Терна пригнулась и закрыла уши, загнавшие ее в угол мужики встрепенулись – но кроме громкого звука ничего не произошло. Заклинание, заключенное в призрачном рисунке, выдохлось громким звуком, начерченное рекой девчонки, ничего не умеющей в магии.
Овод качнул головой с победоносной улыбкой и кивнул своим, чтобы доставали девчонку – все что он хотел сейчас, это спать.
Но стоило им сделать шаг ближе, как под ногами у них взметнулся ветер. Словно юркое животное, сильный воздушный поток вынырнул из земли и проскользнул в толпу, сбивая с ног. Мужчины закачались, одного толкнуло в бок, другого ветерок ударил в ноги, третий споткнулся о своего соседа – маленькая, неудавшаяся шутка с заклинанием, тем не менее, повалила их всех на землю, ругающихся и исколовших вилами друг друга.
Терна выпрямилась, положив руку Лилосу на круп.
Напротив нее растерявшийся и злой Овод ногой пнул одного из разлегшихся на земле мужчин, в задницу которого воткнулись вилы, и девушка узнала одного из сторожей, которые рассуждали о ней у входа в конюшню.
«Беги! Что с тобой? Ты окаменела?» — Аргон взмахнул руками, глядя в мутноватое стекло, в котором фигурка пастушки стояла, выпрямившись перед своими хозяевами, тюремщиками, обидчиками, и не торопилась.
Счет пошел на секунды. Слуги уже вставали, а Овод сам быстрыми шагами направился к девушке, вытаскивая плеть. Ему надоело играть в игрушки и хотелось заканчивать с этим.
Терна не окаменела. Даже испуг, который захлестнул ее в самом начале, куда-то испарился. Где-то в душе она думала, что это было ей нужно – увидеть хозяина еще раз. Не просто сбежать, растаять как тень, а увидеть, услышать, всмотреться, почувствовать – и своими руками вырвать свою судьбу из его широких потных ладоней.
Ее рука, лежавшая на гладкой шерсти коптарха, напряглась до единой мышцы. Если бы Аргон немного разбирался в верховой езде, то каждый изгиб ее тела и едва согнутые ноги животного подсказали бы ему – они оба готовы. Терна подпустила мужчину, трясущего своим грозным оружием, совсем близко, и улыбнулась.
— Пора, Лил.
Она хлопнула по крупу животного и оба они слились в неоднократно повторенном акробатическом танце. Терна подпрыгнула, давая возможность коптарху поднырнуть под себя, и тот, подхватив свою хозяйку, непрерывным движением обернулся вокруг своей оси и зарядил задними копытами в живот Овода, швыряя его на вилы слуг.
Терна пригнулась, сливаясь с телом животного воедино, и позволяя ему выбирать дорогу, давно проложенную внимательным взглядом. В несколько прыжков он достиг конюшни, из которой уже давно выглядывали любопытные пастухи и их питомцы, и выбивая из земли черную пыль, понесся через всю ферму.
Мимо Терны летела вся ее маленькая жизнь. Деревянные сараи, покосившиеся от дождя, окошко, из которого она столько лет смотрела на звезды по ночам, озлобленные лица сторожей и слуг. Лилос несся по знакомым поворотам, сбивая все препятствия широкой грудью, и уже ничего не могло остановить его просто так.
Впереди показались ворота, высокие и заостренные к небу. Коптарх не сбавлял скорости, и девушка вскрикнула, обхватывая его напряженную шею руками, зарываясь в гриву лицом и закрывая глаза.
Если бы лошади умели улыбаться, как люди, то морду Лилоса сейчас озарила бы ухмылка победителя. Он проходил через эти ворота сотни раз. Пройдет и сейчас.
Коптарх согнул шею, разгоняясь сильнее, и выставляя вперед лоб со спилами когда-то крепких рогов. На полной скорости его мощное тело с визжащей девчонкой врезалось в старую древесину, и ворота распахнулись, а на землю отлетел вырванный с мясом замок.
Терна выпрямилась, бросая взгляд за плечо – толпа, в которой смешались пастухи и охранники высыпала следом, Овод кричал коня, но это было уже не важно. Где-то впереди сверкнуло раннее солнце, а Лилос, не ограничиваемый больше заборами, несся так быстро как мог. Сотни раз они бежали, оглядываясь назад, пытаясь обойти других таких же скакунов, чтобы прийти к финишу первыми на скачках. День за днем Терна проводила время, тренируя своего друга.
Ради чего еще все это было, если не для этого?
Коптарх несся, порыкивая от удовольствия, высматривая дорогу в полумраке и вдыхая ночной воздух. Ферма осталась позади, и вокруг не было ничего больше, кроме полей и пустых дорог. Вдали виднелся темный силуэт Фатрахона, но Терна повернула коптарха прочь, к лесам и горному хребту, вглубь темной стороны Маадгарда.
Там их точно никто не сможет найти. Там, далеко, огромный черный замок Темного Короля, и сейчас это было единственное место где у девушки мог оказаться друг, или хотя бы защитник.
Мир вокруг был еще синеватым, трава казалась разлитым на поверхности морем, а на горизонте вырисовывались контуры гор. Впереди виднелась чернота леса, но до него еще было далеко.
Лилос повел ухом и заржал – сзади нарастал топот лошадиных копыт. Терна быстро оглянулась – Овод и еще несколько мужчин пытались догнать. Это было больше пугающе, чем действительно возможно на открытом пространстве – мало какая лошадь догонит коптарха. А диких скакунов Овод седлать не рисковал, и правильно делал.
Лил ободряюще всхрапнул, но скорость выдерживал, хотя видно было, что он уже начинает уставать. Девушка перехватилась за гриву поудобнее.
Еще несколько минут погони, и Овод бы развернул лошадей, но впереди выступили деревья. Они мелькали одно за другим мимо, все чаще и чаще, и Лилос начал вынужденно сбавлять ход, петляя.
— Нам нельзя так медленно! – Терна судорожно дернула коптарха за гриву и запаниковала.
Конечно, в лесу и лошади не смогут быстро гнать, но погоня начала резко догонять, и крики ее хозяина вместе с бранью достигли ее ушей.
Почва в тени деревьев была более рыхлой, тут и там ее взрывали корни. Они углублялись все сильнее, и несколько раз девушка едва успела пригнуться, чтобы не получить веткой по лицу.
— Я с тебя три шкуры сдеру! – почти над ухом прорычал знакомый разъяренный голос, и Терна сжалась. Мужчина стегал коня плетью и тот готов был расшибиться в мясо, лишь бы хозяин прекратил наносить удары. Расстояние между Лилом и преследователями сокращалось, коптарх зло фырчал, надрывая легкие частым дыханием.
Девушка снова быстро оглянулась назад. Один из слуг Овода упал с лошади, когда та не успела затормозить, но остальные настойчиво дышали ей уже почти в затылок.
Терна не успела порадоваться свободе. Даже подумать о том, как и где устроится на ночлег, когда они с Лилосом останутся вдвоем со своей безграничной свободой. Не успела разглядеть местность, по которой они скакали уже целую вечность, надышаться.
Жгучий страх, что человек, который был ее тюремщиком столько лет, снова догонит их жег ей грудь.
Овод уже настигал сзади и замахивался плетью, чтобы ударить по цели, в воздухе раздался свист совсем рядом с только недавно зажившей спиной Терны. Она пригнулась и снова зажмурилась, замотав головой. Только бы он споткнулся о корень, или напоролся на острый сук! Никогда она еще не желала никому ничего плохого, даже в те моменты, когда Овод вспахивал ее кожу в борозды, ее мысли роились далеко от того, чтобы проклинать и молиться, чтобы тот поймал случайный сердечный приступ. Но сейчас, в шаге от вожделенной свободы, она уже не знала на что можно надеяться.
Аргон совсем пропал из ее головы, и она не могла собрать мысли в кучку, чтобы позвать на помощь, мысли растекались и плыли. Еще немного и плеть, танцующая в воздухе, щелчком нагонит ее, и металлические крючки вопьются в кожу опять.
Но именно в этот момент коптарх под ней вильнул в сторону, что-то учуяв. Отчаянно метнувшись наперерез Оводу он нырнул в зеленые ветви, царапаясь и продираясь сквозь кустарник, и выскочил на берегу лесной реки.
Деревья обступали поток плотной стеной, но вдоль реки была полоса свободной земли, рыхлой, но беспрепятственно чистой. Лилос довольно всхрапнул и уже слыша, как вслед пробираются всадники хозяина, рванул по прямой.
Это было совсем не похоже на привычные скачки. Терна цеплялась за гриву коптарха и свешивалась в бок, пытаясь уворачиваться от низких ветвей, сам скакун то и дело спотыкался в сырой земле, тут и там попадались серые огромные валуны, которые он то оббегал, то перепрыгивал. К счастью, уже начало заметно светать, иначе бы они сразу же слетели в реку.
Лил балансировал, то углубляясь немного в лес, проскальзывая между деревьями, то забегал в воду и скакал по мелководью, где это было возможно. Река уходила к горам, набирая силу, постепенно росла вширь и углублялась, берег становился то просторнее, то почти исчезал. Лилос перепрыгнул через опрокинувшийся ствол и едва не подвернул ногу, приземлившись.
Терна потеряла из поля зрения почти всех спутников Овода, судя по всему, они отстали, но и конь тучного мужчины уже устал от его веса и бежал из последних сил. Доскакав до бревна, он резко затормозил и встал, заржав и попятившись.
Овод дергал поводья и лупил лошадь ногами, но конь пятился, вздрагивал, и не слушался. Мужчина тянул за уздечку, схватился за плеть, но потные руки не удержали ее, и она упала в реку. Погоня не могла продолжаться дальше, гнаться просто было некому больше.
Девушка заметила заминку и немного притормозила Лилоса. Оба они оглянулись, видя, как Овод краснеет от ярости, пытаясь не то токнуть коня, не то слезть с него. Его брань растворялась в шуме листьев и речном потоке, едва долетая до Терны, и она почти не разбирала слов. Случайно их взгляды пересеклись, и Овод перестал трепыхаться на лошади, вытянувшись и выглядывая из-за бревна.
Это был конец. Конец погони, конец его владений, конец его власти над двумя жизнями сразу.
Терна почувствовала это так отчетливо, как касание солнечного луча, вдруг выглянувшего из-за гор и полившегося в долину. Все вокруг озарилось светом и обрело краски – деревья, измятая копытами Лилоса трава, прозрачная своенравная речка и бесконечное небо. Посреди всего этого Овод вдруг стал таким маленьким и нестрашным, что девушка улыбнулась.
Если раньше она сама чувствовала себя маленькой и ничтожной, в стенах, где все пропиталась злостью хозяина и его криком, то теперь он сам был не больше букашки, растерявшийся, запыхавшийся, оставшийся без своих подневольных товарищей, и вероятнее всего не представляющий, как найти дорогу обратно к ферме. Деревья взирали на него и осуждающе шелестели, а солнце слепило в глаза.
Терна выпрямилась, распрямляя затекшую спину и поправила волосы, оглядывая дорогу.
Коптарх, чувствуя прикосновение ее руки, встряхнул гривой и стартовал мягкой рысью, ныряя в просвет между стволами деревьев прочь с глаз оставшегося стоять мужчины.
Чаща проглотила их, смыкая ветви, и окутала странным спокойствием.
Прямой светлый коридор, подсвеченный теплым блеском магических шаров, отсутствие затхлости, боковые арки, заложенные наглухо свежей каменной кладкой — не так Редвел представлял логово мятежников под самым носом у начальства. А самое главное — прилипчивая тихая мелодия, забирающаяся в уши, помимо всякого желания. Это что, шутка? Шутки исключены!
Аманда, державшая инспектора за лапу, первая тряхнула головой и огляделась: шумовая завеса, поставленная Себастьяном, работала подобно воздушному фонтану и вывела их двоих из оцепенения. Хас шел впереди и уже основательно попал под действие гипноза.
— Ай да Рени! — Хмыкнул Редвел. — Проследим, — одними губами предложил лис, и они двинулись за бесстрашным, в таком состоянии, адептом.
Бежевый коридор вывел в большой хорошо освещенный зал, в центре которого стояла клетка, столь неуместная в таком красиво убранном и обставленном месте. За широкими лидровыми прутьями скорее угадывались, чем были видны, два наскоро сколоченных из огромных досок косых креста, к которым цепями был пристегнут пленник. Пленник, весьма довольный жизнью и собой, был в отключке, болтаясь на своих кандалах и не мечтая о холодном полу. На лице застыло отвлеченное мечтательное выражение.
Хас двинулся вокруг клетки, вливаясь в коллектив медленно шагающих вокруг нее людей и магов. Группа состояла в основном из женщин. В центре зала попой кверху копалась в сундуке стервозного вида старуха. Ее костлявая задница иногда изрыгала проклятия, пополам с ругательствами.
— Еще один остолоп попался. — Сказала она пышнотелой блондинке, нервно водящей наманикюренным пальчиком по страницам древней книги.
— Это не наш. — Отозвалась бывшая секретарша Шарэля. — С ним, наверное, пришел. — Махнула презрительно на бессознательного пленника.
— Тут написано, что музыка может работать, как призывной маяк, — отбросила свою ненужную книгу старуха, — так к нам вся академия сбежится.
— Угу, тут и останутся. — Блондинка подняла взгляд на начальницу и спросила, — на тебе какие амулеты надеты? Который из них служит защитой?
— А? — спросила старуха, не успев прочитать по губам. Блондинка ухмыльнулась и хлопнула книгой. Все ясно. В это время ее ухо уловило легкий шуршащий морской бриз… Она повернулась и застыла на месте.
— Направив на мятежниц трофейное полумагическое оружие, прихваченное из стола Грэмпла, лис стоял и размышлял о ситуации.
— Замели, значит, — прошамкала старуха, выдавая свой многовековой возраст. — А знаешь ли ты, на кого пшикалку свою поднял?!
— Догадываюсь. — Редвел даже облизнулся, в предвкушении интересной истории. Аманда дернула его рукав, в нерешительности. — Дуй наружу за подмогой, шепнул ей на ухо Себастьян, да пусть наушники захватят. Сами мы его не вытащим.
Девушка кивнула и, зажав уши руками, побежала назад по коридору. Старуха села на подлокотник своего невысокого кресла, стоящего по центру зала и служившего троном.
— Ты знаешь историю, мальчик? Ты хороший следователь, и услышал немало историй от тех, кого поймал. Нам, знаешь, иногда нравится, что достойный по интеллекту, сумевший нас вычислить, немного послушает, прежде, чем уведут. — Старуха выпрямила свои острые плечи и поглядела на Редвела голубыми, как утреннее море, невыцвевшими за долгие века, глазами. — Раньше на землях степняков был мир. Мы кочевали, в зависимости от времени года и выбирали место для житья, повинуясь мнению старшей в роду. Той, что была древнее, чем южные горы и северные моря. Но полюбил молодой и сильный воин, ослушался матери народов и женился. Возгордился своим неповиновением и отделил кусок племени. Возвели они дома, возделали земли, осели, глухие к стихии и природе. Скоро разделилось население: пропадали силы волшебства, изменялись тела, стали появляться карлики. Поглядела на это жена вождя и испугалась, пошла просить совета у старшей. Решила она свергнуть мужа своего и вернуть все на круги своя, но узнал о предательстве супруг и казнил ее карой лютой. Вслед за одним мужчиной уходили из племени другие вожди и забирали с собой свой народ, преданный им. Так, в зависимости от территорий, стали появляться расы. Много веков прошло, когда на свет появилась я. Герунда, потомок самой первой, в моих глазах плещется истинная синева. И я помню наши заветы. Много столетий правители просили у меня совета, и была власть женщин. Куда голова мужская крутится, решала я, женская шея. Но Гангрет, знаешь такого правителя? Он воспротивился власти, не стал слушать советов. Восторжествовала дружба народов, поставили академию для тех, в ком еще теплилась искра волшебства, смешали истинных с грязью. Строгой уверенной рукой правил Гангрет, а преемник его уже не сумел расхлебать, и свергли Херона. И свергали дважды двоих. А потом началась война. За чистую кровь — это Лидук Первый своей властной рукой решил всех вымести, да его замело. Не так мы правили — плавные стихийные женщины. Видишь, мальчик, как испортился мир в мужских руках? Много сотен лет женщины мудростью своей и чуткостью берегли нашу землю, наше государство, наши семьи, рождали детей, воспитывали нашу смену, вскармливали молоком. Знаешь ли ты хоть одну женщину, которая с удивлением узнала бы, что у нее появился много лет назад ребенок? Ни одной. Все держится на нас. Пусть нынче не напрямую я по праву крови сижу во главе, но все равно правлю.
Рядом с клеткой раздался звонкий хлопок. Музыка на миг стихла, но потом снова стала звучать. Блондинка утерла сажу с лица.
— Все слушают эту ненормальную, хотя приказы отдает совсем не она, — ухмыльнулась бывшая секретарша. — Вот только непонятно, откуда эту клетку притащили. Взгляд женщины устремился за спину Себастьяна, лис резко обернулся.
Держа черный короткий нож у самого горла Аманды, и, иногда щекоча тонкую кожу, в зале появилась высокая девица в кожаном плаще. Блондинка шлепнулась в поклоне, не поднимая глаз. Редвел рассматривал. Вошедшая выглядела необычно: черные волосы ниже колен были уложены волосинка к волосинке, треугольная челка была строго по центру высокого лба. Неправдоподобно высокий рост. Торчащая под весьма откровенным кожаным одеянием грудь, напоминала пики гор больше, чем аппетитную женскую округлость.
Редвел фыркнул, положил пистолет на пол и медленно лапой подтолкнул к существу хрустальный маленький шар. Шар этот мгновенно рос в пути, заполняя и вбирая в себя все пространство. Рука в черной перчатке резко вогнала черное лезвие в горло своей пленнице.
— Угроза жизни объекта, — громко объявил магический отстраненный голос из ниоткуда. — Смена среды и пространства.
Прозрачная кристаллическая решетка стала комкаться и ежиться, где-то разливаясь прозрачным озером, где-то образуя острые пики, а где-то, состоящие из разных геометрических форм булыжники на ровном пространстве.
— Аманда, ты в порядке? — отразившись несколько раз о стены ограниченного пространства, голос Себастьяна достиг девушки.
— Даа! — напарница ответила откуда-то из-за прозрачных гор, которые отделили ее от захватчицы. — Только упаду сейчас.
— Задача держаться. — Серьезно посоветовал Себастьян, — надо же поговорить. Тем более, что с нее уже личина стекает.
Существо в коже поглядело на свои совсем не женские руки и спрыгнуло.
— Угроза жизни объекта, — громко объявил магический голос, и система перезагрузила ограниченный мирок.
Свое детство Андрей считал счастливым хотя бы потому, что оно у него было. Его не третировали обязательными программами для воспитания детей, ему не забивали голову пропагандистской чушью, ему не калечили психику технологиями достаточной обособленности от семьи. Наоборот, родители были рядом, любящие и всегда готовые разделить с ним и личное время, и персональные дела, и хорошее настроение. Мальчик охотно учился: у отца прикладному технограмированию, вместе с мамой проходил программы фонологической социализации. А дед (Ветров с трудом выбил должность контролера эксперимента и потому смог наведываться к затворникам очень часто и по легальному поводу) по личной инициативе стал натаскивать внука по рукопашному бою и курсу военного выживания. Ребенку было вполне комфортно и весело, несмотря на то, что большую часть времени ему приходилось прятаться в тайниках – когда родителям надо было записать видеорассылку, провести тренинг или сдать отчет. И вот во время такого самостоятельного времяпровождения Андрей и занялся ковырянием программок. Интуиция, прирожденный талант, гениальные способности, обычная смекалка – а, может, и все сразу, привели к тому, что успехи пятилетнего Андрея превзошли достижения его отца. Тоже весьма толкового специалиста. Случайно обнаружив наработки сына в собственном планшетнике и не сразу разобравшись в сложных многоуровневых алгоритмах и построения, Ксандр с полчаса пытался совладать с отвисшей челюстью (а ведь он-то давал планшетник ребенку, чтобы тот поиграл, порисовал или поглядел анимационные комиксы), а затем предложил Андрею работать в паре. Вскоре Ксандр стал брать государственные заказы повышенной сложности – и выполнял их Андрей, от начала до конца.
Ветров, узнав об успехах внука, где-то добыл тесты по развитию и в очередной приезд полностью протестировал мальчика. Результаты расшифровывали втроем – а потом долго укрепляли расшатавшуюся нервную систему забористым коктейлем из успокоительных капсул. По умственному развитию Андрей в шестнадцать раз превосходил показатели «усредненной единицы измерения человеческого разума», и в восемь раз – опубликованные результаты обследования самого умного ученого-технолога.
…Кто их тогда сдал Ветров-младший не смог узнать до сих пор, хотя и очень старался. И самое обидно было то, что Георг правдами и неправдами, подкупом и даже небольшой фальсификацией добился для ребят права на воспитание ребенка. Следовало продержаться жалких три месяца, необходимых на подписание бумаг и оформление официального разрешения. А там оставалось подменить Андрея на похожего мальчика из «лишних», тем более, что тому все равно оставалось жить немного – после вирусной изоляции у мальчика оказался парализован спинной мозг.
Обжитую и такую родную базу пришлось покидать в сумасшедшей спешке, каким-то чудом они даже смогли вырваться из полиса и связаться с Георгом. Дед, поняв, что легально спасти ребят не получится, просто присоединился к беглецам. Надеясь, что своим присутствием сможет сохранить сыну, невестке, а при самом паршивом раскладе хотя бы внуку жизнь.
Их брали десять профессиональных военных в автономном модуле шестого полиса. Чуть позже к ним присоединились двенадцать корректоров и четыре исполнителя. То, что сотворили спецы с его родными, Андрей видел и переживал многократно – раз наяву и тысячи раз в ночных кошмарах, во время которых он дергался и кричал как одержимый. Мальчику повезло в третий раз, растерзанный и окровавленный Георг, умирая, успел крикнуть, чтобы ребенка протестировали. Ксандру и Кристиане так легко отделаться не удалось, после тяжелого и продолжительного лечения их передали в лабораторию взысканий.
Полгода Андрей Ветров провел в центре экстремальной реабилитации – главный исполнитель решил проверить слова полковника, прежде чем пустить ребенка в расход. Но состояние крайнего шока, в котором пребывал мальчик, помешало провести тесты. Андрей молчал, уставившись вперед мертвым взглядом, никак не реагируя на терапевтические ухищрения. Эта канитель, по прогнозам лечащего врача, могла продлиться и несколько недель, и несколько лет. А поскольку любым инвалидам не место на перенаселенной планете, дабы не тратить впустую бесценные ресурсы, то приказ об умерщвлении уже был подписан. Не дали ему ход лишь потому, что кому-то из кураторов дела пришло в голову устроить ребенку очную ставку с его родителями – «может, новый шок станет стимулом для выхода из прежнего или вид этих преступников приведет пацана в чувство».
Ксандру и Кристиане, пятидесяти не было даже на двоих, но внешне каждый из них выглядел хуже стодвадцатилетних стариков. Изможденные лица, с глубокими бороздами морщин, абсолютно седые головы, костлявые скрюченные пальцы, бесцветные пустые глаза. Самостоятельно передвигаться они не могли – на встречу с сыном их привезли в автоматических креслах операционного использования.
Ни папу, ни маму Андрей не узнал, а когда полуживой мужчина назвал его «сынишкой» – испугался, бросился на пол, стал кататься и биться головой. Наблюдателям пришлось приложить немало сил, чтобы удержать в креслах рвущихся к мальчику доходяг, а также чтобы зафиксировать ребенка и вколоть ему блистер с успокоительным. На следующий день встреча повторилась с тем же результатом. Ксандр просил и умолял исполнителя, чтобы тот позволил им хоть пару минут поговорить с мальчиком без посторонних, без видеофиксации и без подслушивающих устройств. И гарантировал, что в этом случае будет положительный эффект. На пятый день разрешение каким-то чудом было получено.
— И смотрите, — перед глазами измученных экспериментами и испытаниями ребят замаячил планшет с приказом, — если этот говнюк не пойдет на контакт сегодня, завтра он сдохнет.
Об этом предупреждении Кристиана сразу же сообщила сыну. Встреча была в сквере при лабораторном комплексе – контролеры рассудили, что проще отвезти мальчишку к родителям, чем снова заказывать грузовой спецкар для нетранспортабельных калек.
— Андрей, если ты меня слышишь… — каждое слово Ксандр выдавливал через силу, пытаясь наладить зрительный контакт с сыном, — сделай только одно простое дело. Постарайся выжить. Сделай все для того, чтобы выжить. Стань полезным. Иначе получится, что и твой дед, и мы погибнем зря. И все эти семь лет были зря. И все остальное было зря. Ты ведь умный мальчик, ты сам со всем разберешься. Ты сумеешь…
Больше им не дали ни секунды. В том, что эти замученные старики его родители, Андрей не сомневался. Ксандр в своем прощании сказал именно те слова, которыми раньше всегда подбадривал сына. Подошли лаборанты забрать свой материал, к мальчику подтянулись контролеры. И даже когда семью уводили и увозили в разные стороны, Андрей словно продолжал мысленно слышать маму и папу: «Держись, Андрюша! Мы тебя любим больше жизни!». Вечером Андрей знаками показал, что готов пройти тестирование. А на утро его определили на усиленное перевоспитание, дабы сын преступников осознал оказанную ему милость, преисполнился благодарностью и впоследствии принес социуму пользу.
В четвертый раз Андрею повезло в спецучреждении – каждому воспитаннику полагался примитивный браслет. Функционал планшетника был настолько ограниченным, что даже рассылка с режимом дня открывалась через раз. Но даже на таком допотопном оборудовании Ветров сумел подключиться к серверной базе, и очень осторожно склепать простенькую, но надежную, контрольную программку для бдения за страничками, которые посещают несовершеннолетние дети. Программка подло маскировалась под мультяшную напоминалку, и не поддавалась ни взлому, ни переустановке. Детям и подросткам штучка пришлась бы по вкусу – она легко баловала их свежими приколами, обоями и анимашными заставками, которые сама бы находила в инфосети и фильтровала. Со своей разработкой Андрей пошел к воспитателю, но заработал лишь очередную болезненную порку. Вторую он огреб от старшего контролера – за навязчивость. Третий раз мальчика высекли по приказу руководителя приюта, от кабинета которого его два раза прогонял помощник обычной оплеухой.
Андрей разозлился так сильно, что в открытую, без всякой маскировки, взломал систему спецучреждения и грохнул центральный архив. Ему было совершенно наплевать, как с ним поступят контролеры, да пусть хоть шкуру потом спустят. Главное, успеть побеседовать с кем-нибудь из дознавательной группы и показать свою программку. Но не вышло – убитый архив списали на неполадки в системе, и в течение трех месяцев восстанавливали вручную, вбивая данные с личных карточек обитателей приюта и оцифрованных отчетов. Тогда юный технограмист через кодированный доступ руководителя приюта вышел на организацию, занимающуюся инновационными продуктами, и заполнил заявку на патент, вбив в анкету свои личные данные. Видно, что менеджеры компании на работе не халтурили. Послание Ветрова изучили внимательнейшим образом, оценили степень новизны и эффективности в практическом использовании, и отправили запрос-подтверждение автору. Ответ, естественно пришел в виртуальный кабинет руководителя.
А Принцесса? Король ищет другого дракона, который смог бы похитить Принцессу, которую в этом случае смог бы спасти настоящий Принц, и жениться на Принцессе после этого.
Принц пытается совершить подвиг, но без киборга как-то подвиг совершаться не захотел, так и ездит Принц по планете, ищет приключений и драконов, и не знает, что рядом с ним такое приключение уже произошло – колхоз! Прямо в одном отдельно взятом драконьем замке!
Но других драконов поблизости нет, а Кузьме и своих забот хватает – жил один, никого не трогал, тихо–спокойно – ввязался в приключения! Зато теперь весело! И теперь он Председатель колхоза в настоящей шляпе!
Вот теперь – в замке передовой колхоз «Светлый Путь» как филиал отделения ОЗК, больше полусотни киборгов, турбюро, гостиница, ферма – вот оно ему надо? Зато он теперь нужен всем. И зовут его теперь уважительно – Кузьма Иванович! Вот как.
И в середине октября отметили профессиональный праздник – День работника сельского хозяйства и перерабатывающей промышленности. Собрались в большом зале, чествовали передовиков производства и даже газету выпустили по такому поводу – многие по заметке написали, всем интересно про себя прочитать и своё найти – с фотографией на память. Дракон даже премию всем киборгам выписал и бочку мочёных яблок из погреба выкатил! Хорошо посидели! Весело!
А на Новый Год все киборги и дракон нарядили у ворот замка все ёлки, какие нашли – рубить не стали, пусть живут, размели все дорожки и налепили снеговиков, а потом их раскрасили. Развесили гирлянды с огоньками на воротах и стенах вокруг замка – совсем красиво стало. А поскольку игрушек специальных елочных не было – ёлки украсили всем тем, что на чердаке нашлось – так красиво получилось, что все захотели с такой ёлочкой сголографироваться и в соцсети на страницу снимки выложить!
В большом зале накрыли стол – большой и красиво украшенный, всем места хватило, поздравили всех с праздником! Все собрались – чай с шоколадным тортом пить и пряники медовые в шоколаде есть – на всех хватило, и даже гостям, приехавшим из ОЗК, досталось по большому куску торта и по прянику.
Катались на санках и на лыжах по зимнему лесу, группами летали на драконе, дружно пекли и раскрашивали глазурью козули, потом ели их все вместе – весело было – и так почти две недели праздновали.
А Дедом Морозом и Снегурочкой были Руслан и Лиза – потому как были первыми в замке киборгами, если бы не они – не было бы колхоза и счастливой зажиточной жизни. Хотя они так и не поняли, для чего надо так наряжаться – но люди так делают, и вреда от этого нет, а мультфильмы про Деда Мороза и Снегурочку есть – и наряды красивые. Лиза порядок навела в замке, а Руслан уговорил киборгов с ним идти и у дракона жить остаться, повышать всеобщее благосостояние.
Молодцы! А уж дракон-то как рад! Счастлив просто!
Все получили подарки, большие и разные – и шапки, и варежки, и конфеты, и пряники, — но самым главным подарком всем им была — Свобода! – которую они сами себе взяли, придя к дракону, вроде бы в гости, но остались насовсем.
И по сей день живут они в замке с драконом – это их Светлый Путь.
Примечание – Картинка из И-нета — северный пряник козуля г. Архангельск
Свое странное и даже пугающее имя яхта обрела в честь давних событий, когда ее будущая владелица, после гибели «Посейдона», оставила научное поприще и подалась в военные репортеры.
Обретя память, которая долго и милосердно держала ее в исцеляющей темноте, Корделия внезапно обнаружила свершившиеся в ней перемены. Она все помнила, все до мельчайших подробностей, могла назвать имя своей матери, описать дом своего детства, перечислить школьных и университетских преподавателей, назвать все адреса. Она помнила первую встречу с Домиником, помнила первый крик новорожденного сына. Она могла безошибочно указать все супермаркеты, где они покупали детские вещи, и все придорожные кафешки, где они с Домиником завтракали, если рассвет заставал их в дороге. Память, давшая ей передышку, внезапно ошеломила своей педантичностью. Память вернулась, но не чувства.
Корделия лежала с закрытыми глазами, вновь и вновь перегоняя по изнанке век все радостные и устрашающие события, и… смотрела их всего лишь как дотошную видео презентацию. Она ничего не чувствовала. Картинки. Летопись. Почему? Неужели она утратила другую память? Стала будто неживой, пластиковой? Но все медицинские осмотры показывали, что физически она в полном порядке. У нее нет никаких повреждений. Ни мозг, ни психика не понесли никакого значимого ущерба. Она в порядке. Тогда что с ней? Что за странная атрофия чувств ее постигла? Вновь ей вспомнился момент ее мимолетного, воображаемого единения с космосом, когда космос, бесконечный, холодный, непроницаемый, заглянул в ее сердце через нависающий иллюминатор. Она вспомнила множество мерцающих равнодушных глаз. Нет, не совсем равнодушных, в этих глазах был интерес естествоиспытателя, глядящего в микроскоп. Ее в этот микроскоп изучали. Затем у нее что-то изъяли. Нетелесное. Может быть, у нее изъяли душу? Она кому-то понадобилась, одному из тех, кто готовил стекло с препаратом? Чувств больше нет. Она даже не страдает. Не умеет. Что это?
Она вышла из центра реабилитации и решила изъять оставшееся: отправилась внештатным корреспондентом на Шебу, где как раз шли ожесточенные бои с повстанцами. Мобильную бригаду, куда ее приняли с испытательным сроком, накрыло ракетным залпом. Погибли все. Она выжила. Шла одна через джунгли. На базе сочли, что новичкам везет. Как в казино. Если новичок садится за зеленый стол, фортуна авансом дарует выигрыш. Чтобы уже не отступил, а гнался бы за призраком удачи. Корделия не только добралась до базы, но и сохранила все отснятые материалы. Этот репортаж наделал много шуму. Ее зачислили в штат.
На Новой Земле Корделия оказалась среди заложников, когда террористы попытались шантажировать администрацию взрывом коммуникационного центра. Башню заминировали, но то ли по нелепой случайности, то ли по неопытности и слабонервности террористов взрыв произошел раньше времени, к тому же не все заряды сработали. Трупы террористов выкопали через два часа. Часть заложников спаслась. Среди них была — Корделия. Невредимая.
Она пыталась умереть еще не единожды. Одна из таких попыток — разоблачение наркокартеля, державшего в страхе поселенцев на Лире. Ей угрожали, подбрасывали к дому освежеванных животных, взрывали флайер, но Корделия продолжала свои разоблачительные репортажи. Ждала выстрела в спину, брошенной под ноги гранаты, неисправности в прыжковом двигателе, ложного обвинения, подброшенных наркотиков или атаки киборга. Но картель внезапно затеял войну со своими конкурентами, и очень скоро подбрасывать наркотики и минировать катер стало некому. Да что же это? Смерть избегает ее? Или заглаживает вину? Смерть — ее должница? А вскоре случилось и вовсе невероятное — она получила в наследство фамилию Трастамара и обанкротившуюся «Holonet News». «Что ж, — подумала тогда Корделия, — если дергать смерть за усы достаточно долго, у нее лопнет терпение. А средств для эпиляции у меня теперь более чем достаточно…»
В моменты опасности она снова чувствовала себя живой.
Когда медиа-империя окрепла, она купила яхту и назвала ее «Подруга смерти». А еще некоторое время спустя произнесла в эфире свою знаменитую фразу:
— Когда ты мертв, тебе все равно.
Несмотря на внушительные размеры и дополнительные мощности яхта не требовала увеличения штата. Экипаж был стандартный: капитан, пилот, навигатор, техник, врач. Все прочие, кто ступал на борт, пребывали в статусе пассажиров.
Капитан — бывший полковник инженерных войск Шон МакМанус. Пилот — Никита Романов, тоже бывший военный, служивший в штурмовой эскадрилье, комиссованный после ранения. Навигатором на «Подруге смерти» была девушка, Лена Кирсанова, хакерша, известная в узких кругах под псевдонимом «Мотылек». Врачом — темнокожий парень Ренди Кларк, военный хирург, а техником — бывший главный инженер разорившегося концерна «Техно-СИ», производившего флайеры, транспортники, яхты и катера. Набирая экипаж, Корделия сама проводила собеседования, отбирала кандидатов по одной ей уловимым признакам и, как показала дальнейшая работа, признакам верным. Экипаж, который она сложила, как паззл, из самых несхожих деталей, оказался на удивление работоспособным, а главное, с той же склонностью к процедурам по «удалению волос», которые практиковала она сама. Терять им было нечего.
Когда Корделия поднялась по трапу, ее встретили взгляды, горящие тайным нетерпением. Наконец-то, вот оно, приключение! Но долгожданная пассажирка тут же строго предупредила:
— Ничего особо экстремального. Мы всего лишь прыгаем до Новой Вероны.
Лена Кирсанова, уже проложившая трассу и скинувшая ее на комм капитана, разочарованно вздохнула.
— Летим к этим богатеям. Скучно.
— Ну извини, на Джек-Пот или на Ярмарку отправимся в следующий раз.
Ордынцев поднялся на борт корвета охранения. Этот небольшой, но очень маневренный, быстрый, вооруженный едва ли не лучше военных крейсеров кораблик будет двигаться параллельным курсом, прикрывая яхту от дураков и пиратов. Корделия пыталась убедить майора, что «Подруга смерти» в сопровождении не нуждается, а уже тем более во время рейса на Верону, но Ордынцев отрицательно качнул головой.
— Бозгурд тоже обзавелся корветом. И не простым, а скоростным перехватчиком. Он взял этот корвет в личное пользование. Зачем, если у «DEX-company» достаточно транспортных средств? Одна ты в это логово не сунешься.
Корделия пожала плечами:
— Признайся, Ордынцев, тебе просто хочется покомандовать грозной военной посудиной! Даже если Бозгурд и обзавелся новеньким звездолетом, поверь, наслаждаться этой новой игрушкой он будет недолго.
От Новой Москвы до Вероны всего три прыжка. «Подругу смерти» оснастили собственной гасилкой, но, выходя из червоточины поблизости от «зеленой» станции, капитан предпочитал экономить время, так как собственное гашение занимало не менее десяти часов. Лена, проложив трассу через эти самые надежные станции, откровенно зевала. Корвет, сливаясь с чернотой космоса, дублируя маскировочным покрытием звезды, как привязанный, висел на хвосте. Корделия в своей просторной гостевой каюте лежала на широкой нестандартной койке, смотрела в серебристый потолок и размышляла.
Глава 8. Апрель — Май. ОЗРК
В начале апреля достал лодку, проверил целостность, где надо – укрепил, и начал заполнять лодку припасами из землянки – чтобы в лодке переждать высокую воду, предполагалось, что часть островов будет затоплена, и велика вероятность, что и его остров будет под водой.
И вдруг – новость невероятная! Видео о разумных киборгах! Шок! Правда – или ловушка? И для чего это – выманивать из укрытий таких, как он, для ликвидации? Или – правда, и его не тронут? Сколько новостей сразу! Рекс шокирован и напуган – но, подумав о своей зимовке, успокоился – его так и не обнаружили. Не смогли или не захотели – причину знать не хотел, важен сам факт – почти полгода в одиночестве на острове!
Общество Защиты Разумных Киборгов – ОЗРК – что такое? И зачем? Значит, он – не один такой – разумный? Мысли путаются – терять ему нечего. Или есть чего? Эта землянка, остров, шкуры, оружие – это всё – его собственность, его вещи. И его кошка! Он сам долгое время был вещью – а теперь? Остаться здесь можно – впереди лето, много еды, тепло, светло – но и толпы туристов! Если уж зимой – столько людей, то сколько же их будет летом, когда туристический сезон будет открыт? И белые ночи. И стаи собак. Не спрятаться. Не скрыться.
Долгие дни раздумий, мучительных и безответных. С одной стороны – он свободен и жив! – а с другой – его очень быстро найдут, если задействуют киборгов турбазы. Бежать куда-то ещё? Куда?
Вопрос интересный! – подключился к дрону спасателей, облетавшему береговую линию озера, осмотрел речки, нашел в Инфранете более подробную карту заповедника – и наконец-то нашел то, что искал. Несколько охотничьих избушек в глубине леса на берегах речушек. Осталось понаблюдать за ними и выбрать ту, которая почти не посещается хозяином – или совсем заброшенную, укрепит и отремонтирует сам.
Стало теплее – пошел лёд с мелких речек, впадающих в озеро. Ледоход создаёт завалы между островами, глыбы льда наезжают на берега, ломая кусты, сшибаются… шум стоит такой, что, если даже кричать во весь голос, – никто не услышит. Острова затопило – и несколько дней Рекс с кошкой провели в лодке, длинной веревкой основательно привязанной к ели.
Прилетели чайки, потом утки – опять есть свежее мясо, сам сыт и кошка отъелась.
Начался май. И после долгих мучительных раздумий решение принято. Рекс по Инфранету связался с местным отделением ОЗРК и сообщил – но не о себе, пока решил понаблюдать за деятельностью сотрудников, — о наличии в заповеднике вероятно разумных киборгов. И опять раздумья – правильно ли поступил? И что дальше?
А дальше – через неделю в заповедник приехали сотрудники ОЗРК, человек и два киборга. Рекс наблюдал с интересом – через дрон – за встречей.
Руководство заповедника не знало о предстоящем визите – и удивление от встречи было взаимным. Сотрудник ОЗРК был явно бывшим военным – выправка и манера говорить явно армейская. Пока говорили, собирали киборгов по турбазе для проверки, находили помещение для работы приехавших – прошло полдня.
Для приехавших гостей пришлось выделить домик на пару дней – часть киборгов была у егерей и требовалось время для их доставки.
Рекс принял пару раз запрос на связь – но не ответил. Пока – только наблюдение. И то, что он видел и слышал, всё меньше ему нравилось – только и говорили, что о социализации, о жизни среди людей, о трудоустройстве… и общении с людьми на равных… невероятно! Но приехавшие с человеком киборги вели себя …странно! – правильные киборги так вести себя не должны! Выйти к ним? Ответить на запрос?
Но тогда придется признаваться в краже лодки, побеге, убийстве собак…и браконьеров… и браконьерстве в заповеднике! – и что дальше? Простят? Вряд ли. Утилизация? Более вероятно.
Рекс отвязал лодку, посадил кошку на сложенные шкуры, достал вёсла – и отправился искать новое убежище. До выбранной им избушки было около пятнадцати километров по озеру и почти столько же по речке – на вёслах против течения – если повезёт, то к утру доберётся. Пока грёб – решил наконец-то выбрать нормальное имя вместо клички – Роман – на одном из языков означает «свободный».
Он жив. И он свободен.
Это вышло случайно. Случайно и глупо.
А также скользко, липко, смешно…
— Айвен, кончай!
— Обзатльн. Тльк псле вс!
Глупая шутка, истрепанная до полного обессмысливания. Чтобы она показалась забавной (причем обоим, причем настолько, что трудно удержаться на ногах и приходится цепляться друг за дружку), одного бренди недостаточно. Нужна еще кленовая медовуха. Много. Литров пять. Или даже шесть.
Сколько там ее было, в нарочито грубом сувенирном бочонке, что Майлз подарил еще прошлой осенью? Этакий знак уважения от его обожаемых горцев.
Бочонок попался им на глаза как раз тогда, когда опустела бутылка элитного бренди. Было весело и хотелось продолжения банкета, а потому идея отдать дань народным традициям показалась удачной и даже в чем-то патриотичной.
И, конечно же, очень забавной.
— Ты видшь здсь станки?
— Не-а!
От смеха трудно дышать.
— И я! Прозт!
Конечно, они не всю ее выпили. В этом-то и была проблема. Хотя поначалу и она показалась забавной…
— Айвен! Ты косорукий ублюдок!
Почему-то это тоже ужасно смешно. И Бай так смешно злится по поводу испорченной рубашки — которую, конечно же, наверняка разъест этой отравой точно так же, как у некоторых придурков уже разъело мозги. И собственный парадный мундир, воняющий спиртом и кленовым сиропом и пропитанный ими настолько, что больше похож на коржи для праздничного торта. Липко, клейко, мокро. И смешно. Очень.
— Не бойсь. Мжно выжать.
Или высосать. С рукавов капает. Нельзя же позволить пропасть столь ценной штуке, правда? Это не патриотично.
Все вышло совершенно случайно. Наверное, потому, что в душевой было тесно, а Бай не собирался уступать ему первенство и продолжал пихаться, ругаться и хихикать, и был он скользким и липким, и губы его были так близко, и пахли кленовым сиропом, и было невозможно отделаться от воспоминания о той его фразе, ну, про то, что он чувствует себя девушкой, и… ну это же Бай! <i>Все знают, кто он такой. Что он такое…</i>
Наверное, все дело было именно в той фразе, а не в бренди и даже не в медовухе. Она засела занозой, щекотала изнутри, беспокоила, требовала что-нибудь сделать, попытаться, проверить, предложить, самому испытать: как это… Не всерьез, конечно, ты же совсем не такой, в отличие от, но… <i>ему-то ведь как раз все равно, правда? Так почему бы тогда не попробовать?</i> И это вовсе не сделает тебя не мужчиной, что за глупость! Тот же дядя Эйрел по молодости лихо зажигал на этой поляне, до сих пор легенды ходят. Чем ты хуже? <i>Не попробуешь — не узнаешь.</i> К тому же ты не всерьез. А Бай не откажет, ему-то ведь все равно, все же знают…
А потом они целовались. Прямо под душем, хихикая и задыхаясь. И конечно же, не всерьез. И вода попадала в нос и в уши, и это тоже было смешно и щекотно. И Бай поначалу уворачивался и сопротивлялся, пытался вырваться и хватал Айвена за руки и даже ругался, но тоже как-то не так чтобы очень всерьез. Ну сами подумайте, как можно всерьез расценить требование «кончать страшно и немедленно»? А потом он и вовсе прекратил, даже так, даже вроде бы в шутку. А потом…
— Теперь я понимаю, как мне удалось выжить, — наконец проговорил он отстраненно, — В первый год, когда нас отбраковывали. Я умел драться… Ты меня учил.
— Ты вспомнил… – губы у охотника дрожат, хоть и пытаются улыбнуться, — Ты все-таки меня вспомнил…
М-м-м….
Сэм стиснул зубы, борясь бушующей внутри бурей… То жар, то холод окатывали его изнутри, голова болела вся, даже глаза, его ощутимо знобило, и казалось, лицо Дина двоится и дрожит…
Дин. Охотник. Пленный. Брат… Адское пламя…
— Что теперь? – все так же отстраненно проговорил юноша.
— Теперь?
— Да, теперь! – искра гнева, его привычной защиты, медленно разгоралась в острую вспышку злости. – Теперь я должен отпустить тебя, да?
Охотник удивленно изгибает бровь:
— А я никуда и не уйду.
Что?
Сэм с усилием тряхнул головой: в ушах еще шумело… Может, он неправильно расслышал?
— Ты… ты все-таки псих?
— Я больше не брошу тебя, Сэмми. – зеленые глаза были темны и смертельно серьезны, — Никогда не брошу.
Сэм растерянно приоткрыл рот – он что, не понимает? Дин, ты что? Не надо… Но гнев и выучка Тирекса взяли свое, и с губ слетело совсем другое:
— Уже бросили! Эти семь лет… Вы неплохо жили и без меня!
— Сэм!
— Отстань!
— Сэм! – человек хватает за руку, удерживает, и злой взгляд отскакивает от него, как стрела пуля от бронебойного стекла, — Сэм, все не так! Слушай… Ты ведь меня раздевал? Медальон на шее видел? Видел?
— Нет!
— Так посмотри! Куда ты его дел?
Взгляды сталкиваются – кажется, сейчас брызнут искры…
Медальон?
…Медальон был до смешного примитивным – крохотная машинка с глазками … Сэм недоуменно покрутил ее в руках – что такого?
— Ну?
— Не помнишь? – какой же у него напряженный взгляд, лицо просто горит… — Переверни.
Крошка-автомобиль словно сам дрогнул в руке. Совсем маленький, как фаланга пальца. И надпись тоже крохотная… Надпись? Надпись! Сэм поднес к глазам странную игрушку – меж маленьких колесиков шла цепочка из мелких буковок в строчку. Всего три слова…
«Младший для младшего»…
… – Диииииин! Купииии!!! – Сэм не мог оторвать глаз от игрушек в витрине – семейка игрушечных машинок выглядела до того потешно, что он оторваться не мог. Папа-автомобиль щурил сонные глаза-фары, мама-машина была в чем-то, напоминающем фартук, а двое автомобильных детенышей выглядели точь-в-точь, как они с Дином – старший нетерпеливо приподнял колесико, готовый куда-то умчаться, и его левая фара то и дело сверкала озорной искоркой. А младший выглядел серьезным, и капот-мордочка у него была самая трогательная – то ли у автомобильчика что-то случилось, то ли он обдумывал стратегию выпрашивания-вытягивания из родителей чего-то страшно нужного…
— Не сегодня, Сэмми…
— Ну Диииин!
— Нас папа за чем послал? То-то…
Сэм насуплено замолкает, с его точки зрения, машинки куда интересней бесконечных пакетов соли, которыми папа и брат вечно засыпают все вокруг. Несколько метров молчания, и Дин вздыхает:
— Ладно, Сэмми. Ты ведь потерпишь пару дней?
— Купишь?! — Сэм подпрыгнул, — Правда?
— Обещал же…
… Купил…
Сэм молча смотрел на машинку – в горле царапались озверевшие коты, и сказать он ничего б не смог.
— Твой подарок, — кажется, у охотника тоже царапало в горле, и каждое слово давалось с трудом, — Это был твой день рождения. Когда тебя забрали.
День рождения?…
— Я везде его таскал, — выдыхает Дин с той же отчаянной надеждой, — Знал, что найду тебя! Сэмми…
Подарок, опоздавший на семь лет…
Дин.
Экзамен…
Силы ада…
ЧТО МНЕ ДЕЛАТЬ?!
Внезапно боль и отчаяние, осознание своего бессилия перед надвигающимся ужасом, страх и безысходность – все, что мучило его первые месяцы, в эти первые страшные годы в городе Прайд, все, от чего он отгораживался железной броней самоконтроля, взметнулось в сознании яростной черной волной… и захлестнуло с головой.
Тяжело-противно-больно-стыдно-о-о… страшно, как страшно… о боже… ох, силы ада… не могу… ну держись… ну же… ну…
Не вышло…
Что-то лопнуло вдруг – беззвучно… там, внутри, у сердца, этот кокон малыша-Сэмми, окруженный железом… он лопнул, осыпался в клочья, из губ рванулся всхлип, потом стон, хриплый, дикий, глаза жгло… точно от песка…. Он зажмурился, плотно-плотно, до зеленых кругов, сжался, обхватив руками колени, зубы стиснул, давя эти звуки, это хриплое бессвязное карканье. Это поможет, всегда помогало.
Не помогло!
И Тирекс… Тир…. Сэм…. ОН… разрыдался, уткнувшись лицом в колени.
Дин не мешал ему.
Почти.
В какой-то краткий промежуток Сэм осознал, что уже не сидит, скорчившись, на полу у стола, а как-то переместился к кровати, и руки брата (господи-господи, Дина!) ласково обнимают его за плечи, гладят волосы, и шепот услышал «Сэмми, прости. Прости-прости-прости-прости… прости меня, пожалуйста, я так долго тебя искал…»
…И зарыдал еще горше. Он выплакивал свой страх, постоянный, давящий, бесконечный… и отчаяние, то, страшное, когда Сэмми понял, что его не найдут, ни папа, ни Дин – не успеют. Боль, ненависть, постоянную настороженность, дикое одиночество с крохами тепла, от других, от Наставника, от…
Ему было о чем поплакать…
Сэм открыл глаза. Уже утро? В окно лился солнечный свет, по-рассветному тусклый, но на улице пока было тихо – сигнал подъема еще не прозвучал. Тело ломит… Странно…. Неудобно как-то.
— Проснулся? – послышался негромкий голос.
Сэм невольно дернулся, встретившись взглядом с…
Дин. Это с его плеча он сейчас поднял голову…
Он заснул рядом с пленным!
«С Дином,» — шепнуло подсознание. Сэм растерянно оглянулся:
— Я что, уснул?
— Как маленький, — улыбнулся Дин.
— Черт…
Как маленький. Наплакался, вывалил на голову Дина все свои страхи и обиды, полночи не замолкал, наверно. А если бы кто-нибудь вошел? Если бы… Сэм вскочил на ноги – тело подчинилось с удивительной неохотой. На краю сознания тенью мелькнуло сожаление о ласковом тепле рук на плечах… Я с ума сошел! Может, поэтому тон вышел резковатым, почти грубым.
— Мне надо на занятия!
— Понятно.
— Я… я нескоро приду!
— Ясно.
Охотник чуть прищурился, испытующе вглядываясь, словно что-то искал. Не надо… не смотри…
Не сейчас.
— Сэмми…
— Потом.
Сэм вылетел из домика, отгородившись от Дина захлопнутой дверью. От брата. От необходимости выбирать.
До занятий было еще не меньше полутора часов. Время было… Просто… ему надо было побыть одному. Ну что, Тир-Сэмми, что будешь делать? Что? Ломаем дальше, а? Давай! Ты ж этого добивался, ты ж так искал слабые места! Ну вот, нашел! Ты – это и есть его слабое место! Осталось немного – надавить на него теперь, когда он знает… любит ведь. Сломаешь наверняка. Досрочно. Тебе две недели дали, а прошла только одна. Выполнишь задание досрочно… Сможешь? Сможешь? Это ж больней всего, когда тебя мучает тот, к кому ты неравнодушен.
Сможешь?
«Заткнись!» — прорычал Тир невесть откуда взявшемуся внутреннему голосу.
«Сам заткнись! Ты не сможешь.»
«Отстань.»
Не сможешь.
Глупо… и правда не мог. Не изуродовал же… Не унижал, хоть и знал, догадывался, что подействует… Не покалечил…
Что мне делать дальше?!
Я же НЕ МОГУ его отпустить…
— Тирекс, к Наставнику!
Сердце гулко ухнуло в пропасть. Его еще ни разу не вызывали с занятий. К наставнику…
Сохраняя на лице спокойную сосредоточенность, он прошел мимо трех пустых стульев (Динго и два его дружка сегодня не явились на занятия), мимо учебных пособий, мимо дежурного.
Зачем, зачем его вызывают?
Неужели их вчера кто-то видел?
Или… Сэм спешно покопался в памяти, выискивая свои грехи. Ну заначка… Ерунда, это единичка, не больше, ради этого не позовут, просто выпорют на недельном отчете… Узнали про плен?… Нет… Откуда бы? Только спокойней.
— А, Тир, — Наставник, как всегда, что-то вертел в руках, — Входи, мой мальчик.
Сэм молча вытянулся перед столом, не позволяя себе ни лишнего вздоха, ни движения. Навскидку он определил, что наставник вроде не зол… но сердце все равно билось часто-часто… спокойней… надо думать о чем-то другом…
— Все злишься, что не взяли в десятку? – усмехнулся Наставник.
Кровь бросилась в лицо:
— Что?
— Понимаю тебя, мой мальчик. Но об этом потом. Как продвигается твой экзамен? Отчитывайся.
Только спокойней!
Тир вообще-то любил «отчитываться». Он неплохо справлялся и любил быть лучшим. Удостоиться похвалы. Спокойно. Спокойно… Давай как всегда.
Четко, коротко, с еле уловимой гордостью он доложил о предпринятых способах воздействия, не забыв помянуть состояние здоровья объекта, не позволяющего использовать более жесткие и действенные меры.
— Ясно. И как результаты?
— Он упрям, как вы и предупреждали, Наставник. Но мне кажется, я нашел слабое место…
— И какое?
— Он боится электротока, — услышал Сэм собственный голос… Ох…
— Ах вот как… А почему ты сегодня взял на складе его вещи?
Черт…
— Простите… – Сэм нервно облизнул губы, — Я знаю, что это не поощряется.
— Поясни?
— Я хотел взять пример… ну как Ящер, что сдал первым… растоптать у него на глазах то, что ему дорого… уничтожить оружие… его надежду.
Наставник усмехнулся:
— Мальчик, это я вполне способен тебе простить. Но вот что касается ваших объектов – есть способы куда результативней. Вы просто не нашли их. Это от плохого знания человеческого мира.
— Простите, наставник.
— Тир, — Наставник неожиданно встал, — Ты ведь помнишь наказание №11?
Что? ЧТО?!
— Я… наказан?
Наставник приподнял его голову за подбородок, от его взгляда во рту пересохло…
— Нет. У людей это называется изнасилованием, — проговорил мягкий голос, — И слабые людишки его не выдерживают. Примени его к своему объекту, вот тебе таблетки. Пей.
Как во сне. Бредовом.
Сэм ничего не понимал. Таблетки легли на язык. Две? Через полчаса у него крышу снесет…
— Вот так, Тир. Возьми с собой еще несколько штук. Я тебе доверяю.
— Да, Наставник…
— Вы же пробовали, а? – светлые глаза насмешливо сузились, — В прошлое воскресенье?
Откуда он знает?… Юноша сглотнул.
— Ну вы же не думаете, что можете скрыть что-нибудь, правда? Так что не стоит огорчаться, что не попадешь на воскресное развлечение. Пленник твой, делай что хочешь… хоть всю ночь… Только чтоб не рехнулся, от него еще кое-что узнать надо. Понял? Я даже от занятий тебя на завтра освобожу…
Сэм улыбнулся – надо было улыбнуться.
— Да, Наставник… Благодарю. Это так результативно? Люди настолько слабые?
— Хм… В твоем случае – стопроцентно поможет. Иди, мой мальчик.
Уже в дверях его догнал голос:
— Да, Тир… Не поможет, скажи – пришлю троих помощников поздоровей.
Дверь захлопнулась…
Гаснущие вспышки. Дымок над свежей воронкой в асфальте.
— Ну вот… — говорит Воображала неуверенно, — что-нибудь в этом роде… Как ты думаешь — подойдёт?..
Врач не успевает ответить — тишина взрывается криками, шумом, топотом. Словно из-под земли вырастает целая толпа увешанных разнообразной съёмочной аппаратурой молодых людей, мелькают вспышки блицев. Дверцы одинаковых автомобилей на противоположной стороне улицы хлопают почти синхронно, и точно так же, почти синхронно, уверенно раздвигают образовавшуюся толпу квадратными плечами две шкафообразные личности.
-… Вы пользуетесь световыми эффектами?.. Это рекламная кампания?.. Вы применяете воздействие на психику? Если да, то какого рода?.. Товары какой фирмы…
Крашеная длинноносая девица суёт микрофон Воображале прямо в лицо, та отшатывается, из-за её спины выныривает Врач, сияя дежурной улыбкой. Чей-то визгливый крик из задних рядов:
— Против чего вы протестуете?!
Врач вскидывает руки над головой, устанавливая относительную тишину:
— Никаких политических мотивов, никаких протестов. Моя юная коллега позволила себе небольшую разминку в целях привлечения вашего внимания.
— Вы используете лазер? Или химию? Как насчёт утшерба здоровию налогоплательтшиков? — голоса отдаляются, они говорят со всё более и более заметным акцентом, потом и совсем переходят на английский.
За кадром — голос взрослой Воображалы:
— Мда, похоже — переборщила. Занесло на повороте… давай-ка слегонца назад.
Акцент исчезает. Врач сияет улыбкой в камеру:
— Никаких фокусов или психотропных воздействий. Никакого вреда для здоровья, уверяю вас как медик. Пробная демонстрация. Способности моей юной коллеги, сами видите, потрясающие, но изучены пока слабо.
— Как вы это делали?
— Как она это делает — хотели вы спросить? Отвечу честно — не знаю! И никто не знает! Можете считать это экстрасенсорикой, утраченным в процессе эволюции атавизмом или просто чудом — сути это не изменит. Делает — и всё!
— Вы хотите нас убедить, что виновником наблюдаемых нами э… аномальных атмосферных явлений был этот… хм-м… ребенок?.. — в голосе умеренная вежливость, откровенный скепсис и неистребимая профессиональная привычка работать на публику, на костистом породистом лице — профессиональная скука. Да и нацеленная на породистое лицо многообъективная аппаратура даёт понять, что перед нами не простой журналист, а звезда местного телеканала, комментатор или даже ведущий. — Простите, но не кажется это вам и самому несколько… хм-м… маловероятным?
Врач вытягивает шею, стараясь получше рассмотреть говорившего, и становится очень похож на сделавшего стойку фокстерьера.
— Вы настаиваете на проведении повторной демонстрации?
— Не хотелось бы быть назойливым, но… думаю, что и нашим зрителям это было бы интересно. Если, конечно, ваша юная… м-мм… подруга… не растратила все свои чудесные способности на продемонстрированный фейерверк… — сарказм в его голосе уже ничем не прикрыт.
Врач смотрит на Воображалу, та кивает, улыбаясь. Сводит растопыренные пальцы перед грудью, разводит медленно — кто-то негромко выругался, вспышки щелкают как сумасшедшие. Воображала скатывает из светящихся нитей небольшую шаровую молнию и протягивает её на ладошке требовавшему контрольной демонстрации телекомментатору.
— Вы хотели потрогать? Не бойтесь, напряжение здесь не очень высокое, не больше двухсот…
Криво улыбаясь, комментатор (вокруг него и Воображалы сразу возникает пустое пространство) протягивает руку, но дотронуться до светящегося шарика не успевает — между ним и его рукой проскакивает вполне натуральная молния. Комментатор с воплем отдёргивает руку, с его вставших дыбом волос срываются быстрые искры, металлические заклёпки на куртке светятся голубоватым неверным огнем, по чёрной коже пробегают всполохи.
— Извините! — Воображала выглядит искренне смущенной, — Эти шарики всегда такие нестабильные! Ничего, я сейчас ещё один сделаю!
— Нет-нет! Меня вполне удовлетворил предыдущий! – Комментатор поспешно машет руками, пытаясь спиной втереться в толпу. Щёлкают блицы. Поверх головы Воображалы врач кому-то кивает, и рядом с ними тут же материализуются шкафообразные личности в длинных пальто.
— Они отвезут тебя в госпиталь, я сам немного задержусь и всё улажу. Ты меня там подождёшь, хорошо? — говорит врач быстро и тихо в ответ на вопросительный взгляд Воображалы, и, уже громко, в толпу:
— Больше никаких демонстраций и никаких комментариев! До пресс-конференции! Сегодня в три часа дня в конференц-зале Военно-Медицинской Академии мы постараемся ответить на все ваши вопросы.
Камера следит за Воображалой — ее уверенно то ли сопровождают, то ли конвоируют сквозь толпу молчаливые охранники. В машине один занимает место рядом с Воображалой, другой садится за руль. Захлопывается дверца, отсекая последние слова Врача. Шустрый репортёр пытается сфотографировать Воображалу сквозь тонированные стекла, машина уезжает.
Запоздалые блики щёлкают вслед уехавшему автомобилю. Губы врача еле заметно кривятся, он стоит на ступеньке перед кафе и поэтому кажется на голову выше остальных. Ловит взглядом недоверчивого комментатора и еле заметно ему улыбается. Это о многом говорящая улыбка, которой могут обмениваться люди, только что совместно провернувшие трудную, но очень выгодную обоим работёнку. И комментатор отвечает ему такой же понимающей улыбочкой.
За спиной врача в кафе им беззвучно аплодирует похожая на Воображалу женщина в чёрных очках и бежевом пиджаке. Её черноволосая спутница смотрит в сторону.
смена кадра
Больничная палата. Белая стена крупным планом, камера медленно движется вдоль, задевает бок длинного медицинского агрегата, похожего на саркофаг. На нём прикреплена табличка, но надписи не разобрать, слишком мелко.
Голос Воображалы за кадром — растерянный, почти отчаянный:
— Но я не могу!
Камера перемещается, захватывает группу людей в одинаковых белых халатах. Люди разные — и по возрасту, и по выражению лиц. Некоторое время камера прыгает по лицам — заинтересованным, недоверчивым, скучающим, ехидным, недовольным — и, наконец, фиксируется на Воображале. Она в центре. (Тоже в белом халате, он ей велик, рукава закатаны, волосы слегка приглажены — ярко-рыжее пятно на стерильно-белом фоне).
Она тоже мечется взглядом по лицам, пытается объяснить:
— Вы не понимаете! Это же не фокус, р-раз — и всё! Я же не могу вообразить то, чего не знаю! А что я знаю о костном туберкулёзе? Или о церебральном параличе?! О раке печени… Я же не медик!.. Чтобы этим заняться, — она машет головой куда-то за край кадра, — я должна понимать, что именно там не в порядке, понимать, понимаете? И точно знать, каков именно должен быть этот самый порядок… Представляете, сколько мне для этого прочесть надо? Тонны!..
Крупным планом её лицо, выражение почти испуганное, улыбка виноватая. Чей-то насмешливый голос:
— Ну, что я вам говорил? Убедились?..
Лицо Врача, он сосреоточен, смотрит на часы.
— Жаль… — в голосе нет огорчения, — Да, было бы неплохо сразу предъявить практические результаты, но раз нет — так нет, обойдёмся…
Отыскивает скептически настроенного коллегу взглядом, произносит с лёгким презрением:
— Надеюсь, того, что было в лаборатории, вы отрицать не станете?.. — делает короткую паузу, но так как никто возражать не собирается, продолжает, — Пошли, уже без пяти…
Они идут к белой двери мимо медицинских боксов, установленных по периметру комнаты. Воображала — последней, вид у неё виноватый. Чей-то успокаивающий голос:
— Серёга, ты не прав… Привести ребёнка в хоспис и требовать от него чуда!
Воображала спотыкается, путаясь ногами в длинном халате, хватается рукой за спинку бокса. Крупным планом — рука и табличка рядом с ней. Теперь надписи видны отчётливо, что-то типа упрощенного медграфика. Сверху мелким шрифтом фамилия и имя, ниже — непонятные значки в несколько рядов. А в самом низу — крупные красные цифры. 13-26…
Воображала выпрямляется, глядя на эту табличку. По инерции делает несколько шагов, поворачивая голову. Взгляд ее по-прежнему прикован к табличке. Останавливается.
Смена кадра (флешбэк)
Крупным планом табличка. Но теперь она жёлтая, а не белая, и цифры синие. Голоса выходящих из палаты людей отдаляются, доносятся словно сквозь вату. Крупным планом — лицо Воображалы. Она хмурится, сощурив один глаз и закусив нижнюю губу. В ватной тишине очень ясно и ненатурально за кадром звучит её совсем ещё детский голос:
— Что такое 13-26?
Ей отвечает незнакомый усталый голос:
— Тройное проклятие. Легко запомнить, правда? Три раза по тринадцать. Поражение костного мозга… Другими словами – рак крови. Запущенная стадия…
— Она что — умирает? — в голосе закадровой Воображалы удивление, даже недоверие.
— Боюсь, что да….
Воображала фыркает, говорит скорее раздосадованно, чем обеспокоенно:
— Но я — не хочу!..
…Топот детских ног, разворот камеры на дверь. Воображала лет десяти (голубые гольфы, белые шорты, оранжевая майка, бант сбился, болтается над ухом) быстро идёт по длинному коридору, накинутый на плечи бледно-голубой халат развевается за её спиной на манер средневекового плаща. У одной из палат ей приходится задержаться — санитары вывозят из неё высокие носилки, накрытые простыней, под которой угадываются очертания тела. Последний из них, выходя, прикрывает дверь и переворачивает висящую на ней табличку с фамилией и номером тыльной стороной вверх. С обратной стороны эти таблички пустые, с маленьким красным кружком посредине.
Улыбка Воображалы становится злой, глаза сощуриваются. Упрямо вздернув подбородок, она ускоряет шаг.
смена кадра
Распахнув тяжёлую дверь, десятилетняя Воображала врывается в кабинет:
— Папа! Тот человек сказал, что фрау Марта… — в её голосе обида, непонимание и неверие. Конти встаёт из-за стола, оборачивается. Он не говорит ничего, но Воображала замолкает на полуслове, моргает растерянно. Конти отводит глаза, молча подходит к ней и так же молча гладит по голове, ероша яркие волосы.
Лицо Воображалы передёргивается яростной гримаской. Она выворачивается из-под отцовской руки, яростно встряхивает головой, поднимая волосы дыбом (они встают почти панковским хохолком). Маленький кулак с такой силой обрушивается на столешницу, что с грохотом падает стоявшая на столе синяя ваза, опрокидывается подставка для карандашей, рассыпается конторская мелочь, на пол летят блокноты, бумаги, папки. Голос Воображалы тих и вкрадчив, но от этого лишь отчётливее звучащее в нём обвинение:
— И ты. Вот тут. Вот так. Просто. Сидишь. И — всё?!!
Конти вздрагивает, как от удара, выпрямляется, расправляя плечи (лицо у него измученное), говорит очень тихо, но твердо:
— Я ничего не могу сделать, Тори. Ни-че-го…
— Да ты и не пытался!..
Воображала хочет сказать что-то ещё, но от ярости не находит слов, снова бьёт кулачком по столешнице. Это ей кажется недостаточным, и она, схватив одной рукой крышку стола за угол, резко переворачивает и швыряет в противоположный угол комнаты тяжёлую дубовую тумбу, словно та пенопластовая. Ворвавшийся в окно ветер вздымает парусами тюлевые занавески, подхватывает разлетевшиеся бумажки, кружит их, словно осенние листья, засыпает пол кабинета, наметая на упавшем столе маленький бумажный сугроб. Шум прибоя. Спокойный голос Воображалы:
— Что такое рак крови?
Листки сыплются с потолка большими квадратными снежинками. Конти качает головой.
— Тори, не всё выходит так, как мы хотим…
— Можешь не отвечать, — голоса Воображала не повышает, только глаза суживает и упрямо выдвигает подбородок. Я погуглю.
— Ты лишена интернета на месяц. Забыла?
— Ничего, — глаза Воображалы превращаются в щелочки, губы сжаты. — Я могу посмотреть и в словаре.
— Ты ничего не поймёшь!
— Посмотрим.
— Я заблокировал интернет. Ты под домашним арестом.
— Ха.
— С этим не справляются специалисты, а ты хочешь вот так, наскоком?! Не сходи с ума! — Конти идёт, пригибаясь, сквозь бумажный буран вдоль книжных полок, занимающих всю стену от пола до потолка, — Ты не представляешь, сколько для этого нужно хотя бы прочесть. Тонны! Да к тому же и не просто прочесть — осознать, запомнить, научиться управлять и исправлять… Ты не успеешь.
— Посмотрим, — повторяет Воображала, быстро листая маленький толстый словарь. Находит нужную страницу, в победной полуулыбке вздёргивает верхнюю губу, смеётся беззвучно. С громким щелчком захлопывает словарь и прицельно щурится, осматривая книжные полки. Взгляд у неё нехороший, улыбка злая. Щёлкает пальцами, стремительно ускользая из кадра. Конти поднимает брошенный словарь, выпрямляется — лицо обречённое. Говорит в пространство:
— Люди годами учатся…
— Ха! — говорит Воображала сверху. Оттуда доносится шорох, скрип, постукивание. Едва не задев Конти, падает большая книга в тёмном переплете. Камера вздёргивается, захватывая балансирующую на верхней ступеньке стремянки Воображалу. Между левым плечом и подбородком у неё зажаты штук восемь пыльных разноформатных фолиантов, под мышку засунут ещё один, а правой свободной рукой она пытается дотянуться до толстой книги, выделяющейся своим размером даже среди энциклопедических изданий. Пальцы скребут по тиснёному корешку, цепляют обложку, сдвигают книгу на несколько сантиметров, срываются, дёргают снова. Наполовину выдвинутая книга вырывается из руки и тяжело падает на пол, раскрываясь при этом. Камера прослеживает её падение и продолжает показывать крупным планом перелистывающиеся по инерции страницы. Через некоторое время становится ясно, что инерция здесь ни при чём — в кадре появляется маленькая ладошка, придавив страницу на несколько секунд для детального изучения. Потом пальцы скользят вдоль текста вниз, страница перелистывается. Другая. Третья. Четвёртая. Страницы меняются, меняется формат и качество бумаги. Слышен шелест целлофана и хруст. На секунду страницу прижимают пластиковым стаканчиком с колой и толстой полосатой соломинкой. Когда через несколько секунд и перевёрнутых страниц его ставят опять, он уже пустой, и поэтому падает, его нетерпеливо отбрасывают.
Страницы продолжают мелькать, формулы и схемы начинают существовать отдельно от них, самостоятельно роятся в воздухе, возникают на стенах, на полу, путаются, слипаются, возникают снова. Их сменяют абстрактные рисунки из скрученных плоских лент. Ленты рвутся, путаются, свиваются в косички и спирали, распадаются на отдельные коротенькие ячейки или секции из нескольких ячеек. Их движения ускоряются, сливаясь в сплошное мелькание. Сквозь это мелькание осторожно и неслышно проходит Конти с подносом. На подносе кола, бутерброды и пакетики чипсов. Отодвинув ногой кучу пустых стаканчиков и упаковок, ставит поднос на пол рядом с белыми брюками Воображалы.
Воображала сидит среди кучи разбросанных книг и мусора, по-турецки поджав ноги и оперевшись локтями на верхнюю из книг, сложенных столбиком. Подбородок её лежит на стиснутых кулаках, брови нахмурены, глаза закрыты. Она грызёт ноготь на указательном пальце, на Конти не обращает внимания, скорее всего — просто не замечает. Конти выходит так же тихо, как и зашёл. Перед тем, как закрыть дверь, гасит свет.
Теперь светящиеся ленточки мелькают на тёмном фоне, обстановки почти не видно, так, смутно, силуэтом — Воображала. Ее голова опускается всё ниже, локоть правой руки соскальзывает с книги. Формулы и ленты продолжают мелькать, становятся тоньше, ярче, в их движении появляется ритм, зарождается музыка. Сначала смутная, еле уловимая, но постепенно звучание усиливается, и хаотичные дрожания лент упорядочиваются всё больше, синхронизируются, становятся похожими на танец. Музыка слышна громче и отчетливей, постепенно переходя из просто танцевальной в победный бравурный марш. Формулы органично склеиваются с лентами, образуя плетёнку длинного туннеля, камера, скользит по нему всё быстрее. Вдали появляется светлое пятнышко, оно разгорается, становится ярче и больше, музыка все громче, и усиливается звон. Камера вылетает на яркий свет — и всё обрывается.
Без всякого постепенного угасания, словно выключили прожектор.
Смена кадра
У входа Бранч в знак уважения к хозяину встал на задние лапы. После зноя полуденной пустыни апартаменты Ожорга встретили приятной прохладой и запахом углеводородов: совершеннейший Ожорг встречал его в бассейне с подогретой нефтью, как того предписывали этикет и мода нынешнего сезона.
– Ты звал меня, совершеннейший, – клацнул зубами Бранч. – Я пришёл.
– Присоединяйся, – Ожорг сдвинулся к краю бассейна, освобождая место; его шкура влажно блестела в свете ламп.
– Благодарю, – Бранч поклонился и не сдвинулся с места. Ожорг вправе приглашать, но Бранч не вправе соглашаться. Опрометчиво, их статусы несравнимы.
– Твой статус низок, – сказал Ожорг. – Будь равным. Входи.
Повторное приглашение – это большая честь, а заодно формальное оправдание. Отказаться значило оскорбить совершенство хозяина. Не медля, Бранч погрузился в жижу.
Хорошо! Добытая на океанском шельфе, богатая лёгкими фракциями, нефть затекла под чешую, омыла все складки, деликатно заполнила поры. Бранч блаженно прикрыл глаза: гость доволен, хозяин рад.
– Твой статус низок, – повторил Ожорг. – Но мне нравятся твои картины. И не только мне…
Разговоры о статусе не ведут просто так. Ожоргу что-то нужно. Неужели заказ?
– Что я должен сделать, совершеннейший?
– Для начала угоститься.
Из люка в потолке спустились два силовых подноса, зависли перед хозяином и гостем.
Бранч незаметно втянул воздух ноздрями: острая приправа, вино и редкий деликатес – живое желе. Стимулируемое электрическими разрядами, желе слабо подрагивало.
Подхватив черпалкой кусок яства, Бранч макнул его в соус и кинул в рот.
Комплименты не требовались: угощение Ожорга соответствовало статусу, то есть было выше всяких похвал, поэтому Бранч снова промолчал.
Ожорг есть не стал.
– Тебя не смущают подробности кулинарии, равный Бранч? – спросил он.
Бранч приготовился: хозяин явно перешёл к делу.
– Это жизнь, совершеннейший Ожорг, – осторожно ответил он.
– Это нервная ткань животных с одной окраинной планеты, – сказал Ожорг. – Мы не так давно ввели её в содружество. Старейшие в Совете помнят.
– Они разумны?
– Относительно.
Ожорг выпил вино, уронил кубок в нефть. Полимер вспыхнул и сгорел, напоил воздух над бассейном ароматным дымом. Бранч оценил запах и запомнил его; хороший штрих для обонятельного слоя будущей картины.
– Они научились делать орудия труда, – объяснил хозяин, – иногда очень сложные, но не изучили себя.
– Они неразумны, – констатировал Бранч.
– Ты споришь с Советом? – оскалился Ожорг.
– Нет, совершеннейший, – испугался Бранч, – но…
– Слушай лучше, – серьёзно произнёс Ожорг. – Художнику простительно, но не торопись.
– Я весь внимание, совершеннейший Ожорг, – сказал Бранч.
Ожорг ударил хвостом, нефть в бассейне заволновалась, плеснула наружу. Загудел робот-уборщик.
– Они продвинулись в технологии, – заговорил он, – очень далеко для обычных животных. Совет долго не мог решить, как их трактовать. Победил формализм. Для чего я это рассказываю…
– Да, совершеннейший?
– Чтобы ты был готов, – сказал Ожорг. – Дело давнее, решение принято. Совет выбирал между «условно разумны» и «практически неразумны» и выбрал первое. Это почти одно и то же, разница в нюансах, которые интересны только юристам. Это животные, но иногда умело имитируют разум.
– Поставки продукта, – Ожорг шевельнул желе черпалкой, – упали. Ненамного, но слишком заметно для случайности. Заказы не выполняются в срок. Твоя задача – навести порядок. Тогда твой статус вырастет. Справишься, равный?
– Да, – без сомнений ответил Бранч.
– Я так и думал, – довольно сказал Ожорг. – Корабль ждёт тебя, все разрешения готовы. Лицензию на временный статус получишь у секретаря. Верю, он станет постоянным. Как продвигается твоё новое полотно?
Аудиенция закончена, понял Бранч. Ожорг сказал всё, что хотел и получил ответы на все вопросы.
– Продумываю последний слой, совершеннейший, – сказал Бранч. – Позволь мне удалиться?
– Позволяю, – разрешил Ожорг. – И помни, мы ждём… Угощение можешь забрать с собой.
Снаружи всё осталось как прежде. Звезда висела в зените, тени от кактусов сдвинулись не более чем на коготь. Но в сознании мир стал совсем другим! Доверие окрыляет, Бранч взлетел бы в иссушенное небо, не потеряй его далёкие предки за ненадобностью крылья. Его творчество заметили, его синтетические картины помнят и ждут!
О задании Бранч думать не стал. Во-первых, рано, во-вторых, оно очевидно просто. Это способ повысить статус, выбранный его поклонниками. Задание невозможно не выполнить, управление не бывает трудным для расы, владеющей галактикой. Это в любом случае так, даже если он верно понял намёк Ожорга: аборигены окраинной планеты не просто разумны, но умны и изворотливы.
Он вернётся, получит статус и сможет творить, не отвлекаясь на мелочи!
Мысль о творчестве, как всегда в последнее время, бросила в депрессию. Любая картина – это единство слоёв; мысль и цвет, линия и звук, касание, аромат и эмоция. Продумано почти всё, осталось воплотить, там нет ничего сложного, инстинкт и техника, но последний, эмоциональный слой не готов! Иногда Бранч хотел всё бросить, пойти в техники, в военные, даже в администраторы! Собственно, именно это и предложил ему Ожорг, тоскливую рутину, временный, но необходимый этап… Он прав, творчество требует жертв.
Кораблик Бранчу понравился. Стандартный скутер разведчиков, но с разумом и комфортом дипломатической шхуны.
– Называй меня Бранч, – сообщил Бранч, входя.
– Приветствую, Бранч! Называй меня просто Мозг, – представился катер. Бранч подумал, что катер соскучился по общению. Это показалось забавным — машина, которая, может скучать. Нет, не машина даже, а всего лишь программа, несколько миллионов строчек кода, подключённых к объёмистой базе данных. Забавная штука разум, трудно понять, где кончается технология и где начинается он.
– Ты знаешь, куда мы летим? – спросил Бранч. – Мне нужна информация, вся информация.
– Да, я знаю, Бранч, – сказал Мозг. – Общие сведения готовы и загружены в оперативную память. Ты сказал, всю информацию. Значит ли это, что ты хочешь ознакомиться с записями аборигенов?
Лукавый Совет Старейших! Они признали обитателей планеты почти животными, но даже Мозг катера называет их аборигенами!
– Конечно, Мозг.
– Тогда я рекомендую сначала изучить их языки.
– Язык, ты хотел сказать? – переспросил Бранч.
– Языки, – ответил Мозг. Бранчу показалось, или машина иронизировала? Впрочем, он не большой знаток интеллектуальных интерфейсов. Кто знает, как далеко они продвинулись на пути имитации разума…
– Сколько их?
– Два десятка основных, несколько тысяч второстепенных, не считая искусственных и вышедших из употребления. Правда, не все имеют письменную традицию.
Бранч понял: ему не будет скучно.
– Выбери три самых главных.
– По каким критериям?
Бранч задумался. Что выбрать?
– По числу документальных записей, – приказал он. В конце концов, он простой художник и не подписывался изучать сказки народов галактики.
– Выполнено! – доложил Мозг. – Примерное время освоения — два стандартных оборота Метрополии.
– Этот только языки? – не понял Бранч.
– Лексика и основные понятия, – сказал Мозг. – Плюс порядка сорока стандартных оборотов на документальные сведения. Извини, Бранч, – виновато добавил он, – не могу спрогнозировать точно. Не знаю твоего ментального индекса.
Мозг издевался. Программа посмеивалась над ним, разумным Бранчем! Но, так или иначе, остановки в экзотических мирах — для отдыха и осмотра красот, на что он рассчитывал, отменяются…
Сами себя аборигены называли люди или человеки. Бранч не вполне уяснил разницу между этими понятиями, хотя её не могло не быть. Использовать разные слова для одной и той же вещи — непозволительное расточительство. Впрочем, люди вообще были чрезвычайно расточительны, что по отношению к родной планете, что по отношению к себе подобным. Их историю переполняли войны, эпидемии и другие несчастья, зачастую не из-за чего и на пустом месте. Приход, как они называли расу Бранча, попечителей — он оценил точность, а также обманчивую простоту термина — вполне возможно, спас аборигенов от вымирания.
Низкие продолжительность и качество жизни определили мировоззрение. Основные философские системы считали жизнь подготовкой к посмертию. Древняя, рациональная часть сознания Бранча вообще не поняла, о чём речь, и приняла прочитанное за ошибку перевода. Молодые, артистические слои его натуры восхитились парадоксальностью идеи. Как можно рассчитывать на то, что будет после, если из самого определения смерти следует, что после не будет ничего? Мысль о личном посмертном существовании затягивала в тёмную пучину, туда, где нет логики, где причины и следствия поменялись местами, переплелись, растворились друг в друге.
Распространённость и власть этой идеи чрезвычайно затормозили развитие технологий. Человеки могли, но не успели выйти в галактику, а теперь и не выйдут. Попечители опередили.
Бранч восхитился мудростью Совета: люди не умели без деструктивной философии, их психика не выдерживала. Колонизаторы уничтожили большинство религий как вредные и не поддающиеся контролю, а взамен дали простой и приятный культ размножения.
Секс угоден попечителям!
Люди стали жить долго, они сыты, здоровы и послушны.
Послушны ли? Старейшие предусмотрительны, иначе никогда не признали бы разумных смышлёными, но животными! Зато теперь Бранча ничто не ограничивает, опасных зверей изолируют, а чаще уничтожают.
Систему жёлтой звезды на окраине периферийного рукава галактики они достигли на сорок седьмой стандартный оборот. Бранч успел переварить информационную лавину и даже выйти наружу. Релятивистский образ звёзд за коконом защитного поля не успокоил и не принёс новых впечатлений. Звёздам не нашлось места в слоях его картины, они пахли мертвенной скукой.