Когда Пашка подошёл к Катиному дому, калитка была закрыта изнутри на замок. Пашка перелез через ворота. Осмотревшись во дворе, он подошёл к двери и, прежде чем открыть её, сделал глубокий вдох. Что-то глубоко в душе сопротивлялось, но цель была близка, и он не стал обращать внимания на всякие предчувствия. Ерунда всё это. Он всё просчитал. Хорошо, когда всё просчитывается и когда мир предсказуем. А эти люди… Вечно у них что-нибудь случается… У водителя, видите ли, бензин закончился! Не мог заправиться заранее. Человеческий фактор… Нет, у машин такого не бывает. Человеческий фактор следует обнулить!
Пашка усмехнулся – да, именно обнулить. Но водителя такси он не обнулил, потому что по расчётам на заправку ушло меньше времени, чем на поиск любого другого вида транспорта, место ещё такое было – на отшибе – так пролегал маршрут, который Пашка проложил, чтобы объехать пробки.
Но это всё осталось позади. И несмотря на то, что он немного опоздал и не успел перехватить Катю по дороге, она всё ещё была дома вместе с родителями. Ну что ж, значит, обнулит вместе с родителями. Тем более что отряд киборгов тоже здесь, так что задание Головного Компьютера – ГК будет выполнено.
От этих мыслей как-то особо сильно заныло сердце, но Пашка послал релаксационный импульс на кардиомышцы – новый чип позволял это сделать. Не хватало ещё, чтобы человеческое тело подвело, когда он в шаге от цели.
Пашка стоял у двери и ждал сигнала от киборгов – они должны были проникнуть в помещение через окна. Надо же, как хорошо Головной Компьютер всё рассчитал – к дому подошли одновременно, хоть и с разных сторон. Видимо, ГК заложил запас по времени с учётом человеческого фактора. Великий мозг! Что тут скажешь… столько всего предусмотреть…
Наконец сигнал к началу операции был получен, и Пашка рванул на себя дверь – она была не заперта. Сердце кольнуло так сильно, что на глазах выступили слёзы, которые мешали видеть, что происходит в квартире. Смахивая слёзы на ходу, Пашка устремился внутрь: коридор, санузел, комната, ещё комната… Навстречу вышли киборги, они уже осмотрели вторую половину дома. Везде горел свет, но ни Кати, ни её родителей в доме не было. Куда они делись, было неизвестно.
Сердце Пашки замерло, боясь лишним движением выдать тайну. Как будто оно догадалось, куда подевалась цель.
Пашка и киборги снова начали осматривать дом, теперь уже более тщательно: в шкафах, за шкафами, под кроватями, в подполе… Следов, в том числе и свежих, было полно, верхняя одежда висела на вешалке, обувь стояла у порога, но от всего этого не было никакого проку – людей в доме не наблюдалось.
Так и не найдя Катю, Пашка и киборги вышли на улицу и, не сговариваясь, пошли в разные стороны, словно они никогда не встречались, не знали о существовании друг друга и не были только что в одном доме. Им предстояло снова искать цель, потому что задание необходимо выполнить – мир нужно спасти.
Пашка шёл по улице в сторону трамвайной остановки и в голове у него было пусто. Это была не та пустота, которая от лёгкости, – та пустота светится, звенит и наполняет душу радостью и светом.
Нет, в голове у Пашки была такая пустота, будто из его мозга изъяли важную часть мыслей. И теперь там, где раньше постоянно мельтешили то обрывки песен, то случайные воспоминания, теперь было пусто. Это как если на базарной площади в ярмарочный день внезапно взять и удалить всех людей. Площадь останется, и торговые ряды с товарами останутся. Но ярмарка потеряет смысл, потому что в ней не будет самого главного – самого смысла её существования.
Вот и Пашка шёл по улице и смысла своего существования не чувствовал. Только что он был полон расчётов, планов операции, расстановок сил… Только что нужно было определить и учесть все случайности и погрешности… Только что ему мешал человеческий фактор… А теперь в голове было тихо. То, что наполняло его жизнь смыслом последние полчаса, – исчезло. А то, что наполняло жизнь раньше, задавленное, не спешило выйти на поверхность, чтобы ненароком не выдать тайны.
Какой тайны?
А нет… Никакой тайны нет! С чего вы взяли?
Пашка шёл с Горы пешком и напевал услышанную в такси песню, но не всю… в голове снова и снова крутились строчки: «Сколько ж нужно мне вина, чтоб из памяти прогнать…»
Что такое вино, Пашка знал из учебников истории. В его времени пили коктейли-стимуляторы. Судя по составу и рецептуре, различались вино и коктейли из его времени прилично. Сходство только в том, что и то, и другое является продуктом питания. Но коктейли, в отличие от вина, содержали значительно больше протеинов, витаминов и микроэлементов. Причём не растительного происхождения, а синтезированных. Это много проще и дешевле. К тому же коктейли стимулировали мозговую деятельность. То есть забыть с помощью коктейля-стимулятора не получится по определению. Там не то что забудешь, вспомнишь всё! И это было принципиальное различие.
«Сколько ж нужно мне вина…» – напевал Пашка, переходя мост через речку Барнаулку. Позади была дорожная развязка и строительство линии метро до новой станции – «Нагорная». Что-то запуск этой станции затягивался. Видимо, жильё для расселения частного сектора ещё не достроили.
«А Катин и Светкин дома на другой стороне улицы Аванесова, за трамвайными путями, и под снос, в связи со строительством станции метро, не попадают…» – автоматически отметил Пашка и тут же запел в голос: – «Сколько нужно мне вина, чтоб из памяти прогнать…»
А там внутри, в области затылка, где располагался индивидуальный чип, вздрогнул другой Пашка. Он зацепился за имя Кати, зашевелился, заворочался… И от этого ворочания голову в затылке начало припекать…
«Сколько ж нужно мне вина…» – кричал Пашка… А потом снова кричал и снова… чтоб забыть, хотя бы сейчас, свою шальную мечту… «Ах, какая женщина, какая женщина, мне б такую…»
Когда Пашка спустился к площади Спартака, голова его уже горела огнём, перед глазами плыло.
Был поздний вечер, и автобусов на площади почти не осталось. Но Пашку автобусы и не интересовали – откуда-то издалека, не из его головы, доносилось: «Пол не чуя под собою, между небом и землёю…»
И Пашка пошёл на звук.
Пересёк площадь, звук стал ближе.
Пашка от нетерпения побежал. Его кидало из стороны в сторону, в глазах было темно, но у него был хороших маяк: «Сколько ж нужно мне вина…»
Едва Пашка отрыл дверь кафе «Огонёк», как песня стихла, успокоилась, приведя молодого человека к цели.
Звучала уже другая мелодия, но для Пашки это не имело значения. Он на негнущихся ногах подошёл к барной стойке. Протянул бармену деньги и попросил вина.
– Тебе, поди, хватит уже? – с сомнением спросил бармен. – У тебя вон кровь носом идёт…
Пашка тупо смотрел на каплю крови на поверхности барной стойки. Пока он соображал, на что похоже это красное пятно, как рядом упала ещё одна капля. Потом ещё одна…
– На-ка салфетку и сядь посиди, – сказал бармен, протягивая Пашке бумажный платок.
– Вы не понимаете, мне нужно вина, – попытался объяснить Пашка.
– Конечно, не понимаю, – не стал спорить бармен. – Посиди чуток, братишка. А там посмотрим…
Он вышел из-за барной стойки и повёл Пашку к стулу за столиком в углу зала.
– Посиди здесь, а я скорую вызову. А то ты тут ещё окочуришься ненароком, а мне потом объясняйся с полицией, доказывай, что не у нас в «Огоньке» ты набрался какой-то дряни…
До стула Пашка шёл с трудом. Он ничего не видел. Голова в затылке пылала. А тот, другой Пашка – из чипа – бесстрастно наблюдал за ним.
Уголок, в который бармен посадил Пашку, был неприметным, тёмным, в стороне от остальных посетителей. Убедившись, что клиент сидит и падать не собирается, бармен ушёл на своё рабочее место, однако не терял Пашку из вида.
А Пашке было плохо. Очень плохо. И мир вокруг отзывался на его боль. Столики, стены, барная стойка начинали мерцать. И Пашка ничего с этим поделать не мог.
От боли на его глаза навернулись слёзы, и он в отчаянии прошептал:
– Дайте же мне вина! Я должен забыть…
Другой Пашка, из чипа, хладнокровно нажал на мозг, тот полыхнул огнём, и сквозь огонь до Пашки донёсся вопрос:
– Что забыть, милок?
Пашка открыл глаза. За его столиком сидела старушка, которая там, у мусорных баков, помогала ему остановить кровотечение. Только в этот раз она не суетилась, не причитала, а спокойно сидела напротив и спрашивала:
– Что вам нужно забыть? Скажите…
Голос её звучал заботливо и как-то… немного неестественно, что ли? Вроде тот же голос, а вот в интонациях было что-то чуждое. Пашка с трудом сфокусировал взгляд спросил у неё:
– Бабушка, вы откуда здесь?
– Да вот, мусор выносила. Смотрю, вам плохо. Нужно помочь человеку. Так что вам нужно забыть-то? Скажите, я помогу…
Пашка вспомнил, как она давала ему платочек и прикладывала к переносице снег, и старушка тут же протянула Пашке платочек и снег. И снег в её руке не таял…
– Катя уехала на метро… – доверил Пашка старушке тайну.
– Уехала, милок, конечно, уехала. А куда уехала?
– Домой уехала, к родителям.
– Домой, к родителям, – повторила старушка. – А теперь она где?
– Сколько нужно мне вина, чтоб из памяти прогнать… – запел Пашка, чтобы не подумать о том, где Катя. Потому что он сейчас понял, что точно знает, где она.
– Где она? – повторила за его мыслями старушка. – Где она? Где она? Где она?..
Мысль о Барнеаполе всплыла лишь на миг, потом Пашка задавил её. Но было поздно. Тот, другой, из чипа, торжествующе усмехнулся и встал во весь рост.
Из кафе Пашка вышел ровно и уверенно, как будто и не был только что чуть живым. Лишь разводы крови на лице напоминали о том, что было всего несколько минут назад. Единственное – Пашка покачнулся, когда вставал. Для того чтобы очистить кровь от гормонов, которыми было напичкано его тело, требовалось время. Но время небольшое – чип, установленный Пашке в Time IT Incorporated, был действительно хорош. Он не только расширял мыслительные возможности человека за счёт баз данных и скорости вычислений, но и мог воздействовать электрическими импульсами на определённые участки мозга, заставляя организм вбрасывать в кровь нужные в настоящий момент гормоны. Это делало Пашку то чрезвычайно обаятельным, то быстрым, то сильным… Конечно, в пределах возможностей тела.
Но была у всего этого и другая сторона. Сейчас Пашка, настоящий, живой, сидел в уголке своего сознания и рвал на себе волосы: зачем он согласился на апгрейд индивидуального чипа? Ведь, по сути, он теперь управляемая игрушка Головного Компьютера. И он, настоящий Пашка, ничего не может противопоставить… Пашке кибернетическому.
Пашка впервые по отношению к себе использовал слово «кибернетический».
И сразу же в биологической памяти всплыло: неопрятный старик, в сером комбинезоне техслужбы, с седыми патлами, торчащими в разные стороны, спрашивает у него там, в другом баре: «Ну и как оно? Быть придатком машины?»
Тогда Пашка нашёл что ответить, потому что никаким придатком машины он себя не чувствовал. А теперь по улице Пушкинской – тёмной и пустой – к своей цели шёл Пашка-кибернетический. Шёл, чтобы убить ту, что стала самым дорогим в жизни для Пашки-живого.
Хоть фонари и горели, но свет от них рассеивался во мраке ночи.
«Ты никто! Ты винтик самого ГК. Ты просто его манипулятор! – говорил себе Пашка-живой, повторяя слова патлатого старика. – Ты посрать не сядешь без указки свыше! Ты сам решения принимать не можешь! Ты забыл, что значит быть человеком!»
Тем временем Пашка-кибернетический уверенно шагал через площадь Спартака. Он направлялся в сторону Горы. Пешком – транспорт уже не ходил, но Пашка об этом и не думал. Главное было выполнить задание, спасти мир.
Перехватив не выключенный в каком-то из офисов «Демидовского» торгово-офисного центра Wi-Fi, Пашка-кибернетический связался с киборгами и Головным Компьютером. Доложил обстановку и получил инструкции. Велено было проверить в обоих Барнаулах – и в столице мира, и в Барнеаполе. Киборгам велено было подстраховать Пашку и удостовериться, что всё сделано как надо – объект обнулён, расщепление мира прекращено. И доложить наконец о выполнении задания.
Пашку-живого больше в расчёт не брали. А зачем? Он свою задачу по обнаружению объекта выполнил, в доверие к объекту вошёл, выяснил, что причина расщепления мира именно в Кате. Единственное, было неизвестно: с её гибелью мир станет целым или нет? А вдруг мир продолжит разрушаться? Но по расчётам вероятность этого события была исчерпывающе мала, следовательно, ею можно пренебречь.
Пашка-живой, от которого не скрывались расчёты и планы, бессильно плакал, но он ничего не мог поделать – не он управлял телом. И времени на то, чтобы что-то придумать, у него оставалось всё меньше и меньше. Вот сейчас он – его тело – дошагает до Катиного дома… С его скоростью это минут пятнадцать – максимум. И всё! И никак не предупредить…
«Хуже всего, – думал Пашка-живой, – что Катя мне доверяет… Она меня любит. И я её…»
«Зато мир будет спасён!» – возразил Пашка-кибернетический.
«Зачем мне мир, если в нём не будет Кати?!» – воскликнул Пашка-живой.
Пашка-кибернетический промолчал, но скорости не сбавил.
А Пашка-живой задумался: «Что он, простой человек, может противопоставить столь могущественной системе, как Головной Компьютер и его запрограммированные киборги? Он всего лишь винтик… И если сломается, то…»
Пашка аж задохнулся. Конечно, мало что изменится, если винтик сломается. Его просто заменят, и всё. Сломанные блоки просто меняют, и система продолжает работать как ни в чём не бывало. Но…
Мысль о сломанном винтике странным образом подтолкнула Пашку к поиску решения. Тем более что исход операции – в той части, которая касалась Кати, – сомнений не вызывал. Но был ещё исчерпывающе маленький шанс для Кати и Пашки – вероятность того, что смерть Кати не поможет спасти мир. И даже усугубит.
Мысль о том, что ГК может отправить ещё одного резидента до момента расщепления, Пашка отмёл сразу – если бы такой резидент был, то он себя в этой реальности уже проявил… Чёрт! Если в будущем мир продолжает разрушаться, значит…
Пашка-живой аж замер, а Пашка- кибернетический замедлил ход, а потом и вовсе остановился. Следовало срочно связаться с ГК, но на мосту через речку Барнаулку Wi-Fi не уже не ловился.
«Ради сохранения мира нужно учесть совершенно ничтожную вероятность того, что смерть Кати не поможет. Учесть её просто необходимо! – убеждал Пашка-живой своего кибернетического двойника. – Потому что, раз в нашем времени ничего не изменилось и мир продолжает разрушаться, значит, обнуление объекта не помогло. Может, есть ещё какие-то поправки, которые нужно внести в расчёты. Может, раз они малы, их решили не учитывать, и с точки зрения машин это правильно, но ведь люди!.. Ведь существует человеческий фактор!.. Что если это ошибка – не учитывать человеческий фактор…»
Последняя мысль словно поставила точку в колебаниях Пашки-кибернетического, и он развернулся и пошёл туда, где был Wi-Fi. В конце концов десятью минутами раньше, десятью минутами позже – это не играло абсолютно никакой роли. К тому же теперь ночь, и Катя никуда не денется. Но перепроверить расчёты нужно. Пашка-живой убедил – человеческий фактор нельзя сбрасывать со счетов в мире, где ещё не произведена поголовная чипизация населения.
Отдавал ли Пашка-живой себе отчёт в том, что он цепляется за соломинку, или искренне верил в то, что для спасения мира нужно учитывать всё, даже мизерные вероятности, – он и сам не смог бы сказать. Тем не менее киборгам была дана команда взять паузу, а ГК погрузился в расчёты.
Время шло. Пашка ходил у торгово-офисного центра «Демидовский» и ждал. Надежда, что Катя останется жить, была совершенно мала, но она была.
Медленно тянулись минуты, прошёл час… Пашка-кибернетический перешёл в режим ожидания сразу же, едва получил команду ждать, и у Пашки-живого появилась некоторая свобода, но он боялся спугнуть удачу и тоже с волнением ждал решения ГК.
Потихоньку, лениво разгоняясь, задул ветер, заметелило. Там, где Пашка стоял, дуло сильно, но уйти он не мог – связь с ГК должна была быть. Пашка усмехнулся – толку от супернавороченного чипа тут было мало. В этом мире нужно было искать сеть, пусть даже запароленную, – пароли Пашка-кибернетический ломал на раз. Хоть что-то…
Получалось, что единственным преимуществом чипа в этом мире была возможность контролировать Пашку-живого…
Пашка остановился, потрясённый внезапной догадкой. Выходит, ГК и не собирался давать Пашке оружие?! Значит, всё-таки человеческий фактор ГК учёл?! Во всяком случае в той части, которая касается непосредственно самого Пашки. Значит, его использовали втёмную?! Значит, исход предрешён и Катя будет убита… что же тогда рассчитывает ГК?
Ноги и руки совсем закоченели. Пашка поначалу просто ходил, потом начал прыгать и похлопывать себя руками в надежде согреться, но на ветру это сделать не получалось. Тепло выдувало – хоть спиной повернись к ветру, хоть лицом. Хотя, когда лицом – дышать становилось трудно – нос и рот забивались снегом. Капюшон мало помогал, и его постоянно ветер норовил сорвать с головы, чтобы выдуть… что?
Пашка задумался: что же хочет выдуть ветер? Не любовь к Кате, это точно. Любовь жила глубоко в сердце, и выдуть её было невозможно. Она проросла в Пашкину жизнь, пустила корни.
Чип тоже пророс в нервную систему. Но он всё равно оставался чужеродным. В то время как любовь соединилась с Пашкиной сущностью. Чип из Пашки извлечь можно было, правда, попортив мозг, любовь же – только вместе с жизнью.
«Хорошо бы ветер выдул чип…» – подумал вдруг Пашка и сам удивился этой мысли. Он с рождения был подключён к Головному Компьютеру и не представлял себе жизнь без чипа. Но ведь Катя как-то живёт и друзья её тоже… и родители.
Пашка вдруг задумался: как это, жить без чипа? Не иметь доступа к базам данных, не иметь возможности мгновенно просчитать оптимальный маршрут… чат, библиотеки, информация… как они влияют на его жизнь? Как можно остаться без доступа к информации? Ведь кто владеет информацией, тот владеет миром!
Но каким миром владеет Пашка? И действительно ли жизнь с чипом лучше, ведь платить приходится свободой?.. Оно того стоит?
Пашка даже о ветре забыл, так поразили его мысли.
И ещё одна странность заключалась в том, что Пашка-кибернетический вот уже некоторое время никак не проявлял себя.
«Неужели замёрз? – робко подумал Пашка-живой. – Вот так да!»
Прислушался, понаблюдал…
«Но ведь процессоры на холоде должны лучше работать!.. Или всё дело в мозге? Биологическое тело требует определённых температур, и чип рассчитан на них… На холоде чип хуже коннектится с мозгом… Переохлаждённые нервные окончания плохо проводят импульсы… Или я ошибаюсь? Чёрта с два!»
Чип действительно завис.
«Что ж, – решил Пашка, – это шанс. Главное, не согреться раньше времени!»
Он скинул капюшон и пошёл к Катиному дому. Пашка ещё не решил, что он сделает, куда спрячет любимую, но у него появился шанс, и глупо было бы не попробовать им воспользоваться.
Идти было непросто: внутри всё застыло. Но и прибавить скорости, чтобы согреться, было нельзя. Инстинкт гнал пробежаться, разогнать кровь, а нежный свет любви просил не спешить…
Пашка смотрел по сторонам и видел красоту. Вот она, речка Барнаулка, – не замерзает, течёт… вот дорожная развязка – она лежит внизу, подсвеченная фонарями. Пашка уже почти поднялся в гору и обернулся на спящий Барнаул – город был прекрасен: сквозь снежные заряды просвечивались огни проспектов и улиц, рекламы, домов… машин – с одной стороны дороги красные огни габаритов, с другой – жёлтые пятна фар…
Барнаул, несомненно, был прекрасен. И не только потому, что в нём жила Катя.
Геро вновь смотрит на меня. Я вдруг понимаю, что Мария по детской чуткости своей нашла лучший выход, ибо несколько минут назад Геро намеревался нести её на руках, ибо не решался отпустить. Ему кажется, что, отпусти он её от себя на шаг, как она растает как дымок, вспорхнет в небеса, как птичка.
Даже мой экипаж не представляется ему достаточно надежным прибежищем для внезапно обретенного счастья. Этот огромный экипаж внушал ему необъяснимый страх, как ящик бродячего циркача, в котором двойное дно.
Этот экипаж будто создал его дочь заново, извлек её из своих темных недр, как библейский кит Ионы, но с тем же успехом это чудовище могло поглотить свою добычу, забрать её обратно в темный Аид, и единственное средство, к какому мог прибегнуть несчастный отец, чтобы не понести повторной утраты, это удержать девочку рядом, у самого сердца.
Само собой, что все эти страхи были безумны и беспочвенны, и сам Геро понимал их вздорность, но поделать ничего не мог.
Эти страхи пребывали за гранью рассудка. При всем желании, будь у него толика сил для поимки этих страхов, он не смог бы их объяснить. Это было что-то древнее, иррациональное, почти животное, то, что вынуждает зверя нести своего детеныша в зубах.
Но Мария оказывается мудрее. Может быть, это в ней заговорила зреющая женщина, чье благоразумие призвано оберегать мужчину от его же собственных порывов.
— Хочу на лошадке — повторяет она и так забавно, просительно хмурится, что ни у кого не остается сомнений.
Наннет качает головой, Перл одобрительно пыхтит, а Катерина вытягивает шею, чтобы лучше рассмотреть происходящее.
— Что ж — соглашаюсь я — не в моих правилах нарушать данное слово.
Только Геро ещё колеблется. Мой рыжий бербер с его огненным, косящим глазом, прядающий ушами, танцующий от нетерпения, скалящий зубы, злобно грызущий стальной трензель, роющий копытом землю, это средоточие ярости и силы, внушает ему не меньший ужас.
Я не сомневаюсь, что он уже вообразил, как дикое дитя аравийской пустыни скачет, не разбирая дороги, унося в седле крохотную фигурку. Но я небрежно кладу руку на холку бербера, и он замирает.
Геро всё ещё настороженно за мной наблюдает. Я протягиваю ему повод.
И он уступает. Подхватывает девочку и сажает её в седло. Алмаз переступает с ноги на ногу, недоумевающе фыркает, но я глажу литую, с золотистым отливом шею, и он снова замирает.
Так как седло дамское, с двумя передними луками и коротким стременем, то Мария очень удобно цепляется за торчащий рог обеими ручками. Геро это окончательно умиротворяет.
Он наматывает повод на запястье одной руки, а другой придерживает укороченное стремя. Мария горделиво взирает на нас с высоты седла, уже не сомневаясь в собственном царственном статусе.
Она, эта храбрая девочка, возносится как знамя, как живой Грааль, вырванный из объятий тьмы.
И наше возвращение обращается в шествие победителей, в настоящий триумф, которому позавидуют все римские консулы и трибуны, с их рычащими львами и разукрашенными слонами.
Наш триумф не омрачен слезами побеждённых, не отягощен кровавым золотом, не отравлен завистью и тщеславием, наш триумф — это чистое торжество любви.
Усталость, как терпеливый расчетливый недруг, крадётся и выжидает.
Этот недруг не атакует и не рискует, пока гарцует под знаменами, под трубы герольдов и бой барабанов блестящее воинство; этот недруг хорошо понимает, что с этим бесчисленным войском, с этой армией в новеньких доспехах на свежих, быстроногих скакунах, с армией, воодушевленной, ликующей, уже познавшей победу, ему не справится.
Недруг, трусливый и жалкий, с одним единственным ножом за поясом, будет затоптан.
Но недруг знает, что марш этой армии конечен, солнце свалится в закат, лошади покроются пеной, опадут знамена, герольды охрипнут, и тогда этот недруг нанесет удар.
Он скользнет как тень, неслышный, прозрачный, и своим кривым коротким клинком ударит под колени, коротко и умело.
Недруг, победоносно усмехаясь, собьёт с ног того, кого так долго выслеживал, и кто так невыносимо, так раздражающе слепил завистливый черный глаз.
А сбив с ног, набросит удушливый плащ слабости и дурноты.
Я замечаю, как Геро меняется в лице. Я всё это время смотрела на него и на Марию. Любовалась. Он был неузнаваем.
Я шла немного впереди, увлекая Алмаза за собой и в то же время преграждая ему путь, чтобы изгнать соблазн взбрыкнуть или перейти на рысь.
А Геро отставал. Он с трудом приноровился к шагу лошади.
«Он устал» — думала я — «Но он так счастлив. Он светится. Я не смею вмешиваться. Я могу погубить этот свет. Мне позволено только смотреть.»
Геро не сводил глаз со своей дочери, гордо восседающей на рыжем арабском скакуне.
Отец и дочь обменивались какими-то словами, которые я не понимала. У них как будто был свой собственный особый язык.
Геро как-то рассказывал мне о тех редких, кратких свиданиях, когда ещё ничего не знал о смерти дочери, когда радостно, поспешно выздоравливал и мечтал, как отправится на улицу Сен-Дени, откуда был изгнан и где был проклят, как странствующий рыцарь отправляется в страну полуночного зла, где обитают бессердечные, хладнокровные, ненасытные существа, чтобы освободить похищенную этими существами девочку-сироту.
Рассказ этот дался ему с трудом, ибо он слишком долго учился обороняться и хранить свои чувства от набегов безжалостного любопытства.
Он, казалось, приотворял тяжелую, окованную железом дверь, к тому же вросшую в болотистую землю, чтобы пропустить даже не всю меня в заповедный сад, а какую-то истонченную, бесплотную копию, чтобы я, по неосторожности или неловкости, не повредила бы хрупкий порядок и не поранила бы редкие цветы.
Но я запаслась терпением и научилась заглядывать гораздо дальше скупо сорванных слов.
Я узнала об этом их тайном языке, о том, как Мария, ещё не научившись толком говорить, жаловалась ему на своё одиночество и сиротство, как она трогательно, по-младенчески, укладывала свои страдания и тоску в слоги, обрывки и осколки слов, и как он научился собирать эти слова, склеивать эти осколки в самое вразумительное целое, в котором смысл был велик, необъятен, как сама вселенная.
Как негодовала правоверная христианка мадам Аджани на этот птичий, полубуквенный язык, перекатывая в узком, как щель, ротовом мешке, праведные проклятия.
Как он учил Марию выговаривать буквы, как позволял ей намеренно допускать ошибки, чтобы не спугнуть своей настойчивостью или даже деспотизмом.
Я помню, как он, сначала позволив себе эту откровенность, затем спохватился и взглянул на меня почти с тревогой, чтобы узнать, не будет ли эта знатная дама раздосадована или даже оскорблена таким вздором, который он, взрослый мужчина, себе позволил.
Я не раз ловила этот взгляд, и мне ещё предстоит снести их немало, пока Геро окончательно не уверится в моем пожизненном, беззаветном союзничестве; пока не избавится от страхов и сомнений; пока не удастся окончательно его излечить.
То, что путь к полному выздоровлению будет долгим и непростым, я знала ещё тогда, перед Рождеством, когда выбрала свою дорогу, а судьба предупредила меня, что мужчина, которого она мне предназначила, не создан для интрижек и приключений, что он подобен редкому цветку, рождённому на ледниковом пограничье, и нуждается в любви щадящей, врачующей, что от неосторожного обращения этот редкий цветок либо погибнет либо выродится в тусклую, придорожную траву, что я смогу завоевать это сердце только, если сама избавлюсь от душевной черноты, изживу тот илистый осадок, который, взбалтываясь, искажает пронизывающие душу лучи света, как взбаламученный песок режет и дробит солнечный клин, и что не будет мне покоя с этим мужчиной ни в начале, ни в конце пути.
Я слушаю и смотрю. Это непросто, не вторгаться и не вмешиваться, но быть рядом, чтобы поддержать, утешить и ободрить.
А теперь мне станет ещё трудней, ибо я уже не единственная в его сердце, у меня появилась соперница, с которой мне, увы, тягаться не под силу, и как научиться по-прежнему хранить всю ту же незамутненную прозрачность, не баламутить ил, не допускать в душу осадок, если так велик соблазн поддаться ревнивой обиде и затребовать благодарности.
Я слушала, как они говорят, видела, как время от времени касаются друг друга, будто пытаются вновь и вновь получить осязаемые доказательства присутствия любимого существа.
То Мария, отпустив луку седла, тянулась к нему своей ручкой, то Геро, вскинув голову, отчаянно всматривался в детское личико, а затем поправлял маленькую ножку в стремени.
Затем Мария снова тянулась, и он подставлял голову, чтобы она тронула его лоб, висок, волосы и запавшую щеку, а потом снова, в тысячный раз, целовал маленькую ручку.
Я любовалась ими, вполне довольная этим зримым вознаграждением, замирая от сознания причастности.
Это моё! Это чудо сотворила я! Это я дала счастье.
Я теперь тоже настоящая, потому что я умею давать счастье, я умею зажигать печальные, увядшие глаза.
Как же они прекрасны, это сияющие глаза!
Как всякому грешному смертному мне свойственна неудовлетворенность.
Я хотела быть там, с ними, не только сторонним великодушным устроителем, а непосредственным участником. Я тоже хотела протянуть руку, чтобы коснуться крошечной туфельки или краешка детского передника, улучить нежное рукопожатие и в свою очередь подставить лоб под поцелуй и обменяться с Геро взглядом счастливых заговорщиков.
Но потребность эта была такой светлой, без мути, что я только сладостно вздыхала.
И может быть от своей сладостной безмятежности я не доглядела за кравшимся недругом.
Усталость настигла Геро за десяток шагов до подъездной аллеи. Вот уже ватага любопытствующих обитателей Лизиньи высыпала навстречу.
Я вижу раскрасневшееся круглое лицо кормилицы, за ней маячит растерянная и восторженная физиономия Липпо, ибо я не сомневаюсь, что он нашел способ подслушать наш разговор в павильоне, во весь рот улыбается Лючия, толкаются, вытягивают шеи юные работницы, непосвященные, но подцепившие внезапно налетевшую радостную лихорадку, и украсившие себя цветами; чуть в стороне, в величественной позе, скрестив руки на груди, граф де Клермон.
От дома, по подъездной аллее, придерживая съехавший чепец и отбрасывая волосы с румяного лицо, спешит моя молочная сестра Валентина, а за ней её дети, мальчик лет семи и девочка, по возрасту ровесница Марии.
Я даже успеваю подумать о том, что они, эти две девочки, непременно будут дружить, и что у Марии, которая видела других детей только на другой стороне улицы, ибо правоверные христиане создали свой собственный список смертных грехов, увенчав его детской возней и смехом, будет, наконец, соратница по играм и проказам.
Как вдруг что-то происходит.
Я даже не вижу, я чувствую это раньше, чем возникает зрительный образ. Я знаю это чувство.
Впервые, еще неузнанное, без имени, оно пришло ко мне, когда Геро беспомощно опустил ресницы за несколько мгновений до обрушения боли.
Это краткий промежуток безвоздушной пустоты, как будто в самом теле мироздания происходит разрыв, и в этот разрыв проникает холод с ледяных пустошей небытия, холод с тех заиндевевших пастбищ, где бродит и пасется конь бледный в ожидании всадника.
Я чувствую это дуновение спиной, затылком, где кожа морщится и подбирается. Лопатки сами по себе топорщатся, а в позвоночнике струйка замерзшей ртути.
Я узнаю это чувство, я с ним уже встречалась. Я стремительно оборачиваюсь.
Геро ещё держится на ногах, но уже знает, что происходит, знает, что волна дурноты, этот удушливый плащ подкараулившей усталости вот-вот накроет его.
Он взглядом молит меня скрыть этот немыслимый позор бога. Я быстро делаю к нему в шаг.
Мария к счастью отвлекается, она смотрит на странное сборище. Ей тоже интересны фигурки детей.
Я успеваю ткнуть локтем Перла и перехватываю повод лошади, который уже выскальзывает у Геро из рук.
Он виновато улыбается побелевшими губами. Налетевший порыв уже сминает его, пригибает к земле, как одинокий цветок на скалистом склоне, а он неимоверным усилием еще цепляется, виснет на камнях.
Колени уже ломаются. Он взглядом указывает мне на Марию.
— Она не должна видеть — беззвучно произносят его губы.
Перл, правильно растолковавший мой сигнал, оказывается рядом с Геро, который уже начинает оседать на дорогу с той же виноватой улыбкой.
Геро благодарно опирается на него. А я заслоняю его от взгляда девочки и быстро говорю:
— Хочешь, мы сейчас на лошадке поскачем быстро-быстро?
Трудно представить пятилетнего ребенка, который отказался бы от подобного предложения.
Глаза Марии раскрываются, но отца она уже не видит. Она забывает его.
Я прощаю её детский эгоизм. Быстро отпускаю стремя, чтобы забраться в седло без чьей-либо помощи.
К счастью, мой костюм для верховой езды позволяет мне сесть по-мужски.
Я стараюсь не смотреть в сторону Геро и думаю о том, что кормилица будет очень недовольна моей разбойничьей посадкой.
Алмаз сразу вскидывает голову, тихо радостно ржет. Я пускаю его плавной, размашистой рысью. Мария тихо, радостно повизгивает.
Я чувствую, как она прижимается ко мне, доверчиво, всем своим теплым, детским тельцем.
Я и раньше держала её на руках, укачивала, переодевала, но в это мгновение я становлюсь каким-то благородным похитителем, порождением степного племени, в котором дети вырастают в седле, тесно сплетенные с опытом и телом своих матерей.
Она вжимается в мою грудь и живот, отпечатываясь своей хрупкой детской формой, своим нежным кудрявым затылком и воробьиными лопатками.
Прядь её волос взлетает и щекочет мне подбородок. Мария уже не держится за торчащий седельный полумесяц, ибо я крепко охватываю девочку левой рукой.
Она простирает раскрытые ладошки вперед, подставляет их небу, из которого вот-вот посыплются звездочки, ибо Господь от щедрости своей перережет золотые нити, чтобы эти звездочки катились по хрустальному желобу и падали в детские ладошки.
Кабинет Мэра.
Референтша продолжает обрабатывать Мэра.
Референтша:
— Подумай, может и действительно лучше решить все по-доброму? Есть еще пара разломов в нижний мир, можно построить ТРК там, ну дща, немного дальше, но этим может быть даже и перспективнее, начнем развивать инфраструктуру на краю городка и в итоге превратим тот край в центр. А со школой лучше подружиться. Детишки уж больно перспективные. Если привлечь их на свою сторону, через несколько лет мы покорим мир. И первое что надо сделать — это повязать их кровью. То есть провести ритуал братания.
***
смена кадра
***
В школе.
(перебивками — эпизоды со сдачей крови разными инфернальными сущностями).
Для ритуала братания с нижним миром нужно, чтобы каждый школьник отведал крови демона. Референтша сдает свою, целый бидон. Готовят праздник в школе — передают Буфетчице бидон.
Референтша:
— Это для особого безалкогольного пунша, привет от друзей из нижнего мира. Проследите, чтобы всем досталось хотя бы по стаканчику, символ единения, если не хватит, мы привезем еще
***
смена кадра
***
В школе.
Директор и Хельга из окна смотрят, как во дворе дети пытаются напугать Воображалу.
Хельга:
— Она не справилась. Даже вчера. На грани. Экстремальнее некуда. Все проявили. Даже новенькие. Даже мой. Типа муж. Она — нет.
Директор:
— Но ведь один раз у нее получилось.
Хельга:
— Один раз! Не аргумент. Случайность. Исключение. Статистическая ошибка. Невозможно повторить. Невозможно использовать.. Ей нельзя. Здесь быть.
Директор:
— Что предлагаете?
Хельга:
— Как всегда.
Директор:
— Жалко девочку.
Хельга:
— Всех жалко.
***
смена кадра
***
В школе.
Буфетчица пробует кровь.
Буфетчица:
— Густоватая, не замешается.
Разбавляет минералкой «Святой источник». Шипение, дым.
Буфетчица (разгоняя дым):
— Странная химическая реакция, надеюсь, это не повлияет на вкусовые качества.
***
смена кадра
***
В школе.
Торжественная вечеринка в честь братания с нижним миром.
Дети пьют пунш, с ними ничего не происходит. Кровь демона нейтрализована посторонней добавкой.
***
смена кадра
***
Школьный двор.
На торжественной линейке Воображале вручают диплом о досрочном окончании школы и направление в Оксфорд — она зачислена туда на стипендию и полный пансион, завтра самолет. Все хлопают, младшеклассники рады, сверстники и старшие смотрят сочувственно — они-то понимают, что значат такие вот стипендии.
Воображала расстроена, убегает.
***
смена кадра
***
В школе.
Аллочка с плаксой Мирпл на подоконнике второго этажа. Плакса Мирпл собирает пазл — он большой, ее руки носятся стремительно, не уследить. Собран за восемь секунд.
Плакса (сердится)
— Надо за пять!
Смешивает пазл, собирает снова, еще стремительнее.
Отвлекается, глядя, как уходит Воображала через двор.
Плакса:
— Ей хуже, чем мне. Странно.
Аллочка:
— Что странно?
Плакса:
— Странно, что меня это совсем не радует!
***
смена кадра
***
В школе.
Буфетчица становится ведьмой. У нее летают плошки и миски, ей подчиняется метла — та, которая была заперта в подсобке.
Буфетчица сначала рада, потом успокаивается и не хочет делать ничего сверхъестественного, ей достаточно сознания того, что она это теперь может.
Дворник предлагает ей новую метлу, она отмахивается.
Буфетчица:
— Да ладно, пешком дойду, тут недалеко.
Становится доброй и ласковой.
***
смена кадра
***
Кабинет Мэра.
Референтша (Мэру):
— Не вышло по-доброму. Жаль. Что ж, придется применить крайние меры, время на исходе.
Крезет покаянно опустил голову, сидя у постели Милы в больничном крыле. Так паршиво слуге еще не было. Шутка ли — накосячил при Повелителе, теперь бросил Повелительницу. По хорошему ему надо было всыпать плетей и содрать половину кожи за провинность. Но его никто не трогал, все были заняты своими делами, а Повелительница лежала не в том состоянии, чтобы выдать такой мудрый приказ. И демон казнил сам себя, коря за то, что так не вовремя согласился помочь Лэртине нести покупки.
И все понадеялись друг на друга. Крезет и Лэртина — на телохранителя, Эртис — на Рэнтарра, Рэнтарр — на то, что все равно ничего не происходит. Все расслабились, и враги подловили их в этот момент. А всего-то надо было хоть одному остаться рядом с девушкой и ничего бы не случилось…
Роковая случайность или преступная халатность? Стечение обстоятельств или чей-то хитрый план? Слуга задумчиво смотрел на лежащую в потели белую до прозрачности Милу и отчетливо понимал — это все было спланировано. Все видели, что он, Крезет, ходит за покупками со служанкой четвертой Повелительницы. Все знали, что шуганый балом Эртис будет проверять каждый шорох. Все знали, что Рэнтарр грустит о погибшем возлюбленном и покупает вино… Никто из них не скрывался, никто не таился и вот, пожалуйста. Получили мощный удар под дых от неизвестного противника и ошалело крутим головой — что это было?
Другой вопрос, волновавший всех слуг — кому это выгодно? Самолично Аркал отпадает — ему сдохнуть хочется в последнюю очередь. Его жены? Но Мила им ничем не мешает, на член Повелителя не претендует, на почести и казну тоже, живет на минимальное содержание, беднее, чем последняя наложница в гареме. Уж ему-то известно, сколько побрякушек и шмоток имеют наложницы! Наследникам? А вот тут уже теплее.
У Аркала очень много наследников. А трон один… Крезет вздохнул и поправил сползшее одеяло, укрывая свою подопечную. Вот и поди пойми, кому неймется усадить свою задницу на трон. И как тут быть? Девчонку показали миру и мир тут же ответил пенделем под зад. Смертельным пенделем… Демон размешал поданное помощницей лекарство и сунул под белые губы Милы. Девушка рефлекторно сглотнула льющуюся в рот безвкусную жидкость.
Слуга покачал головой и убрал на полку недопитый стакан. Вот что ему теперь делать? Никуда не ходить, ничего не покупать, ни с кем не разговаривать? У кого бы спросить совета? Но ведь никто ничего не скажет дельного. Кто-то посмеется, кто-то посочувствует, кто-то предложит перейти к нему на службу…
Мила заморгала и открыла затуманенные глаза. Крезет виновато плюхнулся на колени и запричитал:
— Прости, Повелительница! Недоглядел! Отлучился с Лэртиной за покупками! Не подумал о такой возможности! Хотели порадовать тебя обновками, а вышло как всегда… накажи провинившегося слугу, сделай все, чего пожелаешь!
Блестящая толстая коричневая коса елозила по полу, слезы на лице демона были настоящими, раскаяние — искренним. Но Мила только смотрела так… виновато, устало, тяжело… будто и сама чувствовала вину. И Крезету хотелось, чтобы она накричала, побила или приказала кому-то побить его, рассекла кожу или отбила печень, только бы не смотрела жертвенным взглядом.
Чья-то нога отпихнула замешкавшегося слугу.
— Подвинься, идиот. Не до твоих наказаний сейчас, — проворчал целитель и внимательно осмотрел Милу, пощупал пульс, заглянул в веки, потребовал покашлять.
Удовлетворившись осмотром, Зэриан отошел и поднял за шкирку скорчившегося на полу слугу.
— Твое счастье, дурак, что она жива и отделалась только отравлением дымом. А вот кто оставил на ее нежной шейке эти замечательные следы — большой вопрос. Ты знаешь ответ?
Крезет согласно закивал и был выпущен из цепкой хватки целителя. Демон плюхнулся на стул, вдохнул, набирая побольше воздуха, и зачастил, глядя преданным взглядом на сереброволосого демона.
— Живая удавка, господин, была выброшена из окна. Я так думаю, убийца решил довершить дело, когда понял, что Повелительница не задохнулась. Вот только… — слуга потупился и растеряно опустил взгляд.
— Что только? Ану говори! — целитель наклонился ближе к Крезету, нависая над ним горой. Ему остопиздели все эти тайны, загадки и интриги. Он должен знать, чем лечить свою пациентку, а свои секреты пусть засунут себе в задницу придворные идиоты. Достала уже Зэриана эта проклятая секретность. И еще каждая шавка строит из себя великого интригана. А ты тут всю ночь не спи, пробы делай — отравлена эта девчонка или нет!
— Мертвая она была… — потерянно прошептал Крезет и сделал храмовый знак, отгоняющий зло.
— Кто? Человечка? — удивленно покосился на задремавшую Милу целитель.
— Нет… удавка была мертвая. Эртис так и говорил нам — мертвая живая удавка…
Крезет облегченно стал на пол обеими ногами и взглянул на задумчивого целителя. Тот отошел к окну и смотрел на серую унылую хмарь, собирающуюся вечером залить их город дождем. После такой жары не мудрено… Зэриан смотрел на тучи и думал, а слуга смотрел на целителя и мечтал когда-нибудь стать таким же сильным и уверенным в себе, чтобы не считаясь со званиями и должностями гнуть свою линию.
Он не заметил, как целитель начал разговор, услышал только конец фразы:
— …отравлена не была. Ядов в крови человека нет. Значит удавка умерла до того, как укусила девушку. Значит, ее что-то уничтожило. Но что может уничтожить магию такой силы? Ведь удавка — тайное оружие Повелителей. И только Повелители могут контролировать золотую цепь… Но Аркалу девочка нужна позарез… Значит, кто-то хочет сместить Аркала.
— Нужно известить охрану Повелителя! — залопотал Крезет, подхватываясь бежать и тут же вспоминая, что он, вообще-то, уже ничего не должен Повелителю.
— Без тебя уже известили. Покушение на Повелительницу — не шутка. Особенно на якорь, — целитель порылся в шкафу и достал припрятанную бутылку с чем-то зеленоватым. Открыл, принюхался и довольно хмыкнул. — Достань стаканы, дурко. Вон там, в тумбочке за пачкой марли. Ага, бери. А теперь пей и думай, на кой-ляд покушаться на Аркала, который и сам скотина здоровая, даром что тупая, и охраны у него немеряно, и дежурные маги постоянно под боком. Если у нас есть слабое его звено, которое охраняет сопляк, не бывший ни в одной серьезной заварухе? Кроме сопляка-телохранителя у нас в наличии один пьяница, страдающий от неразделенной любви; одна слабая в магии баба, только и способная совершать набеги на городской рынок в поисках тряпок; и один тюфяк, боящийся собственной тени и трясущийся ночью в нужнике. Ах да, — целитель прикрыл глаза, — там у вас есть еще один дежурный идиот, караулящий по ночам и подрабатывающий днем на должности принеси-подай-иди нахрен не мешай… Как там его?
— Гвер, — булькнул Крезет, давясь обжигающим пойлом. Этот… целитель знал толк в выпивке, как ты ни крути. И был прав, что тоже не радовало.
— Да хоть хер… — отмахнулся Зэриан и отпил из своего стакана, довольно причмокнув. — Спит на ходу, никого не видит. Он вам так наохраняет, что как бы его самого в чей-то гарем не украли…
— Откуда ты все это знаешь? — пораженно уставился на целителя слуга, ловя в серых глазах задорные искорки смеха.
— Слухи, мой дорогой приятель, слухами земля полнится. Всем глаза не закроешь, всем рот не заткнешь. Одна служанка тут тебе глазки строит, а через минуту уже со стражником сплетничает. Через час на рынке подружку встретит или родственницу. И понеслась… Это ведь только знать друг друга не привечает. А просто народ поболтать горазд без всяких угроз и хвастовства. Главное — уметь слушать и слышать этот простой народ.
Целитель допил свой стакан, снова посмотрел на Милу, оценивая подранные энергетические каналы, вздохнул, вспоминая страшные синяки на горле девушки и взглянул на присмиревшего Крезета.
— Понял хоть что-то?
— Понял, — глухо отозвался тот, кивая головой. — Повелительницу одну не оставлять. Наказание — ближайшая канава, в которую нас вышвырнут, как только она умрет.
— Умница! А теперь вали спать, клюешь тут носом уже три часа. Мне еще девчонку посмотреть надо, больно вялая она с вами.
— Так ест плохо. То мерзнет и кутается, то мучается от жары, — пожаловался слуга, припоминая капризы подопечной.
— Ясное дело, мучается. Наши бабы знаешь как мучаются после таких операций, пока все не отрастет? Такие мегеры получаются, только успевай прятаться. А у девчонки не отрастает ничего, значит ей будет еще хуже. Попробую что-то поискать для нее.
Удивлённый вздох прокатился по склону холма, когда из леса появился вчерашний гость. Причиной столь бурных переживаний оказался лис в зубах овчарки. А ведь этого странного пса разве что не жалели, а то и попросту насмехались над ним. Теперь же он был победителем и стоял перед королём с драгоценной добычей.
Король вновь поморщил нос. На этот раз с такой яростью, будто его ужалила оса. Королевская дочка так и вовсе едва не взвыла.
– Папенька, только не отдавайте меня этому псу. Прошу вас! – испуганно лепетала она.
– Не бывать этому! – спокойно отвечал монарх, но его сердце начинало биться сильнее.
– Приветствую, Ваше Величество, – радостно пролаял Айзек, выпустив лиса и пасти. Лис к всеобщему изумлению оказался живой и испуганно прижался к земле.
– Удивительно, – сжал тонкие губы Эдвард. – Один и без полка. Да ещё, как я погляжу, лиса живого принёс.
– И вправду, удивительно, – шептались за его спиной генералы. Все ждали решения своего правителя.
– Знаете, уважаемый Айзек, несмотря на вашу победу, свою дочь замуж за вас отдать не могу…
– Так и не собирался я этого просить, не нужна мне ваша дочь, – ответил Айзек.
Молодая дочурка тут же обиженно фыркнула.
– Какой противный пёс, – вырвалось из её розовой пасти.
Король оглянулся на дочь, засосал чёрными ноздрями тёплый воздух, вновь уставился на неожиданного победителя, недовольно сощурил глаза, не мог поверить такой наглости. Но от королевского сердца отлегло.
– У меня к вам другая просьба, Ваше Величество. У вас мой друг. Освободите его.
Громкий вздох раздался на поляне. Верхняя губа короля нервно взметнулась вверх от неожиданности. Железное спокойствие на этот раз отказало благородному псу. Традицию нарушить он не имел права, но и оказаться в дураках на глазах своих поданных никак не мог. Однако чем больше он думал, тем яснее понимал, что этот пёс его перехитрил. И король нервно размышлял над тем, как выйти из ситуации с достоинством. Но его мысли нарушил полковник Ричард, который появился на поляне со своим полком.
Охотничьи псы вернулись без добычи, но чёрный грейхаунд уверенным шагом направился к королю. Собаки в недоумении оглядывались на него.
– Этот пёс и этот лис, – громко начал полковник. – Они вступили в сговор. Уж не знаю как, но этот лис сам прибежал к овчарке и запрыгнул к нему в пасть. Этот пёс научился обманывать у человека.
В груди короля разлилась радостная прохлада. Теперь он вновь смотрел на Айзека тем же самоуверенным взглядом, который был присущ всем грейхаундам благородных кровей.
– Значит, это и есть ответ на вопрос, каким образом вам удалось принести живого лиса. А я тут голову ломаю. Значит, он такой же тебе друг, как и человек?
– Совершенная неправда, – развёл лапами Айзек. В голове овчарки вновь поселились серые мысли.
– Не будем спорить, уважаемые псы, – усмехнулся король. – Сейчас Айзек сам прольёт воду на истину. Даю вам возможность доказать, что полковник Ричард ошибся. Задерёте эту тварь и докажете, что вы – не друзья. Всего лишь нужно выбрать: жизнь этого лиса или свобода человека.
Тяжёлый вздох вырвался из пасти овчарки. Он готов был скулить от отчаяния. «Но почему именно сейчас я начал жалеть лис», – клял он себя. Взглянул на рыжую, рычащую на всех вокруг, зверюгу: «С чего ты взял, что я могу тебя спасти?».
Айзек спускался к деревне. Полуденное солнце приятно согревало, а белые облака стремительно проплывали по небу и бросали на зелёные склоны спасительные тени. Рядом с псом бежал лис. Он боязливо оглядывался по сторонам, и каждый раз при виде людей или собак его маленькое сердце начинало стучать громче.
– Ну, ну… Не смотри на меня так, – бормотал Айзек, когда лис поднимал к нему морду. – Можешь не благодарить. И не думай, что мы теперь друзья. Сейчас только подальше от деревни отойдём, от грейхаундов, там и расстанемся. Ты отправишься в лес, а я вернусь. Без друга я никуда не уйду.
В голове овчарки вновь вставал один и тот же вопрос: как вызволить Роланда. И вновь он мысленно обращался к королю. «Даю тебе выбор… Как же мне хочется сказать ему так. И чтобы на второй чаше стояло то, отчего он не сможет отказаться», – размышлял он, когда впереди появилась толпа людей. Они шли в собачий город.
«Неужели и люди празднуют охоту?» – удивился Айзек. И тут же получил ответ, когда увидел, что все они идут в сопровождении сторожевых псов. Среди людей Айзек заметил и рыжего парня, что намедни хозяйничал в таверне.
Торжественный приём в честь завершения традиционной охоты на лис заканчивался званым ужином. В огромной королевской столовой, которую молва окрестила «мраморным залом», собирались благородные псы. Дамы в пышных платьях, кавалеры в парадных мундирах. Собаки расхаживали вокруг длинного деревянного стола и вели оживлённые светские беседы. Сегодня было о чём посудачить. Давненько не случалось столь неожиданной охоты.
Полковник Ричард понуро стоял в стороне от высокосветских персон, среди других молодых офицеров. Стоял молча, поддерживая разговор лишь дежурными фразами. Ему не пришлось стать героем охоты. А скорее наоборот. Ведь его добычу увела из-под носа целого полка одна единственная овчарка. И не сидеть ему теперь рядом с королём, который вошёл под заливистый звук горна и заставил всех замолчать.
Эдвард Второй, плавно прошагав по мраморному полу вместе с красавицей женой и ненаглядной дочуркой, занял место во главе стола. Гости последовали его примеру и тут же расселись.
– …И да будет сезон охоты столь же богат на добычу. И пусть наши охотники не знают горечи неудач! – закончил свою речь король. После этого в зале появилось несколько человек – молодых девушек из деревни, — которые принялись расставлять дымящиеся блюда на столе.
– Папенька, папенька, – капризничала королевская дочь. – Ведь полковник Ричард победил бы, не будь этого ужасного пса.
– Не бывать моей дочери замужем за неудачником, – прорычал король.
– Но овчарка обманул нас. Он бы ни за что не поймал этого лиса, коль тот сам к нему не пришёл.
– Видишь ли, Анна. Полковник поставил меня в неудобное положение, так что он подвёл короля. А коль так, то не может быть и речи о его победе. Ведь ничто не мешало ему первому добраться до этого лиса. Будь он хоть трижды другом этого странного пса.
Анна обиженно нахмурилась. А Эдвард Второй несколько раз облизнулся и приступил к долгожданной трапезе. От долгого пребывания на воздухе он нагулял поистине королевский аппетит. Но после первой же пробы мяса монарх резко вскочил и едва не уронил стул. Овальные глаза забегали по залу.
– Кто готовил? – взревел он.
Собаки замолкли.
– Я спрашиваю, кто готовил этот ужин?
В зал в сопровождении сторожевых псов вошли две девушки.
– Ужин готовили Мария и Гарри, – тихим голосом ответила одна из них.
– Что ещё за Мария и Гарри? Почему не Билли? Где этот чёртов Билли? Срочно приведите его сюда! – негодовал король.
– Боюсь, это невозможно, – подхватила вторая девушка. Её голос звучал громче и увереннее. – Билли ушёл!
– Что??? – король выпучил глаза от удивления. – Ничего не понимаю. Кто его сопровождает? – теперь он обращался к своим генералам.
Генералы непонимающе раскрыли пасти.
– Он ушёл с Айзеком, овчаркой, – ответила за них всё та же девушка с громким голосом.
–Догоните их! Приведите ко мне! – приказал король и устало присел на своё место. «Ох уж этот Айзек! Когда же я перестану слышать это имя. Всего два дня здесь, а успел вдоволь испить королевской крови».
В тронном зале, среди янтарных колонн, гипсовых статуй и фарфоровых ваз стояли трое: собака, человек и лис.
– Вот так компания, – усмехнулся Эдвард Второй. Он сидел на обшитом красным бархатом троне. – Отчего же ты, Билли, решил так со мной поступить?
– Прошу прощения, Ваше Величество, что не предупредил, но этот славный пёс предложил мне отправиться с ним. И я согласился. Знаете ли, засиделся я тут.
– Вот как, значит. А отчего же столь славный пёс решил сделать предложение именно придворному повару? Неужели среди других людей не оказалось достойных кандидатов.
– Дело в том, Ваша Светлость, но так произошло, что мне случилось отведать еды, приготовленной этим человеком. Поверьте, ничего лучше мне не доводилось пробовать. Даже Роланд не готовит так вкусно, – отвечал Айзек.
– Мне это известно. Не стояли бы вы сейчас здесь, будь это не так. Однако этот человек не может покинуть деревню.
– Я прекрасно понимаю вашу досаду. Нежелание терять столь прекрасного повара вполне уместно, но, увы, Ваше Величество, вы не можете запретить человеку уйти. Ведь он уходит не один. Со мной. С собакой.
Король нахмурился. Долго и пристально смотрел на овчарку. Тот не отводил взгляда. Железная уверенность застыла в коричневых глазах Айзека. Он ликовал, с трудом сдерживался, чтобы не завилять хвостом. Наконец Эдвард не выдержал этого самодовольного взгляда, спрыгнул с трона и подошёл к собаке. Айзек поднялся на задние лапы, и король тактично отвёл того в сторону.
– Формально вы правы, – любезно начал он, когда они подошли к широкому окну с тяжёлыми занавесками. Из окна можно было увидеть мощённую мостовую, широкую площадь, фонтан и статую Георга Быстрого из породы грейхаундов. – Но может ли добропорядочный пёс создать столько неудобств другому псу?
– Боюсь, что арестом Роланда вы создали мне не меньше неудобств. Ведь в походах именно человек готовил мне пищу. Увы, я, подобно другим псам, не искусен в этом деле.
– Значит, вам нужен тот человек?
– Скорее, вам нужен Билли, – ответил Айзек. – И в этот раз выбор за вами.
Последнюю фразу он говорил с неприкрытым удовольствием, виляя пушистым хвостом.
Король усмехнулся. Чуть оскалился, глядя на своих подданных, праздно гуляющих по булыжной мостовой.
– Это очень сложный выбор, – покачал он головой. – Не будь я королём, мне ничего не стоило бы сделать его. Но может ли правитель менять свои решения?
– Я вам помогу, – Айзек понизил голос и потянулся к королевскому уху.
– И что же ты сказал королю в тронном зале? – спрашивал Роланд.
Собака, человек и лис вышли на возвышенность. Позади остались человеческая деревня и собачий город.
– Просто рассказал ему, как всё объяснить своим подданным. Ведь больше всего на свете его заботит собственное лицо. Вот я и сказал ему, как его сохранить. Арестовал он тебя за то, что ты заставил меня служить себе. А покинув деревню с другим человеком, я доказал, что это совсем не так. Скорее, ты мне служишь. А раз так, то и держать тебя под замком, повода нет.
– Всё-таки люди решились помочь, – Роланд улыбнулся и потрепал пса за ухом.
Впереди простиралась бескрайняя равнина, скомканная на горизонте тёмными складками холмов. За холмами багровел закат.
– Ну, вот и всё, – обратился пёс к лису. – Здесь ты в безопасности. Можешь идти.
Рыжий зверь повертел острой мордочкой и пристально посмотрел на овчарку. В его кошачьих глазах застыл немой вопрос.
– Нет, нет, нет! С нами ты идти не можешь. Меня и без того считают свихнувшимся оттого, что я дружу с человеком. Не хватало ещё и с лисом дружбу водить. Так что давай, беги.
Простояв ещё несколько секунд в надежде, что добрый пёс изменит решение, лис развернулся и нерешительно засеменил прочь. Ещё несколько раз он оборачивался и бросал просящий взгляд на собаку, пока не скрылся в высоких зарослях.
– Вот кто по-настоящему помог, – произнёс Айзек.
Два тёмных силуэта чернели на фоне багрового заката. Собака и человек ещё долго смотрели вслед лису. Смотрели молча, вслушиваясь в звуки леса.
Эпопея с миром святош продолжалась. Второй раз мы туда попали уже за демонами. Нормальными такими эродемонами, на которых святоши согнали всю злость, хотя эта раса была самой миролюбивой в таком дурном мире.
Здание, где все произошло, выглядело ужасно. Подкопченые стены, выбитые окна, распахнутая, болтающаяся на одной петле деревянная дверь. И запах, от которого станет дурно любому. Я отключила рецепторы и решительно вошла внутрь. В самой большой комнате была бойня. Иначе я сказать не могу. Позади меня охнул Шеат, углядевший сваленные в кучу тела.
— Тут есть живые! – крикнул Дэвис, кидаясь к куче. Я поспешила за ним.
Обожженные демоницы с вырезанными грудью, ягодицами, с разорванными ртами. У многих отрезали носы и уши. У некоторых еще выколоты глаза. Кому-то вспарывали животы… Это какими надо быть мразями, чтоб сотворить такое? А все раны эти сволочи прижгли, чтобы женщины не умерли подольше.
Мы хватали стонущих и не понимающих, где они находятся девушек, тут же накладывали обезболивающие заклинания и первичную регенерацию, Шэль срочно открыл экран к медикам в ожоговый центр. Да, кажется, лекари нас скоро проклянут, но что делать… Добавка им всем будет и огромная, поскольку масштабы катастрофы все увеличиваются и увеличиваются, а финиша не видать.
Поодаль еще были мужчины-инкубы с примерно такими же ранениями. Я все понимаю – убить, отрезать голову, вспороть живот, выдрать из грудной клетки сердце… но изощренное издевательство я не понимаю! И не признаю. В груди яростно клокотало, пока я таскала демонов в экран, передавая на подвозимые каталки. Боги, храните экраны! Они экономят множество времени и уже спасли не одну жизнь.
Впечатлительного Шеата стошнило в углу. Проклятье, я и забыла, какой тут вонизм. Дракону была вручена пачка салфеток, бутыль с водой, а мы продолжили спасательную акцию.
Следовало отделить живых от мертвых, а дальше уже разбираться с тем, что осталось. Ужасы, творимые людьми не поддаются осмыслению. Многие девушки, да что греха таить — парни тоже, были изнасилованы, о чем красноречиво свидетельствовали грязные потеки крови и спермы на ногах и животах пострадавших. Многим парням поотрезали самое важное. А многие уже не вернутся…
Кошмар все продолжался. Всех, кто подавал хоть какие-то признаки жизни, хоть зрачки реагировали на свет, тех переправили в Приют. А вот что делать с мертвыми… Пожалуй, лучше доделать работу инквизиторов и сжечь тела, пусть демоны уйдут в свою стихию. Может переродятся где-то… Лучше так, чем валяться в задрипаном здании в виде обожженных огрызков…
— Постой, — Шэль остановил мою руку с готовым сорваться огнем. – Их можно отнести к некроманту.
— Думаешь, поможет? – скептически смотрю на трупы. Что-то они не похожи на идеальный материал для некроманта.
— С демонами да. Они слабые эродемоны, особо напрягаться не надо, — бледный дракон быстро вышел наружу на свежий воздух.
А я открыла экран к нашему знакомому дроу-некроманту, Повелителю эльфов и правителю Шаалы. Смешно – главный руководитель светлых эльфов, да и вообще всего мира – некромант. Зато руководит правильно и Шаала не такая уж шаала, каковой показалась ему в самый первый день пребывания в этом мире.
Мэл оказался занят – купался в ванне. В меня полетело пушистое полотенце и пришлось отвернувшись рассказывать о проблеме.
— Привет ближе! – говорить в стену было не особо весело, но что поделать? – У нас тут катастрофа местного масштаба. Ты сможешь что-то сделать с недавно умершими демонами?
— Что именно из них сделать? – приятный голос и плеск воды. Вот же чухалка эльфийская! Тут часики тикают, а он плещется. Увы, эльф не ясновидящий и не знает, где происходит очередной песец.
— Если получится – оживить. Если не получится… ну чтоб не мучились… — жалко их. Я смотрю на разложенные на полу трупы и понимаю, что со святошами надо как-то разобраться. При чем капитально и их же методами. Эти эродемоны были местными жителями, они никому не причиняли вреда, довольно слабый вид… Вот лучше бы эти клирики зачуханные так ту черную мерзость валили.
Я передернула плечами от тычка повелителя. Он просунул руку в экран.
— Все, можешь поворачиваться, — милостиво разрешил дроу. Да уж, оделся он по-армейски быстро. Слегка причесал волосы и собрал в хвостик. Накинул легкую серую курточку, черные штаны и зачем-то вишневый плащ. Ну хозяин – барин, ему виднее, в чем проводить ритуалы. – М-да… нехило развлекаетесь…
Он смотрел через экран на лежащие тела. Зрелище было не ахти, я передернула плечами.
— Тащите сюда, — Мэл быстро шел по переходам бывшего светлоэльфийского дворца, ставшего теперь резиденцией темных. Хорошо устроился наш повелитель… эх везет некоторым.
Лаборатория была, как водится, в подвале. Между прочим, устроена совсем по-современному. Я подобрала отвисшую челюсть при виде хромированного хирургического стола, множества довольно современных инструментов, белоснежной, сверкающей в свете магического светильника, раковины. Прямо операционная с Приюта, всей разницы, что стены не окрашены, а оставлены каменными для прохлады.
Мы втаскивали тела демонов, передавали эльфу, тот ловко сортировал их по каким-то своим признакам. Но окончательно меня добили чистые белые латексные перчатки, которые дроу натянул на руки привычным врачебным жестом…
— Не, я все понимаю… но зачем контрабандой было? – я точно помню, что на Шаалу мы не продавали никакого оборудования сверх того, что есть в лечебницах. Да и сложные аппараты тут не сработают без банального электричества. – Можно ж нормально договориться, закупить все, что вам надо…
— А так интереснее, — хмыкнул эльф и вдруг замахал рукой: — Блевать — в сортир!
Я оглянулась – Шеата снова скрутило. Чет подозрительно. Вроде он вполне божески перенес эти все неаппетитные процедуры, но вот и братцы какие-то совсем бело-зеленоватые. Да что эти драконы никогда некроманта не видели? И трупов на своем веку перевидали множество, от собственных рук тоже. Как женщин резать, так не тошнило…
— Ты ничего у Зеры не ел, не пил? – я подала серебряному пакет, которым тот радостно воспользовался и сразу же уничтожил.
— Нет, — прохрипел чуть отдышавшийся дракон. Тем временем некромант нацепил стерильную маску и глухо проворчал:
— Пепел от демонов… Очень сильный яд. Рекомендую почиститься и пока ничего не есть…
— Да куда им есть, — я глянула на позеленевшего Дэвиса и рывком потащила драконов из лаборатории.
— Ванная этажом ниже, справа, — донеслось вслед.
Ванную отыскали бегом, где уже все драконы благополучно расстались с обедом. Что ж так не везет… И я хороша, лось лосем. Ладно, сама не дышу, но этим-то кто мешал респираторы надеть? Незнание не освобождает от ответственности. Придется чистить – это универсальное средство от всех отравлений и всяких гадостей.
— Так, парни, щас будет херово и очень, но должно помочь, — я заготовила заклинание очищения. – Снимайте рубашки и наклоняйтесь над ванной по очереди.
Первым был Шеат, как самый болезный. Зеленое лицо дракона не обещало ничего хорошего. Желтый поток силы врезался в согнутую спину, не затронув нижней половины тела, и расплылся по всему верху. Бедняга не выдержал и вцепился в бортики ванной. Я включила воду, ткнув вполне современную кнопку – хорошо устроился эльф общипанный! Контрабанда у них в крови, ее не вымывает ни должность, ни повышенный уровень жизни. Дай эльфу современную аппаратуру, он будет тырить что-то еще. Им важен сам процесс… Быстро закапала черная жидкость изо рта, глаз и пор кожи дракона, смываемая чистой струей воды. Сейчас полегчает.
Такую же процедуру прошли и Шэль с Дэвисом. Золотые все перенесли несколько легче, возможно в силу более старших организмов, привыкших и не к таким испытаниям. Я вычистила ванную – нельзя оставлять после себя свинарник ни дома, ни в гостях, собрала парней и дала каждому по респиратору.
— Пожалуй, наблюдать за священнодействием дроу мы не будем, — судя по зеленоватым лицам, только воскрешения демонов им и не хватало.
Я отвела парней домой, на корабль, и уложила спать. Драконьи организмы сильны, но так хрупки. Малейшая поломка и все – проблема. Не знаю, почему они мне кажутся хрустальными вазами — красивые, сильные, может даже прочные. Но стукнешь об пол – собирай осколки…
А после я просто пошла и сбросила на главный храм вместе со всеми его прихлебателями мощную бомбу. И нет, мне не жаль «невинных» людей, меня они не волнуют вообще. Нормальные люди запретили бы этой недоделанной инквизиции так поступать. Властью, мерами, законами, бунтами. Но всего этого я что-то не наблюдаю, а инквизиция воюет с придуманными мельницами в то время, как реальные враги уже вовсю шастают в доме и режут народ. Странные люди, бестолковые создания…
Пройдясь по миру, можно много всего узнать. И о похищениях эльфов и прочих слабеньких рас, и о резне в разных городах, которые устраивают эти товарищи, и об оборотнях, которых перестали трогать только после того, как они ответили кровью на кровь и устроили аналогичную резню. Вот тогда людишки ужаснулись и начали галдеть: «Как так можно! Это же люди!» Интересная логика – людей убивать нельзя, а всех остальных валим штабелями. После показательной акции оборотней от них отстали, но им приходится жить в глухом и забитом лесу. Да и у эльфов нет единого государства, они рассеяны по всем странам, обходя только этот гныдник с инквизиторами.
Вот думаю потихоньку – может позабирать тех, кому уже тошнит жить в таких условиях?