Сцена первая. Квартира Корделии Трастамара на Новой Москве.
Мартин сидит перед головизором. Идут светские новости местного телеканала БомондВижн. В развернутом вирт-окне возникает парадный зал губернаторского дома. Юная сияющая репортерша, слегка осипшая от возложенной на нее священной миссии, вещает в направленную на нее голокамеру.
«Сегодня наша съемочная группа присутствует в качестве гостей в доме губернатора Лютеции на первом балу нового сезона. По сложившейся за много лет традиции в дом князя Юсупова съежаются все столичные знаменитости, чтобы пройтись в туре вальса по знамениному паркету из геральдийского дуба, выпить по бокалу настоящего французского шампанского и продемонстрировать остроумные находки своих портных и модисток . В этом году князь открывает бал в паре со знаменитой, экстравагантной, обворожительной Корделией Трастамара, впервые почтившей бал своим присутствием».
На вирт-экране появляется высокий статный мужчина в смокинге. Он ведет под руку Корделию. Она в элегантном вечернем платье. Пара выходит на середину зала, освещенного старинными канделябрами. Звучит музыка – вальс из сюиты Свиридова «Метель». Статный мужчина церемониально приглашает Корделию на танец. Она слегка наклоняет голову в знак согласия. Начинают танцевать вальс. Кажется, что ноги Корделии едва касаются пола. Партнер безупречно ведет ее в танце. На лице Корделии явное удовольствие. Мартин мрачно наблюдает на происходящим на вирт-экране. Он перематывает запись и смотрит сначала.
Слышатся шаги и голос. Корделия говорит по видеофону. Мартин торопливо переключает головизор на другой канал. Там идет футбол. Команда фреан сошлась в полуфинале кубка Галактики с командой крамарцев.
Корделия: Нет, мама, нет! Даже не заикайся. Всего на две недели? Не всего, а на целых две недели! Куда ты собралась? На липосакцию? Мама, какая липосакция? Ты весишь сорок пять килограмм! Что? В новый купальник от Гуччи не влезаешь? Купи на размер больше! Как это нельзя? Ах, сорок второй не гламурно! А какой надо? Тридцать восьмой? Измерять будут? Кто? Мама, не мели чушь. Ты же обещала! Что? Ты другое обещала? А какая разница? Это то же самое. Нет, не уговаривай. Не возьму! Отдай его на передержку! Кому, кому… Вон, соседке своей оставь. Как ее там зовут? Лореляй? Нет? Почему? Она его лапает? Мама, да он создан для того, чтобы его лапали! Он же Irien! Если его не будут лапать, он зачахнет и умрет. Это его предназначение. Что значит – вот пусть твоего лапают… Да кто попробует, я руки пообломаю! Каждый палец в трех местах. У него предназначение другое! Да, другое. Короче, мама, проехали. Отдай его на время в ОЗК. На пару недель. Не хотят? И они тоже? А я их понимаю. Я их очень хорошо понимаю. Лучше иметь дело с толпой DEX’ов, чем с одним говорящим фаллоимитатором! И что с того, что у меня один? Одного вполне достаточно. Мама, ну ты представляешь, что они мне тут устроят? Мартин не чудовище! Нормально он реагирует… Нормально. Так, ладно, я его спрошу. Вот как он скажет, так и будет.
Корделия заглядывает в комнату Мартина. Тот делает вид, что усердно болеет на фреан. И ничего не слышит.
Корделия: Мартин, радость моя, нам тут мама очередную подляну готовит.
Мартин знает, что за подляна, но артистично изображает неведение.
Корделия: Она собирается на пару недель подкинуть нам Кешу! Мне он тут как флайеру пятое колесо, но я обещала спросить у тебя. Как скажешь, так и будет.
Мартин делает вид, что думает. Корделия в полной уверенности, что он примет такое же, как и она решение, уже собирается огласить его в видеофон. Уже набирает в легкие воздух и…
Мартин: Ну ладно, пусть поживет. Две недели потерпим. А будет выеживаться, я ему опять зуб выбью. И вообще, пусть пол моет.
Слышно, как виртуальная челюсть Корделии стукается об пол. Она торопливо ее подбирает.
Корделия: Мартин, с тобой все в порядке?
Мартин пожимает плечами.
Мартин: А что тут такого? Ну Irien и Irien. Не навсегда же.
Корделия (в растерянности): Ну ладно, как скажешь. (В видеофон). Мама, в общем, мы тут посовещались. Ладно, привози его. С вещами.
Сцена вторая. По-прежному новомосковская квартира Корделии Трастамара.
Несколько дней спустя.
Просторная кухня в квартире Корделии. Стол накрыт к завтраку. Корделия, уже в деловом костюме, стоит с чашкой кофе в руке. За столом сидят Мартин и Кеша. Оба тихие и послушные. Корделия переводит взгляд с одного на другого.
Корделия: Так, мальчики, я ухожу на работу. Надесь, когда я вернусь, в моей квартире останется кое-какая целая мебель.
Оба кивают. Подозрения Корделии усиливаются. Она внимательно смотрит на Мартина. Тот делает самое невинное лицо. Она смотрит на Кешу. Тот старательно хлопает ресницами.
Корделия: Вот чувствую, что есть какое-то подвох, а что за подвох, понять не могу.
Мартин (обратив на нее самый преданный взгляд): Все будет в порядке. Мебель не пострадает. (Потом смотрит на Кешу). Ну если только чьи-то зубы.
Корделия, бросив на них еще один подозрительный взгляд, уходит. Мартин провожает ее до дверей. На прощание Корделия целует его в щеку. Мартин возвращается и оценивающе смотрит на Кешу. Тот зябко поводит плечами.
Кеша: Что, дедовщину устраивать будешь?
Мартин: Ага. Вот раздумываю, с чего начать.
Кеша: Салаги обычно драют зубной щеткой унитаз.
Мартин: Не, унитаз зубной щеткой не надо. У тебя другое задание будет. (Перекидывает ему видеозапись) Вот так умеешь?
Кеша просматривает на внутреннем экране короткий видеоролик. Глаза его широко раскрываются.
Кеша: Ты это серьезно?
Мартин: Ну да, серьезно. Умеешь или нет?
Кеша: Конечно, умею. Это практически моя специализация.
Мартин: Меня научишь?
Кеша смотрит на него хитро и насмешливо одновременно.
Кеша: Ну ты, DEX, даешь! Оно тебе зачем?
Мартин: Не твое дело! Так научишь? Или унитаз?
Кеша: Вы, DEX’ы, все больные на процессор. Один тараканов изучает, второй картинки рисует, третий салаты режет. А тебя вон куда понесло…
Мартин активирует боевой режим.
Кеша: Да ладно, ладно. Пошутил. Надо так надо. Когда начнем?
Мартин: Сейчас. Только не на кухне.
Вечером возвращается Корделия. В квартире тихо. Все на своих местах. Оба киборга заняты каждый своим делом. Мартин в своей комнате занят реконструкцией Туманности Андромеды, Кеша смотрит по головизору мелодраму. Корделия на цыпочках обходит всю квартиру, пытаясь отыскать следы побоища. Но ничего не находит. В квартире идеальная чистота.
Сцена третья.
Проходит целая неделя. По-прежнему все тихо спокойно. Киборги ведут себя идеально, с удовольствием сопровождают Корделию по магазинам, по кафе, по мероприятиям. Но она по-прежнему чувствует какой-то подвох.
И вот в начале следующей недели она неожиданно возвращается на два часа раньше. Происходит это без всякого умысла, совершенно случайно. Корделия входит в квартиру и слышит музыку. Звучит современная кавер-версия знаменитого «Голубого Дуная». Корделия изумленная проходит через квартиру в гостину и замирает на пороге. Она видит обоих киборгов, которые, интимно прильнув друг к другу, плавно двигаются под музыку. (Да, понимаю, сейчас на меня посыплются упреки, как это два киборга не услышали шагов Корделии. Ну вот, не услышали! Авторское самоуправство.) Музыка смолкает. Корделия роняет свое изящное портмоне. Портмоне сделано из очень мягкой кожи, но в наступившей тишине грохот оглушительный. Киборги пулей вылетают из гостиной в противоположные стороны. Оцепеневшая Корделия еще с минуту стоит посередине. Постояв еще с минуту, она идет в комнату Мартина. Мартин сидит на своей кушетке в напряженной позе. Корделия на цыпочках приближается.
Корделия: Мартин, ты ничего не хочешь мне сказать?
Он отчаянно мотает головой. Корделия подходит, садится рядом и берет его руку. Он сначала сопротивляется, потом сдается.
Корделия: Мартин, я не буду тебя ругать. Я тебя любого любить буду. Что бы ты не сделал, каким бы ты не стал… Даже если ты ориентацию… то есть, линейку сменишь.
Раздается хихиканье. В дверь заглядывает Кеша и нагло улыбается. Корделия вскакивает.
Корделия: Ах ты фаллоимитатор с подсветкой! Совратил моего бедного Мартина. Да я тебя сейчас!
Кидается за Кешой в погоню.
Кеша (уворачиваясь от летящих в него предметов): Не виноватая я! Он сам пришел!
Слышатся топот, крики, звон разбиваемых и ломаемых предметов. Мартин, слыша звуки битвы, только повинно втягивает голову в плечи и жмурится. Возвращается разгоряченная беготней, взбешенная Корделия.
Корделия: Убью гаденыша! Сдам в ОЗК пожизненно!
Кеша (с другого конца квартиры, всхлипывая): Я не виноват! Он первый начал. Он сам меня просил.
Корделия (в изумлении глядя на Мартина): Это… правда?
Мартин отвечает тоскливым взглядом и кивает.
Корделия (пытаясь взять себя в руки): Ну хорошо, если это тебе так надо… Давай оставим этого гаденыша.
Кеша: Еще чего! И дня не останусь. Он мне все ноги оттоптал!
Мартин еще ниже опускает голову.
Мартин: Да, у меня не получается. Я неуклюжий.
Корделия в легкой растерянности.
Корделия : А что, для этого нужны какие-то особые способности?
Мартин (тоскливо): Видимо, да. А у меня их нет.
Снова раздается хихиканье.
Кеша (из-за двери): И чувства ритма никакого. Все время сбивается.
Мартин совсем сникает.
Корделия (пытаясь его утешить): Ну может это не ты, может это он виноват. Может, это у него чувства ритма нет.
Мартин: У него есть. Он все умеет. А я ничего.
Корделия: Ой, да что там уметь.
Кеша: Вот именно. Всего-то надо в счет попадать. Раз, два, три. Раз, два, три.
Корделия: А почему именно раз, два, три? Это теперь так модно? Я не знала. Или это программа такая?
Кеша: Потому что вальс танцуют на раз, два, три. Раз, два, три. Раз, два, три.
Кеша изящно проходится по комнате вальсовым шагом. У Корделии виртуальная челюсь снова стукается об пол. Она смотрит сначала на одного киборга, потом на другого. У Мартина вид совсем несчастный.
Корделия: Так вы… что же… вальс танцевали?
Кеша (непринужденно): Ну да. Я учил этого солдафона танцевать вальс.
Корделия смотрит на Мартина. Тот готов заползти под кушетку.
Корделия: Мартин, а… а зачем тебе вальс?
Кеша многозначительно хмыкает. И перекидывает видеоролик на голоподставку. Звучит вальс из «Метели» Свиридова. Корделия узнает себя на балу по случаю открытия сезона. Закрывает лицо руками и начинает хохотать. По лицу Мартина расползается румянец. Нахохотавшись, Корделия промакивает салфеткой выступившие слезы.
Корделия (обращаясь к Кеше): Так ты, многостаночник, еще и танцевать умеешь?
Кеша (оскорбленно вскидывая голову): Конечно, умею. Это одна из моих базовых опций. Я же элитный. Со мной хоть куда, хоть на бал, хоть в театр, хоть на светский раут.
Корделия: А танго умеешь?
Кеша: Конечно! И танго, и румбу, и чарльстон, и ча-ча-ча, и пасадобль. И даже тверк.
Корделия: И крестиком тоже?
Кеша: И крестиком… Чего крестиком? Танцевать?
Корделия (снова смеясь): Вышивать крестиком.
Кеша: Не, вышивать не умею. Это софт ставить надо.
Корделия: Ну пошли, покажешь, что умеешь. Мартин, и ты тоже.
Сцена четвертая.
В доме вице-президента Новой Москвы танцевальный вечер накануне Нового Года. Со всей планеты слетаются приглашенные. На парковке приземляется флайер с логотипом МедиаТранс. Выскочивший Мартин подает руку Корделии. Она в вечернем платье и длинной шубе до пола. Мартин в костюме, заказанном у лучшего портного. Костюм ему очень идет. Корделия берет его под руку и они идут к парадным дверям. На них все оглядываются. Один из мужчин в смокингах приближается к Корделии и галантно целует ей руку. Это сам вице-президент.
Вице-президент: Корделия, дорогая, я могу рассчитывать на тур вальса?
Корделия: Извини, Джордж, но я сегодня танцую только с Мартином.
Звучит знаменитый вальс из сюиты Свиридова «Метель». Корделия кладет руку Мартину на плечо, он осторожно берет ее за талию.
Корделия: Помнишь, что Кеша говорил? Раз, два, три. Раз, два, три.
После драки кулаками не машут. Не до того!
Поднятая подалась вперед:
— Тогда расскажите о нем все!
— О чем, о письме?
— О письме. О том, откуда оно пришло. О его авторах! Они… в безопасности?
Только дикой усталостью глава смог потом себе объяснить полную бесхитростность и абсолютную недипломатичность своего следующего высказывания:
— Кто, драконы? — сболтнул его язык (похоже, сам по себе, без участия хозяина). — Да что им будет, в поселке-то драконоверов?
Ерина Архиповна оцепенела.
Серые глаза расширились и неподвижно застыли, вперившись куда-то в точку над горящими свечами, а выражение лица вдруг остро напомнило господину Поднятому, что Пало уже дважды как бы нечаянно напоминал неугомонной даме, что после исцеления сердца следует избегать перенапряжения хотя бы две луны.
— Ерина Архиповна? С вами все правильно?
Женщина продолжала смотреть в стену. Белые губы шевельнулись, кажется, она что-то прошептала. Что? Глава города напряг слух, но расслышал лишь что-то похожее на «все-таки драконобабка»…
— Ерина Архиповна! Воды? Варенки? Ерина Архиповна! Лекарство дать?
При слове «лекарство» в светлых глазах что-то дрогнуло.
— Что? — спросила женщина, точно выныривая из каких-то неведомых глубин.
— Я говорю, может быть, вам стоит выпить лекарства?
При слове «лекарство» даму заметно передернуло.
— Или, может, сразу лекаря? Вишу или…
— Тоже выпить? — фыркнула женщина, на глазах приходя в себя.
— Э-э…
— А чего покрепче у вас нет?
Хвала четырем стихиям!
Убедившись, что немедленно умирать Ерина Архиповна не собирается, глава города принялся за доступные ему средства помощи и успокоения. Самое доступное (и к тому же, желаемое самой спасаемой особой средство) к счастью, находилось под рукой. Небольшой графин с травленым по стеклу узором из белых ягод был извлечен из потайного ящика и водружен на стол, крохотные стаканчики примостились рядом… Глава отвернулся за новой кружкой. Средство действительно было крепким — настойка на снежных ягодах недаром называлось огненной водой или горячим снежком. И оно обычно запивалось водой, в крайнем случае, соками. Но соков в кабинете главы не водилось, оставалась вода, которую не годится предлагать даме. А стоит ли этой даме вообще предлагать настолько крепкий напиток? Может быть, что-то послабее? Но, когда он повернулся, то кружка вместе с водой чуть не отправились на пол.
Смерив злосчастные стаканчики непередаваемым взглядом (глава затруднился бы сказать, что в нем было больше: презрения или непонимания), дама недрогнувшей рукой сцапала графинчик, прицельно разлила драгоценную настойку по двум кружкам — доверху.
— Что вы там замерли? Садитесь!
— А вода?
— За моих внуков воду пить? — изумилась дама. — Впрочем, как хотите… только пригубите хотя бы, ладно? И рассказывайте, рассказывайте!
И он пригубил. И рассказал. И, кажется, не только пригубил… и, возможно, рассказал больше, чем собирался… а, может, и нет…
Во всяком случае, маленькая девочка ведь не могла пробраться в его кабинет, правда? А он ее определенно видел. Значит, или настойка была крепче обычного, или он выпил больше положенного… Или и то, и другое.
Наверное, все-таки третий вариант. Потому что девочка могла примерещиться только в этом случае. Тем более не тихая, а сурово вопрошающая, что он собирается увидеть: белого песца, зеленых чертиков или «обычную белочку»? А главное, кого из них он собирается ловить? Он пытался объяснить, что надобности в этих незнакомых существах нет, ему вполне достаточно видеть лично ее… А смутно знакомая и постоянно расплывающаяся малышка сурово хмурилась и угрожала, что если будет так пить алкоголь, то к ним еще слоны заявятся. Розовые, американские хортоны.
Ужас.
Вечером (хотя правильнее сказать, очень ранним утром) в поселок драконоверов полетело ответное письмо.
«Привет, великие конспираторы! Надрать бы вам уши, малолетние паршивцы, — и за долгое молчание, и вообще за все хорошее! Учтите, при встрече будет именно это, причем и от меня, и от любительницы мультиков, и от ее пушистого друга: мы вас, конечно, обнимем и расцелуем, но сначала основательно намнем уши! Ясно?!
Отвечаю по порядку.
С нами все хорошо — насколько это вообще возможно здесь. Со здоровьем то же самое. Зимний праздник, про который вы спрашиваете, затронул почти весь город, так что нам тоже досталось. Не переживайте, плохого не случилось, только внучка злится, что эти последствия праздника мешают ей играть, отнимая время на учебу. Ничего, учиться всегда полезно. Надеюсь, вы, в вашем новом статусе, тоже об этом не забываете. Правильно ли мы понимаем, что вас нашлось кому учить, в той общине, что вас приютила? Передайте членам этой общины мою горячую благодарность за их гостеприимство. Учитывая их личные трудные времена, это дорогого стоит.
Похоже, вам везет на хороших людей, правда, мои родные?
Я сейчас говорю и о тех добрых людях, которые помогли передать ваше письмо. Один из этих хороших знакомых, к счастью, живет недалеко от нас, и он смог доставить в целости не только письмо, но и ваши подарки (огромное вам спасибо за них!). Это очень знающий человек. Он осведомлен обо всех местных обычаях и традициях, в том числе и о порядках в вашей новой общине. Так что мы за вас почти спокойны. И, думаю, сможем сделать нашу будущую встречу безопасной — настолько, насколько это возможно.
Я очень рада, мои дорогие внуки, что вы путешествуете вместе. Предусмотрительность и осторожность — неизбежные спутники, если ты… путешествуешь так далеко от дома. Особенно если путешествия проходят по территории «добрых людей с общечеловеческими ценностями». К добру или к худу, но встретиться с ними нам пока не привелось. И, надеюсь, эта встреча состоится нескоро. Таких гостей лучше встречать, хорошо подготовившись. Так что паранойю одобряю и даже советую. Обоим.
Хотелось бы мне знать, в свете новой информации, насколько возможен ли ваш новый статус для кого-то еще из нашей семьи? Недавно произошло событие, которое дает основание задуматься о чем-то таком для нашей младшенькой. Впрочем, об этом при встрече, надеюсь — скорой…
Если получится, в следующем письме постараюсь отослать один сюрприз, который позволит обеспечить более быструю связь.
Обнимаю вас, мои родные. И очень жду встречи.
Только, прошу — будьте осторожны. Будьте очень осторожны.
С любовью, бабушка.
И готовьте уши»
Ниже шла приписка другим почерком:
«Неправда, я уже не злюсь!
То есть, привет М (зачеркнуто и старательно замазано чернилами), братики!
У нас все хорошо, даже очень! И магии мне учиться нравится! Почти… Я недавно (очень старательно зачеркнуто, замазано и даже слегка пожевано чьими-то острыми зубками). Потом расскажу, ага.
Мы очень рады, что нашлись! Бабушка так обрадовалась, что даже (зачеркнуто) вместе с дядей (зачеркнуто и переделано в кривую снежинку). Мы с Ш… с пушистиком прям обал (еще снежинка) удивились.
А вы скоро приедете? Ш (зачеркнуто) спрашивает, а нам привезут подарки? Что-то вкусненькое и что-то красивенькое. Немножко, а? Мы вас тогда за ушки дергать не будем, честно-честно.
Но вообще вы главное приезжайте! Мы очень-очень скучаем и ждем!
Целую»
Вместо подписи — яблоко, нитки в катушке и арбуз.
Имена — очень загадочная и спорная вещь в нашей жизни. По своей сути, это просто определенный набор звуков, на который мы откликаемся. Какие-то имена имеют величественное происхождение и значения, их носили Короли и герои, они записаны в вековых книгах. Какие-то имена — культурное наследие народа, имя первого пророка или мученика, который отдал свою жизнь за спасение сотни. Многие верят, что имя определяет судьбу человека. С этим простым набором звуков связаны приметы и верования, как нельзя называть ребёнка, а как наоборот, нужно. Имя преследует человека до самого конца, а после — хранит в себе память о нем, выбитое на холодном мраморе. Бывает, что дети не могут ужиться с данным родителями именем и меняют его, стоит только получить такую возможность. Есть в этом что-то ироничное, что ребёнок обретает такую важную мелочь, не осознавая этого, а потом вся его жизнь подчинена чужому решению.
Но обычное имя, записанное в документах, удостоверяющих личность, часто не может передать всего того отношения, что испытывают к человеку. Имена часто повторяются, а мироздание сводит людей с одинаковыми в одну точку во вселенной и сталкивает лбами. И тогда в определенном месте оказываются просто два человека, которые зовутся одним и тем же набором звуков, но жизни их — полностью противоположны друг другу. Когда ты испытываешь к человеку какие-то определенные чувства, будь то гнев или любовь, нежность или раздражение, радость или боль от одного только взгляда — их невозможно уместить в одно обычное имя. Тогда на языке появляются какие-то сравнения. Любимого мужчину женщины часто награждают таким прозвищем как «медвежонок», не потому, что он лохматый, по утрам обворовывает соседских пчел, впадает в продолжительную спячку при первых признаках зимы и ревет раненым китом по ночам. Скорее всего, у девушки в детстве была любимая игрушка, которая защищала от страшных кошмаров, отгоняла страхи и помогала справиться с чисто детсткими проблемами, а теперь это место занял любимый человек. И происходит замещение. В прозвищах таится намного больше, чем просто забытое имя. Прозвище хранит в себе все самое важное, что не сказать словами.
У каждой книги в магазине Азирафаэля было своё прозвище. Та, что постоянно падала с верхней полки на головы привередливым покупателям — Ворчунья, у толстой небольшой книжки про десерты — Сладкоежка, у непонятно как попавшего в его коллекцию мирового бестселлера о садо-мазо играх богатого идиота — Ой-ой-ой. Ангел ворковал с каждой из них, когда брался за мягкую сухую тряпку и обходил ряды, чтобы протереть своих подопечных. Кроули, который довольно часто заставал такие моменты в глубоком кресле, закатывал глаза и подтягивал колени к груди, чтобы залипнуть в очередную игрушку на мобильном телефоне. Сладостные речи, направленные не к демону, нарушали механические и громкие звуки из виртуальной вселенной, где страшный змей ловил маленьких несуществующих диковинных животных с помощью шариков. У свитков, спрятанных в задней комнате, при определенной температуре и влажности, были древние имена на давно забытом языке. Азирафаэль шептал их очень тихо себе под нос, чтобы не нарушить покоя таких старых экспонатов. Кроули следовал за ним, не отрываясь от игры, потому что самые таинственные покемоны прятались именно там. Он медленно двигался между стеллажами, выслеживая их, и краем глаза наблюдал за улыбающимся ангелом.
Кроули тоже заслужил парочку прозвищ с легкой руки Азирафаэля. Очень часто он хитростью и изощренным планом заманивал своего возлюбленного туда, куда тот в душе очень хотел, но почему-то упрямо об этом молчал: будь то новая кофейня на другом конце города или старый книжный магазин в другой стране. До самой последней секунды ангел и думать не смел, что Бентли, укачивающая его на переднем сидении в мягкую дрему, в итоге вырулит к такой желанной вывеске. Тогда удивлённые глаза распахивались, ресницы чуть подрагивали, а улыбка на губах затмевала само солнце, такой яркой она была. Демон и ангел вылезали из машины одновременно, и водитель слышал в свой адрес потрясенное, но счастливое:
— Вот ты старый змей!
Кроули немного коробило упоминание его возраста, но слишком радостным голосом это было сказано, чтобы затевать спор. Он только шипел в ответ, позволяя юркому языку показаться между острых зубов. Но сердце стучало чуть быстрее каждый раз.
Выдавались и тяжелые дни, когда серые грязные тучи липли на небеса, словно мусор на обуви путешественника. Все шло наперекосяк, люди раздражали, вино было слишком сладким, Азирафаэль слишком громким. Весь мир злил демона, словно под его кожей налип песок, который жёг его. Кроули огрызался сквозь сжатые зубы, не реагировал на прикосновения, собирался почти что кольцами на старом кресле, обхватывая себя за плечи руками, а иногда и вовсе — пропадал на несколько дней. Их ссора, глупая и нелепая, беспокоила Азирафаэля все время. Он ронял книги, задевал бёдрами маленький стол и обжигал губы горячим какао. В итоге, он ложился спать в одиночестве в холодную постель. Но посреди ночи он ощущал чужое присутствие в спальне, горячие руки, которые касались его затылка и шеи, сухие губы на плече. И все обиды и горечь исчезали, смытые облегчением и настоящей ослепляющей любовью. Ангел обнимал молчаливого демона, едва ощутимо укачивая его из стороны в сторону, и шептал:
— Мой дорогой… Дорогой мой мальчик…
Эта связь была намного крепче, чем у любовников. Умные психологи сравнивали такое с теми нерушимыми узами, что соединяли родителей и детей. Те, что уже не разорвать ни ссорами, ни разводами, ни изменами. Азирафаэль считал это странным, но не мог перестать в такие секунды опекать демона, позволять ему побыть слабее, забрать у него всю ответственность за слова и поступки, разрешить побыть почти что… ребёнком, да. И Кроули засыпал, убаюканный тихим голосом, тёплым дыханием и шуршанием белоснежных крыльев.
В квартире Кроули прозвища были у каждого цветка, что занимали целую комнату. Ангел всеми силами пытался понять, как змей их различает, но системы найти так и не смог. Там была и мухоловка, с острыми краями и мерзким характером, которую демон нежно называл — Мерзавка, и королевская бегония, цветущая только в те дни, что в квартире проводил ангел — Привереда. Самой таинственной подопечной демона была Хиганбана — японский цветок смерти. Игнорируемая всей Японией огненная паучья лилия занимала особое место, на неё Кроули лишь изредка повышал голос, чувствуя какое-то единение. Из-за ядовитых стеблей и луковиц ее не продавали в магазинах, не дарили друг другу, лишь высаживали на могилах, чтобы оберегать покой мертвых. Один раз Азирафаэль поймал любовника, когда тот стоял около неё и пальцами осторожно гладил похожие на паучьи лапки лепестки. Она носила нежное прозвище — Принцесса. И ангел не мог объяснить, почему его сердце неприятно дергалось от этого.
Любимая гордая Бентли в беседах и ленивых разговорах обрела такое банальное прозвище — Детка. Простое, но в нем было заложено все трепетное отношение демона к любимице. Стоило лишь обратить внимание, как он проводит рукой по капоту, стирая пыль, как постукивает пальцами по рулю в такт музыке, как поправляет зеркало. Кроули испытывал к ней самые настоящие отеческие чувства, точно помня ее день рождения и преподнося различные новые чехлы или эксклюзивные диски. Азирафаэль и не думал влезать в эти отношения, радуясь просто тому, что машина одобрила выбор хозяина и перестала бить дверцей по спине. Одной зимней ночью, когда они возвращались от Анафемы и Ньюта, ангелу даже показалось, что сидение немного подогревается, чтобы он не отморозил себе свою пернатую… душу.
Правда, в один прекрасный момент это милое прозвище перестало быть таким безобидным. Когда они отъехали вглубь леса, почти на самый берег реки, чтобы побыть наедине. Кроули редко позволял страсти завладеть собой в машине, обычно ругаясь на провоцирующего ангела последними словами, но бывали и исключения. И вот когда змей растянулся на сидении, не в силах перестать ерзать, и наслаждался чужим весом на своих бёдрах, а Азирафаэль решил попробовать несколько интересных, но смущающих приемов, которым его научила милая мадам Трейси, Кроули вдруг выгнулся дугой, оставляя на нежных сидениях рваные борозды от выросших когтей, и сладко, греховно и так хрипло простонал:
— Ох, да-да, Детка ~ — покраснела и Бентли, и Азирафаэль, завороженные таким демоном, вспотевшим, горячим и томным.
Следующие несколько дней жители города имели возможность наблюдать на дорогах дорогую ретро машину с красными фарами и передним бампером, а также и хозяина книжного магазина, чьи алые скулы, кажется, могли освещать всю улицу ночью. Его несколько раз спросили, нет ли температуры. И просили пойти домой отдохнуть. И Бентли, и ангел несколько дней пытались прийти в себя и не смотрели друг на друга.
Анафема отвратительно сокращала имя ангела, будто за каждую лишнюю букву ей нужно было расплачиваться деньгами или жизненными силами. В своих добрых порывах, она оставляла от него либо три, либо четыре буквы, и Кроули морщился, словно кто-то царапал острыми ногтями по стеклу. У демона внутри кипело желание подойти и встряхнуть наглую девушку, прорычать ей в лицо все, что он о ней думает. Азирафаэля этот возмутительный момент никак не задевал, но он прекрасно видел состояние Кроули. Для него длинное и неудобное имя любовника было чем-то сакральным, неприкасаемым. Сам он спокойно перекроил своё имя, не ощущая к нему ничего, но ангел… Каждый раз произнося его имя, Кроули будто бы светился изнутри. Ему даже казалось, что крылья становились немного легче, душа — светлее, а сердце — больше.
Имя ангела никто не произносил так, с легким придыханием, облизывая сухие губы. И никто, совсем никто и никогда не делал второго ударения в его имени, на второй слог, чуть зависая в эту секунду, чтобы потом нырнуть глубже. Демон злился, что стонать это имя в постели неудобно, что в голове удержать его сложно, но ни разу, даже в самые умопомрачительные моменты, не позволил себе обрезать или укоротить прекрасное небесное имя.
Им встречалось на улице, как юноша зовёт свою любимую девушку «Ангел». Первый раз Азирафэль ощутимо вздрогнул и обернулся, но паника в его глазах сменилась светящейся радостью за чужое счастье. Тогда он задумался, что же вкладывал в это слово Кроули? Желтые ядовитые глаза становились светлее, голос — выше. Вначале, он будто пытался упрекнуть друга в его взглядах на жизнь, подчеркнуть их различия, но потом… потом это стало чем-то невероятно личным, тонким. Как в первую ночь после неудавшегося конца света, когда Кроули прижимал сначала утерянного, а потом чудом обретенного друга к двери и касался ладонями мягких волос и улыбчивых губ. Он прижимался своим лбом ко лбу Азирафаэля, не в силах перестать смотреть и трогать, не мог поверить, что это правда. Ему казалось, что сейчас он откроет глаза и останется в одиночестве, ощущая этот невыносимый запах гари.
— Пожалуйста, не забывай моргать, — рассмеялся тогда Азирафаэль, успокаивающе касаясь его талии, горячей кожи и острых позвонков на спине. — Это пугает.
— Не могу, — признался Кроули, сглатывая ком в горле. — Ангел, не могу. Хочу знать, что ты есть.
— Я есть, дорогой мой мальчик, — Азирафаэль подставил лицо под требовательные руки. — Здесь, прямо здесь.
— Ангел мой, ангел,— повторял демон, и заметная дрожь сотрясала его тело. — Будь моим и будь со мной. Азирафаэль. Ангел. Ангел.
Им не нужны были слова в ту ночь, чтобы понять друг друга, но слова помогли обнажить израненную душу, открыться и сделать шаг навстречу. Кроули продолжал звать его, а Азирафаэль продолжал убеждать, что никуда не денется, щурил свои невероятные глаза, даже крылья выпустил в какой-то момент, чтобы обнять ими демона, который за один день испытал слишком много нехарактерных ему чувств, потерял весь свой мир и снова получил его в свои руки.
Ангел точно знал, к каким словам Кроули стоило прислушиваться, а какие — пропускать мимо ушей. И если сам он этого не осознавал, то ангельское сердце, такое большое, любящее весь мир, но открытое только для одного хитрого древнего змея, определенно знало все.
И конечно, Бентли.
Лестница пахла бродячими кошками, занесённой внутрь октябрьской листвой и ещё чем-то непонятным.
Войдя в подъезд, он остановился, прислушался и внимательно осмотрел себя. Последние несколько сотен метров по улице пришлось бежать через начинающийся дождь, но успел он вовремя — ботинки почти не испачкались, на тёмных штанинах выделялись лишь несколько еле заметных капелек грязи, рубашка и куртка тоже, в основном, сухие. В отличие от предельно аккуратной мамы, сам он не придавал особого значения таким условностям — мужчина не должен бояться воды и ветра, тем более демонстрировать свой страх окружающим, прячась под зонтом. Однако в этот раз даже он предпочел бы выглядеть получше. Во всяком случае, не давать ни малейшего повода для насмешки, пусть даже и мысленной, своим мокрым видом.
Он знал, на что шёл. Несколько вечеров подряд он проигрывал в уме свои возможные действия, вероятные ответы на них и ответы на ответы. Вариантов возникало очень много. Но вечер проходил за вечером, а наиболее вероятным ни один из них так и не стал. В конце концов он понял, что проработай хоть сто вариантов — всё равно случится сто первый. Как ни странно, после осознания этого ему стало намного спокойнее.
Ещё раз убедившись в том, что выглядит вполне пристойно, он двинулся было дальше. Но отчаянно старческий и требовательный голос, раздавшийся откуда-то сзади, заставил его остановиться.
— Э-э-э… Маладой человек!
Вздрогнув, он оглянулся назад. Ближайшая дверь, обитая чёрным дермантином, была слегка приоткрыта. В образовавшийся проём выглядывало морщинистое лицо, частично скрытое за толстыми стеклами очков.
— Вы к каму?
В тишине, нарушаемой только ударами капель усиливавшегося дождя по немытому, загаженному голубями окну, ему показалось, что этот голос сейчас услышит весь дом. И из всех квартир вот так же выглянут лица и будут смотреть на него. Именно тогда, когда этого как раз больше всего и не хотелось.
Стараясь не выглядеть смущенным или испуганным, он ответил:
— В сорок шестую.
Голос смягчился, но на всякий случай переспросил:
— Точно?
— Точно.
— Ну, смотри. Если к ним — то ладно, к ним дурные люди не ходят. А то тут порой на лестнице сидят какие-то…
Дверь осторожно закрылась, клацнув на прощание щеколдой. Ух, вроде обошлось. Но почему она выскочила именно сейчас? Ведь столько раз уже ходил здесь…
Стараясь ступать как можно более лёгким шагом, он двинулся дальше вверх по лестничным маршам. Наверное, так разведчики идут на важную явку.
И вот, наконец, нужная площадка.
Пол с расколотыми плитками, тряпка под ногами, знакомая дверь справа и не менее знакомый звонок возле неё.
Оглянувшись, потянул руку к кнопке.
Может, не стоит?
Рука не хотела слушаться. Внутренний голос надрывно кричал о том, что всё задуманное есть полная чушь, что ничего не получится, что его намерения раскроют и пресекут сразу же, а самого его с позором выгонят вон, и что даже если всё получится, то потом будет ещё хуже. Но ему непреклонно возражал другой голос, с хрипотой доказывавший: «если ты не сделаешь этого сейчас, то ты не сделаешь этого и завтра, и через неделю, а потом это сделает кто-нибудь другой — тем более, что кандидаты имелись, — и тогда уже ничего вообще не исправишь». Усилием воли он заставил почти немеющую руку подняться и неверным указательным пальцем ткнуть в чёрную, местами заляпанную краской пластиковую кнопку звонка, который не замедлил отозваться противным вибрирующим жужжанием по другую сторону двери.
Теперь — всё…
***
Звонок смолк, и окружающее пространство заволокла тягучая тишина.
Где-то в дальнем углу когтистой лапой заскреблась последняя надежда первого внутреннего голоса — может быть, сейчас дома просто никого не окажется. Тогда он позвонит во второй раз, уже смелее, в третий, и пойдёт обратно. Пытался—значит, не такой уж и трус. А что не получилось — ну, не его вина.
Прошла секунда, другая… пятая… Тихо.
Позвонить ешё раз?
Уже чуть более решительно он снова потянулся к звонку, почти одновременно услышав раздавшиеся за дверью шаги. Нет, всё-таки дома!
Ручка замка с лёгким щелчком отклонилась вниз, протяжно и грустно скрипнули петли. Эх, папа-физик, а дверь всё никак смазать не может! Как в прошлый раз скрипели, так и сейчас. Самому предложить помочь, что ли?
— О, привет!
Открыв дверь, Алёнка показалась на пороге.
Удивлённый и, как ему показалось, немного испуганный взгляд скользнул от его макушки до самых подошв ботинок и смущённо остановился, направленный куда-то чуть ниже переносицы.
Алёнку он знал давно. С той поры, когда родители водили их в изостудию, располагавшуюся тогда в подвале вот этого самого подъезда, где и жила она—его первая подруга, чуть позже ставшая одноклассницей. Творческие навыки, зародившиеся при свете укрытых грубыми абажурами лампочек под аккомпанемент гуда водопроводных труб, у обоих сохранились и в школьные годы. Но со временем его художественные таланты свелись к рисованию самолётов и космопланов на последних страницах тетрадок. Алёнка же рисовала для своего возраста вполне профессионально, и стены её комнаты неизменно украшали разнообразные натюрморты, портреты и пейзажи.
— Ты как здесь оказался?
— Из парка шёл. Дай, думаю, зайду!
Ну да, конечно, «мимо проходил»…
Алёнка всегда была не такой, как все. Даже тогда, в подвале. Но сейчас, по мере того, как их класс становился всё старше и старше, это было особенно заметно.
В отличие от большинства одноклассниц, она ни разу не стремилась подчеркнуть свою «взрослость» максимальным приближением к дозволенной границе. И в одежде, и в поведении, и вообще… Вопреки тенденции, её мало интересовали прочно укоренившиеся практически на любом школьном празднике дискотеки, нисколько не привлекали дворовые магнитофонные посиделки, не захватывали разговоры о моде и прочей фигне, которые всё чаще вели подруги. От многих из которых — даже от тех, с кем провела недавнее ещё детство — она сейчас всё больше отдалялась. И тем самым становилась всё более заметной для него.
Сейчас вот тоже. Этот выпущенный поверх джинсов свитер и спускающийся через плечо хвост, собранный не модняцкой заколкой, а обычной резинкой, были для него гораздо привлекательнее, чем неуклонно укорачивавшиеся юбки и сгущавшаяся тушь на ресницах завсегдатаек школьных танцулек.
С некоторых пор он часто чувствовал, что его тянет к этому дому. И даже не только к конкретному человеку, а в целом к той атмосфере, которая здесь присутствовала. Созданной и самой Алёнкой, и её родителями. Особенно папой — прикольным таким бородатым физиком, который даже в свои тридцать семь мог без свойственного многим взрослым морализаторства с легкостью находить общий язык с его и Алёнкиными одноклассниками, рассказывать о своем предмете гораздо образнее и интереснее школьной «физички», играть в футбол, ездить по парку на велосипеде и делать много чего ещё, столь не вязавшегося с расхожими представлениями о «взрослости» и «солидности». А на прошлом Алёнкином дне рождения спел им обоим под гитару несколько песен. Таких, каких он раньше и не слышал, явно не предназначенных для легкомысленных вечеринок и за нехитрыми строчками и мелодией которых, казалось, скрывался целый мир. Мир совершенно новый и незнакомый для него, но в котором сразу, с первых же строчек и аккордов, неимоверно хотелось жить. Надо будет, кстати, спросить — кто автор и можно ли ещё что-нибудь похожее послушать.
Но это потом. А сейчас он смотрел на стоящую у двери Алёнку и пытался прочитать её мысли. Догадывается она о чем-нибудь? Вроде бы пока всё нормально. Обычная Алёнка, какая и раньше была. Вот только…
Что именно «только», сформулировать он не мог. Но это неуловимое «только» всё же незримо присутствовало.
Алёнка первой нарушила молчание.
— В гости зайдешь?
— А ты что, одна?
— Да, родители ещё не вернулись, а что?
Что-то необычно приятное разлилось под сердцем от осознания того, что они здесь совсем вдвоём. И кроме них, кроме притихшей лестницы, барабанной дроби дождя по подоконникам и пахнущих холодной влагой потоков ветра, вливавшихся через разбитое где-то на верхних этажах стекло, здесь никого нет. Зайти? Посидеть, потрепаться, а там — видно будет?
— Да так, ничего. Я вообще-то задерживаться не думал — на завтра ещё уроки не сделаны.
Алёнка перешагнула порог и откинулась спиной на дверной косяк.
— Так всё-таки ты что-то конкретное хотел, или просто так?
Вот это хорошо. Уходить не спешит, значит — по крайней мере, не против поговорить. Но фразы такой от неё ещё не слышал. «Что-то конкретное…» — никогда она так не говорила.
— Просто так. Шел из парка, а тут дождь начался, думаю, вдруг ты дома?
— О, да. Дожди теперь, похоже, зарядили надолго.
— Вовремя успел я в твой подъезд забежать!
Они оба улыбнулись — то ли этой абсолютно незначимой реплике, то ли такому стечению обстоятельств. И тут он с ужасом понял, что все заготовленные ранее фразы куда-то разлетелись, не оставив и следа, и он просто не знает, о чём дальше говорить. Но — говорить нужно, иначе встреча закончится слишком быстро, и ничего не получится.
— Как вообще дела-то у тебя? Что делаешь?
— Да вот, с физикой разбираюсь.
— Ну, уж у тебя при твоем отце в этой области всё должно быть нормально.
— А проблем серьёзных и нет. Но он никогда не будет мне помогать, пока я сама, как он говорит, «не наемся своих же ошибок».
— Суровый он у тебя…
— Не без этого…
Боль… Мучительная, тягучая, разрывающая боль. И слабость. Такая слабость, будто кто-то выпил из меня все силы, все соки, всю… жизнь. Что со мной?
Подорваться и посмотреть не получается — плазма почти не слушается, напоминая этим парализованное человеческое тело. Сознание силится отдать команду, но ее не слышат, не принимают и не выполняют все части тела. Это страшно.
Страх вспаривает душу, словно острый нож. Опять… меня опять предали, использовали и бросили где-то там, где я уже никому ничего не скажу… Я силюсь открыть глаза, но у меня нет глаз. Нет ушей, и я не слышу происходящего. Нет носа, чтобы уловить запахи. Нет кожи, чтобы пощупать хотя бы поверхность, на которой я, вроде бы, лежу. И я не могу все это вырастить и вернуть, чтобы оценить свое плачевное положение. Как все знакомо…
Так знакомо, что хочется кричать и биться в истерике. Хочется уничтожить тех, кто сделал это со мной. Хочется… хочется умереть, чтобы больше не чувствовать мучительной боли, вспарывающей каждую клеточку моего тела. Боли от разрыва клеточных связей, боли от магического отката…
Я хочу умереть… Хоть как-нибудь, лишь бы только не существовать замкнутой в слепом, глухом и бесчувственном теле. Лишь бы не сходить с ума в кромешной темноте, пронизанной болью.
Но сначала я хочу видеть то, что причиняет мне эти страдания. Я хочу знать, кто предал меня, кто превратил в лужу зеленого дерьма. Я хочу знать!
Глаз нет, нет век, мне нечего открыть, нечем моргать, нечем попытаться разорвать эту черноту, нечем… Но я что-то вижу. Не глазами, внутренним зрением, которое позволяет видеть ауры, ментальные щупы, энергетических паразитов и прочее добро. И я хватаюсь за эту ниточку, тяну, разматываю спутанный клубок мутного марева, колышущегося перед новыми глазами. Глазами внутри меня.
Я действительно лежу на огромном металлическом столе. Он должен быть чертовски холодным, но мне уже все равно. Ведь мое тело — это просто зеленая лужа, размазанная по этому столу. У меня нет ни рук, ни ног, ни головы, ни туловища. Это просто куча зеленого дерьма. Это правда.
А в центре этой распластанной кучи лежит маленький зеленый уродец — дракон. Гуманоидный монстрик, раскрывающий зубастую пасть, покрытый стекающей, будто слизь, плазмой. Мерзость! Какая же это мерзость! Ненавижу!
Вот кто украл мою силу, вот кто выпил все соки, это он превратил меня в кучку дерьма. Нет… не он. Его отец! Проклятье, я ненавижу драконов!
Картинка смазывается, последние силы тают, остается только боль, боль, боль…
— Больно! Пусти меня! — кто-то держит мои руки, кто-то кладет на лоб прохладную ладонь, кто-то толкает в грудь, опрокидывая на что-то мягкое. Я… чувствую? Слышу? Осязаю?
Кошмар продолжается, кромешная тьма не дает возможности рассмотреть происходящее.
— Свет! — кто-то кричит, и слепящий белый свет обрушивается на меня, до рези в глазах, до боли, до крика.
— Пустите, гады! — но меня уже держат и за ноги. Просто кто-то на них уселся, и я не могу даже пошевелиться.
— Лежи! — снова толчок в грудь, на предплечьях смыкается что-то холодное… браслеты. Ограничители. Точно, я почти забыла о них. Паника теперь не выплескивается наружу, она остается вся внутри, царапает нервы, просится выйти, вылиться… Мне хочется убежать, но тяжесть на руках и ногах не пускает. И вытечь из-под тяжести я почему-то не могу.
Холодная ладонь опускается на лоб и все стихает. Я медленно открываю появившиеся глаза и удивленно моргаю, наблюдая перед собой взволнованные лица Шеврина, Шеата и Лэта. Поворачиваю голову на скрип — в кресло тяжело плюхается Ольт.
— Пиздец, — выдыхает сверх и роняет голову на подставленные ладони. — Третий кошмар за ночь. И все лечение псу под хвост.
— Кошмар? — хриплю я, до сих пор не понимая, что происходит.
— Ага, ты орала, будто тебя режут, — недовольно проворчал Шеврин и, наконец, слез с моих ног. — Все, отпустило?
— Не совсем… — я подтянулась, Шеат выпустил мои руки, давая возможность рассмотреть ночную композицию во всей красе. — Сканер! Мне нужен сканер.
— Зачем? — Шеврин наоборот, плюхнулся на кровать и подмял себе под бок подушку.
— Я хочу посмотреть! — рыкнула я и вскочила с постели. Сканер возник прямо посреди комнаты и призывно мигнул желтой кнопкой.
— Нечего там смотреть! — возмутился Шеат, но Шеврин только махнул рукой.
— Смотри, сколько хочешь. А я — спать.
Дракон смерти перевернулся, обнял подушку и тут же вырубился.
Я же полезла в сканер. Отголоски паники просто вопили, что что-то не в порядке. Знаю, я — истеричка, психичка, ипохондрик ну и прочие нелестные диагнозы, которые ставят съехавшим крышей существам… Все про себя знаю. Но фобия — это такая штука, которая мановением волшебной палочки не лечится. И если человек всю жизнь боится высоты, то видит кошмары про небоскребы. Если боится воды — ему снится, как он тонет. Боится огня — горит во сне. Чем я отличаюсь? Может даже и ничем.
Сканер показал привычные амулеты, колбочки и запасники в моем теле. Никаких драконов, аллилуйя. В этот момент мне почему-то захотелось помолиться, но увы, я не знала, какому богу лучше молиться о таком. Явно ведь не божествам плодородия…
— Убедилась? — откуда-то появилась Шиэс и сунула мне в руки чашку с зеленым отваром. — Выпей и успокоишься.
— Да… хорошо, я выпью. Но… мне нужно побыть одной, простите…
Я бочком выскользнула из комнаты и пошла куда глаза глядят, радуясь, что они у меня вообще есть. Что я могу ходить, видеть, щупать все руками, нюхать горький травяной отвар в чашке, слышать тихую болтовню в каютах. Это так… не знаю, просто здорово.
Корабельный коридор порадовал тишиной. Подогретый пол скрадывал мои шаги, двери по обоим сторонам прохода мигали красными значками — эти комнаты заняты. Мы не называет корабельные комнаты каютами, уж больно они не похожи на привычное понятие «каюта». Это действительно комнаты, обустроенные как полноценное жилище, даже, в принципе, как маленькая квартира…
Мигает зеленый значок — свободно. Я вхожу в свободную комнату и опускаюсь на мягкий коричневый диван с нарисованными светло-бежевыми ромбами. И сижу, тупо уставившись перед собой на светлый пол. Сжимаю в руках чашку с недопитым отваром, прихлебываю и думаю.
Подумать есть о чем. Кто-то капитально так хочет, чтобы я возненавидела своих драконов. Настолько хочет, что насылает мне кошмары с полным погружением. Я ведь уже сколько не видела подобной гадости? Где-то с полгода, кажется. И теперь все началось сначала. Либрис? Как-то мелочно для него. С этого макаронного красавца станется воплотить мой кошмар в реальность щелчком пальцев. А чтобы все было еще более реалистично, он вполне может поймать любого понравившегося дракона и заставить помочь с естественным… хм… зачатием. Или заставить своего Лимарена… Бррр…
Кстати, как там сверх? По нему ведь тоже могло долбануть моей паникой. Ментальный щуп расслабленно провис — в данный момент Лимарен связь не поддерживал, отдыхая после зверств своего макаронного повелителя. Тот все чаще устраивал какие-то непонятные шоу для себя любимого, переодевая сверха в платья и заставляя танцевать. И да… сбривая напрочь бедолаге волосы. Короче, у вражеского либриса фетиш на нашего студента и поскольку поиметь студента ему в ближайшее время не светит, то он мучает ту игрушку, какая доступнее — Лимарена.
Дверь бесшумно открылась и на пороге застыл Шеат, настороженно рассматривая меня, видимо готовый в любой момент ловить злобную мегеру.
— Можно войти? — дракон затравленно шаркнул ногой, сминая коврик у входа. Где-то глухо булькнули часы — наступало утро.
— Заходи, — я махнула рукой, все равно комната не моя, свободная, прятать здесь нечего и не от кого.
— Я знаю, ты хотела побыть одна и я тебя понимаю и ни в коем случае не осуждаю… — серебряный дракон плюхнулся на диван возле меня. А я допивала отвар и думала, что может все не так страшно? Зародившейся внутри ненависти не было. Да, это все было просто ужасно, но… это сон. Тупой дурацкий сон тупой бабы, боящейся даже поцеловаться. Вот и все. — Но и ты меня пойми… я не мог тебя бросить.
— Извини, я… это просто ужасно… и еще более ужасно то, что я вас ненавидела… — меня прорвало. Я показывала Шеату эти кошмарные картины, передавала боль и отчаяние, ревела, размазывая слезы по лицу и все больше чувствовала себя полнейшим ничтожеством.
Я недостойна таких драконов. Их заботы, преданности, самопожертвования, помощи, уверенности в своих силах. Бедные драконы верят в меня больше, чем я в саму себя. Они пытаются сделать хоть что-то, в то время, как я… плачу и ненавижу себя. Прошлую, настоящую и будущую. Ненавижу за то, что я не могу им дать нормальной жизни. Не могу любить, как все женщины, не могу уделять должного внимания, не даю того количества заботы, которая нужна всем, без исключения. Я их боюсь, шарахаюсь и тут же сама нарываюсь, может даже специально. Задеваю самые больные места в душе, а потом только снизываю плечами и иду дальше.
И вся эта ересь сыпется на бедного Шеата, как из рога изобилия. Дракон сгребает меня в охапку, я утыкаюсь носом в его плечо и реву уже просто так. Выливаю накопившееся напряжение, страх, растерянность, беспомощность… Он гладит мою голову, что-то шепчет дурацкое и совершенно не важное, зато успокаивающее.
Что-то я стала плаксивой, это не к добру… Собственное тело тут же дает ответ — увеличение магического и энергетического резерва нарушает установившиеся связи между клетками. Что-то вроде внутренней рации, только связанной не радиоволнами, а синтезом нужных веществ. Если проще — это гормональный дисбаланс, только на более сложном уровне. И этот дисбаланс давит и на сознание, заставляя выплеснуть все лишнее. Ведь лучше поплакать, чем нечаянно взорвать корабль. А неконтролируемый возросший запас сил вполне может это устроить. И я не уверена, что нацепленные на меня ограничители смогут удержать абсолютно все.
И меня внезапно отпускает от понимания происходящего, от знания нового о собственном теле — до сегодняшнего дня я понятия не имела о том, что в плазме тоже есть подобие гормонов. Отпускает и становится легче. Шеат поднимает мою голову, стирает дорожки слез, едва ощутимо касаясь пальцами лица. Никогда не скажешь, что это чертовски ласковое существо — дракон… И вдруг целует в лоб, как упрямого, но любимого ребенка. Становится так странно и нежно в душе.
Прикосновение теплых губ долго не рассеивается, запечатлевшись на коже, как некий символ.
— Знаешь, у меня есть для тебя подарок. Только не смейся! — погрозил пальцем Шеат, рассматривая меня практически в упор. — Я уже давно хотел тебе подарить… но все как-то повода не было и все такое…
Он сунул руку в пространственный карман и вытащил оттуда продолговатую непрозрачную картонную коробочку, перевязанную залихватским фиолетовым бантиком. Интересно, что надумал подарить великий дракон?
— В общем, вот, — коробочка ткнулась мне в руки, а сам Шеат опасливо отодвинулся чуть подальше. С чего бы это?
Я отковыряла картонку и от души тряхнула коробкой. На колени мне выпал… розовый фаллоимитатор.
— Э-э? — мои круглые глаза над было видеть.
— Ну… я подумал, что раз мы все тебе не подходим, а нервы надо как-то успокаивать… бионика ты не хочешь, все остальные же не стерильны, то… лучше уж так, чем нервничать…
Первым моим желанием было стукнуть Шеата этим самым орудием труда по лбу, но тут некстати вмешалась новая способность, которая благополучно разобрала бедный силиконовый фаллос на составляющие даже с указанием мельчайших примесей. И тут меня прорвало. Мой ржач слышал, наверное, весь отсек корабля.
— Слушай, ну ты додумался… ой не могу… ладно… я дура… но чтоб это… елки… палки…
— Да я ничего такого не хотел, ты не подумай! — замахал руками дракон, пытаясь откреститься, но номер не прошел.
— Спасибо, — отсмеявшись, я чмокнула совершенно обалделого Шеата в щеку. — Пригодится в хозяйстве. Но ты все-таки подумай, кому нужны мои кошмары.
— А чего тут думать? — серебряный опасливо отодвинул силиконового женского друга от своего лица. — Виденный тобой драконенок был зеленого цвета, но не нефритовый, окрас слишком светлый для них. Значит, изумрудный. На данный момент в нашей реальности существует только один изумрудный дракон и он живет в нашей Академии. Это Ирм, если ты забыла…
— Ага, — самое умное, что я смогла выдать. На всякий случай спрятала подарочек обратно в коробку, чтобы не смущать и так задерганного Шеата.
— Ну вот, а ты сама знаешь, что Ирм к тебе неровно дышит. Он вполне мог просто фантазировать…
— Это что же получается… — пристально смотрю на дракона, — на меня дрочит мелкий толстозадый драконыш?
— Ну не такой уж и мелкий, — проворчал Шеат, поднимаясь с места. — Вполне так уже нормальный парень, подросток. И крылья отрасли почти… но суть ты уловила.
— Можно я его убью? — за этот кошмар не грех и отлупить зарвавшегося изумрудного.
— И уничтожишь последнего представителя клана? — скептически приподнял бровь Шеат, становясь просто вылитой копией Шеврина. Только цвет волос другой.
— Ну хотя бы отлуплю, а? И вообще, если ему так хочется, я согласна отчекрыжить руку или ногу, отправить его в лабораторию с этим подарочком и пусть себе клепает хоть целую армию драконят. Без меня.
Я готова даже лично участвовать в воссоздании всего изумрудного клана, главное, чтобы не трогали мое тело. Представляю себе ровные ряды аппаратов искусственного выращивания, море лаборантов и новое пришествие плазменных зеленых драконов. Однако… Но Шеат нагло развеял мои мечты.
— Не получится. Истинными драконами считаются только рожденные живой женщиной. Все остальные — низшие существа, собственность создателя или гомункулы.
— Тогда пусть обломится, я не собираюсь сдыхать из-за его мечты о возрождении клана, — настроение ухнуло обратно, разбившись о жестокую реальность. Я встала и вышла в коридор, уже не слушая объяснений серебряного.
— Все не так, как ты думаешь! — донеслось из комнаты, но возвращаться уже не было смысла.
Хватит. Сколько можно видеть во мне свиноматку? Почему все во мне видят выгоду, возрождение клана, реализацию собственных планов, но только не живое существо? Живое, блять, разумное существо? Сколько можно уже меня использовать? Я честно была готова горбатиться в лаборатории, чтобы вывести этих чертовых драконов. Но отдавать свое тело в качестве инкубатора — увольте. Да, я сделаю все возможное и невозможное, но почему нельзя не участвовать в этом лично? И черт побери, почему нельзя в таком случае найти желающую плодиться естественным путем дракониху или хотя бы виверну? Это, конечно, будут не чистокровные изумрудные драконы, но все же намного более жизненный вариант…
Лупить Ирма я не стала. Смысла не было бередить раны. Быть может перерастет, найдет себе даму по вкусу и отстанет от едущей крышей синерианки. В конце концов, я ему ничего не должна…
После окончания съёмки Нина собрала в кабинете своих киборгов и рассказала о желании модельера купить Клима:
— …но только если ты сам будешь согласен.
Irien заметно сник, долго молчал и, наконец, тихо ответил:
— Не хочу. Не надо. Моделью быть, наверное, хорошо… но ведь показы будут не каждый день. Но каждый день будет ячейка и кормосмесь. И… всё остальное. Лучше уж здесь. Бухгалтером.
— Хорошо. Следующий показ вечером, так что можешь слетать на остров. И вернуться в полпятого.
— Слетать… можно. Но можно и для себя показ отснять. Если Вы не против. Лиза шьёт не хуже, чем эти модельеры… пока нет посетителей, мы можем готовые платья её изготовления прямо сейчас надеть и сголографировать. Для неё. И для себя.
Нина удивлённо взглянула парню в глаза. Он впервые что-то предложил ей самостоятельно! Это стоило поощрить:
— Да, пока нет посетителей, это возможно. Вася, попроси ещё одну голокамеру с дроном у завхоза. Минут на двадцать. Уж снимать, так на хороший аппарат. Лизонька, доставай свои работы. Только… придётся босиком. Обувь Лиза не шьёт.
Через четверть часа Василий принес голокамеру на дроне от завхоза, запустил её летать вокруг стены, обводя проёмы и стилизованные бойницы – и на стену вышли Irien’ки в лоскутных платьях, сшитых Лизой. А на ногах у них были меховые тапочки, сшитые для киборгов Златой – Лида предложила надеть их, и её идея была одобрена.
Девушки по одной или по двое проходили от одной башни до другой, временами эффектно замирали в проёмах, уходили обратно, выходили следующие… Сам Клим продемонстрировал на камеру одну за другой шесть рубашек с поясами и жилетами и льняные брюки. Рубашки были сшиты для Василия и Петра – но DEX’ы демонстрировать их не стали, сказав, что Irien сделает это намного лучше.
Два десятка платьев, парочек (кофточка и юбка, сшитые в одном стиле и из одной ткани) и жилетов были отсняты на моделях за полчаса. Василий скинул отснятое Нине на видеофон, потом Климу, Лизе и Фриде – и отнёс камеру обратно завхозу.
***
Клим лететь на остров до вечера отказался – в кабинете Инфранет был лучше, чем на острове, и обновление необходимых программ по косметике возможно провести гораздо быстрее, к тому же двум Irien’кам необходимо было подкрасить волосы, чтобы быть похожими на привезённых моделей из агентства. Причина оказалась достаточно убедительной, и потому Нина оставила всех Irien’ов в киборгской комнате отдыха своего хранилища. Там они были в безопасности.
А сама со Змеем и Васей пошла присутствовать на открытии конференции и первом заседании в качестве массовки.
Вася на таких конференциях уже бывал и потому был одет в самую простую свою «гражданскую» одежду – синюю футболку, джинсы и кроссовки. А вот Змею всё было ново – и потому он оделся по-деревенски нарядно – любимая сине-клетчатая косоворотка с кожаным поясом, полушерстяные брюки и высокие мягкие сапоги.
Василий, знающий музей намного лучше Змея, вошёл в образ студента на стажировке и наблюдал за хозяйкой немного со стороны – а Змей был с Ниной рядом.
Первые доклады были длинными и скучными, для кого-то интересными, но Нина в архитектуре не особо разбиралась, к тому же первые доклады были далеки от основной темы конференции — её более занимало, как там её ребята?
Как только зам по науке, ведущая заседание, объявила часовой перерыв на обед («…а желающие могут сами пройти по залам и посмотреть выставки… но обзорная экскурсия по музею будет в три часа… быть всем…»), Нина вернулась в кабинет и принесла всем по рожку мороженого. И немало удивилась, увидев ещё неразрезанный шоколадный торт и расставленные чашки.
Принимая мороженое, Лиза тихо сказала:
— Спасибо… мы только Вас ждем. Вася заказал.
Значит, всё в порядке. За стол в кабинете все не поместились – пришлось пить чай по очереди. А Фрол тем временем привёз ещё двух Irien’ок с острова и сразу увёз оставшихся в доме новеньких.
На послеобеденное заседание пошла уже более спокойной. Второй выступала Кристина Пегова и, рассказывая о методике преподавания организации экспедиций, упомянула группу, побывавшую в деревнях Песоцкого и Кузинского сельсоветов восемь лет назад, и – ко всеобщему удивлению — принародно извинилась за попавшие в сборник недостоверные данные, так как оказалось, что и она участвовала в подготовке той группы и сочла, что недостаточно времени уделила обучению обработке собранной информации, и не проверила вошедшие в сборник сведения, доверилась авторитету академика.
И пообещала, что сделает всё возможное, чтобы сборник был пересмотрен и издан вновь без накладок и выдумок. Змей вел прямую трансляцию Лютому и потому в деревне всё видели – и были немало удивлены честностью профессора Пеговой.
***
Показ коллекций на сцене на площади перед главным корпусом начался в четыре часа пополудни, а не в пять, как планировалось, так как на обзорную экскурсию пошли не все приехавшие на конференцию гости – и Нина порадовалась предусмотрительности Клима, решившего остаться в кабинете. После короткой речи директора и учёного-секретаря начался показ первой коллекции – и на сцену вышли модели из агентства. После десятиминутного дефиле девушки ушли переодеваться, а на сцене появился местный фольклорный ансамбль.
Огромные чемоданы с аккуратно уложенными в них снятыми костюмами DEX’ы модельера на музейном флайере перевезли к Северо-Западной башне и осторожно выгрузили в классной комнате. И уже через пять минут на стену вышли Irien’ы – шесть девушек и Клим – с коллекцией «Синий иней» (крашенная в синий цвет льняная ткань и джинсы, немыслимое сочетание сарафанов и джинсовых курток и накидок).
На площади собрались туристы, снимали всех и на всё – над киборгами и рядом с ними летали десятка два дронов. Василий спланировал маршрут таким образом, что переходы по земле от башни к башне были во внутренних двориках, где посетителей почти не было – и сделал это в целях безопасности. Через тридцать пять минут Irien’ы вернулись в раздевалку, а на сцену вышли модели уже в нарядах коллекции «Белоснежная». И сразу после показа костюмы были отправлены в раздевалку киборгам, а на сцене появился хор из ДШИ.
И снова киборги вышли на стену… но на этот раз прошли и по верху крытой галереи, чтобы показать в движении широкие рукава, юбки и пелерины. Число дронов увеличилось – и Нина начала волноваться, что кого-то из киборгов могут узнать их бывшие хозяева. Но обошлось – киборги вернулись в раздевалку без происшествий.
Таким образом были показаны ещё пять коллекций («Времена года» одного модельера и «Золото осени» второго), на сцене сменялись выступающие — спел мужской хор, сплясали дети из того же ДШИ, потом ансамбль народных инструментов… — работало кафе и буфет, посетители приходили и уходили… потом киборгов снова вызвали на финальный выход – по одному костюму из каждой коллекции… после них долго говорили модельеры о том, что их вдохновило на создание именно таких костюмов…
Мероприятия закончились почти в десять часов, и Нина вернулась домой совершенно уставшая и перенервничавшая.
Часть киборгов пришлось привезти на ночь домой, так как в комнату отдыха при хранилище все бы не поместились. Отчёты с островов уже были приняты Васей и Кузей – они же скинули на острова записи докладов и показов.
***
В воскресенье зарядил дождь, и о проходе по стене не было и речи – модельеры побоялись замочить костюмы. Вместо стен зам по науке предложила модельерам и голографу отснять коллекции в выставочных залах Северо-Западной и Юго-Западной башен, пока идёт заседание. Предложение было принято – и Инна Сергеевна снова пошла открывать классную комнату для Irien’ов, а Нина про себя порадовалась, что ребятам не придётся ходить по сырости, и попросила Василия предупредить Клима и девочек.
Потом всё-таки не выдержала, вышла из зала заседаний, с помощью Василия нашла на колокольне Лёню и попросила присмотреть за своими ребятами, чтобы их кто-нибудь не украл. Пришлось пообещать то, что первым пришло в голову:
— Вот купишь звонницу, а звонить где будешь? А я могу любой остров предоставить, там звон никому мешать не будет…
Лёня согласился и отправился в залы Северо-Западной башни. А Нина вместе со Змеем вернулась в зал, где продолжалось чтение докладов.
В охраннике она особо не нуждалась, просто хотелось, чтобы Змей послушал выступающих профессоров и аспирантов, и посмотрел пару коротких фильмов о ведической культуре и обычаях людей, с которыми он живёт и жить будет и далее – в программе были заявлены темы об обрядовой одежде и оберегах.
Во время перерыва на кофе Нина сходила с ним в сувенирную лавку и подобрала Змею несколько оберегов – надо начинать повышать его статус в общине.
Самому для себя оберег или амулет делать нельзя, надо, чтобы подарили. Считается, что только тогда он действовать начнёт. Вряд ли киборг будет верить в помощь амулетов – но носить их необходимо, так как это в первую очередь показатели статуса.
И потому купила серебряную подвеску-оберег со знаком Велеса (всё-таки в деревне он занят на охране скота), и ещё пару стальных перстней с гравировкой – при необходимости они могут служить сборным кастетом, — а также серебряную лунницу с цепочкой в подарок Мире.
Когда объявили обеденный перерыв («…не расходиться! Моду мы все посмотрели, пусть голограф спокойно работает… после заседаний будет буза…»), Нина помчалась в свою башню. Съёмка в зале третьего этажа заканчивалась, Irien’ы в очередной раз переодевались, модельер снова предложил продать ему Клима – и снова получил отказ – а Лёня бойко разговаривал с моделями из агентства.
Голограф переместился в зал на четвёртом этаже, где среди витрин с керамикой стояли четыре манекена в народных костюмах – и замер от восхищения. Следом за ним поднялись модельеры, модели – и процесс съёмки продолжился. Нина понаблюдала, как её Irien’ки позируют рядом с манекенами, убедилась, что всё в порядке и пошла в зал заседаний.
В полчетвёртого пополудни, уже после всех заседаний, началось показательное выступление приехавшего из Нового Череповца клуба бузы «Белый волк»*. Фома всё-таки договорился о показательном выступлении, и бузники сочли возможным прилететь – может быть, Фома смог бы организовать подобный клуб и при музее, и тогда помощь уже опытных товарищей не была бы лишней.
Сначала было ломание** под гусли и гармонь – и зрители образовали круг метров десять диаметром. Первым в этот круг вышел один плясун и пошел медленными рваными – ломаными – движениями, так, словно бился с невидимым противником.
Через несколько минут он запел частушки.
Затем к нему начали выходить остальные бузники – начался пляс, гармонист заиграл быстрее – постепенно пляс стал походить на бесконтактный бой всех против всех, но с песнями, бодро и радостно.
Было на что посмотреть и чему подивиться — восемь мужиков и двое парней ходят в круге с песнями, машут руками и ногами, то прыгая, то приседая — и каким-то чудом умудряются друг друга не зашибить! В деревнях пляшут и дерутся так же – но никому в голову не пришло пригласить местных мужиков.
После пляса начались показательные бои. Один на один без оружия, один на один с ножами, один на один на палках, один на пару без оружия, один на пару с ножами, трое на пару… и трое на трое… и пара на пару… — нож против палки, палка против кулаков, один на троих с жердью… и в конце крутка бревна!
Змей только смотрел — участвовать в плясе и боях Нина ему не разрешила. Гармонист и гусляр играли просто здорово! И DEX смотрел на действие – и только записывал. Змей искренне принял все обряды и традиции родноверов, и ему просто нравилось участвовать в них, раз уж он принят в общину – но он понимал, что этим бузникам может не понравиться, если к ним в круг выйдет киборг. А спросить у Фомы он не решился.
С другой стороны круга стоял Василий и тоже вёл запись. Такого он, похоже, не видел никогда.
Нина ясно видела, как хотелось Змею выйти в круг! Но не разрешила.
Кто знает, как отнесутся в клубе к киборгу, вышедшему плясать? Как воспримут плясуна, когда окажется, что он киборг? К тому же – DEX’а именно плясать специально не учили, и он может – совершенно случайно – зашибить кого-нибудь из участников действия.
Так что – лучше немного перебдеть. В деревне плясать научат, и петь тоже – со временем. Ему достаточно того, что увидел и узнал. Пока – достаточно.
В полшестого прилетел Фрол за Irien’ами, Нина поблагодарила их за помощь, велела Василию отвезти тех, кто не поместился в флайер Фрола, Клим был посажен в флайер к Змею с тем, чтобы высадить его пока на Домашнем острове, а утром отправить на Жемчужный остров.
День прошёл удачно, несмотря на все волнения. Показ мод прошёл просто великолепно! И Лёня никого из киборгов не дал украсть, и Вася опять побывал в роли студента, и Змей посмотрел на настоящих бузников… а к вечеру и погода наладилась, и настроение поднялось.
И со спокойной душой Нина вышла на сайт, просмотрела от кого есть вопросы, ответила – и пошла спать
*Название клуба придумано
**Ломание – разминка в бузе