Толстый лес. Приют для личинок
Вечер — любимое время у личинок. Время, когда сделаны все задания, выполнены работы, залечены (если ты, конечно, не наказан) ссадины и ушибы. Время, когда постель ждет усталое тело, но так сладко посидеть у костра, наслаждаясь покоем, пока наставник, тоже уставший, ослабил бдительность и сидит за своим отчетом. Все знают, что отчетом для Наставника Фельхетса уже не первый год является одна из его любимых тыквенных бутылочек, но какая разница! Главное, что он у себя, и личинки могут побыть одни…
И поговорить.
Просто поболтать, как обычные люди, чья жизнь — не бесконечное служение Нойта-вельхо.
— А еще говорят, это один из самых старых приютов. Здесь даже драконьи чешуйки сохранились.
— Где? Где?
— Да вот же, светятся!
— Ух ты… — в любопытных глазах девочки отразились не просто ровно светящиеся чешуйки — там просто костер разгорелся. — Неужели про драконов правда?
— Что правда? Что они раньше людям чешуйки дарили? Правда-правда. И не только чешуйки.
— Тихо вы! — обрывает третий из сидящих у огня. Он даже голову поднимает, хотя до сих пор, сидел с закрытыми глазами, прислонившись к стволу дерева. — Обалдели про это самое в полный голос болтать?
Тишь. Потрескивание веток в костерке. Шум веток над головой. Стрекот птички-ворушки, негодующей, что надоеды-люди все не уходят в свое гнездо. Птица все надеется, что удастся подобрать крошки от их ужина. А они сидят и сидят.
— Ночь уже! Ночь! Чив-чив!
Тихий голос тощего мальчишки:
— А еще говорят, что они… — боязливый взгляд назад, и тень наставника на подслеповатом окошке явно успокаивает, — что магия в нас… это от драконов. Мне старший брат сказал по секрету. Он у меня умный.
— Враки!
— Не враки!
— А вот и враки!
— Тихо, говорю! — третий мальчик резким движением кидает в снег корку, и громкая «перебранка» налетевших птичек-ворушек успокаивает выглянувшего из окна Фельхетса. Птички и птички, что с них взять.
— Это не вранье. Магию дарят драконы. Они недавно… только это секрет!
— Да мы обещаем молчать. Правда, ребята?
— Конечно! Первый раз, что ли. Говори, что там…
— В пригорье есть такой город… у меня сестра туда замуж вышла, она не вельхо… была.
— Что значит — была?
— А то. Мне отец недавно весточку прислал.
— Ну да, твой ребенка везде найдет…
— Нечего завидовать!
— Так вот. Налетели драконы, он забеспокоился за Мельтису, разузнавать стал — а все глухо, никаких вестей, как вымерли там все… Или запрет наложили. Он туда, он сюда — а тут сама Мельтиса письмецо прислала: так и так, мол, отец, я теперь маг. И муж мой, и дети, и вся наша улица. И почитай, что весь город. Все, кого дракон магией окатил, сами вельхо стали…
— И про это молчат?!
— Само собой, молчат, дурак, что ли? Кто про такое сказывать будет, если Наставники другому учат? И ты молчи.
— Знамо дело, промолчу.
— Целый город магов… — зачарованно повторяет девочка. — Вот бы куда попасть.
Люди — это те же голодные и сытые хищники. Она верила в это.
Зачем бы ей понадобилось вырвать кусок хлеба у своей более удачливой товарки, если хлеба будет в избытке?
И зачем воровать дрова у торговца, если эти дрова приносит горничная?
Но все оказалось совсем не так. Там, в верхнем мире дрались не за хлеб и кусок сыра, там рвали в куски королевские земли.
Воровали не дрова — воровали золото.
Анастази цепенела от непонимания. Чего еще желать женщине, рождённой у подножия трона?
Оказалось, что и такая женщина чувствует себя обманутой и обделённой.
Как такое возможно? Проявлять недовольство — лишь Бога гневить.
Если бы у неё, сироты, отданной на попечение жестокосердной тётки, была сотая, нет, даже тысячная доля того богатства и той власти, какими обладала герцогиня, да она бы не прожила и дня без благодарственной молитвы.
И жизнь её была бы другой, чистой и безгрешной.
Но герцогиня считала иначе, как и все те, кто родился с каплей королевской крови в жилах. Подобно дьяволу, она жаждала владеть бессмертной душой.
Анастази, взятая на службу высокородной дамой, обнаружила, что её превратили в орудие.
Эта дама избавила её от уличной грязи, но беспечно погрузила в грязь иную. Эта дама покупала её душу за золото и месть.
Ох, она умна, эта королевская дочь, умна и расчетлива! Она знает.
Дикого сокола натаскивают на кусок мяса, а уж потом, порабощенного, спускают на добычу.
В те первые недели службы герцогиня не требовала от неё особого усердия, напротив, сама исполняла просьбы.
Она позволила Анастази мстить. Мстить всем тем, кто когда-то причинил боль, кто предал, обманул, обокрал, обесчестил, кто лишил крова и надежды.
И она мстила. С наслаждением, с благородным гневом, с отречением. Список у неё был длинный, начиная с той самой тётки, которая выгнала её из дома.
Тетка, правда, давно умерла, отчего Анастази испытала жгучее разочарование. Она была в такой ярости, что готова была руками вскрыть могилу, чтобы привязать к хвосту лошади отвратительный разбухший труп и волочить по камням, как волочили когда-то труп маршала д’Анкра.
К счастью, остался её сынок, тот самый прыщавый барчук, кто обесчестил её первым. И Анастази нашла его, спустя десять лет, уже остепенившегося, располневшего, с двумя детьми и молодой женой.
За ним последовали и другие.
Та «добрая» покровительница, приютившая её после смерти ребёнка, и торговавшая ею; владелец бедной квартирки под дырявой крышей, трактирщик, отказавший в миске супа, торговец, а ещё те, кто осквернил её тело, совсем ещё юное, незрелое, все те мерзавцы, кто покупал её у нищеты и голода за пару монет.
Она всех их нашла, всех до единого. Она помнила их лица и знала их имена. У неё была хорошая память, острый изворотливый ум.
Герцогиня в ней не ошиблась.
Принцесса лицемерно хмурилась и качала головой.
— Дорогая моя, вы позабыли главную заповедь. Господь повелел нам прощать и даже любить врагов наших. А вы своей мстительностью попираете саму христианскую истину.
Придворная дама в ответ пожимала плечами.
— Если Господь повелел быть милосердными и возлюбить ближнего своего, тогда я наказываю грешников, ибо те люди первыми нарушили заповедь и закон божий. Следовательно, я орудие в руках Господа.
Герцогиня только вздыхала, закатывала глаза с деланным смирением.
В распоряжении Анастази были средства, полномочия, люди и время. Это был великолепный, щедрый заём.
Ей казалось, что едва лишь месть свершится, как жизнь необратимо изменится.
Нет, её путь воздаяния не был устлан окровавленными телами. Она действовала коварней, изощрённей, чтобы жертва познала долгий путь раскаяния, чтобы жила и вспоминала.
Содержательница притона, где на потеху выставляли детей, после налета полиции попала на каторгу, трактирщик был разорен, хозяин квартиры, едва не угорев в собственном доме, оказался на паперти, сутенёр, жестоко её избивавший, лишился правой руки.
Кто-то из клиентов был сброшен с моста в сточную канаву. Кто-то очнулся в лесу, связанным, в костюме Адама.
Анастази не скупилась. Эйфория мести стелилась как сладкий опиумный дым.
Пришло время платить по счетам. Аванс выдан, черед за исполнением обязательств.
Ей придется отслужить. Так устроен мир. Она уже давно открыла эту формулу тождественности и свыклась с разочарованием.
Ей иногда приходилось спускаться в свой прежний мир, в мир чадящих ламп, мутных окон и торговли в розницу душой и телом. Она даже надевала прежнюю личину, искушала и совращала.
Однажды, после одного из подобных поручений герцогиня дала ей слово, что это в последний раз, что за верную службу ранг её станет выше, и ей больше не придется пачкать свое тело.
Герцогиня сдержала своё слово, тот грех был последним. Но как стрела, посланная вдогонку, её догнала беременность.
Анастази искренне считала свое тело увядшим. Со времени её разрешения от бремени, гибели младенца и долгой болезни, её тело сохраняло только видимость женственности, подобно дереву, крепкому снаружи, но сгнившему изнутри.
Там не могла зародиться жизнь.
Анастази углядела в этом событии месть настигшей её судьбы, злобный трюк демона, который теперь где-то заливисто хохотал, хлопая себя по волосатым ляжкам.
В неё, в её тело пробрался враг, ненавидимый и нежеланный ребёнок, голодный червь.
Несколько дней Анастази казалось, что этот червь пожирает её изнутри. Он грыз и царапал, насылал тошноту и слабость. Она хотела вырезать его ножом, как наконечник отравленного дротика, который, затаившись под кожей, уже притягивал гной.
Старая сводня заставила её выпить стакан крепкого вина и зажать в зубах кожаный ремешок, чтобы от боли не прикусить язык.
Но боль всё равно слепила, как внедрённая в само чрево молния.
Анастази верила, что умирает. Ей уже доводилось испытывать нечто подобное, когда кто-то из подвыпивших клиентов, не сумев осуществить с ней свою телесную надобность, пырнул её ножом.
Тогда тоже была стальная молния где-то в подреберье.
Анастази чудом осталась жива.
На этот раз убивали не её, а её нежеланного ребёнка, вырезали поселившегося в ней клеща, который уже приник, пророс в её утробе.
Сводня положила ей на живот бутыль с холодной водой и приказала лежать неподвижно.
Но Анастази не в силах была там оставаться, в этой прогнившей лачуге, где солома напиталась кровью. Она ушла.
От тумана, застилавшего взор, она свернула на левый берег, и это спасло ей жизнь. Она упала в каком-то узком переулке, где крыши почти смыкались над головой. С благодарным безразличием она видела полоску неба, жалкий ручеёк с прозрачными камешками на дне.
Ещё немного — и она сможет достать эти камешки рукой, поиграть с ними, позвенеть, встряхивая в бестелесной и бесчувственной ладони.
Но она не умерла.
В том жалком переулке её нашел юный школяр, возвращавшийся с улицы Сен-Дени.
Анастази очнулась уже в лечебнице. И поверила, что попала в ад.
Ей ударил в нос запах гниющей, больной человеческой плоти. На стенах красноватые отблески от жаровни. Стоны и крики.
Анастази не удивилась. Она лежала тихо, прислушиваясь.
Эта правильно. Она заслужила ад. Она грешница, убийца и прелюбодейка. Она много лет не исповедовалась, священник не отпускал ей грехи. Она давно не верила в Бога.
А всю эту церковную мишуру, довлеющую роскошь храмов, считала великим мошенничеством. Святые отцы торгуют спасением. А сами люди слишком глупы, чтобы разоблачить эту торговлю.
Нет никакого ада там. Потому что ад здесь, на земле, в этом городе. Она в нем живет.
Но она ошиблась. Ад есть. Она ведь умерла.
Но слышит и видит. Чувствует запах. Страдает. Ей хотелось усмехнуться, но у неё болели даже скулы, ибо всё ещё стискивала зубы, чтобы не кричать.
Вот она, справедливость и милость Господня. Ад при жизни и ад после смерти. Что ж, Господа ей не узреть, так полюбопытствуем каков из себя дьявол.
Она открыла глаза, но увидела не дьявола, как рассчитывала, а юношу лет девятнадцати, в потёртой шерстяной куртке, державшего в руках оловянную кружку.
— Я принёс вам лекарство. Выпейте. Это настой маковых зерен.
Голос у него был чудесный. Она слышала пьяный рык, визгливый хохот, угрожающий шепот. Но вот такого, ласкающего, тёплого, ей слышать не доводилось.
— Ты кто? Ангел или демон? – грубо спросила она.
— Человек, — улыбнулся он.
И улыбка тоже была чудесной. Такие бывают у взрослеющих, но счастливых детей.
Она не поверила и потянулась, чтобы прикоснуться к нему. Он понял и перехватил её руку, избавляя от напрасных усилий. Его ладонь, пальцы, запястье – всё было живым.
Он был живым. Она держала его руку и чувствовала, что эта жизнь перетекает в неё. Он отставил кружку, чтобы и вторая его рука принадлежала ей.
Анастази стиснула пальцы, будто боялась сорваться, соскользнуть. Она закрыла глаза. Ей хотелось плакать и жить.
По его настоянию она все же выпила лекарство и вскоре, несмотря на стоны и крики больных, коих в огромной сводчатой палате было около сотни, ей захотелось спать.
Сон был рваный, как нищенский лоскут, она будто шла по льду сознания и время от времени проваливалась в черную воду. Задыхалась, цеплялась за острый край и искала спасителя.
Он был рядом. Снова приносил ей воды, добавлял в неё горьковатую тинктуру и осторожно гладил пылающий лоб.
От его прикосновений она жмурилась, как обласканная, уличная кошка. Ей хотелось остаться там навсегда, в этом душном, зловонном чистилище.
Она согласна была дышать этим липким воздухом, только бы он иногда накрывал ладонью её лоб и говорил ей что-то утешительное.
Он говорил ей что-то очень простое, незатейливое, что всегда говорят в подобных случаях раненым и тяжело больным.
«Боль утихнет…». «Господь милостив…». «Скоро вы сможете встать…»…
Но в его исполнении эти слова звучали особо, в своем истинном объёме. Она верила в эти слова, знала, что они сбудутся. Потому что он не мог ей солгать.
Под утро он сказал, что вынужден её оставить, ибо его ждет декан медицинской школы, которому он должен представить свою первую работу.
Анастази слушала его молча. Ночь всё-таки кончилась, он сейчас уйдет, и она его больше никогда не увидит.
Ей действительно стало лучше, кровотечение прекратилось, и она чувствовала в себе силы покинуть лечебницу.
Она уже знала, что это лечебница св. Женевьевы. Недалеко была одноименная церковь и монастырь. Имени своего спасителя она не спросила. Зачем?
Да и не привиделся ли он ей? Может быть, за ней ухаживал престарелый монах или иссохшая в постах некрасивая, старая дева. А она придумала себе в утешение это юное, чуть усталое лицо, чудесную улыбку и бархатный голос.
И ещё то тепло жалости и участия, что исходило от его рук. Это она, вероятно, тоже придумала. Чтобы сохранить свою веру, чтобы выжить.
Герцогиня, заметив её бледное лицо, позволила ей на несколько дней покинуть столицу и поселиться в загородной резиденции её высочества, расположенной в Венсеннском лесу.
Замок носил имя своего давнего владельца, маршала Конфлана, и достался герцогине в качестве приданого.
Анастази тогда впервые оказалась там. Герцогиня почти не покидала столичного дворца, стремясь оставаться одной из главных действующих фигур во всех затеваемых интригах.
Анастази, состоявшая не то в должности фрейлины, не то служанки, постоянно находилась при ней, ещё не обретя определенного статуса.
Но поездка в Конфлан в качестве наместника, почти полноценной хозяйки, стала первым свидетельством её повышения.
После того поручения, что едва не стоило ей жизни, она получила небольшое поместье в местечке Санталь и могла прибавить к своему имени аристократическую частицу «де».
Анастази бродила по замку, слушала, как шумит лес. Она впервые оказалась так далеко от города, от его греховного, смрада. В замке было тихо.
Только дождь заливал окна и в камине трещал огонь. Анастази куталась в подбитый мехом плащ и вспоминала.
Она все думала об этом юноше. У неё почти сложился ритуал. Тайная церемония.
После ужина, который ей накрывали в малой столовой, она уходила к себе и начинала своё путешествие заново.
Вот она, шатаясь, выходит из дома сводни; вот бредет к Новому мосту; вот сворачивает на левый берег. Вот узкий, затхлый переулок с переполненный канавой. Она оперлась спиной о влажную, в плесени, стену. Вот закинула голову.
Наверху узкая, колодезная прорезь, и клочок неба в светлых, размытых пятнах. Она угадывает в этих пятнах звёзды, но они расплываются, как молочных кляксы, впадают одна в другую, меркнут. Вот она умирает.
Она пыталась вспомнить тот миг, когда появился он, когда подхватил на руки и не дал упасть. В конце концов, ей стало казаться, что она все же уловила краем глаза смутную тень и даже слышала торопливые шаги.
Или она убедила себя в этом? Она же была мертва. А он её воскресил.
Мёртвая, она не могла его слышать, не могла видеть. Ибо душа, настрадавшись, ликуя, уже покинула тело.
– Пора в путь, – произнес Макс. Снежный заряд, преградивший нам путь, начал стихать, ветер еще посвистывал снежком, но хоть дышать стало можно, рваные тучи отходили на юг, стремительно оставляя прежде завоеванные позиции. Макс снова взял Свету под руку, жестом столь знакомым, сколь и волнительным – для нас троих. Она улыбнулась в ответ, той самой улыбкой, которая никак не давалась мне, но всегда обращена к нему. Мы двинулись через улицу, до кафе, избранного нами местом празднования юбилея, оставалось всего ничего – пятьдесят метров и пять минут пути.
Света коснулась меня, так мы и пошли, Макс своим телом, пусть и потерявшим в мощи, сгорбленным и недужным, тропил нам путь, Света следовала за ним, я замыкал шествие, цепляясь за нее. Выглянувшее солнце слепило глаза, ветер все равно упрямо забивал дыхание, но Макс упорно тащил и тащил, я слышал его хриплое дыхание, тяжелое, усталое, как тогда, во время группового…, а ведь он тогда успокаивал меня, хотя у самого пульс зашкаливал за полтораста.
Если бы приходилось выбирать мне, Васиным дублером я поставил бы именно Макса. Самый возрастной, самый мощный из группы, той еще, из шестидесяти человек, он производил впечатление. И дело не в цвете кожи, Макс выделялся больше какой-то внутренней твердостью, Света с самого начала поняла, что это тот якорь, за который смело можно зацепиться и держаться, будучи уверенной, что с ней ничего уже не произойдет. Это та каравелла, которая всюду проложит путь, сколь бы долго его не пришлось прокладывать. Макс и к тренировкам подошел так же – ничего не пропуская, но и умудряясь если не добавить еще, то хотя бы понять сразу либо свои ошибки, либо недоработки; где-то внутри равнозначно фиксировал удачи и поражения, чтобы потом действовать по показаниям внутреннего я. Наверное, это и называлось интуицией, ведь он редко когда промахивался, а и промахнувшись, не паниковал, возвращался назад и продолжал путь с места падения, и так до тех пор, пока…
К такому конечно, липли. Вот с Васей они не сразу сошлись, там где мой друг брал знанием, Макс штурмовал измором. Но в остальном они сходились, да и сошлись куда ближе, если б меж ними волей-неволей не оказался я. И Света, разумеется.
Если бы приходилось выбирать мне, я отдал с удовольствием все свои переживания, тревоги и радости первого, на то, что она дарила ему, а он отдавал ей. Посадил в кресло катапульты, оставшись с той, которая забрала мое сердце в краткосрочную аренду, из которой я никогда уже не мог, да и не собирался выкупать. Изменить природу вещей, вроде не заложенную изначально, но как же удачно совпавшую.
Хотя она ни словом не обмолвилась о Максе во время своего жития во грехе, разве я не чувствовал, мы оба не ощущали неумолимого присутствия третьего, делавшего наши попытки ненужными, ставившими крест на всяком устремлении к бегству от предначертанного. Макс никогда не был лишним, мы оба это понимали прекрасно, но все же старались, пусть неудачно, неумело, но старались, весь тот год, не сознавая бесплодность, а если и сознавая, никогда не признаваясь в ней. Или пытались понять каждый свой выбор, ведь для чего-то еще, кроме как бегства, пришла она жить ко мне.
Эти сторонние мысли помогли мне сосредоточиться, когда техники покинули корабль и стали закручивать гайки. Даже когда Каманин сообщил: приборы показывают, люк лег неплотно и надо развинтить и свинтить тридцать две гайки сызнова, я, отвлеченный думами, почти не отреагировал на происходящее. Помощник главкома еще заметил, что мой пульс шестьдесят пять, я подумал, он пытается успокоить, нет, правда. Не то чтобы я вовсе не волновался, тревожился, как же еще, вот только тревога эта, пробуждаемая постукиванием в металл корабля, пока не выплескивалась наружу, сдерживаемая и мной, и теми, кто был со мной на связи. Каманин все время сообщал о ходе работ, спрашивал самочувствие, сообщал пульс и давление, так рутинно, буднично, как я не припомню даже на давешних тренировках. За пятнадцать минут до старта микрофон перешел к Главному. Тот так же предупреждал, что все штатно, рассказал, как продвигается старт, рассказывал так, будто я находился на экскурсии, но плохо видел происходящее. И все время заставлял меня повторять им сказанное. Лишь только когда был дан ключ на старт, он сам, я понял по сдавленному голосу, уже не мог передавать возросшее волнение и замолчал, я слышал только команды, доносившиеся из бункера. Но когда ракета дернулась, ожила, затряслась и заходила подо мною, вздрогнула всем корпусом и сперва медленно, натужно, а затем все скорее, потащила меня ввысь, пожелал мне счастливого полета. Я ответил, мысли были уже далеко, вознесшиеся следом в небесную гладь.
Первая ступень отработала немного дольше положенного, счастье, я не понял, насколько. Все «Спутники» и «Востоки» выводились на низкую орбиту, если не сработает система торможения, корабль спустится сам, через двое-трое суток, максимум неделю. Именно недельный запас провизии закладывался каждому космонавту в пищеблок. Вот только лишние пятнадцать секунд работы первой ступени швырнули «Восток-1» на сотню километров выше – спуск бы составил месяц, случись что со своенравной системой торможения. Плюс к этому добавилось небольшое вращение корабля. Отчасти это даже кстати: иллюминатор, находящийся у меня под ногами, позволял увидеть куда больше, когда «Восток» выскочил на орбиту, я почувствовал, наконец, давно жаждаемую невесомость, и уже не отрывался от источника света. Меня спрашивали, тормошили, я однообразно отвечал: все мысли выключились разом, я позабыл обо всем, вернувшись в то блаженное состояние детства, из которого некогда был вырван. Я восторгался, восклицая что-то, выкрикивая, став обратно тем неугомонным сорванцом, который и знать не знал ни о какой Заре и ее обитателях, не ведал и не думал о космосе, а гонял в футбол тряпичным мячом, бегал в охоту на яблоки и в часы одиночества забирался на старую кряжистую сосну, глядеть на далекую реку, влачившую неспешно свои воды в бескрайние дали. Я вернулся туда на суковатую ветвь сосны, тепло пахнущую хвоей, но не один, меня слушали, поддакивали, просили описать и рассказать. А я удивлялся, что не вижу звезд, что материки столь громадны, а облака можно буквально пощупать рукой. Я видел заход и восход солнца в своем коротком путешествии за земные пределы, и то и другое показалось мне чудом, ни с чем не сравнимым, я пытался описать это, но слов не хватало, кажется, тогда я произнес свою фразу «спущусь, первым же делом в библиотеку» – ходившую потом за мной долго по пятам, в том числе и в самом книгохранилище, куда я в самом деле зачастил вскоре после приземления.
Но восторги мои слышались только бункеру, остальным «студия» передавала слова совсем другого человека, вещавшего параллельно со мной, но с десятиминутным запозданием, из Звездного городка. Наши соперники по звездной гонке перехватили предназначенный для них сигнал, так мир узнал весть о том, что советский человек оказался в космосе, и имя этого человека. Юрий Алексеевич Гагарин. Просто Юра, иначе его никто не называл. Веселый, добродушный, с простым, но в то же время таким запоминающимся лицом и улыбкой. Открытый для мира, он идеально подходил для роли первого посланника, со временем даже я сам стал воспринимать его таковым. Да что говорить, когда он прибыл в Москву, на торжественный прием, мы, большие и маленькие космонавты, прибывшие следом и смешавшиеся с публикой, а еще ведущие специалисты, в том числе и сам Главный, с восторгом наблюдали за ним, ловя каждое его слово, и бешено аплодируя едва не после каждой произнесенной им фразы. Я очень обрадовался, что именно этот человек стал посланником Союза и для всей земли оказался первым: Главный, поистине, умел гениально выбирать. Я и сейчас, сколько там лет ни прошло, не могу сравнить себя с тем, кого забрало к себе небо, чтоб не нарушить единожды данную клятву молчания.
Восторги не успели стихнуть, как корабль стал тормозиться где-то над Атлантикой, снова что-то не сработало в системе, хорошо, хоть двигатели отпахали свое. «Восток» стремительно закручивался, все быстрее и быстрее, позже выяснилось, азот попал в рулевые сопла. И в этом кордебалете я мчался к Земле, уже сам не понимая, что происходит. Связь с бункером прервалась, я ждал разделения спускаемого аппарата, но три, пять, семь минут, а его все не было. Циклограмма полета разлетелась вдрызг, выходило совсем непонятно, куда я сяду и сяду ли вообще. Шторки я закрывать боялся, все пытался высмотреть, куда влетаю, успею ли попасть к своим, ведь если не смогу, меня ждет печальная участь «Спутника-6», подорванного над Тихим океаном.
Только через десять минут после запланированного произошло отделение приборного отсека, корабль ухнул вниз, как в бездонную пропасть. Перегрузка была такой, словно я падал в бездну, а затем ударился об ее резиновые стены; я все пытался докричаться до бункера, не помня уже, что меня сейчас не слышат, говорил себе, все в порядке, самочувствие нормальное, давление и пульс в норме, твердил свое «шестьдесят пять, шестьдесят пять», а потом – громкий хлопок, взрыв и ватная тишина. Катапульта выскочила из шара спускаемого аппарата, вынося меня прочь. Мнилось тогда, что корабль упадет в район Каспия, я стал судорожно оглядываться. Зрение прояснилось, когда оранжево-белый парашют распахнулся над головой. Затем выскочил и запасной парашют. Я срезал его, кажется, снова отключился, но на секунды, снова забормотал «шестьдесят пять» – и наконец, достиг земли.
Ко мне бежали люди, невесть откуда прибывшее человекоподобное существо приняли одновременно и за инопланетянина и за шпиона, в тогдашнем сознании это сочеталось самым естественным образом. Когда я поднялся и попытался говорить с ними, народ из деревни Смеловка попросту разбежался, в отдалении наблюдая за прибытием вертолета из Энгельса, моей погрузкой и возвращением в небо. Наверное, это не показалось им удивительным, ни явление инопланетного шпиона, ни то, как быстро за ним прилетел военный вертолет, солдаты мигом оцепили и оранжевого человечка и кресло, запихали все на борт и спешно отчалили. Спросили только, говорил ли я с кем, я качал головой и просил пить. Меня отпаивали, успокаивали и радостно хлопали по плечу, говоря, что уже все слышали по радио, и что голос с орбиты у меня совсем другой. Солидней, что ли. Я соглашался, я тогда со всем соглашался. И ни во что не мог поверить. Не могу сказать с уверенностью, сколько прошло времени, прежде чем осознал, вроде и парад отгремел в честь Гагарина, и чествования переместились в города и села, а мне казалось, что именно он, не я, оказался за бортом этого мира.
Хотя нет, что я. Осознание пришло в Заре, тринадцатого, днем. Когда выгрузили из самолета, а на взлетно-посадочной меня ждал первый отряд, не тот, что из Звездного, наш. Света подбежала ко мне, поцеловала, прильнула, прижалась всем телом, вот это поцелуй я и запомнил на всю жизнь, именно его, а не тот первый, ибо именно он показался мне куда дороже и важней. И я, почувствовав всю важность его, приник к Свете, и спросил ее просто: «Ты не оставишь меня?». Она улыбнулась в ответ, неожиданно отстранилась на вытянутые руки и долго смотрела в глаза, покуда не отвела взгляд. Но ничего не сказала тогда. Глаза, наверное, ее глаза выдали, она сразу спряталась за Макса, который уже шел со своими сердечными поздравлениями, пытаясь оттеснить Васю, сграбастав меня в охапку, он с силой прижал к груди, я едва не задохнулся. А потом ласково провел ладонью по шее. И снова прижал. Без единого слова – как и раньше.
Город за окном автобуса жил своей жизнью. Ярко светила иллюминация, машины подмигивали фарами, часто мелькали фонари, не давая тьме ни единого шанса. А в автобусе был свой мир – гипперреалистичный. Отражения салона в окнах и справа, и слева, накладывались на тот мизер города, который было видно сквозь стёкла. Зато салон в отражениях можно было рассмотреть в мельчайших деталях…
Кристина сидела у окна, и Денис смотрел то на неё, то на её отражения, удивляясь, что раньше не обращал внимания, как это интересно – ехать в освещённом салоне автобуса по ночному городу.
Некоторое время молчали. Кристина покусывала губы, словно пыталась удержать слова, готовые вырваться наружу.
Разговор никак не клеился.
Когда Денис в очередной раз глянул на Кристину, то увидел, что она совсем расстроилась.
Он с удивлением посмотрел на неё и спросил:
– Что-то не так?
– Мне неудобно, что из-за меня теперь тебе придётся идти пешком.
– Да ладно, мне не трудно.
Но Кристина расстроилась ещё больше. И от этого Денис растерялся.
И тогда Кристина, глупо улыбаясь, сказала:
– Извини, эмоции… Мне бывает трудно с ними справиться.
– Мне тоже, – успокоил Кристину Денис, вспомнив, как совсем недавно сам плакал под журчащую воду в ванной комнате.
– Это ты просто меня успокаиваешь, – горячо возразила Кристина. – Ты такой…
Она неопределённо махнула рукой, и густо покраснев, замолчала.
А Денис растерянно засмеялся:
– Какой? Я обыкновенный. И даже не слишком удачливый…
– Это, конечно, кошмар! – Кристина возмущённо вздохнула: – Представляю, что ты чувствовал, когда с обыском пришли? Наверное, сильно испугался…
Денис в первый момент хотел возмутиться, что ничего он не испугался, и видал он их всех! Но, глянув на влажные глаза Кристины, подтвердил:
– Да. Я растерялся и долго не понимал, что происходит. Они ещё и наручники на меня сразу надели…
– Как так?! – возмутилась Кристина, и её возмущение было абсолютно искренним. – Это же ведь идиотизм! Такая преступность вокруг! А они за репостами следят… Как будто у нас в стране все другие проблемы решены! Как будто все пенсионеры хорошую пенсию получают, все многодетные семьи имеют своё жильё и свои машины, и достаток у всех хороший! Как будто у всех достойные зарплаты, нет наркоманов и алкоголиков… Больше нет безработицы! Большинство населения живёт за чертой бедности, а они там в правительстве… Совсем оторвались от народа!
– Ну… – протянул Денис, вспомнив рассказ адвоката про парня, обоссавшего статую Будды. – Разные ситуации бывают. Бывает, что и нужно человеку мозги немного вправить.
– Нужно сначала социальные проблемы решить! – горячо возразила Кристина. – Тогда большинство таких ситуаций, где нужно вправлять мозги, отпадут сами собой!
– Починим дороги, научим уму разуму дураков? – спросил с улыбкой Денис.
– И это тоже надо! Образование нужно чтобы всем доступно было… Опять же это ЕГЭ…
– Ну, ЕГЭ – это социальный лифт, – ответил Денис, уже откровенно улыбаясь.
Ему нравилась горячность, с которой Кристина сейчас критиковала правительство. И он немного подтролливал её, а она, не замечая этого горячилась ещё больше.
– Социальный лифт – это только на бумаге! А на деле что получается? В ведущие вузы невозможно поступить без протекции. Опять же, сам принцип ЕГЭ провоцирует фальсифицировать результаты. Как списывают-то виртуозно!
– Это да! – согласился Денис, вспомнив, как сам сдавал ЕГЭ.
– Чему учатся школьники? Знаниям? Нет! Они учатся сдавать тесты и обходить правила! Обходить правила, понимаешь?!
– А что? Полезный навык.
– Навык может и полезный, если будет в дополнение к знаниям! А то уже появились адепты теории, что земля плоская!
– Хочешь анекдот в тему? – спросил Денис. – Бородатый, правда.
Кристина кивнула.
– 2030-й год. Отмечается двадцатилетие реформы образования. С докладом выступает Фурсенко. «Такого, как у нас, образования нет нигде! Я облетел весь земной шар и знаю!!!» Из зала возмущенные возгласы: «Не может быть! Земля плоская, предметы тяжелее воздуха летать не могут, а если что и взлетит Божией милостью – разобьется о небесную твердь!»
Кристина вздохнула.
– Но ведь это же грустно. Это совсем не смешно. Это уже сейчас есть…
– И всё же ты драматизируешь. Не такая уж молодёжь и глупая. Просто мы думаем иначе, чем прошлые поколения. Они росли, когда не было сотовых телефонов и компьютеров, когда скорость передачи информации была совсем другой. Им непонятны многие наши проблемы, они их не осознают, у них просто нет для наших проблем слов.
– Скажешь тоже, нет слов…
– Конечно, нет. Мы разговариваем картинками. Отправляешь «Вконтакте» мемчик, и не надо никаких объяснений, твой ровесник поймёт тебя. А для человека старшего поколения это просто смешная картинка.
– Но ведь так не должно быть, – прошептала Кристина. – Мы ведь в одной стране живём, а разговариваем, выходит, на разных языках…
Денис вздохнул и демонстративно кивнул, мол, а что тут поделаешь?
Кристина больше не спорила. И Денис вдруг почувствовал, что ему рядом с ней комфортно. Он спокойно может говорить на любую тему, не пытаться сформулировать мысли, а говорить, как есть. Он может нести откровенную ерунду, чушь, и Кристина поймёт его как надо.
С Егором он тоже мог говорить о чём угодно, но тут было не так. Тут было странное ощущение, непривычное. И оно нравилось Денису.
Автобус остановился на Школьной. Денис и Кристина вышли. Денис даже не вспомнил, что этот автобус последний. Сейчас это не имело никакого значения.
— Ну Станислав Федотович!!! Ну здесь на всю планету всего два города, Космопорт и Столица! Ну что с нами может случиться в такой… в таком… — Полина, очевидно, хотела сказать «дыре» или в крайнем случае «захолустье», но вовремя заметила выражение лица местного охранника, одарила его милой улыбкой и быстро поправилась: — На такой мирной и доброжелательной к туристам планете, на которой даже и хищников-то практически нет! — На этих словах она запнулась на секунду, бросив быстрый взгляд на слегка приподнявшего левую бровь Дэна, но тут же добавила с куда большим процентом искренности: — Во всяком случае на суше — точно нет!
Станислав даже шага не замедлил, буркнул только:
— А то я вас не знаю? Вы найдете.
Он злился. И оттого, что злился он по большей части на самого себя, злость эта не становилась меньше. Ни на йоту. Разве что обрастала еще и махровыми джунглями чувства вины. Или мангровыми? Вечно он путался в этих древних определениях не менее древних зарослей.
Таможню они прошли без проблем, привезенный груз сдали заказчику тоже вполне штатно. А вот с тем, который им только следовало здесь получить, возникла небольшая заминка: его обещали доставить только завтра, да и то не с утра. В общем-то, не задержка даже, при дальних перевозках люфт доставки как раз и составляет два-три дня, так что заказчик в своем праве и, можно сказать, даже вежливость проявил, что предупреждением озаботился. Так что до завтрашнего обеда дел у команды «Космического Мозгоеда» никаких не предвиделось, и теперь капитану предстояло решить — давать ли команде на этот срок увольнительные или запирать на корабле от греха подальше. А после инцидентов на Рыбьем Глазе и Парадизе-17 (и еще нескольких менее масштабных, но ничуть не менее памятных) у него просто-таки руки чесались на каждой стоянке поступать именно так.
Мирный вид Нереиды вкупе с дружелюбием местного населения его при этом ничуть не успокаивали — капитан слишком хорошо знал свою команду и ее способность влипать во всевозможные неприятности.
— Ну Станислав Федотович! Мы осторожно! Мы даже в парк не пойдем! И ни с кем не будем знакомиться! Правда-правда! И никого спасать тоже не будем!
— А то я вас не знаю.
Отпускать Полину одну нельзя, это понятно: дай ей волю — и несчастный космический грузовик быстро превратится в филиал Ноева ковчега (причем изрядно перегруженный филиал!). Теодор, конечно, будет не прочь прогуляться (он уже выяснил, что аборигены очень даже поклоняются его любимой святой троице — светлому, темному и нефильтрованному, — и жаждал присоединиться к оному поклонению), только вот ответственный контролер из него — как из бинта бронежилет.
Киборги с этой точки зрения куда надежнее. Оба, даже Ланс, не говоря уж о Дэне. Да что там говорить, по уровню ответственности пилоту сто очков вперед даст даже Котька! Да и вообще отпускать девушку погулять под защитой двух боевых «шестерок», у одного из которых к тому же до сих пор стоит ПО телохранителя, — логичнее и безопаснее. Но для этого капитану предварительно неплохо было бы выяснить, как на Нереиде относятся к разумным киборгам. А то ведь кто их знает, этих местных, далеко не на всех планетах согласны считать мозгоедских алькуявцев приличными инопланетными гражданами, а вовсе не вконец оборзевшим оборудованием.
А именно этого Станислав пока еще и не выяснил. Потому и злился.
Нет, ну мог же заранее побеспокоиться, проявить предусмотрительность и заблаговременно скачать полную информацию — хотя бы наиболее важную с точки зрения их не совсем стандартного экипажа, ту самую, которую не всегда можно отыскать в туристических обзорных каталогах или рекламных буклетах. Так нет же! Понадеялся, что в любой момент сможет глянуть в инфранете. Хотя мог бы, между прочим, и догадаться, что в такой глуши (и вблизи такой активной звезды) инфранет просто обязан работать вовсе не так бесперебойно и надежно, как в более цивилизованных местах. Не догадался. Не побеспокоился. Прошляпил.
А теперь получается, что наказанной за капитанскую безалаберность окажется вся команда, которой этот самый капитан не дает возможности погулять по улицам приморского (там же вроде как море было, да? или даже океан?) городка.
Неприятно чувствовать себя мало того что самодуром, так еще и раздолбаем на старости-то лет, к тому же бывшему порядочному пенсионеру и бывшему же космодесантнику! Впрочем, космодесантники (в отличие от пенсионеров) бывшими не бывают и им не привыкать изыскивать альтернативные способы добывания информации при блокировании стандартных средств связи. Например — путем грамотного допроса грамотно отобранного по степени информированности местного «языка».
Диспетчер космопорта Нереиды выглядел вполне подходящей кандидатурой — он наверняка был достаточно информированным. И уж местным был точно: казалось, что он не пришел сюда на работу, а прямо тут и народился, отпочковавшись от кресла, вместе с надкусанным пирожком и огромной чашкой чая, такой же коричневый и лоснящийся, как и деревянная стойка, на которую он эту чашку отставил, благожелательно разглядывая приближающихся космолетчиков.
Если бы не загар, он был бы копией Вениамина — такие же светлые кучеряшки на макушке, такой же выпирающий вперед авторитет, такая же поллитровая чашечка местного чая или кофе в руке и такая же добродушная улыбочка — он даже своим солидным авторитетом на стойку налег, с таким энтузиазмом подался навстречу гостям (от кресла при этом, правда, так и не оторвавшись), сдвинув табличку «обеденный перерыв» куда-то за пухлый локоть. Он весь так и лучился искренним желанием помочь хорошим людям и твердой уверенностью в том, что плохих людей в природе не существует.
Станислав почувствовал себя вдвойне неловко — ну вот, ко всему прочему еще и от обеда человека отвлек! — и потому тянуть не стал, перейдя к главному сразу после обмена официальными приветствиями:
— Есть ли на Нереиде алькуявское консульство?
— Нету! — Диспетчер аж пирожком всплеснул от огорчения, что не может помочь такому хорошему гостю. Улыбнулся виновато и доверительно: — Я их ни разу и не видал, алькуявцев этих, да и никто из наших не видал, я бы знал, если бы видал кто, а так и знать не знаем, что это за звери… Кстати, о зверях, вы наших клыканов видали?! Вот! И не увидите больше нигде, только у нас, а у нас зато в любой момент и в любом количестве, и зачем вам эти алькуявцы, не нужны они вам, точно говорю, вы лучше клыканов посмотрите, хоть экскурсию, хоть охоту, мой зять, кстати, в любой момент…
— Клыканы?! Это которые реликтовые многоряднозубые эндемичные двоякодышащие поперечнохорд… — не удержавшись, высунулась из-за широкой капитанской спины Полина и тут же возмущенно пискнула, будучи задвинута обратно и прервана самым неделикатным образом:
— А ОЗРК у вас есть? — спросил Станислав, все еще пытаясь найти хоть какую-нибудь точку опоры.
— Да есть, конечно, как же без него-то… — Диспетчер как-то подскис и словно бы даже слегка сдулся, подвижное лицо его сморщилось, и даже улыбка поблекла. — Да только Ростик-то, ну директор тамошний, он ведь по рыбарям больше, а сейчас как раз самый пик сезона… Пока гон не кончится, вы Ростика на берегу-то и не поймаете, он и комм с собой не берет, чтобы не беспокоили, стало быть, не отвлекали.
— А с другими сотрудниками при необходимости связаться можно?
— Да какие там сотрудники?! — окончательно расстроился диспетчер. — Один он там за всех. Ростик-то, Ростислав Сигизмундов наш, больше не нашлось таких идио… ну, один он там, короче, со всем управляется. Да и чего там управляться, ну сами подумайте? Невеликие ведь сложности, бумажки-то те печатать да порядочным людям со всякими глупостями надоедать…
Похоже, никакого уважения к местному филиалу Общества Защиты Разумных Киборгов и его единственному сотруднику диспетчер не испытывал. Впрочем, Станислав пока еще не был уверен, считать ли подобное разгильдяйство плохим или хорошим признаком: оно могло означать как слабость работы ОЗРК на Нереиде, так и то, что работа эта тут попросту не нужна.
Про потенциальных друзей выяснить не удалось, оставалось уточнить, как поживают потенциальные враги — если они тут, конечно, есть.
— А филиал «DEX-компани» у вас имеется?
— Как не быть! — просиял диспетчер, довольный, что хоть чем-то может порадовать гостей. — Есть у нас их филиал, мы ж не совсем дикие, все как у людей, вот и «DEX-компани» тоже, не в Космопорте, правда, в Столице, но Смит — мальчик очень активный и ответственный, всегда на связи, даже ночью всегда при комме, вас соединить?
— Нет-нет, зачем же беспокоить ответстветственного человека! — поспешно отказался Станислав и понял, что с дипломатией пора завязывать, а то так толком ничего и не выяснит. Зачем-то поправил фуражку и продолжил решительно: — Видите ли, у меня в команде имеются два разумных киборга с алькуявским гражданством. С документами у них все в полном порядке, подлинность гражданства было бы легко проверить, будь у вас прямая связь с любым алькуявским посольством или консульством, но раз ее нет, могут возникнуть сложности. Вот я и боюсь, как бы у моих ребят не вышло каких недоразумений с представителем «DEX-компани»…
— Так это ж вам, если вдруг что, не в посольство надо! — еще пуще засветился от радости диспетчер, всплескивая пухлыми ручками. — Это вам, если вдруг что, в полицию надо! Вот, держите номерок! Там старшим констеблем Джеймс Бонд, хороший такой парень, тоже киборг, между прочим. А уж какой разумный, это же просто слов нет! Так он эту вашу «DEX-компани» давно под лавку загнал, они и пикнуть не смеют, если вдруг действительно что — звоните ему обязательно, он разберется!
— Эт вы про нашего Бонда, что ли? — по-свойски вмешалась в разговор проходившая мимо женщина в цветастой шали и с тележкой жареных морских кабачков и даже тележку свою заякорила, чтобы только одной рукой придерживать, а второй размахивать для большей убедительности. — Вот уж действительно всем констеблям констебль! Это я вам точно говорю! Ничего плохого о нем не могу сказать, кроме хорошего! У меня по весне велосипед угнали — так что б вы думали? За четыре минуты нашел! А какой всегда вежливый, обходительный! Всегда здоровается, и по имени-отчеству, не то что некоторые, да хоть у кого спросите! Отличный человек этот Бонд, точно вам говорю!
И она потащила свою тележку дальше, на площадь перед космопортом, к другим фастфудным павильончикам и тележкам.
Станислав проводил ее взглядом, стараясь не улыбаться. Получалось плохо. Похоже, Нереиде действительно не требовалось ОЗРК, при таких-то старших констеблях. Станислав хмыкнул, оглядел замершую на низком старте команду, сдвинул фуражку на лоб и махнул рукой:
— Черт с вами. Валите!
И крикнул уже в поспешно удаляющиеся спины самым суровым капитанским голосом::
— Но к полуночи чтобы на борту! Как штык! Ну или хотя бы к утру…
Примечание: Выражаю благодарность Александру Игнатьеву (Ксюха 1967) за бесценную помощь при написании этой главы.
В это же время на соседней планете, по неведомой прихоти первооткрывателей названной Эфесом Клинка и находящейся всего в двух сутках полета от Антари, на крыльце собственного дома (дом был арендован с возможностью выкупа, но он считал его своим) сидел молодой мужчина и смотрел на закат. К вечеру заметно похолодало, ноябрьское небо было багрово-фиолетовым, и местное солнце почти зашло за верхушки деревьев, а над размывающейся линией горизонта медленно поднимались два светящихся спутника планеты.
Он спокойно глядел на окружающий пейзаж, думая — сколько же времени он не был в родительском доме?
Уехал учиться в военное училище по настоянию отца… отлично зная, что мать была категорически против. Словно чувствовала что-то, словно что-то могла предвидеть.
Но… если честно, то у него самого особого желания стать военным тоже не было – максимум отслужил бы срочную по призыву и уже давно учился бы в Ново-Московском Архитектурном Институте… но тут против был отец.
Его как заклинило! Раз у самого не сложилась армейская карьера, и он, мечтавший, по его словам, о карьере именно военного медика, женившись, был вынужден работать на гражданке. И поэтому сын обязан стать офицером!
Он вздохнул, потянулся к кружке с остывшим чаем – можно нажать сенсор и напиток снова станет горячим… Мысли снова перескочили на отца. Выполнить его честолюбивые планы — стать офицером, дослужиться до полковника, получить правительственные награды… и дальше по списку до звания почётного гражданина – и сломать жизнь и себе, и матери? Ну, нет…
Вспоминались тренировки в различных секциях единоборств с раннего детства… и чаще всего втихаря от матери… «Не расстраивай мать! Ты один у неё…»… — и мать считала, что он ходит на какие-то технические кружки в школе… Попытки бросить спорт – и разговоры с тренером на эту тему: «Военным можешь ты не быть, но защитить себя и своих близких обязан уметь…»…
Первым подарком отца была гитара — когда в тринадцать лет он получил третий юношеский разряд по самбо… потом, в шестнадцать, — аэроскутер, в семнадцать – кобайк, после поступления в училище в восемнадцать лет получил собственный флайер… где-то они сейчас?
Наверняка проданы. Не будет же мать хранить их в гараже вечно!
Он уже знал, что родители развелись после того, как его признали погибшим. Знал, что отец летал в часть и неведомо каким способом узнал подробности этого случая, и даже отказался от дальнейших поисков его тела и трупа киборга, объясняя, что под многометровым слоем камней сигнал процессора не слышен приборами и поиски бесполезны… – но матери рассказал только то, что посчитал нужным. Чтобы не расстраивалась, наверно…
Узнать это было невероятно сложно, по крупицам добывая сведения, ведь отец – глава местного филиала DEX-company – предельно принципиально относится к бракованным киборгам, и подставлять Зиночку, к которой он смог бы без проблем подключиться, не хотелось.
Приговор в любом случае был бы один – утилизация.
Небо потемнело и расцветилось отблесками чернильно-чёрного, которые словно большие кляксы, расплывались, постепенно поглощая все капли багрового. Мужчина на мгновение зажмурился…
Отец и мать – две полярные противоположности, по прихоти судьбы жившие в одном доме. Если один резал киборгов – то есть оперировал без всякого обезболивания, причем ему даже в голову не приходило давать машине лекарство – почти ежедневно, то другая на своей работе киборгов с таким же рвением подкармливала и пыталась лечить, что-то говоря ему про карму, реинкарнацию и «…как ты к ним относишься сейчас, так они к тебе отнесутся потом…».
И чем больше отец сам оперировал – тем чаще мать о киборгах заботилась, словно извиняясь за причинённый отцом вред.
Конечно, у каждого из них киборги на работе были разные – отцу привозили списанных, сорванных и бракованных со всего сектора, а мать дальше своего музея почти не выбиралась. Но работа разводила родителей всё дальше и дальше – и если мать даже не пыталась вникнуть в работу отца, то отец старательно наблюдал за попытками матери общаться с техникой.
Неужели так беспокоился о ней? Другой видимой причины не было… кроме вероятного желания матери уменьшить наносимый отцом вред… этой псевдоживой технике… по крайней мере – он не замечал ничего другого.
Отец так ненавидел эти человекоподобные машины? – вряд ли. Он – видный учёный, вынужденный заниматься административными обязанностями. И постоянно повторял: «Наука прежде всего». Киборги для него – всего лишь бесчувственная техника и не более того. И давать им обезболивающее – только впустую переводить запас препаратов.
Мать явно считала иначе, демонстративно таская из домашней аптечки упаковку за упаковкой довольно дорогие лекарства – но такие, которые в аптеке отпускаются без рецепта — ссылаясь на проблемы с сердцем. Отец, просматривая записи Зиночки, только ухмылялся – но не препятствовал этому. И часто сам пополнял домашнюю аптечку, наблюдая за реакцией жены.
Совсем стемнело и даже воздух казался чёрным. Он оглянулся – можно отдать голосовой приказ, чтобы домашний искин включил освещение на крыльце. А можно просто попросить и тогда выключателя коснётся такая родная женская рука…
А ещё можно связаться с родителями, объявить, что жив, что с ним всё в порядке, и у него хорошая зарплата, нормальная работа и жена… то есть, та, которую он любил и считал своей женой – боевой киборг DEX-6… то как они отреагируют?
Мама… вероятно, будет рада… но не факт, что такую невестку примет. При всем её хорошем отношении к киборгам очеловечивать их она не пыталась, домой ни разу не приводила.
Отец… не рад будет однозначно. И с вероятностью в 99,99% сдаст Кору на исследование… даст аспирантам или студентам для изучения… или сам будет вскрывать. Как дексист и глава филиала, он вправе изъять любого киборга, даже просто показавшегося опасным… и даже такого, который не кажется сорванным или агрессивным, а просто будет нужного ему фенотипа – и Кора будет первой в этом списке.
Кстати… а ведь вполне возможно, что отец знает, что он жив… и что жива Кора… ведь её процессор без проблем можно засечь приборами… и у него теперь имя, когда-то придуманное отцом… ох, надо было другим именем назваться… но теперь поздно, он уже прижился здесь. И теперь отец… просто наблюдает за ним… то есть, за ними… как истинный учёный, желая знать, что из этого получится… может быть и такое… вполне может быть.
А это значит – пока нельзя объявляться… нельзя. Ни в коем случае! Отец не оставит Кору в живых… это точно. Это точно на все сто процентов.
И даже лучшему другу Фоме нельзя сообщить о себе – проболтается. Если не словами – то сменой настроения, эмоциями, которые могут быть поняты совершенно непостижимым образом. Все будут спрашивать, что за причина его внезапного веселья – и что он скажет? Что друг детства жив и не хочет видеть родителей?
Он вздохнул – отношение к родителям было двойственным. Да, безусловно, он их уважал и почитал, как того и требует кодекс семьи, возможно и любил, как полагается хорошему сыну, но… видел редко.
Родители были вечно заняты на своих работах, отец пропадал в командировках… его звонком могли сорвать в выходной или посреди ночи, и тогда он кричал в видеофон: «В стенд его… пока не сдох… быстрее…» — и пропадал на сутки, а то и на неделю.
Мать на утро молча выгребала из буфета все конфеты и печенье, покупала дешевую карамель, забирала из холодильника всю колбасу и консервы, покупаемые для Зиночки – и уносила в свой музей, чтобы скормить киборгам. По возвращении отец просматривал записи мэрьки, молча усмехался – и пополнял запасы в доме.
Как истинный учёный, он наблюдал за женой – и её развивающимся стремлением очеловечивать технику.
И как же так получилось, что в результате они оказались на двух противоположных полюсах одной проблемы? Проблема была в киборгах. А точнее – в отношении к ним.
Фактически его воспитанием занималась списанная мэрька. Зиночка. Жива ли она? Только мать называла так киборга. Отец упорно звал её Куклой.
Зиночка…
Он нежно улыбнулся, вспомнив заботливый взгляд мэрьки и её теплую мягкую ладошку, что гладила его по голове, когда ему было грустно. Ему тогда и в голову не приходило, что Зиночка будила его по утрам, кормила завтраком и встречала из школы, водила в парк гулять, всегда была рядом не только по программе.
Между прочим, свои первые рисунки и первые стихи он посвящал именно мэрьке — но мать ничего подозрительного упорно не замечала, а отец только усмехался… но не вмешивался. Наблюдал?
Температура воздуха упала ещё на пару градусов, и Кора заботливо набросила на его плечи одеяло и бесшумно скользнула обратно в дом. Он чуть повернулся и шепнул «Спасибо, любимая!»…
Когда ему исполнилось шестнадцать, и он собрался с друзьями отметить событие в кафе, отец позвал его в свой кабинет, вручил ключи от подарка, дал денег на кафе, но предупредил:
— У тебя теперь есть свой аэроскутер, есть многое из того, чего у твоих одноклассников нет и вряд ли когда-нибудь будет. Возможно, захочется покрасоваться перед девчонками… имеешь право. Но запомни. Никогда не бери девушку силой. Ты сломаешь жизнь не только ей, но и себе. Никогда не насилуй киборга. Это машина, но издеваться над ней нельзя. Любой киборг беззащитен перед человеком… да, я их режу. Но ради науки, ради спасения людей, ради создания новых лекарств и способов лечения. Я не садист. Запомни это! Если хочешь… расслабиться, возьми Irien’ку… прикажи включить программу… но не избивай её… хотя… пока тебе не исполнится восемнадцать, не смей и думать о сексе с куклой! Кстати… ещё запомни. Мать изучает что? Обряды и верования переселенцев. А у них насильник не является человеком настолько, что они своим киберам это прописывают приказом, и любой деревенский киборг вправе убить насильника на месте. Так что деревенских девчонок не трогай… иначе с их семьями проблем не оберёшься… да и не ровня они тебе. И никогда не трогай девственниц… на них женятся, а для развлечений достаточно шлюх в любом борделе. Можешь идти… но матери об этом ни слова!
— Понял, не дурак.
Воспоминания того вечера как-то смазались, и больше напоминали низкосортный клип малобюджетной студии, где мелькают какие-то обрывки и картинки, события, никак не связанные друг с другом, действия, лишённые логики и смысла.
Зато в памяти чётко отбилось ощущение какого-то дикого безудержного веселья, вседозволенности и азарта, наглой радости и силы…
После кафе домой идти не хотелось, более старшие приятели взяли ещё пива – гуляли всю ночь, и была радостная наглость и не сравнимое ни с чем чувство всесилия и безнаказанности… зная, чьи это сыновья, их не трогали… Потом выпитое с непривычки ударило в голову, его долго рвало в кустах, было так плохо, что очнулся только на квартире одноклассника под утро.
Побуждение было не из приятных: казалось, весь организм пропустили через мясорубку, а потом наспех слепили обратно, добавив все прелести ощущения морской болезни.
Оглянувшись, увидел, что на полу лежала едва одетая девушка в потёках крови, и не шевелилась.
— Что это… кто это? – спросил он тогда, совершенно протрезвев от увиденного.
— Да не парься… это родительская мэрька… ей всё равно, а нам… веселье… пока ты дрых, мы попользовались, теперь твоя очередь…
Он не дал парню договорить, врезал под дых, пытаясь донести до того мысль о том, что насиловать нельзя даже киборга, а особенно – киборга без спецпрограммы, но тут же в драку включились остальные парни… били его, и он бил тоже… Полумёртвая мэрька успела перед отключением вызвать полицию.
Отцу тогда удалось замять скандал, мать, вечно уткнувшаяся в свой планшет, так ничего и не узнала. Вместо умершей мэрьки он где-то достал точно такую же, скопировав в неё информацию с процессора трупа, и сделал обновление ПО за свой счёт. И провёл своё расследование.
Выяснив, что сын просто пытался спасти киборга от повторного насилия, наказал его только за пьянство – и, хотя потребности в этом уже не было, наказание было предельно жёстким.
Отец на полгода отправил его на соседнюю планету, в школу олимпийского резерва по самбо – и договорился с тренером о самом суровом режиме для сына. А чтобы ему другие преподаватели не делали поблажек, как сыну главы филиала DEX-company, назвал его другим именем и выправил документы на имя Дмитрия Лесова.
Ох, как правильно отец тогда сделал! – новое имя пригодилось ему на этой планете, где его никто не знал ранее, и никто не мог сообщить родным… но… и в голову не пришло, что отец сможет отследить его по этому имени!..
Те полгода не забудутся! — так плохо Ведиму не было ещё никогда. Ранний подъём, кросс, лёгкий завтрак, тренировки… плюс – школьная программа с углублённым изучением физики… всё бы ничего, но сила тяжести на той планете была почти втрое больше стандартной земной, и потому все тренировки давались с большим трудом. Но квалификационные соревнования он тогда выиграл и получил первый юношеский разряд.
Ещё через пару месяцев, назло отцу, он снова выпил в компании «друзей» — стало только хуже, его мутило и рвало… было так плохо, что домой смог вернуться только через двое суток.
Мать прорыдала всю ночь, на утро был первый приступ с давлением. Отец заявил, что, если ещё раз увидит его пьяным, продаст Зиночку. Знал, куда больнее ударить.
С тех пор Ведим никогда не пил спиртного. И даже безалкогольного пива не покупал.
Королевский дворец празднично сиял. Парковка была забита летающим железом всех моделей и типов. Флайеры, кобайки, хуверы и даже аэросамокаты. Сначала Дэн снизил вероятность до 17%, оглядев парковку, но затем повысил до 33%. Так как большинство гостей уже прошли собеседование и слонялись по дворцу.
Дэн поднялся по лестнице, на входе предъявив паспортную карточку. Ожидающие сидели вдоль стены на приставных стульчиках. Все что-то жевали. Кто-то мороженое, кто-то шоколад, а кто-то пил из сине-белых банок. Что именно содержали красивые банки, Дэн не знал. Мороженое он как-то пробовал. Братья покупали это лакомство для своих подружек. И шоколад тоже. Бело-синие банки походили на пивные. А уж про пивные банки Дэн знал все! Ежедневно по углам собирал вместе с носками.
Банки с неизвестным содержимым были составлены в живописную конструкцию посреди шведского стола. Вокруг, подобно мелким катерам в свите флагмана, сгрудились тарелки со всевозможными сладостями: конфеты всех форм и пропорций, пирожные, печенье и торты. Дэн тут же вспомнил, что неплохо бы пополнить ресурсы. Правда, торт как источник калорий вызывал у него сомнения. Для того ли они предназначены? Старший братец один раз упал мордой в торт, и торт этот пришлось выбросить. Белочка успел мазнуть пальцем по тарелке, прежде чем все оставшееся от воздействия морды издевательски отправили в утилизатор. Был и другой схожий случай. Второй братец Джонсон упал мордой в торт не сам, а впечатал в него собутыльника. Может быть, и эти торты предназначены для падения в них мордой? Чтобы торт употребляли каким-то иным способом, Дэн не видел и потому взять кусок поостерегся.
В это время одна из дверей отворилась, и на пороге показался высокий широкоплечий парень в бандане с черепушками. Осмотрел девиц и плотоядно усмехнулся. «Сейчас будет играть с ними в «собачек», подумал Дэн.
Высокий парень поманил одну из девиц. У той случилось внезапное покраснение лицевого эпителия. Наверно, предвкушала игру. В комнате, куда претендентка вошла вслед за парнем, Дэн заметил еще одного человека. ХУ-объект старшего репродуктивного возраста. Ну правильно, братья тоже любили… на троих.
Но девица задержалась ненадолго. Вылетела буквально через минуту. «Наверное, плохо играла», предположил Белочка. Затем вошла следующая девица. Задержалась чуть дольше и покинула комнату не столь стремительно. Философски пожала плечами, нагребла себе на тарелку еды и отправилась в соседней зал, где на невысокой сцене исходил воплями и потом знаменитый «Геном».
Следующим на очереди был ХУ-объект преклонного возраста, в разведение уже не годный. Но задержался объект на 19 минут! Его за дверь выставил тот, второй, невысокий, с избыточной массой тела. Было еще несколько кандидатов, чья гендерная принадлежность с ходу не определялась.
И вот пришла очередь Дэна. На пороге вновь появился парень в бандане. Заметил сидящего в углу претендента в буром свитере, драных джинсах и старомодных кроссовках. Волосы очередника, собранные в хвост, отливали неестественной чернотой. Высокий парень хмыкнул и покосился на собственную темную прядь, выбившуюся из-под банданы.
— Ну и чего сидим? Кого ждем? Заходи.
Дэн поднялся. Сам экзамен он помнил смутно. Обрывками. Была, конечно, видеозапись, но он боялся туда заглянуть. Помнил, как предъявил паспортную карточку, как толстенький ХУ-объект, оказавшийся доктором (от него пахло коньяком!), задавал вопросы, зачем-то щупал пульс, оттягивал веки и заглядывал в уши; помнил, что на голоплатформе возникла виртуальная девушка вызывающего телосложения. Еще он помнил, как эта девица полезла к нему в… голову.
А вот как решал навигационные задачи, не помнил. Помнил, что они были, эти задачи… Они разворачивались, кружили, искрились… Виртуальная девица шептала ему всякие непонятные словечки, примеряла кроличьи ушки и называла… бельчонком? Дэна прошиб холодный пот. Реакцию он сразу заблокировал и поспешно огляделся в поисках зеркала. Вдруг краска уже облезла? Нет, волосы еще черные. Помнил, как вышел из экзаменационной и взял одну из синих банок.
В танцзале он увидел братьев и отчима. Те уже достаточно нагрузились. Папаша Волк примеривался к серебряным ложкам и вилкам. Прикидывал вес. Братья подкрадывались к очередному торту, квадратному, с розочками. Глядя на их раскрасневшиеся рожи, Дэн с тоской думал, как под утро будет выволакивать их из флайера, а они — отбрыкиваться и орать:
— Белочка! Белочка пришла!
Неужели это никогда не кончится?
Киборг не заметил, как отщипнул краешек жестяной банки и сделал глоток. Зажмурился. Сладкое, густое, молочное. Он почувствовал, что хмелеет, подобно его сводным братьям от контрабандного рома. Он сделал еще глоток, еще. И тут увидел того парня в бандане. Тот стоял среди гостей, озираясь. Явно кого-то искал. Какого-то счастливца…
Дэн вздохнул.
— Эй, Бандерас, не меня ищешь? — прорезался пьяный братец. — Давай, иди сюда, пилот, выпьем на брудершафт. А потом поцелуемся!
Пьяная морда Макса Уайтера похабно и призывно искривилась. Он вытянул губы трубочкой и громко зачмокал. Черноволосый парень в бандане не спеша пересек зал. Танцующие почтительно расступались.
— Ты неправильно сформулировал приказ. Надо говорить «пожалуйста».
Схватил братца за шиворот и окунул мордой в тот самый торт с розочками.
И тут Дэн услышал часы. Часы били полночь! Краска! Шоаррская краска! Дэн метнулся через зал к выходу. Парень в бандане его заметил.
— Эй, стой, куда? Воронцов!
Дэн бежал к лестнице. Хорошо, что он изучил план дворца. Не заблудится. Парень в бандане не отставал.
— Да стой, тебе говорят!
Вот и лестница.
Дэн прыгал через две ступеньки. Что-то выпало из рук и покатилось следом. Это же банка с той волшебной тягучей жидкостью! Эх, там еще оставалась пара глотков…
Часы все еще били. Дэн заскочил во флайер. «Котик» с невозмутимостью автопилота стартовал и…
До поместья «Черная звезда» Белочка добрался на рассвете. В одной руке процыкулыр, в другой — черно-белый кот с оторванным ухом. Бурый свитер — в клочья, на рыжих волосах ни пятнышка черной краски.
***
— Дело плохо! Mamma mia i tutti Santi! — воскликнул придворный хакер Фрэнк Фумагалли, утыкаясь лбом в разъем шины. — Придется применить глубокое форматирование.
На голоплатформе возникла иссохшая от тоски «Маша» в изодранном монашеском одеянии и поясе верности, ключ от которого давно потерян.
— Найдите мне его! Найдите! — простонала она, заламывая виртуальные руки.
— Кого найти, моя драгоценная донна? — осведомился Фрэнк, самозабвенно копаясь в «харде» и «софте».
— Моего бельчонка!
— Придется запустить «Касперского»!
— Не надо «Касперского»! Мне уже лучше!
Тед задумчиво повертел в руках пустую банку из-под сгущенки. Появился король Станислав.
— Ну что? Нашли навигатора?
— Нашли, — вздохнул Тед. — И сразу его потеряли.
— Как это? Почему?
— Он сбежал. Вот что осталось. — Показал банку. — Пробили паспортную карточку, но оказалось, что она была действительна только до полуночи.
Станислав взял банку и внимательно ее рассмотрел.
— Очень специфический способ извлечения сгущенки. Я такого еще не видел. Вот что, издадим указ. Кто сможет открыть банку аналогичным способом, тот и будет навигатором!
***
В поместье «Черная звезда» проснулся Макс “Казак” Уайтер . Башка у него раскалывалась, во рту скунсы ночевали.
— Пить, братик, пить! Рассолу!
Поблизости слышалось самозабвенное хлюпанье. Брат Джонсон поглощал из банки рассол. Выловил огурец и смачно закусил. Казак почувствовал приступ тошноты и ненависти.
— Пить надо меньше! — назидательно произнес Джонсон. — Выжрал на три литра больше меня!
— Да ты считать умеешь!
— Чтобы посчитать твои правильные ответы, уметь считать не обязательно!
— Фильтруй базар, козел!
— За козла ответишь!
Казак, пошатываясь, приблизился к брату и ударил его в челюсть. Джонсон, в свою очередь, разбил о его голову банку из-под огурцов. На стене включился головизор. Там миловидная дикторша читала новый королевский указ:
— В федеральный розыск объявлен владелец пустой банки из-под сгущенки. Владельцу банки гарантируется полная безопасность, если он явится добровольно и докажет права собственности. Кроме безопасности владельцу предложат контракт с королевским транспортником, а также любовь прекрасной «Маши»! Его величество король!
Голосок дикторши перекрылся ревом Ржавого Волка из-за двери:
— Эй, дебилы, марш искать работу!
***
По дороге, ведущей от королевского дворца, двигалась гравиплатформа, груженая банками сгущенки. На краю платформы сидел Тед. Следом двигались доктор Бобков в сопровождении королевского начальника отдела кадров, местного участкового и толпы желающих вскрыть банку. Местом сбора был назначен населенный пункт у поместья «Черная звезда». Ржавый Волк ожидал королевских чиновников вместе со своими сыновьями.
— Ого, сколько претендентов! — оглядел толпу доктор. — И все хотят вскрыть банку?
— Еще бы не хотеть! — проскрипел Ржавый Волк. — Кто ж от такой работы денежной откажется?
Джонсон схватил банку с платформы и попытался ее вскрыть без консервного ножа. Но у него ничего не получилось. Макс Уайтер, злорадно хихикнув, взял другую банку. Долго ее разглядывал, принюхивался, взвешивал, потом с криком «Кийя!» ткнул в банку пальцем. С матом отшвырнул неповрежденную жестянку и сунул ушибленный палец в рот.
Доктор Бобков вздохнул.
— А у вас в поместье больше никого нет?
Ржавый Волк презрительно сплюнул.
— Из нормальных нет. Есть только Белочка.
Тед насторожился.
— А посмотреть можно?
— Нашли на кого смотреть! Он глючный и рыжий.
— А все-таки?
Ржавый Волк кивнул одному из братьев. Казак, продолжая баюкать палец и вполголоса матерясь, пошел к дому. Вскоре вернулся в сопровождении странного субъекта в замызганном комбезе и со спутанными рыжими патлами на голове. Тед почти безнадежно оглядел нового претендента. И совсем было уже хотел разочарованно махнуть рукой, как вдруг что-то привлекло его внимание.
Кроссовки! Старые кроссовки со шнурками!
— Эй, а ну иди сюда!
Субъект нерешительно приблизился.
— Сгущенку любишь?
Тот осторожно пожал плечами.
— Давай, открой банку.
Рыжий по-прежнему нерешительно протянул руку и взял первую попавшуюся банку, долго смотрел на нее, будто искал то ли подвох, то ли какую-то подсказку в цифрах ГОСТа или в процентном содержании углеводов, затем аккуратно отщипнул от края тонкими изящными пальчиками.
***
Первым, кого король Станислав увидел, войдя в пультогостиную, был его новый навигатор. Обосновавшись в кресле, он бодро цокал пальцами по биоклавиатуре, знакомясь с системой. На экране мелькали звездные карты, таблицы, столбики цифр и странички инфосайтов. По левую руку от навигатора стояла открытая, наполовину уже пустая банка сгущенки, а рядом, на голоплатформе, возлежала «Маша», счастливая и удовлетворенная, будто невеста после первой брачной ночи.
Сборы и выселение вышли суетливыми. Парни выносили вещи, которых, впрочем, оказалось на удивление мало. У той же Лэртины парочка баулов заставила поднапрячься и Крезета, и Эртиса, а вот одежды у Милы было слишком мало для Повелительницы.
Девушка потихоньку собирала свои учебники в большую деревянную коробку, выданную служанкой. Крезет заглянул к ней, прижимая к животу клетку с тайрой.
— Готово, Повелительница? — слуга чуть поклонился, он мог бы и сильнее согнуться, но не решился убрать клетку.
— Еще пара книг, — Мила слабо улыбнулась, будто просила прощения за свою нерасторопность и подошла к шкафу достать самое необходимые. Привыкшие к ее маленькому росту демоны складывали личные вещи своей Повелительницы так, чтобы она могла сама их достать, а потому верхние полки шкафа пустовали.
Крезет умчался, унося птицу к повозке. Всеобщим советом было решено переезжать на повозке, поскольку тащить по воздуху баулы и нелетающую девушку было слишком тяжело, да и времени отнимало много. Мила печально выглянула из окна, наблюдая, как слуги суетятся у повозки, расставляя ящики и баулы по одной им понятной схеме. В повозку было запряжено так и не рассмотренное ею ездовое животное, очень похожее на лошадь. Но увы, с такого расстояния толком его рассмотреть у нее не получалось. Ничего, спустится и посмотрит…
Мила сложила последнюю азбуку в ящик и стала собирать в маленькую сумочку мешочки с травами, которые ей выделил на прощание целитель. Там, куда они едут, толкового целителя может и не быть. А возвращаться во дворец… очень плохая идея. По крайней мере, пока не остынет и не перебесится Аркал.
Вбежавшая Лэртина прихватила ящик, поддерживая его дополнительно магией, походя подобрала еще какой-то кулек с одеждой и выскочила из покоев. Милу будут выводить последней… так решил Эртис и одобрили все остальные.
Из соседней комнаты вышла заспанная Борени, поправляя на себе довольно откровенное, полупрозрачное, хоть и без всяких вырезов, платье. Демоница поклонилась, приветствуя Повелительницу, и, прикрыв рот тонкой ладошкой, зевнула.
— Доброе утро, Милана, — поприветствовала она и покрылась легким румянцем. Мила согласно кивнула и боязливо вцепилась пальцами в свою сумочку.
— И тебе доброе… — как вести себя с новой знакомой она не знала, а потому старалась быть вежливой, как умела.
— Все готово, дамы! — возвестил вернувшийся слегка запыленный Крезет. — Сейчас Лэртина сдаст в казну арендованные драгоценности и можем ехать.
Демон был встрепан, волосы выбились из простецкой гульки, на лице темнела парочка разводов то ли пыли, то ли сажи. Хитро усмехнувшись, он протянул руку Миле:
— Пойдемте, Повелительница, пора спускаться. Скоро выезжаем.
Мила, уже привыкшая к местным заморочкам, вложила пальцы в протянутую ладонь.
— Пошли… леди Борени, пошли тоже, — она кивнула демонице, застывшей, будто изваяние, у окна.
Прощаться с башней оказалось до ужаса сложно. Она стала почти родным домом для Милы. И что ее ждет впереди, девушка не знала. Даже не представляла, каким окажется новое жилье. А потому она медленно спускалась по крутым ступеням, одной рукой цепляясь за Крезета, а второй — за перила, и внимательно рассматривала лестницу, виднеющиеся коридоры и окна. Мила пыталась запомнить их навсегда, поскольку чувствовала, что уже никогда не вернется сюда. В эту башню, в этот замок…
Возле повозки околачивался Эртис, то и дело поправляя мешки, баулы и ящики, подвязывая их, чтобы ничего не выпало, не потерялось и не рассыпалось. Повозка и ездовое животное оказались на удивление огромными. Только выйдя на крыльцо, Милана смогла оценить размеры местного коня. Огромный зверь, раза в два выше среднего демона, коня напомнил только ей. Привычной гривы не было, ее заменяли шипастые отростки, самый большой из которых торчал на лбу, чем зверь сильно походил единорога. Черная шкура лоснилась на солнце, периодически посверкивая чешуйками. Мощные, сильные лапы животного заканчивались длинными когтями, которые периодически втягивались, как у кошек. А уж клыки в пасти и вовсе показывали, что данный зверь вполне так плотояден.
В подтверждение последнего Эртис бросил зверю тушку какого-то животного и пояснил:
— Пусть жрет перед дорогой, ехать будем долго.
Пока «конь» трапезничал, Крезет и Эртис помогли дамам погрузиться в повозку. Парни распределили вещи так, чтобы в центре осталось место для пассажиров. Миле выпало сидеть на небольшом тюке с одеждой, Борени — на ящике, на который бросили какую-то пятнистую шкуру.
Ожидание слегка подзатянулось, но Лэртина прибежала достаточно быстро, чтобы задержка поездки не была фатальной.
— Бюрократы проклятые! — возмутилась демоница и вручила Миле через борт повозки шкатулку. — Почти все забрали, оставили только то, что мы сами купили.
Демоница лихо запрыгнула в повозку и деловито осмотрела баулы, пересчитала, похмыкала под нос. Оделась она, как и все уезжающие, по-походному — в удобное платье под горло, волосы связала в какой-то пучок с небрежно торчащими прядями, украшений даже не надевала.
— Леди Борени, — служанка обратилась к замершей статуей юной демонице, — вы уверены, что хотите поехать с нами? Назад дороги не будет.
— Уверена, — чуть хриплым от волнения голосом кивнула та, прекрасно осознавая, что выбор сделан. Но и поступить иначе Борени не могла. Лучше сидеть у ангелов на закорках в дикой глуши, чем быть женой и совместно рабыней какого-то страшного лорда.
— Что ж, в таком случае — поехали!
Мила слегка прыснула в кулак, вспомнив, что в ее мире слово «поехали» ассоциировалось с первым космонавтом. А здесь все так буднично, просто и одновременно сложно. И уж до космоса и ракет очень далеко… Девушка засмотрелась на Эртиса, который лихо вскочил на спину запряженного «коня», взметнув целый лазурный вихрь своими волосами. Последним в повозку забрался Крезет, еще раз проверил поклажу и только тогда «конь» двинулся.
Передвигаться таким образом Миле еще не доводилось никогда. Она никогда не ездила на лошадях и в повозках, но ей почему-то казалось, что их должно было дико шатать, трепать и мотать по всей повозке, периодически убивая баулами. Во всяком случае, именно такой способ передвижения был описан во многих книгах. Но в этом случае все было намного лучше. «Конь», доевший свой завтрак, шел вполне так ровно, спокойно, он довольно быстро набрал приличный темп. Дорога, как ни странно, была ровной, без привычных ям, выбоин и потрескавшегося покрытия. Мила не знала, из какого материала была сделана дорога, но уж точно не из асфальта.
Ранее утро вступало в свои права. По дороге кроме них шли и ехали другие демоны, в основном слуги, посыльные и всякая мелкая шушера, не умеющая открывать порталы. Женщины и мужчины несли большие корзины, заполненные всяким товаром — начиная с фруктов и заканчивая одеждой. Дети шмыгали у них под ногами, разнося небольшие лоточки со сладостями или пирожками. Похожая повозка везла какие-то огромные бочки, скорее всего, с вином.
Мила, никогда прежде не выходившая в город, смотрела на все это во все глаза. Да, она мало что понимала, но сам факт того, что замком мир не ограничивался, был шокирующим. За пределами замка, после дворцовой крепости, которую они миновали, лишь показав страже бумаги, был город. Настоящий город демонов, в котором жили пекари, торговцы, молочники, купцы, сапожники, портные и все-все-все, кто зарабатывал себе на жизнь, угождая дворцовым обитателям. Эти демоны трудились с самого раннего утра, чтобы обеспечивать себе нормальную, если даже не достойную жизнь.
Но чем ближе они подъезжали к выходу из города, тем беднее были дома, грязнее и паршивее их обитатели, тем меньше там было клумб и садов, и больше грязи, мусора, каких-то отходов.
— Все как у всех, — пробормотала Мила, глядя на тощего демоненка, выскочившего буквально под лапы «коня» и просящего купить какую-то безделушку.
Самое странное, что в городе не было нищих попрошаек. Ни калек, ни слепых, ни глухих. Никто не сидел с табличками в руках под домами или возле ворот. Даже этот тощий замызганный мальчуган не попрошайничал, а продавал какие-то свистульки из глины, сделанные своими руками. Мила не смогла определить цвет его волос из-за неимоверного количества грязи, но вроде как паренек, чуть больше шестилетнего ребенка с виду, был светленьким. Когда-то очень давно.
Эртис притормозил «коня» и, усмехнувшись пацану, извлек из кошеля мелкую серебряную монетку, которой в замке даже в обиходе не было. Обменяв монету на парочку свистулек, он довольно сунул их в карман и обождал, пока пацан отбежит подальше, светясь от радости.
— Я тоже таким был когда-то, — пояснил демон и пришпорил «коня». — Пусть и у него будет шанс прожить на несколько дней дольше.
Мила украдкой вытерла слезу и покосилась на поджавшую губы Лэртину. Да, этот мир — до сих пор огромная загадка для нее. Люди бы просили и клянчили, а демоны… видимо, слишком горды для этого. И они зарабатывают, как могут.
Добравшись до городских ворот, Эртис вынул из кармана куртки подорожную и вручил ее стоящему на карауле стражнику. Тот внимательно изучил печати и гербы и только после того, как другой служка записал все данные в огромную толстую книгу, отпер огромные ворота.
Без магии такую махину сдвинуть было невозможно. Но тут два стражника управились в считанные минуты. Выпустив повозку с демонами, впавшими в немилость, они взялись за работу активнее — с той стороны ворот уже собралась довольно внушительная толпа деревенских обитателей, желающих продать свои товары в богатой столице. Торговцы из всех краев с груженными всевозможным барахлом повозками стекались в столицу ежедневно.
Преодолев толпу и выбравшись на относительно свободную от торгашей дорогу, Эртис заправил растрепавшиеся волосы за уши и с облегчением вдохнул:
— Ну вот, дальше будет легче…
Я смотрела на Дэвиса и не понимала происходящего. Золотой был все такой же ласковый, как самый настоящий кот. Вот подставил голову для поцелуя, склонился как перед памятником. Бред какой-то в голову лезет…
Чиркнув губами по порозовевшей щеке дракона, я отстранилась. Определенно что-то не так. И это что-то со мной, драконы и прочие вообще ни при чем. Усадив Дэвиса рядышком, я стала вычесывать ему косы и одновременно думать на тематику «не так».
Отыскалось это «не так» очень быстро. Драконов я не хотела. Как раз в сексуальном смысле. И не драконов тоже. Вообще никого не хотела. Да, они красивые, прикольные, теплые и удобные, как подушки, но… больше никаких чувств не было, и это меня испугало настолько, что я замерла, вперив невидящий взгляд в недоплетенную косу.
После того срыва я больше ни разу не задумалась о своей семье, как о мужчинах. Совсем перестала их воспринимать как партнеров. Друзья, родные, семья – да. Партнеры – нет. И это было настолько странно, что будь я парнем, заподозрила бы у себя импотенцию. Но так уж вышло появиться на свет женщиной, значит тут нужно разбираться. А к кому идти со своими тараканами, как не к психологу?
Ольчик нашелся там же, в гостинной. Он весь день просидел с подопечным сверхом, оказавшимся вполне вменяемым созданием.
— И где торт? – усмехнулся наш семейный психолог.
— Вот, — я создала большой шоколадный торт, украшенный клубникой. – И ему дай.
— Обязательно, сразу как проснется, — сверх создал нож и попытался отрезать кусочек от торта одной рукой, не выпуская мелкого. Я помогла, понимая, что сейчас ему лучше постоянно контактировать с клоном.
— Я тут поговорить хотела…
— Так говори, — Ольт надкусил вырезанный кусок и смачно хрупнул свежей клубникой.
— Да дело очень… деликатное…
— Давай, он все равно спит, — облизнулся сверх и уже самостоятельно отрезал второй кусок торта.
— Короче, дело такое. Я тут внезапно осознала, что вообще никого не хочу, — выпалила как из пулемета я и закрыла глаза. Предательский жест, смотреть на сверха стыдно, хоть он и является частью моей семьи.
— Так-таки совсем и никого? — зеленая бровь вопросительно приподнялась.
— Да совсем, — создаю стул и усаживаюсь напротив сверха. – Проверено… да считай на всех, кроме Шиэс. Это сестра.
— Ну а чего ты хотела? – спросил Ольт и погладил своего подопечного. – Сорвалась, поистерила, замучила свое тело, вот оно и вырубило функцию, раздражающую сознание.
— Это как?
— Да просто. У тебя сложилась дилемма – ты хочешь потрахаться, но внутренний кошмар тебе не разрешает, поскольку ты боишься. Чем дольше копится напряжение от нереализованных желаний, тем больший взрыв в итоге будет. Взрыв произошел, бабахнуло знатно. Твое тело поняло, что ему такое состояние «взрыва» и истерики не нравится и напрочь отключило все желание. Нет раздражающего фактора – всем хорошо и спокойно.
— Это да, — соглашаюсь, припоминая подробности своей истерики и ухода из дому. – Теперь мне спокойно как никогда. Больше не ору, не срываюсь и меня никто не раздражает.
— Вот! – наставительно поднял палец Ольт. – Дай еще торта. Так вот, отключенную функцию можно включить, но прежде советую подумать – ты хочешь обратно своих психозов?
— Да мне парней жалко вообще-то… — разговаривать в таком ключе совсем стремно.
— Чего их жалко? О парнях не беспокойся, они в состоянии сами решить свои проблемы, без всяких жертв с твоей стороны.
— Тогда не хочу. Но знать возможность должна.
— Значит, прежде чем что-то делать, сначала избавься от своих страхов. Постепенно, без крайностей. Инкубов вызывать не надо, — усмехнулся сверх и дожевал остаток торта одним махом. Я подала ему салфетку вытереть рот.
— А потом научись получать удовольствие от жизни. Посмотри на себя – ты же ничего не видишь кроме работы. Вот скажи, какого цвета тот шкаф? Не глядя.
Я задумалась. Какого цвета шкаф с кристаллами за спиной? Черт…
— Коричневого? – ляпнула первое, что пришло в голову.
— Ага. И так во всем. Как ты ешь? – кусочек торта лег в мою ладонь. Я быстро сунула его в рот. – Ну вот, даже не прожевала. Ни вкуса, ни запаха, ни вида не оценила. С равным успехом я мог сделать этот торт со вкусом навоза, и ты бы не заметила.
Сверх перевел дух и создал какой-то розоватый сок в высоких стаканчиках.
— Вот, попробуй, что ты чувствуешь?
Послушно пью сок. Да самый обычный, чего там. Апельсиновый. Стоп… Стаканчик-то розовый.
— Розовый сок со вкусом апельсина.
— Ну да. И с запахом апельсина. Тебя даже не смутило то, что внешний вид и вкус с запахом расходятся. Главное – проглотить быстрее и бежать, лишь бы бежать. Лишь бы быстрее, выиграть гонку… А ты ее не выиграешь от того, что забрасываешь свою душу. Научись получать удовольствие сначала от еды, от питья, от безделья. Вспомни, когда ты последний раз любовалась пейзажем? Природой? Кормила птиц? Когда видела восход и закат? Не помнишь? Конечно, куда тебе! Дела, работа, упахаться до состояния трупа и вырубиться прямо за столом – высшая цель в жизни.
Ольт допил свой сок и взял меня за руку, предварительно уничтожив стакан.
— Сначала научись жить. Не бегать, как больной заяц, а именно жить. Поверь, без тебя вселенные существовали миллионы лет, после тебя они тоже будут существовать миллионы лет, так что ты вполне в состоянии выкроить полчаса-час для себя. А там и все остальное приложится. Научись жить и получать удовольствие именно от жизни…
— Спасибо… — я смахнула слезу и посмотрела на задумавшегося сверха. – Я все поняла… только… как же это все бросить?
— Зачем бросать? Не впадай в радикальность. Отойди на час. За час никто не умрет, а если и умрет, драконы тебе на что? У тебя еще и я есть, если забыла. Подберем, вытащим, вылечим. Дай себе минутку перерыва. Посмотри, в мирах так много красоты, а ты сидишь в корабле и маешься дурью. Иди, мученица… И танцевать научись. Научишься танцевать – сможешь пойти дальше.
Только танцев для полного счастья и не хватало. Я в задумчивости побрела по коридорам, едва успевая уворачиваться от идущих по своим делам местных. Действительно, лично мне ничего не хочется, проблем с собственным организмом нет, настроение нормальное. Но как прикажете радоваться жизни, если кто-то где-то гибнет? Или… действительно надеяться на кого-то? Но если так, то я устрою себе отличное купание. Прогрею ванную, завалюсь в горячую воду, налью кучу пены и буду валяться там. Может посмотреть на мир и не получится, так хоть такое удовольствие будет…