В гостиной дома Аджани, в той самой, где на длинном столе всё ещё поблескивали серебряные ножи, ложки, соусники, молочники и фруктовые вилки, были подняты портьеры, и день, прежде изгнанный, нежеланный, вдруг пролился пыльным квадратом.
В отличии от начищенных серебряных приборов, оконные стёкла оставались мутными, в разводах.
Одно из кресел, с высокой спинкой, с обивкой, вытертой до основы, было отодвинуто от стола. В этом кресле, с той же безучастностью, сидела прибывшая дама.
За её спиной стояла нескладная особа, вошедшая за коротышкой-стряпчим.
«Фрейлина» — подумала Рене. — «На овцу похожа».
Глаза бесцветные, волосы мышиного цвета. Рене её видела и даже помнила её имя. Дельфина.
Свою знатную гостью Рене тоже узнала, когда та поднялась по лестнице в гостиную, вслед за фрейлиной, которая вошла первой, и, оглядевшись, подняла шторы и отодвинула кресло для госпожи.
Всю прочую свиту гостья оставила внизу. Не было сказано ни слова, но Рене уже знала, кто перед ней. Герцогиня Ангулемская. Первая принцесса крови, дочь и сестра помазанника божьего. Владелица замка, где Рене несколько раз бывала, сопровождая свою внучку.
Она видела принцессу только однажды, мельком, когда герцогиня возвращалась в свой замок. Рене разглядела лишь белокурые волосы и прямую спину.
Теперь эта принцесса находилась от неё в двух шагах, в её доме, в её собственной гостиной, и Рене могла её разглядеть. Света было достаточно.
Она видела лицо алебастровой белизны, лицо безупречное, гладкое, как у статуи. Принцесса была очень красива. Как редкое ювелирное изделие, сотворённое мастером, соединившим белое золото с россыпью бриллиантов, выточив и уложив перламутровые пластинки.
— Итак, — произнесла принцесса всё так же ровно и как бы нехотя. – Вы Рене-Элоиза Аджани, ваш супруг, мэтр Жан-Батист Аджани, ювелир. У вас была дочь Мадлен, умершая родами. Вы бывали в моём доме. Теперь, по иронии судьбы, я оказалась в вашем.
— Это такая честь… такая честь… принимать ваше высочество, почтившую своей милостью…
Герцогиня нетерпеливо повела рукой, пресекая поток любезностей.
— Вам бы лучше поинтересоваться, чем вызвана эта неожиданная и великая милость.
— Посмею ли я, создание, рождённое столь низко, возвысить свой голос…
Герцогиня повторно шевельнула рукой. Рене замолчала, дрожа от страха.
— Примем, как истину, что вы задали свой вопрос. Я отвечаю. Точнее было бы сказать, что я спрашиваю. Я задала вам этот вопрос внизу, сразу же, как вошла, но ответа не получила. Причина моего визита та же, что и причина вашего. Ребёнок. Ваша внучка.
В горле Рене сразу пересохло. Она попыталась сглотнуть. Герцогиня тем временем окинула взглядом гостиную, задержала взгляд на разложенном серебре. Прислушалась.
— В доме слишком тихо. Полагаю, здесь никого нет, кроме вас.
Рене кивнула. Говорить она не могла. Герцогиня уже не казалась фигурой, отлитой из белого золота с перламутром, теперь эта женщина с непроницаемым лицом, с холодным, тяжёлым голосом казалась сияющим сгустком ртути.
Рене не раз видела это опасное полужидкое вещество в мастерской мужа. Слова дамы были тяжелы, как ртуть, округлы и неуязвимы.
— Тогда мне ничего не остается, как задать свой вопрос повторно. Где ребёнок?
— Её здесь нет, — выдавила Рене.
— Об этом я уже догадалась. Но это не ответ. Девочка жила здесь. Вы получали на неё ежемесячное содержание. Деньги за собственную внучку. – В голосе знатной гостьи прозвучало нескрываемое презрение, смешанное с брезгливостью.
— Затем, — продолжала принцесса, — по причине некоторых трагических обстоятельств, — тут голос её чуть заметно дрогнул, — выплаты были прекращены. О чём я в настоящее время искренне сожалею. Я упустила эту незначительную сумму из виду, не отдала своему казначею соответствующих распоряжений, а мои придворные, — она покосилась на стоявшую по левую руку фрейлину, — поспешили этим воспользоваться. Кстати, милостивая государыня, вам известна причина прекращения выплат?
Рене снова кивнула.
— Ах, вот как. Кто же вас… уведомил?
— Нянька, смотревшая за девочкой, когда… когда от её… отца перестали поступать…
— Деньги, — усмехнулась герцогиня.
— Вести, — выдохнула Рене. — Она осмелилась побывать там.
— В моём замке?
— Да. И кто-то из слуг сообщил ей… новость. Печальную новость.
— Сообщил, что отец девочки мёртв, — глухо закончила герцогиня. Она будто пробовала остроту кинжала на собственном пальце.
Рене робко кивнула.
Герцогиня молчала. Её белое застывшее лицо будто и вправду стало мраморным, неживым. Даже веки опустились.
Рене наблюдала за ней в тревоге. У неё по-прежнему было сухо во рту. Наконец веки благородной гостьи дрогнули, губы вновь пришли в движение. Голос стал глуше.
— И что же… вы? – задала она невнятный вопрос.
Рене в тревоге соображала. Что значит? Что это значит? Какой ответ от неё требуется? Но герцогиня, к счастью, пояснила:
— Что вы сделали с девочкой, когда узнали о смерти её отца?
— Н…ничего.
Герцогиня ждала.
— Она жила здесь, в доме.
На лице принцессы проступило недоверие. Презрительное и опасное.
— И где же она? Дом, как вы уже подтвердили, пуст. Здесь тихо, как в могиле. Ни слуг, ни детей. Где девочка?
— Она… она… — Рене задыхалась, схватилась за жилистое горло. – Она… сбежала.
— Неужели? — Губы её высочества подергивались. – Сколько ей лет? Четыре? Пять?
— Пять.
— Способен ли пятилетний ребёнок сбежать? Я бы согласилась с вами и приняла вашу версию, будь эта девочка на десять лет старше. В пятнадцатилетнем возрасте побег из дома, из-под руки суровой бабки, был бы возможен. Оправдан обстоятельствами. Но чтобы это совершил ребёнок, почти младенец, девочка…
Принцесса качнула головой, и Рене ощутила подступающий холод. Она открыла было рот, чтобы произнести хотя бы слово в свое оправдание, но не смогла. Взгляд стальных зрачков из-под ровной линии век завораживал её.
— Итак, ребёнок пропал. Вы избавились от неё? Сдали в приют? Поручили бедным родственникам или, может быть, поступили и того хуже? В самом деле, зачем держать в доме бесполезное, маленькое, шумное существо, не дающее и денье прибыли. Лишний рот! Ведь вы люди… бедные? – Герцогиня покосилась на серебряные приборы, на целую груду этих начищенных сверкающих приборов. Некоторые были инкрустированы перламутром. – Да, — с тем же презрением продолжала, — вы люди бедные.
— В прошлом году мэтр Жан-Батист Аджани купил дом в предместье Сен-Клу с пятью акрами земли, садом и виноградником за три тысячи золотых ливров, — внезапно подала голос фрейлина. – И ещё ферму недалеко от Шартра, с намерением найти арендаторов.
— Ферма, дом, — задумчиво произнесла герцогиня. – Разве это богатство? А чем занимается месье Аджани? Торгует?
— Прежде у него была ювелирная мастерская, — продолжала фрейлина голосом придавленной мыши, — но изделия его не пользовались спросом, ибо не отвечали тонкому вкусу придворных щёголей. В настоящее время почтенный мэтр занимается перепродажей серебра и благородных камней. По слухам, часть этих камней доставляется в Париж контрабандой из Ла-Рошели, Бреста и Булони, куда заходят корабли английского торгового флота, возвращаясь из Нового Света.
У Рене потемнело в глазах. Она вдруг поняла, что сейчас упадёт на колени. Герцогиня вновь покачала головой.
— И что с того? Это гроши. Ну сколько выручит посредник на перепродаже камней из колоний? Пять тысяч? Десять?
— До двадцати тысяч в год, — безжалостно подвела итог придворная дама.
Брови герцогини поползли вверх. Она разыгрывала удивление.
— Двадцать тысяч ливров? Не может быть! И как долго почтенный мэтр участвует в этом предприятии?
— Больше десяти лет. Но в первые годы его прибыль составляла не столь уж значительные суммы.
— Сколько?
— Около четырех тысяч.
— А когда из дома ушла их дочь Мадлен? Они были так же… бедны?
— Почти десять.
— А сколько их дочь получила в качестве приданого? Или её добросердечные родители выплачивали ей содержание?
Фрейлина помолчала. Затем заговорила вновь.
— В приданое их дочь Мадлен получила две пары башмаков, три пары ношеных чулок, две полотняные рубашки, молитвенник и платье, в котором она покинула дом.
— Дельфина, дорогая, да вы никак пытаетесь ввести меня в заблуждение! Вероятно, эти милые люди облагодетельствовали свою внучку. Их единственную внучку, насколько я знаю. Мне трудно поверить в то, что эти глубоко верующие, добросердечные христиане могли бы поступить как-то иначе с бедным ребёнком. Не огорчайте меня новостью, противоречащей моим надеждам, дорогая Дельфина.
— Увы, ваше высочество, — склонила голову придворная дама. – Свою внучку они увидели только полтора года спустя, уже после смерти её матери, да и то, следует признать, по принуждению. Они приняли её в дом, не забыв выторговать сто золотых пистолей на её содержание.
— Тысяча двести золотых пистолей в год, две с половиной тысячи ливров, — задумчиво произнесла принцесса. – Как вы полагаете, Дельфина, сколько маленьких девочек можно содержать на эти деньги?
— Если из простолюдинок, то не меньше сотни. Ещё и на приданое останется. А если из благородного сословия…
Герцогиня сделала знак, что дальнейшее развитие темы её не интересует.
— Вывод из всего сказанного таков. Содержание маленькой девочки, к тому же, вашей внучки, отнюдь не является обременительным для вашего кошелька, достопочтенная дама. Вы вполне могли бы обойтись и без той платы, которую брали с её отца и даже по истечении срока выплат вы так же не потерпели бы ущерба. Однако, вы всё же поспешили избавиться от девочки. По всей видимости, ваш мотив был не менее показателен и благороден, как и тот, который позволил вам отлучить от дома беременную дочь, виновную единственно в том, что выбрала себе в супруги самого красивого и одарённого юношу Парижа. Этот юноша обладал всеми возможными достоинствами, какими только Бог и природа могут одарить смертного. Но наряду с этим у него был и существенный недостаток, сводивший на «нет» все его достоинства. Он был беден. А это непростительно, не правда ли? Ответьте мне, любезная госпожа. Чем не угодил вам этот юноша? В чём его грех? В каком преступлении его уличили? Он украл ваше серебро? Всучил вам поддельный вексель? Нет? Ах да, все это неважно, если за добродетелью не стоит родовое имя. И золото.
Рене молчала. Она испытывала ужас, но причину этого ужаса она не понимала. Её обвиняла принцесса крови, обвиняла в чем-то ужасном, непростительном, но грех свой Рене не осознавала.
Вероятно, та же мысль настигла и герцогиню. Она внезапно смолкла и усмехнулась.
— Margaritas ante porcos, — презрительно бросила она. – Что я говорю? Зачем? С тем же успехом я могла бы взывать к этим ложкам. Но мне придётся.
Герцогиня вновь обратилась к Рене.
— Вы так и не ответили на мой вопрос. Где ребёнок? Тот вздор, который вы изволили мне представить, я оцениваю, как попытку очередного торга. Желаете выкуп? Сколько?
Ртутные шары, что катились и сверкали, казалось, готовы были растрескаться от холода. Взгляд герцогини был страшным.
— Я не знаю, — жалобно взвыла Рене, — не знаю! Девчонка сбежала. На второй день, как за ней приходил этот нечестивец, её отец…
Рене повалилась на колени и замерла. Она обхватила голову руками.
Она ждала удара, пинка. Развержения небес, кровавого дождя, молнии. Нашествия проклятых душ, тянущих свои дымные длинные пальцы сквозь щели в половицах.
Но ничего не случилось. Напротив, воцарилась тишина, сходная с той, что в начале времен нависала над вселенскими водами. Ртуть замерзла.
Рене не знала, возможно ли такое без божественного соизволения, но в тот миг тишины — это превращение тяжёлой ядовитой жидкости в лёд состоялось. Раскрылись не карающие небеса, но ледяной ад.
Тонкой, с волосок, трещиной прозвучал чей-то голос.
— Кто приходил?
Рене продолжала закрывать лицо руками, желая оставаться коленопреклоненной и безликой до Страшного суда, но её довольно бесцеремонно толкнули в плечо. Рядом с ней стояла фрейлина.
— Отвечайте на вопросы её высочества, — безучастно произнесла она. Её голос звучал, будто горло у неё было матерчатое, как у куклы.
Рене подняла голову. Герцогиня смотрела на неё в упор. Глаза её недобро поблескивали. Это был не гнев, а нечто гораздо более худшее.
— Повторите, что вы сказали, — напомнила фрейлина. – Когда исчезла девочка?
— Через… через два дня после того, как приходил… он.
— Кто он?
0
0