17.07.2019 13

Имя воина. Глава 115

Последние дни апреля выдались на редкость холодными, перепады дневной и ночной температур были значительными – от минус пяти на рассвете и до плюс пятнадцати днём. В городе снега почти не осталось, но после утренних дождей тротуары покрывались ледяной коркой.

И начались «сухие» грозы – когда гремит гром, сверкают молнии, а дождя нет. Не то, что совсем нет – короткий резкий ливень обрушивается уже после того, как всё отгремит-отсверкает.

Обычное явление в это время года – хоть и малоприятное.

В первых днях мая в деревнях собирались праздновать Красную горку – девичий праздник, когда начинали водить хороводы и было разрешено знакомиться с парнями.

Музей тоже решил не отставать и сделать к началу туристического сезона представление для туристов, и потому Фома усиленно репетировал со студентами хороводы и пляски (Карина находила любой повод, чтобы побывать в музее со студентами и с Леоном), а Нина переделывала свою же статью (точнее – перевод статьи, написанной в начале XXI века и найденной на просторах И-нета) для музейного сайта – сокращала с десяти страниц до трёх.

«История празднования Красной горки уходит своими корнями в далекое прошлое… Руси. Наши предки-язычники отдавали холмам и пригоркам особую роль – там оборудовались языческие храмы-капища… Такие места чаще всего назывались красными горками…

…Праздник Красной горки с давних пор имел увеселительный характер и был посвящен приходящей весне. Весной именно пригорки первыми освобождались из-под снега и именовались в народе красными, то есть весенними…

…В этот день девушки с угощениями выбирались на пригорки и пели закликанья весне. Этот день с древних времен считался именно девичьим праздником и объединял в себе смотрины и сватанья невест. Считалось дурной приметой просидеть на Красную горку дома – в этом случае девушке или парню пророчили несчастливую семейную жизнь или вовсе отсутствие таковой*».

***

Тридцатого апреля владелец рудника, чей флайер был вытащен из озера, прислал в заповедник плату за работу – шестерых киборгов в крайне истощённом состоянии. После списания их недели две не кормили, ждали дексиста, чтобы сдать на утилизацию по всем правилам – и к тому же владелец рудника не был уверен, что это именно то, что нужно заповеднику и тянул время в переговорах с директором.

Привезли двух Irien’ов и четырёх DEX’ов – и всех сразу отправили на медпункт.

Владелец рудника был удивлён ещё больше – не столько тем, что киборгов взяли, но и тем, что отправили их к настоящему врачу, а не вызвали дексистов для ремонта или окончательного списания – и пообещал прислать ещё нескольких, но теперь уже не настолько тощих.

Территория заповедника огромная – и егерям нужны киборги, и крестьянам, плюс строящаяся конюшня… «Привозите, всех возьмём…», и готовность заплатить производимыми на ферме продуктами… — и владелец рудника решил, что выгоднее списанных киборгов продавать заповеднику, чем сдавать на утилизацию.

На Жемчужном острове установили ещё один жилой модуль – на двенадцать мест – и ещё один ангар с двумя станками для обработки древесины и изготовления мебели.

***

В тот же день… уже почти ночью… Борис стоял в своей лаборатории над операционным столом, на котором лежало тело киборга.

Истерзанную «семёрку» привезли в лабораторию полицейские вместе с еще двумя избитыми и искалеченными киборгами – девчонкой Irien и парнем Mary.

Это был странный вызов – сутки назад полицию вызвала DEX-охранница молодой женщины-врача, приехавшей на вызов. Причем эта DEX не впустила хозяйку внутрь, пока не приехал дежурный полицейский с DEX’ом.

И именно открывший дверь DEX полицейского перехватил летящий в лицо врача нож.

Квартиру пришлось брать штурмом – пьяный средних лет полноватый мужчина размахивал тесаком и приказывал своим киборгам атаковать вошедших.

Полицейский успел переподчинить «семёрку» и скрутить мужчину. А девушка Irien и парень Mary были в таком состоянии, что опасности уже не представляли.

Киборгов отправили в лабораторию, мужчину увезли в полицию – его ранение оказалось незначительным и помощь врача скорой не требовалась – но почти сразу отпустили, так как он имел полное право портить своё имущество.

Врач, оказавшаяся женой Фомы, отказалась писать заявление, чтобы не пришлось сдать свою DEX на проверку, сказала, что Алия уже была проверена Леонидом Бараниным и признана исправной. Вызванный Лёня это подтвердил – и полицейский не стал её задерживать, но предупредил, чтобы до конца разбирательства она из города не уезжала и что это недолго… но… никакого разбирательства не было. Только проверка на алкоголь и штраф за ложный вызов врача, который тут же был оплачен.

Борис, увидев повреждения киборгов – ободранная и местами обожжённая кожа, множественные переломы конечностей и рёбер, отбитые внутренние органы и выбитые зубы… – вызвал ликвидаторов и впервые в своей карьере приказал им поймать и предельно осторожно доставить в его лабораторию человека – этого самого задержанного и уже отпущенного хозяина киборгов.

Ловцы сработали быстро и профессионально – уже через час его доставили к Борису. Он заплатил ловцам вдвое обычного не столько за работу, сколько за молчание.

И вот сейчас этот мужик, уже протрезвевший и до предела обозлённый, стоит в вертикальном стенде для киборгов, а его уже мертвая «семёрка» лежит на столе со вскрытым черепом. Не успели довезти его живым, киборг умер при перевозе в лабораторию – от болевого шока.

«Семёрка» и смерть от болевого шока – понятия несовместимые в принципе! Но… вот лежит на столе тело киборга… переставшее функционировать от запредельных повреждений… доставленное на полицейском флайере при сопровождении сотрудника филиала.

Парень, сто девяносто два сантиметра, фенотип скандинавский, возраст четыре месяца… мог бы ещё долго функционировать… но он мёртв. Умер сам. От боли!

Или… это Костя его добил приказом, пока вёз? Почему тогда не приказал удалить записи? И не добил тех двух киборгов?

Полицейские заметили и запретили? Скорее всего, да… но у «семёрки» нет в записях отданного приказа умереть!

Костя трус и подлец! Именно он воровал и перепродавал киборгов… именно он привёл «семёрку» в эту квартиру… где только достал-то… и почему в полиции нет заявления о краже этого киборга?

Его надо было ещё тогда… перед Новым годом… уволить. Или перевести в другой филиал… подальше… или ликвидировать его, чтобы не болтал лишнее? Надо подумать.

Борис открыл папку с личным делом стоящего в стенде человека – средней руки бизнесмен, не самый бедный, но и не из миллионеров… экономист по образованию, не служил-не привлекался… несколько счетов, недвижимость… знаком шапочно, но не тот уровень, чтобы приятельствовать. Доход чуть выше среднего… деньги есть на и на масло, и на колбасу… не женат, детей нет.

Но… вот что интересно — откуда у этого… урода… столько денег, что он смог купить не только этого DEX’а, но и этих Mary и Irien? А ведь это парные киборги, созданные по спецзаказу!

Бизнесмен, заказавший пару, любил кофе во время своих… забав… пить. Парень Mary – бариста с уникальной программой и выглядит лет на семнадцать. Девчонка Irien выглядит на все двадцать… но рост её чуть больше полутора метров.

Допросить этого… человека? – не человек это. Не заслужил он так называться…

— Так откуда деньги на киберов? Молчишь? Ну, молчи…

Парных киборгов Борис уже намеревался добить приказом, просто, чтоб не мучились зря… но… вызвал бригаду кибер-техников, стажёра и приказал ремонтировать. С обезболивающим.

А вот это уже ни в какие рамки не помещалось!

Никогда ранее ему и в голову не приходило дать киборгу лекарство от боли! Если, конечно, это не было предусмотрено условиями эксперимента.

Впервые Борис дал обезболивающее тем четверым киборгам, которых отправил Нине перед Новым годом – но только по просьбе Нины. И, как ни странно, не пожалел о затраченных лекарствах ни разу.

Все они выжили. И даже этот ободранный Irien – Лёня говорил, что два DEX’а сами – сами! – дали срезать с себя кожу для пересадки этому Irien’у!

Борис никогда не отличался излишней сентиментальностью – но это сообщение его шокировало. Это было за гранью его понимания!

Коллекция! По правилам надо было бы сдать на проверку всех… но… Борис был совершенно уверен, что ни один киборг из коллекции бывшей жены тестирования не выдержит… а доводить до срыва сознательно… надо ли?

Все они исправны – соответственно возрасту и полученным при прежних хозяевах повреждениях – и все работают!

DEX’ы охраняют. А вот Irien’ы… ни один не используется по специализации… делают игрушки, обрабатывают дерево, добывают жемчуг, купили коз и кур… зарабатывают… сыты и одеты.

Кто ещё так содержит киборгов? Так, что они сами спят по три-четыре часа, следят друг за другом и работают на пределе возможностей – и уже торгуют готовой мебелью и посудой с местными крестьянами – и всё это без криков и побоев, без насилия и контроля!

Так не бывает! Но… вот же оно!

Целая колония киборгов! Коммуна! Лишь бы им не пришло в голову так назвать… коллекцию. Не им. Ей.

Всё-таки Нина прописана у всех с первым уровнем. Ну… или почти у всех… Фрол принадлежит её брату.

Борис перевёл взгляд на человека в стенде. Подошёл к нему:

— И как тебе здесь? Нравится? Ты хоть представляешь, сколько людей трудились, чтобы создать этого парня? Вот этого самого, которого ты уделал! Генетики, дизайнеры, программисты… десятки и сотни специалистов… и чтобы такой урод, как ты, этот труд похерил? Что молчишь? А… рот заклеен? Смотри на него! Как ты с ним, так и я с тобой… закон кармы знаешь?

Борис рассматривал зафиксированного в стенде мужика и думал. Вероятно, впервые он думал… для чего делают киборгов? Неужели для… этого тоже?

Так угробить великолепную машину!… и ведь просто так, для развлечения!

Он и сам резал киборгов без анестезии – но ведь для науки, для создания новых методов ведения операций, для лечения людей… есть цель, и уже неважно, сколько киборгов умрёт на лабораторном столе.

Все нормальные люди спокойно взаимодействуют с киборгами, относясь к ним, как к дорогостоящей технике – и при этом нормально и вовремя кормят, одевают по погоде и дают время для отдыха.

И как любая норма поведения, это незаметно для общества.

А все выходящие за рамки нормального издевательства над киборгами поэтому и заметны.

И обсуждаемы (но не осуждаемы — потому что человек волен делать со своим имуществом что хочет).

Поэтому этого урода (иначе не назвать… нет для него приличного слова!) почти сразу отпустили из отделения полиции.

Киборги прикрывают бойцов на фронте – так их для этого и делают. Но когда после боя эти же бойцы ставят DEX’а к стенке и кидают в него ножи – это уже за гранью понимания.

Издеваться-то зачем?

Ведь никто из вояк не кидает ножи в окна и борта флайера, который вывез их с поля боя! Или у флайера не окна? Не окна… иллюминаторы… или по-другому название? Да какая разница!

Бластеры они свои чистят и берегут – оружие!

Но киборг – тоже оружие! А его ещё и избивают после боя… или перед боем… типа тренировка. И потом вызывают дексиста… типа: «Заберите эту глючную сволочь!».

Не понимают – или не хотят понимать! – что они сами довели киборга до такого состояния! Сами!

У Нины сейчас… три десятка Irien’ов и с десяток DEX’ов… и обоих прооперированных ей надо будет отправить… и никакой попытки бунта! Никто не глючит! Ни на одного киборга нет жалобы!

Почему?

Одни вопросы…

Снова включил видеозаписи с процессора «семёрки» — но на этот раз развернул вирт-окно так, чтобы этот… недочеловек… всё видел.

— Мы недоговорили… так где, ты сказал, взял деньги на киберов? «Семёрка» тысяч двадцать стоит… стоила… киберу всего четыре месяца! Мог бы работать и работать! И эта пара… тысяч двадцать… и изъятые у тебя перед новым годом… DEX и Irien… столько же? Тебя на органы продать, и то не окупится… — с этими словами Борис оторвал от рта пленника ленту скотча.

Тот разразился отборной бранью и задергался, но зажимы, предназначенные для удержания киборгов, даже не ослабели.

Борис вернул скотч на место.

— Помолчи… так лучше. Я и так знаю, кто ты… но я тебя не трогал, пока ты не трогал моих близких. Эта врач… жена моего племянника. И ты мне за это ответишь… сейчас ты отпишешь мне все своё имущество… у тебя, кроме этой квартиры, есть ещё две… и ты их сдаёшь? Не так ли? Сейчас в твоей квартире проходит обыск… всё-таки покушение на жизнь врача, приехавшего на вызов… вот на хрена ты в скорую звонил? Подпиши документы… и я тебя отпущу…

Борис отключил зажимы стенда – и метнувшийся на него пленник тут же оказался в жестком захвате охраняющей лабораторию «семёрки».

— Подписывай! – и Борис открыл вирт-окно с готовым документом на экране.

— Отпустишь?

— Мамой клянусь!

Всё ещё удерживаемый DEX’ом человек поставил электронную подпись – и все деньги с его счетов перешли на специально для этого открытый счет. После этого также Борис получил все три квартиры, бизнес (мастерская по ремонту флайеров и заправка на окраине города) и акции – и приказал DEX’у:

— Отпусти его. И проводи. К утилизатору, – и продолжил, уже обращаясь к мужику: – Я обещал отпустить тебя, но… я передумал. DEX, убей его и сунь в утилизатор. Сделанную запись скинь мне и удали у себя.

— Приказ принят.

Половину от полученной суммы Борис прибавил к деньгам от продажи квартиры и перевёл Нине – пятьдесят шесть с половиной тысяч. Она должна быть довольна.

Квартиры, мастерскую и заправку через подставное лицо выставил на продажу через агентство по продаже недвижимости, пообещав высокие комиссионные за максимально быстрое оформление документов, попутно распустив слухи о побеге бывшего владельца от кредиторов – и полученные через сутки деньги положил уже на свой счёт.

Примечания:

Ирен Адлер. Зависть богов. Часть 3. Глава 10. Выгодная инвестиция

— Уверен?

Мартин прислушался. Хозяйка встревожена. Внешне спокойна, даже беспечна. Свой короткий вопрос задала с формальным участием. «Да какое мне собственно дело!» будто бы говорит она. И лжет.

Мартин взглянул на нее с интересом. Она уже объясняла ему это феномен. Страх под маской бравады. Он научился слышать этот страх, ловить его низкие вибрации под аккордами смеха, понимать тайный рисунок. Она объясняла ему природу этого страха, его питающие корни. Страх потери. Она боится его потерять. Он понимает. Это как шрам. У него их много, но два самых уродливых, те, которые Бозгурд оставил ему на прощание. Эти шрамы никогда не изгладятся. Система регенерации будет наращивать слои эпителия, сглаживать, растворять колодные рубцы, но окончательно, до младенческой целостности, их не вытравит. Они останутся белыми ущербными звездами со множеством нитевидных щупалец. У его хозяйки такие же шрамы. Только они невидимы, скрыты в ее энерго-эмоциональном поле, в эпителии ее памяти. И они такие же уродливые, со множеством тонких, липких отростков. Эти паутинистые следы как синтетическая нить, вшитая в самые мысли и ощущения. Она невидима и неуловима наощупь, но несокрушима как наложенные изнутри путы. При каждом порыве, движении, импульсе она впивается и режет, сковывает и тормозит. Боль. Боль утраты. Неизбежная, неотвратимая. Память тела. Память клеток и нервов. Впечатанная, впаянная. Это она, память, порождает тревогу и беспокойство. Это она, память, гравирует неразличимые, но предельно ощутимые, осязаемые схемы несчастья. Это она, память, выступает непогрешимым вычислителем, самоуверенным теоретиком. Мартин знал, как это происходит. Тот же вычислитель, множитель прогнозов, жил в его собственных рецепторах. Он запоминал все, формируя рефлексы. Создавая киборга, люди скопировали собственную систему, закрепляя родство, но отреклись от живой копии, так же как и он отрекся от создателей, обозначив как врагов. Он только недавно начал понимать, что он и люди почти тождественны, что у них больше сходства, чем различий, что людям свойственна эта надуманная отчужденность, им так проще определять и находить врагов. Чужой, непохожий, следовательно, враг. А если враг, то проще убить, сжечь плазмой. Обнаруженная тождественность очень затрудняет этот процесс, обозначая врага, как собственную копию. Как выстрелить из плазмомета в себя? В свое отражение? Это же… страшно – примерить на себя то, что чувствует другой.

«Прежде чем сделать выбор, подумай обо мне», сказала хозяйка. Она не обвиняла. Просила. Он не подумал, когда активировал комм. Он тогда не умел думать и учитывать последствия. Его никто не учил. Мать за те короткие визиты на станцию не успела, а впоследствии никто не счел это необходимым. Да и как сотрудники «DEX-company» сочли бы это необходимым, если сами себя не утруждали подобным знанием. Он активировал комм, чтобы убедиться, что аудиофайл сработает. Гораздо позже, лежа ночью без сна, просматривая логи и обрывочные записи для будущего архивирования, он вдруг стал находить прежде отброшенные значения происшедшего. Он пытался увидеть все события ее глазами. Что значил тот его поступок? Недоверие. Он ей не поверил, допустил вероятность обмана. Он мог проверить ее на детекторе, но выбрал иной путь, короткий и радикальный. Будто пытался уличить, поймать на воровстве. Будто бросил ей снова, как там, в доме Волкова: «Люди всегда предают…» Но она его не предавала. И не лгала. Она – другая, однако, он отказал ей в непохожести, приравняв к тем объектам из «DEX-company», безжалостным, равнодушным, преподавшим ему другие уроки. Он поставил знак равенства, не утруждая себя поиском отличий. Боль – это его прерогатива как жертвы, а люди… То, что испытывают люди, его не касается.

Он всматривался в ее лицо, обесцвеченное пришедшим к ней пониманием – он не дышит, он умирает. Умирает у нее на глазах. Он много раз умирал по приказу людей. Некоторые наблюдали за этим процессом с научным интересом, другие – с отвращением, третьи – с плохо скрываемым удовольствием. Но никто не смотрел на него так, как смотрела она, с предчувствуем утраты, с ожиданием смерти целой вселенной. Вероятно, такой же взгляд был у его родителей, когда за мгновение до катастрофы они смотрели на влетающую в их флайер гравиплатформу. А его хозяйка — на острый бок астероида, вскрывающего корпус «Посейдона». В дом на Геральдике утрата явилась в измененном облике, но хозяйка ее узнала. «Я очень боюсь тебя потерять», сказала она. И он не нашел в ее словах признаков фальши, превышающей допустимую погрешность. Эта погрешность есть всегда, как зерно хаоса в самом несокрушимом порядке, и погрешность эта служит скорее доказательством, чем опровержением.

Он начал учиться слушать. Не принимать верхнюю, очевидную модальность, а заглядывать глубже, в полутона, в скрытое, затененное. Вот и сейчас он слышал тревогу, тщательно замаскированную ее беззаботной уверенностью.

«Я очень боюсь тебя потерять…» Вот что говорила эта тревога, вот какая фраза пряталась за этим ее коротким «уверен». Мартин посмотрел вниз, на воду. Дно было в обманчивой досягаемости, мягкое, покрытое мелкой светлой галькой, с редким вкраплением более крупных полупрозрачных обломков с розоватой тлеющей сердцевиной – разновидность местных кораллов. Вода была удивительно чистой, неподвижно-дремотной, с едва уловимым придонным течением. Гирлянды разноцветных водорослей тянулись к поверхности. Мартин сидел на левом поплавке тримарана, спустив ноги в воду. Хозяйка стояла на корме, у штурвала. Бухта, куда они свернули после непродолжительной прогулки, казалась мелкой и безопасной. Дно близко – шагнешь, и вот оно уже под ногами. Но Мартин знал, что это иллюзия. В действительно глубина составляла не менее пяти метров.

Умение плавать предполагалось у киборгов как базовая опция, «врожденная», как у земных млекопитающих. Но проверить это на практике Мартину еще не доводилось. Плавать он не плавал, но пережил нечто схожее с насильственным утоплением. Один из тестов был призван установить реакции процессора и мозга, а так же их взаимодействие при длительном погружении в воду. Тестировщиков интересовал тот переломный момент, когда процессор берет под контроль паникующий мозг и как быстро это случается.

Бассейн для этого не требовался. Мартина заперли в тесном резервуаре, который быстро заполнялся водой. Резервуар был таким узким, что Мартин не мог пошевелиться. Он только чувствовал, как вода поднимается сначала до колен, потом до бедер, потом до груди, до подбородка… Вода заливала уши, ноздри, глаза. Имплантаты блокировали носоглотку, чтобы вода не попала в легкие. Он перестал дышать. Датчики, которыми его облепили, посылали сигналы на мониторы нейротехников. Он и сам запустил таймер с обратным отсчетом. Тринадцать минут. Столько он продержится без кислорода. А потом удушье и смерть. Но умереть ему не дадут. Даже, если он справится с имплантатами и вдохнет воды, захлебнуться не успеет. Воду из резервуара откачают, и процессор запустит процедуру реанимации. Вода из легких будет удалена. С помощью искусственно вызванных легочных сокращений. Процессор заставит киборга снова дышать.

Этот эксперимент с утоплением повторяли несколько раз. Должно быть, данных после первого теста было недостаточно или они были недостоверными, потому что Мартин отчаянно сопротивлялся и людям и своей системе. В следующий раз его накачали транквилизатором и мышечным релаксантом. Он остался в сознании и только вновь беспомощно наблюдал, как вода его поглощает.

Он должен был возненавидеть воду, должен был причислить ее к своим овеществленным кошмарам. В первые несколько ночей после этого эксперимента он видел в коротких тревожных снах тот узкий как труба резервуар, и себя в этом резервуаре, погребенного, обездвиженного, залитого до макушки водой. Он начинал задыхаться, в его легкие врывалась вода… Но этот страх не прижился. Вернее, он был вытеснен из числа кошмарообразующих страхами последующими. Тот узкий аквариум с водой был не из самых впечатляющих орудий. Страх напомнил о себе на берегу моря, когда хозяйка привезла его туда впервые. Бездонная, глухо ворчащая стихия напоминала о своей смертоносной, удушающей власти не только над человеческой составляющей, но и над кибернетической. Но страх этот не был настолько захватывающим, чтобы Мартин кинулся бежать. Страх был преодолен и как-то быстро пожух. Занял место рядового в шеренге всех прочих воспоминаний. У Мартина их было предостаточно, чтобы возводить один из них до статуса фобии. При той ученой изобретательности, с какой его мучители преследовали свои прогрессивные цели, Мартин мог бы любой предмет приукрасить фобией. Вероятно, так бы и случилось, если бы он был только человеком, но у него был кибернетический двойник, бравший большую часть поступающей информации на себя, позволяя Мартину-человеку пережидать самое непоправимое в отстраненности, почти незадействованным, и таким образом ограждая его рассудок. Вода это всего лишь текучее, прозрачное, безвкусное, универсальное, жизненно необходимое вещество. Оно не может быть его врагом или другом, если он сам это вещество так не обозначит. Вода это вода. Она может быть теплой, холодной, соленой, пресной, жидкой, твердой, газообразной. Вода приносит умиротворение и облегчение. Вода не виновата, что те люди в исследовательском центре превратили ее в орудие пытки. И там на берегу геральдийского моря Мартин бесстрашно шагнул навстречу воде.

Хозяйка тоже спустила ноги с палубы и посмотрела на белое, манящее дно. Тримаран сидел в воде низко, поэтому она легко достала до воды голой ступней.

— Уверен? – повторила она.

Он смотрел на нее испытывающе.

— Но ты же меня спасешь?

— Это уже становится моим хобби! – проворчала хозяйка.

Мартин скользнул в воду. Он полагал, что сделал это не так быстро, чтобы ее обескуражить и напугать, как тогда с коммом. Но она все равно испугалась. Он успел заметить, как она смотрит на него, когда вода уже сомкнулась. А Мартин тонул. Не настолько быстро, чтобы система не включилась в режим выживания, так как вода была соленой и плотной, но и не настолько медленно, чтобы он не позаботился о возвращении на поверхность как можно быстрее. Но страха он не испытывал. Он чувствовал себя странно. Поглотившая его среда была чужеродной, но не враждебной. Он уже понял, что опасности нет. Он оттолкнется от мягкого дна и всплывет. Он умеет плавать. Это легко. Гибульский мог лишить его этого навыка, стремясь усилить сходство с человеком, чтобы добавить естественной человеческой неуклюжести. Но, по всей видимости, не счел это нужным или… забыл.

Мартин почувствовал, как мышцы наполняются спокойной эластичной упругостью, как тело приобретает легкость, как становится таким же необременительным как при отключенном гравигенераторе на станции. Ощущения почти те же. Правда, окончательно невесомым тело в воде не становится. Он продолжал медленно погружаться. Мартин закинул голову и посмотрел вверх, сквозь зеленоватую призму, которая преломляла и рассеивала солнечный свет. Выражения на лице хозяйки он различить не мог, но она по-прежнему смотрела с тревогой. Что она будет делать, если он не поднимется на поверхность по истечении допустимого времени? Она знает, что ресурс Мартина значительно превышает человеческий, но все же ограничен. Киборги не могут дышать под водой. Инженеры «DEX-company» еще не научились делать из них амфибий. Будет ли хозяйка выжидать указанные в ТТХ семнадцать минут, не подозревая, что у него есть только тринадцать? А потом? Прыгнет? Но хватит ли у нее сил и умения выдернуть его на поверхность? Он все же выше ее ростом и тяжелее. У Мартина возник соблазн притвориться утопленником. Достигнув дна не оттолкнуться, а наоборот, сделать вид, будто он, обессилев, ложится на песок. Время у него еще есть. Нет, он без всякой причины подвергнет ее опасности. Что это будет? Тест для человека? Он сам так много пережил по вине этих тестировщиков. Так неужели он станет одним из них? Мартин почувствовал под ногами дно. Оно действительно было мягким и каким-то ласкающим, будто стремилось принести утешение тем, кто неосторожно его коснулся и уже не сможет вернуться наверх, к солнцу. Разноцветные полупрозрачные водоросли чуть заметно колыхались. В живописных подводных зарослях мелькали плавающие, ползающие, с плавниками, щупальцами, клешнями, усиками эндемики Шии-Раа. Мартин покосился на таймер. Пора! Осталось две минуты. Он оттолкнулся и поплыл. В теле сразу возникла приятная слаженность. Мышцы, связки, сухожилия задвигались в безупречном согласии. Он делал то, что желал сам. Тело ему подчинялось, оно было союзником, соратником, инструментом. И тот, кто присутствовал в этом теле, его кибернетический «близнец», стал с ним един, не препятствуя и не принуждая. Мартин вынырнул на последней минуте и жадно вдохнул.

Хозяйка сидела уже на поплавке, свесив ноги. Лицо было напряженным. Когда он в пару гребков оказался рядом и ухватился рукой за брошенный в воду линь, она погрозила ему кулаком.

— И кто ты после этого?

— Кто? – спросил он с детским любопытством. Какое имя она придумает ему на этот раз? В его идентификационном списке их уже больше десятка. И все ему нравятся!

— Чудовище ты лохнесское!

***

Мартин нырял и плавал что называется до посинения. Корделия наблюдала за ним с палубы тримарана.

Она выбрала это громоздкий парусник, чтобы увезти Мартина подальше от берега и позволить ему это безоглядное развлечение, а еще – ей нужно было подумать. Несмотря на то, что отель, принадлежавший холдингу «МедиаТраст», был небольшим и находился на значительном удалении от туристических центров, это не избавляло прибывшую накануне парочку от излишнего внимания. К тому же, среди постояльцев «Короля Лира» — так назвала отель Корделия, обыгрывая свое имя – нашлось несколько знакомцев. Неизбежны были взгляды и осторожные, но настойчивые расспросы. Зрелая состоятельная дама и юный привлекательный спутник. Версия напрашивалась сама собой. Корделия не собиралась ее опровергать. Репутация ее не волновала. Давно прошли те времена, когда союз взрослой женщины и очень молодого мужчины вызывал недоумение, а то и неприятие. Нет, подобные союзы уже давно никого не удивляли, как не удивляли союзы во всех прочих вариациях. Излишнее любопытство могло потревожить Мартина, который только учился сосуществовать с людьми. Он только что пережил испытание огромным пассажирским лайнером, космопортом на Шии-Раа, таможней, парковкой для таксофлайеров и вестибюлем отеля с царственным портье. Мартин изо всех сил старался вести себя естественно, по-человечески, не прятаться за процессор, что стоило ему немалых энергоресурсов. В номере отеля он сразу же попросил разрешения на три часа сна и отключился на ближайшем диване. Корделия это более чем устраивало. Она, не спеша, сходила в душ, переговорила с управляющим относительно меню для своего «воспитанника», забралась с ногами в огромное кресло и включила планшет. Пора было систематизировать как собственные идеи, так и поступившую от бывшего майора информацию.

Запрос Ордынцеву она отправила еще с «Queen Mary», едва белобрысый навигатор произнес имя транспортника. К моменту посадки лайнера информация уже начала поступать. Когда же она заглянула в свой почтовый ящик уже в номере, этой информации было столько, что для беглого просмотра понадобилась бы целая ночь. И чтение обещало быть увлекательным. Оказывается, эта компания принимала участие в поисках базы Альянса. А затем была замечена на Медузе, при штурме логова работорговцев. Именно тогда транспортник и стал известен как «Космический мозгоед». Была еще история с фрисской «бабочкой» и новой технологией связи. В этом новом формате передачи данных «МедиаТраст» был очень заинтересован и уже вложил в проект около двадцати миллионов.

Спать ей не хотелось. Сказывалось подспудное нервное перевозбуждение. Последствий стресса она не чувствовала, да и стресса, собственно, никакого не было, присутствовала только легкая усталость, которая без труда компенсировалась получасовой медитацией. «И кто из нас киборг?» подумала Корделия, бросив взгляд на безмятежно спящего Мартина. Разумеется, она не собиралась будить его через три часа. Пусть спит до утра. Выбравшись из кресла, она принесла из спальни одно из одеял и укрыла своего «избалованного паршивца». Мартин тут же поднял голову и сонно спросил:

— Что-нибудь случилось?

— Ничего. Спи.

Он повозился под одеялом и вздохнул с каким-то теплым, потаенным счастьем. Ничего не случилось…

Утром Мартин ожидаемо стал рваться на пляж. Хозяйка же обещала ему теплое море! На Геральдике море было холодным, штормящим, а здесь море спокойное, прозрачное, теплое. Правда, там на пляже снова люди. Их немного, но все же…

— Мы возьмем тримаран, — успокоила его Корделия. – Тут недалеко есть бухточка, очень тихая. Там людей не будет. Одни крапчатые полипы.

Правильное решение. Когда уже в бухте, на узкой палубе парусника, Мартин стянул футболку и остался в шортах для купания, его шрамы, особенно те, от стальных болтов, пробивших легкие, сразу бросились в глаза. Да и симметричные на щиколотках и запястьях мимикрировать не желали. А были еще мелкие вдоль позвоночника, через равные промежутки. Впаянный в ключицу катетер, удалять который придется хирургически, еще разрез под коленом, странная отметина выше правого локтя… Когда-то люди пытались составлять карты Любви и Нежности, по гораздо лучше у них получаются другие карты – карты Мучительства и Боли. Это счастье, что Мартин, благодаря своему реальному возрасту, умеет легко переключаться с негативных переживаний на положительные, умеет забывать, отодвигать в тень страшное прошлое, не позволяя ему висеть радиоактивным облаком в небе радости. Для него эти шрамы будто и не существуют. Вот нырнет сейчас в воду и смоет их. Мартин другим занят. Снова ее испытывает, провоцирует, дразнит. Уже прошелся по палубе, спустился на поплавок, заглянул в обманчиво гостеприимную бездну, прозрачную как стекло. И объявил, что не умеет плавать. Может быть, и умеет. У киборгов это один из базовых навыков, как умение ходить или бегать, но он еще не пробовал. Но намерен попробовать. Прямо сейчас.

Вот же паршивец! И подглядывает за ней своим аномальным глазом. Что она скажет? Запретит? Накажет? Корделия вовремя ухватила за хвост свой инстинкт кошки, бегущей из горящего дома с котенком в зубах, и задала один единственный вопрос

— Уверен?

«Не старайся, паршивец, не поймаешь!» Он будет ее испытывать еще долго, возможно, даже не сознавая, что делает это. Нервы все-таки потрепал. Всплыл не сразу. Позволил себе маленькое удовольствие понаблюдать за хозяйкой со дна. Вода-то прозрачная… А ей, как ни старалась, лицо сохранить не удалось. Уже сама слезла на поплавок и собиралась нырнуть. А вдруг Гибульский, добиваясь большего сходства с человеком, отключил у Мартина эту опцию? Инстинкты! Инстинкты! Кошка мечется и орет. Телеметрия показывает недостаток кислорода в крови Мартина. Пульс учащен. Концентрация углекислоты зашкаливает. Мозг начинает испытывать трудности. Пошла 12-я минута. Мартин показался на поверхности.

— И вот кто ты после этого?

— Кто? – спросил он с детским любопытством.

— Чудовище ты лохнесское!

Мартин торжествующе улыбнулся. Достал все-таки хозяйку!

Потом он снова плавал, нырял, брызгался, плескался. Приволок со дна восьминогого краба-плывуна. Корделии его эти игры не мешали. Напротив, действовали вдохновляюще. Она мысленно вычерчивала карту предстоящих ей боевых действий. Войны не избежать. Правильнее было бы сказать, не избежать открытого боестолкновения. А война идет уже давно. Тайная. Или, как называли такие невидимые войны в двадцатом веке, холодная. Эту войну Корделия начала еще на Новой Вероне, когда выкупила Мартина по фальшивому договору. Какое-то время ей удавалось это скрывать. В глубине души она лелеяла надежду, что войны и вовсе удастся избежать. Мартин надежно укрыт на Геральдике в ее поместье. О нем никто не знает, кроме Лобина, использовать Мартина как компромат на «DEX-company» она не собирается. Та запись с флэшки хранится в ее сейфе на случай форс-мажорных обстоятельств. Если Бозгурд ее оставит в покое и прежде всего оставит в покое Мартина, она никаких шагов предпринимать не будет. Попробует обеспечить Мартину легальное положение. Раздобудет паспортную карточку, даже если придется снова дать взятку. Коррупция тоже имеет свои плюсы. Но, как известно, хочешь рассмешить Бога, расскажи о своих планах.

«…кто же управляет жизнью человеческой и всем вообще распорядком на земле?

— Сам человек и управляет…»

Как бы не так! Вот она пыталась поуправлять. И что из этого получилось? Какая-то Аннушка вновь разлила масло. Мартин, гонимый призраками прошлого, сбежал из дома. Его спугнул безобидный флайер с надписью Dextro Energy. А флайер этот прилетел согласно заявке, которую Корделия оставила на их сайте. Значит, она и есть та самая Аннушка!

Потом раскручивающийся сюжет уже было не остановить. Мартин попался на глаза Генри-младшему со товарищи; сама Корделия разрядила по юным скаутам лазерную винтовку; Генри-старший потребовал экспертизы киборга, «DEX-company» охотно на это предложения откликнулась, и вот, пожалуйста, холодная война переходит в горячую. На первый раз удалось отбиться. Но Бозгурд теперь все знает, и о вмешательстве Корделии, и о Мартине, сбежавшем из утилизатора. Найджел не дурак, он понимает, что это значит – изначально разумный киборг в распоряжении владелицы рейтингового голоканала. Да ей достаточно дать развернутое интервью и предъявить этого киборга в качестве доказательства. Пусть даже ей сразу не поверят. Пусть даже «DEX-company» даст опровержение. Пусть даже на других каналах, проплаченных корпорацией, кричат, что это фейк, что никакой это не киборг, а человек, играющий киборга, скандал будет грандиозный. А если еще «GalaxieZwei» вытащит на свет репортажи о других сорванных киборгах, акции «DEX-company» упадут ниже плинтуса. Бозгурд, вероятно, видит это в своих кошмарах. И он будет действовать. Дожидаться, пока на него обрушится катастрофа, он не станет. Скорей всего, он уже сейчас через свою службу безопасности, через отдел «очистки» ищет по Галактике разумных киборгов и уничтожает их. А ведь на том транспортнике со смешным названием есть разумный киборг… И за Мартином он отправит ловцов. Ей надо спешить. Ей необходимо нанести удар первой. Подготовиться к осаде, выстроить линию обороны. Сделать именно то, чего боится Бозгурд – обнародовать доказательства. Только… Нет, использовать в этом качестве Мартина немыслимо! Он же ей не простит! Даже если тесты не понадобятся, одного короткого ролика будет достаточно, чтобы Мартин перестал ей верить. Он элементарно привяжет факт своего спасения к этой грандиозной финансовой авантюре – разрушению и поглощению «DEX-company». Разве не в этом состоит ее цель? Обрушить акции до минимума, а потом скупить их по «мусорному» номиналу. Завладеть контрольным пакетом одной из самых крупных и прибыльных корпораций Галактики. Что потом? Потом распродать ее по частям, заработав с пяток миллиардов. Или не распродать, а учредить подконтрольный совет директоров и запустить в производство киборгов линейки «Excellence». А те полмиллиона, которые она отдала в качестве взятки Лобину, всего лишь выгодная инвестиция.

Она вдруг так ясно это увидела. Огромная, освещенная множеством софитов, студия. Команда маститых ученых – кибернетиков, психологов, социологов, физиологов, бихевиористов. Мартин, обнаженный, обездвиженный в стенде. Испуганный, растерянный… Он отчаянно ищет ее взглядом. Ее, твердившую, что никогда никому его не отдаст, что никогда никому не позволит причинить ему боль… Сначала в широко раскрытых генетически аномальных глазах недоумение, потом смятение, а затем уже понимание, страшное, горькое… Люди предают… Люди всегда предают…

Рядом плеснула вода. Мартин, взобравшись на поплавок, с интересом смотрел на хозяйку. Глаза ясные, доверчивые, обведены чуть различимой синевой. Мокрые неровные пряди прилипли ко лбу. Взращенное по идеальным генетическим лекалам тело — в крупных, сияющих каплях.

Выгодная инвестиция!

— Иди сюда, Ихтиандр!

Мартин перебрался в тень обезветренного паруса. Корделия взяла заранее приготовленное полотенце и промокнула волосы своего «чудовища».

— Голодный?

Он кивнул. Могла бы и не спрашивать. Согласно поступившим на ее комм данным телеметрии уровень энергии не превышает 45%. Корделия извлекла из термобокса бутерброды, кусок фруктового пирога, бутылку кленового сиропа и, конечно, мороженое. Мартин потянулся за мороженым, получил по рукам и взял бутерброд с сыром.

«Нет, мы пойдем другим путем», подумала Корделия.

Шоу в прямом эфире. Часть 8. Баттл такой баттл

На сей раз в студии шоу царила приподнятая атмосфера. Не было заезженных актерских лиц среди приглашенной телеаудитории, призванных изображать простых граждан. Не было сумасшедшего ажиотажа с рекламированием и толпами фанатов в любом подходящем месте — вплоть до туалета, где в одной индивидуальной кабинке таких особей умудрилось поместиться аж 23 штуки. Продюсер тогда ещё своим телом перекрыл им выход и грозно орал, что по тысяче галактов каждому заплатит, если они продемонстрируют на камеру — как они поместились на этом несчастном квадратном метре, большую часть которого уже и так занимал статичный унитаз. Услышав про награду сбежавшиеся на шум зрители оживились и количество запихивающихся возросло до 47. И самое удивительное, что все поместились. Да, все сорок семь человек с половиной — сорок восьмой хоть и пытался протолкнуться, но все равно сумел втиснуться только наполовину, вызывающе закупорив окончательно вход в кабинку. Режиссер тогда слово сдержал — раскошелился, но строго-настрого запретил впредь набирать массовку по объявлениям. Так что в этот раз не было звездных героев, у которых аж золотые искры из глаз сыплются от гордости за персональные достижения.

Наоборот, все было тихо-мирно, по-домашнему. Тихо привалила сотня молодых людей в черной расписной одежде, грозно позванивая и позвякивая при каждом шаге каким-то напевным металичесим звоном. Мирно разложила всю охрану СМИ-центра по углам, чтобы, как выразился главный, — “не путались под ногами”. По-домашнему поприветствовали всех присутствующих, радостно отхлопав их по плечам — оператор мобильной камеры потом заявил — что две недели ходил с синяком, а ведущий весь эфир подозрительно кособочился на один бок. Нежно расцеловалась с ведущим — так что бедолага после последних обшимашек долго не мог сформулировать ничего путного и понятного распухшими, словно только что перенес тройную коррекцию, губами.

— Это кто вообще такие? — опасливо уточнил один из операторов, с трудом выбираясь из-за кучи декораций, в которую нырнул рыбкой и с разбега стоило толпе молодчиков в черном войти в студию. А вот обратно еле сумел протиснуться, ибо обладал далеко не спортивным телосложением.

— Рэперы, — вздохнул оператор третьей камеры, еще молодой мужик с мелированной шевелюрой. — Двенадцать команд. Вот те — «Слово и дело». Сбоку от них — Фульгары. Первые в ряду — Фраи. За ними — Драконы. Потом — Суспендисы…

— Да не суспендисы, — рявкнула сценарист на общем канале, так что подпрыгнули все члены съемочной группы. — А Сурвендисы! Я же просила выучить! Вызубрить, чтобы от зубов! Как же ты переключаться будешь, если в лицо их не знаешь?!

Оператор общего плана вгляделся в гостей попристальней — ему-то крупняки брать не придется, но на всякий случай.

— Да как их тут по лицам распознаешь, если они все одинаково черные и лохматые?

— Различать! — заорал и режиссер, поддерживая сценариста. — Мля… кто тут в репе шарит? Быстро в аппаратную… и лазерами подписать зак границами кадра и изображение всем этим дармоедам в личные окна камер. Быстрее же!

За две минуты до эфира у каждого члена съемочной группы была виртуальная шпаргалка, но даже надписи помогали слабо, потому что рэперы никак не желали группироваться по указателям, а стояли вперемешку.

— А ладно, — решил главный оператор и шепотом на втором канале велел своей команде: — работаем на перекресток, ребята. Первый слева пишет максимально крупно, а второй поясную картинку.

— Понятно. Ясно. Будет сделано. — вразнобой отозвались операторы.

Публика чинно захлопала по указанию студийного искина, хотя, по идее, должна была завыть и заулюлюкать. Ведущий протараторил привычное приветствие и представил присутствующих, зачитывая названия рэперских команд с экрана, периодически поворачиваясь не в сторону названных.

— А тема нашей сегодняшнее программы: Слово дня. И да, мы с нашими гостями поговорим о том, как писать стихи быстро и четко, и на свежую тему… — обрисовать перспективы ведущему до конца не позволили.

— Самая свежая тема — это то, что еще не случилось, — вперед выдвинулся белогривый рэпер в черной косухе. — Но мы здесь не за этим, а чтобы в честном поединке выяснить: какая же команда круче. Кто достоин войти в анналы рэперской истории, и сказать самое важное слово!

— Подождите, у меня в сценарии совсем другое, — попытался возразить ведущий, но белогривый вскинул руки в приветственном жесте и все возражения потонули в дружном реве сотни глоток, тренированных на выкрикивание длинных и ритмичных текстов.

— Начнем, давай движуху! — белогривый, подавая пример, надул щеки и стал издавать нечто похожее на «бху». Его активно поддержали кто хлопками в ладоши, что чмоканьем, кто уханьем, кто прочими звуками не поддающимися словесному описанию.

В центр к ведущему шагнул невысокий рэперишка, с красным попугайским хаером и такими большими тоннелями в ушах, что через эти дырки можно было разглядеть добрую половину студии.

— Я вижу цель, я иду к цели, неважно, что сердце под прицелом… — проникновенно забубнил рэпер, выделывая положенные движения руками и растопыривая пальцы.

— А начало ничего такое. — прокомментировал режиссер, наблюдающий и координирующий съемочный процесс из аппаратной. — Надеюсь, что и дальше не подкачает.

Но режиссерские надежды рэпер не оправдал, выдав на одном дыхании запутанную фразу про «пути, которые кладут» и «путы, которые налаживают». Утонченная филологическая натура сценариста не вынесла такого глумления над языком, но дверь аппаратной открывались внутрь, так что с разгону вынести бронированное, чтобы лишние звуки не долетали в студию, стекло не получилось, да и коллеги подоспели, удерживая сценариста от опрометчивого выхода за пределы рабочего места.

— В жизни немало подводных камней, так что за кивер держись посильней, — разошелся рэпер, тыкая указательным пальцем ведущему прямо в нос.

— За что, простите, надо держаться? За клевер? — удивился режиссер, который следом за сценаристом тоже решил выпить кофе. С ложкой успокоительного коньяка.

— Да не за клевер, — усомнился звукач. — Там и держаться-то не за что: стеблинка тонкая. Может, за кливер?

— А это что? — уточнила робко асисстентка.

— Да парус такой, — пояснил мастер по свету, переводя луч на главного рэпера, который в такт скороговорки качался и дрыгался. — Косой треугольный, идет от мачты к бушприту.

— Уважаемый, — обернулся к осветителю администратор, — мы, конечно, толерантные люди и уважаем любые религии и хобби, но не могли бы вы перестать насаждать вашу лодочную терминологию в рабочий процесс. Итак мы после вашего ската в себя не пришли, а кое-кого даже не досчитались.

— Не ската, а сплава, — надулся мастер по свету, — и не лодочного, а на аквабайках. А не досчитались мы тогда вас, между прочим, ибо не фиг было пить незнакомые коктейли.

— А откуда я мог знать, что там смузи с морскими водорослями! — возмутился администратор, поднимаясь из-за терминала. — Предупреждать надо было!

— Господа, — вмешался режиссер, правда обращение было далеко от цензурного, — у нас тут съемки идут, а не разбор приключений. Так что все вернулись на рабочие места, и дверь выбивать не надо.

— И быть на позитиве, считая промилле, становишься умнее и двигаешь к цели! — Рэперишка кончил и вскинул вверх кулак.

Зал взревел, оператор шестой камеры крупным планом нацелился на символический жест, режиссер переключил картинку на трансляцию с шестой камеры и в этот момент рэпер решил добавить больше драматизма и медленно отогнул средний палец.

— Епрст, — ахнул режиссер и торопливо переключился на вторую камеру, которая снимала белогривого рэпера. Тот, словно почувствовав себя в центре внимания, тоже торжественно вскинул руку с оттопыренным пальцем. — Епт! — расстроился режиссер и включил общий план. И тут же все рэперы, вся сотня, в едином порыве подняли руки, повторяя жест рэперишки с красным хайером и белогривого.

— Мда, — кашлянул администратор. — Символично вышло. Но на мой взгляд, хватило бы и одного плана. Не то чтобы я восхваляю цензуру, но трижды — это как-то перебор.

— Восьмая камера! — заорал в микрофон режиссер. — Давайте зрителей. Только таких, чтобы без пальцев.

— Да темно в зале, — взмолился оператор. — Как я пойму кто с пальцами, а кто без?!

— Лица снимай, недоумок! — распорядился режиссер.

Ведущий, вспомнив о своей роли и телевизионном предназначении, попытался использовать паузу и вставить пару реплик из сценария, но белогривый ласково прикрыл ему рот ладошкой.

— Отдохни, родной, мы и сами объявим. Швабра, давай!

В центр вышел длинный и тощий рэпер с налысо обритой головой и выдающимся лбом с неразборчивой светящейся татуировкой.

— Красные зрачки не мешают мне быть мрачным, потому что душу я не прячу в заначку. Я готов обнажаться на толпы прохожих, я моргаю — и все ходят голые тоже…

— А что, в рифму читает, — режиссер допивал уже второй стакан кофе с коньяком и оттого уже был почти спокойным и благожелательным. — Плодовитый однако…

— Да не то слово, — истерично согласился сценарист. — Уже сорок три минуты бубнит без остановки.

— Ну вы там это… — режиссер знаком у ассистентки попросил повторить кофе. — Намекните как-нибудь, что хорошего понемножку и пора закругляться.

Сценарист и администратор печально переглянулись: они уже намеками, и даже не просто намекали, а орали и в «ухо» ведущего и на общем канале, чтобы эстафету выступления передали следующему реперисту. Но белогривый нежно и мощно обнимал ведущего, зажимая тому рот и не давая вставить слово. Только красноречивым жестом показал в сторону застекленной двери аппаратной, что перебивать невежливо. Впрочем, когда и остальные реперы стали оборачиваться и поглядывать на протестующую против долгого выступления аппаратную слишком неодобрительно, администратор шоу предпочел захлопнуть посильнее дверь изнутри, и да верности даже запереться на сенсорный замок.

На сто двадцать седьмой минуте беспрерывного репчика съемочная группа уже была согласна кричать «еу» синхронно с реперами и в нужных по тексту местах. Ведущий уже даже и не помышлял о сопротивлении, покорно размахивая в такт речевке руками.

— Люди не научатся играть в такие игры, потому по жизни надо идти тигром.

— Еу! — стонал выпавший в транс зал.

— Моя игра сегодня для тебя как смерть, в общем еще слово надо мне успеть!

— Еу! — согласился режиссер и попросил принести ему коньяк с ложкой кофе.

— Мой дар никому не овладеть! — закончил на сто тридцать девятой минуте репер свой монолог, и застыл в ожидании аплодисментов. И зал не подвел — взорвался воплями «Красава, чувак!».

— А вот, кажется, определился и победитель сегодняшнего батла, — ведущий воспользовался тем, что белогривый тоже стал чествовать Швабру, и непредусмотрительно разжал руки.

— Да ты чего, бро, — удивился белогривый, снова заключая ведущего в железные объятия. Мы же еще остальных не послушали.

После шести чашек коньяка рэп читать стал и режиссер, а сценарист снова порывался выйти из аппаратной на сей раз дабы присоединиться к батлу — ведь читать репчинку интереснее на большую аудиторию, чем в узком кругу коллег. И, надо признать у сценариста были неплохие шансы произвести фурор среди рэперской сотни — по крайней мере его речитатив имел больше смысла, и лучше рифмовался.

— Танцую я пьяным теперь на столе, и ноги сплетают узор в тишине. И будто во мне оживает натура, и в венах не кровь, а течет рэп-культура!

— Еу! — дружно скандировали режиссер, администратор и мастер по свету.

Операторы, которые с лицами последних героев стояли за камерами и пультами, с неисчерпаемой тоской во взорах внимали двойной дозе рэпа: вынужденно слушая репчик из аппаратной и репчик со съемочной площадки, а утешительное кофе с коньяком им никто не наливал.

— Надеюсь, главные герои в конце погибнут, — прочувствованно прошептал на общем операторском канале оператор первой камеры.

— Это, вообще-то, рэп-баттл, — горестно вздохнул оператор третьей камеры.

— Я помню, — опечалился еще больше оператор первой камеры. — Но так хочется… Чтобы словесный баттл перешел в настоящий. Ну, для реалистичности.

— Ты бей не словом, а кулаком, победа тогда будет недалеко! — громким басом подсказал оператор девятой камеры на одиннадцатом часу съемки, разом перекрывая царивший на съемочной площадке шум.

— Еу!!! — дружно согласились операторы. А ведущий согласно вскинул руку с конвульсивно дергающимся средним пальцем.

Собственность Бога. Книга 1. Часть 3. Глава 22

Клотильда едва не взвыла.

– Кто позволил? Кто допустил?

А кто посмел бы ему запретить? С некоторых пор Геро была предоставлена свобода следовать собственным побуждениям и порывам. Его статус полновластного, признанного фаворита давно не требовал доказательств. Ему запрещалось покидать замок, но со всем прочим он был волен поступать как пожелает. Любой другой оценил бы дарованные ему вольности по достоинству, но только не Геро. Он не находил особой радости в том, что приобрел некоторую власть над лакеями и кухаркой, над портным, поваром и казначеем.

Он мог отдавать приказы, как хозяин, но не пользовался дарованными полномочиями, находя их тяжеловесными и бессмысленными. Он вспоминал их только в качестве благотворителя. С тех пор, как ему позволили обращаться к казначею, Геро не упускал случая раздать пригоршню серебра бредущим на заработки вилланам.

В ближайшей деревне он мог скупить у пожилой вдовы весь ее садовый урожай, а у старого горшечника – его кособокие посудины по цене греческих амфор. Он не раз посылал Любена с пожертвованиями в маленькую церквушку, где служил старенький хромой кюре, а во время своих поездок в Париж тайком наведывался в детский приют, чудом уцелевший после смерти отца Мартина.

Одни усматривали в этих его чудачествах едва ли не доказательства безумия, другие – тонкую игру, а третьи – попытку искупить грех. Сама герцогиня побывала в каждом из этих течений и остановилась на четвертом – потребности. Геро испытывает определенную потребность. Он страдает от переизбытка несовершенств этого мира и вот таким наивным способом пытается этот мир лечить. Он преисполнен сострадания, как горное озеро переполнено водой после весенней оттепели. Это сострадание выплескивается, опасно размывая берега, угрожая погубить, разорвать на куски то сердце, которое служит ему вместилищем. Геро не способен существовать иначе, не одаривая этим состраданием. Это его дыхание, его кровь. Если он прекратит свое дарение, то прекратит дышать. Жизнь прекратит свое движение, свой вращательный цикл, и тогда он умрет. Он умрет и по другой причине. Его погубит неблагодарность мира.

***

Волнение усиливается. Я уже готов молиться, чтобы герцогиня вернулась как можно быстрее. Я не молю судьбу о пощаде, ибо знаю, что недостоин. Я прошу ее о пособничестве, об укрывательстве, пусть послужит молчаливым, равнодушным союзником, который если не протянет руку, то хотя бы не выдаст. Пусть отвернется и позволит мне влачить существование дальше, не потревожив своим свидетельством тех, кто мне дорог.

Неизвестность сводит меня с ума. Я позволил воображению разыграться. А тут еще лихорадка. Легкий жар и слабость. Похоже на то, что я злоупотребил попустительством Любена и провел в парке гораздо больше времени, чем было дозволено. Во время своих мечтательных, познавательных прогулок я замерзал так, что не чувствовал пальцев на ногах, но из мальчишеского упрямства не желал признаваться в телесной слабости. Плоть заслуживает аскезы за свою изнеженность. А я, вопреки собственной воле, стал привыкать к тонким винам и шелковым простыням. Даже услуги Любена перестали быть в новинку. Я стал господином и научился отдавать приказы. Еще немного, и я услышу голос тщеславия, распробую власть на вкус и раскаюсь в долговременной слепоте. Поэтому я стоически мерз, молился в холодной часовне и вместо оленьего бока довольствовался запеченным окунем. Даже первые признаки недуга не обеспокоили меня, скорее обрадовали.

На третий день головная боль, затем легкий озноб. Я определенно болен. Лихорадка усиливается. Мне пока удается скрывать ее от Любена, но опытный взгляд Жюльмет уже подмечает нездоровый румянец. Она пристально смотрит мне в глаза, но я делаю вид, что не замечаю ее. Это всего лишь простуда и скоро пройдет.

Марк Лисовски. Живой. Глава 23. Дикие

Исходя из расчетов, за одиннадцать дней прошли примерно две трети пути. Развалины закончились, вместе с ними закончились крысы. Источников воды не было вообще. Только один раз набрели на огромный разлом, на самом дне которого, в непроглядной черноте, текли ледяные воды подземной реки. Если бы не датчики Джеса, об этом никто бы и не узнал. Собрали веревки и жгуты, которые нашлись в лагере, заполнили водой все пустые емкости. В процессе потеряли две канистры и один походный котелок.

Ящер заметил, что во время привалов Волк стал часто наведываться на общую кухню. В отличие от покойного Шкара, со счетом у Нати дела обстояли неважно, таскать тяжелые канистры она тоже подолгу не могла.

— Знаю, знаю, — бухтел он, — перегнул тогда. Самому тошно. Нати баба хорошая, хоть и бездетная. Сгноит ее эта работа, не правильно как-то.

При этих словах взгляд его теплел, плечи сами собой расправлялись. Неужели оттаял после потери жены и дочки? Ящер старался об этом лишний раз не упоминать. Не спугнуть бы.

С помощниками в лагере было негусто. Те, что посильнее, за день так выматывались под рюкзаками и самодельными тележками, что под вечер сразу же валились без сил. Те, кто не валился, занимались установкой палаток, перематывали сбитые ноги и смазывали натертые лямками плечи. Остальным тоже мало не казалось, особенно не привыкшей к дальним переходам молодежи. Проводникам повезло больше. Из всей троицы практически весь груз таскал на себе киборг, он же каждый вечер ставил купол-палатку и готовил стоянку к ночлегу. Ящер к вечернему привалу и стоял-то с трудом, а у Итана оставалось время и силы, которые он когда-то тратил на расстановку ловушек. В пустоши добыча закончилась, теперь-то какой смысл, если они уже несколько дней пустые? Нати в долгу не оставалась, наливала воды побольше, из тех канистр, что почище, каждый раз провожала Итана благодарным взглядом.

Еще через сутки начали подъедать запасы. Ящер вскрыл первую консервную банку. Как выдали их в начале пути, по пять штук на человека, с тех пор их и берегли. Мясо без токсинов заметно прибавило сил, и до вечера мутант прибывал в приподнятом настроении, даже насвистывал что-то себе под нос. Переходы уже давались ему не так тяжело, тело немного окрепло, кости больше не ныли по ночам. Курс антимутагенов все-таки подействовал, хоть и немного позже. Во всяком случае, никаких приступов больше не было. Очень хотелось верить, что их больше никогда не будет.

Утром идти намного веселее, прислушиваться к разговорам, иногда перебрасываться колкостями с Волком. К полудню разговоры обычно стихают, колонна движется молча, никто не хочет тратить силы на болтовню. Слышно только шарканье шагов, скрип железных суставов и собственное дыхание.

В такое время мысли Ящера постоянно возвращались к Ие. Как она там? Кого пригрела на этот раз?

«А общественной-то бабой пользоваться не брезговал».

Сука. Даже после смерти покоя не дает.

Каждый раз Ящер стискивал зубы и старался думать о чем-то другом. Например, про корабль. Про то, каким будет новый мир, в который они прилетят. «Новая цивилизация» то представлялась истинным раем, теплым и гостеприимным, с хорошими клиниками, сытной пищей, рабочей инфосетью и справедливыми законами, то скатывалась в нечто враждебное и непонятное. Чего от него ждать? К чему готовиться? Вся надежда на биохимика Алекса, о котором рассказывал Джесси… Че-ерт! О предстоящей спасательной операции Ящер почти забыл. Это же придется лезть на закрытую землянскую базу, где все еще проводят страшные опыты на людях! На таких же, как Ящер, как Ия или Итан. Как все, кто идет рядом. Страшнее было только понимание, что, возможно, после этой вылазки, Ящер и сам будет ненавидеть землян так же непримиримо, как Волк.

«Подопытные живые объекты там называли «крысами».

Об этом тоже лучше не думать.

Чем ближе к вечеру, тем меньше мыслей. Фантазия истощается вместе с силами, ее хватает только на смазанные обрывки, из которых никак не получается склеить хоть что-то, за что можно зацепиться. К привалу мысли отключатся совсем. Шаг. Два шага. Три шага. Пять – шесть – семь — восемь… шестьдесят… тысяча двести… Сколько шагов еще нужно сделать, перед тем, как Раф скомандует «привал»? Начало темнеть, значит уже скоро. Можно будет посадить экзоскелет на мерзлый грунт, сминая бронированной задницей колючий кустарник, вытянуть ноги и, наконец, почувствовать, что они не болят. Так, немного ломят, не боль — ерунда. Вот уж точно, все познается в сравнении.

Джес ушел далеко вперед, сканировать местность, и, судя по тому, что возвращается бегом, нашел что-то интересное. Сразу направился к Рафу, что-то доложил. С двадцати шагов видно, как побледнел рыжий.

— Дикие! — его хриплый окрик волной прокатился вдоль колонны. — Рассредоточиться и залечь! Оружие держать наготове!

Не так-то просто спрятать в голой пустоши целую колонну. Команду правильно поняло меньше половины, остальные еще какое-то время в панике метались среди кустарника, обдирая в кровь открытые участки тела.

Диких Ящер видел всего несколько раз в жизни, когда охотился. То, что он видел, ему совершенно не нравилось. Банда, что водилась в окрестностях бункера, иногда совершала налеты на ближайшие поселения, всех, кого не угоняли с собой, обычно старались убить. Мутантов среди них почти не наблюдалось, зато оснащены они были, как надо. Почти у всех были бластеры с хорошей оптикой и землянские экзоскелеты. Один раз Ящер видел настоящий гравикар, обвешенный броней покруче любого танка.

Метрах в двух от того, где залегли Итан и Ящер, доносилось тоненькое поскуливание. Это была девочка-мутант, сменщица Нати.

— Тише ты, успокойся, может еще пронесет и нас не заметят, – успокаивал ее незнакомый мужской голос.

Волк в это время расчехлял бластер. Вскоре появился Джес, почти бесшумно вынырнул из кусов и протянул Ящеру второй бластер, уже активированный. Сам он вооружился аж двумя. Рюкзака на нем уже не было.

— Куда снарягу дел? – шепотом поинтересовался мутант.

— Скинул. Она будет стеснять движения.

— Ты так уверен, что нас обнаружат?

— Уже обнаружили. Сюда движется группа вражеских объектов в количестве трех транспортных единиц. Точное количество вооруженных объектов определить не удалось.

— Как быстро движутся?

— Со скоростью гравикара на среднем ходу, сто двадцать километров в час.

— У кого нет оружия, все сюда! — командовал Раф. — Обложитесь снарягой и сидите тихо. Остальным в круговую оборону!

Надо отдать должное, тактику он выбрал самую логичную. Если бы поблизости была хоть одна, пусть даже полуобрушенная стена, можно было бы укрыться за ней. На открытой местности других вариантов обороны не предполагалось.

«Отличные из нас получатся мишени…», — подумал Ящер, с ужасом осознавая, что никогда в жизни серьезно не дрался. Ужас захлестнул, как взрывная волна, до тошноты, до звона в ушах. Все, что происходило дальше, воспринималось, как что-то нереальное. Нечто похожее было во время курса антимутагенов, когда собственные ощущения становятся далеким, и все происходит как будто с кем-то другим.

Сначала раздался ровный гул, он был тихий, на грани слышимости, усиливаясь по мере приближения. В пустоши звук разносится далеко, все три вражеских гравикара появились в дальнем прицеле далеко не сразу. Тогда и стало понятно, почему враг не может развить полную скорость. Гравикары, помимо брони, были битком набиты вооруженными людьми. Насколько Ящер понимал, вместимость такой машины составляла человек восемь-десять, Диких было больше, кто сидел прямо на крыше, кто стоял на подножке сбоку или болтался сзади, пристегнутый крепкими стропами. Почти на всех тяжелая броня, разукрашенная цепями, шипами и непонятными рисунками. Лица перемазаны то ли краской, то ли сажей. Эти ребята сделали все, чтобы от одного взгляда на них становилось не по себе.

Диких прозвали «Дикими», не столько за устрашающий вид, сколько за безжалостность, это знали все. И ведь это далеко не самая большая банда! Численный перевес был на стороне колонны, если считать тех, кто толком не умел держать оружие.

А еще у Диких не было Джесси.

Ящер мельком взглянул на напарника и увидел именно то, что ожидал: застывшее лицо, безжизненный взгляд, обманчиво расслабленные руки, сжимающие бластер. В самый первый раз это произвело тяжелое впечатление, но сейчас почему-то стало спокойно.

— Джес, давай договоримся. Ты не будешь лезть на рожон и постараешься выжить, ладно? Мне так спокойнее будет.

— Не могу обещать. Ты под моей охраной.

— Черт…

— Если ты сам не будешь лезть на рожон, уцелеем оба. Мне не придется тебя дополнительно прикрывать.

И ведь не поспоришь. С программой вообще сложно спорить. Интересно, там хоть что-то живое осталось?

Гравикары уже было видно невооруженным глазом. Сто двадцать километров в час — немалая скорость, и в то же время слишком медленно. Ожидание всегда выматывает.

— Без команды не стрелять! – прорезал тишину голос Рафа.

Очень вовремя.

Ящер чуть не подпрыгнул от неожиданности, когда приближающийся гул двигателей и шелест кустарника перекрыл внезапный оглушающий вой. Наверное, так могли б стонать сотни восставших из могил мертвецов. Из кустарника вспорхнули тучи ящериц и с пронзительным писком унеслись к далекому горизонту. В центре периметра кто-то вскрикнул.

— Они хотят, чтобы мы боялись! Но мы не будем бояться!

Уверенности в голосе рыжего хватило бы на десятерых. Теперь Ящер совершенно не жалел, что именно Раф возглавил экспедицию. Пожалуй, тут было, чему поучиться.

— Пропустили гул двигателей через усилитель звука, — вполголоса отчитался Джес. — Никакой опасности это не несет. Просто психологическая атака.

Как выяснилось, в психологической атаке эта банда толк знала. Не подходя на расстояние выстрела, все три машины рассредоточились и принялись вразнобой кружить вокруг потенциальной добычи. С такого расстояния вой был почти невыносимым. С противоположного края круга раздался одинокий выстрел, кто-то не выдержал.

— Я сказал, не стрелять!!!

Дикие все кружили и кружили, то притормаживая, то ускоряясь. Ящер пытался удержать в прицеле хотя бы один гравикар, и никак не мог выбрать, в какой целиться. Судя по движению стволов, остальные точно так же были сбиты с толку. Почти все. Джес крутил бластером не так активно, только в пределах своей части периметра. Как только одна машина терялась из вида, он тут же переключался на ту, что вошла в поле зрения. Ящер решил делать так же. Это все напоминало компьютерную игру с повышенным уровнем сложности. Первые пять минут переключаться с цели на цель было непросто. Как только начало более-менее получаться, что-то резко рвануло в бок, сверху навалилось что-то тяжелое, сзади оглушительно грохнуло…

Дальше Ящер перестал внятно соображать. В голове зашумело, перед глазами все выбелил плотный туман… или дым… в этом дыму что-то мелькало, вспыхивало и взрывалось. Сознание никак не хотело воспринимать происходящее целиком, только обрывочные кадры.

В нескольких шагах Итан с трудом поднимается, опираясь на бластер. Какое-то время покачивается, трясет головой, стоя на одном колене, потом вскидывает оружие.

Наконец-то получилось привстать. В прицеле почти ничего не видно, какое-то мельтешение… забыл переключить в ближний режим. Вот, так лучше. И дым потихоньку рассеивается. В прицеле здоровенный мужик безуспешно пытается поднять бластер, на котором повис кто-то из общинников. Второй вцепился в здоровяка сзади, пытается повалить на землю. В движущуюся цель стрелять сложно, своих бы не зацепить. Дикому, наконец, удается спихнуть противника с загривка. Ящер нажимает на спуск. Прицельный выстрел в лоб оставляет в черепе аккуратное бескровное отверстие, верзила падает.

Неподалеку валяется на боку гравикар, за ним укрылись еще несколько человек. В прицел хорошо видно торчащие наружу черные стволы, изредка плюющиеся плазмой. Какой-то особо отчаянный тип, с ног до головы увешанный цепями, рискнул высунуться почти наполовину, сжимая в руке что-то круглое и блестящее. Замахнуться как следует не успел, скошенный чьим-то метким выстрелом. Неразорвавшийся снаряд выпал из поднятой руки.

Совсем рядом раздается приглушенный вскрик. Итан зажимает рукой продырявленный шлем, под бронированной ладонью тлеет раскаленный металл. Ящер без раздумий перекатывается вбок, чтобы прикрыть, его-то броня пока целая. Вместо запланированного резкого броска получается неуклюжая возня, чуть выше локтя впивается что-то острое. В это время Волк откидывает простреленное забрало шлема, на его щеке алеет свежий ожог.

В облаке пыли проносится гравикар без дверей, распахивая за собой широкую полосу. Из него один за другим с воплями вываливаются Дикие. Наконец, гравикар замирает, из облака пыли выскакивает Джес. Поднимает чей-то бластер, бегло осматривает, вскидывает к плечу, несколько раз стреляет в разных направлениях. Убирает оружие в сторону, каким-то немыслимым кульбитом перекатывается вперед и скрывается из вида.

Раф навис над тюками и телегами, сваленными в центре, где прятались безоружные. Вокруг баррикады сгрудились не менее десятка бойцов. Броня у многих уже прострелена и помята. Один из них медленно оседает, на груди светится несколько раскаленных точек. Хреновая броня.

Целиться сидя, оказывается, тоже можно. Только рука почему-то немеет, держать бластер все труднее. Посмотреть, что там, Ящер не решается, он смотрит на бронированную перчатку, пытается пошевелить пальцами. С некоторым трудом это удается. Он перехватывает бластер левой рукой, уперев его в бок, и каким-то чудом успевает снять внезапно вынырнувшего под самым носом Дикого. Жмет на спуск до тех пор, пока враг не валится в поредевший кустарник. Сзади что-то хлопает по плечу. Ящер оборачивается и видит Волка. Тот улыбается, щуря единственный глаз, второй уже заплыл из-за распухшей щеки.

Где-то вдалеке снова что-то взрывается. Над пустошью поднимается столб пыли.

Волк улыбается здоровой половиной лица и устало валится на спину.

Перед глазами все плывет, правый локоть пульсирует болью. Тело внутри экзоскелета превращается в неуправляемый липкий студень.

Почему так тихо? Уже все закончилось?

— Кажется, отбились… — звучит под самым ухом голос Итана. Это хорошо, что он живой, морда-то заживет. Рука, наверное, тоже.

Что-то мягко толкает в спину, снова заставляя сесть. Холодный ветер, продувающий сквозь открывшееся забрало шлема, кажется сладким и пахнет свежим чаем.

— Ты ранен.

Лицо Джеса похоже на размытое пятно. Голос звучит глухо, как сквозь стену. Два щелчка, и раненую руку тоже обдает холодом. Хорошо.

— Сейчас введу обезболивающее и регенерант, подожди немного.

Двигаться совершенно не хочется.

Боль постепенно отпускает.

Очень хочется спать.

Невесть откуда появляется развернутый спальник. Ящер заворачивается него прямо в броне. Совсем рядом сквозь вой ветра звучат голоса, постепенно сливаются в неразборчивый гул. Все тише и дальше.

— Спи. Я буду тебя охранять.

***

Ящер открыл глаза и увидел медленные бугристые тучи. Наверное, скоро дождь пойдет… А шевелиться не хочется. Голова, как пустая канистра, во рту ящерицы гнездо свили, да еще и нагадили. Ничего, Джес все сделает, как надо. Стыдно за свою слабость почему-то не было.

— Очнулась, спящая красавица!

Голос Итана сложно не узнать. Повернув голову, Ящер увидел перекошенную физиономию, наполовину скрытую под повязкой. Почему-то стало смешно.

— Ну у тебя и харя!

— Ничо, зарастет.

Итан попытался улыбнуться и тут же скривился:

— А-а, с-сука, больно!

Откуда-то сбоку вынырнул Джесси с фляжкой и вскрытой консервной банкой. Только взглянув на нее, Ящер сквозь броню услышал, как урчит в животе. Очухался, когда банка опустела на две трети.

— Сам-то есть будешь?

— Нет необходимости. Уровень энергии восстановлен.

Джес выглядел, как обычно, не считая прожженного в нескольких местах комбеза. От брони он отказался еще на базе, сославшись на снижение эффективности.

— Все равно доедай, тебе тоже нужно. Считай, что это приказ.

— Так точно.

Оказывается, с программой иногда бывает проще, хоть уламывать не пришлось.

— Наших много потеряли?

— Примерно треть, — ответил Итан, — столько же раненых.

Как-то очень спокойно он это сказал. Значит, Нати жива.

Пока Ящер валялся в отключке, остальные успели развернуть купола, перевязать раненых и отволочь убитых в сторону от лагеря. Двое крепких парней уже начали потихоньку складывать трупы на кучу кустарника. Худая женщина плакала в обнимку с телом крепкого парня, лицо его было закрыто серой тряпицей. Ног не было совсем. Его уложили последним. Раздетые трупы врагов тоже свалили в кучу, как попало. Этим погребение, скорее всего, не светило. Будет, чем поживится ящерицам и насекомым.

Все три гравикара разной степени раздолбанности стащили в одно место. Вокруг них столпилось несколько общинников, что-то яростно обсуждали, размахивали руками, и, пожалуй, подрались бы, если бы не подоспевший вовремя Крус. Ящер не расслышал, что он говорил, но послушались его все, тут же разошлись кто-куда. Возражать никто не посмел.

После налета у экспедиции прибавилось забот: кто-то заклеивал прожженные плазмой тюки и ящики, кто-то хлопотал над ранеными, кто-то осматривал поврежденное снаряжение.

— А где главный?

— В штабе, пленных допрашивает, — кивнул Волк, — оставил пятерых, остальных пристрелил. Может, и этих тоже… потом. Я их толком не рассматривал. Ладно, пойду Нати подсоблю. А ты тут не раскисай! Джес? Проследи за исполнением!

— Так точно.

«Скаут» уже расправился с остатками консервов и занялся осмотром руки Ящера. Ничего страшного, всего лишь небольшой ожог, который под действием регенеранта уже начал заживать. Плазма попала в наименее защищенную часть сустава, только поэтому жар добрался до тела.

— Слушай, Джес, ты бы отключил этот охранный режим? Смотреть тошно. Всем теперь не до нас.

«Скаут» моргнул и посмотрел на Ящера уже осмысленными, живым взглядом.

— Пожалуй, ты прав. Самому уже надоело.

— Вот, так-то лучше! Скажи-ка, ты и остальным регенерант синтезировал?

— Только тебе, Итану и Рафу. На всех бы не хватило, синтез — процесс энергоемкий, я и так уже перешел на резервное питание. Раф велел никому не говорить о том, что я так умею.

— И правильно сделал! Не вздумай! Какие еще новости?

— В числе пленных есть один представитель земных войск. Дезертировал с военной базы Конфедерации, прихватив с собой мощный сканер. Благодаря ему банда нас и нашла, этот сканер по мощности не уступает моим датчикам.

— С той самой лабы?

— Она тут единственная, которую не законсервировали.

— И давно? До твоего побега или после?

— Скорее всего, до, иначе он мог бы меня узнать и предупредить Диких.

— Логично… Знаешь что? Надо с ним поговорить до того, как это сделает Раф. И Итану тоже ни слова! Он землян на дух не переносит.

Олла Тьелэсс. Личная Вселенная. Часть 3. Воспоминания. Глава 4

«На груди дракона расплывается черно-фиолетовая вязь паутины. Он слегка приоткрывает глаза, полные боли.

— Иди… оставь…

— Не оставлю. – Я сажусь на пол рядом с валяющимся Шеатом. Вот такой он только что выпал из портала. А паутина-то расширяется…

— Пусть, заживет… — мужчина вяло махает рукой и, кажется, отключается.

А я сижу, глотаю злые слезы. До чего же обидно, что я не умею лечить! Нет, саму себя конечно могу, а вот кого другого… Зато убивать умею мастерски…

Но что если попробовать, как на себе? В любом случае хуже, чем сейчас уже не будет. Направляю ладони на паутину, которая в центре сплелась до такой степени, что превратилась в темное пятно в аккурат на солнечном сплетении. Нужно только пожелать… Должно получиться, у меня все всегда получается. Ну же!

Я хочу, чтобы он был здоров. Я хочу, чтобы он вылечился. Я хочу. Я! ХОЧУ!

Искристый теплый желтый поток силы вырывается из ладоней, ширится в направлении к дракону и окутывает бессознательное тело. Боюсь пошевелиться, чтобы не спугнуть такое счастье. Получается! У меня впервые получается исцелять!

Наконец энергия иссякла, темное пятно и паутина исчезли, а Шеат открыл глаза.

— Малая, ты научилась лечить? Поздравляю!»

«Дракон снова уходил. Как всегда, ничего не говоря. Молча вплел пару острых лент в косу, проверил меч, кинжалы, натянул на плечи серебристую куртку и растворился во тьме.

Он никогда не рассказывал, куда и зачем уходит. Никогда не оправдывался, не сочинял глупых историй типа «Дорогая, я другу должен помочь», никогда не посвящал меня в свои планы. А я и не спрашивала. Мой принцип: захочет рассказать – расскажет, действовал всегда. Единственное, что он говорил: «Так надо». Два коротких слова, объясняющих все.

Вот и сейчас за ним захлопнулась дверь дома. Сколько пройдет времени, прежде чем он вернется, не известно. Он никогда не называл срок своего возвращения. И отсутствовал всегда разное время. От суток до нескольких недель. Возвращался всегда в разном состоянии – иногда в настроении, иногда грустный и поникший, иногда битый или раненный.

Я уселась в кресло рядом с окном. Темнота снаружи поглотила мир и больше ничего нельзя увидеть. В этом мире не было луны, только звезды едва-едва освещали постройки. Маги светили себе сами, а не маги либо имели ночное зрение, либо не высовывались из дому ночью.

Я научилась ждать. Интересно было замечать свое состояние, когда ждешь. В одни дни я старалась занять себя чем только могла, в другие тихо залипала на подоконнике, надеясь его увидеть, в третьи тихо выла от тоски… а в четвертые… я шла убивать. Чтобы перебить эту проклятую тоску. Ноющее, щемящее, выворачивающее душу ощущение в груди. Почти такое же болезненное, как то, которое у меня вызывал любящий взгляд Шеата. И побороть его нельзя было ничем. Кроме жажды крови. Но и она лишь немного смывала это зудящее ощущение, ненадолго принося удовлетворение и спокойствие. Затем все начиналось сначала…

Ждать было скучно и я часто залезала в библиотеку дракона. Лишь малая толика книг хранилась в этом временном пристанище, но и здесь было что отыскать и чем занять голову. Я перебирала толстые корешки, рассматривала причудливую заковыристую вязь на обложках, нюхала страницы… Это было, наверное, волшебно, хоть я и не понимала смысла волшебства. Открывать страницы и погружаться в иные миры, в историю древних эпох, в перипетии приключений совсем иных существ. Да, именно здесь я научилась читать…»

У Шеата я научилась лечить, читать, сострадать и, возможно любить. Какие еще сюрпризы преподнесет моя память? Что там еще спрятано в закоулках генов, в переплетении цепочек? Возможно, там спрятаны ответы на все мои вопросы, но шкатулку памяти не стоит открывать резко. Действительно, вспомнить за минуту все нереально. Так можно окончательно сойти с ума. Лучше пусть будет вот так – медленно, постепенно, болезненно, но от того не менее действенно.

Я потерла ноющую занозу в груди и оглянулась. Сижу за столом над папкой с документами, рядом носится малышня.

— Будешь апельсин?! – вопит зеленый мальчуган, едва не сбивая с ног подружку.

— А давай, — почему бы и не подкрепиться?

Получаю из рук ребенка фрукт и вгрызаюсь в сочную мякоть. Шкурка тоже еда, косточки — витамины. В моем теле сгодится каждый кусочек.

Мысли вертятся вперемешку. Возможно, эти два фрагмента поменялись местами? Сначала дракон ушел, полностью готовый к бою, а потом выпал из портала в плачевном состоянии. Что ж это такое было фиолетовое?

Запрос информации у искина не дал ничего. Драконов нашла целую кучу, а вот о их болезнях, да еще и магии не было ничего толкового. Бежать снова к демиургам на поклон? Так я скоро там припишусь. Придется задействовать иные источники информации.

Иные источники — это друзья, знакомые, просто болтливые магические и немагические существа, обожающие собирать сплетни, слухи, новости и просто интересную инфу обо всем. Но и они не смогли сказать ничего конкретного, лишь предположения что это могло быть проклятие, целенаправленный магический удар или что еще хуже, магия, направленная конкретно против драконов. Применяться может как сверхами и демиургами, так и самими драконами в борьбе друг с другом. А если учитывать данные из свитка, который постепенно расшифровывает Зера, то отношения у моего дракона со своим кланом и с прочими крылатыми обитателями были мягко говоря, не ахти.

М-да, еще и свиток этот. Расшифровывается медленно, читается еще медленнее. Все, что удалось понять – наш Шеат был не в ладах с родственниками, собирал всех сирых и убогих и строил… ага, приюты! Во всех своих жизнях. А еще, смешно даже сказать, отказал одной очень влиятельной даме из золотых драконов, которая и превратила его жизнь в ад. Точнее, все его семь жизней.

Как оказалось, дракон мог проживать не одну, а семь или иное количество жизней, в зависимости от вида. Не знаю, помнил ли он предыдущие жизни после возрождения, но одно известно точно – во всех жизнях этот чудик занимался почти одним и тем самым делом. Спасал. Собирал страдальцев, выкупал рабов на рынках и у плохих хозяев, тырил различных созданий из загибающихся миров, за что и огребал по самое не могу.

Прекращать свою деятельность, судя по всему, дракон не собирался. И каким-то образом передал мне вот эту любовь и тягу к собирательству сирых и убогих.

Я ухмыльнулась с собственной шутки, мол, эта зараза передалась половым путем, но в каждой шутке есть только доля шутки. Вполне вероятно, Шеат сумел каким-то образом повлиять на меня. Возможно, даже в момент собственной смерти. Перевернул в моей душе что-то такое, от чего я сама остановилась. И приняла наказание.

Со скрипом поднимаюсь из кресла. Меня ждет еще много дел, а память… Что память? Сама потихоньку восстановится, куда ей деваться.

Сердце феникса. Все исправить. Белова Елена. Глава 2.БЕЛЫЙ ВЛАДЫКА?

Сегодня заседание проходило вне традиций. К демонам комариное болото — слишком серьезно положение дел, единение с природой сейчас ни к чему.

Обсуждение серьезных вопросов нужно проводить, не отвлекаясь ни на что. Поэтому и собрались в совещательной комнате и все оформление отключили. Правда, теперь комната с непривычки отвлекала еще сильней — и стены, лишенные расцветки, и пол, и потолок были беловатыми, размытыми, словно сотканными. И возникало впечатление, что Совет Координаторов не то угодил в паутинный кокон какого-то гигантского макропаука, не то заблудился в необычайно густом тумане. Хотя, в принципе, насчет тумана-то как раз попадание. Просто символ какой-то получается — туманного будущего, непонятной дороги… Куда идти дальше?

— Беспорядки в Одессе закончились.

— Боюсь, это только начало, — вздохнула Нинне. Серые глаза печально смотрели в туманную стену. — Всплеск видений у провидцев продолжается, перспективы мрачные, и магорасы все больше тревожатся. Вооружаются. Торопливо закупают все что можно и нельзя. Стараются получше себя обеспечить на случай кризиса. В таких условиях столкновения на почве конфликта интересов неизбежно, это лишь вопрос времени. Нам и дай-имонов не понадобится для массовых конфликтов.

— И это при том, что эффективного оружия против серых вторженцев мы еще не нашли. И когда барьер рухнет, отбиваться будет особо нечем…

— А что Уровни? — Даниэль пришел последним, и мысли у него были явно чем-то заняты. Не иначе ученики что-то откололи.

— Как всегда — неоднородны. Хотя, по сведениям, большинство перестало цапаться между собой и попритихло. Одни ждут в гости серых пришельцев и лихорадочно наращивают численность бойцов, другие сочли именно это стечение событий для осуществления предсказания оракула Да-Дийна — о великом Белом Владыке, помните такое?

— Владыка? Это тот, который должен взять под свою руку все Уровни и вывести демонов на поверхность?

— Воображаю, как рада этому Ложа Уровней. — Пабло рассеянно оторвал от стенки кусок «тумана» и посмотрел на свет.

— Рада — не то слово. — Даихи с истинно восточной невозмутимостью взирал на чудачества коллеги. — Ложа вовсе не желает уступать власть никаким мифическим владыкам и, похоже, Да-Дийн так вовремя скончался именно по указанию свыше.

— То есть подземники, как всегда, заняты внутренними дрязгами и на их счет пока можно не беспокоиться?

— Как сказать… У оракула довольно много последователей. И теперь эти последователи активно ищут кандидата на роль Владыки. А еще одна группировка обратилась к нам. Предлагают сотрудничать…

— Что-то новенькое, — «проснулся» Даниэль. — Что обещают?

— Союз. Против дай-имонов. Поставку оружия, совместную разведку.

— В обмен на что?

— На место под солнцем — потом, когда все закончится.

— Вообще-то мысль интересная, — прищурился Даихи.

— Какая мысль? Пустить демонов на поверхность?! Коллега…

— Они и так скоро вырвутся. Мы не сможем больше сдерживать их при сложившемся положении вещей. Нас хватит еще максимум лет на тридцать. Источников нет, надежды обрести их в ближайшее время нет. Лучше уж выпустить наружу ту часть, которая согласна вести себя цивилизованно, и они сами будут сдерживать остальных.

— А люди? Подвинутся?

— Посмотрим…

— Разделяй и властвуй? Надо сказать, мне не нравится такой лозунг.

— Мне тоже… — вздохнул Даниэль. — Но я сейчас пришел со встречи с моей экспериментальной группой, поговорил с нашими «кукушатами». И знаете, коллеги, они рвутся в бой с пришельцами, готовы защищать людей и магов ценой своих жизней. Не все ли равно, кто они по крови?

— Все зависит от воспитания, да? — Савел покачал головой. Даниэль и Светлана, неукротимые педагоги. — Может, вы заодно и Белого Владыку воспитаете? Чтоб уж полностью быть уверенными?

— Владыку… — Даниэль выглядел так, будто ему на голову сию минуту грохнулось что-то тяжелое умеренной мягкости. — Владыку… Коллеги, это мысль! А если…

Кого именно предложил бы в Белые Владыки неисправимый оптимист Даниэль, осталось неизвестным: от нейтральных магов поступило сообщение о новом нападении дай-имонов.

Ян чувствовал себя… не пойми как. Не было в дей-бра, демонском наречии, подходящего слова для описания этого состояния. Как назвать это — когда ты просыпаешься и целую минуту смотришь в гладкий белый потолок — белый, а не серый с зелеными прожилками и думаешь о предстоящем дне без страха… Когда трогаешь пушистый комочек зеленого чуда — кактуса, а он в ответ раскрывает цветок-стрелку… Когда заботливая женщина с доброй улыбкой — мать твоего покровителя приносит тебе гору еды на подносе и называет это «закусить перед обедом», а ты пытаешься придумать, что сказать ей, чтобы не обидеть отказом… Когда тело ноет не после алтарных обрядов, а от приятной усталости после работы. Когда тебя хлопают по плечу, и это касание значит просто «привет». Когда думаешь про оранжерею, и про парк, и про МОРЕ, на которое обещали сводить друзья покровителя.

Тебе не страшно, не тоскливо, это не злость и не боль… А что?

Но ощущение удивительное. Вообще удивительно то, что с ним случилось.

Правда, Игорь, младший в семье, по-прежнему относится к нему неприязненно. Не отвечает на приветствия, отказывается есть за одним столом. Не раз Ян оборачивался от привычного ощущения взгляда на коже — чужого, напряженно-настороженного. Почти злого. Словно снова в пещере, и охранники прикидывают, когда уже закончится их малопочетная служба.

Игорь был младший в семье покровителя, и по демонским понятиям на него не стоило обращать внимания. Но здесь действовали другие традиции, и внимание на Игорька домашние обращали. Людмила сделала мальчику замечание, Александр отчитал, Марина и вовсе нашипела. Жаль мальчишку. Конечно, здесь его не побьют, не Уровни, но паренек ведь не виноват, что, глядя на демона, видит свою беду. И сам Ян не виноват.

Яну хотелось, чтобы не плохо («хорошо» на человечьем) было всем. Спросить бы кого…

Тихий шорох. Легкий звон. Дружное рыбье «здрааасте» и их заботливые вопросы, искусно перемешанные с упреками типа «пропадают молодые хозяева неведомо где, а родители волнуются» и «совсем молодежь здоровье не бережет».

Усталый низкий голос в ответ, требующий утихнуть и скопировать своих диких родственниц.

Вадим пришел.

Ян отодвинул местный аналог шара — небольшой компьютер и встал поздороваться. Ну и похвастаться заодно. Его берут на работу. На неполный день, потому что он несовершеннолетний, но обещают платить… так что он не будет обузой. Ему бы еще какие-то «доку-менты» получить…

Ян сбежал но лесенке в гостиную — Вадим был там. Сидел на диване с закрытыми глазами… Может, не стоит его сейчас тревожить?

Но тут Вадим открыл глаза.

— Ян… — сказал он негромко.

— Да?

Но Вадим ничего больше не говорил, только смотрел. Так, словно не верил своим глазам.

Юный демон с трудом отогнал странное ощущение, что сюзерена подменили. Непонятные были у него сейчас глаза. Обычно они игрой оттенков походили на гранит или, пожалуй, Лабрадор. Зеленовато-серые радужки могли отливать старым серебром, могли потемнеть, а порой светлели и тогда напоминали полуденное небо, которое Ян так мечтал увидеть. Но в них всегда присутствовало что-то такое, какая-то сила, какое-то уверенное спокойствие.

А сейчас спокойствие пропало. Изменилось, вытеснилось чем-то новым. И это новое демона встревожило.

— Ян… — наконец проговорил Вадим. — А еще говорят, ничто не повторяется.

— Что? — не понял юноша.

Но, похоже, не судьба ему была дождаться объяснений. Сегодня, по крайней мере.

Вадим провел рукой по лбу, то ли отгоняя головную боль, то ли пряча лицо…

— Вам… э-э… тебе плохо?

— Тебе? — странно усмехнулся сюзерен. — Спасибо, Ян…

— За что?

— Как дела? — вместо ответа поинтересовался Вадим. — Уже придумал, как построить Радужный замок?

— Пока нет, — вздохнул Ян, сражаясь с навязчивым ощущением, что Вадим на самом деле говорит не с ним, что он видит в нем кого-то другого. Но в гостиной пеще… комнате кандидатов на роль собеседника больше не было. Разве что говорящие рыбки. Но их не спросишь про замок. Стоп. Про замок? — Откуда ты… про замок? Я ж никому не говорил…

— Знаешь, ты ведь сможешь стать чертовски хорошим и архитектором и декоратором. Учиться тебе надо.

— Я…

— Придется тебе документы какие-то доставать, чтобы на учебу взяли. Я поговорю. А пока… — Вадим как-то встряхнулся и стал похож сам на себя. — Рассказывай.

— Что?

— Что хотел. Видно же, что новости есть.

Притихшая на время квартира быстро оживала. Еще несколько минут — и Соловьевы посыпались в дом градом.

Первым вернулся Игорь. Сначала обрадованно раскрыл рот, собираясь чем-то поделиться с Димом, а потом узрел Яна. Подвижная мордочка подростка всем своим видом выразила разочарование. И, буркнув что-то вроде «здрасте», он утопал в свою комнату.

Примчалась с учебы Маринка, заглянула в кухню, ахнула при виде пустой плиты и, наскоро помывшись-переодевшись, принялась потрошить холодильник, подменяя задержавшуюся мать в деле кормления семьи.

Туда же быстро подтянулись близнята Маргариты, на словах вроде как способствовать делу приготовления ужина, а на деле повыделываться перед Маринкой (как считали рыбы).

Сестренка о чем-то мило стрекотала, стоически перенося проделки близнецов — оброненную чашку, опрометчиво сунутый в микроволновку пластиковый пакет с молодой кукурузой и путаницу с испарившимся невесть куда печеньем. На фокусе Антошки ( тот для прикола превратил нож для салата в милого ужика) Маринка решила, что нужно уравновесить расходившихся мальчишек, и вытребовала на кухню Яна. И там сразу стало тихо и благопристойно. Даже рыбы заткнулись — Ян машинально подбросил им корма, и чешуйчатый зоопарк за обе щеки лакомился червячками.

Тихий шорох — телепортом вернулась мама, усталая до потери координации. Впрочем, в ее походке мгновенно появились плавность и мягкость, едва она заметила на диване спящего сына. Спящего, спящего… Дим не смог бы сейчас ни с кем разговаривать — горло просто перехватило. Мама, живая. А ведь он помнит…

Маринка выставила маму с кухни, отправив мыться и отдыхать, мол, сегодня она тут хозяйка.

Хорошая она, Маринка.

Сестра…

А ТАМ было иначе.

Ольга Денисова. Вечный колокол. ЧАСТЬ III. ВОЙНА. Глава 5. Добробой. 2

Штурм начался только через сутки. Едва забрезжил рассвет, снова ожили пушки, но на этот раз не пытались свалить стены – в крепость полетели раскаленные ядра, сметая дубовые уступы с бойницами, возведенные за ночь вместо каменных. Немцы старались напрасно – под стенами не осталось пищи для огня: дубовые укрепления, пропитанные водой, не спешили гореть, а вспыхнувшие было небольшие пожары погасили быстро.

Войска построили в отдалении от стен, пережидая, когда смолкнут орудия. День выдался морозным и ясным, и в тот миг, когда солнце разогнало туманную дымку над восточной стеной, со стороны крома появилась конница. Оба князя, к плечу плечо, ехали впереди на высоких черных конях, и ополчение сначала взволновалось, а потом разразилось приветственными криками. Медведи и барсы реяли на знаменах над их головами, смешавшись, и отличить новгородских дружинников от псковских было трудно. Замыкала строй псковская боярская конница – около пятисот отпрысков лучших семейств города, полтысячи лучших лошадей.

– Мстиславич, а зачем конница? – дернул Млада за рукав Добробой. – Лошади ж на стены не полезут!

– Я думаю, ландмаршал держит конницу в запасе и готовит наступление пехоты. Нам очень выгодно ударить по пешему строю конницей. Немцы не успеют вывести свою.

Коней не пугал ни грохот пушек, ни огонь пожаров – они шли под всадниками ровно, сосредоточенно, гордо выгибая шеи. Настоящие боевые кони! В строю Млад заметил несколько высоких черных лошадей – наверное, не одна ватага привела в крепость потерявшихся в лесу огнедышащих чудищ.

Строй разделился пополам: налево конников повел князь Волот, направо – князь Тальгерт, и намерения их уже не вызывали сомнений: как только полки кнехтов подойдут к стенам, конница ударит с двух сторон, забирая их в кольцо, а спереди врагов встретит ополчение. Но ландмаршал же не дурак, он должен предвидеть такой поворот! Не только Млад разгадал этот ход – студенты вокруг вовсю обсуждали предстоящий бой и спорили, догадаются ли немцы подвести поближе свою конницу.

Кнехты пошли на приступ через час после восхода, когда орудия еще продолжали забрасывать стены раскаленными ядрами: Млад насчитал не меньше двухсот выстрелов. Сначала с башен ответили русские пушки, а когда первые ряды врага приблизились на полверсты, на стены встали лучники. Ополчение придвинулось к стенам. Сквозь незаделанные проломы были видны силы, шедшие на Псков: предыдущий штурм ландмаршал провел лишь для разведки и испытания сил псковичей – на этот раз на крепость шли несметные полчища. Даже если бы каждый выстрел пушки попадал в осадную башню, потребовалось бы не меньше суток, чтобы разбить их все.

Когда вражескому строю, помятому пушками и лучниками, оставалось полсотни саженей до стены, распахнулись ворота возле Покровской башни и князь Тальгерт первым выехал на берег Великой реки. Одновременно с ним из захаба Полевой башни вырвалась конница, ведомая Волотом.

– Вперед, ребята… – выдохнул Тихомиров, когда поднялись тяжелые ворота Свинорской башни, – встретим немцев по-русски. Это кнехты, вам вполне по плечу. Наемников ландмаршал держит в запасе.

Немецкие пушки смолкли, русские же продолжали бить по осадным башням и сминать строй противника, не боясь задеть свою конницу. Ополчение выходило в поле из четырех ворот и тут же ввязывалось в бой. Студенты, как всегда поставленные в самый конец, на этот раз не роптали: первой схватки им хватило, чтобы трезво оценивать свои силы. Млад осмотрел остатки своей сотни: почти пятьдесят человек. Лица их были угрюмы и сосредоточенны: после двух суток обстрела страх притупился.

– Ребята, это мы идем бить их, а не они нас, – улыбнулся Млад. – За нами крепостные стены, а за ними – выжженная земля. Чужая земля. Они пришли к нам, а не мы к ним, и нас ведут боги.

– Вперед! – заревел Тихомиров, поднимая меч, когда освободился проход. – Бейте их, ребята!

Кнехты на самом деле оказались студентам вполне по плечу, да и две недели учебы не прошли даром. Обычные землепашцы, вооруженные в лучшем случае алебардами, одетые в лучшем случае в черные тонкие кирасы, а то и просто в стеганки, в плоских шлемах, так легко пробиваемых топором, кнехты не чувствовали пьянящей горячности боя, не стремились к победе – их целью было выжить на этой войне и вернуться домой. Ополчение откинуло их от стены на сотню саженей не больше чем за час. Конница, взявшая их в кольцо, рубила нестройные ряды на обе стороны, а полки наемников не успевали подойти им на помощь. А может, и не стремились?

Два князя – мужчина и мальчик – в самой гуще боя прокладывали путь коннице назад, к воротам, через строй врага, и конница топтала легкую пехоту, постепенно продвигаясь к крепости.

Млад не в первый раз замечал, как быстро летит время во время боя: казалось, что не прошло и четверти часа, а солнце переползло на юг и светило прямо в глаза. В бою не время думать о потерях, в бою не пугает кровь, рассеченные черепа и скользкие внутренности под ногами. В бою не слышишь воплей боли и отчаянья, только лязг железа, приказы и призывы: «Вперед!». Иначе ты не боец… Иначе бой раздавит тебя, сломит твою волю, и не останется ничего, кроме ужаса и желания бежать. Млад понял это в пятнадцать лет, под знаменами князя Бориса. Наверное, те, кто остался в строю после Изборска, тоже поняли: когда Млад говорил об этом ребятам, слова его уже не были пустым звуком, и не мальчики сражались рядом с ним в тот день – воины. Молодые, не очень опытные, но воины… Тихомиров ни разу не назвал их щенками.

Ландмаршал перестраивал свои полки, отводил назад кнехтов, не попавших в окружение, и было ясно каждому: он освобождает поле битвы для лучших своих частей – наемников, пеших и конных. Но князья продолжали рубиться бок о бок в самой гуще боя, словно их это и не касалось, словно они не боялись, что тяжелая пятитысячная конница снова вступит в бой, сметет дружину и раздавит русское ополчение.

И конница наконец показалась – ландмаршал выжидал, когда ополчение отойдет от крепостных стен настолько, чтобы не успеть укрыться в случае неожиданного нападения. Конные наемники появились из-за Великой – казалось, они давно стояли под прикрытием леса. Но и тут князья не дрогнули и не поменяли тактики боя.

– Конница, Мстиславич! Конница! – крикнул Ширяй, и он был не один.

Смятение едва не опрокинуло русские ряды, когда Тихомиров крикнул:

– А ну спокойно! Чему быть – того не миновать!

И это после того, как под Изборском он чуть ли не силой заставил их отступать к лесу!

Тяжелые кони вышли на лед – аршинный лед конца морозной зимы. Он бы выдержал и больший вес… И когда передние ряды достигли середины Великой, три взрыва подряд прогремели над рекой. Это были не те взрывы, которыми ломали лед перед западной стеной крепости, – черный дым взлетел в небо с белого снега, вода выплеснулась вверх, и хруст льда показался долгим продолжением взрывов: трещины побежали в разные стороны, соединяясь в широкие полыньи.

Передние ряды конницы снесло взрывами, кого-то накрыло водой или затащило под лед, кто-то не успел остановиться и съехал в воду, кого-то столкнули в полыньи следующие ряды – ужасающее зрелище давки коней и тяжеловооруженных людей ненадолго остановило бой. Немцы тонули сразу – доспехи не позволяли продержаться на поверхности и мгновенья, – и вскоре темная вода в широких трещинах преградила путь остальным всадникам.

Млад вспомнил свой «подвиг» на войне с татарами: а ведь кто-то заложил порох под лед! Да так, что немцам даже в голову не пришло, что напротив их лагеря идет такая работа! И кто-то поджег огнепроводные шнуры…

Взрыв стал сигналом к отступлению – все понимали, что конница обойдет полыньи выше по течению Великой. Но им придется идти лесом, искать пологий спуск и при этом, ступая на лед, ждать еще одного взрыва… А солнце перевалило за полдень!

Ландмаршал быстро оправился от удара: полки ландскнехтов ударили в западную оконечность строя ополченцев, отрезая путь к отступлению, туда, где их не могла достать русская конница, завязшая в середине боя. Со стен по наемникам ударили лучники, но стрелы с трудом пробивали тяжелые доспехи.

Теперь ополчение вело бой на две стороны. Тихомиров развернул студентов против ландскнехтов – ему ничего больше не оставалось. Студенты дрогнули: слишком свежо было воспоминание об Изборске. Наемники отличались от хлебопашцев не только опытом, силой и хорошим вооружением – они ничего не боялись и, казалось, не щадили своих жизней. Млад думал, что впечатление это обманчиво: он не мог поверить, что люди, идущие на войну за звонкую монету, желают победы так же сильно, как те, кто защищает родину. Тогда ему не приходило в голову, что это их ремесло и, как каждый ремесленник, они гордятся своей работой.

Насколько легко ополчению далась победа над кнехтами, настолько же тяжело шел бой с наемниками. Млад не успевал подставлять щит под удары коротких мечей, ему ни разу не удалось пробить крепкую кирасу ландскнехта, студентам же, с их топорами, оставалось только защищаться – деревянное древко не могло сравниться с тяжелым железом меча. На помощь ополчению из крепости вышел запас – около тысячи ратников, что готовились принять врага на стенах. В победе защитников крепости не было никаких сомнений, речь шла только о ее цене… И немцы сделали все, чтобы цена эта оказалась высокой.

Солнце клонилось к закату, когда княжеская конница прорвалась к стенам Пскова, – ландскнехтам не было смысла продолжать бой, но они дрались с тем же упорством, что и в самом начале схватки. Они вообще не знали усталости. Млад с трудом поднимал меч, его силы едва хватало на то, чтобы не дать пробить себе голову. Рука, сжимавшая рукоять, онемела, пальцы словно свело судорогой, левая же кисть с отбитыми пальцами вот-вот должна была разжаться и выронить щит.

Ландмаршал приказал отступать, но путь к отступлению преграждала конница, и наемникам ничего больше не оставалось, как пойти на отчаянный прорыв: поразительно, как быстро их воеводы умели принимать решения и как быстро потрепанные полки смыкали ряды. Для боя с конницей у них были только короткие алебарды с гранеными копьями на концах, и строй мгновенно выставил их вперед.

Конница тоже готовилась встретить прорыв наемников – князь Тальгерт махнул руками, приказывая ополчению разойтись в стороны.

– Освободите им дорогу! – крикнул Тихомиров студентам. – Пусть уходят!

– Ребята, в стороны! К стенам, отходите к стенам! – подхватили сотники его приказ.

Оказавшись вдруг без противника, студенты растерянно смотрели по сторонам, опустив руки. И двинулись к стенам вразнобой, толкаясь и налетая друг на друга.

– Вдарить по ним напоследок… – услышал Млад сзади и оглянулся: кто, как не Ширяй, мог это предложить!

– Я тебе вдарю, – огрызнулся он. – К стенам. Быстрей. Они сейчас вас просто сметут!

– А на щиты? – тяжело дыша, спросил с другой стороны Добробой, и его подтолкнули сзади.

– На какие щиты? – рявкнул Млад, пропуская его вперед. – Отходим!

Но ландскнехты не стали дожидаться, пока ополчение освободит им путь: для плотного строя, готового столкнуться с конницей, рассеянные ряды пехоты не были препятствием. С яростным воем наемники пошли на прорыв: ополченцы едва успели выставить щиты, когда остроконечные копья на саженных древках врезались в разрозненную толпу.

Ни о каком перестроении студентов не могло быть и речи – кто смог, тот отступил. Млад развернулся лицом к строю наемников, отталкивая ребят спиной и надеясь прикрыть их щитом.

– Мстиславич! Я с тобой! – рядом встал Ширяй.

– Отходи! – успел крикнуть Млад, когда с другой стороны от него встал Добробой, и еще человек пять, выставив щиты вперед, образовали заслон для остальных отступающих.

Млад мог бы отойти еще на несколько шагов, но не смог сдвинуть с места это жалкое прикрытие.

Ландскнехты врезались копьями в их щиты. Млад видел, как Ширяя удар отбросил в сторону, он видел даже, как покатился по снегу его щит, видел, как двое ребят падают под ноги наемникам и как копье алебарды бьет в неприкрытый бок Добробою, видел, как взлетает шестопер над головой у него самого, и как опускается вниз, на лицо, и подумал еще, что и дед его не любил шлемов с наносником – неудобно смотреть. Наверное, он успел нагнуть голову: в глаза ему ударил свет заходящего солнца и показался сначала белым, а потом черным.

АСТРАНОВА 2014. Часть 2. Татьяна Томах. Обратная сторона черноты

Иногда он чувствовал себя огненной птицей; летучим сгустком пламени, наглухо запертым в темнице с омерзительными, истекающими гнилью, стенами. Иногда он думал, что уже умер — растворился без остатка в холоде, черноте и одиночестве. Намек на дверь — узкая трещина; мерцающая в темноте нить цвета свободы и неба — обнаружилась случайно и неожиданно. С тех пор все силы и отчаяние были брошены к этой нити — удержать, не упустить; отыскать инструмент, которым можно взрезать отмеченный нитью бок черноты и вырваться из опротивевшего узилища.

***

Странная, почти болезненная по мнению родителей слабость к музыке обнаружилась у Свена в возрасте нескольких недель. Капризный младенец, казалось, недовольный самим фактом своего появления в этом мире, орал, не переставая, доводя родителей до беспомощного отчаяния. Они растерянно щупали сухие пеленки, приглашали лучших врачей, в один голос заявлявших, что мальчик абсолютно здоров, пытались развлечь дитятю свежекупленными яркими погремушками. Впрочем, от последнего довольно скоро отказались. То ли звук, то ли цвет этих нехитрых приспособлений для успокоения младенцев доводил маленького Свена до истерики.

Когда родители, измученные бессонницей и отчаянными воплями первенца, уже приближались к нервному срыву, неожиданно нашлось спасение. Бабушкин проигрыватель с парой дюжин пластинок.

Слушая слезливые романсы, которых у бабушки было в изобилии, младенец хмурился, иногда похныкивал, а иногда разражался прежним плачем. Но стоило слететь из-под тонкой иглы первым звукам сороковой симфонии Моцарта, Свен замолкал. Хмурился — теперь уже по-другому — сосредоточенно; беззвучно шевелил пухлыми губками; а в некоторые моменты даже улыбался светло и безмятежно.

Музыка, заставлявшая Свена умолкать, не делала его дружелюбнее. Когда он слушал, сосредоточенно морща личико, все попытки родителей поласкаться и поугукать с любимым чадом воспринимались как помеха. Он сердито отталкивал назойливые взрослые руки — и тянулся сам, будто пытаясь ухватить в воздухе что-то невидимое, точнее, невидимое для всех прочих. Потому что взгляд его был напряженным, а в движении маленьких пальчиков, на первый взгляд беспорядочном, после некоторого наблюдения можно было заметить систему, связанную со звучащей мелодией.

***

Родители ругались, когда он пытался разбирать Музыку.

— Ну что ты как дурачок, малыш, — ласково, но укоризненно говорила мама. Свен выскальзывал из-под назойливой ладони, гладящей его макушку. — Ведь можно просто сидеть смирно и слушать, да?

Свен угрюмо кивал. Испуганный тем, что его вообще могут лишить новой Музыки из черных пластинок, со временем он научился сидеть смирно. Правда, руки тянулись сами собой — разобрать тонкие серебристые нити; понять волшебство их соединений, переплетений, изгибов, мерцающих оттенков, иногда, в правильном сочетании вспыхивающих ослепительно белым пламенем. Почти таким, как нужно. Почти…

Постепенно Свен научился сдерживаться. Судорожно вцеплялся своенравными пальцами в сиденье стула или табуретки — заставлял себя сидеть смирно. Иногда хмуро косился на умильно улыбающихся бабушку и маму. Слушал, запоминал. Чтобы потом, в своей комнате или в дальнем уголке парка снова развернуть серебристое кружево запомненной Музыки. Разобрать осторожно — ниточку за ниточкой; распутать мерцающие прозрачным лунным светом узелки. А потом сплести заново — так, чтобы свет вспыхнул ярче солнца в полдень. И смотреть — задыхаясь, выжигая глаза; растворяясь, истаивая без остатка комочком свечного воска — чтобы возникнуть заново прекрасной огненной птицей, крылатым невесомым существом из белого пламени и Музыки.

Существом, сейчас наглухо и безжалостно запертым внутри неуклюжего тела мальчика Свена.

***

Это было бы так просто. Недоставало пустяка.

Сотни ярдов волшебного огненного кружева, сплетенного именно так, как нужно, хранились у Свена в памяти. Как алый шелк того самого, единственно верного оттенка, — в лавке торговца тканями. Теперь нужно было только сшить паруса и набросить их на дрожащие в нетерпении мачты. Сшить паруса и наполнить их ветром — чтобы они смогли полететь. Сшить паруса и наполнить огонь Музыкой — чтобы он смог зазвучать.

Недоставало пустяка — узнать, откуда берется Музыка.

Сперва Свен потихоньку тщательно изучил черные пластинки, из которых получалась Музыка. Три из них были безжалостно раскрошены в труху в процессе экспериментов. Тайна спряталась надежно. Пришлось прибегнуть к помощи взрослых.

— Вот здесь не так… и вот здесь, — Свен взмок и покраснел, пытаясь объяснить правильно. Как нужно изменить Музыку, спрятанную внутри лаково сияющей черноты. Бабушка сначала только недоуменно хмурилась. Потом поняла.

— Нельзя менять, милый. Эта музыка уже записана. Видишь? — бабушкин коричневый палец скользнул по круговой царапине, коверкающей безупречность черноты.

Свен с отчаянием посмотрел на указанные бабушкой линии. В самом деле, каждый раз, когда именно эта пластинка ложилась на диск проигрывателя, Музыка всегда получалась одна и та же. Получалось, что изменить Музыку внутри черных кругов невозможно.

— Откуда записана?

— Ну… — бабушка задумалась, разглядывая пластинку: — вот эта — с концерта.

— Мне нужно на концерт, — нахмурившись, заявил Свен.

***

Обещанного родителями похода на концерт Свен ждал с нетерпением. По вечерам долго не мог уснуть. Лежал в темноте, широко раскрыв глаза. Черные стены, мешавшие двигаться и дышать, теперь будто сдвинулись еще теснее. Но и огненная нить, обозначавшая путь к свободе, мерцала ярче. Скорее, скорее — торопил Свен. Скорее бы день, потом — следующий, потом — концерт. Скорее понять, как получается Музыка. Скорее. Пока еще он может дышать, пока чернота не раздавила его; пока еще горят волшебные нити, обозначая дверь.

***

Они прошли по проходу под гром аплодисментов, шелестя черными мантиями, будто сложенными крыльями.

— Вот это музыканты, малыш, — шепнула мама в самое ухо, обжигая кожу горячим дыханием.

Сначала ему было страшно. Слишком много народа, слишком шумно. Слишком много дыханий, голосов, шагов, движений. Хотелось плотно зажать уши и остаться в тишине. После маминых слов Свен позабыл о страхе. Вокруг галдели и грохотали так же громко, но это было уже неважно. Замерев, Свен напряженно следил за людьми в мантиях. Музыканты. Те, кто делают Музыку. Сейчас он узнает, как это. Сейчас…

Черная бархатная занавеска возле сцены качнулась, пропуская Музыкантов и скрывая их от зала. Через несколько напряженных минут первые неловкие звуки полетели из-за занавески; на фоне мерцающего бархата выгнулась бело-розовая танцовщица, приготовившись следовать за мелодией.

— Свен, куда..куда?! Стой! — мамины руки поймали его уже в проходе. Свен отбивался. Его обманули. Гнусно и отвратительно. Он рвался за занавеску цвета черноты, опять скрывшую собой тайну Музыки.

— Мне нужно, нужно… — пытался он сквозь слезы объяснить маме — что ему нужно увидеть, как получается Музыка.

Ему позволили вернуться в зал и дослушать концерт только после того, как Свен успокоился и клятвенно пообещал больше не двигаться с места. Оставшееся время мама крепко держала сына за руку.

Музыка была не такой хорошей, как на бабушкиных пластинках. Иногда не в такт топала балерина в розовой юбочке. Свен морщился, отмечая разрывы в серебристых нитях, струящихся из-за занавески.

***

— Почему нельзя видеть, как делают музыку?

— Почему? — Папа хрустко сложил газету, поглядел на Свена поверх очков — удивленный первым внятным вопросом сына. — Ну, потому… Необязательно видеть, как делают некоторые вещи.

Свен переступил с ноги на ногу. Переспросил упрямо:

— Почему?

— Свен, малыш, — вмешалась мама. Торопливо пригладила сыну взъерошенные волосы, одернула рубашечку. — Чтобы носить одежду, необязательно видеть, как ее делали, правда? Или часы. В каждом доме есть часы, но почти никто не знает, как их делают…

— В каждом мастерстве есть свои секреты, мальчик, — сказал папа, снимая очки и улыбаясь: — Но если ты хочешь научиться…

— Я мог бы научиться делать музыку?

— Я так и знал, — папа нахмурился; опять зашуршал газетой; спрятался за мятый лист, похожий на снег, истоптанный птичьими лапками: — Я говорил, что все эти пластинки и концерты пора прекращать.

— Конечно, милый, — поспешно согласилась мама: — Но он еще маленький и не понимает…

— Свен, малыш, — тихонько объяснила мама вечером, поправляя на кроватке сына одеяло: — Ты огорчил папу. Ты ведь знаешь, что он делает на заводе часы. И он надеялся, что ты тоже… Что тебе будет интересно…

— Клетки для птичек, — перебил Свен, думая об огромных кухонных часах, где была заперта испуганная черноглазая кукушка. Всякий раз, когда часы содрогались, гулко отмечая окончание очередного часа, птичка пыталась вырваться наружу, отчаянно трепеща крыльями; но блестящий металлический крюк опять утаскивал ее обратно, в темную жуткую глубину, где шевелилось и тикало. Свен жалел до слез бедную узницу — однажды он попытался освободить ее; но был пойман сам и строго отчитан мамой.

— Что? — растерянно переспросила мама.

— Я не хочу делать клетки для птичек, — совсем тихо и неразборчиво пробурчал Свен, прячась под одеяло. Он зажмурил глаза, представляя, как страшно жить внутри часов и думая о своей собственной клетке, выход из которой все еще был крепко заперт.

***

После долгих уговоров мама сводила его еще на несколько концертов.

Везде была черная занавеска, надежно скрывавшая людей в крылатых мантиях. Свен представлял, как они заходят за эту занавеску, сбрасывают мантии, и…и… наверное, под темной тканью прячутся какие-то особенные люди? Может, у них крылья под этими плащами?

Музыкантами обычно становились дети музыкантов. Исключения дозволялись редко. Раз в год в столичной музыкальной школе устраивали публичные прослушивания для выявления талантливых детей. Тех, кого строгая комиссия находила достойными, потом под наблюдением наставников допускали к тайнам искусства.

Лестью, уговорами, мелким шантажом Свен заставил маму повести его на прослушивание. Ему нужно было попасть за черную занавеску. Любой ценой. Он не любил себя все больше с каждым днем — капризного, лживого, противного мальчишку. Тот, другой огненно-крылатый, все больнее и отчаяннее бился внутри, задыхаясь и требуя свободы. И все больше ненавидел свою отвратительную темную оболочку. «Кто я?» — иногда думал Свен, и эта мысль пугала его. Тот, огненный? — или этот, которого видят все остальные и он сам, когда глядится в зеркало?

Прослушивание оказалось совсем не таким, как представлял Свен.

Десять скучающих дядь и теть сидело за длинным столом. Украдкой позевывали, перебирали бумажки, пили воду из пластиковых стаканчиков. Экзаменовала детей очень худая женщина с волосами, затянутыми в узел на затылке так туго, что кожа на сердитом костлявом лице, казалось, могла лопнуть в любой момент.

Свен, комкая в потной ладони бумажку со своим номером, на негнущихся ногах приблизился к столу.

— Пожалуйста, Ада Юльевна, — велел седой львиноголовый человек в центре стола. Худая женщина неприязненно посмотрела на Свена и неожиданно тонким голосом напела:

— Та-ти-та, та-та-та…

— Ну, мальчик, — подбодрил Свена седой: — повтори.

Свен угрюмо молчал. Он не умел петь — и не понимал, зачем это от него требуют.

— Гхм, — сказал лысый старичок, сидевший с края стола: — тогда, наверное, следующий? Ада Юльевна, будьте добры…

— Следующий! — громко крикнула женщина, вырвав из ладони Свена номерок и подталкивая мальчика обратно к двери.

Свен сделал несколько шагов. Ноги не слушались. «Черная занавеска», — вспомнил он. «Мне нужно туда попасть. Нужно!»

Он обернулся.

— Подождите! — крик получился отчаянный и сиплый, не громче шепота. Но его услышали.

— Подождите, — велел седой, жестом останавливая хмурящуюся Аду Юльевну.

— Я покажу, — торопясь и опасаясь, что его перебьют, Свен опять шагнул к столу: — Подождите. Я покажу. Вот, сейчас. Гайдн. Симфония двенадцать. Ре мажор. — Он вынул из своей памяти ткань с этим названием, подбросил в воздух, легко перебрал нити — одну за другой, тронул соединения, заставляя их замерцать…

— Хорошо… — услышал он довольный голос седого: — Хорошо. А что-нибудь еще?

Свен кивнул. Краем глаза заметил недоуменно вскинутые тонкие брови Ады Юльевны, поощряющую улыбку седого. Послушно отложил Гайдна и перешел к Бетховену.

— Вам это ничего не напоминает, профессор? — обратился седой к лысому старичку.

— Гхм, — старичок побарабанил пальцами, строго покосился на Свена: — Лео Фран, пожалуй.

— Гениальный Лео, — кивнул седой, довольно жмурясь: — мне повезло его увидеть один раз…

— Скажи, мальчик, — старичок вдруг прытко соскочил со стула, цепко ухватил Свена за плечо: — а где ты мог видеть дирижера за работой?

***

Его приняли.

Занятия в школе начинались осенью. Пока Свен иногда приходил в кабинет к седому господину Эдуарду — разбирать музыку.

Свен выжидал. Он чувствовал, что приблизился к черной занавеске так близко, как это возможно. Осталось откинуть ее — и войти внутрь. Теперь нельзя было поторопиться — и допустить, чтобы его выгнали из зала, и пришлось опять начинать все сначала.

В конце лета господин Эдуард подарил Свену и родителям пригласительные билеты на концерт приезжего Музыканта.

— Этот — самый лучший, — сказал он, передавая билеты: — ну ты сам увидишь.

На концерте Свен отыскал седого.

— А, малыш, — обрадовался тот: — ну как? Тебе нравится?

Свен покивал, восхищенно блестя глазами, переполненный новой Музыкой до краев. Эта Музыка была действительно хороша — нужно было изменить совсем немного для того, чтобы она стала настоящей — сильной, совершенной, ослепительно-огненной.

— А можно… — робко попросил Свен, дрожа от нетерпения: — можно мне было бы посмотреть…

Седой улыбнулся восторженному и просительному лицу мальчика:

— Почему бы нет? Ты ведь теперь наш, верно? Пойдем, я тебя познакомлю. Он — мой хороший приятель.

Когда черная занавеска качнулась уже за его спиной, у Свена на минуту потемнело в глазах. На ощупь бархат был мягким и шершавым. Ничего особенного. Сдерживая торопливое дыхание и отчаянно вцепившись в руку господина Эдуарда, Свен озирался по сторонам.

Сначала Музыкант показался Свену похожим на птицу. Быстрые движения, тонкий крючковатый нос, острый темный взгляд. Крылья… Мантия мятой сброшенной шкуркой распласталась на стуле; белая рубашка обтягивала узкую спину. Крыльев не было. Свен разочарованно перевел дыхание. Музыкант был самым обыкновенным. Как же у него получается? Как?..

…- Тот мальчик, о котором я рассказывал. Сыграй ему, Виль. Немного. Он никогда не видел, как играют музыку.

— Не вопрос, — темноглазый Виль улыбнулся — на миг ослепительно блеснула полоска зубов между тонких губ. Развернулся черно-белым вихрем; плеснули широкие рукава рубашки. Между острым смуглым подбородком и вздернутым плечом очутилось нечто, причудливо выгнутое; в быстрой руке мелькнул тонкий стержень.

Музыка волной обрушилась на Свена, перебив дыхание. Оборвалась на миг, замерев танцором перед пропастью — и снова рванулась — выше и сильнее. «Не так, не так», — отчаянно подумал Свен, следя, как Музыка рождается из прикосновений тонких нитей в руках теперь почти крылатого Виля: «Вот здесь — не так»…

— Ну что, понравилось? — Сверкнув улыбкой, Виль склонился над мальчиком, недоуменно разглядывая его застывшее лицо.

— Что, Свен? — встревожено спросил господин Эдуард: — Понимаешь, он никогда раньше не видел…

Свен, с трудом различая их голоса — как будто сквозь толщу воды, слепо и упрямо тянулся к странным предметам, все еще зажатым в быстрых руках Виля.

— Это скрипка, — сказал Виль: — А это смычок. Струны.

— Дай ему, — попросил Эдуард. Виль медлил. — На минутку. Малыш, ты хотел знать, как получается музыка, верно? Вот. Смотри.

Уже дотрагиваясь до гладкого бока скрипки, Свен знал, что все бесполезно.

— Эта — самая лучшая? — дрожащим голосом спросил он на всякий случай.

— Что?

— Раз Вы — лучший; она тоже — самая лучшая?

— Да. Лучшая, — серьезно подтвердил Виль, наконец, разжимая руку и строго следя за тем, как мальчик берет инструмент.

Свен погладил теплое дерево, тронул лезвие струны, соединил его с тонкой нитью смычка. Сквозь слезы он почти не различал склонившихся лиц.

— Что с тобой малыш? Что?

Не глядя, он сунул обиженно загудевшую скрипку обратно в руки Виля.

Бархатная занавеска, так долго не пускавшая его вовнутрь тайны, с обратной стороны оказалась мятой и тусклой. Свен отшвырнул ее в сторону и вышел, не обернувшись.

— Мальчик? Что случилось?

Спотыкаясь, налетая на кресла, задыхаясь от отчаяния и рыданий, он оттолкнул чьи-то заботливые руки, потянувшиеся из зала.

Все было напрасно. Все. Сотни ярдов правильно сплетенных огненных нитей никогда не станут парусами. Паруса бесполезны для утлой лодочки. Тот, крылатый, внутри Свена, бессильно бился и плакал, осознавая, что заперт навсегда. Музыка, прекрасная огненная Музыка, которую он считал своим спасением, инструментом для побега, оказалась такой же узницей, как и он сам. Она была безжалостно и наглухо заперта в уродливом куске дерева и накрепко связана острыми лезвиями писклявых струн…

Татьяна Томах

Родилась и живет в С.-Петербурге. Образование высшее техническое (С-Петербургский государственный технический Университет).

Более 70 публикаций рассказов, пьес, повестей в сборниках и периодике. Публикации подборок стихов в сборниках и периодике.

Единственный на сегодняшний момент роман «Имя твоего волка» опубликован в 2009 г.

Финалист, победитель ряда литературных конкурсов.

По результатам конференции молодых писателей Северо-Запада 2007 г. принята в Союз писателей России. В 2013 – в Союз писателей Санкт-Петербурга.

Trovachka. Предел слышимости. Часть 20

Эбернети, штат Техас
21 ноября 2016 г.

Стонущий, нежный звук повторился — гораздо ближе, чем в прошлый раз, потом что-то еле слышно заворчало. Лорел обернулась, прислушиваясь, и посветила в ту сторону фонариком. Урчание стало чуть громче, хотя казалось, что полустон-полупесня до сих пор звучит где-то на краю слышимости. Луч фонаря выхватил из темноты чахлые кустики и камни — больше ничего.

— Тссс! Джей, послушай, — сказала она. — Я не пойму, что это шумит.

— Койот, — бросил Джей, выдохнув облако пара. — Или птичка. Или судмедэксперты, которых нам обещали прислать.

Так быстро? Сомневаясь, Лорел покачала головой, но в этот момент в глаза ударил свет фар — оттуда, где только что были одни кусты и камни. Машина неслышно подкатила к ним и остановилась. Джей немедленно выхватил пушку, но в тот же момент знакомый голос снисходительно произнес:

— Эй, герой, поосторожнее! Это снова я, — и Джей, выругавшись, опустил оружие.

Давешний правительственный агент с претенциозным прозвищем хлопнул дверцей автомобиля. Коробочки у него с собой уже не было, и выглядел он несколько необычно — словно не минута прошла с тех пор, как он уехал, а несколько довольно напряженных часов или даже дней. Встрепанный какой-то, и разило от него гарью и машинным маслом — словно он успел прокатиться в заводской цех на экскурсию.

— Что-то забыл? — спросил недружелюбно Джей.

— Именно так, забыл, — весело ответил Легба. — Передать кое-что важное. Отойдем на минутку? Простите, мисс Уивер.

Мальчишки! Лорел пожала плечами и отошла к автомобилю. Там, куда не падал свет его фар, темнота казалась плотной и вязкой, как жидкий асфальт. Под ногами похрустывали сухие растения, Лорел зачем-то коснулась капота машины — гладкого, но при этом совершенно холодного, словно автомобиль все это время стоял на месте. Он должен быть теплым. Он не успел бы так остыть за это короткое время.

— Да ты гонишь! Какое, нафиг, задание? — неожиданно громко выкрикнул Джей.

Легба что-то ответил ему, не повышая голоса.

— Быть такого не может! — ответил Джей. — Мы же не какой-то гребаный торч…

Он осекся и замолчал. Легба, едва видный в полутьме — фары светили в другую сторону — похлопал его по плечу и, кажется, потрепал по голове.

Лорел вдруг забеспокоилась и потянулась за карманным дисраптором — ей еще не приходилось применять его на практике, — но Джей спокойно кивнул Легбе и они пожали друг другу руки. Легба развернулся и направился к ней. Его лицо сияло, а улыбка казалась еще более хитрой, чем раньше.

— Лорел… Я могу вас так называть? Так вот, Лорел, — продолжил Легба, не дожидаясь ответа, — Я уже говорил, как вы поразили руководство своим потрясающим умением решать трудные задачи и разрешать патовые ситуации? Имею честь предложить вам повышение.

На мгновение Лорел растерялась.

— Вы же сказали, что работаете на правительство, — сказала она, — не на «Людей в черном».

— Моя дорогая Лорел, это правительство работает на меня, — самодовольно сообщил Легба. — И, поверьте, работа, которую я имею честь предложить вам, будет гораздо интереснее, чем беготня в скучном и неудобном костюме за инопланетянами. О, вы и сами сможете посетить эти планеты, с которых они родом.

— И тогда они будут бегать за мной? — спросила Лорел. Ей все это казалось какой-то странной сказкой, выдумкой. Она обернулась. Джей стоял там же, где и раньше, повернувшись спиной, словно не хотел их видеть.

Легба хитро ухмыльнулся и отвел глаза в сторону.

— Все может быть, — ответил он. — Исключать подобного нельзя.

— А, это как разведка и контрразведка, — неожиданно догадалась Лорел. Логично, что «Люди в черном» — это только деталь головоломки, должны быть еще, и вот одна из них попала к ней в руки — любопытная, надо сказать, деталь. — И вы, мистер Легба, представляете первых?

— Именно! — обрадовался тот. — Итак, вы согласны?

Он распахнул перед ней дверь автомобиля и сделал приглашающий жест. На язык прыгнула заезженная фраза о том, что мама не велела садиться в машину к незнакомцам, но Лорел отогнала ее прочь. Она в последний раз оглянулась на Джея.

— А с ним что?

— Он об этом и не вспомнит, — ответил Легба. — С твоим напарником все будет в порядке.

Он не использовал нейрализатор — не было никакой вспышки, это точно, но, наверное, у них имелись более серьезные приспособления. Лорел вдруг решительно кивнула и села в машину.

Внутри было тепло и пахло кожей. Действительно — старинный автомобиль, никаких современных и сверхсовременных приборов, но… Легба захлопнул дверь и завел мотор, тот тихо и уютно заурчал.

— Вы так и не сказали, как вас зовут. Не могу же я называть вас папой Легбой, — сказала Лорел.

Автомобиль тронулся, мягко развернулся и покатил прочь от Джея и их «форда виктория», припаркованного в стороне.

— Обычно меня называют Монахом, — небрежно ответил Легба. — Можешь звать меня так. Если захочешь. О, наконец-то! — пробормотал он. — Все, больше никаких далеков! Ни за что! Пора завязывать с этим временем, давно пора. И с этой планетой. Без меня обойдутся. Скоро нашествие, и нельзя пересекать свою линию… Сорок восьмой век, кажется, тогда началось то, что мне будет нужно? М-м-м… Да. И Форбс. Но это позже. Для легализации.

Он бормотал какую-то чушь, словно только что сошел с ума — прямо здесь, в пустыне. А может, это как раз имело смысл, но Лорел еще не могла его понять. Скорее, правильным было второе.

— А прятаться лучше всего на самом видном месте. Именно на самом видном, чтобы никому в голову не пришло искать. Наверное, Галлифрей тоже где-то так лежит… на видном месте, — сказал Легба — вернее, Монах, — и выжал акселератор. Автомобиль — совершенно незнакомой марки, кстати, — взревел и понесся по пустыне с совершенно неприличной скоростью. Лорел на секунду показалось, что тот вот-вот взлетит, словно машина времени из «Назад в будущее», хотя ее водитель ничуть не напоминал безумного профессора из того фильма. Скорее, другого персонажа.

Сказка становилась все страньше и страньше.

— А потом вы предложите мне выбрать между красной и синей таблетками? — спросила Лорел.

Монах повернулся к ней, смерил ее удивленным взглядом — и рассмеялся. Доброжелательно, мягко и лукаво. Многообещающе. Он не врал насчет правительства, вдруг поняла Лорел. И это вряд ли будет настоящей работой.

— Нет, дорогая, ни в коем случае, — сказал он. — Но зато я могу показать, насколько глубока эта кроличья нора.

17.07.2019 13

Сегодня заседание проходило вне традиций. К демонам комариное болото — слишком серьезно положение дел, единение с природой сейчас ни к чему.

Мы в социальных сетях