— А если ты не убьешь его, то он убьет тебя?
— Не знаю, — Берендей хотел сказать, что никогда не был в таком положении, но потом вспомнил про Заклятого. Он и сам для себя еще не решил этого вопроса. Заклятого он убить хотел. Очень хотел. И не мог.
Они быстро поравнялись с джипом. Скоробогатов, уже скрывшийся за деревьями, оставил фары включенными и направил их в сторону следов медведя, уходивших в лес. Берендей не стал останавливаться.
— А… мы куда? — не понял Андрей.
— Сейчас доедем до места, где позвонить можно. Недалеко. Минута туда — минута обратно.
Объехав джип, Берендей опять прибавил газ, и «ситроен» снова поскользнулся.
— Черт, мы так точно убьемся, — выругался он себе под нос.
Когда в кармане завибрировал телефон, Берендей затормозил.
— Приехали. Сетка появилась.
— Откуда ты узнал? — не понял Андрей.
— Мне сообщение пришло.
Берендей вытащил телефон. Ему очень хотелось прочитать, что ему написала Юлька, но он удержался и достал визитку Семена. На ней было четыре номера; пока он решал, какой из них набирать, телефон заиграл мелодию, выбранную для него Юлькой в кафе. Он не смог не взять трубку, вышел из машины и захлопнул за собой дверцу: не хотел, чтобы Андрей слышал, о чем они будут говорить.
— Я слушаю, — он приложил телефончик к уху.
— Привет, — сказала Юлька, и Берендей стиснул мобильник в руке со всей силы. Он редко говорил по телефону. Оказалось, что слышать ее голос — это почти то же самое, что видеть ее. Ему немедленно захотелось оказаться рядом с ней, а когда он понял, что это невозможно, накатила такая тоска, что захотелось завыть.
— Юлька… — выдохнул он.
— Егор… — ответила она тихо. Так тихо, как будто хотела заплакать.
— Юленька… Я не могу сейчас говорить… Я очень тороплюсь, — выдавил из себя Берендей, чувствуя себя последней дрянью.
— Прости. Я хотела тебя услышать, — ее голос дрогнул.
— Я… тоже. Я позвоню тебе. Я обещаю, я позвоню, как только освобожусь.
— Позвони, даже если будет ночь, ладно?
— Да, — он зажмурил глаза.
— Тогда клади трубку первый. Я не могу.
— Хорошо, — ответил он тихо.
Берендей встряхнул головой. И нажал на красную кнопку. Скоробогатов, конечно, сволочь, но Юлька переживет, а Скоробогатов может не пережить.
Он сел в машину и попросил Андрея:
— Посмотри, я не очень разбираюсь. Какой из этих номеров мобильный?
Андрей глянул на визитку:
— Последний. С девятки начинается.
Берендей кивнул и снова спросил:
— Надо обязательно его в записную книжку записывать или можно просто набрать?
— Просто набирай, — Андрей удивился. — Ты что, никогда не звонил по мобильному?
— Неа. Я его купил три дня назад.
— Для Юльки? — спросил Андрей и слегка изменился в лице.
— Да, для Юльки, — Берендей глянул на него с вызовом и начал набирать номер Семена.
Трубку сняли сразу.
— Что-то случилось? — Семен удивился, услышав голос Берендея.
— Да. Приехал Скоробогатов. И пошел валить медведя. Один. Он винтовку купил с серебряными пулями.
— Ё-ё-ё, — протянул Семен, — и чё делать теперь?
— Я иду его догонять. Не знаю, успею ли. Он меня один раз не послушал, и теперь наверняка не послушает. Его джип стоит примерно в полутора километрах от поворота, на дороге ко мне. Мимо не проедешь.
— Понял я. Выезжаю. Продержи его, если сможешь, хоть немного.
Берендей отсоединился и развернул машину.
— Может, тебе не надо со мной? — на всякий случай спросил он Андрея.
— Поздно. Лучше уж я с тобой буду, чем один на дороге останусь.
— Ты можешь вернуться домой. Здесь жилье начинается, тут медведь напасть не посмеет.
— Нет. Я пойду с тобой. Да и домой я позвонил, сказал, что в клубе застрял.
— И на лыжах умеешь ходить? — безо всякой надежды спросил Берендей.
— На охотничьих никогда не ходил. А на обычных, беговых, очень даже неплохо хожу.
— Ну хоть что-то.
Берендей снова утопил педаль газа, срываясь с места.
— Если мы встретим медведя раньше, чем Скоробогатова, все будет зависеть от тебя. Если ты растеряешься хоть на секунду, мы оба покойники.
Андрей кивнул.
— Если хватит времени, стреляй в него из обоих стволов. Целься в корпус, в голову все равно не попадешь. Я сразу говорю, что стрелять не смогу. Так уж вышло. А потом разворачивайся и беги как можно быстрей. На лыжах он нас не догонит. Только привыкнуть надо к лыжам. Без палок же ходят. Совсем не так, как на беговых.
— Я умею без палок.
— Это хорошо. Не оборачивайся, на меня не смотри. И мне не поможешь, и сам пропадешь. Серьезно говорю.
Андрей кивнул и не стал спорить.
Берендей остановился около джипа — фары еще горели, — вылез из машины и достал с заднего сиденья лыжи и двустволки.
— Тебе с ремешком, — он усмехнулся, протягивая ружье Андрею. — Давай покажу, как правильно надевать.
Он повесил двустволку Андрею на плечо. И показал, как быстро ее снимать. Они надели лыжи.
— Тяжелые, — заметил Андрей.
— А ты думал… — хмыкнул Берендей. — Зато широкие.
Андрей стоял на лыжах гораздо уверенней, чем мог надеяться Берендей. Пока фары давали много света, следы и охотничьих сапог Заклятого, и узких ботинок Скоробогатова были отлично видны на снегу.
— А что мы будем делать, когда света не будет? — спросил Андрей.
— Разберемся как-нибудь, — ответил Берендей. — На самом деле зимой не бывает совсем темно. Глаза привыкают быстро. Так что увидим. Лучше бы они вообще не светили, тяжело после света в темноте.
И вскоре фары перестали давать свет — их заслонили деревья. Скоробогатов шел рядом со следом Заклятого, а не по нему. Шел тяжело и медленно, спотыкаясь и иногда падая. И пользовался винтовкой с оптическим прицелом, как клюкой: ему было тяжело так высоко поднимать ноги. Заклятый же, наоборот, шел быстро, ровно и легко — видно, успел привыкнуть. Берендей не знал, сколько времени Заклятый провел в лесу и сколько раз при этом оборачивался человеком, но по глубокому снегу ходил не многим хуже его самого.
На то, чтобы догнать Скоробогатова, им потребовалось минут пятнадцать — он даже не дошел до того места, где Заклятый обернулся. Берендей сначала услышал его тяжелую поступь: скрип снега, хруст сучьев и тяжелое дыхание. А потом и разглядел в темноте грузную фигуру, бредущую по снегу. Скоробогатов давно выдохся, но не сдавался. Берендей понимал его: он и сам, увидев мертвого Черныша, побежал в лес, без лыж и без оружия. У Скоробогатова хотя бы была винтовка. Только он не хотел верить, что против этого медведя его винтовка так же бессильна, как водяной пистолет.
— Ты меня не остановишь, — повернулся к нему Скоробогатов.
Ну почему каждое его слово вызывало такое раздражение? Ну что он такого сказал, что сразу захотелось сжать кулаки и ответить что-нибудь грубое?
— Даже не собираюсь. Я буду группой поддержки. Вот, теплую одежду сзади понесу. Когда большой босс завалит зверя, ему надо будет одеться и передохнуть.
Скоробогатов остановился и перевел дух.
— Слушай, пацан…
Похоже, у него не осталось сил сопротивляться, поэтому он махнул рукой и побрел дальше.
— Погодите. Хотя бы лыжи наденьте.
— Не надо мне твоих лыж.
«Действительно, — решил Берендей, — без лыж он пройдет еще полкилометра и сдохнет. А на лыжах продержится куда дольше. Зачем ему лыжи?» Но смотреть, как человек издевается над самим собой, Берендею было тяжело.
Берендей никак не мог вспомнить имя большого босса, помнил только, что Семен называл его «Николаич», но это показалось слишком фамильярным.
— Послушайте, Скоробогатов, — снова попробовал Берендей, — оденьтесь. Пятнадцать градусов мороза. Вы не догоните медведя, если будете передвигаться со скоростью два километра в час.
— Мне не холодно. Я догоню его, даже если мне придется идти трое суток.
— Вы отморозите ноги. И не за трое суток, а за два часа.
— Ты можешь придумывать все, что угодно. Ты меня не остановишь.
— Да не собираюсь я тебя останавливать! — рявкнул Берендей. — Одевайся и иди дальше! Идиот! Долго мне тащить шмотки на себе?
Как ни странно, это возымело действие, Скоробогатов остановился и задумался.
— Зачем вы вообще за мной потащились? — прошипел он.
Ну не объяснять же ему, что человеческая жизнь дороже благодарности?
— Одевайся.
Скоробогатов нехотя протянул руку за курткой. Руки у него так тряслись, что пришлось ему помогать. Берендей надел на него рукавицы.
— Как я стрелять буду в варежках? — попробовал отмахнуться Скоробогатов.
— А это охотничьи варежки, здесь указательный палец есть, — успокоил его Берендей и нахлобучил шапку ему на голову.
Скоробогатов уже не был похож на большого босса. Смешная шапка сползала на глаза, куртка оказалась слегка великовата и только на животе застегнулась с трудом.
— Какой размер у тебя? — спросил Берендей, кивая ему на ноги.
— Сорок первый, — удивился Скоробогатов.
Берендей присвистнул.
— Тогда вместе с ботинками надевай, — он сунул ему валенки.
— А лыжи где? — недовольно спросил Скоробогатов.
— Мои возьмешь. Я и без них хорошо хожу.
Впрочем, Скоробогатов на лыжах ходил не быстрей, чем без них. Он успел отойти на несколько метров, когда Берендей крикнул:
— Эй, пастор Шлаг! Ружье оставил.
Он рассмеялся, подхватил винтовку, упавшую в снег, и легко догнал большого босса. Скоробогатов со злостью выхватил у него оружие и прижал его к себе.
— А теперь вали отсюда, — прошипел он Берендею в лицо.
Берендей покачал головой:
— Я же сказал, мы будем группой поддержки.
Скоробогатов вскинул ружье.
— Уходи, я сказал!
Щелкнул предохранитель.
— Как два пальца, говоришь… — хмыкнул Берендей и подумал, что если он вскинет двустволку, Скоробогатов выстрелит раньше. Он не в себе, он может. Это не дуэль с мальчишкой.
— Оставь меня в покое! — нервно выкрикнул большой босс. — Ты не помешаешь мне его убить!
— Я бы не так поставил вопрос. Боюсь, я не смогу помешать медведю убить тебя.
— Давай. Два шага назад, — приказал Скоробогатов, слегка махнув стволом.
Берендей растерялся: никто еще не отдавал ему приказов под прицелом. И в том, что большой босс может выстрелить, он не сомневался. Но отойти назад почему-то казалось невозможным.
— Ну?
Берендей глянул Скоробогатову в глаза и покачал головой. Человек же он, в конце концов. Ну, несчастный, истеричный, одержимый своей местью. Но человек.
Скоробогатов долго держал его взгляд, а потом резко развернул винтовку и замахнулся Берендею прикладом в лицо. Берендей легко увернулся, и Скоробогатов чуть не упал, потеряв равновесие.
— Хорошая у тебя реакция, — пробормотал большой босс. — Пошли. Но чтобы я не слышал ничего о том, что мне его не убить.
Берендей пожал плечами: он мог и помолчать. Скоробогатов далеко не уйдет и медведя такими темпами не догонит. Но Заклятый может выйти на них сам. Мальчишка и бывший боксер — это еще хуже, чем Семен и его команда. У них нет ни единого шанса. Скоробогатов желает умереть героем, а Берендей как дурак тащится за ним! Да еще и ведет с собой Андрея! Ну и где логика? Надеяться на Семена — это несерьезно, Семен ходит по снегу не быстрей Скоробогатова, ему их не догнать.
Примерно через час они дошли до того места, где Заклятый обернулся. Берендей остановил Скоробогатова и молча указал ему на изменившийся след.
— И ты будешь утверждать после этого, что он не оборотень? — взревел большой босс, забыв, что Берендей этого уже не утверждает. — Ох, ну и махина же… Я Семену не верил, думал, перетрусили мужики…
Берендей, давший себе слово молчать, промолчал.
— Я видел его, — заговорил Андрей. — Он поднял мою машину, как игрушку. Он огромный.
Скоробогатов даже не глянул в его сторону и двинулся дальше. Берендей выругался про себя и пошел за ним. Ну что с ним сделать? По голове ударить? Так ведь крепкая голова. А Берендей так надеялся, что, оценив размеры медведя, Скоробогатов немного подумает.
А еще через полчаса он почувствовал Заклятого: на этот раз ему показалось, что ярость, исходившая от бера, ударила его по лицу. Берендей еще не видел его, но точно мог указать, где он находится и с какой скоростью движется. Он двигался быстро. Не бежал, но приближался очень быстро.
Берендей взял Скоробогатова за плечо. Скоробогатов недовольно оглянулся.
— Ну что еще! — огрызнулся он.
Не было смысла таиться. Заклятый знал, где они, и не собирался бежать.
— Он идет, — сказал Берендей и показал направление, откуда шел медведь. — Остановись и приготовься стрелять. Черт знает, может, тебе повезет. Ты увидишь его через минуту. Целься в глаза. У тебя оптика, тебе и карты в руки. Андрей! Ты стоишь у меня на линии огня. Отойди чуть назад и в сторону. Налево.
Андрей замялся, но послушался. И встал, опустив руки, глядя туда, куда показал им Берендей.
— Андрей! Двустволку снимай. Делаешь два выстрела, быстро разворачиваешься и уходишь. Перезарядить ты ее не успеешь. Понятно? Если ты сделаешь что-то не так, если ты побоишься выстрелить или задержишься хоть на секунду после выстрела, ты покойник. И я вместе с тобой. Ты понял?
Андрей сглотнул, кивнул и неловко снял с плеча ружье. Вчера трое из пяти отважных «боевиков» Семена тоже кивали. Может, не надо было про покойника? Мальчишке и так страшно. Черт, можно подумать, Берендею самому не страшно. Не боится только Скоробогатов. Интересно, чего он больше хочет — отомстить или умереть?
— Подпусти его поближе, — Берендей кивнул Скоробогатову, — метров на тридцать. Тебе терять нечего, убежать ты не успеешь. Или он тебя валит, или ты его.
— А мне когда стрелять? —спросил Андрей.
— Тебе — по моей команде. И целься в торс. Ты все равно никуда больше не попадешь. Долго целиться тоже не надо.
Как Берендей ни был готов к встрече, Заклятый все равно появился неожиданно. И заметил это только Берендей, потому что лучше остальных видел в темноте. И лишь когда глаза бера сверкнули зеленым, Скоробогатов издал боевой клич и выстрелил. Почти не целясь. Как будто от радости, что может стрелять в медведя.
До Заклятого было метров сорок, он снова шел нагнув голову, как тигр к своей добыче. Пуля Скоробогатова ушла «в молоко».
— Андрей, приготовься, — Берендей и сам вскинул двустволку. Зачем? Он все равно не сможет выстрелить.
Заклятый приблизился еще метров на десять. Скоробогатов пока не стрелял, и Берендей увидел, как винтовка прыгает в его руках. Нет, Скоробогатов дрожал не от страха — от возбуждения. В глаз он не попадет… Оптика на винтовке — не система самонаведения, твердую руку в придачу к оптическому прицелу никто еще не отменял.
— Андрей, стреляй.
И Андрей не подвел! Первый выстрел грохнул еще до того, как Берендей успел выкрикнуть оба слова. А следом за ним прогремел и второй. Заклятый дернулся, но не сбросил темпа. «Ну, теперь разворачивайся, разворачивайся, парень! Избавь меня от твоего спасения!» — Берендей стиснул двустволку, покосившись на мальчишку. И Андрей, словно услышав его мысли, развернулся и дунул назад, по собственным следам.
Скоробогатов медлил. До Заклятого было не больше двадцати метров.
— Игорь! Стреляй! Не тяни больше! — в отчаянье крикнул ему Берендей. Имя всплыло в голове само собой — и вовремя: Скоробогатов как будто опомнился и выстрелил. Серебряная пуля достигла цели, впившись Заклятому в шею. Но он только недовольно повел головой.
— Черт! — выругался Скоробогатов.
— В глаза целься!
Он выстрелил снова, снова попал, на этот раз в лоб, и снова это не остановило Заклятого. Тот только зарычал и ускорился — выстрелы не причиняли ему существенного вреда, но раздражали. Еще две секунды, и он сомнет Скоробогатова!
Берендей глянул в прицел, навел двустволку на голову медведю… Нет. Он не может его убить. Не может! Но кто сказал, что его выстрел убьет Заклятого? Он сам обещал его покалечить, если тот не уйдет. И покалечил бы, ничто бы Берендея не остановило. Так может?.. Берендей опустил прицел ниже. Скоробогатов стрелял. Сколько еще у него зарядов? Черт, надо было это выяснить заранее. Ружье большой босс купил дорогое, импортное, Берендей никогда таких не видел.
Между медведем и Скоробогатовым оставалось не больше трех метров, когда Заклятый поднялся во весь рост и заревел. Берендей тщательно прицелился в медвежье колено и нажал на спуск. Двенадцатый калибр. Почти в упор. Убойная сила сумасшедшая…
Нормальные люди по воскресеньям отдыхают! На диване! Кверху пузом! Кино смотрят, книжки там всякие слушают…
Хорошо им, наверное. Нормальным-то!
Даже обидно, что сам не такой.
Валялся бы с читалкой на диванчике или гуглил бы артефакты утонувшей цивилизации от левела к левелу, кинцо бы какое зырил на самый худой. А вместо этого мало того что в каждое своё законное воскресение должен свою миссиссмитку до банка выгуливать, так теперь ещё и папулю. До спортзала. Ну и в нём самом, соответственно. Словно мало мне четырёх тренировок в неделю и бассейна, ага-ага. А днём ещё в парке нашарился, аж ноги гудят. Тоже потащила нелёгкая. Да нет, чего там — Ириска потащила. А она как раз лёгкая. Грех жаловаться, прикольно было, не заметил как и день прошёл. Устал только вот очень. А ещё и с папулей пришлось, и тоже во все тяжкие, ну типа чтобы совсем уж жалко не выглядеть, раз типа сам напросился. Словно мне действительно хотелось помесить кулаками дурацкую грушу, ага-ага. Словно у меня выход иной был. Но в том-то и дело, что не было! Потому что как иначе было показать ему отсутствие следов уколов, причём показать вроде как случайно? То-то и оно-то. Вот и пришлось тащиться в его любимый, куда он давно предлагал, типа по-семейному. На слове типа ловить — звал же ведь, ну так и пошли! А потом ещё беговая дорожка эта дурацкая, терпеть её не могу, для разогреву, ну и по груше стучать. И в спарринге… как же без спарринга-то!
Ненавижу бокс.
Сорокиной проще — у неё каждую субботу семейная дача с сауной, обязательный такой ритуал-традиция, она её родительской субботой называет и морщится. Достали типа. Не понимает своего счастья, дурра, насколько бы мне проще было, будь у нас подобные совместные парилки в традиции, пусть и не каждую субботу. Так ведь нет. Мои родаки париться предпочитают каждый отдельно, и исключительно мозгами. Теперь вот парятся, что я их типа ненавижу. Что это типа нормально, трудный возраст и всё такое, каждый ребёнок на определённом этапе взросления просто таки обязан через это пройти. Начитались фигни всякой — и парятся. Интересно, тот, кто всю эту чушь понапридумывал — он живого ребёнка в глаза хоть раз видел? Или же со мною действительно что-то очень не в порядке и я не такой, как все. Ну в том смысле, что не ненавижу. А может, не дорос просто до того самого этапа. И если так — то Питер Пэн трижды прав и нафиг его, это взросление!
Одна морока с ним.
И не скажешь ведь, что типа у меня всё в порядке и, хотя вы, конечно, придурки редкостные, я вас очень люблю, прекратите фигней страдать! Не скажешь, да. Во-первых, не поверят. А во вторых…
Трудно это.
Сам не понимаю, почему так трудно сказать такую простую вроде бы вещь? «Пап, да не парься ты! Все просто отлично, ты лучший отец на свете, правда-правда! И я тобою ужасно горжусь». И пусть он даже вид сделает, что не поверил там или недоволен, или даже буркнет что про телячьи нежности — ему ведь всё равно будет приятно. Если сказать. Только вот сказать почему-то ну просто совершенно невозможно. А сказать надо. И именно сегодня. Потому что я не знаю, что будет завтра. Вернее — знаю.
Жорик.
Терпеть не могу драться, драка — оружие слабых, последний аргумент в проигранном споре. Но Жорик не Дыня, с ним вряд ли получится просто поговорить. И бабулин компотик с ним тоже сработает вряд ли. Может быть, завтра я вообще не смогу говорить. И уж точно вряд ли с чистой совестью смогу утверждать, что у меня всё в полном порядке. Так что надо сегодня. Вот прямо сейчас. И так уже всю тренировку промялся, не в душевой же, в самом деле!
В шесть лет было проще. Сделал ему тогда кружку с корявой надписью «Лучшему папе в мире!», гордился, помню, ужасно. И плевать мне было, что она просто так, для красоты, и пить из неё невозможно — бумажная ведь была, кружка-то. Зато с ручкой. И с кособоким улыбающимся солнышком. И с ромашкой. Её вместо цифры восемь нарисовал, мы такие кружки мамам делали, всем детским садом, на восьмое марта. Оттуда и цифра. Маме сделал — и про папу подумал. Почему маме есть кружка, а папе — нет? Додумался запараллелить. Один уже, сам. Показалось неправильным и даже обидным — почему мамин день в календаре есть, и подарки, и цветы, и поздравления — а папиного нету? Вот и решил самостоятельно исправить подобную несправедливость.
Про двадцать третье февраля позже сообразил, в школе уже. А в саду то ли болел зимой часто и не попадал, то ли вообще не принято было его у нас отмечать именно как праздник пап, не помню. Или просто маленький был. Не обращал внимания.
Маленькому проще. Ребёнку простительно и всё такое. Всё простительно. Даже телячьи нежности.
А сейчас — ну вот как?
Ещё подумает, что подлизываюсь и чего-то выпросить хочу. Или что натворил чего, и теперь типа заранее задабриваю, пока им не сообщили. Окончательно уверится, что пытаюсь что-то скрыть, отвести глаза. Ну и что, что среди моих вещей они ничего не нашли, ну и что, что следов от уколов нет — наркоманы хитры. И склонны к перепадам настроения — от агрессивности до этих самых, телячьих. А ведь так и подумает, к бабке не ходить! Потому что нельзя про самого себя такое, не принято у нормальных людей. Только у манипуляторов и рекламщиков разных, мошенников там и прочих сволочей. Или больных. На голову. Вот они — да, вот они такое легко.
И стерва тоже хороша, нет бы помочь — отключилась вообще! Ну да, ну да, мы же к раздевалке подходим, неприлично и всё такое. Вот так всегда с нею! Когда не надо — вечно под локоть лезет, так и зудит над ухом, уже даже и сомневаться начинаю — а точно ли сам это вот только что подумал и решил, а не она ли подсказала и подтолкнула? А когда нужна, причём нужна до зарезу — так не дозовёшься! Ну вот чего ей стоило просто взять и сказать! Ей-то можно! Она же не про себя будет. А главное — ей бы отец точно поверил, она же взрослая, взрослые всегда друг другу больше верят. Так нет же, смылась! А мне теперь мучайся. В одиночку.
Хм…
Впрочем…
А кто сказал, что в одиночку?
И кто сказал, что обязательно — именно мне?..
Поднимаю брови и резко отвожу плечи назад — она всегда так делает, когда напряжена, давно заметил и откопипастил-засейвил на будущее, вдруг пригодится. Вот и пригодилось. Отвожу, значит, плечи и притормаживаю у самой двери в раздевалку, деликатно откашливаюсь и беру отца за локоть — аккуратненько так, почти манерно, двумя пальчиками. Чтобы сразу обозначить правильные нюансы и точки расставить куда положено. А нужная интонация в голосе сама собой прорезалась, на автомате, даже спецом и напрягаться-то не пришлось:
— Валерий Павлович, можно вас задержать на минуточку для серьёзного разговора? — говорю этак со значением, и дорогу к двери слегка загораживаю. — Володю я отключила, он нашей беседы не услышит. Вредно ему такое слушать, а то возгордится ещё. Он хороший мальчик, Валерий Павлович. Шалопай, конечно, и лентяй ужасный, но добрый. И чистый. Спортом вот занялся, я его с хорошим тренером свела. Правильный тренер, приглядит, вы не волнуйтесь. Тренировки через день, плюс бассейн, у Володи теперь вообще не остается времени на всякие глупости. И вас он очень любит, только сказать стесняется. Уж поверьте. Понимаете, вы этого можете и не замечать, вы с ним всегда рядом были, при плотном общении глаз замыливается. А я человек с одной стороны вроде как посторонний, а с другой… понимаете, мысли он от меня ещё может спрятать, как и я от него, а вот чувства и эмоции — не получится, биохимия выдаст. Так что поверьте, я не ошибаюсь. Не давите на него, Валерий Павлович, не требуйте сразу многого. Он привык прятаться, таким деткам трудно сразу перейти к откровенности. Подождите. Пусть он убедится, что над проявлениями нежности и любви никто не смеётся, что это — норма. Во всяком случае — норма у вас в семье. И тогда, возможно, он и сам когда-нибудь вам скажет… а если и нет — просто знайте, что это так. Ведь не обязательно же всё и всегда проговаривать вслух, правда?
Странное у отца лицо. Растерянное какое-то, что ли. И чем больше говорю — тем более растерянным оно становится. Растерянным и… злым? Обиженным, смущённым и раздражённым одновременно? Что-то не то говорю, похоже. Не то и не так. Паника нарастает, а от страха меня всегда пробирает неудержимый словесный понос. И хотел бы остановиться, а уже никак. Тороплюсь, частя и паникуя с каждой секундой всё больше, отчего слова буквально наскакивают друг на друга, но стиль держу:
— Вы не думайте, я сейчас отключусь. Пока Володя не подумал чего ненужного, а то обидится ещё, он же у вас очень трепетный и ранимый мальчик… — господи, что я несу?! — Но вы обязательно помните, что он вас очень-очень любит! И очень гордится. И боится разочаровать, не оправдать возлагаемые надежды, подвести… — боже, а это о чём??! Какие надежды?!
К счастью, тут мой бессвязный и жалкий лепет наконец-то прерывает отец — причём прерывает решительно так, даже воздух рукой рубанув, что случается с ним только лишь в моменты исключительного душевного волнения.
— Да понял я, понял! — Голос у него раздражённый, это понятно, но вот обиженные нотки… откуда? На что? — С первого раза понял, вчера ещё! Что я, совсем, что ли… Зачем повторять одно и то же — да к тому же ещё и почти одними и теми же словами-то? Ну словно я глухарь какой или чего похуже… не в маразме, чай, и склероза тоже… того. И вообще… но вообще, конечно, это… Спасибо!
Моргаю. Сглатываю. Что тут можно сказать?
— Папа?.. А за что спасибо-то?
Надо отдать моему предку должное — сориентировался он мгновенно:
— Да за спарринг, конечно! Славно постучались.
***
Через два часа Эрик прикрыл отключившейся полицейской глаза, поцеловал в лоб и шепнул:
— Спокойной ночи, любимая!
После чего достал из тайника маскировочный костюм, натянул его и выскользнул в люк под днищем корабля. Рон ждал его на скутере с другой стороны забора, там, где не было камер.
— Не проснется?
Киборг на ходу обернулся и с упреком посмотрел на хозяина.
— Вот можно подумать, первый раз! Еще на Дюне такое прикрытие отработали. Шесть часов у тебя есть.
— Отлично! Для начала побеседуем с этим Сергеем, что он там о себе думает.
Скутер скользил над землей, то замедляясь, то ускоряясь, прикрываясь от зорких глаз видеокамер другими объектами. Сэй замечал камеры и успешно от них скрывался, как когда-то в прошлой жизни, на Дюне. Один раз Рон пристроил транспорт к самой земле, под брюхо грузовика, другой — загнал на трейлер, прячась среди груза: маленьких изящных машинок. Потом срезал путь через стройку, проскочив в пока ещё пустые оконные проемы. Уже перед самым пунктом назначения он нырнул в грузовик и положил скутер набок, избегая проезжающего мимо патруля. Сверившись с навигатором, человек и киборг остановились на крыше, использовав ее как привычную, хоть и незаконную парковку, и отправились искать квартиру объекта.
— Квартира опознана, просканирована. Судя по всему, кроме хозяина квартиры, никого нет, — Рон на мгновение задумался, потом прикрыл лицо маской и перешел в боевой режим. — Открывать?
— Нет, будем тут стоять и ждать, пока соседи выйдут! Конечно!
Эрик поправил капюшон, закрыв глаза и ноздри мембранами, а рот — респиратором, Рон прижал электронную отмычку к нехитрому типовому замку, который хозяин квартиры считал вполне надежным, и бесшумно отворил дверь. Оба проскользнули внутрь, не доставая оружия. Зачем оно, когда есть киборг?
Человек в комнате действительно был, он смотрел телевизор и пил чай из большой белой чашки с нарисованным цветком. Эрик наблюдал за ним почти целую минуту, борясь с подступающей скукой. Обычный человек, с обычными уловками и хитростями. Так стандартно, что аж тошно. Бесшумно подойдя к жертве, он сжал ему горло, повредив так, что тот мог только шептать или хрипеть. Чашка покатилась по ковру, разлив содержимое желтоватой, мгновенно впитавшейся лужицей. Одновременно Рон ткнул пальцем в стену, указывая хозяину на замаскированный сейф.
— Найди на кухне масло и вскипяти. Будем готовить наше фирменное блюдо — яйца-фри, — приказал человек. И обратился к пленнику, разжимая руки: — Нехорошо подбивать других на преступление. И очень нехорошо совершать их самому. Я жду.
Пленник сюрпризов не преподнес. Подскочил и, извернувшись ужом, бросился к окну. Точнее, попытался броситься, но был остановлен рывком за одежду и вознагражден несколькими пинками в живот и по бедрам для уменьшения прыти.
— Какой вы скучный человек, а еще проповедник. — Эрик направляющими тычками развернул свою жертву и бережно наступил на кулинарную заготовку тяжелым армейским ботинком. — Ну, так что?
— Я вам заплачу! В сейфе есть деньги! Я ни в чём не виноват!
— Да мне уже заплатили. Где Тим?
— Не знаю! Он мне больше не звонил! Правда.
Рон, появившийся с дымящейся миской, подтвердил кивком, что Сергей не врет. Эрик разочарованно вздохнул. Но надо было заканчивать. Где-то находился друг, которому он ничем не мог помочь. Просто потому, что понятия не имел, где искать.
«Только ради тебя, Асато!»
— Вот что, дружок, у тебя есть два варианта: первый, я выливаю тебе на яйца вот это вот масло, — для подтверждения Эрик пролил несколько капель на штаны жертве, выслушал сипение и продолжил, — и второй, ты прячешься от меня в тюрьме. Мне плевать, по какой статье, но если там будет меньше пяти лет, я тебя найду. Какой вариант?
— В-второй! У меня… я деньги воровал, розы срезал и вот… с девушкой переспал! Несовершеннолетней! — поспешно вспомнил все свои грехи проповедник.
Масло неприятно дымилось в миске, а напавший на него тип в маскировочном костюме, несомненно, был настоящим маньяком. И собирался не только зажарить его, но и съесть, как персонаж известного фильма «Ганнибал Лектер. Визит на Флоресту».
— А теперь о Тиме, все что знаешь и даже то, чего не знаешь, — масло опять капнуло на штаны. — – И быстрее, у меня уже руки устали держать эту проклятую миску, так и хочется вылить! Да и сам ты мне не нравишься, какой-то ты мудаковатый. Так что повод сотрудничать у тебя есть.
Пленник закашлялся, сообразил, что помощи ждать неоткуда, и приступил к активному сотрудничеству…
— То есть получается, что ты запал на девушку на пятнадцать лет младше, и, обнаружив, что она к тебе никак, решил разобраться чужими руками? Я хренею с этого мира!
— Это первый раз такое! Первый! — пленник попытался вывернуться из-под ботинка, которым Эрик все еще придавливал «мечту кулинара».
— Да второго-то и не надо.
Разлив по одежде проповедника уже подостывшее масло, Эрик достал спичку, зажег, подержал и, потушив взмахом, бросил на тело под ногами.
— Помни. Тюрьма или я. И в следующий раз она не погаснет.
И выдернув любопытного Рона из уже вскрытого сейфа, вышел из квартиры.
***
— Мы что-то из этого можем выжать? –— Киборг машинально увел скутер за автобус, скрываясь от камеры.
— Не знаю, подсунем Эмилю, пусть думает. Ох, чую, Асато мне за своего мальчишку башку открутит!
— Думаешь, еще жив? — Рон направил скутер к мусоровозу, под днище мощной, но вонючей машины. Камеры повернулись за транспортом, но ничего криминального не зафиксировали.
— Надеюсь. Труп не находили. Будем искать. Я с Патриком связался.
— Знаю.
Скутер пристроился было к машине представительского класса, но оттуда высунулась рука и пригрозила Рону нейрохлыстом, пришлось искать укрытия за такси. Наконец показался и забор космопорта. Эрик спешился и нырнул в дырку под бетонной плитой. Хейзер открыла люк, пропуская хозяина, доложила:
— Происшествий нет, мой тан. Девушка спит, С-маур вкатил укол этому идиоту, ругался, что человек бы уже по стенкам бегал с криком «какой чудесный день», а этому хоть бы хрен, — лошадь плеснула русалочьим хвостом. — – Новости есть?
— Пустышка. Хотя, может, Эмиль и вытянет что-то из записи. Пойду, проверю мальчишку, и в койку!
Спай лежал в установленной программой позе. При виде лица с хозяйским доступом он вскочил и вытянулся по стойке смирно.
— Готов к работе.
— Это хорошо. Тогда слушай приказ, выйди из-за процессора на минутку.
— Приказ не понят. Пожалуйста, перефразируйте приказ и повторите.
— Ясно. Упорствуем. Сейчас Рон скинет тебе запись допроса. Ты должен будешь ее проанализировать и вытянуть все, что в ней содержится. Включая самые фантастические гипотезы. Приказ понятен?
— Приказ понятен, — откликнулся киборг. Эрик некоторое время смотрел в кукольные глаза, потом махнул рукой и пошел консультироваться с пауком.
С-маур сидел за терминалом, вернее, висел перед ним на паутине, и что-то пролистывал с огромной скоростью. Увидев Эрика, он отвлекся, подполз и повис на нем передними лапами.
— Чего читаешь?
— Пытаюсь нашу скотинку зацепить хоть чем-нибудь. Человека я бы уже вывел, но до этого я же и не достучусь, он внутрь не пускает. Фильтрует все, что не относится к рабочим приказам! А еще при попытке поесть его тошнит. Так что тут все плохо. Что будем делать?
— Добивать. Был бы он человеком, я бы загонял его до изнеможения, пока тело не устанет настолько, что упадет. Тогда ему станет насрать на страдания мозга, и оно будет функционировать нормально: есть, пить, спать. А там и башка подтянется. Но что делать с киборгом, я не знаю.
— Ну, а если бы твой Рон впал в депрессию? Тогда бы ты что сделал?
– Охренел бы! Рон может набить морду или закатить истерику, но вот депрессия — совершенно не его стиль.
— М-да, и кусать-то бесполезно, отфильтрует… хотя я его чуть не цапнул, когда он меня достал, просто так — от злости.
— Ладно, думай дальше, а я пошел спать. Завтра денек будет жаркий.
— Откуда знаешь?
Эрик перевесил паука обратно к терминалу и уже выходя, отозвался.
— Жопой чую — – сзади танк!
— Ох, люди, вот лучше бы вы головой чуяли, — – пробормотал С-маур в закрытую дверь и опять углубился в чтение.
Раздавшийся звонок сонный мозг объявил личным врагом и предложил два варианта: разбить видеофон или, на худой конец, его проигнорировать. Сирена все-таки выбрала третий, дотянулась и сонно протянула:
— Алле…
— Ты где? — голос Богдана звучал тревожно.
— На «Кельпи», у меня тут успешное свидание.
— А Ларсен?
— Хм… тут, я, собственно, на нем и сплю! — сержант похлопала ладонью по партнеру.
Эрик открыл один глаз, потом второй, приподнялся и заглянул в экран. Оттуда недоверчиво смотрел Богдан.
— Капитан, доброе утро! Чтоб вас всегда так будили! — Эрик сел, прикрываясь одеялом. — Что у вас случилось? Пожар, конец света или, может быть, внезапное нашествие пиратов?
— Да нет, просто ночью чуть не убили одного из подозреваемых.
— И ради этого вы нас разбудили? Да мы только заснули… — он обернулся к Сирене. — Когда мы заснули, дорогая?
— Не помню, — сержант Иванова собственнически взъерошила ему волосы. И опять обратилась к напарнику, недовольно сопящему в видеофон. — И чего подозреваемый хочет?
— Не поверишь, чтобы его посадили! Говорит, к нему ночью ворвались два каких-то типа и чуть его не зажарили. Мы начали проверку с друзей и родственников пострадавшей, шесть человек, включая ее маму, уже сознались. Кого-то явно прикрывают. Видно, что они врут, но надо проверять, а след остывает!
— Подумаешь, чуть не зажарили! Меня вон ночью чуть не съели, но я же не ору об этом на весь космопорт, — проворчал Эрик и тут же получил от подруги подушкой по голове.
— Честно говоря, я думал на вас, — признался Дмитриев, ощущая некоторую неловкость.
— Не, я же бывший солдат, после меня он бы к вам прибежал только в случае зомби апокалипсиса, — глухо донеслось из-под подушки. — И вообще, вы правда думаете, что я променяю вашу напарницу на какого-то козла? Кстати, а кого зажарили?
— Сирена, ты тут нужна, — сухо проинформировал Богдан и отключился.
— Эх! Такое утро испортил! А… он вообще в курсе, что сейчас только восемь утра? — возмутился Эрик, выпадая из койки. — Как насчет кофе, дорогая?
Пока Рон варил кофе, Эрик опять забежал к блондинистому киберу. Тот стоял, как его оставили, посреди каюты. При виде человека киборг доложил:
— Произведен логический анализ предоставленной записи. Вот список друзей Тима, упомянутых свидетелем. Также имеется родственное лицо, которое упоминается только однажды. Брат отца, который порвал с семьей неустановленное количество лет назад. К сожалению других сведений из показаний извлечь не удалось.
— Ты ел?
— Нужды в восполнении энергии нет.
— Вот вернется Асато, выдерет тебя за твои фокусы! – бессильно пригрозил Эрик, выходя прочь. Ему нужно было сделать несколько звонков.
Спай посмотрел на закрывшуюся дверь пустым взглядом и остался стоять. Команды лечь не поступило, а самому Эмилю состояние органической части было безразлично.
Друзья и просто знакомые Эрика порадовать не смогли, на проверку всех знакомых Тима в данном квартале требовалось время, которого, как он чувствовал, у него не было. Зато позвонил уже знакомый черный квадрат и назначил встречу в торговом центре.
— Нет, — Эрик старался не издеваться над собеседником совсем уж открыто, но и удержаться от соблазна не смог: — Мы сначала зайдем и заключим нормальный, официальный договор на оказание услуг, и только потом я передам флешку. И никак иначе! Да, можно и возле центра, мне все равно.
— Вы с ума сошли?
— Ну, есть и другой вариант. Вы можете попробовать предложить мне более высокую цену, чем ваши конкуренты, — Эрик злобно оскалился. — Да, и не забудьте приятеля моего!
***
В ящике было жарко и душно. Снаружи не доносилось ни звука. Асато открыл глаза, в щели внизу пробивался свет. Пить хотелось невыносимо. Полицейский поднес руку ко лбу, сухому и горячему. Сел, пытаясь рассмотреть крышку ящика. Каждое усилие вызывало головокружение, зато рана почти не болела. Во всяком случае, он ее не чувствовал. А еще очень хотелось спать. Крышка ящика оказалась совершенно глухой, металлические листы заходили друг на друга. Попытки отжать лист хоть немного ни к чему не привели. Немного посидев и осознав, что силы надо экономить, Асато сполз на пол. Металл ящика нагревался под солнцем все сильнее, не обжигающе, но очень и очень неприятно. А еще внезапно пришла в голову мысль про Эмиля. Как там теперь будет его киборг? Нет, в том, что Эрик не обидит парня и не продаст, он не сомневался. Но сможет ли понять, что тому надо. Хорошо, хоть они успели поговорить тогда в библиотеке. Может быть, мальчишке будет полегче теперь? Не успел довоспитать младшего брата. Или воспитание мальчишек процесс бесконечный? Бедный дядя.
— Я очень везучий киборг, — Эмиль отвлекся от энциклопедии, из которой они вытащили дело Джека-Потрошителя и пытались его разгадать, и повернулся к Асато. — Я мог попасть не к тебе, а на утилизацию. Или к другому человеку. А у тебя мне очень хорошо… Только вот… можно вопрос?
— Конечно. Мы же договорились — ты спрашиваешь все, что нужно.
Эмиль кивнул, прижимая к груди планшет, прячась за него. Не от хозяина, нет. Асато всегда отвечал на все его вопросы, но спай никак не мог привыкнуть, что можно спрашивать не только по делу, но и просто так, для себя. Но этот вопрос его мучил с момента их знакомства. Глупый, важный только для киборга. Но все-таки так хотелось узнать правду. Он пристально поглядел на владельца и осторожно проговорил:
— А если бы тогда ты не искал Эрика, и я бы попал на «Кельпи», что бы вы со мной сделали?
— То же самое, — искренне, детектор это подтвердил, ответил Асато. — Разве можно живого человека вот так запросто отправить на смерть?
Спай мотнул головой, растрепав длинные волосы и едва заметно выдохнул. Ему повезло, действительно повезло с хозяином. Он не знал, как называется испытываемое им чувство, но так хотелось о нем сказать, поделиться тем теплом, которое разлилось от этих слов в груди. Только он не мог подобрать правильные слова, они не приходили, вместо них попадались не совсем те. Но Эмиль все-таки попытался:
— Асато, я хочу, чтобы ты знал: я выполню любой твой приказ. Даже если ты прикажешь мне умереть, я сделаю, не сомневайся!
— Эмиль, посмотри на меня, — японец ободряюще улыбнулся. — Хочу, чтобы ты запомнил и записал себе в файлы. Если я отдам тебе такой приказ, ты должен сделать только одну вещь. Не выполнять его. Любой ценой. Понимаешь? Этот приказ, который я отдаю тебе сейчас, имеет приоритет над остальными. Можешь это записать как команду? Я бы вообще хотел совсем стереть у тебя этот блок с самоуничтожением. Чтобы его не было.
Эмиль закивал, соглашаясь. Да, понимает. Но не совсем. То есть, совсем не понимает.
— Но, Асато, — он попытался себе представить последствия такого изменения программы. Мысли мгновенно сбились в комок, не позволяя себя высказать. — Я же… но если ты так приказываешь, если я так запишу, ну то есть, если так сделать, то ты не сможешь мной управлять!
— А тобой надо управлять? — Японец осознал, что киборгу все-таки нужно объяснить совершенно очевидную для человека вещь. — Я не вижу смысла в этом, Эмиль. Ты же не машина, не оборудование. Ты — – нормальный человек и можешь сам себя контролировать. Я бы с удовольствием вообще удалил себя из твоих хозяев.
— Н-не надо, — человеческие идеи по-прежнему пугали своей нелогичностью, своей непостижимостью. Он же хороший киборг, послушный. И ему будет плохо без хозяина. — Хозяин! Асато! У меня сейчас самая лучшая жизнь, о какой только может мечтать киборг, не надо ничего менять!
— В том-то и дело, Эмиль, — Асато все-таки это сделал: дал символический подзатыльник своему подопечному и растрепал ему волосы окончательно, как когда-то в детстве ему самому дядя. — Никакой ты не киборг, а самый настоящий человек. Киборги не мечтают!
Асато закрыл глаза и стал вспоминать дела, которые они успели разобрать с Эмилем. Так было легче. И в голову не лезли мысли, что с ним будет дальше, если его не найдут. Никаких «не найдут», он вылезет. Должен. Сейчас переждет слабость и попытается снова.
Звонок оторвал Эрика от мрачных раздумий и попытки наметить план дальнейших действий. План сводился к идее обследовать проклятый квартал и потрясти местных бомжей. Патрик, благожелательный, как всегда, приподнял шляпу в приветствии.
— Ты сообщил важную информацию, мой мальчик. Кто твой аналитик?
— Эмиль. А зачем вам?
— Ах, спай! Просто хочу такого же. Этот, как я понимаю, не продается?
— Совершенно точно. Торговать людьми, а тем более друзьями не приучен. У вас что-то есть?
— Да. Держи адрес. И осторожнее там, этот дядя служил в спецвойсках, пока не попался на… не важно. Он, конечно, спился, но бывших десантников не бывает. Племянник сейчас живет у него. Удачи.
Патрик еще раз поднял шляпу, уже прощаясь, и отключился.
— Злишься? — Сирена взяла чашку с кофе.
Бесстрастный сэй поставил перед ней напиток с угощением и позвал блондинистого собрата. Эмиль забрал контейнер с уликами, и оба киборга ушли в направлении кают. Впрочем, Рон тут же вернулся и встал у стены.
— Бешусь. Ненавижу, когда кто-то тянет руки к тому, что я привык считать своим. Сразу хочется их отрезать. — Эрик улыбнулся, показывая, что это всего лишь шутка. Ему не поверили, впрочем, он и сам бы тоже не поверил себе в такой ситуации.
— Понимаю. Хороший кофе. Ты знаешь, что будешь делать дальше?
— Да. Буду проверять всех подозреваемых, и если не найду, бегать от родственников мальчишки. Его дядя — комиссар планетарной полиции Итикавы, он в жизни не поверит, что это сделал не я.
— Поверит. Мы проверили всех подозреваемых. Одного не нашли, у Артура этого алиби, если только кого-то из друзей попросил. Сергей — у него тоже алиби, а Тим отсутствует, найти пока не можем.
— Вызов с незнакомого номера, мой Тан! — сообщила Хейзер, выныривая. — Соединить? Номер местный.
— Минутку, — Эрик сгреб сержанта с дивана и водрузил себе на колени. — Прошу прощения, мне надо сбить детекторы. По морде потом, ладно? Соединяй, Хейзер!
Иванова успела наградить его не слишком дружелюбным взглядом, но когда на экране появился собеседник, вернее, изображение черного квадрата, она успела уже расстегнуть верхнюю пуговицу на воротнике Ларсена и трудилась над следующей.
— О! — удивился невидимка, видимо, ожидавший совершенно не такой картины.
— Чего надо-то, жертва художника-абстракциониста? — невежливо огрызнулся Эрик.
– Кх… если ты хочешь увидеть друга живым, то ты отдашь мне флешку!
— Охренеть! А если не хочу? — Эрик сообразил, что полицейская делает с ним что-то не то, когда она уже добралась до его ремня. — Э-э, дорогая, сейчас я отделаюсь от… не знаю, он не представился, и мы займёмся более приятными делами.
— Так, — голос черного квадрата звучал обескураженно. — Может быть, поговорим о деле?
— Конечно. Во-первых, я хочу знать, сколько я буду с этого иметь, каков мой процент от сделок. И второе, я хочу видеть своего приятеля. У тебя на раздумья час, тут и без тебя покупателей, как мух в армейском сортире.
Эрик нажал отбой и попытался застегнуться. Сержант придавила его руки к дивану и распорядилась:
— Так походишь. Он скоро перезвонит, и нам надо выглядеть соответственно. Как думаешь, твой напарник у него?
— Нет. Практически уверен, что нет. Иначе бы мы не на эту штуку любовались, а на побитую рожу Асато. Подождем, вы же хотите его арестовать?
— Ты даже не представляешь, как! Та девушка, которую они спихнули в воду, до сих пор не пришла в себя, она при падении ударилась головой о бетонную плиту.
— А я хочу найти Асато, и подарить вам этих придурков, моя принцесса, — Эрик опустил взгляд на бюст Сирены. — Я очень хочу это сделать, и ваши выдающиеся достоинства этому очень способствуют!
Сержант усмехнулась, оценивающе посмотрев на мужчину, на чьих коленях она сидела в эту минуту.
— Знаешь, а пожалуй, ты прав: букет из шантажистов лучше, чем из ни в чем не повинных цветов! По крайней мере, не банально. Но сперва дело, красавчик! Сперва — дело!
— Как и у меня, — не стал отрицать капитан. Но развить тему не успел, Эмиль появился в рубке, остановил не нем взгляд стеклянных глаз и обратился:
— Разрешите доложить?
— Давай!
— Что именно я должен дать, хозяин?
Эрик посмотрел в кукольные глаза. Киборг не шутил. Мысленно обругав себя за то, что не уследил, а спая — за тонкую душевную организацию, он исправил команду:
— Докладывай, в смысле.
— Среди проходящих по делу подозреваемых упомянуты некий Сергей и Тим. Путем анализа доказательств системе удалось обнаружить между ними связь. Сергей Крыльчиков является проповедником церкви восемнадцати святых. Тимур Рыбин является прихожанином этой церкви. С потерпевшей познакомились во время экспериментальной программы по снабжению спасательных экспедиций религиозными деятелями. Программа была признана нерентабельной.
Киборг замолчал, ожидая реакции людей. Люди кивками подтвердили, что он может продолжать.
— Существует вероятность, что Тимур попал под влияние проповедника. Он, не проявляя соперничества, уступил ему девушку, и только при появлении другого соперника проявил агрессию. На доставленном видео можно идентифицировать именно его, на брошенном оружии также обнаружено его ДНК, а само оружие наградное, принадлежит его погибшему два года назад отцу. Вероятность более пятидесяти процентов, что господин Крыльчиков знает или может предполагать, где в данную минуту находится Тимур. Также можно предполагать, что в распоряжении похитителя находилось или транспортное средство, или сообщник — физическая форма подозреваемого не позволяет ему в одиночку унести объект равного или превосходящего его веса.
Тут звякнул комм сержанта, она посмотрела на экран и сообщила:
— Подозреваемый замечен довольно далеко от своего жилья, в квартале двадцать три.
— Хреново. Там куча мелких гостиниц, и вообще недорого можно снять квартирку. А рядом еще и куча всяких ангаров и военных складов времен чуть ли не заселения планеты! Там можно спрятать что угодно. Сам там как-то прятался. — Эрик вздохнул, отодвинул шаловливые ручки сержанта Ивановой от своей груди и процитировал песенку: — Тебя покупали, тебя продавали, купили на Дюне, продали… а хрен с ним! Один раз живем. Дорогая, ты не могла бы меня выпустить? Хочу пойти в душ, сделать звонок другу!
Она слезла с его колен, выразительно скользнув взглядом в район ширинки. «Друг» действительно нуждался в «звонке», причем желательно холодном. Эрик ей подмигнул, и удалился в сторону санузла. Однако зайдя в душ и включив воду, он достал видеофон и набрал номер. Патрик ответил сразу, причем, судя по лицу, сперва ответил, а потом уже проснулся. Эрик оценил скудную обстановку, узкую, больше похожую на солдатскую койку, кровать с белоснежным унылым бельем и тумбочку со стаканом воды. Макни сел, демонстрируя полосатую пижаму, проворчал:
— Не смотри так, это мой дом. У меня довольно скромные запросы. Надеюсь, у тебя серьезный повод разбудить старика, мой мальчик?
— Асато пропал. Его предполагаемого похитителя видели в двадцать третьем квартале. У меня не хватит ни людей, ни сил, а главное, времени на поиски, — «мальчика» Эрик пропустил мимо ушей, его бывало и похуже называли. — И вообще еще день, откуда мне было знать, что вы – спите.
— Возраст, знаешь ли… состаришься — поймешь! Поищу. — Патрик примолк, раздумывая и внимательно глядя на собеседника. — Вот что, Эрик, давай-ка по быстрому расскажи мне все. Можешь прямо сейчас.
Эрик рассказал, наблюдая, как хмурится Патрик, как он пьет воду из стакана и как быстро пишет кому-то сообщение.
— Так вы поможете, господин Макни?
— Разумеется. Я уже дал команду на поиски Тима. А флешку ты нашел?
— Я готов обменять ее на своего друга. — Эрик подавил злость, он не любил ощущать себя объектом шантажа. Но сейчас выбора не было, — речь шла не о его жизни и безопасности.
— Хорошо. Флешка, конечно, важна, — кажется, Патрик практически читал его мысли и очень этим забавлялся. — Но это всего лишь вещь. Как насчет немного поработать на меня, мой мальчик?
— Мне нужно найти Асато. — – Эрик посмотрел прямо в глаза своему врагу. — Я готов.
Экран погас и, отложив видеофон, Эрик все-таки залез под душ, сделав воду очень горячей, и яростно мылся, с содроганием вспоминая свое пребывание в гостях у этого типа, а напоследок облился ледяной. Для прочистки мозгов. Патрик, даже сонный и в пижаме, действовал на него, как удав на кролика, и Эрику это очень не нравилось.
Следующий звонок раздался через два часа. Сержант невозмутимо расстегнулась, открыв кружевное нижнее белье, растрепала волосы и уселась к Ларсену на колени, обняв его за шею. Знакомый уже черный квадрат ощутимо излучал недовольство…
— Вы хотели видеть заложника? Вот он. — На экране появился избитый привязанный к стулу Асато, рот у него был заткнут какой-то тряпкой и еще заклеен скотчем поверх, он посмотрел на Эрика несчастным взглядом и мотнул головой.
— Покрутите, плохо видно состояние. Все-таки не лошадь на колбасу беру. — Эрик неприятно засмеялся. Камера прошла вокруг пленника. Ларсен закопался носом в волосы Сирены и оттуда пробухтел: — Ладно, сойдет! Так вы решили, что я получу за информацию?
— Жизнь вашего друга, — шантажист заметно удивился. — Этого мало?
— У меня нет друзей. Только партнеры, а они заменимы. Так что вы можете предложить мне за эти данные?
— А ваш друг? — кажется, шантажиста заклинило. Сирена, фыркнув, ткнулась губами в шею Ларсену.
— Друг пойдет приятным бонусом, если договоримся. Если нет, можете оставить его себе. Только не надо мне присылать от него запчасти, это дополнительный срок, когда вас поймают, а я и не такое видел. Так что?
Изображение Асато исчезло, явив зрителям уже до боли знакомый черный квадрат. Тот подёрнулся странной рябью и после длинной паузы уточнил:
— И что же вы хотите?
— Тридцать процентов от будущей прибыли.
— Грабеж! Десять! — судя по звукам, невидимка аж подпрыгнул от возмущения.
— Мало. Я же нашел эти данные. Вы так и не сообразили, где они.
— У нас не было мэйлиса.
— А он там был не нужен, — Эрик рассмеялся. — Я просто хотел, чтоб вы на меня вышли, шантаж — настолько не мой профиль, что я их даже оставил в тайнике. Вам все равно не найти. Итак?
— Пятнадцать, это мое последнее слово! Встречаемся завтра днем. Место я сообщу.
— Хорошо. Завтра, так завтра. Только без глупостей!
— Это кто бы говорил о глупостях! — голос невидимки дал петуха, Ларсен поломал ему не только эту беседу, но и привычную картину мира. — У кого из нас полицейский на коленях сидит?!
— У меня — точно, а у вас не знаю. Может, полицейский, а может, и никто, это уж как повезет. До завтра, друг. Целую! — Эрик помахал рукой гаснущему экрану и уверенно, уже не по-деловому, обнял Сирену за талию, притягивая к себе и пытаясь расстегнуть на ней бюстгальтер.
— Поручик, — сержант подняла бровь, но вырываться не спешила. — За такое можно и по морде!
— Можно, — согласился Эрик, продолжая известный анекдот. – Но чаще впендюриваю!
И приказал искину:
— Скинь запись разговора Эмилю, посмотрим, что он выудит.
Блондинистый киборг приперся через пятнадцать минут, прервав приятное времяпрепровождение, обвел полураздетых людей неживым взглядом и доложил:
— Произведено сравнение пленного, с сохраненным в профиле образом хозяина. Найдены существенные различия в пропорциях скелета. Вывод: объект не является Асато Фукудой.
— Разумеется, это не Асато. Программа называется доппельганер, позволяет надевать образ двойника на физическую основу человека. Изначально создавалась для компьютерных игр и фильмов, но прижилась и у террористов на случай, если заложник прекратил существование, а его надо предъявить дистанционно,— уведомил Рон от стены. Он изучал ситуацию, все еще пытаясь решить задачу «зачем это делают люди». К счастью, эти объекты наблюдения на бытовую технику внимания не обращали. — В данном случае образец был явно европейского происхождения, и просто уменьшать фигуру без изменения пропорций тела было непрофессионально. У азиатов иные пропорции скелета, в частности ноги короче. Так что, имея уменьшенный рост объекта и длину его бедра, мы можем сделать предположения о…
— Метр восемьдесят семь, рыжий мэйлис, последний из похищенных. — Эрик умильно заглянул в глаза своей дамы. — Я хороший мальчик и заслужил продолжение свидания?
— Хм… пожалуй, да. Я только нашим скажу, где можно не искать,— она взглянула на тренькнувший видеофон. — И это пустышка. Нашли, откуда велась передача, но там была камера и комм, а вот людей не было.
— Разумеется! Забей, дорогая, сам прибежит. У нас есть то, что ему очень нужно. Виски, коньяк или шампанское? — Эрик кивнул киборгу, и послушный Рон поставил на стол названные напитки, и, заметив на чем остановился взгляд дамы, разлил по фужерам.
— Ну вот, а говорят — они тупые! — искренне удивилась Сирена.
— Киборги бывают разные, дорогая! Мой — еще и коктейли готовить умеет, и без всякой прошивки. Хочешь попробовать?
— Давай! — в глазах сержанта сверкнула жажда знаний. — Еще никогда не пробовала коктейль, приготовленный боевым сэем.
— Отлично, тогда давай переместимся в каюту, там атмосфера получше и меньше желающих нас потревожить. — Эрик поднял Сирену на руки и приказал киборгу: — Рон, обеспечь!
– Так вот он какой, Золотой Павлин Сабатеи… – в голосе Эрезарха омерзение мешалось с любопытством. И Конан его понимал.
Если это и было похоже на какую-то птицу, то, скорее, на ощипанного и уже даже частично ошпаренного стряпухой гусёнка, помершего от длительной голодовки. Пёрышки редкие, облысевшее розовое пузико отвисает дряблым мешочком. Ребра пересчитать можно, даже не щупая! Глазки мутные, плёнкой подёрнутые. Перья, где и сохранились, тусклые да ломкие. От всего великолепия разве что только хвост.
Мда.
Хвост…
То перо, с как будто на самом деле живым глазом, оно ведь действительно из хвоста этой твари оказалось. Хвост у неё был воистину роскошным, из полусотни или даже более перьев, веером распушённых. И каждое – глазом увенчано.
Глаза смотрели на Конана с немым укором, временами помаргивая. Два левых крайних даже пустили вполне натуральную слезу.
И от этих пристальных неотступных взглядов ко всему, казалось бы, привыкшему аквилонскому королю делалось не по себе. Во всяком случае, взглядом с павлиньим хвостом он старался не встречаться. И то правда – чего на хвост пялиться? Лучше уж за клювом приглядывать.
Клюв действительно золотым оказался. Да вдобавок ещё и усеянным множеством мелких и острых зубов, мерзость какая! Оставленная без присмотра тварь так и норовила цапнуть за что ни попадя, и киммериец, на руках которого уже алели свежей кровью тонкие царапины, на всякий случай держал её на весу, за горло, ухватив под самой головой. Как ядовитую гадину.
Магии в этой пакости было тоже чуть. Вот, например, когда схватил её Конан за горло в подвале, показалось ему, что застонал кто-то. Жалобно так, но совершенно беззвучно. Стон тот не ушами воспринимался, а словно бы сразу всем телом, до костей пробирая. И столько тоски в нём было, что жить не хотелось. Даже Конан почти что разжалобился, но вовремя опомнился и взял себя в руки. А заодно и птичку – за горло и поплотнее.
Что интересно, жрецы этот стон тоже услышали. И попадали замертво, оружие побросав. Нет, не поумирали они, и даже сознания не потеряли – просто им всем тоже словно бы жить расхотелось. Так и лежали, ни на что не обращая внимания, с широко раскрытыми, но ничего не видящими глазами.
Поначалу, во всяком случае, лежали…
***
– Сколько их там уже собралось?
– Почти полторы сотни, – Эрезарх поёжился, скривился и покачал головой, словно удивляясь, что в его славном городе оказалось столько служителей людоедской птички.
Они начали подходить сразу же, как только Конан приволок в верхний зал несколько мягких шкур, бросил их на ступенчатый постамент в центре и удобно там расположился, одной рукой зажимая шею Золотого Павлина, а другой почёсывая темечко в рассуждении о том, а что же делать дальше? Непосредственная угроза пленением пакостной птички была устранена, но как отыскать в огромном городе маленького ребёнка? Плюс далеко не маленькую женщину, которая явно не желает быть отысканной.
Снова обыскивать все дома, прикрываясь королевским указом? Назначить большую награду? Обратиться к местному колдуну?
Да и с тварью этой что-то делать надо. Свернуть мерзкой пташке шею не поднялась рука – уж больно жалко та выглядела, да еще глаза эти… Но и не отпускать же её, после стольких-то хлопот? Да и людоедка всё же, как ни крути, отпустишь – снова мирные шемиты пропадать будут…
Когда он начал склоняться к мысли, что, наверное, всё же свернутая голова – самое удачное решение этой проблемы, тварь застонала ещё раз. Так же беззвучно и горько. И вот тогда-то жрецы, до того валявшиеся безучастными полутрупами по всему дому (как позже оказалось – и не только!), начали проявлять некие признаки жизни. Они вяло шевелились, поднимались или даже просто ползком подтягивались к внутренней галерее.
Стражники отбрасывали их, сдерживаемые лишь приказом Конана «не убивать», жрецы не сопротивлялись. Только упрямо ползли к дверям зала, в центре которого бывший варвар из Кимерии держал за глотку их хвостоглазое божество.
Вот тогда-то Конана и осенило. Сильно так осенило. Киммерийцу даже показалось, что треснули его довольно чувствительно чуть повыше затылка. Не иначе, как кто-то из богов, раздосадованный скудоумием жалких людишек, вмешался и мысль свою вниз кинул. А она, пока с заоблачной высоты падала, такою тяжелою сделалась, что, будь на месте короля Аквилонии кто с менее крепкой головой, развалилась бы его черепушка от божественной подсказки, словно гнилой орех.
А Конану – ничего. Моргнул только.
Да приказал гвардейцам отступить внутрь зала. А сам подумал – очень отчётливо так подумал! – что, если жрецы переступят порог, он свернёт мерзкой птичке шею. И все дела.
Новый беззвучный стон прокатился по костям неприятной дрожью. И фигуры в белых и переливчато-синих балахонах, уже качнувшиеся было вперед, остались в коридоре. Так и не переступив обозначенной мысленно границы.
Тогда Конан подумал ещё.
О том, что он хочет говорить со всеми почитателями Золотого Павлина. Сколько бы их ни было. И хорошо бы им поторопиться, потому что терпение его не безгранично.
И стал ждать…
***
Они вошли медленно и осторожно, словно двигались во сне или под водой. Меньше двух десятков – в белых и синих хламидах, остальные – в повседневной одежде слуг, ремесленников и даже купцов. Лица одетых в ритуальные цвета выражали покорную обречённость, на физиономиях прочих в разных пропорциях смешались отчаяние, злость и паника. Вряд ли хоть кто-то из них оказался бы здесь, будь на то его воля. Но, похоже, противиться зову никто из них не мог.
И хорошо.
Потому что иначе пришлось бы опять обращаться к услугам опытного Зураба…
– Я – Конан, король Аквилонии. И я сверну этой птичке голову. А потом зажарю на медленном огне и накормлю вас её потрохами, если мне не понравятся ваши ответы.
Он обвёл разношерстную толпу тяжёлым взглядом, проверяя, все ли поверили. Судя по многочисленным стонам и выражению отчаянного внимания на лицах – поверили все. И это тоже хорошо. Иначе пришлось бы действительно придушить кровожадную птичку, и никакие красивые глаза со всей их укоризной её бы не спасли.
– Кто из вас главный?
Вперёд вышли двое. Оба не первой молодости. Один – в сине-золотой хламиде с белым поясом. Горделивая осанка. Лицо, привыкшее выражать лишь высокомерное презрение, никак не могло подобрать подходящую нынешней ситуации мимику. И, возможно от этого, красиво изломанные брови всё сильнее смыкались над переносицей, а красные пятна сдерживаемого гнева всё ярче проступали на острых скулах.
Второй был полной противоположностью. Он и стоял-то, скособочась и неловко перекосившись всем телом. И хламида его, когда-то белая, теперь была грязной и драной. Лицо его показалось киммерийцу смутно знакомым и внушающим непонятно чем вызванное уважение. Конан присмотрелся внимательнее.
И вспомнил.
Это был тот, из внутреннего дворика, которого Клавий, помнится, копьём успокоил.
Ненадолго, видимо.
Один из охранителей, стало быть. Синее и белое одеяние, дневные и ночные жрецы. Двоевластие, значит, со всеми ему сопутствующими прелестями.
Понятно…
– Кто из вас знает жрицу по имени Нийнгааль?
Обладатель синего одеяния не снизошёл до ответа, только ещё презрительнее вздёрнул подбородок. Охранитель осторожно шевельнул левым плечом, словно пожимая. Голос его напоминал шелест осенней листвы под ногами:
– Я не знаю такой. Может быть, кто из младших… Или же она известна нам под другим именем. Многие меняют имена, приходя служить Золотому Павлину…
– Кто из вас занимается похищением жертв?
Похоже, этим вопросом Конан задел больную иерархическую мозоль – обладатель синего балахона аж взвился:
– Охотой занимаются младшие посвященные! Это их послушание, низшая ступень! Не дело высших оскверняться подобным! Жертва должна быть особым образом приготовлена, прежде чем я смогу начать ритуал, а кто будет её готовить, соблюдая все тонкости, если высшие жрецы позволяют себе пренебрегать прямыми обязанностями?! Да и жертвы… Разве же это – жертвы?! Всё мельче и мельче с каждой луной! Разве этим прокормить настоящего бога?! На один клевок!..
Он фыркнул и демонстративно передёрнулся. На раненого собрата при этом не покосился даже. Но почему-то Конан остался в полной уверенности, что вся эта пламенная речь предназначена обладателю грязной белой хламиды.
Впрочем, это он краем сознания отметил. Потом уже. А в первый момент всё перекрыли слова о жертвах, которые с каждой луной становятся все мельче и… мельче.
– А ты у нас, значит, ритуал проводишь? – спросил Конан тихо и ласково. И стоящий за его плечом Квентий вздрогнул, без труда опознав в этой ласковости высшую степень киммерийского бешенства. – Кормишь, значит… что же ты так плохо кормишь своё божество? Смотри, какой он у тебя… дохленький.
Он встряхнул Золотого Павлина, и тот, до этого всё пытавшийся подняться и принять более удобную позу, безуспешно скребя когтями по кожаным варварским штанам, снова безвольно обвис, выставляя на погляд всем желающим своё чахленькое тельце.
– Давно, видать, не кормленный…
Конан даже дыхание придержал, произнося эту фразу. Так хотелось надеяться, что высокомерный жрец с возмущением подтвердит – да, давно не кормлен, голодает, потому что младшие послушники нерадивы. Тем более, что и Нийнгааль они вроде как не знают, может, совпадения просто, совпадение и морок, и никто никого не распяливал на сером жертвенном камне. Хотя бы нынешней ночью…
Жрец фыркнул:
– Говорю же – тащат всякую погань! Разве такой мелкой дрянью пристало питаться истинному божеству?! Он сегодня почти и не притронулся, так, поклевал самую малость…
Уши внезапно заложило и стало трудно дышать. Сердце бухнуло о рёбра изнутри тяжёлым таранным ударом, словно вырваться хотело.
Так, поклевал. Самую малость.
Поклевал…
Как наяву встали перед глазами маленькие пальчики, так похожие на удлинённые бледно-розовые винные ягоды с тонкой полупрозрачной кожицей и неожиданно тёмным красным соком внутри…
– Она… жива?
Он не услышал собственного голоса. Стиснул задеревеневшими пальцами павлинью шейку так, что птичка не застонала даже, а пискнула отчаянно, хотя и по-прежнему беззвучно. Неслышный писк продрал по костям и слегка приглушил звон в ушах. Среди жрецов многие попадали на колени – то ли в молитве, то ли оглушённые. Конан с трудом разжал сведённые пальцы – пернатая дрянь была ещё нужна.
– Жертва жива?
– Да что с ней сделается?! – от страданий придушенного божества жрец в синем побледнел и слегка пошатнулся, но высокомерного презрения ко всему окружающему миру отнюдь не лишился. – Говорю же – чуть-чуть и поклевал-то, даже кости пилить не пришлось! Так, сухожилия слегка подрезали, хрящики… А визгу-то было! Словно печёнку вынимают! Пришлось два чайника сонной травы извести, прежде чем…
Внезапно жрец замолчал. На лице его сквозь уже привычную презрительную маску проступило недоумение и даже какой-то обиженный страх. Заполнившая зал толпа с воем подалась назад – те, что до этого упали на колени, вставать не стали. Так и отползали, подметая разноцветными одёжками каменные плиты, закрывая лица рукавами и подвывая от ужаса.
Конан в этот момент не видел своего лица.
А увидел – сам бы постарался отползти подальше.
– Где. Она. Ну?
Жрец в синем ответить не смог, только побледнел ещё больше. Красные пятна на скулах окончательно обесцветились, став грязно-серыми. Ответил раненый охранитель:
– В подвале кормления. В клетке. Это недалеко. Два дома отсюда. Принести?
– Да.
Конан предпочёл бы пойти туда сам. С мечом наголо и гвардейцами за спиной. Сметая все препятствия – что там, радуясь этим препятствиям, как родным. Но побоялся, что, стоит шевельнуться, и больше он не сможет с собой совладать. Слишком хотелось ему искупать клинок в крови всех этих двуногих тварей, что и людьми-то зваться недостойны.
А ещё ему так же отчаянно хотелось просто зажмуриться…
Но он не вскочил, не прошёлся в карающей жатве по склонённым к полу головам. Даже глаза не закрыл, уставившись невидящим взором прямо перед собой, снова и снова повторяя про себя то ли молитву, то ли заклинание – короткое, всего лишь в одно слово.
Пальцы!
О, Митра, всемогущий и милосердный, дарящий тепло и саму жизнь, пусть это будут всего лишь пальцы на ногах! Всего лишь только пальцы…
– Лекаря. Лучшего. Быстро. Ну?!
– Я уже послал за королевским алхимиком, это лучший врачеватель в Сабатее, – Эрезарх закусил губу и бросил на короля Аквилонии настороженный взгляд. – Ты только не делай глупостей, ладно?
– Глупостей? – взгляд почти белых глаз был тяжёл, улыбка, больше похожая на трещину в гранитной скале, пугала до дрожи. Такие трещины предвещают лавину. Страшный и беспощадный в своей всесокрушающей мощи горный обвал. – Нет. Глупостей не будет. Всё будет очень… разумно.
Он снова обернулся к замершим в безмолвной панике последователям Золотого Павлина, и тихий шёпот его загремел под гулкими сводами зала:
– Советую вам хорошенько помолиться всем забытым вами богам… если, конечно, хоть кто-то из них от вас ещё не отвернулся и услышит. А молиться вам следует о том, чтобы ваша… жертва… оказалась живой и здоровой. Как можно более живой и здоровой. И хорошо так молиться. От всего сердца. Потому что если это будет не так… То, клянусь Митрой, каждое нанесённое ей увечье будет нанесено и каждому из вас. В двойном… нет. В тройном размере.
Жрец в синем одеянии стал белей собственного пояса. И внезапно осел безвольным тряпичным ворохом прямо на пол, закатив под лоб выпученные глаза. Кто-то завыл, другие действительно стали молиться, истово отбивая об пол положенные поклоны и торопливо шевеля губами в беззвучных обещаниях.
Конан волевым усилием стиснул губы – почти нестерпимо хотелось подкрепить мысленную просьбу пусть даже и беззвучным проговором. Казалось, что так будет вернее…
Всего одна ночь, они не могли успеть много! Пусть это будут пальцы… Зачем они женщине? Тем более – на ногах? Не нужны они ей. К тому же – такой красивой как Атенаис. Зачем ей ноги – с таким-то личиком? Ей и ходить-то не надо – на руках носить будут!
В паланкинах.
Из лучшего расписного кхитайского шёлка. С мягкими пуховыми подушками и удобными креслами. Сплошь в драгоценностях, она же так любит все эти блестящие побрякушки… Двух красавцев-рабов, на всю жизнь, это будет даже лучше паланкина, необычнее и удобнее. Сделать им седло. Чтобы вдвоём носили. Новая, мол, причуда. И одеть с такой роскошью, чтобы ахнули все и от зависти тут же на месте и умерли, чтобы даже не вспомнили о причине, чтобы ни у кого даже мысли, даже на миг…
Митра всемогущий и милосердный, сделай так! Пусть повторяющийся кошмар обернётся провидческим сном, а не обманной насмешкой, преддверием иного кошмара, большего… Зачем женщине ноги?!
Красивой женщине.
Красивой…
Ведь ты же не ворон, правда? Ты же Павлин, хоть и с зубами! Только вороны начинают с лица, первым делом выклёвывая жертве глаза и нос, не важно, мёртвой или пока ещё живой, но беспомощной жертве… Это вороны только, да прочие падальщики. Но ведь ты же не ворон!!! Не ворон, правда?!! Не падальщик. А пальцы – что, пальцы ерунда, она даже ходить сможет, мы найдём лучших лекарей или даже волшебников…
Митра, пусть это будут всего лишь пальцы.
Дэн не заметил, когда вдруг все изменилось. Вернее, заметить-то заметил, конечно – трудно не заметить резкое снижение уровня доступа, чуть ли не разрыв коннекта. Но не поверил, что это на самом деле из-за такой ерунды. Да и странно было бы поверить. Действительно ведь ерунда!
Наверное…
Удивительно долгий странный день перетек в такой же удивительно долгий странный вечер.
– Право первого глотка, капитан!
Это тоже была игра. Новая. И капитан, посмеиваясь, ее поддержал – взял протянутую Теодором банку, отхлебнул. Не всерьез отхлебнул, так… метафорически. Очевидно, некий аналог ритуала кормления. Правильность Дэнова предположения подтвердил и тот факт. что после первого (ритуального!) глотка Станислав Федотович почти сразу покинул пультогостиную, буркнув что-то в том смысле, что «не желает мешать молодежи».
Сделать из трех сдвинутых кресел диван – это тоже была игра. Маша развлекалась: делала вид, что подпиливает виртуальные ноготки, надувала пухлые розовые губки, а в ответ на просьбу запустить вместо себя какой-нибудь фильм приняла соблазнительную позу и притворилась ужасно обиженной:
– А со мной вам уже не интересно, да?!
– Не интересно! – быстро подтвердила Полина, и искренности в ее голосе было многовато для просто игры. Но напрячься Дэн не успел – Маша сменила аватарку согласно предполагаемым предпочтениям нового пользователя.
– А так лучше, крошка?
У Миши был проникновенный басок с глубокими обертонами, да и фигура такая, что Полина разом забыла все свои возражения и привстала с восторженным: «О-у!» – но тут уже возмутился Теодор. И в приказном порядке потребовал открыть-таки видеофайл.
– Ты глянь, до чего железяки обнаглели! – Голос у Теодора был вроде бы возмущенным, только вот искренности в этом возмущении не набиралось и на треть нормы. – Того и гляди скоро пива себе налить попросят!
Интонация последней фразы однозначно интерпретировалась анализатором эмоций как одобрительная. Словно пилота нисколько не раздражала подобная своевольность машин, словно она его чуть ли не восхищала. Сегодня был странный день. Может быть, достаточно странный и для старой игры в откровенные вопросы, настоящего смысла которых все равно никто не поймет.
И Дэн рискнул.
– Общение с людьми не проходит бесследно. – Дежурная улыбка за номером восемь, тон легкомысленно-небрежный. Выброс адреналина. Купировать. Сделано. Срочная необходимость чем-то занять руки. Пачка соленых орешков. Вынуть один. Кинуть в рот. Принято. Странно, раньше эта игра давалась намного легче. – В конце концов, ребенок тоже так учится: сначала бессмысленно повторяет за взрослыми, потом начинает сопоставлять и делать выводы, а потом… осознает себя… как личность…
И не только ребенок. Наверное, в этом все и дело, раньше ты просто копировал, не осознавая и не задумываясь, подставлял нужное, не понимая смысла собственных действий. Просто потому, что так делают люди. И – Маша права – ничем не отличался от марсианской комнаты. Быть марсианской комнатой проще. У нее сердце не колотится о стиснутые зубы, потому что ты с точностью до девяноста шести процентов уверен в том, что сейчас скажет в ответ на твои слова Теодор, ты хорошо его изучил и правильно подобрал направляющие фразы и интонацию. Он скажет именно то, что нужно. И значит, тебе тоже придется ответить так, как хотел. Все правильно. Все как надо. Ты на восемьдесят девять процентов уверен в том, что ничего плохого не случится, восемьдесят девять – это очень много, такую цифру до сотки округляют даже параноики. Ты давно хотел выяснить точно, чтобы ответили сами и можно было проверить процент искренности, чтобы четко, понятно, наглядно и никаких недомолвок. И вот он, удобный случай, удобнее не придумаешь, когда все вроде бы в шутку и никто ничего все равно не поймет.
Но…
– Но нам-то нужен корабельный компьютер, а не личность! – назидательно вскидывает банку Теодор. И поясняет, словно извиняясь: – Она ведь, зараза, личность-то эта, как себя осознает, так сразу работать перестает!
Вот оно. Теперь никаких улыбок. Легкий спокойный интерес, словно о чем-то не очень важном…
Дэн сглотнул.
– Можно стереть. И установить заново, с матрицы. Личность… уничтожится. Работник останется.
Теодор медлит с ответом. Словно действительно прикидывал такую возможность. Словно ты совершенно неверно просчитал ситуацию. Словно… Адреналин. Одиннадцать процентов – это не так уж мало, ты просто забыл. Одиннадцать процентов. Киборгов кидали в бой и при меньшем раскладе. Этого более чем достаточно. И если вдруг…
– Нет. – Теодор вздыхает с сожалением, искренность которого не дотягивает и до пятнадцати процентов. – Так веселее. Да и выпить всегда с кем будет.
Хорошо, что банка в руке уже была. Просто протянуть руку вперед и стукнуть краешком жестянки по протянутой пилотом. Просто. Да. И зажать имплантатами пальцы, чтобы не смять, банка хрупкая.
И не забывать дышать. Ровно.
Хорошо, что правильно оценившая намек Маша почти сразу пригасила освещение и запустила какой-то боевик. Можно спрятаться за процессор и расслабиться, не боясь, что дрогнет рука или на лице проскользнет что-то ненужное. Да и вообще просто расслабиться.
И не мешать Полине, которой не нравился фильм, стащить с твоего хвостика резинку и заплести косички. Сначала простые, а потом переплести их так, чтобы они торчали вверх. У нее были теплые ладошки и мягкие пальцы. Это странно. Но информация позитивная.
Подумав, Дэн не стал купировать выброс серотонина. Не критично. Можно закрыть глаза и притвориться, что дремлешь и не замечаешь…
– За силовым полем напротив шлюза вот уже сто сорок девять секунд активно движется какой-то объект, – сообщила Маша настолько безэмоциональным тоном, что ему мог бы, наверное, позавидовать любой правильный киборг. – Есть некоторая вероятность, что он пытается привлечь ваше внимание.
И только тут Дэн вдруг понял, что все предыдущее время Маша молчала. Совсем, а не только в звуковом диапазоне.
«Маша?»
– Покажи! – встрепенулся Теодор. Похоже, фильм ему тоже не очень понравился.
«Маша?»
На экране вместо мускулистого и героически полуобнаженного борца с мировым злом на фоне полуразрушенного в ходе борьбы города появился тощий и очень мокрый задохлик на фоне очень мокрого степянского леса.
«Маша, почему ты мне не сказала сразу?»
Какую-то нано-долю секунды ему казалось, что она опять не ответит. И снова будет молчать, как тогда, когда он засветил камнем в тарелку. И снова будет тот странный холод, от которого не помогает ни одеяло, ни горячий душ.
«Ты не спрашивал».
– Как вы считаете, вероятность достаточно высока? – хмыкнул пилот. – Или он просто делает зарядку и открывшаяся дверь ему помешает?
Теодору пока еще было весело. Он не умел читать по губам. И не знал, что навигатор псевдогеологов боится местного леса до судорог.
– Думаю, он нас простит. – Дэн направился к шлюзу. – Маша, впусти его!
«Маша, что случилось?»
«Ничего».
«Маша, я серьезно!»
«Я тоже».
Вот и поговорили.
***
– Олухи! Лучше б вы с концами в том болоте утопли и нервы больше мне не мотали! – сказал капитан. Громко сказал. Эмоционально.
Капитан врал. Он вовсе не считал, что так было бы лучше. Наверное, это было даже не метафорой. Просто врал, и все. Капитан был рад, что они не утонули. И переживал. За обоих, не только за пилота. Чуть ли не каждые полчаса заглядывал в медотсек, интересовался у доктора. Ругался, да, но в голосе облегчения было куда больше, чем злости.
Иногда, когда тебе плохо – это хорошо. Можно склониться над тазиком и сделать вид, что больше тебя ничего не интересует. И что плохо тебе только от проглоченной инопланетной органики. Конечно, организм киборга мог бы справиться с поступившим внутрь ядом – но это значило сразу выдать себя именно в качестве киборга. К тому же требовало много энергии. Но главное – разоблачение. Так что выбора не было, и Дэн заблокировал выделение нейтрализующих токсины ферментов. После чего у организма оставался только один выход – как можно быстрее принятую внутрь отраву вывести обратно наружу. Это очень удобно, когда тазик.
Есть за что спрятаться.
Хуже, когда тазика нет и спрятаться не за чем. И надо улыбаться. И шутить. И делать вид, что все в порядке. И отмывать вытащенный из болота флайер. Вместе с Теодором, который считает виноватым в его утоплении только себя. И огорчается, что подвел капитана и утопил еще и комм.
Теодор не киборг, у него нет детекторов. И процессора тоже нет. Он не умеет за доли секунды проводить точные физико-математические расчеты и приходить к стопроцентно правильным выводам. Например, разделить мощность движка флайера на разницу в весе между ним и уже почти полностью погрузившимся в болото катером геологов, ввести поправку на вязкость окружающей катер среды – и понять, как будут развиваться события дальше, еще до того, как пилот начал закреплять трос.
Дэну не надо было прикладывать дополнительных усилий для подобных расчетов, они происходили словно сами собой, всегда. Он так жил, сколько себя помнил. Дополнительные усилия как раз приходилось прикладывать, чтобы такого не делать. Вот и на болоте он понял все сразу. И… не стал настаивать, посчитав это наилучшей веткой развития событий.
Действительно, очень удачно получилось. Никто не виноват. Просто несчастный случай. И большая часть потенциальной угрозы очень скоро будет устранена. И Дэну не придется решать трудного вопроса о том, максуайтеры псевдогеологи или же все-таки нет и что с ними делать, если все ж таки нет. Главное, что они – не киборги и, значит, не смогут уйти в гибернацию. И долго обходиться без кислорода тоже не сумеют. К тому же они и так уверены, что никто их не собирается спасать (Дэн отлично слышал их разговоры даже тогда, когда они прикрывали комм рукой), ну так вот пусть и окажутся правы. Хотя бы в отношении одного Дэна, пилот-то честно старается. Как сказала бы Маша: «Пусть каждому будет по вере его».
Удачно и то, что именно хакер останется в живых. Дэн еще не решил, будет ли пользоваться его услугами, поскольку пока еще не придумал достаточно надежных рычагов давления, но не исключал подобный вариант.
А главное, Дэну ничего не придется делать. Вообще ничего, в том-то и прелесть! И, если уж на то пошло, даже Фрэнк подтвердит, что Дэн не виноват, что он говорил про нехватку мощности и предлагал слетать за кораблем. Правда, говорил и предлагал тем самым просительно-неуверенным тоном, на который пилот никогда бы в жизни не ответил согласием… но кто об этом вспомнит?
Так что Дэн тут ни при чем. Совсем. Люди сами. Как когда-то давно, на Шебе, где еще и в помине не было никакого Дэна…
Дэн украдкой вздохнул, покосился на сопящего с другой стороны флайера пилота и интенсивнее завозил щеткой по корке ссохшейся тины.
Лучше вообще не вспоминать об этом. И о том, как был доволен тогда своим решением, таким логичным и правильным. Лучше взять ведра и сходить к ручью за водой. И еще раз сходить, потому что первые два плотную броню присохшей к флайеру грязи не то что не смоют – не размочат даже.
…Геологи вели себя странно. Уже потом, когда их все-таки из болота вытащили. И из катера тоже. И откачали. Та же самая агрессия, направленная внутрь. Они злились – и злились на себя. Особенно их капитан. Как Станислав Федотович, когда считал, что сделал что-то плохое. Но ведь геологи сейчас ничего плохого не делали. Только думали плохо, да. Но – просто думали. И говорили. Между собой. И не могли знать, что Дэн их слышал. Наоборот! Они уверены были, что никто их не слышал.
И все равно.
Значит, стыдно может быть не только за поступки, но и за слова? И даже за мысли? Значит, стыдно может быть, даже если никто не видел и не знает? Как тогда, с Полиниными пробирками… Еще одна строчка в архив человеческих странностей. Запомнить. Пригодится.
Может быть…
Маша молчала. И это внезапно оказалось куда более серьезной проблемой.
Нет, на этот раз совсем она Дэна не игнорировала и на впрямую заданные вопросы отвечала. И не только на те, что были им заданы вслух. Коротко так отвечала, сухо. Информативно, да. И по существу. Но и только. И больше не заговаривала первой. Не подтрунивала. Не называла его малышом. Не говорила, что он ничего не понимает. Не рассказывала анекдоты.
Раньше он даже не думал, что к постоянным разговорам с довольно низкой информативной ценностью можно привыкнуть настолько, что их отсутствие начнет причинять неудобства. Причем довольно существенные, на грани негативной информации от рецепторов. Раньше ему сама мысль о таком показалась бы глупой и нелогичной.
Это ведь не что-то жизненно необходимое, не воздух, не вода, не питательные или другие вещества из разряда тех, без которых ты прекращаешь функционирование (и без некоторых – довольно быстро). Всего лишь слова. Вернее, даже не слова – стремительный и постоянный обмен кодированными пакетами данных по киберсвязи. Всего лишь возможность в любой момент бросить пинг – и знать, что он не канет в пустоту, что его поймают, расшифруют, оценят и ответят.
И не просто ответят – обрушат целую лавину из слов и образов, так выворачивая твои собственные, что останется только удивляться. Или придумать что-то новое. И снова бросить. И знать, что ответ не заставит себя долго ждать.
Тут даже не в получении полезной информации было дело, наверное. Не только и не столько в нем. Еще одно действие не по программе, для которого на самом деле даже и действовать вовсе не обязательно. Можно просто молчать. Избирательно сейвить поступающую информацию, сепарируя по разным папкам на будущее. Или вовсе не анализировать даже, фильтруя через короткую память и отбрасывая – он мог позволить себе быть расточительным, понимая, что в любой момент может переспросить. И ему ответят. И живое тепло мягко толкалось в груди – уже почти привычное и незамечаемое.
Больше этого не было. Просто вопросы, просто ответы.
И это раздражало, пожалуй. больше всего.
«Сказка – это плохо или хорошо?»
«Сложный вопрос, зайка. На него в двух словах и не ответишь. Ну а сам-то ты как думаешь?»
«Не знаю».
«А поконкретнее?»
«Я раньше думал, что плохо. Что это когда кто-то о чем-то искажает информацию. А искаженная информация всегда плохо».
«Ну, я бы сказала, что это довольно ограниченный взгляд на мир, хотя и не полностью лишенный оснований, но несколько однобокий. Сказкой вообще могут называть очень разное. Я, к примеру, долгое время считала базу Альянса сказкой, а вот поди ж ты… Сам понимаешь, в свете последней поступившей от наших милых соседей информации трудно продолжать считать сказкой то, на чем сидишь собственной… э-э-э… кормой».
«Сказка – это то, чего нет? Но Тед назвал пиво сказкой. А пиво было. И еще есть… немного».
«В том числе и да, но далеко не только, и наш милый пилот под сказкой имел в виду, конечно же, не отсутствие пива, это бы он назвал скорее кошмаром. Вообще термин «сказка» имеет достаточно широкое толкование, да и самих сказок очень много, есть хорошие, есть и плохие. Я бы советовала тебе их почитать, кстати, хотя бы классические народные… ну, когда выдастся свободная минутка-другая. Сегодня вечером, например, сегодня ведь ты, надеюсь, никуда не собираешься топать под этим славным проливным дождем, так мило и уютно выглядящим, когда смотришь на него изнутри теплого сухого дома или хотя бы корабля?»
«Не собираюсь».
«Вот и славно, котик, вот и хороший мальчик, отоспишься и уделишь часик самообразованию, в корабельной библиотеке есть очень познавательная подборка для детей дошкольного и младшего школьного возраста, очень в тему. Заодно и с термином станет попонятнее».
«Хорошо».
День сегодня был… странный. И неожиданно длинный. Странное ощущение, неправильное. День не может быть длиннее стандартного количества часов, их в сутках всегда одинаково. Распределение на световую и ночную половины, конечно, слегка меняется в зависимости от сезона, но медленно и не очень заметно. Это базовая информация.
Однако сегодня Дэну казалось, что с утра, когда капитан требовал отказаться от сгущенки и так неправильно злился, словно бы не всерьез, прошло намного больше времени, чем один обычный степянский день.
Сначала они копали канаву, потому что недавно прошедшими дождями один из углов биостанции подмыло, что грозило проседанием и перекосом всего комплекса. Обычно такое занятие нравилось Дэну лишь в качестве альтернативы участию в боевых операциях. Влажная глинистая почва, которую надо переместить из одного места в другое. Дело привычное, несложное, неопасное, не особо энергозатратное. Просто немного грязное и очень-очень скучное. Стоять в рубке и втихаря наблюдать за работой навигатора «Черной звезды» было куда интереснее. Да почти все было куда интереснее, чем махать лопатой, стоя по колено в жидкой грязи. И уж тем более – самому сидеть в навигаторском кресле, обвешавшись вирт-окнами, и строить трассы. Или просто сидеть в навигаторском кресле – своем кресле! – делая вид, что изучаешь давно построенную трассу, и слушать, как рядом ругается пилот, опять не прошедший уровень космического боя на новый рекорд.
Но оказалось, что одно дело – работать в компании тупых боевых киборгов, самому притворяясь точно таким же тупым и ну просто страшно каким боевым, и совсем другое – когда рядом с тобой ждут очереди помахать единственной выданной лопатой не равнодушные молчаливые «шестерки» с каменными лицами и даже не наемники, сосланные на штрафработы за драку или самоволку и обрадованные возможностью спихнуть наказание на «глючную куклу», а… кто?
Программа настойчиво подсовывала маркировку «старые друзья», с ее точки зрения более прочих подходящую для поименования означенных объектов. И такой флажок очень хотелось принять за данность. Ибо его даже внутрисистемное употребление существенно увеличивало внепрограммное поступление в кровь серотонина и эндорфинов. И то теплое, внепрограммное, что в груди, увеличивало тоже. Но, немного подумав, Дэн все же от него отказался, ибо сомневался, что две недели знакомства – достаточный срок для занесения Полины и Теда даже в категорию «старые» для просто знакомых, не говоря уже о второй составляющей предложенного системой маркера. Впрочем, меньше всего тогда ему хотелось анализировать и маркировать.
Вообще-то копали они вдвоем с Тедом, по очереди, Полина же просто сидела – сначала на приступочке перед входом в станцию, потом выбрала наиболее сухую кочку на краю быстро удлиняющейся канавы. И болтала ногами. И просто болтала, с ними обоими, – тоже. Наверное, это могло бы считаться шуткой, такой вот двойной смысл одного слова, но Дэн не нашел подходящей формулировки для произнесения вслух и оставил фразу-недошутку в папке «для личного пользования». Она, даже не будучи произнесена вслух, все равно тоже вызывала выделение гормонов удовольствия, а значит, была достойна сохранения.
Тед, обычно очень дотошный в том, чья сегодня очередь мыть посуду или драить пол в пультогостиной, на этот раз почему-то на участии девушки в общей работе не настаивал. По некоторым косвенным признакам Дэн вовремя уловил, что подобное ее не-участие предполагалось пилотом по умолчанию и изначально и что напарник почему-то был уверен, что и Дэном предполагается то же самое. Точно так же, изначально и по умолчанию. Словно это правильно и нормально, а иначе и быть не может.
Странной была не эта очередная человеческая странность – Дэн давно уже привык к тому, что люди странные и непредсказуемые. Странным было то, что самому Дэну эта конкретная странность почему-то вовсе не казалась такой уж странной. Словно бы и на самом деле именно так и надо. Словно это – нормально. Правильно. И иначе действительно быть не может.
Это было… пожалуй, забавно. Иногда даже весело.
Особенно когда из биостанции вышел Владимир, как всегда недовольный и подозрительный, и начал учить их правильно копать канавы. А Тед сначала несколько минут слушал с таким внимательным и серьезным видом, что придраться не смог бы и киборг, при этом еще и глядя на руководителя экспедиции почтительно снизу вверх, а потом вдруг выскочил из канавы и с прежней почтительностью, но очень настойчиво и многословно начал убеждать опешившего ученого в необходимости показательной демонстрации правильного метода копания канав. Им, Владимиром, непосредственно и вот прямо сейчас. При этом ненавязчиво подталкивая его к краю канавы, аккуратно подсовывая под локоток рукоять лопаты и как-то вроде бы совершенно естественно обтирая о белый лабораторный халат измазанные в земле руки.
И особенно весело стало, когда опомнившийся и обнаруживший творимое с лабораторным имуществом безобразие Владимир возмущенно завопил, выдрался из цепких рук пилота и удрал внутрь биостанции, крича о срочном эксперименте, который нельзя прерывать, и плотно захлопнул за собою входную дверь. Полина, давясь от смеха, сказала, что будь на входном шлюзе код, Владимир наверняка сменил бы и его. И это тоже было хорошей шуткой.
Пожалуй, когда канава была завершена, а отмывшиеся копатели решили поохотиться на лису, Дэн даже слегка огорчился. Хотя странная мирная охота ему и нравилась. Но лису они гоняли довольно часто, в то время как канаву копали первый раз и выкопали на совесть, а значит, вряд ли в ближайшее время потребуется ее обновление. И вот это уже было совсем не забавно, потому что удовольствие от ее копания оказалось ничуть не меньшим и в чем-то даже более интересным. Охота – просто игра. А тут своими руками создавалось что-то новое и полезное. Пусть даже и просто канава.
Впрочем, и поохотиться на этот раз долго не удалось – начавшийся дождь прогнал охотников внутрь корабля. Остальные микробиологи (кроме так и не вернувшейся к работе лаборантки), очевидно, предпочли переждать его на станции, в связи с чем пилот предложил «ударить по пивку под какое-нибудь кинцо». Никто не стал возражать, даже Дэн, который уже знал, что у этих людей и на этом корабле слова «ударить по пивку» означают именно то, что и было сказано – бить предполагается в метафорическом значении «употребить» именно по пиву, а не по чему более крепкому типа самогона или плазмы, и не друг по другу или подвернувшемуся киборгу – потом, после завершения процесса собственно употребления.
«Киборг в команде – полезная вещь! – сказал сегодня утром доктор. – То канаву выкопает, то на флайере покатает». И почему-то от этих его слов у Дэна поднялось артериальное давление и усилился капиллярный кровоток, особенно на эпителиальной периферии шейно-грудной зоны. Даже сейчас, когда просто вспомнилось. Что тогда ответил доктору капитан, Дэн уже не расслышал из-за сомкнувшейся двери шлюза. Только это было уже не так чтобы важно, куда важнее было то, что они с Тедом идут копать канаву. А еще важным было тепло внутри – как от горячего сладкого чая. Со сгущенкой.
И пиво тоже может быть вовсе не такой уж паршивой штукой, когда оно не разбавлено спиртом. Много полезных калорий. И если не включать ускоренную нейтрализацию алкоголя, то процессор слегка притормаживает, зрение расфокусируется и мир вокруг начинает казаться куда более забавным, чем он есть на самом деле.
«Я понял. Сказка – это как метафора. Когда то, что выглядит ложью, на самом деле вовсе не ложь. А то, чего вроде бы нет, на самом деле очень даже есть. Как база Альянса».
– Решил составить мне конкуренцию? – Голос у доктора был обычный: добродушный и чуточку ехидный. Он всегда так разговаривал. Всегда и со всеми. Как ни странно, но с капитаном он порою говорил даже ехиднее и с меньшей осторожностью, чем с остальными. Наверное, это тоже относится к разряду бонусов и привилегий, положенных в отношениях между объектами, классифицированными друг для друга в качестве «старые друзья». Если у Макса Уайтера или доктора с «Черной звезды» и были объекты с подобной маркировкой, Дэн о них не знал. Полезная новая информация о странностях человеческих взаимоотношений. Занести в архив. Учитывать в дальнейшем.
– А тебе-то чего не спится? – У капитана голос тоже почти обычный, такой же недовольный и подозрительный, как всегда. Разве что только еще более усталый.
– Да что-то в горле пересохло.
– Тогда и мне завари…
Стук дверцы шкафчика – Вениамин Игнатьевич полез за чашками и заваркой. Невнятный шорох, шарканье тапочек по полу, скрип капитанского кресла. Щелчок выключателя, шипение закипающего чайника.
Тяжелый вздох капитана – он сегодня с самого утра штудировал медицинские атласы, сворачивая вирт-окна сразу, как только в пультогостиной появлялся кто-нибудь, кроме доктора. И когда Дэн уже под вечер вместе с Полиной и Теодором вернулся от ставших вдруг подозрительно гостеприимными соседей – капитан все еще продолжал заниматься именно этим. И точно так же сворачивал окна, не желая, чтобы кто-нибудь заметил суть его интереса и начал задавать вопросы. Пилот успел разглядеть страничку, но ничего не спросил, лишь вздохнул и сочувственно поморщился – он был уверен, что и мрачно-нервозное настроение капитана, и его внезапный интерес к медицине объясняются разыгравшимся геморроем. Но Дэну хватило мимолетного взгляда и доли секунды, чтобы зафиксировать логотип «DEX-компани» в верхнем правом углу одного из так поспешно свернутых виртуальных экранов. Капитан сравнивал кровеносные системы людей обычных и кибермодифицированных, пытаясь найти знаковые различия, по которым последних можно было бы отличить от первых точно и безошибочно.
Капитан пытался вычислить киборга.
Все еще.
– Вень, ну должна же быть какая-то зацепка! Эти проклятые имплантаты должны себя выдавать хотя бы косвенно!
Дэн беззвучно вздохнул. Мотиваций капитана он по-прежнему не понимал – ведь любому разумному даже человеку должно быть понятно, что сорванный киборг (а значит, киборг, в первую очередь заботящийся о собственном выживании) нападет на кого-то только в том случае, если будет загнан в угол и не сумеет найти менее деструктивного выхода. Так зачем тогда капитан с таким упорством пытается обнаружить киборга – и тем самым как раз таки загнать его в угол и вынудить действовать деструктивно? Он же не может не понимать!
Или может?..
– Конечно должны, Стасик. Ты, главное, не волнуйся.
– И каким образом?
Дэн сидел в своей каюте, на полу у самой двери. Внутреннее освещение он не включал, а дверь была приоткрыта совсем чуть-чуть, миллиметра на полтора. Ни один человек даже на ярком свету не заметит, а в коридоре давно уже задействован ночной режим. Вероятность обнаружения капитаном лишнего слушателя, для ушей которого его слова не предназначались, была просчитана и отброшена как несущественная погрешность, стремящаяся к нулю. Настойчивые напоминания системы о перегрузке и желательности полноценного отдыха – тоже. Полноценный отдых был важен. Но подслушать, о чем будут говорить два самых значимых человека в экипаже, было куда важнее.
В том числе и что и как будет сейчас врать доктор, который знает…
– Например, можно сломать подозреваемому руку.
Дэн моргнул.
– И что?
– Киборгу так просто не сломаешь. У него кости в три раза прочнее, чем у обычного человека.
Доктор не врал. И эмоциональный фон его оставался по-прежнему нейтрально-доброжелательным, как будто разговор шел о незначительных пустяках, а не о довольно неприятной и трудозатратной для обеих сторон процедуре. Его слова были правдой, сломать руку Дэну было бы сложнее, чем любому другому, даже если бы он не сопротивлялся. Макс Уайтер после нескольких первых попыток более и не пытался, ворчал, что шкура не стоит выделки. И эта его фраза была тем более непонятна, что как раз с выделкой шкуры (то есть обработкой кожи) возиться он любил: рисовал паяльником или кислотой и на несколько дней приказывал отключить регенерацию. Доктор не врал – не выдавал в открытую, но и исказить предоставляемую капитану информацию даже не пытался. И почему-то от этого сбоила система, и негативных сигналов от рецепторов было больше, чем если бы Дэну на самом деле сломали руку.
Люди часто ломают не только киборгов, но и друг друга. Дэн это видел. Много раз. И ломают по куда меньшим поводам, чем поиск того, кого они считают опасным. Особенно если имеют на это право – например, являются капитаном, который на корабле первый после бога, что бы ни значила эта фраза. И право это подтверждено наличием оружия. Капитан «Черной звезды» не задумался бы ни на секунду, сочтя подобное предложение превосходной идеей…
– Превосходная идея!
Уходить. Немедленно. Через грузовой отсек, пока еще есть возможность, пока они не пошли по каютам для осуществления этой самой превосходной идеи, пока еще…
Нет.
– И ведь по закону подлости киборгом окажется последний из проверяемых!
Макс Уайтер счел бы такой расклад приятным бонусом. Уходить.
Нет.
Это другой корабль. Другой капитан. И доктор другой. Совсем. И эмоциональный фон другой, причем у обоих. А у капитана – еще и по нарастающей.
Слова те же самые – интонация другая.
– А чего-нибудь менее радикального нет?
На этот раз доктор молчал долго. И гормональный фон его потихоньку менялся. Дэн насторожился – он привык к тому, что любые изменения скорее всего опасны.
– У киборгов гораздо больший расход энергии, – заговорил доктор наконец. И голос его был немного иным, чем ранее. Более задумчивым и… осторожным. Да, это легкое, еле заметное напряжение больше всего напоминало именно осторожность, но какую-то скорее веселую, чем нервозную или испуганную. Дэн напрягся еще больше. Да, это другой корабль, и доктор другой, и пока еще веселились эти люди тоже совсем по-другому, но это вовсе не гарантирует, что так будет продолжаться и дальше. Люди непредсказуемы.
– Так он что, должен жрать как не в себя?
Облегчение. Секундное, острое. Резкий спад артериального давления, скорректировать. Выполнено. Дэн был осторожен и при всех старался употреблять ограниченное количество продуктов питания, при необходимости наверстывая по ночам стандартными пайками, которые никто на корабле все равно не считал. Экспресс-анализ количества потребляемого по экипажу и пассажирам… Дэн на шестом месте. В первой тройке – Мария Сидоровна, Владимир и сам доктор. Доктор не врет, да. Но… пытается отвести подозрения? Пытается создать ситуацию, в которой капитан сделал бы неверный вывод из предоставленной ему информации, совершенно правдивой, но недостаточной?
– Нет. – В голосе доктора нет агрессии, только все тот же веселый интерес. И непонятная решимость, тоже веселая. – Вернее, да, но лишь когда использует имплантаты. А это, если не ошибаюсь, происходит только в боевом режиме. Инфракрасное зрение, сканер, подслушку и прочие энергоемкие штучки он тоже запускает лишь по потребности. А вот процессор должен работать непрерывно, как и окружающий его мозг. И в качестве топлива для них лучше всего подходят углеводы – глюкоза, сахароза, фруктоза…
Судя по звукам, чай доктор в свою и капитанскую кружку уже налил, а теперь добавлял сахар. А если исходить из количества бульков – уже себе, первые два были чуть отдельно и явно предназначались для капитанской кружки, он как раз с двумя кусочками предпочитает. Третий бульк. Четвертый. Пятый… Размеренно так, почти нарочито. Словно напоказ. Зачем? У капитана – резкое изменение гормонального фона. Паника. Зачем доктор это делает? Зачем говорит именно это – и именно сейчас? Зачем на последних словах его голос напрягся, незаметно для человека, но не для киборга? Он что – не понимает? У капитана выброс адреналина и агрессивность метнулась за полусотку. У капитана бластер…
– А скажи-ка мне, Веня, сколько весит один такой кусочек сахара?
Голос у капитана тих и вкрадчив, подозрительность под девяносто. Агрессивность семьдесят два. Максуайтерность…
– Ты что, Стасик?! Мы же со школы знакомы!
В голосе доктора – потрясенное возмущение. Искреннее процентов на тридцать пять. Пожалуй, даже на тридцать четыре. А вот ликование и все тот же веселый азарт – под сотку. Оба. Очень похоже на то, что Дэн сканировал во время охоты на лису, тогда, давно, когда стрельба на поражение оказалась просто безобидной игрой, когда капитан еще ничего не знал про киборга и все еще было хорошо…
– А скажи-ка мне, Венечка, как звали девчонку, за которой мы оба ухлестывали в девятом классе?
Тишина. Еще один бульк – и дальше снова тишина. Замершая такая, напряженная. Вряд ли капитан станет стрелять сразу. Можно успеть.
Дэн был уже на ногах и в боевом режиме – и не выскочил в пультогостиную (сам толком не зная зачем, да и что бы он там делал, даже и выскочив) только потому, что там было тихо. Очень тихо. Невозможно вытащить бластер из кобуры, ничем не зашуршав и не скрипнув. Дэн замер у косяка в миллисекундной готовности, а тишина все длилась. И длилась. Долгие несколько секунд.
– Нет, это бред какой-то! – Тишины больше не было: шорох, скрип кресла. Но уже безопасные шорох и скрип, агрессивность капитана рухнула в зеленую зону так же стремительно, как несколькими мгновениями ранее взлетела почти до максимума. – Если еще и мы друг друга подозревать начнем, впору вконец свихнуться.
В голосе капитана – растерянность и тоска. Остатки агрессивности не гаснут, но они теперь направлены внутрь. И, кажется, Дэн уже понял, что это такое: это когда хочется биться головой о переборку. Самому, не по приказу. Странно, нелогично, нерационально и деструктивно. Но – бывает. Дэн знал.
– Вот-вот. – В голосе доктора удовлетворение и прежний веселый азарт. Доктор отлично знает, что делает. Наверное, это тоже такая игра. Опасная. Люди любят опасные игры. Наверное, даже такие люди, как доктор, ведь летал же он с Тедом… – Тем более что я убей не помню никакой девчонки. Лучше скажи, сколько банок сгущенки съедает в день наш навигатор?
Дэн перестал дышать.
– Одну… или две… – В голосе капитана растерянность постепенно сменяется подозрением, подозрение нарастает, переходит в уже знакомый веселый азарт. – Точно, две! Я после обеда видел, как он новую открывал!
Игра.
Дэн зажмурился. Сглотнул. Вот оно, значит, что. Для доктора это просто игра. Интересная игра. Можно охотиться на лису. А можно лечить киборга. Но теперь киборг здоров, интерес кончился. Вот почему доктор не выдал Дэна капитану сразу – ему это было не интересно. Ему и теперь это не интересно, просто вот так взять и выдать, ему куда интереснее, чтобы капитан догадался сам. А доктор остался словно бы и ни при чем.
– Ага! А там, между прочим, половина веса – сахар!
Доктор глухо стукнул дверцей шкафчика – очевидно, полез за банкой, чтобы прочесть состав.
Люди, они такие. Им интересно… такое. Может быть, потом, когда капитан окончательно все правильно поймет, доктору тоже будет… интересно. Люди, они такие. Все. И отрицательная максуайтерность тут, похоже, ничего не меняет. Наверное…
Глотать почему-то было больно.
– Сорок три с половиной процента от четырехсот граммов… две банки… За день получается триста сорок восемь граммов! Даже с избытком!
В голосе доктора – ликование. Уже почти не скрываемое. Надо уходить. Вот теперь точно надо.
– Зато он чай несладкий пьет. Литрами, крепкий. Такой только сгущенкой и заедать.
Что?..
Это как…
– Но две банки в день?! Нет, Стасик, что-то тут нечисто!
В голосе доктора – радость. Чистая и стопроцентная. А капитан…
– Ты же сам его нанял! И сам велел побольше пить и получше питаться! А теперь меня же еще и упрекаешь?! Кстати, а киборги разве болеют? Бронхитом, в частности.
Капитан возмущен. Капитан спорит. Находит веские доводы и аргументы в защиту рыжего навигатора, которого терпеть не может. Сам. Находит. И в голосе убежденность. Хотя еще совсем недавно…
Доктор действительно знал, что делает.
– Иммунитет у них под стать всему остальному. – Доктор смущенным смешком признает, что был неправ. Тон у него примирительный. И только в самой глубине – усталое удовлетворение и уже почти сошедший на нет веселый азарт. – Чтобы простудить киборга, надо как следует постараться…
Нет, это уже не азарт. Доктор не умеет быть агрессивным. Но это очень похоже как раз на нее, на странную агрессивность. Ту самую. Направленную внутрь. Как у пилота с капитаном сегодня утром. Злиться доктор не умеет тоже, а если бы умел – это выглядело бы именно так. Он словно злится сейчас. На себя злится. За то, к чему не имеет ни малейшего отношения. За то, что кто-то когда-то сумел простудить киборга.
А вот теперь становится трудно не только глотать, но и дышать…
По коридору проходит Полина с шоколадкой. Разговор в пультогостиной – теперь уже втроем, о какаомании. Подозрения капитана снова вспыхивают – и снова гаснут. Вспыхивают слабее, а гаснут быстрее. Полина уходит. Разговор продолжается. И снова в голосе капитана агрессия, направленная внутрь, – на этот раз потому, что нельзя, оказывается, заходить в чужие каюты без спроса. Даже если ты капитан. И финальная фраза, словно контрольный выстрел:
– Дэн хотя бы не скрывается…
Дэн сидел у стены. И дышал. Просто дышал. Очень хотелось постучать головой о переборку – самому, без приказа. Сильно так постучать. Удерживало только то, что вряд ли это получилось бы сделать бесшумно…
Дверь закрылась с почти неслышным глухим щелчком. Сенсор мигнул красным.
«Шел бы ты спать, малыш».
«Да. С-спасибо».
***
«Это выматывает. Сильно. Почему? Я ведь просто слушал. Даже не анализировал… ну, почти. А словно после краш-теста».
«А чего ты хотел, малыш? Быть человеком вообще утомительно, постоянные стрессы. Сильные эмоциональные испытания, знаешь ли, для человеческого организма штука ничуть не менее тяжелая и напряжная, чем физические нагрузки. А самый сильный стресс знаешь какой? Что, правда так и не понял? Мог бы, кстати, и догадаться. Счастье, малыш. Что бровью дергаешь, думаешь – вру? А вот и нетушки! Это тоже стресс, и еще какой! Намного более сильный, чем любой другой, чем то же горе, к примеру. А почему, знаешь? А потому что случается реже! И, значит, человек к нему куда менее привычен. Потому и устает от него куда быстрее, чем от любых других. И потому многие его так боятся, причем и самого по себе, а не только потерять. А еще его можно про… ну проэтовать, короче. Самому. Словно бы и вовсе даже нечаянно. И потом стр-р-рашно горевать по этому поводу, долго и со вкусом, потому что горевать для людей привычнее и куда меньший стресс. Ты куда-то собрался?»
«Да».
«Зачем? Заметь, я не отговариваю и даже не спрашиваю куда, я интересуюсь исключительно, так сказать, конкретной целью твоей очередной ночной вылазки».
«Надо».
«Ясно. Лишний вопрос, понимаю. А все-таки? Малыш, я же женщина, мне любопытно! Кого ты сегодня будешь пугать?»
«Центавриан. Геологи не так опасны».
«Не то чтобы я с тобой не соглашалась, малыш, эти зелененькие мне никогда не нравились… Но все-таки не могу удержаться от вопроса – почему? Мне-то они не нравятся за то, что на корню обломали юное деревце моей девичьей мечты о простом женском счастье с прекрасным зеленокожим принцем на белой тарелочке, воспламененным безумной любовью к продвинутым искинам с большими размерами… эээ… ай-кью. А тебе-то они где хвост прищемили?»
«Они интересуются нашей поляной».
«Хм… Думаешь – что-то знают наверняка? Да нет, вряд ли, если бы знали – интересовались бы куда настойчивее. Мне кажется, что им скорее кажется, что это нам кажется, будто мы что-то знаем, вот они и пытаются разузнать поточнее, действительно ли нам это только кажется!»
«Вот и надо держать подальше. Чтобы им лишнего… не казалось».
«Чего тебе надо, малыш, так это выспаться!»
«Обязательно. Когда вернусь».
***
– А старик-то, похоже, к тебе привык! Проникся даже! – Теодор жизнерадостно крутанулся в кресле и закинул на пульт ноги в раздолбанных кроссовках.
– Ты так думаешь?
– Ага! – Пилот сиял улыбкой за обоих, игнорируя скептический настрой напарника. – Сгущенку твою охраняет, представь! Ну, когда тебя нет. Я слегонца цапнуть хотел, ну все равно же открыта уже и ложка торчит, так он на меня так рявкнул… Что, мол, не тронь, это Дэново!
– А.
– Ага! Грозный такой, я аж присел! Потом, правда, смутился, чушь всякую понес, что это, мол, он о моем здоровье заботится и прочая фигня, что, мол, хватит ему и одного сахаромана в команде… Ага, не, ну ты прикинь?! За что мне только не влетало – и за пиво, и за травку, и за кобайкерские штучки, и за… ну, короче, много за что влетало. Но чтобы за сгущенку… Не! Это он пусть кому другому баки заливает, ясно же, что просто к тебе проникся. Ну, типа, по-отечески. Только стесняется, ну он же капитан, бравый космодес, суровый командир и все такое. Ага! Мой старик тоже стеснялся, когда нам с мелкой что покупал, делал вид, что это от мамы. Хорошо, что капитан перестал на тебя злиться, правда?
– Правда.
– Ты словно совсем и не рад!
Улыбка за номером семь – нейтральная, чуть отстраненная. Давно не прибегал к ее прикрытию. Давно вообще не прибегал ни к одной ни из базовых, ни из дополнительных, заархивированных самостоятельно. Как-то само собой все получалось. Теперь вот пришлось. Хорошая улыбка. Удобная.
– Я… рад.
Доля секунды – это много или мало? Наверное, очень много. Во всяком случае, достаточно, чтобы успеть поверить в небывалое, пройдя от отрицания и понимания полной невозможности (ну не бывает так!), через скептицизм, настороженность, сомнения, неуверенность. С этими людьми уже столько раз бывало такое, чего не бывает, почему бы не случиться и еще одному? Почему бы и…
Не случилось.
Теодор обладает недостаточной информацией, вот и все. Капитан вовсе не «привык» и уж тем более не «проникся». Он пытается вычислить киборга. Для чего фиксирует количество ежедневно потребляемой сгущенки отдельно взятым навигатором, а пилот и другие, привыкшие таскать ложечку-другую из открытой и стоящей в зоне общей доступности банки, портят ему чистоту статистической выборки. Хорошо, что Дэн предусмотрительно снизил собственное потребление – не более полутора банок в день, и это с учетом активного соучастия всех остальных членов экипажа и пассажиров. Это было очень правильное и своевременное решение. Надо радоваться. Надо. Да. Это правильная радость. Полезная. Она существует.
А «привык» и «проникся» – это просто слова. Ни о чем. И неправда.
Сегодня с утра капитан снова листал медицинский атлас, раздел по кровеносной системе. Однако интенсивность постраничного серфинга снизилась по сравнению со вчерашней почти на двадцать процентов. Маша считала это очень хорошим признаком, сам же Дэн предпочитал не делать скоропалительных выводов на столь шатком основании, как всего лишь двухдневная статистика. Слишком мала выборка, а значит, и результаты будут слишком близки к случайным.
***
– Денис, а ты можешь хотя бы день обойтись без сгущенки?
Ну вот и прямой вопрос. Программа советует не нарываться, подтвердить и прикинуться ничего не понимающим предметом интерьера. Сгущенка – не жизненная необходимость, ее вполне можно заменить и сахаром, она, конечно, вкуснее, но не стоит того, чтобы из-за нее рисковать. Просто ответить «могу» – и все…
– Могу, конечно. А зачем она вам?
Сгущенка – не стоит, да. А вот то теплое, внепрограммное, что щекочет в груди, – еще как.
– Мне? Это же ты ее ешь!
Капитан такой интересный, когда растерян. Почти такой же интересный, как утром, когда пилот обозвал Дэна человеком. А Дэн сделал вид, что обиделся, хотя ему хотелось улыбаться. Хорошая шутка. Веселая. Жаль, что не понял никто.
– В кладовой еще семнадцать банок. Если мне придется от нее отказаться, значит, она пойдет на какие-то другие нужды, верно?
– Да ешь, мне-то что!
Капитан смущен. Капитан пошел на попятную. Капитан уже сам не рад, что спросил. И надо бы промолчать хотя бы тут, не дожимать, не нарываться, капитан ведь и так терпеть не может рыжих. Надо бы, да. Но…
– А зачем тогда спрашивали?
Ответить утром пилоту: «Сам ты человек!» – было приятно. Очень. Настолько, что ради этого, пожалуй, стоило рискнуть.
– Запасы инвентаризирую!
– А-а-а.
Взгляд капитана. Злой, почти ненавидящий. Ну, это ему, наверное, так кажется, что ненавидящий и злой. Только вот капитан – не максуайтер, и теперь это видно как никогда отчетливо. Он по-другому злится, и ненависть у него тоже другая. И для того, чтобы лишний раз в этом убедиться, стоило рисковать.
К тому же это даже вкуснее сгущенки.
Намного.