Тогда мне это тоже казалось безумием. Блажью. Когда Мадлен в первый раз робко высказала предположение, я ей не поверил. Это было в день Святого Иосифа, епископ в храме благословлял детей. Она тоже присутствовала, раздавала мелочь. Одна монетка досталась Марии. Когда мы вышли, Мадлен, споткнувшись, едва не упала. Я поддержал ее, а она, спрятав лицо в ладонях, долго молчала. Меж пальцев блеснула слезинка. Я не придал тому особого значения, ибо в те последние недели перед родами она часто плакала.
У нее отекали ноги, ей трудно было дышать, а по ночам она почти не спала. Если удавалось заснуть, то просыпалась внезапно и с криком. Ей снилось, что воды отошли, начались схватки, а рядом никого нет. Она одна в пустом доме. Она зовет, кричит, но никто не слышит. И ей страшно. От ужаса она просыпалась. На худеньком личике испарина. Я утешал ее, как мог, уверял, что я всегда буду рядом, что ей нечего бояться… Она молча, как зверек, прижималась ко мне.
И вот снова слезы. Я не спрашивал, ждал, когда она сама найдет в себе силы и заговорит. Мы уже вернулись к себе, в свои две комнатки под самой крышей. Мария катала по полу монетку, позвякивая новой игрушкой. Когда попыталась прикусить, я привлек ее внимание куклой с соломенными волосами и забрал монетку. Целый луидор.
– Ого, да мы богаты! Сегодня будет королевский ужин!
Мадлен тихо сидела в углу. Потом обратила ко мне бледное личико. И тихо сказала:
– Она смотрела на тебя.
Я не понял и продолжал подбрасывать монетку на ладони, прикидывая, в каком трактире заказать ужин и что еще можно купить на оставшуюся мелочь.
– Она смотрела на тебя, – повторила Мадлен. – Кто смотрел? – беззаботно переспросил я. – Она.
– Да кто она?! Я не понимаю, Мадлен.
– Герцогиня.
Я опять ничего не понял. Мария требовала назад игрушку, и мне пришлось вступить с ней в переговоры. В качестве откупного я вручил ей мяч из цветных лоскутков и крошечную биту.
– И что с того? Она и на тебя смотрела.
Мадлен покачала головой.
– Нет, она видела только тебя.
Я пожал плечами. Мы, мужчины, слишком рациональны, нам нужны доказательства. В предчувствия мы не верим. А мне как раз предлагалось поверить в предчувствие, и не просто в предчувствие, а в предчувствие беременной женщины. Всем известно, что, ожидая ребенка, женщины становятся подозрительными, их одолевает тревога, им мерещатся предприимчивые соперницы, и они ревнуют, даже не находя для этого достаточных оснований.
Именно так я себе это объяснил. Мадлен, бедняжка, так чувствительна. Беременность протекает тяжело. Она сильно подурнела, у нее появились отеки, темные пятна на лице. Она очень страдает. Даже избегает смотреть на себя.
В последнее время она часто упрекала меня, обвиняла и даже требовала признаний. Утверждала, что всё знает о моих изменах. С той модисткой из соседнего переулка или с женой лавочника с улицы Дю Ша-Ки-Пеш. Не зря же эта толстуха так охотно отпускает в кредит! А эти гризетки, горничные, молодые хозяйки. Они все в этом замешаны! И чтоб я не смел отпираться. Я и не отпирался. Только гладил ее по волосам и целовал мокрые ресницы. Через пару часов, уткнувшись в мое плечо, она каялась и просила у меня прощения. Все это было как игра. Ни она, ни я всерьез в эту игру не верили. Так было положено по роли. И Мадлен старательно ее исполняла.
Но на этот раз в ее голосе что-то изменилось. Она что-то чувствовала. Одна женщина всегда разгадает другую. Да, на меня смотрели другие женщины – и горничные, и жены лавочников, и юные монастырские воспитанницы, и даже благородные дамы, которые бывали у епископа на исповеди. Эти последние прятали свой интерес за презрительным равнодушием. Секретарь епископа! Нищий студент. Простолюдин. Но все же они смотрели, отводили взгляд и снова смотрели. Я не обращал на это внимания, знал, что дальше взглядов это не пойдет, и потому смело убеждал Мадлен в своей супружеской неприкосновенности. А при упоминании сестры короля (сестры короля!), виновной в тех же прегрешениях, я и вовсе смеялся.
– Ты мне льстишь, Мадлен. Подумать только, сама герцогиня Ангулемская! Я могу загордиться, а гордыня – смертный грех. Неужели ты хочешь, чтобы я попал в ад? Пожалей мою бессмертную душу!
Я все еще пытался обратить ее ревность в шутку. Мария ударила по мячу, и я откатил его ей обратно. Но Мадлен не улыбалась. Глаза высохли, она все еще морщила лобик.
– Она смотрела на тебя.
Но я отмахнулся. Не верил. Уж слишком невероятным было то, что она предполагала. Все равно что заподозрить султана Марокко в тайном почитании Христа. Или папу Урбана в совершении намаза. Страхи беременной женщины – вот что это.
Мадлен что-то почудилось в ее глазах. В ее холодных, серо-стальных с червоточиной глазах. Но это безумие.
Мадлен завела этот разговор еще раз, когда герцогиня явилась с очередным пожертвованием. Ее высочество была на удивление щедра. Отец Мартин дрожащими руками пересчитывал тяжелые мешочки. Глаза его сияли. Сколько добрых дел, угодных Господу, он сотворит благодаря этим мешочкам, скольких голодных детей накормит, скольким несчастным укажет путь… Старик не сомневался. Это сам Промысел вмешался и заронил жемчужину милосердия в душу высокородной дамы. А Мадлен твердила свое:
– Она на тебя смотрела!
Блажь беременной женщины.
Господи, за что Ты наказываешь нас? За что лишаешь нас разума? Это все гордыня. Я не слышал ее. Не слышал свою жену, хотя она отчаянно взывала ко мне. Вот она, слепая и глухая самоуверенность мужчины. Женщина сотворена из ребра и дана мужчине в помощники. У нее нет разума.
Но у нее есть сердце. И это сердце мудрее и прозорливей самого проницательного ума. Ум складывает картину из цифр, а сердце – из знаков. Ум требует доказательств, а сердце довольствуется чувством. Она чувствовала, а я выстраивал силлогизмы. Мои доводы укладывались в безупречные логические цепочки, а она твердила свое, и в глазах ее стояли слезы.
А потом мне представили доказательства.
Ее высочеству понадобилось написать письмо, а я был призван в исполнители, ибо собственного секретаря у высочайшей особы под рукой не оказалось. Я был польщен. Сама герцогиня Ангулемская! И за труды вознаградит. Достопамятные пистоли серебром. Целых два. Отец Мартин посылал меня в Аласонский дворец представить полный отчет внезапной благодетельнице. Когда я принес ей счета и расписки, она меня отблагодарила. И на этот раз не поскупится. Не скупится же она на подарки сиротам! Она щедрая. Ею руководит Господь.
Она диктовала, а я прилежно выводил буквы. Делал паузы, пока она размышляла. Слушал ее шаги за спиной. Она ходила по комнате, размышляла, прикидывала. Я ее не видел, только слышал. Да и зачем мне на нее смотреть? Мое дело исполнять. Она как- то затихла слева от меня, совсем близко. Слова не произносила. И юбки не шелестели. Я терпеливо ждал, не оборачиваясь. Как вдруг почувствовал на затылке руку. Ее руку. Она запустила в мои волосы пальцы. Потом ее рука властно, без колебаний скользнула по моему плечу и груди. Она наклонилась, и я услышал ее дыхание. И ее духи. Ее безукоризненный белокурый локон коснулся щеки. Я оцепенел. Привычный мир затаился и готов был взорваться. Мой рассудок пугливо замер. Только сердце бешено колотилось. Она вновь сгребла мои волосы, потянула назад и вновь накло- нилась. Совсем близко. Горячее и влажное коснулось моего уха. Ее язык… Он скользнул с каким-то особым, сладострастным изворотом, с пугающей греховной опытностью. Мадлен ничего подобного не умела, ей бы это и в голову не пришло. Она была так застенчива, бедняжка. А кроме Мадлен, ни одна женщина так не касалась моего тела. У меня горло перехватило, а она уже шептала, ровно, без признаков смущения.
– Через три дня я вновь навещу твоего благодетеля. К вечеру у меня случится легкий обморок, и по причине дурноты мне придется остаться на ночь. В полночь я спущусь в библиотеку, и там меня будешь ждать ты. Слышишь, мой мальчик? Фортуна любит тебя.
И вновь этот изворот языком. Пауза, горячий скатившийся по шее вздох. Затем отпустила. Обошла стол и встала напротив. Смотрела на меня и улыбалась. Голову склонила набок – изучала. Я чувствовал ее взгляд. На коже. Ей было интересно, хотела знать, что изменилось и что произойдет дальше. Наслаждалась моей растерянностью.
– Продолжим?
Ее голос звучал с игривым равнодушием.
О чем это она? Ах да, письмо. Но я забыл, как это делается.
Посыпались кляксы. Лист был безнадежно испорчен. Кажется, я просил прощения. Но она была великодушна, все мне простила и даже накрыла мою руку своей.
Я вышел из комнаты. Руки и ноги тряслись. Я прислонился к стене и попытался вдохнуть. У противоположной стены стояла придворная дама, та самая, кого герцогиня отослала прежде, чем начать диктовать. Ее скуластое лицо с темными глазами было мне знакомо. Кажется, я ее знал и даже говорил с ней, но в тот момент не мог вспомнить, где и когда. Она мрачно на меня взглянула. Затем, приблизившись, произнесла:
– Будь осторожен. Она всегда берет то, что желает.
Три дня горожане громили замки на холмах. Оставшиеся в живых стражники давно побросали оружие и поспешили уйти за городскую стену. Из ближайших деревень в город стекались бывшие ущербные, из лесов постепенно подходили вольные люди.
Кровь и вино лились по улицам города — пьяная, счастливая толпа праздновала свое освобождение. Когда со стражей было покончено, когда благородные господа были окончательно поставлены на колени, победа показалась вольным людям слишком легкой, и тогда разбой перекинулся на кварталы победней.
Избор смотрел на город из окна гостиной: никто из разбойников не посмел ступить в его сад, никто не пытался ограбить его или убить. Если бы Избору пришлось защищаться, если бы его вынудили сражаться, может быть, тогда бытие не показалось бы ему столь пресным, унылым.
Вместо веселого ручья меж карликовых сосен матово поблескивала стоячая вода, подернутая нездоровой, масляно-пыльной пленкой. Мох, которым поросли игрушечные валуны по берегу искусственного пруда, был похож на прелое мочало. А в окнах серый, плоский мир уходил за далекий горизонт, зазубренная кромка леса на его краю напоминала покосившийся гнилой частокол. Ни капли жизни… Мир словно умер…
Иногда Избор смотрел на белую стену, перепачканную углем: рисунок стерся, осыпавшись на пол угольной пылью, и теперь никто не смог бы вернуть жизнь этим когда-то совершенным линиям. Он пробовал перечитывать свои эссе, но не увидел в них прежнего смысла.
Три дня Избор изучал этот новый для него мир. Ведь когда-то — в детстве, до Посвящения — он не казался таким бесцветным? В нем пели птицы, журчали ручьи, по утрам всходило солнце. Может быть, виной тому промозглая, пасмурная погода?
На следующий день Избор проснулся рано утром и выглянул в окно: над городом вставало солнце. Тяжелый светящийся диск поднимался в пустое белесое пространство, называемое небом. Медальон поступал с людьми гуманнее: ущербные не осознавали своей ущербности.
Избор поморщился: он сделал этот мир плоским и пустым своими руками. Он так много говорил об ответственности, что теперь глупо отпираться: он сам, и никто больше, виноват в произошедшем. Он долго сидел на смятой, неубранной постели, глядя, как солнце медленно перемещается от востока к югу. Он сам виноват в том, что солнечные лучи, расплавляющие серый снег, не согревают его лица.
Избор поднялся на подоконную доску, отделанную мрамором, подставив стул, — взошел наверх, как по ступеням. Он думал, у него ничего не получится: он очень боялся выглядеть смешным или беспомощным в эти минуты. Солнце светило ему в спину, на незастланную кровать падала его длинная, уродливая тень. С массивного бронзового карниза между двух гардин на пол безжизненно свешивался шелковый шнур, похожий на мертвого удава. Приготовления не заняли много времени: Избор не обманывал себя и не оттягивал решающего мига. Лишь оглянулся напоследок, посмотрев на серый город у своих ног, и покачал головой.
И только когда ноги его соскользнули с подоконника, в голове появилась запоздавшая мысль: а что если этот безвкусный, плоский мир не так плох, как ему показалось?
Благородный Мудрослов сидел со своим сыном в лаборатории, когда с ним произошло… это. Он не заметил перемены, лишь почувствовал, будто его что-то покинуло и дыхание стало спокойней и ровней. Только потом, услышав на улице крики, догадался: теперь его сын ни в чем ему не уступает. Теперь они — два самых знающих, два самых ученых в городе металлурга. Может, и не самых талантливых, но самых образованных — точно. Как ни странно, Мудрослов не ощутил горечи.
А пережив в новом статусе всего одну ночь, убедил себя в том, что это — к лучшему. Он всегда хотел объяснять, а не показывать. Он всегда хотел, подобно урдийским мудрецам, иметь много талантливых учеников.
На следующий день Мудрослов сам распахнул двери своего дома навстречу толпе разбойников: он знал, как спастись от гнева простолюдинов, — он провел среди них слишком много времени. И уже к вечеру распивал вино из собственных богатых подвалов за одним столом с подлорожденными.
Есеня лежал в спальне, на своей кровати, и через открытую дверь в кухню слушал, что отцу говорит Жидята, смотрел, как Чаруша управляется с хозяйством, и чувствовал себя счастливым. Отец не отходил от него ни на шаг, они успели сказать друг другу больше, чем за всю жизнь. Отец смеялся. Есеня в первый раз видел, как его отец смеется.
Если бы не приходы лекаря, которого дважды в день приводил Жидята, Есеня бы и вовсе забыл о тюрьме. Во всяком случае, он этого очень хотел. По ночам отец сидел рядом с ним и держал его за руку — спал Есеня плохо и во сне видел стены из желто-серого камня.
Чаруша тоже ухаживала за ним, и Есеня три дня рассказывал ей о своих приключениях по дороге в Урдию. Чаруша ахала и верила каждому его слову. Она называла его «Есенечкой», но он это простил за те оладьи, которыми она кормила его по утрам. Она так трогательно его жалела, так осторожно расчесывала ему волосы и помогала умываться, так ласково успокаивала его, что при ней он не смел и пикнуть, разве что морщил лицо. И это тоже ее восхищало.
На четвертый день вечером пришел Полоз. Лицо его посерело, плечи опустились — он выглядел подавленным, усталым и разочарованным. Он мялся у двери, и отец смотрел на него не очень-то дружелюбно. Но Есеня подскочил на кровати с криком:
— Полоз! Полоз, я думал, тебя убили! Тебя нигде не было!
— Меня не убили. Убили Неуступа и Зарубу, — сказал Полоз в пространство, но понял его только Жидята, который поднялся и кинулся помогать Полозу раздеться — тот путался в рукавах полушубка.
— Мне не остановить этого, — устало пробормотал Полоз, но потом, словно успокоившись, посмотрел на Есеню и улыбнулся. — Здоро́во, Балуй.
— Полоз! — Есеня хотел встать, но тот остановил его жестом и, вопросительно глянув на отца, зашел к нему в спальню. Отец качнул головой, но возражать не стал.
— Какой ты все-таки живчик! — Полоз присел у кровати и окинул Есеню взглядом. — Какой ты… молодец.
— Да ерунда все! Полоз, ты… это все из-за меня… Ты прости, что я тогда убежал.
— Это ты меня прости. За все прости. Я очень перед тобой виноват, — Полоз сцепил руки замком и прижал их к подбородку.
— Да в чем ты виноват-то?
— Я чуть не убил тебя…
— Да брось! Подумаешь! Ведь не убил же! Полоз, расскажи мне, что там, а? Жидята ничего толком не говорит, батя тоже…
— Там? — Полоз вздохнул. — Там появился новый предводитель вольных людей. Его зовут Харалуг. На самом деле, его всегда звали Елагой, но Харалуг звучит лучше, правда?
Жидята, услышав эти слова, снова встал с места и подошел к дверям спальни. Есеня ничего не понял: ни почему Полоз говорит это так устало, ни почему Жидята смотрит на него, широко раскрыв глаза.
— Сейчас толпа на руках вынесла его на площадь, и знаете, что они кричат? Они кричат: Харалуг открыл медальон!
— Это батя открыл медальон! — крикнул Есеня, поднимаясь. — Это мой нож открыл, а не какой-то там Елага!
— Ляг, Жмуренок, не скачи. Никто теперь не вспомнит о твоем ноже. Знаешь, что у меня в котомке? Посмотри, Жмур. Тебе, наверное, захочется это сохранить, я для тебя принес. Их сняли сегодня утром, один сгорел в костре, а второй я подобрал…
Отец нагнулся за котомкой Полоза, которая лежала у дверей, и вытащил из нее полотно размером с простыню, на котором, поверх лица Есени, отпечатались следы множества сапог.
— Полоз, — шепнул Есеня, чувствуя, как жгучая обида комком встает в горле, — я ведь не для того… Я ведь чтоб его открыть, а не чтоб все меня благодарили…
— Когда я подбирал это полотно, ко мне подошел человек, бывший разбойник, он много лет был ущербным. Он спросил меня, знаю ли я этого мальчика. И я ответил, что сейчас иду к нему. Мы поговорили с ним, выпили пива. Он попросил передать тебе три золотых и вот эту вещь. Я думаю, это самая ценная вещь, которую он имел. Он просто не знал, что еще можно тебе отдать…
Полоз залез в карман и вытащил стеклянный шарик размером с яйцо, на яшмовой подставке, внутри которого в синей воде между водорослей плавали махонькие золотые рыбки. Есеня подержал тяжелый шарик в руке. Конечно, забавная штука, но для детей. Или для девочек. Однако Есене стало необычайно приятно, что кто-то дарит ему самую ценную вещь, которую имеет.
— Такие игрушки делают в Урдии, и они очень дорого стоят, — улыбнулся Полоз и протянул Жмуру деньги.
— А три золотых-то зачем? Я и сам могу заработать, если понадобится! — хмыкнул Есеня.
— Эти три золотых неделю назад заплатил ему я, — тихо ответил Полоз, — чтобы он тебя пожалел, чтоб не покалечил.
Он провел рукой Есене по волосам и, словно одумавшись, встрепал седые пряди.
Перевод не пошёл сразу. Мысли сбивались не туда, и после почти часовой пытки «Домостроем» Нина отложила работу и по привычке сразу выключила терминал. Кузя исчез – его голоплатформа была подключена к сети.
Нина не заметила этого – и спокойно пошла спать.
***
Прошло восемь дней.
За это время Змей по одному перевёз Irien’ов на Жемчужный остров, и они стали долечиваться уже там. Из шести привезённых разумность проявил только один – который назвал Змею свое имя, Клим.
Фрол разделил порученных ему киборгов на две бригады, в каждой бригаде девушка DEX и три Irien’а. С одной бригадой организовал сбор и переработку грибов и ягод, вторая бригада занялась сбором и обработкой жемчуга, и заготовками рыбы. Сам Фрол несколько раз нырял в поисках сома и скутера, но нашёл лишь несколько затонувших брёвен – но доставать пока не стал. Когда парни поправятся, можно будет попытаться достать дерево с ними. А пока можно в свободное время заняться заготовкой кормов – если будет достаточно, можно думать о покупке нескольких коз на зиму.
В воскресенье испортилась погода и резко похолодало, пошли дожди, и деревья также резко изменились и из тёмно-зелёных превратились в жёлто-красно-фиолетовые – и начался листопад.
В понедельник Степан привёз Фролу скутер, осмотрел модуль и киборгов, и пообещал привезти программиста. На обратном пути остановился у Змея и осмотрел найденный байк – машина была вымыта и вычищена, но было необходимо заменить какие-то детали и найти хозяина. По номеру удалось определить, что байк принадлежал сыну одного из владельцев рудника на Серебрянке, и был украден почти год назад.
Степан увёз собранный Вороном жемчуг (почти двести грамм), из дома дозвонился до хозяина рудника, сообщил о находке, отправил видеозапись поднятия байка из озера – и выкупил его за четверть стоимости, получив все документы на байк в электронном виде. Нине сообщил, что документы на байк и киборгов ей поможет оформить юрист заповедника, а сам он оплатит находку жемчугом.
Во вторник начались ливни, плащей не было, и потому из модуля на одном острове и из дома – на другом без необходимости никто не выходил. Но на рыбалку на рассвете Змей выезжал ежедневно, силки проверяла Злата, Ворон занялся изготовлением глиняной посуды на гончарном круге по просмотренным в сети видеозаписям.
Вечерами все трое занимались глиной – Ворон сидел за кругом, Змей лепил игрушки, Злата раскрашивала готовые поделки – и на поставленном на стол планшете смотрели старые мультфильмы, которых практически уже не найти в свободном доступе в сети.
***
В среду Нина вернулась к переводу.
Всё-таки полезная книга «Домострой»… но общий комментарий надо давать для сайта родноверов и с точки зрения родновера.
Для этого самой надо верить в богов… не так… надо верить богам. Кто-нибудь их видел? Говорил с ними?
Ну, говорить-то идолу можно – но разговор односторонний получится. Как идол может ответить? И что?
А закончить работу надо.
В этой книге всё расписано – когда встать утром, сколько каких поклонов сделать, как с кем поздороваться, как куда пойти, что кому надеть, когда что съесть, кому где сидеть за столом, что кому и как сказать… вплоть до того, когда и как ложиться спать! — словно программа для киборга!
Жизнь родновера тоже упорядочена – но не до такой степени! Язычник знает свои права и свои обязанности – и выполняет их по мере возможности. Если нет возможности принести требы прямо сейчас – то можно и завтра, но в таком случае на моральную поддержку бога особо не рассчитывай. Если нет молока для требы – сойдет мёд. Можно заменить хлеб кашей… — всегда есть выбор, и есть право на этот выбор.
А это и есть свобода для родновера – «сво» небо, «бо» боги, «да» согласие – жизнь в ладу с природой и в согласии с богами, живущими на небе.
***
Утро четверга началось с получения письма от редактора сайта – Кузя возвестил об этом полшестого. Пришлось вставать.
«Желаем здравствовать! Вы стали писать, словно знаете что-то об этом Воине-Славном, и при этом объясняете всё просто и понятно, как будто киборгу. Кто он? Он имеет какое-то отношение к киборгам?
Статья стоит на первом месте в топе, там же в первой десятке ещё две Ваши работы. Благодарим за сотрудничество и нестандартный взгляд на мифологию. С уважением… редактор сайта».
Приятно. И деньги сразу пришли – почти две тысячи.
Но… неужели так заметно со стороны, что статья написана для киборга… разумного, но все же – киборга? Даже редактор это понял. Признаваться в этом… рано. Личного знакомства с этим редактором заводить не стала, и потому даже представления нет, как он отреагирует на такую новость.
Ответила, что на работе общение в основном с киборгами, и потому привыкла обращаться с ними как с подчинёнными-людьми.
Потом наконец-то ответила альфианам – «…в течение недели рыба будет привезена в отделение заготконторы при посёлке турбазы. Киборгов можно привезти туда же. Каким образом будет осуществляться обмен? С уважением… (подпись)»
Отправила.
***
В пятницу после обеда в чайной комнате прошло первое – пробное и только для своих – мероприятие по чайной церемонии с последующим чаепитием. Комната была оформлена в японском стиле – по приглашению Светланы прилетал старший сын фермера-самурая, привез в подарок ещё одно женское кимоно, две пары гэта, парик для гейши и второй сямисен, помог заменить мебель, подобрать цветы и веера, а заодно смог убедить и Светлану, и директора, что без гейши чайная церемония недействительна.
В качестве оплаты за помощь попросил разместить на сайте музея и на билетах информацию об их семейной чайной плантации – и получил согласие директора музея.
Удивлённая Света поделилась новостью с Ниной, и Нина предложила в качестве гейши Клару:
— Ей ведь надо будет всего лишь подать чай гостям и немного помузицировать… ну, ещё может потанцевать… без раздевания… плюс кимоно, парик и косметика… и она справится. Она уже может сама ходить.
— Попробуем… но… она точно справится?
— Это у Райво спрашивать надо, сможет ли он ей такую программу поставить… а он самый лучший программист в округе.
Райво программу поставил, мероприятие прошло блестяще и потому было включено в план мероприятий на осенне-зимне-весенний период года.
От сдачи киборгов в аренду Нина отказалась, сказав, что она собирается их обоих время от времени уводить домой. Сошлись на пятидесятипроцентной выручке от проданных на мероприятие билетов, и потому билеты были оценены в полтора галакта каждый. Программа по ношению кимоно и игре на сямисене на Клару встала не хуже родной – но часть родных программ всё же пришлось удалить.
Первое мероприятие провели уже в субботу после полудня – до сих пор в музее ничего подобного не проводилось, и потому небольшая комната была заполнена гостями.
Агат готовил чай, Клара в кимоно и в парике, и с выбеленным краской лицом играла на сямисене, потом инструмент взял Агат, а Irien’ка танцевала – её очень удивил программный запрет раздеваться во время танца, и всё прошло более чем благопристойно и прилично.
Событие сразу же попало в местные СМИ и Нине пришлось дать интервью, так как оба киборга принадлежат ей. Речь её содержала хвалу самому крутому программисту, который так реалистично написал программы для её киборгов, и главе просветителей, которая придумала так использовать киборгов. О том, что их обоих – и программиста, и просветительницу — пришлось уговаривать, Нина решила не говорить. Но сказала, что Светлана Юрьевна имеет желание проводить ещё и вечера каллиграфии – раз уж есть готовая комната и готовые киборги.
Светлана слушала эту речь с полнейшим изумлением – если такое ей и приходило в голову, то она никому это не сообщала.
После ухода журналистов Света предложила провести пробное мероприятие по каллиграфии – и тоже включить его в график, если оно пройдет без происшествий.
— Это будет даже очень хорошо… но мне тогда нужен будет этот график, чтобы оба киборга были уже в музее. Домой водить буду. Иногда.
На том и договорились.
***
В воскресенье с утра прилетал Змей, опять привёз рыбу, но уже с ветеринарным свидетельством, и потому Прохор Петрович взял оба мешка на реализацию по полтора галакта за килограмм, но всю сумму за рыбу сразу перечислил Нине на счёт. Нина возражать не стала, но на половину суммы сразу накупила макарон и круп, подсолнечного масла и сахара, и велела Змею всё погрузить в багажник своего флайера.
На вопрос о соме Змей ответил, что день назад рыбину с трудом, но нашёл и вместе со Златой смог убить и достать, сразу сообщил Степану Ивановичу, и что готовое копчёное мясо уже в магазине заготконторы, альфиане на днях привезут выкупленных у каких-то вояк киборгов в заповедник, а так как альфиане привезут DEX’ов, то часть привезённых Степаном Irien’ов сразу после обмена будут перевезены в модуль на Жемчужном острове.
И потому Нина на полученные за статьи деньги купила швейную машинку, нитки-иголки-пуговицы и три рулона достаточно плотной ткани разного цвета, поручила Змею отвезти всё и передать Фролу лично, чтобы киборги могли сами шить себе одежду.
Змей улетел вполне довольный, и с повторённым приказом быть всё время на связи.
***
Иметь в доме работающий искин неожиданно оказалось очень удобно. Кузя, выключенный в первую ночь, на хозяйку если и обиделся, то никак это не проявил.
Утром Нина первым делом включила терминал, и Кузя тут же доложил о входящих звонках и постороннем киборге у калитки. Пришлось надевать куртку поверх толстого халата и идти знакомить Кузю и Авеля – и сообщить Кузе, что Авелю разрешено приходить на участок за кошками. Кузя выдал фразу, что Irien’у самому стоять у калитки совершенно незачем и что он сам в состоянии следить за кошками и сообщить ему о необходимости унести своё животное. Авель ответил голосом пани Софии: «Ну, знаете ли, это уже слишком!», развернулся и ушёл.
Зато полдевятого пришла Эка с полной сумкой продуктов и вопросом от Прохора Петровича: «Что это такое?». Пришлось и её знакомить с Кузей – и необходимость каждое утро ходить в магазин отпала сама собой.
Через пару дней Нина с Кузей сработались, а еще через пару дней Нина стала подозревать, что её искин – не просто программа.
Или это Райво так постарался и удалённо что-то такое установил, или… так и было, и просто она сама не умеет правильно обращаться с искином… но что-то менять уже поздно, да и денег лишних нет тоже.
***
В понедельник двадцать второго сентября утром, примерно пол-одиннадцатого, позвонил юрист заповедника, сказал, что летит в город по делам, и предложил встретиться – но по возможности так, чтобы не было посторонних рядом:
— Степан Иванович попросил помочь Вам. Разговор будет о Ваших киборгах… и, возможно, не совсем приятный для Вас.
— Значит, кафе отпадает. На работе нельзя… в фонды нельзя посторонним, а Вы далеки от музея… в музейных кафе полно народа… в час дня у меня дома Вас устроит?
— Вполне. Дайте адрес, я буду. Но я буду с киборгом.
— У меня тоже киборг найдётся, – усмехнулась Нина, – и даже два киборга. Записывайте адрес…
Нина отправила домой Василия и Агата, чтобы Mary приготовил обед на четверых, максимально простой и калорийный – юрист всё-таки человек деревенский, в городе бывает не так часто и пообедать в столовой вряд ли успеет – жареная треска в сметане и гречневая каша с мёдом. Васе сказала, чтобы без десяти час прилетел за ней и привез Агата.
Василий взял карточку, сделанную для Сани и оставленную у себя, когда повезла Саню в поселок, ответил за двоих: «Приказ принят» и оба киборга вышли.
Полдня прошло спокойно, Нина с Лизой ушли на минус четвертый ярус хранилища, Петя остался в кабинете – и за два часа не впустил начальника охраны и группу туристов, которые так захотели непременно попасть именно в эту дверь, что смотритель с третьего этажа вызвала этого самого начальника.
Петя наслаждался процессом – теперь у главного музейного охранника только третий уровень на него – и сообщил Нине о его приходе только после того, как он ушёл. Нина позвонила главному охраннику с мыслью извиниться за выходку своего киборга – но тот так радостно ей ответил, какой у неё молодец кибер, никого не впустил без её ведома, что желание извиняться исчезло.
Иван Сергеевич сказал, что приедет с киборгом – и только когда за ней прилетел Вася подумала, что у юриста может быть «семёрка», и если что, то Вася не справится… но забирать домой сразу двух своих DEX’ов рискованно, поэтому снова взяла Агата. Просто на всякий случай – более для солидности, чем для охраны. Хоть посуду уберёт после обеда.
Киборгом юриста оказалась совершенно беловолосая девушка ростом чуть выше полутора метров и одетая в простой темно-серый деловой костюм – но смотрелся на ней этот костюм шикарнее, чем на модели на показе мод.
— Irien, – тихо доложил Василий, связавшись с девушкой, – пять лет три месяца, потенциально разумна.
Иван Сергеевич поздоровался с Ниной, проследил за её взглядом и мрачно ответил на незаданный вопрос:
— Лиля из привезённых киборгов… она мне досталась… в секретари. DEX’а мне не хватило. А Irien’ов по Вашему желанию привезли… программа охраны ей дана. Дитё дитём… на мою младшую похожа… если бы не… ладно, её тоже надо чем-то занять… секретарь теперь у меня. Ведь кому рассказать, что скажут? На старости лет с ума спрыгнул? Но девочка умненькая…
— Проходите в дом. Кстати, это Василий… он DEX. А это Агат, Mary. Вы будете обедать? Или сначала дело? Садитесь.
Из дневниковых записей пилота Агжея Верена.
Абэсверт, Аннхелл
Тетрадь я сумел открыть только за два часа до подъема, кое-как умостив в постели избитое перегрузками тело. По коридору прошелестели шаги дежурного – дверь в каюту я не закрыл, и мне хорошо было слышно, как дышит спящий корабль.
Обложка оказалась крепкой и совершенно без царапин. Дьюп вообще отличался аккуратностью, особенно в разговорах и с оружием. Но я сроду не видел, чтобы он что-то писал, пока мы были вместе. Если только по ночам? Спал я тогда, что называется, без задних ног. Даже сирену мог проспать. Сейчас просыпаюсь от любого случайного звука. Нервы не те.
«Анджей спит… »
Я вздрогнул.
«Так только щенок может спать, предварительно нагадивший во все доступные ему туфли, оборвавший занавески на кухне и сделавший посреди прихожей лужу больше самого себя.
Надо иметь очень незамутненное понятие о совести, чтобы вот так раскидать во сне руки и ноги. И это после всего, что он натворил сегодня. Я думал, корабельный реактор не выдержит разницы температур, что он ухитрился ему задать. Как только меня угораздило зайти проверить. И как ему могло прийти в голову, что он вообще имеет право вмешиваться в управление реактором?
Спит. Какой идиот придумал ставить к реактору первогодков?
Хорошо хоть я не ударил его сегодня, оба бы не спали. На такого, как Анджей, трудно злиться, он делает все от души. Да и мне порой легче убить, чем ударить. Хотя ему сегодня больше пригодилась бы порка. Дисциплинарное взыскание в таком возрасте как раз пока без надобности: молочная совесть уже отвалилась, коренная еще даже не режется. Ты, Анджей, думаешь, испугался того, ЧТО сделал? Ты испугался того, что узнают.
Попросил техников проверить замедлители по-тихому. Если прогорели…»
Я помнил тот случай. Правда, помнил смутно и ненадежно, как дети помнят всякие неприятные вещи – похороны близких или ссоры родителей. Помнят, не понимая и не принимая до конца. Оказывается, дело было даже хуже, чем я предполагал. Хорошо, что первым пришел Дьюп, а потом уже сменщик. И я вряд ли обиделся бы, если бы он меня тогда ударил. Или я сам себя еще так мало знаю?
«…Спит. У меня мог расти такой же сын, ну, может, чуть постарше. Или, пойди я другим путем, имелись бы уже праправнуки. Но не срослось.
Мне 154 года. Когда мне было столько же, сколько сейчас тебе, Анджей, люди так долго не жили.
Теперь я застрял годах на сорока пяти, да и то лишь потому, что взялся за себя слишком поздно. Хотя мне уже, честно говоря, и жить-то не очень хочется. Когда заразился «синькой», мучился, очередной раз приходя в сознание, что все еще не там. Но организм выдержал. Ему плевать – хочу я или нет.
Или я чего-то не успел в этой жизни? Чего? Щенка вот этого воспитать? Это мне божья кара за то, что не завел своих, сторонился в академии курсантов, не брал в пару малолеток. Боги нашли-таки.
Нужно хоть ему успеть рассказать, может, пригодится. Если все будут начинать службу с попытки взорвать корабль… Хотя я и сам начинал не лучше.
Спи, Анджей, я попробую рассказать тебе кое-что, на случай, если сдохну и не успею показать. Раз уж эта проклятая бессонница… «
Я закрыл глаза. Мне было и больно, и тепло одновременно.
«Скоро начнется война, мальчик. Я знаю, я пережил их три. В меня и в тебя будут стрелять. И стрелять так долго, что скоро тебе станет больно от одного сознания, что в тебя стреляют. Осознание иногда больнее, чем раны.
Ладно. Давай попроще и по порядку. Если ты это читаешь, значит меня, скорее всего, нет. И это хорошо. По-моему, глупо листать при живом хозяине его записи.
Детство мое тебе без надобности.
А вот в Академии мы учились в одной. Ее и раньше так называли – Академия. Только тогда это было официальное название, а сейчас, вроде, как кличка. Но, по сути, в ней ничего не изменилось, и даже портреты на стенах все те же.
Я, правда, поступил туда поздно. Мне уже сравнялось двадцать пять. Это чуть больше, чем ваши двадцать пять, потому что тогда не существовало понятия стандартного года, и на каждой планете считали по-своему. Я закончил историко-философский факультет на Диомеде (не удивляйся, тогда Империя почти ничего не делила с Экзотикой), какое-то небольшое время преподавал, писал диссертацию. Я – диссертацию. Смешно.
А потом вселенная медленно, но верно покатилась к войне. И я понял, что не смогу тихо сидеть и читать никому не нужные лекции.
Я был молод и глуп. Ты хотя бы попал в эту мясорубку в том возрасте, когда от человека не ждут взрослых решений. Я же отдал себя Беспамятным сам».
Я вспомнил. Мне об этом же говорил отец. Что любая военная служба – безумие. Потому что кровь притягивает кровь. И вырваться из этого кровавого окружения я уже никогда не смогу.
И что вокруг людей – не ангелы. Вокруг них те, кто потребляет энергию их трудов и мыслей. И потому вокруг военных – кровопийцы.
Я тогда посчитал это истерикой человека, обросшего навозом, детьми, поросятами…
Прикрыл глаза и начал вспоминать отца, маму, братишку Брена. Интересно, к ним уже пришло известие о моей «смерти»? Мама, наверное, плачет.
Мне впервые за все эти годы очень захотелось увидеть их всех. Мама постарела, наверное. Процесс реомоложения – дорогая штука, а у отца приоритеты – удобрения да семена.
Я стал вспоминать свою жизнь на ферме и уснул. Прости меня, Дьюп, я не спал толком двое суток.
Утром следующего дня мы начали готовиться к передислокации на Аннхелл.
Сестриц Вланы я решил взять с собой. Девушке хотелось их куда-то пристроить, а, учитывая темперамент обеих, это было непросто. В конце концов решили сдать сестренок в какой-нибудь интернат непосредственно на Аннхелле.
Младшая, кстати, оказалось еще хлеще старшей. Золотоволосая, с огромными зелеными глазами и надписью через всю физиономию: «Не тронь меня, я кусаюсь». И ведь действительно кусалась. Влану она убедила в этом, когда ее ловили, Гармана – буквально вчера. Не знаю, он-то чего от мелкой хотел?
Я на полном серьезе предложил сдать юных леди не в интернат, а в колонию, после чего они немного присмирели. Хотя, намордники все-таки не помешали бы.
С остальными подростками разобрались проще. Я приказал ребятам построить помост на центральной площади и согнать остатки городского населения, которое в последние сутки, видя, что стало тише, повылазило из своих подвалов. Причем площадь мы обустроили, как для показательной казни.
А потом щенков выставили на помост и… по одному сдали на руки родственникам. Надеюсь, в городе надолго запомнят эту странную историю.
По логике военного времени, щенков надо было расстрелять, по уставу – отпустить: ни одному из них не исполнилось даже семнадцати, когда наступает ответственность за преднамеренное убийство.
Я редко поступаю по уставу…
Влану, с моей «легкой» руки, бойцы уже называли за глаза Птицей.
С самого утра она носилась туда-сюда как угорелая. Я дал девушке ознакомиться с должностной инструкцией, и, в общем-то, до подписания приказа она могла бы читать ее еще день-два по слогам. Но Влана решила иначе.
Я не возражал. Тем более что доукомплектация – дело именно зама по личному составу. А нам предстояло завербовать полдюжины ребят на Мах-ми (я посчитал, что это безопаснее сделать здесь, чем на Аннхелле).
Мы объявили о своем желании по специальной городской связи (в расчете на местную полицию). И по остаткам обычной связи – тоже. Объявили утром, а после обеда выяснилось, что выбирать уже есть из кого.
Влана рвалась в бой. Я забрал Келли и предупредил ее, что утверждать каждого кандидата буду лично.
Она послала за мной дежурного меньше, чем через час. Предложила взять восемь вместо шести, что меня сразу насторожило. Одна физиомордия, к тому же, показалась мне знакомой. Где-то я видел этого парня, но вспомнить где – не мог.
Прошелся раз-другой вдоль шеренги добровольцев, думая: ну где? Остановился напротив другого кандидата, спросил кто он и откуда. Сам думал. Парнишка белобрысый, высокоскулый, будь он помоложе… Вот оно. Новобранец похож на отморозка с крыши, с экзотианской заколкой в волосах. Мило. Ну и кто это у нас? Брат?
Интересно, Влана мне его нарочно подсунула? Восемь вместо шести… Может, не одна подстава, а две? Прошелся, вглядываясь в лица, еще раз. По сжатым, побелевшим губам крайнего новобранца понял – пройдусь в третий, случится что-нибудь интересное.
Влана смотрела на меня спокойно. Уж у нее-то обморока не ожидалось при любом раскладе.
– Шесть, – сказал я. – Мне пальцем ткнуть, или так понятно?
– Они справятся, капитан, – сказала Влана, не теряя выражения лица. – Оба.
Я мотнул головой, предлагая ей отойти. Хотел поинтересоваться, давно ли условия в спецоне причислили к санаторным, но сдержался. Просто спросил:
– Ну ладно, крайний, по твоему мнению, справится. А белобрысого возьмем для тренировки нервов?
– А ему что теперь, пойти повеситься, раз у него такой брат?
– А зачем вешаться, если дешевле утопиться?
Обменявшись любезностями, мы стояли и созерцали друг друга.
– Я бы не стала на вашем месте доверять первому впечатлению, – неожиданно твердо сказала Влана. – Вы, капитан, даже местности толком не знаете. А я с детства знакома с каждым из здесь стоящих.
– Ну что ж, – сказал я с улыбкой питона, который, что бы там кролик себе ни думал, ужинать сегодня все равно будет. – Первая же неделя – и все станет ясно. – (Щас я к ним какую-нибудь свинью из сержантов поставлю, и дело с концом.) – А отправка с Аннхелла – за ваш счет, – я посмотрел на грустное подобие шеренги… – Документы на всех – ко мне в каюту!
— Аттестат о полном общем образовании вручается Авроре Кареловне Склодовски. Дочь военных, замечательных специалистов по антитеррору, она собирается пойти по их стопам и планирует стать военным психологом, а пока Аврора украшение и гордость нашей школы. Золотая медаль, победы в интеллектуальных и спортивных олимпиадах – все это есть в ее достижениях
— Аттестаты о полном общем образовании вручается Маю Лех Склодовски и Марту Лех Склодовски. В младенчестве близнецы потеряли родителей, были усыновлены и до десяти лет получали домашнее образование на отдаленной планете. Все свои таланты они посвятят земле, ставшей им домом – будущие геолог и агротехник, замечательные товарищи, спортсмены и серебряные медалисты остаются на доске почета нашей школы.
***
Отшумели фейерверки выпускного, и наутро неразлучная троица шла в сторону космопорта.
— Ну что, сейчас к моим, покажемся, отоспимся.
— Ага, а потом к нашим, па обещал на маршрут взять, говорит, спецом для девочек – тонны бабочек и прочей романтики.
— И рифы в море. Я тут акваланг в инфранете присмотрел, должны уже по адресу доставить.
Перед юными смелыми сердцами были открыты все пути Галактики.
Анна Борисовна пришла в середине сентября, не одна и не с пустыми руками.
Впереди шёл незнакомый Зое и Беру DEX и показывал дорогу. Сзади Кощей нес тяжелый рюкзак с тёплой одеждой, инструментами и продуктами.
Встреча была назначена на середине пути – на это согласились обе стороны. Зое не хотелось приводить в землянку незнакомого человека, а Анна Борисовна не была уверена, что в свои пятьдесят два года сможет пройти пешком по тропинке через лесное болото.
На тихой сухой полянке обе стороны долго разглядывали друг друга.
Зоя видела на записях, которые приносил Костя, как выглядит начальница посёлка, и даже узнала в DEX’е Первого.
Точно так же Анна Борисовна – она по приносимым Костей видеозаписям уже знала, как выглядят Зоя и Бер.
Но одно дело – видеозапись, и совсем другое дело – личная встреча.
Сели и начали говорить. Непривычно профессору Академии говорить с киборгами на равных – так и киборгам было не легче, никто никогда из людей на равных с ними не говорил.
А ситуация такая, что силой не решить. Да и нельзя решать силой – на Зою у профессора есть настолько далеко идущие планы, что действовать надо крайне осторожно.
Да и пришедший с Зоей DEX решимости не прибавил. Четыре киборга и один человек в осеннем лесу – но нельзя показывать страх, ни в коем случае нельзя! И нельзя врать – четыре детектора ловят не только каждое слово, но и каждый взгляд и вздох.
— Скоро зима, и надо в посёлок идти, здесь нельзя оставаться – озвучено первое предложение Анны Борисовны, но это скорее для пробы, вряд ли Зоя пойдёт к людям.
И Mary отказалась. Это было ожидаемо.
– Можем поставить в лесу жилой модуль со всем необходимым, и ты можешь жить здесь и включиться в план научной работы.
— Как это? – удивлённо спросила Зоя — У меня и программ никаких научных нет.
— Наблюдение за лесом, сбор и анализ проб воды и воздуха, сбор грибов и ягод, заготовка растений для ткачества. Кстати, у тебя отлично получается и ткать, и шить. Ты молодец, и можешь даже делать ткани ручной работы на продажу.
— Хорошо. Я буду жить… в модуле. Но не в качестве оборудования!
— Нет, конечно! Пока лаборанткой, а потом и младшим научным сотрудником кафедры Охраны леса Академии. Сделаю вам паспортные карточки, и оформим на работу по всем правилам. Согласна?
— Да. Но чтобы Кощей и Бер тут остались. И… вот этот… тоже. Охранять.
А вот такого поворота Анна Борисовна не ожидала. Но быстро взяла себя в руки.
Зоя уже ставит ей условия! И надо бы возмутиться – и радостно, потому что девушка-киборг разумна! – а это значит, что она сможет работать без постоянного контроля с её стороны.
— Естественно! Модуль на четыре жилых комнаты с лабораторией, кухней, столовой и душем. Соберем и экранируем за неделю. Согласны?
— Да. – сначала ответила Зоя, а за ней, после минутной задержки, и остальные киборги.
— Вот и договорились! Втроем жить будете.
— Вчетвером – упрямо повторила Зоя – с ним… вчетвером.
— Да, …согласна.
За оставшиеся полдня обсудили место установки модуля и договорились о поставках продуктов, которые не добыть в лесу, и медикаментов.
После чего гости ушли. То есть – Кощей остался, ушла Анна Борисовна и Первый.
Но утром Первый пришёл к землянке, чтобы остаться. Для охраны.
И Зоя назвала его Петром.
Больше времени ушло у Анны Борисовны на переговоры с директором Академии и дирекцией заповедника об установке жилого модуля в лесу для четырех киборгов.
Но своего она добилась – получила разрешение на проживание в лесу лаборантки, её помощника и двух охранников. Это была победа!
Настоящая победа профессора Зерновой!
Её внезапная мысль была верной! – почти полтора года шло предельно осторожное налаживание контакта с сорванной Mary – и закончилось успешно!
Хоть и пришлось оставить здесь двух купленных DEX’ов и ещё одного – фактически украденного.
С разрешения киборгов через неделю Анна Борисовна привела из посёлка программиста Рому, но не в установленный модуль, а снова в условленное место посередине пути между модулем и поселком.
Рома удивился безмерно, увидев программу неподчинения у Кости, Бера и Зои, но удалять не стал, поставил новый антивирус всем, убрал лишние программы, но поставил фоновую программу, где прописал всем хозяйкой Анну Борисовну без возможности замены, для их же безопасности, и поставили программы, необходимые для изучения и охраны леса.
Петру оставили раздел «хозяин», прописав в хозяйки, кроме Анны Борисовны, ещё и Зою.
Голограммы прикрытия Рома обновил, но оставил те же – образ старухи для Зои, избушка – для модуля. Кощею и Беру сделал прикрытие соответственно их образам в сказках – высокого тощего старика и бурого медведя. Петру сделали голо большого, но подвижного камня.
Заповедник удалось отстоять от вырубки, а браконьеры сами перестали ходить, когда в лесу такие чудища завелись.
Нанятые егеря охраняли периметр – и от браконьеров, и от туристов.
Это все?
Все.
Слова прозвучали. Все…
— Что?… — прошептал Лёш. — Лина…
Это было невыносимо. Она не думала, что будет так…
— Я Лина из клана Феникс, ветвь Файер. Наемница. И… в общем, тебе пора.
И лишь в этот миг, увидев, как расширились в потрясении глаза Лёша, Лина с мучительной болью в сердце осознала, что пути назад нет. Слова сказаны, все, что могло бы быть между ними в эти несколько коротких дней, все, на что она надеялась… этого не будет.
Между Светлым Стражем и Темной ведьмой ничего быть не может.
Лёш не отрывал от нее взгляда. И не уходил. И под этим потрясенно-недоверчивым взглядом она тоже не могла уйти.
И было больно.
И было…
— Черт, да уходи же! Меня наняли убрать тебя, ясно?!
Лёш молча качнул головой…
Черт его знает, что бы он сделал в этот миг… что бы она сказала… чем бы все кончилось… но в этот миг рядом полыхнуло светом, и плечистая фигура шагнула к ним, почти прыгнула.
— Лёш! Цел… — выдохнул голос с заметным облегчением.
Вадим!
Ох, как своевременно! Он разберется и позаботится о брате. Вадим присмотрелся к обстановке… и серо-голубые глаза сощурились пристальном взгляде:
— Лёш, что случилось? Лина?
Ох, как же не вовремя… Старшего Соловьева не проведешь и не заставишь отступить. И с этим его чертовым талантом к перемещению не сбежать. Блин! Лёш — Лина почему-то верила, — не стал бы ее преследовать. А вот Вадим…
— Лёш?
— Нападение ассасинов, — наконец проговорил Лёш, — Троих. Лина… она помогла.
Что?
Девушка изумленно распахнула темные глаза: Лёш, ты… что ты делаешь?
— Помогла? Лина?
— Она… э… отвлекла…
— Ага-ага.. — покивал Вадим… и вдруг резким движением вытянул руку, словно накрывая площадку невидимой сетью.
На миг девушке показалось, что резко сдвинулся сам свет… замелькали тени… зазвучали голоса… тени голосов.. А потом все стихло, и Лёш быстро придвинулся к Лине, словно защищая.
— Помогла, значит, — взгляд голубых глаз ощутимо похолодел. — Интересным танцам вас учат, леди-феникс! Стоять!
Допрос.
‘Стоять!’ прозвучало так, что она невольно замерла. Когда говорят таким голосом, то слушаешься автоматически… а на всякий случай он еще и руку вскинул… и напряженно подрагивавшие пальцы замерли, готовясь бросить магию.
— Дим, стой!
Первое, что ощутила Лина — это досаду, что Лёш перекрыл ей сектор обзора… он был куда выше, и теперь она видела его спину, напряженную, обтянутую темной рубашкой… Стоп. Спину? Спину?!
Он закрыл ее собой… Он рехнулся?
— С ума сошел?
— Вадим, подожди! Лина, стой…
— Отойди от нее! Лёш, ты спятил? Она убийца!
А. ну конечно… Хоть один нормальный в этом семействе. Теперь Лина могла бы и уйти… переместиться, ведь Вадим не посмеет бросать ничего уничтожающего. Но какое-то странное чувство, похожее на горькое любопытство, заставило ее остаться на месте.
И послушать…
— Она мне помогла! Оставь ее. Оставь, слышишь?
— А как же ‘контракт на твою жизнь’? — беловолосый ведьмак весьма точно скопировал ее интонацию.
— Дим!
Хорошо, что она не эмпат. Наверное, сейчас ее бы испепелило на месте досадой и бессильным гневом — он просто воздух плавил… Наконец старший брат сдался:
— Да не собираюсь я ее убивать! Расспрошу только. Раз помогла — пусть уходит. Просто не подставляй ей спину! Отойди же, черт…
Лёш наконец сдвинулся… Лина сдержала порыв отступить — ей почему-то страшновато было смотреть сейчас в глаза юноши. Почему-то было не по себе. Она же не сделала ему ничего, не выполнила заказ! Не тронула… почему же ей сейчас так горько и стыдно?
Но противника надо видеть… всегда надо видеть… и поэтому она подняла глаза.
— Значит, ты познакомилась со мной из-за контракта? — сейчас голос Лёша совсем не был похож на тот волшебный теплый тенор, который завораживал и грел сердце. Тихий был голос, невыразительный… словно Лёш учебник читал.
— Да.
— И все это время… С самого начала?.. — он, кажется, все еще не верил.
— Да.
Оправдываться смысла нет.
— Почему ты?
— Это моя работа, — Лина чуть пожала плечами, — Я феникс. Клан наемных убийц.
— Наемных? Поэтому ты тогда?…
— Да.
Лёш хотел еще что-то спросить… но сжал губы и промолчал. Зато Вадиму нашлось что сказать:
— А кто тебя нанял?
Вообще-то она не имеет права… а, к дьяволу.
— Посредник.
— Что обещал? Какая цена?
— Оплата по высшему тарифу и половина его, — кивок на Лёша, — магии.
— По высшему, значит… Гордись, братишка.
Лёш дернул плечом — ему явно было не до гордости.
— Кто посредник? Имя, уровень, клан, магия?
— Понятия не имею.
— Причину заказа он назвал?
— Нет.
— Местонахождение?
— Его вы уже не спросите. Он покойник.
Братья переглянулись…
— Ты?
— Да. — а что скрывать.. — Он мне не понравился.
И снова молчание… И взгляды — Лёша, Вадима. И неожиданное:
— Пойдешь с нами. Родителям ни слова.
Барьер слабеет…
— Ну? – Даниэль не улыбался. И это было еще одним тревожным признаком. Координатор Даниэль был притчей во языцех уже не первое десятилетие именно потому, что прославился как невозможно-упертый оптимист. Что бы не происходило в Своде – неведомо куда испарялись заготовленные ингредиенты эликсиров, появлялась на стене классическая рожа с надписью «Васька-дуракъ», юные кандидаты в Стражи влезли в учебник для старшекурсников и нечаянно отрастили на любимом учителе крокодилий гребень – Даниэль только солнечно улыбался и вместе с учениками брался исправлять их промахи.
И под мягкий, чуть торопливый говорок «ага, вот так, молодчина» отпадал крокодилий гребень, вырастал до нормальных размеров попавший под действие уменьшительного заклинания Координатор Савел, возвращалось на постамент сбежавшее учебное пособие – Mammuthus primegenius, в просторечии мамонт. А заколдованная сумка прекращала бегать за своим затравленным хозяином-неумехой и портить ему жизнь, то подкрадываясь сзади, то прыгая на руки, как любимый щенок, то вламываясь в самый неподходящий момент за некую белую дверку. Все получалось… И только надпись «Васька – дуракъ» так и оставалась нестираемой, с удручающим постоянством возникая на стене перед комнатой Наставника. Кто именно намалевал на стене эту вредную рожицу, кто послужил моделью и какое именно заклинание нестираемости наложено в незапамятные времена на эту картинку, так и осталось тайной. Но Даниэль умел отличать мелочи от действительно важного, и рожица никоим образом не портила его настроения.
Но вот Координатору было не до улыбок.
— Все то же. Слабеет. Медленно, но… — продолжать Пабло не стал. И так понятно. Не первый год Стражи и Координаторы бились лбом о неразрешимую проблему, вставшую перед ним вместе с этим чертовым барьером. Барьер, воздвигнутый неведомо кем четырнадцать лет назад, мало того что отрезал Землю от Сопределья. Во-первых, он смел менее прочный барьер самих Стражей, во-вторых, из-за этого четверо коллег так и застряли в других мирах, и что с ними сейчас – неизвестно. Координаторы в принципе, очень живучи, а миры относительно благополучны, но все-таки…
Но самое главное, что жгуче беспокоило совет, кто автор барьера и какова, свет ее побери, причина?
Огромная мощь, задействованная в это сложное переплетение чар и потоков энергии, не могла быть истрачена только ради прихоти. Значит, неведомый творец барьера добивался какой-то цели. Но какой? Отрезать или защитить?
И что будет, когда он, наконец, истает? Ведь он слабеет.
Если забыть на солнце шоколад и он растает, это на первый взгляд не заметно. Коричневый брусочек остается почти таким же гладким. Но тронь его – и палец утонет в теплой липкой массе, еще секунду назад казавшейся твердым телом.
Когда тает ледник, это не сразу заметно. Сначала ледяная поверхность покрывается поблескивающей пленочкой, в которую можно смотреться, точно в зеркало. Потом он подтаиваивает изнутри, скрытно, и только ручейки, говорливые и едва заметные, могут подсказать внимательному наблюдателю, что вся многотонная глыба, возможно, держится на тонкой перемычке. Что один толчок – и вся эта блистающая масса, хрустнув, оторвется от скал… На секунду зависнет. И понесется вниз, сдирая землю, толкая камни, ломая деревья, чернея на глазах… превращаясь в бушующий поток грязи. Но люди этого не видят.
Только звери иногда чуют и уходят с опасного склона.
Но когда тает барьер… этого не заметишь вовсе. Энергопотоки невидимы и не слышны никому, кроме магов. И люди спокойно живут под привычным синим небом. Они строят новые дома, подправляют крыши у старых, читают вечером сказки детям, влюбляются, женятся, планируют будущее…
Не чувствуя, как над их головами медленно и неотвратимо слабеют сплетенные неведомо кем энерголинии. Не видя, как месяц за месяцем, день за днем распускаются сложнейшие охранительные плетения. Не зная, сколько осталось до того мига, как воздух прорежет вертикальная серая щель.
Вокруг стемнело, силуэты спутников угадывались подобно смутным теням, но в визире ночного бинокля картина разительно менялась. Нежной зеленью тлела под ногами нагретая за день земля, синели кроны деревьев, но в них светились жёлтым и оранжевым тельца птиц. Алёна обернулась: руки и свободные от тепловых очков лица людей сияли расплывчатыми пятнами на фоне холодного чёрного неба.
Ивась сидел, уронив лицо в ладони. Извини, парень, ничего не поделаешь, за всё надо отвечать.
Алёна вернулась к наблюдению.
Дверь в холме походила на светло-коричневый прямоугольник. Террористы заперли её на ночь, но наружу пробивалось тепло от костра. Для наблюдателя в тепловых очках это было вроде предупреждения, но и приглашения одновременно. «Не тронь!», но и «Я здесь, возьми, если не страшно!».
– Дядя Федя, ты готов? – шепнула Алёна в микрофон-паутинку.
– Обижаешь, дочка, – шепнуло в наушниках. – Только тебя и жду.
– Тогда начинаем, – приказала Алёна и отключилась. Командовал дядя Федя по старинке, не выбирая выражений. Наверное, так получалось доходчивей, но слышать было… диковато.
Слева и справа возникло движение. Команда, которую набрал и подготовил дядя Федя, начала работать.
В темноте возле холма появились неоднородности. Бойцы были одеты в хамелеон-камуфляж, Алёна так и не смогла их увидеть, но дверь внезапно провалилась внутрь. Алёна отняла бинокль от глаз; костёр, которые горел внутри холма, взорвался, рассеял вокруг яркие горячие искры.
Раздался гулкий рокот, словно кто-то катал по каменному полу железные бочки, заполненные поленьями: сработали силовые гранаты.
Алёна снова прильнула к окулярам. Абрис дверного проёма на миг затуманился, бойцы проникли внутрь. Через несколько секунд к Алёне подошёл дядя Федя. Он уже не крался и не осторожничал.
– Пошли, госпожа управленец восьмого ранга, – почти официально сказал он. – Всё кончено.
Ночные очки немного искажали перспективу, Алёна оступилась раз и два, но каждый раз её подхватывала твёрдая рука дяди Феди. Дверь почти исчезла. Разрывы гранат разбили деревянный косяк в щепки, обнажили серый крошащийся бетон, филенка из тонкого железа смялась в гармошку и лежала рядом, на земле.
Пригнувшись, Алёна и дядя Федя шагнули внутрь.
Они увидели пыль. Она клубами висела в воздухе под лучом фонаря, лезла в нос и глаза, сединой оседала на волосах.
Пятиранговый Фёдор закашлялся.
– Битые попечители… – протянул он, отплевавшись.
Несколько гранат подействовали на небольшой зал удивительно и страшно. Их поля переплелись, интерферировали и размололи всё внутри в порошок. Мебель, посуду, каменную печь, от которой остался только фундамент, тела людей…
Кровь была повсюду. Кровь, клочья кожи, осколки костей. От запаха давленых внутренностей и фекалий Алёне стало дурно, она выбралась наружу, её стало рвать. Сначала недавним завтраком, потом желчью и желудочным соком, потом нутро опустело, а спазмы всё не прекращались. Алёна испугалась; ещё немного, и она выблюет собственные кишки… Резкий, острый как нож запах нашатырного спирта привёл её в себя.
– Это война, дочка, – сказал дядя Федя. Он был бледен, голос дрожал. – Убитые попечители, что же мы разбудили! Что же ты разбудил, гад!
Рядом со связанными руками стоял Ивась. Воин в маске крепко держал его за плечо.
– Попроси своих синих друзей, – зло сказал Ивась, – пусть покажут, что выпускает интернат. Или пусть она попросит, – он кивнул на Алёну. – Ей не откажут.
Дядя Федя засопел, угрюмо глядя на Ивася.
– Это всё враки, – процедил он, – ваша бандитская пропаганда!
– Не знаю, что ты сделал там, – простонал Ивась, – но я зря пришёл к вам! Ты такой же, как синие. Ты хуже синих, они сами нас не ели, а ты… ты!..
– Хватит! Прекратите! – приказала Алёна. Нашатырь подействовал, она снова могла думать и говорить. – Сколько там было людей?
– Откуда мне знать, сколько их было, когда вы кинули туда свою дрянь? – ответил Ивась. – Мой отряд… в отряде, где был я… – он мялся, не мог подобрать слова. – Нас было двенадцать человек. Все они были здесь? Не знаю, я ушёл давно.
Дядя Федя повернулся и скрылся внутри холма. Алёна приказала себе не вспоминать, что там, иначе… Нельзя быть слабой перед подчинёнными, тем более перед Ивасем.
Ивась молчал, глядя в землю перед собой. Алёна просто дышала, пила весенний ночной воздух и старалась забыть. В конце концов, все они были бандитами, на их руках — кровь простых серых!
– Четверо!.. – дядя Федя снова вышел на воздух. В руках он держал генетический сканер: – Где остальные? Отвечай!
– Не знаю.
– Ивась! – вступила Алёна. – Ты обещал рассказать всё. Я очень хочу тебе поверить, но если ты будешь врать…
– Я не вру! – вскинулся Ивась. – Я не знаю! Здесь временное убежище, здесь мы отдыхали между… заданиями. Наверное, вернулись на… – он осёкся.
– Не считай нас совсем уж глупыми, – сказал Фёдор. – В этом подвале нельзя зимовать. Должно быть что-то другое, основательное, постоянное! База.
– Ты обещал помогать, Ивась, – сказала Алёна.
– Да, я обещал, – глухо ответил Ивась. – Я отведу вас на базу. Только сами обещайте мне…
– Редкий нахал! – удивился дядя Федя.
– Что мы должны пообещать? – Алёна подалась вперёд.
– Предложите им сдаться, – ответил Ивась. – Хотя бы это! Вы люди — или синие?!
– Я обещаю, – сказала Алёна. – Дядя Федя?
– Да чтобы попечитель тебя придавил! – рассердился Фёдор. – Там полно террористов, у них оружие!
– Господин управленец пятого ранга Фёдор? – повторила Алёна.
– Под твою ответственность, госпожа управленец восьмого ранга, совершенная Алёна! – огрызнулся Фёдор.
– Да. Под мою ответственность, растущий, – твёрдо сказала Алёна.
– Обещаю! Но если что-то пойдёт не так, если погибнут мои ребята… Я тебе не прощу, госпожа управленец.
Дядя Федя развернулся и ушёл, недовольно крутя головой и размахивая руками. Из зарослей донёсся его громкий голос. Он кого-то распекал, отдавал распоряжения, но всё невнятно, глухо.
– Оставь нас, – сказала Алёна бойцу.
– Да, совершенная!
Серый кивнул и растворился среди деревьев. Конечно, он не ушёл далеко, приказ присматривать за перебежчиком никто не отменял, но его стало не видно и не слышно. Спасибо и на этом.
Ивась передёрнул плечами.
– Чуть не сломал мне ключицу, – пожаловался он. – Ты мне не веришь? Я сам к вам пришёл.
– Хочу верить, – задумчиво сказала Алёна. – Я почти поверила, но… Ты обещал показать дорогу, привести нас к убежищу!
– Я привёл.
– Только четверо, все остальные на свободе. Мне кажется, – произнесла Алёна, – ты хочешь, чтобы мы их не искали. Ведь ты один из них, ты тоже стрелял и убивал. Два года, – она мотнула головой. – Я представить не могу, как это: два года убивать!
– Лучше бы я вернулся в загон? – возмутился Ивась. – Или сразу в интернат? Если ты хочешь вернуть меня туда, то имей в виду: не выйдет! Никогда и ни за что! Поняла, госпожа управленец?!
– И что же ты сделаешь?
– Не знаю. Убью себя. Выброшусь из окна, – Ивась помолчал. – Или нападу на этого твоего старика. На Фёдора. Он такой же страшный, как Джанкарло!
– Кто?
– Предводитель, – ответил Ивась. – Наш вождь, вожак, командир. Он вас ненавидит, он не успокоится… Я убежал и бродил по лесу, я умирал от голода и хотел просто жить, Алёна! Он нашёл меня, накормил и дал оружие, научил убивать. Нет, я неправильно сказал, он не страшный, он был ко мне добр, он очень умный и душевный, рядом с ним хорошо, но он твёрдый как железо, и пока жив, он будет вас убивать.
– Но ты и сам убивал!
– Я и сейчас убью, – заговорил Ивась. – Как только увижу синего, так сразу убью! Им нельзя жить! Люди не виноваты, даже вы, серые, виноваты не так, как эти!..
– Бедный ты, бедный! – Алёна сделала шаг вперёд и прижала голову Ивася к своей груди. И сама не поняла, почему сделала это. Уж точно не потому, что однажды взяла из загона мальчика для утех. Мальчик вырос и многое повидал, в углах рта у него появились горькие складки, но…
Ивась всхлипнул. Да он же до сих пор ребёнок, которого обделили любовью! Которого предали родители и обманула жизнь…
Алёна гладила его волосы, и широкие плечи и спина взрослого мужчины расслабились под её рукой, а сам он, кажется, даже перестал дышать… Что же ей теперь делать? Не по службе, там всё понятно, но по жизни?
На подготовку рейда отвели неделю. Все эти дни Ивась прожил в каморке рядом со штабом спецотряда. Пятиранговый Фёдор хотел иметь его под рукой в любое время дня и ночи. Ивась рисовал подступы к базе, объяснял маршруты и ориентиры. Фёдор въедливо копался в мелочах, в деталях — и страшно злился, что Ивась не может показать место на карте.
– Нас водил Джанкарло! – пытался защищаться Ивась. – Или он, или Луиджи, его правая рука! Я помню лес, я помню овраги, я помню, как мы переходили вброд реки и ручьи, но карты… Я их раньше вообще не видел.
Фёдор сопел и щурился, потом нехотя соглашался. Так врать, так притворяться было невозможно, он бы сразу почувствовал обман.
Зато бойцы с картами не расставались ни на час. Подходящих мест оказалось три, одно главное, два на тоненького. Основной вариант Фёдор выбрал сразу и в решении не сомневался, но карты и сценарии приготовил в тройном комплекте. Глупо проигрывать, тем более терять людей из-за пустяка.
Утром назначенного Ивась на завтрак не пришёл. Ему, наконец, поверили и на свободу не посягали, но он не мог заставить себя выйти из комнаты. Его бил озноб, а солнечный свет заставлял болезненно щуриться.
– Не бойся — успокоила его Алёна. – Они тебя не увидят.
Она прибыла с вечера, нарочно чтобы выспаться и быть в форме.
– Думаешь, я переживаю, что стал предателем? Мучаюсь, как они на меня посмотрят? – криво улыбнулся Ивась. – Нет, я всё решил для себя, нам не по пути.
– Тогда в чём дело?
– Я… – Ивась смутился. – Я не летал раньше!
Алёна хмыкнула и ушла, но скоро вернулась и принесла ингалятор.
– Подыши, это поможет.
В винтокрыл Ивась сел спокойно. Страх никуда не исчез, но уже не лишал сил. Это как смерть. Она ужасна, ну и что?
Моторы загудели, винтокрыл плавно поднялся в воздух. Ивась с любопытством глядел в иллюминатор. Мир сверху выглядел иначе, мелким, почти игрушечным, но огромным и необъятным одновременно. Потерялась далеко позади база спецотряда, растаяла в зелени лесов и полей, как и строения Коровьина. Блеснула и исчезла река. Справа, на фоне восхода, проплыли жилые свечечки Тишинска, убежала в сторону стрела дороги.
Прошло несколько минут, Ивась перестал узнавать местность, а потом винтокрыл снизился и летел теперь, едва не касаясь верхушек деревьев. Изменился звук моторов, винтокрыл клюнул носом; лес прыгнул навстречу и замер. Они сели.
На слабых ногах Ивась выбрался наружу.
Винтокрыл, сложив над кабиной винты и крылья, стоял у края большой поляны, в ряд с двумя другими. Из них выпрыгивали бойцы, разбивались на пятёрки и беззвучно уходили в заросли.
Ивась огляделся; над лесом вставали верхушки холмов, они приземлились недалеко, в получасе ходьбы от пещерного поселения. В животе возник ледяной ком: от точности, с которой Фёдор вывел их к базе, стало жутковато. Всё-таки, там жили его друзья, соратники, те, с кем он провёл два года жизни!
– Пошли уж, – Фёдор хлопнул его по плечу и неторопливо двинулся по следу бойцов.
– А почему?..
– Потому что без меня обойдутся, – не дождался вопроса Фёдор. – Оговорено всё, вперёд лезть — только мешать. Госпожа управленец! – пятиранговый обернулся к Алёне. Она последняя спрыгнула с подножки винтокрыла. – Копаешься, дочка. Самое интересное пропустишь. Наблюдательный пункт уже развернули, наверное.
Она могла не торопиться. На полпути к пещерному поселению их встретил боец:
– Пусто, господин управленец пятого ранга, – негромко доложил он. – Уже дня три как нет никого.
– Это всё?
– Сыскари работают, – ответил боец. – Сказали, нечего сообщать пока.
– Свободен.
Фёдор оглянулся на Ивася, пожевал губами:
– Удачно как… Никому ничего предлагать не надо, да? Показывай, как жили твои террористы!
У входа в пещеру их встретил инженер-сыскарь с тремя звёздами на шевроне.
– Осторожнее внутри, господа управленцы, – посоветовал он.
– Что такое? – поднял бровь Фёдор.
– Мины, – показал глазами сыскарь.
Неподалёку под деревом лежали вполне мирного вида штуковины: оливково-зелёные бруски, блины, цилиндры, рядом тускло блестели куски провода.
– Мы убрали кое-что, – продолжил сыскарь, – но ещё не везде, не везде. Так что гуляйте аккуратненько, по серединочке, в ответвления не заходите. А лучше и вовсе не суйтесь.
– Сдаться им, понимаешь, предложи… – проворчал Фёдор. – Значит, не мешаем и ждём.
Он взял Алёну под локоть и отвёл в сторону, выразительно посмотрев на Ивася.
Секретные переговоры. Всё было правильно, кто Ивась такой, чтобы при нём говорить о важном? Бывший враг. Совсем недавно бывший, а друг ли – непонятно пока.
Правильно ли он сделал? Недавно они были вместе, рядом. Вместе оплакивали потери, вместе встречали праздники. Ставили мангалы, жарили мясо. Вон он, навес, брёвна для сиденья, утоптанная площадка для танцев…
– Я могу туда пройти? – обратился Ивась к сыскарю, рассказавшему про мины.
– Что?
– Там чисто, нет мин? – объяснил Ивась.
Сыскарь внезапно побледнел.
– Стой, не ходи никуда! – бросил он и что-то быстро заговорил в рацию.
Через минуту боец с миноискателем наперевес осторожно приблизился к навесу и почти сразу же отсемафорил свободной левой рукой. Первая растяжка обнаружилась возле вытертого от посиделок бревна, вторую террористы поставили на тропинке, что вела в лес от проплешины для костра.
Ещё пятеро сапёров пошли вокруг горы…
За час выставка смертоносных сюрпризов пополнилась ещё десятком экспонатов.
Чтобы никому не мешать, Ивась устроился под навесом, на бревне. Чёрная проплешина впереди, кажется, ещё пахла недавним костром. Горел ли здесь огонь после его ухода?
Подошёл пятиранговый Фёдор, сел рядом. Вздохнул, произнёс нерешительно:
– Ты, это, парень…
– Что?
– Я тебе, знаешь, не очень верю, но…
Ивась глядел в кострище и молча ждал.
Управленец пятого ранга Фёдор откашлялся и сказал:
– Может статься, ты сегодня спас кого-то из моих людей… Спасибо.
Ивась поднял взгляд, Фёдор удалялся, сокрушённо качая головой. Скоро Ивась услышал его недовольный голос. Управленец пятого ранга выговаривал кому-то из подчинённых, возможно, тому самому забывчивому сыскарю-сапёру.
– Не обижайся на него, – сказала Алёна. Ивась не заметил, как она оказалась рядом. – Ему трудно признать, что он неправ.
– Ладно, – пожал плечами Ивась. – Я понимаю.
– Что ты собираешься делать дальше?
– У меня есть выбор? – удивился Ивась.
– Конечно. Можешь остаться в Коровьине, на ферме. Рабочие всегда нужны, а тебе знакома эта работа.
Ивась скривился.
– Ты не хочешь работать в деревне, – сказала Алёна. – Я понимаю.
– Мне не нравится слово ферма!
– Ты можешь пойти учиться, – после заминки продолжила Алёна. – Есть много вариантов.
– Я сделал много плохого, – сказал Ивась. – Я хочу исправлять, помогать… Это можно?
– Да, – ответила Алёна, – я дам тебе рекомендацию.
– Спасибо.
– Мне это ничего не стоит, а тебе не поможет, – сказала Алёна. – Рекомендация — это всего лишь один голос, чей бы он ни был: мой, Дитмара-Эдуарда или самого Бранча.
Ивась насторожился. Это имя он услышал в первый раз.
– Кто такой Бранч? Гауляйтер?
– Не знаю, где ты услышал это слово, – сердито сказала Алёна, – но не повторяй его больше! У нас так не принято. Накажу сама, лично. Имей в виду, наказание не рекомендация. Я могу наказать гораздо серьёзнее!
– Извини, я не знал, – сказал Ивась. – Это сказал один пленный. Мы его отпустили. Так кто такой Бранч?
– Попечитель.
– Ты видела попечителя?! – Ивась даже привстал от восторга.
– Будешь хорошо служить, тоже познакомишься, – рассмеялась Алёна. – Бранч любит знакомиться с новыми людьми. Но это всё потом, – она снова стала серьёзной. – Для начала надо изменить тебе личность.
– Зачем?
– Синие ищут тебя, – ответила Алёна. – Ты сбежал из интерната, они этого не простят.
Ошибкой было приходить на этот прием. Ну и что, что приглашение с красно-синей оторочкой подписано лично и с припиской, что<i>просят и требуют.</i> И вроде бы шутливой припиской, но все ведь знают, что такое императорские шутки и как убийственно серьезны они порою бывают. Все равно. Не надо было приходить. Ошибкой было сделать вид, что поддался императору, прикрывая еще большую ошибку — что на самом деле поддаешься ты самому себе. <i>Желанию видеть. Хотя бы мельком. Хотя бы издалека.</i>
Бойтесь своих желаний. Потому что вот оно: не мельком, не издалека. Рядом. На соседних, мать его, стульях. Весь, мать его, вечер. За светской болтовней ни о чем — не молчать же весь, мать его, праздничный, мать его, ужин.
Бедный Айвен. Он точно такого не заслужил.
Наверняка ведь думает, что это затея Бая. Или Грегора. Злится, наверное… А кто бы не злился? И ему даже в голову не придет вспомнить о том, кто всегда руководил организацией всех императорских празднеств, в том числе и следил за разметкой мест. Красноречивое напоминание: ты не справился сам, Байерли, что ж, куратор тебе поможет, ведь для того и существуют старшие друзья. Наивная первая леди, искренне считающая, что Форратьер может быть кому-то другом. Ну да. С такими друзьями никаких врагов не надо.
Хватит. Ты уже и так слишком много натворил.
<i>Хотя, конечно… Соблазн велик. Рядом, весь вечер. На соседних стульях. Может быть, изредка касаясь локтями…</i>
Хватит!
Один раз ты уже уступил подобному искушению. Не захотел отпускать. Старался быть интересным. Поддался на уговоры и согласился на продолжение банкета в домашних условиях, хотя и отлично знал, что соглашаться не стоило. Но уж больно хотелось хотя бы еще немного побыть рядом, просто побыть рядом, не больше. <i>Не больше? Ну да. Ври кому другому, Бай, самому себе врать глупо.</i>Один раз ты уже поддался. И отлично помнишь, к чему это привело.
У тебя был друг.
Один. Самый близкий и настоящий. Такой, к которому можно было завалиться в любое время дня и ночи на «кофе и поругаться» и знать, что он не выставит тебя за дверь, как бы ни был занят, как бы ни хотел спать, и даже разозлиться всерьез не сумеет. Хотя и будет показательно супить красивые фамильные брови, метать карие молнии и очень серьезно грозиться выгнать. Но не выгонит. Не потому, что у тебя проблемы и тебе больше некуда с ними идти (хотя по большому счету тебе действительно некуда идти, но это твои и только твои проблемы), а просто так. Потому что он — вот такой, а на улице холодно и темно. И он будет ворчать, и закатывать глаза, и обещать в следующий раз завести цепную собаку и спускать ее на всяких разных, пришедших без предварительного звонка. Но все-таки пойдет на кухню варить кофе. На двоих.
Он с тобой постоянно спорил, вы не сходились во мнениях ни о чем, и это тоже было счастьем и частью того, почему тебя так к нему тянуло, снова и снова: спорить и даже ругаться до хрипоты — и знать, что это ровным счетом ничего не значит. Что он все равно остается другом. Самым близким. Да что там, единственным — других-то ведь просто нет. Будет с тобою ругаться, но прикроет, если понадобится. И на помощь бросится не раздумывая, просто так, ничего не желая взамен, или вот кофе варить пойдет, ворча, что эти Форратьеры совсем обнаглели…
У тебя был такой друг. Единственный. Настоящий. Был. А то, что для тебя он был намного больше, чем другом, — это были твои и только твои проблемы. Потому что другом он тоже был настоящим.
И ты поступил с ним как истинный Форратьер — подпоил и трахнул.
Хватит.
Ошибкой было приходить на этот прием. Но эту ошибку еще не поздно исправить.
— Итак, — Обадайя Стейн оглядел по очереди всех акционеров, сидящих за большим, овальной формы столом в конферец-зале головного офиса «Старк Индастриз», — давайте голосовать, время не ждет.
— Может, стоит всё же дождаться мистера Старка? — неуверенно произнес сухощавый седовласый Крейг Малари, чье место по левую руку от директорского кресла указывало на высокий статус занимавшей его персоны.
— Ради Бога, Крейг! — Обадайя досадливо поморщился. — Все знают, что я люблю Энтони как собственного сына, но все также прекрасно осведомлены о его характере и причудах. Я предупредил его о совещании, но он благополучно проигнорировал мои слова, как уже случалось множество раз. Он как был, так и остался гениальным ребенком, презирающим условности и обязательства. Именно поэтому свой пакет акций я собираюсь передать…
— Собираться и осуществить — разные вещи. Тебе ли этого не знать. — Все собравшиеся синхронно повернули голову в сторону открывшейся двери. Тони Старк, что стоял у входа, вынул руки из карманов и поправил галстук. — Я слегка опоздал, прошу меня простить.
Как ни в чем не бывало прошествовал к своему месту, уселся, откинувшись на спинку кресла, и закинул ногу на ногу. Побарабанил пальцами по столу, по очереди оглядел всех присутствующих, задержавшись глазами на лице Стейна, выражавшем откровенную досаду, что тщетно пыталась спрятаться за любезной улыбкой.
— Кстати, я так и не поздравил тебя с назначением на пост заместителя министра обороны, Обадайя. Поздравляю. Правда, теперь тебе, согласно закону, придется отказаться от участия в бизнесе, что крайне досадно. Насколько я понимаю, мы собрались здесь именно по этому поводу.
— Верно. — Стейн уже полностью овладел своими эмоциями и глядел на Тони с истинно отеческим добродушием. — Я решил, что будет справедливым распределить мой пакет акций между самыми заслуженными акционерами и управленцами, чей вклад в общее дело сложно переоценить.
— Сомневаюсь, что у тебя получится.
Вставив микрочип в приборную панель, Тони включил проектор, представив взорам присутствующих голографическое изображение составленного на бумаге документа. Поймал хмуро-недоуменный взгляд Обадайи, улыбнулся уголком рта.
— Это договор между тобой и моим отцом. Там сказано, что в случае, если кто-то из вас двоих решит по каким-либо причинам выйти из бизнеса, он обязуется свою долю акций продать второму партнеру по рыночной стоимости на текущий момент. Или его прямым наследникам, — добавил Тони, многозначительно качнув бровями.
— Где ты это откопал? Мы с Говардом… — Обадайя вглядывался в голограмму так, будто пытался просверлить в ней дыру. — Этому документу более тридцати лет.
— Тем не менее, он не утратил юридическую силу. Что ж, — порывисто поднявшись на ноги, Тони отвесил всем присутствующим небрежный шутовской поклон, — полагаю, тема совещания исчерпана, так что я могу вернуться к более важным делам. Если кто захочет ознакомиться с оригиналом документа, милости прошу в наш юридический отдел.
***
Хэппи Хоган, личный телохранитель и доверенное лицо Старка, ждал его внизу, в холле, с неизменной вселенской озабоченностью на широкой физиономии с квадратным подбородком.
— Как прошло?
— Отлично. И всё благодаря Пеппер, которая извлекла эту бумагу на свет божий, откопав в недрах, где Обадайя хотел её похоронить.
— Думаете, мистер Стейн…
— Не сейчас, Хэппи. Здесь чересчур много лишних ушей.
За окном его серебристого аэромобиля, предназначенного для официальных мероприятий, проплывали причудливые нагромождения из пластика и бетона с вкраплениями рекламных щитов и голографических баннеров; высаженные в кадках по обочинам дороги карликовые деревца выглядели жалкими и искусственными. Кому-то столичный мегаполис, носивший то же название, что и планета, казался удушливым каменным мешком, а вот Тони чувствовал себя здесь как рыба в воде. Он знал город не хуже, чем внутренности своих апартаментов на самом верхнем этаже Башни Старков, включая сомнительные районы и злачные места. Деловой центр вызывал у него скуку, тем более что передвигаться здесь можно было лишь по наземным поверхностям, все воздушные передвижения были под запретом.
Вот и сейчас они, по его ощущениям, еле ползли, тратя впустую массу времени. Тони сперва нетерпеливо барабанил пальцами по коленке, потом вынув из кармана мини-комм размером с зажигалку, вывел наружу голографический экран и принялся просматривать новости на сайте корпорации. Удовлетворенно хмыкнул, пробежав глазами протокол сегодняшнего заседания, только что выложенного в открытый доступ. Отправил пару писем по своему личному зашифрованному каналу и хотел было свернуть экран, но его внимание привлекла неприметная папка без названия, болтающаяся среди игровых приложений и личных заметок. Открыл и невольно вздрогнул — лицо человека, глянувшее на него с трехмерного изображения, казалось живым. Блики света на аккуратно подстриженной русой шевелюре, взгляд ясный, прямой, открытый и тень улыбки в уголках губ. Тони втянул воздух сквозь стиснутые зубы, чертыхнулся про себя. Это всё давно надо было удалить к чертям. Он не признавал отношений, длившихся дольше одной проведенной вместе ночи, никогда не звонил любовникам и практически сразу забывал их имена, если вообще удосуживался спросить. Но этот парень поселился в его голове, будто компьютерный вирус, и заразил всю систему, заставив собирать про него данные из всех возможных ресурсов. Впрочем, особо глубоко копать не пришлось — информации о капитане Роджерсе, пару лет назад чуть ли не в одиночку уничтожившим логово пиратов и контрабандистов на Дариусе-3, планете, о которую ломали зубы даже регулярные войска Федерации, хватало и в открытых источниках. А вот над данными о проекте «Улучшенный геном» пришлось попотеть, информация была строго засекреченной. Что ж, Тони не ошибся — Стивен Роджерс на самом деле далеко не обычный человек. Суперсолдат со сверхсилой и ускоренной регенерацией, не знающий страха, сомнений и колебаний; герой, на которого равнялись и которым восхищались. Странно, в том кресле у панорамного окна сидел кто-то совершенно другой. И ту ночь Тони провел тоже с другим человеком, не тем, о ком писали в пропагандистских таблоидах августинов. Хотя, что странного — все носят маски. Вот только порой можно перепутать — где маска, а где лицо.
Так и не удалив папку, Тони выключил экран и собирался было спрятать устройство в нагрудный карман, но внезапный мощный толчок заставил его невольно разжать пальцы. Словно в замедленной съемке он наблюдал, как пол и потолок в кабине меняются местами, а его мини-комм серебристой рыбкой взмывает в воздух, очертив красивую дугу. А потом секунда тишины сменилась адским грохотом и душераздирающим скрежетом. На какое-то время выпав из реальности, Тони даже не ощутил, как его опутало ремнями безопасности, змеями выскользнувшими из недр кресла, как включились силовые амортизаторы внутри кабины, надежно защищая пассажиров от травм. Как только мир перестал вращаться с бешеной скоростью, а грохот утих, он распахнул глаза и судорожно вдохнул воздух с запахом дыма и пережженного пластика.
— Джарвис… Джарвис, запускай протокол «Камелот», живо! Джарвис!..
Внешние динамики мертво молчали, зато из кабины пилота послышался удушливый кашель и кряхтение Хэппи.
— Бесполезно, сэр, мы не сможем связаться с домом — нас глушат извне. Хорошо подготовились, черти.
— Сможешь поднять нас в воздух?
— Ответ отрицательный — антиграв поврежден. Вам следует оставаться внутри до приезда полиции, а я выберусь и попытаюсь выиграть нам время.
— Нет, Хэппи, стой!.. Не сходи с ума!
Тони бессильно забарахтался в ремнях, слушая, как Хоган в несколько ударов выбивает покореженную переднюю дверь. Крошечные молоточки бились внутри его черепа, а в такт им пульсировала ослепительно-белая, почти осязаемая ярость. Больше всего на свете Тони Старк ненавидел чувствовать себя беспомощным. Нащупав кнопку аварийного отключения системы безопасности, он вывалился из кресла, подполз к наполовину оплавленному бронированному оконному стеклу, выглянул наружу.
Хэппи палил куда-то вверх и вправо, припав на одно колено, куда именно не разглядеть — бетонная громада дорожной развязки, спиралью уходящая наверх, закрывала обзор с той стороны. Значит, в них стреляли сверху, очень логичный ход. Там, наверху, скоростная трасса, и через три километра начинается зона, где можно летать, а не только ездить. Все торопятся, наращивая скорость на этом участке, никто не обратит внимания на то, что происходит по обочинам дороги. А здесь, внизу, наоборот — закрытый участок шоссе для привилегированных персон, чтобы при необходимости срезать путь. Тишина и покой, одна машина раз в четверть часа. Идеальное место.
Хоган вдруг прекратил стрелять, обернулся, встретившись с Тони взглядом. Открыл рот, будто собирался крикнуть, но не успел — аэромобиль вновь тряхнуло, на Старка дохнуло жаром, отбросило к противоположной стене, обожгло, будто веером игл, мелкими осколками металла и пластика. Он не отключился на сей раз — сгруппировался, спрятав лицо в локтевом сгибе и поджав колени к животу. От удара воздух выбило из легких; он упал на четвереньки и сразу начал ползком продвигаться к выходу — на ощупь, не открывая глаз, чтобы не ослепнуть от ядовитого дыма, заполнившего кабину. Снаружи всё горело и дымилось, даже асфальт.
Несколько секунд словно выпали из временного потока, а в следующий момент Тони слепо шарил руками по неподвижному телу Хэппи, пытаясь нащупать пульс. Кажется, пульс еще был. Глянул на свои подрагивающие, измазанные в крови ладони, со всхлипом выдохнул сквозь зубы: сволочи! А убийца уже шел к нему — не торопясь, полностью уверенный, что жертве деваться некуда. Тони запомнил лишь высокие ботинки на толстой подошве и серый шлем, как у гонщика. Глаз в разрезе шлема видно не было, а лучше всего он разглядел дуло дисраптора, нацеленное ему в голову. Хорошее оружие для выстрела вблизи, не оставляет шансов. Никаких. Выстрела Тони не дождался — что-то взвизгнуло над его головой, на миг заложило уши, и убийца нелепо взмахнул руками, падая навзничь и разбрызгивая во все стороны кровавые ошметки. Старку показалось, что он оглох — шума приземлившегося совсем рядом черного вытянутой формы аэрокара он не услышал. Какой-то человек в строгом костюме и галстуке, как у клерка, подбежал к нему, опустился на колено, заглянул в лицо.
— Сэр, вы целы?! Меня зовут Филипп Коулсон, я работаю на организацию под названием Щ.И.Т. Вы должны немедленно пойти со мной.
***
Когда с его глаз упала повязка, Тони бегло и почти без любопытства огляделся по сторонам. Обычный чиновничий кабинет с утилитарной обстановкой, хотя наверняка это всего лишь ширма. Не стоило завязывать ему глаза — если он захочет потом найти это место, он его найдет. Но если хозяин этого кабинета желает сыграть в игру — не вопрос, Старк с детства любил игры. Сам хозяин — высокий, темнокожий, обритый наголо, с повязкой на глазу, словно флибустьер из старого кино, стоял у наглухо зашторенного окна, скрестив на груди руки. Чистой воды пижонство — сейчас ничего не стоит вырастить себе новое глазное яблоко, как и практически любой орган, из своих же клеток.
— Меня зовут Николас Фьюри. Прошу, присаживайтесь.
Тони молча сел в кресло, не отказался от любезно предложенного стакана скотча, терпеливо позволил высокой темноволосой девушке обработать порезы на своем лице и шее и перевязать кровоточащее запястье. Он первым нарушил молчание, хотя произнес совсем не то, что намеревался:
— Вы заставили меня бросить моего человека!
— С мистером Хоганом всё в порядке. Насколько это возможно при его травмах. Вы не врач, вы ничем не могли ему помочь, а сейчас он в больнице под наблюдением опытных специалистов.
Тони ощутил мощную эмоциональную волну, неизбежно следующую за чудовищным облегчением. Сделал вдох, заставив свое лицо остаться неподвижным и непроницаемым.
— Что ж… Хорошо. Тогда давайте сразу к делу. Зачем я здесь?
Фьюри шагнул к своему креслу, уселся напротив. Опершись локтями о стол, скрестил пальцы, устремив на Старка пристальный взгляд единственного глаза.
— Затем, что покушение на вас — первый шаг к войне. Мирный договор с Аристотелем уже сейчас смело можно использовать в качестве туалетной бумаги, но ни президент, ни министры не хотят этого признавать. Они игнорируют все разведданные, не желают ни проводить военные учения, ни усиливать приграничные патрули.
— Чего вы хотите от меня? Я не состою на государственной службе и не могу повлиять на происходящее.
— Вы в курсе, какова была цена этого мирного договора? Мы отдали августинам проект «Иерихона». Технологию, созданную вами. Фактически мы дали потенциальному противнику оружие против нас. Мне нужно знать, как остановить это оружие, или хотя бы минимизировать ущерб.
Тони задумчиво поболтал остатками скотча вперемешку с подтаявшими кубиками льда в своем стакане, поднял глаза.
— А с чего я вообще должен вам верить? Я слыхал про вас… Третья сила, противовес правительству, работающая на благо планеты. На благо ли?
— Сам факт, что мы спасли вам жизнь, говорит сам за себя. Ваша смерть крайне выгодна нашим врагам, так что это покушение было не последним. Кстати, мне любопытно — что вы собираетесь делать с акциями мистера Стейна? Хорошо бы вам что-то предпринять, прежде чем слухи о покушении на вас достигнут прессы и акции упадут в цене.
Тони ухмыльнулся и, допив последний глоток, поставил стакан на стол.
— Быстро же вы работаете. Что ж, хорошо. Я поделюсь с вами. Акции я уже пристроил. Сразу после совещания — обменял на долю в «Таурон Инжиниринг».
Правая бровь Фьюри поползла кверху.
— Хотите вступить в альянс с вашими основными конкурентами на рынке технологий?
— Ну, не совсем так. Акции предприятий Федерации, особенно таких крупняков, как «Таурон Инжиниринг», всегда стопроцентно ликвидны. Даже если Калсида падет в результате войны, моя корпорация, благодаря им, останется на плаву.
Фьюри покачал головой, глянул на Старка с явным уважением.
— Про вас говорят, что вы гениальный изобретатель, но витаете в облаках. В отличие от вашего отца, обладавшего хорошим коммерческим чутьем. Вижу, что слухи ошибочны.
Тони, которому обычно было глубоко наплевать на мнение окружающих о собственной персоне, внезапно ощутил удовольствие от прозвучавшего комплимента.
— А насчет «Иерихона» можете не волноваться. Я пошел на эту сделку, но я не идиот. Они не смогут использовать мое оружие против нас, я об этом позаботился.