Остров действительно не обманул. Скалистая подошва, скрывавшаяся под толщей сине-зеленой мутной морской воды, была вовремя замечена стравийцем, и корабль не успел шаркнуть днищем, садясь на неожиданную мель. Спустя пару сотен шагов, подводная скалистая поверхность поднималась, образуя серый невзрачный кусок суши. Сложный фарватер прощупывали длинным шестом, корректируя курс буквально на пару сантиметров. Из-за клубящегося тумана не было видно, далеко ли простирается суша, невозможно было даже выяснить, остров это или лишь край большого полуострова.
Корабль пришвартовали к огромному коричневому камню, будто специально лежащему в гавани, глубина позволяла вплотную подойти к берегу. Неожиданное купание и злобный вид красноволосой девушки сплотили команду. Сорренж, избавленный от мученической смерти, был серьезен и молчалив, как никогда. Он поднял карлика, и сам перенес по узким сходням. Редвел скрипел зубами, испытывая боль от соприкосновения перепревшей под шерстью кожи с чересчур соленой морской водой. Чесаться не хотелось, хотелось вылезти из шкуры и выть по-волчьи. Аманда пару раз поднимала на него виноватые, но уверенные в своей правоте глаза. Лис не обращал на нее внимания.
Доска, перекинутая с борта на скалистый бережок, будто специально, похожий по форме и высоте на столичный причал, была шириной в полторы ладони. Крепкая древесина еще не успела обветриться и посереть. Себастьян пошатнулся, тряхнул головой, словно отряхивая уши от надоедливой мошкары, и шагнул на сходни.
Не пройдя и пары шагов, лис оступился и повалился снова в воду. Сорренж, никак не комментируя свой поступок, лег на край площадки и опустил руку к самой воде. Надрывно кашляющий инспектор не спешил цепляться, и, казалось, готов захлебнуться здесь, совсем недалеко от берега, на мелкой глубине. Аманда и сама осознала, что голова как-то неправильно себя чувствует, ей чудился запах чего-то тухлого и съедобного, запах подкатывал тошнотой и затуманивал разум, не позволяя быстро соображать.
— Это Фумарольные газы, — сквозь кашель прокричал Хас, надо намочить кусок ткани. Пока он бегал в каюту за большой простыней, профессор за шкирку, наконец,вытащил Редвела.
— А ты как себя чувствуешь? — поинтересовалась девушка, помогающая привести лиса в нормальное состояние.
— Нормально. — Ответил Дэрвид,удивленно на нее взглянув, а ты разве не умеешь так дышать? Это серный газ, он очень токсичен. Попробуй при вдохе почувствовать вкус воздуха, да, язык ощутимо тянется к небу, образуя вакуум. В этот момент гланды слегка удлиняются, и поток воздуха идет через узкие просветы. Не забывай только изредка сплевывать горечь, которая накапливается во рту.
— Если ты все это знаешь, то почему не предупредил? — уже менее воинственно спросила девушка.
— Оно ведь само получается, я не заметил, как переключилось дыхание, — пожал плечами профессор.
Лис, морда которого была укутана мокрой тканью, постепенно приходил в себя. Лапа сотворила светящуюся восьмерку и надела эту фантомную маску себе на нос. Еще пару секунд Себастьян размышлял, глядя в безупречно чистое небо, чуть посеребренное седым туманом. А потом выдал:
— А вода-то тут уже пресная.
— Тащи бочонки! — радостно крикнул стравиец, подмигивая бывшему пленнику, — да и полудохлика не мешало бы помыть.
Пока команда обустраивалась на новом месте, тихо спустилась черная абсолютно тихая ночь.
— Как, все-таки, странно тут! — Сорренж пил настоящий, заваренный кипятком из чайника на костре, чай. Огонь горел синевато-фиолетовыми всполохами, иногда помигивал голубым и стелился лепестками пламени к самой земле, видимо, находя там воздух более чистым.
— Так из-за скопления вулканических газов, наверное, — причмокивая размокшим сухарем произнес Хас. Карлик, похваставшийся бурной растительностью в носу, скорее всего, ради шутки, а не всерьез утверждал, что это спасает его от токсичных Фумарольных газов.
Аманда еще раз грустно посмотрела на корабль, моргавший одинокой свечой в капитанской каюте. Редвел, с регенерирующим вампиром, ночевали там, чтобы не травиться вулканическими газами.
Ей на секунду показалось, что рыжая морда лежит поверх бортика и смотрит на нее, Аманду, грустным взглядом. В груди саднило. Что-то было не так, но совершенно непонятно было, что именно. Девушка сняла с шеи цепочку и надела артефактное кольцо обратно на безымяннный палец. На душе стало намного спокойнее. Аманда еще раз повернулась к кораблю — рыжей морды уже не было, и свеча больше не горела.
Она раздумывала над покупкой особняка в предместье Сен-Жермен, особняка с куском земли, садом и даже виноградником. Почти поместье. Ее управляющий уже подыскал несколько домов, которые соответствовали ее пожеланиям, – тихих, уединенных, добротных, со сводчатым залом под библиотеку, множеством каминов и просторной кухней.
Она распорядилась, чтобы в этих домах были комнаты с большими окнами, выходящими на юг, комнаты достаточно светлые, чтобы послужить в качестве детской.
Вслух она этого не произнесла. Да и мысленно это было нелегко. Комната для маленькой девочки, для маленькой соперницы.
Вот какую метаморфозу претерпел ее демон.
Она собиралась подарить ему дом и позволить самому воспитывать дочь. В светлого духа демон не обратился, ибо о настоящей свободе для пленника речи не шло.
Геро был и останется ее собственностью, ее трофеем. Она всего лишь идет на более выгодные для нее уступки, некоторые необходимые вложения в предприятие, чтобы получить дополнительные дивиденды. Неволя убивает его, медленно, но неотвратимо.
Пусть даже в последние несколько недель после посещения того странного лекаря Геро и чувствовал себя лучше. Это временное улучшение.
Так бывает при некоторых болезнях, когда недуг внезапно дарит ложную надежду, прежде чем нанести последний удар. Экзотический цветок нуждается в тщательном уходе. Если для цветения ему требуется особая чистая почва и родниковая вода, то цветок следует пересадить. Пусть растет под открытым небом, под присмотром садовника. Она согласна на то, чтобы Геро жил в одном доме с дочерью.
Пусть возится с ней, если ему это так уж необходимо. Пусть даже посвятит себя тем наукам, которые оказались в пренебрежении. Он же изучал медицину в одном из коллежей Сорбонны. Пусть продолжает, если сама мысль о праздности ему невыносима. Или же пусть изберет себе другой предмет, другую дисциплину. Пусть изучает греческий и читает в подлиннике Аристотеля. Какая разница! Этот дом создаст иллюзию благополучия. Он не будет узником. Та прислуга, которую выберет Анастази, будет вести себя пристойно и ненавязчиво. Его будут охранять так, чтобы тяготы постоянного надзора свелись к легкой заботе. Ему не в чем будет упрекнуть свою благодетельницу. И свидания вымаливать не придется. Пусть будет так. Так, как он хочет.
***
Меня беспокоит ее отсутствие. Ее нет уже больше двух недель. Рождественские торжества давно закончились, а герцогиня все еще в Париже. Почему она не едет? Не шлет писем? Не оставляет распоряжений? Она прежде никогда не отсутствовала так долго. А если интриги и жалобы королевы-матери держали ее в столице, герцогиня непременно отправляла гонцов с короткими письмами и даже кое-какие лакомства. Случалось, что меня на пару дней привозили в Париж, и я жил в том самом Аласонском дворце на улице Сент-Оноре, куда более трех лет назад явился с расписками и счетами.
Почему она молчит на это раз? Не означает ли ее молчание некую подспудную угрозу, затишье перед бурей? Я боюсь ее молчания. Мне легче перенести угрозы и домогательства, чем это деланное равнодушие. Молчание означает план и месть. Она никогда не спешит, если речь заходит о возмездии. Она выжидает.
В первые несколько дней я был рад ее отсутствию. Страшился обратного. Вдруг застучат копыта, загремит экипаж, а затем скрипнет дверь, и она войдет. А я все еще недостаточно трезв, все еще в мечтах. Я все еще ощущаю на своей коже руки Жанет, и поцелуи ее горят и дразнят. Она все еще со мной, все еще рядом, стоит лишь прислушаться, оглянуться и поймать ее задорный, сияющий взгляд.
Я так и не изгнал сладостный призрак и сам не вернулся из страны грез. Явись герцогиня в подобный час, я бы не совладал с собой. Да у меня дыхание при одной мысли срывается. Нет, нет, Господи, только не сегодня, не сейчас. Дай мне еще один день, еще одну ночь. Я обрету смирение, я вновь замкну за собой тяжелую дверь, изгоню мечту и сломаю крылья. Господи, я буду верным рабом Тебе, не забуду о смертности своей и греховности. Я не прошу много, всего лишь день для воспоминаний, краткий час для обмана и радостей.
Мне так нравится играть в счастливца! Это как примерить новый костюм, даже не собственный, а кем-то одолженный. Эксцентричный господин обменялся своей одеждой со слугой, и слуга вместе с кружевом обрел крохи величия. Монашеская ряса предполагает молитву, а начищенная кираса – военный клич и пороховой дым.
Мир, преображаясь, немедленно бросает реплики своему актеру. Счастливец восторгается его совершенством и божественным замыслом. Каждая мелочь является доказательством. Нечто подобное происходило и со мной. Я на время избавился от лохмотьев печали и одолжил у богов-насмешников волшебный плащ. Узнал то, что прежде презирал за избыточную яркость. Мир предстал в своей божественной геометрической правильности. Я осознал жизнь и свое присутствие в ней, в нескончаемом круговороте, в карнавале форм и обличий, который затеян самим Богом. Я вдыхал морозный воздух и дивился его сладости. Неразгаданный, невесомый, прозрачный, он разлит повсюду, без него жизнь невозможна. Люди вдыхают многие сотни раз за день и не замечают этого дара. А снег, который хрустит под ногами! Нежнее, изысканней самой дорогой ткани. Ветви, покрытые изморозью, будто осыпаны алмазной крошкой. Солнце отражается в нерукотворных гранях, над которыми трудились небесные ювелиры.
Как мог я прежде не замечать этой удивительной красоты?
В каком безмятежном согласии пребывает мир!
Он невинен в своей первозданной суровости, грешен только человек. И грешен по причине гордыни своей, неверия и невежества. А птицам и зверью лесному неведомы эти муки. Их законы просты. «Посмотрите на полевые лилии, не трудятся, не прядут; но говорю вам, что и Соломон во всей славе своей не одевался, как одна из них»
Подмерзающие ягоды рябины горят ярче рубинов, каштан в думах своих о весне зажигает свечи. Каждый из этих созданий божьих хранит свою тайну, и догадаться о ней под силу лишь тому, кто сам готов признать в себе искру божественного присутствия. Для меня те первые дни стали чередой открытий, я узнавал чудеса на каждом шагу. Я ребенком не был так любопытен, как в те дни. Я снова мечтал, снова воображал себя путешественником и первооткрывателем, отправлялся в далекие земли, наблюдал за птицами, распутывал вереницы следов. Снова брался за скрипку и разбирал уже забытые пожелтевшие ноты. Просыпался еще до рассвета, чтобы отправиться на восточную башню и во всех оттенках, с причудой дознавателя, встретить рождение дня. Наблюдал, как растворяется ночь, как меркнут звезды, как Венера, самонадеянная, упорствует в лучах восходящего солнца. А вечером я приветствовал ее на Западе, поймав в изогнутое галилеево зеркало. Планета висела в непостижимой пустоте, которую разум бессилен познать. По этой причине я не искал объяснений, а только наблюдал. Это была еще одна тайна, еще один осторожный взгляд в мастерскую божества, где творятся планеты и обретают свой путь звезды.
А затем пришло беспокойство. Дарованная мне отсрочка не может длиться вечно. Господь дал мне несколько дней, но вот они истекли. Время карнавала на исходе. Мой наряд ветшает и не скрывает дрожащего тела. Я все чаще прислушиваюсь, все чаще смотрю на дорогу. Моя вольная больше не имеет силы. Герцогиня вернется, и мне каким-то образом придется хранить свою тайну. У меня есть владелица, и я должен буду позволить ей к себе при- коснуться, к моей коже, к моим губам… И кожа будет осквернена, душа, оглушенная, изгнана. И сердце, с окровавленным кляпом, будет молчать.
Временами тоска так меня одолевает, что я вновь подумываю о побеге. Едва не залез в повозку к тем самым бродячим комедиантам, которые после рождественских и новогодних представлений, после карнавала возвращались из Парижа во Фландрию.
Они снова остановились на несколько часов во дворе замка, и мажордом, уже не дожидаясь моих просьб, памятую о строгом приказе герцогини исполнять все мои желания, предоставил путникам кратковременный приют.
Для меня эта старая размалеванная повозка, запряженная двумя клячами мышиного цвета, была не менее притягательна, чем тайна солнечных пятен, ибо принадлежала тому же многомерному миру.
Я терзался любопытством и страдал от жалости. Эти люди были достойны восхищения и вместе с тем слез над их печальной участью. Они брели из города в город, получая за свое лицедейство жалкие гроши.
Иногда им в спину летели насмешки и камни, очень редко – крики восторга. Они голодали, были презираемы и гонимы. И все же они были свободны. У них не было суверена, кроме Господа, и надсмотрщика, кроме голода. Их жизнь была честней и достойней, чем жизнь блестящего царедворца, вынужденного верить в собственную ложь. Они, эти жалкие шуты, единственные, кто умел говорить правду.
У меня нашлось немного серебряной мелочи, и я высыпал ее в желтую ладонь старика.
Он был очень худ, кожа, как пергамент, но взгляд был ясен, голос звучал звонко и повелительно. Он разглядывал меня с насмешливым интересом. Толстая женщина укладывала в корзину несколько бутылок дешевого вина, которые ей вынесли из погреба по приказу мажордома. Два мальчика- подростка, один чуть старше и шире в плечах, а другой – тонкий, как тростинка, обтирали лошадей старой ветошью. Спустив ноги из возка, сидел низкорослый, широколицый мужчина с руками огромными, как два кузнечных молота, и бледная молодая женщина с девочкой на руках.
Девочка лет четырех скорчилась на коленях матери и тихо плакала. Я спросил, что с ней, и женщина равнодушно ответила, что девчонка капризничает, потому что ей холодно. На лице матери, а может быть, и не матери, не отразилось ни особого волнения, ни тревоги. Гораздо большее любопытство вызывал я или золотое шитье на моем камзоле. Девочка на звук моего голоса пошевелилась и оглянулась. Я сразу распознал лихорадку. Щечки у ребенка горели. Глаза мутные и воспаленные. Я коснулся ее лба.
– Ты лекарь, что ли? – спросила женщина.
– Нет, я отец.
И решительно взял девочку на руки. Я собирался отнести
бедняжку на кухню, где бы ее напоили теплым молоком с медом. Те пару часов, на которые бродячие лицедеи получили разрешение задержаться, бедная сирота, а я не сомневался, что она сирота, могла бы провести в тепле и сытости. Любен суетливо пританцовывал у меня за спиной.
Ле Пине качал головой. Им не понравилось, что я коснулся какой-то замарашки, но я в их сторону не взглянул.
У девочки были темные волосы и светлые глаза. Она напомнила мне Марию. И других, таких же несчастных, маленьких осиротевших детей. Будет ли Господь сколько-нибудь милостив к ним?
На рассвете скрипящая всеми колесами повозка выехала со двора. Жюльмет уверила меня, что у девочки к утру жар спал, и она крепко спит. Кухарка снабдила путников обрезками мяса, хлебом и сыром. Одна из горничных закутала ребенка в старую шаль. Я почти с тоской и завистью смотрел на дорогу. Если б я мог сбежать вместе с ними! И вечно колесить по дорогам, не ведая о прошлом, не мечтая о будущем, свободный и безмятежный.
— Ты о чем это?
Под броней Ящера пискнул планшет.
Видеоряда не было, только звук. Чем дальше длилась запись, тем злее ругался Волк, а Ящер мрачнел с каждой минутой. Откуда Шкуре были известны подробности их с Мамой ссоры – оставалось загадкой. Судя по озадаченному взгляду Итана, можно было понять, что и о его биографии подстрекатель был осведомлен ничуть не меньше. Запись была длинная, склейка из нескольких фрагментов. На фоне то поскрипывал замерзший грунт, видимо, разговоры велись на ходу, то монотонно гудели во время привала плазменные горелки. Неизменным оставалось только одно – хриплый и сбивчивый голос Шкара. Ему, в основном, поддакивали, были и те, кто возражал. Вторых намного меньше.
— Вот ведь падла горбатая! – прошипел Итан, когда запись закончилась. — Убью.
Таким тоном сказал, что Ящер сразу понял: это не пустая угроза. Убьет.
— Может, поговорить сначала?
— Ты совсем дурак?
Итан так посмотрел, что Ящер чуть не вспыхнул от злости. Вовремя взял себя в руки, не хватало еще передраться из-за какой-то недоделанной Шкуры.
— Допустим, прихлопнем мы его. А что скажет Раф?
— Ничего не скажет. Сам он, понятно дело, впрягаться не станет, чтобы лицо не ронять. Пожалуй, потолкую сначала с ним. Этот поймет, башка на месте. Ему тоже не надо, чтобы в строю грызня началась. А потом устроим гаденышу показательную порку.
— Не честно это, нас двое против одного. Ну, ходит, достает, Шкура и есть Шкура. Не убивать же за это!
— Шкура, хе! – хохотнул Итан, но тут же стал серьезным. — По-другому не получится. Я еще дома говорил, нихера ты, брат Ящер, не понимаешь. Если тебя не уважают, пусть хотя бы боятся. Раз тебе жалко ублюдка, сам все сделаю. Или киб… напарнику скажи, у него еще лучше получится.
— Не хватало еще Джеса приплетать. Вот этого точно не будет.
— Дело твое… хотя так было бы лучше всего. Все точно поймут, что за просто так к тебе не подберешься. Джеса пока что всерьез не воспринимают, пусть покажет, на что способен.
— Ага, и будут все от него шарахаться!
— Точно дурак… в этом все и дело! Пусть шарахаются! Наших дипломатиями да милосердием не проймешь, вертели они это все на крысячьем хвосте. А вот язык пиздюлей все отлично понимают. Сам говорил, что не станешь на базе жить, возьмешь корабль и свалишь с концами. Если доживешь до конца пути.
— Меня грохнуть Джес не позволит. Не позволишь же?
— Не позволю. Ни тебя, ни его. Итан включен в список охраняемых объектов.
В сочетании с непроницаемым взглядом и ровным голосом прозвучало это очень убедительно.
— Вот видишь? Давай хотя бы пару дней подождем. Выводы рано делать, может, еще и отвянет.
— Ну лады, — смягчился Волк, — прямо сейчас ничего предпринимать не будем. Пока гадит по-мелкому, пусть живет. До первого серьезного повода. Но с Рафом я все-таки поговорю.
***
Целых четыре дня Шкура вел себя на удивление тихо, как будто почуял неладное. Появилась слабая надежда, что горбуну наконец-то надоело пакостить. Прожила эта надежда недолго, ровно до того момента, пока Джес не принес новые записи. На второй раз такого сильного впечатления они не произвели, все и так знали, что услышат. Волк подал здравую идею показать записи Рафу, и с одобрения владельца отнес планшет в штаб. Хотел было прихватить с собой Джеса, в качестве свидетеля, но решил, что Ящера одного лучше не оставлять. Мало ли что.
Троица старалась не разделяться без необходимости. В колонне постоянно держались вместе, в штаб и в походную кухню за водой тоже ходили втроем. Общинники шептались за спиной, кое-кто отпускал едкие шуточки. Волк иногда вяло огрызался, Ящер стискивал зубы от злости, а Джес обычно не реагировал никак. Только на этот раз он почему-то притормозил.
— Чего застрял, пошли!
«Скаут» как будто не слышал. Застыл, как вкопанный, возле долговязого мужика с длинным шрамом на шее. Что произошло дальше, Ящер понял не сразу. Мужик странно дернулся, а потом утробно взвыл, держась за запястье. В руке Джеса что-то блеснуло, мгновение — и две половинки самодельного ножа упали на мерзлый грунт. Киборг еще раз пристально взглянул на дело своих рук, развернулся и с таким же невозмутимым выражением лица присоединился к остальным.
— И что это было? – спросил Ящер, когда они удалились на некоторое расстояние под крики «Тварь! Он мне руку сломал!»
— Разоружение потенциально опасного объекта.
— То есть ты реально сломал человеку руку только потому, что у него с собой был нож?
— Объект держал оружие наготове и вел себя подозрительно. Шел за нами сто двадцать метров, пытаясь оставаться незамеченным. Его действия были расценены, как потенциально опасные.
Волк одобрительно хлопнул «Джета» по плечу.
— Ну ты даешь! Сам бы заподозрил неладное, если б заметил. Этот… Как его… то ли Махол, то ли Махал… с нами просился, еще когда я ребят в пустошь водил. Не взяли, очень уж отмороженный, совсем башки нет. Его и Раф-то на охоту брал, только когда совсем людей не хватало. Приказов не слушает, бьет раньше, чем думает. Зато с ножом хорошо обращается. Ему парализатор не давали, он крыс этим же ножичком и бил, с двадцати шагов. Вот теперь думаю, смог бы он метнуть так, чтобы попал тебе в затылок, где брони нет. Или мне в глаз. Бля… Что ж теперь, и на привале шлемов не снимать?
— Джес, как видишь, среагировал.
— Да уж. А хорошо вышло! Теперь подумают десять раз, прежде чем к нам соваться.
Слухи по лагерю разлетались быстро. Пока добрались до кухонной палатки, там уже собралась целая толпа. «Скаут» не показывал никакого беспокойства, но все время как бы невзначай старался оказаться между Ящером и толпой. Люди перешептывались и волновались, в воздухе повисло напряжение, как перед грозой. Ящер еще помнил те времена, когда были настоящие грозы, с молнией и чистым дождем. После них воздух пах озоном, а земля — жизнью, не смертоносными химикатами. Чего ждать от этой грозы, он понятия не имел.
Воду разливала худощавая женщина без видимых мутаций, с проседью в темных волосах и тусклым взглядом.
— Нати, красавица, воды не нальешь? – немного развязно попросил Волк.
— Отчего же не налить? Налью.
В пустых глазах женщины на мгновение промелькнула кокетливая искорка. Она принесла большую канистру из толстого прозрачного пластика, вода в ней плескалась почти на самом донышке, и протянула Итану:
— Сам нальешь, не развалишься.
— Ящер, подставляй фляжку!
Крышка была закручена неплотно. Только Волк ее раскрутил и наклонил тару, «Скаут» аккуратно взял его за запястье.
— Дай сюда.
— Джес, ты чего? – Ящер недоумевал. Раньше киборг ничего такого не делал, — Если пить хочешь, так и скажи.
— Я должен произвести химический анализ.
Судя по выражению лица, Итан тоже нихрена не понял, но канистру отдал. В толпе раздались смешки. Джес сделал маленький глоток, постоял с полминуты в задумчивости, и выдал вердикт:
— Обнаружены токсичные примеси в опасной для жизни концентрации.
Ящер ушам своим не верил.
— Что за примеси? Откуда?
— Судя по химическому составу, это помет летучей ящерицы.
Все трое уставились на Нати, Ящер вопросительно, Волк угрожающе, Джес внимательно. Под этими взглядами женщина съежилась, и начала медленно пятиться под покров палатки.
— Что, стер-рва, отравить нас вздумала?!
Волк говорил громко, так, чтобы было слышно в первых рядах. Ящер тихо вздохнул, все это напоминало какой-то дурной спектакль. Неужели правда? Что они ей сделали?
— Н-нет… Я ничего не знаю… Он… он все врет! Нет там ничего!
— Ты же знаешь, что не врет. Сама это придумала или кто-то подговорил?
Итан угрожающе двинулся вперед. Вряд ли он собирался нападать на женщину, только делал вид. Ящер это понимал, Нати, видимо, нет.
— Мне Шкар канистру дал, он им счет ведет!
— Где он?! – Волк почти кричал, прямо в побелевшее от страха лицо.
— Он…
— …В палатке, – ответил за нее Джес. — Привести?
Нати молча кивала и мелко тряслась, втянув голову в худые плечи. Ящеру от такого зрелища стало совсем тошно. Очень хотелось одернуть, сказать, что Итан перегибает, что с женщинами так нельзя! Только это будет огромной ошибкой. Тот, кто пафосно звал себя Волком Пустоши, отлично знает этих людей. Спектакль предназначается специально для них, на понятном им языке.
— Тащи сюда эту мр-разь! – рыкнул Итан. Сейчас он и правда напоминал оскаленного волка.
«Скаут» аккуратно отстранил трясущуюся женщину в сторону, чтобы пройти внутрь. Палатку несколько раз тряхнуло, потом оттуда раздался придушенный, какой-то нечеловеческий визг. Толпа многоголосо охнула и дружно отпрянула, когда пыльный полог откинулся в сторону. Джес держал Шкуру одной рукой, при этом руки мутанта были как-то хитро заломлены за спину, из-за этого его и без того скособоченную фигуру перекосило еще больше. Горбун уже не верещал, на нем не было ни царапины, только лицо стало каким-то землисто-серым, а в глазах застыл смертный ужас. Увидев Ящера и Волка, он рванулся вперед, «Скаут» этого даже не заметил и хватку не ослабил.
— Ну-у? – угрожающе протянул Итан.
— Да что вы? Я же не хотел… не хотел…
С перепугу несостоявшийся отравитель даже не думал отпираться, только тряс головой и бессвязно лепетал:
— Это шутка, понимаете? Животом бы помаялись, и все… Я же пошутил!
— Так, что чуть нас не угробил?
— Нет, нет, ну как же… Это почему же… Ящер, братишка, мы же оба мутанты, скажи ему, а? Ну скажи… Я не хотел!
Ящер смотрел с высоты роста экзоскелета на трясущиеся, давно немытые патлы, на слезящиеся от страха глаза, подхалимски искривленный рот. Отвращение уже достигло невыносимого предела.
— Какой же ты жалкий, Шкура…
— Что с ним делать?
Ровный голос «Скаута» прозвучал в гробовой тишине, как-то зловеще. Волк повернул голову и посмотрел на Ящера. В этом взгляде отчетливо читалось «извини, иначе никак».
— Кончай его.
— Так точно.
Джес не стал уточнять, что означает это слово. Короткий рывок, хруст позвонков. Скрюченное тело горбуна мешком осело на землю. Лицом вниз. Очень медленно. Тишина сделалась топкой и вязкой, было слышно, как дышит за спиной толпа. Ни вскрика, ни шепота.
— Та-ак, что у вас тут творится?!
Командный голос Рафа разбил эту тишину, как камень, брошенный в стекло. Рыжий шествовал сквозь толпу не спеша, расправив плечи, в сопровождении Круса и еще двоих, кого Ящер не знал. Все послушно расступались перед ними. Поравнявшись с троицей, главарь окинул всех внимательным взглядом. Ящер только сейчас заметил, что глаза рыжего верзилы такие же черные и цепкие, как у Мамы Ратт.
— Ну что? Рассказывайте, за что его так.
Говорить начал Волк. Выслушав до конца, Раф поднял с земли злополучную канистру, повертел в руках, посмотрел на просвет.
— Вон, в воде черное плавает.
— А, может, это и не яд вовсе? Может, землянский кибер все наврал? – раздался из толпы чей-то сиплый голос.
— Не веришь, так сам выпей, тогда точно узнаем, — бросил через плечо Раф. — Если выживешь, будем считать, что наврал. Рискнешь?
Тишина.
Рыжий, наконец, опустил голову, рассматривая мертвого мутанта, словно это было не человеческое тело, а груда пыльного тряпья.
— Допрыгался, кривой… Говорил я ему… Мы общее дело делаем, родных спасаем! — голос у Рафа сделался гулким и тяжелым. — Кого-то дома жены с детьми ждут, родители, сестры, братья. Если перегрыземся, не найдем базу, все они умрут в эту же зиму! Все услышали?
— Да!
— Мы услышали!
— Все поняли!
— А долго еще идти?
Толпа полнилась и полнилась криками. Рыжий еще какое-то время стоял неподвижно, слушал разрозненные возгласы, потом вскинул руку, требуя тишины.
— Слушайте, люди общины! Чтобы никаких мне склок! Все в одной колоне идем. Мама учила, что все равны, каждый нужен! Если кто еще будет воду мутить, пристрелю лично. Снарягу Шкара между собой поделите. Его дело возьмут Нати и Клара. Я сказал!
Раф опустил руку и так же неторопливо двинулся в сторону штаба. Остальная свита последовала за ним. Крус кивнул оставшимся, пошли, мол, и вся троица зашагала сквозь толпу вместе с вожаком.
Обернувшись, Ящер увидел, как особо резвые соплеменники стаскивают с мертвого тела пропыленную хламиду. Ботинки уже успели снять, голые ноги с грязными кривыми пальцами и отросшими ногтями жалко подрыгивались от рывков. Стоило огромного труда не передернуться от омерзения. Волк тоже оглянулся, поймал его взгляд.
— Не жалей. Крысой был, крысой и сдох. Вспомни, что он про хвостатку твою говорил. Легче будет.
«Большая, широкая и объемная пещера. Темно, поэтому Шеат кидает вверх светляка. Светящий приятным чуть желтоватым светом шар летит над нами.
С удивлением осматриваю резной, будто рассеченный секирой потолок. Некоторые куски породы висят так шатко, что кажется вот-вот свалятся на голову за доли секунды. Под ногами хрустят камушки, один гулко застучал, перекатываясь по полу, сбитый моим ботинком. Странные цвета – желто-серые каменные сосульки, свисающие с потолка, поднимающиеся с пола, резные стенки. И этот кошмарный потолок…
— Что мы здесь делаем? – мой голос эхом разносится по пещере, отбивается от стен.
— Ищем тебе лекарство. – Дракон мягко, словно кот, ступает по каменистому полу. Ни единый камень не дрогнет. В такие моменты чувствую себя неуклюжей курицей.
— Я не больна.
— Это ты так думаешь, — качает головой Шеат, кончик косы закручивается на сталактите. Дракон его неспешно снимает и мы продолжаем путь.
Молчу. С некоторых пор я научилась молчать и не возражать старшему. Действительно, ему многие вещи виднее, он знает больше. Моя же задача не перечить и по возможности запоминать даваемые на халяву знания. Не каждый житель иной вселенной готов делиться своими секретами, не спешит рассказывать тебе свое самое потаенное и дорогое.
Наконец пещера расширяется еще больше. Откуда-то сверху идет рассеянный неяркий свет. Шеат гасит свой светляк, а я опускаю глаза вниз, замирая. На освещенных участках растет ползучая серенькая трава, украшенная большими ярко-красными, словно капли крови, ягодами. Много, очень много ягод.
Дракон приседает и начинает деловито собирать в горсть красные капельки. Несколько штук сунул в рот, прожевал.
— Годится, иди сюда.
Я присела рядом на корточки и вдруг получила прямо в рот порцию ягод.
— Ммм? – хотелось возмутиться, что съем и так, но крепкая мужская рука заткнула меня надежнее кляпа. Из его хватки не вырваться.
— Терпи, малыш, сейчас будет неприятно.
И действительно было неприятно. Даже больно. Ягоды жгли плазму изнутри, как заправский яд. Я пыталась вырваться, но дракон держал крепко, не давая ни выплюнуть их обратно, ни сбежать. Вытолкнуть, или уничтожить ягоды внутри себя, я тоже не смогла. Оставалось только терпеть и ждать, пока плазма естественным образом их переварит.
Наконец пытка ягодами закончилась, Шеат разжал руки и я вяло шмякнулась на пол. Чтобы через мгновение уже шипеть в боевой стойке, поигрывая щупальцами.
— Зачем ты это сссделал? – голос срывался на сип.
— Это лекарство, они должны помочь тебе обрести себя, — снова загадочно ответил дракон и, не обращая на меня внимания, двинулся на выход.
Раздраженно бью щупальцем по сталактиту, сбивая его и вызывая небольшой каменный обвал.
— Ну давай, расхерачь здесь все, — насмешливые интонации дракона не дают и шанса злобе. – Устроишь обвал – будешь выбираться сама. Я помогать не буду.
Мужчина щелкнул пальцами, создавая светляк, и отправился вперед. Я, раздосадованная неприятностями, поспешила за ним.»
Итак, что мы имеем…
А имеем мы насущную потребность посетить товарищей демиургов, дабы выбить разрешение на второй приют. Собственно, если бы не ограничение на перетаскивание из разных миров и вселенных магических существ в не магическую вселенную, то мне второй приют даром не нужен. Но увы, всех в одну кучу не запихнешь, потому нужен мир, куда можно справлять страдальцев, посильнее, чем рядовой эльф, или юный демоненок. Не бросать же их, в самом деле?
В этот раз процедура перехода к совету демиургов была проще. Я сгребла на корабле толстую папку документов на Приют и отправилась прямиком к зданию совета. Понятно, что посторонние за просто так туда не телепортируются. Будем пешочком по этим ступенечкам, мать их!
Архитекторы во всю свою силу отыгрались на демиургах. Ну, или же самим владыкам было удобно ходить по крутым лестницам, замысловатым переходам, с кучей тупиков, ложных ходов и бесполезных поворотов. Наконец, помянув уже раз надцатый мать этого великого гения, я оказалась у нужной двери.
Искомый демиург, а по совместительству еще и куратор нашего Приюта, вскинулся в кресле. Пропустил меня к нему вполне миловидный секретарь, успевший налюбоваться на внушительную папку, грозящую выскользнуть из моей руки. Тут так – чем толще папка, тем быстрей тебя пропустят. И пофиг, что добрую ее половину занимают рисунки наших друзей биоников.
— Что-то случилось? – мужчина приподнялся в кресле, тряхнул густыми медовыми волосами. Зависть участливо кольнула. Эх…
— Да. То есть нет, ничего ужасного. Просто я бы хотела открыть еще один приют…
— Что? – Тээр приподнялся с кресла, свел свои золотистые глаза в кучку и переспросил. – Я не ослышался?
— Ничуть. Понимаете, так получается, что я нахожу довольно сильных существ, которым некуда идти. Забрать их в наш приют нельзя, они пошатнут равновесие и сломают нам все планы. Бросать на произвол судьбы – жалко. И неизвестно еще, что сделает, например, брошенная ведьма, или отчаявшийся демон, если им некуда идти и уже нечего терять…
— Вы же понимаете, что у нас не так много миров, которые можно занять? — мужчина снова углубился в изучение какого-то документа.
— Прекрасно понимаю, но у нас уже есть подходящий магический мир в магической вселенной. Хотя магия оттуда очень быстро уходит. И эльфов люди выжили… Пришлось к нам забрать.
Я сжимаю в руках папку. Если выгорит – мы сможем еще и помощи попросить в случае чего…
— Когда вы все успеваете, а?
— Кхм… мы почти не ведем бумаг и занимаемся только материальным трудом.
— Как без бумаг? – канцелярская крыса уронила самопишущее перо и залила чернилами бумагу. Впрочем, демиург быстро исправился и ликвидировал свою оплошность.
— Вот так… — покорно изображаю пай девочку, вкупе с коротким малиновым топом, открывающим пупок и облегающими джинсами, смотрится довольно комично. То-то охранник меня сканировал долго и тщательно на входе. Знаем мы ваши сканирования…
— Ну хорошо. Условия наши вас устраивают? Оплата та же, гарантии те же.
— Да, конечно!
— Тогда будем заполнять бланк… — он порылся в стопке, находящейся на краю стола… — Вот оно. Держатель приюта вы… Название мира?
— Шаала, — киваю, внутренне ликуя. Выгорело.
— Как? – снова светлая бровь приподнимается к виску. Да уж, дорогая, сегодня ты дважды шокировала демиурга. Это многого стоит.
— Шаала*, — терпеливо повторяю.
— Однако, креативненько… Ладно.
Еще час ушел на заполнение документов, оговорку способа сбора оплаты – не будем же мы космические станции строить в магической вселенной, и прочую бюрократическую тягомотину. Наконец Тээр отпустил меня восвояси, возвращаясь к бумагам.
— Постойте! – вдруг крикнул вдогонку демиург, вскакивая из-за стола.
— Что-то еще? – я поворачиваюсь от двери, наконец имея возможность рассмотреть высокого красавца в замечательном песочного цвета костюме и выглядывающей из-под него белоснежной рубашкой.
— Ваш запрос на возрождение Шеата Ар Кэрра выполнен, — слегка кивнул мужчина. – Вы имеете право вернуть его себе.
— Мой… запрос?.. – мое лицо одеревенело, плазма на некоторое мгновение замерла, перестав циркулировать в своем вечном круговороте в теле.
— Да. Ваше пожелание возродить этого дракона реализовано и документально подтверждено. Вот, пожалуйста. По документам он значится как клон, правовых и наследственных претензий родственники и клан предъявить не смогут.
Тонкая рука протянула мне очередной документ, я не глядя сунула его в папку к остальным. Ноги подгибались, руки дрожали… неужели так можно было?
— Скажите… когда…
— Вернется к вам полностью? Годика через два, не раньше.
— Благодарю вас! – внезапно все ожило, я смогла двигаться и первым делом кинулась обнимать демиурга. – Спасибо!
— Ну что вы, не стоит, не надо! – мужчина попытался отпихнуть меня, но я уже крепко вцепилась в трещащий пиджак. – Меня жена четвертует, увидев обрывки чужой ауры!
— Простите… А жене, если будет кричать, запись покажите.
Выскакивала я из здания совета вприпрыжку. Охранник шарахнулся в сторону, едва не снеся головой колонну. Поднимающийся вверх проситель невольно залюбовался на скачущий в пределах его взгляда бюст в малиновом топе, какая-то манерная дамочка взвизгнула, рассыпав бумаги… А мне все было ни по чем, потому что сбылась моя мечта!
Примечания:
Шаала — по темно-эльфийски означает «задница». Достаточно красноречивое название мира, из которого уходит магия, а исход эльфов только усилил отток. Мира, где из всех рас остались только люди и оборотни — производная от людей. Так что переселенные в леса светлых эльфов, эльфы дроу вполне имели право так назвать свое новое место обитания.
Шли большие корабли,
По пути они зашли
В Африку, в Австралию,
В Индию, в Италию,
В Аргентину, в Уругвай,
Кто остался — вылетай!
Кешка с наслаждением «вылетел» и побежал прятаться. Здесь, в заброшенной деревне, прятки были не то, что в одесском дворе, с местами, которые все знали наизусть. Здесь были пустые дома и сарайчики, кусты, заросли бузины. Игра часто затягивалась до вечера…
Вот зря мама ругала папу! Куда, мол, тебя понесло, к черту на личку… то есть на кулички, в заброшенную деревню… Если так достали конкуренты, прятался бы тут сам, а семью не втягивал бы. Папа виновато бурчал, что как раз о семье и думает — мол, тут сейчас куда спокойнее, чем в Одессе. Мама сердилась еще больше и предлагала посчитать убытки: в такие дни всем нужны лечебные травки и заговоры и прибыль от их продажи вдвое больше. Папа вздыхал, что всех денег не заработаешь и во времена конфликтов лучше от этих самых конфликтов держаться подальше: нейтральных магов многие не любят, и за травки-эликсиры-заговоры могут и вовсе не заплатить, а просто отобрать их, да с жизнью вместе. И вообще, они ж тут не одни: и Борух со своими здесь, и Симочка, и Миша с семьей. Мама притихала, а потом начинала жаловаться на отсутствие водопровода и удобств, и они принимались обсуждать, как бы эти удобства обеспечить…
А Яше и Кешке тут очень нравилось! Тут был свежий воздух, тут не шумели за окном машины, тут было тихо, без людей, и можно свободно пробовать магию… Конечно, им не хватало компьютера, но кристаллы были, и фильмы все равно можно смотреть спокойно. Вечером, когда темно. А днем… сколько ж тут нашлось тихих уголков, заброшенных чердаков с пыльными сокровищами и удивительных вещей! Голос мамы, звавший на обед, каждый раз выдергивал их будто из сказочной страны, полной чудес. Они являлись «пред мамины очи» в пыльных рубашках и перемазанных шортах, иногда с паутиной на макушках… и она каждый раз хваталась за сердце и говорила, что эти ходячие пылесборники сведут ее в могилу.
Но они же знали, что мама просто шутит.
Кешка почесал зудящую ногу (по дороге в укрытие влетел в куст крапивы) и прислушался — тихо. Ну конечно. Водит Розка, дочка тети Симы, а когда это девчонки хорошо играли в прятки?
А он сегодня такое хитрое место выбрал — нипочем не найдут! Он улыбнулся. С улицы послышался чей-то визг. Кого-то нашли? Наверное, Марийку. Она хоть и старше, ей уже девять, но толстая и прятаться хорошо не умеет. А верещит как… Кешка поежился. Будто ее не Розка нашла, а монстр из аниме «Наследник древнего замка». Да что с ней?
Марийка все визжала, потом с улицы послышались новые крики. Кешка дернулся встать — и замер. Ему стало страшно… Почему все кричат? Почему?
Он скорчился за своей старой бочкой, слушая…
— Розочка! Роза!
— А-а, а-а!
— Уберите его от меня! Уберите-е-е-е…
— Мы нейтральные маги! Вы не имеете пра…
— Ай-и-и-и-и…
А когда все стихло, стало еще страшнее.
Уже начало темнеть, когда Кешка посмел выйти на улицу. Заброшенная деревня встретила его мертвым молчанием. Свет не горел ни в одном окне. На негнущихся ногах он сделал несколько шагов… споткнулся.
Это была Марийка. Она лежала на траве лицом вниз. Крапива ведь жгучая, почему Марийка не подвинется? И почему так тихо?
Из дневниковых записей пилота Агжея Верена.
Абэсверт, Аннхелл
На горизонте горели горы. И это была не метафора.
Несло раскаленным камнем, еще чем-то непередаваемым. Я вытолкнул из легких вонючий горячий воздух и прикусил губу. Расслабляться рано. Разве что постоять пару секунд возле шлюпки, провожая глазами уходящую армию.
Я сделал все правильно, но отчего же мне хреново-то так?
В плечо кольнуло. Перевел взгляд на запястье и увидел, что огонечек дальней связи мигнул раза два неуверенно и загорелся. Связь заработала. Мы, наверное, снесли к Хэду все «шумелки».
Коснулся пальцем экрана.
– Ты чего там опять творишь! – взревел Мерис.
Я поморщился и приглушил звук.
– Ничего, – сказал тихо и невесело. – Поставленную задачу отработали. Все под контролем.
– Ты хочешь сказать, что с орбиты не видно, что у вас там?
– А что у нас там? – спросил я без особого интереса.
– Судя по видео, которое мне сейчас гонят, вы всю долину сожгли!
– Почему всю? Квадратов двадцать-тридцать по нашим прикидкам.
Мерис онемел от моей наглости. Потом засопел. Судя по всему, параллельно просматривал и карты, и записи, и интерактивную съемку.
– А ты сам у меня где?
– В долине. Движемся в сторону Дагалы.
– А армия?
– Армия выходит из долины. Что, с орбиты не видно?
– Просто глазам не верю. Пусти козла в огород… Ты у меня во сколько вчера под Бриште сел?
– В районе обеда. Если по местному времени. По корабельному – в одиннадцать.
Мерис замолчал. Потом выдохнул:
– Да… Скоро я тебя по секундомеру буду с цепи спускать. Все карты мне спутал. Я рассчитывал, что дня три ты там повоюешь.
Рос посигналил мне, я подтянулся и запрыгнул в висящую на уровне пояса шлюпку. Но дверь не задвинул, смотрел на горы.
Лучше бы Мерис размышлял, отключившись. Я бы успел поговорить с Вланой, пока связь есть. Но вклинивать дополнительный кубик экрана в физиономию генерала было откровенным хамством.
– Ладно, – сказал он, наконец. – Действуй, как знаешь. И держи меня в курсе, насколько возможно.
– Боюсь, проблемы со связью для повстанцев – дело плевое, – признался я. (Да и у Дейса запчастей навалом.) – Лучше Влане передай, что… все в порядке, в общем. И Дараму. Он же у тебя?
– Дарам, он…
Щелчки забили на пару секунд звук. Снизу голо прилепилось простенькое видео. Я увидел знакомое, смуглое, как у всех в космосе, лицо, широко расставленные серые глаза.
– Мне тебя не хватает, Агжей. Но война когда-нибудь кончится. А сейчас мне нужно вернуться на «Пал». «Пал» – старый корабль. Я нужен там больше.
Я слушал и не слышал.
Дарам не исчезал в никуда, как Дьюп, но у меня почему-то заныло сердце. Ну, чего я, в самом деле? Я не выкупал Дарама, с «Пала» его временно отпустили по просьбе лорда Джастина. Я даже личного дела на него не видел, он у нас вроде бы как гостил…
Хэд, ну почему мне так тяжело, словно он прощается навсегда?
В общем, хорошего настроения мне сегодня не светило. Мы двигались на Дагалу – самый большой в Белой долине фермерский торговый центр. Ночи не было. Раскаленные горы превратили ее в затяжной багровый восход.
Что я натворил? Зачем? Стер с карты двадцать квадратных километров земли вместе с людьми. Стер играючи, по-детски размышляя, выйдет у меня или нет?
А если бы нужно было сжечь всю долину, тоже бы сжег?
Самое смешное, я пока и мыслей таких не мог себе позволить. Я должен изображать завоевателя – всезнающего, жестокого, ни кого не жалеющего. Наверное, это получалось плохо. Никто из бойцов даже не пытался заговорить со мной, а если я поворачивался, то ловил сочувственные взгляды. Не знаю, о чем ребята думали, я не спрашивал. Когда человеку не по себе – кроме себя он никого и не видит.
Зато говорить со мной фермеры теперь не откажутся, куда им деваться. Многие, наверное, этой ночью были в горах. Их отцы и деды утром придут, перепуганные, с подношениями и заверениями в лояльности…
Но я ошибся. Фермерский совет города вышел к нам прямо по прибытии.
В Дагале тоже видели полыхающее зарево. Здесь существовали свои источники информации и свои шпионы. И город не спал.
Здоровенный, бородатый, как таянцы, глава местного фермерского совета предложил нам разместиться в центре города, в огромном торговом доме, заполняемом гостями в дни ярмарок. Он еще что-то говорил, а я уже смеялся ему в лицо.
– ТЫ держишь меня за идиота? – спросил я, наплевав на приличия. Да и какие вообще могли тут быть приличия, если его люди занимались сегодня ночью тем же, что и мои. – Ты хочешь, чтобы «ваши» управились с нами поутру одним удачным выстрелом? Или здание заранее заминировано?
Я помедлил, глядя, как у него краснеет от ярости видимая часть лица. Да… Борода хорошо скрывает эмоции. Надо бы такую же отпустить.
– Моих бойцов ТЫ расквартируешь по лучшим домам города. Где список членов торговой палаты?
Другой мужик, бритый, тут же протянул список, улыбаясь перекошенным от усердия и страха лицом.
– На, читай! – я бросил пластик главе фермеров.
Белый листок изогнулся в полете, и он его не поймал.
Я сам не понимал, почему веду себя так грубо. Наверное, устал. Или по-своему переживал то, что сделал. А может, хамил, чтобы не заводиться по-настоящему?
Фермер поднял список, отряхнул его. Серые глаза потемнели, но он сумел сдержаться.
– Возьмите, – сказал он. – Я знаю, о ком речь.
Я передал список кому-то из стоящих за спиной. Усмехнулся:
– Возьму. Надеюсь, он совпадает со списком бунтовщиков?
Вгляделся в глаза главы фермерского совета и понял, что попал, не целясь. Ждешь, что я начну вешать? Не дождешься!
– Имя у тебя есть?
Это «тебя» все еще коробило фермера. И все-таки отреагировал он преувеличенно резко. Я что, сам не понимая, сумел как-то его оскорбить? Иначе за что же мне такой яростный взгляд и полное презрения, сквозь зубы:
– Сету Дэорин.
«Сету» означало «господин», так называли когда-то на Экзотике всех родовитых людей. Очень давно. Я где-то читал. В устах фермера это «сету» прозвучало как вызов. Но меня регалии всегда волновали меньше прочего.
– Вот ты сам и займешься расселением, «сету», – ответил я усмешкой, не принимая игры в оскорбленного и оскорбляемого. Могу и вежливо преподнести такое, что все позеленеют. – Семья твоя в городе?
Ну вот, я же говорил… Сету Дэорин не позеленел, конечно. Но его губы, до того подвижные и красные, превратились в вылепленные из гипса.
По рядам фермеров покатился ропот.
– А чего вы хотели? – спросил я, пробегая глазами напряженные лица. – Вы влезли в войну и думали, что ваши дети и женщины будут в это время жить в мире?
– Фермерский совет не поддержал… – начал кто-то и осекся.
Значит, кое-что совет все-таки поддержал.
– Ну, чего смотришь? – повернулся я к главе совета. – Вот по домам этих голосистых и начинай расселять. А я пока посмотрю, где остановиться мне.
– Я приму вас у себя в доме, – сказал сету Дэорин, кривя губы. Он сумел придавить хвост своей ярости.
Я приподнял бровь. Это с чего вдруг столько гостеприимства?
– У меня хотя бы нет детей.
Я не поверил:
– Нет? Или нет в городе? И где они? Воюют против нас в горах?
– А хотя бы и так! – взорвался он, наконец.
Но я опять рассмеялся.
– Тогда твой дом мне как раз подходит. Скучно не будет.
Я отвернулся и ощутил, как накатывает усталость. Слишком долго мы растягивали сегодня день. Невыносимо долго.
Дом у фермера оказался что надо. Ребятам понравилось. Они, в отличие от меня, не мучились мыслями о содеянном. Или мучились, но я не замечал?
Просторный дом на окраине города окружал обширный сад. Газон, цветы, плодовые деревья, какие-то сарайчики. Все это очень подходило и для пикников, и для временного лагеря тоже.
Мы поставили два десятка палаток для бойцов и техников. Натянули маскировочное полотнище на шлюпку и кое-какое тяжелое оружие. Расставили дежурных. Оба грантса и Джоб с Айимом все это время не отходили от меня. Я не знал, сколько могут не спать грантсы, но мои парни точно устали. Пришлось идти в дом, пока я не лягу – ребята не отвяжутся.
Невысокая, бледная, как небо на Орисе, женщина в полотняном платье бросилась мне навстречу. Но, похоже, ждала она не меня. Я не знал, что ей сказать. Если ее дети караулили нас ночью у горла долины, то, скорее всего, детей у нее больше нет. Впрочем, так же могло не быть и меня. И – гораздо менее гуманным способом. Менее быстрым.
Я отвернулся от нее.
Мы вошли впятером. Абио – первым, следом я, позади пыхтел Айим. Джоб прошелся, проверяя, есть ли еще кто-то в доме. Тако встал в дверях. Разуваться мы, разумеется, не стали, это было бы смешно.
Помещение для отдыха ребята выбрали с видом на наши палатки. Если что – можно просто прыгнуть в окно. Жена фермера проскользнула в облюбованную нами комнату и стала торопливо собирать какие-то мелкие вещицы, фотографии. Похоже, здесь жили ее дети. Двое. Судя по плакатам на стенах, мальчики. Для нее – мальчики.
Квадратная почти комната, две кровати, широченное окно со старомодными двойными створками. Женщина вышла, и я, не разуваясь, упал на правую кровать.
Вернулся Джоб, доложил, что в доме больше никого нет. Я кивнул. Хотел послать кого-нибудь спать, но Абио, как старший, сам стал распределять роли. И я просто велел разбудить меня через два часа.
Где-то в подкорке блуждала мысль, что с Вланой так и не удалось связаться. Что она волнуется.
Через две недели пришел ответ от Вернигоры – на этот раз его доставил княжеский гонец, который привез тяжелую весть: основные силы новгородского ополчения не придут на помощь псковичам – Великий князь Литовский объявил Руси войну и двинулся ни много ни мало на Киев. Османская империя заключила союз с крымским ханом и Литвой, и татарская конница с поддержкой турок идет на Киев с другой стороны.
Вернигора звал Млада в Новгород, как только появится возможность покинуть осажденный Псков. Он нашел однорукого кудесника, и нашел его действительно в Белоозере – старику исполнилось сто шесть лет, и новгородские волхвы, конечно, отправились за ним, но никто из них не верил, что им удастся сдвинуть его с места: старец удалился от людей двадцать лет назад и появлялся в городе раз в год, в дни летнего солнцестояния. Никто не знал его силы, которая могла возрасти за эти двадцать лет уединения, но когда-то он считался одним из самых сильных волхвов на Руси.
Вече избрало Черноту Свиблова посадником, князь со дня на день должен был покинуть Псков: ему нечего было делать в осажденном городе. Вернигора остался без поддержки Мариборы и писал, что дни его на должности главного дознавателя сочтены, если, конечно, князь не воспротивится воле Свиблова. Совет господ никогда не имел такой власти при Смеяне Тушиче, какую получил теперь. Новгородские земли, и без того разоренные сбором ополчения, бояре обложили двойной податью, списывая это на войну. На самом же деле они просто надеются покрыть свои расходы. Пушечный двор стоит – никто не везет бронзы на пушки, кузницы не куют оружия: никто не платит им за это.
К письму главного дознавателя была приложена коротенькая записка от Даны: «Ты обещал вернуться». Млад представил, как Вернигора пришел к ней и предложил послать весточку в Псков, – ему стало неприятно.
Каждое утро Тихомиров выводил студентов на «занятия» – учил драться на стенах и под ними, стрелять из луков, кидать сулицы. День прибывал, и с рассвета до заката ребята сильно уставали, но с каждым днем крепчали и становились уверенней. Млад на себе ощутил эту уверенность: доспех уже не тяготил его, и рука держала меч гораздо тверже, чем под Изборском. Ели они на убой: у Пскова не было возможности прокормить весь скот, что привели в город из деревень и посадов, и половину его собирались пустить на мясо.
Первый штурм начался ранним утром, задолго до рассвета: двадцать орудий ударили по крепостной стене, раскаленные ядра полетели в город, поджигая деревянные постройки, разбрасывая по сторонам бревенчатые стены, как биты разбрасывают «городок» при игре в рюхи. Рушился камень и горел огонь, приближаться к стенам было опасно: пожары тушили только там, где пламя могло перекинуться глубже в город.
Четырехсаженные стены устояли…
С рассветом, отогнав защитников крепости в глубь города, немцы пошли на приступ, и пушки прикрывали их полки. Но псковские лучники поднялись на стены, выкашивая пеший строй легких кнехтов, своими телами пролагавших дорогу основным силам. Русские пушки сшибали осадные башни и сносили земляные укрепления – штурм захлебнулся в самом начале, ни один немец так и не поднялся на крепостную стену.
Ландмаршал выжидал недолго – подтянул пушки из-за Великой, нацеленные на Псков с другого берега, и следующий обстрел южной стены начался через пять дней. На этот раз немцы никуда не спешили: около сотни орудий мерно били по стенам двое суток.
Млад посчитал: между выстрелами пушек он мог вдохнуть от трех до шести раз. Или медленно сосчитать до двадцати… Его сотня стояла под стенами – заваливали камнями проломы, засыпали песком, а потом поливали их водой. Пушки стреляли вразнобой, но просчитать, когда ядро ударит рядом, не составляло труда. Если ядро попадало в только что сделанный завал, камни летели во все стороны; если пробивало уступ над боевым ходом – камни сыпались сверху.
Через несколько часов Младу казалось, что он сходит с ума от ожидания следующего выстрела. Тело напрягалось, как он ни старался успокоиться, голова уходила в плечи, а руки отказывались работать. И если выстрел задерживался, напряжение становилось невыносимым: от него скрежетали зубы и сводило мышцы. Поначалу Млад отдавал студентам приказ ложиться на землю и прикрывать голову, но потом это всем надоело:дольше валялись на холодной земле, чем работали.
К вечеру появилась привычка: Млад чуял близкое попадание за несколько мгновений до него. Но к тому времени пропал и страх – тело устало бояться. Шестеро из его сотни были ранены, парню с третьей ступени придавило ноги выше колена – он так и не пришел в себя, пока над ним на рычагах приподнимали стопудовый кусок стены, пока вытаскивали его за плечи и несли до лечебницы на щитах.
Отец покачал головой, когда прощупал размозженные кости своими всевидящими пальцами.
– Или мертвец, или калека, – сказал он Младу. – Я думаю, лучше калека. Он, возможно, считает иначе. Иди, Лютик, это не твоя забота.
Ночью обстрел прекратился – в темноте ландмаршал только напрасно тратил порох. До полуночи продолжали заваливать проломы, не зажигая факелов, чтобы немцы не могли нацелить пушки на свет. Когда студенты начали падать от усталости, Тихомиров свернул работу. Млад отправил остатки сотни «домой» – их терем не пострадал от пожара, далеко стоял от стены, – а сам побежал в лечебницу. Отец не спал и, наверное, даже ждал его, потому что сразу взял за плечо и сказал:
– Пойдем. Мне некогда, но кто-то должен…
Млад знал, что́ увидит. Он уже видел это и думал тогда, что будущего не знают даже боги… Он уже в Коляду знал, что этого будущего не изменить, но на что-то надеялся. Он видел эту темную палату, светец в углу – дорогой, витой светец. Тогда будущее казалось ему явью…
Разухабистая, веселая песня и бегущий хоровод… Жизнь била из них ключом, жизнь искрилась в свете костров, плескалась на дне сталкивавшихся кружек и проливалась на снег, жизнь цвела на их щеках ярче макового цвета… «Млад Мстиславич! Иди к нам в хоровод! Чего стоишь-то?» Млад уже тогда знал, что это будущее неотвратимо. Но как ему захотелось вернуться в то прошлое, попытаться еще раз все изменить! Начать все сначала! Он захотел этого с такой силой, что в ушах его грохнула песня и свет лучины показался огнем костров на капище…
Только теперь нельзя было по тропинке вернуться домой, обнимая Дану, и усилием воли отодвинуть от себя видения…
Вместо веселой песни рыдание гулко билось между сводами стен: парень царапал лицо, размазывал по щекам слезы и кровь и стучал головой по соломенному тюфяку. Он был укрыт теплым плащом, но и под плащом Млад сразу увидел, что ног у него больше нет.
Млад опустился на колени у изголовья.
– Мир, в котором мы живем, прекрасен, – сказал он тихо, – он стоит того, чтобы жить.
Как ему пришло в голову начать с такой глупости? А впрочем, что бы он ни сказал, все будет бессмыслицей сейчас. И он говорил, говорил, не особо задумываясь о смысле своих слов, зная, что голос его может завораживать и безо всякого смысла. Это потом слова всплывут в памяти, как нечто само собой разумеющееся, уже свое собственное…
Парень заснул перед рассветом, обеими руками вцепившись в запястье Млада. Наверное, просыпаться ему будет еще тяжелей… Он проснется и не сразу вспомнит, что с ним случилось. А когда вспомнит, слез больше не будет, и от этого боль станет невыносимой. А потом будет много ночей, после которых надо проснуться и вспомнить…
Млад боялся потревожить его, но как только за цветными стеклами появился тусклый свет, по крепостным стенам снова ударили пушки.
Отец поймал его на крыльце, когда Млад на ходу натягивал на голову шлем.
– Лютик, послушай, – отец взял его за руку, – я говорил об этом, когда тебе было пятнадцать… Помнишь, ты спрашивал, как я могу спокойно на это смотреть и не сойти с ума?
– Да, бать, я помню. Не надо пропускать это через себя, – кивнул Млад.
– Я никогда не пытался сделать из тебя врача. Но… раз так сложилась жизнь… Лютик, ты привыкнешь. К этому привыкают, чтобы не сойти с ума.
– Бать… Со мной все хорошо, поверь, – усмехнулся Млад и побежал по ступенькам вниз, но на повороте приостановился: у него закружилась голова.
До чего же ужасная стоит погода! Весь день моросит холодный дождь, а к вечеру, как будто дневной непогоды было недостаточно, поднимается туман. Густой и грязно-серый, он заволакивает дома и гасит фонари. Бредущие со смены фабричные работники, понурые и молчаливые, в этом мареве кажутся настоящими привидениями.
Нейдж Тинсоу чувствует себя чужой в этом мрачном месте. Еще полгода назад ей бы и в голову не пришло, что она может так вот запросто оказаться на улице после восьми вечера одна, да не просто на улице, а в Западном Краю, самой бедной части Олднона. Она старается держаться в тени, идти вдоль стен, так, чтобы не привлекать к себе мужского внимания. Эти люди кажутся ей грубыми и жестокими. В большинстве случаев так оно и есть. Тинсоу знает об этих местах только из рассказов прислуги, пересуд и сплетен, обрывки которых можно случайно услышать, когда заходишь на кухню или в кладовую. Нейдж находила их отвратительными, но реальность оказалась отвратительнее многократно. И всё же, выбора у неё нет.
«Пойдешь по Мэдчестер-стрит, пока не увидишь паб на углу с переулком. Это Крысиный тупик. Сворачивай туда и иди, пока не дойдешь до самого конца. Там будет большой дом из красного кирпича, на котором будет написано «Старая пивоварня». Заходи внутрь и спускайся вниз, до самого дна. Рискованное это дело — не всякий возвращался оттуда живым. Не забудь сказать, как я учила».
Страшные эти слова снова и снова звучат в голове Нейдж. Вот она видит паб с дверями в углу и тусклым фонарём над ними. У крыльца ничком лежит бродяга. Одежда на нём — собрание обмоток, рванины и заплат, и уже нельзя наверняка сказать, чем они были тогда, когда могли зваться одеждой. Бродяга не шевелится: может быть мертвецки пьян, а может просто мёртв. Нейдж отводит глаза и спешит повернуть.
Света в Крысином тупике ещё меньше, чем на Мэдчестер-стрит. Редкие окна здесь плотно закрыты ставнями, а свет из них тусклый. Вскоре Тинсоу видит нужный ей дом — это мрачная громада с тёмными провалами вместо окон и проплешинами обвалившейся штукатурки. Выгоревшая от времени вывеска полукругом висит над старыми воротами.
Коснувшись их рукой, Нейдж чувствует, как внутри неё всё замирает. Ворота поддаются с противным скрипом, открывая дорогу в мрачную, наполненную смрадом темноту.
Таинственные обитатели этого места — голодные и обездоленные, расступаются от неё, настороженно изучая. Скоро они поймут, что Нейдж Тинсоу — всего лишь беззащитная женщина, и тогда бросятся на неё, готовые разорвать на части. Ей хочется убежать, а ещё лучше — проснуться. Пусть это всё окажется глупым сном, кошмаром, который мучит ее, но обязательно закончится.
Нет.
Нейдж решительно ступает в темноту Старой Пивоварни. Кошмар ждёт её впереди, но ещё больший кошмар остаётся за спиной, и преодолеть его можно, лишь спустившись на самое дно этого ада.
Потёмки здешние нарушаются лишь слабым свечением лучин и сальных ламп. Эти огоньки, точно болотные виспы, влекут её на погибель. С трудом отыскивает она лестницу, которая ведёт её вниз, в катакомбы ещё более мрачные, чем строение наверху. Нейдж чувствует, как десятки голодных глаз ощупывают её. Для здешних обитателей её чистая одежда, ботинки, даже волосы и зубы — немалая ценность. Наконец, ожидание становится для кого-то из них невыносимым — из темноты перед Тинсоу вырастает мрачная фигура, сутулая, со вздутым животом и лихорадочным блеском глаз — единственным, что можно различить на тёмном от грязи и волос лице. Он не намерен говорить — в его руках тяжелая дубина, уже поднятая для удара, точного и смертельного. Страх сковывает Нейдж, словно заключая в ледяную глыбу.
— Я пришла к Джеку! — едва успевает выкрикнуть она. Фигура разом замирает, словно дагеротип, затем пятится, через мгновение растворяясь в темноте. Нейдж продолжает свой путь, и теперь никто не пытается её остановить, словно сказанное ей вдруг разнеслось по всему дому и достигло каждого уха.
Наконец, путь женщины окончен. Она стоит у входа в пещеру, откуда пахнет гнилью и шерстью, словно из клетки в зоосаду. У входа в пещеру в стену вделан газовый фонарь. Двое оборванцев сидят под ним прямо на земле, играя в кости.
— Я пришла к Джеку, — шепчет заветный пароль Тинсоу. Один из игроков недовольно морщится.
— Это мы и без тебя знаем, — говорит он. — Заходи, не копошись!
— Будь Всевышний милосерден к её заблудшей душе, — под нос себе бормочет второй. — Поспела как раз к ужину.
— Цыц! — обрывает его первый и зло косится на Нейдж. — Ну, давай, чего встала?
Женщина ступает в проход, чувствуя, что сердце её вот-вот разорвётся от страха.
— Стой.
Впереди вдруг вспыхивают золотым два глаза — больших, словно блюдца. Нейдж замирает.
— Кто ты такая? — голос звучит низко и утробно. Это не голос человека — звериный рык, который вдруг облёкся в форму человеческих слов.
— Нейдж Тинсоу, сэр. Я пришла к вам за помощью.
— За помощью? — в рычании девушка, кажется, слышит нотки интереса. — А с чего ты взяла, что я помогаю людям? У меня с ними другие дела. Тебе ведь сказали, кто я, Нейдж Тинсоу?
— Да, — стараясь сдержать в голосе дрожь, отвечает девушка. — Вы — Рипперджек, мантикор.
Из темноты раздаётся удовлетворённый рык.
— Какой помощи ты ищешь от меня?
Нейдж глубоко вздыхает.
— Мой муж, Джастер… Он много проиграл в карты и, чтобы отыграться, поставил на кон… он поставил…
— Что именно? — требовательно спрашивают золотые глаза. Нейдж показалось, что они приблизились — настолько, что она даже ощутила на лице горячее дыхание чудовища.
— Нашу дочь, — едва сдерживая рыдания, почти выкрикивает она. — Совсем кроху!
— И что ты хочешь от меня?
— Барбот, человек, которому проиграл мой муж, назвал цену, за которую готов уступить Милдред. Таких денег у нас нет, даже если мы продадим всё, что имеем. Люди говорят, что казна Рипперджека не меньше королевской…
— А что ещё люди говорят? — обрывает её причитания властный рык. Нейдж понимает, к чему идёт разговор.
— Люди говорят, что вы не даёте деньги за деньги.
Снова обжигающее, влажное дыхание касается кожи Тинсоу.
— Люди так много болтают обо мне? Может мне разорвать десяток-другой, чтобы меньше трепались? Пожалуй.
В пещере воцаряется тишина. Нейдж слышит только, как бешено стучит её сердце.
— Я знаю тебя, Нейдж Тинсоу. Ты и твой муж — известные повара. Лорды Олднона ссорятся из-за вас, каждый норовит перетащить на свою кухню. Дурная слава.
— Как скажете, сэр.
Чудовище смеётся. В этом раскатистом рёве Тинсоу распознает смех не сразу — первые несколько секунд ей кажется, что мантикор сейчас разорвёт её.
— Скажу так, Нейдж Тинсоу. Я не помогаю людям. Но иногда я даю им то, чего они хотят. И назначаю за это цену. От цены моей нельзя отказаться — если ты пришла сюда, ты уже приняла эту сделку. Так слушай: я оплачу твой долг и верну тебе дочь, если ты приготовишь мне завтрак. Этот завтрак должен заменить мой обычный, и я должен остаться доволен им. Иначе, я позавтракаю в обычной своей манере. Ты знаешь, чем?
— Нет, сэр.
— Мою утреннюю еду составляет младенец. В Старой пивоварне в них нет недостатка. Бродяги плодятся как блохи, и, как блохи, не думают о будущем собственных чад. Многие несут их мне. Я не отвергаю такие подношения. Через три дня принеси мне замену этому блюду. Если не принесешь или блюдо мне не понравится — его заменит твоя собственная дочь. Не спрашивай, как и когда, просто знай, что это случится. А теперь иди! Сейчас время ужина, и твой запах раздражает меня.
Охваченная ужасом, Тинсоу выбегает прочь. Она не помнит, пути наверх, не помнит, как покинула Старую Пивоварню, Крысиный Тупик, Мэдчестер-стрит… Придя в себя, она понимает, что находится дома, в тёмной и пустой гостиной.
— Что я наделала, — шепчет она. — Зачем я пошла туда?
В комнату, пошатываясь, входит муж. На нём грязные кальсоны, сорочка с пятном на груди и помятый котелок. Его шатает. Он пьян.
— Уходите, мистер Тинсоу, — шепчет Нейдж, — уходите, я не могу видеть вас сейчас!
— Ты всё-таки пошла к нему? — с трудом ворочая языком, спрашивает Джастер. — Послушалась эту старую ведьму?
Нейдж вскидывает голову:
— А как я должна была поступить? — с вызовом спрашивает она. — Утопиться в бутылке, как это сделали вы?!
Мужчина молчит. Ему нечего ответить.
***
Восточный Край пробуждается поздно — с этой стороны Зетмы жизнь не подчинена фабричному гудку. Долгие партии в джентльменских клубах, званые ужины a la russe, тайные свидания — всё это продлевает вечера здешних обитателей глубоко за полночь. А значит, и утро отступает к десяти, а иногда и к двенадцати часам.
Сейчас время длинных теней и настороженной тишины. Солнце ещё не успело подняться, и улицы покоятся в холодной тени особняков, а проснувшаяся раньше хозяев прислуга трудится так, чтобы ненароком не потревожить их.
В этот трепетный час Нейдж Тинсоу встречается с Бабулей Таттерс, полубезумной старухой, которую не слишком любят богатые хозяева, но привечают их слуги. Бабуля — опытная травница, и те, кто не может позволить себе доктора, готовы терпеть её чудачества и несуразный вид. Чтобы не дразнить констеблей, она приходит во время осторожных теней, обтираясь у чёрных входов богатых имений.
— Ты была у него? — спрашивает Бабуля. Нейдж кивает.
— Теперь я не знаю, верно ли поступила, — говорит она с тихим отчаянием. — Джек выслушал меня и назначил цену. Он потребовал, чтобы я приготовила ему завтрак.
Бабуля хихикает — словно смычком водят по куску стекла:
— И это испугало лучшую повариху Олднана?! Ты должна Всевышнего благодарить, что такой подарок сделал тебе!
— Подарок? Он сказал, что если завтрак ему не понравится, он съест мою дочь!
Старуха перестаёт смеяться, вперив мутный взгляд в Нейдж.
— Что с того? — сварливо говорит она. — Таков его обычай. Джек не помогает людям, ему до людей есть одно только дело — кулинарное. Думаешь, тебе одной такое выпало? Всем он задает что-то ему сготовить. Обычно, правда, на кон ставится тушка самого повара.
Нейдж замирает, глядя на Бабулю Таттерс почти с ненавистью.
— Ты знала? Мерзкая старуха, ты знала и промолчала?
— Рипперджек всегда требует ставки. Видать, считает, что человек так больше стараться будет.
Тинсоу не слышит её. В голове колоколом бьётся мысль: «Если бы она сказала сразу! Почему она не сказала?!»
Силой заставляя себя успокоиться, Нейдж буравит Бабулю горящим взглядом
— Что ещё? Что ещё ты мне не сказала?
Старуха кривляется, распахивая беззубую пасть и высовывая жёлтый язык.
— Что, что? Ты ведь не благородная, чего ж ты не понимаешь? Принеси Джеку обычный его завтрак, только приготовь как следует, точно королю на стол подаёшь. Вот и вся премудрость. Мантикор, он только человечье мясо ест, иного и на зуб не возьмёт.
— Ты совсем из ума выжила, старуха? Он на завтрак ест младенцев! Ты говоришь мне приготовить младенца?
— Приготовь. Или он твою дочку сырой съест. С костями. Даже похоронить нечего будет, разве что кучу мантикорьего дерьма, — она визгливо-скрипуче смеётся, довольная своей шуткой. Нейдж чувствует, как подступил к горлу горький комок.
— На Западном Краю любая рабочая семья продаст тебе новорожденного, даже не спросив, что ты задумала сотворить с ним. Им лишь бы голодных ртов поменьше. Иди туда и купи то, что тебе нужно.
Старуха горбится, снимает со спины сумку, забираясь в неё обеими руками, что-то выискивая.
— Младенец чист и безгрешен, душа его пойдёт прямо ко Всевышнему, — бубнит она. — Подумай: когда он вырастет, кем станет? Пьяницей, бандитом, прелюбодеем. Будет бить жену и детей, воровать на фабрике, а может даже и убивать. Такая жизнь противная и Владыке Земному, и Владыке Небесному.
Нейдж смотрит на Бабулю Таттерс с отвращением. Жуткая старуха всё ещё бормочет, перебирая в своей суме какие-то мешочки, бутылочки и пучки. Развернувшись, Тинсоу уходит прочь, не сказав ни слова. Ей противно говорить со старой ведьмой, но ещё противнее от другого. Нейдж Тинсоу понимает, что иного пути у неё не будет — или это будет чужой ребёнок, или её собственный.
У обочины стоит двуколка — извозчик дремлет, знаком вопроса согнувшись на своём месте, кнут почти выскользнул из ослабевшей руки.
— Мистер, — слегка постучав по лакированному борту, произносит Тинсоу. Лошадь вздрагивает, разбуженная чужим голосом.
— Мистер, — снова зовёт женщина, в тот раз дёргая извозчика за обшлаг. Тот вскидывается, всполошенный, но, видя перед собой леди, успокаивается.
— Мне нужно на Западный Край. К Овощному рынку.
***
Овощной рынок — единственное место Западного Края, которое Нейдж Тинсоу знает и посещает. Это шумная, заставленная убогими прилавками площадь, полная неряшливых торговок, сутулых грузчиков, облезлых псов и наглых крыс. Рынок начинает работу ещё до рассвета и затихает только к одиннадцати, оставляя запоздалых пьяниц вести бессвязные разговоры и горланить похабные песни. Вопреки названию, торгуют тут не только овощами — в лабиринте прилавков найти можно было самую разнообразную снедь. Тинсоу всегда скрывали, что покупают здесь продукты к своему столу. Заносчивым и чванливым лордам нет дела до того, что их поставщики давно проворовались и вконец обнаглели, раз за разом привозя непригодный, порченый товар. Им куда важнее соблюсти границу — джентльмен не будет есть одну и ту же пищу с рабочим. Большая глупость больших людей.
Нейдж идёт по торговым рядам, рассеяно кивая торговкам, узнающим её. Сегодня она пришла за иным товаром, таким, какого доселе не покупала и не думала даже, что когда-нибудь станет искать.
В тяжелом воздухе, среди запахов сырого мяса, гниющих овощей, южных фруктов и рабочей похлёбки, носятся миазмы слухов и сплетен. Овощной рынок для жителей Западного Края — то же, что свежие «Ежедневные новости» для обитателей Восточного. Здесь можно услышать обо всём: от войны и мировой политики до семейных ссор Мясника Уильяма. Слова, словно назойливые насекомые, жужжат вокруг, норовя забраться в уши. Нейдж давно научилась не замечать их, но сейчас её слуха касается что-то, тревожной струной отозвавшееся в груди.
— Ещё одна несчастная душа! Да примет её Всевышней! Хоть и блудлива была, как кошка, да всё же и самой распоследней потаскухе не пожелаешь такой смерти!
— Если бы Финчи не позволяла прожорливой дырке у себя между ног верховодить собой, ничего бы этого не было. Зачем она среди ночи вышла из дому? Хотела запрыгнуть на очередной кочанчик. А получила Джековых когтей. Поделом!
— Спаси Владыка небесный! Что же он сделал с ней?
— Лучше себе не знать. Я утром проходила в том месте, где тело нашли. Там на земле пятно крови больше твоего прилавка и на стенах вокруг тоже.
— Покарай Всевышний этого людоеда!
— Молчи! Ты не знаешь разве, что нельзя про Джека плохо говорить? Кто знает, сколько народу прячется в Старой пивоварне? Я слышала, их там целая тысяча!
— Не может такого быть!
— Может! Мне тётка Мэдди говорила, а эта женщина зря болтать не станет. Помнишь, как она вторую войну с дикарями предсказала? Вот то-то же. И кто знает, вдруг, один из этих, из Пивоварни, сейчас рядом стоит и слушает тебя! Или ты тоже с Джеком пообниматься захотела?
— Спаси Владыка! Да Джек на меня вряд ли позарится. Что во мне? Одни кости — разве в суп, и то жидкий будет.
— Я слышала, что Джеку мясо — вопрос десятый. Другим он кормится. Вот вроде, какой человек его до смерти боится, такой ему, Джеку, самый сладкий будет. Оттого и мучит он их, чтобы страха побольше было. Поняла?
Нейдж долго обдумывает подслушанный разговор. Что-то было в нём, чего сама женщина пока понять не могла. Она всё идёт между лотков, бездумно заглядывая в них, кивая на призывные выкрики продавцов. На этом пути Тинсоу встречает трёх или четырёх женщин с младенцами в руках или свёртках, примотанных к груди, но каждый раз не может набраться смелости, чтобы обратиться к ним.
Наконец, извилистые проходы вывели женщину к южному тупику, месту, где глухие стены рыбной фабрики образуют сплошное полукольцо. Тут сыро, сумрачно и воняет тухлятиной. Рыночники, видя, что покупатели это место обходят, лет пять назад устроили здесь свалку. С тех пор в густой тени стен, которая стояла здесь с утра до ночи, с каждым днём всё выше вырастают огромные груды мусора, похожие на могильные курганы. Здесь и правда нередко находят мертвецов: бродяг, пьяниц или просто ограбленных и убитых. Тинсоу собирается тут же повернуть, уйти, но слух её вдруг улавливает звук, какого не должно быть на свалке. Сквозь гул рынка за спиной, сквозь машинный рокот из-за стен, он прорывается, едва слышный. Это плач ребёнка.
Она находит его совсем рядом — завёрнутого в невообразимое тряпье, уже едва способного кричать, искусанного насекомыми. Она разгоняет жирных крыс, с голодным интересом подбирающихся к нему, поднимает, высвобождая хрупкое тельце из стягивающих его лохмотьев. Младенцу едва хватает сил, чтобы шевелиться, но чувствуя тепло, он жмётся к женщине, хватает беззубым ртом выпуклую пуговицу и начинает отчаянно её сосать. Нейдж медлит, — но лишь потому, что в голове составляет маршрут в запутанной системе проходов Овощного рынка. Она уже знает, что ей нужно купить, а через минуту уже понимает, где.
Торговки провожают её насмешливыми взглядами. Для них поступок Тинсоу — блажь богатой леди. Одобрение она замечает лишь однажды, и женщина выказывает его одним только взглядом, словно стесняясь.
Малыш усердно тянет из небольшой бутылки тёплое молоко. Нейдж держит его на груди, так чтобы кроха слышал стук её сердца. Она укрывает его собственной шалью, грязного, всего покрытого язвами. Извозчик бросает на сидящую с младенцем женщину косые взгляды.
— Клянусь, — бормочет он себе под нос, — никогда ещё не видел, чтобы на Овощной рынок ездили покупать грудничков!
***
— Зачем ты притащила этого крысёныша? — Джастер держится рукой за голову. Сегодня он ещё не пил, но выпитого вчера хватило, чтобы страдать от похмелья. — Думаешь, он заменит тебе Милдред?
Нейдж не смотрит на мужа. Младенец спит в её кровати, она сидит рядом, листая «Современного Повара» Франка Маркателли, известного кулинара, готовящего для королевской семьи. Газовая лампа горит тусклым жёлтым светом. Мистер Тинсоу с выражением страдания прикрывает глаза.
— Я знаю, — шепчет он, — я знаю, любовь моя, я совершил ужасную вещь. Я…
— Ужасную вещь совершила я, Джастер Тинсоу, — отрывисто произносит Нейдж, — Когда вышла за вас замуж. А теперь помолчите и дайте мне исправить хоть какую-то часть из содеянного.
Джастер вскакивает, опрокинув стул, лицо его перекошено от гнева. Он открывает рот, намереваясь что-то сказать, но затем передумывает. Резко развернувшись, он выходит из комнаты.
Нейдж остаётся одна. Она занята составлением рецепта. Рождение нового блюда — всегда особый процесс, часто мучительный, блюдо должно появиться в голове, а потом воплотиться в наборе компонентов и процедур. Мясо, овощи, масла, приправы, варка, жарка, тушение… Все эти вещи существуют словно сами по себе, связать их воедино, представить будущий результат… Обычно, это захватывающий процесс, своего рода полёт на крыльях вдохновения, сродни экстазу поэта или художника.
Но не сейчас.
Нейдж мучительно тяжело думать о том, что ей предстоит сделать. Всякий раз, когда мысль её, удалившаяся было в умозрительную плоскость, неизбежно возвращается к главному предмету, женщина чувствует, как грудь сжимает стальными обручами. Ноющая, неумолимая боль рождается в сердце, с каждым его ударом растекаясь по телу. Каждый раз, когда она смотрит на фигурку спящего ребёнка, вымытого и спеленатого, Нейдж чувствует дрожь в руках.
— Я смогу, — говорит она себе. — Я должна. Он и без того обречен. Без имени, без таинства крещения, забытый всеми, он уже умер. Пытаться задержать его здесь — только увеличивать его страдания… Соус. Здесь важен соус.
Впервые для неё это была обратная процедура — не от готового вкуса, не от ощущения во рту, а от компонентов, дедуктивный процесс совмещения деталей для единого результата.
Растопить немного масла в сковороде, медленно, не давая закипеть. Добавить грибы, лук и бекон, всё измельченное максимально. Томить под крышкой — совсем немного, пока кипит красное сухое вино. Добавить трюфели, петрушку, специи, и вино к грибам, всё размешать и томить ещё немного, пока трюфели не вберут достаточно влаги. Снять с огня, добавить сливки и желтки, тщательно размешать. Не давать остыть.
Нейдж закрыла глаза, снова и снова представляя себе получившийся соус. Да, именно так. Соус достойный короля. Собственно, королю он и будет подан.
Она слышит, как рядом шевелится, просыпаясь, младенец. Он спит уже долго и сейчас должен проснуться, чтобы поесть. В этом возрасте, когда от рождения не минуло и месяца, они только спят, едят и испражняются.
Но ребёнок молчит. Нейдж поворачивается, чтобы посмотреть, и встречается с ним взглядом. Большие голубые глаза смотрят на неё внимательно и серьезно. В них словно читается немой вопрос: «Как ты поступишь, странная женщина? Что сделаешь со мной?»
Нейдж закрывает глаза. Ей нужно быть сильной. Ей нужно исполнить сделку.
***
Рабочие Мэдчестер-стрит взбудоражены. Вчера Генерал Дулд призвал их выступить против фабрикантов, которые закупили для себя новые машины в Королевских Механических Мастерских. Дулд говорил, что эти машины станут делать за людей всю работу и тысячи окажутся на улицах, без единой монетки, чтобы купить еды. Он призывал громить проклятые творения, громить жестоко и беспощадно. Бездушное железо не должно творить, только живыми людскими руками могут создаваться вещи, таков замысел Всевышнего. Искуситель же изобрёл машину, чтобы проклятие его множилось и распространялось, принося кругом лишь горе и лишения. И вот, сегодня утром рабочие идут к своим фабрикам, переговариваясь глухо и зло. Иные, воровато озираясь, прикладываются к флягам, которые прячут под сюртуками. Воодушевлённые Деном Дулдом, готовые постоять за себя, они не замечают хорошо одетую женщину, которая идёт по Мэдчестер-стрит в сторону Крысиного тупика. Женщина несёт тяжелую корзину, в которой виднеется небольшой продолговатый свёрток и широкое горлышко бутылки, плотно замотанной в шерстяную ткань. Нейдж также не замечает рабочих. Не замечает она и утреннего холода, который забирается под одежду. Она переполнена тревогой и ожиданием. Внутри себя она непрерывно молится, надеясь, что Всевышний поможет ей и простит, если она сделает всё неправильно.
Крысиный тупик молчалив и хмур. Ночь ещё не покинула этого места, оно закутано сырой темнотой, словно старыми тряпками. Щербатые окна Старой Пивоварни смотрят на Тинсоу как пустые глазницы мертвеца. В этом взгляде — злоба, но женщине всё равно.
Она знает, зачем пришла и что на кону. Она проходит в ворота Старой Пивоварни так, будто явилась навестить родственников. Никто не решается встать у неё на пути.
В этот раз пещера Джека ярко освещена. Несколько больших масляных светильников коптят потолок — бронзовые чаши на длинных подставках. К удивлению Тинсоу, это место вовсе не похоже на логово зверя. Животный запах, как и в прошлый раз, режет ей обоняние, но сама пещера напоминает ей смесь вавилонского храма и министерского кабинета. Перед ней — массивный дубовый стол с резьбой и тончайшим лаковым покрытием, с высоким креслом, покрытым бархатной обивкой. За креслом — барельеф, изображающий крылатых львов и воинов в длинных халатах с копьями и диадемами.
Джек стоит немного в стороне, у книжного шкафа. Он листает толстый фолиант, и когти его тихо скребут по плотной бумаге страниц.
— Ты всё-таки пришла, Нейдж Тинсоу, — он оборачивается, представая перед ней во всём своём ужасающем величии. Его массивная фигура облечена в дорогой шёлковый фрак, белую сорочку и элегантные бриджи. Туфлей нет — едва ли даже самый лучший мастер сможет сделать обувь для этих, похожих на птичьи, лап. Три пальца впереди расходятся почти на фут, каждый увенчан двухдюймовым когтем. Их покрывает густая красная шерсть. У ног виден чёрный, ороговевший хвост. Похожее на запятую жало хищным остриём указывает на пришедшую.
За широкими плечами — кожистые крылья, сейчас сложенные и недвижные. Слухи говорят, что когда Джек расправляет их, между дальними их концами может уместиться повозка.
Обрамлённые белыми манжетами руки — комки красной шерсти, украшенные чёрными кривыми когтями.
Наконец, Нейдж хватает смелости взглянуть мантикору в лицо. К её удивлению, оно мало отличается от человеческого. Завитая в кольца чёрная борода идеальными локонами спадает на грудь. Орлиный нос, ровные брови, волосы, завитые в толстые косы, перетянутые золотыми кольцами. Только глаза чужие — глаза кошки, круглые и ярко-золотые, с узкими вертикальными зрачками.
— Я пришла, Рипперджек. Я пришла заплатить по сделке.
Мантикор смотрит на корзину, которую держит Тинсоу.
— Что у тебя там? — спрашивает он требовательно.
— Ваш обычный завтрак, — говорит Нейдж, сдерживая дрожь в голосе. — Обычный и необычный. Такого вы ещё не пробовали.
— Посмотрим. Вот стол — сервируй.
Нейдж замерла, чувствуя как бешено колотится сердце. Страх переполнял её.
— Нет.
Джек склонил голову набок, зрачки его расширились.
— Ты думаешь, я не смогу взять его? Ты думаешь, ты сможешь меня удержать?
В ушах звенело, точно Нейдж оказалась внутри гигантского колокола.
— Не смогу. Но я… не отдам его добровольно.
Джек делает шаг вперёд. Крылья его подрагивают, хвост оживает, медленно поднимаясь за спиной.
— Ты затеяла опасную игру, Нейдж Тинсоу, — его рык становится глухим и утробным. — Смотри не оступись.
Нейдж молчит, парализованная ужасом. Всё, что она придумала себе там, в безопасности собственной спальни в Восточном Краю, теперь кажется глупым и бессмысленным. Её начинает бить крупная дрожь. Джек подступает к ней, скрипят когти о камень пола, с шипением вырывается из глотки дыхание. Ребёнок в корзине шевелится и тревожно всхлипывает.
— Я разорву тебя на части. И, пока ты будешь истекать кровью, на глазах съем твоего младенца.
Нейдж падает на колени, сгибаясь над корзиной, укрывая её руками. Страх властвует ей целиком, бесконечно. Джек делает ещё шаг. Всхлипывания ребёнка сменяются громким плачем.
«Теперь…теперь… — бьется в голове. — иначе будет поздно…»
Она вырывает из манжеты булавку и с силой вгоняет её в запястье. Боль огненной стрелой пронзает её, отрезвляя.
Мантикор замирает, удивлённый.
— Я…- с трудом поднимает голову женщина, — заплатила вам, Рипперджек.
Молчание повисает в пещере, даже младенец затихает, испуганный. Нейдж поднимается на ноги.
— Я знаю, что ваша пища — страх Вам не нужна людская плоть, чтобы насытится. Вы убиваете, чтобы страх жил в сердцах людей. Младенцев, которых подносят вам, вы принимаете, потому, что подносящие их боятся. Но их страх — ненастоящий, ведь они знают, что подношение удержит зверя от нападения. Я же дала вам истинный ужас. За себя и за этого ребёнка.
Она смотрит прямо в огромные золотые глаза.
— Вы довольны, сэр?
Джек запрокидывает голову и издаёт протяжный, раскатистый рык. Спустя мучительно долгие мгновения женщина понимает, что он смеётся.
— Правду говорят: истинный повар не тот, кто в совершенстве знает вкус еды, а тот, кто в совершенстве знает вкус едоков. Ты великолепна, Нейдж Тинсоу, твоя слава хоть и дурна, но правдива. Я принимаю твою плату. Твоя дочь будет дома сегодня к вечеру.
Женщина низко кланяется, стараясь скрыть слёзы облегчения.
— Спасибо, сэр! Спасибо вам…
— Иди, — рычит мантикор, — не позволяй себе обмануться. Я не помог тебе, я лишь заплатил за твой труд.
Нейдж кивает и, подхватив корзину, пятится к выходу. Джек отворачивается, возвращаясь к шкафу.
— Стой, — властный рык останавливает Тинсоу, словно замораживая её изнутри. Она медленно оборачивается.
— Как ты смогла родить в себе истинный страх, если знала, что я не стану убивать ни тебя, ни младенца?
Нейдж не находит в себе сил взглянуть на чудовище.
— Я не знала. Я хотела в это верить, когда выходила из дома, но я не могла в это поверить, когда переступила через этот порог.
Удовлетворённый рык эхом отражается от каменных сводов.
— Воистину, для людей незнание — величайшее из благ. Теперь иди. И никогда больше не приходи сюда.
***
— Но дорогая моя! Я прошу тебя — подумай ещё раз. Ты представляешь, что будут говорить люди?
Рандсакса Иль, старшая сестра Нейдж, говорит, не прерывая своего вязания — обычного для неё занятия в последние годы. Нейдж занята младенцем — она держит бутылочку, которую он, с обычной своей жадностью, сосёт.
— Развод для женщины твоего статуса недопустим. К тому же, с этим ребенком, как ты рассчитываешь найти нового мужа? Да и работа — кто из этих богатых джентльменов знал, что именно ты была автором тех замечательных блюд, которые прославили поварскую чету Тинсоу? Тебя не возьмут главным поваром просто потому что ты — женщина.
— Оставь это сестрица, — наконец отвечает Нейдж, — Всё уже решено. Я не могу жить с мужчиной, который продал собственную дочь. К тому же, у меня есть, кем заменить его.
— О! У тебя есть на примете богатый вдовец?
— Боюсь, что нет. Он сирота и за душой у него ни гроша. Но этот мужчина был дарован мне Всевышним, и отказаться от него было бы преступлением против Вышней Воли.
Рандсакса морщится, выражая так крайнее недовольство.
— Ты слишком привязываешься к нему. Он может не пережить этой зимы.
Нейдж качает головой и улыбается ребёнку.
— Он переживёт. Дважды он должен был покинуть этот мир и дважды спасся. Нет, смерть не скоро придёт за ним, Ранди.
Сестра сокрушенно вздыхает.
— Я слышала, вы познали таинство крещения. Как священник назвал его?
-Джекфри, — улыбается Нейдж. Рандсакса озабоченно цокает языком.
— Плохое имя. Плохое. Не нужно тебе дразнить его, дорогая моя.
Нейдж Тинсоу молчит — она должна молчать. Никто не узнает, что у дверей церкви жуликоватого вида громила сунул ей записку. Всего три слова было в ней.
«Назови его Джекфри»
Подписи не было. Она и не была нужна.
Закатные лучи проникали в открытые окна. Олднон, столица империи Альбони, прощался с ещё одним днём.
Владимир Кузнецов
Родился в 1981 году в Северодонецке, где и живу. В 2004-м окончил Восточно-Украинский Национальный Университет, по образованию экономист. Женат. Работаю преимущественно в жанрах исторической фантастики и альтернативной истории. Впервые попробовал себя в литературе в конце девяностых, долгое время работал в музыкальной журналистике (статьи, репортажи, критика). Повторное обращение к художественной литературе состоялось в 2010 году, с малой формы для конкурсов, альманахов и антологий. Публикации в альманахе «Фантаскоп», в журнале «Очевидное и Невероятное», готовятся к изданию еще несколько рассказов. В настоящий момент перешел к крупной форме.
Нельзя вернуться в свою скорлупу… (драконья мудрость)
Брррр… Бред. Нет, бред же?
Может, меня опять глюкануло, а? Я потрясла головой, так что волосы веером.
Но джип никуда не делся. И пулеметы тоже. Больше того — что-то громыхнуло, и в круг света от цветного костерка вполз… танк. Ну или броневик, не знаю, я в них не разбираюсь. Онеметь… Танк! Может, тут и вертолет где-нибудь в небе болтается?!
— Санни, назад. Назад, за мою спину, — шаман попытался меня заслонить, — От костра…
— Ничего не понимаю…
— Я тоже. Такого в справочнике нет…Но оно может быть опасным.
— Это джип, — пробормотала я, соображая, послышался или нет папин голос.
— Ты его знаешь?!
— Ну…
— То есть они приползли из твоего мира. Они агрессивные?
— Э-э-э…
На скалах шумели крылья и переговаривались рассерженные голоса. Ну да. Я б тоже была в раздрае, если б кто-то вломился на мой военный совет… или еще куда-нибудь.
Не обиделись бы…
— Санни!
Я очнулась. Твою калорию, что ж я молчу!
— Санни, они опасные? — шаман не сводил глаз с этой… техники. — Все встревожены.
— Скажи… скажи нет… или да… я не знаю! Скажи, пусть пока не двигаются!
Папа, здесь папа… не может быть, не может быть… хотя, если кто и может, то это папа!
Шаман крикнул драконам, те зашумели сильнее, кажется, злились. Но пусть лучше сердятся, чем налетят на пулеметы.
— Какие странные лапы, — Рик смотрел на танковые гусеницы.
— Это не лапы. Оно неживое.
— Неживое?!
По скалам прошелся свет фар. Выхватил из темноты крылья… шеи… и стволы как-то нехорошо дернулись.
— Осторожней!
— Саша, ты здесь?! — рявкнула труба.
— Он тебя знает… — Рик изумленно глянул на груду железа, но я уже рванула вперед… и притормозила, не зная, куда мчаться. В смысле, где именно засел папа — в джипе или в танке…
— Папа! Пап, я тут!
— Папа?! — ахнул Рик. Кажись, он не совсем въехал, как моим папой может быть это неживое со странными лапами и железным хоботом… Рик, я счас, я объясню, я…
— Сашка! — завопила труба…
— Я здесь! Где ты?!
— Санни, не подходи к нему!
Дверца распахнулась, послышался знаменитый папин рык — как всегда, когда ему кто-то мешал, — на песок спрыгнул парень в пятнистом прикиде, опустился на колено, укладывая на локоть автомат, потом второй, а за ними показался… папа.
Папаааааа!
Следующее, что помню — я вишу у него на шее, и у меня хрустят ребра. Папа сжал так, что не вздохнешь, хлопал по спине и бормотал что-то вроде «цела» и «нашлась»… Медведь… папа, папочка, нашел меня…
Через минуту он меня отодвинул и стал рассматривать так, словно на мне были рассыпаны самые лучшие его алмазы.
— Сашка…
— Ага.
— Нашлась…
— Ага.
— Малышка…
— Всхлип… — это все, на что меня хватило. — Пап…
— Красавица моя… Цела? Все в порядке?
— Все хорошо. Все нормально, правда, пап.
— С ума я с тобой сойду. Раньше пропадала в салонах красоты, потом в ресторанах и барах, а теперь вон где ее ищи… Я всю Москву перетряхнул, служба безопасности вместе с Интерполом месяц все вверх дном переворачивали, шефа твоего с подругой на десятке детекторов лжи прокрутили…
— Папа…
— Я весь частный сыск на уши поставил. Все СМИ про тебя с утра до вечера в каждой рекламной паузе говорили. Премия за твое возвращение пять миллионов! Миллион премия только за информацию! С экстрасенсами связался! — потихоньку заводился папа. — Ворожей, бабок и колдунов со всего света натаскали!
— Пап…
— Мама все глаза проплакала! Весь дом гадалками забила — твою судьбу предсказывать!
— Пап…
— Что ты здесь делаешь вообще? — драконов папа как не видел… — Опять с новым парнем. Можно было не сомневаться.
— Пап!
— Наверняка такой же никчемный, как твои предыдущие «просто мечта»!
Мне как-то стало… ну обидно чуток. За Рика… Он же слышит! Ну ладно!
— Что я делаю? Замуж выхожу.
— Сейчас отправимся домой, и… — начал папа… и застыл.
— Александра, это твой отец? — тихо спросил Рик, глядя, как папа меняет цвет — ну прям как мастер Гаэли. Интересно, он-то в кого превратится, если очень сильно рассердится? Говорил же мне Беригей, чтоб я повнимательней присмотрелась к родичам-знакомым… особенно родичам. Мол, кто знает: если я превратилась, то и еще кто-то может. Если в дракона, то скучно клану не будет… — Санни?
— Ага. Ты только счас не вмешивайся, я разберусь… Ладно? Ладно? Пап, ну чего ты, ничего страшного, ты ж хотел мне в мужья «настоящего мужика, а не обезьяну крашеную», помнишь? Ну вот… он настоящий.
— Ты с ума сошла, — выдохнул папа. Он смотрелся таким красным, что я заволновалась — а вдруг он превратится в кого похуже, чем дракон. Бывает кто-нибудь такой же здоровенный, как мы, только злой?
— И он, между прочим, маг… Это знаешь, как здорово! У тебя будет…
— Сашка!
— Пап!
— Почтенный, что вам угодно в клане Южных скал? — Дебрэ слетел на песок так быстро и тихо, что мы его не услышали… Но увидеть увидели. Попробуй тут не заметь. Если у него спина на уровне третьего этажа, не считая гребня…
Папа снова окаменел. А секьюрити шарахнулись, не зная, что делать со своими автоматами против такой громадины.
— Позвольте узнать ваше имя, почтенный? — терпеливо повторил Дебрэ, — По какому неотложному делу вы потревожили Совет кланов?
Молчание.
Ну да, окаменеешь тут… Местные привычные, и то, бывает, шарахаются.
— Босс, что нам делать? — завопили секьюрити. — Шеф!
— Саша… иди назад… — отмер папа. И зачем-то полез в карман…
— Что?
— Назад. За машины. Быстро…
— Что вам угодно от моей приемной дочери? — нагнул шею дракон.
Ой… это он зря. Сейчас начнется…
И началось.
— Чьей дочери?! — папа опять сменил цвет, — Александра, что это значит? Хотя это потом. Марш к машинам!
— Нет!
— Марш, я сказал!
— Почтенный, — Рик почему-то был очень спокойный, словно меня не забирали, — Мужчину не красит неучтивость…
Папа метнул в него такой взгляд, словно шаман не отдает ему долю в банке. Но промолчал. Только потыкал пальцем в броневик, иди, мол.
— Зачем? Пап, ты, честно, зря испугался. Я сама дракон.
— Что?
— Ну так получилось…
— Александра, это твой родич? — заинтересовался новый дракон, Беригей. — У вас энергоструктура похожа немного.
Ответа не было. Говорящие драконы, кажется, папу больше не удивляли. Сейчас его, наверное, не удивила бы даже прыгучие мочалочки — состояние не то, ступор-ступором. Или это не ступор? Он зачем-то оглянулся на джип, и секьюрити как-то разом подтянулись вместе со своими автоматами. Из окна высунулась чья-то лохматая голова, ойкнула и пропала.
— Пап… Не переживай, ничего такого. И ты драконом станешь, если будешь так злиться! А то и кем-нить похуже!
— Никакого почтения к старшим, — вздохнули за спиной. Ой, только его здесь не хваталооооо… Как — кого? Сами не догадались, кого?
Гаэли.
Лягух, покряхтывая, осторожненько переставлял лапки — слезал с драконьей спины.
— Почтенный господин… э-э… Морозов. Позвольте сказать, что я вполне разделяю ваши чувства из-за поведения Вашей дочери и вполне понимаю ваше беспокойство по поводу ее скоропалительного замужества, но…
Глаза у папы стали квадратные.
— С-с…
Я перепугалась:
— Папа, не нервничай!
— С-с-с…
Змеей, что ли, стать собирается? Или ему плохо?
— Пап, ты это… водички дать?
— Босс, так нам стрелять или как? — влез один из пятнистых. Я показала кулак, пятнистый замолк, рядом с ним возникла неясно чья фигура и пообещала превратить разговорчивого охранника во что-то несимпатичное, вроде как «лысу пучехвостую». Охранник застыл как приклеенный. Зато ожил папа (наверное, знакомое слово услышал — про стрелять, вот и отмер):
— С-саша, что это? — папуля ткнул пальцем в Гаэли. Того прям в краску бросило…
— Почтенный Морозов!
— Может быть, мы решим этот вопрос несколько позже? — рядом выступил из воздуха еще один маг — тот самый, седой из смены шамана. — Наши хозяева начинают проявлять нетерпение…
— Не стоит беспокоиться, мы подождем. Это крайне интересно, — вежливо проговорил Дебрэ. — И познавательно.
— Наше вмешательство требуется? — спрыгнул с подножки джипа светловолосый мужчина в черном костюмчике.
— Нет! — прошипела я. Нет, вы подумайте, папа даже в чужой мир притащил юристов!
— Александра, среди ваших родственников точно не было случаев спонтанной трансформации? — наклонил голову белый дракон.
— Чего?
— Это учитель…- попробовал объяснить Рик.
И надо ж было драконам именно в этот момент затихнуть! Словечко просто громыхнуло — как пушка в Питере. Довольный Гаэли кивнул, но отца это не утешило. Ни на грош.
— Учи… учитель… — папа представлял себе учителей малость по-другому. Даже когда застукал одного педагога в моей спальне. — Учитель?! Это? Александра, ты чему тут учишься, а?
Я чуть не сказала, что прохожу обучение на царевну-лягушку, но придержала язык. Папа у меня умный, и с юмором у него вообще-то полный порядок. Но когда разговор про меня или маму, этот юмор ему напрочь отказывает. Так что желтая пресса, все время мечтавшая подловить олигарха на какой-нить «сенсации», дико радовалась от моих загулов. Знали, что им светит новая крутая фотка «олигарх спускает с лестницы очередного кавалера дочери» или «Один из самых богатых людей России макает мужчину головой в фонтан»… Вот и счас… Не время юморить.
— Это не мой учитель! Мой — вот! — я показала на Беригея.
Дракон посмотрел на папу. Папа на него. Секунда молчания… Ой, что я сморозила-то. Ведь счас он подумает…
Неизвестно, что подумал папа. Но голос у него стал просто ледяным:
— Александра, домой.
Ой, зря он это сказал. Я и подумать не успела, а…
— Вот еще! — сами собой ответили мои губы… Впечатление — автопилот включился. — Я взрослая! И сама решаю, куда и с кем!
— Александра! — в папе тоже словно включилась старая запись… и он рыкнул так, словно мы были не на драконьем арри-ра, а в его кабинете, и ругались из-за какой-нибудь моей штучки типа коровы в подарок его деловой партнерше Коровиной…
Самое интересное, что свидетели тоже подключились, причем сразу:
— Леди Александра! — квакнул дедушка, сжимая лапки и качая головой.
— Санни, спокойнее, — Рик, если волнуется, всегда говорит негромко.
— Александра, ты ведешь себя как ребенок, — голос Беригей сработал, как холодный душ. Я притихла. Что это я в самом деле… И правда — будто мне двенадцать, а не двадцать. Но свидетели на этом не остановились:
— Может, все-таки отложим семейные вопросы на потом? — вмешивается седой маг, — Почтенный, я обещаю, что Ковен окажет вам всемерную помощь в возвращении, только…
— Шеф, тут наш транспорт переживает, потянет ли… — влезает охранник. Совсем уже… как транспорт может переживать?
— Отец… — задумчиво склоняет голову Дебрэ, — Теперь многое становится понятным. Должен вам заметить, сводный родич, что ваши методы воспитания молодняка далеки от совершенства…
Пока папа переваривал новость о драконьих родичах, было тихо. Потом дед Гаэли непонятно с чего раскашлялся на пару с седым магом, на скалах снова зашумели голоса, поздравляя Южных с новыми оригинальными родственниками, и Дебрэ, не дождавшись ответа, спокойно договорил:
— Я думаю нам стоит поговорить у вечернего костра, названый родич… Испить общей воды и поговорить о нашей…девочке.
Классно, пап! Ой…
Мой настоящий папа посмотрел такими глазами, что мне его жалко стало. Нет, серьезно… Это был чужой, не его мир, и даже танк тут без толку.
— Пап… ну что ты… не расстраивайся, — я погладила его по руке…
И зря.
В следующую секунду он ухватил меня за локти, цепко и немножко больно, дернул к себе и рявкнул что-то неразборчивое — в сторону машин…
Оттуда высунулся растрепанный толстяк с ошалелыми глазами:
— Господин Мороз…
Дальше все случилось очень быстро.
— Виталикке! — ахнул Рик.
— Старт! — рявкнул папа.
Под ногами что-то дрогнуло, и… И все растаяло. Ущелье, драконы, Рик, рванувшийся ко мне и замерший на полушаге — все!
По глазам ударил солнечный свет, гулко впечатались в землю колеса джипа, кто-то вскрикнул…
Где я? Где?
Голубое небо… зеленая трава — специальная, для лужайки, без единого цветочка… и белая башенка у пруда — моя переносная беседка…
Я дома… Дома?!
— Вы… самая прекрасная. С тех пор, как я увидел вас…- блондин, как бы случайно взял мою руку в свои и уставился абсолютно бараньими глазами. — Александра…
Я отдернула ладонь.
Ой мать, как же они мне все надоели!
Брюнеты, блондины, шатены. С красивыми физиономиями, с мускулами, в модельных костюмчиках… и на языке тонны меда про то, какая я сногсшибательно красивая и вообще классная. А про то, сколько им за это шоу заплатили, они не желают выкладывать?
И где их папа только выкапывает!
Ох, Пламя…
Там, в том мире, я искала колдуна, шипела из-за задержек — рвалась домой. К папе-маме, к простому, знакомому и понятному миру.
Ну вот, я дома.
Блин.
Первый день я еще радовалась, дура. Когда папа выстрелил из ракетницы… и примчалась мама, когда мы все втроем обнялись, было… ну, здорово. Так по-семейному хорошо. Мы с мамой утопили папу в слезах, а он даже не ворчал.
Никаких журналистов, никаких дворецких за ужином… мама сама всем варила и наливала кофе, как раньше… и все спрашивала и спрашивала. И так здорово было вернуться …
Я так думала.
И еще я думала, что это ненадолго. Что все будет нормально, и вернуться я всегда смогу.
Дура.
Первый неприятный сюрприз был еще тогда, вечером, когда папа попросил не рассказывать маме про другие миры и драконов. Не поймет, мол. И никто не поймет. Так что маме и заодно прессе толкаем другую инфу. Украли, мол, ради выкупа, хотели сто миллионов долларов, папина служба безопасности четыре месяца искала эту банду и заложницу (меня, в смысле) и наконец нашла. Им — награды, мне — бассейн, теплое солнышко и покой для нервов. Все путем, и никаких драконов, магов и оборотней…
Ну, я, в общем, согласилась — разговаривать с добрыми «дядями-психологами» мне как-то не очень хотелось. Так что про свои приключения я отвечала, как один артист из кино «потерял-сознание-очнулся-гипс». Мама ахала и все меня по волосам гладила — проверяла на седину. И все хвалила гадалок и экстрасенсов, которые предсказывали, что я жива и вернусь… И уговаривала есть побольше.
Ну вот…
А потом я поняла, что про Рика ей теперь тоже не расскажешь. Получается, что он как бы один из похитивших меня бандитов? Бред…
Но я решила, что разберусь с этим потом, когда отосплюсь.
А на следующий день началось. Тур по врачам (папа даже паразитолога на меня напустил!), толпы журналистов, папины «дела-дела», посыпавшиеся мне на голову мамины «подруги» и мои «подружки», куча коробок со всякими модными тряпочками и аксессуарами, горы букетов, стая маникюрш и стилистов (морды в абсолюте нечеловеческие!) психолог-психиатр… ни минуты свободного времени… и тоска зеленая.
Вечеринка за тусовкой, тусовка за вечеринкой, и Розка ржет пьяным бегемотом и заявляет, что поняла наш с папулей план: никакие бандосы меня не похищали, а дело просто в какой-нибудь супер-клинике с офигительными процедурами! А тусовка слушает и кивает, и навешивает комплименты насчет блеска волос, оттенка глаз и цвета лица… и тут же начинает умолять рассказать по секрету, где клиника и сколько надо выложить капусты, чтоб обзавестись таким гламурным шиком.
Пилинг тебе на хво… то есть твою ж калорию, Розка! Чтоб у тебя еще килограмм пять на заду отложилось!
— Вы позволите мне называть вас Алексой? — оторвал меня от пожеланий заклятой подруге блондинчик. И опять за руку цапнуть норовит…- Имя Александра очень подходит вам, оно так царственно-прекрасно…
Ага-ага. Царственно… Королевственно. Мне уже лапшу с ушей отряхивать или сама свалится?
— И?
— А мне бы хотелось стать хоть немного ближе… — и смотрит, блин, на эту самую руку так, словно она папиными алмазами усыпана снизу доверху. — Чтобы нас с вами объединило нечто личное… только для нас. Хотя бы это имя…
— Алекса? Собачья кличка!
Нет, я так не думала, Алекса так Алекса, ничуть не хуже Сашеньки или Сандрильоны, как меня додумался обозвать вчерашний кавалер. Но соглашаться с этим павлином? Ни за что!
— Вам не нравится… — угас павлин. Не такой уж он тупой, оказывается…
— Неа. Давайте лучше вам имя придумаем.
— М-мне?
— А что, такой интим не в тему?
Парень пошуровал мозгами и разулыбался:
— Это честь для меня.
Ну да… А я королева Америки. Да знаю я, что там королев нет.
— Какое же имя даст мне царица моих грез?
— Павлин.
Парень обалдел:
— Но… почему?
— Потому что Павел. Павлик. Павлин.
Достал ты меня, хурмысов сын! И все достало… Эти сплетни бесконечные, где, кто и с кем, эти «проблемы жизни» — ах, Кристин явилась на тусовку в похожем платье, ах, Динара таки исправила свой нос и теперь папа ей роль в любом фильме купит, уродине… Ой, вы подумайте, предки не желают заказывать новую мобилку с бриллиантовыми кнопками — кризис, мол…
Диеты-новый продвинутый клуб-колеса-прикиды… яхты-автомобили-лыжи… твою ж косметичку, какая фигня! Уши в трубочку сворачиваются. Кошмар полный… И они так могут сутками трепаться, с перерывом на шоппинг и косметические маски…
А в том мире Рик остался без меня! И Гарри… Я так и не узнаю, как у него с крыльями будет — заживут или нет. Сможет он летать? И кто родится у Даррины с Эрреком… скоро ли пригодится наша колыбелька-холодильник… И чем закончился драконий Совет? И превратят ли жену Гаэли в лягушку…
И что будет с Риком, когда эта сволочь Ставинне явится со своего секс-тура?!
Я хочу узнать. Я хочу…
Вы спросите, почему я тогда еще тут?
А потому что все. Обратно мне не попасть. Рика не увидеть… Колдун этот разобъяснил — мол, переход закрывается. Работает, мол, только временами. И до следующего «сопряжения» лет тридцать. И магия на спаде, пробиться силой не получится. Как и превратиться…
Так вот…
Я не поверила сначала. Думала — вдруг он мне лапши навешал, потому что папа приказал. Папа — он такой…
Но попробовала — не вышло. Ни кувыркнуться, ни… не вышло! Ничего…
Ничего!
Мне не попасть назад.
Никак. Никак! Никак, совсем!
Только через тридцать лет, если повезет… если «настройки не собьются», как сказал этот продвинутый московский маг… если я все еще сохраню способность «проходить барьеры», если… и еще штук пять разных «если».
Тридцать лет! Кого я найду там? Кто меня вспомнит… Рик…
Я весь вечер проплакала.
Национальный парк Мьюир Вудс, Калифорния
24 ноября 2016 г.
— Отличный корабль, — преувеличенно позитивно заявил Мортимус и заулыбался во все тридцать два. — Встроенный манипулятор воронки — получше, чем твой портативный, — а еще гравитационный двигатель, режим «полный стелс», мозг последнего поколения эктагонов, пятьдесят четвертого века — личность, которую можно настроить на любую модель поведения…
Сек стоял поодаль, сунув руки в карманы. Было холодно и зябко: едва наступило утро, и туман еще не развеялся; руки мерзли, голова кружилась — снова ощущался серьезный недостаток сахара в крови, а еще усталость. Поспать немного, конечно, удалось, но лучше бы никакого сна, чем рваная дремота. Мозг не успел отдохнуть как следует и теперь бастовал, отказываясь работать на полную мощность. Один из недостатков человеческого организма — потребность в отдыхе и перезагрузке функций, которая сейчас очень сильно мешала.
Мортимус продолжал расхваливать катер, расточая комплименты: точь-в-точь продавец подержанных космокаров. Судя по выражению лица Джека, он думал о том же самом.
— И гиперпривод. Здесь великолепный гиперпривод, второго такого во всей галактике не сыщешь, а я повидал хорошие корабли на своем веку, мой друг, — закончил длинную тираду Мортимус и перевел дыхание.
— Хотелось бы взглянуть на кабину, — сказал Джек сомневающимся тоном и повернул голову к Секу. — Покажешь, Гаутама? Это же твоя машина.
Сек молча встретил его взгляд и без лишних слов кивнул. Сырой, холодный ветер пробирал до костей, и в катере будет, по крайней мере, теплее. Он нашел в кармане маленький и почти плоский пульт и нажал на кнопку, открывая дверь.
Внутри действительно было гораздо теплее. Катер встретил его радушным молчанием, приборы включились, панель замигала разноцветными огоньками. Как всегда, без разговоров. Сек ни разу не включал личность компьютерного мозга: нет ничего скучнее, чем общаться с запрограммированным идиотом. Приборы гораздо приятнее и не лезут с непрошенными советами.
Джек прошел к пульту, упал в кресло, склонился над панелью, разглядывая приборы, потом круто развернулся и хлопнул ладонями по подлокотникам.
— Удобно, — сказал он. — Эргономично. Эффективно. И эффектно. Сразу видно, что корабль твой.
Он улыбнулся — до неприятного многозначительно, и Сек тут же отрезал:
— Не пытайся мне льстить. Я не хочу отдавать катер, что бы ты мне ни говорил.
— Но ты уже согласился, — ответил Джек. — С другой стороны… Хочешь, я оставлю его тебе? Твой партнер должен мне, а не ты. Пусть платит по счетам сам.
Соблазнительное предложение, но… Сек мотнул головой. Это было похоже на подачку, хотя скорее всего Джек ничего такого в виду не имел. Просто… не хотелось. Пусть катер достанется ему, раз уж так вышло.
— Нет. Забирай. — Подумав, он вытащил из кармана пульт дистанционного управления — электронный ключ, — кончиками пальцев коснувшись чего-то гладкого и длинного. Нейрализатора.
Джеку Харкнессу надо было стереть память, и лучше всего сделать это прямо сейчас.
— Держи, — Сек отдал ему пульт и полез за нейрализатором. Темный монокуляр остался где-то в ТАРДИС, но можно было и просто зажмуриться. Хоть это и не по инструкции, но иногда от них даже нужно отступать. Особенно в таких случаях.
Почему-то во рту стало кисло. Это было слишком похоже на предательство, а еще нужно будет лгать — лгать грязно, лишь бы заставить Джека посмотреть в глазок нейрализатора. Он же не примитивный обыватель, которому достаточно сказать: «Посмотрите, пожалуйста, сюда». Сек едва не застонал: нейрализатор лежал в ладони и казался смертельно тяжелым — не поднять.
Джек взял пульт и улыбнулся.
— Спасибо, — сказал он. — Я этого не забуду.
— Вижу, корабль тебе понравился, — донесся из-за спины голос Мортимуса. — Вы закончили? Нам пора.
Сек резко обернулся. Мортимус поднял брови, пытаясь, видимо, подать какой-то мимический сигнал. Намекнуть на что-то или, может, попросить? Сек плохо разбирался в подобных намеках, дернул плечами и повернулся к Джеку. Тот продолжал улыбаться, но уже по-другому — словно полярность его улыбки переключили.
— Можно было и лучше, но сойдет, — ответил он.
Мортимус вздохнул.
— Может, все-таки согласишься попутешествовать со мной? — спросил он с плохо скрытой надеждой.
Сек крепче сжал в кармане нейрализатор и покрутил его в пальцах. Руки дрожали — от усталости, а может, и по какой-то другой причине. Разбираться в этом не хотелось. Надо было закончить дело, только и всего. Обычный рабочий момент. Ничего особенного.
— Когда-нибудь, в другой раз, Мортон, — отозвался Джек, — я обязательно отправлюсь с тобой на задание. Но не сейчас. Хочу обкатать этого красавца. Его собрали на Чуле?
— Да, — ответил Сек и, собравшись с силами, вытащил и поднял нейрализатор. — Последняя формальность. Извини.
Он зажмурился и нажал кнопку, нейрализатор щелкнул и мелодично засвистел. Сек открыл глаз и собрался быстро зачитать короткий вербальный код для заполнения памяти. Чула, катер, нелегальная покупка, контрабандисты… Джек Харкнесс уставился на него пустым, бессмысленным взглядом — словно клон, в которого вот-вот закачают новую личностную информацию. На это было почти больно смотреть, и Сек поморщился.
— Что ты сделал?! — выкрикнул вдруг Мортимус и схватил его за руку, в которой тот держал нейрализатор. — Боже правый, что?! Он же… Он же теперь…
Мортимус захлебнулся словами, помотал головой и на секунду закрыл лицо руками.
— Что-то не так? Объясни!
— Не так… — простонал Мортимус. — О Господи. Он был совершенно нормальным до этого, я готов прозакладывать все свои регенерации!
Джек моргнул.
— Не знаю, кто вы и что здесь делаете, — сказал он, — но выметайтесь-ка отсюда. Кстати, а что это за место вообще и как я здесь очутился? Я был на задании…
Сек вскинул руку и включил нейрализатор. Джек замолчал и замер, как статуя, с открытым ртом.
— Что с ним не так? — в отчаянии воскликнул Сек. — Я не понимаю. Ты слишком сумбурно объясняешь.
На лице Мортимуса застыло что-то, больше похожее на ужас. И обиду.
— Ты говорил, он фиксированная точка во времени. Так вот. Джек Харкнесс — фиксированная точка во времени, с той самой секунды, как ты стер ему память. Поздравляю! Ты великолепно запечатал вероятности! Теперь он просто вынужден стать спутником Доктора!
— Я слышу в твоем голосе сарказм, он там лишний, — ответил Сек, и в этот момент Джек снова пошевелился, застонал и потер ладонями лицо.
— Что со мной? — спросил он. — Это лазарет? Кто вы, ко всем чертям, такие?
— Да, это лазарет, — твердо ответил Сек и поднял нейрализатор. — Проверка зрения. Посмотрите, пожалуйста, сюда.
Он нажал кнопку, и вспышка обожгла глаз даже сквозь прикрытое веко. Что ему сказать? Что?
— Ты угнал этот катер на Чуле и прилетел на Землю, переждать и укрыться, — сказал Сек первое, что пришло ему в голову — что-то поинтереснее обычных рабочих проблем. То, что подойдет Харкнессу больше. — И сейчас ты готов стартовать. Хвоста за тобой нет.
— Что ты несешь? — шепотом изумился Мортимус, но Сек не стал отвечать, схватил его за рукав мантии и потащил прочь из катера. Нужно было успеть скрыться, пока Джек не очнулся, иначе все придется повторить заново, а легенду снова придется менять.
Они спрятались за толстым, как дом, стволом секвойи. Сек прижался спиной к красной шершавой коре — почти такой же теплой, как ТАРДИС Доктора. Деревья возвышались над ними, вечные и равнодушные, и даже не шумели на ветру.
— Зачем ты придумал такую странную легенду? — спросил свистящим шепотом Мортимус.
Двигатель катера негромко загудел. Харкнесс стартовал, судя по звуку, облетел поляну по кругу и рванул вверх, в небо. Шум стих, лес наполнился обычной, почти звенящей тишиной.
Во внутреннем кармане пиджака что-то задрожало — странной, нервной дрожью.
— Не знаю, — ответил Сек. — Мне показалось, что так будет правильнее.
Мортимус устало вздохнул.
— Сколько ты ему стер?
Сек посмотрел на показатели нейрализатора и едва не ахнул. Потом проверил еще раз. И еще. Нет, никакой ошибки. Впору было взывать, как Мортимус, к высшим силам. И не стоило вертеть нейрализатор в кармане, только что уж теперь.
— Два года, — сказал он упавшим голосом. — Я стер ему два года, а хотел два месяца. Настройки сбились.
Мортимус фыркнул и, хлопнув Сека по плечу, рассмеялся.
— О, не стоит переживать, мой друг. Все к лучшему. Теперь он точно о нас не вспомнит, а в свете его нового будущего это весьма актуально, ты так не думаешь? Идем. Я отвезу тебя на планету к твоим человеко-далекам. Бета обещала показать мне какое-то уникальное поле, которым они сумели экранировать сканеры далеков Давроса, а потом я отправлюсь по своим делам. В конце концов, мы оба заслужили отдых.
— Звездный манипулятор, — сказал Сек. — Ты собираешься забрать его и как-то использовать.
Мортимус хитро улыбнулся.
— Ну разумеется, я думал и об этом. Идем, мне уже надоело здесь стоять, и ТАРДИС нервничает. Ей этот лес никогда не нравился.
В кармане снова что-то задрожало — на этот раз сильнее. Сек вдруг вспомнил, что там лежит: неизвестный ключ и коробочка кустарного стабилизатора измерений. Дрожал, кажется, ключ, и это наводило на кое-какие мысли. Странные и нелогичные, но почему-то хотелось послушать это чувство. Предчувствие. Интуицию. Она говорила с ним из-за предела слышимости, когда терялись слова, но смысл оставался странным образом ясен.
— Отправляйся по своим делам, — ответил Сек, — я останусь ненадолго. Меня заберут.
Мортимус с подозрением смерил его взглядом. Интуиция, кажется, не ошибалась. Стоило иногда к ней прислушиваться — например, сейчас.
— Я позвоню, и Бета заберет меня отсюда. Я хочу отдохнуть. Здесь тихо и приятно, мне нравится этот лес. Я не твоя ТАРДИС. — Сек улыбнулся, улыбка вышла, кажется, не слишком убедительной, но, по крайней мере, удалось справиться со щупальцами. — Эти деревья — те самые знаменитые секвойи? Давно хотел побывать здесь. Раз выпала возможность…
Он замолчал, и Мортимус наконец едва заметно кивнул.
— Хорошо. Оставайся. — Он сделал паузу и посмотрел в сторону. — Знаешь… Извини за катер. Мне действительно нечего было ему предложить, и я…
— Перестань, — ответил Сек. — Это не имеет никакого значения.
Как ему сказать, чтобы не слишком грубо? «Убирайся»? «Отправляйся прочь»? «Я хочу остаться один»?
— Иди, — просто добавил Сек. — Мне действительно нужен отдых, и лучше всего в одиночестве.
Мортимус обиженно поджал губы.
— Как хочешь. — И ушел. Скрылся среди деревьев.
Стало теплее. Сек опустился на землю, привалившись спиной к огромному стволу, и поднял голову. Дерево уходило в небо, цеплялось за облака, пытаясь поймать их в зеленые ладони — безуспешно, облака текли сквозь пальцы дальше, по своим делам. Древнее дерево, которое пережило короткие столетия человеческой истории на этом континенте и гораздо более долгие века до нее. Дерево не знало, сколько ему лет, и не стремилось узнать. Примитивная, но, пожалуй, мудрая жизнь.
Он достал из кармана ключ, когда услышал наконец тихое пение временного ротора ТАРДИС. Тот вздрогнул в пальцах, стабилизатор, висевший на короткой цепочке, покачнулся.
— Я не знаю, что с тобой делать, — сказал Сек, почему-то обращаясь к вещи, как к живому существу. — Не знаю, что ты должен открывать. Мне любопытно. Покажи!
Он поднялся на ноги, ключ, как стрелка компаса, потянулся в сторону. Сек наклонил голову и усмехнулся. Наверное, именно так чувствовали себя герои каких-нибудь сказок или эпоса — сложная смесь любопытства, предвкушения и надежды. Эти эмоции было очень приятно анализировать, они казались разноцветными и сладкими, как конфеты, таяли под языком, прогоняли усталость.
Шаг за шагом Сек шел по едва заметной тропке, протоптанной прямо в глинистой почве. Здесь не росла трава — только невысокие папоротники, сочно-зеленые, ярко выделявшиеся на фоне красноватого грунта и рыжих, почти лошадиной масти стволов. Ключ еле заметно тянулся вправо, подрагивал, как будто торопил.
Он перестал дрожать и повис спокойно, как и положено нормальному ключу, когда Сек подошел к одной из довольно молодых секвой — хотя и она казалась громадной.
— Ну? Что мне делать дальше? — спросил Сек у ключа, и в тот же момент понял, что. Он вставил ключ в тонкую щель на коре дерева и повернул. Замок еле слышно щелкнул.
Это была еще одна ТАРДИС — почти погасшая, с безжалостно выпотрошенной консолью, но все еще живая, Сек шагнул через порог и тут же почувствовал, что она изучает его — почти с радостью. Словно он, наполовину далек, наполовину человек, остался ее последней надеждой на существование. Нет — на нормальную жизнь.
Здесь, несмотря на провода и клеммы, валявшиеся на полу, было удивительно чисто, почти стерильно. Снежно-белые стены, стильная маленькая консоль с тонкой центральной колонной, высокий потолок и ничего лишнего — приятный контраст с вечным хламом в ТАРДИС Мортимуса. Тот таскал за собой всякий культурный мусор — пусть даже прекрасный и редкий, он все равно мешал. Мортимус говорил, что так создает уют. Ничего подобного. Эта ТАРДИС казалась намного уютней. В разы. И она не была боевой — к счастью. Обычная гражданская модель. Новая, времен начала войны.
Он закрыл дверь и медленно, словно пробуя каждым шагом пол, подошел к консоли.
— Это, конечно, не аутентичный стабилизатор измерений, — сказал Сек, — но я попытаюсь найти что-нибудь получше. Если ты, конечно, не против. Не хочу принуждать тебя к чему-нибудь.
Центральная колонна засветилась ярче, и Сек раздвинул губы в улыбке. Мысль, что ТАРДИС может обмануть его и свести потом с ума, стоит ему взяться за управление, мелькнула и тут же развеялась.
Почему-то он был убежден, что эта ТАРДИС с ним так не поступит. Ни за что.
Продолжая улыбаться, Сек опустился на колени и, перебирая провода, начал пытаться подключить стабилизатор к консоли. Работа предстояла долгая и кропотливая, хотя и мелочь по сравнению с пустотным кораблем; конечно, Сек в прошлой — да и в этой тоже — жизни изучал конструкции ТАРДИС, знал, как их выращивают, и теперь мог, при желании, сделать небольшой ремонт, но это все равно было трудно и опасно.
И удивительно интересно.
А еще стоило поспешить. Если эта ТАРДИС на ходу, то лучше всего будет попробовать ее в деле прямо сейчас, пока Мортимус не догадался и не вернулся проверить, как поживает его находка. Хотя это и было наивной мыслью — ведь таймлорд мог вернуться в любой момент, — но почему-то заставляло работать быстрее.
— Иногда надо делать то, что хочешь, что можешь и что должен, — пробормотал Сек. Стабилизатор после долгих попыток наконец подключился, и колонна радостно и ярко засияла. — Эта ТАРДИС должна жить, а мне хотелось бы иметь новое средство передвижения. И, в конце концов, я могу это сделать.
Он дернул щупальцами и улыбнулся. Украсть корабль, как настоящий авантюрист — какая глупость! И как это весело! Ни за что нельзя удержаться.
Наверное, Доктор когда-то думал точно так же.
Изохронный регулятор и регистратор назначения работали, бриолиевый небулайзер, позволявший управлять ТАРДИС не только таймлордам, к счастью, также функционировал нормально. Схемы материализации-дематериализации тоже остались целы. Наверное, этот кустарный стабилизатор был не лучшей идеей и мог по-настоящему засбоить в полете — несмотря на то, что ТАРДИС неожиданно приняла его, — но Сек решил махнуть на это рукой. Будь что будет.
Он начал осторожно настраивать маршрут. Для первого раза стоило выбрать что-то попроще — например, попасть в штаб-квартиру «Людей в черном» в Бруклине.
— Если я сейчас погибну, — сказал Сек весело, — это все равно по-настоящему интересное приключение. Мортимус может утешиться звездным манипулятором, а эту ТАРДИС я ему не отдам. Теперь она принадлежит мне. Так я решил, и так будет.
Радость бурлила в груди, и злость, и прекрасное легкое чувство, которому Сек так и не смог придумать названия. Словно не существует никаких границ, никаких условностей, и все может измениться к лучшему. Можно создавать правила и нарушать их, если хочется. И совсем неважно, выйдет у него что-то с ТАРДИС или нет.
Главное — попробовать.