Пашка зашевелился, пытаясь высвободиться из моих объятий:
— Пошли, Тём, домой! Не нужно никуда ходить, — и, кивнув в сторону, добавил с ухмылкой: — Сейчас вон толпу зевак соберём.
В отдалении стояли трое бабулек и с неодобрением смотрели на наш живописный «дуэт».
Я чертыхнулся, подхватил Пашку за поджатые от холода ягодицы и подкинул на себя. Пашка айкнул и уцепился за мою шею.
— Держись крепче, обезьянка, и шлёпки не потеряй!
— Эй, полегче! За обезьянку ответишь!
— Обязательно! Сначала тебе горчичники на пятки поставлю, чтобы босиком по морозу не шастал.
Пашка пробурчал что-то нечленораздельное и шмыгнул носом. В лифте я его отпустил, но тут же притянул к себе в распахнутые полы пуховика. Пашку мелко трясло от холода, а меня одолевал целый букет разных эмоций: беспокойство за Пашку, злость на Пашку, щенячий восторг от Пашкиного безрассудного поступка.
«Сейчас придём, сразу в ванну загоню отогреваться. И в постель! Пусть отоспится, а то с утра шлындает невесть где! Вот какого хрена выскочил в одних подштанниках? Он испугался, что уйду? Значит, я ему нужен! Господи! Ты есть!»
После горячей ванны Пашка устроился в кресле, закутавшись по самое горло в мягкий кашемировый плед. Пока отогревался, я приготовил его любимый молочно-медово-смородиновый напиток и сел напротив, попивая кофе и украдкой разглядывая раскрасневшегося от горячего питья суслика.
Пашка изредка тоже бросал короткие взгляды. О произошедшем никто не заговаривал: чувствовались какие-то скованность и стеснение, витавшие в воздухе.
Наконец он отставил кружку с недопитым чаем и взглянул на меня:
— Тём! Давай, перебирайся ко мне! Нафига тебе это задрипанное жилище — твоя хата, да и я уже привык, что ты со мной живёшь, а?
Меня бросило в жар от Пашкиных слов. Это был большой прорыв в наших отношениях, но радоваться ещё было рано. Я понимал, какое испытание меня ждёт впереди: жить с ним под одной крышей и… всё. А мне после сегодняшних событий уже было мало просто его видеть, хоть и попросил, опрометчиво попросил, позволить мне быть просто рядом.
Я боялся даже представить, чем всё это может закончиться, ведь Пашка, эта заблудшая в лабиринтах собственной памяти овечка, ещё не был готов к «новым» отношениям. Я даже не знал, как он ко мне относится, кто я для него, что он вообще думает и чувствует. Хотя… он ведь меня не оттолкнул, ему не были противны мои ласки. Но это пока что ничего не значило, возможно, он просто пытался проверить себя, свои ощущения.
И всё же это был прорыв! Неделю назад я и мечтать о таком не мог. Надо было соглашаться, а там будет видно. Впереди маячил Новый год, и я очень надеялся, несмотря на Пашкино решение уехать в Ключ, что мы встретим его вместе. Не бросит же он меня здесь одного!
— Ты уверен? Не передумаешь?
Я пытливо смотрел на Пашку и видел, что он совсем разомлел от чая: часто смаргивал и тёр глаза, прогоняя дремоту.
— Неа! Не хочу жить один, — подавляя зевоту, ответил мой решительный сусел.
— Тогда ты сейчас идёшь спать, а я еду собирать вещи! Пошли наверх, уложу тебя.
— С чего это? С тобой поеду! — встрепенулось моё наказание.
— Паш, тебе нужно отоспаться. Обещаю, что через два часа буду здесь с вещами. Машину одолжишь?
— Ладно. Будильник поставлю на через два часа, если не вернёшься — заявлю об угоне, — скорчил он язвительную рожу, изо всех сил тараща слипающиеся глаза.
— Договорились! — усмехнулся я, поднимаясь из кресла. — Пошли, шантажист!
«Шантажист» завернулся в плед и, зыркнув на меня из-под взъерошенной чёлки едучим взглядом, зевая во весь рот, потрусил наверх. Я хмыкнул и отправился следом, стараясь не наступить на волочащийся за засыпающим на ходу упрямым суселом край «императорского шлейфа».
Пашка упал на заправленную постель, натянув до макушки многострадальный плед, высунул суслячью лапку и крепко ухватил меня за запястье.
— Посиди немножко рядом, а то я не засну.
«Ну вот что с ним делать, с этим провокатором? Какое «посиди»? Я же сейчас опять приставать начну, не вытерплю».
Меня от одного разомлевшего вида этого капризного субъекта начинало «уносить» далеко-далёко в страну Возбуждению.
«Он что, специально?»
Этот глупый, доверчивый ягнёнок не понимал, что со зверем, который сидит у меня внутри и при виде его невинной тушки становится опасно необузданным, шутки плохи. Этот самый зверь уже рвался наружу, чтобы сожрать непонятливую наивную овцу, смакуя каждый кусочек, долго с урчанием и причмоком обгладывая каждую хрупкую сахарную косточку.
— Л-ладно, посижу. Засыпай! Только руку отдай назад, она мне ещё пригодится, — превозмогая внутреннее напряжение, попытался я улыбнуться.
Пашка ещё ближе притянул мою руку и подложил вместе со своими себе под щёку, вынудив сидеть внаклонку — позе, совершенно не располагающей к долгому нахождению в таком положении. У моего суслика явно начали проявляться садистские наклонности.
— Паш, ты уморить меня хочешь? Мне так неудобно сидеть, я долго не выдержу.
— Тогда ложись рядом.
— Что, мне сегодня не переезжать?
— Отдохнём и вместе потом съездим. Не хочу, чтобы ты один ехал, — уже в полусне пробормотал упрямый суслик-садист, не открывая глаз.
Я вздохнул и осторожно прилёг с краю, стараясь максимально отодвинуться от источника раздражителя моего спокойствия. Пашка уже спал, мирно посапывая своим, даже во сне выражающем упрямство, носом.
«Вот ведь… Уродится же такая ягодка на свете! Ягодка-малинка, блин!» — думал я, не отрывая повлажневших глаз от любимой мордахи.
Подождал, пока он уснёт покрепче, и осторожно высвободил руку из его цепких лапок, сложенных ладошками под молочной щекой.
«Вот за что мне такое наказание? Ну что в нём особенного? Обычный пацан с довольно мерзким характером. Вредный, колючий, как ёжик, язва несусветная, но… такой родной, такой мой! Как вот без него? Да никак! Только с ним, только рядом! Никуда больше не отпущу и никому не отдам — сам буду мучиться! Пусть другие любят хороших, покладистых, а мне нужна моя «заноза», моё недоразумение! Моё любимое исчадие ада!»
Я тоже незаметно задремал.
Паша
Опять мне снилась моя баскетболистка. Она вышла из туманной дымки, но я опять видел только её силуэт, освещённый яркими лучами солнца. Оно слепило глаза, не давая разглядеть черты лица моей незнакомки. Вокруг нас был лес: сквозь облако тумана просматривались очертания высоких деревьев и где-то неподалёку слышались всплески воды. Девушка взяла меня за руку и потянула за собой.
— Идём! — прошептала она едва слышно.
— Куда ты меня ведёшь?
— Не бойся! Идём, увидишь!
Мы шли по тропинке через лес, окутанный туманом, и вскоре вышли на берег озера. Его тоже не было видно, но я знал, что оно рядом — слышал плеск воды.
Она провела меня вдоль берега и остановилась.
— Смотри! Ты его помнишь?
Я огляделся и ничего не увидел. Девушка тоже вдруг исчезла. Я слышал только её шёпот:
— Иди сюда, не бойся!
Пошёл на голос и сквозь туман увидел очертания какого-то строения. Подошёл ближе. Это был огромный зелёный шатёр. Опять послышался голос:
— Ну, иди же, не бойся!
Я отодвинул полог, вошёл внутрь и сразу попал в кольцо знакомых рук. Меня обнимал Тимур… мой Тёма. Он чуть отстранился, посмотрел на меня и засмеялся:
— Ну что? Вспомнил меня, узнал?
— А где та девушка?
— Какая девушка? — он продолжал смеяться.
— Ну та, баскетболистка? Или… это что, был ты?
— Ну, конечно!
— А почему я тебя раньше не мог увидеть?
Я ударил его по руке.
— Ты от меня специально прятался?
— Паш, я не прятался. Просто ждал, когда ты меня вспомнишь, а ты не хотел.
— Нет, тебя не было! Где ты был?
— Я всё время был с тобой. Просто ты меня не видел, не хотел видеть. Иди ко мне, малыш, я соскучился.
— Не уходи больше, ладно?
— Иди сюда, — прошептал он и осторожно опустил на ложе.
Я полностью утонул в его объятьях, почувствовав, как жадные, нетерпеливые губы нашли мои и накрыли тягучим, глубоким поцелуем. Его горячий язык заполнил мой рот, жарко сплетаясь и играя с моим. Его руки неторопливо освобождали себя и меня от одежды, а освободив, превратились в тысячи рук, ласкающих каждый островок, каждый миллиметр моего тела, проникая в самые потаённые места, наполняя низ живота и пах жгучей, сладостной истомой.
Я превратился в одну сплошную эрогенную зону, чутко реагирующую на каждое новое прикосновение. Моё разгорячённое от ласк тело плавилось и взрывалось россыпью мелких фейерверков от его прикосновений и жаждало быть распластанным, распятым и поверженным. Мне было мало. Я хотел ещё и ещё. Я желал, чтобы эта сладкая пытка наконец закончилась, и чтобы не заканчивалась никогда. Я хотел слиться и раствориться навсегда в моём мучителе. Я хотел его так сильно, что мои вены разбухли от напора бурлящей в них крови, мой член распирало от острого желания, и он вот-вот уже был готов взорваться — я хотел его до сумасшествия.
Он приподнялся, встал на колени между моих полусогнутых ног, с силой огладив ладонями вздрагивающее от возбуждения, измученное ожиданием тело. Властным жестом хозяина обхватил мой изнывающий в нетерпении член, склонился, погружая его в тёплое лоно рта… то заглатывая, то опять выпуская на волю и подразнивая языком сочащуюся расщелину… то посасывая чувствительную головку, заставляя стонать и извиваться моё, лишь ему подвластное тело… и так раз за разом, продолжая мои мучения. Наконец он сжалился: мягко приподнял подрагивающие, влажные от пота бёдра и плавно вошёл внутрь, наполнив меня собой. Это ощущение заполненности было так правильно и естественно, так долгожданно и восхитительно, что я, не в силах больше сдерживаться, закричал от переполнявшего меня счастья. И это был крик радости и облегчения. Я так долго желал этого! Моё тело так долго томилось в ожидании своего господина.
А его поршень уже начал своё неумолимое движение, то плавно выходя, то резко вколачиваясь в моё изголодавшееся, жадно принимающее своего хозяина тело. Он не давал своему покорному рабу ни секунды передышки, рождая внутри всё новые и новые волны возбуждения, то поднимая в немыслимую высь, то бросая в бездонную пропасть. Наконец мы — мокрые, стонущие и полуживые от сладкой пытки, подошли к высшей точке наслаждения, и наступивший оргазм поглотил нас обоих, изливая наше семя, заставляя биться наши тела в конвульсиях всепоглощающего танца страсти. Мы умерли и возродились вновь — очищенные и обновлённые; уставшие, и счастливые, и воссоединённые навечно!
Тимур
Я проснулся от резкого удара в грудь. Возле меня сидел Пашка, всклоченный, с дрожащими губами, с лихорадочным блеском в злющих глазах, со сжатыми до белых костяшек кулаками.
— Паш, ты чего? Что с тобой?
— Гад ты, гад! Извращенец! Ты… Ты…
Я приподнялся, но тут же получил ещё один удар в живот. Это была истерика, вызванная непонятно чем. Сгрёб его, рычащего и вырывающегося, поперёк туловища и прижал к себе.
— Тихо-тихо, малыш! Успокойся! Всё хорошо!
Пашка, рыча и брызгая слюнями, продолжал вырываться, пытаясь меня укусить в плечо. Я не знал, что делать: то ли плакать, то ли смеяться, уже сообразив, что эту внезапную вспышку спровоцировало какое-то неприятное сновидение. И, по всей видимости, он только что проснулся: на щеке краснела вмятина от подушки.
— Ты… т-ты…
Его била истерика, не дававшая говорить. По щекам катились слёзы. Он их смаргивал и смахивал, тряся головой, не прекращая свою агрессию, направленную против своего врага — меня. Вид взбесившегося суслика был до ужаса страшен и до жути смешон. Я чувствовал, что мои силы на пределе, сам сейчас начну или рыдать, или смеяться.
Поскольку руки были заняты, и я не мог обороняться от его оскаленного рта, так и норовившего прокусить мне либо сонную артерию, либо что ещё, что окажется в зоне досягаемости этого мелкого хищника, решил действовать любыми доступными в этой экстремальной ситуации средствами: извернулся и куснул его в щёку. Пашка взвизгнул от острой боли и… обмяк, сразу успокоившись. На щеке начал разбухать и синеть чёткий отпечаток зубов.
Немного ослабил захват, до конца не выпуская Пашку из вынужденных объятий, и тут его прорвало. Он опустил голову мне на плечо и разрыдался как ребёнок, жалобно поскуливая и подвывая. Вот тут я струхнул не на шутку. Таким безутешно рыдающим видел его только в Безвременье. Но сейчас-то что? Что за горькие рыдания сотрясали моего стойкого оловянного солдатика, что он там в своём идиотском сне увидел такое страшное? Кто его там обидел? Я чувствовал себя совершенно беспомощным, уже забыв, с чего всё началось, забыв совсем не лестные эпитеты, которыми награждал меня сонного Пашка.
Успокаивающе поглаживая его по торчащим со сна волосам, тихонько постукивал ладошкой по вздрагивающей спине, приговаривая:
— Пашунь? Ну чего ты, ну? Успокойся! Маленький мой, всё хорошо! Шшшш-шшшь! Ну, тихо… тихо…
Пашка вздрагивал всё реже, постепенно успокаиваясь. Рыдания утихали, сменяясь протяжными, а затем прерывистыми, редкими всхлипами.
— Водички выпьешь?
— Ды-дда! — выдохнул Пашка вместе с очередным всхлипом.
Я протянул руку к тумбочке за пластиковой бутылкой. Открыл её за Пашкиной спиной и, тихонько оторвав его от своего плеча с насквозь промокшей в этом месте футболкой, начал поить водой. Пашка сделал несколько маленьких глотков, поперхнулся и закашлялся. Я быстро достал из ящика тумбочки влажные салфетки, вытащил пару и протянул сотрясающемуся теперь уже от кашля суслику:
— Паш, держи. Протри лицо.
Минут через десять прошли и слёзы, и кашель: Пашка лёг, свернувшись калачиком, всё ещё изредка негромко всхлипывая. Я укрыл его пледом и провёл рукой по волосам, убирая упавшие на глаза пряди.
— Расскажешь, что случилось? Или полежишь немного, успокоишься?
— Полежу. Не надо, не гладь меня. Иди, я один побуду.
— Паш, я боюсь тебя одного оставлять. Вдруг тебе ещё что привидится?
— Я чё, псих по-твоему? Иди, подогрей чего-нибудь. Есть охота.
Блин! Я не знал, что мне делать. Как его оставлять одного в таком состоянии? А то, что он ещё в неадеквате, был уверен. И аптечка была внизу. Я, правда, не знал, есть ли там что-то успокоительное, но рассчитывал хотя бы найти валерьянку. Всё-таки решил сходить.
— Паш?
— Ну чё? — буркнуло в ответ лохматое чудовище.
— Идём вниз. Там на диване полежишь. Я тебе телик включу, поесть разогрею. Ты же в постели ужинать не собираешься?
— Ладно! Пошли! — опять пробурчал Пашка, дотрагиваясь до синяка на щеке, тут же ойкая и отдёргивая руку.
— Щёку мне прокусил, придурок! Чё, делать было нехер?
— Ага, Паш, это я от скуки. Дай, думаю, суслику щёку прокушу, а то чёт молчит всё да молчит. Скука смертная с ним!
— И чё, щас весело?
— Обхохочешься!
— Иди! Мне в ванную надо. Ополоснусь и приду.
— Иди ополаскивайся, я подожду.
— Ты чё, бля, караулить меня вздумал? Пошёл нахер отсюда!
— Только вместе с тобой. Можешь со психу откусить себе палец, я всё равно никуда не уйду. И харе тут из себя беременную истеричку изображать. Быстро зашёл, ополоснулся и вышел! Ясно?
— Да пошёл ты…
— Вот и ладненько! Исполняй!
Пашка достал из шкафа чистое бельё и закрылся в ванной.
После душа выключил режим «агрессора» и включил режим «молчуна». Я был не против, решив, что психолог из меня всё равно никакой, а игра в молчанку ему скоро и самому надоест: долгое молчание было не в его характере. Мы поужинали, я убрал со стола, включил посудомоечную машину, с усмешкой подумав, что, по всей видимости, работа на кухне автоматически перешла в мои домашние обязанности. Только вот с самим домом пока что было неясно.
Из гостиной донёсся Пашкин голос:
— Тём, давай выпьем чего-нибудь?
— Ром, коньяк, виски?
— Иди нафиг! Сладенького хочу. Давай Маргариту.
— Я так понимаю, это коктейль?
— А ты не в курсе?
— Пить — пил.
— Там ничё особого — текила, лайм и ликёр Куантро. В баре всё есть, пропорции в инете.
— Окей! Иди дави лайм.
Через пятнадцать минут коктейли в широких бокалах на тонкой ножке с «присоленными» краями и блюдце с кружочками лайма стояли на столе.
— Ну, за что будем пить? — спросил я Пашку, подняв свой бокал.
— Просто будем пить. Тём? — посмотрел он на меня, трогая квадратик пластыря на укушенной «врагом» щеке.— Мне счас правда не слишком весело. Почему — не спрашивай. Просто посидим. Хочешь, расскажи что-нибудь, — он кривовато усмехнулся, — из нашей с тобой прошлой жизни. Может, меня и отпустит.
— Что ты хочешь, чтобы я рассказал?
— Расскажи о нас с тобой. Как у нас всё было? Я сейчас не про детство.
— Хорошо, если ты хочешь.
Я задумался. Пашка поглядывал на меня, но не торопил. Мы молча потягивали Маргариту. Часы отсчитывали минуты, а я всё сидел в раздумье, не зная, с чего начать.
Да, сложную задачку задал мне мой суслан: рассказать об интимной стороне наших с ним отношений.
Как всё начиналось… А как всё начиналось? Как можно словами описать все свои мысли, чувства и переживания? Как передать свои метания, его первый порыв, его признание мне в любви от безысходности в лапах Урода? Тем более, что про Безвременье я рассказать не мог. Пашка посчитал бы это моей очередной выдумкой и полным бредом. В общем, задачка у меня была сложная. Но он ждал, и я, как мог, поведал ему о всех перипетиях нашей с ним непростой истории любви. Обо «всех» — это, конечно, сильно сказано: я ограничивался общими словами, даже близко не выражающими того, что мы тогда чувствовали, какие громы и молнии бушевали в наших сердцах, каким нелёгким было преодоление препятствий на пути к короткому, но такому ёмкому словосочетанию: «мы — пара».
Он слушал и не перебивал, но я замечал, как что-то промелькивало в его глазах. Это что-то было мне непонятно и вызывало внутренний диссонанс. Как будто он слушал, но не слышал мой рассказ, думая о чём-то своём. Это выбивало из колеи, и я никак не мог настроиться на общую с ним волну. Мне даже казалось, что мой рассказ для него не слишком важен, а лишь является фоном, своеобразным «антуражем» к нашему застолью. Я начинал чувствовать себя полным идиотом, впустую сотрясающим воздух. Не стал рассказывать про тот злополучный Новый год, закончив своё повествование на радужной ноте. Наконец замолчал и потянулся за бокалом.
— А что потом произошло?
— Я тебе уже про это рассказывал, Паш. В подробности вдаваться не хочу, не хочется этими воспоминаниями портить наш вечер. Давай лучше поговорим о нас сегодняшних.
Но Пашка как будто меня не слышал.
— Расскажи про свою девушку. Её, кажется, звали… Лена?
— Тебе Ксюша сказала?
— Допустим. Так расскажешь?
— Я же сказал, мне не хочется всё это вспоминать. Зачем тебе?
— Я хочу знать, какая она была? Ты же был влюблён в неё?
— Был.
— Расскажи.
— Паш? Это всё прошло, и не хочется ворошить. Мы плохо расстались.
— Ты мне сказал, что хочешь всё вернуть. Я не против, Тём, правда. Не смотри на меня так. Я бы тоже хотел. Но у нас всё должно быть по-честному, поэтому я хочу знать о тебе так же всё, как ты знаешь обо мне. Расскажи мне про Лену.
Я кивнул, отпил из бокала и начал рассказывать про Ленку. Пашка сразу переменился: пропало бесстрастное выражение лица и этот непонятный мне отсутствующий взгляд. Он поёрзал в кресле, весь подался вперёд и стал внимательно слушать. Было видно, что ему интересно всё.
Мне же эта тема сама по себе была не слишком приятна, и уж тем более, что слушателем был Пашка. Поэтому я сильно не распространялся, но постарался, как он и хотел, быть честным, рассказывая про главное «препятствие» на пути к нашим «недружеским» отношениям. Пришлось рассказать про наши с ней «взрослые» отношения, про наше, как тогда казалось, временное расставание, про свои метания, про мой разрыв с Ленкой и про её подлый поступок, разрушивший наш мир и чуть не погубивший Пашку.
Рассказ был не из лёгких и порядком меня вымотал. Никогда не думал, что мне придётся перед кем-то «освещать» значительный и немаловажный кусок своей жизни — историю моей первой любви, сопровождавшую меня по доброй трети моей жизни и закончившуюся так гадко.
Я решил сделать вторую порцию Маргариты и вышел на кухню, оставив Пашку «переваривать» услышанное, а самому обдумать неожиданные слова Пашки и проанализировать этот наш странный вечер, посвящённый вытаскиванию «скелетов» из моих шкафов.
Не так давно я пришёл к одному очень мудрому выводу, основанному на печальных событиях моей не слишком длинной жизни: в жизни ничего не бывает случайно — есть какая-то невидимая взаимосвязь между происходящими событиями. В нашем случае эта взаимосвязь чётко прослеживалась: один поступок повлёк за собой цепочку последующих и в итоге привёл к катастрофе, последствия которой едва не погубили Пашку, да и меня тоже. И мы до сих пор всё ещё пытаемся преодолеть эти последствия, пытаемся выбраться из лабиринта Минотавра, куда загнала нас наша судьба. И, может быть, моя непроходящая к Пашке любовь и есть та самая нить Ариадны, которая поможет нам найти выход и вновь воссоединиться.
Если бы всё зависело только от меня!
Когда я зашёл в гостиную с двумя бокалами свежеприготовленной Маргариты, Пашка сидел в той же позе, в которой я его оставил, напряжённо всматриваясь в пространство перед собой. Он даже не обратил внимания на моё появление, а когда я его окликнул, вздрогнул всем телом, окинув меня испуганным взглядом. В этот момент раздался рингтон моего смартфона в кармане джинсов. Я поставил бокалы на столик, достал вибрирующий смарт и взглянул на ярко-оранжевый дисплей. Звонок был от мамы. Я нажал на кнопку вызова и вернулся в кухню.