День обещал быть жарким.
Тем не менее, Авром не торопился возвратиться к себе в уютный дворик под разросшиеся ветвистые маслины. Он никогда не торопился. Поэтому всегда и везде успевал.
Последний поворот, и Авром оказался на старой площади. Привычно оглядев её, он остолбенел от неожиданности.
Из открытого настежь окна, расположенного на фасаде Храма, спускались по приставной лесенке две невероятно грязные мужские фигуры. Старая лестница шаталась, и Аврому даже показалось, что он слышит её натужный болезненный треск. Между тем, люди спрыгнули, прошлись по карнизу, неторопливо перелезли вниз, очутившись почти у входа.
По разумению наблюдателя, в этот момент святотатцев уже обязаны были схватить охрана и полиция. Появились бы репортеры, и начался невероятный шум. Но на площади стояла обычная утренняя тишина, и даже Ваджих Нусейбе, находящийся практически рядом, никак не реагировал.
Площадь у входа в Храм постепенно заполнялась туристами…
***
Аврома всегда удивляли распри, внутри якобы единой религиозной массы. Только в православном мире церковь делили на Красную и Белую. Выделяли: католиков, протестантов, лютеран, грузинскую и армянскую епархии. В наличии были представлены какие-то секты, ответвления; никониане, адвентисты седьмого дня и многие-многие другие.
Но и на этом не заканчивались странности среди верующих христиан. Некоторые паствы устраивали карнавальные шествия по Иерусалиму; Белые били Красных; эфиопы ненавидели армян…
Самые удивительные события происходили в Великий День христианской Пасхи. Вот тут уже было не до шуток! К Храму заранее стягивались войска, полицию приводили в состояние абсолютной готовности ко всему. Ждали погромов, взрывов, активизации террористов, просто боялись давки и драк!
У этого Храма давно не вспоминали о взаимоотношениях трёх основных мировых религий. Достаточно было разборок внутри своей.
Но был один удивительный предмет, который даже называли «всезамирителем», ибо он устанавливал «статус кво».
Старая лестница, поставленная непонятно когда и неизвестно кем.
Сей деревянный предмет, находился у правого окна второго яруса фасада Храма Гроба Господня. Она появилась минимум двести лет назад у проема, находящегося во владении Армянской апостольской церкви на карнизе, принадлежащем греческой Иерусалимской церкви. Эта старая, сбитая руками неведомого плотника, вещица уже несколько столетий являлась одним из главных символов межконфессиональных разногласий христианства.
Но, после принятия соглашения, удалось установить видимость хрупкого перемирия. Правда, как-то один коптский монах, зачем-то переместил на полметра своё кресло, попав в эфиопское пространство и, как результат, одиннадцать человек попали в реанимацию.
Армяне так подрались с греками, что православные вызвали спецназ.
Но, в принципе, благодаря недвижимой лестнице, сохранялся относительный мир.
И вот, на глазах у Аврома, по этой самой лестнице спустились чужие грязные ноги и чуть не сломали её!
Мир должен был сойти с ума. Но мир молчал.
Двое молодых людей, между тем, прошли мимо, распространяя вокруг резкий запах затхлого болота.
И Авром нарушил традиции, не дойдя до привратника, он развернулся и пошёл за этой странной парой.
***
Ванька, вдохновенно хлюпая кроссовком, наконец, рассмотрел приятеля.
— Земля обетованная, дорогой мой Димон, оказалась сортиром полным нечистот. А ты у нас похож на пугало огородное!
Димыч от этих слов съёжился и виновато опустил глаза.
Иван хихикнул и продолжил:
— А вот я шикарен… И вообще, мне нужны чудесные пейсы и борода.
— Зачем? — не найдя объяснения этому феномену, решился спросить идущий рядом соучастник похода.
— А просто так! — жизнерадостно сообщил хозяин и друг.
— На нас обращают внимание. Это плохо. — Решился Димыч, почему-то снизив тембр голоса до таинственного шёпота.
— Ну, ищи магазинчик. Купим футболки и шорты, как минимум. Катрин скоро приедет, а я как бомж с Курского вокзала. И туалет нужен. Умыться.
Солнце старательно прогревало старые камни. Ребята согрелись и, найдя лавчонку с туристическим хламом, отлично приоделись в одинаковые белые футболки с лаконичной надписью «Люблю Иерусулим».
После чего, созвонившись с авантюрной частью семьи Рихтенгтен, отправились в сторону арабских кварталов — поискать кафе.
***
Выгоревшее до седины небо блестело серебром чаши из Храма Отца, над пустыней оставшейся от Мохенджо-Даро. Места её рождения и счастливого детства.
Она вернулась домой…
Горги замотала голову пеплосом, создав подобие тюрбана, но огненный зной всё равно лился с небес, угнетая и без того загнанное в безысходное состояние сознание. Ветер нёс от пепелища навечно въевшийся запах смерти, но она продолжала спуск с горы, вдыхая эту победную горечь центаврианской безумной прихоти. Она шла к врагу. От врагов…
Успев закрыть проход, девушка испытала ни с чем не сравнимую радость освобождения. Ей впервые, за весь страшный прошедший год, захотелось петь, и она смеялась, всё время представляя, как страшно Старшим, оставшимся в полумраке, напоминающего склеп святилища, спрятанного под двойной кладкой Храма.
Пытаясь отвлечься, Медуза стала вспоминать уроки палестры и наивные вопросы ребёнка:
— Чтобы спасти всё население можно же было отступить? — и грозно сомкнутые кустистые брови Учителя:
— Ты имеешь ввиду сдаться? Тогда наш народ был бы обречён на подчинение и рабство.
— Но наш народ погиб…
Она вдруг поняла, как изумили и испугали Учителя её мысли. Как вечером страшной бурей пронёсся над их семьей Зевс, как рыдала мать, и долго извинялся отец, за осмелившуюся сказать правду дерзкую дочь.
***
Наступал вечер. Спустившись с горы, девушка осмотрелась. Величественный некогда город выглядел оплавленным пирогом, застеленным серой пылью. Страх поселился в груди.
«Бояться поздно. Назад у меня нет дороги», — тем не менее, решила она.
Перед самым спуском Медуза передохнула в небольшой расщелине, рассмотрев раздутые отёкшие ноги. Ступни странно растрескались и сочились прозрачной липкой лимфой. На внутренней поверхности бёдер вздулись волдыри.
Девушка вздохнула.
Тем лучше. Излучение убьет её раньше, чем она отдаст орудие возмездия врагу.
Несмотря на вечер, жара кружила над пепелищем ветрами, дувшими суховеем персидских пустынь и мелкой горькой пылью сирийских плоскогорий.
Только когда ночь утонула в горячечной влажной тине, Горги дошла до единственного не разрушенного здания некогда мощного города. Много лет спустя его скопируют персы, обретя на века славу обладания воротами богини Иштар. А сейчас только маленькая хрупкая фигурка, завернутая в серый от пыли пеплос, стояла перед ними.
До катастрофы дворец имел резные башни, сплошь отделанными синими изразцами , украшенными драконами и бело-жёлтыми, с изображением огромных быков. Между воротами чернели в ночи плиты дороги, до гибели города сиявшие ярким красным лаковым покрытием.
Горги прошла между остатками башен и поднялась по скромным ступенькам вверх. Здесь прежде был вход, в храм, или на пульт управления виманами. Тут же, на глубине сотни локтей, мирно спал последний космический корабль некогда гордой расы.
Девушка достала ключ и, нажав комбинацию, осветила черноту входа яркой вспышкой рукотворной звезды. Затем, не торопясь, словно проделывая это не впервые, вставила в паз и вновь набрала код. Через бесчисленное число мгновений раздался лёгкий треск слежавшихся деталей, и через узкий проулок, образовавшегося перед ней коридора она сделала первый робкий шаг вперёд.
Прохлада подземелья сняла беспамятство жаркой ночной мглы. Медуза почувствовала, как прохладные струи воздуха возвращают ей крохи оставшихся не истраченными сил. Она спустилась к кораблю и долго сидела перед возвышающейся громадой, больше не пугаясь своего бесконечного одиночества.
***
Джордан с удивлением отметил, как в течение дня чудаковатый немец бегал от еврейских святынь и стены плача, до арабских кварталов. Как трижды медленным шагом прошёл по виа Роза, всё время нанося какие-то отметки прямо в книге с громким хорошо просматривающемся издалека названием: «Мегалиты Иерусалима. Мифы и реальность».
Следом шла, обнявшись, смеющаяся парочка, и замыкали шествие, непрерывно поглощающие мороженное, подросток и второй серьёзный юноша. Ничего подозрительного и противозаконного компания не осуществляла.
Зато Агей заприметил весьма любопытную фигуру пожилого и явно уважаемого гражданина, который на отдалении, также как и они, несомненно, вёл наблюдение. Деятельность такого рода в субботу являлась не то чтобы необычной. Она была просто невозможна, даже в любой другой день.
Наконец, старому ветерану Моссада наскучила эта игра, и он, с несчастным лицом, подошёл к старому хасиду:
— Отец, — начал он без тени улыбки. — Дайте совет. Что мне делать с этими людьми, я устал их наблюдать?
Последний смерил его взглядом и дал твёрдый ответ.
— Могу рассказать!
— А сколько мне это будет стоить?
— Эта работа стоит недёшево.
— Две минуты и недешево…
— Ну что вы, друг мой, рассказ не будет коротким…
Нелепое желтое солнце мучительно медленно, дразня последними лучами и даря ложную надежду, что вопреки законам вселенной, световой день все-таки продлится вечно, скатывалось за горизонт, скрытый в кошмарной растительности – высокие деревья не только мешали обзору, но и своим существованием попирали всяческое чувство разумности и основы гармоничного строения мира, ну не может быть растение таким высоким, ему положено стлаться по земле, приникая к болотистой почве.
Вместе с темнотой накатывал и холод, вымораживающий до дна седьмого изгиба надселезеночного протока, холод, от которого не было спасения, от которого замерзала сама основа жизни вода, превращаясь в ранящие пальцы, стоит только прикоснуться, острые прозрачные осколки.
Одновременно распахивалось небо в космос, туда, где неизведанные миры висят соцветиями огенных шаров, тысячелетиями маня к себе юные умы и освещая путь в темном океане неизвестности. Он отворачивался, ему, Стад’Р’Гану, лучшему поисковику Винсы, планеты, вращающейся вокруг той звезды, которую где-то в мире Кости называют Проксима Центавра, азартному космическому первопроходцу и исследователю, невыносимо больно было смотреть на звезды со дна тягучей атмосферы этого каменного шара, лишь сверху прикрытого тонкой коркой живой и даже местами организованной материи.
Сначала все было хорошо. Мягкий гамак, в котором так уютно сворачиваться клубочком, как в родном гнезде, под боком у двух мам, когда знаешь, что еще полцикла и придет отец и принесет с работы что-нибудь вкусное; бортовой синтезатор, исправно выдающий любимые дранбулеты на мелеяровом масле; необременительные вылазки с целью исследования геологии, флоры и фауны, приносящие острое, сравнимое только с погружением в воды Нибиса, удовольствие от новых открытий. Немного неприятностей доставили лишь местные аборигены, непонятно ради чего имеющие по два облика. Несколько раз Стад’Р’Ган ошибался, беря на борт разумного вместо образца местной фауны, приходилось подчищать память и выпроваживать обратно.
Ад начался, когда сломался процессор второго маневрового двигателя. Он не должен был сгореть, они в принципе не портятся, но, вероятно, в процесс производства вкралась фатальная ошибка. Спасло его только то, что поломка произошла на высоте не более двухсот метров и удалось сесть без повреждений как обшивки, так и внутренних агрегатов. За истекшие с момента аварии трое суток Стад’Р’Ган что только не передумал. Он успел и выяснить причину аварии, и изумиться поломке, и послать сигнал СОС, который дойдет до родной планеты через четыре года, и впасть в отчаяние, и чуть ли не схватиться за бластер в приступе тоски по родине.
А потом пришли эти трое сумасшедших со своим кошмарным четвероногим животным. Мало того, что они его не испугались, хотя раньше таких не видели никогда, так у одного из них нашелся процессор. Этого не может быть. Не с их техническим развитием. Хотя постой-ка… Не испугались, есть процессор… А не Мукой’К’Шд ли тут протянул свои загребущие зелененькие ручонки? Ладно, с конкурентами будем разбираться по возвращении, а пока Стад’Р’Гану надо было справиться с насущными проблемами.
А проблемы наблюдались прямо таки галактических масштабов. Один из аборигенов, ужаснейший огромнейший двуногий зачем-то обзаведшийся пастью, полной острейших зубов, уносил Стад’Р’Гана куда-то вглубь темного леса и совершенно не реагировал на попытки пообщаться. Надо заметить, он и в общении с товарищами был необычно молчалив и предпочитал общаться жестами и междометиями. Но надо было хоть как-то уговорить его остановиться. На пять… нет, хотя бы на две минуты. Надо было, как говорят эти дикие аборигены, засесть в кустах. Нет, эта идиома обозначает скрытое наблюдение. Ааа, присесть в кустиках, вот оно… Справедливости ради можно сказать, что для осуществления хотя бы крошечного шанса на возвращение Стад’Р’Ган был готов терпеть и не такие лишения.
Но, может быть, путь долго не продлится и вскоре появится цель этого мучительного путешествия…
Стад’Р’Ган, уносимый Вороном в поселение волков, страдал от неизвестности и неудобств.
***
… Дирижабль шёл над Столицей на бреющем, едва не задевая флюгеры на самых высоких шпилях. Оддбэлл сопел, свистел и пыхтел, периодически награждая тугодумов и бюрократов из столичной канцелярии титулами недоумков, слепней, неучей и прочими нелицеприятными эпитетами.
Наблюдения за праздничной суетой и сутолокой на улицах несколько успокоили изобретателя, а весёлый и отходчивый характер и вовсе расставил всё по местам. Через час Оддбэлл уже просто рассеяно поглядывал на документ, а через полтора — шутил и подтрунивал на тему пикантной интерпретации названия.
Через три часа бесплодного барржирования решили наконец спуститься с небес на землю. Пришвартовали «Летящего» к небольшой кряжистой башенке неподалёку от рыночной площади, выкинули лесенку и спустились вниз.
Там толпа подхватила воздухоплавателей, завертела в своём сумбурном течении… Оддбэллу стоило немалого труда сориентироваться, выбрать правильное направление и добраться-таки до казённого здания на углу. Вынырнув из толпы, мистер Блэст оправил одежду — днём было тепло, и он был в рубашке и комбинезоне, оставив кожаную лётную куртку на борту, — и уверенно шагнул внутрь, распахнув двустворчатые скрипучие дубовые двери.
Клерк обнаружился сразу. Он сидел за застеклённой конторкой справа, на небольшом возвышении, весь лощёный, с заученной улыбкой, натянутой на стареющее лицо, в котором явственно прослеживались черты принадлежности к роду выдр. Мгновенно выхватив опытным взглядом Оддбэлла из толпы посетителей, клерк аж привстал со своего места, закивал и заулыбался ещё ослепительнее, делая рукой призывные жесты.
Мистер Блэст кивнул и откликнулся на призыв. Подойдя к конторке, он тоже улыбнулся и протянул в окошечко принесенный голубем документ вместе с приложенными к нему деньгами.
Клерк аж задрожал от удовольствия — надо же, какой дисциплинированный, какой сговорчивый налогоплательщик! Все бы так ответственно относились к столь пустяковым требованиям праздничного посещения славной Столицы! Вот хорошо, вот спасибо! Вам комфортно? Весело? Праздничное настроение присутствует? Вам не доставляют неудобств? Вы удачно пришвартовали своё прекрасное воздушное судно?
Вопросы сыпались новогодними конфетти, не требуя ответа. Вежливо покивав и поулыбавшись, Оддбэлл собрался было уже распрощаться с вышколенным служакой, но тут природное любопытство и озорство ткнули чем-то острым сразу в оба бока, и мистер Чудак не выдержал:
— Скажите, а почему «Летящий на…»? Почему Вы именно так назвали мой дирижабль?
Клерк опешил, внимательно посмотрел на бумагу, поднеся её совсем близко к глазам, затем — на Оддбэлла.
— Да я сам хотел спросить, почему Вы назвали своё судно так… экстравагантно… Мы, когда увидели, всей сменой ходили посмотреть — правда ли, что корабль называется именно так… Однако убедились своими глазами. Удивились, конечно. Но когда кто-то сказал, кому именно принадлежит дирижабль — удивление отступило. Знаете ли, Вы славитесь заправским шутником, мистер Блэст, и эта слава давно дошла до Столицы!
— Погодите… — Оддбэлл заметно опешил, — Погодите… Вы говорите — увидели название? То есть — как это? Где?
— Ну как же. У вас же там, на кабине, белой краской написано! Свеженькая такая надпись…
— Э-ээ? — мистер Блэст становился всё более и более обескураженным. — Как? Что, вот прямо ТАК и написано? Как в бумаге?
— Ну конечно, — уже ничего не понимая, ответил клерк, — Прямо так! Я ж почему и говорю — сперва все очень удивились…
— Хм. Благодарю Вас, удачного дня, — неожиданно попрощался Оддбэлл, развернулся и стрелой вылетел из конторы. Только двери скрипнули и захлопнулись за его спиной.
Обратно пробирались не сказать чтобы легче — но существенно стремительнее, поскольку у Оддбэлла была конкретная цель, в которой он был вдобавок ещё и очень заинтересован.
Добравшись до башни, к которой был пришвартован дирижабль, мистер Блэст поднял голову и уставился на гондолу.
Свеженькая белая надпись ослепительно сияла на полуденном солнце.
Оддбэлл крепко зажмурился, поморгал, протёр глаза и уставился снова.
Не помогло.
На борту действительно было написано: «Летящий на …»!
Ошибки в документе не было.
«А в моей голове — видимо, есть», — подумал мистер Блэст и решительно полез вверх с целью найти вчерашнюю банку белил и во что бы то ни стало исправить результат одной из самых курьёзных оплошностей, допущенный им за всю его богатую неординарными событиями жизнь.
Перемахнув порог и запрыгнув в гондолу прямо с последней ступеньки верёвочного трапа, Оддбэлл спикировал на колени и коршуном бросился в задний угол, отведенный под кладовку для всяких полезных мелочей. Через секунду оттуда вылетел и звонко запрыгал по полу походный котелок, спланировал и накрыл носок ботинка влезшего следом за капитаном Оберона большой жёлтый сачок для ловли бабочек и — под жуткий рык «Боги, откуда и зачем здесь ЭТО!!!» — брякнулись, едва не задев успевшего увернуться навигатора, длинные деревянные щипцы для переворачивания белья при кипячении.
Много чего ещё нашлось в кладовке. Вот только банки с краской там не было.
Озадаченный и крайне огорчённый, Оддбэлл вылез обратно и сел на пол среди раскиданных в беспорядке нужных и не нужных вещей. В кои-то веки он напоминал вовсе не сыча, а скорее растрёпанного петуха, только что получившего от соседа знатную выволочку.
— Оддбэлл, — несмело подал голос Оберон, — Слушай… А может — ну его, а? Ведь, смотри: «Летящий на…» в нашей ситуации, по-моему, тоже очень даже не плохо. Очень, знаешь ли, соответствует действительности… Как думаешь? Может, это — судьба?
Мистер Блэст напрягся. Мистер Блэст нахмурил брови. Мистер Блэст закрыл лицо рукой, мучительно оторвав её от пола и перенеся центр тяжести вперёд…
А затем звонко и заливисто расхохотался. Долго, весело, до слёз.
Когда смех, наконец, стал отпускать завзятого шутника, он сказал, заикаясь и периодически захлёбываясь приступами накатывающего хохота:
— А знаешь — бульк! — Обер-ххххр-рон… А ведь ты п-пправ — хихихи. У нас такое путешествие и такая команда — что… Брр-рру-гагага!! — это самое по нам название!!!
Оддбэлл закончил, наконец, судорожно хихикать и булькать, утёр рукавом пот и слёзы, и, красный, словно только что вышел из бани, полез запихивать барахло обратно в кладовку.
Щипцы, впрочем, взял, придирчиво осмотрел, и, брезгливо подняв большим и указательным пальцами, высунул на вытянутой руке за борт и отпустил. Инструмент угодил куда-то на задний дворик башни, тут же бесследно утонув в зарослях крапивы и жёсткой высохшей осоки.
Закончив уборку, мистер Блэст встал, отряхнул рукава, колени и руки и озадаченно уставился на чехол походного телеграфного аппарата, крепко прикрученного к специальному столику у правого борта. А затем разразился очередным приступом смеха.
— Ты это… Чего? — не понял Оберон. — Я думал — всё, хватит на сегодня…
— Нет… — беря себя в руки и сдерживая хохот, проговорил мистер Блэст, — Нет. Я уже не о том. Вот ты мне скажи: мы с тобой телеграмму Луизе отправили?
— Нет… Ну так ты же так торопился обратно…
Тут до Оберона дошло, и он тоже захихикал, застенчиво прикрывая ладошкой рот.
— Зачем мы собирались искать телеграфный пункт, если у нас на борту свой есть?
Переглянулись, ещё немного посмеялись, беззлобно подкалывая друг друга на тему забывчивости, легкомыслия и состава выпитого вечером у родственника чая, и пошли включать аппарат.
***
…Луиза не находила себе места. Аппарат в гостиной молчал, глазок не светился. Искатели не выходили на связь…
Женщина хваталась то за одно, то за другое, но никакая работа не шла, ничего не получалось и всё валилось из рук. Луиза в сердцах накричала на горничную, отчитала дворника через окно за излишнее, по её мнению, количество опавших листьев на дорожке, и снова заметалась по комнате туда-сюда, ожидая вестей. Наконец аппарат дзинькнул кареткой лентопротяжного механизма, мигнул индикатором, сухо застрекотал, и из окошечка прерывисто полезла бумажная полоса с чётко отпечатанными точками и тире. Несчастная мать семейства подбежала к столу и открыла справочник «Азбуки Мурзе». Медленно, сбиваясь, водя тонким пальцем по ленте и смазывая не успевающие высохнуть чернила, Луиза прочитала следующее:
«Сестра, мы облетели Столицу несколько раз. Порадовать нечем: Эмилии здесь нет. Отправляемся дальше на Север, контролируя открытую местность, а особенно — дороги. С Генри пока не встречались. Твои Сэмюэль и Оберон.»
Женщина уронила руки и обессиленно опустилась в кресло. На пол, словно длинное узкое белое перо с чёрным рисунком, колыхаясь, спланировал обрывок телеграфной ленты.
***
Утром Костя подорвался ни свет ни заря, колено не болело, и ночные кошмары остались в памяти полустертыми зыбкими образами. По зимнему прозрачная вода сверкала в лучах восходящего солнца, легкий ветерок бодрил, а подернутые серым пеплом угли вчерашнего костерка прямо таки намекали, что неплохо было с утра кофейку. Однако, о кофейке оставалось только мечтать, в распоряжении путешественников был травяной чай и… травяной чай.
В палатке завозилась Эмилия, выползла и разложила на песочке витиеватую железяку.
Строго поглядела на Костю:
— Только не смейся, пожалуйста. Мне надо, а то я совсем тренировки забросила, — с этими загадочными словами она снова скрылась в палатке, пошуршала там и спустя минуту вышла уже курицей. Ловко поддела клювом приспособление, закинула его на спину, защелкнула на крыльях и принялась дергаться, подпрыгивая и квохча от усердия.
Костя очумело посмотрел на такое действие, потом отвернулся. Но звуки, издаваемые птицей не дали забыть дивную картину, и Костя усмехнулся, потом самым неприличным образом заржал. Он смеялся, всхлипывая и икая, борясь с душащим смехом, пока перекинувшаяся обратно Эми не огрела его сзади подушкой по голове:
— Дурак! Я летать хочу научиться, это тренажер для крыльев!
Весь смех моментально слетел, как и не было, и Костя посмотрел на девушку уже совершенно другими глазами:
— Извини, я не хотел тебя обидеть, не знал, что это такое и зачем. Я больше не буду смеяться.
Насупленная Эми плюхнулась рядом на песок, подтянула ноги к груди, обняв подушку. Костя примирительно сказал:
— Знаешь, у меня раньше была книга, там тоже про куриц, но про обычных, с птицефабрики, не оборотней, как они летать учились. Только я ее обменял на карты.
Эмилия подскочила:
— Так это твоя книга у меня? Про Затворника и Шестипалого, автобиография путешественника по другим мирам?
— Ну да, про них, но это фантастика.
— Да вот же он, тренажер! – Эмилия подскочила, подхватила тренажер и в восторге потрясла им, — Для крыльев!
— А ведь и правда можно раскачаться! Твоя курица полетит!! – Костя подхватил легонькую девушку под мышки, закружил в воздухе.
— Уже лечуууу! – взвизгнула Эмилия, заливисто хохоча.
Отсмеявшись, они упали на песок. Костя перевел дух и предложил:
— А давай, мы дальше никуда не пойдем и подождем Ворона здесь?
Когда дорогие гости в сопровождении Рауда Золотая Секира, его супруги Мори и приемной дочери Илланы прибыли в пиршественный зал, там яблоку негде было упасть. Рауд даже присвистнул:
— Знатная будет горная гномья пирушка! Попомните мое слово! Это вам не ваши эльфьи балы, где вы чинно прохаживаетесь по залам и клюете закуски, словно кулики. Эх, весело будет!
— Угу, — проворчала Мори, — гноморушка знатная будет, вот что я скажу. Как напьетесь так и попадаете под столы, словно сталактиты порушенные. Знаю я вас.
— Дорогая, не позорь меня перед гостями! — прогудел Рауд, стараясь приглушить свой раскатистый бас.
— А то Скиталец тебя не знает! — фыркнула его женушка. — Чай сиживал с тобой за одним столом.
Тиор рассмеялся:
— Не жури его так строго, Мори! Я ведь не каждый раз к вам в гости заявляюсь.
— Да этим любителям погулять и повода особого не надо.
Их дружескую болтовню прервал голос распорядителя, который зычным голосом объявил:
— Сын Повелителя Драконов Тиор Сарналеанор по прозвищу Рандир Скиталец и его друзья — эльфийский маг Лантирель Лалвенир из Таурардона и принцесса рэйсов, прекрасная Марида Орхан-ри из Поющей Пустыни! Сопровождающие их Рауд Бергхут по прозвищу Золотая Секира с супругой Мори и дочерью Илланой.
Марида тихонько ойкнула — так церемонно ее еще не называли. Тиор слегка пожал задрожавшие пальчики девушки и вполголоса сказал:
— Не смущайтесь, прекрасная принцесса! Подбородок выше! Несите ваш титул с гордостью, соответствующей вашей красоте!
— Перестань, а то я сейчас рассмеюсь и все испорчу, — прошипела та.
— Ты будешь отрицать, что ты красивая? — шепотом ужаснулся Тиор. — Но ведь это видно даже такому безнадежному слепцу как я!
— Перестань, — снова прошипела Марида, сияя белозубой улыбкой. — Мы уже совсем близко подошли. Тебя услышат.
Лантирель, шедший позади них вместе с Илланой, громко вздохнул и пререкающаяся парочка, наконец, замолчала.
Распорядитель, которого уведомили о слепоте Тиора, стукнул своим посохом в пол, давая ему знать, где следует остановиться. Король Подгорного Царства Фроуд Восьмой поспешил навстречу дорогим гостям. После обмена церемонными приветствиями, он лично усадил Тиора и его спутников по правую руку от себя и подал знак о начале пиршества.
Во время беседы за кубком вина и множеством всевозможных яств король Фроуд участливо расспрашивал сына Повелителя Драконов о том, что с ним случилось, отчего он ослеп. Тиор, не слишком вдаваясь в подробности, рассказал, что и как. В том числе и о том, что ни сам Повелитель Сарналос, ни знаменитая шаманка рэйсов Шаидэ, ни помогавший им эльфийский маг Лантирель не смогли полностью снять обрушившиеся на него чары. И теперь он вместе со своими друзьями держит путь на далекий и таинственный остров Олаору к самому могущественному и загадочному артефакту Оромеры — Зеркалу Оллара.
Король Фроуд и сидевшие рядом с ним мудрецы внимательно выслушал рассказ Тиора и предложили на следующий день еще и гномью магию испробовать. Молодой дракон только вздохнул и согласился.
А пир шел своим чередом. Вино и пиво лились рекой, прислуга только и успевала подавать новые блюда. Музыканты вовсю старались, играли, услаждая слух пирующих одами о славных деяниях героев гномьего эпоса. Скоро на смену им пришли лирические баллады, а за ними и веселые застольные песни. Середина зала, предусмотрительно оставленная свободной, постепенно заполнялась лихо отплясывающими гномами и гномками.
Лантирель, едва начались танцы, пригласил Иллану и теперь они то плавно кружили в медленном танце, то азартно отбивали степ. Мори с улыбкой смотрела на свою воспитанницу. В сердце ее боролись два противоречивых чувства — радость и тревога. Добрая гномка от души радовалась, что Иллана веселится, словно позабыв о своих ушках. Но чело ее омрачало то, что кто-то из молодежи нет-нет да и косится на девушку. Да вот еще пара кумушек шепчутся, что мохноухая Раудова приемная дочка с эльфом отплясывает. Это и тревожило Мори: а ну как этот дивный вскружит голову ее девочке, а сам-то дальше со Скитальцем отправится. И что тогда делать? И даже не пересуды досужих сплетниц беспокоили гномку. Очень уж не хотелось ей, чтобы заезжий эльф разбил Иллане сердечко.
Король Фроуд со свойственной ему мудростью и гномской прямотой заявил, что хватит Скитальцу болтать языком с трухлявыми пещерными грибами, пусть лучше потанцует со своей хорошенькой спутницей, которую увел на середину зала какой-то разбитной молодец с короткой каштановой бородой. Тиор, приложив ладонь к груди, поблагодарил почтенных старейшин за приятную беседу и встал из-за стола.
Добраться до Мариды и ее партнера, кружившихся в центре зала, было непросто, но молодой дракон уверенно лавировал между парами, не задев никого на своем пути. Как раз, когда музыка стихла, он остановился рядом со своей спутницей.
— Прекрасная принцесса, позвольте пригласить вас на следующий танец? — склонил он голову.
Гном совсем уж было собрался возразить, что это он танцует с девушкой. но встретился взглядом с незрячими глазами Тиора и, осекшись, поспешно ретировался.
— Тебе не трудно будет? — озабоченно спросила Марида.
— Не труднее, чем драться с тобой, — усмехнулся он, сжимая ладошку девушки в своей.
Музыканты решили дать передохнуть плясунам, поэтому заиграли медленную мелодию. Тиор и Марида плавно заскользили по отполированным до зеркального блеска плитам пиршественного зала. Заклинание поисковой сети и тут выручило дракона. Он уверенно вел свою партнершу, направлял, поворачивал и даже закручивал ее в танце.
Марида глаз не сводила с его лица и думала, что даже несмотря на отсутствие волос, — коротенький ежик не в счет, — Тиор очень красив. Ну, да что она хотела — его мать до сих пор слывет самой прерасной эльфийкой обоих королевств Дивного Народа. Сейчас, когда он не насмехался над ней и не гримасничал, его тонкие губы мягко улыбались, а прикрытые веки скрывали незрячие глаза. Девушка вздохнула и постаралась сосредоточиться на танце.
Музыка сменилась на быструю, веселую. Заклинание и тут не подвело Тиора, а уж перебирать ногами он мог и вслепую.Марида же задорно отплясывала, волчком крутясь вокруг него. Ее колокольчики звенели при каждом движении, привлекая всеобщее внимание к паре.
Натанцевавшись вдоволь, путешественники вспомнили, что они все-таки устали с дороги, поблагодарили за великолепный прием короля Фроуда и отправились в отведенные им покои. На пороге пиршественного зала они огрлянулись, окинули взглядами уже заметно подгулявших гномов, и Лантирель глубокомысленно заметил:
— Да уж, Мори была абсолютно права. Еще немного и здесь точно будет гноморушка!
Друзья весело рассмеялись в ответ. Пожалуй, если бы Иллана не пошла их провожать, то они точно заблудились бы в бесчисленном множестве тоннелей, переходов и галерей.
Шедший впереди вместе с Илланой Лантирель что-то рассказывал своей спутнице, когда какой-то шорох и сопение сзади отвлекли его. Он замедлил шаг и оглянулся. Так и есть! Тиор снова подшучивал над Маридой и, конечно же, не смог отказать себе в удовольствии, как обычно, цапнуть ее за длинную кисточку на ушке. Рэйса на осталась в долгу и тут же потянулась к острым ушам приятеля. Тот, смеясь уворачивался, пользуясь своим более высоким ростом.
— Марида, должен предупредить тебя об одной в высшей степени замечательной особенности эльфийских ушей, — с самой серьезной миной заметил Лантирель.
— О какой же это? — в один голос поинтересовались Тиор и Марида, которая тут же воспользовалась тем, что он отвлекся и ухватила его сразу за оба уха.
— Дело в том, что уши у эльфов являются очень мощной эрогенной зоной, — сказал Лантирель, щурясь, как кот на солнышке. — Таская Тиора за уши, ты очень сильно воздействуешь на нее. Впрочем, как я вижу, он и сам не против.
— О, да-а-а! Милая! Еще-о-о! — томно простонал Тиор, приобнимая девушку за талию.
— То есть, я его…
Марида мгновенно выпустила уши Тиора из рук и буквально побагровела, отпрянув от него. Иллана, слушавшая все эти рассуждения с приоткрытым ртом и круглыми глазами, невольно охнула и прикрыла ладошками свои ушки.
— Это правда? — пролепетала она, жалобно глядя на Лантиреля.
Тот взял ее ручку, коснулся губами пальчиков и с самым покаянным видом сказал:
— Я пошутил. — и расхохотался, но так искренне и заразительно, что Иллана не выдержала и тоже рассмеялась.
Тиор откровенно ржал, схватившись за живот и согнувшись пополам. Марида, казалось, вот-вот начнет пускать струйки пара из ноздрей. Она сжала кулачки и прошипела:
— Ну, Лантирель, ты у меня сейчас получишь!
Она мгновенно, кувыркнувшись, преобразилась. Лантирель, отскочив от Илланы, бросился прочь по одному из тоннелей, а за ним длинными скачками понеслась большая пустынная кошка. Вскоре они свернули за угол, оттуда до Тиора и Илланы донеесся сперва вопль эльфа, а потом его хохот, перемежающийся сдавленными призывами на помощь.
— Она его не покалечит? — встревоженно спросила Иллана.
— Не думаю, — улыбнулся Тиор. — Марида девушка добрая. Поваляет немного и отпустит.
Он предложил Иллане руку и вскоре они нагнали убежавших друзей.
Лантирель ничком распростерся на полу, на его спине во всю длину вытянулась рэйса и сжимала в зубах кончик уха эльфа.
— Ффас я тебе твои эрогенные жоны пооткуфываю! Будеф жнать, как надо мной шмеятша!
Тиор и Иллана в который уже раз расхохотались.
— И часто у вас так?
— Примерно раз пять-шесть за день, — приподнял голову Лантирель и попытался вытащить ухо из пасти рэйсы. — Ваше Высочество! Принцесса Марида! Смилуйтесь над несчастным эльфом! Отпустите, пожалуйста, ухо. У вас очень острые зубки. Боюсь, вы, и правда, откусите его.
— Так и быть. Оставлю твои уши в целости и сохранности, — сказала Марида и соскочила с эльфа.
Лантирель поднялся и принялся отряхивать свой наряд от пыли. Рэйса с задумчивым видом обозрела эльфий тыл, но решила все-таки не кусать.