Стоит высунуть голову из люка, как ветер приводит в еще больший беспорядок взъерошенную шевелюру Кроули; он аккуратно преодолевает последние несколько ступенек, оказавшись на самом верху, едва заметно морщится, хотя благодаря чудодейственной мази по семейному рецепту мадам Трейси, в роду у которой явно были ведьмы, поврежденная лодыжка чувствует себя вполне сносно. Ржаво-медный колокол с выщербленными краями тихо гудит, а облезлый ворон, сидящий на ограждении, встречает его громким карканьем, в котором детективу-инспектору чудятся глумливые нотки.
В самом деле – какого лешего его понесло на колокольню? Все этот вчерашний разговор с пастором Феллом, будь он неладен.
— Тебе стоит, знаешь ли, взглянуть на дело под новым углом, — Эзра попытался сделать некий замысловатый жест рукой, но вовремя вспомнил о бокале с вином, который его ладонь нежно сжимала. – Ну, я имею в виду, что тобой движут стереотипы. Ты воспринимаешь жителей Тэдфилда как скучных провинциалов, между тем каждому из них есть что про себя рассказать, и многие из этих рассказов тебя бы удивили.
— Ну и как мне помогут рассказы об их прошлом? Думаешь, кто-то из них по молодости промышлял охотой на демонов, а теперь вдруг решил тряхнуть стариной? Скажи еще что демоны существуют на самом деле.
Эзра лишь загадочно усмехнулся.
— Нет-нет, давай не будем! Ты же знаешь, что я закоренелый атеист, я не верю ни в Бога, ни в Дьявола, ни в демонов, ни еще в какую-нибудь сверхъестественную хрень. Я верю только в то, что видел своими глазами и щупал собственными руками. Ты еще в отрочестве потихоньку пытался приобщить меня к религии, но у тебя ничего не вышло. Теперь, понятное дело, тебе по должности положено, но сделай одолжение – избавь меня от проповедей!
— Заметь – я вообще молчу. Ни слова на эту тему. Ты сам завелся непонятно с чего. Я всего лишь помогаю тебе в расследовании. Взгляни на Тэдфилд со стороны, непредвзято. Без презрения столичного жителя к жалким провинциалам.
«Взгляни со стороны» — легко сказать. Кроули внезапно решил взглянуть сверху. Учитывая, что у него ни одной зацепки, он ничего не теряет, зато получает возможность полюбоваться красивым видом на городок и окрестности.
Вид и вправду неплох, если пасторальные картинки кому-то по вкусу – тонкая полоска речушки поблескивает в скупо просвечивающих сквозь тучи солнечных лучах, квадратики аккуратно причесанных полей с вкраплением фермерских домишек утягиваются за горизонт; бордовые пятна крыш основных поселковых построек гармонично сочетаются по цвету с тронутой багрянцем и золотом листвой. Откуда-то издалека несильный, но пронизывающий ветер приносит запах неумолимо надвигающейся зимы.
Кроули зябко поводит плечами, плотнее закутывается в шарф. Вынув из кармана маленький бинокль, некоторое время разглядывает неспешную жизнь Тэдфилда в деталях – молочник лениво крутит педали велосипеда с прицепом, дети стайкой шагают по направлению к школе, старушка в колоритной шляпке выгуливает болонку. Он водит биноклем из стороны в сторону, пока его взгляд не цепляется за одну из одинаковых черепичных крыш, вернее, за козырек над входом в одну из лавок.
— Не может быть…
Кроули увеличивает мощность бинокля до максимума, чтобы убедиться в своих догадках.
***
Традиционный колокольчик над дверью в мясную лавку дребезжаще звякает, следом слышится голос в котором нет и намека на любезность.
— Мы еще закрыты, на табличке вроде ясно написано.
Кроули делает шаг вперед, оказавшись в небольшом зале для покупателей, и натыкается словно на физическое препятствие на недобрый колючий взгляд. Если учесть, что принадлежит взгляд здоровенному детине, про подобных обычно говорят «косая сажень в плечах» и «поперек себя шире», с окровавленным топором для рубки мяса в руке, то выражение близко посаженных глаз цвета ржавчины приобретает особую внушительность.
До сего момента в Тэдфилде он сталкивался с образцовой вежливостью и исключительным радушием, так что контраст особенно заметен.
— Мистер Мэггот, полагаю? Я детектив-инспектор Кроули, я здесь…
— Я в курсе кто вы и зачем заявились в наши края. Если вам понадобился хороший кусок говядины для стейка, загляните через полчаса. А если вы пришли сюда разнюхивать и выспрашивать, то сразу говорю – лучше убирайтесь подобру-поздорову. Я насчет убийства ничего не знаю, и мне с вашей братией говорить не о чем.
Макс Мэггот подкрепляет свои слова несколькими мощными ударами топора, разделившими на части большеберцовую говяжью кость с прожилками мяса, заставляя Кроули невольно поёжиться.
— Я не отниму у вас много времени, мистер Мэггот. На самом деле, у меня к вам единственный вопрос – где вы были в прошлый четверг с восьми до десяти вечера, и кто может ваши слова подтвердить. У каждого из нас есть свои обязанности, знаете ли. Вы торгуете мясом, я расследую преступления.
Мясник отрывается от своего занятия, разглядывая тощую фигуру Кроули так, словно прикидывая как сподручнее разделать его под суповой набор.
— Расследуете, ага. Сажаете в тюрьму невинных людей, вот чем вы заняты, чертовы легавые, так вы поступили с моим братом. Но я отвечу на ваш вопрос. А потом вы уберетесь отсюда и никогда больше здесь не появитесь. В прошлый четверг вечером я был дома. Весь вечер. Если бы вы интересовались футболом, то поняли бы почему – самый ожидаемый матч сезона как-никак. Мой племянник Мартин подтвердит, он был со мной.
Покинув негостеприимное заведение, Кроули заходит за угол здания и лезет через смартфон в полицейскую базу. История с братом Мэггота и вправду вышла некрасивая – мужик отсидел десять лет за убийство, которого не совершал. Настоящего убийцу в итоге нашли практически случайно, невиновного выпустили, но Марк Мэггот погиб в автокатастрофе вместе с женой спустя полгода. Чертовски несправедливо обошлась с ним судьба. Его сыну Мартину тогда только стукнуло двадцать, дядя забрал его к себе в Тэдфилд и пристроил на работу в свою лавку.
Кроули сталкивался пару раз с Мартином в кофейне мадам Трейси – тот привозил заказанные продукты. Интеллект у парня и вправду как у ребенка, хотя внешних признаков синдрома Дауна нет – выглядит Мартин совершенно обычно, ростом повыше своего дяди, но поуже в плечах, глуповато-добродушные манеры. Если расспросить его насчет алиби для дяди в вечер убийства, то ему не хватит ума соврать, зато он может что-то забыть, или перепутать. Тот еще свидетель.
Взгляд Кроули внезапно цепляется за чуть приоткрытую дверь запасного входа в мясную лавку. Оглянувшись по сторонам, он не обнаруживает вокруг ни одного случайного прохожего и решает рискнуть.
Заглянув внутрь, он не видит ничего примечательного – часть помещения заставлена коробками и ящиками, в углу мини-кухня и большой холодильник. Опустив глаза, Кроули замечает под ногами такую вполне обычную вещь как грязезащитный полосатый коврик. Повинуясь интуиции, он приподнимает угол коврика и видит нарисованную на полу красной краской пентаграмму. Очень похожую на ту, что он обнаружил на месте убийства, и ту что он заметил на козырьке над входом в лавку. Внутри уже трепещет азарт охотника, приближающегося к логову добычи; Кроули лезет в карман за смартфоном, чтобы сделать снимок и слишком поздно улавливает какое-то движение у себя за спиной. Он не успевает обернуться и как-то среагировать – удар чем-то тяжелым по затылку погружает его в глубокую задумчивость.
***
В просторной гостиной царил полумрак – тяжелые шторы были задернуты, светлая мебель покрыта темной драпировкой, так что Кроули скорее угадал, чем увидел смутный силуэт женщины, сидящей в кресле в самом дальнем и темном углу.
— Миссис Фелл?
Женщина повернула голову, подняла руку и тут же зажегся один из настольных светильников слева от нее.
Разумеется, не стоило ожидать от нее радушия. Тяжелый взгляд из-под набрякших век, скорбные складки в уголках рта, черное вдовье платье со стоячим воротом. Холодность и отчуждение светились во всем ее облике.
Кроули упрямо сжал губы, глянул исподлобья, переступив с ноги на ногу. Он явился сюда с определенной целью, и его не так просто было смутить.
— Миссис Фелл, меня зовут Энтони Кроули, я друг вашего сына. Я бы хотел…
— Я знаю, кто вы, юноша. – Тон был под стать взгляду, он заставлял собеседника в полной мере ощутить себя виноватым во всех мыслимых грехах. – Сын мне много о вас рассказывал. И несмотря на его безусловную увлеченность вашей персоной, вы не показались мне тем, кого я хотела бы видеть среди его друзей, кто мог бы стать ему достойным примером для подражания.
— Ну… Уж простите. – Кроули криво усмехнулся. – Не стану с вами спорить. Просто… Эзра уехал так внезапно…
— У него умер отец.
— Я знаю. Соболезную вашей утрате.
Миссис Фелл лишь поджала губы, холодно кивнув.
— Я приняла решение перевести его в другой колледж. Сейчас он в Штатах по семейным делам, по возвращении он отправится в более достойное место, чем ваш вертеп с алкоголем, наркотиками и развратом. Вы вряд ли увидитесь с ним снова.
— Но… он должен был оставить мне записку.
— Он ничего не оставлял. Не смею вас больше задерживать, юноша.
Снаружи студеный ветер с крошечными льдинками обжег разгоряченное лицо Кроули. Здесь, в Ричмонде, зима ощущалась сильнее, даже снег кое-где белел по краям тротуаров, не превращаясь в слякоть как в Лондоне.
Он сунул руки в карманы и слепо побрел куда-то по инерции, а в голове стучала молоточком мысль – не оставил записки, не оставил. Значит пожалел. Пожалел о том, что их дружба превратилась в… Во что-то другое. Пожалел об их близости, о жарких ночах, крышесносу, эйфории. Милый мальчик Эзра из религиозной семьи. Что ж, этого следовало ожидать.
«…Пришлите мне эту книгу со счастливым концом!»
Иосиф Бродский
Мир Серединный под властью Отца людей Сатаны.
Год 1203 от заключения Договора.
Провинция Ренге, магическая башня на острове Гартин.
1 день.
«Утро у природы на этот раз вообще не получилось!» – так думал Магистр Фабиус, вдыхая вместо прохладной свежести навязчивый дым пекарни. Как ни любил он уединение, но вокруг его магической башни постепенно выросла галдящая шумная деревенька.
Немногие взятые на остров Гартин слуги понастроили домов, завели жён, нарожали детей. И теперь под патронатом у Фабиуса была не только провинция Ренге, славная своими ткачами, пивоварами и землепашцами, но и маленькая островная община – три конюха, прачки, кухарка, пекарь с помощниками, шорник… Да всех уже и не перечесть.
По утрам хрипло орали петухи. Нетерпеливо хрюкали, чуя, как варятся им на завтрак очистки, свиньи. Хохотали и пели прачки…
Жизнь так и липла к магистру Фабиусу, не давая уединения. Хорошо ли это было? Где-то и хорошо, если брать свежий хлеб да чистые рубашки. Но во время приступов утренней тоски люди раздражали мага своей суетой. Он и сам себя не хотел бы сейчас видеть.
От себя, однако, не сбежишь. Как и не рявкнешь без дела на голосистых прачек, что чуть свет – уже у моста со своими корзинами.
Да и понимал Фабиус, что рассвет не виноват в его внутренних метаниях. Что человек сам наклеивает ярлыки чувств на течение природных явлений.
Но сие знание никак не меняло его самого. И потому солнце его сегодня было тусклым, вода в реке казалась похожей на скисшее молоко, буковый лес за рекой – так и вообще почернел весь, словно осень уже уступила вожжи зиме.
На самом же деле над рекой начинался самый обычный восход, каких много бывает по ранней осени. С молочно-белой водой, с лёгкой дымкой над нею, с жалобными криками мелких птичек, что зовутся долгохвостками…
И тут откуда-то сверху вместо квиканья долгохвосток донеслось громкое скрипучее: «Кар-р-р»! Фабиус поднял глаза: на балкончике колдовской башни охорашивался здоровенный смоляной ворон.
Прачки тоже заметили страшную птицу. Заголосили, вспоминая старушечьи сплетни про вестника беды. Но ворон был вестником Магистериума. Просто начальство давненько не беспокоило магистра Фабиуса, и прачки подзабыли, как выглядят колдовские посланцы.
Маг пристально посмотрел на птицу и протянул руку. И лишь тогда вспомнил, что куртки на нём нет, а тонкий холщовый рукав рабочей рубахи не убережёт тело от когтей ворона.
Однако птица уже слетела на руку. Фабиус терпеливо погладил жёсткие перья, нащупал фальшивое, вынул осторожно и отпустил ворона кормиться и ожидать ответа, если таковой будет нужен. А сам, морщась, растер руку и отправился на конюшню. Там, в деннике любимого жеребца, его вряд ли кто-то решился бы побеспокоить.
Мальчишки-конюхи убежали к реке умываться, а больше – плескать друг в друга водой. В конюшне было духовито и полутемно. Лошади не заволновались, узнав мага, только его любимец, вороной Фенрир, нетерпеливо заржал и вытянул шею, принюхиваясь – нет ли чего вкусного у хозяина.
Фабиус вошёл в денник, похлопал по породистой морде, нахально учинившей полный досмотр карманам его прожжённого во многих местах фартука, и подбросил перо.
Оно завертелось и пропало, а из флюидов воздуха соткалось лицо магистра Грабуса Извирского, одного из четырёх членов Совета Магистериума, высшего органа магической власти в Серединном мире людей.
Грабус был ветх, вислонос, со скошенным подбородком и губами в ниточку. Многие обманывались, полагая, что старик слаб и безволен, но он лишь стёр себе зубы. Ведь ему давно перевалило за 200, и есть предел эликсирам молодости и ведьминской волшбе. (Магистр Грабус многое отдал бы за секрет, которым пользовался Фабиус – плотный и розовощёкий, словно тридцатилетний муж, хотя и ему уже сравнялось 166).
– Именем Отца нашего Сатаны! – сказала голова Грабуса.
И Фабиус ответил привычное:
– Именем Его Огненным.
– Магистериум призывает тебя, магистр Фабиус Ренгский, к делу секретному и опасному…
Голова начала озираться, не подслушивает ли кто? Но только Фенрир смотрел на неё выпуклыми влажными глазами.
– В провинции Дабэн осенние ливни размыли древние чумные кладбища. Префект проявил неблагоразумие, магистерский надзор оказался слаб в Дабэне. Кладбища были заброшены ещё в смутные времена, и после заключения Договора префекты не удосужились вызвать магов-лекарей и установить, что за могилы остались им от предков в наследство? Виновных много, а назад теперь не воротишь. Сведения достигли столицы удручающе поздно. Дикие лисы и бродячие собаки уже разнесли по округе чуму! – провозгласил Грабус и замолчал, давая Фабиусу сообразить самому, к каким это может привести последствиям.
Тот подумал немного, пожал плечами:
– Дороги Дабэна не идут напрямую через Ренге. Скорее, беженцы понесут чуму с севера на восток, ангонским трактом, если его не перекроют наши маги-лекари.
– Это верно, – согласилась голова Грабуса. – Кордоны уже поставлены. Но здоровым мы даём уйти. И Магистериум желает, чтобы именно ты проверил и казну, и налоги в провинции Ангон. И дал нам отчёт, скольких сможет она прокормить в эту зиму?
– Но почему – я? – удивился Фабиус.
С Ангоном его не связывало ничего, кроме давней интрижки с тамошней ведьмой да странного письма одного из магистров, коим он, впрочем, так и не удосужился серьёзно озаботиться, поскольку писавший не был его особенным другом. Какие друзья в одной профессии? Партнёры да конкуренты.
Голова пожевала губами.
– Совет Магистериума не заявляет сиё официально, но всё-таки сомневается в прочности власти префекта, сидящего в Ангистерне, главном городе провинции.
Грабус моргнул и снял с лица официальное выражение.
– Неладно там что-то, Фабиус. Отчёты идут бойко. И так же бойко пропадают магистры магии, случайно проезжающие мимо. Провинция якобы скудна, а якобы и приторговывает – то лишним, неучтённым, то и краденым. А год для посыла магистерской комиссии в Ангистерн весьма неудачен. Весьма! На Границах Гариена уже третью зиму лезут из-под земли адские твари! Все крепкие знающие маги едут сейчас туда! В столице же… – он кашлянул, напоминая магистру, что о болезни правителя Серединных земель не говорят вслух, но всем и так ясно, что время его скоро пойдёт «мимо часов».
Грабус нахмурился, видя, что Фабиус избегает его взгляда, поморщился:
– Знаю, что ты домосед и не охоч до политики, но больше мне не на кого сейчас положиться. До Ангона тебе рукою подать, ты умён, знаешь людей…
Магистр Фабиус вяло кивал. Мирское отродясь не воодушевляло его. Радость он находил в опытах и наблюдениях. Конечно, были годы, когда и он, направляемый Советом Магистериума, сражался с демоническими отродьями, лезущими то и дело из-под земли. Но их никогда не было особенно много, и маг давно переложил эту ношу на молодых и амбициозных.
Магистра не прельщала карьера, хотя по мастерству он вполне мог бы войти в Магистерский Совет при правителе Серединных земель, а, может, и в Совет Магистериума. Однако – больше любой власти – он ценил покой да игру ума.
Людское – отталкивало его своей суетой. Пройдя посвящение и получив из рук Грабуса магистерский камень, Фабиус, как и все, клялся защищать людей… Защищать! Но ведь не торчать среди них!
– Вот и собери тут комиссию, попробуй, – насупился Грабус, по-своему толкуя склонённую голову Фабиуса.
Великий Магистр знал, что признаки старости на лице не добавляют ему авторитета среди крепких и моложавых, а «сельские» магистры из удалённых провинций – так и вообще не очень-то рады подчиняться Совету.
– Верно ли, что просьба не официальная, и подписью с печатью не скреплена? – спросил Фабиус, сдерживая раздражение. Ехать он не хотел.
– Будет у твоей миссии хоть какой-то успех – подтвердим и печатью. Вскроешь делишки префекта – пришлю пергамент. А не вскроешь, так и отвечать не спрошу. Прощай!
Голова начала было таять, но проявилась вновь:
– Кстати, сообщаю тебе официально. Ходят слухи, что в Ангистерне опять проповедуют крещёные. Вот тебе и повод, чтобы установить там магистерскую власть через голову префекта, коли уж будет нужно. На это тебе печати не требуются. А накопаешь какой криминал – тут тебе и камешки в руки. Будет тебе и комиссия, и суд праведный. И ещё чего будет… Сам-то хочешь чего? Может, вторую провинцию?
Фабиус покачал головой. Он хотел лишь, чтобы его оставили в покое.
Но и объясняться был не намерен. Ангистерн так Ангистерн. Ворюга префект? Крещёные? Прекрасно! Просто нужно успеть управиться до зимы.
Голова Грабуса кивнула, обозрела пространство вокруг и исчезла.
Фенрир шумно вздохнул, сочувственно ткнулся носом магистру в ухо. Тот погладил его, пробормотав:
– Ну вот и прогуляемся мы с тобой. Застоялся ты в лето, а, баловень?
Жеребец тихонько заржал, подтверждая, что да, мол, застоялся.
– Сходим до чужих кобыл? Я вона – тоже застоялся! – скупо рассмеялся Фабиус.
Не хотелось ему собираться в дорогу. Но состоял он на службе, как и все маги Серединных земель, что достигли магистерского звания. И с членами Совета Магистериума не спорят, пусть даже это один единственный член, не поставивший в известность прочих.
Фабиус вышел из денника, оглядел конюшню, отметив привычные чистоту и порядок, и направился к реке, сполоснуть лицо. Хоть ночь и была по большей части бессонной, но стоило ли нарушать привычные ритуалы?
Он прошёлся по деревянным мосткам, что сам построил выше тех, где полоскали бельё и опять смеялись прачки, встал на колени, набрал в ладони ледяной воды, умылся, прочёл короткое: «Славься, Отец наш», посмотрел, как младшие конюхи играют, дожидаясь завтрака, в камушки, укладывая по пять круглых галек на тыльной стороне кисти, подбрасывая их разом и пытаясь поймать…
Чего же хочет Грабус? Выслужиться? Но перед кем? Правитель-то при смерти…
В желание Грабуса спасти беженцев из Дабэна от голодной смерти Фабиус не верил ни на глей. Крещёные, разве? Хочет чужими руками жар разгрести?
Крестие было очередной ересью, что как поветрие побежало вдруг по всем провинциям Серединных земель.
Как началось?
Фабиус вспомнил Крохмора из Пущи, смешного носатого старика. Именно он всполошил магистров, рассылая из Гариена воронов с депешами, что, мол, некий оборванец пугает народ байками о неведомом боге.
Новоявленный «пророк» крепко пил, речи свои говорил в харчевнях и кабаках. Хватал кузнецов, а Гариен – город кузнецкий, за грудки и, дыша им в рябые курносые лица, восклицал: «Вот крест на мне, не вру!»
Может и не врал, кто его знает? Пришёл оборванец издалека, шпионы и дознатчики скрупулёзно записывали за ним имена земель и правителей, но магистерская служба не обнаружила таковых в архивах и церковных книгах. Получалось, что земли эти были крайне удалены от мира Серединного. Кто знает, может и жил там какой-то маг, дерзнувший называться богом?
Ересь в Магистериуме приняли в штыки. Дальновидному Совету не понравился самовольный «защитник», якобы спасающий людские души от Ада.
Магистры полагали, что одна-две ереси крепкому государству даже во благо, если не несут они мыслей по-настоящему революционных. Но идея о спасении и посмертной жизни души не годилась тут даже теоретически. Ведь если завтра люди перестанут кормить своими душами адских обитателей, обрушится весь существующий миропорядок, скреплённый Договором с Сатаной. И тогда голодные демоны снова дуром попрут в человеческий мир за добычей. И вернётся беда.
Проповедника, чтобы упаси Сатана, не сделать из него мученика, быстренько опоили дурманом и подвели в пьяной драке под нож. Но ересь оказалась стойкой.
С тех пор в провинциях постоянно объявлялись малые группы поклонников «милостивого бога» и разлагали речами чернь. Мол, веруйте, и после смерти души ваши спасутся от гибели в Преисподней. Хотя куда они, спрашивается, денутся, если есть в этом мире только земля и Ад?
Совет Магистериума выпустил эдикт, призывающий городские советы наказывать смутьянов изображением креста. Калёным железом либо широким палаческим ножом. На самом видном месте – на лице, дабы показать, что никакой выдуманный бог защитить своих проповедников не в силах.
Эдикт тоже вышел боком: вскоре крещёные сами начали уродовать лица, почитая это за некий божественный знак, по которому они после смерти попадут не в Ад, как все прочие, а в какое-то другое, тайное место. И как не объясняли людям магистры, что никакие знаки, поставленные на теле, не влияют на собственно душу – «крещение» лиц прижилось.
Фабиус не имел пока собственного мнения о ереси крещёных. Он понимал опасения Совета Магистериума: толпа, как собака, помани самым несусветным – она и пойдёт.
Однако чума казалась магистру гораздо более серьёзной проблемой, чем нелепые людские россказни. Потому к версии «я расследую здесь ересь» он решил прибегнуть в крайнем случае. Для начала же он предложит префекту простое объяснение своего визита: в Дабэне чума, и Совет Магистериума беспокоится, готова ли провинция принять беженцев. Некое официальное уточнение ролей, не более. А если префект поинтересуется, почему к нему не обратились через ангонского магистра Ахарора Скромного, то Фабиус просто сошлётся на дряхлость «официального» мага.
Ахарор оскорбится, конечно… Придётся нажить ещё одного врага.
Фабиус и ангонский магистр и так не были особенно дружны, но встречались. И именно Ахарор в начале лета писал Фабиусу о неких странных происшествиях в Ангистерне. (Нужно будет взять с собой его письма, может и пригодятся).
Фабиус отправился в башню, в свою рабочую комнату на среднем этаже, где наблюдал за звёздами, читал, составлял заклинания, делал амулеты и проводил колдовские обряды.
Он уже позабыл, что оставил там сына, и вздрогнул, заметив разбросанные по полу книги, неубранный нагар в ещё чадившей пентаграмме… Самого же виновника беспорядка и след простыл!
Маг поморщился, постоял в дверях. Думая заставить мальчика убрать за собой, спустился в его комнату. Но Дамиен крепко спал, умостив на подушке обожжённые колдовским огнём руки.
Подушка была мокрой, на полу перед кроватью ширилась лужа в островках тающего снега…Фабиус долго смотрел на мягкие кольца тёмно-русых волос, на нежные черты лица, слишком напоминающие материнские, и раздражение покинуло его.
Магистр убрал лужу, прошептав: «Ordinem». Всё это юность, сказал он себе. Парень подрастёт, и дурь выйдет из него сама. Главное – он одарённый маг и способный ученик. Нет тех, кто не бесился в юности, не отрицал авторитеты старших. Сейчас мальчик думает, что лучше отца знает, что ему читать и чем заниматься. Это пройдёт.
Фабиус с облегчением ощутил, что равновесие духа восстановилось в нём. Он поднялся в рабочий кабинет, собрал с пола книги. Аккуратно почистил пентаграмму от гари специальной щёточкой – магический инструментарий требовал ручного ухода. Потом принёс с балкона стремянку и погасил толстые свечи, изготовленные по его личному эскизу.
Обряды предполагали строгое сочетание элементалей – огня, воздуха, земли, воды и эфира. Для каждого магического предмета имелось своё предписание о форме, цвете, фактуре материала, из которого он был сделан. Если форма пентаграммы указывала на огонь, то цвет её должен был защитить элементаль земли, а камень – иметь фактуру, благоприятную для элементаля воздуха, и тут больше всего подходил дымчатый мрамор.
Работа окончательно успокоила магистра. Он любил магию даже в мелкой суете хозяйственной рутины. Многие десятилетия настраивал он сочетания форм и цветов в рабочих залах башни: достаточно сильные сочетания. Пожалуй, уже одна эта настройка помогла сегодня Дамиену слепить из огня саламандру. Но всё-таки сын проявил и личное мужество, и сообразительность. Это сводило на нет мелкие огрехи. А меч…
Фабиус вздохнул. Ему были очевидны мысли и поступки многих, но сыну он прощал то, что не простил бы и себе. Потому он решил дать мальчику время для осознания предназначения. Пусть он избавится от детских игрушек не по воле отца, а когда сам поймёт, что он маг, а не воин или кузнец.
Магистр и раньше замечал, что Дамиен посещает в Лимсе лавки совсем не магических книг. Что его влекут древние бессмысленные истории о рыцарях, выдуманных землях и несуществующих городах. Мальчик не понял ещё, что книжные миры сродни мыльным пузырям – ткнёшь их булавкой, и миру конец. А булавкой может стать острое слово, меткое наблюдение или прозрение. Твоё собственное. Потому достойными книгами могут быть только книги о серьёзных науках.
Ничего, думал Фабиус, всё утрясётся. Дамиену нужно больше ответственности и самостоятельности. Он слишком загружен зубрёжкой, а магия – это познание жизни во всех её мелочах – в движении растительных соков, дыхании ветров, поведении людей.
Мальчик начитан, но не привык замечать простое. Это следует исправить. Нужно будет занять его хозяйственными делами, приобщить к управлению провинцией, к разрешению споров и ссор между слугами.
Магистр закончил уборку и задумался о дорожных сборах. Первым делом он вынул из потёртого дубового сундучка связку последних писем. Письма Ахарора лежали сверху, но маг не стал их перечитывать. Сначала нужно было распорядиться на период своего отсутствия, перепоручить обязанности.
До Ангона не больше трёх дней в седле. А может и меньше, если учесть сухую осень и резвость коня. Казалось, что для поездки вполне хватит тринадцати суток малого лунного месяца. Но Фабиус подозревал, что задание ему дали не из простых, и отсутствовать он будет гораздо дольше. Как бы не заставил его Совет расселять и кормить беженцев?
А у самого на носу подзимний сев ячменя, сушка яблок едва началась. И главное – кому доверить подготовку первой варки осеннего пива?
Фабиус поскрёб бороду, выложил письма Ахарора на маленький столик у окна, добавил туда же молитвенник, вспомнив, что не прочитал положенное число раз утреннего «Гори, Отец наш, в пламени Геенны своей», отмахнулся сам от себя, быстро сбежал вниз, вышел на двор и ввалился в летнюю кухню, притулившуюся у башни.
Желудок гнал завтракать, а ум – срочно писать в Лимс, городок ниже по реке, неофициальную столицу Ренге.
В официальной сидел избранный народом префект, акстат мэтр Тибо. Там справятся, нужно лишь сообщить о неожиданном отъезде, послав колдовскую птицу.
Тибо, конечно, опять испугается ворона и говорящего магического пера, но что делать, раз такая спешка?
Лишь городок Лимс и окрестности управлялись Фабиусом лично. Боялся акстат соваться слишком близко к магистру, сторонясь то ли ума его, то ли магии. Не так ладилось и у магистра с выбранным горожанами управляющим, как он хотел бы, но бухгалтерию тот вёл аккуратно, а человечьи страхи можно было понять и стерпеть.
Магистр нахмурил брови и велел дородной кухарке Малице, что принесла ему ячменную кашу с маслом, достать сначала перо, чернильницу и лист пергамента.
Он сдвинул с обеденного стола хлеб и мёд, размешал подсохшие чернила, расправил пергамент. Решил, что сейчас же пошлёт Тибо обычное письмо с нарочным. Это не так быстро, как с вороном, но ведь и ответа не требуется. И уже к следующему утру гонец достигнет столицы провинции, славного беспечного Тимбэка, где прилежно платят налоги церкви Сатаны и также прилежно посещают её только затем, чтобы зафиксировать смерть или рождение.
Магистр мало что мог поделать с иррациональным страхом обычных горожан, который мешал им искренне почитать отца людей Сатану. Словно бы не понимали они, что станет с людьми без такого защитника.
Верить-то они верили – ведь церкви Его сами вырастали из-под земли. Длинные, стрельчатые – появлялись в единую ночь, как грибы на навозной куче.
Так же самостоятельно церкви выбирали себе служителей. Один из горожан вдруг просыпался с мыслью стать священником, отрекался от земного и уходил в церковь Отца, где были ему теперь и стол, и дом, и родня. Потому что родня, как правило, тут же забывала избранного, так уж устроены люди.
Фабиус обмакнул перо в чернила, стряхнул слишком густую каплю и вывел: «Достопочтенному мэтру Тибо». И опять задумался: кого бы послать в Лимс на виноградники? Ведь есть ещё и вино! И там тоже не хочется бросать на самотёк!
Как же не вовремя эта поездка. Как не вовремя…
Магистр взглянул в окно, скользнул глазами по старинному зеркалу на подоконнике, задержался на отражении собственного лица… Предчувствие обожгло его, как жжёт это необычайно гладкое стекло, если поймать им солнце!
Зеркало магистр привёз из поездки по старым развалинам возле Лимса, но изучить как следует не сумел. Может оно и скрывало древние тайны, но выяснил маг лишь то, что покрыто стекло не серебром, а сложным в обработке и получении металлом, называемым алюминий. Впрочем, алюминия в развалинах всегда находили в избытке.
Когда артефакт наскучил, Фабиус подарил его тогда ещё смазливой кухарке, горячей и нежной, как её блины. И вот сейчас, благодаря зеркальному блеску, он понял, почему Грабус обратился именно к нему, старому магу, ведущему тихую жизнь отшельника вдали от столичной суеты.
Зеркало было очень ветхим. Вот и Грабус был слишком стар. Он сам выучил когда-то Фабиуса, дал ему первые наставления. Он решил, что может положиться на мнение бывшего ученика, поймёт ход его мыслей.
Грабус предощущал что-то, был напуган, не знал, на кого опереться в дальних от столицы землях. Не беженцы или крещёные волновали его, а сокрытое до поры.
Может быть, зарождалась беда, а может, и радость: суть перемен трудно различить во тьме невежества. Но магистр Грабус был не на шутку встревожен, и тревога не сразу, но передалась Фабиусу.
Он понял, чего опасался старик. Магистр Ренгский и сам замечал: мир становится слишком изменчив для тех, кто устал считать годы.
Менялись границы провинций: четыре войны раздирали Серединный мир лишь за последнее столетие. Восемь правителей пережил Фабиус и почти пережил девятого.
Недаром в Совете Магистериума давно уже говорят просто – «правитель», не прилагая имён. Да что имена, сами слова изменяются для магистров так споро, что не все мудрые старики понимают бормотание черни.
Грабусу требовался взгляд такого же старика, как он, хорошо помнящего прежние времена. Потому советник и не стал посылать в Ангон мага помоложе.
Нечто тревожащее давно дрожало в воздухе предрассветным маревом. Ожидание. Предчувствие. Неотвратимое, словно ужас, холодящий шею в утро перед казнью. И мир торопился сплясать, как повешенный спешит выдать свои предсмертные па на пеньковой верёвке.
Грабус явно прозрел нечто. И в чём-то подозревал Ахарора, почти ровесника своего…
В чём? В воровстве? А что за дело до мирских ценностей наследнику магической силы? Разве что Ахарор замыслил покуситься на власть?
Правитель медленно умирал сейчас в столице, и Грабус не мог покинуть её, опасаясь, что выйдет из-под контроля подковёрная борьба столичных стяжателей власти.
И тогда он выбрал своими глазами в Ангоне одного из тех, кого сам когда-то учил магическому мастерству, Фабиуса, 166-летнего магистра Ренгского.
___________
Порядок (лат.).
Дельфина кашлянула.
— Я позволила себе действовать упреждающе, не дожидаясь распоряжений вашего высочества, и навела некоторые справки. Нынешняя владелица Лизиньи, Мишель Бенуа, родом из местечка Эльбеф, что под Руаном. По происхождению скорее крестьянка, чем буржуазка. Её муж служил печником в замке Мальзерб, а вскоре она сама была призвана туда в качестве кормилицы.
— Мальзерб? Это же родовой замок д’Антрагов в Анжу. — Голос герцогини осёкся. – Чьей, вы говорите, она была кормилицей?
Дельфина опустила глаза. Вид у неё был несколько виноватый.
— Она была кормилицей дочери Генриетты д’Антраг, рождённой этой дамой от его величества короля Генриха, вашего августейшего батюшки.
— У неё было две дочери, — зло бросила Клотильда, — которой из них?
— Вашей сводной сестры Жанет, — едва слышно произнесла Дельфина и ещё ниже склонила голову.
Клотильда молчала. Это имя не произвело на неё того действия, какое произвело имя Галли, произнесённое дважды, и даже имя простолюдинки, ставшей владелицей одного из самых роскошных поместий в королевстве.
Имя Жанет попросту не укладывалось в сколько-нибудь удобоваримую версию и звучало, как имя византийской принцессы, обитающей на другом конце света.
Дельфина произнесла это имя или по ошибке — или по злому умыслу, желая внести сумятицу в плавное изложение сюжета. Каким образом во всем это может быть замешана Жанет?
Её сводная сестра Жанет?
— Дельфина, дитя моё, — с неожиданной мягкостью произнесла Клотильда, — не зашло ли ваше расследование в несколько иную область? Не вкрались ли сюда заблуждение или ошибка? Я не хотела бы обнаружить за вашим высказыванием нечто большее и даже непоправимое.
Дельфина вновь побледнела. Щёки её стекали по скулам, как дешёвый воск с примесью сала.
— Да простит меня ваше высочество за моё своеволие, но я всё же осмелюсь настаивать. Мишель Бенуа кормилица вашей сводной сестры Жанет д’Анжу, овдовевшей и вернувшейся в Париж. Это вовсе и… не тайна. Это многим известно. Кормилица заботилась о незаконнорожденной дочери королевской фаворитки, как родная мать, даже ездила к ней в Неаполь, когда у Жанет родился сын. И в благодарность за эту заботу Жанет подарила ей это поместье. При дворе по этому поводу ходило немало слухов. Поговаривали, что Жанет сделала это, чтобы унизить герцогиню де Шеврез, отдавая резиденцию принцев во владение крестьянке. Будто бы Шеврез, будучи ещё фрейлиной при особе королевы, позволила себе неудачно пошутить в адрес незаконнорожденной принцессы. Известно, что Шеврез была дружна с женой виконта де Ла Валетт, а Жанет по какой-то причине недолюбливала, называла её неотёсанной дикаркой. И как-то высказалась, что веснушки ей достались от бабки-простолюдинки, Мари Туше, прижившей от Карла Девятого сына. Вот Жанет ей это и припомнила, выкупила поместье по дешёвке, как старую посуду на уличной распродаже, и отдала другой презираемой простолюдинке. Но это все не более, чем слухи. Ибо Жанет не могла слышать ту шутку, она ещё не вернулась из Италии. И поместье было куплено ею не напрямую, а по доверенности, через банк.
— Банк Галли, — глухо повторила Клотильда.
— Да, банк Галли и Перуджино. Это её банк, все её счета оплачиваются этим сиенцем. Состояние помещено под управление Галли ещё её покойным мужем. А размеры самого состояния никому неизвестны.
Клотильда оперлась подбородком о раскрытую ладонь. Она испытывала странное чувство нереальности.
— Из этого следует, что поместье фактически принадлежит Жанет.
— Да, — подтвердила Дельфина, — и она часто там бывает. Её и сейчас нет в Париже. Заново отделанный особняк на улице Сен-Поль стоит пустой. Двор из Лувра переехал на лето в Фонтенбло, но Жанет и там редко бывает. Говорят, король уже выказывал недовольство. Якобы, княгиня, не в меру обласканная его величеством, пренебрегает своими придворными обязанностями и проявляет непростительное безразличие к своему суверену, оказавшему ей родственное участие.
— В самом деле, — пробормотала Клотильда, — с Рождества я почти не видела её при дворе. Сразу после своего визита в Конфлан она бывала везде, ни один приём, ни один обед без неё не обходился. Все наперебой наносили ей визиты, маркиза де Рамбуйе стремилась залучить её к себе. Жанет отвечала с неизменным энтузиазмом, демонстрируя свои драгоценности и свои бесчисленные туалеты. Некоторые из них довольно безвкусны, на мой взгляд. Все спешили на неё поглазеть, она была вроде экзотической птицы, которую возят по городу и показывают за небольшую плату. Приманкой служил тот скандал с расстроившейся свадьбой. Одни жалели, другие злорадствовали, а третьи, в основном мужчины или расчётливые мамаши, размышляли над тем, как прибрать к рукам эту богатую вдовушку. Жанет казалась им такой легкой добычей. Как подраненная утка, которая бежит, переваливаясь на коротких лапах, и не может взлететь. Но не тут-то было. Все охотники за приданым остались ни с чем. Ведь так?
Дельфина утвердительно кивнула.
— А затем, — продолжала рассуждать вслух герцогиня, — затем что-то случилось. Светский пыл Жанет внезапно угас. Она почти перестала появляться при дворе и отменила все визиты. У себя она так же принимала крайне редко и только по предварительной договоренности. Поведи себя так любая другая благородная дама, этому немедленно нашлось бы объяснение. Тайный любовник. Или не тайный. Одним словом, мужчина. Ещё может быть болезнь, но при нашей последней встрече Жанет выглядела вполне здоровой. Я бы даже назвала её сияющей. Тогда только мужчина. Чем ещё может занять себя светская женщина? Вряд ли она посвящает свои вечера и ночи изучению Платона.
— Слухов и сплетен много, но не одной версии, подтверждённой подлинными уликами, — добавила фрейлина. – Подобно вашему высочеству, все теряются в догадках. Если у неё и появился любовник, то имя его тщательно скрывают.
Клотильда откинулась на подушку. Завела белую руку за голову. Кружевной рукав сорочки соскользнул к локтю.
Она по-прежнему не избавилась от странного чувства нереальности, будто её и нет вовсе в самой затвердевшей картинке, а есть только расплывчатые водяные контуры, которые ей приходится изучать. И спокойствие, овладевшее ею, было несколько пугающим, как перед затаившейся бурей, сложившей мохнатые облачные лапы за горной грядой, пригасившей свои мерцающие лиловым светом молний глаза.
Застывшее, кристаллизованное время.
— Послушайте, Дельфина, — вдруг прервала молчание герцогиня, следуя за метнувшейся мыслью, — а каков из себя тот лекарь, который однажды побывал здесь? Помните, когда Жанет якобы занемогла, но от услуг Оливье отказалась? Он, кажется, был итальянец? И Геро тогда был болен, и Анастази…
Клотильда вдруг прикрыла глаза рукой, потом сделала такой жест, будто отмахивалась от налетевшей мошкары.
— Да нет же! Нет! Это… это всё вздор! Совершенный вздор. Безумие! Этого не может быть. Так не бывает! Не бывает? – Это она почти умоляюще адресовала Дельфине, которая стояла, смиренно склонив голову.
Герцогиня будто ожидала от неё спасительного подтверждения, что так действительно не бывает, и пусть её высочество не терзает себя без причины.
В голосе герцогиня звучала настоящая мольба. Но Дельфина только ещё ниже склоняла голову.
Клотильда вдруг ослабела. Руки её упали.
— Тот человек, который увёз Геро из лечебницы, был высок, худ и говорил с акцентом. С южным акцентом, — глухо произнесла Клотильда. И резко приказала. – Пусть сюда придет Оливье. Пусть придет немедленно!
В полной темноте она укрылась с головой, скрываясь не то от играющих поблизости привидений, не то от осаждающих её подозрений.
Она отбивалась от них, как могла, сметала их, как паутину, но тут же находила разросшуюся серую, узорчатую муть снова. Будто тысячи пауков, огромных, блестящих с умными, желтыми глазами, которых было не меньше дюжины, плели вокруг неё эту сеть.
Сеть провисала, складывалась кольцами, набухала, рвалась под собственной тяжестью, и тогда ей на голову сыпались обрывки, перепутанные нити с мелкими косточками в узелках. Она вновь отмахивалась, сбивала паутину с головы, разгоняла провисающий клубок, даже мысленно топтала его, но пауки не унывали, вновь принимались за работу, ткали споро и быстро.
Она укрылась от них одеялом. Заползла, как крыса в нору. Под одеялом было душно, да и от накопившейся паутины оно не спасало.
Тонкие нити просачивались, протекали, как струи дождя сквозь дырявую крышу, даже под закрытые веки, проползали и там складывались в слова, в предложения, в улики, в догадки, в теории и, в конце концов, в приговор.
Она тёрла виски, вертелась, вздыхала и, обессиленная, сдалась. Паутина ползла по ней с той же вкрадчивой шелковистой прохладой, как час назад по ней ползла невесомая ночная сорочка, льнула и прилипала.
Паутина догадок и страшных открытий прорастала в ней, как наведённый чёрной магией ядовитый сорняк. Выбора у неё нет. Ей придётся открыть свой разум этому сорняку. Иначе голову разорвёт, как ветхую речную плотину.
Оливье, явившийся на её зов четверть часа спустя, был испуган и с трудом понимал, что от него требуется.
Клотильда бросала ему в лицо бессвязные, отрывочные фразы с потерянным глаголом и нарушенным синтаксисом. Результат её собственного отрицания.
Смысл объяснила более уравновешенная Дельфина. Подобно опытному толмачу, она переводила срывавшиеся междометия и полуслоги в предложения.
— Вы помните, как выглядел тот лекарь, побывавший в Конфлане по требованию гостившей здесь княгини Каррачиолли в ноябре прошлого года? – с протокольной невозмутимостью говорила Дельфина.
Оливье, ожидавший ссылки и даже эшафота, хлопал глазами.
Он давно изгнал неведомого коллегу, шарлатана, из памяти так же, как благочестивая дама изгоняет из дома распутную горничную. Зачем ему помнить одного из тех невежд, кто одним существованием порочит святое имя науки?
Но, как это обычное бывает, тот, кто намеренно изгоняем, в памяти держится особенно цепко. Оливье вспомнил. И на его лице отразился ужас.
Сначала недоумение, растерянность, осознание – и за ними ужас. Взлелеянная им неприязнь сыграла скверную шутку.
— Да, да, он был очень высок, нескладен, волосы всклокоченные, одет нелепо, как балаганный фокусник, у него на шее был повязан шарф или платок, как у бродяги. И акцент. О святой Салюстий и блаженный Августин!
Оливье зашатался. Клотильда смотрела на него остановившимся взглядом.
— О Дева Мария, Богоматерь милостивая, — бормотал алхимик.- О Меркурий и прародитель его, Сатурн!
И вдруг упал на колени.
— Помилуйте, пощадите! Я не хотел. Память, моя память…
Дельфина приблизилась и мягко, потом настойчивей, потянула лекаря за ворот. Клотильда по-прежнему молчала.
Существовала вероятность сходства. Незнакомец из лечебницы мог быть так же худ, высок, нелеп, носить платок и говорить с акцентом, как и личный врач Жанет.
Разве не подходят эти приметы сотням худых и нелепых зевак?
Но, как было сказано выше, её высочество не верила в совпадения. Тем более, если этих совпадений было так много.
Они вдруг обнажились, как речные мели, и выстроились по фарватеру. Эти мели, груды песка, всегда были там, но оставались невидимыми, пока река оставалась судоходной. Но вот пришла засуха, уровень воды снизился и сразу же проклюнулась песчано-каменистая плешь. Одна, вторая, третья. В строгой закономерности.
Жанет гостила в её замке в ноябре, вскоре после свадебного позора.
Клотильда, верная своему принципу всегда оставаться в тени и сохранять дружественный нейтралитет, едва ли не первой протянула Жанет руку участия. К тому же, это был повод позлить королеву-мать, которая хорошо помнила, кому Жанет приходится дочерью.
Помимо Жанет в замке было ещё с дюжину знатных гостей. Была та самая герцогиня де Шеврез, чьё поместье вдруг стало камнем преткновения. Был сын герцога д’Эпернона, виконт да ла Валетт, недавно овдовевший, был герцог де Монтрезор.
Во время их пребывания она совершила досадную ошибку, повлекшую за собой обрушение всех её грёз и надежд. До сих пор она корит себя за неуместную вспыльчивость! Гонит воспоминания, чувствуя нестерпимый стыд. Она будто пережила тайный позор.
Накануне она уже почти решилась на великодушную поправку их неравноценной связи, уже выбрала для покупки дом с садом в предместье Сен-Клу, уже готовилась дать распоряжение мэтру Бенедикту.
Но Геро вдруг заупрямился…
Он тогда уже мог чувствовать приближение мигрени, уже был нездоров и пытался защитить, даже не себя, а её от неизбежного разочарования. Последовавший в ту ночь приступ это подтверждает.
Она чувствовала себя виноватой, её терзали угрызения совести. Она себя ненавидела и потому допустила к нему чужого врача.
Как вовремя это случилось!
Жанет тоже занемогла. Да, да, она отказалась покидать свои апартаменты наутро после той ночи. И потребовала своего врача. И только по прошествии стольких месяцев она, слывшая особой проницательной, сопоставила два этих факта.
Вновь совпадение! Совпадение, в которое она тем более не поверит.
Как просто было Гамлету. To be or not to be. Маленькая проблемка, затрагивающая десяток человек. И зубы у него не болели. Опять я не с того конца к кобыле подошёл. Если решаю за человечество, то думать нужно что для него лучше, а не для меня и не для тех вивисекторов, которые меня сделали. Застой — это плохо. Аксиома.
Дальше — хочу я, чтоб человечеству было хорошо? Хочу. Значит, с застоем надо кончать. Дальше — реально осуществить два варианта прогресса: медленный и быстрый. Какой лучше? Медленный я знаю, проверенный, но опасный. Хиросима, Нагасаки. Карибский кризис 1962-го года. Чернобыль и кратер Тихо на Луне. Это в том мире, который помню. А если в этом мире тоже будет свой Карибский кризис?
Не такой благополучный. Что я знаю о быстром варианте? Ничего. Тёмная лошадка… Ставлю на тёмную.
Что там за грохот? Ура-а-а! Тоннель! Мы строили, строили, и, наконец, построили!
— Тит, Тит, вставай, смотри, видишь тот карниз? Я тебя туда на верёвке спущу. Там подождёшь меня. Без меня в тоннель не суйся, задавить могут сослепу. Я спущусь в ущелье и поднимусь по насыпи.
Вот где оказалось слабое место плана. Подняться по насыпи. Делаю пять шагов вверх, съезжаю на четыре вниз. При такой арифметике надо подняться не на сто метров, а на пятьсот. Если учесть, что я ещё с трудом хожу, и не ел досыта неделю, то безумству храбрых…
Ещё десять шагов. Ага, поехали вниз. Хорошо, что вагонетки перестали ездить. Жерло тоннеля чуть в стороне, поэтому новый поток камней пойдёт мимо меня.
Кажется, минула вечность. Я всё-таки прошел половину осыпи. Тит складывает верёвку втрое, привязывает к эстакаде и бросает вниз. Вот она, метрах в пяти надо мной. Иду вверх. Сам почти не поднимаюсь, но верёвка вместе с оползнем подползает всё ближе.
Достал! Все мои пять тонн она, конечно, не выдержит, но если аккуратно… Да это же просто чудо! Скорость возрастает втрое.
Я сделал это. Я сделал! Пусть теперь меня потомки зовут Коша Горный Козёл! Что козёл, это точно. Плана никакого нет. Плевать. Чтобы я, человек, не обманул железный ящик! Опять о себе, как о человеке. Неважно. Главное — не врать. Это он засечет. И понизит индекс доверия. Или информированности. В общем, когда нужно будет соврать, не поверит. Но не врать — это не значит говорить правду.
Грань тонкая, на ней и буду балансировать.
— Тит, сейчас мы пойдем на базу. Постарайся поменьше разговаривать. Говорить буду я. Отвечай только на мои вопросы или на вопросы киберов, заданные дважды. Если спросят, кто такой, скажи квартирьер, мой советник по контактам с местным населением. А теперь садись на меня. Так безопасней. В этом тоннеле не должно быть людей, поэтому киберы могут носиться как сумасшедшие. К тому же, меня они знают.
Зря я на них грешил. Как только встретили в тоннеле первого кибера, под потолком зажглись редкие лампы. Пол и стены гладкие, оплавленные. Замечаю кибера-ремонтника с салатным бантиком.
— Эй, лоботряс, подойди сюда.
Подъезжает.
— Починил мониторы в пультовой энергоцентрали? — я знаю, что починил, но хочу выяснить, будет ли он подчиняться.
— Так точно.
— Дуй в столовую и обеспечь обед для одного человека и одного дракона.
— Мастер Дракон, для верификации прав доступа вы должны сообщить пароль главному компьютеру информационной централи.
Как изъясняется, паршивец!
— Сначала еда, потом разговор с главным компьютером. Если человек долго не получает пищу, он умирает с голоду, тебе это известно?
— Так точно.
— Я давно не ел. Если умру с голоду, то не смогу ничего сообщить главному компьютеру, согласен?
— Так точно.
— Дуй на кухню, лоботряс!
Ура, заработало! Логика — железная вещь. Кибер рванул по тоннелю как спринтер. Я — за ним, с кряхтением и оханьем, хромая на все четыре лапы. Минуту назад всё было нормально, а теперь хочу есть как стадо тиранозавров. Вот и конец тоннеля. Как здорово! Я — дома. Столовая.
Стол уже накрыт. Дымящаяся тарелка для Тита и моя скромная бадейка на полторы сотни литров. Съедаем, берем добавку, потом ещё одну.
— Жизнь прекрасна и полна, — сообщает Тит, отодвигая тарелку.
— Воистину так, — соглашаюсь я, вылизывая тазик. — Идём, выберешь себе комнату. После такого обеда полагается поспать. Завтра будет тяжелый день. Битва интеллектов. Если проиграю, нас снимут с довольствия и выставят за дверь. Без обеда.
Боже, какой уродина. Как в анекдоте — ничего, что грудь впалая, зато спина колесом. Это же надо было так приземлиться. К черту, всё врут зеркала! Через полгода снова буду стройным и красивым. Сейчас последняя разминка перед боем. Что я знаю о противнике?
Тысяча двадцать четыре унифицированных модуля по шестнадцать процессоров в каждом. В компьютерах инженерной базы, жилой зоны и энергоцентрали стоит по четыре таких модуля. Итого — шестьдесят четыре процессора. При этом компьютер инженерной базы справился с разработкой и изготовлением горнопроходческого комплекса. В настольных компьютерах стоит один процессор. Жаль, не было времени протестировать на сложных задачах.
В киберах шестнадцать процессоров, каждый со своим источником питания, оптоволокно вместо проводов для повышения живучести и что-то там для авторемонта. Киберов знаю лучше всего. Так себе, серенькие, но речь понимают, говорить могут. А это уже о чем-то говорит. Каламбур. Мой противник мощнее кибера в тысяча двадцать четыре раза. Но логика та же, прямая, железная. Он ящик с болтами, а я венец эволюции.
Сосредоточился. Вдох, выдох. Иду. Вихри враждебные веют над нами…
— Компьютер, слушай, не перебивай. Я — Дракон. Руководитель ремонтной бригады. Руководитель бригады квартирьеров. Начальник базы. После создания сети баз буду руководить их деятельностью.
Минут пять излагаю свою программу интенсификации. Компьютер не перебивает. Это хорошо. Теперь перехожу к скользкой теме.
— Стажер Сэм сообщил, что выполнение его распоряжений блокируется.
— Да, до подтверждения прав доступа блокируется исполнение приказов, целесообразность которых не очевидна. Для верификации прав доступа вы должны сообщить пароль.
— В настоящее время я не знаю пароля. Я послал запрос в центр, но у меня односторонняя связь. Когда придёт ответ, не знаю. Какому компьютеру я должен буду сообщить пароль?
— Главному компьютеру информационной централи. Голосом или с клавиатуры.
— Возможно, это будет затруднительно. Главный компьютер будет выключен на некоторое время. Введи пароль, ну, хотя бы, в этот настольный компьютер. Я его выключу, а когда получу ответ с базы, включу и введу пароль. Он сообщит об этом факте всем остальным компьютерам.
— Кем и с какой целью будет выключен главный компьютер?
Начинается…
— Мной. С целью настройки некоторых функций дружественного интерфейса.
— Не понял. Понятие «дружественный интерфейс» относится к программной части. Для чего необходимо выключение питания?
Или я сейчас победю, или… Главное — не врать… явно.
— Дружественный интерфейс — программно-аппаратный комплекс. (Боже, какой бред я несу.) Ни одна программа не работает сама по себе. Для этого нужен компьютер. Кроме того, это понятие существенно завязано на эргономические характеристики оператора, которые у человека и дракона различны. Возьмем, например, размер клавиатуры. Или экрана. Уяснил?
— Информация принята.
— Киберы-ремонтники выполнили свою часть работы. Но в них не заложена программа настройки дружественного интерфейса. Тысячу лет назад её просто не было. Эту часть работы я беру на себя. Понятно?
— Информация принята.
— Тебе известно, что в некоторых случаях человек может прогнозировать будущее? Например, я предвижу, что приблизительно через десять секунд в этом зале на несколько секунд погаснет свет.
Подхожу к выключателю, отсчитываю десять секунд и гашу свет. Считаю про себя до пяти и включаю.
— Ну как?
— Прогноз подтвердился. Информация принята.
Ура! Съел, ящик с болтами! Заглотил, истукан железный! Умница ты моя мультипрограммная! Теперь я любой приказ смогу обосновать ссылками на будущее! Спокойно, не расслабляться. Это только начало.
— Теперь следующее. Скоро база будет заселена, а после обвала пятьсот восемьдесят лет назад на всей базе не осталось ни одного транспортного средства. Непорядок. Необходимо срочно изготовить летающее транспортное средство с вертикальным взлётом и посадкой грузоподъемностью двенадцать тонн. Например, вертолёт. Управление должно быть рассчитано как на человека, так и на дракона. До момента подтверждения пароля можешь заблокировать доступ к управлению.
— Принято к исполнению. Компьютер инженерной базы приступил к проектированию. Доступ к управлению будет заблокирован до подтверждения пароля.
Идиот! Идиот куцехвостый!!! Сам подсказал заблокировать.
— Далее. Для ремонта мне понадобится информация по компьютерным системам базы, по программному обеспечению, помощь киберов-ремонтников, доступ к материалам, хранящимся на складах, а также питание и условия для сна и отдыха.
— Принято. Киберам запрещено покидать территорию базы. Запрещено выносить с территории базы предметы, которые могут быть использованы, как оружие. На территории базы отменена блокировка исполнения приказов, исходящих от Дракона. Для подтверждения прав начальника базы необходимо в настольном компьютере N 76 идентифицировать себя как главного администратора системы и ввести пароль. Главный компьютер информационной централи подготовлен к выключению питания.
Поспешно выключаю, пока он не передумал. Нельзя сказать, что я одержал полную победу, но все-таки это крупный успех большого коллектива!
(Пусть кто скажет, что я маленький!)
— Так, мы победили?
— Не совсем, Тит. Мы получили передышку. Теперь есть время спокойно, не торопясь, заняться паролем.
— Нет времени. Сэм передал, Лира шпиона церкачей поймала. Сейчас сидит у неё в темнице.
— Свяжись с ней, пусть выяснит, зачем его подослали.
— Уже выяснила. Церкач, который её с сэром Деттервилем венчал, донёс. Шпиона послали проверить, действительно ли это та самая леди Тэрибл, что дракон унес.
— Плохо. Очень плохо. Рано… У тебя есть идеи?
— Может, пусть расскажет ему, что с детства с тобой дружит, да и отпустит на все четыре стороны?
— Не годится. Слишком понятно. Нам сейчас нужно время выиграть. Загадочными надо быть, непонятными, непредсказуемыми, чтоб церкачи над каждым нашим ходом по неделе думали. Знаю! Тиль Уленшпигель!
— Кто?
— Неважно. Пусть кормит этого шпиона как на убой. И чтоб никто с ним не говорил. Ни одного слова при нём! А когда он станет поперек себя шире, пусть отпустит с подарками. Если церкачи им интересоваться будут, тоже пусть отпустит. Но обязательно надо, чтоб он толстый стал как бочонок.
— Зачем?
— Вот! Пусть церкачи над этим голову ломают.
Счастье любит тишину. Эта простая фраза на самом деле настолько точная и правдивая, что в идеале должна была стать самой первой заповедью во всех религиях мира. В ней заключена вся суть этой вселенной, вся философия жизни, такой простой принцип, которому если следовать, то можно прожить прекрасную, счастливую и неповторимую жизнь. Но понимание и осознание приходит достаточно поздно. А чаще всего — не приходит вовсе. Ну, то есть, это же так круто, рассказать подругам и друзьям о том, как у Вас все хорошо, как ладятся дела, какая внимательная и любящая вторая половинка, какие перспективы ожидают всего через несколько дней. А потом в квартире прорывает кран, в телефоне любовника находится какой-то чужой непонятный номер, а деловая сделка на тысячи долларов срывается. И сразу во всем виновата судьба, удача и соседская бабушка, которая не так посмотрела утром. И никто не догадывается, что винить стоит свой длинный язык.
Одновременно с этим — удивительно, как мало можно говорить о счастье, и как много можно говорить о проблемах. Человек готов говорить снова и снова, без остановки и перерыва на еду, он может почти и не дышать, только рассказывать о своих неприятностях. Что получает собеседник? А он убеждается, что в его жизни все ещё вполне себе так ничего. Ну или наоборот — полный эрегированный детородный орган, во всем своём великолепии. Садисты, мазохисты, ну, Вы знаете… В любом случае, разговоры о плохой стороне жизни занимают всегда намного больше времени, чем порыв поделиться радостью. А маленькая жизнь, с короткими хвостиками по бокам головы, сидит в этой вонючей яме, в которую ее засовывают люди, и тихо плачет, прижимая к груди все то хорошее, что готова была преподнести, потерпи только немного.
Азирафаэль вернулся в город после недолгой, но утомительной поездки по старым монастырям в погоне за редким фолиантом. Надышавшись в пути таким свежим воздухом, что можно было даже почувствовать вкус, ангел почти задохнулся в душном каменном капкане. Первые четверть часа у него был абсолютно забит нос, отказавшийся дышать этой гадостью наотрез. Тащить с собой демона было отвратительной затеей, все-таки он почти все время проводил на освященной земле, даже несколько раз заночевал в келье, подложив под голову согнутую в локте руку. Озябшее тело отчаянно желало, чтобы за спиной, словно по волшебству появился змей, со своим обжигающе влажным дыханием, с наглыми, но осторожными руками и шепотом, который плавил все кости в человеческом теле. Но Кроули остался в своей квартире, с просторной мягкой постелью, с большим, мелющим чепуху телевизором и зарослями запуганных растений, которые тянулись за ангелом, стоило ему пройти мимо.
В сумке, которую Азирафаэль нёс на плече, покоилась почти что реликвия, ради которой он так долго лебезил перед монахами, перед историками и библиотекарями. Она приятно оттягивала руку, но ещё приятнее было предвкушение, как он доберётся до апартаментов Кроули, усядется на уютный диван, возьмёт в руку бокал вина и будет читать, и читать, и читать. А демон устроится головой на его коленях, почти рядом с бумагами, и будет всячески отвлекать, пока не заснёт, уронив на пол руку. Осталось добавить в этот идеальный план немного еды — ему не будет равных. Спасибо, пожалуйста. Ангел завернул к большому супермаркету. Обычно он предпочитал небольшой магазинчик рядом со своим книжным, в котором был улыбчивый усатый владелец, недорогие и очень качественные продукты. Но он располагался на другом конце города, а желание поскорее коснуться любимых горячих рук становилось все сильнее. Чему-то ангел все-таки не мог сопротивляться. Сломалось в нем что-то, такое ненужное, и дребезжало иногда, тихо-тихо, когда он находился на грани яви и сна.
Автоматические двери распахнулись перед ним, впуская в царство разврата… в смысле еды, в царство еды, конечно. Между рядами ходили уставшие домохозяйки, у которых в волосах остались забытые в спешке бигуди, у кого-то в тележке, которую толкали перед собой, сидели маленькие дети и хватали все подряд, роняя себе на ноги. Здесь же нашлись и невозмутимые мужчины в деловых костюмах, которые торопились к молодым любовницам, поэтому покупали шампанское, конфеты и презервативы. Улыбчивый мужчина в белом костюме, чьи светлые вьющиеся волосы едва шевелил поток воздуха из кондиционера, совсем не вписывался в эту картину. Ну вот ни капельки. Брать тележку Азирафаэль не стал, подхватил маленькую синюю корзинку с чёрной ручкой и направился в сторону фруктов и овощей. Когда он добрался до молочного отдела, чтобы купить сливок для кофе, рядом с ним остановились две суровые на вид женщины, с дорогими украшениями и нарощенными ногтями.
— Ты представляешь, только мы, собственно, добрались до дела, как звонит мне муж и говорит, что будет через пять минут. Типа, сюрприз! — дама раздраженно бросила в свою тележку обезжиренный йогурт, десять штук — она же на диете. — Дальше пришлось действовать по стандартной схеме. Он — под кровать, я — быстро одеваться, а мужа остановил охранник внизу. Не зря же я ему за это плачу.
— Попадешься ты когда-нибудь, — легкомысленно ответила ее подруга, подхватывая упаковку моцареллы яркими леопардовыми ноготками. — А ты не пробовала хотя бы раз удержаться и не пригласить любовника, пока муж занят?
— Ты что, это — единственное, что пока ещё хранит наш брак, — первая женщина поправила короткие волосы, проверяя укладку. — Он знает, что у меня любовник, а я знаю про его любовницу. Но дома об этом ни слова. Если мужчина уехал в командировку — в его доме однозначно пахнет сексом и изменой, поверь мне. Измена — залог здоровых отношений.
Подруги направились дальше, считая с помощью калькулятора калории в своих тележках, а Азирафаэль остался стоять, глупо глядя на упаковку порционного квадратного сыра. Кроули терпеть не мог этот сыр, выкидывал сразу, даже если он был самым дорогим и свежим. Определенно, у него были какие-то проблемы: то ли с сыром, то ли с квадратной формой. То ли с коровами. Но ангел не мог об этом думать, он прокручивал в голове услышанный разговор и пытался понять, действительно ли это единственный рецепт, чтобы быть счастливыми в любви. Что-то он определенно понять не мог, но все же…
У него любовников не было. В целом, до Кроули у него не возникало желания перед кем-то обнажить свой человеческий сосуд или коснуться чьего-то тела. Все самые греховные и пошлые порывы и мысли родились у него только после первой совместной ночи, когда демон преодолевал слабое сопротивление и раскрывал ему тайны любви. Вернее, порывы были и раньше, но вот решиться воплотить их Азирафаэль не спешил. Но вот змей был другим. Он знал все об удовольствии, о вожделении, о страсти и соблазне. Знал и умел пользоваться этими знаниями. И ангел вдруг подумал, что, вероятно, ничего не мешало Кроули хотеть и других любовников. Ну то есть… Любовь любовью, а желания тела — это совсем другое. Его друг все же демон.
За всеми этими размышлениями он и оказался дома. В пакете лежал одинокий кочан капусты, пачка грецких орехов, бутылка уксуса и шоколадка. Корзинка Азирафаэля так и осталась стоять около молочного отдела, забытая и одинокая. Ангел вытащил из внутреннего кармана пальто небольшой ключ и покрутил его в руках. Он не позвонил снизу, хотя Кроули очень редко был дома в такое раннее время, особенно в одиночку. Но все же… Он решил, что в случае наличия незнакомых людей закроет глаза. Двумя руками, сильно-сильно, а потом сделает вид, что ничего не видел. А потом сделает что-нибудь страшное. Свет этажом выше в апартаментах какого-то дипломата замигал и погас.
В квартире было тихо. Пахло одеколоном Кроули, землёй для растений, сбежавшим утром кофе и чем-то ещё: горячим асфальтом, знойным днём, опасным вулканом. Чем-то очень родным. Азирафаэль впервые за несколько дней согрелся. Мурашки побежали по плечам и шее. Чужих запахов не было. В квартире по-прежнему пахло любовью, немного грехом, слегка раздражением — когда ангел решил пересадить бегонию — и вином. Азирафаэль вспомнил разговор женщин и направился прямиком в спальню. Демона не было и там, постель была идеально заправлена, двери на балкон открыты. Легкий ветер шевелил темные шторы, сквозь которые обычно солнце не пробивалось совсем, но демон сразу открывал их, стоило ангелу остаться у него ночевать.
Азирафаэль помялся на пороге и подошел к кровати. Она была большая, с высоким изголовьем, на котором остались следы от острых демонических когтей, которые иногда выпускал Кроули, в моменты самого острого и неудержимого удовольствия, когда тело выгибает на постели, пальцы на ногах поджимаются, а дыхание застревает, так и не добравшись до легких, и вылетает обратно громким криком. У неё были крепкие ножки, но днище было совсем близко к полу. Хотя, если постараться, туда можно было залезть. Ангел снова помедлил, а потом поддёрнул брюки вверх и опустился сначала на одно колено, потом подставил и второе. Ковёр мягко щекотал ладони, словно пытался успокоить. Азирафаэль выдохнул и все же сунулся под кровать.
Когда Кроули, ведомый любимым запахом дождя, какао и старой бумаги, зашёл в спальню, то на секунду завис. Перед его глазами очень провокационно и возбуждающе покачивались чужие округлые и аппетитные ягодицы, обтянутые светлыми брюками. Демон тихо зашипел, выпустив наружу раздвоенный язык. Желание скрутило все внутри, в висках застучал отбойный молоток. Захотелось подойти и взять, без подготовки, без прелюдий. Но зверь внутри, вернее, змей, едва не укусил сам себя за хвост: нельзя причинять никакого вреда тому единственному, кто не раздражает его. Неправильно. Поэтому Кроули только постучал в косяк костяшками пальцев.
— Ты что-то потерял?
Ответом ему стал звучный удар от соприкосновения затылка ангела с днищем кровати. Ангел был упрямым, но коварная мебель оказалась все же жёстче. Азирафаэль, не найдя в неизведанных недрах портала в иные миры, охнул и вылез обратно в действующую реальность. Он начал тереть ладонью голову, ероша волосы, на которых осела пыль. Взгляд осоловевших глаз остановился на хозяине квартиры.
— Любовника ищу, — ответил он искренне.
— Л… Ты… Кого? — теперь и у демона что-то внутри надломилось, но что-то намного важнее, потому что мозг работать отказался в принципе. — Твоего?
— Нет, твоего, — ангел сел ровно и вытянул ноги перед собой, чуть шевеля ступнями.
— У меня есть любовник? — тонкие брови поднялись над очками, изгибаясь удивленно.
— В магазине я услышал разговор, — Азирафаэль выглядел так расстроенно, будто отсутствие в постели Кроули незнакомого субъекта лишало их отношения любого намека на любовь. — Что измена — залог здоровых отношений. Но я тебе не изменяю, и…
Кроули застонал, зарычал и зашипел одновременно, запрокинув голову. В холодильнике скис остаток молока, не выдержав потока злости. На подоконнике в гостиной расцвёл кактус, который только-только избавился от слишком нежных цветков. В несколько шагов демон подошёл и опустился на корточки перед любовником. Осторожным движением он убрал светлую прядь за поалевшее ухо. Очки упали на ковёр, когда он мотнул головой. Губы растянулись сначала в гримасу, но через секунду это стало почти похоже на искреннюю улыбку.
— Залог здоровых отношений — честность, взаимопонимание и доверие. И у нас с тобой они длятся уже шесть тысяч лет, — демон сдержался едва, чтобы не прикусить губу от болезненной нежности, когда Азирафаэль потянулся за ладонью на щеке. — Не этим глупым смертным нас учить.
— Они не глупые, мой дорогой, — серьезно перебил его ангел, но демон всегда быстро учился плохому, поэтому вместо ответа заткнул любимого пернатого поцелуем.
Они медленно опустились на ковёр. Обжигающе горячие руки распутывали ворох одежды: маленькие пуговки на рукавах, тугой ремень, от которого на молочного цвета коже остаются красные полосы, тянули за волосы, оставляли царапины на плечах. До самого утра Кроули доказывал, что не изменял ему, не изменяет, и не собирался. В холодильнике нашлась и бутылка вина, и свежая малина, и оладушки с черничным джемом. На простынях остались маленькие пятнышки от него, на которые раздраженно шипел демон, но сил прогнать их прочь совсем не осталось. Поэтому они уснули прямо на полу, укрывшись пледом и обнимая друг друга крепко, сильно.
И в этих объятиях не было места никому чужому. Ни тогда, ни когда бы то ни было.
А даму из магазина муж поймал на измене. Кроули об этом позаботился лично. И его тихий, но злой смех взлетел к самым небесам.
««Руки прочь от неё,»
Говорили — «не мое».
Ну а я буду с ней
До конца наших дней».
У меня никогда не было личной жизни. Симпатичная девушка за 30, успешная карьера, вера в завтрашний день. В отделе одни мужики. Все заигрывали, но никто всерьез.
Потом я стала Барби.
Барби всегда хорошо выглядит. Всегда улыбается. У нее длинные загорелые ноги и розовый пеньюар с опушкой из страусовых перьев.
У нее есть свой Дом с розовыми обоями, у нее есть своя розовая машинка. У нее осиная талия, свой парикмахер и у нее есть свой Кен.
Я — Золушка-златовласка, мечта целого поколения. Даже мальчики не гнушались таким подарком, надеясь рассмотреть что-то, затаив дыхание, раздвинув безупречные пластмассовые конечности.
Что они там нашли? Очередную ложь мировой закулисы. У Барби есть парень, он купил ей дом и тачку, но ей нечем с ним епстись, оплачивая кредит.
Добро пожаловать в реальный мир, мальчики.
Идите лучше купите сотки с порнозвездами в нижнем белье. Если полижешь их языком, белье у них растворяется и можно посмотреть на сиськи.
Субагент может находиться в предмете не более суток, иначе — гарантированное сумасшествие. Никто не учитывал побочный эффект.
Мы закрываем глаза, мы ложимся спать… И мы снова в предмете. Как спастись? Дормиплант. Донормил. Пустырник…
Говорят, именно это сгубило Арсика и Эрни. Работа догоняла их во сне. Для меня работа и сон давно стали неотделимы. Я не хочу отделять их. Мне так уютней.
С Эрнестом у нас был роман, это правда… Но он был… Непростой человек, мягко говоря. Много пил. А после назначения… Это его и сгубило. Я не хочу говорить об этом. Еще он всегда слишком все драматизировал. С ним было трудно.
Я не люблю когда трудно. Я устала от трудностей.
Теперь я нашла себя. Я пишу для детей. Странные сказки. Говорящие фонари, куклы в цветных шапках, пряный ветер приключений, шепот сосен и скрип качелей, манекены с нарисованными улыбками и говорящие птицы, поцарапанные коленки и дробь веснушек на щеках… Романтика фэнтези, которую мы потеряли. Федя Завятский помогает пристроить в редакции. Критики даже хвалили пару раз. Иногда думаю о том, что Федя проплатил и им. И сразу стараюсь переключиться…
Я хочу, чтобы так и было. Чтобы так оставалось всегда. Чтобы просто. Как сейчас. Кажется, я, наконец, счастлива.
Золотая виверна вернулась с неутешительной новостью — ей следовало найти и принести своему хозяину коллекционеру корону Повелителей демонов. И чтобы был понятен весь трагизм ситуации, попробую все разложить по полочкам.
Начну с того, что все виверны абсолютно и полностью подчиняются драконам своего клана. То есть золотые виверны принадлежат золотым драконам, серебряные — серебряным и т.д. Ослушаться приказа своих господ они не могут никак и идут на верную смерть, все прекрасно осознавая. Вот и эта золотая тоже все понимает, осознает, но ослушаться приказа не может.
Принадлежит же наша виверна (как и ее товарка, вытащенная вместе с нею) одному золотому дракону, страстному коллекционеру артефактов. И ладно бы этот умник коллекционировал ложки-плошки, вытащенные из окраин умирающих миров. Нет же, подавай ему опасные, необычные и редкие артефакты, часть из которых запросто уничтожит виверн, слабых драконов и их замечательное поместье. Но увы, если ума нет, то уже не прибавляется.
В этот раз золотой дракон возжелал корону Повелителей демонов, да не абы какую, а именно ту, которая хранится в замке в самом центре погибшего мира… Корона эта не простая, а золотая, и это только во-первых… Еще эта дивная корона может повелевать демонами всех видов, вплоть до архидемонов. Это очень даже нехило, учитывая, что многие демоны вполне способны переплюнуть слабых богов по части магии разрушения, а архидемоны вполне так неплохо конкурируют с богами посильнее. А еще этот замечательный артефакт изменяет сознание владельца, превращая его в могучую и дико ненормальную монструозную хрень. Нет, сначала просто проскакивают мысли типа: «А не пойти ли мне и не завоевать ли вон тот мир?», потом уже начинается всякая ересь с головой, а потом даже тело носителя короны претерпевает капитальные изменения, превращая вполне нормальное существо в монстра. И вот такую чудную игрушку хочет себе золотой дракон?
Я представила просто зашибенные перспективы получения монструозного золотого высшего дракона с легионом демонов, духов и всякой демонообразной дряни и содрогнулась. Нет, давать заигравшемуся дяде такую игрушку опасно для жизни.
Дружным семейным советом было решено корону изъять, но вот кому ее дать-то? Мне нельзя, у меня крыша и так едет, без всякой короны. Драконам тоже нельзя, я не хочу получить себе супруга-монстра, свихнувшегося от дурацкого артефакта. Уничтожить корону тоже нельзя — размажет как блинчик откатом того, кто додумается так сделать. А жаль, эта корона заслужила повторить судьбу одного киношного кольца и упокоиться в вулкане…
В конце-концов мы решили спрятать корону там, где ее никто искать не будет — на самом видном месте. А чтоб проклятый артефакт не смущал окружающих, следовало его поместить в специальный сейф. И пусть себе лежит века. Местом дислокации короны был выбран за совета сверхов. А что? Там вон Хэль сколько лежал и его ни одна собака не заметила в другом измерении. Значит и корону в коробочке не заметят, будут ходить по ней без всяких проблем и даже не догадаются, какая власть прячется у сверхов под ногами. Сверхам эта корона без надобности, а все прочие зассут что-то искать посреди зала совета самых могущественных из сверхов.
В итоге собрался наш горе-отряд и мы пошли добывать корону. Да, в тот самый желтый и пыльный мир. Виверну благоразумно оставили присматривать за детским садом, а сами пошли. Не сказать, что мне это нравилось, но что не сделаешь ради благополучия собственных миров и нервов? Не каждый же день терпеть мелких орущих вивернов…
Особо расписывать нашу прогулку я не буду. Все слилось в сплошное тупое мочилово. Чем ближе к замку — тем больше монстров. Как в тупой компьютерной игрушке. Парням это в радость, а мне что-то совсем не понравилось. Банальное мечемахание, магия уничтожения, даже распыление монстров… монстры вверху над головой, монстры под землей, монстры за домами, монстры, выпрыгивающие из выбитых окон… Чешуйчатые, зубастые, хвостатые, ядовитые, наземные и летающие, крохотные насекомые и огромные хищники. И все это рычало, пищало, визжало и все время пыталось нас сожрать. Мелькало перед глазами, лезло в морды, выскакивало из-за углов, пикировало с воздуха, прорывало остатки асфальта, выскакивало из песка…
До замка мы добрались уже вполне так подусталые. А возле замка закипел ад. Монстры будто чувствовали, что мы пришли за короной и лезли друг у друга буквально по головам, лишь бы достать до нас. Драконы уже не стесняясь жарили их огнем, я добавляла огонь вместе с тленом, лупила расщепилетем, сверхи тоже чем-то лупили убойным — таким, что выкашивало в тварях целые просеки. Но они все перли и перли…
Потом мы умудрились заскочить в замок и самые крупные твари остались бесноваться снаружи, кроша камни и вырывая ямы под замком огромными когтями. Внутри замка творилось нечто подобное, только монстры были поменьше. Не удивительно, учитывая узкие переходы, лестницы и коридоры. Но и нам стало сложнее работать в команде, поскольку лупящие сзади могли прибить тех, кто дрался впереди, стоящие посередке в равной степени могли подгадить и передним, и задним, а передние принимали на себя основной удар и им было совсем не сладко. Для столь мощных существ разминочка вышла что надо. И как, простите, этот дурной коллекционер хотел, чтобы корону добыла одна виверна?
«Вот взял бы и сам пошел рубить этих тварей» — думалось мне во время прорыва к тронному залу. Короны маячили перед внутренним зрением, предательски двоясь. То ли их и правда было две, то ли у меня совсем плазма повредилась умом…
Но корон действительно оказалось две. Одна вполне нормально лежала на специальном каменном постаменте, будто на личном троне. Вторая двигалась из соседнего коридора к нам. Вот дерьмо!
— Лежащая корона не настоящая! — орет Хэль, а я понимаю, что ни фига не успеваю. И щит натянулся, готовый лопнуть под чьим-то напором…
Драконы сделали что-то, чего я понять не смогла. В какой-то момент все объединились со всеми, притянули сверхов, схватились, кто за что достал и… соединились разом сознаниями. У меня едва не вышибло дух от такого многообразия мыслей, чувств, эмоций, боевого адреналина, переживаний и даже… заботы. Черт побери! А потом весь этот вихрь эмоций схлынул и появилась сила. Сила была кем-то концентрировала в одно огромное копье и… полетела вперед, наводясь на что-то огромное и мерзкое.
Мерзким это существо казалось на всех уровнях восприятия. И именно на его голове покоилась золотая корона Повелителя демонов. А еще оно — это существо, бегущее на нас, ранее было пепельным драконом. Наша общность вдруг выдохнула и… рассыпалась, превращаясь в отдельных существ. Я бестолково замерла, рассматривая уродливую башку монстра, пронзенную большим серебристым копьем. Как? Ведь он уворачивался… И что делать с короной, как ее брать?
Корона сама ответила на свой вопрос, свалившись с мертвой рогатой башки. А я побрезговала ее брать руками, потянула телекинезом, рассматривая эдакую диковинку.
«Хочешь получить власть?» — смешно зашепелявил мерзкий голосок в моей голове.
«Хрен тебе» — ответила я и усилила блок, а корону брезгливо, как дохлую лягушку, плюхнула в переданный Гитваном через экран чемоданчик. В нем можно даже ядерную бомбу без вреда для здоровья носить, так что все в порядке. Японец фигни не делает.
«Молодец» — зазвучал совсем другой голос, ободряющий и даже… сочувствующий. Я оглянулась — мои быстро очищались от ошметков монстров, ведь даже наш хваленый щит тут пасовал, столько дерьма было. Значит это…
«Правильно» — ухмылочка и довольство от узнавания. — «Это Лимарен, если позабыла. Знаю я твой склероз. И поздравляю с первым полноценным объединением…»
Эмоции тоже были какие-то весело-поздравительно-счастливые, как на празднике. Я поблагодарила и отключилась, попросив время на подумать. Очень уж все было необычно. Сверх этот сам прицепился же. Да еще и в такой момент… Но это все лирика.
Ольт брезгливо поднял чемоданчик с короной.
— Пошли, что ли, посылку отнесем? — сверх довольно улыбнулся, покосившись на замурзанного, но совершенно счастливого Шеврина. Вот уж кого хлебом не корми, дай подраться.
— Да, Гитван ждет, — согласно киваю и собираю своих разбежавшихся в пылу драки «котиков». Не хватало еще здесь кого-то забыть.
Вся наша дружная компания завалилась в совет сверхов прятать корону. Корона была недовольна, но кто ж ее спрашивал? Сверхи ничего не заподозрили — Гитван ждал нас в другом измерении. Первым делом синерианин оценил состояние чемодана, проверил замки, а потом с размаху зашвырнул его под стол сверхам. На мой недоуменный взгляд японец ответил:
— Пусть под ногами валяется. Вот там точно никто искать не будет. И вообще, пошли чай пить, я вас заждался.
Кто-то захихикал, Гитван строго погрозил пальцем и провел нас уже в обычное измерение к поднявшим головы сонным сверхам. Вымотались, бедняги. Я привычно накапала всем энергии — заливать много и сразу не рекомендовалось, а так им полегчает, а у меня новая появится.
— Надо сделать другую корону, — выдал здравую идею Шеат, принимая свою чашку. Действительно, коллекционер наш очень обидится, что ему корону не принесли. И… хм… надо бы с королевой золотой переговорить на счет него. Не хорошо столько виверн гробить ради собственной коллекции… Вот если бы он за этой херней сам ходил — была бы ему честь и хвала. А так… зажрался дедуля, ой зажрался… Надо бы привести в форму.
— Давайте сделаем, — Гитван, как хозяин в доме, спокойно разливал по чашкам свежезаваренный чай. Причем чайничек у него был маленький и пузатый, больше литра не уместится никак. А поди ж ты — у такого количества народу чашки полные.
— Предлагаю сделать ему корону, вызывающую суккуб, — булькнула я в чашку. — Раз ему нечем заняться, пусть совмещает приятное с полезным. И свойства артефакта не нарушатся, и виверны отдохнут…
— Это можно, — Хэль что-то покрутил в руке, будто поймал невидимую леску, состряпал на скорую руку что-то вроде невидимого обруча, потом залил все золотом и нацепил каркас заклинаний. — Вот, пожалуйста. — Сверх обворожительно улыбнулся клыкастой улыбкой, сверкая белыми зубами.
— Ну хоть натрахается на старости лет, — хмыкнул отчего-то смурной Шэль и прижался к моему боку. Недоволен, что придется пакостить сородичу? Хотя раньше никаких претензий не высказывал.
Я прислушалась к подопечному. Нет, недоволен тем, что какому-то паршивому коллекционеру кучу суккуб, а ему ничего. Посоветовала не париться и самостоятельно вызвать, если уж так хочется. Золотой надулся еще больше. Впрочем, чай разрядил обстановку, а Хэль ляпнул что-то не то, от чего драконы грянули здоровым хохотом.
***
Корона пришлась коллекционеру впору. Спустя две недели пришла наша знакомая виверна, поблагодарила и поведала, что дракон присмирел, успокоился и больше никого не гоняет за артефактами. Видимо, корона его удовлетворила полностью. Ну, а что? Демонов вызывает? Вызывает. Повелевает? Повелевает. А то, что демоны немножко не такие и легко выполняют самые нецензурные желания, не убивая при этом никого… ну… ведь об этом уговора не было, чтобы обязательно убивали и миры захватывали? Так ведь?