнула платье. Вокруг нее стал нарастать привычный шум Рыбацкого пляжа – первые постоянные его посетители подтягивались к берегу и принимались за работу.
— О, Марушка, уже купаешься с утра? – окликнула ее полная торговка устрицами. – Поможешь мне разобрать новую партию, да почистить?
Девочка встряхнула головой, отгоняя все еще ощущаемое прикосновение, и побежала к тетке. Маруя не была глупой девочкой – взрослые, хотя детей и любят, но редко верят в их рассказы. Однако до самого вечера она не выпускала из виду странный валун, который, в прочем, так и не вызвал у горожан удивления.
Это была как раз та черта, которую Маруя во взрослых не понимала – они все удивительное пропускают мимо ушей, все кажется им незначительным, ровно пока не встанет перед ними во всей красе. Так и случилось.
На следующее утро девочка опоздала. Так ей показалось, когда она пришла на переполненный людьми пляж, однако, это какой-то зевака перебудил город, пока она завтракала дома кашей.
Маруя пробилась вперед, через переговаривающуюся, удивленную толпу. Все море было усыпано уже знакомыми девочке глыбами!
Тут и там они возвышались из воды, какие-то подобрались к берегу слишком близко, другие – едва видны были вдалеке. Маруя не умела считать, но камней в воде было едва меньше, чем людей на берегу, а здесь были и рыбаки, и торговцы, и бедняки, и женщины с детьми. Волны спотыкались о шершавые глыбы, пенилось и ворчало.
Людям было любопытно и страшно одновременно. Пока мужчины пытались разобраться, откуда же взялось такое количество каменюк, ответ пришел сам собой. Один из камней внезапно взмахнул хвостом, тем самым, что попало по Марушкиным ногам, и распахнул глаза, недовольно реагируя на слишком явное потыкивание палкой.
Толпа на берегу ахнула, но далеко не отпрянула – камень, моргнув, закрыл глаза обратно, оставаясь на прежнем месте.
— Так это же Камнеголовы! – раздался сипловатый возглас какого-то подслеповатого старика, которого внуки только-только провели поближе к воде.
В это утро ему, спокойно доживающему свой век в маленькой хибарке со снохой и внуками, выпала минута собственной славы – горожане завтракали прямо на берегу, слушая рассказы его молодости.
Камнеголовы оказались глубоководными рыбами, из рассказов старика, раз в какое-то время выбирающиеся на поверхность – вот так. Полежат, погреют бока, лениво поохотятся на мелководную рыбку, раскрывая зубастые рты. Видно, с их предыдущим местом что-то случилось, и они решили найти новое. По какой-то волшебной случайности они облюбовали именно Рыбацкий пляж.
Камнеголовов было решено не трогать. Старик доходчиво объяснил, что людей они не трогают, во всяком случае специально, да и их трогать не стоит – мясо этих рыб не съедобно и даже ядовито.
К обеду город зашевелился в привычном ритме. На берегу царило чуть меньше оживленности – никто не мог отплыть в море, поэтому разбирали и сортировали уже имеющийся улов. На рыбех иногда приходили поглядеть, проверить, ничего ли не изменилось за пару часов, но в остальном все занялись своими делам.
Время пролетело быстро. Вечером послали детишек глянуть еще раз на больших рыбин, и все стали укладываться спать.
Мачеха дождалась, пока Маруя уляжется в постель и читала ей сказку при свете дрожащей свечи. Из оконца дул морской прохладный ветер, глаза девочки уже смыкались под уставший, но ласковый голос женщины, как вдруг вдалеке мелькнули яркие искры, роняя отблески в окна домов. Маруя проснулась мгновенно – один из лучиков пробежался по ее ресницам.
Горожане почти сразу заметили странное свечение и столпились у окон. Видно было, как что-то сверкает что есть силы на морском берегу.
Сон был забыт. Все, кто еще не спал, вместе с детьми, на всякий случай прихватив, кто что – вилы, ведра с водой, ножи, отправились на Рыбацкий пляж. Однако, того, что им посчастливилось увидеть, не ожидал никто.
Сперва показалось, что звездное небо упало на землю, и холодные звезды, покачиваясь на морской волне, светят с земли. В воздухе разлился приятный, голубоватый свет. Он дразнился, качался, то погружался в воду больше, то выныривал из нее.
И нет, то были не звезды! То Камнеголовы, благодарные за новое место для отдыха и охоты, расправили маленькие отростки на своих спинах и причудливые рога-кругляшки на головах, которые зажглись нежным голубым огнем. Весь мир, со всех сторон, превратился в звездный сверкающий небосвод.
Маруя, которая вместе с братцем и мачехой тоже выскочили к пляжу, стояла, распахнув голубые глазенки и не могла насмотреться. В эту минуту ей открылось что-то еще более важное – оказалось, что море, такое привычное, такое простое, таит в себе гораздо больше волшебства, чем кажется. Когда живешь рядом с чем-то, то перестаешь замечать его красоту – сейчас же девочке красота моря открылась в полную силу. Огни отражались в ее глазах, роняя искры куда-то в самую душу, и как знать, может они дадут начало чему-то новому для нее?
В этот вечер городок наполнился атмосферой праздника – люди засыпали в своих жилищах под мягкий свет огоньков, многие засиделись на берегу допоздна или вовсе встретили рассвет. Камнеголовы светили до самой глубокой ночи, а под утро, шурша песком и разгоняя волны, уплыли в свои глубины, чтобы снова вернуться через месяц-другой.
С тех пор городок расцвел. Камнеголовы возвращались регулярно, большими валунами вырастая из песка на морском берегу. Путешественники, услышав о волшебном городке, на мелководье вокруг которого выбираются морские чудовища, стекались со всех сторон. Какой-то предприимчивый купец построил трактир прямо на воде, откуда гости города могли наблюдать за звездами на волнах.
Маруя, как уже познакомившаяся однажды с Камнеголовами поближе, первая стала лазить в воду, когда большие рыбины отдыхали на пляже. За ней полезли другие ребята – и скоро уже детвора прыгала по большим валунам, как по льдинам весной. Камнеголовы ворчали, дружелюбно взмахивая хвостами и нет-нет роняли ребятам под ноги какую-нибудь затерявшуюся давно в глубинах вод монетку или жемчужину.
А через много-много лет, именно с этого берега, однажды, среди сотен огней, уходящих в глубины, утром, отплывет маленький но гордый корабль Маруи.
— Ну и зачем мне может понадобиться такой никчёмный работничек, как ты?
Нрагон, начальник охраны одного из самых богатых на сегодняшний день шадизарских купцов, выглядел раздосадованным. И для досады у него имелись веские причины.
Он был хорошим начальником охраны. Может быть – даже самым лучшим во всём Шадизаре. Его подчинённые тоже были лучшими – подтянутые, дисциплинированные, преданные – как на подбор. Среди них не было случайных людей, просто по разным причинам оказавшихся занятой одной работой – они были отрядом, причём отрядом профессионалов. Более пятнадцати лет они вместе с Нрагоном охраняли караваны, и за всё это время в стычках с разбойниками потеряли всего троих человек. Чего тут было больше – везения, правильного нрагоновского руководства или высоких бойцовских качеств самих охранников, об этом пусть судят другие. Самому же Нрагону было вполне достаточно того, что это — было. И что отряд его заслуженно признавался одним из лучших на всём караванном пути. Если не самым лучшим.
Они и на службу к внезапно разбогатевшему мелкому купчишке пять зим назад так и поступили – все вместе, отрядом. С возрастом, знаете ли, как-то тяжеловато становится спать на голой земле и питаться исключительно вяленым мясом да сухарями. И сварливая жена с кучей сопливых ребятишек почему-то кажется в чём-то даже и привлекательней сговорочивой портовой девки.
Они тогда не прогадали – купец, их новый хозяин, резко пошёл в гору. Тоже перестал сам мотаться с караванами, передоверив это дело приказчикам да младшим помощникам, приобрёл загородный дом, потом второй, на озере, для летнего отдыха, а в самом Шадизаре отстроил роскошнейший чуть ли не дворец с огромным садом, фонтанами и павлинами. За пять прошедших зим штат его прислуги увеличился чуть ли не вдесятеро, появились в загородных домах и новые охранники – как же без них? Но к Нрагону и его подчинённым купец проявлял уважение, оставил в центральном, городском, доме, да и на увеличении численности их отряда не настаивал. На такое хозяйское уважение приходилось отвечать ещё большим служебным рвением. Кому другому подобное могло бы оказаться и в тягость, но ребята у Нрагона были выученные и преданные, как уже говорилось. И с работой своей до недавнего времени справлялись вполне успешно.
Но это – до недавнего времени.
Словно сглазил кто великолепную команду, словно какой-то из ненароком обойдённых подношением мелких богов решил вдруг обидеться и всерьёз напакостить. Когда два дня назад один из опытнейших нрагоновских бойцов получил тяжёлую травму в одной из бездумных и яростных кабацких драк, причём получил по глупой случайности, от вовсе даже и не ему предназначенного удара деревянной скамьей по голове, Нрагон даже не удивился. Вздохнул только горестно. Он давно уже ожидал чего-то подобного. Всю последнюю луну к этому шло.
Конечно, отсутствие одного бойца не могло существенно ослабить отряд. Тем более – такой отряд, как у Нрагона. Печальное событие, кто спорит, но вовсе не повод для серьёзных волнений. Да только вот в том-то и дело, что ещё пол-луны тому назад другой нрагоновский подчинённый уехал в полносезонный отпуск по случаю женитьбы. А ещё один вот уже почти что луну залечивал ногу, сломанную во время неудачного падения на ежедневной тренировке.
Отсутствие одного человека – ерунда. Двух – трудность, с которой ещё можно как-то справиться. Во всяком случае – попытаться. Трёх – катастрофа. Ну, если и не катастрофа, то, во всяком случае — проблема, и проблема серьёзная. А возникающие перед ним проблемы Нрагон привык решать быстро и на корню. Особенно – серьёзные.
Отряду требовались новые бойцы. Сильные, ловкие, знающие своё дело.
А, главное – молодые.
Что толку закрывать глаза на правду – с годами никто из нас не становится более юным. Вот и среди нрагоновских вояк – спору нет, прекрасных вояк! – нет на сегодняшний день ни одного, не разменявшего четвёртый десяток. Как минимум. А двоим так и вообще далеко за полтинник! Ещё две-три зимы – и из них песок посыплется, никакие ежедневные тренировки не помогут. Старые кости, старые мышцы, холодная кровь. Вот и у Хайя нога так долго срастается – десять зим назад, помнится, через три седьмицы прыгал уже и на коне скакал вовсю, а перелом похуже был…
Женятся вот тоже…
Пока, правда, один только, да ведь это – как заразная болезнь! Стоит одному подхватить – и пиши пропало. Не остановишь без жёсткого карантина для заразившегося. А как его от прочих ребят отстранять прикажешь? Совсем выгнать – так ведь не за что, боец хороший, и ребята не поймут, ворчать станут. А вот вернётся он с медового месяца — глаза шалые, мышцы дряблые, морда счастливая… вот тут-то они все с цепи и сорвутся, к гадалке не ходить! Хорошо, если хотя бы треть отряда от злого поветрия спасти удастся.
А женатый человек – это уже не охранник. Он в первую очередь о жене начинает заботиться, о доме, о семье, о детишках. Такой ещё трижды подумает, а стоит ли лишний раз подставлять свою шею за хозяйское добро? И ещё, кстати, неизвестно, что в результате надумает!
Нет, что ни говори, а нужны отряду новые бойцы, молодые да ловкие. И о женитьбе по молодости не помышляющие. Хорошо бы, конечно, чтобы были они при этом ещё и преданными, но преданность не рождается на пустом месте, её воспитывать надо, кропотливо и долго. Значит, для начала вполне можно ограничиться силой и молодостью. А там – посмотрим.
Вчера, казалось, он договорился с одним таким.
Мощи в нём было на троих, да и ловкостью он отличался изрядной – непроверенный товар Нрагон и на базаре-то никогда не брал, не то, что на работе, а потому первым же делом устроил вероятному новичку испытание. Новичок справился вполне успешно. Немного смущало, правда, то обстоятельство, что был он варваром. А варвары из далеких диких гор, мощные и смертоносные, как горный обвал, как правило оказываются точно так же и неуправляемы. Но Нрагон отбросил сомнения, справедливо рассудив, что хорошие деньги делают управляемыми всех. И ударил с варваром по рукам. Насколько Нрагон знал кодекс чести этих диких горцев, ударение по рукам было куда весомее иной гербовой печати.
И теперь вот уже третий колокол он маялся на солнцепеке в ожидании этого проклятущего варвара, понимая уже, что ждёт он напрасно. Варвар, похоже, нарушил сделку.
Редко, но случается.
Кто их, варваров этих, поймёт?
Короче, причины досадовать у начальника охраны были вполне серьёзные. А тут еще этот вот…
На первый взгляд назойливый оборванец показался ему не слишком удачливым нищим или даже мелким базарным воришкой – больно уж шустрые ручки были у этого горе-попрошайки, слишком цепок был взгляд из-под грязных спутанных волос. Поначалу Нрагону показалось, что не достоин этот юный оборвыш ничего, кроме мелкой монетки и брезгливой осторожности.
И только повнимательнее приглядевшись, Нрагон осознал свою ошибку.
Слишком гордая осанка была у этого оборванца, не бывает у простых уличных попрошаек такой осанки, выросшие на улице с раннего детства привыкают сутулиться и втягивать голову в плечи, стараясь сделаться как можно мельче и незаметнее. Да и лохмотья его, при более внимательном разглядывании, оказывались хоть и измазанными в грязи и изорванными до почти полной неузнаваемости, но отнюдь не дешёвыми тряпками. Когда-то, похоже, были лохмотья эти очень даже приличным одеянием, на штанах до сих пор местами сохранилось золотое шитьё. И были, если судить по укороченным полам драного плащика, совсем ещё недавно – такой фасон вошёл в моду среди аристократической молодёжи не больше года назад.
Да и просил этот оборвыш не хлеба и даже не денег – он просил о немыслимом.
Он просил о зачислении в отряд.
Ни больше, ни меньше…
Времени изучить оборванца как следует и переменить своё первоначальное мнение у Нрагона было достаточно – высказав просьбу один раз, в самом начале, и получив сдобренный изрядной долей сарказма отказ, попрошайка не стал настаивать. Просто кивнул, словно ничего иного и не ожидал, и молча сел прямо на грязную каменную мостовую, всем своим видом показывая готовность ждать пересмотра принятого Нрагоном решения хоть до вечера. Нрагону очень хорошо было его видно из жалкой, но всё же тени полотняного навеса, натянутого предприимчивым хозяином таверны над входом – для удобства посетителей, желающих выпить свою кружку пива не в душном сумраке полуподвального помещения, а на относительно свежем воздухе
Так он и сидел – вот уже четвёртый оборот клепсидры. Или колокол – куда более привычная простым горожанам мера времени. Неподвижно, на самом солнцепеке, ни разу не подняв руки даже для того, чтобы вытереть пот со лба или отмахнуться от вездесущих надоедливых мух.
Поначалу Нрагона забавляла эта его молчаливая неподвижная настойчивость. Но пиво в кружке кончилось уже давно, причём была это далеко не первая кружка. И даже не пятая. А варвар всё не шёл. И росло раздражение.
А парнишка по-прежнему сидел, сложив на грязных коленях не менее грязные руки. Руки эти выглядели так, словно он совсем недавно зачем-то рыл ими землю – побитые, исцарапанные, со свежими ссадинами и чёрной грязью под обломанными ногтями. Но – тонкие длинные пальцы, но – аристократически узкие кисти, ошибочно принятые Нрагоном при первом взгляде за профессиональную наработанность опытного карманника. Не прост мальчик. Ох, как не прост. Да и тряпка, что намотана у него в виде широкого пояса, тоже не очень проста…
Нрагон пригляделся внимательнее и мысленно ахнул. Если старые глаза его не обманывали и тягучий матовый блеск не был игрой перегретого полуденным солнцем воображения, то тряпка эта была самым настоящим туранским шёлком!
Это было уже слишком. Нрагон не выдержал. Встал из-за столика и даже вышел на солнцепёк, подойдя к парнишке почти вплотную. С расстояния в два шага ошибиться было уже невозможно — на поясе у уличного оборвыша было намотано целое состояние…
Парнишка наблюдал за ним из-под спутанной чёлки. Его взгляд был спокойным и уверенным. Даже, кажется, чуть-чуть ироничным, что уж вовсе ни в какие ворота не лезло. Этот взгляд всё и решил – отойти обратно к столику или даже просто уйти, зная, что в спину тебе смотрят таким вот понимающим и чуть ироничным взглядом, оказалось делом невозможным. Оставалось лишь заговорить, словно именно для разговора с этим странным нищим встал он из-за своего столика и вышел на солнцепёк. Нрагон откашлялся и спросил, словно продолжая не законченный три колокола назад разговор:
— Ну так и зачем же мне может понадобиться такой никчёмный работничек, как ты? У меня не цирк. И не богадельня.
Нищий ответил сразу – словно и не было столь долгого перерыва в их беседе:
— Даже самым сильным охранникам может понадобиться мальчик на побегушках.
Взгляд его по-прежнему оставался спокоен.
Нрагон задумался.
А что? Пожалуй, это был вполне приемлемый вариант. Сейчас зачислять его в отряд на правах полноценного бойца не только бессмысленно, но и просто опасно – и сам погибнет в первой же стычке, и товарищей подведёт. Но годика через два или три, побегав с ребятами на тренировочных боях, поднарастив на свои аристократические кости немного мяса и заматерев, он может оказаться очень даже и ничего. Бойцовская жилка в нём есть, это по взгляду видно, а то, каким путём и по каким причинам оказался он на улице – в конце концов, его личное дело. Пусть для начала поживёт при кухне, пообвыкнется, а там посмотрим. К тому же и повар жаловался, что кухонных мальчишек вечно не хватает. Он, онечно, слишком взрослый для работы кухонного мальчишки… но, с другой стороны – тем старательнее будет рваться в настоящие бойцы…
Нрагон принял решение.
— Ладно. Уболтал, языкастый! Я, пожалуй, действительно возьму тебя – с испытательным сроком, конечно, и не сразу в отряд. Поживёшь пока при кухне. Если хорошо себя проявишь – то задержишься там недолго. Но вот это, – корявый палец ткнулся в золотой шёлк пояса, — придётся сдать. Не положено…
***
— Эй, ты! Что, не видишь, что бадья уже полная?!
Рука у повара была тяжёлая. И то правда – поворочай-ка всю жизнь огромные кастрюли да котлы, попереворачивай сбоку на бок ежедневно все то, что купец со его товарищи употребить изволят к завтраку-обеду-ужину, не считая мелких перекусонов, — и накачаешь руки такие, что любому кузнецу впору обзавидоваться.
Это была мысль – так, посторонняя. Непосредственно Конана то, что и как проходило через руки старшего повара, касалось мало. Куда больше его касалось то, что до этих рук не доходило, будучи еще на подходе отрезано, отсеяно, удалено и вычищено многочисленным более мелким слугами. Более мелким по сравнению с главным поваром, конечно. По сравнению же с тем положением, каковое ныне вынужден был занимать в кухонной иерархии Конан, любой младший помощник распоследнего поварёнка был достаточно важной персоной, чтобы не захотеть самому выносить помои. Зачем, когда есть кто-то, кому можно приказать?
А бадья и действительно была наполнена уже почти доверху – злобные поварята специально тянули до последнего, и теперь радостно хихикали из своего угла, глядя как пришлый будет корячиться, выволакивая огромный бак из кухни на задний двор. Это была их вечная, но никогда не приедавшаяся шутка, и Конан сам бы мог догадаться об этой их задумке ещё два оборота клепсидры назад и предотвратить веселье в зародыше, просто вынеся злополучную бадью вовремя. Как он и поступил вчера, получив в награду с десяток словно бы случайных пинков, а также неслучайных и оттого ещё более обидных плюх.
Конечно, на плюхи и пинки можно было бы и ответить. Кухонная пацанята не были соперниками Конану даже и в его нынешнем состоянии. Молокососы, улицы не нюхавшие, благополучненькие и всегда сытые, привыкшие спать в тепле неженки. Даже в этом хлипком и ненадёжном теле Конан один стоил десятка таких, как они.
Да только вот главный повар ещё в первый день сказал, угрожающе нависнув над Конаном и поводя вокруг налитыми кровью глазами, что драк он на кухне не потерпит. И зачинщик будет выкинут с позором и немедленно. И по лицу его нетрудно было догадаться, кто именно будет признан этим самым зачинщиком – независимо от реального положения дел. А быть выкинутым отсюда в планы на ближайшие дни у Конана как-то не входило.
Во всяком случае – пока.
Ворочая огромную бадью, Конан не торопился.
У неторопливости его имелись две причины, и обе – весьма весомые. Первая из них была всем и каждому понятна – а куда, собственно, торопиться кухонному мальчишке? Обратно на кухню, где ему немедленно найдут новую не менее приятную работёнку, которую по той или иной причине не желает выполнять никто другой?
Ха!
Кухонные мальчишки всех времён и народов тем и знамениты, что шустры и торопливы безмерно они только под бдительным оком Старшего Повара. Оказавшись же за пределами обозреваемого им пространства, мальчишки меняются разительнее, чем покидающая свою бывшую куколку гусеница. Только – наоборот. Стремительный полёт уступает место вялому волочению ползком, бывшие шустрики превращаются в самых медлительных существ на свете. Это знают все, даже Старший Повар, и относятся к этому хотя и без особого одобрения, но с пониманием. Так что на кухне ещё какое-то время отсутствие Конана никого особо не удивит. Наоборот – удивило бы слишком быстрое возвращение. И это — славно.
Потому что у его неторопливости была и другая причина.
Гораздо более важная…
Помойная яма находилась в самом дальнем углу заднего двора. Этот угол был образован двумя стенами. Одна из них – внешняя, отгораживающая дворик от улицы – была сплошной и массивной даже с виду. Она сурово и неприступно вздымалась на высоту трёх человеческих ростов, сложена была из массивных блоков серого песчаника и украшена сверху многочисленными острыми пиками для достойной встречи незваных гостей. Пики были направлены остриями не только вверх, но и в стороны, на манер рыболовных крючков, и выглядели внушительно. По десятиузелковой верёвке сложности Конан оценил бы ее неприступность на девять, может быть, даже девять с половиной узелков, и в одиночку штурмовать бы пожалуй что и не решился.
Вторая стена была куда попроще. Узелка этак на полтора, да и то с натяжечкой. Простенькая такая стеночка, для начинающих. В смысле штурма, конечно, потому что назвать простенькой кладку, известную среди мастеров строительного дела под названием «каменная вуаль», не смог бы ни один хоть чуть-чуть разбирающийся в домостроении человек.
Эта стена была внутренней, и потому от неё не требовалось неприступности, высоты и массивности. А вот ветропроницаемость очень даже требовалась – лето в здешних краях жаркое и душное, окружённый со всех сторон высокими непродуваемыми стенами двор очень быстро грозит превратиться в печку. И ажурная, похожая на кирпичное кружево кладка эту проницаемость обеспечивала вполне, заодно служа и некоей символической оградой, этаким напоминанием для «своих» о том, что далее идёт дворик совсем уж внутренний.
За кружевной стенкою был сад. И помойная яма в самом дальнем углу у этой стены – это пока что было самое близкое расстояние, на которое Конану удалось подобраться к находящейся где-то в этом саду цели его нынешнего задания.
Забраться по этой стеночке мог бы, пожалуй, даже слепой, глухой, безногий и однорукий калека. Забраться-то он смог бы. И даже в сад спуститься, пожалуй, тоже сумел бы.
А что дальше?
Сквозь пустоты в кладке сад просматривался неплохо, разве что слегка вразнобой, нецельно. За три проведённых при кухне дня Конан успел изучить доступные кусочки с тщательностью какого-нибудь фанатика-древоведа, и уже практически каждое дерево в этом саду знал, можно сказать, в лицо. В ствол, в ветви, в… ну, что там еще у деревьев имеется? Вот во всё это он их и знал. Всех, которых смог разглядеть. Да только вот нужной дерева среди них он так и не обнаружил.
Нет, персикив этом саду, конечно же, росли. И было их немало.
Но ни одно из увешанных ими деревьев почему-то не окружала дополнительная ограда с табличкой, украшенной чётким и недвусмысленным указанием, что вот именно это дерево и есть то самое, искомое и волшебное. Ну, на худой конец – хотя бы чем-нибудь ну очень угрожающе-зловещим. Типа «Остановись, смертный!» или «Не влезай – убьёт!». Ни одно из увиденных Конаном деревьев не охранял днём и ночью особо бдительный страж. И, что характерно — ни на одном из деревьев не висели, мерцая нездешним светом, два волшебных фрукта, по отсутствию которых так убивался несчастный шахиншах.
Впрочем, и страж, и персики в саду имелись. Только вот персики почему-то предпочитали расти не парами, а большими кучами, склоняя своим обилием и тяжестью ветви некоторых деревьев чуть ли не до земли. Может, где-то среди них и присутствовало дерево всего лишь с двумя плодами, но оно совершенно потерялось в общей массе более плодовитых соседей. Или же первоначальное предположение Конана было правильным, и за четыре прошедших луны да при хороших удобрениях и обильном поливе дерево это и само плодовитость свою существенно повысило, не желая от соседей отставать – кто их, эти волшебные деревья, знает? Может, они тоже ревнивы к чужим успехам!
Но, как бы там ни было на самом деле, всё сходилось к тому, что отсюда, из-за забора, Конан никак не мог определить заранее искомое дерево. Возможно, пошастав по саду и познакомившись с каждым деревом не только визуально, он бы каким-то образом нужное и обнаружил, да только вот для проверки этого предположения ему необходимо было: — А – оказаться в саду, и Б – некоторое время там провести в полном и абсолютном одиночестве.
И вот тут-то как раз и начинались проблемы.
Многоголосая и уже многочисленная орава заполонила собой весь переулок, проверила все окрестные щели и улочки и потихоньку просачивалась в подворотню. Западня захлопнулась, дичь загнана. Правда, у так называемой дичи такой вид, будто это она сама поджидала здесь охотников, и попались в ловушку как раз-таки они.
Самые быстроногие из преследователей смущенно переминались у входа в тупик, не осмеливаясь ни шагнуть дальше, ни с извинениями удалиться. Судя по выражениям их физиономий, они с большей охотой предпочли бы второе. Дрожащие огни факелов освещали двух безоружных человек, стоящих плечом к плечу. Рьяных загонщиков сдерживали не столько горящие изумрудным светом глаза одного из беглецов, сколько их решимость принять смертный бой.
…Человек готовый умереть уже ничего не боится, и оттого во много раз опаснее, ведь ему больше нечего терять. Прошлое отступило и растаяло во мраке, будущее слишком туманно и неопределенно. Все ценности рассыпались в ничтожную пыль, которую небрежно размел по закоулкам бродяга-ветер. А такие понятия как преданность, дружба, честность остались всего лишь словами, никому не нужными и оттого лишенными всякого смыла. Нет ни будущего, ни прошлого, только один единственный миг настоящего, который может в любой момент прерваться или растянуться в целый век…
…Язычок факела заплясал, вытянулся, словно под чьим-то дуновением, и Оргену привиделось, что одесную меж ним и толпой мелькнула какая-то тень. Да нет, не почудилось. Подле скосившейся стены, стоит, закутавшись в белый плат, высокая девка с неестественно белым, почти прозрачным лицом и снежными до подола волосами, ни разу не знавшими ни гребня, ни тесьмы. Огромные глаза пугают и одновременно манят некой бездной, пустотой и неизвестностью. Где-то там, в глубине ее зрачков, пролегла невидимая грань, за которой плещется вечность. К этой грани подходит каждый человек, кто по доброй воле, а кого подводит за руку она, хозяйка смерти, Марена.
—Ну что, я похожа на старуху? – белесые уста искривила улыбка.
—Прости, сдуру не то сказал… не подумавши. – Орген с трудом сглотнул, как зачарованный глядя на повелительницу смерти. – За мной пришла?.. – онемевшие губы почти не шевелились, но странно, не было ни страха, ни омерзительной дрожи в коленях. Было равнодушие, и отчасти даже покорность судьбе: сам к ней в гости на медовуху напрашивался, вот и следуй теперь, куда велено будет.
—Не за тобой, не полошись, – белая отбросила с лица снежную прядь. – Да ты и так не сплоховал. Неужель не дрожишь меня? Не говори ничего, — призрачная девка предостерегающе подняла руку, —сама вижу. Ты единый человек, кто меня настоящую узрел. Оттого и жить долго станешь, коли другой, кто ловчее не сподобится нить жизни твоей перервать… — Марена окуталась туманом и пропала, лишь меж камнями стены остался клок белой сорочицы…
Крепкий тычок под ребра привел Оргена в чувство, он опомнился, огляделся. Ощерившаяся мечами, пиками и кольем орава волнами затекала в подворотню, подбадривая себя грозными выкриками и выражениями скверными. Первые ряды охотников, осознав свое преимущество в численности и вооружении, воспрянули духом и вопили даже громче прочих, угрожающе помахивая руками.
—Чего вам надобно? – вопрос Дреда застал врасплох даже Оргена, перекрыв прочий шум, хоть говорил он в полголоса.
—Того… э-э-э… ну-у… — загонщики вопросительно переглянулись: а действительно, какие курдуши (злые духи, помогающие ведьмакам и чародеям) понесли их на слом головы гнаться за этой парочкой?
—Бей их! Экх-кх! Держи!—с задворок, нахально работая локтями, вперед проталкивался один из стражей, принимавший участие в погоне с самого ее начала. – То… кх-кх-кх… — от долгого бега с препятствиями парень задыхался, исправно клал поясные поклоны, но никак не мог откашлять, дабы как надлежит глотнуть аеру. – Кх-кхы… то злоумышленники страшные… —конец обличительной речи потонул в возмущенном реве, кипя праведным негодованием люди плотнее сомкнули ряды и надвинулись на неугодных.
—По головам пойдем! – Орген указал на двух объемных градчан, стоящих с колами наперевес. – С них начнем! Ты готов?
—Готов.—Дред красочно представил, как озверевшие от подобной наглости люди, словно падальщики, будут долго и упоенно рвать их на куски.
—Вперед!
Орген бросился на таран упитанного и немного даже добродушного мужика, но прежде чем оный замахнулся как подобает колом, успел перехватить дубинку, и, опершись об эту деревянную орясину, вскочил горожанину на плечи. И, размахивая руками, проворно поскакал поверху. Дред мысленно обозвал себя глупцом, и повторил уловку напарника. Бежать по шевелящимся шапкам, плечам и капюшонам было неудобно, зато намного безопаснее, чем с боем прорывать сквозь враждебно настроенные ряды.
Стоящие спереди уразумев, как нахально их одурачили, обозлились не на шутку и устремились вдогонку. Задние, не допетрив в чем дело, стояли насмерть. Завязалась яростная свалка с попутным выяснением, кто виноват и что дальше должно делать.
Живая дорожка кончились внезапно. Дред едва постыдно не шлепнулся на мостовую, благо Орген своевременно придержал его за локоть. Обретя под ногами более устойчивую почву, приятели припустили со всей доступной быстротой.
За седмицы, проведенные в совместных странствиях, им не единожды случалось как сражаться, так и драпать, и хорошо тренированный наемник, не знающий себе равных в этих видах искусства, безоговорочно отдал первенство Дреду. Парень внешностью и манерами был совершенно подобен человеку, но, когда того требовали обстоятельства, двигался во много раз быстрее и разил молниеносно. А раза два Орген случайно подловил попутчика на золотисто-изумрудных глазах. В голове против воли крутились определенные догадки, но настолько они были дивными, что принимать их за истину ничуть не хотелось.
Удирать приходилось почти в полной темноте (несколько тускло мерцающих факелов в настенных кольцах домов мрак разогнать не могли), то и дело сталкиваясь с поспешающими на шум драки зеваками и добропорядочными обывателями. Некоторые из встречных наобум грозили мечами и прихваченными из дому топорами странным парням. Как же так, все спешат к месту побоища, а эти утекают оттуда во всю прыть?!
Дред бежал все медленнее, каждый шаг давался с трудом. В какой-то момент он почувствовал, что земля, шаловливой змейкой, увильнула из-под ног, и рванулась куда-то в сторону. Он потянулся схватить ее, удержаться из последних сил, но не сумел. Грязная мостовая разъяренным вепрем бросилась на него, вышибла дух, затуманила взгляд.
—Поднимайся! Давай, вставай! Ну! – откуда-то из черного тумана вынырнул Орген, склонился над ним, быстро и небрежно тронул распоротый бок. Будто трехгранный клинок вонзился на пядь глубже и силой провернулся. Дред застонал. Наемник решительно подхватил его подмышки, рывком поставил на ноги, перебросил почти безжизненную руку себе на плечи, и покрепче обхватив поперек стана, проворно устремился куда подальше. Дред висел мертвым грузом, едва перебирая ногами.
—Брось! –прохрипел он. – Брось! Сам уйдешь!
Мысль определенно не лишена здравого смысла. Тот небольшой шанс уйти или отмахаться становился все призрачней с каждой пригоршней каплющей из Дреда крови. Но бросить раненого по чести наемников было подло, а добить не позволила враз проснувшаяся совесть. Пусть этот парень не был ему ни побратимом, ни другом, ни сотоварищем. Просто случайный встречник на тракте, с которым оказалось по пути. Дошли бы куда надо, да и разбежались. Впрочем, ему было все одинаково куда и с кем странствовать, а вот парень-то шел с определенной целью. Какой? А курдуш его разберет.
Орген смачно помянул Анчутку и всех его ближних и дальних сородичей: поскользнувшись на заледеневших к ночи булыжниках, чувствительно приложился к мостовой. Падая, каким-то образом сумел извернуться, чтобы смягчить удар истекающему кровью парню. Извилистая улочка заканчивалась отлогим спуском, по которому с ветерком прокатились два тела, одно полушепотом сквернословя, а другое скрипя зубами от боли – выпирающие из мощения камни норовили посильнее зацепить рану.
Скольжение замедлилось, и Орген рывком оказался на ногах. В тот же миг его шатнуло, повело в сторону, подкосило ноги. Мгновение-другое наемник боролся с накатившей слабостью, но выдюжил, склонился над раненым. Дред был совсем плох. Он лежал безжизненно распластавшись, из-под пробитого бока толчками на мощеную улочку веяла кровь, кумачовая ниточка струилась и сквозь плотно сжатые губы. Орген коснулся шеи раненного, отыскивая яремную вену. Она пульсировала так слабо, что огрубевшие, привычные к оружию пальцы не сразу почуяли биение жизни. Наемник выпрямился, осмотрелся. По обе стороны улочки теснились дощатые а то и каменные домишки, с плотно прикрытыми ставнями и надежно запертыми на всякий случай дверями. Переполох сюда еще не докатился, но стучаться смысла не имело: не отопрут, а то и крик лишний поднимут. Затаиться где-нибудь, не испрашивая позволения хозяев? В пугливо мечущихся отсветах настенных факелов Орген разглядел широкую кровавую дорожку, что шла вдоль улочки и неумолимо указала бы преследователям, куда запрятались беглецы. А бежать дальше и тащить на себе раненого — уже невмоготу было. Зато доставало силы умереть в бою, как подобало вою-наемнику. Орген шагнул вперед, чтобы первым встретить разъяренную погоней толпу.
«Не за тобой, не полошись…— припомнил Орген слова белой девки. – А за кем? За ним что ли? – зло прошептал наемник, выспрашивая незнамо кого.—Доведется вместе к тебе на медовуху пожаловать…»
Загонщики приближались. Обострившийся, как у загнанного зверя, слух Оргена улавливал то обрывки указаний, то резкие хулительные выкрики, то бряцанье железа. Неким внутренним оком наемник видел спешащую по кровяному следу ватагу. Особо старательные то и дело проверяли примыкающие проулки и тупики, заглядывали за выступы стен, попутно обшаривали дворы: авось прыткачи где укрылись, а чернеющая на камнях кровь лишь очередной лукавый изворот.
Люд близился, вернее не люд, а толпа… толпа, опьяненная запахом близкой крови, жаждущая рвать на части…