Дельфина кашлянула.
— Я позволила себе действовать упреждающе, не дожидаясь распоряжений вашего высочества, и навела некоторые справки. Нынешняя владелица Лизиньи, Мишель Бенуа, родом из местечка Эльбеф, что под Руаном. По происхождению скорее крестьянка, чем буржуазка. Её муж служил печником в замке Мальзерб, а вскоре она сама была призвана туда в качестве кормилицы.
— Мальзерб? Это же родовой замок д’Антрагов в Анжу. — Голос герцогини осёкся. – Чьей, вы говорите, она была кормилицей?
Дельфина опустила глаза. Вид у неё был несколько виноватый.
— Она была кормилицей дочери Генриетты д’Антраг, рождённой этой дамой от его величества короля Генриха, вашего августейшего батюшки.
— У неё было две дочери, — зло бросила Клотильда, — которой из них?
— Вашей сводной сестры Жанет, — едва слышно произнесла Дельфина и ещё ниже склонила голову.
Клотильда молчала. Это имя не произвело на неё того действия, какое произвело имя Галли, произнесённое дважды, и даже имя простолюдинки, ставшей владелицей одного из самых роскошных поместий в королевстве.
Имя Жанет попросту не укладывалось в сколько-нибудь удобоваримую версию и звучало, как имя византийской принцессы, обитающей на другом конце света.
Дельфина произнесла это имя или по ошибке — или по злому умыслу, желая внести сумятицу в плавное изложение сюжета. Каким образом во всем это может быть замешана Жанет?
Её сводная сестра Жанет?
— Дельфина, дитя моё, — с неожиданной мягкостью произнесла Клотильда, — не зашло ли ваше расследование в несколько иную область? Не вкрались ли сюда заблуждение или ошибка? Я не хотела бы обнаружить за вашим высказыванием нечто большее и даже непоправимое.
Дельфина вновь побледнела. Щёки её стекали по скулам, как дешёвый воск с примесью сала.
— Да простит меня ваше высочество за моё своеволие, но я всё же осмелюсь настаивать. Мишель Бенуа кормилица вашей сводной сестры Жанет д’Анжу, овдовевшей и вернувшейся в Париж. Это вовсе и… не тайна. Это многим известно. Кормилица заботилась о незаконнорожденной дочери королевской фаворитки, как родная мать, даже ездила к ней в Неаполь, когда у Жанет родился сын. И в благодарность за эту заботу Жанет подарила ей это поместье. При дворе по этому поводу ходило немало слухов. Поговаривали, что Жанет сделала это, чтобы унизить герцогиню де Шеврез, отдавая резиденцию принцев во владение крестьянке. Будто бы Шеврез, будучи ещё фрейлиной при особе королевы, позволила себе неудачно пошутить в адрес незаконнорожденной принцессы. Известно, что Шеврез была дружна с женой виконта де Ла Валетт, а Жанет по какой-то причине недолюбливала, называла её неотёсанной дикаркой. И как-то высказалась, что веснушки ей достались от бабки-простолюдинки, Мари Туше, прижившей от Карла Девятого сына. Вот Жанет ей это и припомнила, выкупила поместье по дешёвке, как старую посуду на уличной распродаже, и отдала другой презираемой простолюдинке. Но это все не более, чем слухи. Ибо Жанет не могла слышать ту шутку, она ещё не вернулась из Италии. И поместье было куплено ею не напрямую, а по доверенности, через банк.
— Банк Галли, — глухо повторила Клотильда.
— Да, банк Галли и Перуджино. Это её банк, все её счета оплачиваются этим сиенцем. Состояние помещено под управление Галли ещё её покойным мужем. А размеры самого состояния никому неизвестны.
Клотильда оперлась подбородком о раскрытую ладонь. Она испытывала странное чувство нереальности.
— Из этого следует, что поместье фактически принадлежит Жанет.
— Да, — подтвердила Дельфина, — и она часто там бывает. Её и сейчас нет в Париже. Заново отделанный особняк на улице Сен-Поль стоит пустой. Двор из Лувра переехал на лето в Фонтенбло, но Жанет и там редко бывает. Говорят, король уже выказывал недовольство. Якобы, княгиня, не в меру обласканная его величеством, пренебрегает своими придворными обязанностями и проявляет непростительное безразличие к своему суверену, оказавшему ей родственное участие.
— В самом деле, — пробормотала Клотильда, — с Рождества я почти не видела её при дворе. Сразу после своего визита в Конфлан она бывала везде, ни один приём, ни один обед без неё не обходился. Все наперебой наносили ей визиты, маркиза де Рамбуйе стремилась залучить её к себе. Жанет отвечала с неизменным энтузиазмом, демонстрируя свои драгоценности и свои бесчисленные туалеты. Некоторые из них довольно безвкусны, на мой взгляд. Все спешили на неё поглазеть, она была вроде экзотической птицы, которую возят по городу и показывают за небольшую плату. Приманкой служил тот скандал с расстроившейся свадьбой. Одни жалели, другие злорадствовали, а третьи, в основном мужчины или расчётливые мамаши, размышляли над тем, как прибрать к рукам эту богатую вдовушку. Жанет казалась им такой легкой добычей. Как подраненная утка, которая бежит, переваливаясь на коротких лапах, и не может взлететь. Но не тут-то было. Все охотники за приданым остались ни с чем. Ведь так?
Дельфина утвердительно кивнула.
— А затем, — продолжала рассуждать вслух герцогиня, — затем что-то случилось. Светский пыл Жанет внезапно угас. Она почти перестала появляться при дворе и отменила все визиты. У себя она так же принимала крайне редко и только по предварительной договоренности. Поведи себя так любая другая благородная дама, этому немедленно нашлось бы объяснение. Тайный любовник. Или не тайный. Одним словом, мужчина. Ещё может быть болезнь, но при нашей последней встрече Жанет выглядела вполне здоровой. Я бы даже назвала её сияющей. Тогда только мужчина. Чем ещё может занять себя светская женщина? Вряд ли она посвящает свои вечера и ночи изучению Платона.
— Слухов и сплетен много, но не одной версии, подтверждённой подлинными уликами, — добавила фрейлина. – Подобно вашему высочеству, все теряются в догадках. Если у неё и появился любовник, то имя его тщательно скрывают.
Клотильда откинулась на подушку. Завела белую руку за голову. Кружевной рукав сорочки соскользнул к локтю.
Она по-прежнему не избавилась от странного чувства нереальности, будто её и нет вовсе в самой затвердевшей картинке, а есть только расплывчатые водяные контуры, которые ей приходится изучать. И спокойствие, овладевшее ею, было несколько пугающим, как перед затаившейся бурей, сложившей мохнатые облачные лапы за горной грядой, пригасившей свои мерцающие лиловым светом молний глаза.
Застывшее, кристаллизованное время.
— Послушайте, Дельфина, — вдруг прервала молчание герцогиня, следуя за метнувшейся мыслью, — а каков из себя тот лекарь, который однажды побывал здесь? Помните, когда Жанет якобы занемогла, но от услуг Оливье отказалась? Он, кажется, был итальянец? И Геро тогда был болен, и Анастази…
Клотильда вдруг прикрыла глаза рукой, потом сделала такой жест, будто отмахивалась от налетевшей мошкары.
— Да нет же! Нет! Это… это всё вздор! Совершенный вздор. Безумие! Этого не может быть. Так не бывает! Не бывает? – Это она почти умоляюще адресовала Дельфине, которая стояла, смиренно склонив голову.
Герцогиня будто ожидала от неё спасительного подтверждения, что так действительно не бывает, и пусть её высочество не терзает себя без причины.
В голосе герцогиня звучала настоящая мольба. Но Дельфина только ещё ниже склоняла голову.
Клотильда вдруг ослабела. Руки её упали.
— Тот человек, который увёз Геро из лечебницы, был высок, худ и говорил с акцентом. С южным акцентом, — глухо произнесла Клотильда. И резко приказала. – Пусть сюда придет Оливье. Пусть придет немедленно!
В полной темноте она укрылась с головой, скрываясь не то от играющих поблизости привидений, не то от осаждающих её подозрений.
Она отбивалась от них, как могла, сметала их, как паутину, но тут же находила разросшуюся серую, узорчатую муть снова. Будто тысячи пауков, огромных, блестящих с умными, желтыми глазами, которых было не меньше дюжины, плели вокруг неё эту сеть.
Сеть провисала, складывалась кольцами, набухала, рвалась под собственной тяжестью, и тогда ей на голову сыпались обрывки, перепутанные нити с мелкими косточками в узелках. Она вновь отмахивалась, сбивала паутину с головы, разгоняла провисающий клубок, даже мысленно топтала его, но пауки не унывали, вновь принимались за работу, ткали споро и быстро.
Она укрылась от них одеялом. Заползла, как крыса в нору. Под одеялом было душно, да и от накопившейся паутины оно не спасало.
Тонкие нити просачивались, протекали, как струи дождя сквозь дырявую крышу, даже под закрытые веки, проползали и там складывались в слова, в предложения, в улики, в догадки, в теории и, в конце концов, в приговор.
Она тёрла виски, вертелась, вздыхала и, обессиленная, сдалась. Паутина ползла по ней с той же вкрадчивой шелковистой прохладой, как час назад по ней ползла невесомая ночная сорочка, льнула и прилипала.
Паутина догадок и страшных открытий прорастала в ней, как наведённый чёрной магией ядовитый сорняк. Выбора у неё нет. Ей придётся открыть свой разум этому сорняку. Иначе голову разорвёт, как ветхую речную плотину.
Оливье, явившийся на её зов четверть часа спустя, был испуган и с трудом понимал, что от него требуется.
Клотильда бросала ему в лицо бессвязные, отрывочные фразы с потерянным глаголом и нарушенным синтаксисом. Результат её собственного отрицания.
Смысл объяснила более уравновешенная Дельфина. Подобно опытному толмачу, она переводила срывавшиеся междометия и полуслоги в предложения.
— Вы помните, как выглядел тот лекарь, побывавший в Конфлане по требованию гостившей здесь княгини Каррачиолли в ноябре прошлого года? – с протокольной невозмутимостью говорила Дельфина.
Оливье, ожидавший ссылки и даже эшафота, хлопал глазами.
Он давно изгнал неведомого коллегу, шарлатана, из памяти так же, как благочестивая дама изгоняет из дома распутную горничную. Зачем ему помнить одного из тех невежд, кто одним существованием порочит святое имя науки?
Но, как это обычное бывает, тот, кто намеренно изгоняем, в памяти держится особенно цепко. Оливье вспомнил. И на его лице отразился ужас.
Сначала недоумение, растерянность, осознание – и за ними ужас. Взлелеянная им неприязнь сыграла скверную шутку.
— Да, да, он был очень высок, нескладен, волосы всклокоченные, одет нелепо, как балаганный фокусник, у него на шее был повязан шарф или платок, как у бродяги. И акцент. О святой Салюстий и блаженный Августин!
Оливье зашатался. Клотильда смотрела на него остановившимся взглядом.
— О Дева Мария, Богоматерь милостивая, — бормотал алхимик.- О Меркурий и прародитель его, Сатурн!
И вдруг упал на колени.
— Помилуйте, пощадите! Я не хотел. Память, моя память…
Дельфина приблизилась и мягко, потом настойчивей, потянула лекаря за ворот. Клотильда по-прежнему молчала.
Существовала вероятность сходства. Незнакомец из лечебницы мог быть так же худ, высок, нелеп, носить платок и говорить с акцентом, как и личный врач Жанет.
Разве не подходят эти приметы сотням худых и нелепых зевак?
Но, как было сказано выше, её высочество не верила в совпадения. Тем более, если этих совпадений было так много.
Они вдруг обнажились, как речные мели, и выстроились по фарватеру. Эти мели, груды песка, всегда были там, но оставались невидимыми, пока река оставалась судоходной. Но вот пришла засуха, уровень воды снизился и сразу же проклюнулась песчано-каменистая плешь. Одна, вторая, третья. В строгой закономерности.
Жанет гостила в её замке в ноябре, вскоре после свадебного позора.
Клотильда, верная своему принципу всегда оставаться в тени и сохранять дружественный нейтралитет, едва ли не первой протянула Жанет руку участия. К тому же, это был повод позлить королеву-мать, которая хорошо помнила, кому Жанет приходится дочерью.
Помимо Жанет в замке было ещё с дюжину знатных гостей. Была та самая герцогиня де Шеврез, чьё поместье вдруг стало камнем преткновения. Был сын герцога д’Эпернона, виконт да ла Валетт, недавно овдовевший, был герцог де Монтрезор.
Во время их пребывания она совершила досадную ошибку, повлекшую за собой обрушение всех её грёз и надежд. До сих пор она корит себя за неуместную вспыльчивость! Гонит воспоминания, чувствуя нестерпимый стыд. Она будто пережила тайный позор.
Накануне она уже почти решилась на великодушную поправку их неравноценной связи, уже выбрала для покупки дом с садом в предместье Сен-Клу, уже готовилась дать распоряжение мэтру Бенедикту.
Но Геро вдруг заупрямился…
Он тогда уже мог чувствовать приближение мигрени, уже был нездоров и пытался защитить, даже не себя, а её от неизбежного разочарования. Последовавший в ту ночь приступ это подтверждает.
Она чувствовала себя виноватой, её терзали угрызения совести. Она себя ненавидела и потому допустила к нему чужого врача.
Как вовремя это случилось!
Жанет тоже занемогла. Да, да, она отказалась покидать свои апартаменты наутро после той ночи. И потребовала своего врача. И только по прошествии стольких месяцев она, слывшая особой проницательной, сопоставила два этих факта.
Вновь совпадение! Совпадение, в которое она тем более не поверит.
0
0