Желающих подзаработать на вокзале было много. В основном трехлетки — Рэлл таких легко опознавал по сумасшедшему блеску глаз. У пятилеток зрачки уже не полыхали безумием, цвет становился более спокойным и равномерным. Да и те, кто доживал до пяти лет, либо уже находил покровителя, либо надежную службу. Закон выживания в действии. Молодого вампира мог убить кто угодно — если не хватает мозгов совладать с собой и выжить, то и не стоит на тебя переводить дорогую кровь.
Рэлл скромно приткнулся возле главного входа. Тяжелая дверь туго открывалась на старых петлях, туда-сюда сновали пассажиры. Смешно было наблюдать, как его ровесники бросались с ненужной помощью к выходящим — старшие и сами могли прекрасно дотащить свои саквояжи или сумки, разве что предложения были поинтереснее работы грузчиков-носильщиков.
— Ты… подойди. — Шагах в десяти от Рэлла остановился Старший по рангу господин. А если судить по ощущениям, то этому вампиру точно было больше двух веков — от него веяло таким холодом, что хотелось съежиться и сбежать. Но ведь такой важный господин не станет звать малолтеку просто так. Рэлл глянул вопросительно — его зовут или нет, и получив кивок-подтверждение, собрался с силами и подошел. Господин бегло оглядел его, небрежно коснулся щеки, ледяными пальцами оттянул веки. Удовлетворенный осмотром, улыбнулся, показывая острейшие клыки. — Свежачок. Хочешь, дам двадцать бонусов?
Предложение было щедрым. Немыслимо щедрым. Вот только господин Старший на благодетеля, который за красивые глазки и трогательную мордашку раздает бонусы, никак не тянул. Рэлл облизнул пересохшие губы — четыре литра синтетика. Если пить понемногу, то можно растянуть на две недели. Или дней на десять. А там будет оплата. И все наладится — его же не просто так позвали на перерождение. Он хороший боец, даже два турнира выиграл. И он уже продержался три года. Осталось прожить года два, и можно будет рассчитывать на нормальное место, на статус в иерархии. Надо всего лишь выжить, протянуть два года, и пару недель до оплаты труда.
— Вы хотите купить мою работу, господин?
— А ты умный. — Господин Старший чуть приподнял левую бровь, как будто ждал продолжения, или уже заранее все решил про своего собеседника и думал, стоит ли тянуть время. — Четыре года? Скоро пять?
— Три года и тридцать два дня. — Рэлл очень сильно хотел опустить глаза. Взгляд господина давил, размазывал, словно перед ним не вампир, а комок слизи, который следует растереть и забыть.
— И такой рассудительный… — Господин Старший шевельнул губами, как будто что-то проговаривал про себя. — Нет, мне не нужна твоя работа — ты не умеешь ничего такого, чего бы я сам не смог сделать. Но ты мне понравился… Поэтому тридцать бонусов… и я немного тебя пью, согласен?
Старший так легко увеличил оплату… или у него действительно немеряно бонусов, или он просто не собирался рассчитываться. А что, молодой вампир — это расходный материал. Никто не будет проверять выпитое тело трехлетки, а пятилетнему умный Старший такое и не предложит.
— Ограничение на количество глотков, господин? — Рэлл облизнул пересохшие губы. Тридцать бонусов — это немыслимая для него цена, только вопрос: сколько же спросил Старший.
— Предусмотрительный мальчик. — Старший сделал вид, что улыбается, но взгляд был холодным, оценивающем и… не голодным. Рэлл чуть отшатнулся — голодный вампир не будет стоять с вертикально вытянутой радужкой — наоборот, она станет круглой, заполняя собой весь зрачок. — Литр или полтора… не бойся, я не настроен тебя убивать до конца.
— Восемьсот миллилитров, — Рэлл быстро прикинул, сколько дней он нормально не пил и как долго еще продержится, если потеряет этот объем жизненной силы. — И ни капли больше.
— А разве ты сможешь меня остановить? — Старший с силой ногтем провел по щеке молодого вампира, который держался слишком самоуверенно и непринужденно.
— Нет. — Рэлл стал расстегивать куртку. — Рассчитываю на вашу порядочность.
— Возьми оплату. — Старший господин протянул карту и как-то равнодушно стал ждать, пока парень подготовится — заметно, что молодой еще ни разу не донорствовал, но держится уверенно. Даже руки не дрожат. Хороший мальчик — с таким будет интересно поиграть. Потом. — Голову запрокинь и не дергайся.
Рэлл выполнил распоряжение, чуть сощурился, заметив, как в проворных пальцах мелькнул нож-скальпель. Подставил горло — он умеет честно выполнять договоренности. И не дернется. Холодное прикосновение рук — ненужная ласка, но если господину так хочется. Короткий росчерк по подставленному горлу — почти не больно, только словно прошел по телу злой разряд, стимулирующий бежать прочь, подальше от опасности — так вот о чем говорил Старший. Но рваться теперь глупо: захочет — догонит. Рэлл убрал руки за спину, сцепил пальцы. Пластик-карта с тридцаткой бонусов казалась теплым, а согреться было важно, потому что вместе с вытекающей кровью уходило и желанное тепло. Он не знал, сколько уже выпил его крови господин, только чувствовал, что замерзает, словно внутри все заледенело.
— Ты вкусный, — хрипло пробормотал Старший господин. Он, когда пил, испачкал в крови подбородок, воротник дорого свитера и немного пальто, но даже не обратил на это внимания. — Но я обещал тебя не убивать. Ты умеешь останавливать кровь?
— Нет, — Рэлл сжал зубы. Его никто не учил этому.
— Задержи дыхание, замедли сердце, представь, что засыпаешь. Выдохни. Не дыши, не бойся этого холода, впусти его в себя, — спокойно консультировал господин. Достал специальную салфетку и так же неторопливо принялся вытирать лицо и одежду. — Выдохни. Вот, почти не сочится больше. Через час порез заживет, даже следа не останется. Тебя куда-нибудь надо отвезти? У меня машина, и мне не сложно.
— Спасибо, — Рэлл провел рукой по окровавленному горлу.
Старший господин усмехнулся, достал еще одну салфетку, сложил пополам и прижал к ране.
— Прижми, поможет. Давай отвезу к пункту выдачи. Я же видел, что ты давно не кормленный.
— Вы ко всем из молодняка такой добрый? — Рэлл придержал салфетку. Злить господина он не хотел, просто забота была какой-то навязчивой.
— Нет. — Старший господин твердо взял молодого вампира под локоть — не вырваться. — Просто мой предыдущий мальчик стал глупить и погиб, я подыскивал себе нового. Ты, хоть и трехлетка, но подходишь. Защищать не буду, но голодать тебе не дам. Да, поворачиваем — машина за углом. Запросы у меня не притязательные, небольшие развлечения, свежая вампирская кровь. Если будешь умным, то до пяти лет дотянешь, а там… может быть, даже к себе возьму. Садись, не упирайся.
Рэлл больше не сопротивлялся и покорно упал на сидение. Заиметь покровителя — хороший шанс выжить. И, вместе с тем, высокая вероятность умереть от его же рук. Но на улицах в свободном полете… было хуже.
— Мне надо контракт кровью подписать? — Рэлл развернулся к Старшему, тот как раз обошел машину и сел за пульт управления. Прижал руку к сенсорной панели, позволяя технике себя опознать. — Или все более официально: договор принадлежности и владения?
— Подкованный. — Господин прищелкнул языком. — Я против формальностей, только договоренность, добровольность и согласие… или можешь выйти прямо сейчас. Решай?
Рэлл покрутил в пальцах карту — надо бы положить в карман. Официальный договор обещал гарантии, пусть и сомнительные, а формальная устная договоренность… двухсотлетний вампир может убить его одной рукой.
— У меня есть работа. — Рэлл схватился за свою филькину должность, словно это было креслом министра. — И я получил награду…
— Послушай, мальчик, мне нужна игрушка. В свободное время занимайся чем хочешь, но в определенные часа будешь делать только то, что скажу тебе я. — Господин мягко протянул руку, провел по груди молодого вампира, а потом резко схватил за плечо и сжал так, что Рэлл непроизвольно зарычал от боли. — Надеюсь, ты не доставишь мне неприятностей?
— Нет. — Короткий выдох. Надо же, он даже не уловил движения Старшего. А ведь боец, да еще тренированный… Рэлл закрыл глаза. Он согласился. Он умеет выполнять условия договора. Он выживет, просто потому, что эта жизнь слишком паршивая, чтобы дохнуть от голода и беспомощности…
Машина долго петляла по улицам города, иногда господин поднимал ее воздух, предпочитая перелететь опасные участки. Рэлл равнодушно поглядывал в окно — он уже сообразил, куда они едут: квартал вип-персон, вряд ли его хозяин будет жить на свалке или окраине, а на северной стороне, кроме золотой и серебряной зон, больше ничего подходящего нет.
— Как мне к вам обращаться? Старший? Господин? — Рэлл скомкал уже ненужную салфетку. Возникло дурацкое желание облизнуть пальцы — чтобы узнать вкус собственной крови.
— Эллон или господин Эллон. — Старший снова изобразил подобие улыбки. — Не будем нарушать традицию. Мы приехали, зайдем в магазин. Купим тебе кое-что.
Рэлл, не возражая, вылез из машины, молча последовал за Эллоном. Магазин был многофункциональном — большое просторное помещение, с грамотно распланированными зонами. где можно было купить все, что угодно для приятного времяпрепровождения.
— Тебе нравятся украшения? — Эллон быстро прошел через несколько отделов и остановился возле витрины с цепочками и ошейниками. — Я бы хотел тебе подарить такую вот штуку…
Рэлл недоуменно глянул на выбранный Эллоном девайс — комплект с отличной гравировкой. Два браслета и ошейник, шипованные, широкие полосы…
— Это же… чистое серебро!
— Да, что тебя удивляет? — Эллон чуть заметно нахмурился. — Красивый и благородный металл, мне нравится его цвет и холод. Как песня луны и ветра, как отблеск осколка жизни…
— Элиция «Последняя песнь». — Рэлл не отрываясь смотрел на браслеты. — И алым отмечены метры, и каплями сходят мысли… Вы же прекрасно знаете, что требуете почти невозможное… — Это был даже не вопрос, констатация факта. Значит, цена чуть выше. Господину нравится боль, но он не врал, когда говорил, что не станет убивать.
Эллон ждал, абсолютно спокойный и уверенный в том, что его желание все равно будет выполнено. Интересно, а этому Старшему когда-нибудь было три-четыре года, или он сразу переродился в двухсотлетнего? Рэлл колебался: в зоне их пытали серебром, проверяли выдержку и наказывали, прикладывая серебряный прут к телу. Но теперь он саму боль не помнил, зато точно вбилась в память, что от прикосновения остался сильнейший ожог и даже кожа пузырилась волдырями и слезала клочьями, словно к плечу тогда приложили не холодное серебро, а раскаленное железное клеймо.
— Мне позвать менеджера, чтобы оформить покупку? — любезно поинтересовался Эллон.
Рэлл сцепился взглядом с хозяином — это был не поединок, просто вопрос, который нельзя задать самому себе. А потом медленно опустился на колени, не сдаваясь, просто принимая правила игры. И протянул вперед руки.
— Мы определились, — словно в пустоту произнес Страший, но рядом тут же материализовался продавец в предусмотрительно захваченных толстых кожаных перчатках. — Набор номер девяносто семь. И, если можно, сразу примерить. Я не люблю коробочки.
— Да, разумеется. — Продавец быстро натянул перчатки, открыл витрину. Ловко подцепил выбранные клиентом девайсы. — У нас есть бесплатная услуга — вашего мальчика могут подержать, чтобы вам было удобнее его наряжать.
— Это не требуется. — Эллон взглядом прижал молодого вампира и с удовольствием прочитал ответный вызов. — Мы сами справимся. Что сначала: шею или руки?
— Руки. — Наверное, вытерпеть браслеты будет легче. Рэлл собрался с силами и выдохнул, готовясь принять боль. Продавец сноровисто приложил браслет и защелкнул. Запястье опалило безжалостным огнем, как будто руку засунули прямо полыхающий живым пламенем костер. Бешеная боль мгновенно охватила всю руку, пальцы онемели, а ощущение огня уже отдавалась дикой пульсацией в плечо. Кажется, горела уже не только рука. но и он сам. От боли перехватило дыхание и на несколько мгновений потемнело в глазах.
— Ну что, продолжим? — холодно поинтересовался Эллон, заметив, что мальчишка немного пришел в себя.
Рэлл опустил руку с браслетом — надо же, каким-то чудом даже умудрился удержать ее параллельно полу. И презрительно поглядел на хозяина. Эллон оскалился и рукой без всякой защиты взял с подушки ошейник, покрутил его под лампой, словно любуясь.
— Ну?
Рэлл чуть вскинул голову, подставляясь. Ладно, он умеет терпеть и не проигрывать. И плевать, что на двухсотлетнего вампира серебро действует вовсе не так, как на него: у Старшего ладони лишь покраснели, в то время как у него самого из-под браслета уже сочилась сукровица. Эллон провел пальцами по ободку ошейника, потом медленно, наслаждаясь каждым мгновением, приложил украшение к шее молодого вампира, пододвинул, выбирая удачный ракурс, и лишь затем защелкнул.
Боль была настолько сильной, что он даже не сумел закричать. Покачнулся, опираясь руками о пол, заваливаясь и теряя понимание, где потолок и куда взрывом черноты разметало стены. Приходить в себя не хотелось — единственным желанием было уйти от боли, даже в этот момент он бы согласился умереть, только, чтобы избавиться от этой мучительной пытки, когда невозможно сделать вдох, когда хочется сорвать с себя это украшение, пусть даже вместе с клочьями кожи, даже с пластами кровящей плоти. Если бы ему предложили положить голову под топор или гильотину, он бы сделал подобное, не колеблясь — потому что это была бы отличная возможность избавиться разом от мучительной боли, душной тьмы и ощущения, что пытка никогда не прекратится. Хуже всего было то, что на горле саднила свежая рана, а под ошейником она стала гореть и пульсировать, и вытерпеть такое казалось невозможно.
— Ты сильный мальчик. — Эллон без всякой издевки и рисовки погладил молодого вампира по голове. — Ты мне нравишься. Упрямый, честный, умеешь идти до конца. Давай приходи в себя… остался один браслет, и я тебе дам крови попить. Сколько захочешь.
Рэлл пытался прохрипеть, что он готов, и руку уже подал, но вышло плохо. Хотя его и так прекрасно поняли — менеджер надел браслет. Теперь кожа лопалась и расползалась уже на обеих руках, но зато после ошейника вытерпеть последний девайс показалось проще. Как Эллон протягивал продавцу карту и делал заказ — Рэлл не запомнил, зато почувствовал. что ему поднесли к губам кружку… Полную кружку крови. И, кажется, это был не синтетик из автомата.
Он припал к краю и пил, жадно, почти захлебываясь, плохо различая вкус и сходя с ума от запредельного удовольствия. Теперь ему было плевать на боль, на то, что мир вокруг разбился на кроваво-черные осколки, на то, что Старший господин по хозяйски гладит его голову, на то, что его точно подчиняют и приручают. За каждый глоток крови, живой, свежей, настоящей, он был готов отдать всего себя по капле и без остатка. Любая пытка, даже бесконечные сутки убивающих тело электрических разрядов, даже вечность в ошейнике и с браслетами — все, что угодно, только еще глоток…
— Все, поднимайся, мы уходим. — Эллон жестко поставил на ноги молодого вампира и, поблагодарив продавца, повел пребывающего в полубессознательном состоянии парня к машине. — Сейчас приедем домой, ты немного отдохнешь, придешь в себя. А потом пойдем развлекаться… Подожди, ты говорил про награду? Это сегодня? Понятно где, в Белом крыле. Хорошо, я тебя отвезу туда, возьмешь свою куклу. Ты не бойся, со временем ты привыкнешь к браслетам и ошейнику, и так плохо тебе уже не будет.
Рэлл хотел сказать, что ему безразлично, насколько плохо или хорошо будет, но голова кружилась слишком сильно, и от выпитой крови плыло сознание. Хотелось просто упасть — все равно куда, и чтобы никто его не трогал, чтобы его просто оставили одного в покое, наедине с этой безумной и одновременно желанной болью, в которую можно проваливаться, погружаться и остаться в ней навсегда…
Очнулся он на кровати, достаточно мягкой и удобной, бережно укрытый пушистым пледом. За время на зоне резервации и месяц полубродяжьей жизни в городе он отвык от того, что бывают такие постели и на них можно валяться. Голова почти не кружилась, зато болела и взрывалась от бесконечных внутренних фейерверков. Руки почти не слушались, и горло противно саднило. Но от таких симптомов все же не умирают. Плохо, что девайсы с него так и не сняли, как всю прочую одежду, но носить серебряные украшения уже не казалось настолько самоубийственной идеей.
— До твоего награждения только час времени, ты долго спал. — Эллон быстро вошел в комнату, словно караулил под дверью. — Это тебе вещи, я заказал специально для тебя. Твой размер и практично, как ты любишь. В душевом блоке есть горячая вода и все необходимое. Я тебя вымыл, когда принес в дом, но, возможно, тебе будет приятно и самому за собой поухаживать. У тебя на сборы пятнадцать минут, ведь на такую знаковую церемонию опаздывать нехорошо. — Старший не суетился. но было заметно, что он возбужден и доволен. — Я узнал про твою жертву. Тебе сделали поистине шикарную награду — ты сегодня сможешь выпить кровь настоящей охотницы, на ее счету восемнадцать вампиров. Собирайся, я жду тебя внизу.
Герцогиня давно заметила этот парадокс. Чем меньше люди едят, тем больше они производят детей.
Самые бедные семьи кишмя кишат неумытыми голодными отпрысками. Иная мать, сама шатаясь от истощения, тянет за собой вереницу мла- денцев, а в чреве зреет еще один.
Но почему? От невежества? От животной глупости?
Но животные, согласно рассказам королевского егеря, не столь безрассудны. В неурожайные годы, когда оскудевают луга, когда урожай желудей ничтожен, а лесные ягоды становятся наградой, число новорожденных зверят сокращается. Животные своим бессловесным разумом осознают, что потомство будет обречено на гибель среди засыхающих деревьев. Звери заботятся о своих щенятах. Без грамоты и философии, без проповедей и религиозных воззваний они стремятся к уменьшению страданий.
Почему же люди, претендуя на божественное родство, на обладание разумом и душой, так безнадежно слепы? Почему они так безжалостны к своим детям?
***
Кажется, что люди разнятся между собой по множеству признаков. Они верят в разных богов, говорят на разных языках. У них разные мечты, разные привычки, несхожие вкусы. Одни рождаются на вершине, другие – внизу.
Они мужчины или женщины, взрослые или дети. Есть тысячи различий. Рост, походка, цвет глаз. И все эти различия весомы и осязаемы. Служат нам неопровержимым доказательством нашей самости. Мир состоит из разных, между собой несхожих людей, и у каждого своя судьба, своя линия жизни.
И что может связывать нас, столь разных?
Кто осмелится утверждать, что это слепящее разнообразие – всего лишь обман? Что видимое разнообразие ложно?
На самом деле все не так. Нет высоких, толстых, угрюмых, болтливых, веселых, умных, ленивых, злобных, знатных, нищих. Нет мужчин, и нет женщин. Нет детей. И нет стариков. Никого нет. Есть только башмаки и ступени. Больше ничего нет. Все остальное – сон. Блаженная ложь. Ступени простираются под башмаками. Башмаки попирают ступени. Пока ты ребенок, каждый, кто чуть выше ростом и крепче стоит на ногах, для тебя – башмак.
Но как только ты вырастешь, обретешь силу, нарастишь кулак, то найдешь того, кто станет твоей ступенью. Так оно и идет.
Мир – будто огромная лестница. Живая лестница из людей. Сильный стоит на плечах слабого. А над этим сильным возвышается еще один, более сильный. А над тем – еще один, и так до самой вершины.
Каждый одновременно и перекладина, и башмак.
Я вспомнил того подростка, что согнал меня с холстины, когда я впервые оказался в королевстве Альби. Для наставника он – маленький порожек внизу, о который всегда спотыкаешься (я видел, как тот бил его – без злобы, лениво, согласно установленному порядку), ступенька он и для других взрослых воров, и для старого попрошайки на углу, и для хитрого рябого прево, что являлся за данью, и для стражников, и для лакеев, но для нас, худых, голодных мальчишек, для двух сироток лет пяти, он – башмак. Из нас он соорудил свою лестницу.
У перекладины нет выбора. Она должна превратиться в башмак. Должна найти свою ступень, свою перекладину. Иначе не выжить.
Если не хватает силы рук и ростом мал, то действуй хитростью и обманом. Если нет денег, то кради. Бери терпением или умом. Или выносливостью. Вероятно, мне удалось бы выжить. Я был терпелив и вынослив. Безропотно ел жидкий суп у мадам Гранвиль, таскал воду в гостинице мэтра Эсташа.
Я прижился бы и в королевстве Альби. Обрел бы ремесло. Стал бы грабителем или ловким вором, своего рода сильным, и обзавелся бы слабым. Выжил бы и на улице, прибившись к одной из многочисленных банд.
Обратился бы в ступень для чужой лестницы, а со временем взобрался бы на свою. Но вмешалась судьба. Неожиданно, как бесцеремонный хирург.
После очередной ночи на промокшей соломе я обнаружил, что не могу встать.
Руки и ноги налились свинцом, голова кружилась. Но не встать я не мог. Вскоре придет хозяин и прогонит меня. Еще и сапогом угостит. Я почти ползком пересек улицу. Накануне вечером я перебрался с правого берега на левый, в Латинский квартал.
Я уже побывал здесь двумя днями раньше, и какой-то студент в дырявом плаще поделился со мной куском сыра.
В Латинском квартале было много студентов. Много шума, много маленьких винных погребков. Там меня не гнали прочь и даже швыряли мелочь.
Но Латинский квартал я знал плохо и ночевать возвращался обратно, к Центральному рынку.
А тут решился провести ночь по ту сторону Сены. Там тоже были торговые улочки, разбегавшиеся, как ручейки, от площади Сорбонны, и на этих улочках оставались прилавки.
Я выбрал место посуше и попытался заснуть. Уже с вечера чувствовал озноб и боль в горле. Чуть пониже горла поселилась странная болезненная щекотка. Хотелось кашлять. Слезились глаза. Но я подумал, что это всего лишь усталость. За ночь я отдохну, и щекотка исчезнет. Я снова смогу дышать. Ночью мне снилась огромная балка. Она упала с крыши и давила на грудь. Я просыпался, ворочался, засыпал и вновь чувствовал ее тяжесть. А утром мне едва удалось встать. Меня шатало, ноги были ватные, душил кашель.
«Я умираю», – мелькнуло у меня в голове.
Но было не страшно.
Мысль была привычной, как «я хочу есть» или «мне холодно». Я ничего не знал о смерти. В детстве смерть – это всего лишь слово, даже если встречаешь ее на каждом шагу. Дети, подобно животным, не осознают и не боятся смерти. Их страх не обретает имен. Их разум молчит. Сражается тело.
Я чувствовал, что лишаюсь сил, что тело мое в огне и в глазах темно, но связать воедино недомогание и надвигающуюся опасность не мог. Надвигалось что-то подавляюще огромное, от чего полагалось спасаться. Но что это было? В нескольких шагах от меня была церковь, маленькая, почти часовня.
Прежде я не замечал ее, даже избегал. Как и других церквей и часовен. Они были грозные, молчаливые, с острыми башнями, с которых время от времени, будто огонь небесный, обрушивался набат.
Из обитых железом дверей выходили люди в длинных темных одеждах. Они напоминали мне нашего кюре. Я помнил его рассказы о грешниках, о геенне огненной и потому бежал от этих людей. Мне представлялось, что именно там, за этими высокими дверями, по указке этих людей в рясах, Бог и вершит свою расправу над грешниками.
Потому и гремят колокола на башнях.
А тут по непонятной причине почти в беспамятстве я поплелся к дверям часовни, будто признавал свой грех и желал расплаты. Помощи я не ждал. Я тогда ни от кого не ждал помощи, ибо мир ни разу не позволил мне даже предположить, что помощь возможна.
А как поверить в то, чего нет?
Оттого и причин моего поступка мне не понять. Вмешательство судьбы? Голос свыше? Не знаю. Но это случилось.
Я добрался до ступеней, влез на самую. верхнюю и прислонился к стене. Дальше идти не мог. Дурнота усилилась. Дышать было трудно. Я был один. Посреди огромного города.
Грохотали повозки, переругивались, хохотали люди. Их было много, и все же я был один. Люди, экипажи, лошади, собаки – это мираж. Потому что на самом деле их нет. Они не существовали, а я не существовал для них. Внутри меня полыхал огонь, тело пожирал озноб, боль звенела, но меня никто не слышал.
Я был заперт в пустоте.
Огромный, равнодушный мир и тысячеглазое небо над головой. Я свернулся клубком на холодных плитах. Слез не было. Да я и не привык плакать. Если падал, сбивал колени, слезы катились из глаз, но я быстро справлялся.
В пустыне до слез ребенка никому нет дела. А если дать им волю, станет только хуже. Невыносимое, горькое теснение в груди.
Я не плакал, я чего-то ждал. Ждал, когда звуки окончательно стихнут, и свет угаснет, и станет тихо. Все кончится. Я услышал еще один звук, уже в темноте. Распахнулась дверь… Но этот звук стал последним.
Из часовни вышел отец Мартин, один из тех людей в длинных, темных одеждах, которых я так боялся. Он нашел меня на ступенях, и я выжил. В той пустыне оказался еще один путник. Он взял меня за руку и вывел к свету.
Почему я вспоминаю об этом? Почему именно сейчас, здесь, в этой темной галерее, на холодной скамье? Почему не думаю о хорошем? Почему не пытаюсь перейти эту ночь по светлым островкам выпавшего мне счастья?
С тех пор прошло более десяти лет. Счастливых лет.
Отец Мартин вырастил меня, как родного сына. Он излечил мое сердце, разбудил душу. Он научил меня верить.
Жизнь была трудной, но радостной, полной надежд.
Радость познания, радость любви. Первый поцелуй Мадлен, первый крик нашей дочери.
Почему я ничего не помню? Я пытаюсь увидеть их лица, но это всего лишь плоские, равнодушные картинки.
Это было не со мной. Ничего не было.
Есть только каменная плита на церковной паперти. И такая же жесткая, холодная скамья. Круг замкнулся.
Та же пустыня и то же безмолвствующее небо. Оно подглядывает за мной своим большим, серебристым глазом. Но ему даже не любопытно. Ни жалости, ни удовольствия. Только скука.
Эрика краски смешала в палитре
Звезды рассыпала из карманов
Ночью, босая, в растянутом свитере
Она из постели ушла в туманы.
Девочка с красками осторожная,
Ведьмой — ребята зовут в приюте.
Их научили отрицать невозможное,
Эрике с ними дышать не уютно.
Девочка в воздухе чертит узоры
В цепи сплетает весенние трели
Там, где песок был — теперь встали горы,
Ведьма в них злые поселит метели.
Линией света расправит листья
Чащу взрастит — и темно, и страшно.
У девочки с красками душа-то — лисья,
Но в лесу все свои, и кто ты — не важно.
Себе нарисует и дом, и ворона на плечо
Станет расти со зверьми и птицами
И просто так, не задумываясь ни о чем
Будет счастлива без принцев и рыцарей.
Написано в 2019 году 7 марта,
Надо сказать, что с собственным оборудованием они управлялись гораздо лучше. Всего-то один раз пришлось доставать наблюдателя с дерева, куда он забрался, пытаясь получше пристроить камеру.
Всего один раз спуститься на веревке в узкую промоину, куда завалился рюкзак, опрометчиво брошенный студентом.
Зато возможностей поносить девушек на руках предоставлялось по несколько раз на дню. Причем не только девушек, но и парней. Потому что с собственными конечностями студенты справлялись куда хуже, чем с приборами.
Будь DEX обычным парнем, он бы сам себе завидовал. Но киборг мрачнел все больше, потому что каждое падение он расценивал с точки зрения травмоопасности и опасности его хозяину. Вот не уследил он за хозяином в прошлый раз и чем дело закончилось? Переломом, больницей и целое лето реабилитационных действий. А все потому, что такие же вот студенты, прибывшие на геологическую практику, полезли обследовать естественные подземные пещеры на границе леса.
Жека пытался наломать им образцы. Но студенты отказались, они обязаны собрать осколки самостоятельно. Они откалывали камни, не рассчитали удары, спровоцировали обвал. Вот спасая порученных его заботам студентов, хозяин и попал под большой камень. Ноги придавило, его самого засыпало осколками помельче и пылью, киборг его сам откапывал и поддерживал, пока до них не добрались спасатели.
Полученные переломы были очень сложные, хозяин неделю был между жизнью и смертью, а потом почти две лежал неподвижно, чтобы не нагружать восстановленный позвоночник. Жека неделю просидел под дверями реанимации. Никто его не решался выгнать – ждет хозяина, чем ему еще заниматься? Медсестры подкармливали.
Домой они вернулись через месяц. Под честное слово и после того, как Жека установил себе усеченный пакет от Мary. Весь остаток лета ухаживал за хозяином и был неумолим в вопросах соблюдения режима. Надо вставать и ходить – поднимал, надо принимать пищу – готов был с ложки кормить.
Геннадий ворчал, но его пугал прогноз врачей – возможная инвалидность и увольнение. И он был дисциплинированным пациентом.
Именно тогда, от нечего делать, он основательно занялся словарным запасом своего киборга, значительно его расширив, хотя Жека уже неплохо говорил и сам. Практически не используя машинные фразы. Еще лесник научил его готовить съедобную еду, а не массу, обладающей некоей питательной ценностью, которая получалась у Жеки в результате смешивания и термической обработки ингредиентов в строгом соответствии с рецептами. Из-за постельного режима Геннадий существенно повысил свой уровень игры в шахматы и карты, а еще проникся окончательным отвращением к онлайн играм. Только к началу осени стал ходить без костылей.
Поэтому приезд новой партии студентов киборга совершенно не радовал. И он тенью ходил за всеми. Стеной вставая перед оврагами, не пуская к подозрительным камням и отслеживая высоту нижних веток на месте стоянки. Чтобы не было соблазна на них залезть!
***
От неживой природы он студентов успешно ограждал.
Но была еще и живая. В лице, точнее шляпках и ножках, эдемских грибов.
Особый интерес студентов вызывали редкие и хищные виды.
— А вы знаете места проживания трюфелей?
— Знаю, -— кивнул Геннадий.
— Проводите, пожалуйста. У меня работа как раз по этому семейству.
— Это пугливые грибы. Просто так подойти невозможно. Придется лежать в засаде несколько часов.
Студент был готов на любые жертвы ради своих трюфелей. Лесник отправился показывать места их обитания.
Оставшаяся четверка разделилась. Двое планировали наблюдать за процессом распространения группы так называемых благородных грибов. Этим требовалось только найти подходящее место. Сейчас был период, когда грибы разносили грибницу. За процессом ее приживления студенты и хотели понаблюдать, чтобы выяснить, можно ли окультурить данную группу и выращивать в промышленных масштабах.
Киборг собирался раз в три часа наведываться на место наблюдения. Грибы не опасны, пара студентов производили впечатление логически мыслящих людей.
Зато оставшаяся пара рвалась наблюдать за сыроежками.
— В лесу водится больше пятнадцати видов…
— Восемнадцати, — методично поправил студентку киборг.
— Да? Откуда ты знаешь?!
— По результатам сканирования.
— Покажи!
— Который из видов? – обреченно спросил Жека.
— Все! Все три! Новые виды, это невероятно!!
Они обещали быть осторожными. Знали, что большими группами сыроежки нападают на людей. Лесные жители предпочитают обходить их стороной. Обглодать животное размером с собаку у сыроежек отнимает не больше получаса.
К счастью, они не лазят по деревьям, как рыжики или опята, не прыгают, как волнушки и боровики, не маскируются, как табачники и все многочисленное семейство сморчков.
Девушки грузили систему DEX’а теориями о применении грибных ядов, возможно, даже в военной отрасли, возможно, в медицине. К счастью, успели добраться до места до того, как они всерьез взялись за обсуждение роли ядовитых грибов в истории и политике. Жека кивал, не понимая, зачем они пытаются убедить его в полезности своей работы. Или это они так себя подбадривали? Не понять ему людей.
Для будущих биологов он выбрал место на безопасной высоте, на дереве, с которого когда-то сам наблюдал за этой колонией. Тогда хозяину пришел запрос из какого-то научного учреждения. Нужны были пробы, записи, образцы, надо было наловить несколько десятков особей, причем разных. Ох, он тогда напрыгался по деревьям! Сыроежек он не боялся, но сам себе поставил задачу – отловить, не дав себя укусить. И по праву гордился тем, что ее выполнил. А в процессе узнал все деревья в округе. Почти на каждом сидел или с камерой или с клеткой.
Однако это он мог подойти прямо к дереву, не наступив ни на один сигнальный сучок. Девушки совершенно не умели тихо ходить. Поэтому они забрались на дерево почти в тридцати метрах от того, которое им было нужно.
— Идите за мной.
— По дереву?
— Вы не умеете неслышно приближаться. Стоит грибам уловить вибрацию, они скроются или атакуют. Оставшееся расстояние преодолеем по деревьям, они растут густо.
Жека легко переходил с ветки на ветку, часто даже руками не держался.
Ага. Счас. Кто сказал, что будет легко?
Девушки цеплялись за ветки, переползали с одной на другую зажмурившись! И потом по полчаса сидели, обхватив ствол дерева. Постанывая и кляня себя за то, что выбрали такую профессию.
Оставалось преодолеть последний отрезок пути. На котором пришлось взять эти недоразумения человеческой расы на плечи и перебираться с ними, переправляя на спине по одной. И терпеть их тихий писк прямо в ухо и попытку задушить, держась за шею.
Конечно, о тишине никто не вспомнил.
И заинтересованные сыроежки, привлеченные шумом, валящимися сверху листьями и сучками, уселись в кружок под деревом, дожидаясь, может, оттуда что-то еще свалится. Повкуснее.
Девушки пришли в себя, накрепко привязались к стволу и принялись разбирать оборудование. Это помогло им настроиться на нужный лад. До тех пор, пока они не рассмотрели собравшихся внизу сыроежек.
— А-а-а-а…. Они не бросятся?
— Нет, — — киборг спокойно сидел на ветке, качая ногой. – Не зафиксировано ни одного случая, когда сыроежка подпрыгнула или полезла на дерево.
— А почему они так сидят?
— В засаде.
— На кого?
— На нас.
— На нас?!?!
— Ничего. Если не сорветесь вниз, то тут безопасно. Если что – бегите. Скорость движения сыроежек не превышает семь километров в час. Скорость бега, — он покосился на девушек, — человека — больше восьми. Кричите громче, я успею до вас добраться.
— А ты уходишь?!
— Буду патрулировать территорию. Искать следующую колонию.
Он легко поднялся и добавил.
— Вы не шумите, не привлекайте их внимания. Дерево крепкое, даже если они начнут подгрызать корни, потребуется несколько часов, чтобы дерево свалить, так что вы сможете вести наблюдения сколько потребуется.
Киборг слышал эту шутку от хозяина. Так тот пугнул предыдущую группу студентов. Помня, как те впечатлились, он решил таким образом дополнительно стимулировать девушек соблюдать тишину. Успеха он добился – девушки замерли. И, кажется, даже дышали еле слышно.
Успокоенный, Жека пошел проверять вторую группу студентов.
***
Не прошло и двух часов, как лес огласил визг.
DEX помчался на поляну с колонией сыроежек на полной скорости!
Пробежал практически до самого наблюдательного дерева. Перепрыгнул через крайний ряд сыроежек, только бы быстрее добраться. Подпрыгнул, хватаясь за ветку, и спустя несколько секунд был уже рядом.
— Что?!
— Зверь, — ткнули пальцами куда-то вверх жертвы любви к грибам. – Там зверь!!
Киборг задрал голову, сканируя дерево до самой кроны.
— Где?
— Он там был!
— Там никого нет.
— Есть, под его весом ветки трещали!
Жека недоуменно полез выше, проверить. И не обнаружил ничего, кроме дупла в стволе несколькими метрами выше наблюдательного пункта. Киборг сунул руку в дупло и вытащил возмущающегося коратука.
— Зверь, — ухмыльнулся он.
Зверек пытался вырваться и сердито цокал. У него был полосатый хвост, тонкие лапки, снабженные острыми когтями, чтобы лазить по деревьям и отбиваться от хищников покрупнее, выступающие верхние зубы, способные разгрызть любую древесину. Обычно зверь смотрел только одной парой глаз, но у него была еще одна, ближе к ушам. Так же под первой парой передних лапок имелась вторая, обычно прижатая к животу. А еще у него была очень подвижная шерсть, словно волны по ней пробегали. Выглядело это странно, словно он пытался из шкуры выползти, но зато зверь был очень пушист. Киборг слышал, что ХХ-особи любят все пушистое, и он решил показать его девушкам. Главное было держать так, чтобы коратук не мог тяпнуть его зубами.
От визга студенток, увидевших коратука, сыроежки внизу разбежались. Сам Жека чуть с ветки не свалился от неожиданности. Оказалось, что не все пушистые зверьки, даже мелкие, нравятся девушкам. Некоторых они пугаются. И приходится, отпустив полуоглушенное животное, выпутывать девушек из запутавшихся страховочных ремней. От страха одна из них сиганула вниз с ветки и повисла на страховке.
И с ними ему возиться еще семь дней. С таким стремлением самоубиться это будет трудная неделя.
***
А девушки все-таки очень хотели собрать материалы для работы. И очень честно старались.
Жека проводил с ними рядом как минимум 15 часов из 24. Он перенял от своего хозяина легкое отношение к чужим промахам. Умеешь – помоги, было девизом его хозяина. И он вместе с ними возился с многочисленными срезами, защищал от комаров и спасал от подкрадывающихся сыроежек. Однажды они втроем удирали от них до самого лагеря.
Так получилось, что они уронили вниз какой-то предмет, сыроежки снова их «обнаружили» и пристроились на корнях. От страха девушками показалось, что дерево качается и-и-и… побежали.
Почти сразу налетели на спешащего к ним DEX’а, который едва успел увернуться с их пути. Бежали, не слушая его объяснений, объятые страхом. Жека про себя хмыкнул и побежал следом.
Так они добежали до самого лагеря.
— Спасайтесь кто може-е-ет! – перепугав всех.
Все, кто в этот момент в лагере был, спасались как кто смог. Кто-то запрыгнул на дерево, кто-то ухитрился взобраться на валун и сидеть на нем как кошка на узкой полке. Испуганная третья девушка не растерялась, схватила котелок и окатила шипящих захватчиков кашей. И принялась отчаянно колотить им по снующим и там и тут шляпкам.
Жека и Геннадий наблюдали за этим переполохом с ухмылками.
— Ты чего не остановил их? – на ухо спросил лесник.
— Кто меня слушал? У меня баллончик с собой, пары минут достаточно было чтобы обрызгать не одну стаю сыроежек и их разогнать, но они кричали только «бежим!», и я подчинился.
— Ясно, — Геннадий покачал головой, — с другой стороны, зато грибы сами прибежали, останется только собрать.
Сыроежки были вынуждены отступить, оставив на поле боя павших воинов, которые вечером были главным блюдом на ужин.
— Жаль, что вы так поздно приехали, — посетовал Геннадий, когда срок практики подошел к концу, — холодно уже. А так могли бы к реке сходить, по катакомбам нашим полазить.
— А мы весной приедем, правда, ребята? – жизнерадостно ответила одна из студенток, еще раз перепроверяя контейнеры, в которых сидели отловленные грибы, а потом еще раз утрамбовывая рюкзак.
— Точно! Нам понравилось! – поддержали ее остальные.
— На здоровье.
Перед отъездом веселые студенты долго с ними обнимались. Обещали прислать свои работы, обязательно приехать еще и благодарили за помощь. Особенно Жеку!
Но когда они наконец уехали, Жека с облегчением перевел дух. Никогда бы не подумал, что охранный режим в отношении ХХ-особей — это задача на грани девяноста пяти процентов сложности! Насколько же нелогичное поведение и полное отсутствие инстинкта самосохранения! Как они доживают до своего возраста?!
— Зря приперлись. Занят я.
На треугольной формы полосатой барсучьей морде доктора Макса Ламбера, начальника отдела криминалистики, неизменное брюзгливое выражение, а крошечные глазки почти не видны за толстыми стеклами очков. Демонстративно повернувшись к Нику и Джуди хвостом, он возвращается к лабораторному столу, уставленному приборами и пробирками в штативах.
Гибким молниеносным движением Ник оказывается у него на пути и сует ему прямо под нос небольшой продолговатый бумажный сверток.
— Это еще что такое? – подозрительно бурчит Макс, принюхиваясь.
Очевидно, запах, исходящий от свертка, оказывает ожидаемое действие, так как док разворачивает бумагу, подносит ближе к алчно шевелящимся ноздрям толстую ароматизированную сигару и застывает неподвижно секунд на десять в экстатическом ступоре, потом ловко прячет подношение.
Сигары его слабое место, чем активно пользуются некоторые хорошо знающие Ламбера сотрудники Центрального управления полиции Зверополиса.
— Ну? Чего надо?
Джуди кладет на лабораторный стол гнилое надкушенное яблоко.
— Вот. Нужно сравнить следы укусов со следами на шеях жертв. Плюс анализ слюны. И как можно скорее.
— Скорее, скорее, всем как можно скорее, — ворчит док, уже больше для порядка. — Этот мерзкий тип, Нюхалс, вот тоже приперся вчера и заявил, что все мои исследования по делу необходимо срочно перепроверить, так как, по мнению этого высокомерного ублюдка, они могут быть ошибочными. Ошибочными! Подумать только! — Ламбер булькает от возмущения, потрясая короткими толстыми лапами. – И как у этого упыря корявого только язык повернулся! Принесла его нелегкая сюда, никто ведь не звал, не ждал…
— Погоди, — перебивает его Джуди. — Как это не звал? Буйволсон ведь привлек его к делу.
— Ни черта подобного, дорогуша, ни черта подобного! Он сам позвонил шефу и напросился.
***
Снаружи моросит мелкий противный дождь; жара наконец-то сменилась прохладой, но такая погода тоже не радует.
Джуди зябко ёжится, прячет передние лапы под мышки. Произносит раздумчиво.
— Странно. Пять лет про Шерлока Нюхалса не было ничего слышно. Поговаривали, что он перебрался на другой континент. За эти годы случались громкие преступления, в том числе и серийные убийства. Так почему он проявил активный интерес именно к нашему делу?
Ник пожимает плечами.
— Ты вроде как эксперт по этому типу, много чего про него читала. Кому как не тебе найти ответ на свой вопрос.
— Ты сильно переоцениваешь мою осведомленность.
Она даже не поворачивает головы и голос у нее отстраненный. Вечерняя ссора ни словом не упоминается, они продолжают работать вместе, как ни в чем не бывало, но Ник явственно ощущает между ними словно бы прозрачную стенку, и она здорово ему мешает.
— Слушай, Морковка, как насчет ланча у Греты? – Голос у лиса преувеличенно бодрый, он явно пытается разрядить обстановку. — Я слыхал, там появился новый сорт пирога.
— Прости, сегодня я обедаю с Даниэль.
Джуди идет к машине; её фигура с закаменело торчащими ушами и взъерошенным хвостом, чуть размытая пеленой дождя, буквально излучает непреклонность. Ник провожает её глазами, ссутулившись и засунув в карман здоровую лапу. Ему кажется, что все тяготы этого мира в данный момент возлежат на его плечах.
***
В уютном кафе восточной кухни, что на Сувенирной улице, довольно оживленно, но Джуди удалось занять столик в углу, где им никто бы не помешал.
Отодвинув пустую чашку из-под кофе, Даниэль Блэк вопросительно глядит на крольчиху.
— Ну? Ты принесла?
Торопливо кивнув, та открывает стоящую у её стула объемную спортивную сумку и вынимает веселенькое цветастое платье с короткими рукавами-бабочками.
— В нем я была на паре свадеб у родственников. Мама велела непременно надеть его на какое-нибудь торжество. Ну? Как оно тебе?
Пантера морщит нос и медленно качает головой.
— Не хочу тебя обидеть, Джуд, но Зверополис это не деревня, а большой город. И вечеринка у мэра в честь годовщины основания городской полиции — это не свадьба твоей тётушки.
— Боже, я так и знала! – Уши крольчихи тут же обморочно обвисают, а на мордочке появляется самое разнесчастное выражение. – Когда Когтяузер позавчера напомнил мне про эту злосчастную вечеринку, я сразу почувствовала, что буду выглядеть там ужасно глупо.
— Погоди расстраиваться, у нас полно времени, чтобы подобрать тебе что-нибудь более подходящее случаю. Есть еще варианты в твоем гардеробе?
Кивнув, Джуди достает из сумки два других платья, которые Даниэль забраковывает с той же категоричностью.
— Никуда не годится. Вечером прогуляемся по магазинам.
— Мне не хотелось бы тебя напрягать.
— Пустяки. Обожаю шопинг. Мы выберем тебе такой наряд… — пантера оценивающе оглядывает Джуди и хитро усмехается в усы, — что Уайлд забудет как дышать, увидев тебя в нем.
Та смущенно отводит глаза.
— Неужели так заметно? Чувствую себя круглой дурой. А ведь он даже не верит… Ладно, не стоит об этом. Спасибо тебе, Дэни.
***
Их небольшая квартирка без Джуди кажется Нику пустой и огромной. Она просто исчезла после работы, небрежно обронив, что вечером у нее дела. Какие именно — он уточнять не стал. Она ведь не его девушка.
— Не моя девушка, – произносит он вслух, гипнотизируя взглядом темный экран телевизора. – Она не моя девушка…
Слова оседают на языке вяжущей горечью; он бредет на кухню, достает из буфета ополовиненную бутылку скотча и, плеснув себе в стакан, растягивается на диване во весь рост. Обивка на мягком подлокотнике еще сохранила запах земляничного шампуня, ванили и тополиного пуха. Диван пахнет Джуди, он пахнет ими обоими. У Ника голова слегка идет кругом от этого запаха и скотча на пустой желудок. Он вставляет в уши наушники, наугад тыкает в плейлист своего смартфона. Случайно выбранная песня кажется ему чересчур медленной и попсовой, он предпочитает другую музыку. Наверное, из тех композиций, что любит Джуди и периодически уговаривает его послушать. Он сперва хочет переключиться на что-то другое, но, передумав, погружается в перипетии чужих любовных переживаний, одновременно похожих и не похожих на его собственные.
You say you want the truth but you can’t take it
So I give you lies, I give you lies
You say you want the best but you destroy it
So I keep it inside, I keep it inside…
Вдох, пауза, голос на полтона выше, и у Ника отчего-то перехватывает горло. «Вы, кролики, такие сентиментальные». Кто бы говорил.
…I tell you something, it’s a double ended sword you’re given
And I can’t see the truth in living, when we hide
Behind our wall of fear
And you don’t see it, it’s a twisted dream you believe in…
Выдернув из ушей наушники, Ник в сердцах швыряет смартфон в противоположный угол дивана, ощущая себя жалким и сопливо-сентиментальным. Боже, ну откуда у него появилась привычка все усложнять? С какого момента он стал трусом? Ведь раньше он брал от жизни все, что только мог, и жил сегодняшним днем, не страшась неведомого будущего.
Телефон внезапно начинает вибрировать, заставив его вздрогнуть от неожиданности.
— Да, слушаю.
— Вероятно, я отвлек вас с твоей ушастой подругой от какого-нибудь чертовски важного занятия… — Макс Ламбер насмешливо похрюкивает в трубку. — Но вы сами настаивали на срочности.
— Результаты готовы? – Ник делает глубокий вдох, потом выдох; его голос звучит сухо и отрывисто. – Есть совпадения?
— Как сказать… И да, и нет.
— Что это значит?
— Следы зубов на шеях жертв и на яблоке определенно принадлежат одному виду животных – Microchiroptera, иначе «летучая мышь». — Сердце Ника пропускает удар, во рту пересыхает, а мысли торопливо теснятся в мигом прояснившейся голове. – Вот только наш убийца намного крупнее той особи, что оставила следы на яблоке. Этот вид животных давно вымер, и мне чертовски интересно — где вы с Хоппс раздобыли сей таинственный фрукт.
— Крупнее насколько? Вдвое? – фигура Альфаро Монтесумаку, превосходящего размерами всех своих сородичей, всплывает в его памяти.
— Больше, много больше. Если пожиратель фруктов размером примерно с кролика, то убийца с тигра или крупного волка. Но это из области фантастики, таких летучих мышей история не зафиксировала.
— Спасибо, док.
Нажав «отбой», Ник с минуту задумчиво барабанит пальцами по коленке. Судя по всем признакам, в городе объявилась огромная летучая мышь-вампир. И о ней ничего не знают даже сородичи. Или знают? Был ли лидер с ними до конца откровенен? Определенно, стоило побеседовать с ним еще разок.
_____________________________________________________________________________
В данной главе использовался отрывок из песни Адама Ламберта «There I sad it»
Собираясь в Городище, Млад боялся оставлять Мишу одного так надолго. Два дня он между лекциями бегал домой – проверить, все ли в порядке. Теперь же раньше сумерек он вернуться не рассчитывал. Впрочем, Миша немного освоился, запомнил нахоженные тропинки в лесу, не путался в наставничьей слободе, да и Ширяй с Добробоем оставались дома.
Млад поехал верхом, хотя декан предлагал ему сани, чтобы подчеркнуть богатство университета и его наставников. Младу стоило большого труда убедить его в том, что среди волхвов не принято кичиться богатством, и роскошные коллежские сани вызовут только недоверие и осуждение. Большинство придет пешком.
На волхва Млад тоже походил мало, как и на шамана. Не было в нем ни отрешенного взора, ни гордого разворота плеч, ни мудрости, угадывавшейся с первого взгляда. Он всегда казался и меньше своего роста, и у́же в плечах, и моложе, чем был на самом деле. Не то чтобы он страдал от этого, но иногда, особенно при знакомстве со студентами, его это беспокоило. И теперь беспокоило тоже – сход собирался представительный: и юный князь должен был на нем присутствовать, и посадник, и боярская верхушка, и кончанские старосты. Млад все еще недоумевал: почему его позвали тоже? Шаманом он был сильным и опытным, ничего не скажешь, на вершине своих возможностей, но как волхв-гадатель немногого стоил.
Его отец унаследовал способности к волхованию от своей матери, и дед развивал их в нем с раннего детства, зная, что шаманом тот не будет никогда. Отец стал видным врачевателем, за долгую жизнь овладел множеством способов и средств лечения болезней, и, хотя не учился в университете, пользовался среди врачей большим уважением. Млад к врачеванию никаких способностей не имел, зато будущее приоткрывалось ему с легкостью, будь то погода или виды на урожай. Он с первого взгляда отличал хороших студентов от лентяев, иногда мог отличить темного шамана от белого во время шаманской болезни, когда и боги не знали, кем тот станет в итоге пересотворения. Млад каждый раз боялся ошибиться и не спешил делиться с кем-то своими соображениями, даже с самим собой иногда. А рядом с сильными, «настоящими» волхвами и вовсе казался себе жалким и ничего не стоящим. Разве что с погодой он был вполне уверен в себе, но шаману-облакопрогонителю стыдно было бы не уметь предсказывать погоду. А наставнику, всю жизнь посвятившему земледелию, трудно ошибиться в том, каким вырастет хлеб на полях.
Вопрос о смерти князя Бориса никак не касался его способностей и умений. Он не представлял, с какой стороны к этому подходить, и уповал на сильных волхвов, которые укажут ему дорогу. Возможно, в окрестностях Новгорода сейчас нет сильных гадателей, поэтому и собирают слабых, чтобы решить задачу не умением, а числом.
Перед высоким земляным валом Городища собралось много людей – наверное, половина Новгорода явилась. Млад хотел проехать сквозь толпу верхом, но люди с его пути расходиться не спешили, а, напротив, поругивались, шипели и орали:
– Ну куда на коне-то прешь?
Пришлось спешиться и вести лошадь в поводу. В конце концов, Млад оставил ее в посаде, возле какой-то избы с одинокой старухой, заплатив той одну денежку. У въезда на площадь перед княжьим теремом толпилось столько зевак, что пробиться к страже у него никак не выходило: его толкали, пихали в бока локтями и покрикивали:
– Самый хитрый? Все посмотреть хотят!
Млад оправдывался тем, что ему надо попасть на площадь, но никто его оправданий не слушал. К стражникам он пробился изрядно потрепанным: в распахнутом полушубке, в треухе, съехавшем набок, с оттоптанными ногами, отчего натертые до блеска сапоги перепачкались так, будто он чистил конюшни.
– Куда? – спросил стражник, смерив Млада взглядом с ног до головы.
– Я? Мне надо на площадь. Меня позвали, вот… – Млад полез за пазуху и достал помятую грамоту.
Стражник посмотрел на него так, будто Млад эту грамоту украл, и подозвал напарника; теперь они подозрительно глядели на него вдвоем.
– Что-то не похож ты ни на волхва, ни на наставника… – проворчал напарник, открывая Младу дорогу. Млад вздохнул и пожал плечами.
Кроме прибывших из Новгорода и окрестностей, на площадь вышла дружина князя, их любопытствующие жены и дети, собралась челядь княжьего терема, – яблоку некуда было упасть. Млад потоптался немного, приподнимаясь на цыпочки и надеясь высмотреть хоть одно знакомое лицо, но за толпой ничего не увидел и стал протискиваться ближе к терему.
Высокий терем князя правильней было бы назвать дворцом, но с тех пор как вече стало избирать князей и селить их на Городище, дворцом жилище князя в Новгороде уже не называли, тем самым в чем-то уравнивая его в правах с прочими знатными людьми города. И, в отличие от каменных палат новгородского посадника, строили княжьи хоромы из дерева, но как строили! Заморские зодчие, что помогали застраивать детинец, не годились в подметки русским мастерам!
Только Большой терем университета мог сравниться с княжьим размерами и величием, но по красоте явно ему уступал: терем ступенями поднимался к небу, возвышаясь над крутым берегом Волхова, и смотрел на все четыре стороны. К северу – к Новгороду – обращался его служилый лик: напротив главных ворот, перед широкой площадью на двадцати резных дубовых столбах держался широкий огражденный помост, подобный вечевой степени, с которого князь говорил с людьми. К югу – к прибывающим гостям – терем являл лик воинский и более напоминал старинную деревянную крепость; там подъемный мост надо рвом закрывал ворота, узкие окна походили на бойницы, и на круглой открытой башне стояли три тяжелые пушки. С той же стороны разместилась дружинная изба, и двор предназначался для упражнений дружины в воинском искусстве.
К западу – к Волхову – терем поворачивался высокими башенками и узорчатыми окнами; словно красуясь, любовался на свое отражение в реке и виден был на десятки верст окрест. Перед ним, на узкой полосе перед обрывом, стояло небольшое требище, сверху похожее на цветок. На восток – к посаду – княжий терем обращал лик домашний, простой: что ж притворяться перед своими? Там находился задний двор, ворота для проезда подвод, поварни, амбары, дровни, хлебные и кладовые.
Волхвы собрались под широким помостом – на самом деле около сорока человек. Млад пробирался к ним под косыми взглядами дружинников и их отроков, когда увидел волхва Белояра, шедшего к терему через площадь: толпа расступалась в стороны, пропуская его, молодые почтительно кланялись, старшие – преклоняли головы в знак уважения. Белояр, одетый, невзирая на мороз, лишь в белый армяк до пят, опирался на посох и смотрел поверх голов, – высокий, ширококостный, с белой головой, с гладко выбритым подбородком, что делало его лицо открытым и чистым. В его взгляде не было превосходства над толпой, и никто не посмел бы обвинить его в пренебрежении к людям. Он словно находился далеко отсюда, словно был слишком занят своими мыслями, чтобы посмотреть вокруг себя.
Млад, случалось, тоже пребывал в раздумьях, когда шел по улицам Новгорода, но почему-то неизменно натыкался на прохожих, которые советовали ему не считать ворон, а смотреть под ноги. Надо думать, белый армяк до пят, даже вместе с посохом, ему бы не помог…
– Млад Мстиславич! – наконец-то окликнули его со стороны терема. – Где ж ты ходишь?
Ему навстречу вышел Перемысл – волхв с Перынского капища, один из тех, кто писал ему грамоту с приглашением. Перынское капище считалось княжеским, хоть и находилось на противоположном берегу Волхова, довольно далеко от Городища, и было одним из самых именитых капищ Новгородской земли. В каменном храме горел неугасимый огонь, когда-то зажженный молнией, в память о воинах, которые погибли, защищая Новгородскую землю; храм мог вместить больше тысячи человек – почти всю княжескую дружину. Каменное изваяние бога грозы впечатляло даже иноземных гостей, хотя мало кто из них отваживался приближаться к проклятому их богами идолу. На капище трудились пятеро волхвов и десяток их помощников. А напротив, на правом берегу Волхова, стоял храм Ящера, – извечного противника громовержца, хозяина Ильмень-озера. Когда-то, когда оба капища стояли под открытым небом, два кумира глядели друг на друга и внушали ужас иноземцам, шедшим в Новгород с юга.
– Здравия тебе, – Млад вздохнул с облегчением, когда Перемысл вывел его из толпы.
– Уже и Белояр появился, а тебя все нет!
– Народу столько… – посетовал Млад, – мне было не пробиться.
– Нарочно собрали. Бояре хотели гласно, и Белояр согласился: считает, что люди помогут. Сначала в покоях Бориса хотели гадать, но потом перенесли сюда, на площадь. Княжичу было видение, о котором никому не рассказывают, вот он и настоял на дознании.
– Будем к духу обращаться?
– Нет, к духу без нас обращались – молчит дух. Да и что духа спрашивать? Откуда ему знать? Болел-болел и умер. Курган вскрывали… Твой отец, между прочим, тоже приезжал. Только через год что определишь по сгоревшим останкам?
– Млад! – окликнули с другой стороны.
Он оглянулся и увидел доктора Велезара.
– Ну, как мальчик? Что с ним? – доктор, чуть запыхавшись, подошел поближе.
– Через неделю начнется пересотворение, – Млад пожал плечами, – готовимся потихоньку…
– И здесь шаманить будешь?
– Да нет… Я как все… Числюсь волхвом-предсказателем… И потом, белые шаманы не гадают.
– Да ладно, числится он, – Перемысл хлопнул его по плечу и повернулся к доктору. – Млад Мстиславич – сильный предсказатель. Если бы не разводил вокруг гадания умствований, был бы сильней самого Белояра.
– Во-первых, я не развожу никаких умствований. Если будущего не знают даже боги, как я могу строить какие-то достоверные догадки на этот счет? А во-вторых – Белояр не гадатель, он кудесник, – возразил ему Млад.
– Ну, сегодня вы не о будущем, а о прошлом будете гадать. Надеюсь, узнавать прошлое волхвам разрешается? – улыбнулся Перемысл.
– Это сложный вопрос. Прошлое – слишком темная штука… Все зависит от угла, с которого смотришь. Иногда и настоящего понять невозможно…
Млад вдруг почувствовал беспокойство. Смутное, неопределенное. Как будто в воздухе появилась тончайшая паутина и запуталась в голове. Впрочем, вокруг собралось много волхвов – вполне возможно, их мысли начали переплетаться друг с другом до того, как началось само гадание.
– Что с тобой? – доктор Велезар взял его за руку. – Тебе нехорошо?
– Нет, так, наверное, и должно быть, – улыбнулся Млад. Прикосновение доктора вмиг рассеяло беспокойство, словно вернуло в явь. – Здесь… слишком много таких, как я.
– Тебя это тяготит? – удивился доктор.
– Нет, напротив, – ответил Млад и подумал, что на него накинули сетку. Всего миг он чувствовал ее прикосновение – и тут же привык, словно эта сетка стала его естеством. Наверное, это мнительность. Разговоры с Пифагорычем. Навести морок на сорок волхвов невозможно: если он заметил эту паутину, то Белояр точно не позволил бы сделать с собой такого. Впрочем, Белояр гадать не будет. А может, и не сетка это вовсе. Так, сложные эманации: любое объединение волхвов непредсказуемо – они могут погасить силу друг друга, а могут и умножить в десятки, в сотни раз.
На помосте появился юный князь Волот Борисович – совсем мальчик, моложе Миши, только много крепче, и выше, и… Млад, глядя на него, сразу подумал: этот пройдет пересотворение. Странное предположение – немыслимо думать, что княжеский сын мог бы стать шаманом. Но взгляд юноши словно резал площадь: на ярком солнце, сквозь прищур, пробивались синие лучи его глаз. Широкое скуластое лицо, казалось, ничего не выражало – и вместе с тем излучало уверенность и спокойствие, как у Белояра. А ведь ему еще не было пятнадцати! Княжеская кровь, кровь Бориса. Напрасно беспокоится Пифагорыч: года через два или три этот мальчик возьмет в руки всю власть, и тогда – берегись, вольный город Новгород! Один его взгляд стоит целого веча!
Юношу не смущали те, кто глазел на него снизу: он привык находиться на виду. Млад же чувствовал неловкость за свое любопытство – нехорошо разглядывать человека так откровенно, даже если это князь. Тот, между тем, скользил взглядом по собравшимся и чуть задержал его на докторе Велезаре – голова князя чуть пригнулась, кивая доктору. Млад думал, что ошибся, но доктор тоже ответил князю легким поклоном. А потом… а потом юноша поймал взгляд Млада: это было похоже на вспышку молнии. Миг – и синие глаза князя словно приоткрыли душу. Смятение и страх, неуверенность в своих силах, бесконечная борьба с собой, со своими сомнениями, недоверие, ожидание удара в спину, безнравственность и благородство, ум и наивность… Да он же дитя! Мальчик, придавленный непосильным бременем, желанием соответствовать и превзойти, и обязательствами перед теми, кто смотрит сейчас на него!
Лицо юного князя ничего не выражало.
Внутри круга волхвов Млад перестал ощущать себя собой – наверное, то же чувствует капля, попадая в ручей. Направляемая умом Белояра, сила сорока волхвов прорезала прошлое, как солнечный луч пронзает туман. Это было и приятно, и неприятно одновременно. Млад не слышал своих мыслей – они остались где-то внизу. Это напоминало подъем наверх: такой же прилив восторга, волна, от которой тело становится невесомым, перехватывает дыхание и слезы выступают на глазах. Только rhythmos задает не бубен: он идет с двух сторон, через еле заметное подрагивание рук соседей. Белояр – великий волхв. Поймать биение каждого, почувствовать rhythmos и заставить откликнуться!
Но наверху Млад чувствовал себя самим собой, а тут растворился, потерял себя, перестал сомневаться. До того было легко, что ныло что-то в груди. Млад собирал «свое» в себе, пытался – непроизвольно – поднять хоть что-то собственное, личное… Наверное, не стоило этого делать: в этом смысл, в этом сила гадания волхвов – стать ручьем из множества капель. И он только напрасно тратит силы.
Видения не становились четче: они то проявлялись, как узор на булатной стали под действием кислоты, то разворачивались перед глазами чередой непоследовательных событий, то вспыхивали застывшими рисунками. Из этих осколков постепенно складывалось целое – сперва противоречивое, лишенное правдоподобия, и только в конце обретающее законченность и обоснованность.
Медленная, мучительная болезнь князя Бориса входила в противоречие с ярким, осязаемым желанием его убить. Убить одним ударом клинка, одной порцией яда, одним выстрелом… Желание витало в воздухе. Оно пришло с востока. Чуть к югу от востока. И видение летело на восток, проносясь над городами и весями быстрей птицы, и город поднялся на небосклоне: земляной вал над промерзшим рвом, дубовые стены над валом, белокаменный, присыпанный снегом кремль, и высокие белые минареты за его стенами, и ханский дворец, и его ворота, обитые сияющей бронзой, и гулкий наборный пол, и узкие сводчатые окна, роняющие свет под ноги, и хитрое лицо с вишневыми татарскими глазами. Торжество на этом лице. Свершившаяся месть, освобождение, гордость перед своим народом, сброшенное ярмо: мудрый, осторожный политик и расчетливый делец внутри хана проиграл потомку Великого Монгола, до поры таившемуся в нем. Казанский хан презрел власть, полученную из рук князя Бориса. Так звереныш, вскормленный человеком, убивает хозяина, чтобы обрести свободу.
Взглянув в вишневые глаза, Млад на мгновенье почувствовал себя собой. И тень разочарования мелькнула в этих глазах: хан опоздал.
Словно в мгновенном свете молнии, мелькнул и исчез татарский колдун, пригнувшийся над зельем, испускавшим пар. И зелье это убивало медленно и верно, день за днем, неделя за неделей.
– За здравие Бориса Всеволодовича! – карие раскосые глаза улыбались. Посол был честен, ведь обман гяура – это не обман.
Смертоносный кубок в руках князя дрогнул, словно тот чуял тлетворный дух, витавший над густым вином.
– Здоровье князя! – подхватила дружина.
И широкое ложе напомнило в полутьме дрова погребального костра, а непроницаемый полог – стоящую на них домовину.
– Здоровье князя уже не в моей власти, – горечь слов доктора Велезара осталась на языке долгим послевкусием.
Растворение во множестве стало невыносимым; наслаждение, от которого ныла грудь, перешло в пресыщение, тошноту; легкость обернулась головокружением: Млад тщетно собирал крупицы себя, словно рассыпанные по полу зерна пшена. А князь понемногу отхлебывал яд из смертоносного кубка, каждый день по маленькому глотку, и каждый день – за свое здоровье. И рука его уже не дрожала, словно он и в самом деле верил, что этот глоток возвратит ему силу. И всходил на погребальный костер с кубком в руках. Огонь поднимал его душу наверх, огонь ревел и жег, огонь заслонял небо и раскалял землю, огонь дышал в лицо, пока не ударил в грудь широким языком: Млад пошатнулся и едва не упал.
Тахко. Город, который теперь вряд ли переименуют в Вельхоград.
Пало.
Над полигоном снова полыхнуло: дички совсем не умеют сдерживать эмоции, не владеют даже простейшими приемами самоконтроля, и дикая энергия из них хлещет, как крупа из переполненного мешка. Особенно сейчас.
Насмотрелись.
Нужно будет усилить занятия по первичному контролю. Если будет с кем.
И кому.
— Куда? — рявкнул старший группы. — Здесь нельзя, нельзя, объяснял же! Мы еще не всю картину сняли, вы своими сбросами «зеркала» перекорежите! В воду сбрасывайтесь, если невмоготу. В текущую воду!
— Извинения прошу… — парень лет двадцати виновато сгибается над канавой с текущей водой. — Я просто… плохо тут…
— Просишь — получишь! И не только извинения, если собьешь картинку! Плохо ему! Нежный какой нашелся… Нет уж, паренек, подался в вельхо — терпи. Еще и не такое увидишь.
Это да. Увидит. Все они увидят.
Пало снова уткнулся взглядом в красный лед.
Девочку и ее маленького друга уже унесли. Но пятна крови остались.
Пало всегда отличался от других непробиваемым спокойствием и железным самоконтролем. Там, где другие паниковали в грозовые минуты — отступая, задыхаясь, судорожно нащупывая Знаки в прорезях рукавов, пытались вспомнить и прыгающими губами выговорить хоть какую-то формулу активации, Пало стоял скалой. У него одного среди сверстников и пальцы попадали с первого раза куда надо — не в ткань и не в три знака сразу — а на тот, единственно нужный и наиболее эффективный. И формула выговаривалась сразу, с первой попытки, именно та самая. И говорил он ее как надо — четким ясным голосом, с нужной интонацией и верными ударениями.
Он был спокоен. И оттого все получалось. Стихал смерч, надвигающийся на толпу людей, замирало в воздухе падающее бревно, затихал бьющийся в судорогах мальчишка-вельхо, «по ошибке» хлебнувший яду… останавливалась кровь, хлещущая из распоротого бедра, и падал зверь, чудом промахнувшийся мимо горла.
Ему завидовали, им восхищались.
И в Руку его взяли рано…
А оказывается, ему просто нечего было бояться. Даже тогда, в лесу, когда остановив кровотечение, он расчетливо не стал спихивать с себя почти загрызшую его тварь. Он тогда задыхался… его мутило и от боли, и от вони липкой шерсти, тошнило от затекшей в рот пряной крови… но он тянул и тянул из зверя остатки жизненных сил, чтобы послать вестника, потому что своих уже не было… Даже когда уплывал в темноту, не зная, что это: смерть или все-таки беспамятство. Страшно не было. Он не боялся. Потому что ничего не было настолько дорого, чтобы бояться это утратить. Даже жизнь — он не считал ее настолько драгоценной. Жил, пока живется, с интересом шел по своему пути, решая подброшенные судьбой загадки, и считал, что так и должно быть. Что в этом и есть смысл жизни и больше не будет в ней ничего нового, кроме долга и редких интересных моментов в работе… Они все такие, вельхо — оторванные от семей, не приученные любить и ценить чувства. Превыше всего Зароки, Зароки и наставники из Нойта-вельхо. Редкие приятели, тоже из магов, тоже отученные проявлять эмоции. Редкие встречи с женщинами — и вечное требование совета вельхо «размножиться», отбивающее всю охоту к созданию семьи. Нечастые свободные часы, немногие незаконченные исследования. Вот и все. Он лишь гость в этом мире, он здесь на время, так что не стоит цепляться за жизнь и бояться ее потерять. Вот и весь секрет.
А сейчас?
И вот, оказывается, что это такое — когда страшно.
Нет, руки по-прежнему не дрожат… кажется… но, когда ты видишь скорчившееся тельце, воздух как будто разом исчезает.
Весь. И не вдохнуть.
Только вспомнить, как она лежала, почти вмерзшая в этот красный лед… сжалась в комок, для тепла, а маленькая ладошка тянулась и тянулась, чуть-чуть не доставая до такого же съежившегося тельца меура. И ярость вместе со страхом снова вскипают удушливой волной.
Малышка, пообещавшая подумать, годится ли он ей в приемные папы…
Дичок. Неполноценный маг, по заветам Нойта-вельхо. Сырье, из которого потом, может быть, вылепят полноценного вельхо.
Ребенок!
И они ее едва не потеряли.
Кто-то должен за это поплатиться.
Дома сначала накормила DEX’а и поужинала сама, после чего Василий включил мультфильмы и начал было смотреть, но выключил и всё-таки решился предложить Нине помочь разобрать книги. С согласия Нины DEX ушёл на веранду, но тут же вернулся с пачкой бумажных книг – поставил на стол и ушёл за следующими. За несколько заходов Вася перенёс все книги и в последний заход принёс большую коробку с инфокристаллами.
Книги заняли весь стол и диван – и Нина стала сверять книги с описью и раскладывать их в четыре стопки, оставив инфокристаллы на Василия:
— Так ты сможешь более эффективно помочь. У тебя это получится намного быстрее, чем у меня. И сразу сортируй. Кристаллы с учебниками по политическим наукам и философии сразу откладывай для музея… мне они не пригодятся… оставь по социологии и экономике… и просмотри на соответствие этикеткам. Если есть вторые экземпляры, то…
— На остров. Понял. Пусть учатся.
Разбор книг занял весь вечер – но в результате из бумажных книг для себя остались только собрание земных летописей из пяти огромных томов, большой сборник сказок и пятитомник с былинами и эпосами. Плюс – почти все инфокристаллы.
В музейную библиотеку были отобраны собрания сочинений политических деятелей, справочники и труды по философии научного коммунизма.
Для Змея Нина отложила сборник русских сказок, сборник былин, и сборник сказок Пушкина. Хотела положить Махабхарату (инфокристалл, в котором уместились семь томов мелким шрифтом с комментариями и с иллюстрациями), но решила, что ему пока рано читать такого размера эпос. Вместо него положила справочник по солярным знакам и кристалл с книгами о славянских богах.
В контейнер для Фрола попали такие же сказки и былины, но без комментариев и с картинками, учебники по социологии, этнологии и этнографии.
То, что Нина оставила для себя, сразу было размещено в шкафу – для этого часть посуды пришлось вынуть и упаковать для отправки на остров.
Пока возились с книгами, за окном совсем стемнело. Нина вышла впустить в дом кота и застыла на крыльце дома – летел снег и весь двор был белым. Огромные хлопья медленно кружились и опускались на сухую траву, кусты и гаражи. У калитки маячила знакомая фигура.
— Авель, добрый вечер. Линда дома?
Если бы Линда была дома, киборг был бы рядом с ней… скорее всего.
— Его хозяйки в данный момент нет дома, – прояснил ситуацию появившийся из дверей Вася, – ему приказано наблюдать. Его старая хозяйка… просто излишне любопытна.
— Даже так? Авель, а тебе ещё разрешено входить в мой дом?
Irien молча переводил взгляд с Нины на Василия и обратно. DEX после минутного молчания ответил:
— Разрешено. Но только когда Вас нет дома.
— Сейчас меня нет дома. Я снаружи дома, а не внутри. Нарушением запрета это не будет. Пройди на веранду… Вася, принеси ему туда… такую еду, которую его система не сочтёт человеческой.
— Приказ принят, – и оба киборга исчезли в доме. А Нина осталась стоять на крыльце. И думать.
Если бы не запреты Авелю есть нормальную еду… если бы его нормально кормили его хозяйки… если бы… не пани София… тихий и смирный парень смог бы стать хорошим мужем Линде… но думать так… глупо. Это чужой киборг… на чужой кусок не разевай роток… просто мысли всякие лезут в голову…
Авель вышел, довольный и сытый – полукилограммовая банка кошачьих консервов уместилась в нём целиком – поблагодарил Нину кивком и улыбкой («Опять пани София запретила говорить» — с досадой поняла Нина), подхватил у кустов кошку и пошёл к калитке.
Вася проводил Авеля и закрыл калитку. А сразу прописал себе этого Irien’а в качестве охраняемого объекта – может быть, придется ещё общаться.
***
— Васенька, можешь идти отдыхать. Спасибо тебе.
— Могу еще помочь… программиста вызвать на остров, например. Вы ведь полетите завтра? Иначе зачем Вы взяли меня с собой?
— Собираюсь… но звать программиста на остров? Кузя, набери мне Лёню… а ты попробуй дозвониться до Драгана.
Первым дозвонился искин, Лёня был дома, но почему-то в камуфляжном комбинезоне, что напрягло Нину. Но звонок сделан, и надо говорить:
— Добрый вечер! Собираюсь утром лететь на острова к своим киборгам. Если есть желание слетать со мной…
— Есть! Есть желание! Здравствуйте! Я оформил на себя кураторство над Вашей коллекцией, – дексист выглядел подозрительно счастливым, – от здешнего филиала DEX-компани… мы ведь не можем не присматривать за киборгами… а ведь лучше я приеду, чем Костя… опись я уже взял, сразу и сверим…
Его радость показалась Нине подозрительно странной – пока она не увидела на заднем фоне Галину Ивановну и не поняла, что Леня рад любому законному поводу, чтобы хоть на пару часов избавиться от полного контроля со стороны матери. А тут такая возможность улететь из города на весь день! Причем возможность оплачиваемая!
— …ко скольки прилететь к Вам утром? Я возьму командировку… мне можно. Сейчас позвоню Борису Арсеновичу… и возьму термосумку для крови… или две… я даже вот этот костюм купил, чтобы в нём на Ваш остров летать…
— Леонид! Успокойтесь… и послушайте. Если можете, привезите программы для Irien’ов… местный календарь и местный диалект для всех, по обработке дерева и изготовлению мебели… что ещё?.. шитье, кружевоплетение и вязание для девушек, медицинскую на Irien’а… да, и уход за животными… может, коз и кур куплю для них. Прилетайте ко мне… полвосьмого утром не слишком рано?
— Всё записал. Всё привезу. Полвосьмого… нормально. До завтра.
— До завтра.
Во время разговора Василий стоял так, чтобы Леонид не мог его видеть. Нина обернулась к нему:
— Что это было? Чему он так рад?
— Возможности поработать с Климом… Вы в курсе, что Лёня мечтал стать музыкантом? Он только по настоянию матери выучился на программиста. А у Клима хорошая программа по музыке… управление оркестром, орган и корильон… и что-то ещё.
— Даже так? Если и надо везти дексиста на острова, то лучше будет, если он приедет со мной… а не один. Значит, надо позвонить на медпункт в поселке… Кузя, набери номер Ираиды. А потом сообщим Змею и Фролу.
***
На сайте писем было немного, список статей в топе – и среди них три работы Нины, благодарность за сотрудничество и информация о переводе денег. И по приказу Нины Василий сразу заказал в Инфранет-магазине на всю сумму пять гидрокостюмов с доставкой курьером, и уже по своей инициативе приписал «10% доплата, если курьер прилетит через восемь часов» — чтобы увезти их с собой на острова.
Утром был заморозок, снова выпал снег, но было ещё не слишком морозно – всего минус шесть.
Полседьмого примчался курьер с огромным тюком, Василий встретил его в прихожей, Нина расписалась и удивлённо оплатила и груз, и доставку. Курьер исчез так же стремительно, как и возник.
Леня прилетел ровно в семь, вместе с Дексом, сидящим на заднем сидении. Рядом с Дексом стояли две медицинские термосумки:
— Здравствуйте! Я подумал, что если киборгов много, то и крови много будет сдано… вот и взял запас. Кормосмесь в багажнике. А Декса этого я купил… под зарплату. Только не назвал пока по-другому… так привычнее.
— Доброе утро! Хорошо. Чай пить будешь? Проходи в дом.
После завтрака вылетели в заповедник. Сначала зашли на медпункт, где взяли с собой Саню и Азиза, потом зашли на курятник и там Саня произвел забор крови у обоих киборгов.
Потом зашли в столовую, и на волне энтузиазма Леня предложил проверить мэрьку, помогающую поварихе, со словами:
— Обновления поставлю! За счет фирмы!
И тётя Шура согласилась. Времени ушло около получаса – но все обновления встали как надо и даже в качестве тестовой проверки мэрька с потрясающей скоростью приготовила вкуснейшие блинчики с творогом, которые тут же были съедены.
К одиннадцати прилетели на Домашний остров – все обитатели были на месте. Остров был словно покрыт золотом по зелени – так дивно смотрелись лиственные деревья на фоне хвойных. Гостей встретила Злата в белом с вышивкой платье – и Нина залюбовалась её красотой. Вышедший Змей подал хлеб и проводил всех в дом.
Взятие крови не заняло много времени, но Ворон попросил Саню извлечь из него серебряные нити, Саня сказал, что это займет не более получаса, и Лёня согласился подождать. Киборги ушли в комнатку Ворона, и уже там Irien разделся и показал, где находятся нити серебра, которые предстояло вырезать. Злата отказалась от предложенного тестирования – она не забыла аспиранта, изучавшего на ней методику тестирований, и не ожидала от Лёни ничего хорошего. Приказывать не хотелось – но пришлось. К тому же всем было понятно, что, если Злата откажется от проверки в присутствии хозяйки, дексист вполне может явиться и самостоятельно.
Примерку гидрокостюмов отложили на потом – киборги в состоянии сделать это и сами. Змей выбрал два костюма – темно-синий для себя и золотисто-зелёный для Златы. Остальные Василий убрал обратно в багажник.
По приказу Нины Злата дала доступ, и Лёня открыл её файлы… и застыл в полнейшем изумлении:
— На ней проводились испытания новых методов тестирования! И работа не закончена… значит, этот… испытатель захочет работу продолжить… и будет искать её. Я скопирую себе файлы и… удалю из памяти киборга… Вы ведь не будете против?
— Не буду, – ответила Нина, – и не сообщай этому… испытателю, где сейчас находится киборг. Он может захотеть продолжить опыты… и я опасаюсь, что Борис может вынудить меня отдать ему Злату… и начнёт шантажировать… а мне этого очень не хочется.
— Я понял. Никто не узнает… но он может спросить у Бориса Арсеновича напрямую… а серийные номера Ваших киборгов есть… коллекция зарегистрирована в DEX-компани… и любой сотрудник вправе в любой момент приехать с проверкой.
— И что будем делать? – встревожилась Нина.
— Ничего. Пока… ничего. Злата привезена… с другой планеты? Правильно? – Лёня старался говорить спокойно. — Если её кто-то и станет искать… то не здесь. К тому же… не одна она с таким фенотипом…
— Могут взять киборга из её партии?
— Вполне… — Лёня задумался. — Я узнаю, сколько их осталось и где они… на всякий случай… а если они в наших лабораториях?
— И узнай, продаются ли и как выкупить. Пригодятся и здесь… охранниками… от дикого зверья. Надо попробовать выкупить их… и привезти всех сюда. Должна быть веская причина тому, что для исследования была выбрана именно она. Или редкий фенотип… или что-то другое.
— Сделаю.
***
Лёня и Саня закончили работу почти одновременно. Азиз вынес блюдо с клубком тончайших нитей, после него вышел из комнатки уже одевшийся Ворон:
— На две пары серёг хватит… и на подвеску останется. Сейчас скину список инструментов… и всё сделаю.
Файл пришёл одновременно и Нине, и Василию, который ответил, что закажет, как только вернутся обратно. После чаепития Нина и её гости полетели на Жемчужный остров.
***
Экскурсия по острову для дексиста прошла быстро – всего-то полтора часа, нигде ранее не бывавший Лёня хотел увидеть всё и сразу, но время шло, а работа не двигалась, и домой хотелось попасть к ночи… и потому парень с сожалением вернулся в модуль. Пока Клим с Агнией водили его по острову, Саня и Азиз произвели забор крови у всех шестнадцати живущих на острове киборгов.
Фрол садиться к программисту не стал – и Нина не стала ему приказывать. Все нужные программы у него и так есть, а нервировать DEX’а без крайней необходимости незачем.
Лёня поставил все привезённые программы за час – и Нине осталось только купить пригодных для работы ниток, пяльцы для вышивки, вязальные спицы и булавки для кружев. Созданные руками киборгов вещи можно сдавать на продажу и в лавку на турбазе, и в музейную лавку. Тем временем Василий принёс из флайера тюк:
— Пока три гидрокостюма… насколько денег хватило. Теперь можете и у других островов берега обследовать. Тоже может быть жемчуг. А будет жемчуг, будут и станки, и инструменты, и одежда новая.
Клим занёс на кухню сумки с продуктами, вместо них понес в багажник мешок с копчёной рыбой. Двое парней понесли в флайер упакованную в коробки керамику. Хоть какая-то выручка будет с продажи.
Когда и Лёня, и медики закончили работу, Фрол пригласил гостей пообедать… чем боги послали.
— Это как? – изумился Лёня.
— А так, – ответила за Фрола Нина, – местные люди верят местным богам. А киборги, живущие здесь, не должны конфликтовать с местными людьми… а соблюдать обычаи и знать местные праздники. И местные обороты речи тоже. Садись… пообедаем… скорее, ранний ужин получается… а не обед. И полетим домой… и так много дел сделали.
— Но не все дела, – возразил Василий, – кормосмесь не выгрузили. Могу помочь.
И Леонид молча подал ему ключи от своего флайера.
Про киборгов на метеостанции дексист не вспомнил – а Нина напоминать не стала. Поэтому обратно вылетели полшестого, в посёлке выпустили Саню и Азиза, попрощались со Снежаной и Ираидой – и полдевятого флайер Нины опустился у её дома. Лёня заходить не стал – повёз взятый биоматериал в лабораторию.
Василий после ужина на флайере вернулся в музей, а уставшая Нина прослушала отчёт Кузи о пришедших письмах – читать ничего не стала. Отправилась спать.
Странная штука — иногда спать хочется настолько сильно, что уснуть никак не получается. И остается только лежать с закрытыми глазами и считать овец. Прыгающих через забор. Одна за другой. А лучше слонов, слонов смешнее.
И прислушиваться к ровному дыханию лежащего рядом. Слишком ровному.
И это обидно. Ясно ведь, почему Байерли тоже не спит.
В ночном полумраке некоторые вещи видятся яснее и отчетливее, чем днем или даже при ярком электрическом свете. Хотя, казалось бы, все должно быть с точностью наоборот, но…
— Ты и правда боишься?
Шепотом, еле слышно. Сам, мол, решай. Можешь и дальше притворяться спящим и старательно ровно дышать. А можешь ответить.
— Ты это… о чем?
Слишком быстро, слишком весело, слишком небрежно.
Айвен открыл глаза.
Ночью все выглядит совершенно иначе. Игра теней, отражения отражений.
Лицо у Байерли было странно напряженным, в полумраке запавшие глаза казались почти черными. Он лежал на боку неподвижно — кажется, так ни разу и не шевельнулся с того времени, как Айвен лег рядом (ну относительно рядом, на расстоянии вытянутой руки или даже больше, диван довольно широкий).
— Это не была глупая шутка, да? Не просто твои обычные подколки. Ты на самом деле меня боишься. Потому и не спишь?
Полуулыбка-полуоскал, легкий намек на фырканье:
— Ну… я мог бы ответить, что ты тоже не спишь. Хотя вроде бы очень хотел. Тоже боишься?
Слишком неуверенно, почти вопросительно (или — просительно?). Полутень привычного Байерли. Байерли дневного.
Но все равно обидно. Очень.
— Не смешно, Бай. Мы с тобой столько лет знакомы… Мне казалось, что ты меня хорошо знаешь. Даже как-то обидно…
Ночь. Странное время, великий провокатор.
— Неужели за все эти годы ты так и не понял? Что я никогда… Как бы я ни был пьян… как бы ты ни был пьян! Обдолбан, обкурен, накачан какой-нибудь дрянью, неважно… Я никогда не воспользуюсь этим. Даже если ты сам будешь ко мне приставать… Никогда, понимаешь?..
Взгляд у Байерли странный. То ли сочувственный, то ли… сожалеющий? И улыбка тоже какая-то странноватая. Тень тени, отражение отражений, тусклый полумрак. Ведь не будет же Байерли действительно так долго и пристально его разглядывать, словно видит впервые? Просто неверная игра теней. Просто молчание.
Нет. Уже нет.
— Думаешь, я не знаю?
Голос у Байерли тоже какой-то странный. И это уже на игру ночных теней не спишешь.
*
Айвен уже почти засыпал, когда Байерли вдруг спросил, тихо и равнодушно, как о чем-то совсем неважном:
— Что они тебе сказали?
Забавно, но даже в полусонном состоянии Айвен сразу безошибочно понял, кто такие эти «они». Может быть, как раз из-за полусна и ночи, когда некоторые вещи понимаешь без лишних обоснований, просто понимаешь, и все. Или из-за интонации вот этой, старательно равнодушной.
Он не поверит. Он умный и чует ложь, а Айвен совсем не умеет врать…
— Ничего.
Он не поверит. Конечно же, не поверит.
— Врешь.
— Вру, — покорно согласился Айвен и зевнул. Добавил миролюбиво: — А тебе что, так приятно будет лишний раз услышать, что ты придурок?
— А точнее? — Голос спокойный, замороженный. Мертвый голос.
Айвен зевнул еще раз и глаза все-таки открыл. Байерли смотрел пристально, в упор. Лицо как маска, глаза подозрительно сощурены. Вот он и не шутит больше. Вот он и всерьез, очень всерьез. И не поверит он тоже без шуток, какие уж тут шутки.
— А точнее — полный придурок! — Айвен понял, что злится. На чертова Бая с его профессиональной подозрительностью и болезненной гордостью, но куда больше — на самого себя за неумение врать, когда это бывает надо ну просто до зарезу. Злился он не так чтобы сильно, на сильно просто не хватало сил, но тоже очень всерьез. — Полный, Бай!
— Я серьезно.
А ведь он очень хочет поверить. Иначе бы давно психанул…
— А я что, по-твоему, шучу, что ли?! Придурок и есть. Тебе чертовски повезло, что нож прошел по касательной и рана чистая, а если бы нет? Да и с плечом… Мог бы вообще без руки остаться со своей дурацкой секретностью!
Взгляд в упор. Подозрительный, напряженный до полного отсутствия выражения.
— И… все?
— А тебе мало?!! Это же не просто вывих, у тебя там две связки порваны. Порваны, ты это понимаешь?! Тебе полгода восстанавливаться! А потом еще разрабатывать… Или сустав все время так и будет выскакивать, ты этого хочешь?
После небольшой паузы Байерли наконец длинно вдохнул. И выдохнул так же длинно. Отвел взгляд и вроде бы слегка расслабился. Ухмыльнулся даже, проворчал:
— И нечего на меня орать, я не глухой. — Еще раз вздохнул, уже ровнее. Закрыл глаза, откидываясь на подушку. Голос у него тоже немного ожил, в нем проступили сварливые интонации: — И давай спать, в конце-то концов, сколько можно…
Первый день в лазарете Жан не запомнил. Пуля раздробила кости предплечья, разворотила сустав. Руку собирали, сращивали из кусочков, и медики — для надёжности – погрузили Жана в сон.
Наутро явился сконфуженный Аркадий-дважды с женой, притащил корзину угощений.
– Прости, парень, – говорил Аркадий-Аркадий. – Я тебе не поверил, а ты меня спас, получается… Спасибо! Что ещё сказать…
Толстушка Валя, испуганная и раскрасневшаяся, подкладывала Жану вкусные кусочки, а Аркадий-Аркадия рассказывал:
– Сам не знаю, чего вдруг туда полез. Обидно стало: прямо под Управой лазают какие-то балбесы!..
– Аркаше только мякоть порвало, – улыбнулась Валя.
– Обмотали меня пластырем, к обеду как новый был, – кивнул Аркадий-дважды.
– Кого-то нашли? – спросил Жан.
– Это Миша расскажет, – сказал Аркадий-Аркадий. – Вот и он, кстати.
В дверях появился начальник практики.
– Расскажи, Миша, – попросил третьеранговый, – что и как, мне-то не до того было.
Он смущенно кашлянул.
– Не нашли никого, – сказал Михаил. – Ушли они.
– И что теперь?..
– Ничего, – ответил начальник. – Пеной тоннель залили, метров двести. Я в город доложил, пускай разбираются.
Они посидели ещё немного, говоря о пустяках. Жан с трудом дождался конца визита. Рука в жёсткой повязке зудела невероятно, а чесаться при гостях не хотелось.
Назавтра Жана выписали, и опять начальник ждал его на мобиле. Жан вышел из ворот лазарета – и чуть сразу не загремел обратно, уже с переломом.
На тротуаре его ждала маленькая толпа: женщины с цветами, мужчины с пакетами, от которых пахло домашними вкусностями. От неожиданности Жан запнулся и полетел недолеченным локтем вперёд, уже представляя, как хрустнут кости о тротуарный камень…
Толпа ахнула, качнулась вперёд, но Михаил успел подхватить Жана под здоровую руку.
– Жан, дорогой! – выступил вперёд горожанин в спецовке. – Мы…
– Прекратите, не держите меня! Как это невежливо?..
Из второго ряда выскочила девушка, бросилась к Жану, повисла у него на шее, расцеловала в щёки, в губы…
Его так обнимали и чествовали, что помяли больной локоть, и на выезде из Лямок Жан был бледен и баюкал руку. В глазах его стояли слёзы, но не от боли, просто душа была не на месте.
– Что они вдруг, господин начальник? – спросил он Михаила.
– Хороший мужик Аркаша-двойной, безотказный, – сказал инспектор. – Любят его в Лямках. А девица – племянница его.
Дальше молчали, только перед самым городом Михаил сказал, тщательно подбирая слова:
– Ловко ты с гранатой… решил. Мы… и понять ничего не успели. Практика большая была? Вот так, запросто, применить оружие по людям? Это сложно.
Опять проверка?
– Я не воевал, господин управленец четвёртого ранга, – сказал Жан.
– Да при чём тут ранг! – возмутился Михаил. – Что ты меня титулуешь всё время? Мы все тебе обязаны жизнью, но я понять хочу!
– Я не воевал, Михаил, – вздохнул Жан. – Но если долго жить среди зверей, сам станешь немножко зверем.
– Проходите, господин управленец первого ранга, – пригласил секретарь, открывая Жану дверь. Сказал бесстрастно, ни голосом, ни лицом не показав своего отношения. Неужели новички Департамента входили в эту дверь каждый день?
– Благодарю, господин управленец четвёртого ранга, – сказал Жан.
Секретарь едва заметно усмехнулся:
– Не заставляй его ждать, парень.
Сумерки кабинета ослепили Жана. Сначала он увидел серый парадный мундир Алёны, почти столь же яркий в багровой тьме, как лампы приёмной. Потом…
– Подойди ближе, новый управленец, – сказал попечитель Бранч.
Жан шагнул вперёд:
– Управленец первого ранга Жан шестнадцать-четыре-девять-пять, совершенный, – хрипло доложил он.
Попечитель тихо зашипел. Шерстяная накидка, в которую он был укутан, сползла на пол. К телу ящера, обнимая зверя за шею, прижимался голый человек. Жан, кажется, даже помнил его лицо. Парень спрыгнул с брюха попечителя, подобрал накидку и быстро ушёл в угол кабинета, в глубокую тень.
Алёна встала рядом с Жаном.
– Управленец третьего ранга Жан, – сказала она.
– Третьего?! – не сдержал изумления Жан.
– В Департаменте нет сотрудников ниже третьего ранга, растущий, – объяснила заместитель директора. – Теперь молчи, слушай совершенного.
Попечитель приблизился одним широким шагом, наклонился вплотную к Жану. Жан непроизвольно сделал шаг назад: мощный, смертельно опасный зверь подавлял. Бранч втянул воздух, как полгода назад, на выпуске в лицее.
– Молодой управленец… Жан, – произнёс он. – Третий ранг, быстрая карьера. Служи хорошо, и будешь расти так же быстро. Теперь иди!
Захлопнув двери, Жан без сил привалился к стене. Сердце бешено колотилось в груди. Он опять был в шаге от попечителя — и опять сплоховал! Жан прислушался к себе: он и не мог ничего сделать. Никто не в силах сопротивляться мощи и напору попечителя.
– Выпей, – секретарь поднёс ему воды. Рядом со стаканом на подносе лежал обтянутый серым бархатом пенал. – Твои звёзды и шевроны, коллега. Поздравляю!
– Его зовут иначе, растущая, – заявил Бранч.
– Но документы, совершенный… – попыталась спорить Алёна. – Архивы, показания сканера! Всё говорит…
– Можно обмануть сканер, – засмеялся попечитель, – но не меня! Я помню его запах. Хочешь, я вспомню его имя?
– Не надо, совершенный, – сдалась Алёна. – Это Ивась, бывший бандит и диверсант. Он раскаялся, он сам сдался. Мы проверили, он не соврал. Директор разрешил сделать ему новую личность.
– Ивась…
Бранч прикрыл глаза, вспоминая:
– Молодой самец, который сбежал из интерната?
– Да, совершенный.
Попечитель обошёл Алёну кругом, пробуя воздух языком.
– Хорошо, – сказал он. – Я не скажу о нём синим.
– Спасибо, совершенный! Я могу идти?
– Нет, – Бранч пристально посмотрел женщине в глаза. – Ты спариваешься с ним. Зачем?
– В нас много от животного, совершенный, – сказала Алёна. – Мне нужно это, иногда. Сексуальная разрядка хорошо снимает усталость, совершенный.
– Врешь! – попечитель снова засмеялся. – Даже сейчас ты пытаешься меня обмануть. Не любой самец, тебе нужен именно этот. Почему? Не отвечай и не двигайся.
Бранч накрыл Алёнину голову лапой.
– Не бойся, – произнёс он, – тебе не будет больно. Наверное…
Пальцы ящера стали горячими, жар проник в череп, расплавил мозг, пролился через позвоночник и взорвался между ног невероятной силы оргазмом! Алёна выгнулась, захрипела. Тело колотила дрожь, хотелось длить и длить немыслимое наслаждение! Пик следовал за пиком, волна за волной. Алёна попыталась вырваться — тщетно. Тело ей не принадлежало и не слушало её. Тело кричало: «Ещё!».
Потом всё кончилось.
Алёна упала бы, не придержи её Бранч. Попечитель выжал её как тряпку, обессилил, высосал. Сможет ли Жан – так? Вернее, смогут ли так они вместе?
Он снова выпустил язык, прошёлся по её лицу, погладил шею, тронул ключицу под отворотом воротника.
– Я так и думал, – сказал совершенный. – Ты сопротивлялась, даже сейчас сопротивлялась. Не только это нужно тебе! Что? Не говори, хочу понять сам.
Наведённый секс выпил силы, попечитель явно запретил говорить, но проснулась гордость.
– Нечего понимать, – сказала Алёна. – Это вы во всём виноваты, вы лишили нас целей, оставили только секс, а я не хочу быть животным!
– Ой… – притворно испугался попечитель. – Что ты говоришь, глупая самка? Теперь я просто обязан откусить тебе голову.
Он ударил хвостом, его роговой кончик вспорол воздух в опасной близости от лица женщины.
Алёна побледнела, в страхе закрыла глаза. В мире остался только масляный запах зверя и клацанье когтей по плитам пола.
– Условно разумные, вы забываете своё место…
Волны ветра от движений Бранча шевелили волосы.
– Вы смеете рассуждать, как будто в силах делать выводы!
– Несправедливо, – заставила себя посмотреть на ящера Алёна. – Мы умеем делать выводы!
– Ты забыла сказать «совершенный»!
– Тебе это так важно, совершенный?
Бранч остановился.
– Я не накажу тебя за наглость. Пока не накажу, – произнёс он. – Это так же бесполезно, как бить домашнего гугура за испорченный ковёр. Уходи прочь, растущая.
Самка ушла.
Бранч лёг у стены, на ворохе кож, как на Родине. Но она далеко, и ничто не заменит воздуха Родины, её ласки, её тепла.
– Ники! – позвал попечитель.
В темноте возникло шевеление, из угла вышел самец, который недавно обнимал попечителя.
– Ты согрелся, Ники?
– Да, совершенный, – сказал Ники. – Я согрелся и поел.
– Я жду тебя.
Ники сбросил накидку и лёг, прижался к Бранчу обнажённым телом. Попечитель прикрыл самца накидкой, закрыл глаза. От Ники шло ровное тепло, особенно от гениталий.
– Ты хотел бы спариться с этой самкой, Ники? – поинтересовался Бранч.
– Да, совершенный, – ответил самец. – Все хотят её, совершенный, но…
Гениталии самца на животе Бранча напряглись и затвердели. Люди легко возбуждались, по самым неожиданным, самым малым поводам. Смешно.
– Но что, Ники?
– Ей на всех плевать! – обиженно сообщил Ники. – Она видит только этого выскочку Жана, совершенный!
– Спасибо, Ники, – сказал Бранч. – А теперь молчи, я буду думать.
Ожорг определённо сделал ему благодеяние, и статус тут ни при чём. По возвращению домой его полотно заиграет яркими, неожиданными красками – на всех чувственных слоях! Страсти условно разумных, их интриги, мир, в котором они живут… Ценители получат новый опыт, почувствуют пряный вкус варварской планеты.
Бранч развеселился: первую копию он преподнесёт Ожоргу, сделает это лично, со всем возможным уважением. Старейший, конечно же, захочет немедленно оценить её, вникнуть в нюансы. Забавно будет наблюдать эти попытки. Сможет ли совершеннейший понять всё? Можно быть уверенным, что нет. Значит он, Бранч, выше совершеннейшего, умнее, искуснее!
Впрочем, в этом Бранч и не сомневался. Художники всегда выше администраторов.
А самка… Высоких целей ей захотелось… Глупый зверёк. Попечителю смешно обижаться на животное, считающее, что умеет думать. Зато её дерзость добавит картине капельку остроты.