Ночь и следующая за ней прошли, как в аду. Исли не выпускал Ригальдо из рук, пока появившийся лекарь силой не разжал ему пальцы. А дальше все происходило сумбурно: лекарь тер снадобья и вливал их через воронку, нажимал на корень языка, чтобы Ригальдо рвало, от острых болей в желудке тот кричал и бился так, что его приходилось держать втроем, потом начался бред и речь мальчика спуталась. Глядя, как он мечется по кровати, то горячий, то ледяной, как раздирает ногтями кожу на горле, Исли боялся хоть на мгновение присесть: ему казалось, что он тут же заснет, и, пока будет спать, с Ригальдо случится что-то необратимое. Когда тот вдруг перестал двигаться и говорить и вытянулся во весь рост, обмякший и неподвижный, а под ним расплылась огромная грязная лужа, Исли испытал липкий ужас, сравнимый разве что с тем, который пережил после извержения вулкана. Он думал, что хуже быть не может, но стало – когда брат Константин, пришедший помолиться вместе с Исли, шепотом пересказал слова лекаря: от яда Ригальдо утратил зрение и перестал владеть конечностями.
– Повару повезло, – тихо объяснял монах, пока Исли стоял рядом с изголовьем на подгибающихся ногах. – Он выпил так много яда, что не мучился долго. Его сердце так разогналось, что он не мог сделать вдох и умер в один момент от удушья.
Исли изнемогал и думал: это теперь навсегда? Но молчал, чтобы не мешать лекарю. Ему не хотелось просить помощи у богов, но он смирял гордыню и молился. Всем: богу серых монахов, и старым богам, и огню, и железу, и воде, и святой бруснике. Он держал руку Ригальдо в ладонях, дышал на нее, пытаясь согреть холодные пальцы. В конце концов он всем надоел, и лекарь выгнал его, сказав, отчаянно перевирая всеобщий язык: «Иди, добудь нам всем поесть, желательно не ядовитое». И Исли задумчиво сказал ему: «Я король», – а лекарь на том же ломаном наречии ответил: «А я Абу Али, и я заставлял и не таких упрямых ослов двигаться». И Исли, оставив солдат под дверью, послушно спустился на кухню, как простолюдин, как делал, когда притворялся другом Ригальдо. На кухне не было ни единой души: со всеми работали королевские дознаватели. И там, прижавшись затылком к стене, вдыхая запах холодной жирной золы, Исли запрокидывал голову и сжимал кулаки. А когда поднялся наверх, увидел, что Ригальдо сам неуверенно тянет руку на голос лекаря. Паралич отпустил, а через день начало восстанавливаться зрение.
Под утро второй ночи он все-таки уснул – и почти сразу же пробудился от кошмара: ему снилось, что Ригальдо тонет в болоте. Во сне принц лежал навзничь, вытянув над головой одну руку и согнув ноги, и очень медленно погружался в кудрявую серебристую поляну, прямо в мох, и тот смыкался вокруг его рук и ног так, что они казались отрубленными. А потом сквозь грудную клетку, разрывая дублет, и из глазниц полезли мелкие листья – глянцевые, зеленые и овальные, они тут же превращались в тугие красные ягоды. Исли драл мох руками, пытаясь достать Ригальдо, но тот уходил, растворялся в проклятом болоте. И когда от него почти ничего не осталось, мальчик открыл рот, и оттуда в лицо Исли ударил соленый фонтан крови.
Вскочив от крика, он не сразу разобрался, где сон, где явь: спал в кресле, неудобно свесившись с подлокотника – так, что шею заломило и в голове стало гулко. Был серый рассвет, над болотами только-только протянулась розовая полоса. Кресло стояло в покоях принца, пропахших горькими лекарствами и кислятиной. В тазу мокли тряпки. Служанка тихо отмывала грязь на полу. Возле постели Ригальдо орали друг на друга Абу Али и брат Константин.
– Что происходит? – спросил Исли и поскреб небритую щеку. Он чувствовал себя тяжелым и вялым. Веки набрякли, и он по-детски потер их большими пальцами. Ужасно хотелось отлить, но он боялся оставить сейчас Ригальдо.
– Ваше величество, – воинственно заявил серый монах, – я видел, как этот человек что-то тайно сыплет в рот принцу. А я слышал приказ: не давать его высочеству никаких средств без вашего ведома.
Исли почесал шею и с сомнением посмотрел на лекаря. Тот топнул ногой, повернул к Исли усталое морщинистое лицо и заговорил на своем языке, а Константин принялся переводить:
– Сперва я давал ему воду и рвотный камень, чтобы он рвал. Потом давал ему средство от кровотечения. Потом маковое молоко, чтобы его успокоить. Давал водоросли, чтобы они впитали остатки яда. Давал толченых орехов, чтобы поддержать его силы. Если бы я хотел убить его, я бы давно убил. А сейчас я дал ему пососать кусок сахара, чтобы ему захотелось жить, потому что никакой лекарь не сможет помочь, если больной не хочет.
*
Южанин не ошибся. Когда сошли на нет самые первые, тяжелые признаки отравления, в Ригальдо вновь пробудилась его непонятная старая болезнь: он то на много часов впадал в сонливое оцепенение и апатию, то странно возбуждался и все порывался куда-то бежать, подгоняемый лихорадкой. Придя в себя, ел и лежал, глядя вверх. Ничего не просил, не жаловался, не упрекал Исли. Тот тоже помалкивал. Не подпуская слуг, выполнял все обязанности сиделки: кормил, мыл, переодевал, не доверяя никому жизнь мальчика, спал в соседней комнате, как прежде. Когда приходилось отлучаться – у короля хватало и других дел, – он чувствовал, что сердце не на месте. Все казалось, что мальчик только и ждет, чтобы в его отсутствие поставить в этой истории точку.
Но время показало, что лекарь был прав не во всем. Ригальдо упрямо выкарабкивался из своей болезни. Исли вообще поражало, как быстро заживают все его раны. Неясно, за что он так сильно боролся – когда Исли задал себе вопрос, хотел бы он сам жить в замке на положении своего супруга, то не нашел ни одного аргумента «за», – но Ригальдо, сцепив зубы, уже вынес все тяжести зимы и собирался справиться с отравлением.
Настал день, когда стало понятно, что он победил. Поднявшись в башню, Исли увидел, что Ригальдо ест суп, а на коленях, поверх одеяла, у него лежит старинная книга.
Кроме них двоих, в комнате никого не было.
Окно было распахнуто, и в пропахшей болезнью комнате наконец-то ощущалась весна. Страницы книги переворачивал свежий ветер. А на столе в вазе стояли болотные цветы, собранные чьей-то заботливой рукой. Очень скромный букет: мелкий ситник, сердечник и толстый белокрыльник.
– Кто это принес? – не удержался от вопроса Исли. Ригальдо пожал плечами:
– Я не знаю. Кто-то из слуг.
Исли эти жалкие цветочки по-настоящему удивили и обрадовали.
Он встал в изножье кровати, прижался лбом к опорному столбику. Ригальдо сидел, опираясь спиной на подушки – лицо заострилось, кожа была желтовато-бледной, спутанные, потные волосы, отросшие до плеч, повисли сосульками. Он вел себя спокойно, только упорно смотрел в сторону – казалось, все его внимание занимало раскрытое окно и голуби, воркующие под замковой крышей.
Исли хотелось убрать челку с его глаз, связать волосы на затылке в хвост, поправить рубаху, чтобы не торчали ключицы. Но вместо этого он спросил:
– Хотите со мной погулять?
Ригальдо повернул голову и наконец-то взглянул на Исли. Глаза у него не изменились – остались такими же, как в первый день, когда Исли увидел его. Прозрачно-серыми и холодными.
– Да, – медленно сказал Ригальдо. – Очень.
Они ехали вдвоем на одном коне: Исли посадил мальчика перед собой, придерживал, чтобы тот не упал, и Ригальдо не возражал, даже иногда откидывал голову ему на плечо, когда требовалось отдохнуть. Исли вдыхал запах от его волос и думал, что ехал бы так целый день, однако дорога довольно быстро привела их, куда нужно. Там Исли спешился и помог слезть Ригальдо. Оставив коня на настиле под присмотром солдат, он взял мальчика на руки и ступил на ковер из мхов.
– Сюда, – негромко командовал ему Ригальдо. – Нет, нет, обходите здесь. Да, вот тут можно. Правильно. Правильно.
Исли во всем доверялся ему, не понимая, как это он так может, но сердцем чувствуя, что Ригальдо его не подведет. Они дошли до черных валунов, и Исли осторожно опустил своего супруга на нагретый камень. Встал рядом и наконец огляделся. И с замиранием сердца понял, что узнает эту тишину – тишину горячего солнечного полудня в холмах Вестфьорда.
Болото цвело. Везде, куда ни падал его взгляд, из мха поднимались тонкие хрупкие паутинки, сливавшиеся в целые поляны лилового, белого, серебристого пуха. Ветер гнал по нему мягкие волны. На некоторых кочках распускались яркие белые и красные звездочки цветов, названий которых Исли не знал. Покачивались шапки багульника, притягивала взгляд ослепительно-белая пушица. Ярко зеленели затянутые ряской бочаги. За зарослями осоки и аира плескалась водоплавающая птица.
Ветер нес золотую, сладкую пыльцу. Исли слизнул ее и подумал: теперь он знает вкус здешней весны. Солнце жарило с неба так, что словно омывало их с Ригальдо горячими лучами. Где-то вверху надрывала свою грудку в песне маленькая птичка.
И среди этой теплой тишины Ригальдо спокойно сказал:
– Я думал, что это вы приказали, – и щеки у Исли загорелись, точно ему отвесили хорошую оплеуху.
– Я ничего не знал, – он вдохнул, пытаясь справиться с ворочающейся в нем обидой. – Мой милый, мне нет смысла тайно тебя травить, – сердито добавил он, присев перед супругом на корточки. – Я в любой момент могу найти повод, чтобы тебя казнили.
– Так было до свадьбы, – Ригальдо смотрел невозмутимо. – Теперь придется устраивать суд, придумывать обвинения, искать свидетелей, советоваться с магистром…
Исли сорвал травинку, потянул ее в рот. И с трудом произнес:
– Я не хотел, чтобы ты пил, помнишь? Я отобрал кубок, потому что ты и так уже был пьяный.
– Помню, – качнул головой Ригальдо. И посмотрел Исли в глаза. – Но вы ведь уже однажды «спасли» меня от разбойников. Как я могу доверять вам, мой король?..
«Проклятье, – подумал Исли, – он тысячу раз прав».
Он встал, распрямил ноги и сказал, глядя на волнующееся море цветущего мха:
– Ригальдо, я не буду просить прощения за все, что с тобой сделал. Я поступал так, как считал правильным: ради себя, ради людей, которых привел, ради моей мечты объединенного королевства, и ради тебя тоже. Потому что да, я не мог просто позволить тебя убить. Ты ни в чем не виноват, и до меня ты не знал зла и горя. Но мне жаль, что не было другого пути.
Он развернулся и перепрыгнул через кочку. Ригальдо немедленно окликнул его:
– Сир, так нельзя. Вы прете, как лось.
Он помолчал и позвал:
– Вернитесь. Пожалуйста.
Исли неловко вернулся, встал на камень и изумился, когда Ригальдо взял его за руку. Мальчик закрыл глаза и подставил лицо солнечным лучам. Исли молчал и пытался справиться с охватившим его смятением. Он вдруг остро понял, что, попроси Ригальдо сейчас отпустить его или никогда больше не прикасаться – он не сможет этому воспротивиться.
Но в тишине Ригальдо только спросил:
– Вы уже знаете, кто это сделал?
«Конечно, – подумал Исли, прикрыв глаза. – Эти имена у всех на слуху».
Антейн и Хебер. Друзья, соратники, лучшие воины, побратимы.
Он не хотел вспоминать о них прямо сейчас, но это бы его долг, очередной сраный долг перед короной. Все эти мутные дни, пока Ригальдо болел, в замке и в городе, не прекращаясь, шло расследование. Выявить заговорщиков оказалось довольно легко: даже одним глазом увидев «железную комнату», заботливо обустроенную прежним королем, люди испытывали острое желание начать говорить. Быстро удалось выяснить, что отравлен был только брендуайн, и только в том кувшине, из которого наливали в кубок принцу. Бедняга, прислуживавший у стола и схваченный первым, об этом не знал, но, к счастью для себя, вспомнил человека, передавшего ему кувшин из рук в руки. Тот отпирался, божился, сваливал на главного виночерпия. Когда за ним закрылись двери «железной комнаты», он закричал и сразу сдал того, кто его нанял. Тот выдал следующего. Число заговорщиков росло, как будто от брошенного камня расходились круги на воде. Но прежде, чем были произнесены главные имена, Хебер попытался бежать. Убил нескольких солдат, но завяз в окружившей его страже. Когда его все же скрутили, он взвыл, как раненый зверь. Исли там не присутствовал: Ригальдо как раз метался в лихорадке.
Хебер, а с ним и арестованный Антейн, провел с королевскими дознавателями три дня. Когда Исли спустился в темницу, его замутило от вони дерьма, свернувшейся крови и паленой плоти. Без радости он прочитал подписанные признания. Оба клялись, что поступили так, чтобы «освободить короля». Антейн также признался, что за спиной Исли вел переговоры с соседним королевством. «Прекрасная юная дочь владыки Эльдфельда была бы хорошей женой, – шептал ему потом Антейн запекшимися, разбитыми губами, – но, господин мой, друг мой, командир, я бы был рад видеть рядом с вами любую». Хебер, в грязи и крови не отличимый от него, только согласно кивал, обхватив пудовыми ладонями прутья решетки. «Любая, лишь бы не этот гад, – уронил он, отважно глядя в лицо Исли. – Змееныш, падла… Государь, ты им околдован». Исли, твердо глядя ему в глаза, помотал головой. Не было колдовства. Как известно, люди его рода не чувствительны ко всему этому. Просто дикий ужас, посетивший его на пиру от мысли, что он опоздал, дал понять: в нем давно уже зрело какое-то новое чувство, и вот проросло, раздвигая ребра и мышцы груди, как в кошмаре. И все старые клятвы, и все прежние друзья рядом с этой сердечной болью не имели значения.
– Что с ними будет? – спросил Ригальдо, когда он закончил говорить.
Исли сунул травинку в зубы:
– Будет суд. И я приговорю их к тому, что они заслужили.
Ригальдо прикрыл глаза. Его грудь медленно поднялась и опустилась.
Сжав руку Исли, он попросил:
– Я хочу посмотреть на казнь.
И Исли, в душе поразившись его кровожадности, не нашел поводов для отказа.