До комоедиц ландмаршал дважды пытался взять Псков приступом: один раз с востока, а потом в Запсковье, со стороны Великой, пока она не вскрылась. Оба штурма закончились для него неудачей: Псков был неприступной крепостью. Никому еще не удавалось взять его ни осадой, ни приступом – ворота города могло открыть только предательство.
Млад так и не нашел свою броню – она как в воду канула! Теперь ему в бою приходилось тяжелей, надо было прикрывать спину. Лишь потеряв подарок Родомила, он ощутил его ценность: раньше Млад имел преимущество перед студентами – пробить броню могло только копье с узким наконечником; кольчугу же пробивали и стрелы, и прямые удары мечом или топором, ее сминал шестопер.
Ширяй поправился: его обошла стороной горячка, и потеря крови никак на нем не сказалась. Он храбрился, пробовал вешать на обрубок руки щит и сражаться левой, но выходило у него плохо. Он не ныл и, казалось, смирился со своим увечьем. Только иногда по ночам Млад слышал его тихие всхлипы, да в глазах парня время от времени мелькала затаенная боль. Прошло почти полтора месяца с их последнего подъема, и Млад решил, что настало время попробовать, как Ширяй сможет подняться наверх без руки. Тем более что начиналась масленица – осажденный город не желал оставаться без праздников. Млад не хотел устраивать представлений, но студенты уговорили его попросить солнца хотя бы на один день: не каждый из них видел подъем шамана, а тем более – двух. Погода стояла отвратительная – шел мокрый снег и дул сильный ветер: Весна повернулась к захватчикам самой некрасивой своей стороной. Но вместе с врагами ее гнев делили и псковичи. Млад не был уверен, что боги послушают его, но и не видел никаких причин, чтобы они отказали защитникам крепости в маленькой радости. Он сделал два бубна, а вместо шкур раздобыл медвежьи шубы у псковичей – под праздник встающего из берлоги медведя он не боялся обидеть прародителей. Недостающие обереги им собрали ребята, а незамкнутые обручи для запястий и щиколоток дали девушки, с которыми студенты успели свести дружбу.
Ширяй волновался. Пробовал стучать в бубен обрубком руки, пробовал закрепить на нем обруч с оберегами, иногда беспомощно смотрел на Млада, но тот кивал и говорил, что отсутствие руки не должно помешать. Шаманская пляска немного меняется, но и только, смысл же ее остается прежним: задать rhythmos самому себе и тем, кто на тебя смотрит.
Кроме студентов в назначенный час на подъем шаманов пришли смотреть и псковичи, и новгородцы – на широкой выжженной полосе перед стеной хватило места всем. Те, кто хотел получше рассмотреть представление, поднимались на стены, толпились на лестницах и башнях. Пожалуй, такой толпы Млад ни разу не собирал – обычно ему помогала одна деревня или село. Но чем больше зрителей, тем легче идет подъем и боги с большей готовностью дают то, о чем их просят.
В добыче живого огня поучаствовали студенты, псковичи же принесли только что срубленное дерево на костер. Начали ближе к вечеру, когда солнце спустилось к стене, хотя Млад больше любил ночные подъемы. Ширяй поднимался прилюдно первый раз в жизни, ему еще ни разу не доводилось просить о чем-то богов – он прошел пересотворение в конце лета.
– Постарайся почувствовать людей, которые на тебя смотрят, – наставлял Млад. – Это необязательно, я все равно тебя подниму, но попробовать стоит. Помнишь, когда студенты хотели поджечь терем выпускников, ты заговорил, и тебя услышали? Вот примерно так нужно действовать сейчас. Шаман должен заворожить толпу, чтобы все вокруг хотели того же, что ты собираешься просить у богов. Если люди подталкивают тебя вверх, намного легче и подняться можно гораздо выше.
– Да, Мстиславич, ты уже говорил… – проворчал Ширяй сквозь зубы – волновался.
– И не напрягайся, забудь, что на тебя смотрят, – добавил Млад.
– Я не понял: забыть или почувствовать людей? – усмехнулся парень.
– Одно другого не исключает.
– Я подумаю над твоими словами, – Ширяй посмотрел на Млада с сомнением.
– Ага, – кивнул Млад. Ну разве так ученик должен отвечать на слова учителя? Впрочем, спорить с Ширяем он любил, и после подъема они еще обсудят это, когда у парня появится собственный опыт и собственные ощущения.
Одного шаманенка поднимать наверх легче, чем двоих… Млад на миг зажмурил глаза: Добробой никогда не будет просить богов о чем-то и никогда не поднимется наверх прилюдно. Он не успел стать настоящим шаманом. Ширяй, похоже, тоже вспомнил о нем, но ничего не сказал, только отвернулся, пряча от Млада лицо.
Разношерстная толпа поймала rhythmos шаманской пляски на лету, почти сразу, – Млад почувствовал ответную волну. Она была словно рябь на поверхности воды, содрогание, биение, – тысячи сердец стучали в лад его песне. Дрожь земли, воздуха и огня слилась с содроганием толпы, подчиняясь двум бубнам и клацанью оберегов. Ощущение огромного счастья выплескивалось через край, и Ширяй тоже чувствовал это счастье: его бубен и пляска помогали Младу, и толкать ученика наверх не пришлось – тот взлетел сам.
Белый туман принял их в объятья, пропуская дальше безо всяких препятствий, росное поле стелилось к ногам, и медведь-прародитель вышел навстречу, что тоже было добрым знаком.
– Мстиславич, а там что? – Ширяй показал рукой в сторону берега далекой реки. – Ты никогда не говорил…
Млад сначала не понял, что показалось ему странным в жесте ученика: все было как обычно, но тот сам вскрикнул:
– Мстиславич! Ты видишь? Ты видишь?!
– Вижу, Ширяй, – Млад обнял его за плечо. – Вижу…
Ширяй поднес к глазам правую ладонь и долго рассматривал ее, и поглаживал пальцами, и трогал, словно хотел убедиться в том, что ничего не путает. А Млад подумал, что теперь каждое возвращение сверху будет причинять парню боль: ему придется заново мириться с потерей. Нет ничего больней неоправдавшихся надежд, а подъемы будут питать эту надежду. Призрачную надежду на то, что внизу рука не исчезнет.
– Я понимаю, Мстиславич. Я все понимаю. Ты не переживай за меня, – Ширяй вздохнул и натянуто улыбнулся. – Но я все-таки был прав. Я знал, что если ее положить на погребальный костер, она будет со мной. Только я думал – потом, после смерти.
– Наверное, так и должно быть, – Млад пожал плечами, – она ушла в мир нави.
– Так что там, в той стороне? Почему мы никогда туда не ходим?
– Я точно не знаю, я не уверен. Но, судя по всему, это дорога, которой мы пройдем когда-нибудь… По которой уже прошел Добробой… Но пока ты по ней не пройдешь, ты не узнаешь, куда она ведет.
– А если пойти по ней сейчас?
– Ты упадешь. Сорвешься. Разве ты не чувствуешь, как поток под тобой становится слабей, когда идешь туда, куда тебе ходить не стоит?
– Раньше чувствовал, а сейчас – нет. Я думаю, это из-за руки. Часть меня уже там…
– Не ходи туда. Может быть, ты и прав, может быть, ты и не сорвешься. Но, возможно, оттуда нельзя вернуться.
– Да нет, я не собираюсь. Просто любопытно.
– Ты освоился? Можешь двигаться дальше? – Млад пристально посмотрел на ученика – тому предстоит появиться перед богами второй раз в жизни. В первый раз Млад сам поднимал учеников наверх сразу после пересотворения, это было что-то вроде обряда представления нового шамана богам. Но ученики плохо помнили этот подъем, он и сам своего первого подъема с дедом почти не помнил – смутные образы и непонятные ощущения, в которых он еще не разобрался. Второй раз – совсем другое дело. Впрочем, Ширяй был сильным шаманом, очень сильным, и этот подъем только подтвердил его силу.
– Я готов, – Ширяй сосредоточенно кивнул.
– Посмотрим, как тебя примут боги.
– А кого мы будем просить?
– Я не знаю. Никогда не знаешь, кто выйдет к тебе. А кого ты хочешь увидеть?
– Перуна!
– Ну, сейчас не его время. И потом, нам нужно солнце, а не гроза. Я думаю, выйдет Дажьбог, – улыбнулся Млад.
Но он ошибся: словно вняв просьбе юного шамана, в первый раз пришедшего просить о чем-то богов, к ним вышел именно громовержец. А может, бог-воин всего лишь хотел повидаться с Младом, потому что заговорил первым, и Млад почувствовал усмешку в его словах:
– Ну? Знают ли боги будущее?
– Боги могут его менять. Так же, как и люди, – Млад пожал плечами.
– Не всегда, – снова усмехнулся бог и повернулся к Ширяю. – Проси. Посмотрим, чему ты научился у своего наставника.
Нахальства Ширяю было не занимать, он не чувствовал трепета перед громовержцем и не растерялся:
– Мы просим ясного неба, чтобы начать праздновать возвращение светлых богов из Ирия. Вас то есть… Почему бы богам не пойти нам навстречу?
Перун захохотал, и гром загремел в его смехе. Но Ширяя его смех не смутил: он, не опуская головы, терпеливо ждал, когда бог ему ответит.
– Что ж… – наконец сказал громовержец, – я доволен. Никто из богов не оценил бы твоей просьбы по достоинству, но мне понравилось. Подойди ближе.
Ширяй без страха шагнул в его сторону и спросил:
– А разве боги не видят меня насквозь? Разве им надо рассматривать меня вблизи, чтобы что-то понять?
– Видят, видят, – проворчал Перун, словно строгий дядька своему подопечному. – И не твое дело судить мои слова.
– Я не сужу, я спрашиваю. Что, трудно ответить?
– Я ответил, – громовержец снова посмеялся. – Ладно. Иди. Будет вам ясное небо. Только к добру ли?
– А это уже наше дело, – усмехнулся в ответ Ширяй.
– Конечно ваше, – кивнул громовержец.
Млад хотел отступить назад, но Перун неожиданно обратился к нему:
– Постой. Я как-то говорил, что за жизнь твоего ученика и правую руку другого я буду отвечать тебе на любые вопросы хоть до скончания века…
Ширяй, до этого уверенный и нахальный, изменился в лице и посмотрел на Млада с испугом. Но громовержец продолжил:
– Хоть ты и отказался, но раз так сложилась жизнь… Я хотел предупредить: тот, кого люди называют архистратигом чужого бога, время от времени наведывается в белый туман. Он ждет кого-то, хочет кого-то перехватить. Я не знаю, кто из тех, кто призван нами при рождении, теперь отвернулся от нас.
– Ты, бог, считаешь это важным? – Млад поднял брови.
– Да. Я считаю это важным. Для нас.
– Ты просишь меня найти его?
– Я ни о чем тебя не прошу, – снисходительно ответил громовержец, – но, если это важно для нас, это не может не быть важным для вас. Я отвечаю на те вопросы, которые ты не умеешь мне задать. Иди. У тебя хороший ученик, он превзойдет учителя. Если… Иди. Продолжай думать, что боги не знают будущего.
– Мстиславич, почему ты не сказал мне, что потребовал от тебя Перун? – спросил Ширяй, когда они улеглись спать.
– Он сказал мне, что пошутил. Он сказал, ему не нужны ни наши жизни, ни наши руки. Я не знаю, зачем он это говорил, я не знаю, что эти слова означали. Он говорил, что это не будущее, а жребий, судьба. Он как будто обвинял меня в начале этой войны. В том, что я знаю о ней, но ничего не делаю.
– Это неправда! Ты делал! Ты даже на вече говорил!
– Наверное, этого было мало… – вздохнул Млад.
– Только не надо теперь обвинять в этом себя! Ты все время в чем-то виноват! С Мишей был виноват, теперь в начале войны виноват!
– Слушай, ты читал христианскую книжку, – Млад вспомнил слова Перуна. – Архистратиг – это Михаил-Архангел?
– По-моему, да. Что я, помню, что ли, как они там назывались? Их там было превеликое множество! Я помню, что он был воеводой. Наверное, это и есть архистратиг, если на греческий перевести.
– Спи. Завтра обсудим все. Ты устал?
– Не сильно, я думал, будет тяжелей.
– Было очень много людей – это помогает. Ты сильный шаман. И громовержцу твоя наглость понравилась. Но ты иногда думай, с кем разговариваешь. Громовержец посмеется, а Дажьбог сбросит вниз.
– Почему?
– Они разные. Спи.
– Я почему-то совсем не хочу спать, – Ширяй зевнул.
– Ага, – усмехнулся Млад.
– Нет, я хочу, конечно… Но я хочу понять все, подумать… Мне обидно сейчас заснуть. Завтра я могу о чем-нибудь забыть.
– Ничего, не забудешь. А забудешь – я напомню.
– Ты не можешь напомнить мне, что я чувствовал.
– Могу, – улыбнулся Млад. – Когда-то я чувствовал то же самое.
– А к тебе тоже первым вышел Перун?
– Нет. У меня первым был Сварог.
– Ого! – Ширяй приподнялся.
– Он больше никогда не выходил ко мне. Только в первый раз.
– И что он тебе сказал?
– Он сказал деду, что из меня получится хороший учитель. Учителем я быть не собирался, я хотел в университет. Но, видно, на свете действительно существует жребий. Спи.
Ширяй зарылся под плащ, но вскоре снова поднял голову:
– А Перун вышел к нам, потому что хотел поговорить с тобой или потому что он покровитель воинов, а просили солнца именно воины?
– Я не знаю. Спи.
– Я еще хотел сказать. Я понял, что ты имел в виду, когда говорил, что надо чувствовать толпу и не обращать на нее внимания.
– Хорошо. Ширяй, сил нет никаких, давай поговорим завтра. Я правда устал.
– Ладно, ладно, – снисходительно ответил ученик, – отдыхай.
– Ты забыл добавить: «так и быть», – проворчал Млад и повернулся лицом к стене.