Ресторан «Дом с привидениями» как фасадом, так и внутренним интерьером вполне соответствовал своей вывеске. Выстроенный в давно забытом готическом стиле, со множеством каменных кровососущих монстров и декоративных труб на крыше, плотно увитый генномодифицированным плющом, ресторан находился в пригороде Мэрии, на болотистой косе, где, как и предписывалось выбранным для оформления жанром черно-белых ужасов Хичкока, каждые шесть часов, после прилива, оказывался отрезанным от суши и погружался в мерцающий лиловый туман. Этот туман поглощал все огни и звуки, ввергая островок в мистическое оцепенение. Внутренняя отделка также отличалась сумрачной элегантностью. Темные деревянные панели, рога новоэдемского оленя, разверстая пасть камина и тяжелая бронзовая люстра со множеством мелких светильников. На самом деле люстра весила ничтожно мало и, сорвись она с толстенной бронзовой цепи на головы посетителей, никакого вреда бы не причинила, но об этом никто не знал. Иллюзия была качественной. Официанты так же носили соответствующее облачение и макияж — напоминали выпитых досуха жертв графа Дракулы.
— Ну как? — осведомился Бозгурд, провожая Корделию к заказанному столику.
Сразу после разговора с Ордынцевым она успела переодеться в темно-синее платье изысканного покроя. Платье плотно облегало фигуру, подчеркивая привлекательность, но не избавляло свою владелицу от чопорной надменности, как бы намекая — смотреть смотри, но не вздумай трогать. Единственным украшением, которое позволила себе Корделия, было ассиметричное колье, напоминавшее аксельбант.
— Как всегда неотразима! — констатировал владелец «DEX-company», галантно отодвигая для своей дамы стул с высокой спинкой.
Корделия сразу открыла меню, выбрала блюдо наугад «отварная форель со спаржей» и взглянула на собеседника.
— Итак, что тебе нужно?
— Ну зачем так сразу? Вечер только начинается. Сейчас подадут аперитив. Ты что предпочитаешь? Амонтильядо или кампари? Мы выпьем вина. Попробуем здешних устриц. Ты же знаешь, что здесь самые натуральные выловленные в море устрицы.
— Это не устрицы.
— Да какая разница! Главное, что похожи. Схожие по форме с земными двустворчатые моллюски. Их прозвали устрицами. На Земле их уже и не помнят, — с деланным сожалением вздохнул он. — Все искусственное, генномодифицированное, а то и вовсе синтетическое.
— Найджел, не тяни.
Он изобразил печаль.
— Вот как с тобой быть. Как ухаживать за такой женщиной?
— Ты за мной не ухаживаешь. Ты преследуешь свои финансовые интересы и пытаешься навязать мне сделку. Поиметь прибыль. Да, да, и меня поиметь. Но тебе не светит, и ты это знаешь.
— Откуда столько цинизма?
— Оттуда, откуда и у тебя, — отрезала Корделия. — Из морга, забитого свежими трупами. Говори, чего хочешь.
Подошел официант, бледный худой юноша с глазами, обведенными тушью, разлил по бокалам Шато-Ротшильд 2120 года. Бозгурд больше не улыбался. Его лицо подсохло и затвердело.
— У меня к тебе деловое предложение, — жестко сказал он.
— Рекламы не будет, Найджел, — устало повторила Корделия, отпив из бокала.
Официант подал закуски: крошечные порции морепродуктов в виде замысловатой формы тартинок. К ним полагался острый соус с соком процыкулыра.
— Я еще ничего не сказал о рекламе, — сухо ответил Бозгурд, — и не озвучил свои условия.
— Хорошо, говори.
— Для начала я расскажу тебе одну историю. Это случилось лет семь назад на Хроносе. Слышала о такой планете?
— Да, там агрессивная атмосфера с преобладанием метана. Терраформации не подлежит, но предполагаются богатые залежи иридия. Дальше что?
— Ты права. Терраформация невозможна. Выживание людей сомнительно. Но пара научно-исследовательских станций там все-таки есть. А с ними и горнодобытчики. Геологоразведка, глубокое бурение. Работают вахтовым методом, по полгода. Но это неважно. Тогда, семь лет назад, на Хронос прибыла первая группа исследователей, без каких-либо конкретных данных, только с теоретическими выкладками. Даже не по государственной программе, а на свой страх и риск. Несколько романтически настроенных энтузиастов, решивших покорить Галактику. Ну или доказать папочке свою состоятельность. В компании этих идеалистов был некий Мартин Каленберг.
Бозгурд намеренно сделал паузу, и Корделия чуть вздрогнула. Мартин… Имя распространенное. Она слышит его довольно часто. Вот совсем недавно она читала резюме пилота по имени Мартин. Резюме ей понравилось, и голография самого заявителя так же произвела благоприятное впечатление. Честное открытое лицо. К сожалению, пришло резюме слишком поздно. Пилот на ее яхту был уже нанят. Почему же она снова вздрагивает? Столько лет прошло. В глазах Бозгурда мелькнула искра удовлетворения. Он добился того, чего желал. Она его услышала и теперь не сможет отвлечься.
— Что же дальше? — бесцветно поинтересовалась она.
Корделия не сомневалась, что Бозгурд хорошо подготовился к разговору и знает о своей vis-à-vis многое из того, что она сама хотела бы забыть. Но ей, при всех ее нынешних возможностях, было не под силу. Несчастья и катастрофы не удалить из пространственно-временного континуума, как устаревшие файлы с голо-кристалла. Если «хакер» обладает упорством и злой любознательностью, он эти события взломает и сделает копию. А Бозгурд был именно из таких, любознательных.
— Так вот, этот парень, Мартин, был единственным сыном безумно любящих его родителей. Поздний и долгожданный ребенок. Ты, возможно, слышала, что лет эдак тридцать тому назад была очень популярна одна актриса, Эмилия Валантайн.
Корделия кивнула. Эту актрису очень любила ее мать. Даже прически ее копировала.
— Эта актриса — мать этого мальчика. Она вышла замуж за профессора Каленберга, одного из неоспоримых авторитетов в геологии дальних планет. Он сам принял участие в десятке экспедиций, затем, получив научную степень, преподавал на Асцелле.
— Его я тоже знаю. Дальше.
— Он каким-то образом стал избранником этой актрисы, хотя ей прочили в мужья кого-то из аристократов с этой твоей Геральдики. Женился профессор по безумной любви. Она ради него отказалась от карьеры и славы. Детей долго не было. Они уже подумывали о клоне, как вдруг боги или кто там этими делами заведует, вняли их молитвам, и на свет появился мальчик, которого назвали Мартином, кажется, в честь прадедушки.
Вновь появился официант и подал отварную полосатую форель, редкий вид, встречающийся в высокогорных озерах. Нежное мясо форели выглядело прозрачным, подсвеченное изнутри перламутровыми прожилками. В бокалах заискрилось белое вино. Корделия молчала, осторожно разделывая рыбу трехзубой вилкой. Ждала продолжения.
— Счастью супругов не было предела, — театрально воскликнул Бозгурд, но тут же посуровел. — Ладно, не буду утомлять тебя подробностями, а то еще воткнешь мне вилку в глаз.
— До глаза не дотянусь, — спокойно парировала Корделия, — а вот пальчики шаловливые могу подправить.
Бозгурд хмыкнул. Почти одобрительно.
— Слушай, дорогая, а выходи за меня замуж. Представляешь, что бы мы с тобой в этой Галактике наворотили!
— «Любимая, я поведу тебя к самому краю вселенной. Я подарю тебе эту звезду». Не отвлекайся, Найджел. Этот вопрос мы уже обсуждали. Продолжай.
— Эх, на самом интересном месте! Ну как скажешь, дальше так дальше. Одним словом, мальчик подрос, блестяще окончил школу, поступил в университет и ожидаемо пошел по стопам отца, подался в геологи. Гордость родителей, средоточие их забот и надежд. Мать в нем души не чаяла, для отца он был светом в конце «червоточины». Ну ты понимаешь.
— Понимаю, — очень сухо ответила Корделия.
— И вот на последнем курсе университета вместо преддипломной практики он отправляется на Хронос. Его, видите ли, увлекли прожекты одного из молодых преподавателей, одного из тех сумасшедших гениев, которым сначала никто не верит, а после смерти ставят памятники. Экспедиция снаряжалась на добровольные пожертвования. За дело взялись дилетанты. И как результат, плачевный исход. Экспедиция погибла. Купола были некачественные или жилые модули недоделанные, не знаю, но спасатели нашли их замерзшими. Температура на Хроносе -120. Кстати, Мартин продержался дольше всех. Он каким-то образом смог починить один из автономных обогревателей и пытался спасти своих товарищей по несчастью. Боролся до конца. Спасатели опоздали на каких-то пару часов. У него еще кровь не успела кристаллизоваться.
Вилка в руке Корделии чуть заметно дрогнула. Она подняла глаза на Бозгурда.
— Зачем ты мне это рассказываешь?
Он примирительно поднял руки.
— Тише, тише, я вовсе не имею намерений тебя как-то задеть. Это всего лишь для того, чтобы ты прониклась.
— Я прониклась.
— Тогда мелодраматические подробности опустим. Это для сценаристов. Да и комментарии, как рассудил бы любой порядочный человек, здесь неуместны. Горе есть горе. Главное, что произошло дальше. А дальше происходило вот что. Мать так и не смогла смириться с гибелью сына. Более того, появились явные признаки помешательства. Она превратила комнату Мартина в мавзолей и отказывалась признавать сына мертвым. Напротив, она постоянно говорила о нем, как о живом, о том, что он вот-вот вернется, что он такой заботливый и талантливый мальчик, и что он очень любит маму. Она даже утверждала, что он тайком дарит ей цветы. Муж, профессор Каленберг, разумеется, отказывался поместить ее в клинику, хотя ему это настоятельно рекомендовали, пока болезнь не привела к плачевным последствиям, и даже потакал ее безумию. И вот однажды он пришел со своим горем к старому другу, некому Александру Гибульскому, нейрокибернетику, который уже несколько лет был сотрудником нашей компании. Гибульский как раз работал над шестой моделью, задумав повысить эффективность процессора, подкинув ему в союзники процессор органический, то есть мозг. Как было доказано еще в 21-м веке, человеческий мозг сам по себе сложнейшее кибернетическое устройство, не такое быстрое в обработке данных, как процессор, но обладающее качеством, обычному искину недоступным. Наш мозг способен на нестандартные решения. Известно, что если данные условия задачи выходят за рамки инсталлированного ПО, то все, тупик. А вот наш мозг способен выкрутиться. Таким образом, Гибульский решил, что еще один процессор, живой, «шестеркам» не повредит, напротив, приблизит к совершенству. Он уже начал свои эксперименты, уменьшая дозу нейродепрессантов, которые вводятся клонам на первых неделях выращивания. Эти препараты угнетают клетки коры головного мозга и не позволяют им развиваться. Мозг заготовки для киборга остается в коме, ну вроде как у младенца в утробе. Работает только процессор.
— Найджел, я читала ваши мерзкие брошюры.
— Ну почему сразу мерзкие? Это всего лишь общедоступная информация.
— Что сделал твой Гибульский?
— Он решил помочь другу, а заодно проверить на практике свои теории. Что будет, если он исключит нейродепрессанты полностью и позволит мозгу развиваться так же естественно, как это происходит у ребенка. Или даже стимулирует его развитие.
— И как? Позволил?
— Позволил. С нашего негласного одобрения. Нам, в правлении, тоже было интересно взглянуть, что получится. Правда, получилось у него не сразу. Первые несколько заготовок погибли. А вот один, собранный из генетического материала Мартина и его родителей, выжил. Изначально разумный киборг. Практически человек, но с процессором и имплантатами.
Корделия отложила вилку.
— Постой, Найджел. Вы же кричите на каждом углу, что все срывы не более, чем производственный брак, что никакого разума, никакой мало-мальски заметной нервной деятельности там не было и быть не может. А теперь вдруг утверждаешь, что твой Гибульский создал разумного киборга!
— Да, — согласился Бозгурд, — кричим. И будем кричать. Потому что было бы большой ошибкой делать подобное открытие достоянием общественности.
— А меня, владелицу голоканала, за бокалом вина вот так просто ставишь в известность? Я тебе не друг, Найджел. И давать страшную клятву хранить свято твою тайну я не намерена.
— Я знаю, что не друг. Но и не враг. Пока, во всяком случае. А доверяю я тебе секрет вот почему. Вообрази перспективы. Сколько в Галактике небедных людей, кто потерял своих близких, жен, мужей, детей, родителей. Кто-то смог пережить утрату, а кто-то — нет. Как эта несчастная Эмилия Валентайн. Клонировать умерших строго запрещено, а вот заказать киборга желаемого фенотипа и с собственным геномом — это сколько угодно. Правда, дорого. Тот разумный киборг обошелся Каленбергам почти в полмиллиона. Но ведь таких немало, кто может себе это позволить, кто отдаст все, до последний единицы, чтобы вернуть любимых… — Бозгурд сделал паузу. — Например, родственники тех, кто погиб на «Посейдоне».
Корделия отодвинула тарелку. Взгляд ее заледенел.
— Ты намерен подсунуть мне киборга вместо сына? Или вместо мужа?
— Разумного киборга, Корделия, разумного. Едва отличимого от человека.
— Разумного вроде тех сорванных «шестерок»?
— Нет, «шестерки» — это жалкая пародия. Временный синтез Гибульского позволяет им частично осознавать себя, мозг ненадолго выходит из подчинения процессору. Но их жалкий процент, этих якобы разумных «шестерок», к тому же личность на уровне трехлетнего ребенка. Мы их скоро всех заменим. И срывов больше не будет. Вот почему мне нужна твоя помощь. Если на твоем «GalaxiZwei» скажут, что киборги седьмой модели абсолютно надежны и управляемы, сомнений ни у кого не возникнет. Тебе поверят.
— А взамен?
— А взамен ты получишь сына. Или мужа. Или обоих сразу. За наш счет.
Найджел откинулся на спинку стула. Выжидающе взглянул.
— Ты не боишься, что я расскажу эту историю про разумного киборга в прямом эфире? Ты же сам сказал, мне поверят.
— Нет, не боюсь. У тебя нет доказательств. Это твое слово против моего. Мало ли что я тут тебе наболтал. Пьяный был…
— Да, ты прав, доказательств у меня нет. Как для эфира, так и для сделки. Не в моих правилах рассказывать байки, не подкрепленные фактами.
Она тоже откинулась на высокую, жесткую спинку. Задумчиво оглядела полупустой, освещенный факелами и камином зал ресторана, где между столиками скользили голографические призраки в старинных одеждах, и сказала:
— Покажи мне его.
— Кого? — не понял Бозгурд, так как отвлекся на бокал с вином.
— Того киборга. Разумного.
Позвонил дракон в отделение ОЗК и спросил, культурно поздоровавшись, не надо ли им киборгов, ну просто очень разумных, пять штук?
– Надо! – ответили в ОЗК и полетел дракон знакомиться и договариваться.
Встретили его в ОЗК как самого лучшего гостя, чаем со сгущёнкой напоили, колбасой копчёной накормили, пирога с капустой с собой дали – так обрадовались. И тут же напросились в гости, вроде как временно, но захотели жить постоянно – так появились в замке еще пять киборгов – повар Mary, три списанных армейских DEX’а и Irien – мастер по народной керамике. И стало в замке десять киборгов!
— А не многовато ли нас? – озадачилась Лиза через пару дней – не пора ли колхоз организовывать? Коллективное хозяйство — то есть. Курятник отремонтировали, коровник ремонтировать надо да молокопровод новый закупить, а то пастбищный сезон закончится, а скотные дворы не готовы. И корма заготавливать на зиму надо! – вот какая Лиза хозяйственная да заботливая. На себя работая – каждый хозяйственным станет!
Сначала организовали экскурсионное бюро и станцию проката флайеров. Нижние этажи замка под гостиницу переделали, отремонтировали и красиво оформили столовую – там теперь два повара, поэтому вдвое больше можно народа накормить! – и стали туристов принимать группами, на драконе кататьпо окрестностям.
А в подвале замка кинотеатр «Мир» организовали, и свою студию мультфильмов создать решили в башне – киборги мультики смотреть любят, а теперь и делать сами смогут – и заказали нужное оборудование. И в первую очередь решили начать съёмки мультсериала о драконе и его жизни беспросветной до образования колхоза, а потом о Руслане и Лизе – от их работы у хозяев и до встречи в замке и организации колхоза, чтобы все знали – киборг тоже человек и имеет право жить по-человечески! А дракон – лучший друг киборга и человека тоже. И кошек!
А еще перестройку замка провели и целую башню, самую большую,отвели под библиотеку – собрали все книги со сказками, какие только смогли найти, и много книг по технике, энциклопедии всякие, научные и не слишком, бумажные и электронные – у Кузьмы и так библиотека была хорошая, но половину этажа всего занимала, а теперь еще лучше стала, и даже – немного позже — трёх киборгов библиотекарями взяли — одного хранителя книжного фонда, одного на выдачу книг и просветительскую деятельность и еще одного в читальный зал и на картотеку.
Три новых DEX’а и Василий стали замок охранять, дозором обходить, двое днём и двое ночью. Направо идут с песнями веселыми, налево – со стихами, как им хорошо и весело живется у дракона в замке, даже лучше, чем у всех прежних хозяев, вместе взятых – и беглых и выброшенных киборгов ищут.
И всех-всех найденных киборгов в замок приводят, там их кормят, поят, дают жильё и трудоустраивают – без тестирования. И всем место находится – на курятнике пятеро, на коровнике шестеро да молкомбинат бы свой открыть не помешало… планы огромные, надо бы еще овец прикупить… на будущее, и лошадей пару – туристов катать… и кормопроизводство своё налаживать надо, а то комбикорма закупать приходится. Вот какие стали хозяйственные!На себя работают!
Рыболовецкую артель колхоза даже по головидению показали – такие молодцы там работать решили, рыбу ловить и перерабатывать, и для своей столовой, и на продажу, а потом и в пироги, и в кулебяки запекать стали – и со своими пирогами в столовой обедать. Всё сами! Герои трудового фронта!
Руслан слетал на драконе за аэроскутером – заодно привез всех киборгов из дворца Принца, всех уговорил с собой лететь и в колхозе жить хорошо и зажиточно, работать на ферме и в мастерских – не на хозяина, а на себя, и что произвели, то в своей столовой сами и съели бы! Ремонтом скутеров и флайеров занялся, и ещё нескольких киборгов этим занятием увлёк в бригаду – стал главным механиком. Хорошее дело. Полезное в народном хозяйстве.
Irien’ы стали сувениры делать в народном стиле – магнитики с драконом и посуду керамическую с росписью в свободно-кистевой манере. А потом и деревянные игрушки делать стали, и тоже с росписью – красиво! Лиза посмотрела на их энтузиазм – и тоже вдохновилась и начала из глины игрушки лепить на продажу – дракончиков, коровок да лошадок, курочек да утушек, и сама стала их раскрашивать. Прибыльное занятие. А для туристов стали мастер-классы делать по лепке и росписи – а туристы и рады!Экзотика! Где еще такое увидишь?! И лавку сувенирную открыли – стали торговать!
Лето в разгаре – туристов много, всем хочется на драконе полетать с песнями и полёт заснять на видео – и дракону не скучно. Хотел приключений? – вот они, каждый день! Весело – каждый день праздник! – с туристами не соскучишься, народ любопытный и творчески вдохновляющий на подвиги! Даже дракона!
Потом стали территорию обустраивать внутри замка и вокруг его – мастерские, курятник, коровник, теплицы, гаражи… стены тоже ремонта требуют. Заодно производство кирпичей и черепицы освоили – и себе и на продажу. Вот какие деловые стали! Экономику замка восстановили и перестроили!
Поголовье крупного рогатого скота увеличилось, работа дояра и скотника стала уважаемой и почетной – продукты питания производят для всех, чистота и порядок на скотном дворе образцово–показательный, удои,выдающиеся во многом, и деловой выход телят почти стопроцентный ожидается к концу года. Вот так и бывает, когда киборги не по приказу – а осознанно трудовой деятельностью заняты и свои продукцию в столовой видят и едят регулярно и досыта!
Количество киборгов даже как-то больше стало. Почему-то. И откуда они только берутся? А ведь замок не резиновый – и зима скоро.
Надо тёплой одеждой запасаться – швейную мастерскую открывать. И модное ателье тоже надобно! – еще одну башню заняли, полностью.
Примечание – Картинка из И-нета – Ковровская игрушка Парочка (Владимирская область)
Глава 5. Декабрь. Собаки.
Середина декабря – в землянке тепло, Рекс спит помногу и долго, просыпается поесть, освежиться, размяться, узнать новости и снова спит. Незачем тратить энергию.
Новости просматривает регулярно, когда есть возможность — много читает – не только сплетни на форумах, но и книги, доступные для бесплатного скачивания, в основном классику и сказки. Прочитал про Робинзона – но себя с ним сравнивать не стал, так как Робинзон жил в тропиках и долгое время один, а Рекс живет посередине заповедника в регионе, приравненном к Крайнему Северу, и упорно скрывается от людей.
На турбазе идет подготовка к празднованию Нового года, поскольку вне туристического сезона – туризм событийный, люди приедут на срок от трёх до двенадцати дней, отпразднуют и уедут. Полным ходом идёт украшение домиков праздничными гирляндами, обвешены гирляндами с лампочками многие ели и даже пара сосен вокруг административного здания.
Лишь бы на острова туристы не заходили, люди не логичны – что запрещено, то и норовят сделать.
Зачем-то привезли три десятка собак, которые лают и воют непрерывно, на морозе звуки разносятся далеко, распугивая оставшихся птиц. Но егерей и лесничих не видно. Не их ли он принял за браконьеров? – но теперь это неважно. Мороз крепчает до -35 днём и до – 45 ночью – и Рекс выходит из землянки раз в двое-трое суток осмотреться и размяться, дым от очага стелется над снегом, соединяясь с утренним туманом. Когда есть возможность – подключается к Инфранету, просматривая последние новости и прогноз погоды. О нём до сих пор никто не знает.
Об исчезновении егерей в новостях нет ни слова, значит, всё-таки это были браконьеры. Но про привезённых собак узнал – запланированы гонки на собачьих упряжках вокруг островов во все дни новогодних каникул, а также катание по льду озера всех желающих и голографирование всех желающих с собаками. Только этого не хватало! Вот им что – настолько делать нечего? Надо спрятаться и не вылезать – и не найдут.
Несколько раз собак запрягали в санки – для тренировки и разминки. Более крупных собак – по две в одни сани, собак помельче – по шесть собак запрягают, ездят пока по берегу, присматриваются. Две упряжки по шесть собак породы хаски, упряжка из четырёх маламутов, упряжка из двух самоедов, остальные собаки – лайкообразные помеси разнообразных мастей. Так было сообщено в новостной ленте.
Через день с утра две упряжки пронеслись по льду мимо его острова – собаки лаяли, люди кричали – упряжки обогнули остров и помчались обратно. Ближе к вечеру запрягли других собак – и тоже кругами по озеру и вокруг острова.
И на следующий день собак гоняли снова – по две упряжки вокруг островов, с утра и до вечера стоял шум, лай и вой, крики людей. Очень уж травматичное развлечение! – люди падают, собаки грызутся и рвут шлейки…
Его не нашли. Глупые собаки. И их люди глупые – потому и живы остались. Среди участников гонок нет ни одного киборга, только в охране – но они на лёд не заходили, вели наблюдение с берега – если его и засекли, то никому не сообщили.
От берега озера до берега острова Рекса – более полутора километров, внутренняя связь не берёт… или берёт? – но ни один из киборгов с ним на связь запрос не посылал. Если его и обнаружили – то не сдали.
Ещё через день были гонки. Рекс спрятался и не вылезал, пока лай собак не заглох, он посмотрит гонки позже по Инфранету – съемочная группа регионального головидения работает с утра и до вечера — сейчас важнее, чтобы его не нашли. Крики и лай раздавались над озером с рассвета и до вечера, на кидавшихся в сторону его острова собак не обращали внимания и гнали их дальше. Его не нашли.
Через пару дней он всё-таки посмотрел гонки, и даже несколько раз, и официальные съемки приглашенной группы и любительские ролики – но так и не понял их смысла. Люди не логичны в своих действиях, мучают собак, мёрзнут сами – зачем? Несколько падений, довольно травматичных, отмороженные руки и лапы – и это отдых? Странно и непонятно.
Жив! – и по-прежнему свободен.
— Иногда я чувствую себя красивой девушкой, — произнес Бай задумчиво, оглядывая толпящихся в банкетном зале людей сквозь свой обычный ехидный полуприщур. И, дождавшись, когда поперхнувшийся вином Айвен откашляется, укоризненно добавил: — Ну ты же наверняка его слышал, тот анекдот про монтажника-наладчика, красивую девушку на южном пляже и «станки, станки, станки». И я бы на твоем месте все-таки был поаккуратнее и проявил больше уважения к благородному напитку, а не обплевывал им окружающих.
Его лицо при этом было абсолютно серьезным и даже немного печальным, и только в самой глубине темных глаз плясали веселые искорки. Айвен и сам не заметил, как его кашель перешел в совершенно неприличное сдавленное хихиканье. И в который раз за сегодняшний вечер благословил почти что сверхъестественную способность Байерли Форратьера всегда и словно бы совершенно естественным образом материализовываться в местах дислокации дармовых выпивки и закуски. Вот как сегодня, например. Без его постоянных шуточек, сплетен на грани и за гранью приличия чуть ли не о каждом из приглашенных, подколов, язвительных замечаний и анекдотов этот вечер наверняка оказался бы для Айвена куда скучнее, если даже не унылее. <i>И намного, намного короче — это уж точно.</i>
Изначально Айвен планировал заглянуть сюда совсем ненадолго, и скорее даже не ради веселья или компании, а для возможности потом иметь полное право с чистой совестью сказать матушке, что, конечно же, он ходит на приемы, когда работа ему это позволяет. Да, не так часто, как хотелось бы, но, увы, увы, дела, заботы, он же все ж таки офицер, мама, что поделать, долг обязывает и зовет, а император просит и требует…
И, главное, ведь ни словом бы не соврал!
Захватив с подноса проходившего мимо слуги бокал белого вина и приклеив на лицо доброжелательную и ни к чему не обязывающую улыбку, Айвен прошелся по залу замысловатым маршрутом — с виду произвольным, а на самом деле тщательно выстроенным и отвечающим цели поздороваться с достаточным количеством знакомых и родственников, но ни в коем случае не оказаться вовлеченным ни в один разговор более чем на два-три слова. Сам себе он при этом казался пилотом, прокладывающим сложную полетную траекторию в пространстве, битком набитом жутко опасными черными дырами, нейтронными звездами и планетами-гигантами, в любой миг готовыми захватить неосторожного путника в сферу своего безжалостного притяжения.
Через сорок минут успешного лавирования между центрами политических масс Айвен решил, что приличия им соблюдены и можно сматываться. Тем более что скулы уже начали ныть от постоянных улыбок, да и вино в бокале подошло к концу. Слуги сновали по залу с подносами, но брать второй бокал Айвен не собирался.
Он уже вышел на хитро закрученную траекторию, которая минут через семь вроде бы совершенно случайных блужданий от компании к компании должна была привести его к выходу из зала, когда его самым наглым образом подрезал и взял на абордаж непонятно откуда вынырнувший Байерли Форратьер.
Наверное, это произошло потому, что Бай не казался опасным. Какая опасность, о чем вы? Это же Бай! Городской шут а-ля натюрель, опасный разве что для репутации самых консервативных и чопорных представителей самых консервативных и чопорных форских семейств. Одетый (как всегда) по последнему писку моды столичных клоунов из средне-высшей аристократии (то есть почти вызывающе ярко, но все-таки не настолько, чтобы охрана на входе сочла возможным потребовать у него пригласительный). Наглый, ехидный, развязный Бай, которого все считают вроде как бы своим, но никто и никогда не принимает всерьез и уж тем более не подпускает слишком близко. Ну это же Бай! Кто знает, на что он способен? Вернее — как раз вот именно что все же это знают!
Он ничем не напоминал ни тяжелую планету, ни тем более черную дыру. Его притяжение было иного сорта — обаятельно-легкомысленным, ненавязчивым, веселым и вроде как даже подкупающе искренним. Никаких якорей тяготения, никаких безжалостных гравитационных колодцев, из которых не вынырнуть. Скорее — хвост кометы, ярко растянутый на полнеба, но почти полностью состоящий из пустоты. Привлекательно и не опасно.
Рассказанный им сходу свежий анекдот про Формюира оказался действительно свежим и на самом деле смешным. Настолько, что Айвену пришлось срочно прикрывать полным бокалом красного свое совершенно неприличное фырканье.
Бокалом, как и анекдотом, с Айвеном тоже поделился Бай — у него было два, по одному на каждой руке, и один он сразу же щедрым жестом протянул Айвену. И зазевавшийся Айвен сам не заметил, как взял. К тому же он был настолько увлечен перипетиями нелегкой семейной жизни престарелого графа, что хотел услышать историю до конца. Ну а взяв бокал, было глупо его не выпить, тем более что запас анекдотов и сплетен у Бая оказался нескончаемым, а угловой диванчик довольно уютным.
Ыых загляделся на бабочку. Большая бабочка с крыльями цвета вечернего неба порхала над цветком и всё никак не решалась сесть. Ыых посмотрел на неё и… не съел! Вспомнил красавицу Вау, которая в пещере вот так же кружит вокруг шкуры саблезубого. И не решается присесть на неё — опасается, что дух саблезубого укусит за… пятки. Ыых любил смотреть на Вау, особенно после еды. Посмотрит-посмотрит — да и схватит её за волосы и завалит на шкуру. Вау запищит, а Ыыху хорошо. Широкие бёдра у Вау. И волосы густые — держать удобно.
Правда, когда Ыых не приносит еды, Вау не порхает вокруг шкуры. Она уходит в дальний конец пещеры и там сердито стучит и гремит.
Если Ыых не найдёт добычи, то Вау опять будет стучать в дальнем углу, а там, среди камней, ухватить за волосы подруга не даст.
Конечно, можно и силой взять. Ыых больше. И сильнее. Но тогда Вау будет не пищать, а рычать. И кусаться. А зубы у нее крепкие, хорошие, одно слово — красавица. Такими зубами — да как укусит… А может еще и пнуть.
Ыых вспомнил, как принёс Вау шкуру саблезубого, бросил к ногам красавицы и ударил себя в грудь — вот, мол, какой охотник! Как трепетали её ресницы! Как она улыбалась! И сама пошла в его, Ыыха, пещеру! Не пришлось даже за волосы хватать.
Хорошее воспоминание. Вкусное. И ничуть не менее вкусное оттого, что Ыых саблезубого почти и не убивал. Тот и сам бы умер. Скоро. Его большой мохнач порвал. Тот, у которого зубы на голове вверх растут, изогнутые такие, страшнее, чем клыки саблезубого. И сам огромный, и зубы эти на голове вверх тоже огромные, страшные. Его Ыых для себя так и назвал — «зубы-ы-р».
Вот он-то саблезубого и порвал. Ыых добил только. И шкуру снял. Хорошая шкура, красивая. А Вау еще лучше. Жаль, добычи нет.
Ыых нарвал ягод. Не для себя, для Вау. Конечно, их Вау и сама может нарвать, но хоть что-то. Тем более — так, с ветками. Чтобы красиво. Почти как бабочка. Много веток, пальцев не хватает удержать. И ягод много. Много — всегда красиво.
В пещере горел огонь — Вау ждала Ыыха. С добычей ждала. Не с ягодами. Ээх. Хоть совсем не иди в пещеру. Но как не идти, когда уже ночь? А ночью в лесу темно. И саблезубые на охоту выходят, не всех же их мохнатый страшный зубыыр на рога поднял. За ягоды Вау на шкуру не пойдёт, но может, хоть пинаться и кусаться не будет?
Трудно думать. Но надо. Иначе как понять?
Пока Ыых думал, Вау вышла из пещеры. Запахло вкусно. Хоть и не жареным зайцем, а все равно вкусно! Пряными травами, горьковатым дымом. И самой Вау — такой домашней и уютной. Аж голова закружилась.
Вау пока не рычала. Смотрела только.
Нужно было что-то делать! Срочно!
И Ыых придумал.
Он ударил себя в грудь кулаком и проревел:
— Ыых!
Потом показал на красавицу и воскликнул, вложив в голос все свое восхищение:
— Вау!
Протянул ей букет ягод и совсем уже тихо пискнул:
— Дай…
Цикл рассказов разных авторов под общей редакцией Светланы Тулиной
Жанры: Юмор, Флафф, Психология, философия, Повседневность, AU, ER, Исторические эпохи, Дружба
Предупреждения: Насилие, Нехронологическое повествование, Смерть второстепенного персонажа
Краткое содержание: Добрые сказки о семье из каменного века — изобретателе новых слов и понятий Ыыхе и его прекрасной Вау, а также, возможно, их соседях и прочих мимо проходящих. Каждая история полностью самостоятельна и отдельна. Цикл будет продолжаться. Насчет Насилия и Смерти Второстепенных Персонажей в предупреждениях — ну охотиться-то героям надо?
— Лёш, а дальше?
— А тебя?
Надо ж, а он, оказывается, с характером..
— Мы на задании не представляемся, — дернула плечом Лина. – Традиция. Так как?
— Что?
— Морочишь мне голову? Как тебя зовут?
— Зачем тебе мое имя?
— Для меню! – разозлилась девушка.
Вот упрямец! Еле дышит, а туда же. Хотя.. Может, мальчишки все такие? Вторую половину человечества юная феникс знала не очень – мальчики в клане не рождались, а контакты за его пределами не поощрялись. Да и времени на эти контакты не очень хватает: обучение будущих фениксов отнимало по пятнадцать-шестнадцать часов в сутки..
— Так бы и сказала.. – с усилием улыбнулся мальчик…- Тогда представь, что я блюдо –сюрприз…
— Что? – изумилась феникс. Нет, похоже, она многое упустила, не знакомясь с мальчиками.. Таких нахалов среди ровесниц ей не попадалось еще.. А интересно ж!
— Ничего! Спасибо, конечно, за воду.. но лучше ешь с закрытыми глазами!
— Ничего себе.. – почти восхитилась Лина, — Парень, ты всегда такой упрямый?
— А ты всегда спрашиваешь у еды, как ее зовут?
Лина представила подобный диалог с бифштексом… и ей стало весело. А задание оказалось не таким уж плохим. Юморист он, ее новый знакомый..
— Только у той, что умеет разговаривать! Кстати, паренек, для еды у тебя не слишком сговорчивый нрав.
— Дракон тоже так сказал.. – пробормотал мальчик-маг. — Зеленые глаза блеснули вызовом, — И что, тебе это мешает?
— Неа. Но тебе лучше быть повежливей, пока я не передумала и не бросила тебя здесь.
Не то чтоб фениксы не уважали драконов.. Но сравнивать ее с драконом – это уж невежливо. Тем более, когда тебе хотят помочь! Но она тут же пожалела о том, что сказала – что-то странное мелькнуло у мальчишки на лице.. Страх и обреченность – тщательно запрятанные, затаенные.. прикрытые вызовом, отчаянной попыткой пошутить.. Вот это да! Все это время, пока они перешучивались, он..
— Эй, малыш, ты всерьез решил, что я хочу тебя съесть?!
— Нет? – после паузы тихо спросил Лёш.
Лина покачала головой. Значит, думал. Думал – и дерзил! Нет, этот полукровка ей точно нравится! А она-то пригрозила, что может передумать и бросить его тут.. Интересно, что хуже для мальчика: знать, что тебя слопает незнакомая людоедка или тихо умереть в кандалах без воды и еды? Ладно, как любит повторять мамуля, дела говорят лучше, чем слова..
— А что тогда?
— Там посмотрим. Полежи тихо, пожалуйста. Будет немножко не по себе..
— Хуже уже не будет, — пробурчал мальчишка, пристально следя за ее руками.
И ошибся.
Нет, все-таки черные кристаллы – редкостная мерзость. Мало того, что держат и не выпускают, мало того, что от них физически плохо.. так ведь когда эту пакость рушишь, ведьминым кварцем, заключенная в них энергия выплескивается наружу.. бррррр… внутри словно кошки царапают.. Конечно, белые кристаллы вбирали в себя, сколько могли, и все же было неприятно. Лина скосила глаза на своего нового знакомого.. и рывком дернула из аптечки флакон со стимулятором. Мальчишку трясло как в лихорадке, мускулы судорожно напряглись, на закушенных губах треснули корочки и по щеке уже протянулись алые ниточки… Трое суток в компании черной дряни даром не прошли, и ему пришлось куда хуже. Черт, да что ж это?..
— Эй-эй.. а ну брось это, паренек! Пей, живо..
— М-м-м.. Что.. это..
— Черт, да пей же! – а, плевать! Она заставила его раскрыть рот и влила пару глоточков. Да еще придержала, не давая выплюнуть…
Заставить выпить силой иногда быстрей, чем уговорить. Ну правда же?
— А теперь, будь добр, попробуй не умирать ближайшие пять минут, а?
Ох и странный же у него сейчас взгляд.. Словно.. словно.. понятия не имею, что это значит!
— Я.. ничего.. не обещаю.. – выдохнули еще дрожащие губы..- на первом же.. свидании..
Что-о?
Юная феникс совершенно обалдевшим взглядом уставилась на мальчишку.. Похоже, из-за плена у него что-то с головой.
— Псих, — хмыкнула девушка, подавляя странную мысль о том, что не мешало б ему быть постарше. Псих, причем заразный. Зачем она с ним вообще связалась?
Пока сознание решало этот интересный вопрос, руки тем временем делали свое дело: сначала покрутили пальцем у виска, потом расчетливо нейтрализовали один кристалл за другим..
— Так, белых больше нет.. Он что, на тебя весь запас Кристаллов потратил? Ну-ка полежи-отдохни..
Мимоходом она как бы случайно набросила ему на талию свою куртку, прикрыв бедра и живот.. Ну просто так. Чтоб.. ну просто так.
Теперь отколоть это безобразие.. Каменные наручники наверно отмыкаются кодом.. только где ж его взять. Пришлось откалывать понемногу.. Несколько минут – и вздох, почти вскрик, когда она медленно высвободила затекшие кисти рук..
На его лицо она не смотрела..
Ну что, заканчиваем? Пора. А то еще кто-то явится за зельями.. Хотя момент..
— Так, Лёш. Я сейчас отколю камень и Кристаллы перестанут работать. Не передумал называть свою фамилию?
— Зачем?
— Как ты меня достал, малыш, – сообщила девушка. – Ладно, как хочешь. Но попытаешься перенестись в таком состоянии — умрешь. Без вариантов.
Мальчик промолчал. Он пробовал размять руки. Но пока они не шевелились… Три дня в одном положении.. Как они вообще не омертвели!
Следующий раз он заговорил, когда Лина, удобно пристроив покойный объект на освободившемся алтаре, на всякий случай обходила помещение. Проверяла, не осталось ли следов ее присутствия. Стандартная процедура.
— Если ты ищешь зелья.. то там, на второй полке – самые дорогие.
Это интересно..
— А откуда ты знаешь?
Он не ответил, но глаза блеснули такой горечью, что вопрос оказался лишним.
— Они на твоей крови, да? Интересно. Ну ладно, поехали!
— Куда? – но перенос был таким стремительным, что через секунду он задал новый вопрос, — А где мы?
Обожаю любопытных! Если он еще может задавать вопросы, то пока умирание откладывается. Правда?
— Это мой тайничок, — девушка легонько расслабила руки, выпуская тело нового знакомого… вот так. – А это моя постель. Раз уж у нас свидание.
Она подмигнула, глядя в потрясенные зеленые глаза. Похоже, у малыша возникли проблемы с речью. А вот не будет в следующий раз девушек подкалывать, нахал.
— Но я..
— Помолчи, герой-любовник, — развеселилась Лина, присаживаясь рядом. И положила руку ему на грудь, легонько, еле заметно прощупывая..
— Эй!..
— Уймись. И пока не пришла в голову какая-нибудь глупость, сообщаю – это мой тайник. И перенестись в него и из него могу только я. Ну или кого я держу. Так что расслабься. Ты никуда отсюда не денешься. Не передумал называть свой клан? Или семью?
— Нет, — нахмурился тот. И снова напрягся, словно она ему руки выкручивала. О, а это мысль. После перелома надо будет заняться. Раз уж он не называет свою семейку..
— Это у тебя прям эта.. как ее.. паранойя.
— Я не хочу снова стать заложником. Что тебе от меня надо?
— Попрактиковаться.
— В чем? – зеленые глаза пристально следили за ее руками…
— А вот в этом, — и она легонько приложила к гематоме на боку первый компресс.. Он дернулся, но спустя несколько секунд потемневшие глаза расширились..
— Ты меня лечишь?!
— Неа. Я строю коварные планы!
— Какие?
— О, не все сразу! Ты как, руками шевелить можешь?
— Пока нет…
— Ладно, попробуем. – она кольнула его запястье кончиком лезвия, — Чувствуешь что-нибудь?
— Да.
— Тогда поехали.
Мальчишка был измотан настолько, что вторую руку она массировала при полном отсутствии сопротивления и напряжения (он просто вырубился) Весело!
В смысле, веселого мало, конечно. Ее невольный гость слишком слабый для веселья. Лина беспокойно прислушалась к времени.. Ей пора к матери с отчетом о заказе. Но мамуля задержит часа на два, а если найдет прокол в исполнении, то на несколько дней. А этот.. Лёш останется один, что его запросто прикончит. Опыта у нее немного, но что такое истощение, она знала… Знать бы еще, что с этим делать. И черт возьми, она не могла его бросить!
Вихрь воспоминаний замер на виденье искрящегося облачка.. облачка, в котором истаяла мальчишеская фигурка с ясной улыбкой. Она лечила его тогда почти неделю, а потом вынесла в парк и дала перенестись… И забыла про это, забыла, намертво, заглушив воспоминание о первом «свидании» и зеленых глазах, полных благодарности..
— Лёш..
Лина, ведьма клана Феникс, стояла, глядя в глаза своей будущей жертве, и молчала..
Белошвейки опустили Есеню с чердака на простыне — боялись, что он переломает ноги. Любопытство толкало его вперед: девушки ничего не смогли рассказать о медальоне, зато об Изборе поведали много интересного. Ой, как они смеялись над «Забором»! Есене долго еще было стыдно.
Вот почему благородный не пришел за медальоном — он сидел взаперти, и об этом, оказывается, знал весь город! Все, кроме Есени, разумеется! Белошвейки рассказали ему, что высокий замок Избора стоит на холме и найти его нетрудно — Избор один из самых родовитых людей города, его огромный сад спускается к городской стене. Он художник и, говорят, писатель.
Вместе с хозяином заточение делила и прислуга. Днем из замка выпускали только садовника — в сад и кухарку — на рынок; она и рассказала белошвейкам, что происходит в замке ее хозяина. Ночью же замок запирался, и стража ходила под окнами до рассвета.
Есеня еще не придумал, как будет действовать, но ему очень хотелось встретиться с этим Избором — уж он-то наверняка знает о медальоне все! Есеня без труда нашел замок на холме, а присутствие стражи за витой, фигурной решеткой и вовсе убедило его в том, что он не ошибся. Есеня обошел замок со всех сторон и увидел освещенные окна в башне, обвитой плющом, на самом верху. Он почему-то не сомневался, что глубокой ночью благородный пленник не спит; ему даже померещился силуэт на фоне освещенного окна. И, увидев темную фигуру, Есеня еще сильней захотел поговорить с этим человеком. Зачем он украл медальон? Почему все так всполошились? И, главное, что ему, Есене, теперь делать?
Нечего было и думать перелезть через решетку: стража освещала факелами красивую лужайку перед входом, и дорожки, посыпанные гравием, и белую ажурную беседку перед входом в сад. А вот в саду было темно. Но, присмотревшись, Есеня понял, что туда можно попасть, лишь миновав городскую стену; он почесал в затылке и побежал к ближайшему лазу. Не может быть, чтобы стена, к которой прилегал сад, не имела ни одного просвета — наверняка в ней есть отверстия и для забора речной воды, и для сточных вод.
Есеня выбрался на берег реки и направился к замку с другой стороны. Пришлось закатать штаны повыше: вода плескалась вплотную к стене. Есеня прошел вдоль стены до того места, где, по его мнению, заканчивался сад, но ни одной дырки так и не нашел. Штаны он все равно промочил — местами вода доходила до пояса. Есеня двинулся в обратный путь, на этот раз прихватив с собой палку — проверить стену под водой. Его расчет оказался верным! Он нашел не одну, а две дыры, как и предполагал! Только чтобы проникнуть в сад, нужно было нырнуть, а этого ну очень не хотелось. Есеня не любил узких проходов и камня над головой, а уж под водой — тем более. И вынырнуть в сточную канаву показалось ему неудачным исходом такого приключения — от него будет вонять так, что стражникам и факелы не понадобятся!
Но со сточной канавой он разобрался быстро: одно из отверстий имело ток внутрь, а другое — наружу. Очевидно, внутрь текла чистая вода! Есеня осмотрелся, примерился и опустился под воду, надеясь разглядеть в темноте, куда отверстие выходит. Конечно, он ничего не увидел, и, набрав побольше воздуха, начал пробираться внутрь ощупью. Днем это показалось бы не таким страшным и опасным, ночью же он не мог предположить, сколько ему надо проплыть под водой и когда подниматься наверх, чтобы не расшибить голову. Он трогал ладонями стены и потолок, пока наконец не почувствовал, что над ним открытая вода. В общем-то, ничего страшного в этом не оказалось: ширина стены не превышала двух саженей. Только в нос набралась вода — ему приходилось поворачиваться лицом вверх, чтоб нащупать потолок. Есеня вынырнул и посмотрел по сторонам: это был даже не пруд, а маленькое озерцо. Хорошо живут благородные! Он представил озеро у себя во дворе — на речку ходить не надо, раков можно ловить прямо из окна! Интересно, тут есть раки?
Он выбрался на берег, разделся и отжал одежду. Не было видно даже света факелов, замок черной тенью поднимался очень высоко, и приходилось задирать голову, чтобы увидеть освещенное окно в башне. Есеня с отвращением натянул мокрые, мятые штаны — до утра не высохнут точно. Рубаху он постарался отжать тщательней, но это не помогло — она все равно осталась холодной, и по спине побежали мурашки. Да еще и ветер поднимался все сильней. Даже внизу, под холмом, рядом с высокой стеной это чувствовалось, а что же будет, если забраться выше?
Сад поднимался наверх ровными ярусами, между которыми лежали широкие лестницы с мраморными ступенями и толстобокими вазами на белых перилах. Есеня подозрительно смотрел по сторонам — красиво, конечно, но как-то… не по-людски. Деревья слишком правильные, кусты пострижены под одну линеечку, дорожки прямые, ровные. Трава, как ковер, словно и не растет вовсе, а пришита намертво к земле.
Разумеется, ни лестницы, ни веревки к башне не вело. Есеня грустно посмотрел на стену, поросшую плющом, — как высоко! Замок поднимался над землей в пять ярусов. С досады он дернул зеленые стебли, устремленные вверх, и оказалось, что они не такие уж и хлипкие, как он думал вначале. Если браться не за одну, а сразу за несколько, пожалуй, лучшей лестницы и не придумаешь! Есеня попробовал — плющ держал его вес. Рискованно, конечно, ну да что же делать? Не зря же он нырял под стену. Ветер здесь дул гораздо сильней. Холодный ветер, осенний, и Есеня почувствовал, что начинает дрожать.
Оказавшись на крыше первого яруса, он увидел каменные ступени, ведущие вверх. Это прибавило ему уверенности. Лестница шла с террасы на террасу и обхватывала замок с четырех сторон. Есене дважды пришлось пройти с освещенной факелами стороны, и, конечно, если бы стража смотрела вверх, то без труда разглядела бы его светлый силуэт на фоне стены. Но кто же мог подумать о такой наглости?
Разочарование ожидало Есеню на последней террасе: ступени кончились, а до башни оставалось не меньше двух саженей. Но освещенное окно манило его, и пришлось снова воспользоваться плющом. Только на этот раз вылезать на крышу Есеня не собирался.
Пыхтя, он добрался до окна и нащупал ногами довольно широкий уступ — не меньше трех вершков. Словно строитель замка нарочно постарался для тех, кто соберется лезть в башню через окно.
Надо было постучать: наверно, благородный Избор сжалится над ним и откроет. Есеня заглянул внутрь: человек сидел в кресле спиной к нему, так что видна была только его макушка и откинутая в сторону рука, сжимавшая высокий пустой бокал. Столько свечей Есеня не видел никогда в жизни! Да все в этой огромной комнате с окнами на три стороны было удивительным! И блестящий деревянный пол из дощечек, уложенных ромбами, и мебель, и тряпочные стены, тоже блестящие.
Отпустить руку он побоялся и стукнулся в стекло лбом. Человек не пошевелился. Есеня стукнул в стекло еще несколько раз, прежде чем тот догадался посмотреть на окно. Благородный Избор оглянулся недовольно, словно Есеня оторвал его от какого-то чрезвычайно важного занятия, но через секунду досада сменилась удивлением. Он тряхнул головой, как пес, который вылез из воды, а потом вскочил на ноги и успел тряхнуть головой раза три, прежде чем добежал до окна. Есеня думал, что Избор сам догадается открыть окно человеку, который висит на ненадежном плюще безо всякой опоры под ногами, но тот почему-то не спешил это сделать. Кричать Есеня не решился и носом показал на красивую золотую защелку в форме ящерки с собачьей головой.
Избор крикнул что-то, но Есеня его не услышал. Теперь рассмотреть благородного господина он мог отлично: высокий, какой-то нескладный, с широким некрасивым лицом, глубокими залысинами, безбровый и с маленькими белыми глазами почти без ресниц. Он был одет в длинный, до пола, халат темно-коричневого цвета, который чуть расходился на впалой безволосой груди.
Есеня снова показал на задвижку, и Избор наконец отодвинул ее, но окно не открылось. И тогда Есеня понял, что́ благородный господин хочет ему сказать: окно было заколочено снаружи! Теперь он сразу увидел два грубых костыля, изуродовавших гладкую раму из дорогого дерева.
Он едва не сорвался, освобождая руку, но успел уцепиться за плющ покрепче. Выламывать из твердого дерева костыли голыми руками оказалось не так просто, но забиты они были не слишком аккуратно, раскрошили дерево тонкой рамы — Есеня расшатал и выдернул сначала один, а потом с его помощью расковырял и другой. Избор легко толкнул окно вперед — оно распахнулось без скрипа и, ударив Есеню по носу, чуть не сбросило его вниз.
— Осторожней надо! — зашипел он и с трудом спустился чуть ниже.
— Давай руку, — предложил Избор.
— Да я сам! — фыркнул Есеня и ухватился руками за подоконник. Да, по сравнению с чердачным окном швейной мастерской это была надежная штука!
— Как? Как тебе это удалось? — Избор отступил на шаг, давая Есене возможность залезть в комнату.
— Да очень просто, — Есеня отряхнул ладони.
Избор вернулся к окну, взялся руками за наличники и глубоко вдохнул.
— Ветер, — тихо сказал он.
— Чего? — не понял Есеня.
— Вольный ветер.
— Холодно там, — пожал Есеня плечами. — Лучше бы ты его закрыл, пока стража не увидела.
Избор оглянулся и пристально посмотрел на Есеню. И не только пристально, а как-то… заносчиво. Словно Есеня его чем-то оскорбил. Но окно закрыл и, не обращая внимания на гостя, прошел внутрь комнаты.
— А что, ты никогда не слышал, что к благородным господам чернь должна обращаться на «вы»? — спросил он, не оглядываясь.
— А хочешь, я щас вылезу обратно и костыли на место вставлю? — хмыкнул в ответ Есеня. Ему не нравилось, когда кто-то учил его, как надо себя вести, — для этого вполне хватало отца.
Избор резко оглянулся и смерил Есеню взглядом.
— Ах ты… Жмуренок… — посмеялся он.
— Меня зовут Балуй, — гордо ответил Есеня.
Лицо Избора на миг исказилось гримасой отвращения, и он качнул головой:
— Балуй… Надо же… Ну заходи, Балуй. Садись.
Есеня растерянно осмотрелся — куда тут садиться? Но решил не ударить в грязь лицом и выбрал наиболее похожее на лавку сооружение, только низкое и с высоким зеркалом сзади.
Избор поморщился:
— Погоди. Во-первых, здесь не сидят. Это трюмо. Во-вторых, ты слишком мокрый и грязный.
— Под стеной проплыл, вот и мокрый, — обиженно буркнул Есеня. — А грязный — так это у тебя такие стены, не у меня.
— Пойдем, — Избор направился к двери, и Есеня увидел белую стену, измазанную углем. Наверное, это был рисунок. Несколько секунд он рассматривал странное изображение и спросил на всякий случай:
— Это ты сам нарисовал?
— Нравится? — Избор снова чем-то остался недоволен.
— Вообще-то не очень… Непонятно ничего. — По спине пробежали мурашки: в рисунке Есене почудилось что-то нехорошее.
Избор махнул рукой и распахнул дверь в другую комнату. Там тоже горели свечи, она оказалась еще более роскошной, чем первая: много мебели, странное сооружение посередине — всё в занавесках. Избор открыл следующую дверь, за которой было совершенно темно, и пока он возился с масляной лампой, Есеня разглядывал обстановку. Да, благородные жили, конечно, хорошо, но он бы и дня не протянул в таком месте. Слишком… чисто.
— Иди сюда, — позвал Избор, и Есеня оглянулся.
Такого он не видел никогда в жизни. Маленькая комната без окон со всех сторон была отделана цветными изразцами, они отражали свет яркой масляной лампы, сияли, блестели… Золотые ручки, подставки, крючки — там сияло все! У дальней стены стояло белое каменное корыто на ножках — глубокое и широкое. И тоже сияло. Есеня пригляделся — на каждом изразце была нарисована картинка, маленькая, но очень красивая. Он подошел поближе: грудастые девки с козлятами, деревья, пастухи, одетые как благородные, целующиеся парочки…
— Вот это да! — выдохнул он.
— Что тебе так понравилось? — поинтересовался Избор.
— Девки, — Есеня облизал губы. — Это тоже ты сам рисовал?
— Это называется «пастораль», — вздохнул Избор, — и я такого не пишу.
— А корыто зачем?
— Это ванная комната. Тут моются. Раздевайся, вода еще не остыла.
— Моются? — Есеня озадаченно посмотрел вокруг. Однозначно, благородные не вполне нормальные люди.
— Да, моются, не вижу в этом ничего удивительного. Или ты никогда не мылся?
— Мылся, конечно.
— Раздевайся, я наберу тебе воду.
— Да зачем? Сейчас обратно полезем, опять весь испачкаюсь.
Избор остановился и присел на край ванны.
— Обратно? Я… я не подумал об этом. Мне даже в голову это не могло прийти. Как странно. Я так хотел свободы, а когда у меня появляется возможность освободиться, я не знаю, что делать… Как странно.
— Да я вообще не понимаю, почему ты не высадил эту раму и не ушел, — пожал плечами Есеня.
— Действительно… Но ведь высоко? — лицо Избора было задумчивым.
— Да две сажени до террасы, а потом лестница. Можно подумать, здесь я живу, а не ты! — Есеня хохотнул.
— Послушай, а медальон все еще у тебя? — неожиданно спросил Избор.
— Я его спрятал, — Есеня хитро прищурился.
— Почему? Зачем? Почему ты не отдал его страже?
— Ну, не они мне его дали, не им и забирать. А надо было?
— Нет, конечно не надо. Ты что, хотел получить от меня деньги?
— Да зачем мне твои деньги! Золотой и разменять-то трудно, не то что потратить. Дал бы тогда серебреник, вот я бы развернулся!
Избор посмотрел на него с жалостью, но все же продолжил расспросы:
— Тогда почему? Я не понимаю.
— Что почему? Почему не отдал страже? Сказал же — не они мне его давали.
— Это что — кодекс чести? — усмехнулся Избор.
Есеня не понял, что тот имеет в виду, и равнодушно посмотрел в потолок. Избор поднялся, засунул руки в карманы халата и вышел в большую комнату.
— Знать бы, сколько осталось до рассвета…
Есеня пожал плечами и подошел к окну, выходящему на север.
— Ну, примерно два часа. Сейчас четыре с четвертью.
Избор остановился у окна рядом с ним и долго всматривался в темноту.
— Я думал, ты увидел часы на башне. Но башню отсюда не видно. Откуда ты знаешь, что сейчас четыре с четвертью?
— Знаю, — пожал плечами Есеня. — Вон там, на севере, яркая звезда, видишь? Она всегда на севере. А остальные вокруг нее движутся. А дальше — дело техники.
— А тот, кто научил тебя определять время по звездам, не сказал тебе, как эта звезда называется?
— Меня никто не учил. Откуда мне знать, как она называется? — Есеня почувствовал что-то вроде укола. Почему этот человек все время хочет его задеть?
— Но ты ведь умеешь, значит, тебя кто-то учил?
— Я же сказал — никто меня не учил! Чего, непонятно что ли? — Он отошел от окна. Ему было неуютно. Слишком чисто, все сверкает, страшно ногами на пол наступать, и этот Избор говорит с ним так, как будто Есеня — полное ничтожество. А сам-то? Не догадался раму выломать… Надо уходить отсюда. Спросить про медальон — и уходить. Но спрашивать про медальон он почему-то боялся — вдруг Избор снова начнет над ним издеваться? Надо с ним поосторожней.
— Пойду я, — угрюмо сказал Есеня и вышел в комнату с открытым окном. Зачем он вообще сюда забрался? Только промок напрасно, а на улице ветер, и ночи становятся холодными. Скоро осень…
— Погоди. А зачем ты вообще сюда залез?
— Захотел и залез. — Тут Есеня увидел уголок с махоньким озером между сосен: настоящие скалы, настоящая трава, только все совсем маленькое. — Ух ты! А это что?
— Нравится?
— Ага, — Есеня на секунду забыл, что решил быть с Избором осторожным.
— И что тебе понравилось здесь? Девок вроде нет.
— Ничего, — он отвернулся от волшебного уголка и решительно подошел к окну.
— Ты что, обиделся? — рассмеялся Избор.
— Нет, — коротко рыкнул Есеня и приоткрыл окно. Холодный ветер окатил его с головы до ног: мокро.
— Погоди. Ты мне так и не сказал, зачем ты приходил.
— И не скажу, — Есеня забрался на подоконник.
— Послушай… Я не хотел тебя обидеть, честное слово, — Избор не двинулся с места, будто боялся его спугнуть, как зверька, который может убежать от одного неосторожного движения.
— Какая разница, хотел или не хотел, — проворчал Есеня.
— Мне… мне надо пойти с тобой.
— Зачем?
— Я должен закончить то, что начал. Погоди, я переоденусь.
— Ладно, — снисходительно вздохнул Есеня и слез с подоконника.
От печи на полати поднимался жар, и Лешек заснул еще до того, как успел доесть хлеб, сжимая кусок обеими руками.
Разбудили его сильные руки хозяина, трясущие его за оба плеча.
— Ну! Давай же, просыпайся.
Лешек вскочил и треснулся головой о балку, нависавшую над печью.
— Быстрей, — хозяин ловко спрыгнул с полатей, — они стучат в ворота.
Лешек спрыгнул вниз вслед за ним.
— Дедушку подняли? — хозяин заглянул за угол печи.
Неподвижного старика двое мальчиков осторожно пересаживали на пол — он улыбался, морщил лицо и что-то шептал.
— В сундук полезай, — велел хозяин Лешеку, — ребята дырку проковыряли, пока ты спал, теперь не задохнешься.
Лешек, спросонья не очень хорошо соображая, повиновался. Сверху на него кинули его полушубок, шапку и сапоги, а потом накрыли подушками и множеством сложенного белья — не иначе, приданым дочерей.
— Ну, теперь главное, чтобы копьем не ткнули, — выдохнул хозяин и захлопнул тяжелую крышку.
В сундуке было пыльно, душно и жарко. Лешек слышал, как сверху уложили старика, который шутил и посмеивался над своими шутками. Впрочем, ребятишки смеялись вместе с ним. Лешек прижался губами к еле заметной дырочке, но быстро отказался от такого способа дышать — это могли услышать снаружи.
Тяжелый топот монахов ни с чем нельзя было перепутать. Сколько их вошло в дом, Лешек сосчитать не смог, но не меньше троих.
— Это что за погань у тебя? — спросил монах, и Лешек услышал глухой удар куда-то вверх.
— Так… отец дом строил, — ответил хозяин, — давно еще.
— Срежь.
— Как скажешь.
— Развели тут бесовщину. Почему иконы нет в красном углу?
— Чтоб не запылилась. Вот, в полотенце завернута.
— Чтоб не запылилась, протирать надо чаще. Ладно, не за тем пришли. Всех, и малых и старых, сажай на лавку вот сюда. Если кого найду, живы не будут, понял?
— Так дедушка у нас… Немочный, не встает уж два года как.
— Дедушку поднимай тоже. Сказал — всех.
— Как скажешь.
От духоты потихоньку плыла голова, а сердце, напротив, стучало в груди тяжело и громко. Он слышал, как семья рассаживается на лавках, как с сундука снова поднимают дедушку, как топают монахи, заглядывая во все углы и проверяя копьями темные места, куда не дотягивались руки.
— Авда! — крикнул кто-то, выглянув в дверь на улицу. — Иди смотри.
Брат Авда. Лешек его запомнил, и тот тоже наверняка запомнил Лешека. Да, хорошо, что он не предложил притвориться старшим сыном хозяина, — его бы все равно узнали.
Крышка сундука над ним распахнулась, стукнувшись о печку; Лешек задержал дыхание: казалось, что белье подпрыгивает над ним от слишком сильных ударов сердца.
— Дяденька! Не порть моего приданого! — вдруг услышал он отчаянный девичий крик. — Я его пять лет вышивала, и пряла, и ткала сама!
Лешек зажмурился: наверняка монах собирался проткнуть белье копьем. Насквозь бы все равно с первого раза не проколол — не такие острые у них копья. Но почувствовать под тканью тело мог бы. Монах громко хмыкнул и начал рыться в вещах руками, дошел до подушек, но поднимать их поленился и воткнул-таки копье в середину сундука. Девушка жалобно вскрикнула, но копье прошло в полувершке от поясницы Лешека, зацепив на нем рубаху. Он чуть не дернулся от испуга, а монах то ли пожалел девушку, то ли охладел к этому делу, кой-как примял белье ладонями и опустил крышку, которая, впрочем, не закрылась.
Авда долго не приходил, и вся семья сидела молча: Лешек слышал их тяжелые вздохи, и сопение малых, и скрип лавки под непоседливыми старшими.
— Ищите лучше! — раздался голос с крыльца. — Он здесь, его кто-то прячет. Везде ищите, и в выгребных ямах, и в колодцах!
Дверь захлопнулась, и по дому протопали тяжелые шаги.
— Кто хозяин? — рявкнул брат Авда, хотя мог бы догадаться и без вопросов.
— Ну, я хозяин, — с достоинством ответил крестьянин и поднялся — под ним заскрипели половицы.
— Если найду его у тебя сам, всех под батоги положу, и старых и малых. А ты мне его отдашь — получишь два мешка пшеницы, а на будущий год заплатишь только из четверти снопа.
Лешек сжал губы: два мешка пшеницы — и то очень высокая для крестьянина плата, а четверть снопа — вполовину меньше того, что монастырь собирал с крестьян за пользование землей. Слишком большой риск с одной стороны и слишком богатая плата — с другой. Если бы хозяин не устоял, Лешек простил бы его за это…
— Рад бы отдать, так ведь нету у меня никого, — ответил хозяин, недолго раздумывая.
— Смотри… — протянул Авда.
Монахи ушли нескоро, обыскав каждую пядь дома и двора: Лешек думал, что задохнется. Но как только за монахами задвинули засов на воротах и накрепко заперли дверь, ребята тут же кинулись разрывать над ним белье и вытаскивать подушки.
— Ну что? Что? — услышал Лешек голос старшей дочери. — Живой?
Лешек глубоко вдохнул, отчего сразу побежала голова, и ответил:
— Все хорошо.
— А копье? Не ранен?
— Если бы монах его ранил, то заметил бы, — солидно сообщил ее брат.
Лешека вытащили на свет несколько рук и отряхнули с него пух, налетевший с проткнутой подушки.
— Да все хорошо, ребята, — растроганно улыбнулся он, — я сам.
— В рубашке родился, — покачал головой хозяин. — Ну, теперь за стол. Они не скоро еще появятся.
Но не прошло и часа, как раздался настойчивый стук в дверь. Семья еще сидела за столом, и Лешек увидел, как побледнели их лица, как забегали по сторонам черные глаза хозяина, как прижала руку ко рту его старшая дочь…
— В печку! Быстро! — прошипел хозяин Лешеку, и тот не заставил себя ждать. Хозяйка, ухватив заслонку тряпкой (чтобы не звякнула) откинула ее в сторону, пропуская Лешека внутрь.
Печь хранила жар, сильный и сухой — наверняка топили ее рано утром. Лешек прикрыл лицо руками, чтобы его не обжечь, и скукожился, стараясь не прикасаться к горячему камню.
— Чего ты испугался, Щука? Не монахи это, соседи, — из печки слышно было гораздо лучше, чем из сундука.
— Заходите, — не очень довольно ответил хозяин, — к столу садитесь. Обедаем мы.
— Не жадничай, не объедим. Мы по делу пришли, ну и посоветоваться, так что долго не засидимся.
Лешек, слушая их длинные взаимные приветствия, подумал, что пока они будут ходить вокруг да около своего дела, он испечется тут, как каравай. По вискам побежал пот, и рубаха на спине быстро намокла. Хорошо хоть воздуха вполне хватало — дымовая дыра находилось прямо над топкой.
— Вот скажи, нравится тебе, Щука, когда по три раза на дню твой дом перерывают сверху донизу? — наконец перешел к делу гость.
— Да вы ж знаете, мужики.
— А когда малым деткам батогами грозят? Мы тут подумали: мы им пока не холопы, чтобы батогами нас стращать. Половину урожая честно отдаем.
— И нечего им тут рыться! У моей Заславы все подушки по ветру развеяли, все приданое перепортили. Девка пух по щепотке собирала, теперь рыдает, мать успокоить не может.
Лешек зажмурил глаза: это все из-за него. Люди жили и никому зла не делали… Почему-то девушек и их подушек ему стало очень жаль.
— И что вы предлагаете? — спросил хозяин, выслушав еще с пяток рассказов о бесчинствах монахов: о гусях, которым свернули шеи, о разоренных курятниках, разбитой посуде, намоченном сене, — самим найти этого беглого монаха?
— Знаешь, Щука, что я тебе скажу? Если бы этот парень у меня оказался, я ни за что бы его не выдал.
Хозяин промолчал.
— Мы другое предлагаем. Собраться всем вместе да указать уже чернецам дорогу отсюда. Пусть в другом месте поищут, а нас не трогают. Их тут десятка три, наверное, а нас в три раза больше. У них копья, а у нас — топоры.
Неожиданно с сундука им ответил дедушка:
— Не дело вы задумали. Это здесь их десятка три. А в монастыре? А по скитам? Сейчас зима, куда мы с малыми детишками денемся?
— Не отстанут они, пока этого беглого не найдут, — подумав, сказал хозяин. — Поле кругом, каждый след издалека виден.
— И что? Ждать, пока найдут? Ведь найдут же, рано или поздно.
— Меня, старого, послушайте, — вставил дедушка. — Чернецов припугнуть, конечно, надо. Им тоже мужичье с топорами не в радость будет. А чтобы беглый уйти смог, ему надо дать к реке дорогу. На льду следов много. Они, небось, дозоры с нее сняли, все здесь осели и выходы на лед стерегут.
— И далеко он уйдет, по реке-то?
— А не надо по реке идти. Надо через лес напрямки идти к охотникам, в Покровскую слободу. Зимой туда от монастыря конным хода нет, только вокруг.
— Да ты, дедушка, понимаешь, что говоришь? Да промахнуться мимо Покровской нет ничего проще, а плутать потом в лесу можно месяц!
— Знаю я одну примету, как туда попасть. Десять лет назад торфяник горел, узкой полосой выгорел. А у слободы канаву вырыли и пожар остановили. Так что выйти на нее не так и трудно, надо только полосу эту найти. От реки на восток верст пятнадцать до нее. И еще верст шесть-семь по ней до Покровской. От света до света можно дойти, если ногами быстро перебирать.
— Ну а на реку как выйти? Тоже придумал?
— Нет пока. Но придумаю, — уверенно ответил старик. — Надо, чтобы много людей туда сразу пошли, и не просто так, а разбрелись бы, да наследили хорошенько, да монахов отвлекли. И не днем — к вечеру, как солнце сядет.
— Эх, жаль, сегодня не успеем. Вечереет уже, — расстроился один из гостей.
— Ничего, до завтра как-нибудь продержимся, — сказал второй, — может, лошадь припугнуть да на реку пустить, ну, вроде как понесла… И ловить ее потом… всем миром.
— Монахи же не дураки, — возразил хозяин. — Понятно, что лошадь побегает и домой вернется, к кормушке.
Лешек слушал с замиранием сердца и обливался потом. Они ведь его совсем не знают! Они его даже никогда не видели! И готовы с риском для себя, всем миром помочь ему уйти от монахов. За что? Почему? От жары кружилась голова, и его покачивало из стороны в сторону — он очень боялся вывалиться наружу, не удержав равновесия.
Собственно, это с ним и случилось, как только за гостями закрылась дверь. И, наверное, вид у него при этом был презабавный, потому что дети, включая малы́х, сначала захихикали в ладошки, а потом не выдержали и расхохотались.
— Заодно и попарился, — усмехнулся в бороду хозяин, и Лешек тоже рассмеялся, посмотрев на перепачканные сажей руки. Наверняка и лицо у него тоже было в черных разводах, если этими руками он размазывал по лицу пот.
Хозяйка раздела его донага, развесила вещи сушиться и, поставив ногами в большое корыто, окатила теплой водой из ведра, смывая сажу и пот.
Лешеку пришлось до темноты рассказывать всей семье о своих приключениях, и о монастырской жизни, и о колдуне, убитом монахами. Слушали его внимательно, перебивали, задавали вопросы и смотрели на него во все глаза. А больше других спрашивал дедушка Вакей, неподвижно лежавший на сундуке. Лешек успел познакомиться со всеми и решил, что как только вырвется на свободу, сочинит песню об этих замечательных людях: веселых, бесстрашных, трудолюбивых. Напрасно авва считает их «черной костью», напрасно Дамиан презирает их темноту. Не темнота, а волшебная мудрость, унаследованная от далеких пращуров, хранится в их сердцах. Та самая волшебная мудрость, что позволила колдуну создать крусталь, та самая, что заставляет богов выполнять их просьбы, та, что хранит и оберегает их очаг.
— Во, погляди! — хозяин поднял голову и указал Лешеку на тяжелую балку в центре потолка, — копьем в громовый знак тыкал! Поганью называл. А такой знак еще у моего прапрадеда над головой висел. Заставят срезать — снова вырежу, как уйдут.
Лешек пел им песни: тихонько, вполголоса. А на ночь, когда топили печь и едкий дым витал по темному дому, освещенному пламенем из огромной топки, дедушка рассказывал внукам сказки — длинные, тягучие, как зимняя ночь, немного страшные, и Лешек сам заслушался, и сердце его замирало, как у ребенка, в предвкушении счастливого конца и в надежде на него.
Внуки любили деда, любили искренне и трепетно, несмотря на то, что неподвижный старик для семьи был тяжелой обузой. Выяснилось, что он совсем нестарый и приходится отцом хозяйке, а не хозяину. Лешек тихонько расспросил Голубу, старшую дочь, которая нашла его в хлеву, отчего дедушка не ходит.
— Дедушку медведь поломал, давно, два года назад. Хребет переломил в трех местах. А дедушка вот жив остался. Только ни руками, ни ногами шевелить не может.
Монахи приходили дважды за ночь, дождавшись, пока в домах протопят печи. И теперь Лешека прятали не в сундуке: хозяин приготовил ему местечко получше, разобрав пол, — худенький Лешек легко поместился между двумя настилами, полом дома и потолком подклета. И очень вовремя, потому что монахи, освещая каждый уголок факелами, нашли дырочку в стенке сундука и на этот раз выбросили из него все, до самого дна.
Лешек думал о старике всю ночь и к утру решился: он должен хотя бы попробовать. Эти люди рисковали жизнью детей, спасая его от монахов. Он должен попробовать. Колдун создал крусталь именно для этого, и Лешек много раз видел, как это делается. Так почему бы не попытаться самому? Всего-то и нужно, чтобы взошло солнце.
* * *
Дом колдуна, снаружи маленький и невзрачный, стоял к северу от монастыря и монастырским землям не принадлежал — на пути к нему лежало болото, непроходимое весной и осенью, и только летом оно пересыхало настолько, чтобы можно было найти тропу. Маленькая речушка Узица, на берегу которой он стоял, тоже местами была заболочена, и на лодке по ней никто не ходил. Зимой же река становилась доро́гой, и от дома колдуна путь открывался не только на север, но и на юг.
Когда колдун привез его к себе, Лешеку стало хуже: боль опять начала грызть спину, появилась тошнота и озноб — солнце садилось и не давало тепла. Он не смог как следует осмотреться, да и любопытства никакого не испытал.
Колдун небрежно бросил поводья на коновязь, взбежал на высокое крыльцо и крикнул:
— Матушка! Иди в дом, ты мне нужна!
И, не дожидаясь ответа, понес Лешека внутрь. Изнутри дом был гораздо больше, чем казался снаружи, и почти все пространство в нем занимала светелка: в ней и спали, и ели, и готовили еду, и, судя по всему, пряли. Но за светелкой находилось еще две комнаты — Лешек увидел двери, ведущие в них. Светлые решетчатые окна — такие же, как у Паисия в келье, — как и пышные подушки на кроватях, прикрывались кружевными белыми занавесями, на столе лежала вышитая скатерть, с многочисленных полок свешивались полотенца, и вокруг было чисто, как в приюте перед приездом архимандрита. Лешек так давно не видел столько занавесей, полотенец и скатертей, что невольно хлопал глазами, глядя по сторонам: в монастыре ели на голых столах.
Колдун уложил его на широкую мягкую кровать, откинув в сторону стеганое одеяло, и Лешек глубоко провалился в перину. На такой кровати он не лежал никогда в жизни — в приюте, как и во всей обители, на доски клали тонкие соломенные тюфяки.
— Матушка, готовь полотенца, — колдун оглянулся, услышав шаги за спиной, и Лешек тоже посмотрел на входную дверь: в дом вошла маленькая чистенькая старушка с белой головой, белым мягким лицом и белыми пухлыми руками. Рукава ее рубашки были закатаны до локтя, а на грудь надет красный передник с вышивкой. Она глянула на Лешека с любопытством, но не подошла к нему, а сразу направилась в одну из комнат, мелко семеня по выскобленному добела полу.
— Посмотри, — окликнул ее колдун, когда она вернулась в светелку, и снял со спины Лешека полотенце, — только посмотри, что они сотворили с мальчишкой…
Старушка, сложив полотенца на подушку, приложила руку ко рту и покачала головой:
— Ай, детонька… А маленький-то какой.
Лешек подумал, что он уже не маленький, но говорить ему совсем не хотелось.
— Это тот самый певун, про которого я рассказывал, — колдун нагнулся к нему и на этот раз внимательно осмотрел его раны, нажимая на них пальцами, отчего Лешек морщился и пищал. — Не пищи, ты же мужчина. Ничего страшного я не делаю, только смотрю.
Лешек был с ним согласен и постарался покрепче сжать губы.
— Скоро взойдет луна, и все пройдет. Придется зашивать, не оставлять же тебе такие страшные шрамы — девушки любить не будут.
Про любовь девушек Лешек не думал никогда, в монастыре об этом говорили совсем по-другому, и ему стало весело от этих слов колдуна.
Колдун накрыл ему спину смоченным в лекарстве полотенцем, а потом еще и теплым стеганым одеялом. Матушка тем временем зажигала многочисленные свечи, расставленные в разных углах кухни. Столько свечей в монастыре зажигали только в церквах.
— Как тебя зовут? — спросил колдун, доставая с полки какой-то кувшинчик с узким горлом.
— Лешек.
— И сколько тебе лет, певун?
— Двенадцать.
— Да ты врешь! — колдун рассмеялся.
— Нет, — Лешек обиделся.
— Да ладно… — хмыкнул колдун, — глотни-ка немного. Только немного.
Он поднес к губам Лешека горлышко кувшина — жидкость в нем оказалась горькой, обжигающей и чем-то напоминала кагор.
— Что морщишься? Противно?
— Ага.
— Ничего. Все пройдет, малыш… Лешек. Наверное, Олег… Матушка, посиди с ним. Пить давай, как попросит. Но пока только воды, а завтра посмотрим. Говорить ему тяжело, так что не расспрашивай, успеем еще. Сказку ему расскажи. А я пойду, попрошу себе ясного неба.
Колдун поднялся с кровати, потрепав Лешека по волосам, и открыл сундук, стоявший у большой каменной печки. Лешеку было интересно, как он будет просить себе безоблачного неба: неужели станет молиться? Он не представлял себе колдуна стоящим на коленях перед иконой, да и икон в светелке не приметил.
Но колдун достал из сундука медвежью шкуру, с головой и огромными когтями, снял кафтан и остался в простой рубахе, на которую надел пояс с множеством непонятных звенящих предметов.
— Смотри, парень, — сказал он Лешеку, накидывая на себе шкуру, — этого медведя я взял сам, в одиночку.
Лешек никогда не видел живого медведя, но мог вообразить, как это было непросто. И если колдун может справиться с таким большим зверем, то, наверное, бояться с ним нечего. Шкура застегивалась на множество мелких крючков, и колдун оказался одетым в нее, как в шубу, открытыми оставались только кисти рук и ноги до колена — сапоги колдун тоже снял и остался босиком. Медвежья голова с открытой пастью, откинутая ему на спину, казалась странной и зловещей. Он снял с полки другой кувшин, побольше, и сделал несколько глотков прямо из горлышка; достал из сундука странный предмет — деревянное кольцо с натянутой на него тонкой кожей — и шлепнул по нему ладошкой. Раздался гудящий звук и перезвон мелких колокольцев, прикрепленных к деревянному кольцу.
— Нравится? — спросил он у Лешека и, не дожидаясь ответа, сказал: — Ну, тогда я пошел.
И опустил голову медведя себе на лицо, как шлем, а потом заревел по-медвежьи. Звук из-под головы шел приглушенный и протяжный, и Лешеку стало немного страшно, но старушка, которую колдун называл матушкой, села к нему на кровать и прошептала:
— Не бойся, маленький. Это он нарочно тебя пугает. Я вот тебе сказку расскажу, про медведя.
Лешек хотел сказать, что он не маленький и сказки про медведя ему в детстве рассказывала мама, а теперь ему это неинтересно. Но неожиданно сказка оказалась совсем не такой, как он ожидал, — в ней человека превратили в оборотня, и он вынужден был ходить в медвежьем обличье по лесам, пока не сделает для людей что-нибудь такое, за что они пожелают вернуть его к себе. Но люди либо боялись его, либо хотели убить. Сказка была длинная, и Лешек забыл про боль и тошноту.
Руки у матушки оказались ласковые: она брала Лешека за запястье, гладила по голове, и ему было так приятно, что хотелось потереться об ее пальцы щекой.
Колдун вернулся нескоро, старушка успела рассказать еще две длинных сказки. Он вошел в дом в расстегнутой медвежьей шкуре: загорелое лицо его побледнело до синевы, тонкие губы подергивались, глаза потухли и казались мутными. Он сбросил шкуру прямо на пол и упал на вторую кровать, стоявшую ближе к двери.
Матушка оставила Лешека, убрала шкуру в сундук, вынула из сжатых пальцев колдуна деревянное кольцо с колокольцами и расстегнула на нем пояс.
— Устал, Охтушка? — спросила она заботливо, взяла со стола кружку и, приподняв ему голову, помогла напиться.
— Ничего, — напившись, протянул колдун — впрочем, довольно весело. — Луна поднимается. Как ты там, певун? Жив еще?
— Да, — ответил Лешек. Оказывается, просить хорошей погоды было не таким простым делом.
— У твоего злого бога бесполезно что-то просить. Захочет — даст, а не захочет — не даст. С нашими попроще: и не захотят, а дадут. Будет нам хорошая погода, до полудня.
И когда колдун, завернув Лешека в одеяло, вынес во двор и положил лицом к себе на колени, Лешек впервые увидел крусталь. При луне он казался немного желтоватым, размером с ладонь Лешека, с гладкими блестящими гранями и острыми, нитевидными ребрами. В самой его прозрачной глубине сидело маленькое мутное облачко, такое легкое, что Лешек не сразу его разглядел.
— Нравится? — спросил колдун и, как всегда, не стал ждать ответа. — Никогда не бери его в руки и никому о нем не говори, ладно?
Лешек кивнул.
— Смотри: он собирает лунные лучи, и получается комок лунного света, — колдун посветил себе на руку желтым треугольным лучом, — видишь? Этот свет очистит твои раны. Может, это будет не очень приятно, но зато действенно.
Лешек испугался, но кивнул снова, чтобы колдун не посчитал его неблагодарным или чересчур нежным. Однако ничего страшного в лунном луче не оказалось, он только приятно холодил спину, и, хотя под открытым небом Лешек сильно озяб, от этого успокаивались горящие раны. Колдун долго водил крусталем над его спиной, а потом усадил, придерживая за шею, и посветил ему на грудь, в одну точку.
— Здесь у тебя сердце. От сердца лунные лучи побегут по всему телу и убьют лихорадку. Замерз?
— Немножко, — сознался Лешек.
— Сейчас. Еще чуть-чуть.
До утра колдун зашивал его раны, а матушка помогала ему, вдевая нитки в иглы из тонких и прочных рыбьих костей. Лешек плакал, хотя не так уж это было и больно. Матушка целовала его в лоб и вытирала ему слезы полотенцем. Колдун же, напротив, шутил и посмеивался, и иногда Лешек не выдерживал и смеялся сквозь слезы вслед за ним.
— Кожа-то тонюсенькая, — сокрушался он, — разойдутся швы того и гляди. Ты, малыш, не шевелись.
Лешек и сам не знал, плачет он от боли или от того, что и колдун, и матушка так жалеют его и так ласково с ним обращаются. В монастыре его жалел только Лытка, но никогда не вытирал ему слез и в лоб не целовал. И за эту ласку он любил их обоих, до боли в груди, до того, что прерывалось дыхание.
А наутро, как колдун и обещал, солнце, пропущенное сквозь крусталь, залечило его раны, стянутые нитками, и на их месте образовались выпуклые рубцы, которые побаливали, конечно, но совсем незаметно, словно кожу несильно обожгли крапивой.
Колдун отнес Лешека на кровать, а матушка дала ему кружку молока и белую сладкую булку. И только тут он заметил, как устал и проголодался. Но, подумав немного, на всякий случай спросил у матушки:
— Сегодня разве не среда?
— Не знаю, детка. Может, и среда.
Лешек очень удивился, как можно не знать, какой сегодня день недели, а колдун, глядя на его лицо, рассмеялся.
— Матушка, среда в монастыре — постный день. Кушай, певун, постные дни отменяются. Кушай и спи. А ты, матушка, ставь пироги. С мясом и с яблоками. Мальчику надо набираться сил. Бледный — смотреть страшно.