Змей, лёжа на матрасике в подклети, просматривал видео своего нахождения в городе – как прилетел в город невесть кем… то есть — уже не машина, но ещё не хозяйский сын… как прошёлся по дому, как ходил по музею, как ремонтировал скутер и как орала… нет, не орала… выговаривала хозяйка… она же – теперь уже мать – за тюнинг… но классно же получилось! – к тому же она сама и разрешила… как вмешался в разговор и она его не остановила, а дала сказать… – жизнь резко повернула в сторону, и пока было непонятно – хорошо это или не очень.
Семья, свой дом, свобода – мечты, уже ставшие понемногу претворяться в жизнь, становились всё более призрачными. И невыполнимыми.
Хозяйка принародно объявила его сыном – но документы на усыновление оформлять даже не собирается! Ни слова об этом не было сказано! А спросить сам так и не решился. Проведённый обряд считается действительным только в общине… для городских он всё ещё является её вещью.
Он – киборг. Машина. А точнее – боевая машина. Для всех он – техника в виде человека.
И только она разглядела в нём… сына. Или это – всего лишь вынужденная необходимость? Ведь был у неё настоящий сын! И она его всё ещё ждёт… и даже комната его поддерживается в том же виде, какой была в день ухода Ведима из дома… для полёта в училище… жив ли? Возможно ли узнать?..
Был, конечно, последний командир – тот, давший имя – относившийся к нему, как к человеку. И не только своё имя, как отчество – Горыня Вучич… — дал он, но и знания, и умения по родной вере его предков… но вот сыном своим не называл… только собирался. Где он сейчас?
Всё ещё в нави – или уже получил новое воплощение? Как бы узнать, в каком теле сейчас его душа? А если… а если его душа воплотилась… в киборга? Вот как бы узнать — в какого? И где этот киборг?.. у кого спросить?
У хозяйки… то есть… уже у матери. Так непривычно и странно… так не бывает… но так стало. Но… не сейчас… потом…
***
Через пару дней Нина отправила Мая и Майю в деревню – прилетевшая за ними Голуба согласилась разместить их в своём доме, и даже дать по отдельной маленькой комнате, но с предупреждением:
— Бардак разводить не позволю!
— Да ни в коем случае! Никакого бардака! Они оба предупреждены. Майя может шить и вязать, ей поставлен полный пакет по домоводству. А ещё кружево плести её Мира обучила… плетёт по полсотни салфеток в день, я уже часть сдала на продажу. Может коров доить или молоко обрабатывать… она хоть и мала ростом, но всё же она киборг. Май бариста… но может и другую работу выполнять по дому… он отлично готовит.
— Вот и ладно… — Голуба явно успокоилась, — пока по дому дело найдется, а там видно будет. Платить за них как?
— За прокорм, одежду и жильё… но… давай так. Одна десятая часть всего, что они произведут, деньгами или продукцией – без разницы, пойдёт в приданое Мире. Если она всё же согласится идти замуж за киборга, то свадьба должна быть самой богатой… так, как ей хочется… насколько это возможно… чтобы она не чувствовала себя униженной замужеством за машиной. Всё-таки Змей… не совсем человек. И одна десятая… на вот этот мой счёт в банке, — и Нина скинула гостье номер счёта, — здесь будут копиться деньги на строительство дома. Их будущего дома.
— Я ведь не против… если будут согласны, пусть женятся… но надо начинать готовиться к свадьбе сразу… я видела её куклу. И знаю, какой наряд она хочет… в любом случае свадьба будет, не с киборгом, так с парнем из другой деревни.
— Договорились. Я открыла ей счёт в банке, и деньги от продажи можно накапливать там. И… если будут куплены на её имя ещё киборги, то их тоже можно использовать на работах, а часть сделанного откладывать на приданое. А учиться захочет… решит сама… куда поступать. Если согласится в наш пединститут, сможет в моём доме жить. Если в Сельхоз Академию захочет… тут сложнее, придётся жить в общежитии… поживем и всё узнаем. Ей решать.
Голуба спорить не стала, и, получив на киборгов третий уровень, повезла их в деревню.
***
В субботу на скутере прилетел Змей с полным мешком копчёной рыбы и двумя коробками керамики от Авеля, но всего на полдня – на большее время его не отпустили, а настаивать он не посмел.
Оказался очень коротко подстриженным, не совсем ровно и будто под горшок – на ежедневных сеансах связи волос у киборга явно было видно больше. Змей сказал, что волосы оставил на деревенском капище, куда вчера ходил для проведения обряда вместе с «новым хозяином», как он назвал Доброхота.
Но видео не скинул – снимать ему не разрешили – Доброхот нарочно приказал Сивому контролировать, чтобы Змей не вёл запись.
Зато скинул видеозаписи своей жизни в деревне – поселили его явно в какой-то кладовке, но ему это даже хорошо, впервые у него появилось своё жильё с отдельным выходом на двор. Эта самая подклеть крошечная — примерно два на три метра, дан матрас на пол, сундучок под вещи, табурет и небольшой столик.
Для боевого киборга просто шикарно! – но после жизни в доме Змею здесь явно тесно и не очень уютно.
Змей показал Нине всех братьев Миры — их дома, поля, животных, лодки… — и сенные сараи с зерноскладом, которые он теперь должен охранять. И Нине показалось, что новой работой DEX не очень доволен – охранять от пожара сенные сараи мог бы и неразумный киборг! Но лишнего неразумного DEX’а не было.
В первый же день жизни в деревне Дар вручил Змею ритуальную шкатулку, в которую тот будет откладывать деньги на свадьбу. Теоретически. Шкатулка была именно ритуалом – но в ней можно было хранить обереги, мелкие предметы и найденный жемчуг.
Доброхот открыл Змею электронный кошелёк, на который будет поступать выручка от проданных изделий или от иного заработка. Эти деньги Нина разрешила расходовать на себя – но только после отчислений четверти заработка на её неснимаемый счёт и четверти заработка на её текущий счёт.
Когда Змей уже собрался лететь обратно, Нина посадила его за стол, достала из холодильника и разрезала купленный торт, разлила чай:
— С днём рождения, Змей! Тебе уже семь лет! Оно, конечно, по-настоящему твой день рождения был позавчера… но я хотела тебя поздравить не по видеосвязи… а вот так… наедине… дома.
Он завис и замер. Никакой реакции. От слова «совсем» — только по-машинному застыл с занесённой над куском торта ложкой. И Нина грустно усмехнулась:
— Тебе никогда не отмечали день рождения? То есть, день выпуска? Ну да… жизнь твоя не сахар была… не до отмечания было. Значит, теперь будем отмечать. Держи подарок… — взяла с кресла и подала ему в руки большой пакет: – Разворачивай, это тебе… и в холодильнике есть ещё один торт. В коробке. Увезёшь с собой, угостишь ребят на острове.
В пакете DEX обнаружил новый камуфляжный костюм, термобельё, носки и крепкие новые берцы. А также крепкий трижды прошитый ремень и ножны.
— А теперь садись и будем праздновать. С днём рождения, Змей! Весь торт тебе, мне и одного куска хватит. Отомри и ешь.
— Благодарю… мама…
Нина даже прослезилась – впервые Змей назвал её мамой!
Успокоился, наконец-то. Понял, что ничего страшного с ним уже не будет. Его первый день рождения! С тортом и с чаем.
— Очень надеюсь, что это не последний твой день рождения в этом доме… а потом у тебя… у нас… будет свой дом… в новой деревне.
***
На следующий день — в воскресенье — Лютый привёз Миру, она явилась с подарками – привезла мороженные ягоды, грибы сушеные, рыбу сушеную и копчёную. Нина с благодарностью приняла все продукты – это было действительно неожиданно и очень приятно – и уже привычно позвонила Зосе.
— Что самой не подойдёт, можешь отдать киборгам… Агния раньше платьев не носила, пусть привыкает… а что-то и Майе подойдёт… она сможет перешить для себя, она шить умеет.
Нина снова сводила её в музей. Как оказалось, она хотела не столько выставки посмотреть, сколько с Лизой и Лидой увидеться и рукоделие своё показать! Нина усмехнулась, но дала возможность девочкам пообщаться в киборгской комнате отдыха, отослав парней – Василий пошёл провожать Агата и Клару к просветителям, а Петя — в хранилище.
Потом сводила Миру и Лютого в музейную лавку и показала, что продаётся и какие предметы киборг может делать на продажу. Его заинтересовали резные шкатулки, пряничные доски и скалки для пряников и печенья – по пути домой пришлось купить ему набор инструментов для резьбы по дереву.
Улетели гости уже в пятом часу пополудни сытые и довольные.
***
План-план-план… чтоб ему пусто было! План по инвентаризации предметов, план по выдаче предметов на выставки, план по возврату предметов с выставок, план по пополнению коллекций… и все планы надо умудриться выполнить… а вот каким образом – это никого не волнует! Как фондовик, знающий, каких предметов не хватает в коллекции, может выполнить план пополнения коллекций, если он раз за разом не включается научниками в состав экспедиции? И какие предметы могут привезти научники, если они не знают, каких предметов не хватает, а каких — излишек?
Вот и привозят раз за разом однотипные глиняные миски и горшки, которых уже не одна сотня, или подсвечники, которых тоже не счесть, а обережные глиняные фигурки с солярными знаками остаются в деревнях и на голографиях.
Сидя на понедельничной планёрке в кабинете директора, Нина вполуха слушала речь Илзе о готовящейся экспедиции, о приехавшей на стажировку студентке, о плане покупки нового киборга после списания двух старых, которое после окончания экспедиции запланировано… а мысли шли совсем в другую сторону.
Была досада на весь научный отдел – опять ни одного фондовика в экспедицию не берут.
А это значит – весь экспедиционный сбор будет состоять из не нужных музею вещей… старых, но однотипных… и что Тришу опять никто из научников слушать не станет, а он единственный в группе знает, что нужно фондовикам… и что его надо обязательно выкупить… после списания, чтобы не попал к какому-нибудь садисту… а денег лишних нет, если только под зарплату… и что Триша будет всегда на связи с Василием, и не забудет присылать копии записей… и что нужные предметы Илзе вряд ли привезёт.
И снова придётся изворачиваться и добывать эти самые нужные предметы самостоятельно – или хотя бы информацию, что такой предмет существует и у кого в доме находится. А ещё лучше – если есть легенда у предмета, то есть информация, как предмет был изготовлен, кем, когда и кому продан, в каких условиях хранился, есть ли авторская подпись или клеймо, есть ли автограф владельца и так далее.
Привезённые из деревни предметы Нина дарить музею отказалась – только через закупку! – и поэтому Алла была вынуждена пригласить из Янтарного эксперта для оценки предметов и перенести ФЗК ещё на неделю. Нина цену заломила максимально высокую и потому без экспертизы главбух оплачивать поступление отказалась.
Середина мая – начало летнего туристического сезона. Режим работы залов уже изменён – с середины мая по середину сентября залы будут работать не восемь, а шестнадцать часов в сутки, на лето будут временно приняты более десяти смотрителей, возможно, будет закупка киборгов… если полугодовой план будет выполнен, конечно.
Старые, уже списанные киборги остаются в музее как будущие экспонаты… но могут быть проданы любому желающему, имеющему достаточно средств.
Директор музея понимает, что любая вещь со временем устаревает и становится антиквариатом, а затем и экспонатом. А любой экспонат можно выставить. Или продать за ненадобностью.
Но — если сегодня распродать задёшево списанные «пятёрки» и «четвёрки», то через пару лет придётся переплачивать за них же вчетверо. Другие музеи уже имеют коллекции киборгов, многие из которых просто хранятся в купленных для этого модулях.
В музее города Воронова не столько много киборгов, чтобы выделить их в отдельную коллекцию, но и не мало, и приходится время от времени часть киборгов будить, а вместо их укладывать в сон следующих… а не купить ли пару «пятёрок» в помощь Змею?.. мысли текли как-то сами по себе.
В конце планёрки директор спросил:
— Есть заявление на покупку киборгов… Нина Павловна, у вас заявка на двух DEX’ов. Вам своих мало? Хотите купить и снова сдать в аренду музею? У Вас их и так… коллектив!
— Разве нет киборгов на продажу? – удивилась Нина. — Я вправе покупать столько киборгов, сколько могу содержать… эти киборги будут списаны после экспедиции, и я хочу их выкупить.
— Я не оспариваю Ваши права! Я просто хочу знать, останутся эти DEX’ы в музее или нет.
— В музее… точно нет. Мне на островах нужны охранники… я написала на Тридцать Третьего и Двадцать Пятую… они всё равно идут на списание…
— Тридцать Третьего я не отдам! – вскочила Илзе. – Только что получили грант на экспедицию, он единственный проводник, которого принимает пасечник… тот самый, который вывез с Земли… и Двадцать Пятая нужна…
— Так ведь не сейчас, а когда вернётесь… после экспедиции…
В разговор сунулась Тамара – Нину понесло, вскочила и заметалась по кабинету Илзе, начался крик, который остановил удар директорского кулака по столу. Планёрка была закончена и к вопросу киборгов больше не стали возвращаться.
Нина пришла домой совершенно разбитая. Заявление не подписано, выбранных киборгов не отдали… и не пообещали даже… если бы не эта Тамара — вот надо же было ей сунуться!
А Тришу выкупить надо обязательно! И Динару тоже… но как?
Из-за туч вывалился лунный диск, болезненно жёлтый, со шрамами. Лик каторжника-бродяги. Уже с подвязанной щекой, скособоченный.
Она вспомнила старуху с набеленным лицом, в венке. Ту, что с провалами вместо глаз. На гладком черепе остатки седых волос. И зубастая ухмылка.
Она даже слышала голос старухи, скрипучий, глухой. «Он достанется мне».
Это ветка билась в окно, скользила по свинцовому переплету. И луна — вот так же, словно каторжник, сквозь прутья решётки, подглядывала сквозь редкие, рваные облака.
Всё повторяется, идет по кругу с ужасающей точностью, с глумливым дьявольским педантизмом. Только ветра нет, а луна жирнее и нахальней.
Бродяга уже не довольствуется воровским подглядом, он тянет руки, протискивается, протекает своим ущербным, полночным телом в брешь меж полуопущенных штор.
Les stores подобны сонным стражникам у городских ворот. Вид их непроницаем и грозен, их толстый бархатный доспех надежно укрывает от набегов желтолицего, в оспинах, каторжника и того буйного, огнедышащего варвара, что является днем.
Но этот доспех надежен, если стражи не дремлют и вовремя смыкают ряды. Если они спят, забытые на посту, без окрика капрала, то спасения нет.
Каторжник бесшумно крадется в узкую дверь, в самую неприступную форточку, расползается дымным пятном, подставляет свои бесформенным ладони под пятки шествующих призраков. Выстилает дорогу самой смерти.
Клотильда угадывает очертания согбенной фигуры в черном балахоне. Бродяга, потешаясь, постукивает желтым прозрачным пальцем по блестящему черепу.
Это в насмешку, с издевательским напоминанием, чтобы она, наказуемая, смотрела, не отводя глаз, чтобы видела и восхищалась тем, как блестит, как переливается эта отполированная веками мертвая, лобная кость.
Старухи скалит свой безгубый рот. Померанцевый венок на голове вызывающе ярок.
— Вот видишь, — шепелявит она — он всё-таки достался мне. Он мой. Я же тебе говорила, я тебя предупреждала, что именно так и случится. Ты мне не соперница. Ты слишком глупа, чтобы тягаться со мной, слишком самонадеянна. И заметь, ты сама его мне уступила. Ты сама его отдала. Открыть тебе тайну? Он хотел жить. Он боролся за жизнь, потому что любил. Но ты сама толкнула его в бездну. Сюда, ко мне. И теперь он мой. Навсегда.
Клотильда услышала, как старуха глухо, гортанно засмеялась. Это был ужасный смех, нечеловеческий, ибо горло её, так и её рот, были пусты. У неё не было голосовых связок, и язык давно истлел.
Голос, костяной, могильный, проходил сквозь иссохшую гортань и зубы, формируя гулкие слова. Будто камень, проваливаясь, ударялся о стенки колодца.
— Он принадлежит мне, — повторила старуха.
Она вытянула костлявую руку. Рукав черного балахона сполз, и Клотильда увидела раздвоенную кость предплечья и паутину старческой кисти.
Подглядывавший бродяга продолжал висеть за окном, уцепившись не то за карниз, не то за ветку, и тут же, со злым шутовским нахальством, сунул свои бесформенные пальцы меж костяшек и сочленений старухи, чтобы удостоверить их мертвую голизну.
Клотильда хотела зажмуриться, но пересилила себя. Она хотела увидеть его. Эта сцена с полуночным визитом происходила не первый раз.
Старуха уже являлась, чтобы насмешничать. Она обновляла свой померанцевый венок, иногда добавляла к нему кувшинчик белой лилии или пучок фиалок. Не забывала о румянах и помаде. Губ как таковых у нее не было, и она накладывала жирный, густой слой на зубные корни и кость подбородка.
Каждый раз что-то неуловимо менялось, чтобы не позволить наказуемой, приговорённой к этой пытке привыкнуть и приспособиться. Но свои паучьи кости старуха уже показывала, поэтому Клотильда не испугалась.
Это было отвратительно, напоминало о неотвратимости её собственного тлена, о скрытых под белой, еще нетронутой кожей, костях и плоти, которую сожрут черви.
Но Клотильда могла это вынести со стоическим спокойствием. Она слишком часто слышала, как святые отцы с амвонов пророчат смерть вторую, окончательную, и призывали услышать стук пустых костей.
Видения чистилища и даже ада не раз её посещали, и она, как ни странно, к ним привыкла, как привыкают к ревматической боли.
Старухе её не испугать. Старуха здесь, чтобы явить триумф, похвастаться добычей, и Клотильда ждала, когда она это сделает. А она сделает.
Иначе не являлась бы, не двигала бы здесь своим выпотрошенным горлом и не щелкала зубами. Ибо чего её хвастливые слова без доказательств?
И старуха выполняет задуманное. Свой костлявой рукой она выводит под взгляд желтолицего бродяги стройного юношу с бледным и печальным лицом.
Силуэт неясен, но Клотильда знает его.
Это он, Геро.
В отличии от старухи, охотницы до болтовни, он говорить не будет. Он будет смотреть. Долго и отрешенно. В его взгляде ни упрека, ни ненависти. Только тень сожаления.
Но сожаления ни о потерянном, об ушедшей жизни или загубленной молодости, а сожаления о ней, герцогине, и о тех, кто рядом с ней, о тех, кто живет в невежестве и страхе, с повязкой на глазах, растрачивая свою жизнь на вражду и страдание.
Рука старухи его не отталкивает и не отвращает. Он позволяет коснуться себя, что та и делает с каким-то даже благоговением.
Облик его не понес ущерба. Он не изменился, только стал еще более далеким. Он недосягаем и неуязвим. Никакого балахона или савана. Он одет как в тот день, когда Клотильда прощалась с ним, отправляясь на Рождество в Париж.
Может быть потому, что именно таким она его и запомнила. В тот день она видела его в последний раз.
Правда, это не совсем верно. Она видела его ещё раз. Уже в беспамятстве, когда двое слуг несли его через двор к повозке.
Слуги несли его, взявшись за углы льняной простыни, чтобы не прикасаться к зараженному.
Она видела бессильно свесившуюся руку и запрокинутое лицо, едва узнаваемое, с багровыми знаками подступающего недуга. Она знала, что он ещё жив, он ещё дышит.
Но Оливье уверил её, что недуг необратим. Осталось несколько часов. Он всё равно умрёт, но если поддаться великодушию и оставить его умирать в замке, то последствия будут ужасны.
Болезнь начнёт распространяться. Сама герцогиня в смертельной опасности, ибо оспа не щадит ни простолюдинов, ни особ королевской крови. Во имя спасения её драгоценной жизни от заболевшего необходимо избавиться.
И она испугалась.
Ей было так страшно, что мысли путались.
Болезнь представлялась ей в образе огромного склизкого существа, вроде гусеницы, с красными полосками на голом брюшке. Эта гусеница, до странности многоногая, размеренно передвигая свои поросшие волосками сочленения, шевелила челюстями, наставляла свои прозрачные глаза на стебельках и пыталась взобраться по подолу платья. Взбираясь, гусеница тянула за собой блестящую нить.
У герцогини крутилась только одна мысль – сбросить эту гусеницу, избавиться, раздавить.
Страх парализовал её.
Клотильда вспомнила толпы бредущих нищих, среди них были те, чьё лицо было изрыто оспой. В панике она уже видела прокаженных с гнилыми культями вместо рук и ног. Некоторые были слепы.
То же самое могло случиться и с ней, её лицо могло обратиться в такую же измятую уродливую маску, её безупречная алебастровая кожа будет изъедена мохнатой гусеницей, которая, показываясь на поверхности, будет снова нырять в её плоть, оставляя за собой кровоточащие язвы.
Глянув в зеркало, она почти увидела свое будущее, свое неминуемое уродство. На висках выступил пот.
Она едва не закричала, а когда смогла говорить, то твердила только одно: «Избавьтесь от него! Избавьтесь!»
Все последующие дни она не могла спать. Прислушивалась к себе. Ждала озноба и лихорадки. Искала на коже пятна.
Но если на лбу и выступал пот, то это был симптом все того же страха. Болезнь более не проявилась. Даже его слуга, соглядатай и стражник, бывший при нём в последние часы, и тот остался здоров.
Казалось, недуг удовольствовался одной жертвой, самой желанной.
В воздухе повис неуловимый дымок скорби. Все старательно отводили глаза, словно соучастники после свершившегося убийства.
А по ночам, где-то на опушке леса выла собака. В одну из ночей вой раздался так близко, что в окнах замелькали встревоженные тени. Послышались голоса сторожей и даже выстрелы.
Говорили, что в парк из Венсеннского леса забрел подраненный волк. Но герцогиня знала, что это не волк.
Это собака. Та самая черная собака, которую он однажды небрежно потрепал по холке и почесал за ушами. Этой собаке никто не мог запретить плакать.
На следующую ночь вой раздался снова, но уже далеко, в лесу. Возможно, это её придворная дама Анастази де Санталь снова обращается в эту собаку и уходит в лес, чтобы в этом тоскливом вое излить свою скорбь.
Герцогиня хотела бы к ней присоединится, но не могла. Убийцам отказано в милости скорбеть.
Когда выветрился дурман страха, и она смогла мыслить трезво, она пожалела о своей поспешности.
Чего она испугалась?
Достаточно было соблюсти разумную осторожность, протирать кожу уксусом и приказать всем слугам делать то же самое.
А заболевшего Геро можно было поместить в отдельный флигель и приставить к нему тех слуг, кто переболел оспой. Таких в замке было трое.
Если жить ему оставалось, по словам Оливье, несколько часов, то он встретил бы смерть в тишине и покое, окруженный заботой. Он не заслужил того, чтобы умирать среди грязных нищих, чумных и прокажённых, на грязной соломе, в переполненной, холодной палате.
Что, если опасность и не было столь уж велика? Что, если он мог… выжить?
Но с другой стороны, что стало бы с ним, выжившим?
Последствия оспы ужасны. Шрамы, слепота. Он был бы изуродован до неузнаваемости.
Та гусеница изгрызла бы ему лицо, выела бы ему глаза. Его прекрасные глаза. А его веки, такие нежные, трепетные, с длинными ресницами, обратились бы в загрубевшую корку.
Это был бы уже не он. Или — он?
С тех пор, как ее начала посещать старуха, герцогиня знала: слепой, с веками без ресниц, изуродованный, это всё равно был бы он. Он, живой и теплый.
Ей остался призрак, тот, что приходит вслед за старухой. Это уже великая милость.
Прошло немало времени, прежде чем это случилось. Пришла весна. Февральский промозглый ветреный холод сменился влажной предпасхальной оттепелью.
Весна накатывала победоносно, торжествующе, с птичьим гомоном, с капельным звоном, с солнечным пятнистым кружением, но в самом замке зима ещё держала оборону.
Весна обтекала крошечный островок скорби, как многочисленное войско варваров обтекает неприступную крепость.
Венсеннский лес уже подернулся зеленоватым маревом, уже запестрели первые цветы. А в парке у корневищ, в тени стен и башен, ещё лежал затвердевший снег.
И деревья оставались мёртвыми, безучастными. Они будто не слышали трубного призыва. Их сок под складками коры оставался густым и неподвижным, как кровь мертвеца.
Кто-то должен был пройтись по аллеям и коснуться каждого ствола с дружеским напоминанием.
Весна, мой друг, весна! Пора, просыпайся. Но единственный человек, способный это сделать, снять зимнее заклятье, лежал в безымянной могиле.
Клотильда вздрогнула. Она даже не знает, где похоронен этот бедный дурачок, этот сумасшедший, этот юродивый.
Тот, кто обессмыслил, разрушил, уничтожил всю ее жизнь.
Умерших в Отель-Дьё, тех, кто не был опознан и востребован, бросали в ров с негашеной известью. Таких ям, полных безымянных мертвецов на кладбище Невинноубиенных было больше десятка.
Туда свозят со всего Парижа, из приютов, из больниц св. Лазаря и св. Луи, из Консьержери, из Шатле, всех замерзших, ограбленных, утопленных, с ранами от ножа и шпаги, со следами удавки и тяжелой лакейской палки.
В эти ямы отправляются и чумные и оспенные, и отравленные, и синюшные, и те, чей недуг так и не был опознан. Их десятки, сотни. И где-то среди них он. Лишённый имени и могильного камня.
Она бы всё отдала, чтобы увидеть его ещё раз. Заключила бы сделку с дьяволом.
Она даже обращалась к дьяволу, звала. Но на зов никто не явился.
Видимо, цена была несопоставима с условием. Призрак, что приходил, всего лишь игра воображения. Она видит призрак, ибо желает его видеть.
Ей достаточно моргнуть, и старуха исчезнет, а с ней и её спутник.
А лик каторжника в шрамах превратится в далекое и равнодушное светило.
Она могла бы навсегда уехать из этого проклятого замка. И тогда всё бы скоро забылось.
Но она осталась. И упорно возвращалась назад с безумной надеждой на пробуждение. Не была ли та болезнь всего лишь сном?
Там, в Париже, у неё нет никакой надежды, а здесь сами стены помнят его, его голос, его шаги. В глубине зеркал хранится, как в сокровищнице, его образ.
– А что, Денчик, зайдём в кафе, съедим по мороженке? – предложила мама, когда они вышли из кабинета адвоката.
Она после разговора с адвокатом воспряла духом и теперь с улыбкой, полной надежды смотрела на борьбу молодой мамаши с годовалым карапузом – он совершенно не хотел идти туда, куда было нужно маме. Она его разворачивала, он делал два-три шага и бегом бежал в сторону или назад… Мамаша «давала себя обмануть», а потом догоняла карапуза и снова направляла его вперёд, и он снова сворачивал с прямого пути. Мамаша что-то говорила своему малышу, пыталась увещевать его, устыдить, но ребёнку, похоже, нравилась сама игра, а куда идти – для него было не важно.
«Хотя, почему это не важно? – решил Денис. – Это очень даже важно, куда идти! Может, именно это и важно!»
– Ты меня слышишь, Денчик? – спросила мама. – Я говорю, пойдём съедим по мороженке?
– Да, конечно! Давай по мороженке… Куда пойдём?
– А пошли в «Сказку»? Я давно там не была.
– Наверное, с тех пор, как я был вот таким же карапузом, – засмеялся Денис, однако развернулся и пошёл с мамой в кафе-мороженое «Сказка».
Двухэтажный деревянный теремок, украшенный резьбой по дереву и фигурками сказочных персонажей, тоже вырезанными из дерева, стоял в скверике. Вокруг было довольно много гуляющих родителей с маленькими детьми. И в кафе – тоже. Но и свободные столики были. Денис выбрал стол в стороне от всех.
Пока стоял в очереди, смотрел на малышню и думал про то, что вот он тоже, как эти двух-трёхлетки – с мамой…
Вздохнув, сел спиной к залу, чтобы не видеть никого. В конце концов мороженое и кофе любят не только дети.
Однако вскоре его похлопали по плечу и рядом раздалось:
– О, Ден, привет! – и следом маме Дениса: – Здравствуйте, Марина Андреевна.
Денис обернулся. Рядом стояли Егор, Алёна и ещё парень с девушкой. Алёна! И снова рядом с Егором! А он, Денис, – с мамой!
Готовый провалиться сквозь землю, Денис поприветствовал друзей. Они, посовещавшись, отошли к свободному столику.
Их столик стоял за спиной у Дениса. И Денису было их не видно, а из-за детского гвалта и не слышно.
И мороженное, и кофе потеряли вкус. Сразу вспомнился голос адвоката и её слова, про то, что он хороший мальчик, случайно нажавший на кнопку репоста. В 19 лет, блин, мальчик! Хороший мальчик, бро!
Денису хотелось уйти из кафе побыстрее, но мама не спешила. Она потихоньку ела мороженое и что-то рассказывала про свою работу. Но всё внимание Дениса было стянуто к столику за спиной. Денис вежливо улыбался маме и мысленно проклинал всех мамаш с детишками, кафе-мороженное «Сказку», Егора с друзьями, Алёну и вообще всех и вся. И думал о том, что там, за его спиной, делают Егор с Алёной и друзьями? О чём разговаривают? Наверное, смеются над ним?..
– А ты чего не ешь? – спросила мама.
– Не хочется что-то, – ответил Денис и понял, что да, действительно больше не хочется ни мороженого, ни кофе, ни вообще жить.
Мама извиняясь улыбнулась и принялась есть быстрее, и Денису стало стыдно.
– Не торопись, – сказал он. – Я подожду. – И немного подумав, добавил: – Меня сегодня друзья в клуб позвали. Я схожу, хорошо?
– А кто там будет? – спросила мама.
– Мои одногруппники. Егор вон…
– Хорошо, только не долго…
– Мам, это клуб! Мы в девять только собираемся…
Мама тяжело вздохнула и согласилась.
– Ты мне дашь… тыщу? – спросил Денис, вспомнив, что теперь у него карманных денег нет.
Мама достала кошелёк и протянула Денису купюру. И тут же добавила ещё две сотки.
– А это на такси.
Денис, краснея, взял деньги и, окончательно смутившись, понял, что нашёл повод оглянуться, и попросил:
– А ещё пятьдесят рублей есть? Я Алёне должен.
Мама достала пятидесятирублёвую купюру.
Денис развернулся, чтобы вернуть Алёне долг, но ни Егора, ни Алёны, ни их друзей за столиком не было. Когда они ушли он и не заметил.
Ушли тихо, не сказав ему ни слова, не попрощавшись. И это было особенно неприятно.
Собираясь в клуб, Денис раздумывал идти или нет и как дальше держать себя с Егором. С одной стороны, многолетняя дружба. А с другой – Алёна. Хотя что тут можно предъявить? Денис никогда с Алёной не разговаривал о своих чувствах. А Егор никогда не обещал, что не будет с Алёной общаться. И вообще, в прошлый раз она принесла диск с игрой, ей нужны были деньги. А в этот раз вообще возможно она с друзьями была, а Егор случайно встретился…
Разозлившись в конце концов на себя, Денис помахал маме и вышел из дома.
Клуб «Че Гевара» находился в новом микрорайоне, среди современных многоэтажек, так не похожих по дизайну на коробки спального района. Креативная подсветка добавляла очарования в надвигающиеся сумерки. А молодёжь на крыльце клуба и доносящиеся из-за закрытых дверей приглушённые звуки музыки обещали эпичный драйв.
Знакомых на крыльце не было, поэтому Денис сразу вошёл внутрь, заплатил за вход, глянул на столик, на котором был разложен различный мерч – футболки, кепки и значки заезжей пост-рок группы, и не спеша направился к барной стойке.
В клубе было много народу. Большинство пришли на выступление музыкантов, кое-кто уже щеголял в купленных тут же футболках, выражая своё фанатское отношение к исполнителям и звучащей музыке.
Пока бармен цедил из кеги золотистый напиток, Денис разглядел одногруппников, они сидели за столиком и о чём-то весело смеялись. Егора среди них не было.
Взяв стакан, Денис направился к ним.
– О, Ден! Привет! Здорово, бро! Как дела? – посыпались приветствия, и Денис снова ощутил себя счастливым человеком.
– Всё ок! – ответил он и сел на тут же пододвинутый стул.
– Как прошло рандеву с адвокатом? – спросил Глеб.
– Адвокатшей… – усмехнулся Денис.
– Адвокатессой… – тут же поправила Соня.
– Во-во! – засмеялся Вадим. – Что там сказала тебе эта… адвокатесса?
– Сказала, типа я тебя предостерегаю, будешь хамить – можно отхватить люлей! – поделился Денис.
– Типа ролевая игра? Играем в хорошего мальчика?.. – уточнил Вадим. – Адвокатша, она хоть симпатичная?
– Главное, чтоб профессионал была! – сказал Глеб. – Как она, профессионал?
Денис кивнул и отпил пива. Вспомнилось кафе-мороженое и мамаши с малышами. И он сказал:
– Не знаю… Но купоны состригла профессионально…
– Это они умеют, – посочувствовал Вадим.
– А ты откуда знаешь? – усмехнулась Соня. – Много имел дел с адвокатами?
– Догадываюсь… – огрызнулся Вадим.
– Как хотите, а адвокат должен быть профессионалом! – встрял Глеб.
– Ну и какой это профессионал, если советует не отсвечивать? – возмутился Вадим. – По мне так к этому беспределу нужно привлечь внимание общественности! Кстати, я подписан на одного топового блогера…
– Только на одного? – засмеялась Маша.
– Да я не про это, – отмахнулся Вадим. – Он живёт в нашем городе. Piter Sila… Пётр Сильвестров. У него порядка трёхсот тысяч подписчиков. Думаю, надо его привлечь…
– А может, лучше послушать адвоката? – робко возразила Кристина, но слушать её никто не стал.
Велена изумленно оглядела это внезапное царство тишины и тяжко вздохнула. Что могло случиться за то время, пока… И тут до ее ушей донесся тихий скрип, а из ворот выбежал Санир с рассеченной губой, солидным фингалом и, судя по сероватой коже, ушедшим в ноль резервом.
— Госпожа Марья, тут это… вот… — глава мрачно отошел в сторону, показывая замотанное бинтами тело, кажется, одного из его подельников, живое, похоже, только чудом. О чем говорил лежащий у него на груди янтарик-амулет, скорее всего, того же Санира.
— Да тут у нас один из тех типов в доспехах озверел и сказал, что ведьму проще убить, чем чего-то добиться. Его Фарни… успокоил, — на последнем слове голос парня совсем притих.
— Ты хотел сказать «упокоил»? — вздернула бровь воительница, замечая пятна копоти на доспехах рыцарей, которые поспешно собирали свои палатки.
— Нет, он живой. Но потом приехали те ребята, вроде наемники, и опять была свара. Пару из них убили. Один рубанул Маркена, все смешалось, и вот… — парень замялся, разводя руками. А Велена вдруг поняла, что этих окровавленных кустиков за дорогой отчего-то не припомнит. В одном посередине лежал оплетенный корнями и ветвями смутно знакомый рыцарь с ожогами и копотью на доспехах, а рядом в куда менее нормальном состоянии угадывались трое незнакомцев в комплексных доспехах. Двое уже часа два как не живые…
Марья мрачно разглядывала произошедший беспредел. В принципе, оно к тому и шло. Такое количество вооруженных людей до добра никогда не доведет. И поскольку каждый был уверен в своей правоте… получилось то, что получилось. С одной стороны, их понять можно. Каждый хочет удачи себе, и конкуренты мешают. Но с другой стороны… видят же, что они никому даром не сдались, даже архимаг ушел не солоно хлебавши, так неужели нельзя спокойно заказать амулет и пересидеть в деревне?
— Господа, раз такое дело… Попрошу на будущее сразу объясняться. Мне не нужны смерти и трупы под домом. Кто желает устраивать смертоубийство — прошу выходить в лес. Кто попытается проникнуть в дом силой, тому будет очень нехорошо от магии, — Марья смолчала о том, что недавно умерших теперь придется хоронить, а сама аура смерти будет здорово мешать колдовству и особенно исцелению. Ругаться насчет тупых мужиков она не стала — смысла не было никакого.
— Но мы ж совсем не при делах, — сокрушенно вздохнул несчастный глава разбойников. — Что ж мы совсем нелюди — вот такое устраивать!
— Марья, давайте пройдем, Фарни и Милике сейчас очень плохо, я ничего не трогал, только отвар укрепляющий им дал… — поспешно встрепенулся юный целитель и пошатнулся, хватаясь за забор. Быстро метнувшаяся к нему Велена ловко придержала его под руку.
— Пошли, болезные… что ж оно так получается-то паршиво… — ведьма заметно скисла. Так хорошо проведенный день закончился настолько плохо. Ругать студентов, как и разбойников, было бесполезно. Это ничего не давало, кроме ощущения собственного бессилия.
Ведьма широко открыла ворота, позволяя занести в дом раненого. Видок у того был не очень, она сомневалась, что действительно сможет помочь… Но с новой силой… неужели не справится? Было бы обидно. И самое мерзкое, что тот самый амулет теперь болтался у него на шее. И ничем, видимо, не помог. Теперь она хорошо так задумалась насчет удачи — если ли та вообще? Не суеверие ли набежавших мужиков? Впрочем, без удачи этот разбойник вполне мог быть мертвым…
Пока мысли думали, руки делали. Первым делом разбойника сгрузили на лавку, стараясь сильно не тревожить. Марья отыскала пару завалящих зелий на случай полного истощения, сама она забыла уже, когда такими пользовалась, обычно магии нужна была капля… А ребятам пригодится. Вручила студентам флакон, велела поделить на троих, второй оставила на чуть позже, когда первая порция зелья усвоится. Сразу резко гнать резерв тоже нехорошо — тело, восполняя магические силы, истощает физические.
И пока ребята разбирались, она взялась смотреть раненого. Некстати напомнила о себе Машка, грозно мекая из сарая.
— Чтоб тебя! — ругнулась ведьма, но бросать мужика не стала. Поверхностные царапины ее пока не волновали, а вот колотая рана живота… Тут было, над чем подумать. Санир действительно сделал все, что только мог. Но, видимо, с внутренностями управляться еще не умел, как и с заражением крови.
И, взявшись за лечение, ведьма отстраненно подумала, что жизнь очень странная штука. Исцелять такие раны ей было не впервой. Но что удивило Марью, так это то, как спокойно полилась сила, даже без особого настроя…
Велена же в это время сбегала за тазиком с чистой водой и тряпицей, помочь убрать с бедняги лишнюю грязь и кровь — его-то бинтовали на скорую руку, лишь бы успеть кровотечение пережать!
— А ведь рана страшная, я меч осматриваю и это жуть, — тихо проговорила воительница, касаясь ногтем черного волнистого лезвия. — Это фламберг, и то, что парень пережил такой удар и не помер — огромная удача!
— Будет еще просто величайшая удача, если он не умрет сейчас или вскорости от нагноения, — пробурчала Марья. — Давай будешь промывать, а я — выгонять всю грязь. Слабонервным лучше не смотреть…
По-хорошему этому парню требовался отличный целитель, полный сил. Но у него была только ведьма и выдохшийся студент, которому самому сейчас магичить нельзя. И это действительно будет большой удачей. Марья рассеянно взглянула на главаря, присевшего на шатающуюся табуретку, но выгонять не стала. Пусть уже сидит, вдруг что подаст или чем поможет…
Она осторожно разрезала маленьким ножом бинты, легко убрала окровавленные тряпки и сбросила прямо на пол. Потом уберет, не до них. Заклинание, сдерживающее кровоток, чуть ослабло, из раны засочилась грязная, почти черная кровь.
Велена мрачно подала сухие чистые бинты, а сама принялась вымывать и чистить кожу вокруг раны и ее края.
— Придется шить, не скажешь, где у тебя спирт и нитки с иголками — это может понадобиться?
— Там, — ведьма указала на полочку, — я сейчас промою их, как-то давненько уже такого не было… — Марья метнулась к полке и достала из маленького горшочка моток белых ниток с иглой. Спирт оказался в подвале в большом, хорошо начищенном казане. — Как знала, что пригодится, и нагнала…
Разбираться с раной пришлось долго. Сначала вымыли грязь, зараженную кровь и немного гноя. Потом Марья залечивала внутренности, опять же изгоняя скопившуюся в полостях кровь наружу. Выглядело это отвратно. Попутно Велена сшивала разрывы, ибо магия магией, а нитки надежнее. Главарь разбойников через некоторое время уже вышел подышать на крыльцо, слушая громогласные вопли Машки. Отягощала всю процедуру невидимая, но хорошо ощутимая аура смерти.
Что было невероятно, но операцию бедолага выдержал, и в конце Велена принялась вновь накладывать перевязку.
— Марь, я справлюсь, а ты иди к Машке, а то она сейчас выберется и забодает всех, — коряво пошутила фея. Сейчас просто нельзя было продолжать держать кирпичную мину.
Ведьма согласно закивала, но сначала пошла мыть руки. У колодца она застала того самого блудного главаря, тихо сидящего на скамейке, подперев голову.
— Не волнуйтесь, жить будет, — вяло предупредила ведьма и слила себе на руки из ведра воду. В темноте кровавые струйки показались ей особо значимыми… Стоп. В темноте? Показались? Марья несколько мгновений тупо смотрела на собственные загорелые руки, пытаясь понять, каким это таким макаром их видно. Как прекрасно видно колодец, главаря, лавку и траву под ногами. Она и помыслить не могла, что ночью можно настолько хорошо видеть!
— Вы за ним присмотрите уж, не обидьте… — тихо поговорил мужчина, но, подняв на ведьму взгляд, вздрогнул и описал охранный круг. — Простите, госпожа ведьма, у вас глаза… светятся! — шокированно выдохнул он.
— Остатки ворожбы, — грустно ответила Марья, разбираться в этом всем ей было некогда. Ее ждала Машка и любимое, побитое копытами ведро…
А закончив с вредной козой, она перелила молоко в глиняный горшок и отдала пить студентам. Самой уже не хотелось ни есть, ни пить, ни думать. Только спать. А детям молоко полезно. Особенно выложившимся на полную катушку.
Впрочем, сверкающая в полумраке желтыми глазами Велена упрямо ткнула ей в руки чашку с какао.
— Ну что, в нашем полку баб со светящимися глазами прибыло? — криво улыбнулась фея, усаживаясь на свою уже привычную лавку. — Кажется, мы с тобой чего-то не знали. И сказки про ведьм не совсем сказки…
— Ну, кто знает… сказки ведь ниоткуда не берутся. Что-то стало прототипом… ой, ну это все в болото, давай спать! — Марья широко зевнула, едва не расплескав какао. Кстати, интересный рецепт… она уже где-то записывала, но как обычно посеяла записку. Или Тишка угнал шуршащую бумажку в свои закрома…
Марья осоловело похлопала глазами, допивая напиток. На улице студенты тихонько переговаривались с разбойником, укладываясь спать. Главарь честно просился наружу, за забор, но открывать калитку ему никто не спешил.
Воительница, тихо вздохнув, взяла из ее рук опустевшую чашку и аккуратно поставила на стол, опасаясь, что усталая подруга может попросту выронить. А потом придется покупать чашки у гончара — склочного и мерзкого деда-похабника.
— Так, ложись спать, завтра поговорим на эту тему… — вздохнула Велена, мягко, под руку доведя измотанную ведьму к постели и спокойно усаживая на кровать, вручая ее ночнушку. — Спокойной ночи, давай.
— И тебе спокойной ночи, — пробормотала Марья, сжимая в руках тонкую светлую ночнушку. — Глянь, пожалуйста, как там студенты… — если сама ведьма была просто вымотана дурацким днем и врачеванием тяжело раненого, то студенты оказались выжаты до последней капли. А такое магическое истощение чревато последствиями…
Фея, кивнув и напоследок ободряюще похлопав подругу по плечу, решительно вернулась к себе на лавку, неспешно на ходу стягивая с себя и так достаточно скудную одежду.
Стоило ей улечься животом на лавку, утыкаясь лицом в сложенные руки, как Велена со смешком поняла, что у нее на спине решил заночевать Тишка, с урчанием словно вытаптывающий меж лопаток лежанку. Но после насыщенного дня сгонять кошака было излишне лениво.
Студенты расположились на ночевку там же, подбив за день матрас свежей травой и разобравшись со всем необходимым. Молоко они уже употребили, как до того недурно пообедали и поужинали в отсутствие Марьи. Они все еще бессознательно сторонились разбойника, но сидеть рядом с человеком и не сказать ему ничего… это было выше их сил.
— Эй, слушай, мужик, тебя хоть как зовут? Да не думай, я не со скуки интересуюсь, — Санир, как самый старший, подошел к так и сидящему на скамейке разбойнику. — Просто… все сюда пришли за удачей, но по разным причинам.
— Расмус меня звать, а мотивация… Похоже, что как у всех, — мужик тихо выдохнул, пряча лицо в ладонях. А затем оглянулся, смерив парня невеселым взглядом. — Барон отобрал у моей семьи землю за долги, жена схватила ребенка, и я их больше не видел, — тихо и глухо проговорил он. — Мне уже тогда за тридцать было, в батраки поздно, а наемничать… Не все берут. Сколотил ватагу, и все хорошо было, даже деньги появились… Я просто хочу жить и чтобы мои ребята тоже жили, — он покосился туда, где уложили раненого. — Простая ведь мотивация, правда, парень?
— Очень понятная, — согласно кивнул целитель. — А мы доучиться не можем. Даже выучиться. Аристократам-то что? Родители заплатили, и вот он уже все знает и умеет… нам же вот даже куратор смертельную практику обещал организовать, — парень заметно шмыгнул носом. За себя-то ладно, а Милику жалко… — Только потому, что дар есть, а золота нет. И богатой родни нет. Вот думали хоть амулетами разжиться да экзамены посдавать… Но, видимо, не судьба. Сгинем у степных гоблинов…
— А может, он не всерьез? Ну какой же дурак детей-то к тем людоедам отправит? — с какой-то наивной надеждой вопросил мужик. — Ведь какой же ему резон, чтоб вы там головы сложили? — продолжил разбойник, и сам не понимая, как можно вот так и чтоб никто дерьмом за тупость не забросал. — Нет, правда, вы на что мелкота, но среагировали четко, следопыта нашего спасли, смутьянов поймали… Я слыхал, это не так-то просто у вашего брата-мага!
— Да, целителю трудно убить, — кивнул парень. — А что до куратора… Он может. Прошлогодний второй курс тоже получил «веселую» практику на гиблых болотах. Из тридцати человек вернулось десять. А все потому, что они этой жабьей морде чернила зачаровали и «случайно» ему мантию залили. Больно уж дурной мужик и жадный… Знал бы ты, сколько он дерет за экзамены… знаешь, не знаешь — все равно плати.
Санир грустно посмотрел на уже заснувших ребят и тихонько подвинулся.
— Пойду я, попробую поспать… А вы действительно хороший человек, жаль, что в разбойники подались. Быть может, эти амулеты хоть вам помогут… всем… — он вернулся на свою мужскую половину и подвинул Фарни, развалившегося на всем матрасе. Спал огневик чутко и сразу подхватился, но, поняв, что к нему всего-навсего подошел приятель, сразу отключился снова.
Расмус же, тихо выдохнув, крякнул и примостился на постеленном на мягкой травке собственном плаще. Да, жизнь не была легкой ни для кого из них…
Россия, Москва.
Возвращаются в столицу. Юный пионер приносит Холмсу несколько марсианских присосок.
Пионер:
— Это выкинули из крематория профессора Преображенского.
Холмс пытается ему заплатить — заработал. Пацан обижается.
Пионер:
— Я не для денег! Тут же марсианского товарища убили! Понимать надо!
***
смена кадра
***
Приходят к профессору, получают справку о том, что принцесса мертва, мозг не справился с таким количеством морофикаций.
Ватсон опять видит Картрайта. Говорит Холмсу. Мисс Хадсон — я тоже видела нес4олько раз, но думала, что обозналась! Холмс проверяет телеграммой в Лондон на месте ли Картрайт — две телеграммы, как в Собаке Баскервилей. С тем же двусмысленным результатом.
***
смена кадра
***
Майор Пронин ведет их в театр — мюзикл «Цирк». Шапитшталмейстером — бывший министр иностранных дел Милюков. Холмс неожиданно заинтересовался исполнительницей главной роли — Морилин Монроз, — просит майора устроить встречу.
***
смена кадра
***
Совместный ужин, Холмс говорит что-то, от чего Морилин нервничает, разбивает бокал, случайно режет руку. Холмс ловит ее руку, принюхивается к выступившей капельке крови, улыбается.
Холмс:
— Так что передать вашему марсианскому семейству, ваше высочество?
Морелин:
— Я вас не понимаю!
Холмс:
— Зато я вас отлично понял, мисс. Что ж, так и передам.
***
смена кадра
***
Дома Ватсон:
— А вы уверены? Морофикация не может быть настолько идеальна…
Холмс:
— На все сто. Что я, марсианской крови не пробовал, что ли?
***
смена кадра
***
Перебивкой Лондон
Запыхавшийся Тони с газетой в руках стучит в дверь многоквартирного дома. Ему открывают, впускают без слов. Маленькая квартирка-студия, супруги Эрни и Кейтлин Кинг, Кейт беременна, поздний срок. Лица встревоженные, на столе та же самая газета с огромным даггером в траурной рамке.
Кейт:
— И что же теперь будет?
Тони прижимает палец к губам, трогает ухо.
Тони (Громко):
— Полагаю, что как раз теперь обстановка станет намного благоприятнее. Во всяком случае — для нас.
Голос довольный, жизнерадостный, лицо на секунду — встревоженное и жесткое, потом делается тоже радостным. Эрни складывает руки на груди, пальцами правой выстукивает по рукаву свитера неслышную морзянку, Тони следит за его пальцами. В такт неслышныму перестуку плывут буквы: «кодовое название РЕЗОН… напал на след… доказательства…»
***
смена кадра
***
Москва.
Сообщение из Лондона о смерти Георга Пятого.
Разговор Холмсов.
Холмс:
— Майкрофт, ты же понимаешь, что Эдвард на престоле — это гибель Британии? То, что с его женой не спал только ленивый, это проблемы самого Эдварда. Но вот ее германские друзья…
Майкрофт (перебивает):
— Вам бы пока лучше не возвращаться, тут сложная обстановка. Очень сложная, мальчик мой.
***
смена кадра
***
В параллель — Лондон.
Майкрофт и Эдвард о необходимости замирения с Германией.
Эдвард:
— Пока операция РЕЗОН не завершена, этих двоих лучше держать подальше от Лондона, а то от них всего можно ожидать, они непредсказуемы, к тому же антигуманны уже в силу своей, гм, природы.
Майкрофт:
— Совершенно с вами согласен, но… Они не на службе, я не могу им приказать. Поэтому я им искренне и настоятельно посоветовал. Они умные, они должны понять… правильно.
***
смена кадра
***
Москва. Холмс (Ватсону)
— Мы возвращаемся. (вариант — Насколько я знаю своего брата, он хочет, чтобы мы вернулись. И срочно)
Мила зябко куталась в выданную Лэртиной пушистую шаль и медленно шла рядом со своим телохранителем. Коридоры дворца демонов поражали своими размерами и кричащим великолепием. Но девушку не волновали ни огромные полотна, изображающие знаковые битвы; ни чудесные портреты давно сгинувших предков нынешних Повелителей; ни великолепные золотые и изумрудные украшения, щедро расставленные то тут, то там; ни прекрасные вычурные вазы; ни богатые, тяжелые шторы с длинными, подметающими пол кисточками…
Мила всецело была погружена в свои мысли. Ее занимал предстоящий разговор с Азарилой. Быть может, могущественная демоница хочет так просто и легально избавиться от человека? Может, хочет припугнуть? Или еще что похуже… В искренние заверения в желании убедиться в выздоровлении четвертой супруги Милана не верила вообще. Если бы она умерла, это бы узнала каждая собака. Если бы болела и лежала в лазарете — это тоже было бы прекрасно известно всем, даже дворнику, метущему дворцовую площадь. Тогда — зачем вся эта показуха?
А еще девушку занимал такой важный вопрос, как вопрос собственного здоровья. По ее прикидкам, прошло где-то три месяца с появления в это мире, но особой адаптации Мила не замечала. Ее то знобило, не смотря на довольно жаркий климат этого мира, то кидало в жар, от чего приходилось залезать в ванную с прохладной водой и сидеть там некоторое время. То возникали дикие приступы головной боли, чего ранее не наблюдалось. То колотилось сердце, будто она не из комнаты в комнату перешла, а пробежала пару кругов на стадионе…
Вообще, примерно таким страдала ее бабка, но ведь это климакс угасающей женщины, все нормально… А хотя… Мила вспомнила, что она теперь никоим боком не женщина, вздохнула, поправила шаль и ускорила шаг. Все нормально. У нее нет больше женских органов, у нее закономерный климакс, демоны понятия не имеют, чем это лечить, да и вообще таким не заморачиваются, у них своих проблем много. Вся демонская медицина заключалась в лечении ран, серьезных переломов конечностей, в том числе крыльев, хвостов и позвонков, и в прочих подобных ситуациях. Терапии как таковой не было вообще — насморком демоны не страдали, головы у них не болели, а самой основной проблемой было похмелье.
Лежа в этот раз в лазарете, Мила успела вдоволь наслушаться об основных болячках местных обитателей от словоохотливой медсестры… Чаще всего демоны калечились физически, причиняя друг другу различной степени повреждения. И лечение в целом зависело от силы самого демона — сильный отмахнется и скажет: «Само зарастет», слабый будет валяться неделю, отращивая банальный хвост. А вот таким делом, как лечение климакса, Зэриан не занимался. У прооперированных им демониц за месяц-другой вырастало все заново и это даже у самых хиленьких. Мощные бабенки регенерировали сами, а потом снова продолжали свои опасные эксперименты с предметами различного калибра.
Так что Миле приходилось быть подопытной у целителя и пить травки на пробу. Пойдет или не пойдет… После того, как закономерным результатом метода тыка стал недурственный такой понос, целитель прекратил опыты и сказал:
— Само пройдет, а я только хуже делаю.
Но само не проходило. И сейчас Милу колотила довольно заметная дрожь. И ладно бы этого никто не видел, но… Демоны были всюду. Они стояли у окон, переговаривались за цветочными кадками, располагались на балкончиках и крохотных лоджиях, сидели на лавочках, устроенных на лестничных пролетах… Все они смотрели на человека презрительно и брезгливо. Кто-то тыкал пальцем, кто-то смеялся, кто-то достаточно громко пояснял:
— Да, это жена Повелителя. Ну, та самая, которую стошнило после бала…
— Ишь, трясется вся. Знамо дело, Азарила-то ее сожрет и не подавится.
Умея разобрать достаточно слов, Мила понимала — тут она такой же ненужный элемент, как в собственном мире. Ее снова презирают, унижают, ненавидят и брезгуют. Девушка опустила голову с пылающими щеками, хотя это не дало никакого результата. Только разнервничалась зря. Все равно ведь будут обсуждать, болтать, сплетничать и злословить в ее сторону… Что ж делать.
— Приготовься, мы почти пришли, — поддержал ее на повороте Эртис. Девушка благодарно улыбнулась — хоть кто-то ею не брезгует. И решительно подняла голову, остановившись у массивных дверей, покрытых изысканной резьбой.
Телохранитель поправил сползшую с плеч человечки шаль, заткнул ей за ухо выпавшую прядь волос, остался доволен придирчивым осмотром и легко постучал в дверь условным стуком. Раздалась приятная мелодия и дверь распахнулась. Мила, качнувшись, неловко переступила высокий для нее порог и удивленно замерла. Огромный зал был почти пуст и темен. Только в центре светилось несколько крохотных светильников на столике, которые едва-едва разгоняли тьму. Учитывая, что за окнами дворца всего пять минут назад виднелся день, то эти спецэффекты устроили специально для нее. Девушка поежилась — глазам было трудно привыкнуть к резкому контрасту. Эртис легонько подтолкнул ее в плечо.
Да, не так она представляла себе эту встречу. Азарила сидела в гордом одиночестве на подобии трона. Перед троном как раз стоял столик со светильниками, потому рассмотреть главную демоницу империи было тяжеловато. Мила сощурилась, пытаясь совладать с непокорными глазами, но увидела только силуэт…
— Приветствую вас, Повелительница, — поклонился Эртис, делая характерный «мирный» жест рукой.
— Доброй тебе работы, — откликнулась Азарила и сверкнула глазами. — А это и есть тот самый человек, из-за которого у нас сплошные проблемы?
— Прошу простить мое невежество, Повелительница, но человек не доставляет практически никаких проблем… — развел руками Эртис и вздрогнул от выкрика демоницы:
— Врешь! Из-за нее сплошные проблемы! Если бы ее не было, мой сын бы уже сел на трон! — Азарила внезапно успокоилась и выдохнула. — А может быть и не мой сын… В любом случае… как бы мне этого не хотелось, нам придется держаться вместе. Ну что ты молчишь, чудовище человеческое?
Мила потрясенно открыла рот. Уж кто-кто, а она не считала себя чудовищем. Но в мире демонов все было не так.
— Простите… — залепетала девушка, прижимая к груди неверную шаль, норовящую то и дело соскользнуть с плеч. — Я ведь не специально, вы же не думаете, что я нарочно сюда… пришла…
— Да уж понятно, что не нарочно, — ухмыльнулась демоница и качнула головой с высокой прической. — Это все наш Повелитель… Знаешь, мне очень жаль, что его нельзя кастрировать, как и тебя. Мужик даже с одним пальцем не импотент… зато не плодился бы так активно.
Азарила откинулась на мягкую спинку трона, как на подушку, и продолжила, чуть прикрыв глаза:
— Когда я только пришла в этот дворец, здесь не было почти ничего. Точнее, не было ничего стоящего для меня. Пошлые картинки, похабные рисунки на стенах, разбалованные слуги, непокорная знать… Аркал на радостях своего положения позабыл, что значит руководить по-настоящему. Он каждый вечер драл новую наложницу и каждую ночь приходил ко мне, воняющий чужой бабой. А то и мужиком. Он даже не удосуживался помыться перед тем, как прийти к законной жене! Что уж говорить о делах в целом мире, которыми он не интересовался?
Хорошо, сказала себе я. Если мой муж не занимается делом, то я займусь им. У меня была отличная практика управления своим семейным поместьем без отца. Так что… править миром не сложнее, чем поместьем. Достаточно работать так, как ты хочешь, чтобы работали подчиненные. И самой подбирать подчиненных. Но речь не о том… Прошло очень много лет. Таких, как ты, крошка, сменилось бы несколько поколений, если не десяток. А Аркал как был похотливым кобелем, так и остался. Ему не интересна экономика, ему плевать, откуда берется кусок мяса и бокал с вином на его столе. Он не думает, сколько стоит лечение его затраханных наложниц и наложников в гареме, его не волнует стоимость тряпок, натянутых на его жопу.
А меня волнует. В этом плане Аркал хороший мужик, но плохой правитель. И даже умри он, никому не будет дела. Мир не рухнет. Рухнет экономика. Налаженные мною связи обесценятся, договоры, заключенные мною, будут расторгнуты. Ведь это все было якобы от лица нынешнего Повелителя. Сменись Повелитель — и я снова стану очередной бабой без прав и привилегий. Было бы хорошо, если бы на трон сел мой сын. Любой из моих сыновей… Я достаточно обучила их всему, чему следовало обучить будущих Повелителей. Тогда мне можно будет с чистой душой уйти на покой в заранее купленный домик у озера… Но… никаких гарантий у меня нет. Сесть на трон может любой дурак, Аркал тому подтверждение.
Азарила перевела дух и отпила вина из большого узкого бокала. Посмотрела на молчащую Милу и спокойно продолжила:
— Поэтому ты, мелкое внеплановое чудовище, должна жить. Хочешь ты этого или нет. Если понадобится обеспечить полную твою безопасность, я запихну тебя в сейф, связанную по рукам и ногам… надеюсь, от этого ты не умрешь… Но пока до таких крайностей не дошло, мой тебе совет: не мямли. Ты — Повелительница. Ты должна смотреть на своих подданных как Повелительница. Ты должна презирать их, а не они тебя. И научиться этому можно только на практике. Так что с этого дня ты будешь участвовать во всех мероприятиях нашего мира как Повелительница, наравне со всеми. На суку Сорину не смотри, сейчас она в такой опале, что даже гавкнуть на тебя не сможет. Катара тебе тоже не навредит, она полностью мне подчиняется. А ты, — палец демоницы указал на телохранителя, — дополнительно пройдешь курсы у моего начальника стражи. Это тебе не тюфяк Аркала. Кзэн!
От громкого выкрика у Милы заложили уши. Все, что она поняла, так это то, что ей теперь придется несладко. Учитывая количество мероприятий демонов и их характер… Бывать на мерзостных оргиях ей придется постоянно.
В зал вошел поджарый мощный демон, больше напоминающий помесь крокодила со Шварценеггером. Мила даже поморщилась, пытаясь понять — это у нее в глазах туман, или это демон такой страшный? Огромная фигура просто излучала опасность, хищную силу и грацию. Двигался демон при этом достаточно тихо и аккуратно.
— Да, моя Повелительница, — волна темно-зеленых косичек скользнула по его плечам и рассыпалась из-за поклона.
— Возьмешь тренировать этого юнца, — взгляд Азарилы указал на дрожащего от волнения Эртиса. — Не калечить, не убивать, не издеваться. Никому из твоих. Узнаю — вырву глотку и оторву яйца! Он должен защищать человечку от любых, повторяю, любых опасностей. Если он сдохнет, сам станешь ее телохранителем!
— Да, Повелительница, — зеленый демон был не в восторге от приказа, но перечить не смог. Повторно поклонился и выпрямился в ожидании новых приказаний.
Миле захотелось подойти и пощупать необычного демона. Одетый только в кожаные штаны с огромной пряжкой, выполненной в виде головы какого-то хищного животного, он выглядел так, будто сейчас растерзает всех, кто прикоснется к Азариле. Мощные мускулы бугрились на руках и плечах мужчины, а на животе его была выбита татуировка в виде змеи… Рассмотреть лучше уже не получалось, так что девушка склонилась в поклоне, как учила ее Лэртина.
— Умница, — хмыкнула демоница и скомандовала: — А теперь иди и подготовься, через три дня у нас малый бал в честь праздника солнцестояния и для почтения богов. На заключительной части бала разрешаю тебе не присутствовать! Все свободны!
Хлопок в ладоши и вот уже Мила, сама не зная как оказавшись за дверью, держит за руку бледного Эртиса.
— Это большая честь и огромная ответственность! — объясняет взволнованный демон, косясь на плотно закрытую дверь. — Тебе неслыханно повезло — Азарила взяла тебя под свое крыло.
— Мне от этого не легче, — Мила сбросила шаль и отдала ее Эртису, ощущая, как волна жара проходится по телу, ударяя в голову. — Пусть будет, как будет…
Пинни-Вух уныло трусил по дорожке вдоль леса и ругал сам себя.
Глупо спорить с дедушками! А если некоторые непослушные внуки засиживаются заполночь, то утром не слышат сигнал будильника. И когда этакие возомнившие о себе Пинни-Вухи наконец просыпаются, то обнаруживают, что папа с дедушкой убежали на зарядку, не дожидаясь всяких полуночников. И теперь поди догони! Папа с дедушкой вечно соревнуются: кто больше подтянется, глубже нырнёт, выше прыгнет. Почти девять. Небось успели добежать до моря, а то и переплыть Гибралтар…
Парило. Щедрое июльское солнце не скупилось на коктейль из жары и коротких бурных гроз. Пинни-Вух свернул в тень, на лесную тропинку, продирающуюся сквозь бурелом молодого ельника к зарослям малины у оврага.
Но и в малиннике чалмика поджидало очередное утреннее разочарование.
Всем известно: где малина, там и крапива, с голыми ногами и не полакомишься особо. А тут… На единственном безопасном пятачке, загодя выполотом и вытоптанном, возле лучшего куста с самыми крупными и сочными ягодами сидел на корточках Чанга-Чук. Как всегда нахальный, лохматый, босоногий, без майки и в зелёных трикотажных шортах. И объедал заветную ветку, намедни оставленную Пинни-Вухом на предмет дозревания.
Пинни вздохнул, да что теперь? Вольно было долго спать! Чалмик подобрал с земли пригоршню сосновых шишек, предусмотрительно укрылся за сосной и запустил поверх головы друга «предупредительную очередь».
Любопытный кенгуру выглянул из овражка, оценил ситуацию и предпочёл ретироваться с театра военных действий. Баньши, дремавший в ветвях засохшего вяза, проснулся и с невнятным ворчанием улетел в еловую поросль. Сороки радостно заскандалили с безопасной высоты окрестных сосен, их стрекотание подхватили окрестные попугаи и пересмешники.
Чанга-Чук немедленно откатился под защиту огромного пня и ответил мощным еловым залпом — только поспевай уворачиваться. Пинни не остался в долгу. Пень — не сосна, «огонь» по Чанга-Чуку можно было вести «навесом», и чалмик не преминул воспользоваться этим тактическим преимуществом. Чанга-Чук осознал слабость своей позиции, выскочил из укрытия и бросился в отчаянную атаку. Наследник могикан и семинолов яростно улюлюкал, размахивал над головой мотагавком и мчался тем знаменитым зигзагом, которым делавары уходили и от стрел гуронов, и от пуль бледнолицых. Но что те стрелы, что те пули в сравнении с еловой шишкой в руке Пинни-Вуха, лучшего снайпера во дворе? Чанга-Чук поймал грудью еловый «снаряд», честно рухнул на землю, изображая погибшего, но тут же вскочил. Крапива, крапива вокруг малинника!
Крапива крапивой, но наследник могикан и семинолов умел проигрывать с честью: держась за грудь, чалмик проковылял до сосны и, признавая поражение, пал на спину.
Вообще Чанга-Чук не индеец, а алеут. Настоящий. С Аляски. В далёкой древности, ещё когда воевали по-настоящему, а не только в сети, дедушка Чанга-Чука, было дело, сражался против дедушек Пинни и Гавроша. Дела давние, но не всеми забытые… Когда чалмики были совсем маленькими, дедушка Пинни-Вуха, после очередного спора на исторические темы, даже вызвал дедушку Чанга-Чука на поединок. На дворовом ринге натянули новые канаты, пригласили рефери из федерации и девять раундов дедушки молотили друг друга руками и ногами. Зрители собрались со всего района. А к началу десятого раунда вернулась с работы бабушка Чанга-Чука и турнир немедля завершился боевой ничьёй. По причине обстоятельств непреодолимого характера. С рассерженными бабушками тоже особо не поспоришь. Даже дедушки не рискуют.
Внуки, в отличие от дедушек, дружили всегда, и даже ни разу не ссорились.
Пинни подошёл к поверженному противнику и протянул руку:
— Чук, вставай, муравьи в штаны понаползут.
Чанга-Чук не заставил себя упрашивать, вскочил и хлопнул друга по пятерне:
— Привет, Пинни. Не побежал со своими или как?
— Проспал, — вздохнул чалмик. — А ты что тут?
— За дедом приглядываю. Мама сказала.
— Да ну, гонишь, деды — они сами за всеми приглядывают, ещё попробуй спрятаться, — засомневался Пинни-Вух.
— Это кто гонит? Зуб даю, — Чанга-Чук щёлкнул ногтем по верхнему резцу, — вторую неделю каждое утро за дедом слежу. Он на поляне йогой занимается.
— И что?
— И то! Зимой дед раскопал в сети старый фильм, про каратистов. Там один крутой чёрный пояс приходит к другому, тоже крутому, а тот сидит в «лотосе». Сидит, сидит, а потом взлетает и висит в воздухе. Ну и первый тоже в лотос садится, и тоже взлетает. Так вот дед с папой заспорил, что такое на самом деле бывает, не только в кино.
— Так при чём тут йога, если каратисты?
— Я и сам сперва недопонял, фильм на японском, с финскими субтитрами. Дед сказал, что типа все крутые каратисты обязательно занимались и йогой. И ваще, в додзё медитируют в позе дзадзен, а тут, я же сказал, в «лотосе». В сидхасане[1] то есть, — Чанга-Чук не удержался щегольнуть «непонятными словечками», чем, естественно, спровоцировал друга на ироничную интонацию.
— Ну и?
— Ну и ну, баранки гну. Так вот дед рассердился и пообещал всем доказать. С февраля каждое утро асанит, пранайамит и типа медитирует.
— И как, взлетел?
— Пинни, кончай, это не смешно. Понятно, что сказки. Но ты представь, что это твой дед зарёкся ужинать вместе со всеми, пока не взлетит?
Пинни-Вуху, обладателю двух прабабушек, а также целого выводка бабушек и дедушек, тема разнообразных капризов, сумасбродств и взаимообижаний была куда как близка. Чалмик понимающе вздохнул и дружелюбно хлопнул друга по плечу:
— Это… Прости, больше не буду. Так а зачем ты утром за дедом следишь?
— Так вот, на прошлой неделе мы с мамой на поляне, где занимается дед, закопали антиграв с дистанционным управлением. Короче, мама деда приподнимала во время этой его медитации. Каждое утро на сантиметр выше. Тайком от него, чтобы взлетел и перестал на всех обижаться. А вчера у неё с папой годовщина свадьбы, так они улетели в Крым до понедельника. Ну и сказала мне приглядывать за дедом. Во, видал? – Чанга-Чук вытащил из кармана дистанционку от антиграва. – Короче, как он свои заклинания затянет, я антиграв включу. Пошли со мной, сам посмотришь. Только никому не рассказывай!
— Никому! Зуб даю, — теперь уже Пинни исполнил древний чалмиковый ритуал зубозакладывания.
Чангачуков дед занимался на пригорке, где вековые сосны приютили небольшую поляну, укрытую от невнимательного взгляда смородиной и орешником.
Но чалмики опоздали.
Дед успел допеть все мантры и, завязав мускулистые ноги в узел падмасаны, висел в воздухе, в метре над землёй. Безо всякого антиграва.
Старый алеут довольно улыбался, а на левом его плече чистил пёрышки нахальный молоденький воробьишка.
Точно не знаю, с чего все началось. Кажется, я ляпнула что-то не то о нашем семействе во время общих посиделок. Скорее всего, просто резанула правду-матку о том, что наша семья не настоящая. Ну так действительно не настоящая же. Никто никому никаких клятв не давал, ни в чем не ручался и паспорт не показывал. Собрались все кучей, да и живем. Радостно сплавили всех детей (своих и чужих) в Академию и каждый занимается своим делом. В юрисдикции такой вариант совместного проживания называется сожительством и я-таки с этим термином согласна.
Но Шеврин почему-то обиделся.
— Говоришь, семья не настоящая?! – взрыкнул дракон и потащил меня куда-то, на ходу созывая всех остальных. Сопротивляться и спорить бесполезно – взбаламученный черный прет, как танк, не разбирая дороги. Чаепитие накрылось медным тазом…
Шеат, Шиэс, братья золотые и Ольт собрались быстро. Теаш чуть опоздал, но зато где-то выкопал целый новый костюм с бабочкой на шее. Прямо удивительно, ведь юный дракон обычно предпочитал валандаться в неубиваемых джинсах и серебристой рубашке.
Золотинка на ходу через экран одевала красивое платье, я бестолково крутила головой, зажатая в сильных лапищах Шеврина. Вот кому хоть бы что! И куда он нас всех ведет?
Поняла я наше местонахождение только когда увидела знакомые до одури крутые ступени. Храм… твою ж налево! Вырваться из хватки дракона смерти не представлялось возможным, сбежать тоже.
— Зачем? – упавшим голосом спросила, я считая коленками ступеньки — Шеврин и не подумал дать мне возможность идти своим ходом.
— Чтобы семья была настоящая, — припечатал дракон и потащил меня дальше. Это же форменное издевательство! Я только-только избавилась от большей части своего гарема и зажила счастливо. И тут на тебе…
Сглотнув упрямую слезу, я мстительно ущипнула дракона за накачанный зад и повисла всей тушкой на руке. Вот теперь неси и мучайся, раз сам захотел.
Ступени как-то подозрительно быстро кончились – видимо, все в жизни относительно. Ступеней-то осталось столько, сколько и было, это мне показалось, что их мало, потому что не хочу я всего того заново. Не хочу… но придется.
Двери Храма медленно и торжественно открылись. Драконы вошли первыми, за ними сверх, Шеврин с моей тушкой – последним. Позади глухо бухнули створки – путь назад был отрезан. Я перестала оглядываться на предательские двери и взглянула вперед. Вместо уже привычного дерева, в центре храмового зала стоял столик с большим кубком в центре. Кубок оказался не золотым, как можно было подумать, а скорее бронзовым, отливая яркими бликами в свете настенных факелов. Кто знает, меняют ли эти факелы, но горят они постоянно.
Шеврин наконец поставил меня на ноги и подпихнул к столу.
— Бери кубок, — указал дракон. Шеат слегка вскинулся:
— Может не стоит… так? – серебряный склонил голову набок, словно птица.
— Надо, — отрезал черный и больше никто не высказал ни слова.
Дракон смерти зачем-то заглянул в кубок, будто проверял, чистый ли он, поставил обратно на стол и указал мне:
— Налей в него своей крови.
— У меня ж плазма, — попыталась отвильнуть от обязанности я.
— Знаю я твою плазму! – рыкнул черный и все желание сопротивляться исчезло напрочь. – Убирай плазму, на нож и режь. Я жду.
Немигающий взгляд черных глаз пронзил меня до костей. Пришлось подчиниться, взять из руки дракона острый кинжал, который тот держал где-то на нычке – даже не успела понять, откуда достал, и резануть собственное запястье. Черная демоническая кровь полилась в кубок, слегка задымилась, но не исчезла.
— Достаточно, — кивнул Шеврин и отобрал нож, чиркнул по собственной руке, подождал… Драконья кровь слилась в тот же кубок.
Эту же процедуру повторили по кругу Шеат, Шиэс, Ольт и Теаш. Шэль долго смотрел в заполняющийся красной жидкостью кубок и вдруг тоже протянул руку, будто его до этого кто-то отталкивал от стола. Он подтянул младшего брата и прошептал:
— Мы просим… позволить нам тоже… войти в вашу семью. Ведь нам больше нет места нигде… Нас не примет родной клан.
— Давайте, — согласился Шеврин, нож перекочевал в дрогнувшую руку золотого и тот быстро закатал рубашку. Порез – и новая порция крови стекает в кубок. Младший повторил, чуть косо резнув вены.
Шеврин приподнял кубок, слегка взболтнул получившуюся смесь и сунул мне под нос.
— Пей, — темно-красная жидкость застыла у меня перед лицом. Я мотнула головой и кубок уперся в губы. – Пей, я сказал!
Пришлось пить. Мои руки дрогнули, когда я ощутила болезненный жар в теле, но Шеврин держал кубок, пока я не сделала три глотка. В груди немилосердно жгло. Кровь дальше не пошла, воюя с плазмой. Плазма пыталась пожрать полученное питье, кровь пыталась переделать плазму… Что ж так паршиво?
Жжение и боль заставили меня ухватиться за стол, а после и вовсе усесться на родненькие прохладные каменные плиты пола, пока драконы передавали друг другу кубок в той последовательности, в которой сливали кровь. Закушенная губа не помогала пересилить неприятные ощущения, исцарапанная ножка стола – тоже. А им, похоже, не болит – вон какие бодрые стали…
Я мельком увидела улыбку Шиэс, кто-то тряхнул меня за плечо, но среагировать хоть как-то не получилось. Жжение все нарастало, превратившись в целый костер в груди. Ну зачем было, а? Мысли спутались, и я вырубилась, искренне надеясь, что не придется прощаться с этим телом. Мне так хорошо в нем было…
***
Проснулась я как ни в чем не бывало и даже подумала, что все это мне благополучно приснилось. На тумбочке красовался свежий букет ромашек – подозреваю, какой-то ушлый эльф уже сделал бизнес на моих «котиках». Сбоку заворочался Шеат, накрыл голову подушкой от зажегшегося света и что-то сонно пробурчал. Ну и что это было?
Внешний осмотр тоже ничего нового не показал – никаких браслетов, татуировок, лишних колец и прочего добра. Тогда что так гложет в душе? Хоть бы это все было простым кошмаром…
Я поймала Шеврина в одном из переходов здания Академии, разговаривающего с Вороном. Демиург о чем-то живо спорил с драконом, оба махали руками и активно изображали какие-то иероглифы в воздухе. Шеврин оглянулся и уже собирался прервать разговор, но я отмахнулась.
— Ничего, мне не срочно. Просто поговорить.
Мужчины продолжили свою заумную беседу, а я уселась на подоконник и принялась считать бегающих на улице мелких. Рыжий, серый, синий, белая, желтый, красная… Детишки что-то магичили, то ли оживляя нарисованное на плитах двора, то ли рисуя оживленное.
— Что ты хотела? – Шеврин закончил разговор с Вороном и выглядел вполне довольным. Мы зашли в какой-то пустой кабинет, кажется занятия здесь еще не проводились, судя по совершенно чистым партам и идеально черной доске.
— Что это было? – спокойно спросила я, глядя дракону в глаза. В данный момент карие с бликами недавнего веселья.
— Да мы решали рабочие вопросы, — отмахнулся черный.
— Я не о том. Кубок с кровью в Храме – это правда?
— Вот ты о чем… — протянул Шеврин и оперся на стенку, глядя куда-то в окно. – Да, правда.
— Зачем?.. – только и выдавила я. Вся надежда, что это был глупый сон, испарилась в мгновение ока. Зато навалилась тяжесть предательства. Он все знает, все понимает, но все равно сделал по-своему…
— Сколько я себя помню, — после продолжительного молчания начал дракон, — я всегда хотел семью. Настоящую, большую.
Он скрестил руки на груди и убитым голосом продолжил:
— Не тот кошмар, который был в клане. И не тот бедлам, который мне предлагала одна… дракоша. Ты ее не знаешь, да и не существует ее в этой реальности. А именно семью, когда все друг за друга станут горой, когда ты знаешь, что тебе есть куда возвращаться… И когда ты так пренебрежительно отнеслась к нашей семье, я не сдержался. Извини, — он развел руками, становясь каким-то совершенно беззащитным, со сгорбленной спиной и поникшим взглядом. Вот таким Шеврина я еще никогда не видела…
— А почему по-человечески нельзя было сделать? Выбрать день, красиво одеться, собраться вместе? Зачем был тот фарс? – я подошла ближе, заглядывая в поникшее лицо. Дракон вдруг осклабился во вредной ухмылке, пряча за нею боль в глазах.
— А потому, дорогая моя, что официальные церемонии видал я сама знаешь где. Лучше так – спонтанно. Никто ничего не знает и не узнает, надеюсь, еще долго.
— Замечательно! – фыркнула я, отворачиваясь. – Все просто прекрасно! Не забудь уведомить меня хотя бы о наследниках. Мне не улыбается однажды проснуться с новой дюжиной зародышей в теле и снова стать для вас инкубатором!
— Не ори, — черный встряхнул меня за плечи. – Ану прекратила истерику! Никаких инкубаторов.
Он всмотрелся в мое лицо, оценил уровень недоверия и чиркнул белым когтем по пальцу. Капля крови заалела на белой коже.
— Клянусь, я никогда не использую тебя и твое тело и не потребую от тебя потомства без твоего на то согласия. Довольна?
Кровь исчезла с пальца, где-то вдалеке, за садом, мелькнула вспышка света. Я медленно кивнула.
— Ты – да. А остальные?
— За них я не отвечаю, но поскольку они – это я, то они точно так же к тебе относятся. И не причинят ни малейшего вреда. А за своими телохранителями, — он ехидно ухмыльнулся, — приглядывай теперь сама. Или стребуй подобную клятву. А теперь подняла свою толстую задницу и пошли на тренировку, я тебе целые сутки отдыха дал.