Предрассветное солнце едва пробивалось своими тусклыми лучиками сквозь серую дымку. Аманда открыла чуть припухшие от бессонной ночи глаза.
С наступлением темноты на лагерь опустился такой холод, что пришлось создавать магический полог, это, светящееся голубым, подобие палатки требовало постоянного вливания силы, и норовило пропасть, как только заснешь и потеряешь концентрацию. По самочувствию это напоминало сдачу крови: ощутимо сосало под ложечкой, а чуть отвлечешься — зальешь кровью все вокруг, свернув воткнутую иглу… Можно было переправиться на корабль, мирно плещущийся в водах у берега, покрытых тонкой коркой, похожей на стекло. Но будить утомленных и перенервничавших спутников не хотелось. Да и не сильно теплее на корабле без костра. Аманда бросила голубой теплый сгусток в оставшееся пепелище и подкинула еще поленьев.
Она просыпалась за ночь раза четыре, ощутив внезапный холод; сила, высвобожденная отвлеченным вниманием, зависала над стелющимся сиренево-голубым костром в виде маленького северного сияния. Демоница ежилась от прохлады, сменившей теплый и уютный сон, и развеивала висящее сияние жестом, похожим на утирание крови из-под носа. Ближе к утру, голова окончательно разболелась, рука утерла нос и действительно окрасилась красным — перенапряжение сказывалось.
Аманда, тихо, пытаясь не показывать своего самочувствия, коснулась рукой плеча профессора. Голубые глаза открылись резко, взгляд был внимательным и вполне осознанным.
— Подержишь полог? — девушка, прикрывая нос, показала наверх. Сорренж схватил окровавленную руку и осмотрел лицо. — Почему у меня так мало сил? — спросила ученица, когда они, спустя минут пять, сидели и мирно пили чай, тихо переговариваясь шепотом.
— Потому, что ты делаешь совсем не то, чего тебе хочется… — ответил профессор, переводя глаза, блестящие огнем с костра на девушку. Аманда сидела румяная и довольная, ощущая, как стало теплее в этой магической палатке и с родным существом, которое ее учит, которое разбирается в том, о чем она представления не имеет, родившись в мире людей и прожив в нем все время.
— А откуда я знаю, чего я хочу? — рыжая поежилась, почему-то оглянувшись на корабль и убедившись, что свет не горит.
— Потому, что ты ослабла. Эмоции непосредственно связаны с колебаниями магического резерва. — Аманда внимательно слушала профессора, впитывая его знания, как губка, пространство как-то неуловимо сжималось… Ее взгляд отмечал детали: то, как сиренево-голубой огонь пляшет в глазах, как ложатся блики на его не такое классически красивое, но весьма симпатичное лицо. Суровые профессорские брови приподнимались практически домиком, когда он улыбался ей, это было странно и трогательно. Иногда он совсем умолкал и смотрел на огонь, думая о чем-то своем. Аманде были знакомы такие паузы, когда в голове роились яркие, вполне конкретные мысли, которые поглощали все сознание, но при этом, их нельзя было высказывать вслух. Вот почему профессор говорит ей о желаниях и долге. Эта тема ему самому близка.
— А как понять, чего я хочу? Среди пустоты острова и густого ядовитого тумана, среди этой безвыходной ситуации, куда мы попали, по-моему, это невозможно. Мы делаем то, что должны. Да, я чувствую себя совершенно измотанной и опустошенной, но я обязана исполнять то, что от меня зависит…
Сорренж внимательно поглядел на неразумное создание, поднял руку и стер еще одно маленькое, незамеченное ею, пятнышко крови с лица. Пространство накалялось, сжимаясь еще больше, она чувствовала, как его шепот становится отрывистым на выдохе и будто заползает за ворот одежды. Пауза после фразы настолько затянулась, что мышцы свело странным томительным ожиданием. Рука, касавшаяся лица была настолько горячей, что Аманда вздрогнула, ощутив острое желание, сковавшее тело болезненным оцепенением.
Сорренж, не встретив сопротивления, провел пальцами по щеке, заправляя непослушный рыжий локон девушке за ухо, ладонь ушла, дальше касаясь шеи за ухом, а затем резко притянула к себе. Поцелуй случился так неожиданно, что девушка не сумела подавить свой жадный отклик разумом, тело изогнулось, ожидая прикосновений горячих рук, сердце стучало в ушах. Костер разгорелся, на долю секунды превращаясь в искрящийся сноп, профессор чуть отстранился, шумно вдыхая воздух, еще не веря в такую ответную реакцию, он прислонился неожиданно взмокшим лбом к ее маленькому упрямому лбу, носы касались друг друга, лаская лицо дыханием. Воздух щекотал, будто забираясь под одежду, и питая пожар, разгоравшийся пониже живота, пульсирующий и требующий немедленного продолжения…
— Дэрвид, я… — Аманда сама не знала, чего она хочет сказать, губы горели, чуть подрагивая…
— Может, хватит воздух греть?! — раздалось с лежака, располагавшегося с другой стороны костра. — Уже совсем баню устроили! — стравиец смотрел на девушку с опаской, она снова почувствовала стыд, будто ее предупреждали о совершаемой ошибке. Щеки пылали от комка спутанных эмоций: стыда, ощущения опасности, осуждения самой себя, страха, гнева за то, что ей навязали какие-то странные, по демоническим меркам, правила морали. Желание, подавляемое разумом и раздуваемое этими сомнениями, не осознавалось, как желание чисто физическое. Этот демон ощущался связью и на душевном уровне, и на ментальном… И то, что произошло — только поцелуй, не было неразумным недоразумением.
Под пологом, какое-то время незамеченный, стоял Редвел, заложив лапы на груди одна за другую. Его морда не выражала ничего хорошего, а комментарии в стиле «мы только настраивали резерв…» —усугубили бы ситуацию. Аманда промолчала и, вскочив, направилась к причалу. Полог, напитавшись бурной энергией, спружинил и не сразу выпустил владелицу. Холодный ветер быстро привел в себя, тело свело дрожью, мешая дышать. Девушка вернулась в магический контур и, громко шурша, показывая свое недовольство, легла и заснула. Лис остался сидеть у костра.
Теперь, когда серое туманное утро застало ее на обратной дороге из каменного закутка, Аманда увидела их… Плотные серые клубящиеся существа молчаливо наблюдали за ней пустыми белыми глазницами. Девушка опешила, а одно из существ открыло свою страшную пасть, полную мелких зубов-иголок и начало пожирать пространство в ее сторону.
Раздался крик. Лагерь подскочил. Мужчины отработанным движением схватили самое необходимое не глядя, а Хас подбежал к Аманде и резко дернул ее за собой, выводя из гипнотического оцепенения. Быстро исчезающая реальность заменялась пляшущими радужными точками — так разум пытался нарисовать для людей что-то более понятное, чем абсолютная пустота.
— Почему ты не спишь? Болит что-нибудь?
Геро чуть заметно качает головой. Я торопливо оглядываю его, уголки глаз, губ, влажные от пота виски – высматриваю след боли. Но в чертах его, неровностях, под веками, на влажных слипшихся прядях туманными клочьями все та же сонная безмятежность. Я касаюсь ладонью лба. Жар? Озноб?
— Что с тобой? Тебе холодно?
Он вновь отрицает.
— Хочешь пить? Я принесу воды.
В милосердном порыве я стремительна и несокрушима как волна, посланная подземным сдвигом. Я пройду сквозь стены и размою любые скалы. Я уже готова бежать, уже делаю шаг, как вдруг замечаю черную молнию тревоги, которая, расколов вязкую безмятежность, мимолетно искажает его черты. Даже рука его, дернувшись, тянется вслед за мной…
Но слабые пальцы только бессильно хватают воздух. Я застываю и возвращаюсь. На лице Геро не то мольба, не то страх.
— Что с тобой?
Губы его размыкаются. Он силится что-то сказать.
— Что, Геро? Что?
— Не… уходи… пожалуйста…
Я чувствую, как его пальцы, иссохшие травинки, никнут к моим. И понимаю сразу: и тревогу, и печаль, и бессонницу. Он не спит, потому что боится сонного беспамятства, боится утратить светлую обретенную грёзу и, погрузившись во тьму, очнуться там, в прежнем затянувшемся кошмаре.
Тот кошмар затвердел, обратившись в непререкаемую реальность. Эта реальность давным-давно обросла множеством улик, как обрастает водорослями и ракушками корабельное днище после многодневного плавания.
Эта реальность оставила шрамы на его теле, раны в сердце и яркие, жгучие воспоминания в памяти. Он не мог в них усомниться, не мог даже в дерзновенном восторге вообразить шаткость и уязвимость возведенного судьбой колосса.
Вряд ли узник, если он сохраняет ясность ума, сразу поверит, что стены его темницы внезапно расселись. Только сумасшедший способен на это.
А Геро не сумасшедший и даже не безумный мечтатель. Он давно смирился со своей судьбой и даже в мыслях не смеет бунтовать. Для Геро тот кошмар – истина, назначенная свыше, а то, что происходит сейчас, мираж. Он сомневается.
Он видит меня, почти призрачную, в тусклом свете ночника, едва узнаваемую, размытую, и… сомневается.
Он не отделяет подступающий сон от действительности, не решается наполнить этот сон содержанием и в то же время боится спугнуть. Боится впасть в беспамятство, опуститься на дно, а вынырнуть уже там, на прежнем берегу. Вот почему он не спит.
Из последних сил борется со свинцовыми каплями на веках, чтобы не дать им сомкнуться. А мой порыв скрыться подобен обрушению с таким трудом возведенного свода. Он слишком слаб, слишком уязвим, слишком несчастен, чтобы безболезненно пережить обрыв и скачок тоскующего сердца.
— Я не ухожу. Я здесь. Я всего лишь хотела принести воды.
Геро качает головой.
— Хорошо, — немедленно соглашаюсь я. – Не надо воды. Я буду здесь, рядом, а ты попробуешь уснуть.
Ещё одна тонкая, режущая молния. На этот раз паника. И мольба. Бедный, больной ребёнок. Он сейчас все равно что неразумный младенец, полон древних страхов, живущих за гранью рассудка. Это неопознанные лесные шорохи, ползущие из углов тени, хриплые вздохи и воображаемые многоголовые чудовища.
Разум ребенка ещё свёрнут, как народившийся цветок, он не находит причин и объяснений. Для него, беспомощного, весь мир обращается в огромное голодное существо, которое одним движением способно раздавить и сожрать. А он, ребенок, всего лишь крошечное, живое пятнышко в необъятной пустыне, капелька росы на раскаленном песке.
Если помощь не придет вовремя, капелька высохнет, оставив на песке россыпь хрупких костей.
Взрослея, мы обретаем силу, наш разум, развернувшись, насыщается опытом. Мы учимся укрощать чудовище, которое так нас пугало. А наиболее разумные из нас приручают его, играют с ним и подкармливают, как любимого пса.
Наш опыт обращается в плотные доспехи, которые предохраняют от ударов, а наш рассудок становится посредником. Он умело ведет переговоры.
Но лишь до тех пор, пока нас не постигнет болезнь, боль или утрата. Тогда доспех разрушается. Либо раскалывается сразу, как под ударом секиры, либо ржавеет и крошится, будто пораженный гнилостной хворью.
Голые, извлеченные на свет личинки, мы становимся уязвимы. К нам возвращаются страхи. Именно это случилось с Геро.
Болезнь и страдание швырнули его назад, в бессознательное младенчество. Его бедная душа ободрана до изначальных костей, она скрюченный, опаленный зародыш, без защиты, почти без кожи. Эта душа не знает, что такое разум. Она живет древним страхом.
Всё, что ему сейчас нужно, это биение второго сердца рядом, тепло руки и ничего не значащий вздор, который убедит его в моем присутствии.
— Расскажи мне…
— Что рассказать?
Я подвигаю свое кресло поближе к постели, чтобы устроиться поудобней и держать его руку.
— Расскажи мне про море… Какое оно?
— Море? Оно синее. И… мокрое.
Тревога и страх истончаются. Будто в густую черную краску добавили воды. Лицо Геро светлеет. Он даже пытается улыбнуться. Ему, конечно, интересно.
Он вырос в городе и ничего не видел, кроме двух десятков узких, замусоренных улиц со сточной канавой посередине. Даже удивительно, как ему удалось выжить и сохранить нетронутой свою молодость в этом месиве из человеческой плоти.
Впрочем, самый красивый жемчуг зарождается в самом уродливом створчатом теле.
Затем три года неволи, и мир его сузился до зелёного летом и белесого зимой прямоугольника в окне.
Водное царство было представлено в его коротком бытии бурым жирным червем, по имени Сена, который охотно пожирает и помои, и трупы.
Ах, да, был ещё пруд под стенами замка. Но откуда ему известно про море? Он знает о его существовании. Узнал, едва лишь научился читать. Или ещё раньше. Со слов священника.
«Дух Божий носился над водою…» «И простер Моисей руку свою на море, и гнал Господь море сильным восточным ветром всю ночь…» (Бытие, 21) «Эгина благодаря своему сильному флоту властвовала над морем». (Плутарх)
Любознательный, жадный до приключений как все подростки, он читал дневники Марко Поло, вирши Гомера, судовой журнал португальца де Гама.
Он мог сколько угодно читать и воображать морские сражения, шквальные ветры, сорванные паруса и сломанные мачты. Но моря он не видел и даже не догадывался о его подлинной силе и величавом спокойствии. Он не знал, каким оно бывает прекрасным.
Почему же он спросил меня о нём? Господи, он всё-таки меня слышал. Мой жалкий истошный лепет!
Слышал, как я уговаривала его, расписывала красоты Неаполитанского залива, обещала тихий шелест волн и растворившееся в них солнце. Прав был Липпо, прав. Душа знает и слышит.
— Расскажи мне, — повторяет он.
— Море оно… как небо. Оно неизменно в своей красоте, и в то же время каждый миг оно другое. Оно капризно, как вздорная женщина. С оглушительным грохотом мечет свои волны в скалы, осаждает их, крушит с упорством завоевателя, и тут же, как ласковый зверек, ложится у ног и мурлычет.
В предрассветные часы, когда совсем нет ветра, море гладкое, будто зеркало, волны всего лишь мелкая протяжная рябь. И вода тёплая, как молоко. Если ночь лунная, то луна тянет за собой длинный серебряный шлейф. Выглядит, будто кто-то вылил целый ковш жидкого серебра на поверхность, оно растеклось и дрожит, мерцает.
А в безлунные и ясные ночи в море отражаются звезды. Вернее, в темных морских глубинах зажигаются подводные звезды. Они вспыхивают всеми цветами и передразнивают своих небесных сестер.
Но штиль на море явление редкое. На море почти всегда дует ветер. Поэтому оно всегда такое беспокойное, шумное и изменчивое.
Облака на небе — это те же волны, их так же от горизонта к горизонту гонит ветер, и они послушно следуют к неведомой цели, забавляясь по пути переменой форм.
Вот так же и волны. Ветер их гонит, как пастух, от одного берега к другому, то распаляя их ярость, то сглаживая. А они преданно исполняют его капризы.
Особо вспыльчивые волны вздымаются чудовищным горбом, кутаются в пену, с рыком бросаются на скалы или норовят куснуть корабельный бок, а другие, более покладистые, напротив, услужливо подставляют спину под бегущий парусник и несут его на себе, как благовоспитанные пони.
Но если разыграется буря, тут уж и покладистые взбрыкивают. Их синева густеет до черноты, и они все обращаются в обезумевших чудовищ с голодной разверстой пастью. Они будто взбесившийся табун лошадей, перекидывают корабль с одной спины на другую, играют, как кошка с мышью.
Стая огромных сине-черных хищников в пене ярости. Тут уж не до гордости и самолюбия, тут бы жизнь спасти.
Геро слушает, как завороженный. Как восторженный, мечтательный мальчишка. Какой он еще в сущности ребёнок!
Мальчик, не знавший детских игр и забав. Может быть, именно сейчас он все это наверстывает?
— А еще перед бурей, — я понижаю голос до таинственного шепота, — на верхушках корабельных мачт и на реях загораются огни Святого Эльма.
— Какие огни?
— Это свечи святого Эльма или огни святого Эразма. Он считается покровителем моряков. Так вот, если перед грозой на самых верхушках мачт загораются эти огни, это означает, что святой благословляет судно и оберегает его. Святой берется провести своих подопечных сквозь все водовороты и шквалы.
— И что же… это настоящие огни?
— Самые что ни на есть настоящие. Пламя бледно-голубое и оно… не обжигает. Однажды, когда вся команда, начиная с капитана и заканчивая юнгой, застыла в благоговейном страхе и молилась, а мои придворные дамы лежали в обмороке, я сунула в ближайший огонь руку.
На лице Геро отражается неподдельный ужас. Но я спешу повертеть невредимой рукой в воздухе.
— Эти огни действительно не обжигают. Пламя холодное, тихонько потрескивает, как будто шелковые нити рвутся. И кожу слегка покалывает.
— Что же это?
Я пожимаю плечами.
— Не знаю. И никто не знает. Даже Липпо. Может быть, действительно святой.
Некий знак, предостережение. Ибо гроза, разразившаяся пару часов спустя, была ужасающей. Счастье, что на корабле, а это случилось во время моего первого морского путешествия, когда я плыла из Марселя к мужу, никто не видел, как я подвергла этого святого испытанию, иначе меня бы непременно обвинили в святотатстве и принесли бы в жертву оскорблённому богу.
Да не смотри же на меня так! Это было десять лет назад. Как видишь, я до сих пор жива и нахожусь в целости и добром здравии. Давай я ещё расскажу тебе про море, только ты закроешь глаза и попробуешь уснуть. Хорошо?
Геро покорно кивает.
— Когда я приехала в Неаполь, мне было пятнадцать лет и я совсем не умела плавать. Собственно, я не умела, потому что негде было учиться. Мальчишки плескались в прудах, в заводях, в притоках Сены и Луары, а я, девочка, королевская дочь, дама благородная, только с завистью на них смотрела.
Меня не то, чтобы держали в строгости, нет. Жизнь у меня была вольная, почти беспризорная. Ибо мало кому было до меня дело. Матушка интриговала в Париже, сражаясь за сердце ветреного Беарнца с юной Шарлоттой Конде. Отец…
Отец и был тот самый ветреный Беарнец. У него хватало забот. Была ещё моя бабка, Мари Туше.
Она время от времени обо мне вспоминала. Когда отвлекалась от своих гобеленов и моего дядюшки, Карла Валуа, этого несостоявшегося узурпатора.
Но большую часть времени я проводила с кормилицей, нормандской крестьянкой, Мишель Бенуа. Она и была моей настоящей матерью…
Что-то я отвлеклась. Хотела рассказать про море, а пустилась в воспоминания.
Так вот, море я в первый раз увидела в Марселе. Вернее, когда экипаж взобрался на холм, с которого открывался вид на город и порт. Я даже не поняла сначала, что вижу. Я испугалась.
Детским умом своим не смогла одолеть зрелища и тут же вообразила, что небо обрушилось на землю. Потому что нечто синее, туманное, клубящееся было внизу. И такое же синее, зыбкое, с золотыми солнечными разводами, было наверху. А вдали на горизонте, почти неразличимом, эти две половинки, две части огромной сферы сходились, схлопывались, замыкая всю видимую вселенную в единый круг. Свод под ногами и свод над головой.
Вот уж поистине первый день творения. Твердь небесная и твердь земная. А между ними дух Господень над водою. Но вместо духа Господня на поверхности воды, сверкающей, в солнечных осколках, теснились рыбацкие лодки и огромные купеческие суда.
А когда я оказалась на пристани и глянула на воду между каменным молом и корабельным брюхом, заросшим водорослями, я испытала разочарование. И даже нечто схожее с приступом тошноты.
Вода в порту была грязной, чёрной, мутной, какой-то маслянистой. Чего только не плавало на поверхности… Яблочные огрызки, банановая кожура, овощные очистки, рыбьи кости, старые башмаки и… даже дохлые крысы. Бррр…
Где она, эта величественная поднебесная синева? К тому же протухшая зеленоватая вода жутко воняла. И сам марсельский порт походил на развороченный муравейник. Стоявшие на якоре корабли, мальтийские галеры, черные голландские бриги, испанские каравеллы, все они походили на обглоданные остовы не то жуков, не то птиц, по оголившимся хребтам которых сновали деловитые муравьи.
Это матросы на вантах готовили суда к отплытию. Или наоборот, убирали паруса перед продолжительной стоянкой.
Муравьи несметными полчищами сновали по пристани и набережной. И каждый что-то тащил. Тюки, корзины, сундуки. Над всем этим столпотворением оглушительный гвалт.
Два трупа для начала, и последствия с продолжением или… Очевидно, на лице Найта проявилось все-таки мученическое выражение, выдающее натужное скрипение мозгов от попытке сделать выбор, причем, желательно, малокровный… Найт нервно глянул на сканер в руке Дарика, которым тот водил в его направлении.
— Ладно, я понял… не надо копов. — Наконец заговорил Найт. — Просто высадите меня где-нибудь, все равно ведь поселенцев везете: одним больше, одним меньше…
Иногда людям было все равно, а иногда они делали ему больно просто потому, что могли. И это было основной причиной того, что верить им он перестал.
— Хорошо рассуждаешь, а на кой ты вообще переселенцам сдался… — парень ощущал сигнал уже не просто через данные программы, а даже физически кожей ловил изменение импульсов. И не пытался бороться с азартом — наоборот, жадно искал, чтобы найти и проверить. Когда до незнакомца оставалось три шага, вдруг мелькнуло понимание…. и, кажется, зря он высмеивал страхи Эльги, которая на дух не переносила кибермодифицированные организмы. Потому что продержаться столько времени при температуре грузоперевозимости в комбезе без подогрева, и без биотуалета, мог только… — К-кибер? — Дарик внезапно осознал, что стоит слишком близко, и что жить ему осталось пару секунд или даже меньше.
— Где?… — Найт сам не подозревал, что настолько хорошо владеет собой, а всплеск адреналина, жаром прокатившийся где-то внутри, и сейчас не выравниваемый ничем гормональный фон, заставил его и без того бледное лицо почти позеленеть в свете ламп. Что скорее сделало его похожим на какого-то зомби, чем на страшного и опасного кибера.
Найт сделал несколько торопливых шагов в сторону Дарика, одновременно с этим пытаясь оглядеться, словно действительно ища упомянутого человеком кибера и неловко, запнувшись нога о ногу, выбил у парня из рук планшет, который кувыркнувшись, с хрустом располовинился о стальной пол. Отдельно монитор, отдельно плата с задней панелью.
— Черт… — совершенно искренне среагировал Найт на собственную неловкость.
— Теперь еще и за планшет платить, да? — совершенно убито, хотя больше его пугала иная перспектива, спросил он.
— Не где, а кто? — Дарик храбростью не страдал, но гибель планшета, причем таким нелепым образом, его не просто разозлила, а выбесила. И парень был готов порвать виновника голыми руками и плевать: кибер тот или обычный зашуганный человек. Дарик схватил «зайца» за комбез и попробовал тряхануть…
Без имплантов, несмотря на натужный вой системы, пытающейся включиться и взять верх над разумом, Найт мало на что был способен. Он уже проходил такие состояние, когда ему приказывали отключить импланты до следующего приказа. И чувствовать беспомощность снова было похоже на то, словно проходишь стену огня без защиты, но пока основная опасность не устранена придется потерпеть. Сейчас главное обмануть людей, которые без своей техники, мало на что способны. Защитить себя от чего-то посерьезнее синяков он сумеет, а пока нужно притворяться. Держаться до последнего.
— Эй… — Найт, старался сохранить равновесие, но едва не упал на мужчину, — я же случайно!
— Врешь, нарочно! — Дарик напряг руки и действительно сильно встряхнул зайца. По сути он никогда в жизни не дрался — повода не было. Разве только в космобой, да и спортивным секциям предпочитал турниры по киберспорту. А тут захотелось врезать и сильно, потому что на планшете было раз в семь раз больше всего нужного, чем на рабочем терминале и, кажется, вся информация утрачена: кристаллы памяти почти все вдребезги разлетелись.
— Да, конечно… Будто ему хочется оплачивать или в роли «зайца» отрабатывать твой планшет. — Фыркнула до того молча наблюдавшая за сценой Эльга. — Дарик, отцепись от него, по-моему он-таки не врет, — девушка старательно скопировала вурский выговор, всегда смешивший Дарика.
Сияющий торговец, рассыпаясь в уверениях по повод тех самых крепких отношений, совершенно безропотно обменял два мешка пуговиц на мешок с деньгами. Торговцы едой? Все что угодно, остай Макс Воробьев! Адреса? Пожалуйста! Да у него и самого кое-что есть… Продать? С нашим удовольствием! Да, конечно, пробный караван… да, доставим… сегодня же отправим… Конечно-конечно, все исключительно качественное, ведь торговое сотрудничество, благослови его Ульви — это святое.
Он уже собрался выпроводить нас из лавки, предвкушая сладостный момент самоличного раскладывания драгоценного товара, но Макс опять испортил ему удовольствие.
Он выложил на прилавок часы.
— Это что?
Мой напарник снова улыбнулся. Предвкушающе так. Мы с Терхо содрогнулись.
— Сейчас расскажу…
Мы с Терхо переглянулись — и, почти одинаково пожав плечами, прислонились к стене. Это надолго.
Уходили мы следующим утром. Город, подвергшийся Максову нашествию, провожал нас равнодушно. Горожанам было не до трех малознакомых путешественников. Горожане были заняты. Почтенный Илми Рани разрывался между показами для самых достойных горожан, налаживанием контактов с поставщиками продовольствия и приемом заказов (Макс обещал, что на обратном пути соберет заявки и, возможно даже подумает над тем, чтобы почтенный Илми Рани представлял его интересы в других города — при условии добросовестности партнера). Кто-то лихорадочно терзал портных, требуя в кратчайшие сроки переделать лучшие вещи под «столичную новинку». Кто-то, высокомерно поглядывая на неудачников, уже гордо прогуливался по улицам, демонстрируя блестящие узорчатые пуговички на всех возможных местах. Именно на всех: своими глазами видел и парня, застегнутого пуговиц на сто, и девушку, у которой пуговицы были нашиты в три ряда, и даму, которая была в них вся, от круглой меховой шапочки до низа длинной юбки (а в прорезь юбки как бы между прочим высовывался сапожок, тоже в пуговицах).
А самые незадачливые осаждали лавки торговцев в надежде приобрести там уже закончившиеся пуговицы.
Максова мода закружила головы всем.
Ну что ж, город Иулу.
Столкновение средневекового мира и нашей рекламы окончилось не в твою пользу. На этот раз.
Дверной колокольчик противно тренькнул. Я дернулся, едва не выплеснув на себя чашку дымящегося кофе, и выругался сквозь зубы. Музыка ветра, ха! Мертвого из могилы поднимет. Да еще с утра. Да еще в понедельник после отпуска, первого за три года.
Клиенты в такую рань подваливали редко. Те, кто имел возможность оплатить мои услуги — товар я предлагал эксклюзивный, ну и драл за него втридорога — еще спали, их стоило ждать к обеду или вечером. Тогда кого там нелегкая принесла? Бродячий торговец — «все, о чем вы мечтали, и всего за девять долларов и девяносто девять центов»? Проповедник какой-нибудь новомодной секты, их сейчас как грибов? Разносчик пиццы, спросонья перепутавший адрес?
— Войдите, — раздраженно крикнул я топтавшейся под дверью тени и залпом отхлебнул сразу треть кружки. Если посетитель и разговаривать будет так же, хана кофе. А так остынет только половина, не так обидно.
— Здравствуйте, — решительно начал он с порога, каким-то чудом собравшись с духом. — Мне нужен… э… призрак… иллюзия…
И запнулся, не в силах подобрать подходящее слово.
— Тень, — машинально поправил я его, с тоской глядя в сторону кружки. Рука замерла над клавиатурой, подбирая название файлу договора. — Имя?
— Адель, — понятливо откликнулся он. И вздохнул.
— Невеста? Сестра? Мать?
Ну не тянул он на безутешного вдовца. Худощавый парнишка лет двадцати пяти, в светлом, тщательно отутюженном костюме и при галстуке — это в такую-то жару. Очки в стильной оправе, за узкими стеклами поблескивают серо-зеленые глаза. Славный мальчик, только малость взъерошенный. Нервничает. Ну а кто бы не нервничал на его месте?
— Кошка.
Я фыркнул от неожиданности. Кошка, ну надо же. Выкинуть прорву денег ради домашнего питомца. Пил бы сейчас кофе, наверняка бы поперхнулся.
— Умерла?
— Хуже. Она была совсем старенькая, и я попросил, чтобы ее усыпили. Не мог смотреть, как она мучается, пытаясь вылизаться и доползти до миски. А помощь ее бесила: моя Адель была дамой с характером… Короче, отвез кошку в клинику, думал, так будет лучше. А теперь сам не свой, второй месяц ищу ее по всей квартире — и не нахожу. Врач сказал, она так и так протянула бы неделю, максимум две, но лучше бы мы провели это время вместе, и плевать на ее гонор… В общем, я хочу ее вернуть, хоть в каком виде — иначе рехнусь. Вы можете мне помочь?
— Понятия не имею, — абсолютно искренне ответил я, не желая обнадеживать. — Никогда не работал с животными. А вы не думали о том, чтобы просто завести новую кошку? Найдете симпатичного котенка той же породы, с окрасом хоть под вашу Адель, хоть под цвет обивки дивана.
— Нет, — покачал он головой. Явно уже рассматривал этот вариант и признал негодным. — Мне нужна только моя кошка. Или никакая.
Упертый. Люблю таких, хотя с ними больше всего мороки. Наверняка ведь вспомнил мурлычущий на коленях клубок или горячее шелковистое тело, прижавшееся под одеялом: пытаться подменить такое даже не кощунство, а полная бессмыслица. Не пройдет номер, хоть ты тресни. Сейчас я и сам почти видел его Адель — крупную, грациозную, карамельно-медовую, с роскошным хвостом, темно-кофейными кисточками на ушах и пронзительно-золотыми глазами. Может, и правда все получится?
— Знаете, во сколько влетит ваша прихоть? — спросил я грубее, чем намеревался. Что угодно — только бы забыть о нежности, плещущейся в кошачьих зрачках, и о тоске в глазах ее бывшего хозяина.
— Знаю, — равнодушно пожал он плечами. — Задаток у меня с собой, остальное переведу по первому требованию.
И демонстративно полез во внутренний карман. Только сцен мне сейчас не хватало.
— Переведете, — согласился я. Мягко, вкрадчиво, по-кошачьи уверенно. Он дернулся, и я, внутренне усмехаясь, продолжил уже нормальным голосом. — Эксклюзивная работа подразумевает эксклюзивную оплату, верно? Так что, оформляем контракт?
— Ну да. Как будто сразу не было ясно. Цены, конечно, у вас заоблачные, оставшегося едва хватит на жизнь — но без Адели это и жизнью-то назвать сложно. Где ставить подпись?
Я улыбнулся. Подал ему теплые — только-только из принтера — листы. Проследил, как он расписывается — без раздумий, почти не читая, лишь иронически хмыкнув при виде итоговой суммы. Ну а на что ты рассчитывал, открывая дверь с вывеской «Дорогие воспоминания» — на дешевку по сходной цене? Проверил реквизиты, поставил свою подпись. Отдал ему второй экземпляр. Все, назад дороги нет.
Он молчал, глядя испытующе и серьезно. Я не стал его мучить и тут же потащил в смежную комнату, где стояла техника: мнемошлем, собранные по спецзаказу датчики и медицинский анализатор, соединенный со слегка усовершенствованным голопроектором. Со стороны это выглядело внушительно, но для полноценного чуда требовался еще один компонент. Самый главный, без которого все гаджеты так и останутся бесполезной грудой стекла, железа и пластика. Воля и свернутые набок мозги медиума-оператора.
Я активировал комплекс, уложил клиента на анатомическую кушетку и велел вспоминать любимицу. Компьютер заурчал, ожидая ввода данных. По неузнаваемому под шлемом лицу пробежала гримаса боли, но мало-помалу черты разгладились — и я нисколько не удивился, когда под защитным куполом вспыхнула голограмма. Пушистая кошка, сотканная из тысячи оттенков меди и золота. Точь-в-точь такая, какой я ее недавно увидел.
Тень, поначалу блеклая и полупрозрачная, налилась объемом и красками. Я выждал положенное время, чуть прибавил, чтоб уж наверняка, и отключил приборы. Отсоединил датчики, стащил шлем. Растолкал задремавшего клиента — ничего удивительного, у него же на лбу написано, что засыпает он только со снотворным. С внутренней дрожью — который раз, а все не привыкну — снял силовое поле, оберегающее новорожденную иллюзию.
Овеществленная память неподвижно сидела в картинной позе, как неживая. Он молчал, зачарованно глядя на золотую статуэтку, и совершенно не представлял, что делать дальше. Подойти? Коснуться? Любоваться издали, довольствуясь даже этой малостью?
— Позови, — шепнул я чуть слышно, чтобы не спугнуть настроение.
Он каким-то чудом не только услышал, но и понял.
Сорвавшееся с губ «Адель!» было тихим, но требовательным. Оно легко растопило бы камень, но предназначалось для иного: вдохнуть подобие жизни в то, что больше не принадлежало этому миру.
Имя отзвучало, по воздуху прокатилась волна тепла. Кошка сощурила горящие золотом глаза, грациозно потянулась и сделала шаг в сторону хозяина.
— Забирайте, — скомандовал я, подводя черту. — Остаток переведете завтра, когда убедитесь, что теньстабильна. Моя работа закончена, остальное — на вашей совести: Адель будет рядом, пока она вам нужна, и ни минутой дольше. Тогда я возвращаю вам плату за вычетом аванса, потому что ненужные воспоминания и гроша ломаного не стоят — перечитайте сноску мелким шрифтом, хотя сомневаюсь, что вы ей воспользуетесь. Вот, собственно, и все. Можете быть свободны. Оба.
И они ушли — молча, не поблагодарив, даже не мяукнув на прощание. Выдуманная кошка, блаженно растянувшаяся на хозяйском плече, и сияющий парень, обнимающий ее так нежно, будто держит главную ценность своей жизни. Все закономерно, все абсолютно правильно: воспоминание оживает лишь для того, кому оно по-настоящему дорого.
Я улыбнулся им в спину и пошел варить кофе: неровен час, принесет кого-нибудь еще. Чуть взгрустнул, бдительно следя за пенкой: личная сокровищница пуста, для себя мне воскрешать некого…
Но смысл жизни можно найти и в призвании возвращать смысл и жизнь тем, кто их потерял.
Вот только приказ оказался иным. Месяц они провели в непрерывном сражении, отчаянно сдерживая попытки генерала Арондо войти в Таррагону, отрезанные от внешнего мира. Единственное, что получали, так это новые обещания командования прислать свежие силы, а еще извечные требования держаться до конца, какие-то невнятные постановления и… потом рация на той стороне замолчала, пришлось ее бросить и пробиваться к своим. Враз ставшим чужими. Не переметнувшимся к врагу, но готовым отдать ему все, ради собственного спасения. Или ради прекращения бойни. Признавшие поражение, готовые выкинуть белый флаг, появись только повод.
Арройо не стал ждать подобного, когда узнал новости. Железный комиссар не выдержал, пустил пулю в лоб. А Бругейра развернулся, вышел из комнатки, где на полу в луже крови лежал его друг, и велел бойцам возвращаться и держать город, сколько возможно. С ним в окопы отправились лишь тридцать пять человек. Из них возвращались четверо: сержант Луис Лион Исагирре, которого в отряде звали просто Лулу, капрал Даниэль Чавес, однофамилец Энрико Чавеса, полковника, до самой смерти в Арагоне возглавлявшего их батальон. За это Даниэль получил прозвище «Чавито». И двое прибились во время битвы: из таких же подразделений, уничтоженных огнем фалангистов. Отряд пополнился сержантом Микелем Ландой из пятнадцатой интербригады, по прозвищу «Пистолеро» – он отличался умением стрелять с двух рук достаточно ловко, что в условиях городских столкновений давало ему определенное преимущество. И старшиной Арндтом Айгнером из одиннадцатой интербригады, по его словам, воевавшим уже два года, с января тридцать седьмого под командованием известного тельмановца, полковника Штефана Ляйе, бежавшего из Германии в начале тридцатых в Швейцарию и прибывшего в Испанию по первому зову Второй республики.
Нандо, да и остальные, все время повторяли эту оговорку про Айгнера, поскольку немец попал к ним вовсе без документов и при странных обстоятельствах. Да, обычно особисты из НКВД отбирали паспорта добровольцев, используя их в своих секретных операциях неведомо где и как, но правительство республики тут же выдавало новые. У немца же не оказалось даже военного билета. Арндт вышел на позиции отряда Бругейры так, словно совершал прогулку по тенистым улочкам Барселоны и только сейчас столкнулся с войной. Хотя, надо отдать Айгнеру должное, карабином он владел безупречно. Стрелял метко, легко выпуская до пятнадцати пуль за минуту. Сам старшина объяснял это бурной молодостью – ему довелось сражаться еще в конце двадцатых с нацистами в Баварии и Руре, с той поры сноровка нисколько не увяла. Правда, у Бругейры сложилось прямо противоположное мнение – он прекрасно видел схожесть подготовки бойцов вермахта, в последние несколько месяцев едва не тренировавшихся на отстреле республиканцев, и работу в бою самого Айгнера. И хотя Арндт с явным безразличием к форме стрелял в фалангистов Испании и солдат Германии, никого не выделяя, как это порой случалось с интернационалистами из Италии, когда тем, во время наступления на Теруэль, пришлось столкнуться с моральным выбором – стрелять в своих, хоть и классовых врагов, – все одно, червячок подозрения капитана не отпускал. А они подозрения эти, довольно заразны. Неудивительно, что Айгнер, все время пребывания в отряде оставался сам по себе. Вроде и свой, и чужой. Он и прибыл в Испанию не через коминтерновцев Марти или Тольятти, а записался добровольцем в Лондоне. Будучи коммунистом, всячески открещивался от общения с комиссарами – как местными, так и советскими, никак не объясняя своего поведения. И владел испанским, будто родным, что уж никак не походило на прочих интернационалистов. Впрочем, он ведь сражался в одиннадцатой бригаде, а там иностранцы большая редкость. Бругейре этот факт добавлял настороженности.
Сомнения, одни сомнения. Сейчас Айгнеру доверили пулемет и ленты патронов, он согнулся под тяжестью свинца и железа, но упорно тащил «максим» за собой, перебираясь через завалы, не прося помощи, стиснув зубы. Остальные, нагруженные винтовками и карабинами, шли впереди, вяло переговариваясь, и почти не оглядываясь на отстающего на несколько шагов немца.
Первыми двигались сам командир и старшина Рафаэль Тарда-и-Роура, просто Рафа: на войне товарищи обходятся без церемоний. Он старательно поглядывал на карту тоннелей, пытаясь определить, куда им двигаться, но не слишком успешно читая переплетения тоннелей. Коренной каталонец, наездами бывавший в Барселоне, не мог похвастаться хоть какими знаниями о подземных галереях, однако, слишком часто не соглашался и спорил с Бругейрой. Но имел на это право, он появился в отряде вместе с Нандо, и хоть и до сей поры оставался в вечном недовольстве капитаном, но непочтение выражал в крайних случаях и по делу. Человек вспыльчивый, упрямый, если не упертый, удивительно, как он остался в отряде после подавления барселонского мятежа в позапрошлом году. Тогда комиссары Андре Марти и сотрудники НКВД прошерстили всех, кто мог даже думать не так, как полагалось. А вот его неведомо как обошли стороной.
Удивительно, что он до сих пор на их стороне, в то время как почти вся Барселона окрасилась в черно-красные цвета фаланги и бело-красные карлистов. Полосатых знамен Каталонии, кажется, не встречалось вовсе. Но многие ждали от каудильо, что именно он, в противовес президенту, объявит область автономией. Попытка в самом начале существования республики получить автономию успехом не увенчалась. Несмотря на подавляющую поддержку населения во время голосования, республиканское правительство ее попросту заиграло. Последнюю попытку высказаться задушили, вместе с троцкистами, в тридцать седьмом. История посмеялась над республикой: ведь именно Барселона стала последним ее оплотом. И она же так охотно сдавала этот оплот, стараясь обойтись минимумом жертв и извлечь из своего положения максимум возможного перед вступавшей армией Франко.
– Что проку в этой карте, если половина подземелий разрушена, – ответил Бругейра на невысказанный вопрос Тарды. – Я-то спускался, смотрел где и что. Все равно придется идти кружным путем.
– Если только авиация не пробила хранилище кавы, – тут же ответил Рафа. – Через него можно пробраться. А что до дверей – просто вышибем, ну и взрывчатки у нас навалом.
– И выдадим себя.
– Кажется, мы своим ором и так пригласили подходить всех фалангистов. Чего еще взрыва бояться? Он как раз никого не удивит. А вот твои возмущения поставят на уши. Переходил бы на каталанский.
Тарда знал, что, кроме него, этим языком не владеет никто более, включая родившегося здесь Нандо. Этим и задирал командира, особенно когда их осталось всего ничего. Но задирал уже без азарта, больше по привычке.
Бругейра остановился. Подумал. Мысль зрелая, ничего не скажешь, вместо того, чтоб бродить по подземельям часа полтора, через винный погреб они срежут заметный угол и спустя тридцать минут, если снова не упрутся в завалы, прибудут в расположение войск Контадора – сколько бы их ни оставалось у доблестного командира.
Тем временем их нагнал Айгнер. Спросил, что привело к заминке, разговор он слышал, но решил напомнить о себе. Ему отвечали не слишком охотно, потом Ланда вспомнил про пулемет.
– Еще тянешь? А то, может, помочь? – Айгнер покачал головой. Но чуть заметно улыбнулся. Стараниями баска холодок вокруг него начал понемногу истаивать. Хоть и началось это только в последние дни, когда бои потеряли смысл. Но пусть уже так.
Странно, но они довольно быстро сошлись, часто во время коротких передышек в боях вместе сиживали за последними сухарями и хлебали пустую воду с каким-то душным сушняком в качестве приправы из одного котелка: у Арндта свой пробило шальной пулей. Сидели, молчали, но от этого становилось теплее на душе. На них посматривали другие: да, так бывает, что людям проще молчать в обществе друг друга, чем говорить беспрестанно, как это часто делал Чавито, делясь переживаниями со всеми остальными, чаще с командиром. Каждый выбирал себе пару. Так проще, так надежней, так всегда знаешь, кто прикроет тебя в случае чего. Ведь подобных случаев хватает с избытком. Арндт и Микель оба повоевали изрядно. Просто сошлись только сейчас.
Лёш, как никогда, был благодарен своему альтер эго. С его памятью, опытом и привычкой к «зрелищам». Без него этот водоворот чужой боли и чужого страха попросту свел бы его с ума… сегодня же.
С опытом Алекса было легче. Он это умел — отстраниться от эмоций, но не утратить «чутья», закрыться, но держать связь… И Лёш мог драться. Идти сам. Помогать Вадиму. Успокаивать людей, нежданно проснувшихся в кошмаре и не понимающих, что творится.
А вокруг творился ад. Черно-фиолетовый купол глушил свет солнца, по улицам метались полуодетые горожане, под ноги попалось тело мертвого подростка…
И раз за разом возникали угловатые фигуры с быстрыми хищными движениями. Дай-имоны охотились на еду…
С отрядом стало полегче — на огрызающийся стрельбой отряд нападали реже, — но и сложнее. Казалось, двигаешься рядом с оголенными электропроводами — чужие эмоции клокотали в нескольких сантиметрах, но пока их удавалось игнорировать. Спасибо, Алекс.
Под ногами уже грохочет мостовая. Площадь близко.
А где серые? Что-то их не видно.
Дим, что? Что? Ах вот как…
«Дим, держись».
«Похоже, нам не выбраться».
«Но пока можем, держимся. Дим, стой! Куда?! Дим!»
Брат исчезает прямо из-под протянутой руки, просто шагает в перенос, тает…
Чтобы спустя долю секунды возникнуть возле серой фигуры с поднятыми руками. Что он дела…
Дим, нет!
Поздно.
Ссои-ша еще улыбался, когда Дим шагнул из переноса. Да и после еще несколько секунд. Дим дал ему время порадоваться неожиданной «подпитке». Мир на секунду расплылся — то ли от усталости, то ли от слепящей, бешеной ярости.
Незваное-непрошеное явилось чужое воспоминание
Рассыпанные по траве рыбки… Невидящие глаза мертвого отца… тянущаяся к лицу чужая рука… горячая боль и чужое удивленное лицо… серое, серое, серое! Вскипающая между ними сила, которую чужак тянет и смешивает, сила, которую отнимают, слабость и боль… И ниточка упрямства… отчаянного, железного, последнего… ты ничего не получишь, гадина, ты-меня-не-получишь!
Не-на-ви-жу-вас.
Ну же, тварь, смотри, я слабый, я шатаюсь от усталости. Нападай! Ну!
Секунды… доли секунды ничего не происходит. А потом серый тянет руку к его лицу…
Чужая рука. И чужая магия. Как ледяные когти.
— Ну что?
— Ничего! — Савел едва сдерживался. Он, Координатор с тысячелетним опытом, хотел бы сейчас поступить так, как толпившиеся на мосту у въезда в город люди, — молотить по преграде до боли в кулаках. — Этот проклятый купол… По нему хоть катапультой бей — ничего! Они с ума сошли, такое устанавливать? В разгар дня, под прицелом этих… телекамер, о свет!
— Видимо, у них не было другого выхода.
— Спокойней, Савел. Мы же сами хотели намекнуть людям, что не все в порядке. Нам нужно будет их содействие… Так что пусть смотрят. Задумаются.
— Не о том говорим. — Александр не сводит глаз с черно-фиолетового, без блеска, купола. — Нинне, можешь сказать, что там внутри?
Координатор-телепат зябко поводит плечами.
— Там… страшно.
«Дим! Что ты наделал, Дим…»
«Я был должен».
Должен…
Тело ссои-ша бессильно сползает к ногам.
А его магия разливается по телу медленным ядом… Тахасэ бушует вокруг ледяным вихрем, голодным вихрем. Перехватив контроль над чарами, Дим запускает его по дай-имонам, и тот кружит, кружит, кружит по городу, настигая серых пришельцев. Отнимая жизни.
Стоять. Не упасть. Держать контроль над чарами. Держаться…
Не слушать криков, не смотреть в лица тех, кого убиваешь. Держаться.
Кажется, он уже весь ледяной. Холодный. Не от влившегося в тело «холодка», нет. От вакханалии смерти.
Я должен. Проклятье, я должен.
«Дим…»
Купол лопается без звона и хлопка — просто исчезает. Координаторы оцепенело смотрят на дымы пожарищ. На врывающихся в город полицию и военных.
А Соловьевы? Они…
Да вот они! Сыновья Александра появляются рядом. Помятые, но живые. И прежде чем кто-то что-то успевает сказать, к ним бросается Александр…
И зачем в Своде делать окна, если там все равно ничего, кроме облаков, не увидишь! Замок-не-на- земле-не-на-во-де-не-в-воздухе… где он на самом деле?
Лёш отвернулся от неправильного окна. В двадцатый раз прошел по пустой комнате.
Ему нужно было к горным. Его ждала Лина. Должен был вернуться с Уровней Март — он обещал не только поразведать обстановку и закинуть Ложе пару приманок, но и подтянуть к будущему Белому Владыке одного честолюбивого демона по имени Дензил.
И еще нужно к провидцам, и еще…
Но он никуда не мог уйти. Сейчас — никуда.
Дим…
Да что же это за проклятие такое? Может, судьбу нельзя изменить; может быть, она, как река, раз за разом будет торить дорогу по привычному руслу?! Ну почему Дим опять крайний?!
Лёш помотал головой, отгоняя то, все-таки сбывшееся…
Серый на площади ликующе вскидывает руки. Над брусчаткой неторопливо ползут туманные дрожащие облака… живые… голодные… чей-то перепуганный выкрик: «Дяволите, какво е това?»
Дим смотрит через плечо — короткий взгляд, какой-то даже не отчаянный, будто из-за Грани… а потом исчезает. Исчезает и появляется рядом с серым магом, шаманом. И — Лёш и позвать не успел — будто оплетается серой сетью.
Серая сеть, чуждая магия, ярость и железное упорство — и синеватый сгусток магии, что дрожит между замершими фигурами, словно сердце… и падающий, оползающий, смазанный серый силуэт.
Дим!.. Он не спрашивает зачем — понятно. Да и не время сейчас… И эмоции — скрутить, под замок, под «шубу». Не лезть под руку, не сейчас. Он не спросит…
— Что происходит? — почему-то спрашивают по-русски. — Кто он?
Кто? Маг. Страж… теперь зараженный.
Реципиент…
Разве вы поймете, люди?
Слова царапают горло.
— Мой брат.
…Когда все кончилось, когда непрошеные гости полегли на черную в свете купола мостовую, когда они остались одни — на пару минут, прямо перед переносом, Дим ответил, не дожидаясь вопроса:
— Так надо. Времени не хватает.
В глазах Дима нет блеска — черно-фиолетовый купол почти не дает света, но голос твердый и почти спокойный. Бесповоротно решительный.
— Поправь меня, если я ошибаюсь. — От пришедшей догадки становится не по себе, хотя после сегодняшнего, казалось, куда уж хуже. — Но что-то мне кажется, что в ближайшее время Пламя тебя не увидит.
— Так и есть.
— Ты не будешь выжигать дайи. — Лёш даже не спрашивает — чувствует. — Дим…
— Так надо, — устало повторяет Дим серыми от усталости губами. — Лёш, при любом раскладе. Я слишком медленно набираю силы. Так будет быстрее. — Он морщится, будто решаясь, и наконец выдыхает: — Лёш, в самом крайнем случае… ну, у меня есть еще пара лет. Тот Дим ведь продержался больше десяти…
Он прав. Конечно, он прав. Есть время… И есть фениксово Пламя, на крайний случай… и в конце концов, есть еще анниты со своим вирусом.
Вот только за этой уверенностью Дима чувствуется еще кое-что: даже не будь этой надежды, он бы все равно сунулся. Потому что должен.
Потому что считает себя виноватым. Темная память чертова альтер эго!
И от этого хочется расшибить себе кулаки о ближайшую стенку.
На камне пещеры пляшут оранжевые отсветы… И Лина не может уйти, хоть и пора уже, пора, хоть сердце холодит странное предчувствие.
Что-то не так, что-то происходит или вот-вот произойдет, что-то, что заденет многих… а она не может уйти. Пламя сотни лет ни с кем не говорило.
— Очень долго. С тех пор как Фиръял захотела стать единственной главой.
— Единственной?Было несколько глав?
— Три. Из разных ветвей. Вместе думали, вместе бились. Фиръял пожелала стать главной. Она выдала это за мою волю. Моя истинная Хранительница умерла. А новая уже не могла со мной говорить.
— Когда это было?
— Восемь сотен лет назад. Так давно… Так горько… Я вижу вас младенцами, вдыхаю свою частицу, я вижу ваше посвящение — только тогда и могу ощутить, какие вы, мои птенцы, мои фениксы… А потом — ничего.
— Поверь, мы это изменим.
Теплый свет, золотистые блики.
— Спасибо. Подожди… в Пламени вдруг замерцали тревожные алые искры. Что-то происходит. Смотри…
О нет… Лёша!
Лёш в сотый раз прошел по мозаичному полу. Вернее, пронесся. Что так долго? Конечно, Дим истощен до отката, конечно, ему восстановиться — не твои энергопотери восполнить, ты вообще, считай, при своих остался, так, голова поболит и кошмары снова навещать будут… и все-таки многовато времени его там держат.
Черт! На этот раз память Алекса скорей мешала, чем помогала. Она упорно подсовывала то, о чем ее вовсе не просили: черные тени в черном дыму — горящий Нью-Йорк, черное небо средь бела дня, черную рубашку Дима, концлагерь в Овидиополе, выжженную базу «Ключи»…
Кресло Гаутамы было почти чудовищно удобным. Спинка высоковата, но остальное — вне всяких похвал. Вставать из него совершенно не хотелось. Лэнс вспомнил кресло-бегемота, стоявшее в его кабинете в Джефферсоне: небо и земля. Надо бы спросить у Гаутамы, где он заказал такое.
Коммуникатор лежал на столе перед Лэнсом, примерно раз в пять минут издевательски позвякивая. Каждый сигнал давал надежду — совершенно ложную. Звонили коллеги, звонил доктор Зилтор; у последнего Лэнс спросил про Галлифрей. Зилтор растопырил головные выросты и закатил глаза.
— Ах, Галлифрей, Галлифрей! Потрясающие технологии, просто потрясающие. И как непростительно, что… Ой, извини, Эс!
На заднем плане что-то громко булькнуло и зашипело, и Зилтор, окутанный розовым паром, выключил связь.
Лэнс покачал головой и положил коммуникатор обратно на стол. Часы показывали без пяти шесть: до дежурства оставалось еще восемь часов. Можно, да и стоило бы поспать, но… Лэнс устроился в этом кабинете, за этим столом не просто так. И не из желания почувствовать себя боссом, как, например, любил делать Джей. Дело в том, что ни один компьютер в центре не дал ему больше информации о Галлифрее, чем база данных коммуникатора, и что-то с этим было не так. Близнецы, к которым Лэнс обратился сначала, услышав это название, наотрез отказались разговаривать и сделали вид, что ужасающе заняты. Они действительно работали не покладая конечностей, но мультизадачность их была куда выше человеческой. Личный терминал Гаутамы, в который Лэнсу очень не хотелось лезть, даже не включился. Какое облегчение. И теперь Лэнс, устроившись в кабинете, ждал, когда к Гаутаме заявится кто-нибудь с докладом или поговорить — тогда можно будет задать вопрос, который его так интересовал. В особенности — почему засекречены имена разыскиваемых преступников с этой планеты.
Одним из первых заглянул Джей. Про себя Лэнс называл его «холистическим агентом»: тот умудрялся влипать во все возможные неприятности, совершать непростительные ошибки, и все же добивался успеха — и так уже больше двадцати лет. Но общаться с ним было испытанием на прочность.
— Эй, привет, Эс! Обживаешься? — Джей сунул голову в кабинет. — Си до сих пор в Европе торчит? А ты ему кресло греешь?..
— Что такое «Галлифрей»? — спросил Лэнс.
— Город в Ирландии, восемь букв, — тут же ответил Джей и прицелился в Лэнса указательным пальцем. — Хотя должно быть наоборот. Ты должен спросить про город в Ирландии, а я сказать — «Гали»… Или там двойная «Л»? Тогда девять. Удачи, чувак, с твоим кроссвордом! И не забудь, сейчас твоя очередь писать сценарий!
Дверь закрылась. Лэнс выдохнул и ссутулился в кресле. Его удобство казалось сейчас издевательством. Нет, конечно, Джей ничего не знает. Даже если бы знал, то не вспомнил бы или вспомнил не то. Сценарий. Сериал. Конспирация, медиа и популярная культура. Они все тянули жребий, и ему выпал четвертый сезон. Эл писала первый, Кей, прежде чем уйти — второй. Джею достался третий, но почти все пришлось переписывать Гаутаме, который потом отправлял тексты в машине времени в прошлое, чтобы сериал вышел до того, как начнут что-то подозревать. Эту тактику организация отработала еще в шестидесятых — газеты, бульварная фантастика и прочий информационный шум. Будучи стажером, Лэнс читал архивы, как беллетристику. Он смотрел фильм еще в старшей школе, но спустя много лет, работая здесь только месяц, наткнулся в центре на сценариста: высокого, едва ли не выше Гаутамы, чернокожего, с неприятной, неискренней улыбкой манипулятора. Тот принес готовый текст, отпечатанный на машинке, оставил в кабинете Гаутамы, а потом вошел в лифт — и исчез. Камеры тогда еще отключились…
— Эс, ты здесь?
Лэнс вскинул голову и просиял, хотя и слегка напрягся про себя. Эл! Она вошла в кабинет и остановилась в дверях, опершись о простенок. Значит, и Гаутама вернулся, но можно успеть задать ей вопрос. Она — агент с высоким допуском, пусть и не полевой; возможно, компьютеры дадут ей информацию.
— Ага. Жду Гаутаму. Как дела в Кардиффе? — Сразу спрашивать не следовало, Лэнс начал издали. Но если Гаутама придет раньше?.. К черту! Он спросит у него самого, не отвертится. Интересоваться не запрещено.
Эл пожала плечами.
— Мы договорились о передаче данных, об использовании временных замков… Они странные, конечно. Их так мало, но они надеются справиться даже без поддержки филиалов. Никакой логики, один адреналин и безумие.
Лэнс мог бы то же самое сказать и о той организации, в которой они оба работали. Внутренние правила, устав и субординация только изображали логичность, целеполагание и слаженность. Лэнс внимательно прочитал все документы, прежде чем согласиться: агентам на самом деле давалось очень много самостоятельности в принятии решений. Свободное пространство, серая зона. С другой стороны, именно такая стратегия оказывалась наиболее эффективной в экстремальных ситуациях. Даже подобных этой.
— Адреналин и безумие, — повторил Лэнс.
— Ладно, я пойду. Спать хочется, нет сил. Терпеть не могу смену часовых поясов и суточного деления.
— Постой, — попросил как бы мимоходом Лэнс. — Ты не знаешь, что это за планета — «Галлифрей»? Случайно наткнулся, разбираясь с делом, а информации почти нет.
Эл подняла взгляд к потолку. Она не притронулась к коммуникатору — значит, просто вспоминала. Или раздумывала, отвечать ли.
— Планета давно уничтожена, но раньше на ней была высокоразвитая цивилизация, — сказала она.
— Это я знаю, — кивнул Лэнс. — Но кто на ней обитал? Что за «повелители времени»?
— А, таймлорды, — Эл дернула плечом и раздраженно стукнула пальцами по простенку: жест, который Лэнс не оставил без внимания. Интересно. — Высокоразвитые гуманоиды, генетически модифицированные, живущие почти вечно, регенерирующие с сохранением личности… чванливые, высокомерные и самоуверенные. Тебе бы они не понравились… ну, большинство, — закончила Эл, сжала пальцы в кулак и опустила руку.
— Кто-то из них, кажется, у нас в розыске, — намекнул Лэнс. Эл нервничала, хоть и скрывала это за дружелюбным тоном и улыбкой.
— Доктор, конечно же. Мастер…
— Это их имена? — удивился Лэнс.
— Псевдонимы. Имена у них длинные, многосложные и претенциозные. И обычно они их скрывают. Традиция. Ладно, я пойду, и так задержалась, а у меня дежурство на носу. — Коммуникатор у Эл в кармане запиликал, и она, быстро вытащив его, уставилась в экран. — Ох ты! Мозаика с жизненными формами в Нью-Джерси!
Она выбежала за дверь. Лэнс медленно поднялся из-за стола и подошел к фальшивому окну, за которым ярко светило поддельное солнце. Окна были настроены на сутки длиной в тридцать семь часов и показывали любой пейзаж на выбор. Гаутаме нравилась ясная, спокойная погода. Лэнс предпочел бы сейчас грозу.
С этим Галлифреем что-то явно было не так.
Дверь открылась с приглушенным свистом. Лэнс вздрогнул.
— Эс! Хорошо, что ты здесь. — Гаутама отключил маскировку и потер ладонью лицо. Его щупальца мелко подрагивали от напряжения. — Я как раз собирался тебя вызвать.
— Контакт я получил, — сказал Лэнс. — Номер еще должен действовать.
Сердце забилось быстрее, и он глубоко вдохнул, чтобы унять волнение. Как будто его застали за чем-то незаконным. Коммуникатор, о котором Лэнс забыл, все еще лежал на столе. Черт. Теперь Гаутама поймет, что Лэнс здесь сидел. Но тот покачал головой. Не заметил или не обратил внимания.
— Это подождет. Мне нужно твое содействие. Твоя помощь. Немедленно.
Лэнс поднял брови. В просьбе, замаскировавшись только для вида, скрывался приказ.
— Агент Икс?..
— Нет, — Гаутама мотнул головой, отметая предположение. — Есть один человек. Его нужно доставить сюда, и побыстрее.
Задание не имело отношения к работе. Лэнс не был на дежурстве. Двадцать один час свободного времени из тридцати семи. Ад для трудоголика, капля в море для лентяя. Теоретически он мог бы и отказаться. Практически…
Гаутама расстроится. Он будет злиться, преображая обиду в гнев, будет делать вид, что все нормально, потому что это не обязательство… Человек? Возможно, дело вообще личное, и это прямое нарушение устава.
Лэнс кивнул.
— Хорошо.
— Мы поедем вместе. — Гаутама торопливо обошел стол, включил терминал и вытащил из ящика стола диск, похожий на его обычный защитный монокуляр, только гораздо более толстый и тяжелый. Он положил линзу на панель терминала и, едва касаясь экрана, начал вводить команды. — Воспользуемся «трубой». Это в Скалистых горах, необходимую информацию аналитики мне подготовили.
Линза засветилась голубоватым, мертвенным светом. Лэнс прошел несколько шагов и встал так, чтобы видеть экран терминала. С экрана на него смотрело женское лицо: светлые волосы, длинная челюсть, гладкая официальная прическа. Досье. Данные. Имя Лэнс не успел прочитать: экран погас. Гаутама сдернул диск с панели и сунул в карман.
— Возьми энергопоглотитель, — приказал он, — и вот еще, перчатка с эрзацем крови и отпечатками. — Он бросил на стол пакет и встал. Лэнс кивнул, пряча пакет и заодно прихватив коммуникатор, на который Гаутама не обратил внимания.
— Мы будем выдавать себя за других людей?
— За одного человека, — поправил Гаутама. — Моя рука не годится для сенсоров, проще укрыться под поглотителем. Тот, кто нам нужен, скрывается в командном бункере ЦРУ, и нам надо будет вывести его оттуда, не вызвав подозрений.
***
Холодный, порывистый ветер раздражал глаза, и, чтобы те не слезились, Лэнс надел очки, хотя солнце уже опускалось за горизонт. Они взяли дежурную машину на станции «трубы», чтобы не вызывать подозрений, пусть выход и находился всего в полумиле от бункера. Чтобы включить поглотитель и настроить линзу, Гаутаме пришлось снять голографическую маскировку, правда, камеры его точно не заметят. Зато посторонний наблюдатель, если он есть, будет в полном шоке. Голубой диск, закрывающий глаз, превратил его лицо, в общем-то приятное и доброжелательное, в невыразительную, пугающую маску. Щупальца и торчащий наружу мозг только усиливали эффект.
— Ты, — сообщил Гаутама, — приложишь ладонь к сенсору. Я посмотрю в сканер и включу образец для распознавателя голоса. Энергопоглотитель создает помехи на камере слежения.
Скалы нависали над ними с заботливой угрозой хирургов в операционной. Главная дверь в бункер даже на вид казалась непреодолимой, и там было полно солдат, так что пришлось воспользоваться запасным выходом, увешанным камерами и сенсорами, словно рождественская елка гирляндами. Зато не мешал человеческий фактор. Машины обмануть было проще.
Гаутама шагнул к двери, и Лэнс последовал за ним, держась как можно ближе, чтобы поглотитель не сбойнул. Сенсор, уловив тепло тел, засветился, требуя провести идентификацию.
— На счет «три», — едва шевеля губами, прошептал Гаутама. Его рука, касавшаяся плеча Лэнса, напряглась. — Раз, два, три.
Он быстро ввел код и наклонился к сканеру радужки. Лэнс положил руку в перчатке на сенсор.
— Шарлотта Уиллис, координатор четвертого управления, — внятно, разборчиво проговорил женский голос из коммуникатора Гаутамы.
Лэнс почувствовал, как игла проколола искусственную кожу перчатки, попав точно в резервуар с кровью, и замерла в миллиметре от его настоящей кожи. Сканер еле слышно загудел. Потом загудело ниже, басовитей — замок, подчиняясь командам с сервера, открылся.
Гаутама потянул дверь на себя, протолкнул Лэнса вперед и шагнул следом.
В бункере горел ослепительно-яркий, белый свет LED-ламп.
— Поглотитель будет гасить камеры по нашему маршруту, но, когда мы приблизимся к обжитым помещениям, мне придется включить маскировку, — прошептал Гаутама. Сквозь ткань пиджака его ладонь ощущалась неестественно горячей, как у человека с температурой.
Лэнс кивнул. Кожу вдруг обдало жаром, волоски на затылке встали дыбом. Адреналин. Именно поэтому он в свое время бросил уютную кабинетную работу, устроившись агентом в Бюро. И потом, когда понял, что почти ничего не изменил — профилирование не давало таких ощущений. Такой остроты.
— Идем, — скомандовал Гаутама. Лэнс достал нейрализатор, сжал в ладони: если они на кого-нибудь наткнутся, придется реагировать оперативно. И Гаутама успеет включить маскировку, пока происходит коррекция воспоминаний.
Коридор шел ровно, прямо, никуда не сворачивая. От белого пластика, которым были обшиты стены, и яркого освещения рябило в глазах; Лэнс порадовался, что не снял очков. Он шел первым, Гаутама держался на шаг позади, и его левая рука все еще лежала у Лэнса на плече. Энергопоглотитель применялся только в единственном экземпляре: поля двух приборов, включенных рядом, полностью нейтрализовали любую электронику. Это можно было использовать, и это использовали, но для скрытности лучше было взять один прибор и держаться рядом. Так ни датчики движения, ни камеры не среагируют. Мимолетные помехи на нескольких кадрах, только и всего.
Сердце колотилось быстро и радостно. Запертые двери по сторонам, до того глухие, теперь были затянуты матовым молочно-белым стеклом. Тишина сменилась едва слышным шумом, который издают работающие приборы или генераторы. Гаутама, сверяясь с планом, вдруг сжал Лэнсу плечо и головой указал в сторону одной из дверей.
Свободной рукой Лэнс вытащил универсальный ключ.
Человек, сидевший в маленькой серверной, вскочил и потянулся за оружием, но Лэнс включил нейрализатор.
— Тебе стало плохо от перенапряжения и недостатка сна. Ты видишь галлюцинации, тебя мутит. Ты должен немедленно пойти в медпункт, — сказал Лэнс.
Человек медленно моргнул, выходя из транса. Потер глаза, осторожно покосился на Гаутаму, который, крепко сжав тонкие губы, стоял у двери.
— Действительно, — медленно проговорил человек и, осторожно касаясь пальцами висков, вышел в коридор.
Гаутама тут же завертел головой и требовательным жестом подозвал Лэнса ближе. Указал на камеру: та как раз поворачивалась в другую сторону. Лэнс шагнул к нему, и Гаутама, стащив уродовавший его диск, включил маскировку. Это была основная внешность агента Си (Лэнс, конечно, разрешил пользоваться в целях конспирации своим лицом, но Гаутама никогда не надевал его при нем): круглая голова, рыжеватые волосы, залысины, вдовий пик, мужественное, располагающее к доверию лицо пожарника или полицейского. Лэнс принимал участие в разработке этой внешности и по праву гордился тем, как она получилась. Гаутаму в этом обличье можно было узнать по изгибу губ и по бедности мимики, но многие люди тоже не отличались живостью лиц. Справа под пиджаком угадывались очертания его личного оружия, по слухам, до крайности опасного, которое Гаутама ни разу не применял. По крайней мере, Лэнс этого не видел.
— Нужно снять данные, — прошептал Гаутама. Камера, замерев, начала поворачиваться к ним. Лэнс заморозил ее карбонизатором. Теперь у них оставалось совсем немного времени, пока ЦРУшники не спохватятся.
Гаутама быстро шагнул к серверу и подключил к нему свой коммуникатор. Тот включил поиск, тут же взломал пароль, и через пару секунд на экране появилась полоса загрузки. Сервер был мощный: хватило десяти секунд, чтобы данные загрузились. Гаутама вдруг замер, словно вспомнив что-то, и достал из кармана два бейджа.
— Мы использовали последние образцы ЦРУ, — пояснил он, показывая бейдж, на котором рядом с фото и кодовой буквой было написано «Гаррет Стивенс». На втором белом куске пластика значилось «Роджер Уайатт». — Возможно, они не совпадают с местными внешне, но коды и пароли можно загрузить сейчас.
Он приложил коммуникатор к бейджам, потом сунул Лэнсу «Уайатта».
— Все. Уходим, — скомандовал Гаутама.
Коридор пустовал. Пока. Прицепив бейдж на лацкан, Лэнс ускорил шаг, догоняя напарника. Коммуникатор в кармане завибрировал, принимая сообщение.
— Необходимого нам человека зовут Эстер Драммонд. Она руководитель аналитического управления. Мы давно должны были завербовать ее, но теперь ее жизнь под угрозой из-за Мозаики.
Лэнс кивнул. В бункерах было опаснее, чем в центре города. Мозаика, судя по данным, учитывала только определенное число людей, живущих в данной местности; в густонаселенных областях исчезали самые тихие районы, но там, где людей было вообще мало, никакой корреляции не наблюдалось. Исчезали селения бедуинов и арктические станции, исчезали горные курорты и корабли в океане. Вместе с водой.
В коммуникаторе обнаружилось досье, список паролей и кодов и поэтажный план бункера. Навстречу им никто не бежал, сирены не завывали: камера должна была уже разморозиться, а отнейраленный сотрудник — добраться до лазарета. Значит, пока их не заметили. Кабинет мисс Драммонд находился уровнем ниже. Судя по досье, она была ровесницей Лэнса. Милое лицо, которое наверняка в жизни выглядит куда лучше, чем на официальном фото.
Первый человек (строго говоря, второй, но предыдущий их не запомнил) встретился им на лестнице. В бункере работал и лифт, но Гаутама решил, что так будет меньше риска. Женщина с незапоминающимся лицом, цокая каблуками, пробежала мимо них, окинув быстрым взглядом. У нее были светлые волосы, и Лэнс на миг поверил: им улыбнулась удача, и мисс Драммонд сама пришла к ним. Но нет. Женщина побежала выше, Гаутама невозмутимо спускался дальше. Лэнс перехватил нейрализатор, который он все еще держал в руке, поудобнее и тоже ускорил шаг.
Вспышка могла бы привлечь ненужное внимание.
Выход на следующий уровень преграждала запертая дверь. Гаутама поднес к замку бейдж, и тот пискнул, открываясь. Лэнсу вдруг стало страшно — неожиданно, потому что раньше он влипал в куда более опасные приключения, чем попытка забраться в бункер ЦРУ, но объяснимо. Нельзя отстреливаться и нельзя дать себя захватить. И вокруг люди, которых они должны защищать. Ситуация почти патовая.
Этот коридор был куда более людным. Они привлекали внимание.
— Вот, — сказал Гаутама, останавливаясь у входа в огромный зал. — Ее кабинет там.
За стеклянной стеной раскинулся просторный опен-офис с кубиклами на четверых. В дальнем его конце располагался кабинет — тоже за стеклом; в кабинете кто-то находился, но отсюда Лэнс не мог разглядеть, кто именно.
— Уверенней. Не сомневаться, — пробормотал Лэнс.
Гаутама удивленно покосился на него.
— Нам ничего не угрожает, — сказал он и, коснувшись замка бейджем, открыл дверь в зал.
Оглушительный гомон хлынул в уши. Гаутама уверенно пошагал через зал к кабинету. Дрожь пробежала по спине, и на этот раз приятная. Лэнс двинулся следом, не глядя по сторонам. До него долетали обрывки разговоров:
— …месторождения бокситов. Нужно проверить, не всплыли ли они в Китае!
— …исчерпали все квоты на выбросы. Малахит…
— …волнение в Мичигане. Фабрика по производству… саботаж? Запрашиваю…
— Согласно нашим расчетам, запасы топлива не превышают…
— …вместо нее — пруд с уточками, представляешь?
Люди громко расхохотались. Лэнс едва не обернулся посмотреть, кто это смеется и о чем они вообще говорят, но кабинет оказался уже совсем рядом.
Женщина, сидящая там, действительно выглядела гораздо милее, чем на официальном фото. Надо сказать, она выглядела просто сногсшибательно мило. Лэнс ни за что не сказал бы, что ей за сорок. Скорее, около тридцати. Или даже младше. Из тех, которых даже на пенсии принимают за школьницу.
Гаутама постучал и вошел. Женщина — мисс Драммонд — подняла голову и посмотрела на него. В ее глазах Лэнс не заметил узнавания.
— Что вам нужно? — спросила она. — И кто вы такой?
— Я — агент Стивенс, это — агент Уайатт, — ровным голосом ответил Гаутама. — Вас срочно вызывают в Вашингтон. Мы приехали сопроводить вас в штаб-квартиру.
Ее теплые карие глаза прищурились. Сквозь ангельский облик мелькнуло что-то хищное.
— По чьему распоряжению? — Она встала, оказавшись на голову ниже Лэнса, даже на каблуках. Гаутама возвышался над ней, как небоскреб над церковью. — И где приказ? Почему мне никто не сообщил?
Судя по тому, что Гаутама подготовился, сообщат именно сейчас. И действительно, зазвонил телефон, стоявший на столе — без кнопок, ужасно архаичный на вид. Мисс Драммонд сняла трубку.
— Да. Да, сэр. Слушаюсь, — проговорила она. Ее лицо смягчилось, но улыбка не тронула губ. Гаутама переступил с ноги на ногу. Да ведь он нервничает! Лэнс моргнул. Нервничает, и мисс Драммонд ничего не знает о переводе! Это не было похоже на заранее спланированный уход. Значит, операция не санкционирована. Это самоволка. Или вообще похищение.
Ух ты.
Мисс Драммонд обогнула их, окинув мимолетным взглядом (Лэнс инстинктивно едва не улыбнулся ей, но успел сдержаться), и вышла в зал.
— Меня вызывают в ДиСи, — бросила она секретарю. — По китайскому вопросу докладывать мне незамедлительно.
Секретарь кивнул. Мисс Драммонд, едва слышно постукивая каблуками, пошла вперед. Держалась она ровно, но не вызывающе и не по-военному. И даже не пыталась казаться выше. Просто… шла. Гаутама не отставал, и, чтобы не наступать ей на пятки, ему пришлось сильно замедлить шаг. Что их связывает? И связывает ли? Невербальная моторика уверенно сообщала, что он ее знает, а вот она его — вопрос.
Наверное, Гаутама уже не раз ее нейралил.
Они поднялись на лифте, мисс Драммонд хотела свернуть к главному, но Гаутама остановил ее. Знакомый коридор вывел их к запасному выходу.
«Ниссан» ждал их в тени скал. Солнце почти село — значит, скоро станет совсем темно. Снаружи было холодно, мисс Драммонд поежилась, но Гаутама галантно открыл перед ней заднюю дверь.
— Я включу печку, если вы мерзнете… мэм, — сказал он.
Она подняла глаза. В ее взгляде читалось удивление, недоверие и интерес.
— Не стоит, — ответила наконец мисс Драммонд, мягко улыбнулась, став на миг ослепительно прекрасной, и села в машину.
Забеспокоилась она, когда «ниссан» свернул на проселок, который вел к подземному гаражу и «трубе». Гаутама, изо всех сил излучая непрошибаемую уверенность, вел машину. Лэнс сидел на переднем пассажирском, и именно его мисс Драммонд и спросила:
— Куда мы едем? Трасса в другую сторону!
— Не беспокойтесь, мэм, — попытался заверить ее Гаутама. Лэнс кивнул.
— Все в порядке, мисс Драммонд. Мы воспользуемся другим транспортом, и…
В ее руке, как по волшебству, блеснул маленький револьвер. Лэнс машинально выхватил карбонизатор и приготовился выстрелить.
«Ниссан» резко встал, клюнув носом.
— Нет! — выкрикнул Гаутама и, повернувшись к их невольной пленнице, поднял руки.
Лэнс продолжал целиться в мисс Драммонд.
— Кто вы такие? — срывающимся голосом спросила она. — Кого представляете? Китай? ФСБ? Наемники индонезийской разведки? В главном управлении нет агента Уайатта, я проверила по базе! Отвечайте, или я выстрелю!
— Не надо стрелять, Эстер, — мрачно глядя на нее, попросил Гаутама. Рук он не опустил. — Это не попытка похищения. Это спасательная операция.
— Индонезийской разведки? — переспросил Лэнс. Нужно было сообразить, что к чему. Нужно было отвлечь ее хотя бы ненадолго. Вопросом. Разговором. Судя по всему, мисс Драммонд не социопат и не станет стрелять в человека, если ее не перепугать слишком сильно. — Почему — индонезийской?
— А вы не знаете? — Она остро прищурилась, снова превратившись в хищного ангела. — Их бокситные месторождения пропали! А появились в Китае! Во внутренней Монголии… В этой Мозаике есть система, и мы выясним, какая! Выясним, кому это выгодно, как бы вы ни хотели это скрыть. И не заговаривай мне зубы. Откройте машину!
— Нет, Эстер, — сказал Гаутама. — Это очень опасно. Я не могу позволить тебе оставаться в бункере. Ты же знаешь, что случилось с русским премьер-министром. Я давно хотел предложить тебе другую работу. Интересную. Важную.
Мисс Драммонд недоверчиво уставилась на него.
— У меня есть работа. Я занимаюсь делом. Достаточно важным, кажется.
— Эта работа тебе понравится гораздо больше. Мы предоставим тебе огромные возможности. Ты нужна нам живой и невредимой. Я переправлю тебя в надежное место, и…
— Не смей мне указывать, чего хотеть! — остервенело выкрикнула Эстер. — Выпусти меня немедленно, слышишь?
— Мы не причиним вреда…
Щелкнул взведенный курок. Лэнс выдохнул. Решение пришло моментально, как озарение.
— Стоп! — сказал он. — Гаутама! Помнишь, о чем ты попросил меня, когда я только пришел к вам стажером? Когда мы стали работать вместе?
— Нет! — рявкнул Гаутама с неприкрытой злостью, которую не мог обратить на мисс Драммонд и потому без колебаний выплеснул на Лэнса. — Не помню!
Судя по взгляду, он все прекрасно помнил. Даже несмотря на маску, Лэнс на сто процентов был уверен, что щупальца Гаутамы торчат дыбом.
— Говорить, когда ты поступаешь неправильно, потому что тебе не всегда легко понять человеческую этику! — продолжал Лэнс максимально спокойным тоном, чтобы не спровоцировать мисс Драммонд. — Так вот, Гаутама, сейчас ты поступаешь очень, очень неправильно, и я говорю тебе об этом.
Гаутама угрюмо молчал. Мисс Драммонд перевела взгляд на Лэнса, потом снова на Гаутаму.
— Если это спектакль, он сыгран из рук вон плохо, — сказала она. Но хотя бы не стала стрелять.
— И в чем же я неправ? — едва разжимая губы, спросил Гаутама.
— Нельзя осчастливить кого-то против воли, — ответил Лэнс. Он медленно опустил карбонизатор и продолжил: — Мисс Драммонд, мы приносим вам извинения. Мой напарник совершил ошибку.
Гаутама скрипнул зубами, отвернулся от нее и нажал кнопку, отпирающую двери.
Но мисс Драммонд не стала выходить.
— Мы знакомы? — спросила она у Гаутамы. Тот пожал плечами.
— Да.
— Я вас не помню.
— Такое бывает.
— Кто вы такие, все-таки? — спросила она.
— ФБР. Шестой отдел, — ответил Лэнс.
Коммуникатор в его кармане вдруг резко, требовательно завибрировал.
Хлопнула дверь. Эстер Драммонд выскочила из машины, и, пятясь и не опуская оружия, побежала назад по дороге.
— Нужно стереть ей память, — сказал Лэнс, пытаясь поймать коммуникатор, который рвался из кармана наружу.
— Нет. Не нужно, — глядя перед собой, ответил Гаутама. Он отключил маскировку, щелкнув по браслету часов, и положил руки на руль. — Кто звонит? Бета?
Номер на экране высветился неизвестный. Лэнс нажал кнопку приема.
— Алло.
В ответ послышался низкий, тягучий, как патока, голос. Южный выговор. Лэнс совершенно точно ни разу его не слышал.
— Вы мне недавно звонили, — произнес незнакомец с явственной улыбкой. — По какому поводу, интересно узнать?
Главный дознаватель согласился на встречу немедленно и уже на второй день к вечеру пообещал приехать в университет, повидаться с Младом. Декан отделения права сказал, что тот много слышал о знаменитом волхве, предсказавшем войну и сражавшемся в Пскове, знает о его дружбе с Вернигорой и с радостью выслушает все, что тот хочет сообщить правосудию.
Вторуша напекла свежих пирогов к приезду гостя, выскоблила пол, прибрала в доме – будто ждали князя, а не его главного дознавателя. Дана нацедила меду и долго сомневалась, уйти ей в спальню или остаться слушать разговор. Млад сказал, что лучше ей остаться, – ему казалось, уход ее унизит.
– Мстиславич, ты будешь говорить? – Ширяй притворялся невозмутимым.
– Да. Ты наговоришь. Богам будешь грубить, некоторым это нравится.
– Я вовсе не собирался грубить.
– У тебя это получается само собой, стоит рядом появиться кому-то, кто стоит выше тебя, – сказала Дана. – Так что лучше помолчи.
Ширяй, как ни странно, ничего не ответил.
Млад ожидал цокота копыт – он не сомневался, что главный дознаватель прибудет верхом и с сопровождением. Но сначала во дворе залаял Хийси – обычно он ленился это делать, – и тут же раздался стук в дверь: Борута Темный пришел пешком и в одиночестве. Млад хотел гостеприимно открыть дверь в сени, но она распахнулась быстро, словно главный дознаватель спешил. Млад опешил и шагнул назад…
– Здравствуй, Ветров Млад Мстиславич… – прищурился гость. – Узнал? Вот уж не думал я получить от тебя предложение встретиться!
Ширяй вскрикнул и вскочил на ноги.
– Сидеть! – рявкнул главный дознаватель и продолжил вполголоса: – Я так и знал, что твой шаманенок узнал Градяту.
Человек, гадающий по книге, чувствующий запах крови и железа. Тот, что напал на Родомила, когда Млад говорил с Перуном. Тот, что перед вечем признал в нем шамана.
– И ты надеешься усидеть на месте главного дознавателя? – удивленно покачал головой Млад.
– Я просижу на нем столько, сколько мне потребуется.
– Родомил знает тебя в лицо…
– Родомил слеп. И никогда не слышал моего голоса. Кроме тебя, некому опознать во мне чужака. Тебе не страшно, Млад Мстиславич?
– Вы столько раз хотели меня убить… Я начинаю думать, что меня хранят боги и вам с ними не совладать, – усмехнулся Млад.
– Чтобы заставить человека замолчать, необязательно убивать его. Иногда достаточно его напугать.
– Мстиславича напугать не так-то просто! – Ширяй снова поднялся на ноги.
– Сиди, сосунок. Мал еще лезть в разговоры взрослых.
– Сядь, Ширяй, – повернулся к нему Млад: чужак не знает о видении по дороге из Изборска. Не знает, что Ширяй видел его, что слышал об Иессее, о смерти князя! Хватило бы парню ума помолчать!
– Твое дело – хлеб, Млад Мстиславич, – Темный прошелся по горнице. – Ты сильный шаман, зачем ты все время лезешь в волхвы? Поднимайся к богам, проси у них дождя и ясного неба и не суйся, куда тебя не просят. Ты со дня на день станешь женатым человеком, у тебя родится дочь. Что еще тебе надо? У нее будут сыновья-шаманы, продолжатели рода Рыси. В университет придут новые студенты, ты из года в год будешь талдычить им о том, как растет рожь, овес и лен. У тебя будут ученики, которым ты расскажешь, как прекрасен этот мир. А? По-моему, уютно.
– Я не стану предателем, – Млад пожал плечами. – Родомил прав: идет война…
– Да, и на войне кто-то берет на себя право распоряжаться чужими жизнями. Ты сам это говорил, правда? Посмотрим, как у тебя это получится.
Дверь распахнулась по какому-то неведомому знаку чужака, в дом, стуча сапогами, вошли пятеро, словно прятались в тесных сенях, а за ними Градята втащил в горницу подругу Добробоя. Ширяй вскрикнул и кинулся вперед, но Млад перехватил его за плечи: в руках Градяты был длинный нож, нацеленный девочке в живот.
– Не двигайся, парень… – шепнул Млад, – не двигайся.
Дверь захлопнулась, кто-то задвинул засов.
– Она носит мальчика, – усмехнулся Борута, – последнего в роду. Сына твоего ученика, его единственное продолжение. После того, как нож убьет ребенка в ее чреве, на земле ничего не останется от твоего Добробоя. Давай! Распорядись их жизнью! Кинь их на алтарь своей любви к Правде.
Ширяй взвыл зверем и рванулся из рук Млада.
– Стой на месте! – зашипел на него Млад, ощущая, как в груди волной поднимается та самая сила, что когда-то позволила ему противостоять нападению Градяты.
– А кроме них есть еще твоя дочь в чреве твоей женщины. Их убить будет не сложней, – продолжил Темный. – И если ты думаешь, что сможешь взять меня силой, то ошибаешься. Нас двое, тебе не справиться с нами. Не двигайся. Нож убьет дитя раньше, чем ты успеешь сделать шаг. И заткни рот шаманенку – он мешает мне говорить.
– Я не собираюсь брать вас силой, – ответил Млад, боясь шевельнуться.
– Вот видишь? Между предательством и благоразумием нет почти никакой разницы. Ты будешь благоразумно молчать. Потому что иначе я убью обеих. Я достану их из-под земли, я найду их по запаху, где бы ты их ни спрятал. И никто не поможет тебе защитить их. Стрела из самострела летит на полверсты и пробивает не только хрупкое женское тело, но и грудь в стальном доспехе. Насквозь. Нож можно метнуть из толпы, и никто не заметит убийцу. Яд можно положить не только в мазь от ожогов, не только в кубок с вином, но и в пирог с ягодами. Топор в спину можно воткнуть не только на крепостной стене, но и ночью в постели. Дома горят быстро, если стоит сухое жаркое лето. У меня тысяча способов. Ты не игрок, ты не полезешь на рожон. Богам нет дела до твоей любви, никто не станет тебе помогать. Будущего не знают даже боги, это твоя свобода воли, свобода выбора. Выбирай!
– Отпусти девочку. Сейчас ты не сможешь ее убить – на дворе еще светло, все видели, как вы зашли в дом, – Млад перевел дыхание.
– Ты забыл! Главный дознаватель Новгорода – я! Я убедительно докажу, что это твой шаманенок убил девчонку, и у меня будет шестеро свидетелей. Вот такое злосчастье приключилось в доме волхва и шамана!
– Есть еще посадник…
– Не смеши меня! Чернота Свиблов – на страже Правды и Закона?
– Есть вече.
– Вече? – рассмеялся Темный. – Вече? Триста лучших семейств? Это не хуже, чем суд новгородских докладчиков! Пока мужчины Новгорода сражаются за Киев, Ладогу, Псков, Смоленск, Казань, – городом правит серебро. Вы уже сдали Новгород. Нам. Вы его уже потеряли. Вы не хозяева здесь!
– А кто его хозяин? – выкрикнул Ширяй. – Ие…
Млад рукой зажал ему рот.
– Молчи! – рявкнул он на ученика. – Дурак.
– Какая разница, кто хозяин? – усмехнулся Борута. – Ваше дело – хлеб. Измученная войной страна хочет есть. Сделайте одолжение, дайте ей хлеба, дождя, ясного неба на сенокос. В последний раз… – он глумливо захохотал.
Дана поила дрожащую девочку отваром из трав, Ширяй ходил из угла в угол и время от времени повторял:
– Я его убью! Ничего не бойся, я его убью! Тебя никто больше не тронет!
Млад молча сидел за столом и думал, обхватив виски руками, пока Дана не рявкнула на Ширяя:
– Сядь, наконец! Никого ты не убьешь!
– Убью! Из самострела! Он верно сказал: самострел на полверсты бьет!
– Может, ты и стрелять из него умеешь? – фыркнула Дана.
– Ничего. Я научусь. Я всему научусь, если захочу, – сквозь зубы процедил Ширяй.
Млад поднял голову.
– Ширяй, ты говоришь ерунду. Ты, конечно, к следующему лету научишься метко стрелять из самострела и, возможно, пристрелишь этого темного Боруту, и даже Градяту вместе с ним. А толку?
– Да я понимаю, Мстиславич… Нам надо найти Иессея.
– Пока мы ищем Иессея, князь может умереть. Я не знаю, что они задумали, но, мне кажется, дело у них недолгое.
– Чудушко, я думаю, тебе надо поехать за Родомилом, – сказала Дана.
– Дана… Понимаешь… – Млад вздохнул и посмотрел в потолок, – понимаешь… Родомил – он воин. А я – нет. Родомил отдаст не задумываясь не только свою жизнь, но и чужую… Ему нет дела до ребенка, последнего в роду. И до… до нашего ребенка ему тоже дела нет.
– Ты в этом уверен?
– Не вполне. Но… он считает, что имеет право.
– Тогда пойди к Мариборе. Воецкой-Караваевой. Она всегда была на твоей стороне. И на стороне князя.
– А кто сказал, что ее не запугали так же, как нас? Кто сказал, что она пожертвует своим единственным сыном, если она уже потеряла мужа? Что может быть убедительней?
– А зачем? Она не знает в лицо ни Градяту, ни главного дознавателя. Ее сына не выбрали посадником, зачем ее пугать? Чтобы вызвать лишние подозрения?
– Я поеду к однорукому кудеснику, – сказал Ширяй, – это решит все. Он послушает меня. Не сможет не послушать. Я встречусь там с Родомилом.
– До Белоозера полтыщи верст, Ширяй. Ты вернешься не раньше, чем к концу лета.
– Я поеду верхом. И вернусь через месяц. А ты останешься тут и будешь просить дождя.
– Ширяй, ты не сможешь один… Тебе будет тяжело.
– Ничего. Я как-нибудь.
Лететь предстояло всего-то на соседнюю планету, но без пси-сканирования вряд ли обошлось бы. Мэг было не привыкать скрывать данные в своей голове, индекс это позволял, одного пограничника она еще могла бы обмануть, больше уже вряд ли. Тащить в своем багаже засветившегося в передовых сводках (а ныне и вовсе официально уничтоженного) киборга было слишком рискованно для обоих. Псионики утверждали, что в состоянии активности его вполне можно засечь, а за человека он не сойдет, фон отличается. Даже Киба не смог толком объяснить суть отличия. Маграт мало что понимала в псионике, но риск учла по максимуму. Перевозку «Скаута» она «доверила» Алишу, дальнему-предальнему брату по линии матери. Подстава, конечно, а что поделать? Поручать подобное совсем чужому человеку не хотелось еще больше.
С человеческими документами здорово выручил давний друг и по совместительству любовник, известный в подпольных кругах хакер из Конфедераци, благополучно перетащенный через границу пять лет назад, когда страсти кипели не так активно. Он как раз специализировался на изготовлении качественных паспортов и сертификатов любой сложности. До сих пор ни одной спецслужбе не удавалось распознать его подделки, за это хакера высоко ценили в подпольных кругах и очень неплохо платили. За какие заслуги знакомые «охотники за удачей» согласились удружить Скаю и перебросить его пассию на соседнюю планету, даже спрашивать не хотелось. Меньше знаешь — крепче спишь.
Скай всегда был довольно сложной и странной личностью, ежегодные и кратковременные визиты Мэг его более чем устраивали, все равно ужиться долго на одной территории это двое не смогли бы ни за что. Полгода — самый длительный период. Ровно столько Маграт была способна терпеть странности приятеля, а Скай переносить присутствие зверинца в своем жилблоке. По сравнению с четырьмя пушистыми нахалами бесхозный киборг показался ему несущественной помехой. Технику, в отличие от кота, можно и перепрограммировать. Заодно будет, куда свалить мелкую домашнюю работу. Все равно Мэг из принципа ей не занималась, а примитивные, как топор, робоуборщики, не умеющие вовремя увернуться из-под хозяйских ног, Ская неимоверно раздражали. После нескольких безжалостно разбитых домашних роботов вопрос был закрыт раз и навсегда.
Особой опасности в соседстве разумной машины Маграт не видела. Достаточно было повариться на одной базе в течение месяца, чтобы сделать выводы. Тому, кто прошел испытание шуточками Мази, смело можно ставить диагноз «мухи не обидит».
Контрабандисты справились с переброской медийной персоны всего за десять стандартных часов. Бедолаге Алишу со всеми таможенными процедурами и менее мощными движками придется лететь примерно двое суток. А Джею предстоял еще и рискованный марш-бросок сразу после гибернации. Сказать, что Мэг было неспокойно — ничего не сказать. Безошибочно улавливающие ее состояние питомцы беспокойно вертелись под ногами и мяукали на все голоса, что в глазах Ская уже тянуло на полноценное безобразие. На вторые сутки, будучи поднятой с кровати посреди ночи, она не стала, как обычно, красноречиво клацать зубами над ухом любовника, а практически бегом бросилась в прихожую.
— Это чо? — вопрошал слегка охреневший Скай, указывая на свернувшегося в позу эмбриона киборга. — Позвонил, зашел, уселся и… вот. Ноль реакции. Твоя техника — ты и разбирайся!
— Джей? — тихонько позвала Маграт. — Ты в порядке?
— Так точно, — приглушенно отозвался «Джет», не меняя положения тела. — Активирован режим регенерации, обратитесь после окончания цикла.
— И тебя послал… — скептически констатировал Скай. — Что делать будем?
— Для начала решим, куда его укладывать, когда в себя придет. И сообразить бы чего-нибудь съедобного.
Скай выдвинул из стены в соседней комнате гостевую кровать, которая до сей поры пустовала, вместо постельного белья сгодился непонятно как завалявшийся в запасах новенький армейский спальник. Хакер уже и сам забыл, откуда у него, не имеющего к армии никакого отношения, оказался такой раритет. Наверное, кто-то из клиентов расплатился. Из съедобного в закромах не нашлось ничего, кроме полуфабрикатов. Ради двух разогретых упаковок «Белков. пюре с овощ.» Джей пришел в себя, всосал содержимое обоих пакетов за считанных полминуты. От чайного концентрата отказался, попросил обычной воды. Только потом встал и отправился в душ. После душа растянулся на предложенной кровати, так и провел следующие сутки, прерываясь только на то, чтобы выпить еще три стакана воды.
— Как-то странно он себя ведет, — подозрительно бурчал Скай. — Может, по хозяину скучает? Твои твари, когда тебя долго нет, тоже чудят.
— Восстанавливается, — успокаивала Маграт. — Обычное дело… наверное.
Предупреждать о наличии у «Скаута» интеллекта она предусмотрительно не стала, проще поставить перед фактом, когда выгонять будет уже поздно. Эффект в некотором роде превзошел ожидания — Скай не на шутку заинтересовался. Он и представить не мог, что такое возможно, а тут наглядный пример совмещения искина и полноценного живого интеллекта, да еще и в прямом доступе! Пришлось Мэг немного охладить исследовательский пыл, уговорить дать новому жильцу время на адаптацию, хотя бы пару недель.
В плане ведения хозяйства Скай всегда был парадоксален. Он мог месяцами кваситься в своей «норе», заваленной пустыми пивными банками, но при этом раздражался, завидев плохо отмытую чашку или забытую в душевой дамскую расческу с парой волосков. Ничего подобного Джей не допускал. Поставленная на пол пустая пивная банка тут же исчезала в утилизаторе, любая пыльная поверхность сразу очищалась, любая грязная посуда отправлялась в посудомоечную машину. Все эти манипуляции производились автоматически, без дополнительных просьб и указаний. Работали привычки, привитые на флоте. Знакомые и понятные обязанности. В целом киборг оказался очень ненапряжным компаньоном, первым не заговаривал, в быту был неприхотлив и исполнителен.
Спустя неделю Мэг рискнула доверить Джею кормежку своего зверинца, и не прогадала. Корм и витаминно-минеральные добавки дозировались вплоть до миллиграмма, время выдачи тоже строго соблюдалось, не отклоняясь ни на минуту. Увеличить дозу корма не смог ни многоголосый мяв, ни назойливое кружение под ногами. Любые попытки лишний раз обратить на себя внимание он просто игнорировал. Однажды Лорд, как самый настойчивый, решил пойти ва-банк, сиганув к киборгу на колени в надежде покуситься на банку консервов, выданную для биохимической запитки. Джей решил применить знакомую котам сигнальную систему — вполне убедительно зашипел. Лорда как ветром сдуло, только мелькнул в дверном проеме хвост, распушившийся до размеров электровеника, под громогласный хохот Ская, невольного свидетеля этой сцены.
В остальном между Джеем и котами царило полное взаимопонимание. Они даже начали позволять себя вычесывать, что на взгляд Маграт было и вовсе немыслимым делом. Наногруммер спокойно переносила только Гейша. От ручной щетки в хозяйских руках коты не сбегали, а вот самой обладательнице рук каждый раз приходилось надевать перчатки и запасаться биоклеем. Иногда ей даже везло и его не приходилось применять. У «Скаута» получалось куда лучше. Тонкая моторика, заточенная под починку самой высокоорганизованной техники, превратила не совсем приятную процедуру во вполне сносную. Применять когтевое оружие к киборгу было бесполезно, коты довольно быстро смирились с поражением. Даже Барон, черный, как безлунная ночь, и с характером под стать окрасу, отличавшийся особой нелюбовью к вторжению в личное пространство.
Время, которое раньше уходило на уход за питомцами, Мэг с чистой совестью теперь тратила на общение с любовником, к немалой радости последнего. Попытки ревновать «любимую стерву» к зверинцу окончательно сошли на нет. Скай стал смотреть на Джея с еще большей благосклонностью, когда разрешилась самая серьезная проблема. Коты привыкли спать с хозяйкой. Во время ежегодных визитов на Центавру-80 эту славную традицию приходилось прерывать. Скай терпеть не мог делить свое ложе с «лохматыми чудовищами». Мало того что они мешали интимной жизни, так еще и шерсть наутро обнаруживалась в самых неподходящих местах! Если нахалов предварительно выдворяли из спальни, они начинали громко ломиться в дверь, за несколько лет уже и без того изрядно ободранную и расшатанную. Иногда доходило до грубого обращения. Зазевавшегося кота могли взять за шкирку или пинком сбросить на пол. За этим следовала немедленная ссора, Маграт не терпела такого обращения со своими любимцами. Скай же считал, что это «просто животные», которые «еще немного — и совсем на голову залезут», называл Мэг «дурной фригидной кошатницей», за что обычно бывал окрещен «импотентом» или «бесчувственным козлом».
После очередных баталий за место на хозяйской кровати котовое сообщество повадилось переползать на ночь на альтернативное место дислокации. Оттуда их никто не гонял, не пытался схватить за шиворот, максимум — аккуратно подвинуть. Специально для пушистых посетителей Джей поднимал температуру тела на несколько градусов, чем еще больше расположил их к себе. Граф и Барон обычно устраивались в ногах, а Лорд, как самый наглый, прямо под боком. Больше всех повезло Гейше, с ее присутствием в кровати Скай почему-то готов был иногда мириться. Но, памятуя про непредсказуемый нрав хакера, кошка тоже начала регулярно бегать в соседнюю комнату. Мэг в шутку называла ее предательницей, втайне радуясь тому, что вопрос наконец-то можно считать закрытым.
В отличии от бытовых дел, общение поначалу не клеилось, очень уж было сложно привыкнуть к некоторым особенностям нового жильца. Один только взгляд чего стоил, почти всегда прямой и очень внимательный, особенно когда что-то интересовало. Прямая спина, скупые движения и еле обозначенная мимика создавали ощущение настороженного напряжения. Разговаривать тоже было непросто. Как-то так вышло, что большая часть вопросов о человеческих особенностях доставалась Маграт, таких, что не всегда получалось подобрать слова. Никогда не знаешь, на какие рассуждения натолкнешь. Джей слушал внимательно, задавал уточняющие вопросы, проводил параллели с собственной биографией, совершенно спокойно рассуждая о таких вещах, от которых у Мэг иногда волосы на голове шевелились. И все это — глядя прямо в глаза. Киборг как будто пытался вытащить еще больше информации, чем можно было передать словами. Почти как псионик. Если бы не отсутствие у «Скаута» высокого пси-индекса, которому просто неоткуда было взяться, можно было бы перепутать со сканом. Вроде ничего особенного не происходит, а все равно неуютно как-то.
Иногда доставалось и Скаю. Маграт имела неосторожность однажды сказать, что обсуждать можно все, что угодно. Похоже, киборг понял эти слова буквально.
— Почему вы с Мэг говорите друг-другу неправду, хотя оба знаете, что это неправда?
— Ты о чем?
Бессонная ночь во имя любви и неоконченного заказа вовсе не способствовал мыслительному процессу. Мозг хакера нещадно тормозил, как плотно завирусованный терминал.
— Вчера вечером Маграт сказала, что у тебя половая дисфункция. Судя по звукам, которые последовали за этим, высказывание не соответствует действительности.
— Ты что, подслушивал?!
От такого заявления Скай аж проснулся. Он, разумеется, помнил, как в пылу ссоры был в очередной раз обозван импотентом, как и большинство собственных нелестных эпитетов в адрес подруги. Хотел было и сейчас сказать пару ласковых, уже в адрес излишне любопытного киборга, но передумал, напоровшись на непробиваемо-спокойный взгляд.
— Не подслушивал. Это необходимость. Режим охраны помещения.
— Знаешь что? Ты бы завязывал с этим … режимом. Зачем он тебе? Пока мы дома, охранять ничего не нужно.
— Принято. Ты не ответил.
Скай все-таки смачно выматерился, про себя.
— Фиг знает, считай, что это была шутка, — буркнул он в надежде отделаться от разговора. Не тут-то было.
— Судя по интонациям — нет. Шутки тоже бывают заведомой ложью. Тоже не понятно.
Скай понял, что попал.
Ему повезло, в пищеблок вошла зевающая Маграт в сопровождения истошно мякающей свиты. Ей-то Скай и предоставил отдуваться. И поделом! Вскоре, конечно, пожалел о своем позорном бегстве, уж очень интересно стало, как она выкрутится. Не известно, о чем они там говорили, но после получасовой беседы за завтраком «спасительница» выглядела довольно обескураженной, а Джей — вполне удовлетворенным. Мэг бросила на приятеля очень выразительный взгляд в стиле «я тебе это еще припомню» и надолго закопалась в сеть. Интересоваться подробностями Скай так и не рискнул.
***
Кроме внезапных приступов любопытства, в остальном киборг вел себя осторожно. Даже слишком. Режим охраны он послушно вырубил. Скай был уверен, что он и вопросы-то задавал только потому, что на это было получено недвусмысленное разрешение. Со зверинцем все обстояло иначе, Джей и разговаривал с котами по-другому, видимо, переняв манеру Маграт. И все-таки смутно ощущалось, что дело не только в этом.
— По-моему он нам не доверяет… — обронил как-то Скай, лежа в постели. — Все время напряженный какой-то. Мониторит там что-то…
Мэг досадливо поморщилась, она тоже заметила, что общение с живностью протекает у «Джета» куда лучше, чем с ними, людьми. Так дело не пойдет. Если уж решила взять на себя ответственность, думай, анализируй, ищи решения.
— Разговорами тут делу не поможешь, — продолжал рассуждать хакер.— Ты вроде говорила, что на Семерке он тоже взломом занимался. Может, у меня получится найти общий язык, так сказать, на профессиональной почве? Вроде адаптировался уже.
— Кстати… А попробуй! Однажды Джею придется жить самостоятельно, а он даже мультикомбайном пользоваться не умеет. Попросила помочь с готовкой, так он спросил, есть ли у нас нож.
— Как не умеет? Умеет, я все показывал. Вот ножей у меня сроду не водилось, в армии я не был, коллекционерством не занимаюсь. Он бы еще огнестрел музейный попросил, который с патронами!
— Может, это после Семерки? Кто ж его знает… Давай так. Я займусь культурной адаптацией, а ты технической. Терминалом научи пользоваться, в сеть вылезать.
— Ага, дельная мысль. На одних котах далеко не уедешь. А то скоро мяукать начнет чаще, чем разговаривать.
— Да уже начал!
Маграт тихонько хихикнула, вспомнила, как однажды ночью пошла в пищеблок попить воды. Притормозила, чтобы погладить громко урчащую Гейшу, вольготно устроившуюся прямо на груди у «Скаута», обогнав по степени собственничества даже Лорда. Причина мурчания выяснилась очень быстро. Как только глаза привыкли к темноте, Мэг заметила, что рука киборга самопроизвольно движется, наглаживая кошачий загривок. Сам Джей при этом, похоже, спал, как убитый, просто движения руки на автомат выставил. Как только Маграт приблизилась, он открыл глаза, тут-то и выяснилось, что звуки издавала вовсе не кошка. Охреневший вопросительный взгляд был истолкован совершенно правильно, «им так нравится», последовал ответ, «кошки всегда так делают, когда им хорошо». Мнда…
— Надо подумать, с чего начать. Может, с музея?
Теперь уже Скай прыснул со смеху:
— С музея! Какие ему, нафиг, музеи, ты чего? В кино своди, потаскай по заведениям. Я их терпеть не могу, ты же знаешь. А тут и тебе компания, и мне париться нечем. Джей чувак нормальный, не то что тот кинокритик… как его… ну, мудила лысый, которого ты в прошлом году нашла. Так на тебя зыркал – прямо рожу его сальную начистил бы!
— Ревни-ивец! – ласково протянула Мэг, запуская пальцы в белобрысые дреды любовника.