Девушку бросило в жар:
— О чем ты?…
— Дим! – предостерегающе поднял голову Лёш. Взгляды братьев столкнулись, как рапиры. Встревоженный и виноватый, сердитый и настойчивый…
— Тихо-тихо, — мягко вмешался Александр. – Что с вами?
— И при чем тут… при чем тут Лина? – Мила быстро переводила взгляд с одного на другого. – Мальчики…
— Ты обещал!
— Лина, скажи сама. Скажи.
Ох… это ведь из-за… не может быть!
Но тогда, ночью, она поделилась с Лёшем не только лекарством, в дело влез и феникс! И кажется, такое двойное лечение сработало слишком эффективно. То есть нет, не слишком, Лёш ведь остался жив… спасибо тебе птичка, за это, я б с ума сошла, если бы… Но теперь… как это объяснить?!
Семья Соловьевых со друзьями дружно смотрела на нее. Девять пар глаз. Это напоминало какое-то… судилище.
— Лина?
— А что, с Линой что-то не так? – шепот Марины, услышал бы, наверное, даже дятел.
— Дим, о чем ты?
— Вадим… — Лёш ничего больше не сказал. Но глянул так, что старший брат только шевельнул губами и промолчал.
— Так… — Мила, кажется, забыла о переживаниях на тему «боже-что-могло-случиться-с-моими-детьми» и переключилась на то, что могло случиться сейчас. — Так. И что происходит?
— Я, кажется, понимаю… — медленно проговорил Александр… — Тогда, вернувшись, мы застали всех спящими… мы еще никак не могли понять, что произошло… а у изголовья Лёша стояла незнакомая девушка…
— Что?!
— Лёш, мы тогда недаром спрашивали, нет ли у тебя знакомых… целительниц. В твоей крови кое-что…появилось. Необычное. Благодаря ему ты тогда так быстро поправился… И сейчас выжил.
Зеленые глаза прищурились, мгновенно превратив подвижное лицо юноши в застывшую маску:
— То есть… она… эта девушка… незнакомка… не хотела мне вреда?
— У нее была для этого возможность… — спокойно проговорил старший. – Она ведь осталась с тобой один на один. Вреди не хочу. Но ты проснулся живым и здоровым. Более здоровым, чем должен был.
— И я недаром расспрашивал тебя про девушек… — напомнил о себе Александр.
— А ты отшучивался и говорил, что в тот день с тобой не было никаких девушек, кроме того суккуба… Но одна была. Лина?
И снова смотрят на нее. Вопросительно – это Александр. Тревожно – Мила… Любопытно-непонимающе – сыновья Маргариты… Оценивающе-раздумчиво – Марго, с явной опаской – благоразумная подружка Марины.
И Лёш смотрел.
Наконец-то…
В зеленых глазах таял ледок напускного безразличия, таял туман глубоко запрятанной боли от предательства… и разгоралась надежда.
— Лина?
— Тебе лучше сказать, Лина… Сейчас.
Все?! Нет… Но кое-что – можно. Придется.
— Хорошо. Это действительно была я.
Дальше пришлось замолчать. На гостью дома рухнул шквал из вопросов, упреков, сомнений и прочего… В жизни б не подумала, что четыре женщины (причем две из них совсем девчонки) могут наделать столько шума!
— Как?
— Ты?
— Не может быть!
— А Вадим еще говорил про стопроцентную защиту обычным магическим контуром. Тоже мне, стопроцентная!
— Да наверняка Дим опять ее на своем окне не замкнул, вылавливал всяких там демонов…Вот она и прошла!
— А зачем?
— Лина, с какой целью ты сюда…
— Ты почувствовала, что Лёшу плохо, да? Почувствовала? Это любовь…
— Лина!
— Расскажи…
Девушка невольно подумала, что в принципе, обезопасить Лёша от других клановых убийц весьма просто: надо только сказать про контракт этой стае Соловьевых, и тогда у клана нет шансов на выполнение заказа. И вообще, еще вопрос, кому больше повезет, если оба сцепятся… Может, она так в конце концов и сделает. В клане все-таки не дураки. Не полезут, если против и ведьмы, и Стражи, и Координаторский совет впридачу.
— Хорошо. Я действительно прошла через незамкнутый контур. В комнате Вадима.
— Зачем?
Хороший вопрос. Еще б знать ответ на него… Лина усмехнулась, чувствуя себя до странности спокойно. Ей больше нечего прятать от Лёша. Адское пламя, как же это… насколько же это легче. Она даже улыбнулась:
— А он мне приснился. Я и пришла. Посмотреть, и…
— И что? – шевельнулись губы Милы.
— И помочь. Получилось.
— Это ты нас усыпила?
— Ага.
— Чем?
— Сонное зелье. На дротиках. Обычное. Даже голова не болела, так ведь?
— Не болела… — еле слышно проговорила Мила, не отрывая от нее глаз, — Не болела…
— А что ты сделала? – вмешался Александр. – Я не смог понять. Эта примесь в крови…
— Маленькая семейная тайна. Не подлежит разглашению.
— Это пройдет?
А Лёш так и не задал ни одного вопроса. Только смотрел… Лина отвела взгляд и постаралась сосредоточиться на вопросе Координаторы. О чем это он? А-а… Пройдет ли неожиданный исцеляющий эффект.
— Зависит от нескольких факторов.
— Каких, например?
— От подпитки, например.
И от настроения Феникса. Он как раз намекал хозяйке, что неплохо было бы встать поближе к зеленоглазому ведьмаку с такой необычной искрящейся аурой. И вообще…
— То есть… если подпитать, то примесь будет держаться долго? – сделал вывод Вадим, Очень неплохо для Лёша и его манеры… вечно встрять куда-нибудь.
— Кто б говорил!
— Дротики… Снотворное… — проговорила Мила каким-то слишком ровным голосом. – Ты ведь не просто танцовщица, а, Лина?
И две пары темных глаз встретились.
Карие и черные, тревога и затаенная боль, мать… и… кто?
Кто она?
«Ты ведь не просто танцовщица, а, Лина?»…
Всего четверть часа назад они сидели за одним столом и вместе тревожились об одном… и пили кофе… и как-то сблизились сразу, как это получается только у женщин – разом, навсегда…
Ты ведь не просто танцовщица?
Лина не стала притворяться, что не понимает, о чем речь.
— Нет. Не просто.
— Я не понимаю… — начала Марина, но замолкла после выразительного знака Марго.
– Но… Ладно.
— О чем вы говорите?…
— Лина… — торопливо перебил Лёш, — Подожди. Это никого не касается!
— Не касается? – Марина постучала по лбу пальцем. – Ты рехнулся?
Тонкие пальчики девушки-подростка рывком взмыли на уровень груди… и замерли, накрытые широкой ладонью.
— Подожди, Маринушка, — мягко попросил Александр. – Подожди.
— Но папа!…
— Марина… оставь, — в голосе Вадима снова зазвучала та спокойная властность, и девчонка поперхнулась… — Прекрати. Лёш, давай спокойней.
Лина не обращала внимания ни на девочку, ни на Стража. Не рвись, феникс, все нормально. Будет. Когда-нибудь. Нет, никто не тронет твоего обожаемого ведьмака, дурачок… Это же его семья. С ним все будет хорошо…
А губы у Людмилы дрожат. И глаза не отрываются от твоего лица…
— Феникс… — тихо проговорила женщина…
— Да.
— Пришла за моим сыном…
— Да.
И они замолчали, только глаза… глаза говорили.
«Зачем?!»
«Ты знаешь…»
«Ты его не получишь!»
«Я знаю. Я… я знаю».
И Лина опускает ресницы, потому что все решено.
Больше нечего скрывать. И не для чего. Как-то легко… и пусто. Не защищай меня, Лёш… Не надо. Может, так было бы и лучше, но твоя семья точно не будет меня убивать.
А может, так и впрямь было бы лучше…. Ну да ладно.
Я не жалею. Ни о чем.
Кажется, мне пора…
— Контракт все еще не отменен, — проговорила она ровно. Сказала Вадиму – почему-то светловолосому ведьмаку было легче смотреть в глаза, чем остальным. – Так что береги брата.
— Что?!
— Лина, нет! Стой!
— Стой…
Но мир уже мигнул в переносе… растворился… и открылся новой гранью.
Малый сход собрался через два дня.
Все они считали себя равными друг другу, всех их отличало честолюбие и умение вести за собой людей. Всех — кроме, пожалуй, Жидяты, который служил им кем-то вроде третейского судьи: сглаживал ссоры и высказывал решения так, что они ни у кого не вызывали возражений.
Елага, не желавший брить бороду даже приходя в город, появился первым. Он недолюбливал Полоза, и Полоз платил ему той же монетой. Елага был моложе Полоза лет на десять, но вел себя чересчур заносчиво. Его непомерное тщеславие напоминало кичливость «вольных людей» Кобруча и казалось Полозу наивным и ребяческим. Впрочем, разбойники его любили: он был справедлив, отважен и хитер.
— Добегались по Урдиям, — проворчал он, усаживаясь за стол. — Надо было собирать сход осенью, а не сейчас.
Полоз не стал отвечать. Никакого толку в сходе осенью он не видел.
Следующим пришел самый старый из них — Заруба — и тоже глянул на Полоза как-то странно. Пожалуй, только Неуступ обрадовался встрече.
Сначала Полоз рассказывал о решении урдийских мудрецов, потом Жидята — об аресте Жмуренка и перемещениях в рядах стражников.
— Интересно, почему они так уверены, что мы можем открыть медальон? — спросил Неуступ. С виду простой, и одетый по-крестьянски, на самом деле он был образован не хуже Полоза. — Мы можем искать Харалуга несколько месяцев и не найти.
— Откуда им знать, что мы его не нашли? Может, мы в лесах воспитываем армию Харалугов, — улыбнулся Елага.
— Нет, тут дело в другом. И Жмуренок знает, что никаких Харалугов у нас нет, — покачал головой Заруба.
— Жмуренок молчит, — заметил Жидята.
— О Жмуренке еще поговорим, — вздохнул Заруба. — Я думаю, они знают нечто, что неизвестно нам. И почему-то предполагают, что нам это известно так же хорошо, как и им. Мне кажется, ответ лежит на поверхности…
— Если ответ на поверхности и мы должны это знать, мы это скоро узнаем, — усмехнулся Неуступ. — Однако мы снова потеряли медальон и обсуждать нам нечего..
— Надо вытащить Жмуренка из тюрьмы, — сказал Полоз.
— Полоз, ты сошел с ума? — рассмеялся Елага. — Это невозможно! Про Жмуренка забудь. Из двух зол — безвозвратная потеря медальона или медальон у Огнезара — надо выбирать его безвозвратную потерю!
— Надо хотя бы попытаться… — Полоз сжал губы.
— Надо попытаться найти медальон, пока его не нашел Огнезар, — тихо сказал Заруба. — Логика мальчика проста. Он не может спрятать вещь так, чтобы ее невозможно было найти. Но, учитывая ограниченность во времени, мы рискуем.
— Что ты хочешь сказать? — Полоз вскинул глаза.
— Ты сам прекрасно понимаешь, что я хочу сказать. Мы ждали этого события много лет, его ждали наши деды и прадеды. Мы не можем позволить медальону вернуться назад. Лучше он будет похоронен в каком-нибудь тайнике. У нас будет много времени, чтобы искать его. И я думаю, мы его рано или поздно найдем.
— Мальчик молчит, — снова напомнил Жидята.
— Он молчит, пока не сойдет с ума от пыток, пока в тюрьму не привезут его мать, пока не доставят из Урдии того невольника, который читает мысли… — Неуступ махнул рукой, — Полоз, ты же понимаешь сам. Мальчик должен умереть до того, как это случится.
Полоз это понимал. Он не хотел об этом думать, не хотел принимать в этом участия. Но он это понимал. У ситуации было два исхода: или Жмуренок умрет от пыток, так ничего и не сказав, или он сломается, и медальон окажется у Огнезара. И еще одна, маловероятная возможность — найти медальон в ближайшие два-три дня. В любом случае, счет идет на дни.
— Когда ты встречаешься с тюремщиком? — спросил Заруба.
— Через три часа.
— Возьми пять золотых. Кат не устоит.
— Погодите. Дайте мне подумать. Я должен что-нибудь придумать…
— Полоз, тут не о чем думать. Это единственное решение. Ему не передадут даже записки без того, чтобы о ней не узнал Огнезар. И о подкупе ката Огнезару не доложат, только если это будет крупная сумма.
— Если это будет крупная сумма, то и записку передадут, — рявкнул Полоз, понимая бессмысленность этого спора.
— А обратно? Обратно что передадут? Если Огнезар узнает о подкупе ката, он рассердится на ката. И этим все кончится. Мы потеряем осведомителя, только и всего.
— Я дам себя арестовать и найду способ к нему пробиться!
— Полоз, это детство. Мы решили этот вопрос. Возьми деньги.
Жидята сидел, уткнувшись глазами в пол. Полоз стиснул зубы и сгреб золотые в кулак. Они правы. Они, конечно, правы. И жизнь Жмуренка не стоит сотни ущербных, которые завтра выйдут из тюрьмы на улицы города. Завтра. И еще в течение многих лет. Но как это глупо и несправедливо! Расплатиться жизнью за одну мальчишескую глупость. За его, Полоза, неосторожность и неосмотрительность. ПОЛАС… Что ему стоило самому сходить за этим проклятым ножиком? Ведь понятно было, что парню эта глупость прочно втемяшилась в башку, и он от нее не отступится.
Он вспомнил, как Жмуренок кричал на Улича: «Курицу — Полозу!» Как приходил и прятал голодные глаза, собирая медяки на работу в архиве. Как плакал у него на плече в Кобруче. От радости плакал.
До него как сквозь сон доносились слова Неуступа о том, что нужно стягивать лагеря ближе к городу, потому что медальон может обнаружиться в любую минуту. Елага с ним соглашался, а Заруба выступал против снятия лагерей с мест. Мучительно болела голова, и снизу к горлу волнами подкатывал жар.
— Да любой из вас давно бы раскололся! — закричал он и жахнул кулаком по столу. — Любой из вас не выдержал бы так долго! А он еще мальчик, и он молчит! А вы предали его. Он вас не предал, а вы его — предали!
Каждое слово било по темени, словно молоток.
— Полоз, мы его предали, — кивнул Заруба. — Мы поступаем жестоко и несправедливо по отношению к нему. И отдаем себе в этом отчет. Ты ведешь себя как ребенок.
— Вы даже не думали, как ему помочь…
— Не считай себя умней других. Любая операция потребует времени, которого нет. Хорошо, если мы успеем… заставить его замолчать. Что ты думаешь по поводу перевода лагерей поближе к городу?
— Ничего. Какой в этом смысл? Медальона нет, и как его открыть, мы не знаем. Зачем рисковать людьми?
— А ты, Жидята? Нас двое надвое.
— Я против убийства Жмуренка, — сказал тот.
— Это мы поняли. Что про лагеря?
— Я думаю, это имеет смысл. Никто не знает, как повернутся события, — он пожал плечами, словно знал, как они повернутся, но никому не хотел говорить.
Полоз увидел тюремщика издали, и соглядатая, который шел за ним, увидел тоже. Мелькнула мысль позволить им себя арестовать, но тут Заруба был абсолютно прав: это детство. Можно убедить тюремщика в Кобруче, что ты урдийский врач, который не разобрался, что к чему. Но Огнезар — не тюремщик, и в Олехове его так просто обратно не выпустят.
Полоз дождался, пока тюремщик зайдет в пивную, пока выпьет кружку пива, выйдет на площадь и, удивленно глядя по сторонам, пожмет плечами и направится домой. Дождался, пока соглядатай замерзнет, стоя у забора напротив, потом обошел двор с другой стороны и залез к тюремщику в дом через чердак.
Конечно, тот напугался. Его дети уже спали, и жена укачивала младшего в люльке — Полоз услышал чуть слышный скрип и тихую колыбельную песню. Интересно, хотелось бы ему жить так же, как этот тюремщик? В маленьком доме было уютно, темно и приятно пахло хлебом. Тюремщик сидел за столом, освещенным единственной свечой, и хлебал борщ из глубокой миски.
— Извини. За тобой следили, а я очень хотел с тобой увидеться, — улыбнулся Полоз и сел напротив. — Ты ешь, ешь. Я подожду.
— А я-то думал — напрасно с катом говорил. В пивной ждал и на площади искал.
Полоз удовлетворенно кивнул: Огнезару доложат, что никто на встречу не пришел.
— Есть новости? — спросил он и стиснул зубы. Он не сможет. Ему не хватит на это сил. Конечно, они правы. Конечно, так будет лучше, и Жмуренку меньше мучений. Но не сегодня. Он сегодня только спросит. Завтра утром.
— Есть. Благородный Огнезар собирается отца его вызвать.
— Зачем?
— Он хочет, чтоб батька пожалел, уговорил. Когда жалеют их, они расклеиваются сразу. Так часто делают, нарочно устраивают свидание. Вот сейчас ты все расскажешь, и отец тебя отведет домой. Очень действует. Это у них задумано на послезавтра. Огнезар любит вслух рассуждать, а кат все запоминает, он такой… А завтра, сказал, опять на дыбу повесят — языки для кнута велел готовить. Обычно дней десять ждут, пока оправится, а тут — торопятся.
— Денег кату можешь передать? — спросил Полоз и сам ужаснулся от этого вопроса. Для ката лучшей возможности не представится. Ему ничего не стоит — никто бы и не понял, даже благородный Огнезар. Умер бы он не под кнутом, а в камере, через несколько часов, от какого-нибудь разрыва селезенки — никто бы не догадался.
— Чтоб убил? — спросил стражник. Спросил так равнодушно и понимающе, что у Полоза по спине пробежали мурашки.
— Нет, — выплюнул Полоз стражнику в лицо, — чтоб не калечил. На дыбе.
— Попробую. Но благородный Огнезар сам следит, кат может и не взять. Они боятся, что он умрет, кату пообещали, что он сам на дыбе окажется, если убьет мальчишку. Ну, а если он его жалеть начнет, заметят.
— Сколько надо, чтоб кат не устоял?
— Обычно золотой дают, но тут случай особый.
— Дам три, больше с собой нет. Попробуй. Не убить прошу — пожалеть немножко. Каты ж хитрые, они знают способы…
— Знают, знают, — усмехнулся тюремщик. — Да, еды не передавай больше. Не возьмет. Его вчера Огнезар обмануть хотел…
Полоз вернулся в лавку Жидяты, когда все разошлись. Тот встретил его молча, только старался заглянуть в глаза.
— Жидята, я не смог, — успокоил его Полоз. — Денег дал, чтоб кат его пожалел. Не знаю, возьмет или нет.
Жидята кивнул и сел за стол.
— У меня тут мысли кое-какие есть, — начал он. — Я думаю, все не просто так. Убирать ущербных из стражи начали на следующий день после его ареста. Он что-то сказал Огнезару, и тот испугался. Вот только что?
— Он мог сказать что угодно, — вздохнул Полоз. — Он мог похвастаться тем, что мы знаем, как открыть медальон. Он мог сказать, что мы нашли Харалуга. Попросту соврать, чтобы тот испугался. Они же всегда боялись имени «Харалуг»!
И тут Полоз подумал, что Жмуренок сказал им про нож. Он мог это сделать, только чтобы проверить свою догадку. Убедиться, что он прав. Неужели… Неужели именно это напугало Огнезара?
— А знаешь… Тут такая штука… — сказал он Жидяте и, стараясь припомнить доводы Жмуренка, рассказал о булатном ноже, которым якобы можно открыть медальон.
Глаза Жидяты вспыхнули, как только он услышал, что булат в Урде называют харалугом.
— Полоз, и ты ему не поверил?! Ты потащил его в лес? — тихо и беспомощно спросил он.
— Жидята, мудрецы помудрей Жмуренка думали…
— Что мудрецы? Своей головы нет, что ли? Имя! Мудрецы сказали — имя! А я ведь слышал, что есть харалужные клинки. Только их делали из проволоки, вроде сварного булата. Похоже получалось, тоже черного цвета. Но не те.
— Они послезавтра Жмура хотят к нему позвать, — сказал Полоз.
— Жмура? Зачем?
— Чтоб пожалел. Домой уговорил пойти…
— Полоз, если с булатом он угадал, его не выпустят. Его убьют, даже если он им все расскажет, — Жидята поднялся и начал собираться. — Надо Жмуру об этом сказать.
— Погоди. Не завтра, послезавтра. Завтра вместе сходим.
Жидята сел и молчал несколько минут. А потом сказал:
— Он должен рассказать Жмуру. Он расскажет Жмуру, а тот — нам. Жмура они не заподозрят, он же ущербный.
— Жидята, ты с ума сошел? Вот именно, что Жмур ущербный! Он им выложит все сразу же, тут же! Он не может лгать благородным!
— Он не может лгать Мудрослову. И не хочет лгать остальным. Ты плохо думаешь об ущербных. Это его сын, он не выдаст сына.
— Это ты думаешь о них слишком хорошо!
— Полоз, это возможность.
— Это возможность отдать им медальон!
— Это единственный способ спасти мальчика. И получить медальон, и открыть его. Эту возможность нельзя упустить. Ты убедишь Жмура. Ты сможешь, ты умеешь.
— Здесь другое. Благородные… они могут им внушать. Как я — тебе.
— Ты тоже можешь внушать. Вот и внуши Жмуру, что он не должен говорить Огнезару о медальоне.
— Это совсем другое. Я не могу внушить того, чего человек не хочет сам. А Огнезар — наоборот, Жмур хочет ему подчиняться и не хочет ему лгать, понимаешь?
— Нет, — уверенно ответил Жидята.
Полоз вздохнул. Тогда, если все получится, действительно надо стягивать лагеря к городу. И как можно скорей. Глаза его загорелись.
— Жидята, мы попробуем. Заруба не поверит, но мы это сделаем. Надо готовить восстание. Надо, чтобы вольные люди были рядом, в не в сотне верст отсюда. Жидята, ты умный, придумай, как обмануть сход.
— Придумаю, — усмехнулся Жидята. — Через пять дней все вольные люди будут стоять у городской стены. Как думаешь, пять дней Жмуренок продержится?
— Если будет знать, что осталось немного, — продержится. Он… он должен продержаться.
Всю ночь Полозу снился Жмуренок. Янтарные глаза приближались к лицу, и обиженный голос спрашивал:
— Полоз, ты чего, хотел меня убить, что ли?
— Нет, Балуй, это неправда. Я не хотел, — шептал Полоз в ответ.
— Да ты врешь!
Полоз просыпался и гнал от себя тревогу. Они смогут. Жидята всю жизнь общается с ущербными, он знает, на что они способны, а на что — нет. И потом… Мудрец говорил: любовь может вырастить на пепелище прекрасный цветок. Кто знает, не прорастает ли этот цветок на обрубке души Жмура? Ведь речь пойдет о жизни его сына. Если Жмур выдаст Огнезару медальон, мальчика убьют. Его не станут делать ущербным, его именно убьют.
Неужели Жмуренок был прав и медальон можно открыть ножом? Жидята поверил в это сразу. И тогда… Благородные не устоят. Если к тысяче ущербных, что живут в городе и в один миг прозреют, добавить пять сотен хорошо вооруженных вольных людей, которые поведут их за собой, благородные не устоят. Им хватит ума не оказывать сопротивления и не проливать кровь напрасно. Надо только, чтобы вольные люди успели подтянуться к городу. Но получив медальон, нужно выбрать самую подходящую минуту, когда к этому все будут готовы. Один удар. Все можно решить одним ударом.
Полоз неожиданно подумал: что будет, когда этот удар достигнет цели? Он не сомневался, что во главе города встанет малый сход. Что ж, он не зря изучал право…
Сколько дел впереди! Они не сделают Олехов похожим на Кобруч. Они знают, что такое справедливость. И справедливость станет главным их принципом.
Он засыпал и во сне опять видел Жмуренка. Хохочущего на берегу ручья в лагере и с брызгами падающего в воду.
Рано утром Полоза разбудил Жидята.
— Проснись. Я не знаю, важно это или нет, но тебе привезли письмо.
Полоз с трудом разлепил веки: ему было нехорошо, словно вчера он весь вечер пил вино без меры.
— Мне? Что, так и написано? И никто его не перехватил?
— Нет, написано, что оно для меня.
Полоз взял в руки запечатанный сургучом конверт. Действительно, письмо адресовалось Жидяте, только под его именем была нарисована змея, оплетающая ветку дерева. На конверте не значилось, от кого пришло письмо, но Полоз немедленно узнал почерк.
— Жидята, ты похож на урдийских мудрецов и понимаешь их с полуслова! Это письмо от моего учителя. Вот уж не думал, что он захочет мне написать! Да еще так скоро!
Полоз сломал сургуч и развернул лист бумаги.
«Дорогой мой ученик!
Пишу тебе на второй день после твоего отъезда домой. У меня побывал мудрец, в доме которого ты прожил всю зиму, и от него я узнал, что мальчик, вместе с которым ты путешествовал, умеет варить булат, из которого выходят черные клинки. Этот булат носит имя того, кого вы ищете: так называют эти клинки на востоке.
Дело в том, что я не знал о способностях мальчика, а знакомый тебе мудрец — об имени клинков, но как только мы сложили наши знания воедино, то немедленно пришли к выводу: такой клинок должен открыть Вещь.
По нашему мнению, Вещь сделала мальчика ключом к самой себе, ведь она таит необычайную силу. И теперь цепочка событий не кажется нам случайной: Вещь искала выхода из заточения, нашла его, оказалась у мальчика в руках и дала ему в руки ключ.
Мне жаль, что о булате мы узнали так поздно, иначе не пришлось бы тратить столько времени и денег на поиски в архивах.
Надеюсь, вы доведете начатое до конца, искренне желаю вам удачи и передаю такое же пожелание от знакомого тебе мудреца.
Напиши мне, чем закончится ваше предприятие, хотя, я думаю, мне доведется об этом услышать из множества уст.
До встречи, мой дорогой ученик, и пусть тебе повезет».
— Жидята. Прочитай. Как ты думаешь, это станет доводом для схода?
Жидята прочитал письмо несколько раз, а потом посмотрел на Полоза с укоризной.
— Ну почему ты всегда упираешься и до последнего стоишь на своем? — снисходительно улыбнулся он. — Когда тебе то же самое говорил Жмуренок, ты не стал его даже слушать.
— Так что насчет схода? — оборвал его Полоз.
— Я подумаю. Но прочитать им надо. У нас есть еще одна загвоздка. Ты говорил, Огнезар уже пробовал Жмуренка обмануть. А поверит ли он после этого отцу? Тебе надо найти тюремщика, который принес ему записку, и расспросить подробно: что он говорил, почему Жмуренок ему не поверил. Все детали. Два золотых у тебя есть, но у меня в кубышке тоже кое-что припрятано. Иди сейчас, пока они не ушли на работу.
В интернете все идеально:
Отношения, дача, вязанье,
Маникюр, фотографии, бизнес,
И не виден душевный наш кризис.
Здесь диета на пару десятков,
Там шитье и «без проффи задатков»,
Романтичных так много «Лафстори«,
Что мильоны повесятся вскоре!
Мир закрыт от нас мыльной картинкой,
Идеал без единой пылинки,
Будут свадьбы на киногероях,
Сменят жизнь нашу фото-обои.
Почему же соседка Верка
Отбраковывает кавалеров?
Потому, что не та «обертка»
Не похожи на кино-перлов.
Мы не моем полы — не умеем,
Мы не знаем о манерах и такте,
Но мы в темной квартире за дверью
По ночам тратим жизнь на «вконтакте«.
Не живем — только делаем вид мы,
За что «плохо», ведь мы так старались…
В идеальном вальсируя ритме
Идеальность вдруг «раз!» и сломалась…
Кому платят за эти обманы?
Кто забрал поколенья и годы?
Почему нам не скажут «мама»
Ни работа ни кукловоды.
Терна
— Спать здесь будешь. – старик махнул рукой в угол, в котором на две скамьи был постелен матрац. – Раньше я там спал, теперь кости совсем мерзнут, перебрался на печь, да постель не убирал.
— Спасибо.
Терна кивнула в благодарность, но ее новый покровитель был слеп, как пень, и уже не обращал на нее внимания, на ощупь подбираясь к своей лежанке.
— Принесешь мне каши вчерашней, пригорела она, но пойдет, да спи. Устала видать с дороги-то.
Дом старика был стар, как и он сам. Стены косили в разные стороны, пол кое-где вообще отсутствовал, утварь домашняя валялась по углам пыльная и разбитая. Ставни в доме были наглухо закрыты, на случай холодов или дождя, Терна догадалась, что старику проще было закрыть их насовсем, чем потом бегать и закрывать впопыхах. Передвигался он медленно, но знаючи, вероятно, слеп был не первый и даже не пятый год, и деревню, и дом знал хорошо.
Терна сразу пошла на кухню. Пока они шли до дому, старик, покашливая, надиктовал ей ее задачи. Это не было похоже на приказы Овода, скорее, старик хотел просто сразу перечислить все что накопилось, чтобы не забыть.
Есть готовить. Убирать иногда постель. Одежу стирать, но редко. Курицу Глафью кормить. Ночью помогать добираться до нужника, по пути к которому в прошлом году старик руку сломал.
На том перечень забот и кончался, хотя Терна, увидев жилище одинокого деда, сразу поняла, что работы тут непочатый край. По сути, она не имела смысла – старик умрет, и дом его умрет вместе с ним.
Когда они шли по деревне, всего несколько комментариев от местных дали девушке понять, что она не первая, кого подобрал слепой. Видимо, всякий раз, как в деревню забредали нищие или беглые, старик подбирал их себе в помощники. Краем уха она услышала историю, как старика уже обнесли уже пару раз, и из ценного осталась только курица.
Оказавшись на кухне, Терна покачала головой, глядя на грязную посуду. Старик едва ни годами ел из нее, потому что помыть тарелки было даже труднее, чем сварить каши. Сходить за водой, наполнить бадью… Слепому такое вряд ли под силу. Зато в углу кухни свалены были всякие припасы. Мешки с мукой, зерно, какие-то травы, несколько свежих заячьих тушек, кое-где старое подгнившее мясо которое старик использовать не успел. Местные словно закидывали всю снедь прямо через окно, которое на кухне было открыто. Какая-никакая, но забота о старике – умереть с голоду они ему не давали, хотя видно было, что ему достаются остатки от общих запасов.
Кашу, о которой старик говорил, Терна нашла не сразу. Многие кастрюли были полны какой-то старой засохшей стряпни. Да и вчерашняя была не лучше. Девушка вздохнула, закатала рукава мятой рубашки, взяла ведро и отправилась за водой.
Время пролетело быстро. Через час на табуретку, которая заменяла старику стол, Терна поставила вкусно пахнущую кашу, приправленную травяным маслом.
— Удивила старика, порадовала! – дед, кряхтя, но с явным удовольствием на лице принюхался к запаху не горелой каши и нащупал рядом с тарелкой ложку – Садись тоже, поешь со мной.
— Я уже ела, — Терна смущенно отступила назад. Каша пахла просто восхитительно, хотя не сильно отличалась от того, что давали в конюшне, но сварена была не на отвали, была горячей и ароматной.
— Не ела ты ни черта, — нахмурился старик. – Приноси чашку. Садись. Ешь. В моем доме голодными не ходят. После Глафку покормишь.
Терна кивнула, улыбаясь такому «строгому приказанию», сбегала, наложив себе каши так щедро, как никогда, и вернувшись, уселась на пол напротив старика.
Тот ел, от души набивая щеки и долго жевал кашу своими рассыпающимися зубами, и видно было, что это самое вкусное, что побывало у него во рту за последнее время. Терна цепляла горячую кашу с ложки зубами, обжигалась, но тоже жевала, вытирая рот рукавом, и чувствовала себя абсолютно счастливой.
После еды старика понесло на разговоры.
Терна узнала, что звали его когда-то Радмиром, но только даже среди нынешних деревенских уже не было тех, кто это имя помнил. Для всех он уже двадцать лет слепой старик, умудрившийся, при всей своей нищете, дожить до почти 90ста лет. Радмир ослеп случайно, ударившись головой на пристани об камни. Рыбалка не задалась, а окончилась и того сквернее. Пришел в себя, а перед глазами так и осталось черно.
Старик рассказал, что путь он свой начал от границ темной стороны королевства. Всякое повидал, а как ослеп, то скитался от деревни к деревне. В эту пришел, деревенские гнать не стали. Дом стоял, говорили, что парень какой-то повесился в нем, да призраки жили, вот они этот дом старику и пожаловали.
Радмир посмеялся, что духи-то, конечно, первое время его беспокоили, да он их пережил лет на пять уже как. Деревня оказалась бедная, и у местных своих забот хватает, каждый занят, чтобы общими силами как-то прожить и зиму продержаться, но совсем его в беде не оставили – заносят, оставляют какая есть еда лишняя. Кто муку прогорклую, кто-то по доброте душевной зерна принесет, пару раз деревенские дети даже ягоды приносили. Так и жил.
Заманивал пару раз ребят помогать – да матери здешние недоверчивые, дом старый, старик страшный. Но деревня хоть и стояла на отшибе, иногда проходили нищие, бездомные, беглые и больные. Деду не в первой было их заманивать – он пошутил, что за версту чужаков чует, да сразу цепляет.
Проходимцу и ночлег, и еда, и Радмиру какая-то кратковременная помощь. Первое время он еще побаивался, что зарежут во сне, но потом подумал, что это могло бы быть только какой-то извращенной забавой – даже у старосты и того есть что красть, а у старика, разве что горшки битые.
Наговорившись, Радмир собрался ко сну. Ел он один-два раза в сутки, спать ложился рано, вставал поздно – говорил, во сне не скучно, и голода нет, и не холодно. Терна осталась одна в стареньком, стонущем на ветру доме.
Терна еще несколько минут сидела с тарелкой в руках и слушала хриплое дыхание спящего на печи человека, потом отложила тарелку в сторону и тихо выскользнула из дому.
На улице уже смеркалось, почти все сидели по домам, занятые делами, и девушка легко выскользнула из круга домов прочь, в леса.
Лилос откликнулся на ее зов, словно поджидал ее все это время и точно знал, где она появится.
— Эй, малыш! Соскучился? – Девушка обняла конягу, потрепала по холке, вытащила из хвоста несколько полевых колючек.
Лилос довольно похрапывал и терся об нее носом.
— Я вижу, ты сыт. Я тоже. Наелась каши. Настоящей, не просто холодных переваренных остатков! – Терна еще раз оглянулась по сторонам, и уселась под куст. Коптарх улегся рядом с ней, положив голову ей на колени.
— Старик мне много чего рассказал. Я пока поживу у него. Просто пару недель… пока не оправлюсь, и мы не придумаем, что делать. – она не спеша гладила питомца по шее – Навсегда я тут не останусь, мне кажется, это не безопасно.. и скучно. Но тут есть еда, и … я так давно хотела нормально поесть. Хотя, я до сих пор вспоминаю ту куриную ножку в Фатрахоне! Но курица тут одна, и та хозяйская.
Терна называла старика так же, «Хозяин», потому что попросту не знала, как назвать этого человека. Но смысл, который вкладывался в это слово, приправленный травами и запахом каши, получался совсем другой.
— Я надеюсь, ты не одичаешь тут без меня? – Лилос расфыркался на шутливое предположение хозяйки – Я буду убегать к тебе каждый вечер если будет возможность. Мой дом самый кривой, и на отшибе, так что меня трудно потерять. Побуду тут. Нужно связаться с Аргоном… От него в моей голове какая-то поразительная тишина последнее время, но я думаю, это все из-за побега. Но мы многое сделали, и это хорошо. Нужно отдохнуть. Главное, не нарвись на каких-нибудь диких зверей… Хотя кого я учу.
Девушка поцеловала коптарха в лоб, и они просидели, обнявшись еще полчаса, пока не начало темнеть. Терна подумала, что лучше вернуться в деревню пока светло, чтобы у местных не возникало вопросов, куда ходит подозрительная девка по темноте.
Терна простилась с Лилосом, который облизал ей все щеки на прощание и снова умчался в луга. От него пахло другими коптархами, и девушка про себя посмеялась, подумав, что конь зря времени не теряет. В поле ему точно было вальготно, и безопасно – вряд ли кто станет охотиться на диких коптархов. Тем более, что охотников Лил бы заметил сразу. Еще никому не удавалось оседлать его, и девушка знала, что и не получится никогда.
На обратном пути Терна в подол рубашки насобирала ягод, подобрала несколько кусочков какой-то коры и шишек. Она решила, что это хорошее прикрытие – будет по вечерам ходить добывать ягоды, тем более, что утром с них можно было бы наварить чаю.
Когда она оказалась в доме, старик еще спал, и собирался, верно, беспробудно проспать до утра. Девушка прикрыла дверь, на которой, правда, не было замка, прошла в комнату и немного нерешительно уселась на свою постель.
Две скамьи, жесткое, подбитое одеяло-матрас, старая тряпка, каменная подушка из свалявшихся куриных перьев… Боги Маадгарда, как это было мягко!
Терна приземлилась на постель осторожно, то ли боясь утонуть в ней, как в болоте, то ли наткнуться на торчащие ножи. Этот день пронесся перед ее глазами, цветной и сумбурный, но хороший и сытый, и заставил ее устало улыбнуться.
Это была уже не конюшня.
Если бы Терна хотела найти себе дом, возможно, она подумала бы о том, что это место тоже не было им, но ощущение дома ее давно не посещало. У нее никогда не было дома – но здесь было однозначно лучше, чем там.
Терна повернулась на бок, укрываясь тряпкой, и закрыла глаза. Темные шелка снова окутали ее, ласково обнимали, и ее уставшее сознание наконец распахнулось навстречу сознанию принца, который проспал весь день и сейчас тоже лежал в своей постели, укутавшись в одеяло.
Где-то далеко шумел и пел ветер, бьющийся о стены замка, Терна слышала шаги слуг и чувствовала запах барашка, жарящегося на кухне. Где-то далеко сейчас было ничем не лучше, чем у нее здесь, прямо сейчас, где было мягко, сыто и безопасно.
Терна уснула, и в этот раз ей не снилось ничего.