Пробежка до угла заставила сердце биться с удвоенной силой. Идти под одним плащом вдвоем было неудобно и шумно. То и дело, запинаясь, друзья преодолели еще пару метров. Толстая каменная кладка стен не давала ощущения безопасности, являясь лишь преградой на пути человеческого зрения. Рени пытался отслеживать округу, иногда ускользая разумом вдаль, и выпадая из реальности. Себастьян шумно выдыхал, в очередной раз ощущая на своей пятке чужой носок.
За углом раздался одинарный шорох. Существо, кем бы оно ни было, притаилось и ожидало, услышав чужаков.
Редвел повертел в руках таинственный обломок метеорита, вероятнее всего стоивший Сорренжу жизни, абсолютно не понимая, какую важность из себя может представлять булыжник, которым он собирался огреть беловолосого по затылку.
Тем временем, детеныш остракона, привязавшийся к друзьям, подросший в три-четыре раза, самостоятльно находивший себе корм, кем бы этот корм ни был… детеныш-монстр, пересекший с ними море туда и обратно, спасший от своеволия Водной и вгрызавшийся в метаморфов… он, бесшумно крадущийся за ними, пошевелил кисточками на ушах и издал странный звук, больше похожий на кошачий заинтересованный «ур-р-р».
— Черт, да он же думает, что это игра! — Редвел хотел уцепить звериного ребенка за хвост, но пальцы поймали лишь воздух.
«Все нормально» — передал Рэни. Желтая пушистая задница ускакала за каменный угол, сразу послышались шипение и тихая возня. Пара лишних камней выпало. Потом наступила нескончаемая тишина. Когда двое обогнули преграду, закрываясь теневым плащом, то увидели, как огромная черная кожистая морда проглатывает небольшого дракона целиком… хвост еще пару раз бился в конвульсиях, заставляя зверька морщить нос и топырить усищи. Через пару мгновений детеныш снова был маленьким и миленьким желтым пухляшом, который не удержался и, ластясь, боднул колено…
— До этого никто, видевший трапезу остракона, еще не выживал… — Себастьян утер пот со лба и огляделся. Одноэтажная хозяйственная пристройка была украшена розовыми горшками с герканью. Рядом струился маленький фонтанчик, озаряя приятным журчанием все видимое пространство. Пасторальная картина навевала ужас.
Рени втянул коллегу в узкий дверной проем и закрыл рыжую дверцу с витражным стеклом посередине.
Себастьян поглядел с немым вопросом. В лице была явная паника. Времени катастрофически мало! «Еще один!» — вклинилась в процесс напряженного хода мыслей чужая реплика.
Неожиданно инспектора скрючило и начало трясти. Двое, сидевших тихо в углу хрупкого здания, укрытых лишь теневой накидкой, позволяющей оставаться полностью невидимыми и взглядом и чутьем ангела, обнаружили себя. Гулкие шаги на улице замедлились. Существо услышало и оценивающе обводило домик взглядом. Спустя пару мгновений, Редвел оглядел свою лисью лапу и с ужасом посмотрел на менталиста.
— Она жива. Я бы знал. — Одними губами шепнул мальчишка. А затем встал, отбросил уже ненужную серую тень на лиса и двинулся к дверям. Скрип дверных петель, громкий и фальшиво-протяжный, раскроил тишину уснувшей безлюдной улицы. Ангел стоял, широко разведя плечи, в серых брюках и обрывках серого придворного камзола. В каких бы он ни был схватках сегодня — он явно вышел победителем.
— А я тебя знаю. — Пробормотал беловолосый, пренебрежительно сплевывая, как при первой их встрече. — Ты тот чудотворчик, что лез не в свои дела и лечил всяких убогих, что лицезрели наш свет.
Рени посмотрел ему прямо в глаза, словно поймал существо крепко и надежно, еще даже не коснувшись. Что-то неуловимо, но неумолимо изменилось в расстановке сил.
Ангел что-то пытался осмыслить, ошарашено потирая виски, затем сделал неуверенный шаг назад… потом еще один. Мотнул головой. Длинные волосы густой волной ударились о плечо, враг был прекрасен
— Нет! Со мной так не пройдет. Надорвешься, малец.
— Ты запутался, дитя божье, — ответствовало духовное лицо, осеняя неожиданную паству щепотью пальцев, где должен был находиться деревянный крест. — Но я пришел показать тебе истинный путь.
Беловолосый моргнул, не имея возможности отделить наваждение от реальности: ему отчетливо был виден символ веры в руках этого мальчишки. Крест начинал светиться, все ярче и ярче, заставляя глаза слезиться.
— Уйди! У-уйди-и!!! — завопил ангел, раздирая свое лицо, из глаз текла кровь, голова раскалывалась.
— Нет, еще не конец. — Сказал Рени, подходя все ближе и ближе, убеждаясь в своей силе. — Вот теперь да.
Голова беловолосого в один миг покрылась сетью вен и мелких сосудов. С выражением удивления и страха, запрокинув шею, ангел упал на каменную кладку двора с грацией существа, которое весило полтонны…
Узкая дорожка меж кустов вела прямо к черному ходу в покои королевы. Менталист не стал дожидаться коллегу, увидев у входа еще двоих Небесных. Его руки метнулись вверх, растопыренные пальцы резко сжались в кулаки. В этот момент Рени был похож на актера, который требует аплодисментов, решаясь на смертельный номер, зная, что слава будет посмертной…
Мальчишка двумя пальцами резко ткнул остолбеневшим крылатым в грудь. Пошатнулся. Все трое внимательно поглядели друг на друга… затем демон остался стоять и, пытаясь сфокусироваться, смотрел на покрытые сеткой вен лица своих врагов.
Занавески из красного тяжелого бархата не хотели убраться с лица в первой попытке, поэтому, Рени, вошел к королеве, напоминая красное бархатное привидение, держа руки впереди, и, отплевываясь от бахромы.
— О, это так мило. Вся семья в сборе. — Небесной красоты высокая тонконогая дева посмотрела на вошедшего фосфоресцирующими голубыми глазами и вытерла кровавую руку о небесно-белую накидку стула. Перед ней лежало безжизненное тело демоницы с разорванным животом…
— Теперь, милый мальчик, ты в моей ловушке. Твой разум никогда не выберется из моего лабиринта. И ты сам убьешь всех остальных. Тех, кто пришел с тобой, тех, кто тобой руководил, тех, о ком ты даже не знаешь, и… никогда не узнаешь. Жалкий раб своих способностей.
— Я подготовился… — прошептал Рени, улыбаясь как счастливый сумасшедший, мальчишеская ухмылка падала вместе с головой, пока не раздался звук удара твердой головы о еще более твердый каменный гладкий пол. А потом эхом покатилось по высоким акустическим потолкам звонкое эхо подпрыгивания витаманы…
магреспублика Илата, город Илата
16 Петуха 606 года Соленого озера
Обри очень жалела, что не посмотрела, как допрашивали мелкого засранца Витама! Наверное, это было что-то очень интересное, раз прошла всего пара часов, а он уже согласился сотрудничать.
Но Обри была занята. К ним все-таки пришли мясники, еще и остатки ее трущоб привели под руководством Элис. Именно из них Сид сооружал второй ряд оцепления, дырявый, как решето, но все равно здорово помогший. Вот только в оцеплении оказалось много людей, у которых тоже если не друзья, то знакомые были среди запертых на рынке. И надо было как-то объяснить, что все будет в порядке.
Обри не знала, почему именно она этим занимается. Но у нее получалось делать так, чтобы цепочка как бы городского ополчения оставалась цепочкой, а не побежала проверять, что на площади происходит.
Потом пришли девчонки Ямба, попросили всех, кто ел сахар или даже просто общался с циркачами, собраться рядом с зараженными, и у Обри волосы на голове зашевелились. Добрая четверть цепочки, смущаясь, пошла избавляться от мелодии! Сид тоже, конечно. А потом Обри подумала и сама с ними пошла. Мало ли. Пусть лучше она будет уверена, что на ней никакой хитро спрятанной магии не висит, чем дергается постоянно.
Это было как-то глупо и просто, как монах толпу в конце дней соловья благословляет. Витам стоял на крыше, с охраной из пары ребят тайной службы, водил пером, а Обри смотрела на него снизу, держала Сида за руку. Музыки никакой слышно не было, просто Витам опустил перо, другие проверили и сказали, что можно расходиться.
Правда, никто сразу не ушел. Куча народа обнималась, плакала, улыбался Сид. Обри ничего особенного не почувствовала, но все равно стало как-то спокойней.
Ребята из оцепления болтали, недавно пришлось пропустить жутко уставшего парня, представившегося Роксаном О’Тулом. Он приволок с собой какого-то мужика в качестве трофея, и теперь вся тайная служба ходила с такими довольными лицами, что Обри вместе с Сидом решили, это того самого Мак-как-его-там все-таки поймали. Правда, когда Обри прямо спросила Меган, та замотала головой, отпираясь. И улыбалась при этом так, что сразу было ясно — врет.
Ну и сушь с ней.
Кит зачем-то подошел, попросил быть в дворцовом саду на втором закате. А потом стал на колени посреди улицы, у всех на глазах, и извинился. Обри дала ему по морде. В общем-то, на том и разошлись.
Ей казалось, этот придурок понимает, она его не простит. Но судя по серьезному грустному лицу, наказан он был уже с головой, а чего еще Обри хотела, она сама не знала. Наверное, чтобы этого не случалось, или суметь совсем это забыть. Но с забыванием у нее, похоже, не сложится. Не бросать же город. Он — ее.
Направился к ним Кевин, присматривавший за своими. Обри сначала подумала, он к Сиду, они ведь всегда с Максом ходили говорить за весь квартал. Но мясник остановился перед ней. Сказал:
— Ты решила с сахаром, так что трущобы твои. Полезет кто со стороны — скажи. Поможем по-соседски.
Обри серьезно пожала его огромную руку. Спросила:
— А квартал циркачей? Вы, мы, или отдадим кому-то с северного района?
— Домовым, что ли? — фыркнул Кевин. — Ну уж нет. У вас с ними граница длинней, так что попробуй забрать. Не удержишь — мы придем.
Обри не представляла, как надо удерживать квартал, тем более тот, по которому недавно бегала, словно крыса от толпы голодных детей. Но с ней был Сид, Тара Бреслин из мастерской, Элис и вообще все трущобы.
А если будет совсем плохо, можно прийти в Золотого гуся, спросить совета у Ямба.
Но это в самом крайнем случае. Они справятся и сами.
Вот прямо сейчас начали справляться — пришли на Старую рыночную и громко сказали, что всю банду арестовали, а на площади снимают магию с тех, кто ел сахар. И даже не получили камнем по голове — тот, кто его бросал, здорово промазал. Разговаривать тут было не с кем, и вместо этого они с Сидом пошли по переулкам, а потом по домам банды.
Тело Ястреба разыскали затолканным в какой-то сарай. Птица нашлась тоже.
Копать могилы Обри уже приловчилась.
После всего этого она бы точно никуда не пошла, но Сид сказал, ему интересно послушать, как господа будут пытаться делать вид, что ничего не случилось. И Обри согласилась. Не потому что ей было интересно, а потому, что может быть, если очень громко кричать под их окнами, они услышат.
Но кричать снаружи не пришлось. Этим занялся Кит изнутри.
— Да, я публично объявляю о сестре, которую вы презрительно зовете бездарной! Вы — мы все, я ничуть не лучше никого из вас — вцепились в один-единственный дар, возведя его на пьедестал. Как будто он может вырастить пищу или построить эти стены так, чтобы они не рухнули к завтрашнему полудню! Как будто многие из вас успеют изобразить своим даром нечто, что защитило бы их от брошенного ловкой рукой камня — и я сейчас говорю о любом человеке в этом городе, а не о наемных убийцах!
Обри стояла под закрытыми окнами зала, запрокинув голову, и жалела только, что не видит лица господ, в которые вот так выплескивают их же помои.
— Я бы посмотрел, — перекрыл речь Кита знакомый голос старшего О’Тула, — как вы попытаетесь что-нибудь нарисовать, господин О’Киф! Вы защищаете бездарных только потому, что сами лишились магии!
— Спасая в том числе вашу задницу! Что вы мне предлагаете, собственноручно вычеркнуть себя из рода?! Уж извините, не дождетесь! Разве что Роксан решит в О’Кифы вернуться, я с радостью осчастливлю его этим креслом вместе со всеми прилагающимся к нему проблемами!
Рядом засмеялась смутно знакомая служанка — кажется, она была на площади. Сказала, ни к кому не обращаясь:
— Вот теперь я точно верю, что Шей — это ты.
Обри удивленно склонила голову к плечу, но спросить ничего не успела — Кит перевел дух, заодно, кажется, дав высказаться кому-то более тихому, и ринулся в бой с новыми силами.
— Кто, по-вашему, виноват в том, что люди задумались о бунте? Сушь возьми, они ведь правы! Ваш сын, Дара, прав! Он имеет право на фамилию, имеет право говорить и быть выслушанным. Ида права, мой отец не должен был выбрасывать ее за порог! И если кто-то, как доблестный Гомер О’Герман — да, я буду называть его так, потому что это его фамилия! — борется с этими чудовищными порядками бесконечным трудолюбием, и за все годы беззаветной преданности получает птичье дерьмо на палочке…
Его снова перекричали, теперь во дворце стоял гвалт, как в трактире во время драки. Сид рассмеялся, обнял Обри за плечи. Она обернулась:
— Думаешь, он победит? Он там один.
— Не один, у него брат есть. Еще Ямб этот, да и Фэй, которая О’Герман, с ними будет. После бунта отличное время брать козу за рога, — упрямо мотнул головой. — Но я к родителям не вернусь, даже если позовут. Не бойся.
Обри только фыркнула, оттолкнула его. Подошла ближе к колючим кустам, не дававшим добраться до самих окон, вытянула шею. Во дворце как раз что-то решительно грохнуло.
— Господа, — прозвучал стальной женский голос. — Я дала слово Киту О’Кифу и не забирала его. Соблюдайте протокол совета. И откройте окна. Как сказал господин О’Киф, мы должны слушать народ; в таком случае, им тоже лучше слышать и видеть нас.
Обри сжала руку Сида.
Они стояли перед дворцом и смотрели, как распахиваются окна Илаты.
***
королевство Цергия, окрестности Ференики
19 Петуха 606 года Соленого озера
Конечно, Цергия не текла молоком и медом, но после бескрайнего песка даже просто увидеть растения было приятно. Сначала это были серые колючки, однако постепенно краски менялись, уплотнилась почва. Четкой границы, как в Империи, не было, и путники осознали, что достигли цели, лишь когда под ногами оказалась нахоженая дорога, вокруг — деревья с темными плодами, которыми норовили полакомиться весьма горластые птицы, а впереди — некое поселение. Сев на обочине и расстелив карту, которую Эрик прозорливо прихватил на рынке, получилось с относительной уверенностью сказать, что это Ференики, небольшой город, о котором они знали только название, и даже в нем не были уверены.
— Учитель, — задумчиво спросил Эрик, когда они сошлись на том, что ни один другой город не расположен достаточно близко к пустыне и свернули карту. — А почему мы просто не спросили? Вон же стоит дом!
Засмеялся, обнял Рагнара. Тот хмыкнул.
— Очевидно, за дни пути мы оба привыкли полагаться только на себя, не принимая в расчет никого больше.
— И друг на друга!
Рагнар отвел взгляд, вместо ответа уточнил:
— У тебя остались деньги?
— Ни монетки, — радостно помотал головой Эрик. — Я все потратил!
То есть они не ели много дней, воды почти не осталось, и при этом не было средств, чтобы купить что-либо. Вдобавок по крайней мере в Империи бродяг, ошивающихся в виду городов, гоняли, если не хуже.
Возможно, переход через пустыню был еще не самым сложным.
— Вы из Империи?
Их окликнула девушка с большой глиняной миской. Нет, она не появилась внезапно, просто вышла из-за деревьев, а гомон птиц скрыл звук ее шагов. Рагнар задержался взглядом на одежде — прихотливо обернутый вокруг тела отрез ткани выглядел необычно. Вероятно, настолько же странными будут казаться здесь их собственные халаты.
— К нашему дому давно не выходили беглецы, — она улыбалась. — Заходите, я дам вам напиться и расскажу, куда можно податься. У меня как раз недавно гостил один из вашей гильдии.
— Гильдии? — удивился Эрик, посмотрел на Рагнара. — Сюда так много людей убежало?
— Да уж немало, — засмеялась она. — Идемте. Здесь вы в безопасности.
Эрик доверчиво пошел за ней, Рагнар в последний раз оглянулся. Здесь уже не было видно той пустыни, которую они пересекли, и все же она лежала за спиной.
Наконец-то навсегда — за спиной.
***
республика Магерия, город Варна
26 Петуха 606 года Соленого озера
Заставить Уве и Юргена встретиться на нейтральной территории было сложно, но пара писем с весьма неизящными угрозами сделали свое дело. Ада, конечно, пришла первой и очень задолго, так что когда вокруг дома начал шнырять подозрительный парнишка, распахнула окно и показательно бросила ему яблоко. «Я уже здесь и внимательно смотрю по сторонам, давайте без глупостей» — достаточно понятное сообщение. Вскоре поднялся ухмыляющийся Гирей.
— Спорим, они не поймут намек?
Ада только широко улыбнулась. После целого дня переписки с братом и визита законников, явившихся за фамильными гребнями и серьгами, которые покойные родители не удосужились вписать в список приданого, Адельхайд очень, очень хотела, чтобы эти два барана не поняли.
Они ее не разочаровали. Еще и свиту с собой прихватили, совсем хорошо.
— Считай, мы пожалели убогую, — с порога заявил Юрген.
— На первый раз, — добавил Уве. А может, как раз Юрген — братья были близнецами. Любопытно. Раз они явились вдвоем, значит, считали ее достаточно серьезной проблемой, хоть и делали вид, что это не так.
— Вы должны мне долю за наводку, — напомнила Ада, удобно устроившись в единственном в комнате кресле. — Вы взяли дело, получили навар, вдобавок нарушили договоренность не проливать крови.
— И че? Дело сделали мы сами.
— Ха! Да мы бы тебя и без наводки пощипали, козочка. Хоть ты и старая…
— А ничего!
Они откровенно нарывались. Вероятно, считали, раз перед ними женщина да недавний заключенный, можно безнаказанно глумиться над ними, а то и убить, чтобы не болтали. Такие простые, откровенно топорные планы, как братья вообще деньги зарабатывали? Не только ведь грабежами.
Гир подбросил и поймал нож, спросил насмешливо:
— Правого или левого, Ада?
Она только вздохнула. Вообще-то дорогой друг должен был убить обоих братьев, если те начнут зарываться, они планировали именно так. Но Гир все еще оставался мягким.
Ада не могла себе этого позволить.
Договориться с комнатой практически невозможно. Так же невозможно договориться с полом или доской в нем, предварительно не вынув эту доску из ряда прочих.
Но вот если накрыть пол ковром, проблема исчезает.
Адельхайд улыбнулась проступающему изумлению на лицах.
— Ведьма, — выдохнул кто-то из свиты, убедившись, что оторвать ноги от ковра невозможно никаким усилием, а если ткнуть в него пальцем, тот тоже прилипнет намертво.
Она, уже не скрываясь, прокрутила в пальцах перо, поправила:
— Магичка, — вдохнула и швырнула сонетом в одного из братьев. Поманила пальцем: — Подойди ко мне, милый. Как тебя зовут?
— Юрген, — ковер отпустил его подошвы, зачарованный бедняга подошел, сел у кресла, преданно заглядывая в глаза новой хозяйке.
— Хороший мальчик, — она погладила его по голове. Улыбнулась перекошенному лицу Уве, который, тем не менее, помалкивал. Обратилась уже к нему: — Твой брат останется со мной. Ко второму закату ты принесешь в эту комнату половину украденных вещей. Естественно, половину в пересчете на стоимость, а не по количеству. Юрген пробудет у меня до дней соловья, чтобы ты осознал свою ошибку. Имей в виду, если попытаешься убить меня, этот бедняга тут же покончит с собой. Верно, мальчик?
— Я не могу жить без вас! — с жаром отозвался он. В исполнении широкоплечего бандита с грубым лицом юношеский пыл выглядел смешно. Для Ады. А вот Уве, судя по всему, было очень страшно.
— Ты понял? — требовательно уточнила она. Бандит кивнул, скорее даже поклонился. — Тогда идите. У вас не так много времени до назначенного срока.
Когда Уве со свитой торопливо покинул комнату, Ада вздохнула, потерла переносицу. Гир протянул флягу, неодобрительно покосился на изображающего верного пса Юргена.
— Можно было придушить их воротниками.
— Можно было убить их и забрать банду, — раздраженно ответила Ада. — Как мы и собирались. Извини уж, пришлось импровизировать.
Впрочем, вышло даже лучше. Уве промолчит, но вот его люди наверняка начнут болтать о случившемся, по улицам поползут слухи. Ада единственная магичка среди бандитов, никто не сможет ей противостоять. Люди мало знают, поэтому наверняка преувеличат ее возможности, сами вознесут ее на престол.
А значит, Аде вовсе не нужна роль сестры дожа Зальцман. Она может стать намного большим.
Дожем городского дна Варны.
***
Южная Империя, город Пэвэти
17 Петуха 606 года Соленого озера
Легко перетерпеть боль, когда знаешь, для чего это делаешь. В бою едва замечаешь рану, после него все еще можешь сжать зубы и действовать. Даже в самом худшем случае остается по крайней мере надежда на выживание.
Сейчас надеяться было не на что. Отектей сумел приподняться на локтях, увидел, как обмякает тело Сикиса. Его подземница убила быстро, и Отектей не понимал, чем заслужил большую жестокость.
Шанс, который ему будто бы дали, мог быть или злой насмешкой, или полным непониманием, где они находятся. Раненый, истекающий кровью человек в гвардейской куртке посреди трущоб — лучше умереть, чем оказаться в таком положении. Здесь ненавидели гвардию, а слабость сама по себе была поводом для издевок. Отектей не хотел проверять, сколь богата фантазия местных жителей и как долго он будет умирать, оказавшись в их власти.
Медленно двинул вперед руку, впился пальцами в землю, подтянул тело. Прикрыл глаза, сдерживая стон. Ноги, волей подземницы совершенно бесполезные, вспыхивали болью в хирургически точных разрезах.
Вторая рука. Еще раз.
Отектей не мог убить себя магией — знал, перо дрогнет, он не сумеет направить нарисованную стрелу достаточно точно. Но на поясе Сикиса висела сабля. Нужно только суметь подползти к нему и «шанса», так страшно дарованного, не станет.
Отектей не учел, что теряет кровь. Каждое движение давалось все тяжелей, даже боль отступила, вместо нее навалилась сонливая усталость. Но еще не смерть. А он желал поторопить ее, чтобы утром здесь нашли только два трупа, которым будет все равно, как станут над ними глумиться.
Вот и залитое кровью тело, Отектей вцепился в пояс, подтянулся одним рывком. Потемнело в глазах, но Отектей упрямо нащупал ножны.
Пустые. Он уткнулся лбом в пропитанную кровью ткань, проклиная себя за глупость. Сикис ведь убил Текамсеха, обнажил оружие! Когда подземница напала на них, сабля была у Сикиса в руке. Если ее нет здесь, значит ее выронили там, возле тела. Которое забрала подземница, лишив Отектея ясного ориентира.
Нужно было все же попытаться найти оружие. Отектей попытался развернуться, но безвольно волочащиеся по земле ноги зацепились за что-то, пришлось, переставляя руки, добираться к ним. Ловушкой оказалась пола халата Сикиса, опутавшая ступню.
Пальцы едва слушались, но Отектей все же сумел освободиться, нашел взглядом блеск сабли — совсем близко. Снова попытался ползти и понял, что не может. Сил не осталось. Ни капли.
Он лежал щекой в пыли и молча молился птицам, прося о смерти, когда услышал голос:
— Да ладно тебе, драка уже давно кончилась! Давай посмотрим.
Отектей закрыл глаза.
И чувства добрые я дрыном пробуждал.
Народная мудрость
На земле, день 1-й.
Алисса крепко сжимала палку, но чудовище возвышалось над ней на локоть, и кожа его была толстой, как камень. Алисса не боялась за себя – тварь была неповоротлива – только за лошадь. Если этот урод сожрёт лошадь, куда им потом деваться?
Алисса закричала изо всех сил и врезала по кривозубой морде. Тщетно! Монстр продолжал надвигаться на бедного мерина.
Лошадь, не имея возможности видеть чудовище, а, тем более, убежать от него, глухо стонала и пыталась переступать спутанными ногами.
Вдруг словно бы из-под земли выскочила чёрная тень и вцепилась адской твари прямо в круглый немигающий глаз!
Алисса вскрикнула и отшатнулась. А после разглядела, что это не тень, а худая облезлая кошка.
«Надо же! – удивилась Алисса. – Маленькая, а какая бесстрашная! И уж больно похожа на бедную фурию – такая же чёрная и несчастная на вид».
Тварь на кошку отреагировала не по тварски – закричала жалобно и неожиданно тонко для такой огромной туши, попятилась, села на задницу. Лапы её были слишком коротки, чтобы достать до глаза, а кошка разбушевалась не на шутку.
– Пошла прочь! Прочь! – заорала Алисса и начала с удвоенной силой молотить зверюгу по другому глазу, видно, это было её единственное уязвимое место.
Тварь долго пятилась, вспахивая землю тяжёлой филейной частью. Но как только она насмелилась встать и броситься в контратаку, в небе посветлело, и земля закачалась, не выдыхая, как раньше, а, словно бы, делая вдохи, чтобы закрыть распахнутые кругом жадные рты провалов.
Твари вдохи земли не понравились. Она неуклюже развернулась и, позабыв про людей и вкусную лошадь, изо всех сил заковыляла к разлому.
Тщетно. Толстые ноги твари были слишком коротки, чтобы развить хоть какую-то скорость. Яма, из которой она вылезла, вздохнула и, выбросив струйку пепла, закрылась.
Тварь закричала, от неё стали отваливаться куски плоти, тут же застывающие, словно обломки гигантской скульптуры из глины и песка.
Алиссе стало жалко её, ведь тварь была поначалу живой, пусть уродливой, страшной, но живой. Да и не успела она наделать вреда.
Кошка же ощущала себя победительницей. Она подбежала к повозке, гордо задрав хвост, скрипуче замяукала, почуяв съестное.
– Сейчас, сейчас, – отмахнулась Алисса, и, прикрыв локтем лицо, стала смотреть на небо.
Солнце разгоралось всё ярче. Стало понятно, что уже далеко за полдень.
Алисса и сама ощутила голод и такую усталость, что ноги её задрожали. Кошка опять замяукала, и женщина побрела к повозке.
– Ох ты, бедняга, – бормотала Алисса. – Сейчас, глупая, не кричи. В повозке есть хлеб и сыр.
Она с трудом прошла два десятка шагов, привалилась к колесу.
– Эй! – закричала она, чувствуя, что сил больше нет совсем, и что её бьёт озноб от запоздалого страха и не даёт больше сделать ни шагу. – Вылезай ты, никчёмный дурак! Поехали!
Возчик, однако, больше напоминал кучу ветоши под повозкой, чем затаившегося там человека. Только Белка смотрела на Алиссу из-под сена красными от слёз глазами. Она ещё не верила, что всё закончилось.
Не дождавшись от возчика даже мычания, женщина собралась-таки с силами, полезла внутрь повозки, цепляясь за колесо. Кошка прыгнула следом.
Алисса нашарила в узелке сыр и отломила кошке. Потом она обняла зарёванную Белку, полежала немного с прикрытыми глазами, давая себе ощутить, как солнце поглаживает по щеке, поднялась, палкой выгнала из-под повозки трясущегося от страха мужика, распутала коня, пришёптывая: «Да стой же ты, стой…»
Она сама села править, не надеясь уже на возчика, и полуочумевший мерин, всхрапывая и косясь, потащил возок по изорванной шрамами дороге. Возчик ехал в сене вместе с ребёнком и кошкой.
***
Тиллит застыла на песке в окружении трёх десятков чертей и бесов. Четыре людских магистра распростёрлись в пыли, лишившись от ужаса сознания, но не жизни. Крещёные тоже уцелели, но не решались покинуть высокий холм у реки. Оттуда доносился их жалобный вой.
Борн огляделся. Взгляд его коснулся демоницы.
– Я… Я пришла к тебе, потому что любила тебя, Борн, – пролепетала она.
– Прочь, дура.
Борн, отвернулся от Тиллит, помог Фабиусу подняться.
– Тебе нужно попить воды, маг. Пей, как следует. Я много взял от тебя.
Фабиус поплёлся к реке. С трудом спустился по тропинке к воде. Склонился: из реки на него смотрел старик с красным от жара лицом и абсолютно седой бородой.
Маг попробовал представить чашу – не вышло. Пробормотал формулу её воплощения – ничего. Тогда он встал на колени, зачерпнул ладонями воду и стал жадно пить.
Демон подошёл, присел рядом на корточки.
– Почему ты не сказал мне, что это – Дамиен?.. – спросил маг, косясь и смачивая водой обожжённое лицо. – То есть… что это – наш… наши мальчики похитили Алекто? – маг с трудом распрямился, но не удержал равновесия и со стоном сел на песок.
– Мог ли я доверять тебе полностью? В Аду принято так: если ты добил лучшего друга – ты велик и достоин всей глубины падения в Бездну, если же не добил – то, оклемавшись, униженный милосердием друг добьёт тебя сам.
Маг вздохнул.
– Вообще-то, на земле всё точно так же…
– Жаль. Мне нравится разнообразие земли. Её металлы. Её растения. Элементали. Я изучил химию Ада слишком легко. Здесь – простор для науки огромен…
– Это верно, – кивнул Фабиус. – Науки всегда завораживали меня, давали пищу уму и восторг телу. А приходилось считать мешки с овсом, да распекать ленивых слуг.
Магистр вымученно рассмеялся. Он боялся ещё раз посмотреть в воду и увидеть себя седым и старым.
– Я скоро умру? – спросил он, стараясь сохранять в голосе беспечность. – Магия больше не слушается меня. Если она вышла вся… Я ведь давно пережил любые людские сроки.
– Ничто не может выйти всё, иначе и я не стоял бы рядом с тобой. Да, мир стал более твёрдым. В нём больше не слепишь так просто свечу. Но, пожалуй, зажечь её – всё же получится. Огонь лёгок. Как и прочие стихии, кроме земли. Они будут немного поддаваться вашей слабой магии, я полагаю. Договора-то с Сатаной никто не отменял, чтобы он там ни пытался орать сегодня. Бумага способна стерпеть многое, пусть она и из великой книги адских Договоров. Впрочем, я читал, что твои предки владели иным – магией машин и железа. В этом твой путь. Молодость же не сразу покинет тебя. Ведь ты создал её не магией, а наполнив свою кровь флюидами демонической жизни. Это не образ, иное. Не бойся же. Вся беда – что твоя борода побелела от страха, так сбрей её! Сколько-то у тебя впереди, если не сумеешь снова поймать в свои сети инкуба.
Борн усмехнулся и протянул магу руку, помогая встать и взобраться на крутой берег.
– Впрочем, вот он я, перед тобой.
– Ты?
«Сказать «ты не враг мне»? – подумал Фабиус. – Так и те были не враги…»
– Мне трудно сейчас подобрать слова… – пробормотал маг.
– И мир слов – по-прежнему иллюзия, – кивнул Борн.
Он окинул взглядом берег.
– Боюсь, нам придётся спасать твоих великих магистров. Или вон тот старичок, Грабус, скоро отдаст кому-нибудь душу.
Фабиус вздохнул, обернулся всем телом.
Маги поднимались с земли. Тогус поддерживал Грабуса, но и сам шатался, словно ветер всё ещё сбивал его с ног.
– Надо бы повозку… – кивнул Фабиус. – Мы пойдём с тобой сейчас к мосту и…
– Я сумею вызвать повозку без хождений туда-сюда, я всё-таки демон, и магия – суть моего естества. А вот тащить их на остров я бы поостерёгся. Они готовы были сдать тебя Сатане с потрохами.
– Вот он им и судья. Скажи лучше, как ты сам? Тебе ведь тоже пришлось несладко. Где был ты и куда пропал?
– Сатана запер меня в Междумирье. Он надеялся обыграть и тебя, заставить тебя оклеветать меня, обвинить в похищении Алекто. Ему нужен был хотя бы фальшивый бунтарь. Сатана заскучал, видно новая супруга уже надоела ему…
Борн улыбнулся, покачал головой:
– Он не сумел перехитрить тебя! Я знал, что ты умён Фабиус, и ты – замечательный обманщик!
– Вот уж нашёл ты мне доблесть! – усмехнулся маг. – Ладно, зови повозку, коль можешь. Я бы тоже на ней…
Он сделал шаг, но согнулся, уперев руки в колена.
– Что-то ноги мои, словно связанные верёвкой.
– Не благо для смертного видеть отца, пусть и приёмного, – согласился Борн. – Он весь – суть изменение. Мог и вовсе разучить тебя ходить.
Фабиус хмыкнул и стал массировать колени.
– А как же Алекто? Почему она не выдала нашего мальчика?
– Аро – её прапрапраправнук по матери. И он жестоко оскорбил фурию, вызвав на землю, но не пустив на остров.
– Но зачем Дамиен?.. – Фабиус зашёлся в мучительном кашле.
– Не Дамиен. Аро, – инкуб покачал головой. – Думаю, это Аро в бреду позвал мать. Тиллит, а она мать ему, не услышала, но явилась фурия. Видно, она испугала его и получила от ворот поворот.
– И отправилась в Ангистерн? Зачем?
– Захватить власть над миром людей и мстить. Ты не знаешь законов Ада, но поверь мне на слово – более страшное оскорбление даже я не смог бы придумать. Алекто не могла выдать мальчика, она мечтала отомстить ему сама, когда Сатана вернёт ей облик, но Изменчивый оказался жаден и в своём гневе. Он и без того ограблен – мир людей не подневолен теперь ему.
Фабиус поёжился, глянул на покосившуюся башню. Рассказанное и укладывалось, и не укладывалось в его голове.
– Что же натворили мы с тобой, а? – спросил он тихо.
– Что-то натворили… – Борн вздохнул и нахмурился. – Постой-ка, я загляну сначала на остров.
Он прикрыл глаза, удаляясь разумом. Инкуб так устал, что даже магическое зрение давалось ему с трудом.
– Слуги твои умны, – сообщил он. – Попрятались по подвалам. Не сердись, я оповестил их твоим голосом о повозке и о том, что потребуются еда и постели.
– Ну что ж тебе возразишь? Иного голоса они бы не послушали.
И тут Борн напрягся весь, вытягиваясь в струнку, словно собака, почуявшая зайца.
– Что? – так и подскочил Фабиус. – Ты нашёл мальчика?
– Чёрный Ветер слизал все старые запахи! Я чую его! Да!
– Смотри же как следует! Где он? Покажи мне?.. Мне! Дай!
Демон обнял его горячей, пахнущей корицей рукой.
– Смотри со мною, маг, я помогу. Видишь? Твои прачки и кузнец. Они вытаскивают детей из погреба!
Маг и вправду увидел большой погреб, что был устроен у конюшни для хранения овощей. Ах, как он любил зимой драники из картошки!
Притвор погреба был открыт, жерло его уходило глубоко вниз, ступени лестницы были высокими, рассчитанными на взрослого, и детей подавали снизу, а кузнец вытаскивал. Узрел Фабиус и того, кто так взволновал Борна – перемазанного землюю русоволосого юношу, похудевшего до синевы под глазами, дрожащего от холода, но живого.
Далее же Фабиус глазами демона увидел небывалое: как кухарка со слезами обнимавшая всех детей, обняла и этого! И мальчик в ответ без раздумий ткнулся лицом ей в щёку!
Фабиус был потрясён таким панибратством, да и Борн недоумевал, ведь слуги должны были ощутить в Аро иного, и фурию он всё-таки вывалил именно на их головы.
Магистр начал было размышлять, какими словами он объяснит сыну недопустимость объятий со слугами, но взглянул на Борна и оторопел: они же так и не решили, чей это теперь сын!
Борн тоже покосился на Фабиуса, похоже, он думал в этот момент о том же самом. Магистр натянуто усмехнулся:
– Давай откормим его сначала, больно исхудал…
– Я бы даже сказал: сначала поговорим с ним. Я устал гоняться за тенью его сознания, устал жить его запахами… – Борн остановился, провёл ладонью по окаменевшей твари-браслету на запястье. – Я сам сейчас, как мой Локки.
Фабиус окинул взглядом его изодранную одежду, опознавая в ней свою, хмыкнул:
– Нам бы с тобой в баньку, а? И рябиновой? Или имбирного кваску?
– В баньку? А что это такое? – оживился Борн, уже вполне доверявший Фабиусу, если речь касалась человеческих развлечений.
– А это такой ма-аленький домик с горячей-горячей печкой-каменкой…
– О! – воскликнул инкуб. – Можешь не продолжать, я согласен! Если бы ты знал, как я промёрз!
– Баню я тебе обещаю сегодня же вечером!
– Это тоже традиция – ожидать вечера?
– Ну а ты как думал!
И они продолжили бы эту лёгкую, почти куртуазную беседу, но магистр Грабус, поддерживаемый чернобородым Тогусом, доковылял до них, наконец.
Он вскинул петушиную голову, словно бы намереваясь клюнуть Фабиуса, но демон, оборвав совершенно разлохматившийся манжет рубашки, обернулся и поинтересовался в лоб:
– Извиняться пожаловали, магистры? А то – подумайте на досуге, кто даст вам сегодня еду и ночлег!
Потом демон кивнул Фабиусу, и они пошли к мосту пешком, разминулись с повозкой, и на остров попали гораздо быстрее магистров, которые долго грузились, не понимая, как им рассесться по чину в простецком крестьянском возке. Впрочем, если бы Борн не оглянулся, может быть, и кобыла не задичилась бы, и конюх не провозился бы с ней так долго.
На острове Борн стал похож на молодую охотничью собаку, он вертелся, хватал открытым ртом воздух. Фабиус уговорил его переодеться, чтобы не пугать ребёнка, а увидев, что кожа инкуба вся в ранках и ссадинах, послал прачку за чистым полотном и помог обтереться хорошей водкой.
– Ничего, – приговаривал он, – после бани станешь как новенький!
Борн делал вид, что верит.
Они вышли от прачек, и Борн повёл Фабиуса туда, куда давно звал его запах. К удивлению магистра это оказалось жилище кухарки – большая комната за кухней, где она вековала одна, смирившись с тем, что сыновья выросли и завели свои семьи в Лимсе.
Маг стукнул в дверь и тут же вошёл. Кухарка вскрикнула, выкатилась навстречу, раскорячиваясь посередь комнаты и закрывая кого-то обширными телесами.
– Иди-ка ты лучше… э-э… блинков нам… – пробормотал Фабиус, отстраняя женщину и шагая вперёд, к деревянной лавке у окна.
Шагнув, он встал и открыл рот, словно рыба.
Что он мог сказать сыну? Каким именем назвать?
Юноша сидел на лавке, покрытой плотно вязанным шерстяным одеялом. Он ласкал тонкими пальцами эфес дорогого кинжала. Такого магистр раньше не видел в своём доме. Лезвие было покрыто редким хитрым узором. Это был старинный кинжал, наточенный и приведённый в порядок.
– Как ты зовёшь себя теперь? – спросил Борн, и мальчик вскочил.
И тут у Фабиуса внутри тоже всё встало колом. Ведь это из-за меленького мерзавца они с инкубом перетерпели сегодня больше смерти! Мир чуть не погиб, а он сидит себе тут, в каморке кухарки… Кухаркин сын!
Фабиус ощутил, что рука его сама нашаривает прут, а воображение усиленно пытается материализовать сие орудие возмездия.
– Ну, инкуба ты вызвал по глупости! – взревел он. – А фурию? Фурию-то зачем?!
– А ты думаешь, мне было легко здесь такому? – прошептал юноша, пятясь к окну, чтобы оказаться зажатым между лавкой и подоконником. – Легко быть себе палачом и жертвой? Так делает каждый, но каждому ли дано увидеть, ощутить, понять?
Он выпалил давно заготовленные фразы и замер, ощетинившись как еж. Силы осмысливать вопросы и отвечать на них в нём не было.
– Перевоплотившись, мальчик утратил себя прошлого в этом мире, – с усмешкой подсказал Борн, который прозрел уже всё до тонкостей. – Я был прав. Он утратил и память, и связи. Испугался. Позвал мать. Мать его не услышала, она сама ещё малолетняя дура, но отозвалась её прапрабабка Алекто. Явившись – она лишь напугала его. Он не сразу и понял, кто перед ним, а осознав, попытался защитить от фурии хотя бы остров, чем оскорбил Алекто до глубины естества. Нам повезло, что его бабка так и осталась кошкой.
– Я знал, что мозгов у него меньше, чему у чертей! – рявкнул Фабиус.
– Угомонись. Ребёнку пришлось и в самом деле непросто. Нужно быть очень плохим парнем и очень хорошим демоном, чтобы удержаться между двух невозможных, – мягко сказал Борн и положил Фабиусу на плечо тяжёлую горячую руку. – И стать… кем? Кто ты?
Объятьем демон пытался остеречь Фабиуса, не дать ему задать вопрос, что вертелся у того на губах, но не преуспел:
– Чей ты сын?! – выкрикнул маг.
– Мне ли знать? – усмехнулся мальчик побледневшими губами. – Я не человек и не демон. Иначе ты не стоял бы здесь рядом со мной, маг. А был бы трупом или стоял рядом с трупом! Убирайся! Я – не твой сын. Я не…
Он заплакал. И внешне – это были человеческие слёзы.
Борн так и вытаращился.
– Вот это номер… – пробормотал он, оттаскивая Фабиуса, рвавшегося схватить и встряхнуть юношу. – Ну ничего, маг. Разберёмся и с этим, да? Плачет, значит, хотя бы совесть у него имеется…
– Я ему сейчас покажу – совесть! Я его…
– И что это даст нам всем? – удивился Борн. – Какой-то новый опыт, кроме того, что и человеку, и сущему больно, когда ему делают больно?
Магистр заморгал, не понимая смысла фразы.
– Опыт? Какой тут опыт? – проворчал он в недоумении. – Вот выдеру – будет у него опыт!
Борн засмеялся и схватил Фабиуса за плечо.
– Пойдём-ка сначала запишем это!
– Куда?
– В амбарную книгу, конечно! – он говорил, тащил мага к дверям и смеялся.
– Да куда ты тянешь меня? – отбивался Фабиус.
– Спасаю от конфуза!
– Да почему! – Фабиус вывернулся и остановился, уставившись на мальчика, вжавшегося в угол между окном и лавкой.
На мальчика?
– Аро хорошо знал теорию, – усмехнулся Борн, вытирая слёзы, так легко выступавшие у него от смеха. – Инкуб может только брать. Твой сын нарушил естественное и вызвал невозможное. Форма Аро ещё не была утверждена в Аду. Он изменился, а за ним переродилось и тело. Он не наш сын, маг: не твой и не мой. Он – наша дочь!
– ? – маг хватанул воздуха и не мог его выдохнуть.
Борн посмотрел в бледное лицо Фабиуса и хмыкнул:
– Ну а теперь – попробуй-ка его выдрать! Вот визгу-то будет!
И он пошёл прочь. Но у порога Фабиус, кое-как отдышавшись, догнал его.
– Что же делать? – спросил он шёпотом, склоняясь к уху демона.
– Ты же обещал блины, а потом баню? А потом будем пить рябиновую.
– А как же… э-э… Она?
– Да как-нибудь утрясётся.
– И она что же, совсем ничего не помнит, да? Никого из нас?
– Похоже, что так.
– Может, зря ты прогнал Тиллит?
– Ещё чего! Это не та баба, что нужна ребёнку. Твоя кухарка нравится мне гораздо больше.
– Ну, это ты не видел её лет двадцать назад!
– Так она и сейчас не мегера. Тиллит – едва за триста, а она…
– Триста?!
Во дворе они опять столкнулись с возком.
Магистр Тогус спрыгнул из него и бросился к Фабиусу:
– Магистр Грабус желают…
Но Борн тут же возник на его пути, прикрывая бегство Фабиуса, и, стоило тому скрыться в дверях летней кухни, исчез сам.
Слуги, впрочем, встретили магистров, как должно. Они же выловили из реки и труп мэтра Тибо.
В кухне было холодновато для Борна, и они подбросили дров. Кухарка внесла первую партию горячущих блинов. Магистр Фабиус сам разлил вино, не самое лучшее, что у него имелось, но надо же было с чего-то начать.
– Думаешь, мы справимся? – спросил он, глядя как Борн пробует первый в своей жизни блин. – А как же души? Ты же не сможешь питаться только блинами?
– Мне хватит врагов, я полагаю, – Борн прожевал и кивнул, одобряя блины. – Где женщины – там и враги.
– Мы справимся! – Фабиус с остервенением набросился на еду. Ему казалось, что он не ел целую вечность. – А вот что делать с магистрами… – пробурчал он с набитым ртом.
– А ты пригрози, что я их сожру? – предложил Борн и снова рассмеялся. Глаза его блестели.
– Знаешь, – признался Фабиус. – У меня сроду не выходило с девицами. – Нет, я любил и горел, но только одна смогла понять меня и дать мне тепло. Настоящее тепло. Её звали Райана. Это она родила мне Дамиена. Я… Я – хуже твари, инкуб. Она умирала от родовой горячки. Я должен был лечить её, спасать. А я поддался предрассудкам, решив, что так и положено той, что родит мне сына, наделённого магическим даром. Я дал ей настой, который убил её, сонницу. Яд, что ведёт к смерти через долгий сон.
– Она простила тебя, маг. Иначе башня не устояла бы.
– Ты уверен? – нахмурился маг.
– А чего мне уверяться? Глянь в окно – вон она, разве что покосилась слегка. Да и врёшь ты насчёт настоящего тепла. Есть оно в тебе и сейчас.
– Я – вру? – вскинулся магистр.
– Ну, не врёшь, так слепой. Ты – подливай. Чую, судьба нам поможет управиться и с девчонкой.
– Судьба? Моя-то – всю жизнь поперёк…
– Баня, я думаю, поправит сегодня вечером и тебя, – фыркнул демон. – Не томи же, пей со мной. Не то я пойду и закушу этим назойливым Грабусом! Всё равно толку теперь от магов – как от козлов молока!
В помещении запах химии и подгоревшего цыпленка стал отчетливее, и Азирафаэль предпочел сосредоточиться на обуви. Действительно, очень тонкая кожа хорошей выделки. И подошва тонкая. Бальные туфли, плохая защита для того, кто пошел танцевать по раскаленным углям.
Кроули зашипел на вдохе, когда Азирафаэль осторожно потянул прилипший к дочерна сожженному мясу шелковый носок. Ангел отдернул руку, ругая себя последними словами.
— Извини. Я сейчас.
Он не стал подниматься на второй этаж за тазиком и теплой водой и даже пальцами щелкать не стал — все это тоже было всего лишь декорациями и своеобразной игрой в хорошего правильного ангела, подчиняющегося предписаниям и традициям, и сейчас выглядело бы… плохо бы выглядело, чего уж там.
Впрочем, оно и сейчас так выглядит.
— Ангел, послушай… — Голос у Кроули ломкий, готовый вот-вот сорваться. — Это и правда лишнее.
Почему-то поднять голову и взглянуть ему в лицо оказалось вдруг слишком трудно. Азирафаэль и не пытался. Упрямо качнул головой, наклонился ниже. К самой воде. Подул на нее, глядя, как без следа растворяются золотые искры. Миг — и нету. И словно бы не было. Просто вода.
— Это просто вода, — сказал очень тихо, осторожно заворачивая мокрую брючину вверх по икре. Туда, где еще есть кожа, пусть и воспаленная, красная с синеватыми прожилками. И еще выше, к колену, где кожа уже нормальная. Только горячая. Очень.
Кроули снова резко вздохнул и зашипел. Но больше ничего не сказал.
Просто теплая вода. Двадцать шесть градусов, температура человеческой кожи. Все равно будет больно, но хотя бы не обожжет сильнее. Просто вода, и никакой святости, никакой благодати, Азирафаэль за этим особо следил, чтобы не дай Всевышняя. Ни капельки.
Только любовь.
Крутой раствор, столько, сколько вода сумела принять, не испарившись от перенасыщенности. Хорошо, что Кроули демон, он не поймет, демоны не умеют такое видеть.
Носки приходится удалять тоже чудом — постепенно, по волоконцу, стараясь не задеть оголенных нервных окончаний. Омертвевшая серая кожа местами отслаивается вместе с волокнами ткани. Азирафаэль сдувает и их, развоплощая. Запах химии и подгоревшего мяса усиливается. Повреждения похожи на некроз от химического ожога — и не похожи одновременно: некроз гуманнее, он убивает на пораженном участке нервные окончания, и боль приходит не сразу, а лишь через день или два, когда начинается воспаление вокруг. Азирафаэль последнее полгода довольно много времени проводит в госпитале святого Варфоломея, куда привозят пострадавших во время бомбежек, и знает, как выглядят жертвы зажигательных бомб. И что они чувствуют, он тоже знает.
На тыльной поверхности стопы кожа багровая и опухшая, вздулась желтыми волдырями. Ближе к пальцам волдыри полопались. Обе подошвы превратились в сплошные кровоточащие язвы, пальцы слиплись. Человеческое тело ерунда, будь это просто ожоги, Кроули и сам бы их залечил, не заметив, да и трудновато обжечь того, кто способен не получить ни царапины в эпицентре взрыва зажигательной бомбы*****.
Да только вот святая земля выжигает язвы на истинном теле демона, и это куда страшнее и так просто не лечится. А он еще ходить пытался, просто зла не хватает!
Азирафаэль аккуратно смыл с подошвы и пальцев омертвевшую ткань, желтые пленки, грязь, кровь и сукровицу, стараясь не прикасаться, только водой, только на расстоянии тепла, когда есть ощущение, что рядом, но прикосновения нет. Вода в тазике осталась кристально чистой, хорошо, что Кроули не приходит в голову посмотреть вниз, а то мог бы и догадаться.
Осторожно вынув омытую ногу из воды, Азирафаэль уложил ее себе на колено так, чтобы пострадавшая часть оказалась на весу, наклонился еще ниже, почти касаясь губами покрытой волдырями кожи (но именно что почти, никаких касаний!), и подул. Не только на кожу, но и глубже, обволакивая золотистым сиянием перепутанные и оплавленные линии энергопотоков там, глубоко, расправляя их, восстанавливая, разглаживая, вытягивая боль******.
Никакой святости. Только любовь. Чистая. Заживляющая.
Кроули резко вздохнул и слегка ерзнул на диване, но так ничего и не сказал. Замерший было на мгновение Азирафаэль набрал в грудь воздуха и снова подул, теперь уже размазывая мерцание по более поверхностным слоям и видя, как в каком-то полудюйме от его губ черно-багровый цвет поврежденной кожи постепенно высветляется, словно бы размываясь и выцветая. В неверном свете газового рожка это можно было бы принять за игру теней или воображения, но Азирафаэль ангел, ему незачем гадать. Он точно знает.
И поэтому дует снова.
Когда поврежденная кожа верхней стороны стопы приобрела свой естественный цвет (ну разве что, может быть, немного более нежный и розовый), Азирафаэль перешел к подошве. С нею сложнее: повреждения более глубокие, здесь на истинном теле могут остаться шрамы, которые долго не заживают, а потом, даже зажив, все равно будут болеть. Если оставить все как есть и дать заживать самостоятельно или просто поверхностно зарастить, глубоко не прочистив, так и получится. Но концентрированная любовь — штука сильная, и если как следует постараться…
Азирафаэль старается. До головокружения, до золотистых искорок перед глазами. В конце концов, дело ведь вовсе даже не в Кроули. Он же ангел, это просто его работа.
Выше щиколотки воспаление снять можно уже и руками: там кожа хотя и обожженная и чувствительная, но сохранилась, а дыхание лучше бы поберечь, и так уже голова кружится, а дело сделано лишь наполовину. Еще одно мелкое чудо — высушить брючину прежде, чем раскатать. И начудесить мягкий плед Кроули на колени, чтобы краем можно было обернуть свежеподлеченную ногу. А подколенную резинку с подтяжками для носков можно отщелкнуть и пальцами, для этого никаких чудес не требуется.
Оказывается, у Кроули очень красивые пальцы не только на руках. Сначала как-то не заметил, не до того было, да и торопился, подгоняемый чужой болью. А теперь вот разглядел. Красивые такие, длинные и изящные. Впрочем, чему удивляться, он же все-таки ангел. Хоть и падший. А что кожа на подушечках нежно розовая, незагрубевшая, как у младенца — так это твоя заслуга, сам же старался, чистил и наращивал, убирая лишние эманации, как верхние, так и нижние. Вот и вышло такое, как будто с нуля, как будто не было всех этих шести тысяч лет.
И очень хотелось тронуть это нежное великолепие губами или даже лизнуть. Просто так.
Азирафэль поджал губы и только еще немного подул, закрепляя эффект. И отдернул голову, потому что Кроули резко выдохнул и поджал пальцы, большим почти задев ангела по губе. Словно легкое предупреждение: не стоит. Спасибо, но нет. Благодарность имеет свои границы, и переступать их не надо.
Ну и ладно. Ну и не больно-то и хотелось.
А вот еще подуть внутрь, заново выглаживая уже распрямленные и срощенные энергопотоки, — это св… Нет! Не святое!!! Конечно же, не святое! Просто… Ну почему бы и нет, кому от этого станет хуже?
Обдувая уже совсем залеченную щиколотку еще и поверху, Азирафаэль все же не удержался и коснулся ее губами — быстро и воровато, словно бы нечаянно. И тут же пожалел об этом, потому что Кроули явственно вздрогнул и зашипел. Еле слышно, но все же. Непроизвольно вскинув голову на это шипение, Азирафаэль пожалел еще больше: глаза у Кроули были плотно закрытыми, а лицо — мокрым.
Все-таки Азирафаэль сделал ему больно. И, похоже, не раз, хотя так старался…
Плохо старался.
Еще одна высушенная брючина (сегодня он выбрал лимит на несколько недель вперед, Гавриил будет ругаться) — такая мелочь по сравнению с невероятно огромным количеством потраченной любви. Но в том-то и прелесть с этой любовью, что она неподотчетная, а лично его, Азирафаэлевская, и тратить ее он может сколько угодно. И никто не заметит, ни Гавриил, ни даже Кроули.
Еще один отщелкнутый подколенный ремешок.
И — шрам, уходящий под него и выше. Старый шрам, неровный, так и не сглаженный временем.
И — онемевшие пальцы, когда он машинально попытался разгладить и этот шрам не на человеческой коже, а в глубине истинного тела…
— Кончай косплеить Иисуса, — сказал Кроули почему-то шепотом, напряженным и злым. — Я тебе не прокаженный.
Азирафаэль вздрогнул и смутился, поняв, что уже довольно долго сидит, продолжая наглаживать старый шрам онемевшими пальцами. Отдернул руку.
— Извини.
— И где обещанный кофе? Вот и верь после этого ангелам!
Снова шепотом, и улыбка кривая, дерганая, и он опять нацепил очки.
— Сейчас будет, подожди минутку.
Ладно, не минутку, а три: все-таки с кофе у Азирафаэля действительно не было практики, и пришлось повозиться, пока удалось начудесить что-то более или менее приличное. Но когда он через три минуты снова спустился на первый этаж, Кроули уже спал, неловко пристроившись щекой на диванный валик и кутаясь в плед: его бил озноб. При появлении ангела он не проснулся, только передернул плечами и прошипел что-то неразборчивое.
Азирафаэль отставил источавшую дивный аромат чашку на придиванный столик и подумал, что правильно он не включил электрическую лампочку, словно чувствовал. Живой огонь милосерднее. Он дает глубокие тени, в которых можно спрятать многое и спрятаться самому. Сделать вид, что не заметил. Что не было ничего.
Помочь отвернуться к спинке дивана лицом, подсунуть подушки под голову и ноги, укутать поверх пледа еще и одеялом. Тебе же нравится спать, Кроули? Вот и спи. Ничего особенного, просто ответная благодарность. Уже завтра мы оба о ней забудем.
И знать, что сам ты никогда не забудешь онемевшие пальцы и чувство вины за чужую боль, как сегодняшнюю, так и ту, шеститысячелетней давности, в которой ты вроде бы вовсе и не виноват.
______________________
1 И не могло быть, поскольку освященная земля и намоленная внутрихрамовая атмосфера — не то сочетание внешних факторов, которое требуется демону для комфортного самочувствия.
2 Все-таки маленькая церквушка в Гринвиче — это вам не собор Святого Павла, устоявший даже в черную ночь 29 декабря, ей и одной случайно уроненной бомбы хватило по маковку, а при отсутствии рассеянных по району камней атмосферу удерживать становится просто нечему.
3 Сегодня бомбили Ист-Энд, и заблудившийся стараниями Кроули одиночный летчик тоже наверняка рванул туда, если не сразу на родину.
4 Кроули утверждал, что не пользовался фарами вовсе не из-за требований светомаскировки, а просто потому, что не видит в этом смысла. Особенно если улицы пусты и никого невозможно ослепить не вовремя включенным дальним светом.
5 Вообще-то в ту ночь на церковь святого Альфажа упало две зажигательных бомбы, но ни Азирафаэль, ни Кроули этого не заметили.
6 Люди тоже так делают, когда им больно. И у людей тоже иногда получается.
Пост на склоне Полой горы был самым неудобным. Расчищенная площадка, обложенная по кругу мешками с песком — вот и весь пост. Ни намека на защитный тент. Велли приспособился, когда становилось совсем невыносимо жарко, забираться в расщелину, поглубже. Туда, где от озера тянет отчетливым холодком. И ничего, что в том месте даже отсвета от входа не видно. Что с этим каньоном станется-то? И кроме Велли есть наблюдатели. К тому же он прячется совсем ненадолго.
Смена все не шла, и Риммер начал беспокоиться, что о нем забыли. Сверху он видел, как в командирскую палатку заходят люди. Даже видел, как в долину возвращаются разведчики, идущие со стороны дюн.
Мысль, что ждать осталось недолго, вызывала возбуждение, даже азарт. Что цель атаки — Рута, Валентина не то, чтобы радовало, но вызывало легкое мстительное чувство. Не захотели со мной по-хорошему? Так нате вам по-плохому! И он ждал начала акции — это для него означало, что можно будет забыть об изнуряющих тренировках, плановых и внеплановых дежурствах, о камне, который оказался под дном палатки как раз в том месте, где он спал.
Вот с мозолью было хуже: местного медика Валентин побаивался.
— Эй, Риммер, тебя там взводный ждет. Спускайся, я тебя сменю!
Взводный вчера принимал зачеты по стрельбе. Велли сдал. Но от провала его отделяло всего одно очко. Какая пытка будет сегодня?
Возле командирского шатра собралось уже человек сорок. И это была не учебная группа, к которой относился Велли, с большинством присутствующих он не был знаком. Некоторые — совсем новички.
Валентин с тревогой отметил, что здесь почти исключительно те, кто хотя бы раз нарушил дисциплину лагеря.
Взводный вышел из шатра, сказал:
— Решением командования, вы все отобраны в ударную группу. Цель группы — расчистить дорогу для продвижения основных сил. Ваша задача — обеспечить нам быстрое и беспрепятственное прохождение и добыть транспорт. Особо хочу отметить: должны быть уничтожены все устройства связи, вплоть до альтернативных. Даже кхорби на науге, если доберется до города, может причинить всему делу существенный вред. Что касается транспорта… на вашем пути есть колониальное поселение. Все понятно? Выступите на закате.
— Э… командир! Не сердись, но это не выйдет! — крикнул кто-то из задних рядов.
— Что?!
— Буря идет. А в бурю соваться в пустыню — самоубийство!
— Кто сказал?
— Я сказал! — вперед шагнул широкоплечий мужчина лет за сорок. Велли его видел пару раз, а имени не знал.
Взводный поднял лучевик, но именно этот момент выбрал поднимающийся ветер, чтобы дернуть его за полу. Ухмыльнулся, спросил:
— И когда, по-твоему, начнется буря?
— Уже начинается. Четверть часа, максимум.
— В таком случае, выступаем, как только она закончится. Ты! Далеко не уходи, есть разговор. Остальные — по палаткам. И закрепите свое барахло, чтобы не унесло!
— Как звать? — обернулся он к широкоплечему.
— Шнур.
— Ну, пошли со мной, Шнур.
Они скрылись в командирской палатке, а Велли подумал: на его месте мог быть я. Ведь я тоже видел, что буря подходит, но промолчал. А сейчас выделился бы, может, меня б заметили… а этот Шнур явный уголовник.
Алекс сидел у входа в грот и вслушивался одновременно в завывания ветра на улице и в звуки, поселившиеся в пещере. Темнота не была полной — на каменном столе зеленовато мерцал фонарь. Если вглядеться, можно различить завернутые в плащи фигуры на полу. Они лежали плотно друг к другу. Кто-то спал, кто-то еще ворочался, кто-то спать и вовсе не собирался, шепотом разговаривая с соседом на самые обычные, человеческие темы. Война была еще далеко. Никто из присутствующих не видел, как бандиты расправлялись с кхорби, и противник казался им пока абстрактной величиной. Они еще не научились называть противника — врагом.
Рядом тяжело дышал Саат. Он не спал, и Алекс мучительно искал тему для разговора. Темы не находилось, взгляд плавно перетекал на лампу, на лица спящих. Где-то недалеко, за тканой шторой шевелились, переступали, всхрапывали лохматые науги.
И непонятно, ночь сейчас, или близится утро?
Саат спросил:
— Не жалеешь, что с нами связался?
— Не знаю. Возможно, стоило еще раз предупредить мэра Руты…
-Мэра мы предупреждали уже четырежды. В самый первый раз он провел собрание, и кажется, организовал рейд по окраинам в целях выявления тайных притонов. Это все. Алекс, я спрашиваю не об этом.
— Я жалею о многом. Но это задним числом. У меня было время поразмыслить, не находишь?
— Но ты остался.
Потому что это для меня — второй шанс. Второй и последний. Потому что тебя я не сдам. И другим не дам. А еще мне нравится Мэо, но вот об этом тебе как раз знать необязательно. Потому что мне нравится Мэо, а Мэо нравишься ты.
— Остался. И собираюсь дальше оставаться. И давай на этом остановимся.
— Я только хотел тебя поблагодарить. Подумалось, что больше, может, такой возможности и не будет.
— Ты эти настроения бросай. Не дело это, перед началом…
Саат тихо засмеялся:
— А вы, десантники, все такие суеверные?
— У меня на груди кроличья лапка висит, — хмуро отозвался Алекс. — И по вторникам я не бреюсь.
Месть – вообще глупая штука, даже Монте-Кристо это в конце концов понял и отказался. Я просто тогда была маленькой и не сказать чтобы очень умной, и ещё ничего толком про себя не знала. А ручонки чесались. Сейчас же я вполне взрослая и состоявшаяся, как тот бизнесмен из анекдота, и могу себе позволить радиоуправляемый вертолёт. То есть, не вертолёт, конечно, нафига он мне, терпеть не могу вертолёты и вообще всё летающее, самолеты особенно. Летать должны только ведьмы – в ночном небе при полной луне, — и космические корабли – бороздя безбрежные просторы вселенной. И обязательно – в книжках. Нафига мне в реальности управдомша на метле? Нет уж! Только в книжках, и нигде более! Глупых, добрых и совершенно нереальных книжках, читать которые я, как успешная и состоявшаяся женщина, вполне могу себе позволить. Женские романы тоже можно, но скучновато. Страстный падишах, готовый ради твоих прекрасных глаз развестись со своим прежним гаремом, или сходящий с ума от любви к твоим недостаткам олигарх, готовый бросить жену, любовницу, бойфренда, четверых детей, фирму, политику и карьеру ради прогулки с тобой на Багамы? Скука. Ни капельки не весело, да к тому же ни грана фантастики. Стоит мне захотеть — эти шахи с олигархами будут драться за место под моим балконом и право сегодня спеть мне серенаду. И придётся поливать их водой, как мартовских кошек. А мне оно надо? Нет уж, нафига мне не сдалось столь сомнительное удовольствие. Потому и читать о таком скучно. Лучше про полтергейсты, аномальные зоны, гиперпространственные корабли и разнообразные инопланетянские заморочки. У них там такая гендерная психология, при шестнадцати-то полах, что мозги в трубочку сворачиваются, вот уже где проблем! И нашим доблестным космолётчикам с этими проблемами разбираться, не роняя честь Земной Конфедерации. Красота. И, главное, все эти проблемы не имеют – и никогда не будут иметь! – ни малейшего отношения ко мне. Я в этом твердо уверена, а, значит, так оно и будет. Разве не чудно?
В дверь звонят – длинно и нудно. Но я не собираюсь вставать – знаю, что это опять управдомша. Всё ещё надеется уговорить меня поставить камеру. Нет бы вспомнить про оставленный дома включённым утюг! Звонки обрываются, как обрезанные. Вот и чудненько.
У меня есть электронная читалка, но дома я предпочитаю читать бумажные книги. От них удовольствия на порядок больше – ни с чем не сравнимый потрясающий запах кожи, бумаги и клея, шероховатость уголков, гладкость тиснения, шорох переворачиваемых страниц… Обожаю! Удобно подминаю подушку под грудь, пристраиваю увесистый томик в полунаклонном положении, с опорой на диванный валик. Открываю заложенную страницу. Сегодня меня ждёт встреча не с благородным космическим торговцем, а с добрым и правильным вампиром, желавшим сделать всех людей счастливыми. Вполне себе наш современник и даже столичный житель. Там и других героев много, он вроде как даже не самый главный для автора – но он мне нравится более прочих. А значит, для меня эта книга не про тяжёлую судьбу светлого дозорного мага в современном двуцветном обществе, а про вампира, не пожелавшего становиться сволочью. Ну и ещё про оборотня, сговорившегося с врачом из детского хосписа, но про них там вообще лишь один абзац… Что ж, иногда и один абзац – тоже неплохо.
Я умею читать быстро, но не люблю. Тем более, когда читаю второй раз. Или третий. Люблю перечитывать понравившееся, смаковать каждую прочитанную строчку, иногда подолгу задумываясь о своём. Вот как про того оборотня, например. Он покусал умиравших детей. И они выжили, и стали оборотнями – а врач, слабенький светлый маг, получил разрешение спасти ещё нескольких, во имя восстановления нарушенного равновесия. Вроде бы мелочь. Но для меня эта мелочь сделала книгу, заставила перечитывать снова и снова. Хороших людей больше, я знаю, да – но как же приятно лишний раз убедиться, что не только я знаю это! И не важно, по какую они сторону терминатора, эти люди – они всегда найдут возможность договориться, пока начальственные сволочи дерутся насмерть за сферы влияния или кормовую базу. Потому что они, эти самые простые хорошие люди и нелюди, понимают, что спасённые дети важнее – и не так уж при этом важно, на тёмной или светлой стороне улицы они потом будут жить, эти спасённые, главное, что они будут жить.
Это я сейчас такая умная, да… Потому что злиться разучилась и всё знаю про важность вкусненького. Обжёгшись на кофе, дуют на колу, вот и стараюсь более не голодать. И уделяю самое пристальное внимание мелочам. Ибо пустяки как раз и есть самое опасное, они неожиданны и вроде как ничтожны, от них не ждёшь западла вселенского масштаба. А для ребёнка вообще нет пустяков, всё жутко важно и смертельно серьёзно. Одиннадцать-двенадцать, самый паскудный возраст в этом смысле, самой себе ты кажешься уже ну оооочень умной и совершенно взрослой. Первые мысли о мальчиках… первое недовольство собственным внешним видом, первые диеты.
Как же его звали, того блондина с третьей парты? Из-за него тогда и злилась-то по большому счёту, а фильм не очень-то и причём был. Хотя я всегда терпеть не могла эти киношные башни-близнецы – за предсказуемость. Практически в каждом фантастическом боевике – ужастике, триллере, экшне, постапе, катастрофе и так далее – их обязательно взрывали. А тут ещё и Валерик, бестия белокурая, альфа-самец прыщавый, ушёл в кино с конопатой Дашкой. Я его смотрела днём раньше, то кино, и сама хотела туда с Валериком как раз, поохать и повизжать, за его руку хватаясь. Он обещал! А тут Дашка… ох, и разозлилась же я тогда! Но почему-то не на Валерика, и даже не на Дашку – что на неё злиться? Она хорошая, пять лет за одной партой, она же не виновата, что Валерик таким козлом оказался! Обещал со мной, а пошёл с ней, Казанова из четвёртого Б! тоже, наверное, решил, что белый человек, а не тварь дрожащая, а потому право имеет выпустить из себя внутреннего льва, а тот оказался с рогами и бородой. За что на него злиться, на балбеса?
Забавно
Даже тогда, ничего ещё толком не понимая, я уже не умела злиться на людей…
Я злилась на фильм. Дурацкое кино, глупый боевик, опять мировые террористы, катаклизмы вселенского масштаба и герой, спасающий Америку. Ну и падающие башни, конечно же, как же без них! Я построила их из кубиков, очень злая была. Думала пнуть ногой, но показалось слишком просто. И я взяла со стола в кабинете папин свежесклеенный боинг…
Когда человек падает на асфальт с этажа этак выше двадцатого, звук получается совсем нестрашный. И не то чтобы очень громкий. Влажный такой, словно мокрой тряпкой шлёпнули по мягкой земле. Очень мокрой тряпкой, чтобы разбрызгалось. Целых костей не остаётся, внутренние органы превращаются в кашу, действительно, просто мокрая красная тряпка. Шлёп. Снова шлёп. Шлёп-шлёп, шлёп-шлёп-шлёп… И бесполезно затыкать уши, зажмуриваться, кричать «Я не хотела!». Почему, хватая боинг, я не подумала про людей? Я ведь не была такой уж злой девочкой.
В башнях из кубиков людей не бывает. Наверное – поэтому.
Я орала так, что сорвала связки и несколько недель потом не могла говорить, только хрипела. Оно и к лучшему – вряд ли я бы тогда наговорила чего хорошего. А родителям и так несладко пришлось – дочь в больнице с непонятным диагнозом, и врачи переглядываются и смотрят сочувственно. Они всё понимали, мои родители, не могли не понимать! Но не хотели признавать очевидного и упорно меняли местами причину и следствие. К тому времени, когда я снова смогла говорить, я уже не спорила с ними, поняв, что им так проще. И приняв их право на эту простоту. Для меня с того дня всё тоже стало намного проще – и одновременно сложнее. С падением башен кончилось моё детство – с важностью мелких обидок и трагедиями из-за ерунды. Я словно сразу выросла, повзрослела лет на десять, через месяц вернулась в школу совершенно другой. И не понимала сперва, как могли остаться прежними одноклассники – мир-то вокруг изменился, причём так страшно! А они – нет. Словно не было в помине этих влажных булькающих шлепков…
С книгами было проще. Я буквально поселилась в читальном зале нашей библиотеки и глотала фантастику, только фантастику, одну лишь фантастику. По каталогу, запоем, наплевав на качество текста – главное, чтобы я не могла поверить в прочитанное, а, значит, не могла и воплотить его ненароком. А если бы и могла – то где-то там. Далеко, на другом краю безбрежной вселенной. Чем дальше – тем лучше. Поначалу я только про космос и читала, про другое боялась. Потом поняла, что не так важно – о чём, куда важнее – как.
Я не стала ничего объяснять одноклассникам – не из высокомерия, просто они же не были ни в чём виноваты. Виновата была только я. К тому же я уже стала взрослой, а взрослые не перекладывают свою вину на детей.
Чёт я грустная какая-то… ну это легко исправимо, вот мы сейчас на булочку мясико, да с оливочкой…
Чёрт!!!
Ну вот так и знала!
Ну вот всегда такое паскудство!!
Стоит умоститься получше – и обязательно окажется, что что-то забыла! Или перепутала – как в этот раз, взяв сладкую булку вместо солёной. Городской батон, он же с острым носиком, как могла перепутать, спрашивается, с тупорылой сладкой столичной сайкой? Да ещё и с изюмом! Ну как можно есть с копчёным мясом сладкую булку? Понятное дело, что никак! А, значит, придётся спускаться в наш минисупермаркет, хорошо ещё, что он прямо в подъезде. Но всё равно – вставать и надевать кеды, и зашнуровывать, и тащиться до лифта, и вообще прерванный кайф раздражает… ладно, ладно, не раздражает совсем, забавляет скорее, в движении жизнь и всё такое. Зато потом уже никуда не пойду. И в кино тоже не пойду – нафига мне сдалось это кино? Буду валяться, лениться, есть мясо с солёной булкой, закусывать шоколадкой, запивать чаем с облепихой и читать…
Перед входной дверью слегка медлю и громко хлопаю дверцей шкафа. Я всегда минуту или две топчусь в прихожей перед тем, как выйти. Даже если мне вовсе и не надо одеваться, даже летом, даже когда обута. Громко напеваю или разговариваю сама с собой, стучу расчёской по подзеркальному столику, долго щёлкаю замком туда-сюда, словно не могу открыть. Даю время уйти – всем тем, кто, возможно, снова написал стихи на моей двери. Я не хочу на них случайно наткнуться. Не хочу знать даже он это или они. Ведь могут же однажды они написать нечто такое, что меня разозлит по настоящему. Пусть на секундочку – но всерьёз. А ведь они наверняка хорошие люди, ну или он, если он таки один там, он хороший, я точно знаю, что хороший.
Я так хочу, и, значит, это правда.
Задумавшись над двояким смыслом фразы «Слава Богу!», я потеряла бдительность и неудачно материализовалась точно в центре густых зарослей терновника (ух, колется-то как). «Какой дурак придумал озеленять Эдем такими монстрами?» — ругалась я, застряв в капкане из острейших шипов, пока не вспомнила, что пенять-то нужно на себя. И только-только я решила испепелить впивающийся в тело куст, как до моих божественных ушей донесся странный разговор.
— Еще разок. Ну не упрямься, дорогой! Давай изменим позу…
— Да сколько можно, ангел! Ты просто ненасытный… Я уже устал!
— О! Да! Так… и изогнись немного влево… еще чуть-чуть…
Сомнений нет, это Азирафаэль и Кроули занимались… Вот только чем? Плотная зеленая завеса лучше всякой ширмы скрывала от моих очей происходящее по ту сторону раскидистых ветвей. Решив повременить с испепелением монстра, иначе ангел с демоном насторожатся, почувствовав сверхъестественное вмешательство, я, исколов все руки, сумела-таки бесшумно раздвинуть упорно не желающие расцепляться ветви. Да знаю, знаю — подглядывать нехорошо, но как тут удержаться. Будем считать, что любопытство не порок.
Посреди уютной лужайки, свернувшись в затейливый узел, лежал гигантский Змий, а Азирафаэль, устроившись с этюдником в теньке, вдохновенно водил мелком по холсту, пытаясь запечатлеть плавность змеиных изгибов и игру солнечных бликов на глянце чешуйчатой шкуры.
— Чудесно! Добавим пару штрихов… — Мелок в ловких пальцах ангела так и порхал над полотном. — Готово, мой дорогой, — удовлетворенно улыбнулся он. — Иди сюда, по-моему, замечательно получилось…
— Легко сказать — иди… — пробурчал Кроули, извиваясь каждым сантиметром своего тела в попытке распутать замысловатые петли, в которые он, с подачи ангела, опрометчиво завязался. — Это все ты виноват: «Свернись… изогнись…» — бубнил он себе под нос, катаясь по траве. — Сам бы попробовал за один день научиться управлять этой ипостасью. Я — демон, а не Гарри Гудини… — Наконец его усилия увенчались успехом. — Слава Вселенной! — облегченно выдохнул демон, принимая человеческий облик. — И как тебе не противно… — он подошел к этюднику, разглядывая из-за плеча Азирафаэля законченную работу, — рисовать мерзкую змеюку.
Что бы там демон не ворчал, но я видела, что ему было приятно позировать ангелу, и он восхищен его талантом.
— Не наговаривай на себя! — возмущенно воскликнул Азирафаэль. — Посмотри, ты же прекрасен! — горячо добавил он, попеременно разглядывая то свое творение, то модель. — С чего мне должно быть противно? Кстати, вдруг ты еще не понял, мне очень нравятся змеи! — В чистосердечии слов ангела нельзя было усомниться. — А сейчас, если ты не против, я хотел бы написать маслом твой портрет в человеческом обличии. Ты даже не представляешь, как волшебно и гармонично сочетаются цвет твоих глаз и локонов: топленый мед, впитавший силу солнца и расплавленная бронза. Фантастика! — в порыве вдохновения выпалил Азирафаэль и затих, смутившись своих пылких слов.
— Фс-с-с, ангел, — растерянно прошипел Кроули. — Ну что ты несешь! — На смуглых скулах демона проступил слабый румянец. — Ты еще скажи, что тебе нравится мое новое приобретение! — со смесью горечи и отчаяния прошептал он, распахивая крылья.
Я затаила дыхание в ожидании ответа. Почему-то принято считать, что Бог обязан знать все наперед. Поверьте, это заблуждение. Какой интерес в создании жизни, если заранее знаешь, во что выльется любой поступок, чем закончится каждый диалог или встреча? То-то и оно! Жизнь должна быть полной сюрпризов. Таких, например, как приземление в терновый куст.
— Дорогой… — На лице ангела не появилось ни капли отвращения, ожидаемого демоном. — Они похожи на грозовое небо… — Он благоговейно провел кончиками пальцев по жестким сизо-черным перьям. — Такие темные, мрачные… и мне так жаль, так жаль… — с искренней печалью произнес Азирафаэль, беря Кроули за руку. — Ты заслуживаешь лучшей участи. — Пухлая ладошка сжала смуглые пальцы.
Ай да Азирафаэль! Только истинное дитя Божие, преисполненное доброты и благодати, способно разглядеть красоту в демоне. Сегодня я вдосталь насмотрелась, как остальные мои чада воротят свои божественные носы от павших собратьев. Ни один из них не проявил к пострадавшей стороне ни капли сочувствия и милосердия, не говоря уже о том, чтобы поддержать.
— Не нужно сожалений, ведь ничего уже не исправишь. Сам виноват — не то время, не та компания. — Кроули накрыл другой ладонью руку Азирафаэля. — Но все равно, спасибо… Я думал, ты сразу отвернешься. Все отвернулись.
— Я — не все. Мы же с тобою вместе с первого дня Сотворения. Теперь, конечно, будут сложности…
— Вот тут ты прав. Мы вроде как врагами стать должны…
— Но я не чувствую к тебе вражды, — словно прислушиваясь к своим ощущениям, задумчиво заметил Азирафаэль.
— И я не чувствую, — согласился с ним Кроули.
Пусть терновник весьма неприятное место для засады и слежки, но этот разговор стоил исколотых ладоней и порванного хитона. Когда бы мне еще выпал случай узнать, о чем говорят и думают мои дети, пока меня нет рядом.
А Азирафаэль и Кроули все стояли, трогательно соединив руки.
— Должно быть, мы неправильные ангел и демон…
— Должно быть. Главное, чтоб не пронюхали об этом Вельзевул и Люцифер. Да и в твоей Конторе по благодати не погладят. Ну, я-то демон, солгу, если начнутся расспросы, а вот что делать тебе? Вам лгать запрещено.
Согласна, вряд ли Гавриил и Люцифер сумели бы понять, что некоторые привязанности не зависят от цвета крыльев.
— Ты прав, я изучил должностную инструкцию вдоль и поперек и вроде бы нашел лазейку. Солгать в глаза нельзя, но там ни слова нет о «умолчании», «увиливании» и «недоговаривании».
Ой хитрец! Хотя мне ли осуждать ангела за желание обойти правила должностных инструкций, навязанных сверху? Сама только этим и занималась в последние сутки.
— Это ты хорошо придумал, — оценил находчивость Азирафаэля демон. — Тупые инструкции и идиотский план!
— План… адский, спору нет. Но меня сейчас больше беспокоит стирание памяти у людей. Какую историю мы потом расскажем вместо реально произошедших событий? Гавриил, отправляя меня в Эдем, настаивал, чтобы смертные не помнили о промахе ангелов.
— Люцифер тоже приказал, чтобы о поносе, сломанной ноге, шашлыке из Бяшки и голосовании даже речи не шло. Ему, видите ли, статус не позволяет выставлять себя в дурацком свете. Он как-никак теперь Князь Ада. «Сочини, — говорит, — что-нибудь кошмарное, чтобы смертные дрожали от ужаса при упоминании моего имени».
— Идеи есть?
— Ни одной! — развел руками Кроули.
— Ты ж демон…
— Вот именно что демон и лучший садовник в Эдеме, а не п’зд’б’л, ну, то есть сторителлер…
— Беда!
— Что будем делать?
— Послушай, мой дорогой, — вдруг оживился Азирафаэль, — а если попросить нам помощи у человека? Ты помнишь, как Адам заливал Всевышней про космос, корабли и ускорение? С фантазией у него явно полный порядок…
— А если он откажет нам?
— Ну-у-у, пригрози ему…
— Какие «светлые» мысли, достойные самой Вельзевул, крутятся в твоей благочестивой голове, мой с-сладкий, — рассмеялся Кроули.
— Ну знаешь! Я хоть что-то предлагаю, — надулся Азирафаэль, — а ты…
— Да ладно, ладно… — Кроули подхватил ангела под локоток. — Прости меня. Понимаю, сейчас не до шуток. Пойдем, попробуем уговорить… — Он потянул Азирафаэля в сторону человеческого жилья.
Всегда быть рядом не могут люди,
Всегда быть вместе не могут люди.
Нельзя любви, земной любви
Пылать без конца.
Скажи, зачем же тогда мы любим,
Скажи, зачем мы друг друга любим
Считая дни, сжигая сердца?
Хозяин назвал меня Солнышко!
Я надела лучшее платье. Почти как у Татаки, только дырка на брюшке поменьше. А потом подумала — через стражу начнет холодать. И надела не такое модное, но теплое и с длинными рукавами.
Народ уже рассаживается на циновки. Но люди предпочитают надувные диванчики, поэтому садятся позади всех — чтоб не заслонять. Я сяду рядом с хозяином.
Начинается мистерия. На большом экране — сцена Амфитеатра и открывающийся занавес. Первые такты музыки — и у меня слезы на глаза наворачиваются. Новенькие меня сразу узнают и оглядываются. Делаю рукой волнистое движение — как в танце. Они приходят в восторг.
Рядом со мной со всего маха плюхается на диванчик Линда. Мы с хозяином подпрыгиваем. Теперь меня обнимают сразу с двух сторон. Непроизвольно начинаю мурлыкать.
Сколько раз видела кусочки жизни, даже сама снимала. Но не думала, что в них попаду. Что спектакль и себя на сцене много раз увижу. В прошлый раз и посмотреть толком не удалось.
Приближается моя сцена — я веду заслон-отряд защищать переправу. Не понимала, зачем Линда велела мне меч в руке нести. Ведь до боя еще далеко. А тут увидела — и поняла: мы идем сражаться. Навстречу — разбитые, отступающие войска, а мы — сильные и непобежденные — идем драться!
Лицо каменное, а хвост… У девочек хвосты хоть и похожи на
настоящие, но не живые. Качаются в такт шагам — и все. А мой — мой хлещет из стороны в сторону. Да не просто хлещет, он еще извивается как… как не знаю, кто. Предатель! Отрубить его мало! Все мои чувства раскрыл. Тут и волнение, и страх, и робость, и гордость, что маму играю, и решимость.
Все-все, что на душе было, всему зрительному залу рассказал, ничего не утаил. Надо было в кулаке зажать, чтоб дернуться не смел. Я же перед всеми словно голая.
— Ты гениально сыграла, — шепчет Линда. — Шурр сказал, ты покорила зал. Эта сцена войдет в учебники театрального искусства. Как броненосец Потемкин!
Я — бестолковая сороконожка. Все «старики» давно определились, кто кем будет в новой жизни. Одна я не при службе. Каждый день — то одно, то другое. И каждый день — новое. С утра заполняла дела новеньких. Чтоб было по правилам иноземцев. Не только имя и род, но имена родителей и дедов — кто сколько предков помнит, год и день рождения, чем кто в жизни занимался, каким ремеслам обучен. Потом — «водила экскурсию». Взяла
трубовоз, который «автобус», свозила на место посадки корабля, показала следы его лап — они такие большие, что до сих пор песком не занесены.
Показала поддон с трубами, там еще треть труб осталась. Свозила на озеро Крратерр. Воды в нем уже по колено. С вала вокруг озера водная гладь выглядит очень внушительно. Прокатила по сухому дну канала, показала издали каналокопатель. Близко не стала подъезжать — пыльно очень. Под конец показала кусок канала, что на пробу прорыли, и недостроенную водокачку. Хотела похвастаться огородами, но огороды все видели.
Обнаглела под конец до того, что велела старейшинам родов назначить работниц отмыть кузов «автобуса» от навоза. Просто так никогда бы не посмела, но Багирра утром объявила всем новеньким, что я — любимая наложница, доверенная рабыня и голос Владыки. Поэтому слушаться меня надо беспрекословно. Вот старейшины и послушались. Но женщины еще не освоились, пришлось им помогать. Всемером мы очень быстро отмыли пол
так, что он стал чище, чем новый. Заодно, перезнакомились.
Побежала доложить хозяину, что задание выполнено. А хозяин и Стас беседуют по видео с папой. Два самых сильных враждебных клана обезглавлены и ослаблены, но есть еще два. Хозяин придумал хитрую интригу, как поссорить эти кланы между собой. Поручить одному клану построить широкую, хорошую и очень дорогую дорогу к землям, на которые пойдет вода по плану Владыки. И плату за проезд по этой дороге первые годы будет собирать тот клан, что строил дорогу. Но проходит дорога по землям другого клана. И этот другой клан должен будет платить за проезд по своей земле! Кланы обязательно поссорятся!
Папа с полуслова понял идею, фыркнул, подмигнул мне и отключился. А хозяин…
— Миу, у меня для тебя есть важное дело. Хотел бы поручить
кому-нибудь другому, но ты в обучении дальше всех продвинулась.
— Что-то случилось, хозяин?
— Ничего такого, чего бы ты не знала. Ктарр лежит в медотсеке, а за строителями нужен глаз да глаз. Короче, ты временно назначаешься бригадиром строителей. Это ненадолго, только пока у Ктарра хвостик не приживется.
— Но я не справлюсь.
— Справишься. Я в тебя верю. А если что — зови на помощь Мухтара.
Протянул руку к пульту, включил говорилку и на весь поселок объявил, что я назначаюсь риммом строителей до выздоровления Ктарра. На экранах я увидела, что прратты на секунду замерли, повернули головы к железному дому, а потом вернулись к своим делам.
Раз Владыка объявил свою волю, обсуждать что-то поздно. Поклонилась, положив ладошки на плечи и поспешила на стройку.
В коридоре встретила Мухтара. Он поздравил с повышением и выдал строительную каску. Звездочки рассветные! Пусть я знаю, чему равна производная от синуса и слышала такое слово — сопромат. Но я же никогда дома не строила!
А на стройке меня ждала беда. Позавчера закончили перекрытия второго подземного этажа, и девушки жаловались, что на самом нижнем этаже герметиком воняет так, что голова болит. А сегодня две девушки спустились туда за ведрами, и одна потеряла сознание. Подруга тут же ее вытащила наверх, похлопала по щекам, привела в чувства. Но все строители напуганы и бросили работу. Тут как раз прихожу я — новый бригадир.
От парней из школы гвардии знаю, сначала нужно покрепче отругать виновных и невиновных. Пока ругаю, есть время обдумать, что случилось и смозговать, что дальше делать.
— Ах вы бестолковые! Верно Владыка сказал, вас на день одних
оставить нельзя!
А что, собственно, думать? Растворитель герметика — это такие
длинные молекулы полимеров. Постепенно они испаряются и герметик твердеет.
Они тяжелее воздуха, вот и скапливаются в подвале. Там же никакого движения воздуха. Мухтар как-то говорил, надо вентиляцию оборудовать.
— Миу, ты, это, не заводись. Если знаешь, говори, что делать,
— перебивает меня рыжий строитель.
— А то вы сами не знаете? Если пахнет, надо вентиляцию устроить.
— Про вентиляцию Ктарр с Мухтаром говорили. Только не сказали, что это такое, — вспоминает серый.
Для вентиляции нужен насос. Насосов для воды у нас много. А для воздуха? Может, из трубовоза кондиционер взять? Из брезента рукав сшить, ему на морду надеть и в подвал спустить. Пусть туда дует. Нет, Петр ругаться будет, если трубовоз разорим. Может, получится водяной насос для воздуха приспособить?
— Строители, слушайте мою волю. До особого распоряжения туда, — киваю на лестницу в подвал, — спускаться запрещаю. Вы, двое, едете со мной. Вы, двое, идете к Линде и объясняете, что вам нужна брезентовая труба полметра диаметром и тридцать шагов длиной. Остальные знают, чем заниматься?
Выслушала нестройный хор голосов и повела парней к трубовозу. Не тому, который автобус, а тому, который на железных колесах. Съездили к поддону, выбрали гравитационный насос, что с краю лежал. Парни обвязали его тросом, я стрелой трубоукладчика погрузила в кузов. Он, хоть один из самых маленьких, а две тонны весит.
На половине обратной дороги вспомнила про электрический кабель. Вернулись. Долго читала упаковочные листы на контейнерах, прежде, чем нашла нужный. Зато кабели в нем — самые подходящие! Уже с разъемами на концах! Бухты — по двести метров. Тяжеленные! Нам столько не надо, но много — не мало.
Когда вернулись с гордым видом победителей, по стройке расхаживал Мухтар. Заглянул в кузов, сказал: «Сгодится!» — и полез в кабину крана. Я подогнала трубовоз под стрелу крана, парни подцепили тросы к крюку, и Мухтар перенес насос на водокачку, опустил на положенные кем-то заранее доски. А когда груз отцепили, пошел помогать парням разматывать бухту
электрического кабеля.
Тут я поняла, что без Мухтара бы не справилась. К насосу кабель подключить просто — там всего один разъем. И инструкцию к насосу Стас в меня вложил. А домик-подстанцию Петр с Мухтаром делали. И что в ней к чему, только они знают.
— Я подключил кабель в десятое гнездо, — показал Мухтар, как только я вошла в домик. И объяснил, как включать насос и регулировать его мощность. — Больше десяти киловатт не давай. Для воздуха много не нужно.
— Да будут долгими твои дни! — горячо поблагодарила я и потерлась щекой о его плечо.
Тем временем Линда и две девушки принесли брезентовый рукав. Мы обмазали патрубок насоса герметиком вместо клея, надели рукав и обвязали веревками.
— Пусть подсохнет четверть стражи, а потом можно и включать, — сказал Мухтар и ушел по своим делам.
Прошло четверть стражи. Все строители собрались вокруг нас. Линда посмотрела на часы и сказала, что пора. Мы сбросили брезентовый рукав вниз, в лестничный пролет. Я пошла на подстанцию, установила регулятор мощности на ноль, включила ток и плавно сместила регулятор до отметки десять киловатт.
— Барра!!! — донеслось со стройплощадки. Осторожно выглянула за дверь. Мне призывно замахали руками. Подбежала к своим строителям и попала в объятия Линды. Брезентовый рукав надулся и, кажется, слегка гудел. А из лестничного пролета тянул сквозняк с острым запахом застывающего герметика.
— Через час там будет здоровый свежий воздух, — сказала Линда. — Ну, с вами интересно, но меня дела ждут.
— Да, мы сегодня обедать бум? — вспомнил рыжий. И мой живот тут же громко заурчал. Предатель!
— Самое время! — ответила я.
После вечерней планерки я до глубокой ночи разбирала с Мухтаром чертежи водокачки. Глупость, конечно — я разбирала… Это Мухтар объяснял мне каждую тонкость в тех работах, которые предстояло выполнить завтра.
В общем, чувствовать себя стала уверенней, но осознала, как мало понимаю в строительных работах. Мухтар обещал заниматься со мной каждый вечер. Если так — справлюсь.
Заглянула в страшную комнату. Ктарр спал в позе морской звезды. Амарру шепнула, что Марта дала ему снотворное. И что у него дело не так хорошо, как у молодых. Годы и старые болячки дают себя знать. И проваляется в медотсеке он вдвое-втрое дольше молодых.
Когда вернулась к себе, хозяин спал за столом, уронив голову на руки. Разобрала постель, разбудила хозяина, записала открытый файл и выключила компьютер.
Добравшись до кровати, хозяин тут же уснул. А я еще долго не могла сомкнуть глаз, переживала прошедший день. Бригадир строителей — это настоящее важное дело, а не мелкие поручения. И не зря Мухтар так вовремя появился на стройплощадке, а, сделав необходимое, тут же ушел. Точно знаю — Стас и хозяин страховали меня. Поэтому на вечерней планерке задали так
мало вопросов.
Представила, как во Дворце меня бы отправили мыть коридор, а главной рабыне по этажу велели страховать. И зафыркала в подушку. На душе сразу стало легко и спокойно. Завтра будет новый счастливый день.
Завтракали на улице. Как всегда, обсуждали с бригадирами текущие дела. У гидротехников и строителей все как обычно, а вот у аграриев полная неразбериха. Столько народа прибавилось — и каждый свое предлагает. Не хочу даже вникать. Главное — мои девушки со стройки уходить не хотят.
Говорят, у них теперь свои семьи, и никто, кроме мужей, ими командовать не смеет.
До обеда размечали внутренние перегородки на этаже. Парни у меня толковые, с самого начала на стройке, уже два этажа сложили. Все работы знают. Только чертежи читать не умеют. В общем, мы полдня на четвереньках ползали, кирпичами углы будущих стен да дверные проемы отмечали. Кажется, простая работа, а сколько времени отняла!
Вдруг на железном доме завыла сирена. Как большое раненое животное. Сразу стало тоскливо и страшно.
— Какой мерзкий звук! Что-то плохое случилось, — произнес рыжий. И тут же ожил мой ошейник.
— Миу, срочно в дом, — приказал Стас. — Общее собрание.
— Мальчики, меня хозяин требует, — воскликнула я и побежала.
Сирена смолкла так же неожиданно, как и завыла. Я увидела, как от огородов бежит Мухтар. Никогда он так быстро не бегал.
Железный дом гудел. Чуть слышно, но раньше никогда такого не было. Открыла дверь и пропустила вперед Мухтара. За ним вбежала Багирра.
— Мы получили СОС, — сказал хозяин, как только все собрались в
аналитическом центре. — Стас, введи в курс.
— СОС послала экспедиция прогрессоров вроде нашей, — поднялся со своего места Стас. — Их двенадцать человек на всей планете. Местная цивилизация только-только освоила огонь, но потенциал высокий. Количество мизерное — от одного до двух миллионов особей. Расстояние от нас — восемь дней хода на форсаже.
— Да что у них случилось? — воскликнула Линда.
— Ах да, — спохватился Стас. — Наступает астероидная зима. Они
прохлопали астероид. Как результат — цунами, землетрясения, свеженькие вулканы и астероидная зима. На Земле в аналогичной ситуации динозавры вымерли.
— А наша задача — эвакуировать население? — перебил хозяин.
— Для начала — переместить на экватор. Сколько сможем. Переселять придется в принудительном порядке. На изучение языков и политесы времени просто не будет. Да, по внешнему виду аборигены больше всего похожи на земных бабуинов.
— Люди с песьими головами, — шепнул мне на ухо Мухтар.
— Наша задача — спасти как можно больше аборигенов до подхода основной группы спасателей с Земли. С учетом времени на дорогу, операция займет полтора-два месяца максимум. Прраттов к операции привлекать не желательно. Местные хищники очень на них похожи.
— Стартуем сегодня вечером. В операции участвуют только люди. Берем грав и десять байков. Оставляем на планете десять байков, дальнюю связь, строительную технику и аварийный запас на два месяца. Линда — остаешься за главную. Постарайся сохранить в тайне наше отсутствие, — решил хозяин.
— Если что — пищеблок каналокопателя сможет всех прокормить,
— вставил Мухтар.
— Тем лучше. Миу, Багирра, подчиняетесь Линде.
— Ктарр еще не… — заикнулась Марта.
— Значит, летит с нами. За работу! — отрезал хозяин.
Работа заключалась в том, что мы вытаскивали из железного дома все, что может понадобиться. Не так и много, если подумать. За два часа управились. Часть ящиков погрузили на поддон летающей машины, и Петр с Линдой увезли их куда-то.
— На всякий пожарный случай, — сказал хозяин.
Потом хозяин собрал общее собрание.
— Далеко-далеко отсюда наши друзья попали в беду. Мы летим им на помошь, — просто сказал он. — Вернемся через два месяца или раньше. За главную здесь остается Линда. Слушайте ее как меня. Ей помогают Багирра и Миу. Потом идет совет бригадиров. Слушайтесь их и живите дружно. Такова моя воля.
Обнял меня крепко-крепко. Я даже пискнула. Поцеловал в нос и ушел в железный дом. А железный дом дал долгий гудок и приподнялся на два моих роста, вырвав из песка крыльцо. Дал еще один гудок и быстро-быстро ушел в небо. Остались два фонтана, что у крыльца, и большая ровная площадка. Да гора коробок и ящиков там, где минуту назад были ворота ангара.
Я всхлипнула. Линда обняла меня сзади за талию.
— Почему он бросил меня?
— Потому что здесь, на планете ему нужен надежный человек. Кому он может верить как самому себе. Гордись, блин. Блин, блин, блин!!!
А потом Линда начала командовать. Резко, решительно. Строжайше запретила рассказывать на рынке и еще где-либо, что железный дом улетел. Приказала разбить еще несколько палаток и сложить в них все, что вытащили из железного дома. Послала меня за электрическими кабелями и велела переключить все, что запитывалось от железного дома, на подстанцию.
Глотая слезы, я взялась за работу. Парни-строители, видя мое
состояние, выполняли распоряжения быстро и с максимальным старанием. Вскоре кухня вновь была со светом и электричеством, и фонари вдоль главной улицы снова можно включить, и во всех палатках есть свет. А вечерний кинотеатр мы устроили у пальмовой рощи. Девушки сшили четыре простыни, получился экран. Парни натянули между стволами две веревки. На них будем вешать экран. А после сеанса — снимать, чтоб ветром не сорвало.
Новые палатки Линда назвала «Штаб» и «Склад». И установила в них аппаратуру связи. Как только мои строители протянули к палаткам провода, Линда связалась с кораблем. Хозяин похвалил ее, похвалил меня и сказал, чтоб Багирру не искали. Она спряталась в железном доме и летит на планету
бабуинов. Возвращаться, чтоб ее высадить, нет времени.
Услышав это, Линда такое сказала, что даже Петр смутился.
Потом хозяин долго говорил с папой по видео. Он сделал так, что мы с Линдой тоже все видели и слышали в режиме видеоконференции. Говорили, никто не должен знать, что железный дом улетел далеко. Поэтому хозяин будет часто говорить с папой через большой экран в присутственном зале.
Комбинированная съемка позволяет показать, будто он в оазисе, а за ним — железный дом на своем месте. Мы с Линдой будем часто летать во Дворец, и на меня ложится тройная нагрузка. Я должна руководить строителями, следить за гидротехниками и создавать толпу во Дворце. Очень плохо, что знатная дама Багирра не сможет посещать Дворец. И заменить ее некем.
Поэтому Линду должны будут сопровождать две элитные рабыни. Я, и еще кто-то по моему выбору.
Как будто выбор есть… Элитная — это значит, рыжая, совсем
молоденькая, чтоб — с хвостом. И хорошо обученная. С хвостом у нас только Амарру и Татака. Но Амарру свой хвост в рюкзаке носит. Чувствительность едва-едва начала просыпаться. Лицо у нее простое, речь и манеры не для Дворца. Остается Татака. Сейчас она больше не напоминает ходячий скелет, и мордашка очень даже ничего. Верхняя половина хвоста ее уже слушается.
Но речь…
Тут я вспомнила, что забыла забрать ошейники из своей каюты. А в багажнике байка — только парадный и с кольцом для цепи, с эмблемой Дворца. Ну и тот, что на мне, скромный, с эмблемой космофлота.
— Ничего, прорвемся, — обняла меня Линда. — Я тоже важное дело забыла. Надо было изумрудов наштамповать. Как бы без валюты не остаться…
Мы с Линдой теперь живем в одной из палаток штаба. Вечером Линда ушла «крутить» кино, а я легла пораньше, но уснуть не могла. Так радостно было утром, а теперь чувствую себя одинокой и брошенной. Глотая слезы и тихонько поскуливая, отвернулась к стене.
Нет, я вовсе не плакса. Просто… Просто все случилось слишком
неожиданно и быстро. Никогда за все пятнадцать лет жизни меня не бросали. Всегда рядом было много народа, был кто-то из близких, всегда у меня был хозяин, а теперь даже начальника нет. Одна в пустом, холодном шатре.
Вернулась Линда. Я затихла, притворилась спящей. Шуршание одежды, скрип соседней кровати — Линда тоже легла спать. Забывшись, я вновь всхлипнула.
— Миу, это ты? — тут же спросила Линда.
— У него рука плохо работет. А вдруг там… — я опять всхлипнула.
— Не бойся за него. В молодости Влад на таких драйвах стальные зубы заработал. Мне Мухтар рассказывал.
— Стальные зубы — это как?
— Ну, выражение такое.
Я представила, как хозяин, голый по пояс, весь в крови, бьется с
врагами, а правая рука висит как плеть — и чуть не завыла в голос.
Прошуршали по полу шаги, сквозняк шевельнул шерстку на спине, и Линда оказалась рядом со мной, под одеялом.
— Не плачь, моя хорошая, мы справимся. Хозяин тоже справится. Два месяца пролетят быстро, ты даже не заметишь. — Руки ее нежно гладили мою спину и плечи. Я развернулась, обняла Линду и расплакалась у нее на груди. Но быстро затихла. Не получается плакать, когда чьи-то нежные руки ласкают твое тело. А руки у Линды нежнее, чем у хозяина, нежнее, чем у мамы Рритам, нежнее… Не знаю даже. Больше ничьи руки не ласкали мое тело. Вот было бы хорошо, если б хозяин взял Линду в наложницы.
Так мы и уснули, обнявшись.
Проснулась рано. Солнце еще не взошло, небо только-только начало светлеть. Линда крепко спала, повернувшись ко мне попкой. Осторожно выскользнув из-под одеяла, я села за рабочий стол и включила компьютер. Первым делом попросила показать бабуинов. Отвратительные пародии и на животных, и на прраттов разом! Поняла, что не то делаю, и попросила показать планету бабуинов. Компьютер переспросил, может, я хочу посмотреть
планету обезьян?
Планета обезьян оказалась художественным фильмом. Тогда я попросила показать планету, куда сейчас летит хозяин. Компьютер надолго задумался, а потом сказал, что я гость, и у меня нет какого-то допуска. Я сказала компьютеру, что я Влад, и набрала пароль, он поверил. Спросила, куда летит Мухтар. На этот раз компьютер ответил. Я попросила показать людей этой планеты. Не сразу, но получилось. Лучше бы не просила! Огромные, лохматые,
в грязных шкурах, с копьями и дубинами, они на самом деле похожи на бабуинов.
Посмотрела несколько видеороликов из их жизни. Лицом страшные, и ведут себя страшно. Друг друга убивают ни за что, просто так! Шли, встретились, и начали убивать всех без разбора. Дикари! Зря хозяин полетел спасать их.
В палатку заглянул Пуррт, Сделала ему знак не шуметь и указала ушами на Линду. Он подмигнул мне и поставил на стул рядом с кроватью миску, полную ягод. Это он к Линде так подлизывается.
— Огородники узнают, тебе уши оборвут, — фыркнула я.
— Кто не рискует, тот не выигрывает, — улыбнулся он и склонился над моим плечом, глядя на экран. — Это кто?
— Те самые, которых полетел спасать хозяин.
— Уроды!
— А еще дикари. Только-только научились огонь добывать. У них там вечная зима наступает. Друзья хозяина хотят их спасти.
— А у нас вечная зима не наступит?
— Нет. Это другой мир.
— А чего ты голышом ходишь?
— Нахал! Влез без спроса в шатер к двум девушкам — и еще издевается!
— Я не издеваюсь. Ты мне так очень даже нравишься. Возбуждаешь.
Хотела стукнуть нахала, но за нашими спинами завозилась Линда.
— Привет, Пуррт. О, маслинки! Спасибо, Миу.
Я взглянула на Пуррта, улыбнулась и показала ему язык.
— А что вы смотрите?
— Миу мне дикарей показывает. Влад их как спасать будет?
— Не знаю. Наверно, там их будут усыплять, грузить в трюмы и
отвозить в теплые края. А потом прилетят планетарники и возьмутся за очистку атмосферы. Им не меньше двух месяцев потребуется. И ураганы будут страшные. Надо будет прикрывать от ураганов эти самые теплые края. Но это уже без наших.
Линда подошла к нам, что-то сделала, и на экране появился большой металлический огурец на черном фоне.
— Это наш корабль. Для посадки на планеты не предназначен. Когда-то был грузопассажирским, перевозил колонистов на новые планеты. Потом его передали нам и перестроили под орбитальную научную базу. Планетарные катера сняли, только два оставили. Грузовой и пассажирский, на сто человек. А в освободившемся месте снесли переборки и устроили ангар для МОК-а. МОК — это Малый Обитаемый Комплекс. Миу его железным домом
окрестила. Аборигенов, видимо будут перевозить в грузовом катере. Там просторный, прочный грузовой отсек. Если на пол укладывать — человек триста поместится. На пассажирском катере нельзя — разнесут салон вдрызг.
Катер мне понравился. Большая и красивая машина. А Линда обозвала его летающей тарелкой.
Когда Пуррт ушел, я шепнула Линде, что ягоды принес он, а не я.
— Я знаю, — хихикнула Линда. — Но он так забавно уши поджимает, когда смущается.
Закрутился очередной рабочий день. Половину рабочих я сняла со стройки, велела закопать в песок кабели, которые мы протянули вчера второпях прямо по земле. Потом учила Татаку правильно двигаться и правильно говорить, если к ней обратится кто-нибудь во Дворце. Затем мы переоделись в одинаковые платья, надели черные шлемы с зеркальными забралами, сели на байки и полетели во Дворец. Линда впереди, а мы, клином, на два корпуса сзади. Я спросила, зачем нам шлемы. Линда сказала, чтоб произвести впечатление чем-то новеньким. Мы чуть задержались на подлете ко Дворцу, и красиво сели как раз в тот момент, когда народ начал выходить из Дворца на перерыв. Сняли шлемы и положили на сиденья байков.
Владыка тепло приветствовал Линду, взял под руку и повел, беседуя, по дорожкам парка. Мы с Татакой шли на три шага сзади, как положено хорошим рабыням. Я задумалась о стройке и чуть не налетела на папу, когда он внезапно остановился. Татака весело фыркнула, папа оглянулся и заинтересовался ее хвостом. Осмотрел и ощупал шрам, подозвал ближайшего стражника и послал за дворцовым лекарем.
Как только стражник убежал, сразу сменили тему. Разговор пошел о двух кланах, которые нужно было поссорить. Но ничего нового я не узнала. Обсуждали мелкие детали.
Прибежал дворцовый лекарь. Поставил Татаку в позу «попой к звездам» и тоже изучил шрам.
— Откуда такая пышная шерсть? — заинтересовался он.
— Марта говорит, ошибка вышла. Это же первый пришитый хвост в ее практике, — хихикнула Линда.
— Она сможет обучить такому наших лекарей? — спросил папа.
— Сможет, если надо. Но не раньше, чем через два-три месяца,
— подумав, ответила Линда. Сейчас — никак. У нас в поселке народа
прибавилось, все очень заняты, и Марта тоже.
— Понимаю, — кивнул головой папа. — Ну а ты, рыжая, чем занимаешься?
Я смущенно поджала ушки. Как можно сказать при лекаре, что я, рабыня, командую строителями?
— Миу у нас молодец. Сейчас подменяет римма бригады строителей. У нее в подчинении десять работников, — сказала за меня Линда.
— Надо же! Совсем недавно в новую жизнь вошла, а уже в десятники поднялась, — добродушно усмехнулся папа, взял мою руку и осмотрел ладошку.
Мне так стыдно стало. Ладошка неухожена. Свежие мозоли от кабелей, вчерашняя царапина, шерстка на тыльной стороне от герметика обесцветилась, белой стала. А папа улыбнулся и по голове меня погладил.
— Молодец, рыжая. Продолжай в том же духе — пятидесятницей станешь.
Еще больше смутилась, пролепетала положенные слова благодарности. Так хочется поговорить, рассказать обо всем, но вокруг столько чужих глаз…
Назад летели расстроенные. Я так и не сумела поговорить с папой, а Татака Марра вообще не видела.
Вернулись, переоделись, и тут Линда начала ругаться. Она забыла включить запись с моего ошейника, своего костюма и байков. Это всегда делал Стас, а теперь надо делать самим. Полстражи объясняла мне, как включать, как выключать, куда и в каком порядке записывать файлы.
Только хотела пойти на стройку, прибежала мать Прронырры. Мясо кончается, надо на рынок лететь. Народа стало много, то, что на неделю покупали, за два дня съели.
Линда тихонько заскулила, обхватив голову руками, потом кошель из тумбочки достала, мне перекинула — и опять в экран уткнулась. Рисует план зерновых полей к северу от оазиса.
Я из палатки вышла и задумалась. Грав улетел вместе с железным домом. Трубовоз по широким улицам города еще проедет, но на рынке точно застрянет. А маленькие, юркие строительные машины медленно ездят. Так мы без ужина останемся.
Побежала к своим строителям, собрала парней в кружок, объяснила ситуацию.
— Будем возить жратву на байке, как ил с болота? — спросил кто-то.
— Это знаешь, сколько рейсов надо? — возразили ему. — Нет, без
трубовоза никак…
Мододцы парни! Я не знала, что делать, а они сразу придумали.
— Ребята, не спорьте. Сегодня продукты везем на байках, а потом подгоним автобус к городу, от рынка до автобуса — на байках, а дальше автобус повезет. Только сначала нужно сделать грузовые поддоны.
Какие хорошие у меня ребята! С полуслова все понимают, ничего объяснять не надо. Сколотили четырехугольные рамы, обтянули прочной сеткой. С поясов монтажников-высотников срезали цепи с карабинами на конце. Это — чтоб поддоны к байкам легко и просто цеплять. За пояса мне, наверно, от Мухтара попадет… Но это еще нескоро будет.
На рынок полетели на пяти машинах. Один байк обычный, четыре — с грузовыми поддонами. Пилотами выбрала тех, кто полегче. Прронырра со своей мелкой, Татака и я. На обычном байке — два здоровых парня-охранника. Те, что в прошлый раз мой ошейник охраняли. На рынке они изображали наших с Татакой хозяев. Подходим к прилавку, один из них говорит: «Миу,
разберись!», — и стоят рядом, между собой беседуют, пока мы с Татакой торгуемся. Татака лучше меня цену сбивать умеет. Расплачиваюсь я. Грузим товар в поддон байка и переходим к следующему прилавку.
Назад летим медленно. Байки перегружены, дорога целую стражу занимает.
В оазисе — событие. Одна из новеньких родила мальчика. По этому поводу вечером Линда объявляет праздник. Новенькие с удивлением смотрят на голографические костры — их теперь четыре штуки. Первый праздник без иноземцев. Мне страшно. Все время кажется, что вот-вот произойдет нехорошее. Бунт или еще что-то такое. Линда-то торжественное слово сказала, первый кубок подняла — и в штаб убежала, докладывать хозяину о текущих делах.
Но когда один из новых пацанов осторожно поднимает тему побега, Пуррт равнодушно бросает ему:
— Да беги. Ты же свободный, тебя тут никто не держит. Только не
забудь воду взять. Прронырра как-то без воды убежал… Прронырра! Расскажи, как ты из оазиса сбежал.
Два раза просить Прронырру не надо. В рассказе столько приключений, будто он не две ночи по пустыне шел, а не меньше двух лет по пескам мотался. А волшебной красоты рабыня, что поделилась с ним водой — это я?
— Неправда! Не предлагала я тебе воду!
— Но Миу, ты же сказала, где ее искать. И привезла ее ты!
— Госпожа Линда приказала — вот и привезла!
Нашу перепалку встречают дружным хохотом. Но заодно отмечают, что не все в словах Прронырры выдумка.
— А дальше что было? — спрашивают девушки.
— Пришел в город, отремонтировал мамке дом, и снова сюда.
— Еще меня выкупил, — добавляет мелкая.
— А я, когда убежала, воду взяла, — хвастается Татака. — Только это мне не помогло. Ночью чуть насмерть не замерзла. Марр меня очень вовремя разыскал.
— А чего бежала? — интересуется Прронырра.
— По привычке, наверно. От старого хозяина три раза сбежала, и от нового решила в первую же ночь слинять. Глупая была.
Начинаются воспоминания, кто когда откуда бежал. Когда возникает пауза, слово беру я.
— Славные жители оазиса! А все ли из вас знают, куда бежать, если на оазис нападут враги?
Оказалось, никто не знает. Только Пуррт и еще четверо.
— Надо бежать и прятаться в каналокопателе! — звонко объявила я.
— Так Ктарр с хозяином решили. Ктарр придумал, а хозяин одобрил. И велел Петру насчет еды и воды озаботиться. Теперь там можно очень долго жить. До самого возвращения хозяина.
Разгорается спор, бежать от врагов, или защищать хозяйство. Идут по кругу пластиковые бурдюки с вином, наполняются кружки, и после второй все соглашаются, что свой дом надо защищать. Кто-то запевает, мы дружно подхватываем. Теперь праздник идет как обычно. Только я начинаю беспокоиться, что Линды долго нет.
Линда в штабе разговаривает по звонилке с Мылким. Оборачивается, делает мне знак тишины и переключает звонилку на громкий звук.
Мылкий рассказывает о девятом легионе. Из уроков истории я знаю, что в военное время в легионе четыре тысячи бойцов. В мирное — одна тысяча служит, три приписаны к легиону, но живут по своим домам. В случае маневров, восстаний или стихийных бедствий часть из них призывается на службу. Но не больше тысячи. Сейчас римм девятого легиона призвал тысячу
резервистов и гоняет их с утра до вечера, обучая военному ремеслу.
Кажется, ничего необычного. Но римм девятого легиона очень стар. Всеми делами легиона правит его заместитель, молодой и очень амбициозный знатный воин. Мылкий говорит, что карьерист и редкостный подлец. Не раз обращался с заказами к ночным убийцам, но платил всегда щедро. А самое интересное — рассчитывает жениться на внучке главы Службы оросительных
каналов и через нее войти в клан.
— Спасибо, Мылкий. Я буду долго думать над твоими словами. Конец связи, — говорит Линда и выключает звонилку. Потом перекачивает запись разговора в компьютер и отправляет письмом хозяину и Стасу.
— Послушай и скажи, что об этом думаешь, — оборачивается ко мне и пускает запись разговора с самого начала.
— Девятый легион расквартирован в соседнем городе, к югу от Столицы. До него три дневных перехода. — Я сажусь за компьютер и вызываю на экран карту. — Надо установить посты на всех четырех дорогах, мы заранее узнаем, если он двинется на Столицу.
— Умница! — повеселевшая Линда чмокает меня в нос. — Я этим займусь, а тебя Мухтар заждался.
Фых! Мухтар ведь не знает, что у нас праздник. Сейчас мне попадет…
Торопливо набираю вызов. Мухтар отзывается почти сразу.
— Бестолковая стажерка просит простить ее за опоздание…
— Знаю, — прерывает меня Мухтар. — Влад уже получил письмо.
Тут подает сигнал система мониторинга периметра. По звуку сигнала определяю, что периметр пересекли два массивных объекта. Причем, высоко над землей. Это байки, больше никто тяжелый летать не умеет. Извиняюсь перед Мухтаром, ставлю на запись регистраторы костюма Линды и ее байка. А кто на втором байке? Пуррт! Второй байк тоже подключаю на запись. Вывожу
на большой экран у стены двенадцать картинок в три ряда и еще раз прошу прощения у Мухтара. Рассказываю, что сделано на стройке, что намечено на завтра. Мухтар учит тонкостям строительного мастерства. Объясняет, как учитывать температурное расширение материалов при суточных и сезонных
перепадах. Хорошо, что сезонных в наших краях почти нет.
Спать ложусь поздно, когда шум праздника снаружи уже стих, а байки Линды и Пуррта ложатся на обратный курс.
Один за другим, побежали дни, с утра до вечера заполненные работой и заботами. Скоро уже месяц, как улетел железный дом. Жизнь вошла в обычную колею. Линда повесила на стену календарь на три месяца, и вечером вычеркивает прошедший день жирным крестом. Мухтар больше не занимается со
мной по вечерам. Я к нему обращаюсь только если сложный вопрос возникает. Мало того, что люди очень заняты, так у них еще и время по другому идет. Сутки на две стражи короче.
За весь месяц случилось только одно ЧП. Это Линда считает, что ЧП. А я думаю, ничего страшного не произошло. В общем, мимо оазиса прошел караван. Он даже в оазис не заходил. Караванщики увидели вал вокруг озера Крратерр — и свернули посмотреть, что это такое. Поднялись на вал, увидели озеро, набрали воды, напоили сарфахов и пошли дальше. Мы об этом узнали только вечером, когда Линда проверила записи за сутки. Села на байк и
полетела на то место, где караван пересекал вал. Вернулась злая. Сказала, что если байк поднять на высоту седока сарфаха, то виден оазис, видны палатки, и видно, что железного дома нет на месте.
На записях со стратосферных ретрансляторов при максимальном увеличении видно, что караван остановился на ночевку на обычном месте у колодца. А утром отправился дальше обычным маршрутом. Только следующим вечером Линда догадалась пересчитать сарфахов. В утреннем караване стало
на одного сарфаха меньше…
Мы пересмотрели записи со всех стратосферных ретрансляторов по десять раз. Линда нехорошими словами вспомнила всех, кто проектировал этот ретранслятор. Потому что инфракрасная оптика там была отвратительная и ночью не отследила всадника, который под утро покинул стоянку. А найти
караванщика в пустыне днем, если он не хочет, чтоб его нашли… Телята сарфахов умеют закапываться в крутой склон бархана. Ложатся и дрожат всем телом. Песок сползает по склону и засыпает его. Только голова торчит. А если с телячьего возраста дрессировать сарфаха, он так и сохраняет это умение. Караванщик, ложится рядом, накрывает себя и голову сарфаха тряпкой под цвет песка и закапывается вместе с сарфахом. Можно рядом в трех шагах пройти и не заметить. В общем, следов этого караванщика мы не нашли.
Только вовсе не обязательно он задумал что-то плохое, как думает Линда. Если караванщики нашли новое озеро, они обязаны доложить об этом совету своей гильдии. Могли послать гонца. А что выехал под утро — так дал сарфаху отдохнуть. По ночному холодку сарфах может бежать быстро и долго. Почему не послали гонца сразу от озера? Так груз сарфаха надо равномерно раскидать по всем другим сарфахам. А это можно сделать только на привале. Я объяснила это Линде, но она все равно очень нервничала и злилась целую неделю. Хозяин со Стасом тоже встревожились. Но прошло уже две недели, и ничего страшного не произошло.
Вчера, когда летали во Дворец, Линда отпустила нас с Татакой на целую стражу. Татака, конечно, побежала к Марру. Ну и нарвалась — вместе с ним плац подметала. Нельзя в учебный зал соваться когда занятие идет.
Зато я с мамой Рритам досыта наговорилась. Ма, как увидела меня, обняла, осмотрела со всех сторон и сказала:
— Теперь я за тебя спокойна. Ты стала взрослой и твердо стоишь на ногах, моя девочка.
А потом я заглянула на кухню. Девочки, как увидели меня, бросили дела и поклонились уважительным поклоном — это с ладошками на плечах.
— Девочки, вы что? — обалдела я.
— Ты стала госпожой, Миу. Степенно ходишь, не бегаешь. Спокойная, взгляд властный, — сказала мне старшая по кухне.
Если б до этого с мамой Рритам не говорила, на пол бы села. А так схватила их в охапку, стиснула, пока не взвизгнули.
— Ну что вы, девочки? Какая из меня госпожа? Где вы видели госпожу с ошейником на шее?
— Спроси, где мы видели рабыню с кинжалом на поясе. Миу, тебе давно плевать, есть ли на тебе ошейник. Раньше красивые носила, а теперь… Нет, ты точно госпожой стала, можешь нас не обманывать.
Пришлось сознаться, что я теперь десятница, и в подчинении у меня четыре парня и шесть девушек. О том, что они свободные, говорить не стала. Все равно не поверят. Нужно месяц в оазисе прожить, чтоб в такое поверить.
Ранним утром, еще солнце не показалось, проснулась от звонка
звонилки. Взглянула на номер — Терра с Беррой. Кнопочку нажала, к уху прижала — совсем ничего не поняла. Девочки между собой спорят. А прислушалась — страшно стало.
— Девочки, что случилось? — спрашиваю.
— Нет, ты слушай, не перебивай, — Берра как бы Терре говорит, но я поняла, что мне. — Солдат на улице видимо-невидимо, это неспроста! Бунт где-то. И все — в форме дворцовой стражи.
Хитрые они обе, секретятся. Я поскорее включила большой экран, вызвала меню ошейников, ткнула пальцем в ошейники Терры и Берры. Разделила экран пополам, слева квадратиком — восемь окошек с ошейника Терры, справа — Берры. Центральные окошки — телеметрия и биопоказатели. Сердечки у обеих бьются испуганно, даже цифры покраснели.
— Девочки, выключайте звонилку. Я вижу и слышу вас. Потом объясню, как, верьте мне. Говорить буду через ваши ошейники. Как хозяин со мной говорил.
Терра сразу поняла. Выключила звонилку — темно стало. Но я до этого разглядела, что девочки сидят в подвале.
— Теперь рассказывайте с самого начала, что у вас случилось?
— спрашиваю я через ошейники, предварительно отрегулировав их громкость.
И девочки рассказали. Четверть стражи назад по городу проскакала на рысях колонна воинов. Сколько — они не знают, спали еще, но много. В их дом ворвалась рука воинов. Все пятеро — в форме охраны Дворца. У всех на рукаве — зеленая повязка. Проверили комнаты, согнали всех в самую большую, заставили назвать себя, сверились со списком. После чего отобрали у хозяев звонилку и сказали, что в провинции бунт. Поэтому сегодня — и до особого приказа — никому из дома выходить нельзя. Владыка, мол, заботится о своих наиболее ценных гражданах и прислал им охрану. Они и есть эта охрана. В общем, их дело — слушаться и не высовываться из дома.
Хозяин тут же приказал рабыням взять теплую одежду, все нужное из вещей и спрятаться в подвал. Сверху на крышку люка бросил коврик и поставил стол. Воины только смеялись, но помогали, глупые. Не поняли еще, что в дом богатого гражданина попали. А в доме богатого гражданина везде глаза! Кажется, из доски в стенке у самого пола сучок выпал, а на самом деле за доской — зрительная трубка с двумя зеркалами на концах. Через эту трубку из подвала можно всю комнату осмотреть. Но главное — из подвала тайный ход есть. Кончается у забора рядом с компостной кучей. И две доски в заборе сдвигаются — ночью можно тихо в соседский двор уйти. Но что важно — если рабыни заперты в подвале, солдаты не смогут их обидеть.
Пока Терра с Беррой мне это рассказывали, снова зазвонила звонилка. На этот раз звонили непорочные девы. Предвидя нехорошее, я разбудила Линду и включила на звонилке громкий звук.
У Шурртха в доме произошла такая же история. Только самого Шурртха забрали во Дворец до выяснения, мол, не причастен ли он к бунту. При этом отобрали оружие и звонилку. Сказали, что Владыка лично разберется, виновен он в чем-то, или нет.
Рабынь загнали в подвал сами воины. Бабушки спускаться в подвал отказались наотрез, и им разрешили остаться наверху. Подземного хода из дома Шурра нет. Даже тайника в подвале нет. Но обыскивать рабынь воины не стали, поэтому звонилка у девушек уцелела.
Еще девушки сказали, что форма у воинов немного неправильная. Очень похожа, но чуть-чуть ненастоящая. И упомянули зеленые повязки на правом рукаве.
Не успели девочки все рассказать, как зазвонила звонилка Линды.
Звонил Мылкий. Сообщил, что полстражи назад в город на рысях вошла колонна воинов, не меньше трехсот бойцов. От колонны отделяются группы, которые занимают некоторые дома. Но звуков боя пока нигде не слышно. Или режут сонных, или вяжут и берут в плен. Набата над городом тоже не слышно.
Линда посоветовала Мылкому затаиться и докладывать ей обо всем важном. А я набрала поскорее папин номер. Папина звонилка не отозвалась. Выключена или очень далеко.
— Дождались, блин! — ругнулась Линда, торопливо одеваясь. — Миу, это переворот. Я во Дворец, а ты — за главную!
Это она произнесла уже натягивая доспех цветов клана. Поверх
— черную куртку и шлем с зеркальным забралом. Торопливо вооружилась — нож на пояс, огнестрел в кобуру, на запястья повесила резаки, вскочила на байк и умчалась.
Я осталась за главную… А что делать? Попыталась вызвать хозяина. Но никто не отозвался. Даже Стаса нет. Надиктовала письмо, приложила к нему записи разговоров, сообщила, что Линда улетела во Дворец. Что дальше делать?
Включила сирену, начала торопливо одеваться. Сразу — в доспех цветов клана. Настоящий, с длинными рукавами. Схватила ящик с ошейниками — тяжелый! Потащила за собой по песку к месту, где мы линейки проводим.
— Миу, что случилось? — спрашивают выскочившие из палаток сонные парни.
— Беда! — сама себя не слышу, так сирена ревет. Бросила ящик,
побежала в штаб, выключила сирену. Догадалась поставить на запись Линду и ее байк. И — бегом на танцплощадку. Там уже почти все собрались.
— Жители оазиса, — кричу, — беда! Враги напали на Столицу. Звонилка Владыки не отвечает.
— А другие звонилки во Дворце? — спрашивает Пуррт.
Обозвала себя самой глупой сороконожкой и набрала номер Кррины. Никто не отозвался. Набрала номер Ррады.
— Миу, у нас тут такое! Кругом солдаты, всех рабынь куда-то…
Отдай! Не твоя! Отдай, говорю!!!
Дальше — вопли, шум борьбы, торопливые шаги и мужской голос:
— Кто говорит? Назовись!
Прямой приказ… Но чувствую, враг ведь! Но прямой приказ!
— Это рабыня говорит. Хозяина нет дома. Он велел передать, что
сегодня занятий не будет, — и отключилась. Пусть думают что хотят!
— Ну что там?
— Во Дворце тоже враги, — отвечаю Пуррту. И скорее набираю номер Линды.
— Знаю, — говорит Линда. — Я Марру звонила. Они в школе
забаррикадировались. — И отключилась.
Так и не успела спросить, что делать? Значит, спасать всех, кого
можно.
— Слушайте меня, — кричу. — В Столице враги. Во Дворце — враги.
Скоро, наверно, и сюда придут враги. Поэтому гидротехники подгоняют сюда каналокопатель. А все рыжие и девушки надевают ошейники!
— Хватит с меня ошейника! — возмущается Пуррт. — Ты нам оружие дай!
Так и знала… Ктарра бы сюда. он рассудительный.
— Нету у меня оружия. Только ножи. А у них — мечи, луки, арбалеты!
— Давай ножи. Ночью нож не хуже меча.
Все-таки, настояла, чтоб девушки и женщины надели ошейники. А парням вытащила из штабных палаток три ящика ножей в ножнах. Парни их по две штуки расхватали. Прронырру послала каналокопатель подогнать. Он вскочил на байк, улетел. А Татака полезла в ту машину, что не на колесах, а ногами ходит, как насекомое. У которой пара рук сильных, но коротких, и две пары
длинных, но слабых. Татака подводит машину к штабелю шпунтин, берет двумя длинными руками верхнюю шпунтину — и замахивается ей как мечом. А шпунтина — тридцать шагов длиной, я сама мерила! Пусть она не меч, у нее острой кромки нет, но тяжелая ведь! Сарфаху спину как тростинку сломает!
Парни увидели, как черная машина шпунтиной размахивает — заревели от восторга. А Татака через стекло нам рукой машет. Перехватила поудобнее шпунтину и другой парой рук вторую взяла. Подняла шпунтины словно два меча, нам честь отдала. Такой воин-паук с двумя мечами кого угодно напугает!
Пуррт сорвался с места, подбежал к машине, торопливо поднялся по лесенке на лапе и исчез внутри. Вскоре мы увидели, как он садится в кабине рядом с Татакой. Машина воткнула шпунтины в песок и замерла. Пуррт и Татака суетятся и переговариваются в кабине, только слов мы не слышим. Но
вот они устроились. Машина вырвала из песка сначала правую, потом левую шпунтину, взмахнула ими…
Если Татака просто размахивала железяками, то теперь мы увидели комплекс упражнений с двумя мечами. Я такое в школе гвардейцев много раз наблюдала. Правда, не с боевыми мечами, а с деревянными. Учителя говорили, что давать птенцам боевые нельзя — себя зарежут. А сейчас все, открыв рот, смотрели на боевую машину. Сотню вздохов назад считали ее мирной…
— Теперь нам никакая армия не страшна, — сказал кто-то за моей
спиной.
— В песках — да. Но в город соваться нельзя, — поправил его другой голос.
Машина остановилась, воткнула шпунтины в песок, подогнула ноги и легла на брюхо. Из кабины вылезла сияющая Татака. Пуррт вылез вслед за ней, подхватил ее на руки.
— Барра! — дружно закричали мы им.
Тут я опомнилась и побежала в палатку штаба. На квадратиках окон с регистраторов байка видно, что байк летит над пустыней. В квадратике телеметрии я разобрала, что по весу на байке — двое. Но все объективы костюма Линды черные. Она же сверху куртку надела!
Набрала номер ее звонилки.
— Не сейчас, Миу, не сейчас! — выкрикнула Линда не в звонилку, а просто в воздух, чтоб байк ее услышал.
Я знаю, можно заставить говорить байк, Стас так делал. Но не знаю, как. Надо читать инструкцию. Но некогда!
Включила второй большой экран, пустила на него запись с регистраторов байка в ускоренном режиме. Когда байк начал пикировать на Дворец — остановила кадр и увеличила картинку с переднего регистратора во весь экран. Потом — увеличила, чтоб во весь экран было парадное крыльцо Дворца. На крыльце шла сеча на мечах. Лежали трупы, много трупов. Папины телохранители рубились с воинами в форме охраны Дворца. Увеличила кадр
еще сильнее. На рукавах нападавших стали видны зеленые повязки.
Я вновь пустила изображение со всех экранов. Байк пикировал не на дерущихся воинов, а на дальний конец крыльца. В окне правого бокового регистратора я заметила, что папа сражается двумя мечами, его и трех телохранителей прижали к стене, а врагов видимо-невидимо!
Замедлила скорость в пять раз. Байк, летевший прямо на стену Дворца, резко повернул. Стена теперь по левую руку, и до нее всего три шага! А потом байк встал на дыбы. Это потому что в переднем регистраторе стена наклонилась, дальше — голубое небо, а в заднем регистраторе — размытая от быстрого движения земля. В окне телеметрии загорелась красным «Автопилот
ВЫКЛ». То самое, чего нельзя делать, за что Линде попало от хозяина.
А потом пошли удары! Бум! Бум! Бум! Бум! Бум! Много! От каждого в окне телеметрии загоралась красным цифра перегрузки. Не успевала погаснуть, как следовал новый удар. И от каждого дергались картинки во всех окнах. Ничего не понять! Я замедлила просмотр в десять раз — и поняла! Линда поставила байк на дыбы и его корпусом таранила воинов. Их тела отлетали в стороны, ударялись в стену Дворца или кувырком катились по ступеням парадной лестницы.
Линда долетела до конца крыльца, резко развернула байк и пошла во вторую атаку. Снова — бум! Бум! Бум! Бум! Снова летят кувырком тела. А Линда разворачивается на третий заход.
Теперь враги опомнились. Те, что не рубились на мечах, хватаются за копья, луки и арбалеты. Линда идет в атаку, но «бум-бум» нет. Зато она резко разворачивает байк задом к дворцовой стене. Уменьшаю замедление просмотра до трехкратного.
— С-с-а-а-д-д-и-и-с-сь — тягучим басом, по русски. И тут же красная надпись «Автопилот ВЫКЛ» сменяется зеленой «Автопилот вкл». А вес груза резко увеличивается. Байк резво берет вперед и вверх. На заднем регистраторе видно, как его догоняет копье, проходит над регистратором, а через долю вздоха летит назад, кувыркаясь как палка. Летят арбалетные болты и стрелы лука, но все — мимо.
На крыльце Дворца вижу, как поднимаются на ноги трое папиных телохранителей и с торопливой суетливостью добивают лежащих врагов. Но на них наваливается целая толпа врагов, и их больше нет…
Переключаю скорость просмотра на обычную. Дворец быстро уменьшается.
Линда летит очень быстро.
— Ты не пострадала, дева-воительница? — спрашивает отец.
— Арбалетный болт в ляжке. Могу отрубиться в любой момент. Сейчас сядем, поменяемся местами, ты поведешь.
— Плохо, очень плохо. Я не смогу вести твою летающую машину. Я тоже ранен.
— Блин! Ты только продержись! Меня Миу убьет, если с тобой что
случится!
Линда посадила байк в пустыне между двух барханов. По разговорам я поняла, что сделала себе два укола, а потом достала из бардачка ремни безопасности и пристегнула себя и папу. Велела папе положить руки себе на плечи и полетела дальше. Не в оазис — папа решил, что первым делом его будут искать в оазисе — а к Рыжим скалам. К пещере, которую нашли мы с Линдой.
А потом связь с байком оборвалась. Я понимаю, что стены пещеры экранируют радиоволны. но как это… неправильно! В самый важный момент! Главное я узнала. Папа ранен, Линда ранена. Лучше всех из нас врачевать умеет Амарру. Ребенком еще в войну лекарям помогала. Марта ее на медика готовит. Зову по громкой связи ее и Пуррта. Пока нас не будет, главным
назначаю Бугрра. Роемся в штабелях ящиков, отбираем лекарские
принадлежности, грузим на поддон все, что может пригодиться и на двух байках летим к Рыжим скалам. Я там была, лечу первой, показываю дорогу.
Прилетели. Папа лежит на спине рядом с байком, Линда — у штабеля ящиков. Бросилась к папе. Живой, но без сознания. Амарру ему что-то к носу поднесла — очнулся. Сказал, что ему под ребра копье попало, чтоб мы его не трогали, а Линде помогли. Но тут Амарру командовать начала. Мы с папы аккуратно черную куртку сняли — подкладка вся в крови, но цела. Не смогло копье ее пробить, так в рану и затащило. Амарру помрачнела. Я и сама вижу — очень плохая рана. И нижнее ребро сломано. Перевязали папу, Амарру поспешила к Линде.
У Линды тоже дело плохо. Арбалетная стрела, пущенная в упор, пробила доспех и застряла в бедре. Теперь из-за нее штаны доспеха не снять. Но тут Линда очнулась.
— Вытаскивайте стрелу, — говорит. — Я потерплю.
— Госпожа, эту стрелу нельзя вытащить, — отвечает ей Амарру. — А если вытащить, наконечник в ране останется.
— Блин!
Взмахнула рукой. Резак, который на запястье на шнурке болтался, ей в ладонь лег. Прицелилась, чтоб никого не задеть, и срезала под корень хвост стрелы, что из ноги торчал.
— Теперь тяните с меня штаны, — и ремень расстегнула. Мы с Пурртом штаны стянули, уложили на простыню, что Амарру расстелила, рассмотрели рану. Стрела почти насквозь прошла, кончик острия показался. Амарру приказала нам с Пурртом держать Линду, держать ее поднятую вверх ногу,
продавила стрелу насквозь, схватила за наконечник и выдернула. Линда зашипела сквозь зубы и опять потеряла сознание. А из раны обильно пошла кровь.
— Пусть промоет рану, — сказала Амарру. И через некоторое время умело и быстро наложила повязку. А после застыла со скорбным выражением лица.
— Не молчи, говори, — начал тормошить ее Пуррт.
— Жалко девочку, усохнет нога. Стрела крупный сосуд перебила. Я тут ничего не могу сделать. А если рана воспалится, совсем плохо будет. Воина тоже жалко. У него выжить и умереть — шансы поровну. Лекаря надо, — сказала она на языке рыжих.
— А ты кто?
— Никто я. Повязку наложить могу, вывих вправить. Нож лекарский в руках не держала — только если нарыв вскрыть, гной спустить.
Я побежала к ящикам. Все тут есть — и чистая вода в бутылках, и еда, и посуды немного, и фонари электрические. Даже складной стол и стулья есть. Начала распаковывать, обустраивать лагерь. Надула два больших матраса, мы переложили на них папу и Линду, укрыли одеялами. Вместе с матрасами перетащили вглубь пещеры.
Пока перетаскивали, я поняла, что Амарру не узнала в папе Владыку. По имени мы с Пурртом его тоже не называли. Шепнула Пуррту, пусть так и будет.
Через стражу пещера приобрела жилой вид. Линда очнулась и руководила нами, какие ящики открыть, где свет установить, куда направить.
— А что в этих красных ящиках? — спросил Пуррт.
— Пять ящиков — дальняя связь, аварийная станция. Такая же, как в штабе. Шестой — стандартный энергоблок. Будет время — соберу.
— Не смей вставать. Тебе нельзя напрягать ногу! — набросилась
Амарру.
Покончив с обустройством лагеря, Амарру взялась за еду. Линда съела мало, но выпила много воды. Папа есть отказался, только немного попил.
Я опять пошепталась с Амарру. В обучении до врачевания по-иноземному она еще не дошла. Первый курс института у нас одинаковый, если не считать мертвого языка под названием «латынь». Лекарь нужен.
— Я ночью привезу дворцового лекаря, — сказала я. — Пуррт, остаешься здесь охранником. Если что — у вас два байка.
И улетела в оазис готовиться к ночному полету.
Знакомый парень снимал каморку у одной бабки.
Жизнь со старухой — полная жопа и компромисс.
Единственный бонус — это довольно скромные бабки,
которые ему назначила престарелая мисс.
Анна Петровна была незамужней чайлдфри без родственных связей,
до гробовой доски обрученная с зомбоящиком.
Но это намного лучше, чем с пьяницей дядей Васей
Или, того не легче, с интеллигентным ящером,
который сейчас сидел бы и зырил порево,
а после долго сопел и кряхтел в сортире.
Ещё и лекции вёл в какой-нибудь школе бы
о том, что ебаться надо в презервативе.
Пожилая дама всегда была при полном параде:
пять сантиметров пудры скрывали её лицо.
Черты Мэрлина Мэнсона проступали в её одноглазом взгляде
с черной подводкой и в шмотках, надетых заподлицо.
Приятель ходил на цырлах по одной половице,
ночами как мыш лежал, боясь двинуть рукой-ногой;
днем опасался лишний раз перед ней появиться,
встретить на кухне, в ванной, увидеть её нагой.
А вдруг старуха возьмёт и резко поднимет платье?
И вот тут-то взору предстанет нечто такое,
что убивает сразу, чего нельзя описать, и
она подойдет вплотную, зажав ему рот рукою.
Однажды она исчезла, её не было около месяца.
И вот звонит телефон (на рингтоне песня Шакиры).
И врач ему говорит, что с бабкой случилось месиво:
что ей отрезало ноги. И наповал шокировал:
— Пенсионерка Зуева бросалась в метро под поезд
на почве несчастной любви к своему квартиранту якобы. –
И тут оказалось: парень готов на моральный подвиг:
он твердо решил с калекой сочетаться законным браком.
Законным, а не фиктивным — не ради квадратных метров.
Пусть старая и без ног — он станет её мужчиной,
единственным на всю жизнь. К тому же все люди смертны:
не факт, кто умрёт вперёд и по каким причинам.
Он эту тему спокойно озвучил мне как подруге.
На все вопли, сопли, истерики он забил.
В больнице молча взял обрубок тела на руки,
отнёс домой и в фактический брачный союз вступил.
И хоть он вступил в союз с половиной тела,
с одной второю, собственно, образно говоря,
он совершил по сути благое дело:
его никчемная жизнь прожита не зря.
И пусть все вокруг корыстны, грязны, убоги,
но подвигу в жизни по-прежнему место есть:
она на алтарь любви положила ноги,
а он свою никому не нужную честь.
При том, что супруга тоже была невинной,
себя соблюдя для него на исходе дней.
Теперь он с любовью зовет её «половиной»,
немного смущаясь и нежно склоняясь к ней
Когда посол объявился во второй раз, у нас уже все было готово. Выпросили у студента звезду подходящего класса, он еще удачно поставил так, чтоб она никому не мешала и ни на что не влияла, но была недалеко от системы Шаалы. Либрис только хмыкал, видя наш настрой. Вообще странно, конечно, ну да фиг с ним. Все равно студент взялся заниматься еще какой-то вселенной, так что в нашей будем крутиться самостоятельно, но под его легким присмотром.
Перевезли народец таали удачно. Спутников у них не было, кораблей тоже, теряться нечему. Путешествовали они с помощью аналога экранов (или какой-то разновидности экранов), точно не скажу. Связывались точно так же друг с другом и с нами. Вообще, чем больше я о них думала, тем больше мне казалось, что расу таали и вообще весь их мир создал какой-то синерианин. Вопрос с богами посол раскрывать не стал, сказал только, что согласен соблюдать наши обычаи, которые не идут вразрез с обычаями их расы, и согласен символически верить в кого скажем. Указывать в вере никто ему не стал, пусть сам определяется. А обычаев у нас особых и нет, живите как хотите, только другим не мешайте.
Запрос в Совет демиургов ничего не дал. Если этот мир и создал демиург, то очень давно и незаконно, поскольку никаких данных о нем не было, кроме отрывочных записей и координат. Ни имени создателя, ни даты создания, ничего такого, за что можно было бы зацепиться и найти горе творца. Или же демиург давным-давно умер и оставил свой мир на произвол судьбы, или мир таали создавал кто-то соображающий, но не демиург.
В целом, перемещение произошло благополучно, немного поштормило у экватора и все. Я-то в этих всех координатах не сильна, с меня был экран подходящего размера. А вот Шиэс установила этот мир так, будто он и был создан прямехонько на этом месте в нашей вселенной. Соображает дракошка на счет координат, этого у нее не отнять. Это мне что ближе, что дальше поставить — один хрен, а миру кирдык будет.
Из интересного: мне попался молящийся эльф. Ага, кто-то заковал в кандалы в темнице светлого эльфа. Ушастый так уверовал непонятно в кого, что молитвой вызвал меня. Навела немножко шороху и стырила пленника. Человеческое подземелье какого-то замка для меня было как аллея — настолько легко проходимым. Зато спасенный эльф так уверовал во всемогущих богов, что пришлось его отправлять в свой храм пополнять ряды паладинов и потихоньку вразумлять голову. Везет же мне на фанатиков… Нет, я не против верований, не против религий, я против безумного фанатизма и поклонения. Оставь я этого эльфа в его мире — и вскорости получила бы новый культ себя любимой. И хорошо, если этот культ был бы мирным, но как показывает практика, обычно такие слепые фанатики проповедями не ограничиваются. А мне не улыбается однажды обнаружить кровавый алтарь и тела жертв под моей статуей.
А еще Шеврин притащил моего параллеля. Сам не знал, что именно оно было, просто вытащил чувака из черной пустоты. Как ни странно, живого и относительно вменяемого. Он заблудился в бесконечных параллелях и измерениях черной пустоты. А Шеврин по доброте душевно забрал. Потом понял, что за подстава, но убить уже не получилось.
Синерианин оказался маленько с прибабахом, ну да кто тут у нас нормальный… нет никого, одни шизики. Сначала на радостях скастовал заклинание всеобщей пьянки, чуть не угробил корабль. Просто захотел выпить, а поскольку одному пить зазорно, то решил сделать так, чтобы и все остальные тоже захотели выпить. А поскольку синериане и магия — понятия плохо совместимые, то результат известен. Переборщил. Шеврин от попойки удержался, с огромным трудом, конечно. Но не сдался. Всем остальным повезло меньше.
Позднее выяснилась еще одна не слишком приятная (кому как) особенность этого синекожего чудика. Он постоянно лез ко всем обниматься. И если я относилась к этому философски — какая разница, кого потискать, то Шеврина это почему-то кумарило. Казалось бы, живи и радуйся — у тебя есть тот, кто тебя не отвергает и не убегает куда глаза глядят. Ан нет, не то. Чего надобно одному вредному дракону смерти для полноценного счастья, фиг его знает. Точнее, что надобно — понятно, его Лесси ему нужна. Но ее не вернешь и не создашь заново. А все остальные не годятся на роль дамы сердца. Хотя Ольчик вон на роль кавалера сердца вписался очень даже хорошо. Но Шеврину ж не угодишь…