Ника отползла еще чуть-чуть, но призрак приближался быстрей. Она вскрикнула и заслонилась руками. Призрак нагнулся и зашипел ей в лицо:
— Верни чужую вещь!
— У меня нет чужих вещей, — в испуге прошептала Ника.
— Ты лжешь.
— Нет, я не лгу, у меня ничего нет… — Ника почувствовала, что из глаз сами собой потекли слезы. Она закрыла их ладонями, чтобы не видеть узкого лица с синим румянцем, клубка спутанных волос и оскаленного беззубого рта.
— Синяя тетрадь, — призрак схватил ее за запястья и с силой оторвал ее руки от лица, — ты забрала синюю тетрадь.
Цепкие пальцы, державшие за руки, были сухими и очень холодными, почти ледяными. Ника почувствовала, как в эти пальцы уходит ее живое тепло, уступая место мертвенному оцепенению.
— Я не хотела, мне дети принесли, — зашептала Ника, даже не пытаясь освободиться, — я не хотела ее брать…
— Если не хотела брать, то зачем взяла? — огромные глаза гневно сверкнули.
— Я отдам, я отдам… Я хотела отдать… — шептала Ника. — Я сейчас отдам.
Призрак с отвращением откинул ее руки от себя. Она тут же повернулась к тумбочке и распахнула дверцу. Вот он, толстый синий ежедневник плотника, зачем она вообще прикасалась к нему? Для чего ей это понадобилось?
Как только тетрадь оказалась у Ники в руках, призрак вырвал ее, прижал к груди и отступил на шаг, тряхнув головой. По его плечам рассыпались черные густые волосы, а лицо на миг застыло, и Ника увидела, что перед ней женщина удивительной, неземной красоты. Тонкие черты, бледная фарфоровая кожа, глубокие глаза, совершенный изгиб рта — в лице не осталось ничего напоминавшего череп животного, как показалось Нике вначале. Голубая кровь… Вот что такое голубая кровь… Ника и не подозревала, что за этим выражением может скрываться какой-то буквальный смысл. Она сама на фоне женщины-призрака показалась себе выскочкой, тщетно пытающейся выдать себя за аристократку. Как, наверное, смешно и нелепо это выглядит…
Женщина глянула на Нику сверху вниз со снисходительным презрением.
— Ты хотела знать, кому хозяин написал последнее стихотворение? — она легко улыбнулась одними губами — так улыбается королева кухаркиной дочке, которую вдруг нашла забавной. — Он написал это для меня. И я бесконечно благодарна ему за это.
Она царственно кивнула, словно отдавая дань уважения плотнику. Хозяину. А через секунду лицо ее исказилось, снова приобретая звериные черты. Темные провалы глаз вновь напомнили пустые глазницы черепа, из которых струится фосфоресцирующий бледный свет. Женщина резко повернула голову в сторону и вверх, как будто выстрелила взглядом в дальний угол комнаты. Ника непроизвольно повернулась туда же и увидела, что бревна вспыхнули, как будто на них плеснули бензином.
Женщина быстро перевела взгляд на тумбочку перед зеркалом, и та тут же запылала ярким пламенем. Следом полыхнули занавески, стоило ей только коротко глянуть на них; со звоном разбилось бра, свет погас, и Ника почувствовала, что у нее над головой горит стена. Теперь призрака освещало только пламя пожара, широкими сполохами лизавшее стены спальни. В открытую балконную дверь влетел ветер, раздувая огонь, а Ника не могла шевельнуться, с пола глядя на хрупкую фигурку с развевавшимися от ветра волосами. Лицо призрака уже не казалось бледным — чернота тления проступила сквозь фарфоровую кожу, рот раскрылся в глумливом хохоте, в глазах металось оранжевое пламя. Привидение раскинуло руки в стороны, и белый саван захлопал на ветру, словно флаг. Едкий дым пополз на середину комнаты со всех сторон, и ветер закружил его, образуя вокруг призрака темную воронку.
Ника закричала и закашлялась, чувствуя спиной жар огня, лижущего стену. Она сгорит! Она сейчас потеряет сознание, задохнется и сгорит! Дети! Надо выводить из дома детей!
Воронка из черного дыма, вращавшегося перед глазами, вдруг развеялась, и Ника поняла, что призрак исчез, она одна в горящей комнате, и огонь воет вокруг нее, и дым наполняет комнату, несмотря на сквозняк. Она вскочила и кинулась к двери, и не подумав прихватить халат, — дверной косяк горел вовсю и грозил вот-вот рухнуть и перегородить ей выход из комнаты.
— Марта! Майя! — Ника зашлась кашлем — коридор заполнился дымом, в нем невозможно было дышать. А ведь дверь в детскую распахнута, значит, туда тоже добрался дым!
Она добежала до их дверей, и в этот миг ей на голову хлынула вода. Она вскрикнула от неожиданности, остановилась, накрывая руками голову, и только потом сообразила, что сработала пожарная сигнализация.
— Девочки! — крикнула она.
В детской дыма было немного, сквозняком его оттягивало в гостиную. Ника растормошила сперва Майю, а потом быструю и сообразительную Марту.
— Скорей, девочки, скорей! Держитесь за меня! — Ника поволокла их к выходу — все равно надо пройти через задымленный коридор, чтобы выбраться из дома, — не дышите, задержите дыхание!
Близняшки закашлялись, не очень-то вняв ее предупреждению. Вода хлестала из-под потолка, дым, смешанный с паром, из ее спальни валил горячей стеной — сигнализация сработала и там. Ника тащила детей в гостиную, они спотыкались, спросонья не понимая, что происходит, и, оказавшись на лестнице, обе зарыдали в голос.
В гостиной дыма тоже оказалось предостаточно, Ника не остановилась, стаскивая девчонок вниз, и надеялась, что никто из них не упадет и ног не переломает. Здесь хотя бы на голову не лилась вода. Нормально вздохнуть им удалось только в прихожей. Ника распахнула дверь на крыльцо и вытолкала детей на свежий воздух.
— Мама! Мамочка! — выли обе, продолжая кашлять. Пижамы их насквозь промокли, а на улице было хоть и не холодно, но и не жарко. Ника обняла обеих и усадила на ступеньки.
— Ничего страшного, — прошептала она, вытирая слезы, — сейчас все потухнет. У нас хороший дом, он не может сгореть. Видите, нам тоже не нужны пожарные. Мы проветрим и пойдем спать. Все будет хорошо.
Тишина, прерываемая только всхлипами близняшек, окружила их со всех сторон. Долина спокойно дремала в предрассветных сумерках. В лесу послышалась негромкая птичья трель — поднималось солнце.
Весь следующий день Илья «лечил» избушку. Нижние венцы служили ей фундаментом, но выгорел только верхний слой дерева, и Илья решил просто счистить уголь.
Конечно, свинцовый блеск после чистки пропал, цвет изменился, и, когда Илья закончил, вместо черных пятен низ избушки покрыли пятна намного светлей, чем бревна наверху. Он отшлифовал дерево и поразился: вместо мрачного свинца дерево сияло серебром. Что ж, стоило почистить все стены, снизу доверху, чтобы выровнять цвет.
День выдался жарким, что для начала июня было редкостью, и Илья решил, что Сережке можно искупаться. Вода, конечно, до конца не прогрелась, но одно дело лезть в холодную воду зябким вечером, и совсем другое — купаться в прохладной воде в полуденную жару.
Сережка обрадовался, а Мишка спасовал — он не жарился на солнце, а читал в прохладной спальне.
Они, как и в прошлый раз, благополучно перемахнули через забор, огораживающий пляж, и подошли к воде. Илья снял кроссовки и потрогал воду ногой — ребенку купаться можно. Он скинул футболку и, швырнув ее на песок, заметил за кустами какое-то движение.
— Погоди-ка, Серый, — остановил он ребенка, который собирался снимать брюки, и присмотрелся.
Он замер не напрасно — через секунду из-за кустов навстречу им вышла Вероника. На ней был маленький купальник бирюзового цвета, соломенная шляпка с широкими полями и темные очки бабочкой. Илья настолько не ожидал увидеть ее в неглиже, что несколько секунд стоял, открыв рот и хлопая глазами, — она была ослепительна.
— Вы видели табличку у калитки? — насмешливо спросила Вероника, глядя на Илью свысока. Только услышав ее надменный тон и заметив пристальный снисходительный взгляд, он вспомнил про тетрадку, — очарование как ветром сдуло.
— Нет, — честно ответил Илья.
— Там написано, что это частная территория и посторонним вход на нее запрещен, — Вероника элегантно кивнула головой.
— Вы предлагаете мне убираться отсюда? — хмыкнул Илья.
— Ну, пока я этого не говорила. Напротив, мне интересно повстречаться с таким талантливым человеком.
Насмешка в ее глазах выглядела столь откровенно, что не заметить ее было невозможно. Илья вдохнул и выдохнул:
— Пошли, Сережка. Не будем осквернять частную территорию своим присутствием.
Он поднял кроссовки и футболку и, не глядя по сторонам, направился вдоль берега к забору.
— Как знаете, — рассмеялась ему вслед Вероника.
Сережка догнал его, они вместе перелезли через забор. Илья, вспомнив о словах водяного, хотел крикнуть ей, чтобы купалась осторожней, но подумал, что достаточно предупреждал ее, с него хватит.
За территорией пляжа росла высокая осока, и дно песком тоже никто не посыпал, заходить в воду пришлось бы по скользкому, вязкому илу. Они отошли метров на двадцать от «частной территории».
— Ну что, будешь здесь купаться, или пойдем на общий пляж? — спросил Илья.
Общий пляж находился примерно в километре от Долины вниз по реке, и у него был только один недостаток — дно резко уходило вниз. Впрочем, Сережка занимался в бассейне и плавал отлично.
— А ты? — спросил парень.
— Мне и здесь нормально, — ответил Илья.
— Тогда и мне нормально. Пошли?
— Погоди-ка, — Илья увидел, что Вероника, сняв шляпку и очки, медленно заходит в воду (не очень-то ему хотелось пересечься с ней на середине реки), — может, подождем минут пять?
— Хоть десять! — Сережка сел в осоку и выдернул травинку со сладким кончиком.
Вероника зашла в воду по пояс и поплескала себе на плечи водой. Ну до чего же красавица! Жаль, что такая стерва.
— Пап, она же нас не прогоняла, почему мы ушли?
— По кочану, — лаконично ответил Илья.
— Слушай, а как ты думаешь, избушку нарочно подожгли или она сама загорелась?
— Думаю, что подожгли, — Илья не мог оторвать взгляда от Вероники, которая все глубже заходила в реку, пока не поплыла, высоко поднимая голову над водой.
— И что, ты не пойдешь в милицию?
— Не-а.
— Пусть поджигают, сколько хотят, что ли?
— Ну примерно так.
Он сел рядом с Сережкой и тоже выдернул себе сладкую травинку.
— Видишь ли, мне будет не доказать, что избушку кто-то поджег. И даже если я скажу, кто это сделал, никто мне не поверит. А если и поверят, то ничего поджигателю не сделают. Тогда зачем огород городить?
— Значит, ее могут опять поджечь?
Илья пожал плечами.
— И ведь если бы не гроза, она бы сгорела? — снова спросил Сережка.
— Наверное, — Ильи передернул плечами.
Вдруг над водой разнесся громкий, отчаянный крик. Илья вскочил на ноги, будто только этого и ждал. И увидел, как голова Вероники ушла под воду, появилась над водой снова, а потом опять исчезла.
Он кинулся к забору — бегал он все-таки быстрей, чем плавал — перемахнул его одним прыжком и изо всех сил рванул к воде. На поверхности мелькнула ее рука, будто Вероника хотела схватиться за что-нибудь, и снова пропала. Илья с разбегу прыгнул в реку и поплыл в ее направлении. Ему казалось, что он четко запомнил место, где видел ее в последний раз, но на воде потерял ориентацию. И почему он не снял джинсы, когда пришел на пляж? Не успел? Теперь штаны мешали, тянули вниз и замедляли движения.
Всплеск, громкий судорожный вздох — Вероника показалась на поверхности метрах в пяти от него, и совсем не там, где он надеялся ее увидеть. Илья рванулся, но она исчезла под водой, и тогда он попробовал нырнуть. Вода была темной и мутной — на метровой глубине почти ничего не нельзя было разглядеть. Он не столько увидел, сколько почувствовал под собой какое-то движение, ушел в воду поглубже, туда, где сгущалась тьма, и различил внизу два темных силуэта. Один из них принадлежал Веронике, а второй имел рыбий хвост.
Илья чувствовал, как вода выталкивает его вверх, и выдохнул воздух — двигаться в глубь стало легче, но дыхания не хватало. Он потянулся и ухватил Веронику за развевавшиеся в воде волосы — первое, что подвернулось под руку. Теперь вверх, быстрее вверх, потому что мучительно хочется вдохнуть!
Выплывал он долго, Вероника оказалась не такой уж легкой, она была выше его ростом и по весу недалеко отстала. Тем более что кто-то явно пытался удержать ее на глубине. Но этот кто-то с рыбьим хвостом уступил Илье, и в конце концов, с шумом в ушах и с мушками перед глазами, Илья вдохнул.
Теперь — к берегу, и очень быстро! Он выдернул голову Вероники на поверхность, она шумно вздохнула и забилась, как бабочка, попавшая в сачок, продолжая спасать свою жизнь.
— Черт возьми! — рявкнул Илья, получив локтем по губам. — Спокойно!
Он так и не понял, увидела она в нем спасателя или подумала, что он тоже хочет ее утопить, но сперва Вероника рвалась из его рук, а потом начала хвататься за него. Он, как мог, освобождался от ее захватов, но нахлебался изрядно, тем более что она обладала такой силой, которой он в ней и не подозревал.
В конце концов Вероника повисла у него на шее, плотно обхватила его ногами, и Илья пошел под воду — медленно, но верно. Вокруг постепенно темнело и сильно хотелось дышать. В панике Илья оттолкнул ее от себя: руки ее расслабились, он ухватил ее покрепче, повернул к себе спиной и вынырнул, отплевываясь и ругаясь.
Она кашляла и судорожно втягивала воздух, но все равно сопротивлялась и хотела вырваться, молотила по воде руками и ногами, изредка задевая Илью, извивалась и мотала головой. Тут Илья проявил твердость, сжимая ее шею как можно сильней — не хватало только позволить себя утопить! — перевернулся на спину и двинулся к берегу.
Скоро она успокоилась и расслабилась — то ли поверила ему, то ли поняла, что жизни ее ничто не угрожает. Илья вздохнул с облегчением: наконец-то!
Внезапно примерно в метре от него на поверхности воды появились два лягушачьих глаза, а потом показалась и широкая прорезь рта. Вероника чуть повернула голову, услышав всплеск, и попробовала закричать. Получилось очень тихо и жалобно.
— Хозяин! Я так долго ее караулил! — печально сказал водяной. — Тебе что, жалко, что ли?
— Она мне самому нравится, — буркнул Илья, шумно дыша.
— Ладно, — водяной вздохнул, — забирай. Потом разберемся.
Илья ничего не ответил — грести к берегу и держать Веронику было тяжело. Лягушачьи глаза исчезли под водой.
— Что это было? — прошептала Вероника.
Илья не стал отвечать и ей. Он не смотрел назад и заметил, что доплыл до берега, только когда плечами лег на песок. Вероника тоже почувствовала под собой твердую почву и пропищала:
— Да отпустите же меня!
Илья с трудом расслабил и разогнул руку, откинув ее в сторону. Вероника поднялась неловко, опираясь руками то на дно, то ему на грудь. Похоже, она отдышалась раньше, чем он, но как только встала на ноги, так сразу зашаталась и повалилась в воду рядом с ним.
— Папка, — услышал Илья и запрокинул голову назад, — тебе помочь?
— Не надо, — хмыкнул он и встал, — я хотел отдышаться.
Он протянул руку Веронике — вид у нее был жалкий: красные испуганные глаза, усталое, неожиданно осунувшееся лицо, спутанные волосы. Она схватилась за его руку и повисла на ней всей тяжестью, пытаясь подняться. Пришлось подставить ей плечо.
— У меня просто кружится голова, — сказала она в свое оправдание, опираясь на Илью.
— Ага, — кивнул Илья.
— Пап, а это был водяной? — спросил Сережка.
Илья кивнул, поднимая Веронику:
— Да, это был водяной.
— Теперь купаться нельзя?
Они прошли несколько шагов по берегу, и Илья заметил, что невдалеке на песке лежит аккуратно расстеленное полотенце. Наверное, надо усадить туда Веронику, не тащить же ее так до дома.
— Тебе можно, — ответил он Сережке.
— Зачем вы морочите ребенку голову? — не удержалась Вероника.
— А как, по-вашему, назвать ту тварь, которую вы видели с минуту назад? — усмехнулся Илья.
Вероника ничего не ответила, но Илья заметил, как она вздрогнула.
— А можно я пойду купаться? — спросил сын, выдержав паузу.
Ну вот, из-за Вероники Илье теперь совсем не хочется снова лезть в реку, а ведь они с Сережкой собирались купаться вместе. Он нахлебался воды, нахватал «огурцов», так что в носу и в горле до сих пор было противно, и порядочно застыл, поскольку так и остался в мокрых джинсах. Нет, купаться не хотелось. Он усадил Веронику на полотенце, а сам присел рядом на песок.
— Ну, пап…
— Можно, конечно можно, — кивнул Илья.
Сережка с криком кинулся к воде и плюхнулся в реку, поднимая тучи брызг.
— Вы не боитесь отпускать ребенка в воду одного? — спросила Вероника.
— Он отлично плавает, — пожал плечами Илья.
— Я имею в виду ту тварь, которая хотела меня утопить.
— Ага, значит, вы все-таки заметили, что какая-то тварь хотела вас утопить? — тихо рассмеялся Илья. — А я думал, вы и это проигнорировали.
— Он всплыл прямо перед моим лицом, — Вероника втянула голову в плечи и вздрогнула, — а потом схватил за руки и потащил вниз.
— Это был водяной, — с улыбкой сообщил Илья, — он не хотел вас утопить, он хотел взять вас в свой гарем, русалкой.
— Вы шутите? — она глянула на него испытующе.
— Наверно, — Илья пожал плечами. — Ведь если я не шучу, то я сумасшедший, а если шучу — то милый собеседник, разве нет? Считайте, что я рассказываю вам сказку.
— Не слишком ли страшная сказка?
— У меня другой нет.
— Ну хорошо, пусть будет сказка. Так почему эта тварь хотела утопить меня и не захочет утопить вашего сына?
— Ему в гареме мальчишки не нужны. Вы когда-нибудь слышали про мальчика-русалку? А если серьезно, водяной не причинит вреда ни мне, ни моему сыну.
— Вы в этой сказке на особом положении? — Вероника подняла брови.
— Я хозяин избушки, страж Долины.
— Ах вот как? — Вероника рассмеялась. — Так вот кто, оказывается, здесь хозяин! А я-то, наивная, думала…
— Я не хозяин Долины, у Долины не может быть хозяина. Она общая, для всех. Я хозяин избушки.
— А если вы все-таки решите ее нам продать, мы станем ее хозяевами и стражами Долины?
— Я не продам вам избушку, поэтому вы никогда не станете ее хозяевами. К тому же Долина сама выбирает, кто будет ее сторожить.
— Вы совсем нас не боитесь? — Вероника улыбалась.
— Почему же? Боюсь, наверное. Я же не сумасшедший. Только вы находитесь в гораздо большей опасности, чем я.
Она помолчала немного, а потом сказала:
— Вчера у меня дома был пожар…
— Надо же, какое совпадение! У меня тоже! — Илья скривил лицо. — И как же вы с ним справились?
— Сработала пожарная сигнализация. Почти весь второй этаж залило, паркет дыбом встал. Только… Это был не просто пожар, понимаете?
— У меня тоже был не просто пожар, — Илья приподнял верхнюю губу, вспомнив черные ожоги, опоясавшие избушку.
— Эта «синяя тетка», как вы ее назвали… Она приходила ко мне. Я видела ее несколько раз. Скажите, неужели это не плод моего воображения? Мне кажется, что я схожу с ума.
— Ну, в таком случае, у нас с вами одинаковые галлюцинации. И у ваших дочерей тоже. Кстати, ее зовут Мара.
— Она отобрала у меня вашу тетрадку…
Илья потупился и тихо спросил:
— А зачем она вам понадобилась?
Вероника смутилась тоже и ничего не ответила.
Сережка заплыл довольно далеко, когда Илья увидел, что рядом с ребенком по воде ударил огромный чешуйчатый хвост. Он привстал — может быть, не стоило обольщаться насчет того, что Сережке ничего не угрожает? Какие бы они ни были, в них все равно таится опасность. Вслед за рыбьим хвостом над водой появилась голова с лягушачьими глазами. Илья всмотрелся, готовый в любую секунду кинуться в воду. Но прошло несколько секунд, и ничего страшного не случилось. А потом он увидел, как руки водяного вытаскивают Сережку из воды и ставят себе на плечи. Грузное тело, обросшее водорослями, поднялось вверх, и Сережка с криком ласточкой нырнул в воду. Да они играли!
— Я бы не стала позволять ребенку играть с такими тварями, — заметила Вероника.
— Своим вы это позволяете делать каждую ночь. Только моему это, похоже, нравится, а вашим — вовсе нет.
— Вы и вправду считаете, что они не выдумали все это? — удивилась Вероника.
— Вы видите, с кем играет мой сын? Вы вообще своим глазам верите? Гораздо проще объявить сумасшедшими всех вокруг, и себя саму в том числе, чем признать то, чего не хочется признавать.
Над водой несся Сережкин смех и радостные вскрики.
— Но это противоречит здравому смыслу, этого не может быть!
— Если на клетке слона прочтешь надпись «буйвол», не верь глазам своим? — Илья рассмеялся.
— Вам вчера очень повезло, что пошел дождь. Я вас уверяю, в следующий раз такого совпадения не случится, — сказала Вероника.
Илья презрительно оскалился:
— Вы меня пугаете? Вам не показалось, что это несколько… варварски — поджечь дом, в котором спят люди? Ребенок в том числе?
— А я этого не делала, — повела плечом Вероника.
— Вы говорите об этом с таким удовольствием, как будто считаете это правильным.
— Вы тоже радуетесь, если со мной что-нибудь случается.
— Я только хочу, чтобы вы поверили в то, что для вас опасно здесь жить.
— Да? — усмехнулась Вероника. — Я хочу убедить вас в том же. Только мне угрожает нечто абстрактное, то, что вы называете Долиной, а вам — нечто совершенно конкретное.
— И это конкретное — ваш муж?
Вероника помолчала, глядя на него изучающе.
— У вас лицо обгорело на пожаре? — спросила она.
Илья кивнул.
— И губу вы там же разбили?
Он хмыкнул и потрогал губы — да, наверное, это заметно со стороны.
— Нет, это вы.
— Что я? — она даже привстала.
— Разбили мне губу, в воде, когда я вас вытаскивал.
— Правда? Не может быть, — она засмеялась, — неужели я такая сильная?
— Вы меня чуть не утопили. Вообще-то это нормально, утопающие всегда хотят зацепиться за того, кто их спасает.
— Вы не сердитесь на меня?
Он покачал головой и улыбнулся.
Они впервые расстались мирно, и Илья подумал, что напрасно считал ее стервой — нормальная женщина, милая и приятная. Когда не кричит.
Конь пал под ним на закате – околел на скаку: передние ноги подогнулись, проехали по льду с сажень, и круглый бок придавил Младу ногу всей лошадиной тяжестью. Падая, он едва не вывихнул плечо: подставил локоть, чтобы не ушибить голову о лед, – боль в правой руке долго не давала ему пошевелиться.
Валенок, как всегда, застрял в стремени. Млад выехал в Городище, не заглядывая домой, не взяв с собой ни денег, ни еды в дорогу, ни огнива. Он даже не оделся толком, потому что собирался добежать до Родомила и вернуться обратно. И валенки, как обычно, надел на босу ногу… Лошадь он взял в университетской конюшне. И до того как оказался в одиночестве, без коня, в пятидесяти верстах от Новгорода, он не думал ни о еде, ни о холоде, ни о том, что никто не знает, где он и куда собирался.
Ногу он вытащил из-под лошади довольно быстро, но с валенком пришлось помучиться. Он устал и без этого: скакать верхом больше трех часов подряд с непривычки было трудно. Холод быстро прохватил его до костей: разгорячившись, Млад расстегнул полушубок и снял треух, а потом не сразу догадался запахнуться.
Поглядев на заходящее солнце над Шелонью, он быстро понял, что наделал и какой, собственно, глупостью было отправляться вдогонку за князем в одиночку. Долгая ночь, всего на вздох короче вчерашней, замаячила на востоке, наползая на небо темным пятном. А ведь он почти не спал и съел за последние двое суток только кусок хлеба с молоком… После подъема – после такого трудного и высокого подъема – он должен был отсыпаться сутки. И отдыхать еще столько же… Ему иногда казалось, что подъемы наверх высасывают из него кровь.
Млад вздохнул и двинулся в сторону Новгорода: если не останавливаться, то к рассвету можно добраться до дома. Ну хотя бы до Городища… Идти в Псков пешком, без денег, в валенках – это глупо. Да и гораздо дальше.
То, что под копытами коня выглядело легким снежным налетом на льду, под ногами оказалось довольно глубоким снегом. И валенки скользили по льду совсем не так, как подковы. Сначала Млад не замечал этого, но через час начал уставать, без конца стараясь удержать равновесие.
Ночь наступила быстро, и с ее приходом поднялся ветер. Разбегаясь над гладкой рекой, он гнал впереди себя легкий верткий поземок и тоненько, надсадно гудел в ушах. Шелонь текла удивительно прямо, берега ее, поросшие лесом, в темноте были однообразны и черны, и через некоторое время Младу стало казаться, что он не продвигается вперед, а скользит на месте.
Ни одной деревеньки не встретилось ему за два часа, да он мог и не увидеть их снизу, если там не горели огни.
Он шел и думал о том, что на этот раз точно действовал по правилу: я сделал все, что мог. И, конечно, у него ничего не вышло. Тысячу раз прав был его отец: надо стремиться к достижению цели, а не пытаться испробовать все доступные средства. Много же надо ума, чтобы загнать лошадь… Если бы он не торопился, то к утру был бы в Пскове, а не в Новгороде. И уж наверное не умер бы от голода без денег.
Сначала он еще размышлял о чем-то, пытался уложить в голове то, о чем говорил с богом, вспоминал стычку с Градятой и Михаила-Архангела. Но вскоре натер валенком ногу и не думал больше ни о чем, кроме как о возвращении домой: через две версты пришлось оторвать подол у рубахи, чтобы сделать портянки, иначе бы он не смог идти.
А потом ему хотелось есть и спать. Накатанный санями и взрытый копытами путь пошатывался перед закрывавшимися глазами и казался бесконечным подъемом, восхождением на сказочную гору: то пологим, то крутым настолько, что руки касались снега.
В первый раз он упал, пройдя не меньше двадцати верст: если бы не боль в разбитом локте, Млад бы уснул, не заметив падения. Он растер лицо снегом, поднялся и пошел дальше – глаза начали закрываться через несколько шагов. Однообразие и скука кружили голову, звон ветра в ушах убаюкивал, прямая дорога навевала сон, а уставшее тело – после вчерашнего подъема, после непривычной скачки, после пройденного пути – умоляло об отдыхе.
Млад прошел еще верст пять или шесть, засыпая на ходу, когда понял: пятидесяти верст ему не одолеть. Он несколько раз сбивался с пути и неожиданно для себя оказывался по колено в снегу у самого берега. Нечего было и думать об отдыхе: стоило только присесть на снег, и он бы никогда больше не проснулся.
Хоть бы одна деревня попалась ему по пути! Не может быть, чтобы на Шелони не жили люди!
Он снова всходил на бесконечную сказочную гору, смотрел на ее недосягаемую вершину, пока не оглянулся: на черном, вспененном тучами небе ему померещились сполохи пламени и всадники на тяжелых конях. Он видел крепостные стены и приставленные к ним лестницы, видел, как пушечные ядра крушат серо-желтый камень, как летят тучи стрел, в конце пути пробивая насквозь тела, одетые в тяжелые доспехи: война. Война поднималась ему навстречу, и в этот миг он отчетливо осознал: этого будущего не избежать, оно катится прямо на него, словно горящее бревно, пущенное с крепостного вала. Ему не остановить его, не удержать – не изменить.
Что-то изнутри толкало его и толкало: открой глаза, иначе ты не увидишь этого будущего! Он противился этим толчкам, он отмахивался от них руками, как от назойливых мух: его разбудила боль в локте. Млад в испуге распахнул глаза и вытер лицо снегом: он лежал на льду и не знал, сколько прошло времени. Может, четверть часа, а может, и несколько часов. Он встал на гудевшие от усталости ноги и шагнул вперед – тело затекло и не хотело шевелиться, но короткий отдых все же немного разогнал сон, хотя и ненадолго: Млад прошел не больше версты, когда увидел, что берега Шелони разбегаются в стороны вместо того, чтобы сходиться. Он думал, что у него снова кружится голова или он опять засыпает.
Не пятьдесят верст. Гораздо больше. Неудивительно, что конь пал, – гнать его во весь опор, за три часа проехать такое расстояние! Перед ним расстелилась гладь Ильмень-озера – не меньше сорока пяти верст до Новгорода…
Млад в отчаянье опустился на колени – какие сорок пять верст? Он не пройдет и нескольких шагов! Он посмотрел вперед – бесконечный берег уходил к небосклону, бесконечная снежная гладь лежала по правую руку.
Он не сразу заметил огонек на берегу и не сразу понял, что это ямской двор. И если бы мог бежать – обязательно побежал бы. Подниматься на берег было тяжело и скользко, он съезжал вниз, пока не заметил рядом с тропинкой пологий спуск для саней.
Избушка с освещенным окном стояла перед конюшней и сеновалом, крыльцом обращаясь к Новгороду. Млад, пошатываясь, подошел к ней сзади и заглянул в окно: вдруг смотрители спят? Тогда лучше постучать в окно, а не в дверь.
Стекла были закопченными, мутными и неровными, но освещал избушку десяток свечей на высоком железном подсвечнике. Млад присмотрелся и увидел за столом двоих: один человек сидел к нему лицом, другой – спиной. Млад хотел постучаться, как вдруг тот, что сидел к нему лицом, указал рукой на окно, и сидевший спиной оглянулся.
Млад отпрянул в темноту: из ямской избушки на него глянул Градята. И тут же тень накрыла освещенное окно – кто-то выглянул наружу.
Сон слетел с Млада, как сухой лист с ветки, стоило только тряхнуть головой. Он потихоньку отошел к сеновалу и укрылся за столбом, поддерживавшим крышу. И вовремя: стукнул засов, скрипнула дверь, и на крыльце раздались шаги.
– Эй! – спросил незнакомый голос. – Кто здесь?
– Да ветром стукнуло, – Млад узнал голос Градяты.
– Зачем собаку убил, а? Сейчас бы знали, ветром стукнуло или нет.
– Да ну ее. Брехала… Пошли в дом, холодно.
– Погоди, фонарь возьму. Неспокойно мне.
– А ты успокойся, – раздраженно бросил Градята. – Соображаешь? На тридцать верст вокруг ни одного человека, ночь-полночь!
– Гонцы и в ночь-полночь туда-сюда едут, – задумчиво ответил незнакомец, спускаясь с крыльца.
– Гонца бы мы издали услышали.
Млад прижался спиной к колючему, плотно уложенному сену.
– Градята, – тихо позвал незнакомец, остановившись в двух шагах от сеновала.
– Что?
– Иди сюда…
Снег заскрипел под сапогами. Млад перестал дышать.
– Ну? – Градята остановился рядом с незнакомцем.
– Понюхай. Воздух понюхай… он здесь. Рядом где-то. Я его чую.
– Ерунду говоришь, – неуверенно пробормотал Градята.
– По́том пахнет. Неужели не слышишь? – незнакомец протянул руку к сену и провел по нему кончиками пальцев. – Принеси фонарь.
– Ты тронутый, – крякнул Градята. – Пошли в дом, здесь никого нет. Я бы давно заметил.
– Не скажи… Белояра ты не чуял. Не помнишь? Тоже хвастался, что за версту его почуешь, а он нам навстречу в двух шагах вышел. А?
– Волхвы ночами по сеновалам не прячутся. Но если хочешь, я схожу за фонарем.
– Сходи. Я его посторожу.
– Вот зарежет он тебя по-тихому, когда я уйду, – рассмеялся Градята по дороге к крыльцу.
– Ничего. Не зарежет, – уверенно ответил незнакомец.
Далекое ржание коня раздалось снизу, с озера, в конюшне заволновались лошади, кто-то из них ответил на призыв собрата.
– Гонец! Градята, гонец! В конюшню! – крикнул незнакомец и кинулся к избушке.
Градята скорым шагом прошел мимо Млада, откинул засов, запиравший ворота конюшни, и исчез внутри, прикрыв ворота за собой. Млад осторожно передвинулся в сторону и спрятался поглубже между стеной конюшни и сеновалом. Конский топот быстро приближался, и вскоре стало ясно, что к ямскому двору едут два всадника – со стороны Новгорода.
Вскоре незнакомец вышел на двор в тулупе, с фонарем в руках, и, пока гонцы поднимались вверх по берегу, успел осветить место, где только что стоял Млад.
– Здорово, хозяин! – тот, что ехал первым, спрыгнул с коня.
– И вам здравия. Проходите в избу, отдохните, пока я коней седлаю…
– Нам не надо коней менять. Мы потихоньку едем, человека ищем. Не забредал к тебе никто?
– Нет, сегодня никого не было, – пробормотал незнакомец – смотритель ямского двора – и, передернув плечами, оглянулся на сеновал. – А кого ищете-то?
Млад насторожился.
– Наставника из университета. В последний раз его в полдень с Перыни по дороге на Шелонь видели.
– Нет, не заезжали ко мне наставники, да и увидел бы я сани издали. Князь проехал, посадница проехала, а больше на санях я никого не видел.
– Он верхом ехал.
У Млада не осталось никаких сомнений: ищут именно его. Он кашлянул и выбрался из своего убежища – всадники были вооружены саблями. Градята бы не посмел выйти… Смотритель шарахнулся в сторону, словно увидел привидение.
– Вы меня нашли… – пожал плечами Млад.
– Ты – Ветров? – спросил тот, что сидел на коне.
– Да. У меня пала лошадь верстах в двадцати пяти отсюда.
– А чё прятался-то? – удивился второй.
Млад подошел ближе:
– Если вы скажете мне, кто вас послал…
– Нас послали из службы главного дознавателя.
Млад глянул на смотрителя, который отошел на шаг назад и готовился то ли бежать, то ли ударить Млада фонарем по голове.
– Здесь двое злоумышленников. Один из них неделю назад пытался меня убить. Он прячется в конюшне. Возможно, они причастны к вчерашнему убийству гонца из Пскова. Он же был убит неподалеку?
Смотритель попятился при первых его словах и опустил фонарь. Даже после тусклого света свечи за закопченным стеклом темнота на миг показалась непроглядной. И в этот миг легкие ворота конюшни распахнулись, конь под Градятой заржал и попытался стать на дыбы, кони гонцов рванулись в стороны от неожиданности, в темноте тускло мелькнуло широкое сабельное лезвие. Млад не сомневался, что удар обрушится на него, но просчитался – Градята ударил смотрителя в темя, и можно было не сомневаться: это смертельный удар. На землю со звоном упал фонарь, конь Градяты грудью сбил Млада с ног, треух откатился в сторону, Млад ударился головой, и тут же тяжелое копыто припечатало его плечо к земле. Но лошадь шарахнулась от упавшего человека. Градята не теряя времени пришпорил коня и понесся вниз во весь опор.
– Стой! – придя в себя от неожиданности, закричал гонец, сидевший верхом, и начал разворачиваться.
Второй от него не отстал, прыгнул в седло и помчался вслед.
– Погодите! – крикнул Млад, приподнимаясь. – Погодите же! Он убьет вас!
Если Градята убил своего, только чтобы тот не попал в руки Родомила… Млад не сомневался, что он расправится с двумя гонцами без труда…
– Погодите!
Но те, конечно, его не послушались. Они, наверное, его даже не услышали: от удара о землю раскалывалась голова, и кричал Млад не очень громко. Казалось, плечо раздавлено в кашу. Млад с трудом сел на снегу, тронул его рукой и попробовал пошевелить рукой – было больно, но, похоже, не так страшно, как представлялось.
Он встал на ноги и подошел к смотрителю: может быть, тот еще жив? Но, нагнувшись над телом, Млад убедился – нет никакой надежды, сабельный удар раскроил череп чуть не напополам… Он вздохнул, подобрал треух и сел на скамейку возле конюшни, откинувшись на стенку.
Всадники вернулись на удивление быстро, и Млад вздохнул с облегчением, услышав конский топот с озера.
– Ушел! – сплюнул один из них, поднявшись к избушке. – Как сквозь землю провалился! Вот только что видели, а потом раз – и нету! Ты-то как? Сильно зашиб?
– Да нет, – Млад пожал плечами.
– Верхом сможешь ехать или сани будем снаряжать?
– Смогу, наверное. Да и домой хочется побыстрей…
Он пожалел об этом через четверть часа: каждый удар копытами по льду отдавался в голове и в плече, измученное тело болталось в седле из стороны в сторону, а ехать предстояло больше трех часов. Но стоило перейти на шаг, как Млада тут же одолевал сон.
До дома он добрался ближе к утру, без сил сполз с лошади у крыльца, отдав поводья провожатым, и ввалился в горницу, шатаясь и придерживаясь рукой за стену.
– Млад Мстиславич! – хором выкрикнули шаманята, вставая с мест.
– Младик! – Дана кинулась ему навстречу. – Младик, где ты был? Почему ты ничего не сказал?
– Я… Я не успел… Я не мог… – жалко промямлил он.
– Что с тобой? Ты замерз? Ты ранен?
– Нет, я просто устал. Очень спать хочу.
– Родомил послал людей тебя искать!
– Они меня нашли, – Млад зевнул и сел на лавку у входа.
– Где ты был? Ты что-нибудь ел?
– Нет. Но я уже не хочу.
– Как это ты не хочешь? – Дана сжала губы. – Добробой, у тебя что-нибудь есть?
– Сейчас! – откликнулся шаманенок. – Щи в печке, горячие.
Млад с трудом снял полушубок, стараясь не шевелить правым плечом, и от Даны это не ускользнуло.
– Ты точно не ранен? – спросила она, присев перед ним на корточки.
– Нет, ничего страшного. Просто на меня наступила лошадь… – Млад потрогал плечо рукой.
– Как? Чудушко, ты сам понял, что сказал? – Дана поднялась на ноги, снова сжимая губы. – Как это «наступила»?
– Ну как, как… копытом… Я правда очень хочу спать. Мне не надо щей.
– Как лошадь может наступить на плечо? Ты что, лежал на земле?
– Я упал. А она на меня наступила.
– Ты упал с лошади?
– Нет. Верней, да, я сначала упал с лошади. Подо мной упала лошадь. Но это до того. А потом… А потом лошадь… – Млад снова зевнул, – а потом лошадь на меня наехала… и я упал…
– Чудушко мое… – Дана покачала головой, – пойдем спать. За всю мою жизнь мне еще не встречался человек, которому на плечо наступила лошадь.
– Ты просто не видела, как конница врезается в строй копейщиков… – вставил опытный в военном деле Ширяй.
– Родомилу надо сказать… – Млад поднялся и едва не сел обратно, пошатнувшись. – Ширяй, сбегай к Родомилу. Скажи…
– Родомил Малыч без сознания, у него горячка ночью началась. Мы к нему каждые полчаса бегали, – отозвался Ширяй. – К нему сам доктор Велезар приезжал… И завтра еще приедет. Я с ним поговорил, веришь?
– Хорошо. То есть ничего хорошего, конечно… – Млад дошел до дверей спальни. – Завтра.
– Млад Мстиславич, а щи? – Добробой стоял с горшочком в руках и обиженно смотрел на него.
– Завтра.
Тимур
Мы пришли с Пашкой в самый разгар приготовлений: девчонки бегали туда-сюда, накрывая праздничный стол, а пацаны, мешая друг другу, украшали гостиную: развешивали мишуру и серебристую фольгу «дождика» по стенам. В углу возле окна стояла, разнося по квартире хвойный аромат, наряженная ёлка.
Нас сразу заорганизовали в предпраздничную кутерьму: Пашку утащили на кухню открывать банки и баночки с заготовленными на зиму разносолами, а меня усадили на пол распутывать иллюминацию — скрученные проводки с разноцветными лампочками, небрежно упакованные с прошлого года. Было здорово вновь, как раньше, оказаться в привычной атмосфере нашей тусовки, слушая дурацкие шутки и подколы своих друзей, видеть раскрасневшиеся, улыбчивые лица девчонок. Это была моя среда обитания! Мой круг! Мои друзья, с которыми я провёл вместе не один год. Я снова оказался в своей стихии.
Кстати, Ксюхина тётка так и не появилась, чему все были несказанно рады. В свою тусовку мы посторонних не допускали, как-то так исторически сложилось, и Лариса была бы, скорей всего, лишней. Да и разница в возрасте тоже имела значение. Для нас она была уже «старушка», а мы для неё — «детишки». Они с Ксюхой договорились, что для родителей — она гуляет с нами. Главное, чтобы мы «не безобразничали» сверх меры.
Пашка тоже всех моих знал, но вот так оказаться в компании моих друзей — для него было впервые. И я немного мандражировал по этому поводу, зная Пашин характер: он по жизни был псих-одиночка и в отношении друзей был очень избирателен, если не сказать больше — главным и единственным другом у него был я. У меня всегда был свой круг общения: наша тусовка в классе, были приятели в спортивке, была Лена, был Пашка. Для меня это было нормально и совершенно естественно — мои друзья и общение с ними. А у Пашки? У Пашки был я!
Конечно, он тоже общался с кем-то и в школе, и летом в деревне. Но дружил только со мной. Почему я раньше никогда об этом не задумывался? Не знаю. Может, я эгоист? Тоже не знаю. Вроде, за собой не замечал, но, похоже, меня это устраивало. Пашка всегда был только моим. Мне даже в голову не приходило, что у него может возникнуть кроме меня ещё какой-то друг или подружка. Почему-то мне это пришло в голову именно сейчас, когда я распутывал эту чёртову иллюминацию, которая никак не хотела распутываться, и три гирлянды были скручены одним комком. Наконец девчонки выпустили Пашку из «кухонного плена», и он, молча сев рядом, стал мне помогать.
Пашка сегодня выглядел как модель из глянцевого журнала: зачёсанные назад волосы были слегка приглажены гелем и закреплены обручем белого цвета, почти сливаясь с цветом волос. Ему это шло необычайно, и я незаметно «стряхивал слюни», глядя на свою любимую мордаху. Одет он был в чёрные узкие джинсы, стального цвета рубашку и кожаный белый жилет. Одежду для него мы покупали вместе в центре, и по поводу жилетки чуть не поругались: он наотрез отказывался даже примерить, считая, что «такое» носят одни пижоны. Но моё слово оказалось решающим, и пижонская жилетка перешла в Пашкин гардероб.
Потихоньку вытащив из «клубка» концы проводков, мы смогли разобраться с этой путаницей, растянув по полу параллельно три гирлянды. Их тут же пристроили по местам: одну — на ёлку, а две другие развесили по боковым стенам, прикрепив скотчем.
Наконец все уселись за стол проводить старый год и утолить зверский голод растущих организмов. Девчонки постарались на славу: стол буквально ломился от искусно украшенных морковными и яичными цветочками салатов, закусок, бутербродов, мясных и рыбных нарезок, фигурно уложенных на листья салата и припорошенных укропом и петрушкой. После громких дурашливых тостов и выпитого полусладкого за старый год все дружно принялись за еду. А вскоре девчонки принесли горячее под восторженный ор парней. По новой покатились тосты, перебиваемые шуточками и смехом.
Мы с Пашкой поначалу хотели сесть рядом, но девчонки нам не дали, посадив Пашку напротив меня рядом с Ксюшей. Ну что же, всё правильно: кавалеры должны ухаживать за дамами, а не друг за другом. Наконец все поздравительные тосты с океанами пожеланий были высказаны, каждому блюду уделено особое внимание, и довольный народ под благодарное урчание сытых желудков потянулся из-за стола на волю. Мы слегка отодвинули стол, освободив место для танцев.
Пашка попытался улизнуть, примостившись в кресле с бокалом тоника, но Женька с Ксюшей утащили его в самый центр танцующих. Я наблюдал за ним краем глаза. Оказалось, что он неплохо двигается. Не думал, что в моём суслике столько скрытых талантов. Ксюша от него не отлипала, и нам не удалось за весь вечер перекинуться даже парой слов. Они постоянно о чём-то болтали, смеялись и танцевали вдвоём все медленные танцы. Пашка раскраснелся, был весел, оживлён и очень красив.
До Нового года оставалось десять минут. Все опять собрались за столом, чтобы послушать поздравления президента. И вот куранты пробили двенадцать раз — наступил Новый год!
Мы встретили его дружным ором «Ура!!!» и звоном бокалов с шампанским.
Веселье набирало обороты. Верхний свет выключили. Горели только ёлка и гирлянды на стенах, превращая комнату в новогоднюю сказку из детских воспоминаний. Девчонки затеяли танцы с переодеванием. Нас, парней, утащили в соседнюю комнату, нарядили в сарафаны, накрасили губы и щёки помадой и заставили вести хоровод с песней про ёлочку. Выглядели мы, конечно, как придурки. Все, кроме Пашки. Ему очень шло быть девушкой. Я просто завис, глядя на его накрашенные перламутровой помадой губы. Приходилось с трудом отрывать глаза, чтобы не спалиться.
Мучения наши продолжались. После хоровода мы ещё сбацали полечку и сплясали русскую народную под песню Руслановой «Валенки». Девчонки уже не смеялись, а плакали, глядя на неуклюжих, путающихся в сарафанах русских красавиц с платочками в руках.
Время приближалось к двум часам ночи, когда в дверь позвонили. Мы уже успели снять «концертные» костюмы, умыться и сидели кто-где, отдыхая после «успешного» выступления. Мы с Пашкой сидели в разных углах и переглядывались, посылая друг другу толпы мурашек. Я решил, что пора уходить. Пашка кивком подтвердил своё согласие. Толик, наш главный массовик-затейник, тем временем рассказывал какую-то весёлую историю, приключившуюся с ним летом, то и дело прерываемую дружным смехом. Женька побежала открывать.
— Ребята! Внимание! Главный новогодний сюрприз! — стоя в дверях прокричала она, и из-за её спины показалась Лена.
Все дружно, кроме нас с Пашкой, закричали: «О-о-о!!!» — и бросились к Ленке. А на меня сразу накатила усталость, и я пожалел, что мы с Пашкой не ушли десятью минутами раньше. Пашка тоже изменился в лице, испытующе взглянув на меня, но тут же взял себя в руки и уже сидел, как ни в чём не бывало.
Ленка зашла в гостиную, как звезда мирового кино! Сногсшибательно красивая в своём серебристом переливающемся платье с открытыми плечами, с пышной копной белых вьющихся волос и ярко-красной помадой на губах. Мерилин номер два, блин! Я поймал Пашкин настороженный взгляд и послал ему в ответ, что всё нормально, пожав плечами и скривив губы в усмешке. Ленка смотрела на нас и заметила наш немой разговор. На одну секунду её глаза сузились, и я увидел опасный взгляд хищника. Это продолжалось одно мгновенье, и, кроме нас, никто ничего не заметил.
Я тоже встал и подошёл поздороваться. Все в нашей компании уже давно знали, что мы расстались. И всем было интересно посмотреть на это «бесплатное кино» — нашу встречу.
Но удовольствия мы никому не доставили. Ленка повела себя вполне пристойно: поздоровались непринуждённо, как старые друзья, ничем не выказав своих настоящих чувств. Так что ожидаемое представление не состоялось.
Все опять стали рассаживаться за столом. Опять тосты, шутки, смех, вопросы к Ленке — как ей живётся на новом месте, потом опять все повскакивали и начали танцевать — веселье продолжилось. Во всей этой кутерьме я потерял из виду Пашку. Решил пойти поискать, но тут подошла Лена и сказала, что нужно поговорить. Мы зашли на кухню и остановились у окна.
Говорили ни о чём. Я не мог понять, что она хотела. Я слушал, а она щебетала о своей жизни в Челябинске. Всё у неё было хорошо и даже просто замечательно, и так далее в том же духе. И вдруг она меня обняла и с силой прилипла к моим губам. Я хотел её оттолкнуть, но она прижалась ещё сильнее, удерживая меня. Потом так же быстро отстранилась и сказала:
— Ну вот, Тёмочка! За этим я тебя и позвала. Соскучилась по твоим поцелуям.
— Лен, мы не вместе. Зачем тебе всё это?
— Подумаешь, не вместе! У тебя же нет другой девушки, — с ядовитым сарказмом в голосе произнесла она, — значит и ревновать некому. И добавила презрительно:
— Ладно, приходи в себя! А то стоишь как красна девица на первом свидании. Не бойся, про вас с Пашкой ничего не скажу. Пока… не скажу.
И, толкнув меня плечом, вышла из кухни. Я, действительно, был не в себе. Если раньше я испытывал по отношению к ней чувство вины и даже жалость, то сейчас только злость и отвращение. Нужно было немедленно уходить отсюда. Я пошёл искать Пашку, но его нигде не было. Меня остановила Женька:
— Тём, ты чего такой озабоченный ходишь? — весело спросила она.
— Пашу не видела?
— Паша недавно ушёл. Кажется, они с Ксюшей вместе пошли. А что? Боишься, что без тебя заблудится? — она хохотнула, но тут же убежала — её позвали из комнаты.
Я схватил пуховик и, перепрыгивая через три ступеньки, выскочил на улицу. Если Пашка ушёл с Ксюшей, значит они могли пойти в парк не дожидаясь остальных. Это было через два квартала отсюда. Я побежал следом, потом остановился.
«Ну, догоню я их, и что скажу? «Привет, давно не виделись. Можно мне с вами?»
Ксюха явно на Пашку неровно дышит — весь вечер не отлипала… А Пашка что? Почему меня не подождал, а пошёл с ней? Лишнего выпил? Глупости! Он один тоник хлебал, да шампанского вместе со всеми за Новый год… Нет! Что-то тут не так… Не смог отказать девчонке? Почему меня не предупредил? Может, позвонить ему сначала?»
Позвонил. Сигнал был, но Пашка отключился.
«Вот говнюк! Чё происходит, вообще? Чем они там занимаются, если даже трубу взять некогда?»
Позвонил ещё раз. Тот же результат — прервал звонок. Я разозлился. Мне было уже всё равно, кто что подумает и что скажет. Я двинул к парку, не разбирая дороги, забыв надеть шапку. Уши начали подмерзать, но я ничего не чувствовал.
Я увидел их издали. Они сидели на скамейке во дворе у чужого дома и целовались.
Паша
Даже не думал, что мне будет так весело в компании Тёмкиных друзей. Всё было просто здорово, пока не появилась эта волчица. И почему я не ушёл раньше? Ничего бы не знал и ничего бы не увидел. Ведь я же думал, что у нас всё по-настоящему. Но стоило появиться Ленке, и всё рухнуло. Тёмка опять с ней. Он её любит по-прежнему. Ничего не изменилось. Ничего! Чёрт меня дёрнул пойти его искать. Когда подошёл к кухне, увидел через рифлёное стекло два силуэта. Я сразу понял, что это они. Я толкнул несильно дверь. Они разговаривали, стоя у окна. А потом начали целоваться. Я сразу развернулся и пошёл на выход. Мне всё стало ясно.
В прихожую зашла Ксюша и, увидев, что я собираюсь уходить, попросила подождать её. Мы ушли вместе. Она предложила дойти до парка. Пошли — мне было всё равно, куда идти. Почти всю дорогу молчали. Я сейчас не мог ни с кем ни о чём говорить: перед глазами стояли они — целующиеся. Мы уже проходили второй квартал, когда Ксюша потянула меня к скамейке, сказав, что устала, и предложила немного передохнуть. Мы сели, и тут вдруг она сбивчиво начала говорить о том, что давно в меня — в меня! — влюблена. Пипец! Вот это выдала! Но сейчас мысли были заняты совсем другим, и до меня с трудом доходило, что она говорит. Всё было как-то мимо.
Просто удивился, что кто-то в меня мог влюбиться. И всё. Никаких эмоций. Внутри всё застыло. Хотелось поскорей дойти до дома и остаться одному. Не помню, что я ответил. Но что-то там такое отвечал. А потом она обняла и вцепилась в мои губы поцелуем. Бля! Вот только этого мне и не хватало. Я не стал её отталкивать: не хотелось обижать. Она же не виновата, что влюбилась в урода. Просто сказал, что она хорошая девчонка, но я на роль её парня совсем не подхожу, и чтобы нашла себе кого получше. До парка мы так и не дошли. Ксюша расплакалась. Я не умею успокаивать, да и самому в пору завыть: душу разрывала боль. Я проводил её обратно и быстрым шагом, почти бегом, пошёл домой.
Лена
Новый год я встретила в кругу семьи с родителями. А что было делать? Они даже слушать не хотели, чтобы я куда-то ушла. Пришлось сидеть за столом и слушать их короткие переругивания. Эта пытка продолжалась до наступления Нового года. Потом ушла в свою комнату и проревела до часу ночи. Было обидно, что даже в такой день они не смогли удержаться, чтобы не испортить праздник. Скорей бы закончить школу и уехать куда-нибудь подальше от всего этого дерьма, именуемого «моя семья».
Очень хотелось увидеть Тёму. Я скучала по нему, хоть и не признавалась себе в этом. Скучала и злилась. Как он мог так со мной поступить? Почему меня все бросают? Что со мной не так? Даже Стас, этот самовлюблённый идиот, и тот променял меня на какую-то серую мышь в очках. На неё без слёз не взглянешь, а этот бегает за ней, как привязанный, караулит у каждого столба. Хотя эта бледная моль даже внимания на него не обращает. Уткнётся в конспекты своими подслеповатыми глазками и сидит. Заучка! А он ей то шоколадку, то яблочко в сумку незаметно каждый день подбрасывает. Смотреть противно на этот цирк. Скорей бы отучиться.
К двум часам мои, наругавшись, наконец угомонились. Мать закрылась в спальне, а отец вызвал такси и уехал. Я потихоньку привела себя в порядок и выскользнула из квартиры. До Ксюхиного дома добежала без приключений, изредка встречая небольшие группки людей, спешащих в парк. Основная масса народа была в парке у ёлки. Оттуда раздавался гомон празднующих, непрерывные хлопки петард, яркими фонтанчиками взрывающие ночное небо, музыка.
Ребята встретили меня радостными воплями. Да и я тоже была рада снова оказаться в нашей тусовке. Давно всех не видела. К моему удивлению, Паша тоже был здесь. Ну надо же, даже сюда своего задохлика приволок! Совсем стыд потеряли.
«Мы с Тамарой ходим парой, голубые мы с Тамарой!»
Настроение сразу упало на ноль. Так рассчитывала с Тёмкой наладить отношения. Пусть не как прежде, но хотя бы на начальном этапе, а тут этот червяк опять под ногами. Вырядился, блин! Неужели никто, кроме меня, не замечает, что он гей? Это же видно невооружённым глазом! Ещё и жилеточка эта… Придушить его хотелось. А Ксюхе что? Тоже пофиг? Я ведь ей сказала ещё летом про него. Нет, сидит… пялится. Тупая совсем, что ли?
Мне всё-таки удалось улучить момент и вызвать Тимура на кухню. Сама не знаю, чего ждала от разговора: и так было понятно, что они вместе. Видела, что пошёл с неохотой. Но пошёл, джентльмен! И тут такая везуха: в кухню заглянул Паша! Тимур стоял спиной и его не видел. А я воспользовалась моментом и поцеловала его.
«Мавр сделал свое дело, мавр может уходить».
Отлично! Не зря я сюда пришла! Даже не ожидала, что мне так повезёт. Этот дурачок сразу убежал. А Тимур… Тимур смотрел на меня с неприязнью, и ещё в его взгляде промелькнуло что-то неприятное.
«Сволочь! Все сволочи! Всех ненавижу! Иди! Беги за своим придурошным. И сам такой! Ты ещё очень сильно пожалеешь, дорогой!»
Я ещё немного постояла, приходя в себя. Потом нацепила на лицо самую очаровательную улыбку и пошла веселиться вместе со остальными. Новый год никто не отменял!
Когда нападают серые, бывает разное. Особенно если в отряде есть ссои-ша, маги. Люди могут драться между собой, могут падать в одно мгновение… метаться по улицам, пытаться отбиться, сбежать, спрятаться.
Но это почти всегда крик…
И не нужно быть эмпатом, чтобы ощутить это – вкус страха, боли и непонимания.
Запах крови, знакомый, солоноватый… Вадим невольно задержал дыхание, словно кто-то с маху врезал под дых. Преисподняя…
Как тогда. Как тогда…
Ну уж нет. Переживаниями займешься потом, Повелитель. А сейчас двигай вперед. У тебя есть работа.
Настроить купол. Вплести в цветные «нити» дополнительную, изогнуть. Еще одну. Теперь закольцевать. Готово.
Настройка на прием. Готово. Еще секунда – и он будет видеть город. Сможет видеть с любой точки купола. И… есть.
Вот они. Серые, почти черные сейчас фигуры дай-имонов, шли по набережной. Двигались по улице группами… второй… третьей… шестой… девятой… группировались у современного здания с настройкой-раковиной – сетевого транслятора. Поднимались на площадь, откуда еще не успели разойтись люди, пришедшие на карнавал. Крупный прорыв.
Полно работы.
Знакомое хладнокровное спокойствие от привычной работы вытеснило эмоции. Работаем.
Сил бы побольше…
Что-то замерцало на внутреннем радаре, и в следующий миг ослепительный шар врезался в щит, скользнул и взорвался над головой, осыпая пригнувшихся людей искрами. Привет от серых.
В глазах закружились цветные пятна. Слишком ярко. Ничего. Сейчас будет хуже. Шар – это так, мелочи. Они еще не поняли…
Держать щит.
— Демоны, вперед, — негромко скомандовал Вадим. – Файеры к бою. Разряд синий, одиночными. Огонь.
Множественное движение за спиной. Фигуры справа и слева. Сухой треск. Клубки пламени взлетают синевато-белым, нестерпимо ярким облаком, грозной тучей, движутся вперед… взрыв! Есть попадание.
Огонь и обломки…
Чей-то радостный вскрик за спиной, кажется, девичий. Рано. Для дай-имонов это не смертельно. Не одни фениксы умеют впитывать магию… особенно, если рядом ссои-ша. Так что там, за камнями, большинство мишеней целей некуда, кое-кто даже жрать не перестал… а кое-кто так и вообще подпитался. Сейчас они сообразят…точней, вообразят, что пришла новая еда. С магией. И ломанутся всей кучей.
Ну?
Вообразили. Темные фигуры по одной, по две стали высовываться из укрытий.
Ничего. И на вас есть управа. У самого сил немного… но вам все равно мало не покажется, твари!
— Стражи, вперед. Парами… готовность… прицел… Огонь!
Треск. На этот раз взлетевшие шары были просто белыми, без примеси синего — объединенные пары «темный-светлый» смешали энергию. Несколько файеров взорвались прямо в полете, почти над головами — мало времени на подготовку, мало, согласованность хромает на обе ноги! – штук пять просто потухли…
Но основная куча ударила по цели.
Взрыв!
Ударная волна хлестнула щит, постучала по нему обломками. От камней послышался крик – кажется, одиночный. Одиночный? Удачное попадание… возможно.
— Прицел… готовность… огонь!
На интересные свойства сплетенной энергии альтер-типов наткнулись достаточно поздно, когда уцелевшие серые уже крепко сидели на привязке и не смели рыпнуться. И Дим был в достаточной силе, чтобы распылить своих усердных помощничков, даже не глядя в их сторону.
Так что полуслучайное открытие одного ученого демона избежало всеобщего внимания, прикрытое завесой секретности. Дим его и не помнил почти.
А сейчас вспомнил…
Темную энергию дай-имоны поглощают. Светлую тоже. Но сплетенная, она сбивала пришельцам внутреннее равновесие. Ослабляла. Так что серых убийц ждет сюрприз.
— Дистанция пятьдесят метров. Вперед.
Они шли вперед, и это было как юности: он против серых и группа за спиной, которую надо защищать, и кто-то впереди, кого надо спасать… и рвущие темноту вспышки файеров…
Как тогда.
Но в мире ничего не повторяется. И сейчас все по-другому.
Нет холодка. Нет этого жуткого подарочка, исковеркавшего твою судьбу и заодно твой мир. Нет подаренной им мощи. Эффективной мощи, но будто отравленной изнутри, гнилой. Сколько ни пробовал тогда, что ни делал – все равно на горле словно липкая петля, а у магии привкус горечи. И лжи…
Нет прежнего одиночества. Даже если сейчас обратно в барьер, он будет перебирать в памяти ИХ, будто скупец – драгоценные камни: мать, ее первый взгляд, первая улыбка, еще нерешительная.. отец, которого они с Алексом все-таки спасли, спасли, несмотря ни на что! Эта не-Зойка – Маринка, умненькая и совершенно не злая… и Ян. Там, в барьере, он не раз думал, что будет с Яном в этой новой реальности. Прикидывал, что сможет сделать, чтобы вытащить парня с алтаря… а оказалось, думать уже не надо, обошлось. И Леш есть, и двойник-Дим. Неплохая все-таки альтер-личность получилась, не стыдно… и мы обязательно его вытащим. Только разберемся с непрошеными гостями.
Нет одиночества.
За спиной вперемешку темные и светлые, у которых первый раз за три тысячи лет есть шанс помириться. И стать силой в этом мире…
И мы его не упустим.
Камни падали бесшумно. Белое здание – торговый центр? – просто дрогнуло и из прорезавшися в стенах трещин беззвучно посыпались камни и стекла. Звук пришел потом. Грохот…
— Щиты! Держать щиты!
— Los ciudadanos! – загремело над улицами. Ага, группа, которую отправили на городской узел связи, все-таки раскочегарила эту неподатливую технику. — Los ciudadanos! En la ciudad el estado de guerra.
В городе военное положение, — машинально перевел Вадим, одновременно отслеживая через купол перемещения «серых». Твари, уже нажрались, теперь попробуют удрать.
— Оставайтесь дома! – надрывалось оповещение. – Заприте двери. Постарайтесь укрыться за металлом!
Движение! На следующей улице, за домами. Формируется отряд?
— Дистанция четыреста метров, короткими перебежками… пошли! Держать щиты. Не размыкать контакт!
— Оставайтесь дома! Защищайте детей и женщин! Если у вас есть убежище, спуститесь в него. Не выходите из дома! Не выходите из дома…
Они шли по ночным улицам сквозь дым и чужие взгляды. Сработавшее оповещение вместе с пользой принесло и свои минусы: например, оно разбудило и тех, кто спал, так что свидетелей (а заодно паникеров и прочих неадекватных ) заметно поприбавилось. К счастью, ребята Дензила на узле связи были сообразительными. И подобранные объявления вместе с надрывавшейся без передышки сиреной давили на нервы так, что естественная человеческая паника выливалась в желание запереться наглухо и не высовывать носа наружу.
Оставались герои, придурки (порой граница между первыми и вторыми была практически неразличима) и пьяные, которым было море по колено, горы по плечо, а любой враг по кулакам.
И разбираться с этими тремя категориями было несравненно легче, чем с мятущимися толпами миллионного города. Наспех сколоченные на ходу отряды держались позади – будущие свидетели. При случае помощники. Пригодятся…
Разносить дома Вадим больше не собирался, есть способы потише и поаккуратней, и когда все займут свои места, они как раз этот способ и опробуют. Он и сам пробовал его всего раз, при прежних-то силах незачем было изощряться. Знал бы наперед… но будущее способны узнать только ясновидцы, да и то через два раза на третий. Но все получится. Потому что он не имеет права ошибиться. Получится. Еще немного.
А пока идти. Держать щит. И следить за серыми.
Что-то они оживились…
— Дистанция пятьдесят метров, парами… разряд желтый, вполнакала. Огонь.
— Уф! – восклицание вырвалось буквально из глубины души, и удержать его Лина не смогла. Да и не захотела. Пусть эльфы будут счастливы хотя бы тем, что она не высказалась более определенно. В отличие от «гостеприимных» хозяев феникс владела куда более обширным словарным запасом. Причем эльфийских словечек там было по минимуму, а вот гоблинский, куда более доходчивый, и наречия уровней… да она б час могла склонять этого упертого идиота-корня, и не повторилась бы ни разу! Спорим?
Эх, спорить не с кем, жалко…
Лешу не до споров.
Эльфийский лес оказался той еще засадой. Умотал до… до… Лина снова припомнила гоблинский словарь. Было там чудное такое словечко «утхыр», выражающее степень того, насколько тебя достал окружающий мир.
Вот сейчас «утхыр» реально был полным.
..Прославленных красот в лесу как-то не наблюдалось, хотя Лина смотрела во все глаза. Ну, не зря у трех людей из пяти первая ассоциация на слово «эльфы» — красота. Ну или музыка… А тут на первый взгляд ничего такого. Глаза упорно утверждали, что вокруг обычный лес, между прочим, довольно болотистый, а из достопримечательностей в наличие были разве что комары. Почему достопримечательности? Потому что никогда еще Лину не пытались жрать с таким потрясающим упорством! У обычных комаров мозгов не было, но они откуда-то знали, что вампиров, василисков и фениксов лучше не пробовать – и не пробовали. А эти… впечатление, что у них сорокадневный пост только что закончился!
Лина покосилась на невозмутимого Леша, поймала веселую искорку в глазах и волну ободряющего тепла.
Все будет хорошо…
Хорошо бы.
А лес между тем менялся. На первый взгляд ничего особенного, но… здесь не было ни одного чахлого дерева. Каждое росло на своем месте, не застилая свет менее удачливым. Здесь не было сломанных ветвей, высохших и гнилых стволов – лес, нарядный, звонкий, расстилался вокруг в какой-то плавной гармонии, радуя глаз на каждом изгибе тропы. Прохладой и покоем веяло от вызолоченных солнцем ветвей, от зеленых листьев… от серебристой паутинки над тропой…
И фениксу здесь даже начало нравиться.
Пока хозяева все не испортили.
Эльфы – это красота? Ха! Эльфы это упрямство, упрямство и еще раз упрямство! В кубе! Лина слыхала про психованного темного, который утащил у василисков одну из их временных статуй и семь лет проторчал возле нее, ожидая, пока заколдованная девица отомрет… Прождал бы и больше, если б василиске не надоело и она не отколдовала статую обратно. Ну а что, влюбленных психов, говорят, даже драконы жалели. И до сих пор феникс думала, что именно это пример беспрецедентного упорства. Ошиблась.
Эльфы, похоже, способны переупрямить не только василиска, но и саму статую довести…
Ах, разумеется, они, как цивилизованная и высокоразвитая раса, готова выслушать и возможно, пойти навстречу, но…
Все дело в «но». И этих «но» у хозяев леса набралось аж одиннадцать, начиная с провозглашенного сколько-то сотен лет назад невмешательства в дела человеческие и заканчивая банальными жалобами на малочисленность, в силу которой они, Дети леса, не могут позволить себе потерять ни одного «ростка»…
«Семь лет, — пронеслась в голове Лины тоскливая мысль. – Будем мы сидеть в этом лесочке год за годом, строя благожелательные гримасы, вести бесконечные переговоры и покрываться мхом на радость этих фитофилов..»
Феникс внутри беспокойно ворохнулся – ему идея насчет семи лет не понравилась. А мысль насчет «покрыться мхом» вообще заставила заворчать.
Может, их просто побить? Этот метод переговоров лично она еще не пробовала, но что-то же в нем находят? Например, тролли свои немногочисленные переговоры проигрывают редко. Слишком весомые у них «аргументы». Людям разве что втроем поднять.
Девушка с усилием запихнула обратно вылезшее лезвие. Нервы Лина, нервы. Попридержи.
Докатилась – уже бить собираешься высокие договаривающиеся стороны…
К счастью, с эльфами она была не одна.
А Леш мхом покрываться не собирался.
Он терпеливо выслушал девятиминутную речь «корня», каким-то образом не меняясь в лице. У Леша вообще было очень живое лицо, подвижное, по которому мысли можно было не то что читать, а вообще смотреть. А тут оно словно застыло, превратившись в безупречно красивую маску — он, кстати, здорово смахивает на эльфа, если приглядеться…
А потом молодой Страж открыл рот и высказался.
На этот раз он не сорвался – в коротком и безупречно вежливом монологе фигурировали отчего-то лишь безграничное уважение к славному племени детей Леса и надежда на их, детей Леса, счастливое будущее на избранной стезе, несомненно безоблачное, ибо Совет никоим образом не может принуждать к помощи и сотрудничеству высокочтимых собеседников… и даже станцию строить рядом не будут без разрешения, а лично он, Страж Алексей Соловьев, в знак беспримерного уважения дарит вот этот кристалл, дабы эльфы могли сами заявить о своем отказе, даже не являясь в Свод Небес…
На зеленую поляну, выстуженную ледяной вежливостью, рушится Крик.
Эльф отшатывается, рядом легко хлопает тетива лука, и Лина едва успевает перехватить в воздухе ясеневое древко стрелы, еще теплое от чьих-то пальцев.
Леш, какого хре…преисподняя, что ты творишь, самоубийца!
Он не двинулся с места и застывшие в вежливой полуулыбке губы не шевельнулись.
Ад и пламя! Ну, Леш…
А из кристалла продолжают рваться крики. Потом – рычание. Потом голограмма наконец разворачивается в полноценное изображение, и оцепеневшие эльфы глаза в глаза встречают жуткий взгляд красных глаз…
Запись из Нерсебра.
Как она…о! О-о… Лина новыми глазами смотрит на Леша.
Ты умеешь бить по больному, милый…
Что ж, это, по крайней мере, лучше, чем переговоры по-тролльи. Наверное.
— Приношу извинения, — в голосе Леша ни намека на вину. – Я перепутал кристаллы. Вот, этот чистый.
Глаза-то какие ясные… прямо верить хочется.
— Что это такое? – «корень» смотрит на застывшее изображение.
— Это город, на который напали пришельцы из-за Грани. Те, против кого мы сейчас строим станции. Таммы не успели…
Как тихо стало на поляне. ..
..Теперь, когда призадумавшиеся эльфы остались позади вместе с кристаллом, Лина только и смогла, что выдохнуть:
— Уфффф!
И тут же рассмеяться, услышав такое же «Уффф!» рядом. Леш, прислонился к ближайшему дереву и с наслаждением взъерошил обеими руками волосы.
— Жгабыды-ыр…
Неправильные нынче пошли Стражи. Вон, по-гоблински ругаются…
— Умотался? – Лина прислонилась рядом.
— Не то слово! Это надо же, как тут все закостенело. Интересно, их василиски не «морозили» случайно?
— Они ж не каменные! Хотя при случае, конечно, спросим Беатрису. Но ты здорово с кристаллом «ошибся». Я чуть не поверила!
В глазах злостного путаника кристаллов мелькнул и пропал веселый огонек.
— Правда? Значит, и они проникнутся. Эх, был бы Ларт «корнем», все обошлось бы проще, а так… спорим, что они пришлют кристалл уже завтра, с согласием?
— Спорим. – Лина ловит слегка огорченный взгляд, мол, что это, она в него не верит? – и с удовольствием заканчивает: — Они пришлют его сегодня. Вечером…
Ох… Ох, сейчас бы эльфам на него посмотреть! С этими сияющими глазами и улыбкой-солнцем! Мигом бы признали за своего и не ерепенились ни капельки.
— Ну посмотрим. Кстати… если уж ты решила попробовать себя в ясновидении… предскажи, куда мы сейчас пойдем?
Нда. Эльфам-то, может, стоит его сейчас показать, а вот мне… у меня ж моментально мысли улетучиваются. А сердце снова превращается в ту самую резвую белочку, поймавшую орех своей мечты.
Так, о чем он? Ага, куда пойти. Полагалось вообще-то в Свод, с отчетом. Но раз он спрашивает…
— На Уровни? К Дензилу, так? Узнать про поиск Дима…
Улыбка юноши погасла.
— Угадала. Может, тебе и правда провериться на ясновидение?
— Неа. Одно я сейчас точно не угадала.
— Что? – купился Леш.
— Мое ясновидение подсказывало, что меня сейчас поцелуют. Или хоть цветы подарят, все-таки мы в эльфийском лесу… пока. И обмануло.
Зеленые глаза тепло блеснули.
— Нет… не обмануло…