С Дьюпом мы не виделись со времени нашего расставания на «Аисте». И…
В общем, меня это устраивало. Мерис втихую затыкал моими ребятами дыры, а я… Я знал, что у Колина все более-менее в порядке, и мне этого хватало. Не хотел я его видеть. Боялся, наверно. А может, все-таки был немного обижен. Но я не старался понять себя. Во мне установилось в это время какое-то шаткое равновесие.
Мерис тоже зачем-то держал нашу карту в рукаве. Правда, подчиненный ему попался на редкость беспокойный. Мы с ним часто спорили, я имел дерзость обсуждать приказы. Но он сам виноват. Это он выбрал меня, а не я его.
Не буду рассказывать, как прошли полтора года со дня моего появления на границах Абэсверта. Тебе этого лучше не знать.
Изменился я мало, разве что шрамов прибавилось.
Не хотелось и теперь показываться на глаза Дьюпу. Но мы с Мерисом друг другу вроде бы не врали. Орал он на меня частенько, я ему дерзил. Но он не врал мне, а я – ему. Похоже – выбора у него не было, только вызвать меня.
Проплыть или пройти пять-шесть километров по древней канализации могли бы и его спецоновцы. Почему же я? Чтобы вырезать этих горе-революционеров под корень? Иначе их большая часть снова окажется у власти, и неизвестно, что будет тогда?
Но Мерис не мог отдать такого приказа напрямую. А самоуправством славился только я. На меня можно будет списать многое…
План коммуникаций нужно показать Лесу, он тут точно все на пузе облазил. Да и интуиция у пацана богатая.
Все-таки экзотианцы гораздо больше отличаются от наших, имперских, хоть с какой стороны подойди. Мы подобрали Леса на Аннхелле полгода назад, едва живого. Парнишка, судя по всему, был родом с Граны. То есть – с той стороны границы. У нас он этакий «сын полка». Натуральная трущобная крыска, в общем-то. Но не наша крыска. Я чем больше приглядывался к нему, тем больше замечал разницу. Как в детской игре – найдите шесть отличий…
Возьму Джоба-Обезьяну, Келли и его старичков. И Леса.
Позвал дежурного, велел – Леса ко мне.
Пацана привели заспанного. Опять, значит, бродил где-то ночью. И это после того, как практически перед отбоем меня вызвал Мерис и велел срочно высадиться на Аннхелл. До того мы развлекались на соседнем астероиде, вроде почти отдыхали даже. Мальчишке на астероиде понравилось, но почти родной Аннхелл, видно, позвал поздороваться.
Совсем на ногах не стоит. Точно: полночи мы перебирались, остальное – он бродил. Ну все, сегодня же проверю: не найду ночью на спальном месте – сам всыплю. Я щенка предупреждал. Нашел, когда шляться по ночам! Нам что теперь, систему свой-чужой перепрограммировать? Нет уж, брат, своим не доверять – дело последнее.
Лесу на вид лет пятнадцать, но на самом деле уже около семнадцати. Люди на Гране мелкие, щуплые. Этот – везде пролезет. Бить жалко, но, видно, придется.
Я развернул перед мордашкой Леса пленку экрана с картой коммуникаций.
– Ну-ка посмотри, соня, что это за место? Район определишь?
– Под Гадюшником это, – с ходу, почти не вглядываясь, сказал Лес, выковыривая что-то грязными пальцами из уголка глаза.
Я поймал его за руку и, аккуратно зафиксировав запястье, достал другой рукой антибактериальные салфетки.
– На!
Он удивился. Как всегда в подобных случаях, искренне.
Да… В семнадцать лет приучать парня мыть руки поздновато. Но ведь сдохнет же от аспалы или летучего огня. Да и лихорадка не всякая лечится.
– Лес, я тебя выпорю, – сказал я ему честно.
Он вздрогнул. Увлекся распечатыванием салфеток. Яркий пакетик. Забыл про начальство временно. И тут я влез, понимаешь.
Глянул искоса. Лицо у меня было серьезное. Задумался. Грехи, наверно, перебирает. Пожал плечами.
– Да за… что?! – взгляд ясный-ясный.
– Ты где ночью был?
– А… тут и был, – Лес кивнул на карту. – Под Гадюшником. Почти что.
Гадюшник на его сленге – городской центр.
– Ну и?
– В одно место хорошее всунуться хотел, но там размыло. Не залезть, роста мало. Твой бы покатил.
Открыл-таки салфетки. Вытащил одну.
– И что ты там искал?
Лес замялся, сделал вид, что изучает салфетки. Что опять за пацанячьи секреты?
– Лес! – сказал я строго.
Покосился на меня. Хотел нагрубить, но передумал. Он меня опасался. Умеренно. Один раз у нас почти дошло до рукоприкладства. Я обещал ему рот зашить, если не перестанет ругаться через слово. И все, в общем-то, для этого приготовил в медотсеке.
О чем же он думает? Лес – парень открытый и болтливый. Значит только наркота. Лечили мы его, лечили…
– «Кошки» там, что ли, собираются?
Замялся опять. Ну, точно.
– Курят или нюхают?
– Но я же не нашел! Чё сразу бить-то! – взорвался Лес. Он решил, что я его для этого и вызвал.
Ну что ж, осознание в пятой точке у парня возникло, и это уже радость. Правда, заслуга исключительно сержанта Келли, сам я не смог. Ну не поднимается на такую мелочь рука.
– Ладно, – сказал я ему. – Даю тебе шанс реабилитироваться. Показывай по карте, где не залез. Если нам это пригодится – прощу.
Зря я так сказал. Лучше бы сразу объяснить мальчишке, что мне в его поведении не нравится. И предупредить, что накажу, если опять будет по ночам шляться.
Лес не понял сути моих размышлений, но лицо у меня было недовольное, и он начал лихорадочно соображать, чем задобрить начальство. Уткнулся в карту.
– Где же тут собираться? – спросил я. – Чтобы покурить спокойно, нужно большое сухое место, а тут…
– Тут большие пещеры есть, – неожиданно выдал Лес.
– Где? – вскинулся я. Никаких больших, свободных полостей на карте не просматривалось.
– Вот, – Лес ткнул грязным пальцем в затопленный, судя по цвету, участок.
Одну руку он честно помусолил салфеткой, другая по контрасту стала выглядеть еще грязнее.
– Тут вода, – сказал я, забирая у пацана салфетки. Вытащил сразу две и стал его оттирать. Лес не сопротивлялся, но смотрел с недоумением, к салфеткам он уже потерял интерес.
– Не вода, – возразил он уверенно. – Там внизу воды вообще мало. И потолок такой штукой блестящей обит. Изолятом. Сам видел.
Вот так так. Экранирует, значит. А мы-то головы ломаем, где они в этом дерьме сидят, да еще и с заложниками. Ай да Лес!
Я улыбнулся.
Лес тоже заулыбался.
– Замирили, да?
Я с сомнением качнул головой:
– Раз ты там был, подходы знаешь? Сколько их?
Пацан задумался.
– Одним сам ходил. Про два – по ушам ходили…
Он замялся.
– Что опять?
– Байку одну слышал. Будто в пещеры ход есть прямо из центра Гадюшника. Из этого, Дворца правосудия, что ли.
Все срасталось и становилось просто и красиво. Даже если главный ход заминирован, нам же проще – террористам и бежать будет некуда.
– Прощаешь? – Лес с сомнением разглядывал меня. Волновало его сейчас, похоже, только это.
– Прощаю, – сказал я с облегчением. – Но до первой ночной отлучки. По любому поводу. Поймаю – пеняй на себя.
– Что значит «пинай на себя»? – нахмурился пацан.
– Пеняй. То есть сам виноват будешь. Я же тебя предупредил.
– А…
И все – глаза горят, никаких забот на лице. Мне бы так.
Я взял шестерых старичков во главе с Келли, Обезьяну, Леса. За Леса я не боялся, при стрельбе он сразу забивается в самый дальний угол и сидит тихо-тихо. Задумался: может, хватит? Потом решил подстраховаться и послать еще десяток ребят по другому ходу, намеченному нашим малолетним консультантом. Все-таки заложников набиралось приличное стадце, и стадце это надо будет выводить.
Прошли мы довольно легко. И даже сошлись обе группы почти одновременно, потому что время, благодаря Лесу, смогли рассчитать довольно точно. Когда расстояние позволило, личные маячки бойцов высветились у меня на браслете. Есть такие вшитые маячки у спецоновцев. Используют их в основном для опознания трупов – сигнал слабый. Но в данном случае – пригодилось.
К пещере, где сидели террористы, группы вышли с разных сторон. С нашей – даже отверстия почти не наблюдалось, так, несколько дырок с кулак. Но обзор неплохой. А проход расширим в секунды – стена едва живая.
Я пересчитал заложников. Дьюпа не увидел. Остальные были в наличии. И премьер-министр, чей сынок, как я понял, заварил всю эту кашу, и министр финансов, вечно измятый и смешной, прямо как на голо новостных лент. Были эти высокопоставленные заложники потрепанными и невеселыми. Но мне не хотелось сейчас над ними смеяться. Во что бы они ни играли, кончится это плохо. При любом раскладе. Даже если я сейчас кану в небытие вместе со своими бойцами.
Заложников, как и сообщали дэпы, было двадцать два человека, а «террористов» я насчитал двадцать девять. Вооружены с виду достойно. Но только с виду. Светочастотные гэты – оружие тяжелое и неудобное. Такое больше годится для полицейских заслонов и сдерживания скученных человеческих масс. В наших условиях гэту надо еще правильно выставить оба фокусных расстояния. А потом ухитриться не поджарить в тесноте своих.
Украшало террористов и непривычное мне огнестрельное оружие, забытое уже на многих планетах, эффектное внешне и опять же тяжелое. С их умелыми руками надо бы носить что-нибудь полегче. Иначе даже поднять и прицелиться – история засчитает за подвиг.
Мои бойцы были вооружены проще. В основном импульсниками, как их называют, хотя в этом оружии два режима – домагнитный и электромагнитный. А защищены мы были сильно облегченными, импульсными же доспехами. Такой вроде бы парадокс. Но вооруженный спецоновец и вооруженный штатский – это вообще две большие разницы. Тем более если спецоновец – бывший пилот-стрелок.
До Мериса никто раньше не додумывался делать из пилотов спецон. Тут, к его чести, он изобрел что-то новое, возможно, его даже наградят когда-нибудь. Надеюсь, посмертно.
Дело в том, что в космосе, в принципе, стреляют иначе, чем в наземных войсках. Особенно по движущимся целям. Потому и оружие в локальных операциях я использую, в основном, импульсное или сенсорное, чтобы это преимущество в стрельбе стало очевидным. Например, у девяноста восьми моих ребят из ста хватает скорости отключать на момент выстрела доспехи. Из-за этих доспехов полисы и не используют импульсное оружие. Наводка возникает. Но мои бойцы успевают выключить доспехи, выстрелить и включить. И на все про все – 0,4-0,6 секунды, не больше.
Были у нас в запасе и другие простые вещи. Слишком простые, чтобы эти начинающие террористы могли к ним подготовиться.
Меня назвали умной! Представляете?! Ураааа! Вот только тот, кто назвал, наверно, передумал через пять минут… когда я его в речку уронила. Нет, я и сама туда упала, и не только я. Но вряд ли это его утешит. А вы когда-нибудь слышали о парне с шестью ногами и тремя… этими самыми? Нет? Ну, посмотрите.
— А!… дра!… А!
А?
Я кое-как разлепила глаза. Солнышко… Свежий, чтоб его, воздух… Ну чего опять?
Долго смотрела на что-то полосатое, которое перед этими глазами торчало. И что это?!
— Александра. Ты что делаешь? — пассажиры на моей спине опять были чем-то недовольны. Особенно зелено-голубой.
— А что?
— Глянь куда идешь! Это ж сторожевая вышка!
Да?
Я помотала головой и снова уставилась на полосатое. О-о… Так это, прикиньте, и не полоски! Это дощечки такие… бревна! И я чуть не уткнулась в них носом. Опять.
Блин, опять вышка… Да что они, бегают за мной, что ли? Как один столб на прошлогодний День Святого Валентина за Альбертиком, сыном какой-то американской шишки. Альбертик тогда на вечеринку приполз весь в синяках, как леопардовая шубка, и все плакался, что зараза-столб его просто преследует. Мол, куда ни повернись — везде он, и сразу в лоб… Хотя что с него взять, с Альбертика, если он уже и травку курит, и грибы. Скоро за ним столбы стаями охотиться будут…
Нет, с Альбетиком и его столбом все ясно, а я вот какого красного октября в эту вышку впилилась? Она ж от дороги метров тридцать!
— Александра!
Нет, у меня скоро на собственное имя аллергия начнется! Как у мамы на шубки из дешевой ондатры!
— Чего?
— Ты что, спишь на ходу?
Блин…
— Уже и глаза на минутку нельзя закрыть!
Народ на дороге, посматривающий на нас с ба-а-а-альшим интересом, как-то рассосался, когда мы на эту самую дорогу вернулись… И только тут окосевшего жаба прорвало:
— С ума сойти можно! Леди Александра, ваше легкомыслие переходит все допустимые границы! А безответственность…
— Отвянь, — вздохнула я….
— Это неслыханно! Вы уже второй раз засыпаете на ходу, совершенно забыв о пассажирах!
Это да.
С меня падать высоко… Ну а я что, виновата?
— А… а вы не разговаривайте так!
— Что?
— Как? — заинтересовался Рик.
Как-как… Ну вот так вот! Как последние два часа…
Удобно устроившись на моей спине (зараза-заквак на крыло наступил — не нарочно, говорит…), пассажиры лайнера «Дракон Александра Морозова», конечно, принялись болтать…
Ну… нет, я конечно, не ждала, что они будут обсуждать что-нить интересное типа духов (есть же в этой отсталой местности хоть какие-то духи?), но и такого наезда на уши не ждала. Сначала вообще-то все было хорошо, жалко — ненадолго. Ну, это когда они выясняли отношения (это я послушала с удовольствием — сначала Гаэли пилил Рика, потом шаман не выдержал и сказал ему что-то… не поняла что, но старикан только квакнул). Да и потом тоже было ничего — когда они пообсуждали планы на будущее — в каком городе есть шанс собрать количество магов для малого ковена (чтоб снять жабий вид с Гаэли и мне наконец значок пришлепнуть). А вот потом они начали обсуждать… что-то. Нет, я не поняла, что, не спрашивайте.
Речь вроде шла о чуме, а потом они как начали… «переменный импульс»… «триоценная проекция»… «монополярная направленность»… Йййе-е-е-е…
Да я от слов «биссектриса треугольника» в школе отключалась напрочь, а тут… Ну и задремала. Ноги идут, глаза не смотрят… Первый раз уронила своих «пассажиров» в сено, второй вот… чуть об стенку не расплющила.
— Так как не говорить? — не отставал Рик.
— По-ученому!
Пассажиры притихли.
Думают.
— Ты хочешь сказать…- голос у заквакистого дедуси поднимался и поднимался с каждым словом, — Ты хочешь сказать, что наш разговор для тебя как снотворное зелье?!
— Ну… да. Я от ваших «проекций» просто в осадок выпадаю.
— Куда?
— Не делает погоды. Не говорите и все…
— Так что, нам теперь и поговорить нельзя?!
— Можно, — буркнула я, — Но не на моей спине.
Хватит того, что на мне лягушка ездит. Узнает кто — оборжут.
— Так что нам, до самого Реваниеми молчать?
— Не хотите — слезайте и идите рядышком, — я пожала крыльями…
— Осторожней!
— Сорри.
Несколько минут я молча топала по дороге, невесть почему расстроившись. Ну и что, что блондинчик-шаман тоже подумает, что я дура? Сам очень умный!
Подумаешь!
Я молча тащилась по дороге и даже на телеги не косилась… Ну никакого настроения.
— Александра….
— Что?
— Хочешь, расскажу одну смешную историю? — вдруг предложил Рик.
— И поучительную, — вставил старикан.
Я подумала. Так смешное или поучительное? Поучительного я уже наслушалась на год вперед. Под завязку. Но и в смешное как-то не верилось. Ну… в смысле с чего бы? Надо уточнить, а то мало ли…
— Мы что, анекдоты будем травить?
Пассажиры обалдели.
— Травить?
— Леди Александра, это уж слишком — обвинять нас, призванных помогать людям, в низменном и недостойном занятии, как отравительство!
— А?
— Александра, ты и правда думаешь, что мы можем кого-то отравить? — растолковал шаман.
А-а… Блин, какие ж они тут все тупые…
— Я про анекдоты говорила!
— И… зачем их травить?
Ы-ы-ы!
— Максимум, что я могу — это устроить диарею, — зачем-то предупредил заквак, будто кто его спрашивал. – Нам клятвой запрещено убивать.
— Но может, это такие паразиты типа крыс? — влез Рик, — Тогда можно…
Ы-ы-ы! Я с ними рехнусь!
— Перевожу для отсталых: анекдоты — это такие смешные истории. И травить — значит рассказывать. Тра… Рассказывай уже!
Дорога пустела, всякие там тележки-пешеходы сворачивали кто куда… Самое время послушать местные анекдоты…
— И вот этот влюбленный Ив-аннеке…
— Дурак, — не выдержала я.
— Почему… дурак?!
— Во-первых, потому что Иванушка, — честно объяснила я, — А во-вторых, ты сам сказал, что этот мэн, который захотел набраться гламура, поперся этот гламур просить у колдуна-солнечного, так? А дело ведь было зимой, когда солнечники слабые?
— Ты поняла! — обрадовался Рик, — Умница!
Я заулыбалась.
Классно, когда тебя хвалят! Причем не за твои… э… фигуру, и не за папины деньги, а за ум. Только перепало мне такое за всю жизнь раза три. В первом классе, за то, что задачку раньше всех решила, потом подружки по колледжу хвалили… хотя это не в счет, они-то такие тупые были, я на их фоне профессором смотрелась… Ну а папа… он меня всегда хвалит (почти всегда).
— Может, не все еще так безнадежно… — пробурчал жабистый дедуля. Интересно… и про что это он? Ладно, потом, сейчас я слушаю анекдот, и точка.
— Так вот, солнечный маг был совсем молод…
— Студент-выпускник, — хмыкнул Гаэли.
— И на тот момент у него как раз не было денег…
— Можно подумать, они у вас когда-нибудь водятся!
— Мастер Гаэли!
— Ладно-ладно, повествуй дальше, менестрель…- проворчал жабик и, судя по ощущениям на чешуйках, прилег вздремнуть.
Рулез!
— Так что там было дальше с этим магом при нехватке бабла?
— Денег?
— Ну да. Так что?
— Странное название, — пробормотал Рик, — Ну да ладно. Так вот, магистр заказ принял, а недостаток магической силы решил компенсировать амулетами… то есть зачарованными вещами. При определенных условиях ими можно увеличить собственные силы — вытянуть, хоть амулеты обычно предназначены для строго определенной цели.
— Как это?
— Э-э… например, есть специальные амулеты для лучшей памяти… есть распознаватели ядов… есть универсальный выводитель пятен и бородавок, а недавно я закончил амулет для ращения зубов, — Рик с чего-то вздохнул. Наверно этот зуборост остался там же, где и розовые мокрицы. В его хате, которая счас по бревнышку…
— Понятно.
— Так вот, наш маг, торопясь подзаработать, не проверил реальную направленность своих амулетов, так что почистил исходящие очень небрежно. Да еще и сочетаемость не учел.
— В смысле?
Рик помолчал.
— Ну вот представь: для богатых леди существует три вида краски для волос: черный, золотистый и каштановый.
— Ну…
— И все знают, какие волосы чем красить…
— Ага.
— А теперь представь, что будет, если все три краски смешать, влить туда снадобье… ну, скажем, от диареи, присыпать все это порошочком, который гоняет насекомых да еще наложить заклинание, повышающее яйценосность у кур. Результат может быть непредсказуем.
Я захихикала, представляя, что хуже для леди-неудачницы, которой не повезет заполучить такую продвинутую красочку — волосы, которые начнут нести яйца, или волосы, которые всей толпой ломанутся с головы в ближайший муравейник?
— Вот-вот, — шаман тоже развеселился, — В таком случае можно получить и волосы в фиолетово-оранжевую крапинку… и такие, что могут шевелиться, отращивать лапки… отлавливать мух и комаров…
— Круто.
— А также приставать ко всяким незнакомым паукам и шарахаться от расчески.
— Ужас.
Про себя я твердо решила не пробовать тут никаких местных панадолов и аспиринов, и никаких порошочков, пока Рика не выспрошу, что это и для чего нужно…
— И-и?
— На первый взгляд, колдовство ему удалось — влюбленный стал привлекателен как бог любви и, отблагодарив мага, отправился на свидание…
— Ну-ну? — поторопила я, потому что на самом интересном месте Рик затих и чем-то забулькал… я повернула голову — ну так и есть, пьет! Эти мне мужики, ну ни на минуту оставить нельзя!
— Рик!
— Сейчас-сейчас, ты на дорогу смотри, — напомнил блондин, накидывая на плечи куртку. Не поняла… С чего это он мерзнет, тепло ж?
— Смотрю я, смотрю! Что там с магом-то?
— Все перечислять? Сначала у мага было похмелье, поскольку он отпраздновал свою «удачную сделку». Потом — нервное потрясение.
— ???
— Когда клиент ввалился. То есть маг потом понял, что это клиент.
— Почему?
— Ну видишь ли, у клиентов как-то не принято ходить по улицам города на шести ногах.
— Что? — я присвистнула, — Ни фига себе гламурчик…
Подвезло местному Иванушке, ничего не скажешь!
— Так вышло… Кое-как позаимствованные и толком не почищенные силы с остатками чар — и клиент обзавелся умением летать (ну и падать, соответственно), а также притягивать к себе драгоценные металлы. Полезное в общем-то свойство, но на человека его обычно накладывают только в ненаселенной местности, при поиске руды — как-то мало радости бродить по улицам города, если тебя с ног до головы облепляют серебряные ложки, женские колечки, чьи-то кошельки… и их весьма рассерженные хозяева. Они не желают слушать ничего про мага-недоучку, их куда сильнее интересует вопрос: «Куда этот ворюга тащит наше имущество»?
Я представила… и заржала так, что мастер Гаэли проснулся и вцепился мне в крыло, чтоб не упасть…
— Су-у-у-упер! Ой-ой, прелесть какая!
— Клиенту так не казалось, — хмыкнул Рикке. — Он топал шестью ногами и тряс тремя э… органами размножения, добиваясь, чтоб юный магистр немедленно снял чары…
— Чем-чем тряс? — не поверила я.
— Э-э… не стоило говорить это при девушке…
— Мне можно!
— Но клиент пожелал тройную мужскую силу… ну… для … э…
— Ка-а-а-айф! — взвыла я, представив себе картинку…
— …И что-то пошло не так. Тройную силу клиент получил, но не совсем в том виде, на который рассчитывал…
— Ой, не могу!
— …Причем заклинание распространилось не только на эту конечность, но и на все, что ниже талии, поэтому и ног стало не две, а шесть…
— Ы-ы-ы….
— Рикке! — старикан ожил в самый неподходящий момент, — Я понимаю, что объяснить девушке правила безопасности в наших городах необходимо, но неужели вы не могли выбрать историю поприличнее, чтобы …
— Тихо ты! — я дернула крылом, и заквак утих. — Рик, че дальше-то? Че там девушка?
— Кхм… К сожалению, девушка не оценила тройной… м-м… доблести кавалера.
— Еще бы!
— Сначала все хорошо шло, чары работали, девушка благосклонно внимала, но потом побочные эффекты прежних заклинаний стали проявляться в самый неподходящий момент — когда очарованная леди все-таки дала согласие на … э… добрачный эксперимент…
— О-о…
— И кавалер стал раздеваться. Свет, конечно, выключили. Что помешало вовремя отметить данный эффект.
— Ага-ага…
— Вдобавок произошло одно досадное совпадение… – шаман с чего-то перешел на «профессорский» язык, будто ему не двадцать шесть, а все пятьдесят, — Во многих домах непрошеных жильцов вроде крыс и муравьев просто изгоняют, но в некоторых на них накладывают заклинания, чтобы они приносили пользу. Ну, например, муравьи чинят щели и убивают вредителей на растениях, крысы набрасываются на воров…
— О-о… классно, — в жизни не полезу в городе ни в один дом, пока мне не скажут, что там нормальные крысы!
— … А в этом доме висело заклинание «Кружевник», принуждающее всех пауков сплетать свои нити в виде кружев. Если потом их обрызгать специальным составом, они и правда станут кружевами. Так что, когда у гостя выросло сверхнормативное количество ног, заклинание сочло его пауком… И заставило работать.
— Не может быть…
— … и когда обеспокоенная долгим молчанием кавалера девушка наконец зажгла свет, то ее ждало мягко говоря, диковинное зрелище — шестиногий претендент в ее возлюбленные сидит прямо на полу и пытается сплести сетку…
Божжже! Вот это обломчик!
— Ри-и-и-ик… — я еле шла, задыхаясь от смеха, — Ну скажи, что ты это выдумал!
— Нет. Этот маг был моим соседом. И именно ко мне в дверь вломились эти сцепившиеся идиоты, выясняя, кто кому что должен…
— Весьма поучительный рассказ о безответственном исполь… Смотри на дорогу!
Поздно.
Может, не стоило смотреть на Рика, когда везешь пассажиров… нет, точно не стоило, потому что, засмотревшись, я промазала мимо моста и рухнула в речку вместе с Риком, Гаэли и грузом.
О-о! Твою ж маму! Чтоб тебя-аа! Холодная вода мигом захлестнула шею и влилась в уши. Кто б мог подумать, что эта узкая речка такая глубо-о-о… тьфу, кха-кха-кха, вода какая противная, помогите-е-е!
— А-а-а! Оуп… бульк!…
— Ква-а-а-а-а-а!
— Они тонут! Хватайте! Держите! — активно включился народ на мосту… В воду полетели бочки, какие-то круглые штуки и…мать твою растак в косметичку «Алая зарррря»!… тюки с соломой… Почему растак? Потому что один мне прям на башню грохнулся! Подожди, доберусь я до того, кто его кинул, чтоб его ветрянкой обсыпало и свинкой придавило!
Ой па-апа-а! Буль-буль…
— Дракон, лети! Лети!
Советчик тупорылый! Сам попробуй из воды взлететь! Рик, где Рик?
Не видно и не слышно. Зато других слышно так, что уши закладывает!
— Спа-ква-сите! — надрывался жабистый дедуля… Не поняла. А что, жабы не умеют плавать? Уй, блин, еще раз кто-то что-то бросит — эпиляцию сделаю без вариантов!
— Спасите!
— Держи!
— Сейчас!
Счас-счас…
— Мастер Гаэли, плывите! — блондин нашелся! Живой! — Плывите!.. Я вам помогу! Александра, к берегу! Вон к тому!
Сам шаман и правда поплыл к своему мастеру — тот орал и шлепал лапками, будто и впрямь плавать не умел. Надо же, какие необразованные жабы… Спасет-спасет, никуда жаб не денется… О, а вот наш груз, с веревочками! Вот, и не пропало ничего, сейчас я его ухвачу… и все нормально будет.
И тут какая-то зараза швырнула еще несколько тюков! Мне чуть крыло не подшибло, а Рик охнул и ушел под воду — видно, по нему попало… Ой… ой, папочка… Рик! Помогите-е!
Жаб от такого живо плавать выучился и стал орать что-то чувакам на мосту. На помощь звал, вроде. Но пока они раскачаются…
Я выплюнула груз и нырнула.
Рик!
Темная вода, путаница водорослей, рыбы шарахаются, как папарацци, крылья… мешают… Ри-и-ик! Кто-то плюхается рядом, раз, два, три… Не до них.
Темно, темно и противно, какая-то рыба лезет в рот, я со злостью отплевываюсь, ее относит в сторону…
Ри-и-и-и-ик!
Рядом проплывает еще кто-то, кто?! Человек, который… он Рика тащит! Фууууххххх…. И мне рукой машет! Местный спасатель? Точно! От моего облегченного вздоха водоросли сорвало. Подныриваю, хватаю обоих — и вверх, вверх!
— Александра… — начал шаман, когда его уже отогрели у костра, растерли и отпоили каким-то отваром…
Я для такого случая кувыркнулась в девушку и, пока мужики подбирали челюсти, присела рядышком…
— Рик, ну я не хотела!
— Александра! — старикан, оглядываясь, тыкал в меня каким-то мега-полотенцем и злобно шипел, — Леди Александра, немедленно примите приличный вид!
Пока наматывала на себя слои ткани, бледноватый Рик улыбнулся:
— Пятый раз…
— Что… пятый?!
— Пятый раз говоришь, что не хотела. Александра… следующий рассказ будет про безопасность на дорогах… А то не дойдем мы до города.
Перед рассветом Змей отправился на рыбалку – чтобы к приезду хозяйки копчёная рыба была готова. Хотел на лодке ехать один, но на берегу уже бродила Агния – то ли сбежать собралась, то ли купаться… но ловить рыбу поехали вместе.
За полтора часа два DEX’а поймали на четыре удочки десяток среднего размера местных лещей и пару крупных судаков – только пираний выбрасывали обратно в воду, после нереста они тощие и костлявые. После этого Змей прямо из лодки, натянув вместо снятой одежды в несколько слоёв рогожу, нырнул.
Там, на глубине двадцати двух метров, всего в ста десяти метрах от Домашнего острова, в слое ила лежал он! – спортивный аэробайк его мечты! Крупнее скутера, но меньше кобайка – и при этом намного превосходящий его по мощности агрегат медленно погружался в донный ил.
Как он там оказался? Можно ли его достать и отремонтировать? И… чей он будет после ремонта?
Змей ещё раз посмотрел на байк, сделал запись – и поплыл к лодке.
***
В субботу с утра Нина, собираясь лететь в поселок, а потом и на остров проведывать своих киборгов, встала в полшестого, почти сразу же позвонила Змею, плотно позавтракала дивным омлетом с зеленью и кофе (Саня только грустно смотрел на процесс приготовления кофе, но вмешаться не осмелился) и в восемь полетела вместе с Саней… по магазинам – поступивших на счёт денег хватило на четыре дешёвых комма, два недорогих планшета, мыло-шампуни-зубную пасту, два ящика сгущёнки, упаковку самой дешёвой кормосмеси, коробку макарон, коробку сахара и десятикилограммовый пакет муки.
А потом зашли ещё в один магазин – и Саня завис у витрины с игрушками. И потому вместо зонта для себя Нина купила небольшого плюшевого розового зайца для Сани.
В заповедник вылетели почти в полдесятого.
***
Но сначала Нина повезла киборга по посёлку к большому дому, стоящему на берегу озера и чуть в стороне от остальных домов.
У дома стоял Фрол:
— Доброе утро! Мы вас уже ждём!
— Фрол, утро доброе. Это Саня. Знакомьтесь. Снежана дома?
— На ферме… я сообщу, что Вы прилетели. Она придет.
— Пусть тогда сразу на курятник подойдет, он рядом с фермой, а у меня там двое. Проведать надо бы. И спроси, можно ли тебе лететь со мной на остров… на весь день. Если отпустит, собирайся.
— Хорошо, узнаю. В дом зайдёте?
— После курятника… и вместе со Снежаной. Но… я сначала на медпункт. Если разрешено будет, подойди.
— Хорошо.
***
Через пять минут остановились у модуля поселкового медпункта, и Нина, увидев толпу народа и Ираиду на крыльце, спросила:
— День добрый! Что здесь происходит?
— Пришли на Азиза смотреть… каждый день ходят! – ответила Ираида. – А он больной совсем, ему вставать нельзя… да и не зоопарк здесь, и киборг не зверь… нечего на него пялиться. Поправится и сам ходить начнет…
— Успокойтесь, Ираида Петровна! Все уже почти ушли, – Нина проводила взглядом уходящих бабулек, – они же как лучше хотели. Вон сколько всего принесли…
В руках медика было несколько пакетов с продуктами, у ног стояла сумка – явно с одеждой.
— Проходите уж… чего стоять. Столько принесли… ему и не съесть столько… всё ходют и ходют, покоя от них нет… а он лежачий…
Азиз, ещё в день приезда подключившийся к простенькому искину медпункта, видел и слышал всё, что творилось на крыльце.
То, что на него захотели посмотреть местные жители, было ожидаемо – удивило то, что новая временная хозяйка не разрешила никому на него смотреть. Но… всё равно разрешит… это только отодвинулось во времени. Значит, есть возможность восстановиться.
Но то, что люди несли для него еду и одежду, было неожиданно… и почему-то приятно.
Жаль только, вся еда несладкая и малокалорийная… молоко, творог, сметана… хлеб… как же сказать, чтобы хоть банку кормосмеси принесли?
Пока Нина с Ираидой разговаривали на крыльце, Фрол подошёл к медпункту, поздоровался — и медик пригласила всех зайти внутрь и провела в палату, где лежал киборг.
— Проснулся? Вот молодец! А это всё тебе принесли… молоко тебе можно. Бери и можешь пить. Можешь уже сам вставать? Хороший-то ты какой… просто красавчик! Как в том сериале…
Ираида расставляла продукты на тумбочке перед кроватью, на которой лежал Irien, и говорила что-то… Азиз откинулся на подушку и закрыл глаза. Было уже всё равно… и что постоянная хозяйка рядом – тоже. Если от него будет что-то нужно, система поднимет… и всё сделает сама.
Нина усмехнулась – может же! Лежит в присутствии двух хозяек с закрытыми глазами! – программа не должна такого допускать… или у Irien’ов это возможно?
Но Ираида встревожилась:
— Тебе плохо? Что-нибудь нужно? Как состояние?
— Система… не готова к работе, – сказал киборг и открыл глаза. — Функциональность… 12,8%… рекомендуется утилизация оборудования.
— Слово-то какое… функциональность! Не готов к работе, и всё. Лежи. Поправляйся. И ешь лучше. Что-нибудь нужно? Фролушка, что с ним?
DEX запросил доступ у Азиза, получил отчёт и ответил медику, что больному нужна кормосмесь и сахар, так как обычную еду он есть пока не может. После этого по приказу Нины занёс в палату упаковку кормосмеси из флайера.
— Ираида Петровна, ему можно мёд давать с молоком, когда кормосмесь закончится, – пояснила Нина, – или сгущёнку. Он быстрее поправится на сладком!
— Вот оно что! – обрадовалась Ираида. – Есть мёд, принесу! Вылечу и здесь оставлю, помогать станет.
— Вот и замечательно! Азиз, если что понадобится, звони, – и Нина подала киборгу комм, – он настроен и все номера… то есть номера всех моих киборгов… занесены. Всего хорошего, – попрощалась она с Ираидой, – звоните, если что-то будет нужно.
***
Снежана подошла к курятнику одновременно с Ниной и Саней, и после приветствия сказала:
— Фрол сказал, что нужен тебе… и Степан звонил, чтобы тебе его отдала… но у меня полно работы в доме. Давай не сегодня ты его заберешь?
— А что за работа? С домашней работой Саня справится? Он Mary, санитар из больницы, списан по возрасту. Саня, пропиши себе с третьим уровнем Снежану Олеговну.
— Приказ выполнен.
— Сегодня сможешь отпустить Фрола на остров? Саня может помочь, если что-то нужно.
— Хорошо… забирай. Саня… замена не равноценная… но Фрол тебе нужнее. Фрол, можешь собрать свои вещи. Летишь с Ниной.
— Хорошо.
***
Курятник представлял собой одноэтажный серый модуль размером двенадцать на двадцать пять метров – под одной крышей было несколько секций, изолированных одна от другой, но имеющих выходящие в общий центральный коридор двери – две секции для маточного стада птицы, секция для выращивания молодняка на племя, секция для выращивания бройлеров, инкубатор, кормоцех и склад кормов.
Была и бытовая секция, в которой находилась комната отдыха, санузел, гардеробная и кабинет ветеринара с сейфом-аптекой.
Комнату отдыха почему-то местные крестьяне упорно называли «красный уголок» — и киборги не могли понять, где логика в этом названии? Комната почти квадратная – три с половиной на четыре метра – углов четыре, стены выкрашены в светло-зелёный цвет – и почему «уголок» именно «красный»? Совершенно непонятно.
Снежана поздоровалась с вышедшей на встречу женщиной и представила ей Нину:
— …а это хозяйка твоих помощников… где они?
— День добрый! Проходите, оба здесь. Рудж такой бдительный, уже троих воришек поймал… все приезжие, не знаю таких. Боголеп ведь же того же дня им программы поставил. Как он мудрёно выразился? «Допустимо только нетравматическое воздействие и мягкая фиксация». Вот как. Так что и корма все на месте, и куры целы. Рик… он тоже молодец… только красивый слишком…
— Анна, они же одинаковые! – рассмеялась Снежана. – Один фенотип. Близнецы!
— А я их различаю! — с улыбкой ответила Анна. – У Рика синяя рубашка, а у Руджа рубашка красная. Я им специально разные купила. По две каждому. Проходите в комнату отдыха, посмотрите на них.
Нина прошла по коридору в большую комнату, где находились два дивана, письменный стол, небольшой головизор, простенькое кресло и этажерка с книгами.
По вызову Анны вошли оба киборга и застыли у стенки – новая хозяйка приехала. Что-то ещё будет? Старая хозяйка часто брала их с собой на праздники и вечеринки. А что будет здесь?
Нина спросила у обоих отчёт о состоянии, выслушала – и осталась довольна. После этого выдала им по комму:
— Всё настроено, и основные номера занесены. Если что понадобится, звоните, – и обратилась к Анне: — Если хорошо работают, то пусть работают и дальше. А на одежду для них денег я пришлю…
— Зачем? Тебе разве ещё не прислали договора аренды?
— Пока нет. Но из тех денег, что мне будут положены за аренду киборгов, половину можно расходовать здесь на них же. На еду, обувь и одежду для двоих.
— Могу передать твое пожелание в бухгалтерию. И в понедельник договора тебе вышлют.
— Хорошо. Оставайтесь здесь, – уже к киборгам обратилась Нина, – и хорошо работайте и дальше. Это ваш шанс жить нормально.
***
После посещения медпункта и курятника зашли в дом Снежаны и плотно пообедали. Зиночка прислуживала за столом, а Фрол и Саня были посажены за стол.
Уже в флайере Нина спросила Фрола:
— Я думаю оставить тебя на островах управляющим. Но… если ты согласен. Ты местный, знаешь людей и киборгов, знаешь обычаи… и сможешь договориться с киборгами, которых привезут… идеальный вариант.
DEX был удивлён безмерно – у него спрашивают, хочет ли он жить без людей! Свобода!
Нина заметила, как он изменился в лице, и добавила:
— Подумай… ответишь, когда решишь. Но… чем раньше решишь, тем лучше.
— Я согласен.
— Тогда… забирай свои вещи… если они у тебя есть, и полетим. Сначала зайдём к Змею. А потом на тот остров.
Фрол сел на место пилота, Нина села рядом. Саня остался в доме.
***
Змей уже ждал на берегу – но стоял один и без хлеба. Неизвестно, кого на этот раз привезёт хозяйка – только киборга или постороннего человека – и как она отреагирует на поданный хлеб, предугадать не мог.
— Змей, здравствуй… но вообще-то мы уже здоровались сегодня.
— День добрый! Мы уже ждём вас.
Змей по внутренней связи сообщил Ворону, что посторонних людей нет, и Irien в сопровождении Златы вышел из открытой двери задней части дома.
Ворон радостно поздоровался, и Злате показалось, что он как-то слишком уж рад! Чтобы киборг для развлечений так радовался хозяйке – она даже представить себе не могла!
Фрол начал разгружать флайер, Змей принял от него первый ящик и понёс в дом.
А Нина подошла у стоящей в дверях Злате:
— У тебя длина волос закреплена программой или волосы могут расти?
— Программного ограничения длины волос нет.
— Тогда можешь растить косу… привезу ленточки в следующий раз. Пойдём в дом.
***
В доме был идеальный порядок – чистые половики на полу, чистая скатерть, чистейшая посуда. И при этом у печи стоит гончарный станок с куском глины, накрытым мокрой тканью, на круге.
Обе кибер-девушки встали у стола – все-таки хозяйка впервые прилетела сама, а не спрашивает по видеосвязи — по стойке «смирно», и Нина поняла, что в армии они побывали.
Вошедший Ворон встал чуть в стороне от них – он уже немного освоился и начал доверять хозяйке.
— Молодцы! Вот что значит – трудиться на себя! Но… дисциплина прежде всего. Агния и Аглая… сейчас вы обе полетите со мной на остров на Светом озере. Управляющим на острове будет Фрол…
— Это Вы тоже говорили, – слегка обиженно выдал Ворон, – только что.
— Разве? Девочки, садитесь… и ты тоже… присядь. Раз я все уже сказала… вопросы есть? Все ли понятно?
— Всё понятно… чай будете?
— Чай буду. Зови и парней… вместе будем чаёвничать.
***
После чаепития в доме, когда Нина уже вышла из дома и приготовилась лететь на остров на Светом озере и велела Агнии и Аглае собираться, явился Лютый на лодке.
Змей и Фрол с ним поздоровались на берегу, как с приятелем, но, по пути от мостков к дому Лютый увидел незнакомого человека – и встал столбом.
Теоретически он знал, что это хозяйка Змея и сестра хозяина Фрола. Но… одно дело знать по видеозаписям, а совсем другое дело – встретиться вот так. Лицом к лицу.
Нина, увидев, как незнакомый – но вроде как виденный на видеозаписях Змея — парень напрягся, обратилась к Змею:
— Представь мне своего друга… кто он?
— Это Лютый… из деревни. Молоко нам возит. И хлеб. Он прежнему егерю возил. И нам привозит.
— Просто так возит? Или что-то берёт взамен?
— Банки и миски, которые Ворон делает. Иногда рыбу.
— Молодцы! Наладили контакт с соседями. Хвалю.
— Только с одним соседом, – заявил Фрол, – с людьми пока нет контакта. Лютый тоже DEX.
— Я уже поняла, что он киборг. Киборг тоже человек. Добрый день, Лютый!
Гость молча достал из корзинки полкаравая хлеба и протянул Нине. Она, как хозяйка Змея, должна знать обычаи – теоретически.
Нина запоздало удивилась, что на этот раз Змей не вынес хлеб, но отщипнула от поданного каравая кусочек и съела. После чего сказала:
— Я знаю обычаи… но ты должен был сначала предложить хлеб парням.
— Ваш статус выше. Вы хозяйка Змея, а он в деревне считается человеком… и в деревне считается, что Вы его мать… приёмная. Поэтому так.
— Молодец! Все правильно… Змей мне как сын… приёмный… здесь. Ты давно живешь в деревне?
Лютый, зная о хозяйке Змея только со слов Змея и Фрола, вел себя спокойно, но при этом вопросе чуть не включил боевой режим. Фрол заметил это и ответил вместо него вопросом:
— Зачем Вам это знать?
— Фрол, у него на руке браслет… Лютый, покажи мне его.
Есеня направился к старому дубу, когда оторвался от погони и достаточно запутал следы, чтобы этот мерзкий Избор точно не нашел, где спрятан медальон. Наверное, никогда в жизни Есеня не чувствовал себя таким… униженным. И с лестницы его спускали пинком под зад, и морду били не раз, и батька шпынял как хотел. Но никогда еще ему не давали понять, какое он ничтожество! Избор смотрел на него как на муху, плавающую в пиве. Даже благородный Мудрослов никогда так себя не вел — он всегда изображал доброго дядьку, на вопросы отвечал…
Чувствуют они тоньше! А моются, глядя на пухлых девок. В хорошие руки он медальон хочет отдать… Да эту сволочную штуку надо не то что в море утопить — в горне переплавить. Молотом расколотить и потом переплавить. Действительно, зачем тащиться на какое-то море? И где оно, это море?
Есеня так злился, что совсем забыл о том, что его ищут. Уже подходя к старому дубу, он услышал, как двое стражников играют в кости и громко бранятся между собой. Ничего себе! Значит, они и дома его караулят… Интересно, долго они будут здесь торчать? Есеня пожалел, что не прихватил из дома нож: можно было бы попробовать напасть неожиданно… Впрочем, он и сам понимал, что это глупость: никогда ему не справиться с двумя стражниками. И нож тут не помощник.
Он потихоньку отошел от старого дуба и повернул в глубь леса. Не вечно же они будут тут сидеть! Когда-нибудь им надоест, и тогда он заберет медальон. Заберет и переплавит.
Вот они, оказывается, какие, эти благородные! У Есени от возмущения все дрожало внутри. Вот почему они такие — чужое отбирают. Воры! Настоящие воры! Да еще и гнушаются простыми людьми после этого! А Есеня, между прочим, сварил булат лучше благородного Мудрослова. И ни у кого ничего не отбирал!
Ему вспомнилось вдруг, как его отливкой восхищался Жидята. Как он сказал? На стенки вешают и с собаками охраняют! Во как! Есеня, довольный собой, усмехнулся. А ему это — как два пальца облизать!
И тут до Есени дошло, почему Жидята, вместо того чтобы обрадоваться, так испугался. Ведь он говорил о медальоне! «Отберут»… Есеня думал, что это он про отливки, — отливок ему жалко не было, отберут и отберут, он еще сделает. А оказывается, Жидята боялся, что его, Есеню, благородные захотят сделать ущербным! Ничего себе! За что, интересно?
«Если нас поймают, непременно попробуешь», — сказал Избор. Стать счастливым? Так это он пошутил! Веселенькое дело! Вот дрянь! Найти его и дать в морду, чтоб больше так не шутил. Разговаривает с ним Есеня, видите ли, не по правилам! А как с ними после этого разговаривать? Воры!
Есеня шел быстро, не разбирая дороги. Мысли метались в голове и между собой не складывались. Одно он знал точно: медальон надо достать и переплавить. На крайний случай — расколотить молотом.
Часа через два Есеня осмотрелся и понял, что забрел слишком далеко. Но солнце пригревало, комаров не было, и его потянуло в сон. А к дубу надо попробовать подобраться ночью: если стража так громко шумит днем, то, может, хотя бы по ночам дрыхнет. Не мешало поспать, и Есеня быстро нашел себе теплое местечко, с которого солнце не уйдет до самого вечера. Но все равно долго ворочался и вскакивал — такие мерзкие мысли крутились в голове.
Проснулся Есеня от холода. Солнце давно село, над ухом пищал комар, и трава вокруг промокла от росы. Нет, жизнь в лесу перестала ему нравиться еще в прошлую ночь. Тени деревьев показались Есене зловещими, и он неожиданно вспомнил о диких зверях. Чтобы согреться, стоило встать, но Есеня боялся пошевелиться. А что если его услышат волки? Или медведь? Пока он лежит тут тихо, никто его не найдет и не тронет. Когда-то, когда Есеня был маленьким, с ним такое случалось: в темной комнате ему часто мерещились страшные тени. Но, хоть он уже взрослый, это вовсе не темная спальня, а самый что ни на есть настоящий лес!
Вдали ухнула сова — низко и зловеще. А еще, говорят, в лесу есть болото, из которого по ночам выходят мертвецы… Истории про мертвецов мальчишки частенько рассказывали друг другу в детстве. А вдруг все это правда? Мертвец — это не волк и не медведь, от него под кустом в темноте не спрячешься. У Есени стучали зубы, и вовсе не от холода. Да еще и комары обжирали босые ступни, но почесаться он не решался.
Нет! Он не трус! И какие-то там мертвецы не помешают ему достать медальон со старого дуба! Есеня сел и прислушался: лес был полон звуков. В верхушках деревьев шебаршился ветер, вокруг изредка что-то щелкало, шуршало. Снова крикнула сова. Может, ее кто-то спугнул? Птицы редко кричат просто так. Есеня звонко хлопнул по щеке, придавив комара, — звук разнесся по лесу далеко и отчетливо.
Надо выбираться отсюда. Сидеть и ждать нет никакого смысла. Он с наслаждением почесал пятки, поднялся на ноги и, оглядываясь и пригибаясь, пошел в сторону города. Ему хотелось двигаться бесшумно, но поминутно что-то попадалось под ноги: то хрустела сломанная ветка, то сучья задевали одежду, то он спотыкался и, едва не падая, громко шлепал босыми пятками по земле.
Ему казалось, что его давно увидели и теперь идут по пятам. Чувствовал, как в спину ему кто-то смотрит. Мертвецы? Волки?
Странный звук донесся издали. Похожий на рев. Или стон. Очень страшный звук. Живой и неживой одновременно. Есеня замер и прислушался: звук повторился. Что-то ему это напомнило, что-то светлое, доброе… Звук повторился еще раз, и Есеня вспомнил: по базару иногда водили живого медведя. Веселый был мишка и умный: деньги умел считать и на передних лапах ходил. А кричал в точности так же — немного обиженно, вытягивая вперед морду.
Вот это да! Неужели медведь? Сожрет и не подавится. Есеня хотел потихоньку уйти от этого нехорошего места, но тут нога его вляпалась во что-то скользкое, холодное и живое, из-под нее донесся отчаянный визг. Есеня от испуга отпрыгнул в сторону и только потом сообразил: лягуха! Он в темноте наступил на лягуху! К осени они почему-то всегда лезут под ноги. А если бы это была змея? Звяга рассказывал как-то про девчонку, которую укусила змея, — говорят, она ужасно кричала, а потом умерла. Умирать Есеня не хотел и теперь пошел вперед, осторожно ощупывая носком землю, прежде чем ступить. Но змея может укусить, если только к ней прикоснешься…
Страшный медвежий рев снова разнесся по лесу, теперь гораздо ближе и где-то над головой. Может, медведь залез на дерево? Есеня присел и прикрыл голову руками. Рев повторился. Он повторялся то и дело, но Есеня, как ни старался, не мог как следует определить, откуда он идет: почему-то вместе с ревом в верхушках деревьев особенно сильно шумел ветер. Поразмыслив с минуту и прислушавшись, он понял и чуть не рассмеялся: это дерево скрипит! Никакого медведя нет! Есеня оживился, бесстрашно пошел на звук и нашел тонкую и высокую сосну с надломанной верхушкой. Правду говорят: у страха глаза велики.
Однако мертвецы от этого из болот вылезать не перестали, волков никто не отменял, да и медведи запросто могли находиться поблизости — только кричать, наверное, не стали бы. Напали бы молча. Есеня ускорил шаги — скорей бы добраться до старого дуба, стражники хоть и сволочи, а люди. Живые, настоящие. Чтобы не сбиться с пути, он находил пятачок открытого неба среди деревьев и смотрел на звезды. А здорово, что он научился в них разбираться! Иначе бы заблудился тут почем зря! Никогда не знаешь, что пригодится в жизни.
Стражники не спали. Они сидели у костра и о чем-то потихоньку беседовали. Есеня подумал, что мог бы подкрасться к дубу незамеченным, но, вспомнив, как в лесу под ногами хрустели ветки, решил не рисковать. Ведь если его поймают, то сразу догадаются, что он пришел за медальоном. И тогда ничего не получится. Надо дождаться, когда они уйдут — наверняка, им это скоро надоест. А тем временем можно отсидеться в сарае, там его искать не будут.
Он пробрался в город задолго до рассвета, повертелся вокруг двора Бушуихи, проверяя, не выдал ли кто его убежища, и только потом залез внутрь. И, что самое удивительное, нашел там хлеб, сыр и флягу с квасом — узелок был зарыт в сено, и Есеня нащупал его, когда хотел улечься поудобней. Здорово. Да тут можно сто лет прожить! И еда, и теплая постель — чего еще надо? А гулять можно по ночам.
Есеня барином развалился в сене и, уплетая хлеб с сыром, предался мечтам о том, как следующей ночью снова залезет к белошвейкам, не для расспросов, конечно, а по другому делу. После кошмаров ночного леса жизнь вошла в нормальную колею — разве что скучно целый день сидеть взаперти, ну да можно же придумать себе какое-нибудь занятие?
Он пригрелся и не заметил, как уснул, так и не дожевав хлеб. Ему снился страшный сон — злобный правитель Харалуг, чем-то похожий на отца, только выше и шире в плечах, с густой черной бородой, нависал над ним и спрашивал: почему ты до сих пор не уничтожил медальон? В руках он держал булатную саблю — Есеня даже во сне заметил, какой красивый у нее клинок: черный с золотистыми прожилками. Ему было очень страшно, он думал, что злобный Харалуг сейчас отсечет ему голову, ведь сабля у него острая как бритва и прочная как алмаз. Он что-то мямлил в ответ про стражников у старого дуба, но Харалуг не слушал его.
Крик петуха на крыше сарая разбудил его не сразу. Да и вряд ли это был первый петух — солнце не только давно встало, но и подползало к полудню. Есеня прислушался: в сарае кроме него кто-то был. Он притих и перестал дышать. Может, кто выдал? Да нет, стражники не стали бы осторожничать. И вообще: что они, собственно, могут ему сделать? Медальона-то у них нет!
— Есеня, — шепотом позвал тихий голос, — ты здесь?
Он высунул голову из сена и увидел Чарушу.
— Ой! — она улыбнулась во весь рот. — Ты вернулся! Как здорово!
— Вернулся и вернулся, — ответил он равнодушно. — Опять, что ли, поесть принесла? Так я только что поел.
— Нет, я просто зашла проверить. Но если хочешь, сейчас принесу, — она повернулась, готовая по его кивку бежать за едой.
— Не надо пока. Может, к ужину, — он милостиво махнул рукой.
— А пить? Пить хочешь?
— Ну давай! — он кинул ей фляжку, которую Чаруша поймала на лету.
— Я сейчас! До колодца и обратно!
Есеня не понял, чего она так суетится, но ему понравилось: лежи себе, а тут по первому требованию — еды, воды! Может, еще чего попросить? Пива, например! Но пить пиво в сарае, в одиночестве показалось ему неинтересным. Эх, была бы она белошвейкой, а не папиной доченькой! Он бы точно не стал скучать.
Чаруша вернулась быстро, запыхавшись и поправляя выбившиеся из толстой косы пряди волос. Румяная и пышущая жаром, как булочка, только что вынутая из печки. Есеня тряхнул головой: как здорово было бы ее сейчас потискать, чтоб она повизгивала и хохотала. Наваждение показалось столь натуральным, что Есеня долго не мог от него избавиться. Чаруша взобралась к нему на сено и села рядом, так близко, что он почувствовал ее запах. От нее пахло пряностями и кожевенной мастерской ее отца, но не противно вовсе — готовой выделанной кожей. Хороший запах, терпкий немного.
— А где ты был эти две ночи? — спросила она и вздохнула, опустив голову.
— Какая разница? — Есеня хлебнул из фляги. — В лесу ночевал.
— Ой! Там же страшно! — она подняла на него голубые глаза — он только сейчас заметил, какие они голубые и прозрачные.
— Да ничего там страшного нет, — Есеня равнодушно махнул рукой. — Медведя видел. Вот как тебя сейчас. Вышел мне навстречу из малинника.
— Ой!
— Да не бойся. Он меня увидеть не ожидал, испугался и в лес убежал.
— А ты? Ты испугался? — она высоко подняла брови, и губы ее слегка подрагивали.
— Нет, конечно! Чего бояться-то? — фыркнул Есеня. — Или он меня — или я его.
— А мне в детстве рассказывали, что по ночам мертвецы выходят из болота. Мертвецов ты не видел?
— Нет, не видел, только слышал. Они за мной до самой городской стены шли, но напасть не решились.
— И какие они? Страшные?
— Не знаю. Не видел, говорю же. Только шаги слышал. И стоны. Они стонут, жалобно так, как будто тяжело им на живых смотреть.
Румянец на ее щеках слегка поблек, и по лицу пробежала тень.
— А если бы напали? — шепотом спросила она. — Что тогда?
— Не знаю, — пожал плечами Есеня. В отличие от белошвеек, она верила каждому его слову, и от этого он чувствовал себя всемогущим и бесстрашным.
— Ты такой смелый… — она восхищенно покачала головой.
— Да ну. Обычный… Расскажи лучше, что там у нас дома? Все в порядке?
— Да, приезжал благородный Мудрослов и обещал твоему отцу, что никого из них не тронут. Только… мама твоя плачет все время. А отец из твоей отливки выковал нож и повесил на стене в кухне. Кто ни придет, он всем показывает и говорит, что это его сын булат сварил, и цены этому булату нет, дороже золота стоит.
— Чё, правда, что ли? — Есеня глупо хохотнул: ему вдруг стало не по себе и защипало глаза.
— Конечно. Он и мне показывал, и стражникам, и мой отец к нему приходил — он всем показывает. Красивый нож, черный с золотым. Как у благородных. Раньше он этот нож прятал, но когда благородный Мудрослов его увидел, он его прятать перестал.
— Что, и Мудрослов его видел?
— Да. Он отливки оставшиеся у твоего отца забрал. Сказал, что они бесценные.
— Может, он и денег за них оставил? — Есеня вдруг понял, почему Жидята не велел показывать отливку отцу.
— Не знаю. Мне не говорили. А где ты еще был?
— Да нигде. Слышала ты про благородного Избора?
— Слышала. Мне мама про него рассказывала. Он украл у благородных медальон, чтобы всех простых людей сделать счастливыми. Но его заперли в высокой башне, в темнице, и теперь никто нам не поможет…
Кажется, весь город знал про медальон и Избора, один Есеня ничего про это не слышал.
— Как же! Жди дольше! Счастливыми! Да он нас ненавидит! — злобно процедил он.
— Откуда ты знаешь?
— А я вчера влез на эту башню и его освободил.
— Как это? — Чаруша раскрыла рот.
— Очень просто.
— Да ты врешь… — недоверчиво сказала она.
Ну вот, когда Есеня врал, она верила, а стоило сказать правду — и пожалуйста!
— Не хочешь, можешь не верить, — он сделал равнодушное лицо и отвернулся.
— Нет, что ты… Я верю. Правда! — Чаруша придвинулась к нему еще ближе. — А как ты туда проник? Ведь там же стража!
— Очень просто!
Есеня честно рассказал ей, как нырял под стеной и как поднимался наверх по плющу. Где-то, конечно, пришлось немного преувеличить, но ведь без этого рассказ показался бы неинтересным. А вот о том, что благородный Избор все время старался над ним посмеяться, он сообщать не стал. И еще промолчал о том, что медальон спрятал он, Есеня, а не благородный Избор.
— А этот медальон, оказывается, вовсе никого счастливым не делает. Наоборот. Им людей в ущербных превращают, а то, что у них отнимают, благородные берут себе, поэтому они такие все умные и способные. Представляешь?
— Не может быть! Это же… нечестно! — Чаруша вскинула глаза. Надо же, девка, а понимает!
Ободренный ее поддержкой, Есеня продолжил:
— Я решил, надо этот медальон молотом расколотить. Или в горне переплавить.
— Здорово! А как же ты его найдешь?
Есеня чуть не проговорился, но вовремя прикусил язык.
— Найду. Вот увидишь!
— А мой отец говорит, что тебе надо к вольным людям уходить… — вздохнула она.
— А что? Можно и к вольным людям! — оживился Есеня: идея ему понравилась.
— Ты что! Это же на всю жизнь!
— Ну и что? Здорово. Работать не надо, денег копить не надо!
— А как же жениться, детишек завести?.. — Огорченно спросила Чаруша.
— Была нужда! — Есеня дернул плечом.
— Слушай, возьми меня с собой, — шепотом попросила она и, покраснев, опустила лицо.
— Куда?
— К вольным людям.
— Ты чего? С ума сошла? Чего ты там будешь делать?
— Еду готовить. Еще я шить умею. Кто вольным людям одежду зашивает? Стирать могу. Я все умею, правда.
— Глупости это. Вольные люди на то и вольные, что баб за собой не таскают.
Чаруша вздохнула, и Есеня увидел слезы в ее глазах.
— Да ладно, не реви, — снисходительно сказал он. — Ты замуж выйдешь, ты красивая.
— Правда? — она подняла лицо.
— Что «правда»?
— Что я красивая?
— Конечно, что ж я, врать буду, что ли…
Она осторожно вытерла слезу и улыбнулась. Как легко девчонку сделать счастливой! Ведь кому ни скажи — «ты красивая», тают и улыбаются. Как будто это самое главное в жизни. Интересно, улыбнулась бы она, если бы Есеня сказал ей, что она аппетитная и ему хочется ее потискать? Наверняка бы обиделась и по роже хлопнула. А это ведь гораздо важней, чем красота. Вот белошвейки — те не обижаются, но им это тоже почему-то не нравится, они тоже все хотят быть красивыми.
Когда Чаруша ушла, он стал мечтать, как вечером пойдет к белошвейкам. Но надеждам его сбыться было не суждено: ближе к закату к нему пришла Цвета — одна, без подружки.
— Есеня? Это я.
— Заходи, — Есеня к тому времени успел заскучать и проголодаться. Спать ему не хотелось, через щелку в стене ничего, кроме кур во дворе Бушуихи, он не видел, так что приходу сестренки обрадовался.
— Меня батя прислал.
— А пожрать принесла? — Есеня принюхался: от ее узелка очень аппетитно пахло жареной гусятиной.
— Конечно. Вон, смотри, это мамка для тебя специально зажарила. Только ты все не ешь, это тебе на дорогу, — она залезла на сеновал поближе к Есене. — И молоко тут. Флягу оставь себе, пригодится.
— На какую дорогу? — Есеня облизнулся и запустил руку в горшок, который прятался в узелке.
— Батя тебе велел сегодня ночью, как только стемнеет, идти в лавку к Жидяте. Он тебя проводит в лес, к вольным людям.
— Чего, серьезно? — Есеня еще не понял, радоваться ему или, как обычно, доказывать отцу свою самостоятельность.
— Конечно. Батя сам хотел прийти, но он же высокий, его издали видно. Побоялся, что проследят.
— Как у вас там? Все в порядке?
— Ой, Есеня. Не знаю. Нас никто не трогает, но все равно очень страшно. Мама плачет, батя места себе не находит. Нам, наверное, придется уйти из города. Батя говорит, что у тебя другого выхода нет, только к вольным людям уходить. Все равно поймают. Выследят, кто из нас тебе еду носит. И про Чарушу догадаются рано или поздно.
— Да я что… Я не против. К вольным людям — так к вольным людям, — Есеня откусил кусок гусиной ножки. — Чаруша со мной к вольным людям просилась. Но я отказался.
— Она тебе нравится?
— Ну да, пухлая такая… мне пухлые нравятся.
— Она хорошая, правда? — сестренка явно оживилась.
— Ну да. Чего она только к вольным людям собралась, я не понял.
— Чего, действительно не понял? — Цвета рассмеялась. — Вы никогда таких вещей не понимаете.
— Да ладно. Чего там понимать-то? Скучная жизнь у вас, а у вольных людей весело, интересно.
— Дурак ты, Есеня, — сестренка посмотрела на него сверху вниз.
— Чего сразу «дурак»? — Есеня жевал с таким аппетитом, что не очень-то обращал внимание на ее слова.
— Она же в тебя влюблена по уши! Ты что, не видишь, что ли?
— Чего, серьезно? — Есеня откусил еще кусок.
— Ну да. Знаешь, как батька радовался! У них ведь с ее отцом все уже сговорено. Она к нам и ходит поэтому. Отпустили бы ее в чужой дом допоздна сидеть? Ты что, не знал?
Есеня перестал жевать.
— Ничего себе… — пробормотал он. — А меня они не хотят спросить?
— Ну ты же сам сказал, что она тебе нравится, — сестренка потускнела.
— Мне, знаешь, много кто нравится. Нет, она хорошая, ты ей не говори, что я так. Но жениться мне пока что-то не хочется.
— Так ведь не сейчас. Пока сладится все — года через два, а то и через три свадьбу бы сыграли.
Есеня подозревал, что тут батя подложит ему какую-нибудь свинью, и давно приготовился к долгой и серьезной обороне. Он не сомневался, что в невесты ему выберут какое-нибудь пугало. Обижать же Чарушу было жалко, и это ставило его в особенно неприятное положение. Но не жениться же, в самом деле, только потому, что боишься кого-то обидеть? Лучше уж податься к вольным людям.
Жидята ждал его: в лавке горел свет, и как только Есеня постучал в дверь, она сразу же приоткрылась. Жидята втащил его внутрь, осмотрелся и дверь тут же прикрыл.
— Ну что? Добегался? Доигрался? — спросил он, оглядев Есеню с головы до ног.
— Да ладно… Чего сразу «добегался»?
— Ничего. Садись. Ты ел?
— Да. У меня еще есть, мамка на дорогу дала.
— Хорошо. Тут батька тебе собрал кое-что. Посмотри.
Жидята вытащил из-под стола увесистую котомку.
— Вот. Сапоги сейчас надевай — через лес пойдем.
— Вот это да! Сапоги? — удивился Есеня.
— Надевай. Ножик твой батя подправил — как мог, конечно. Это уже не булат, но режет хорошо, да и крепкий. Пригодится. Вот еще, смотри.
— Ух ты! — Есеня задохнулся. — Это чё? Кистень такой?
— Почти, — усмехнулся Жидята. — Это боевой цеп. Батя твой сам сделал, так что не сомневайся — надежная игрушка. Там тебя научат, как с ним обращаться. Тут еще вещи теплые, одеяло. Жмур четыре золотых дает, это твой пай первоначальный. Так что если кто скажет, что ты пока ничего не заработал, — не верь. На четыре золотых полгода можешь жить спокойно. Потом, глядишь, втянешься, сам пользу приносить начнешь.
Только один вид настоящего боевого цепа привел Есеню в восторг. Вот это жизнь! Батя сам ему вещи собрал, денег дал — да мог ли Есеня о таком мечтать? И хотя вольные люди всегда стояли вне закона и ремесло их было кровавым, в народе они пользовались уважением.
— Ну что, выпьем на дорожку — и в путь. Часов пять идти, а мне еще и вернуться нужно.
— Да ладно, может, сразу пойдем?
— Что? Не терпится? — Жидята грустно улыбнулся. — Не спеши, а то успеешь. Ты думаешь, это такая большая радость в твоей жизни случилась?
— А чё, горе, что ли?
— Горе… У семьи у твоей горе. А тебе все как с гуся вода. — Жидята налил в кружки красного, густого вина — Есеня такого не пробовал, стоило оно дорого, а дома его не водилось, батя никогда хмельного не пил.
— Чего у них-то горе?
— А ничего! Сам не понимаешь? Скажи лучше, правильно я думаю? Благородный Избор тебе медальон отдал и спрятать попросил?
Есеня кивнул.
— И как? Надежно спрятал?
— Не знаю. Пока не нашли.
— Не нашли, потому что тебя, щенка, не изловили. Избор знает, где медальон?
— Нет.
— Вот какой же ты дурак, Жмуренок! — Жидята кивнул на кружку с вином, поднял свою и отхлебнул сразу половину. — Ты понимаешь, что с тобой будет, если тебя поймают?
— Ничего со мной не будет… медальон-то у меня!
— Это он сейчас у тебя.
— А я им не скажу ничего. И все!
— Скажешь. Как миленький скажешь. Ты и не представляешь себе, что это такое. И даже если ты вдруг окажешься таким крепким орешком, что на дыбе под кнутом будешь молчать, через час на той же дыбе твоя мать будет висеть или сестра. Ты понимаешь?
У Есени по спине пробежали мурашки. Сам он ничего не боялся, ну совершенно. Но стоило ему только подумать о матери и сестрах, слезы сами наворачивались на глаза. Да, пожалуй, никакая справедливость не стоит того, чтобы так рисковать…
— Что? Страшно? — Жидята допил свое вино до конца.
Есеня сделал большой глоток — такой же, как Жидята, но сразу закашлялся: вино оказалось слишком крепким, и слезы на самом деле выступили на глазах.
— Эх ты. Щенок, — Жидята сказал это ласково и потрепал Есеню по плечу. — И не думай, что у вольных людей с тобой кто-нибудь будет цацкаться. Там волчьи законы.
— Я этот медальон переплавлю, — сказал он, — и нечего будет искать.
— Ну давай, давай. Тогда тебя просто убьют. И всю семью, чтобы тебе умирать не скучно было. Нет у тебя выхода, парень. Нету. Никакого. Допивай и пошли. Пока в лес не войдем — чтоб ни звука. Понял?
— Что я, дурак, что ли?
— Конечно дурак. Непуганый дурак.
Волки вышли на открытую полосу, и шерсть их дыбилась от ветра. Они приседали, прижимали уши и неуверенно озирались по сторонам. Лешек взял дубину поудобней и откинул суму подальше за спину, чтобы не мешала. Ему приходилось оглядываться, потому что волки хоть и шли чуть сзади, но постепенно сокращали расстояние. Они не спешили.
Лешек спиной чувствовал устремленные на него голодные взгляды. Сколько он успел пройти? И сколько осталось? Волки издали почувствуют жилье, но остановит ли их запах дыма?
Цепочка постепенно начала рассеиваться: Лешек, оглянувшись, не сразу понял, куда подевались два волка из семерых, и только потом увидел тени, мелькавшие среди деревьев, — они обходили его кругом. Он подумал и переместился на середину полосы, подальше от кромок леса. Так хотя бы они не нападут на него незаметно.
Но волки осмелели достаточно, чтобы растянуться на всю ширину полосы. Теперь те, что были впереди, шли на одной линии с ним, но на почтительном расстоянии, а последние — шагах в двадцати, и промежуток этот постепенно сокращался. Лешеку показалось, что он слышит лай собак, но в вое ветра это могло ему просто пригрезиться, слишком сильно он хотел его услышать. А еще ветер уносил запах дыма в противоположную сторону — даже если жилье близко, волки могут этого и не заметить.
Круг сужался, и идти спиной к зверям становилось опасным. Лешек не знал, сколько прыжков они посчитают верными: два? четыре? Он глубоко вдохнул, развернулся и описал концом дубины широкий круг. Волки, не ожидавшие этого, приостановились и подались немного назад. Лешек тоже попятился, чтобы звери не зашли ему за спину. Но всякое отступление есть отступление, и волки приняли его за слабость жертвы. Или противника?
Они медлили, раздумывали, но потихоньку крались вперед: припадали к земле, осторожничали, готовились в любой момент сорваться с места — как на жертву, так и прочь от нее. Теперь Лешек стоял лицом к ветру, и снег летел ему в глаза. Снежинки, заслоняя зверей, появлялись из белой мглы и непрерывным вихрящимся потоком били по лицу. Он махнул дубиной снова, но волков это не напугало. Их много. Они хотят есть.
Шум ветра переменился, теперь он не свистел, а ухал, как филин, и ревел, как медведь. И в этом шуме Лешек уловил что-то знакомое, родное. Словно ветер хотел что-то сказать, а Лешек не понимал его. Зато он отчетливо понял, что следующий взмах дубиной подтолкнет волков к прыжку: они достаточно близко, чтобы это не напугало их, а разозлило.
И Лешек крикнул. Низко, выдыхая из себя все мужество, на которое был способен. Это опять стало неожиданностью для волков, и они замерли, приседая в снег. И ветер ответил его крику хохотом, и хлопками в мохнатые ладоши, и ревом, и далеким грохотом осыпающихся скал.
Это колдун.
Дрожь появилась сначала в кончиках пальцах, поднимаясь все выше. И кулаки сжались сами по себе, и подбородок поднялся выше, и ноги в снегоступах начали отбивать тяжелый ритм, то приподнимая, то опуская тело и продавливая снег. И дрожь, добравшись до горла, заклокотала внутри, требуя выхода.
Песня силы выплеснулась из него навстречу ветру. Он отбросил дубину в снег — она мешала ему раскрыть ладони и впитывать в себя мощь урагана, сторицей возвращая ему силу, которую только что в себя вобрал. И пил это удвоенное, утроенное могущество, и исторгал из себя снова. Ему казалось, что между ним и ветром бушует холодное бесшумное пламя, из которого в стороны разлетаются синие молнии, и тот, кто случайно окажется в этом клубке сил, будет раздавлен, а потом сожжен дотла.
Голос его раздирал глотку чересчур низким ревом, подобным звериному, и Лешеку самому становилось жутко от того, какие страшные звуки может издавать его горло. Но теперь эти звуки рвались из него помимо воли, он не мог остановиться, иначе бы холодное пламя сожгло его самого. Для него не существовало ничего, кроме встречного ветра и песни силы — страшной песни, которой когда-то научил его колдун. И петь ее навстречу буре было очень самонадеянно. Теперь его не страшили волки — ураган грозил раздавить его своим многопудовым весом. Снег не долетал до его лица, метался в воронке, и воронка эта белым смерчем устремлялась в небо, и голос Лешека тоже кружился вместе со снежной крупой: бешеный, рыдающий, ревущий.
Он почувствовал, как его самого затягивает эта воронка, как бешено кружится голова и теряют смысл верх и низ, право и лево. Лешек непроизвольно выставил руки вперед и начал постепенно замедлять сумасшедшее биение песни. Воображаемое белое пламя качнулось в его сторону, но немного опустилось, воронка начала опадать, расползаться по снегу поземкой, струи ветра выпрямились и обтекали его тело со всех сторон, клокочущий голос захлебнулся сам в себе.
Лешек еще ощущал трепет, от которого покалывало пальцы рук и ног, еще дрожали губы, и очень хотелось сесть в снег и закрыть лицо руками. Волков не было видно, но это не удивило и, наверное, не обрадовало его.
— Спасибо, Охто, — выговорил он охрипшим горлом.
* * *
После долгого путешествия по деревням они с колдуном снова ездили на торг и к Милуше, только на этот раз, к своему огорчению, Лешек не встретил Лелю, а знакомство с Кышкой и его младшим братом Мурашом оказалось вовсе неприятным.
Колдун, завидев на улице стайку мальчишек, хитро посмотрел на Лешека и спросил:
— Ну что? Ты не хочешь поиграть с ребятами?
Лешек не очень этого хотел, с одной стороны, а с другой — он целый год не видел сверстников и ему было любопытно, да и мешать колдуну не стоило. Поэтому он кивнул и постарался сделать это искренне.
— Вот и отлично! — обрадовался колдун, забрал у Лешека повод коня и подтолкнул в спину.
Лешеку ничего больше не оставалось, как, вздохнув, направиться к ватаге ребят — ему еще ни разу не приходилось знакомиться самому. Мальчики заметили его издалека и, бросив какую-то увлекательную игру, повернули лица в его сторону. И никакого радушия на них он не заметил. Он на всякий случай оглянулся, но увидел, что колдун не смотрит в его сторону, а привязывает лошадей к забору у калитки.
Вперед, навстречу Лешеку, вышел мальчишка покрепче него и немного повыше — кудлатый, широколицый и очень похожий на Лелю, но в то же время не такой, как она. Наверное, это и был Кышка, его ровесник, о котором рассказывал колдун. В монастыре рядом с Лыткой Лешек был как за каменной стеной, а сейчас, оказавшись в одиночестве против незнакомой ватаги, Лешек почувствовал себя очень неуверенно. Он решил, что если станет во всем походить на Лытку, то это будет примерно то же самое, как если бы Лытка стоял рядом с ним.
— Тебе чего тут надо? — спросил предполагаемый Кышка.
— Ничего, — гордо ответил Лешек. Знакомиться сразу расхотелось.
— Тогда чего тут ходишь?
— А что, нельзя? — Лешек поднял голову.
— А кто ты такой, чтобы тут ходить?
— А ты кто такой, чтобы меня спрашивать? — с неменьшей самоуверенностью ответил вопросом Лешек.
— Я тут живу.
— А я тут иду.
Кышка помолчал — ему было трудно возразить сразу на столь веский довод, и Лешек уже хотел пройти мимо, погулять в одиночестве по реке, а может, и искупаться. Но когда он обошел ватагу стороной, Кышка нашелся:
— А ты разрешения у нас спросил, чтобы тут ходить?
По-честному, Лешек слегка струхнул, когда двое ребят преградили ему дорогу к реке. В приюте драться запрещали, но мальчишки все равно решали свои разногласия кулаками, а поскольку Лешек этого не умел, до появления Лытки жизнь его в приюте была сплошным кошмаром. И, как бы Лешек ни хотел походить на друга, один кураж заменить его не мог. Лешек вздохнул: он знал, чем закончится дело, если ребята поймут, что он испугался.
— И не собирался, — тихо ответил он сквозь зубы, повернувшись к Кышке лицом.
— Напрасно. А ты попроси, может, мы разрешим? — хохотнул Кышка.
Противный унизительный страх пополз по спине мурашками. Их много, а Лешек один. Да, впрочем, ему и с Кышкой будет не справиться. Лешек промолчал, не зная, что на это ответить.
— Ну? Что ж ты? Проси!
Лешек снова глубоко вздохнул, собираясь с силами ответить что-нибудь резкое и гордое, но, как назло, в голову ничего не приходило. Ребята вокруг начали посмеиваться.
— Давай. Или убирайся отсюда! — подначил Кышка.
От безвыходности ситуации хотелось разреветься — да, без Лытки Лешек обойтись, оказывается, не мог.
— Отстань от него, Кыш, — сказал мальчик помладше, с такими же зелеными глазами, как у Лели, — чего ты привязался! Он с Охто приехал, в гости к нам.
— Да ну? Вот и пусть убирается вместе со своим Охто! Нечего им тут делать! Подумаешь — колдун! Он за свои сласти и свистульки купить меня хочет! Не выйдет!
Кровь бросилась Лешеку в голову: никого колдун купить не хотел, он, кстати, про Кышку всегда говорил хорошо: и какой он взрослый, и серьезный, и старший мужчина в доме. Лешек искренне полагал, что к колдуну все должны относиться если не с той же любовью, что он сам, то уж с глубоким уважением — точно.
— Не смей так говорить про Охто, понял? — крикнул он и сжал кулаки.
— Да? А что ты мне сделаешь? — насмешливо спросил Кышка.
— Я тебя убью, — серьезно ответил Лешек и сам поверил в то, что за колдуна готов убить кого угодно.
— Ну попробуй! — захохотал Кышка и легко толкнул Лешека рукой в грудь. — Давай! Твой колдун — надутый индюк, понятно?
Лешек и сам не понял, что задело его сильней — «надутый индюк» или этот презрительный толчок в грудь, и, чего с ним никогда не случалось, кинулся на обидчика с кулаками. Кышка оказался не только выше и сильней его — он умел драться намного лучше Лытки и сразу же повалил Лешека на землю, наседая сверху, но Лешек от злости бестолково размахивал руками, кусался и царапался. У Кышки были жесткие кулаки, он с легкостью расквасил Лешеку нос, попал по зубам и подбил левый глаз, но Лешек сдаваться не собирался и, изловчившись, впился противнику в волосы, пригибая его голову к земле. Боль только рассердила Кышку, он работал кулаками часто и резко, но не попадал Лешеку по лицу, а месил ему ребра и живот. Лешеку с самого начала было понятно, насколько бесславно для него закончится этот поединок, и он старался не столько победить, сколько не сдаться, пиная противника босыми пятками и кусая за подворачивавшиеся части тела.
Он не сразу догадался разжать пальцы, стискивавшие Кышкины волосы, когда кто-то с силой дернул того вверх за ворот рубахи.
— Ах ты пакостник! — Над дерущимися мальчишками стояла Милуша. — Ты что же это устроил! Ты как гостей встречаешь?
Она толкнула поникшего Кышку в сторону дома.
— Быстро домой! И ты тоже, — она строго глянула на Кышкиного брата.
— А я-то за что? — обиделся младший.
— Чтоб ему не скучно было!
Младший понурил голову и посмотрел на хихикающих ребят вокруг, но Милуша ухватила за воротник и его тоже и повела обоих сыновей к дому.
Лешек сидел в пыли, ему было больно и обидно. Из носа на вышитую матушкой рубашку капала кровь, а на глазах выступили слезы, хотя он вовсе не плакал — это от удара в нос. И от этого становилось обидней вдвойне: теперь все решат, что он плачет. Подниматься на ноги у всех на глазах тоже было противно, а сидеть на земле — глупо. Лешек встал и, собирая остатки гордости, поднял подбородок. Получилось довольно жалко, тем более что из-за разбитых кулаками ребер спина не хотела распрямляться. Он повернулся и пошел к реке: единственное, чего он хотел, это спрятаться под высоким берегом от чужих глаз.
— Эй, погоди, — крикнул кто-то из мальчиков ему в спину.
Лешек не стал оглядываться и лишь ускорил шаг. Он спустился к воде и подумал, что надо бы умыться, но сел на травяную кочку, опустил ноги в реку и больше двигаться не хотел. Гнусное настроение от одиночества только усилилось: злость прошла, и Кышка теперь казался не врагом, а просто вздорным драчуном, не имело никакого смысла отвечать на его подначки. Лешек размазывал кровь из носа по щекам и с трудом сдерживал слезы — без Лытки он ничего не стоил, он не мог даже наказать обидчика, как тот того заслуживал.
Колдун спустился к нему минут через пять и сел рядом.
— Меня выгнали, там двух обормотов учат уму-разуму, — виновато сказал он, легонько подтолкнув Лешека в бок.
И тут Лешек расплакался. Если бы колдун не пришел, он бы точно смог сдержаться, а тут ему показалось, что колдун его жалеет, только не хочет этого показать.
— Да ладно, — колдун положил руку ему на плечо. — Обидно, не спорю. Но что ж плакать-то?
— Просто, — промямлил Лешек.
— Давай-ка лучше умоемся, — колдун протянул руку к воде, но Лешек его остановил.
— Не надо, я сам.
— Сам, сам, — легко согласился колдун. — Ты что, никогда раньше не дрался?
Лешек покачал головой.
— Ничего себе порядки у вас в монастыре, — колдун усмехнулся.
— Нет. Это я такой. У меня был Лытка, он меня защищал, — Лешек расплакался еще сильней, — а сам я ничего не могу, ничего!
— У-у-у… — протянул колдун, — я тебе скажу кое-что, только никому не рассказывай: вообще-то с Кышкой тут никто не связывается, и ребята решили, что ты очень смелый, если первым полез к нему драться. Иногда победа — не самое главное. А драться я тебя научу, как-то это я из виду упустил…
— Правда? Они правда так решили? — на всякий случай переспросил Лешек. — Ты только меня не обманывай, иначе… иначе я…
— Я не обманываю, можешь сам у них спросить.
Лешек не очень ему поверил — колдун врал легко и с удовольствием, — но плакать перестал и умылся. Они долго сидели над рекой, и колдун рассказывал о своем детстве: в тринадцать лет он уже начал колдовать, и ему стало не до игр и драк.
Примерно через полчаса пришли Кышка с братом, и Кышка пробормотал что-то вроде извинений, и в глазах его действительно было раскаянье.
— Давай помиримся, и можешь с нами играть, — предложил Кышка напоследок.
Лешек сжал губы: это выглядело очень соблазнительно, и он готов был кивнуть, но вспомнил, из-за чего началась драка, и покачал головой.
— Что, не хочешь?
— Понимаешь, — Лешек представлял, с каким трудом Кышке дались эти слова, но и простить просто так не мог, — ты же обидел Охто… а не меня.
Кышка исподлобья глянул на колдуна, который предусмотрительно отошел в сторонку, потом снова на Лешека и снова на колдуна. Младший подтолкнул брата в бок:
— Давай! Это же правда! Или ты боишься?
Кышка пожевал губы и вздохнул:
— Правда. Охто, прости меня. Я назвал тебя надутым индюком.
Колдун посмотрел на Лешека и расхохотался:
— Так вот из-за чего сыр-бор! А я-то думал… Право, оно того не стоило.
Через десять минут никто не вспоминал о столь незадачливом знакомстве, а ребята на поверку оказались веселыми и дружелюбными. А сколько они знали игр, о которых Лешек ничего не слышал! Ведь пространства хватало для любой игры: и улицы села, и поле, и река, и лес — все было в распоряжении мальчиков. И хотя большинство игр уже не казалось им интересными, обнаружив, что Лешек ни в одну из них играть не умеет, с удовольствием показали ему и те, в которые играли несколько лет назад.
Поздним вечером, когда они ехали домой и Лешек восторженно рассказывал колдуну о новых знакомых, тот все же его спросил:
— А что, ты вправду подрался с Кышкой из-за того, что он назвал меня надутым индюком?
— Ну да, — ответил Лешек. Он успел забыть об этом.
— Конечно, драться из-за этого не стоило, но все равно спасибо.
— Да за что же, Охто? Я что, по-твоему, должен был кивнуть и согласиться?
— Вот за это и спасибо. Что не кивнул и не согласился. Я бы, конечно, не обиделся, но мне приятно. Видишь ли, Кышка меня не любит, и я его понимаю. Тут и ревность, и его положение старшего мужчины, и обида за отца. Не за что ему меня любить.
— Да нет, Охто. Он просто хотел подраться и зацепился. Он так вовсе про тебя не думает, просто храбрится. Ну вроде ты ему никто и он может про тебя говорить что угодно.
— Ты так думаешь?
— Конечно! Да я тебе точно говорю!
Колдун хмыкнул. А когда матушка, увидев разбитое лицо Лешека, начала причитать и восклицать «да что же это такое!», ответил ей с гордостью:
— Это он меня защищал.
— Вот сам бы и разбирался! — возмутилась матушка. — Сам бы рожу и подставлял, а не ребенка маленького!
— Он вовсе не маленький ребенок! — рассмеялся колдун.
Матушка все равно ворчала на колдуна еще дня два, а Лешек теперь с нетерпением ждал следующей поездки к Милуше — несмотря на драку, отношения между мальчиками в селе очень отличались от приютских. Лытка пришел в приют совсем взрослым, те же ребята, которые вместе с Лешеком росли в монастыре, не были на него похожи и приняли Лыткины правила игры только благодаря его кулакам. Лешек задумывался иногда, что бы с ним стало, не появись в приюте Лытка, и картины, которые рисовало его воображение, были одна страшней другой. В восемь лет он всерьез думал о том, что смерть стала бы для него наилучшим выходом: сверстников он боялся не меньше, а, наверное, сильней, чем воспитателей, ведь, как бы ни были унизительны наказания, они распространялись на всех, а оскорбительных шуток, тычков и щипков на его долю доставалось гораздо больше, чем остальным.
Когда они с колдуном в следующий раз поехали в село, все ребята и, что самое удивительное, Леля пришли послушать, как Лешек поет. Ему было приятно. Да и вообще, слава о его песнях очень быстро разошлась по торгу, и, стоило им с колдуном привязать лошадей к коновязи, вокруг сразу собиралась толпа, вопрошающая, будет ли мальчик петь.
Через несколько недель он перестал так сильно уставать и мог петь толпе до десятка песен подряд. А после того, как колдун делал необходимые покупки, он неизменно шел к Милуше, а Лешек — к своим друзьям.
Вот когда ему пригодилась наука колдуна: неожиданно для себя Лешек выяснил, что в ватаге мальчишек он ни в чем им не уступает, а ездит верхом даже лучше.
Больше всего Лешек полюбил играть в войну. И если в открытой схватке он иногда терялся, то в разведке ему не было равных. Он умел здорово прятаться, и бесшумно передвигаться, и долго плыть под водой — помогало развитое пением дыхание (а колдун еще и показал ему, как под водой можно дышать через камышинку).
В лапту играть он тоже выучился без труда и (снова неожиданно для себя) понял, что бегает намного быстрей других. И Кышка, которого иногда брали играть совсем взрослые ребята, через некоторое время потащил за собой и Лешека. Это была большая честь: на игру взрослых ребят смотрели девушки, и Леля в их числе.
Леле он поклонялся — завидев ее издали, Лешек забывал обо всем, бросал игру, терял представление о времени, а стоял и молча провожал ее взглядом. Мальчишки посмеивались над ним, но, поняв, что Лешека это нисколько не смущает, быстро перестали.
В мечтах он становился взрослым, сильным и бесстрашным и придумывал множество жутких опасностей, от которых ему удавалось ее защитить. Но вовсе не для того, чтобы она посмотрела в его сторону: как привлечь ее внимание, он знал, никаких подвигов для этого не требовалось. Нет, просто ему хотелось стать достойным ее, для самого себя. Впрочем, он долго мучился угрызениями совести, вспоминая рассказ колдуна про рысь, и опасался, что Леля начнет его расспрашивать.
Леля не позволяла взрослым ребятам его прогонять или смеяться над ним, а однажды попросила спеть песню про белый цветок, которую он сочинил в первую их встречу. Другие девушки ахали и целовали Лешека в макушку, как маленького, парни хлопали его по плечу, а Гореслав, с которым он частенько встречал Лелю по вечерам, подарил ему за это свой оберег — топор громовержца.
Гореслав был высоким и красивым парнем, и Лешек нисколько Лелю не ревновал, напротив, парень этот нравился ему только потому, что Леля отдает ему предпочтение. И его подарок Лешек принял с благодарностью и восторгом: топор громовержца был настоящим мужским оберегом, и для тринадцатилетнего мальчика носить его считалось почетным. Колдун сказал, что с этим оберегом Лешек должен научиться драться гораздо быстрей, чем без него.
Надо сказать, уроки колдуна вовсе не приводили Лешека в восторг, как когда-то его не радовала верховая езда. Колдун заставлял его набивать кулаки, учил держать удар и развивать ловкость и быстроту. Как-то Лешек даже обиделся и хотел уйти, пропустив увесистый удар в живот, далеко не первый по счету, но колдун развернул его к себе лицом:
— Нет, парень, так дело не пойдет. Ты же не девчонка, правильно?
— Я больше не могу! — проворчал Лешек.
— Ерунда! С таким настроением ты точно ничего не сможешь. Заметь, топор громовержца у тебя на шее, а не у меня. Сожми его в кулак и постой с минуту молча.
Лешек, обиженно сжав губы, повиновался. Он знал, что колдун от него не отстанет, а если он вздумает расплакаться, тот только рассмеется. Оберег холодил руку и не согревался, а через некоторое время Лешек ощутил легкое приятное покалывание в ладони. Покалывание поднималось по руке все выше, дошло до локтя, и Лешеку вдруг захотелось развернуть поникшие плечи. Он поднял глаза и встретился с насмешливым взглядом колдуна. Покалывание ползло наверх, достигло шеи и ударило в голову необычайной силой, желанием немедленно доказать колдуну, что он не девчонка и нечего над ним смеяться: он может держать удар, просто не очень хочет. Он медленно разжал кулак, и оберег упал ему на грудь.
— Ты просто пользуешься тем, что я маленького роста, поэтому и побеждаешь! — с вызовом сказал он колдуну.
— Ага, — немедленно согласился колдун, — пользуюсь. Давай еще раз, и посмотрим, успеешь ты или не успеешь.
Он без предупреждения махнул кулаком, но Лешек пригнулся, пропуская его над головой, легко парировал удар слева в живот и, изловчившись, дотянулся острым кулачком до лица колдуна — и сам испугался, насколько сильно сумел его стукнуть. Голова колдуна откинулась назад, но он провел еще два или три выпада, которые Лешек отразил не задумываясь, и только потом отошел на два шага в сторону и прикрыл глаз рукой.
— Ничего себе! — улыбнулся он. — Неплохо получилось, я не ожидал.
Лешек почувствовал себя очень виноватым.
— Охто, прости, я не хотел…
— Ерунда. Это здорово, честное слово. Я сам виноват, расслабился.
— Тебе очень больно?
— Нет, малыш, все хорошо, что ты…
Через два часа под глазом колдуна расползся громадный фиолетовый синяк, но он лишь посмеивался и хлопал Лешека по плечу. И Лешек снова убедился: его успехи колдуну дороже таких неприятностей, как разбитое лицо.
— Так и надо, — укоризненно говорила матушка за обедом, — нечего над ребенком издеваться. Молодец, Лешек, так его!
Колдун снова посмеивался и подмигивал Лешеку заплывшим глазом.