Корделия потянулась за видеофоном.
Пальцы уже коснулись гладкого, невесомого прямоугольника, уже легли на выспыхнувшие сенсоры, возвращая дремлющее устройство к жизни, уже запустили в наносхемах суетливый обмен импульсами и сигналами… В сознании уже оформилась в синтаксические формы первая фраза…
Корделия отдернула руку. Нет, она дала себе слово — она позвонит ему завтра. Сделает паузу. Ослабит хватку. Она должна позволить ему почувствовать свою собственную, глубинную волю. Должна позволить ему вздохнуть. Иначе… Иначе он так ничему и не научится. Всегда будет ждать подсказки, помощи, инструкции. Всегда будет оглядываться. А если и примет решение, то выберет то, что попроще, легче, без судьбоносной дерзости, всегда с оглядкой и страхом. Чтобы не ошибиться, не превратиться в неудачника. Не нарваться на осуждение и укоризну. Не разочаровать.
Зависимость воздействует на душу так же пагубно, как и власть. Разлагает и разрушает. Страдание превращается в незаменимый атрибут, в безупречное оправдание и даже в предмет гордости, отказаться от которого означает лишиться значимости. Пребывающий в этой деформирующей скорлупке человек привыкает к ней, срастается с ней настолько, что извлечение из этой формы превращается в настоящую муку, в пытку преображения и роста. Корделия не хотела, чтобы по истечении времени Мартина постигла та же участь закоснеть в скорлупе удобной и теплой зависимости.
Конечно, нельзя было даже сравнивать его прежнее подневольное положение в качестве подопытного экземпляра с его нынешним, привилегированным. Ситуация поменялась на зеркальную. Выглядело так, будто господствующее положение занимает как раз Мартин, а Корделия, как пресловутая рыбка из сказки, была у него на посылках. Но это именно что так выглядело. Казалось. Корделия слишком хорошо знала, что это не так, что никакая она не «рыбка», а скорее та привередливая старуха, пожелавшая слишком много. Потому что не он в ней нуждался, а она в нем. Это он был для нее бескорыстным добрым волшебником, исполняющим желания, а вовсе не она. Она тоже их исполняла, но самые примитивные, насущные, мало что значащие. Да, она спасла ему жизнь. Да, она возилась с ним, каждую минуту рискуя свалиться с вырванным горлом. Она входила к нему в медотсек, а затем в комнату под крышей, подобно дрессировщику в клетку с раненым тигром. И да, да, она тайно надеялась, что он ее убьет. Одно движение тонких, точеных пальцев, и она упадет, счастливая и бездыханная.
Она никому в этом признавалась. Сама от себя скрывала однажды просочившуюся из подсознания истину. Она устала гоняться за смертью по Галактике, и потому пригласила ее в свой дом как гостью, привезла едва ли не силком. Она сделала это, потому что все еще не оставляла надежды вернуться на погибающий «Посейдон», заглянуть в тот темный, нависающий иллюминатор и раствориться в подступающей темноте. Ей надоело притворяться живой. Но смерть и на этот раз ее обманула, не поддалась на уговоры. Да и не смерть это была. Подделка.
Под личиной смерти, в маске безупречного оружия, к ней пришла жизнь, та самая, некогда пожранная космосом, искалеченная и окровавленная. Эта жизнь явилась, запутавшись в силках ее эгоизма и самоотрицания, чтобы заполнить все пустоты и обратить хижину отчаяния в обитель радости. Чтобы воплотить невозможное, чтобы воскресить и вознаградить. Она, после пятнадцати лет прозябания, получила все, в чем считала себя обделенной. Она стала царицей. И теперь прилагала все усилия, чтобы не пожелать стать «владычицей морскую». То есть, присвоить себе Мартина раз и навсегда. Обеспечить себя гарантией счастья и смысла. Потому и отослала «рыбку» в море, чтобы избежать соблазна, дала ей вольную. Пусть «рыбка» приплывет сама, когда захочет, без сетей и без обязательств. По собственной воле. В результате добровольного, сознательного выбора. А она будет ждать. Она всегда будет ждать.
Мартин еще не понимает, что происходит. Вообразил невесть что. Думает, что он ей больше не нужен… Надоел.
Когда в последний раз они говорили по видеофону, вид у него был обескураженный. Держался он отстраненно, с затаенной обидой, хотя работа на радиотелескопе ему нравилась. Это было заметно. Он гордился собой как азартный, увлеченный мальчишка. Он чувствовал уверенность, силу. Он больше не был чьей-то вещью, чьей-то игрушкой. Он был личностью, человеком… Он мог выбирать, мог решать, мог действовать без приказа. Ему это было уже не нужно. И она ему тоже не нужна.
Корделия закрыла глаза. Ничего, ничего, она справится. Она и не с таким справлялась. А если ей немного повезет, то ей будет куда приложить свои силы.
Она выключила видеофон. И отложила его в сторону. Будет даже лучше, если она отдаст его на хранение самому профессору и заберет, когда ее выпишут.
Накануне отъезда на Асцеллу она все обговорила с Конрадом и Фицроем. На какое-то время, примерно на месяц, если не возникнет осложнений, она прервет все связи с внешним миром. Это была не прихоть, а требование профессора Гриффита, в чьей маленькой клинике ей предстояло провести некоторое время. Он настоял, чтобы она оставила все дела. Ей нужен покой и полное сосредоточение. На случай самых чрезвычайных ситуаций, которые Конрад, а вместе с ним и топ-менеджеры холдинга, не смогут разрешить без ее вмешательства, профессор предоставил в их распоряжение свой номер видеофона.
Свой видеофон Корделия оставила при себе, но входящие сигналы были заблокированы искином клиники. Ее планшет, уже по ее просьбе, был отрезан от инфранета. О пище для ума и развлечениях Корделия позаботилась заранее – загрузила как непрочитанные, так и любимые книги, некогда забытые и пропущенные из-за недостатка времени фильмы, а так же музыку.
Кроме медиабиблиотеки там хранилась запароленная папка с голоснимками Мартина. Эту коллекцию для нее собрала «Жанет» на Геральдике. Снимков, которые Корделия сделала сама, с ведения самого киборга, было не больше десятка. Хотя Мартину нравилось позировать, Корделия себя сдерживала, будто голоснимки были еще одним средством захватить его в бессрочное владение. Потом она жалела о своей сдержанности, пока не обнаружила, что домовой искин на Геральдике, очень своеобразно истолковав приказ «приглядывать за новеньким», составил очень подробную голографическую летопись жизни своего «поднадзорного», и Корделия не могла удержаться от соблазна, чтобы не нарезать из этой хроники роликов.
Действие их происходило по большей части перед домом, на кухне или в ее рабочем кабинете, потому что все прочие видеокамеры в доме были деактивированы. Корделия отключила их сразу же, как привезла Мартина. В исследовательском центре он оставался под наблюдением круглосуточно, поэтому невзирая на опасность, Корделия попыталась хотя бы частично избавить его от «Большого Брата». Полностью сделать этого она не могла. Искин ее геральдийского дома был на базовом уровне запрограммирован на контроль за всем происходящим в близлежащем пространстве. Отключить эту опцию означало превратить дом в холодное и темное строение, открытое всем ветрам.
В избранной им комнате Мартин все же чувствовал наблюдения. Там его никто не укладывал на лабораторное стекло и задвигал под прицел сканера. Там он впервые приналежал самому себе. Позже внимание «Жанет» ему уже скорее льстило, чем пугало. Зловредный искин, памятуя о первых неделях «холодности» своего предмета, теперь мстила тем, что отслеживала и протоколировала все промахи и неудачи «обожаемого» киборга. Когда он что-то неправильно понимал, когда делал что-то запретное, когда пугался неизведанного.
Подлинной жемчужиной коллекции был момент вкусового знакомства Мартина с плодами дикого corylus geraldikana, растущего вокруг дома. Корделия настоятельно советовала этого не делать. Да кто ж ее будет слушать, какого-то человека с его урезанными возможностями! Он же киборг! Сильный, быстрый, зоркий. Разумеется, он этот дикий орех попробовал. На вкус орех неплох, в случае необходимости вполне может служить средством пополнить человеческие энергоресурсы, а для птиц и грызунов является желанным лакомством, но… только когда окончательно созреет. Пока же степень готовности к потреблению не достигнута, внутри скрывается не смертельный, но весьма неприятный сюрприз – косточка при нажатии выбрасывает что-то вроде крошечной торпеды, которая заливает язык и глотку жидкостью с омерзительным вкусом. Таким образом растение защищается от преждевременного разграбления. Вот созрею – тогда ешьте! А пока – ни-ни. Когда «Жанет» тайком продемонстрировала Корделии момент дегустанции ореха и ее последствий, Корделии пришлось спрятаться в ванной и даже включить душ, чтобы заглушить хохот. Мартин прыгал по поляне как щенок, принявший за косточку стручок кайенского перца. С одной стороны, Корделии было его даже жаль. А с другой… Его же предупреждали. И ведь ни в чем не признался, паршивец.
Корделия отыскала ролик под названием «Орех» и в тысячный раз его просмотрела. Остановила воспроизведение, чтобы полюбоваться лицом Мартина в тот момент, когда косточка извергла содержимое. Искренняя детская обида! За что?
Она погладила пальцами дисплей.
Был еще момент, когда Мартин залез на дерево за геральдийской белкой, чтобы познакомиться с ее детенышами, и не учел дух коллективизма этих отчаянных зверьков. Когда Мартин добрался до беличьего гнезда и попытался в него заглянуть, на любопытного чужака, отчаянно вереща и щелкая, набросились все соседи беличьего семейства. Мартин слетел с дерева, как с ледяной горки, а белки гнались за ним и безжалостно кусали. Корделия его спрашивала о происхождении царапин и ранок, но Мартин буркнул, что просто упал. И она верила, пока «Жанет», опять же тайком, не показала ей запись. И таких эпизодов было немало. Корделия составила себе из них целый сериал, перекинула на планшет, а хроники приказала «Жанет» заархивировать и надежно спрятать в запароленные папки.
Корделия медленно, в который раз, пролистала свою геральдийскую коллекцию. Вполне вероятно, что у нее в скором времени, кроме этой коллекции ничего не останется.
Окна ее небольшой светлой палаты выходили в парк, окружавший небольшую клинику. Пациентов было немного, и они старались друг с другом не встречаться. Некоторых она видела издалека и даже кое-кого узнала. Но не подала вида. В конце концов, она здесь тоже почти инкогнито, под именем Коры Эскотт. Не так уж она и скрывается. Потому что ничего преступного не совершает. И знает как бороться с любопытными.
Преследований папарацци Корделия не опасалась. Несколько лет назад она преподала хороший урок не в меру любознательным журналистам и таблоидам, которые скупали их материалы. Корделия сделала публичное заявление, в котором обратилась с просьбой ко всем средствам массовой информаци не касаться в своих статьях, репортажах, ток-шоу, расследованиях и интервью ее частной жизни. Все, что связано с ее профессиональной деятельностью, открыто для репортеров и интервьюеров. А вот заглядывать к ней в спальню – нежелательно. Тем более, что ничего интересного в этой спальне уже много лет не происходит. Если к ее просьбе не прислушаются, то она воспользуется законом о неприкосновенности частной жизни и будет преследовать нарушителей через суд. Ее адвокаты из «Майерс, Голдберг и Ко» уже землю роют когтями от нетерпения.
Все равно нашлись такие, кто счел ее предупреждение рекламным трюком. Будто бы она играет на извечном «запретный плод сладок». Или они до сих пор верили, что женское «нет» это на самом деле «да, но позже». Цену себе набивает. И горько об этом пожалели. Все нарушители получили судебные иски и чудовищные штрафы. Авшуры получили долгожданное развлечение и вцепились в ответчиков как бешеные хакуры. Часть попавших под суд онлайн-таблоидов разорилась, часть Корделия скупила за бесценок, часть сумела удержаться на плаву. Но урок был усвоен. Приходившие к ней за интервью журналисты знали – ни одного вопроса о частной жизни. И ни слова в печать без согласия главы холдинга.
Конечно, мелочь какая-то просачивалась. Кто-то снял ее на видеофон, когда она летела на «Queen Mary» с Мартином, кто-то с Геральдики продал нечеткие снимки ее загородного дома, кто-то узнал ее в отеле «Король Лир» на Шии-Раа. Но все это расползалось на уровне слухов и сплетен по блогам и домашним страницам, авторы которых были предельно осторожны. Высказывались догадки и относительно Мартина. Но с тех пор, как Кира Гибульская начала свою деятельность, о разумных киборгах говорили на всех каналах, и на этом фоне Мартин был всего лишь одним из них. Что Корделию вполне устраивало. Она даже не возражала, когда ей приписывали сексуальную связь с этим разумным киборгом. С точки зрения обывателя это выглядело логично. Такая женщина, как она, жесткая, властная, независимая, неспособна выстраивать отношения с мужчиной-человеком, и потому вынуждена заменить этого мужчину киборгом. Киборг, пусть даже разумный, всегда будет слушаться хозяйку. Сплетничали, правда, осторожно, с оглядкой, но с незатухающим энтузиазмом. Даже проживающая на Аркадии мать Корделии, Катрин Эскотт, прислала ей вкрадчивое предупреждение. Корделия прочитала, усмехнулась и отправила письмо в корзину. Ей было все равно, какой статус приписывают Мартину. Эта привязанность была ее достоянием, и она не собиралась этим достоянием с кем-то делиться. Пусть думают что угодно. Пусть строят предположения и догадки. До истины все равно никому не добраться, да и не понять им ее, эту истину.
Корделия отложила планшет, подошла к зеркалу, оглядела себя и через стеклянную дверь вышла в парк.
Как хорошо, что здесь все бояться друг друга. Ее тоже кто-то узнал, и за этим узнаванием последовал холодок отчуждения. Все-таки Корделия Трастамара, несмотря на все ее принципы, глава медиахолдинга, повелительница тех сил, которые как возносят к вершине популярности, так и низвергают в пропасть остракизма. В любой момент может вызвать на Асцеллу свою мобильную бригаду и устроить скандальную пресс-конференцию только потому, что ей не понравился брошенный в ее сторону взгляд. Делать этого Корделия не собиралась, но страх, что она внушала, был ей на руку. Никто из узнавших ее не попытается объявить об этом публично, не поделится на съемках рейтингового ток-шоу своими соотражениями относительно ее пребывания в этой клинике. Потому что прагматичная и безжалостная Корделия Трастамара ответит им той же монетой, да еще и компромата нароет. Это она умеет. Молчит, молчит, вводит противника в заблуждение своим долготерпением, своей аристократической невозмутимостью, а потом как ответит… Вот как было с этим беднягой Бозгурдом.
Корделия грустно улыбнулась, заметив в конце аллеи торопливо мелькнувшую тень. Всем есть что скрывать. И богатым, и знаменитым. Чтобы не смущать застенчивых пациентов, она свернула в сторону коттеджей для обслуживающего персонала. Платили в клинике хорошо, условия работы и проживания соответствовали самым высоким притязаниям. Ближайший коттедж походил на бунгало где-то на престижном курорте. Окна нижнего этажа были открыты. Слышались голоса. Кто-то свободный от дежурства смотрел новости. Корделия ускорила шаги, чтобы миновать жилую зону, но уловила знакомое имя — «Саган»… Радиотелескоп, названный в честь астрофизика Карла Сагана. Корделия остановилась. Почему его упоминают в новостях? Это не ее канал. Она слышит это по манере подачи материала в эфир. Слишком надрывно, с истеричными нотками. Ее новостные ведущие так не работают. От них требуется спокойная объективность, даже отстраненность от событий, чтобы избежать преждевременных суждений. А тут…
Корделия прислушалась. Внутренний голос требовал, чтобы она бежала оттуда, чтобы заткнула уши, чтобы пренебрежительно отмахнулась и объявила новостную подборку чистым фейком. Потому что она слишком хорошо знает всю эту журналистскую кухню, знает, как это делается и как монтируется в погоне за рейтингами, и поданый в эфир материал, прежде чем принять его к сведению, должен быть поделен на шестнадцать.
Но Корделия не могла сдвинуться с места. Имя астрофизика ее околдовало.
— По непроверенным данным строящийся на орбите Новой Москвы квантовый радиотелескоп «Саган» подвергся нападению и получил значительные повреждения. По показаниям очевидцев группа террористов прибыла на грузовом судне и совершила попытку захвата станции. Атака была отбита службой безопасности. Однако захватить нападавших не удалось. В результате стрельбы произошла разгерметизация грузовых отсеков. Есть раненые. Несколько сотрудников числятся пропавшими безвести. В частности руководитель группы техников Ласло Ковач заявил о пропаже одного из своих стажеров…
Время остановилось. Круг замкнулся. Она вернулась на «Посейдон».
…Разгерметизация нижних уровней. Критическое повреждение корпуса. Отказ гравикомпенсаторов.
…Лестница. Где лестница? Она перебирала по ступенькам руками, цеплялась и висла. Топот и вой. Какой страшный, ползущий изнутни вой… Сгусток предсмертного отчаяния. Черный провал лестницы. Жерло, уводящиее в ад. Рядом с ней всхлип. Чуть позади хриплый, придушенный кашель. Она, замерших над провалом, она, обезумевшая… Она уже не человек, у нее нет разума, она сброшена до животной протоплазмы. И вдруг – тишина.
Огромная полусфера орбитальной станции медленно тонет в черной, ненасытной утробе космоса. Эта станция разваливается, истекает кислородной кровью, тянет за собой этот воздушный послед… Корделия поднимает голову и видит над собой черный глаз в крапинах подмигивающих звезд. Над ней иллюминатор, тот самый, круглый, с прозрачным веком воздушного пузыря… Корделия заглядывает в этот бездонный зрачок и тонет в нем. Растворяется. Навсегда.
Земля-
Какого хрена на мне эта гадость? — Это не гадость, это моя пижама. И не смей ее менять (понимает, что у Кроули не хватит сил, но все равно ругается и требует обещания, что тот не будет)
Язык у Кроули то раздвоенный. то человеческий. Глаза заживают, но медленно, нет сил на провидение — то есть слеп абсолютно. Впал в панику. когда подумал. что Ази ушел. После делает вид, что ничего такого не было, но старается все время поддерживать диалог
= Ангел… Ангел!!!
— Тсс я тут… все в порядке
—
попытка усадить в бентли — пошли домой?
***
Рай
Бог отсылает Ази — больше не надо отчетов. Бог смотрит странно, прячет улыбку..
— А тебе не хватит ли уже, Азирафаэль, бывший Страж Восточных Врат?
Азирафаэль вздрогнул и чуть не пустил носом струйку благодати, но вовремя втянул ее обратно и замотал головой, старательно не дыша. Благодать переполняла его с избытком, до самой макушки, но как удержаться, если она так нужна?
— Лопнешь.
Азирафаэль сузил глаза и поджал губы. Почему-то захотелось сказать: «А ты отойди», но это ведь было бы глупо, правда? Поэтому он сказал другое:
— Завтра в это же время?
Он не сомневался в ответе, вопрос был скорее формальностью.
— А пожалуй что и нет, Азирафаэль, бывший когда-то Стражем Восточных Врат.
Вот так. Ты забыл, с кем имеешь дело. Расслабился. И лишь потому спросил, продолжая наивно верить в лучшее:
— А во сколько?
И понял ответ заранее, по легкой непостижимой усмешке и по тяжелому взгляду — тоже, конечно же, непостижимому:
— А пожалуй что и ни во сколько, Азирафаэль, ныне Хранитель Книжного Магазина в восточном Сохо. Судя по твоим последним докладам, у тебя все под контролем и вообще движется на лад семимильными шагами, так зачем я буду дергать лишний раз? У тебя есть твой… магазин. Ну и прочее. Вот и храни… его.
— Но Кроули! — Азирафаэль так растерялся, что позволил себе повысить голос. — Он еще не в порядке! Далеко не в порядке! Он не сможет восстановиться сам! И я… Без постоянного источника благодати его выздоровление затянется!
— Возможно. — Всевышний подняла брови, разглядывая Азирафаэля с насмешливым интересом.
— Надолго!
— И это тоже вполне возможно. Не смею задерживать.
Азирафаэля толкнуло в грудь воздухом, и он машинально сделал шаг назад — прямо в проем сотворенного Всевышним лифта. Все еще не веря, что это конец и теперь им с Кроули придется выпутываться самим. Медленно, трудно и только вдвоем. Но зная, что справится. Должен. Просто, похоже, на этот раз Кроули застрял у него действительно надолго… и еще вопрос, понравится ли такая перспектива самому Кроули… И второй вопрос — что придется предпринять Азирафаэлю, если кроули таки не понравится…
И пока не схлопнулась мембрана лифта, он видел поощрительную улыбку Всевышнего и яркие искорки веселья в Ее глазах.
Взгляд Ее был, разумеется, непостижим. Как всегда, чего иного и следовало ожидать? А самодовольное и слегка насмешливое сочувствие в нем Азирафаэлю, конечно же, просто почудилось.
Ведь не могло же это быть правдой, не так ли?
***
Земля
выздоровление.
Глаза у Кроули светло карие, человеческие — только пока он спит. Когда просыпается — становятся желтыми с вертикальным зрачком (не сразу, когда в себя приходит и спохватывается)
“Ты можешь сколько угодно притворяться, что все осталось как раньше и ничего не изменилось, и ты тоже не изменился. Если тебе так спокойнее — притворяйся и дальше, я не стану мешать. Но я-то знаю, что ты действительно не изменился и остался внутри тем же самым, каким и был до того самого первого “раньше”, когда впервые решил притвориться, что желтый змеиный взгляд это круто, а черные крылья — вау как стильно”.
__________
михаил
изображается попирающим дьявола; в рост — с доспехами и мечом; верхом — с копьём; с кадилом и весами; в деисусных чинах может изображаться безоружным, с зерцалом в руке. Крылат
В православии его называют Архистратигом, что означает глава святого воинства Ангелов и Архангелов
Ещё одно свидетельство его исключительности. Говорить с ним следует только так, откровенно, даже себе в ущерб, без притворства. Тогда есть надежда сделать его союзником и добиться согласия.
— Да, знаю. И не питаю на ваш счёт никаких иллюзий. Вам нет надобности что-либо мне объяснять.
Она улыбнулась. Какое счастье, что он так умён.
— Сокровище, — вздохнула она сладко. – Так что же с титулом?
Тут тоже нельзя фальшивить. Он примет только правду, даже самую отвратительную.
— Но каким образом? Фальшивая генеалогия?
Идея неплоха. Опытный знаток геральдики в миг соорудит и герб, и взрастит древо с предками, протянув его корни до самого Гуго Капета. Но есть ли в этом необходимость?
Герцогиня питала здоровую настороженность ко всякого рода письменным свидетельствам, которые рано или поздно могут обратиться в полновесные улики.
— Ах, боже мой, как же ты наивен! Зачем нам генеалогия? Переписывать геральдические анналы и подделывать церковные книги мы не будем. Всё гораздо проще. Мы заключим удачный брак.
И она принялась излагать свой план с воодушевлением. Будь ситуация обратная, никого бы подобный маневр не удивил. Престарелый дворянин женится на девушке из низкого сословия и в обмен на её молодость даёт ей титул. Такое происходит сплошь и рядом. Даже короли заключают неравные браки, возводя своих любовниц к подножию трона.
Её отец был близок к тому, чтобы сделать королевой Габриэль д’Эстре, а после её смерти — другую авантюристку Генриетту д’Антраг. А в далёком прошлом даже знаменитые куртизанки надевали императорскую корону. Заарканенный мужчина дает охотнице свое имя.
Но и обратный альянс возможен. Мужчины точно так же поправляют свои дела за счёт женщин, за счёт их приданого и родовитой семьи. То, что Геро сирота, скорее преимущество, чем недостаток. Будь известен его отец, торговец или стряпчий, склонить родовитую девицу к браку было бы затруднительно. Но отец и мать Геро неизвестны, и эта неизвестность предполагает множество вариантов.
А если взглянуть на него самого, на его руки и стройные ноги, на его манеру держаться, на благородные утончённые черты, то воображаемое генеалогическое древо вырастет без удобрения и полива. С таким телом, с таким ясным, горделивым взглядом, с таким лбом и таким подбородком он не может быть сыном сутулого лавочника или большерукого горшечника.
Он — утраченный плод с благородной ветви, когда-то отвергнутый или потерянный, украденный и безвестностью спасенный от смерти, подобно Персею. Кто знает, может быть когда-нибудь найдется слепой мудрец и поведает о тайне его рождения.
Она поведала ему свой план. Вдова или девица благородного происхождения, пребывающая на грани нищеты. В провинции немало таких особ, чей род восходит к Меровингам, а замок обратился в руины. У этих дам, потерявших мужей и отцов, давно ничего нет, кроме имени и крови. И они продадут это имя за горсть золотых монет. Но была в этом какая-то театральность. Подобный сюжет больше подходил для итальянской или испанской комедии. Кальдерон или Лопе де Вега немедленно соорудили бы любовный треугольник, выставив её, устроительницу, на посмешище. Родовитая, но бедная жена оказалась бы юной и прекрасной, между ней и внезапным супругом вспыхнула бы любовь, они непременно нашли бы остроумный способ избавиться от ревнивой покровительницы.
Нет, жизнь далеко не так просто устроена, как видят её господа драматурги. В жизни те, кто устраивает подобные браки, вовсе не слепцы. Если она и затеет подобную авантюру, то выберет ему жену редкой уродливости, с плохими зубами и нечистой кожей. Но ждать, пока пьеса будет поставлена и сыграна, ей не хотелось. Ей не терпелось пережить тот надуманный ею триумф.
Она желала показать Геро тот мир, который был отделён пропастью от безродного студента из Латинского квартала. Если до сих пор все её посулы и обещания не сыграли предназначенной им роли, не увлекли его и не соблазнили, то более действенным окажется вступление в этот мир. Она сделает благородный жест и подтвердит свою решимость. Её обещания — вовсе не слова, её привязанность – не каприз, а долгосрочные обязательства. Пусть убедится в этом, пусть попробует на вкус.
Он ещё там не был, в этом средоточии власти и честолюбия, ещё не поднимался на вершину, не вдыхал отравленного воздуха. Он ещё верит в эту призрачную пропасть и потому так упорно держится за добродетель. Пусть узнает свою причастность, своё приобщение к обители полубогов. Это вскружит ему голову.
Визит в Лувр она приурочила ко дню св. Николая, когда весь двор уже предвкушал рождественские торжества.
Геро, несомненно, предпочёл бы провести этот день с дочерью, положить новенький золотой в маленький башмачок. Но из благоразумия промолчал. Безропотно позволил себя одеть и причесать по последней придворной моде. Но герцогиня отвергла выбор камердинера.
Безусловно, выглядел он великолепно. Алый бархат с золотым шитьём был ему к лицу, но делал его чрезмерно заметным. В толпе придворных он будет сиять, как вспыхнувший в ночи факел, будет притягивать взгляды, шепотки, домыслы.
И Клотильда сразу испугалась. Как странно! Как противоречива, изменчива природа человека. Она мечтала об этих шепотках и взглядах и тут же отступила, едва лишь её мечта приблизилась к осуществлению. Как глупо! Всё равно, что отправиться в лес, полный разбойников, подвесив на грудь увесистый бриллиант.
— Не будем вгонять наших модников в тоску, а дам – в трепет. Во всяком случае, пока. Переоденьте его. Тёмно-синее или серо-стальное вполне подойдёт. Широкополая шляпа, плащ до пят и никакого шитья.
Но это не избавило её от сомнений. Напротив, они разрастались, как плесень на прогорклом хлебе. Плесень зелёная, пышная. Если б у неё хватило решимости прервать эту поездку! Заставить кучера развернуть громоздкий, хлюпающий по размокшей дороге экипаж. Отослать прочь мерно рысящих всадников.
Но это означало уступки, поражение. Она вновь уступит мужчине, тайному любовнику, только потому, что он не выразил восторга.
Геро не произнёс ни слова протеста. На лице – бесстрастная покорность. Он даже пытался изобразить интерес, поглядывая на почерневшие деревья, дремлющие под первым снегом поля, где торчали полуистлевшие стебли одиноких колосьев. Он бы предпочёл остаться со своими книгами, рисунками, поделками, мыслями, своими беседами с деревьями и облаками. Ему больше удовольствия доставляло трепать по холке подбежавшую собаку, чем целовать руку ей, принцессе крови.
Клотильда вдруг вспомнила, как один-единственный раз стала свидетельницей вспышки его гнева. Геро застал двух конюхов за тем, как эти болваны забавы ради швыряли камнями в приблудившуюся, дикого вида, чёрную псину. Собака припадала на одну лапу, яростно скалила зубы. Она была очень худа, шерсть на одном боку выпала не то от лишая, не то от ожога. И, когда один из негодяев все же в неё попал, собака отчаянно завизжала.
Геро уже какое-то время наблюдал за ними, едва сдерживаясь, но визг собаки вывел его из равновесия. Он выхватил у проходившей служанки медный кувшин и окатил мерзавцев водой.
«Интересно, — подумала тогда герцогиня, — окажись у него под рукой хлыст, пустил бы он его в ход?»
Но ярость его была прекрасна, глаза сверкали, на щеках румянец. Он был подобен ангелу мщения, окружённому сиянием молний. Его, конечно, никто не посмел тронуть. Два негодяя немедленно ретировались. Позже Анастази велела высечь обоих. А та огромная чёрная собака была позже замечена в парке в то время, когда он в задумчивости бродил по аллеям.
Когда он остановился у беседки, чтобы понаблюдать за игрой листьев на ветру, эта псина лежала у его ног. Это был его обычный фокус по превращению и приручению.
Уж не превращается ли её первая придворная дама в такую же чёрную собаку, чтобы беспрепятственно жаться к его ногам? И не предпочла ли она сама, герцогиня и принцесса крови, участь этого жалкого животного? Господи, святые угодники, до чего она дошла! Неужели она ревнует его к собаке?
Он способен любить их всех. Всех! Собак, деревья, птиц — но только не её. Откуда эта фантазия, что его очарует двор? Что он увидит там, чтобы позабывать свои заблуждения? Огромный несуразный дворец с пыльными окнами, с протухшей водой под стенами, с потёками на камнях, с квадратным двором в комьях грязной соломы, где несут службу швейцарские наёмники, с узкими, полутёмными переходами, с огромной продуваемой приёмной, где толпы алчущих жаждут денег и почестей.
Что она предъявит ему? Роскошь? Власть? Величие? Ей вдруг стало стыдно, будто её поймали на мошенничестве. Зачем? Зачем она это затеяла? Она выставляет себя в его глазах невеждой, кто принимает медные побрякушки и блестящие камешки за истинное богатство.
Экипаж герцогини миновал Бастилию, пересёк Королевскую площадь и свернул у Пале-Рояля к Дворцовой набережной. Только, когда лошади остановились у Малого подъезда, на лице Геро появилась тень любопытства. Он не притворялся. Он чувствовал. Это было волнение, легкая рябь на поверхности озёрной глади. Он видел множество теней, жаждущих объёма и красок. Он слышал их зов, их мольбу.
Они не сознавали свою ущербность и однотонность разумом, ибо слепы и глухи от рождения, но души, истомлённые голодом и жаждой, слабо взывали, как голодные странники. Геро их слышал. Возможно, он единственный в этой толпе мог угадать их истинные потребности. Эти души набивали свои внутренние пустоты суетной ветошью.
Так обнищавший крестьянин пытается заглушить голод горячей водой и разболтанной в ней ложкой муки. Нищий глотает тарелку за тарелкой этой мутноватой жидкости с лохмотьями лука. Но голод не ослабевает. Он растёт, становится ещё мучительней, ещё крикливей. Все эти люди, толпящиеся в королевской приёмной, в галереях и на лестницах, очень голодны.
Геро смотрел на них, изучал. Он пытался понять, отчего их голод неутолим; слушал их голоса, как голоса речных чаек, или монотонный гул тысяч насекомых, жуков с жёсткими блестящими крыльями. Или он видел мертвецов, о которых она, герцогиня, его предупреждала. Эти люди были прежде отделены пропастью, обитали по ту сторону сословных законов. Геро видел их только издали. Для таких как он, безродных, полунищих воспитанников Латинского квартала, благородные господа — это некая особая раса, в чём-то неумолимо отличная от тех, кто ступает разбитыми башмаками по грязной мостовой.
Они непременно должны чем-то отличаться, как боги отличаются от смертных, ибо подобно богам, они проживают на поднебесной вершине. У них должны быть другие чаяния, другие печали. Даже голод, если он их терзает, должен быть другим, иного, возвышенного качества.
Если их терзает жажда, то это должна быть жажда великих свершений, жажда познания, жажда совершенства. Если жизнь была к ним благосклонна, что избавила от повседневных забот, от рутины и скуки безрадостного труда ради куска хлеба, то столь великий дар должен быть оплачен духовным поиском. Эти люди должны посвятить себя служению красоте, наукам и поэзии. Они должны носить на своем челе знак высшего знания и высшего предназначения.
Герцогиня не сомневалась, что Геро искал именно это, этот знак, отблеск устремлённой к небесам души. Он украдкой вглядывался в лица мужчин и женщин. Сначала с надеждой, потом с недоумением.
Клотильда усмехнулась. Бедный дурачок. Что он пытается здесь найти? Неужто светлые лики философов и горящие вдохновением глаза поэтов? Где-то здесь бродит Петрарка под руку с Данте? Или благородный рыцарь Бертран де Борн, слагая вирши во славу доблести?
На языке — горьковатый привкус досады. Напрасно она всё это затеяла, напрасно. Толкнула невинного отрока в чумной барак. Ничего он здесь не найдёт, ни истины, ни соблазна. Она совершила ошибку.
— Останьтесь с ним, — приказала она Анастази, прежде чем удалиться с остальной свитой. Ей необходимо было повидаться с принцессой Конде.
Вскоре прибыл король, и герцогиня наблюдала за тем, как Геро едва не столкнулся с ним лицом к лицу. Анастази успела оттеснить своего подопечного в сторону, к какой-то нише.
Король своим вытянутым, мрачным лицом окончательно вверг Геро в уныние. Мальчик был разочарован. Тот, кто волею судьбы, по праву рождения был вознесён на трон и назван земным богом, выглядел простым смертным с невыразительным и бледным лицом.
Геро казался совсем подавленным, когда она, наконец вернулась. Он увядал на глазах. На него стали обращаться внимание, и любопытные взгляды тянулись за ним, как хоботки кровососущих насекомых. Ему было трудно дышать. Как будто воздух в самом деле был отравлен.
«Ему здесь не место» — подумала Клотильда.
— Пойдём, — тихо сказала она. – Живым не место на кладбище.
Она сразу же приказала ехать в Конфлан. Геро уже не смотрел по сторонам. Он разглядывал свои руки, по-ученически сложенные на коленях.
— Тебе повезло. Не каждому новоприбывшему выпадает честь лицезреть короля Франции. И как ты находишь моего брата?
Она намеренно подчеркнула последние слова. Моего брата, помазанника божьего.
Геро оторвался от созерцания своих рук и тихо сказал:
— Он очень несчастный человек.
У герцогини перехватило дыхание, а на лице сфинкса Анастази появилась едва заметная улыбка.
— Несчастный? Кто несчастный?
— Король, — ещё тише ответил Геро.
За шумом колёс его голос был едва слышен. Но Клотильда прочитала по его губам.
— Это почему же он несчастен? По мнению его подданных, он самых счастливый человек, если не на земле, то в королевстве, которым он правит. Каждый пожелал бы занять его место. Ради того, чтобы занять место этого несчастного, завистники развязывают гражданские войны, бунтовщики идут на эшафот. Моему брату повезло родиться наследником престола, а не восьмым отпрыском сапожника. По-твоему, это делает его несчастным?
Наутро выпал снег и сгладил всю черноту.
Я долго с белым светом ладил – теперь в бреду.
Не жду я боли, состраданья не выношу.
Я встал на снег босыми ногами. Огня у снега прошу.
Я ждал судьбы – упала удача. Не знал.
Я ждал вопроса – вышла задача. Не спал.
Нельзя искать любимого друга в тепле.
Я понял, где бывает порука – в сырой холодной земле.
Наутро выпал снег и сгладил всю черноту.
Я долго с белым светом ладил – теперь в бреду.
Не жду я боли, состраданья не выношу.
Я встал на снег босыми ногами. Огня у снега прошу.
_________________________________________________
Стихотворение, которое пытается прочитать Борн.
— Игорь, вы тут?
— Заходите, Дмитрий Евгеньевич.
— Давайте уж по имени, что ли? А то стариком себя чувствую.
Капитан вошел в отсек, огляделся. На первый взгляд почти ничего не изменилось. Исчезли со стены плакаты, на столе прибавилось всяких мелочей неопределенно-медицинского вида.
— Давайте. Что-то беспокоит?
— Черт знает. Послезавтра выходим в зону смены режима. Верите, первый раз переживаю за результат.
— Есть причины?
Игорь поднялся, ушел за ширму, где располагался процедурный кабинет. Вернулся с двумя бумажными пакетами кофе.
— Автомат еще от Жанны остался, или вы свой приобрели?
Поставив пакеты на стол, Игорь поинтересовался:
— Значит, бывшую хозяйку этого кабинета звали Жанна… Я благодарен ей искренне и всерьез. Все сохранилось в идеальном состоянии.
Капитан отхлебнул кофе и улыбнулся:
— Жанна — умница. Хоть и педантка во многом.
— Для медика очень полезное качество. Почему она ушла? Или это некорректный вопрос?
Димыч поморщился, но ответил:
— Да почему? Как вы говорите, сложились обстоятельства. Все ведь ушли. И я тоже. Как-то разбежались. Да.
— Ну, что ей было делать, — продолжил он через половинку минуты, словно оправдывая Жанну, — корабль — в ремонтном доке. И неизвестно, сколько там пробудет. Капитана нет, экипаж почти развалился.
Димыч выглядел искренне расстроенным.
— Это сейчас я капитан. Больше некому было, вот Вак, скрепя сердце, меня и поставил. На место Сандры. Так что у меня тоже, — он усмехнулся, — испытательный рейс.
Из деликатности Игорь не стал дальше расспрашивать. Да это и не требовалось.
Капитан предупредил, что при смене режимов полета непременно будет вибрация, так что хрупкие и чувствительные приборы надо дополнительно закрепить.
Вахтенный штурман Регина Ош скучала перед пультом. А что делать? Курс задан, виртуальный пересчет показал хорошую экономию энергии при переходе на режим иглы. Эйфория от зачисления в экипаж светяшки уже прошла, быт наладился, вот только жаль, обаятельный доктор так редко показывается из кабинета, что хоть болей. На дубль-пульте, нарушая правила внутреннего распорядка, играл в виртуальные шахматы Влад Чернов, программист-навигатор. Влад, сутулый очкарик, как потенциальный кавалер Регину не интересовал.
От нечего делать она включила имитатор внешнего обзора. Снаружи были, как обычно, космос и звездочки.
Дежурство у пульта в режиме иглы — это своего рода пережиток. Сейчас в программу полета уже нельзя внести никакие коррективы. Зачем было капитану вообще расписывать штурманские вахты на этот, довольно продолжительный период?
Капитан сразу показался Регине занудой. Занудой с большой буквы, педантом и догматиком. Ну почему после отбоя нельзя лишний часок посидеть в кают-компании, поболтать с кем-нибудь о чем-нибудь. Или почему чистоту нужно наводить каждые три дня не только в жилой части корабля, но и в рабочих помещениях, свободных трюмах? Нет, конечно, хорошо, когда чисто и красиво, кто же спорит. Но на одну настройку роботов уходит часа три. А ведь эти чистильщики — твари безмозглые, за ними еще и приглядывать нужно, чтобы делов не наделали.
— Влад, — окликнула она товарища по скуке, — ты не знаешь, зачем вообще эти вахты? Автоматика же работает?
— Региша, — по-отечески улыбнулся Влад, хотя они почти сверстники, — все просто. Капитан приобщает нас, лодырей, к дисциплине. Сиди тихонько, скучай и не ворчи. Можешь, кстати, делом заняться. У тебя программа на выход из иглы уже готова?
— Так до выхода почти неделя.
— Ну и что? Знаешь, как за работой время быстро летит? Я свою часть еще вчера закончил. — Последнее было сказано с легким сожалением.
Это в игле штурманам нечем заняться. Их основная работа происходит до смены режимов, когда просчитываются оптимальные варианты курсов, задаются параметры полета. Инфосеть, искин корабля, программы «Лоцман» и «Пионер», завязанные на координационные узлы веток — лишь помощники в этой работе. Выбор всегда остается за людьми.
Регина пожала плечами. Она не понимала трудоголиков. Возможно, потому что все и в учебе и в работе давалось ей легко и без усилий.
Влад вернулся к шахматам, а вахтенный штурман подключилась к встроенной в пульт контактной планшетке, и ушла в мир светомузыкальных аллюзий великого Патрисия.
Примерно через час Регину сменил Илья Коновалов. Большой старший штурман снисходительно улыбнулся «молодежи», отдал Владу друзу с курсом судна в системе назначения, пояснил:
— Расчетная погрешность при выходе на маяк минимальна. Здесь данные на коррекцию по показаниям координатора сектора. Капитан просил посмотреть, нужны ли существенные поправки. И от тебя капитан ждет новую версию «Лоцмана» для посадочного челнока. Сам понимаешь, вряд ли нас встретят с телепортатором.
Взгляд Влада просветлел. Ну, еще бы. Столько интересной и нужной работы. Регина вежливо попрощалась с коллегами, вышла к трапу, и неожиданно для себя решила: а чего мне терять? Пойду, поговорю с доктором. Не выгонит же он меня? Может, кофе предложит. А там, как знать….
Дни под единственной тусклой лампой. Пытка одиночеством. Так бывает: вроде и не тюрьма, а хуже, чем тюрьма. Приходит доктор. А может, это и не доктор, а медбрат. Или санитар. Или охранник в белом халате. Приходит, меряет давление, колет что-то. На вопросы не отвечает. Стараюсь не лежать в постели. Заняться совершенно нечем, поэтому занимаюсь спортом. В палате три кровати с широкими, пластиковыми под дерево спинками. Я придумала себе программу из десятка упражнений, которые можно выполнять при помощи этих спинок. К ним добавилось все, что я помнила из общеукрепляющих упражнений, которые не требуют специальных тренажеров. Смешная получилась гимнастика. Если кто видит, вот смеется-то, наверное. Кто меня похитил и зачем, я, наверное, так и не узнаю.
В палате есть отдельный санузел, и даже гигиеническая кабина. Хорошо хоть, не утку поставили. Спать хочется, мне кажется, куда чаще, чем раньше. Но сами сны… я часто их и вовсе не помню. Но бывает, проснусь и чуть не плачу оттого, что там, по ту сторону, оставила что-то большое и главное. Главнее жизни. Раньше мне снился Игорь. Я совсем забыла его лицо, и не помню, кто он и откуда. Я только помню, что он обещал однажды вернуться. Я помню, что я его жду.
Однажды ко мне в палату пришли очень солидные люди. Один из них оказался приветливым. Расспрашивал о самочувствии, о воспоминаниях, какие из них приходят чаще, грустные или веселые. Я ответила, что веселых воспоминаний у меня не осталось вовсе. Он расстроился так искренне, что я рассказала ему про Игоря. Я спросила, кто он такой, но добрый гость лишь пожал плечами и ответил, что скорей всего, я его просто выдумала оттого, что мне было грустно и одиноко.
Я не то, чтобы ему поверила. Но сомнения все же появились. Я же не помню, не могу помнить, хотя, все время кажется, что память моя где-то рядом, лишь стоит протянуть руку.
Тот спросил, чего бы я хотела. Я ответила, что мне было бы приятно, если бы со мной хоть изредка кто-нибудь разговаривал. У меня даже хватило сил на шутку. Я пошутила — «чтобы совсем говорить не разучиться». Но важный господин отнесся к моей просьбе со всей серьезностью. Это стало ясно через два дня. В моей палате появилась еще одна больная.
Ее привели под локти санитары, положили на крайнюю кровать и ушли, даже не взглянув в мою сторону. Подождав, не скажет ли моя новая соседка что-нибудь сама, я все же решила подойти, посмотреть. То ли она спит, то ли ей дурно…
Она не спала: просто плакала — без всхлипов, без дрожи. Слезы оставляли мокрые дорожки на щеках, стекали на подушку и впитывались в ее мягкий ворс. Я минуту сидела рядом, надеясь хоть на какую-то реакцию. Но она не видела меня. Словно я стала в одночасье невидимкой или фантомом.
Наконец мне надоело ждать.
— Привет. Ты кто?
Она впервые подняла на меня глаза, улыбнулась, размазывая слезы ладонями.
— Здравствуй. Ты умная девочка, да? Ты знаешь, что нужно здороваться?
Так. Она увидела, что я пен-рит, и заговорила со мной, как со слабоумной. А я не слабоумная. Да, от меня прежней почти ничего не осталось, да, я сознаю, что моя память — мешок дырявый, в котором уже ничего нет. Да, мне трудно долго сосредотачиваться на одном деле. Но я же держусь. И буду держаться, пока помню свое имя и пока сознаю, что это имя — мое.
— Меня зовут Саша, — сразу пояснила я, — Я пен-рит.
— Вижу, девочка… — Хм. Девочка. Самой-то тебе сколько? А, дошло. Пен-рит столько лет, сколько прошло с момента завершения трансформации. А моя трансформация даже еще до конца не завершилась. Я спрашивала Гилоиса, он сказал, что она будет длиться до самой весны, но пик мне предстоит пережить в середине зимы. То есть, я как раз сейчас его и переживаю.
— Кроме всего прочего, я единственный пен-рит, который получился из нормального человека.
Моя соседка два раза хлопнула ресницами, прежде чем поняла, что я имею в виду. В тот момент она стала очень похожа на Чилти. Задним планом скользнул вопрос, кто такая Чилти, и откуда я ее знаю, но как скользнул, так и исчез. Гораздо интересней было беседовать с новенькой.
— Ты хочешь сказать, что пошла на это добровольно?.. Но…
— Я уже не помню. Есть такая вещь — вторая стадия трансформации. Когда меняется мозг, стирается память. Но мне кажется, не все так просто. Кое-что я не помню, но знаю. Словно выученный урок. А вы?
— Я куратор. Была. Мое имя Велчи. Я работала с экспериментальной группой, в лаборатории. Меня уволили по состоянию здоровья, но с хорошим пособием. Стала искать другую работу. Вскоре мне предложили контракт на год, работа почти по специальности. В закрытом медучреждении, обязательное условие — жить прямо там, не выезжая. У меня никого нет из родственников, кого я должна была бы опекать. Я согласилась. — Она помолчала недолго, прикрыв глаза. — Меня действительно привезли в какой-то большой комплекс за глухим забором, с проходной, с охраной. И начался полный курс медицинского обследования. Вчера мне сообщили, что у меня очень плохие результаты проверки. Я попросила меня отпустить домой, но они отказались. Сказали, что это не оговаривалось контрактом. Вместо этого меня поместили сюда.
— Где мы, вы знаете?
— Примерно. Мы в западной части города, здесь в основном промышленные предприятия. Раньше я в этих местах не бывала.
И за что, все-таки, ко мне посадили эту Велчи. Ведь она не играет. Или все-таки это сделали только потому, что я попросила? Да нет. Бред.
Велчи сказала:
— Знаешь, Саша, у меня очень плохое предчувствие. Похоже, мы с тобой знаем что-то, чего не должны знать. Мы обе — потенциальная опасность для какой-то грандиозной аферы, которая происходит здесь и сейчас, на этой планете. И раз нам позволено свободно общаться, вряд ли нас собираются отсюда выпускать живыми и здоровыми…
Утешила. Но что-то надо делать…
Открывала галерею массивная фигура в меховом плаще, в переохлаждённый лёд были искусно вплавлены соцветия льдынок, и от этого плащ казался на самом деле пушистым и даже слегка шевелящимся на ветру. Заросшее до глаз густым волосом лицо слегка смазано – то ли следы времени, то ли так он и выглядел, теперь уже не узнать. Это было задолго до Керелинга, он ведь не первый Керелинг у своей Королевы. Не первый и, скорее всего, не последний, но об этом не стоит думать. Мысли – они не всегда просто мысли, они иногда притягивают из других миров разную ненужную пакость, уж кому это и знать, как не Керелингу? Куда безопаснее рассматривать трофеи и думать только о них.
Почти все ледяные фигуры стояли в ряд, как бойцы на параде. Дань уважения и тонкая насмешка в одном кристалле – из ряда выбивались лишь те, с которыми пришлось повозиться.
Вот, например, как с этим…
Керелинг усмехнулся и удовлетворенно дёрнул кисточками на ушах, рассматривая скульптуру своего отца – распластавшегося по ледяной глыбе, напряженного, застывшего в вечной готовности к броску. Отцом Керелинг гордился – тот прочно вошёл в легенды клана, доставив прежнему Керелингу немало головной боли. Четыре раза его уводили, и четыре раза он возвращался – замёрзший, израненный, полудохлый, ведь для каев никаких промежуточных станций поддержки и карманов не предусмотрено, а пятьдесят градусов ниже точки замерзания воды – это многовато даже для эльфа. Если, конечно, эльф не из Ледяного Клана.
Отец Керелинга был эльфом, но эльфом городским. Кажется, тёмным. И почему-то считал, что это даёт ему преимущество. Поначалу так и выходило, целых четыре раза. А на пятый предшественник нынешнего Керелинга догадался использовать девочку.
Керелинг зацепился взглядом за маленькую фигурку, сидевшую на большом ледяном кубе спиной к дорожке, и содрогнулся. Это был один из самых ужасных каев, им до сих пор пугают молодёжь тёмными послезакатными часами. И этого кая Керелинг помнил очень хорошо, поскольку это был его первый кай.
Капризный, эгоистичный и глупый. Всё, ему предоставленное, принимал как должное, даже ни разу не поблагодарил, и, разумеется, ничего не хотел давать взамен. Самовлюблённый и эгоистичный маленький уродец. Конечно же, он не хотел покидать дворца Королевы – а кто из каев захочет, пока сок шипоцвета течёт вместо крови по венам, оберегая, дурманя и завораживая? Для того и нужны девочки с горячей кровью, потому и отбирают сейчас при финальном контроле в каи лишь тех, у кого такие девочки есть. Лишний повод для нынешнего Керелинга гордиться отцом – поправку об обязательном наличии девочки внесли в правила как раз благодаря ему.
Но девочка этого кая оказалась под стать своему дружку. «Кай умер и больше не вернётся!» – сказала она себе, и продолжала жить, словно ничего не случилось. Пришлось серьёзно, хотя и очень локально, вмешиваться в биологию её мира, задействовав сначала геномодифицированные цветы, а потом и птиц, поскольку цветам эта ленивая дура верить не захотела. Станции поддержки – они тоже как раз для неё изначально организованы были, её всю дорогу приходилось буквально тащить за шиворот, сдавая с рук на руки и пресекая ежеминутные попытки повернуть обратно с полдороги, потому что, мол, путь слишком сложный и всё равно ничего не получится. А времени на поиск другой девочки уже не оставалось, слишком они тогда затянули, и росток шипоцвета в сердце кая не просто прижился – он побеги пустил. Ещё чуть – и было бы поздно, никакими слезами и никакой кровью не вытравишь, даже горячей.
Позже, когда всё обошлось и паника отступила, Керелинг гадал, была ли та девочка так уж глупа и нерешительна на самом деле – или просто знала истинную цену своему каю, потому и не спешила забирать обратно такое сокровище?
Как бы то ни было, случившееся послужило хорошим уроком. Больше Керелинг никогда не тянул до последнего. А станции поддержки сделал постоянными, позже добавив к ним и наполненные полезными штучками карманы-захоронки, расположив их по наиболее вероятным маршрутам…
Керелинг шёл по дорожке всё медленнее и медленнее. Когда до арки в небольшой павильон оставалось не более трёх шагов, он и вовсе остановился.
Павильончик выглядел ажурным ледяным фонариком или резной шкатулкой со светлячками внутри. Маленький и изящный, он ничем не напоминал монументальную величавость дворца. Дворец – он для кая и праздников, а здесь Королева жила. И восхитительный запах её кружил голову, легко проникая сквозь ажурные стены.
– Всё ли в порядке, моя Королева? – спросил Керелинг негромко, – Ты сыта?
– Да, мой Керелинг. Входи.
Ритуальный вопрос – и не менее ритуальный ответ. Голос спокойный и удовлетворённый. И – да, кажется, – сытый голос.
Керелинг осторожно поклонился и не менее осторожно вошёл, гадая – сумеет ли он вовремя понять и отпрыгнуть, если вдруг когда-нибудь сказанная Королевой ритуальная фраза окажется ложью.
Королева сидела за столом-фонариком – прозрачная столешница из горного хрусталя толщиной в полтора-два локтя была пустотелой, и внутри неё роились мелкие световые бабочки. Очень удобно, когда собираешь витраж, а Королева занималась именно этим. Двигались только пальцы – метались над столом, длинные острые ногти выбивали стремительную дробь, сдвигая разноцветные льдинки, узор на глазах рос и ширился. Белое лицо прекрасно, как всегда, и, как всегда, неподвижно, улыбка безупречна, в прозрачных глазах мелькают разноцветные отблески, волосы подняты вверх и заморожены над безукоризненностью белоснежного лба причёской-короной так, что даже ушей не видно. Она вся была такой – застывшей и стремительной одновременно. Керелинг всегда восхищался своей Королевой. Но иногда предпочитал бы восхищаться ею издалека.
Королева была огромна – даже сейчас, когда она сидела, Керелингу приходилось смотреть на неё снизу вверх.
– Как результаты, моя Королева?
– Прекрасно. – Острый серебристый язычок быстро облизнул белые губы, улыбка стала чуть более довольной.
– Слепок для галереи трофеев готов?
– Конечно. Можешь забрать.
Слепок так себе. Рядовой. Ну так ведь и в кае нынешнем нет ничего особенного. Его корабль – другое дело, изящный такой был кораблик, жаль, что сильно разбит и в украшения сада никак не годится. И название красивое – «Синяя чайка». А в самом же кае – ничего примечательного. Обычный мужчина, три ноги, шесть рук, капитанские нашивки на кителе. Рядовой трофей, ничуть не хуже, но и не лучше прочих.
Вживую Керелинг его не видел – как и всех прочих каев. Это слишком опасно, общаться с каями безнаказанно может лишь Королева, да и то только через одну из Принцесс, ещё не обретших разум. А с ними так легко ошибиться, с Принцессами. Подготовишь слишком много – и сам не заметишь, как одна из них успеет обрести ненужное, захочет власти и жизни, вступит за них в бой и обязательно победит – молодые всегда побеждают. И не успеешь ты оглянуться, как окажешься под властью новой Королевы. Ведь далеко не все старые Королевы умеют вовремя осознать опасность и кинуть клич «Мы улетаем!», они и летать-то в большинстве своём давно разучились. Молодые же Королевы прожорливы и агрессивны, Керелинги при них долго не живут. Нет, это очень опасно – когда Принцесс слишком много. Только ведь если и наоборот, тоже ничего хорошего. Принцесс слишком мало или кай попадётся активный, ритуальная фраза окажется ложью – и вот уже у прежней Королевы новый Керелинг…
Но сейчас всё нормально – в стену вмуровано только двенадцать уже начавших закукливаться фигур, а подготовлено было шестнадцать Принцесс. Королева действительно сыта. Можно расслабиться.
Феромоны кружили голову.
Двенадцать куколок. Даже если из каждой вылупится всего по три малька – всё равно очень неплохое прибавление клану. Но три – это минимум, Принцессы были хорошие, упитанные, можно смело рассчитывать на четырёх от каждой. А то и на пять.
– Спасибо, моя Королева. Я пришлю за трофеем.
Завтра откроют окно между мирами. И сотни юношей выстрелят иглами шипоцвета – в небо, в молоко, в непрозрачный туман междумирья. Никому неизвестно, сколько они будут лететь, эти зеркальные и тонкие до невидимости иглы-семена, зачарованные на живое. Никому неизвестно, куда они попадут, если попадут вообще. Большинство поразит неразумную цель – и не прорастёт. Но какой-то части должно повезти. Так всегда было. Так всегда будет.
И проклюнется росток, и сок шипоцвета проникнет в кровь, и человеку захочется странного – или не человеку, но какая разница, всё равно ведь захочется. И будет мерещиться ему даже наяву серебристая паутина ветвей на фоне чёрного неба, прозрачные острые шпили и льдистые купола. И глаза цвета весеннего льда, обманчивого и коварного.
И будет новый брачный полёт Королевы в поисках нового кая. И будут новые дети, прибавление и гордость клана Ледяных Эльфов.
Так было.
Так будет.
Проснулась то ли от холода и жесткой постели, то ли от запаха
готовящейся еды. Амарру жарила что-то на электроплитке. Лекарь спал, а мелкие беседовали о чем-то с Линдой. Пирамидку они пододвинули вплотную к ее ложу, а ноут Линда положила себе на живот.
Посмотрела, что готовит Амарру, подошла к байку, достала из
багажника канистру, НЗ и стала ей помогать. Консервы, конечно, хорошо, но в пакете НЗ есть вещи повкуснее.
Проснулся папа. Назвал меня рыжей и велел рассказать новости. Значит, тоже не доверяет ни лекарю, ни Амарру. Это хорошо! Пересказала, что было вчера, и поспешила к Линде узнать, что изменилось за ночь.
Наши возвращаются!!! Линда сказала, что на КомКон надавил КомКон-2, и наших отозвали в аварийном порядке. Через неделю они будут здесь!
А завтра прилетят спасатели, Богдан Борисыч и Паола. Корабль у них маленький, но очень шустрый. Паола — врач, и руки у нее по локоть золотые!
Так весь космос говорит.
Еще новость — наши деньги не сгорели и не пропали, их Прронырра привез и отдал Линде на хранение. Среди них его сорок золотых, ими он рисковать никак не мог! Посмеялись, потом я рассказала, как Пуррт вывозил деньги и чиновников из Дворца.
Потом я села на байк, поднялась на вершину Рыжих скал и связалась через планшетку с автобусом. Щинарр очень удивился, когда автобус заговорил с ним моим голосом. Тихо-мирно сидел в кабине, кокетничал с девушками, а тут вдруг… Сказала ему, что Владыка жив, поправляется, и я с ним говорила долю стражи назад. Что завтра прилетят спасатели, а железный дом вернется только через неделю, я вчера говорила с хозяином.
Щинарр сказал, что у них все хорошо. Они стоят на вершине самого высокого бархана, и часовые смотрят далеко-далеко, так что враг незамеченным не подойдет. Спросил, как дела у Пуррта с Шурром. Обещала узнать и сообщить ему. И переключилась на байки. Все их номера были со вчерашнего дня у меня в планшетке.
Шурр совсем не удивился, когда его байк заговорил моим голосом. А мог хотя бы похвалить! Еще вчера я так не умела. Только Стас умел.
— Как дела, серый охотник?
— Ночью было лучше. Они нас не видели. А теперь отстреливаются, гады. Нам с Пурртом приходится вдвоем атаковать. Заходим с разных сторон, и… Хоть один, да попадет! А ты как, сестренка?
— Я помощь вызвала. Но она только завтра прилетит. Еще с хозяином говорила. Он тоже возвращается. Но ему неделю лететь. Папа поправляется, а с Линдой плохо.
— Пуррта тоже в ногу ранили. В щиколотку. Он ругается по-страшному.
— Тогда я вам подмену вызову, а лекарь ему ногу осмотрит. Много врагов осталось?
— С полсотни, наверно. Мы давно со счета сбились.
— Ясно. Ждите подмену. Конец связи.
Связалась еще раз со Щинарром, велела садиться на байки и сменить усталых бойцов. Девочки обрадовались, а Щинар огорчился. Дядя Трруд приказал ему остаться, потому что кто-то из оставшихся должен уметь водить автобус.
Вскоре прилетели Пуррт с Шурром. Пуррта я сразу отвела к лекарю, а Шурр сел рядом с папой, и они начали шептаться о чем-то. Я побежала готовить им еду. Но пока варила суп, они оба уснули. Им же хуже!
Если честно, я тоже спать хочу. Но не успела — лекарь рядом подсел.
— Ты хорошо ведешь дела, Миу. Вернется твой Владыка, скажу, что он может гордиться тобой.
— Спасибо, господин.
— Трудно быть доверенной рабыней у чужеземца?
Даже растерялась, как ответить?
— Знаешь, господин, совсем не так, как я представляла себе. Я как думала — хозяин дает мне поручение, и я выполняю его со всем старанием. Как сделаю, докладываю ему, и он меня хвалит. На деле все не так. Хозяин редко говорит: «сделай то-то». Чаще — будь такой-то. Например, будь десятницей у строителей. И я учусь быть десятницей. Пока учусь, все мне помогают. А потом сама справляюсь. Хозяин почти никогда мне не приказывает. Просто учит. А потом — «хорошая рабыня сама знает, что дОлжно делать». И чем дольше живу с иноземцами, тем больше дел ложится
на мои плечи. Это как-то само собой получается. Много-много мелочей, от которых я стараюсь освободить хозяина.
— Счастлив твой хозяин, что ты ему досталась.
Я смущенно поджала ушки.
Линда сказала, что нужно установить антенну на вершине скалы. Для этого нужен длинный провод. Я слетала в оазис, привезла двухсотметровую бухту четырехжильного силового кабеля. Один конец закрепила на вершине, а второй затащила в пещеру, чтоб можно было подключить к источнику питания. Но оказалось, что больше ничего делать и не надо! Сам кабель
стал работать антенной.
— Миу, ты золото! — сказала мне Линда. И забрала мою планшетку…
Делать нечего. Перерыла все ящики, нашла экспресс хим-лабораторию. В ее комплект входит ноут. Вскрыла ящик, отдала ноут Линде, получила назад планшетку. Линда успела подключить ее к антенне дальсвязи, и я поговорила сначала со Стасом, потом с хозяином. А затем меня позвал папа. Но рядом с ним дежурили лекарь с Амарру, поэтому папа называл меня то своей малышкой,
то рыжей, и ни разу — дочкой. Сплошная конспирация, поговорить не удалось.
Подключилась к ретрансляторам, посмотрела, что делается вокруг дома Шурртха. А ничего не делается. Обычная жизнь. Кто-то в саду работает, кто-то с непорочными девами заигрывает. Показала Шурру. Он заскрипел зубами и пообещал всем четверым стражникам уши обрезать. Интересно, где пятый?
Затем посмотрели, что делается вокруг Дворца. Ужас, что делается! неубранные трупы лежат. Вчера их не было. Ночью что-то произошло… Но школа гвардии по-прежнему в осаде. Тут ничего не изменилось.
Наконец, появилась свободная минутка. Села читать инструкцию по устройству дальней связи «Диорама-М». Оказывается, в книжке много-много инструкций на разных языках. Раскрыла там, где по-русски написано. Прочитала — и горько рассмеялась. Отнесла Линде, указала нужную страницу. Она прочитала, губу до крови закусила, кулаком по каменному полу колотить начала.
— Госпожа, успокойся. Все же хорошо кончилось, — схватила я ее за руку.
— Миу, прости безмозглую, — заплакала она. — Боже, так опозориться! Если б не ты, я бы так и осталась без связи по собственной дурости.
— Госпожа, мы никому об этом не скажем. Антенна собрана, работает. Связь есть. А остальное никому знать и не надо. Я скажу хозяину, что ты без сознания лежала, а я по картинкам собирала. Так ведь и было. Ты велела мне собрать антенну и потеряла сознание. Это же правда. Мне поверят, рабыням запрещено говорить неправду.
— О чем шепчетесь? — подсел к нам Пуррт, осторожно пристроив
перебинтованную ступню.
— Римм хозяина был недоволен, что хозяин позволил себя ранить, когда спасал Владыку. Линда опасается, что хозяин будет гневаться на нее, что позволила себя ранить.
— Так ведь, в бою!
— Ну и что! Я здесь лежу, а Миу за себя и за меня вкалывает,
— пояснила Линда.
— Ну и нравы у вас! — изумился Пуррт. — А мне плюха не прилетит,
что ногу под стрелу подставил?
— Пуррт, ты же свободный! И в клан иноземцев пока не вступал,
— успокоила его я.
— А ты, рыжая?
— Миу вступила. У нее и паспорт есть, и другие документы, — ответила за меня Линда. — Кстати, Миу, они где? Не сгорели?
— Нет, в железном доме остались.
— Как твоя нога, госпожа? — спросил Пуррт.
— Плохо, наверно. Я под завязку наглоталась лекарств, которые
глушат боль. Раньше экономила, их в аптечке мало. А теперь прикинула, до прилета спасателей по-любому хватит.
Зазвонил ноут, который подключен к дальсвязи. Глеб, вчерашний оператор, спрашивал, как у нас дела. Мы с Линдой немного пококетничали с ним. Я еще раз горячо поблагодарила его за помощь.
— Ну что вы, это моя работа, — смутился он.
Линда предложила перейти на «ты», представила Пуррта, а я показала книжку и сказала, что теперь у меня есть минутка изучить «Диораму».
— Глеб, ты не поверишь, Миу теперь «Диораму» лучше меня знает! — добавила Линда, и я смущенно поджала ушки.
Подошел лекарь, поздоровался с Глебом и сказал, что моя смена начинается с первой ночной стражей. Уже в график сиделок успел включить! Прикинув, что срочных дел нет, я решила как следует выспаться. Притащила надувной матрас, который не захотел сам надуваться, отвинтила неисправный насос и поручила Пуррту надуть матрас ртом. А когда он справился, наказала
не будить до ужина, рухнула на него и уснула как убитая.
Думаете, разбудили меня к ужину? Как же! Ужин сначала приготовить надо. Вот для этого меня и разбудили.
— Миу, после Багирры ты лучшая в этом деле, — объяснил Пуррт. — Ты даже из сухих какашек сарфаха можешь мясо сделать.
— Это не сухие какашки, это обезвоженное мясо!
— А по вкусу — как раз они самые, — хихикнула Линда.
— Госпожа, ты их пробовала? — округлил глаза Пуррт. Линда
рассмеялась и отвесила ему подзатыльник. Не настоящий, а так, для вида.
После ужина задумалась, что еще нужно сделать. Достала планшетку, связалась с ноутом антенны дальсвязи. Через него — с кораблем хозяина. Ответил Петр.
— Миу, сколько я тебя не видел, — обрадовался он. — Влад сказал, это ты вытащила нас из этого обезьянника! Не понимаю, за что КомКон назвал бабуинов разумными? На мой взгляд им еще сто тысяч лет на пальме сидеть.
— Петр, прошу простить глупую стажерку…
— Понимаю, Влада позвать?
— Нет, Стаса.
— О, это серьезно! — Петр щелкнул чем-то перед собой, — Стас, лети в рубку. Тебя Миу вызывает.
— Господин, прошу простить глупую стажерку, — начала я, когда Стас появился в рубке.
— Что случилось, Миу?
— У меня есть слова для наших на каналокопателе. Но компьютер
сгорел, и я не знаю, как с ними связаться. Я подумала, может, железный дом знает?..
— Логично! Но железный дом сейчас в ангаре, и комп выключен. Подожди четверть часа.
И вот, не прошло и четверти стражи, как от Стаса пришел файл с
именами и электронными адресами всего на свете. Теперь моя планшетка самая умная!
Вошла в компьютерную сеть каналокопателя, подключилась к передней видеокамере. Каналокопатель медленно ползет куда-то по пустыне. Подключилась ко внутренней трансляции экипажа.
— Здравствуйте, это с вами Миу говорит.
— Миу, ты где? — дальше все разом закричали, только это разобрала.
— Хорошие мои, не все сразу! У вас все живы?
Опять все хором галдят, но радостно, значит, живы-здоровы. Наконец, Бугорр навел порядок и включил громкую трансляцию на все помещения. Я, который уже раз, доложила новости. И о том, что железный дом возвращается, сообщила. Бугор сказал, что у них тоже все хорошо, только очень шумно и очень тесно. В жилой зоне, каютах и столовой спят по очереди, и столько, сколько на пол помещается. Остальным приходится в машинном отделении и
рубке. А еще рассказал, как они въехали в зыбучие пески. Теперь боятся остановить каналокопатель. Днем и ночью едут со скоростью пешехода, только бы не стоять на месте. Если остановиться, песок начинает засасывать. Тут я встревожилась, позвала Мухтара. Мухтар со Стасом засыпали Бугрра
вопросами, обо мне забыли.
А я села рядом с папой, и, тихо беседуя, начала проверять кибиков, что Стас оставил во Дворце. Удивительное увидела. Слуги и рабыни свободно ходят по Дворцу и занимаются обычными делами. Уборщики убирают, прачки стирают, садовники восстанавливают истоптанные клумбы и газоны. И командует ими матушка Рритам. Во Дворце как бы две жизни идут. Солдаты
сами по себе, слуги сами по себе.
— Папа, сегодня ночью я могу обезглавить девятый легион, — шепнула, когда Амарру отошла. — Могу казнить всех офицеров.
— Вчера этого не сделала, и сегодня не делай. Без офицеров солдаты превратятся в мародеров, убийц и насильников. Разграбят, загадят, а потом сожгут Дворец, чтоб замести следы.
— Слушаюсь, — по армейски ударила себя кулаком в грудь, потому что подошла Амарру.
— Но с теми, кто в пустыне, не церемонься.
— Только береги себя, — шепнула Амарру и ласково погладила меня по спинке. Я тепло улыбнулась ей. Но тут меня позвала Линда.
— Миу! Тебя Мухтар зовет.
Я подбежала к пирамидке. Линда развернула ноут экраном ко мне.
— Позвони Бугрру, ему что-то надо от Татаки, — сказал мне Мухтар, пожелал удачи и отключился. Я тут же достала планшетку.
— Миу, Татака у вас? — спросил Бугорр. — Я беспокоюсь о ней.
— Разве она не с вами?
— Не видели ее с тех пор, как шестиногая машина в пустыню убежала.
— Ох, звездочки вечерние! А связаться пробовали?
— Ты же сама звонилки отключила.
Сама понимаю, что глупость спросила. Стас же только меня обучил на компьютерах работать. Отыскала в файле номер шагающей машины, попыталась связаться… Не отвечает! Начала через оптику ретрансляторов пустыню осматривать — и нехорошее увидела. Следы каналокопателя и автобуса видны так четко, что любой следопыт по ним без труда машины найдет. А следы
шагающей машины редкие и не такие заметные. Ветер, хоть и слабый, но почти скрыл их.
Долго выслеживала. То увеличу картинку на экране планшетки, то уменьшу. Наконец, увидела машину. Стоит в ложбине между двумя барханами, в манипуляторах шпунтины зажаты. Никого рядом нет, и следов на песке нет. Ох, не нравится мне это.
Записала координаты, побежала к лекарю, сказала, что не смогу ночью дежурить, мне лететь надо. Лекарь ругать меня начал, но папа тихо так сказал:
— Не шуми. Она — мой голос, моя воля.
Лекарь поклонился папе уважительным поклоном, у меня прощения попросил. А Линда крикнула:
— Воду возьми!
С водой в пещере не очень. Я взяла полупустую канистру, в которой плескалось литра три. Задала автопилоту координаты шагающей машины и полетела. Темнеет в пустыне быстро. Когда байк снизил скорость и завис на высоте двести метров, пустыню только звезды освещали. Включила фары, но ни одна не загорелась. Забыла, что мне их в бою разбили. Осторожно
опустила машину на песок, выключила пульт и дала глазам привыкнуть к темноте. А как освоилась, огляделась и тут же увидела машину. До нее всего шагов триста. Подлетела к ней и вежливо постучала в лобовое стекло. В кабине вспыхнул свет. Как мне обрадовались!
Поднялась по коротенькой лесенке в кабину. Как здесь светло, тепло и уютно! Управление этой машиной я проходила, но теоретически. В кабину ни разу еще не поднималась. И теперь с любопытством осматривалась. Такое чувство, что вернулась в дом, в котором давным-давно не была. Все, вроде, и знакомое, и давно позабытое.
— Я вас разыскала!
А Татака разрыдалась у меня на плече. Парень тоже глаза в пол
прячет. Усадила их на диванчик в бытовом отсеке, сама села, стала
расспрашивать. Но смотрю, неважно они выглядят, голоса хриплые.
— Вы плохо смотритесь. С вами все нормально?
— Пить хочется, воды нет, а так все хорошо.
— Всю выпили?
— Захватить забыли, — криво усмехнулась Татака.
— Чтоб у Петра в машине не было воды? Такого не бывает. Он же
капитан! — согнала их с диванчика, подняла сиденье — Вот вода! А вот еда.
Вытащила канистру, вытащила пакет НЗ и упаковку одноразовой посуды. НЗ и канистра не такие, как этой машине положены, а поменьше, как в байки кладут. Но лежат на штатном месте. Татака на пол села, лицо ладонями закрыла, головой мотает. Парень нервно фыркает. Вижу, они надолго не в себе. Распечатала НЗ, налила им для снятия стресса по стакану «вина иноземцев». Это которое из брикета вишневого киселя, разведенного в холодной воде. Взялась готовить ужин. В готовке из обезвоженных продуктов ничего сложного нет, только время нужно. А в задней части бытового отсека есть туалет, умывальник, кухонный столик, даже разогревалка для продуктов имеется.
А вот воды ни в кране, ни в туалете нет. И разогревалка не
работает. Стала разбираться, почему. Оказалось, никто не включил. Даже предохранители вставлены только на щитке ходовой части. Остальные в заводском пластиковом пакетике. Распечатала этот пакетик, воткнула их на положенные места в соответствии с номиналом. Перешла в кабину и прямо
ладошкой принялась включать все подряд автоматы над лобовым стеклом. Ожила машина! Загорелись огоньки, засветились экраны, включились связь, климат-контроль и навигационная панель. Посыпались доклады об успешном тестировании систем.
— Миу, ты прям как… Даже не знаю кто. Высшая сила, — выдал парень.
— А ты что думал! Миу к нам в оазис прямо из Дворца пришла! У нее отец и сейчас во Дворце не из последних, — с видом знатока, объяснила Татака. — Когда мы были во дворцовой библиотеке, с ней самый главный архивариус почтительно разговаривал.
— Ты была во дворцовой библиотеке? Ври больше! — ухмыльнулся парень.
— Была! Миу, подтверди!
Не перебрала ли я с вином? На пустой-то желудок, — задумалась я.
— Ну, Миу, подтверди. Он мне не верит!
— Мы вместе там работали, — улыбнулась я. — Думаешь, рыжих в
библиотеку просто так пускают? Только по делу. Рраду помнишь? Она внучка того архивариуса, о котором Татака говорит. Я учила ее и Татаку сканировать книги.
От того, что включила электрику, воды в пустом баке не прибавилось, но зато я связалась с каналокопателем и успокоила Бугрра. Потом отобрала канистру у ребят и объяснила, что сразу много пить нельзя. Ужин тем временем дошел до кондиции, и мы сытно поели. За едой я рассказала о последних событиях и попросила рассказать, что произошло в поселке. Татака опять занервничала, а парень смутился.
Ничего страшного с моими рыжими не случилось. Просто возвращаться боялись. Особенно, Татака. Ведь это она придумала серую армию перебить, а вышло только хуже. Разозлили… Из-за них сожгли поселок.
— … Миу, понимаешь, машина отказалась убивать серых! — горячился парень. — Я замахиваюсь железной балкой, а она в последний момент то вверх поднимется и над головами серых просвистит, то, наоборот, вниз опустится и в песок уткнется. Я правду говорю! Если серых рядом нет, машина меня слушается. Если серые рядом, но я их не трогаю, тоже слушается. А как хочу
ударить — не дает, и все! То выше, то в песок!
— Татака, а ты что скажешь?
— У меня та же фигня. Хочу их растоптать — никак! Машина ноги так вывернет, чтоб никого не задеть. Хочу сарфаха машиной сбить — она свои ходули распрямит, нас до неба вознесет, и сарфах у нас под брюхом проскочит. Эти гады сначала струсили, разбежались, а потом над нами смеяться стали. Мол, вы, рыжие, рабами были, рабами и останетесь. Римм приказал машину веревкой обвязать и во Дворец отвести, как бурргуну на убой. Тут я направила машину в пустыню, а за нами увязались десять всадников. Мы вокруг оазиса два круга обежали, прежде чем они отвязались.
Видели издали, как поселок сожгли, как каналокопатель в пустыню уехал, как за ним большой отряд гнался. В оазис возвращаться не стали, шатаемся по пустыне как бездомные.
— Странно это, странно это, — пробормотала я. — Давайте спросим у машины, почему она вас не слушалась.
Села в кресло оператора, опустила экран, который надо мной на шарнире висел, разыскала раздел журналов и протоколов. Выбрала журнал динамических операций за последние семь дней. Но он такой большой! Включила фильтр, чтоб показывал только ошибочные и отмененные операции. И сразу все стало ясно. Экран заполнился красными строчками вроде:
ВНИМАНИЕ! ЧЕЛОВЕК В ЗОНЕ ДЕЙСТВИЯ МЕХАНИЗМА.
ДЕЙСТВИЕ ОТМЕНЕНО: ОПАСНОСТЬ ДЛЯ ЧЕЛОВЕКА.
ДЕЙСТВИЕ ИЗМЕНЕНО: ОПАСНОСТЬ ДЛЯ КРУПНОГО ЖИВОТНОГО.
— Все ясно. Машину обучили работать так, чтоб она кого-нибудь
случайно не зашибла. Вот она и старалась. Вы не объяснили ей, где свои, а где чужие.
— А как это сделать?
— Не знаю пока. Для машины все прратты на одно лицо. Скажу больше, она нас за иноземцев приняла.
— И правда, — уставилась в экран Татака. — Смотрите, она думала, мы все время одного и того же хотели убить. И не прратта, а иноземца.
— Как это?
— А так! Две руки, две ноги, одна голова — хозяин! Сами знаете, что будет, если на хозяина руку поднять, — пояснила я. Фантазирую, конечно. Но лишь для того, чтоб им понятнее было.
— Вот слепая дура! — возмутилась Татака. А я задумалась, не опасно ли будет вернуться в оазис.
— Знаете что, пока мы пустыню от легионеров не очистили, назначаю вас ответственными за эту машину. Берегите ее. Можете и дальше по пустыне шататься, только лучше держитесь рядом с автобусом.
Пересела на место водителя и настроила карту на навигационном экране. Теперь на ней сама машина отображается зеленой точкой, автобус — синей, каналокопатель — красной, а байки — желтыми. Связь тоже настроила, чтоб можно было без звонилок с кем угодно поговорить.
Попрощалась и полетела в оазис. Возникла одна мысль, как можно запугать легионеров во Дворце.
Долго кружила над оазисом, высматривая солдат. Никого не увидела и осторожно села рядом с холодильником. Чтоб, в случае чего, за него от стрел спрятаться. Еще раз осмотрелась, все спокойно. А холодильник работает! Заглянула внутрь — холодно! Бурргуньи туши затвердели как камень! Посветила фонариком — термометр показывает -18. Знать бы еще, сколько должно быть, цены бы мне не было.
Перегнала байк к танцплощадке и сняла со столбов все восемь
голопроекторов. Тех самых, которые сначала четырех меня показывали, а потом на танцах «цветомузыку» обеспечивали.
— Бу-у!!! — кто-то как рявкнет за спиной.
— И-и-и-и-и!!! — у самой уши от визга заложило. Проектор уронила, тут же решила им в супостата запустить. Наклонилась, схватила… горсть песка, ее и бросила. Потом еще и еще! Двумя руками, чтоб по глазам попасть. Вспомнила о ножах на поясе, сорвала один…
— Миу, это я!!!
Чудом не ударила. У меня же голова не думает, голова напугана до смерти. Руки-ноги сами живут.
— Шурр, ты совсем ума лишился. Я же тебя чуть не убила!
Пытаюсь нож в ножны убрать, никак не попадаю, так руки трясутся. Наконец, убрала, достала фонарик. Шурр плюется, язык рукавом вытирает.
— Ты мне песком весь рот забила.
— Дурак, я в глаза метила. У меня теперь руки дрожат.
В глаза, конечно, не попала. На глазах у него инфракрасные очки. Легко отделался, лоботряс. А у меня коленки ватные и подгибаются.
— Миу, прости. Ну, неудачно пошутил.
Ищу голопроектор, который уронила. Опустилась на четвереньки, шарю руками по песку. Шурр согнулся пополам, из ушей песок вытряхивает. Так ему и надо!
— Я из-за тебя голопроектор в песок уронила. Это же оптика! Если он сломался, я тебе хвост узлом завяжу, так и знай!
— Это он? — опускается рядом со мной, гладит по спине, ласкает.
Прижимаюсь к нему, всхлипываю.
— Дурак бестолковый. Убить же могла. Что бы я твоим девам сказала? Меня до сих пор колотит.
— Не бойся, я же в иноземном доспехе… Миу, ты что, беременна?
— Да, — отталкиваю его обнаглевшие руки.
— А кто отец?
— Угадай с трех попыток! — поднимаюсь, вытираю слезы и запихиваю последний голопроектор в багажник байка. Обзываю себя бестолочью и выкапываю из песка провода питания. Источник питания в багажник уже не влезет. Нужно как-то привязать к сиденью.
— Ты куда это повезешь?
— Во Дворец.
— Одну не пущу. Вместе полетим.
Молча сую ему источник. Жду, пока уберет и поднимаю байк в небо. Над Дворцом провожу инструктаж.
— Слушай меня, серый охотник. Сегодня я главная загонщица. Не шумим, никого не убиваем. Тихо, незаметно делаем дело и тихо уходим.
— Сделаю! — ударяет себя кулаком в грудь.
— Дай очки.
Осматриваю с высоты крышу Дворца и двор. Постов нет, шатров нет, бочек с водой тоже нет. Тихонько садимся там же, где в прошлый раз. Приказываю Шурру ждать и иду на разведку. На чердаке никого нет. Приоткрываю дверь в тайный ход, возвращаюсь к байкам.
— На чердаке чисто. Разгружаем.
У Шурра в багажнике отыскивается большой мешок. Складываю в него проекторы. Бухту провода вешаю на шею. Шурру доверяю нести источник питания. Затаскиваем все в потайной ход. Достаю планшетку, активирую пару кибиков и провожу разведку. Танцевальный зал пуст, а больше мне ничего и не нужно. Тащимся по тайным ходам как два нагруженных сарфаха.
Когда выходим в танцевальный зал, первым делом Шурр запирает двери. А я укрепляю голопроекторы на стенах. Поручаю Шурру пустить провод по плинтусу. Источник ставим на подоконник и прикрываем шторой, чтоб в глаза не бросался. Солдаты во Дворце непонятную вещь не тронут, а слуги и
уборщицы на солдат подумают, тоже не тронут.
Целую стражу провозились. Самое муторное — отъюстировать взаимное положение проекторов. На них, на каждом, лазерные дальномеры стоят. Их надо направить на все соседние проекторы. С виду ничего сложного, но это занятие много времени отнимает. Лучи-то невидимые, инфракрасные. Закончила. Шурр обрадовался. Пришлось объяснить, что только первую часть
закончила. Повела его в папин кабинет. Включила компьютер, связала со своей планшеткой и со всеми проекторами. Перекачала в папин комп фильм с подтанцовкой. Еще стражу возилась, чтоб фильм запускался лишь глухой ночью, если кто-то пересечет лучи лазеров-дальномеров. Я в программировании на скриптовых языках только теоретически разбиралась, а тут пришлось
сразу хитрить, на ходу код ошибки приложения из лог-файла отлавливать. Справилась! Потому что меня Стас учил!
Вернулись в танцевальный зал. Громкость загнала в ноль и предложила Шурру:
— Подойди к дальней стенке.
Только он невидимый луч пересек, голограммы как вспыхнули! Сразу, и на полную яркость! Срочно отключила. Яркость тоже пришлось чуть ли не в ноль загнать, чтоб мои голограммы слабо-слабо светились. Затем перенумеровала проекторы, чтоб голограммы к нам лицом повернулись, а не хвостами. Под конец отрегулировала громкость звука. Чтоб музыка играла тихо-тихо.
— Готово! Теперь уходим.
Перед уходом распахнула двери, выглянула в коридор и громко
затопала, как будто кто-то бежит. А затем мы с Шурром спрятались в тайный проход. Он сел на ступеньку, посадил меня к себе на колени, и мы уставились на экран планшетки.
Ничего! Часовые не хотят посты покидать.
Вывела одного кибика в коридор, а в зале включила фильм. И плавно увеличила громкость. Часовые хоть бы глазом повели. Но разводящий забеспокоился. Подошел к дверям, послушал, заглянул в зал. Я переключилась на второго кибика, что в зале. Часовой стоял и смотрел. Потряс головой, подошел к призрачным танцовщицам, попытался потрогать одну. Развернулся и медленно вышел.
— Нет, мы три стражи работали! Это что — все зря?! — громко
воскликнула я. — Отпусти!
Отбросила руку Шурра, которая обхватила мою талию и потопала по лестнице.
— Это не часовые, это бревна ходячие! Что надо сделать, чтоб они зашевелились? Убить кого-то?
— Миу, не шуми, успокойся, — попытался утихомирить меня Шурр.
— Нет, не успокоюсь!
— Тогда я тебя щекотать буду!
И на самом деле начал меня щекотать. Я взвизгнула в полный голос.
А этот хулиган отобрал у меня планшетку и уставился на экран.
— Отдай!
— Заработало, — шепотом сообщил Шурр и повернул экран ко мне.
Обнажив мечи и косясь на вентиляционные отдушины под потолком, по коридору осторожно двигались две руки стражников. Но, к тому времени, когда они заглянули в зал, музыка кончилась и голограммы погасли. Я завладела планшеткой, а как только последний стражник покинул зал, запустила фильм по новой. Шурр засмеялся гулким, утробным смехом.
Стражники вновь вошли в зал и расположились вдоль стенки.
— Хороши, цыпочки, — мечтательно произнес один.
В полной мере прочувствовала, что испытывает Татака. Звездочки, как не хочется возвращаться. Такой позор! Шурр чему-то радуется. Взрослый, скоро папой станет, а как был шалопаем, так и остался.
Утром спасатели прилетят, что обо мне услышат? Что врагам законной власти ночной концерт для поднятия духа устроила. Что поленилась книжку перелистать. Три стражи антенну собирала, когда достаточно было просто кабели в шары воткнуть. Мне же только связь нужна, а не направление на источник сигнала. Ой, как стыдно… А хозяину расскажут… Хоть с байка вниз головой прыгай.
Прилетели. Надеялась, спать все будут, кроме мелких на дежурстве. Как же! Линда не спит, лекарь не спит, Пуррт не спит. И все сразу уставились на мой хвост.
— Миу, что случилось? Кого-то убили? Ранили?
— Нет, господин, все живы-здоровы.
— Ты ушки прямо как Пуррт поджимаешь, — встревожилась Линда.
— Не каждая ночная охота заканчивается удачно, — усмехнулся Шурр.
— У меня на счету всего четыре легионера, а у Миу — только я! Расскажу — вы все попадаете.
— Ну так расскажи! — Линда попыталась сесть, скривилась и откинулась на подушку.
Шурр неторопливо снял доспех, важно уселся, растопырив коленки и начал:
— Решил я сегодня проверить, не забрел ли кто-нибудь из легионеров в оазис. Смотрю — есть один. По-хозяйски так возится, по сторонам совсем не смотрит. А рядом байк стоит. У легионеров байков нет, значит, свой. Спускаюсь пониже — это Миу уцелевшие вещи в байк складывает. Подкрадываюсь сзади, чтоб напугать… Напугаешь такую! Как завизжала! И с двух рук мне в глаза — песком. Рот забила, уши забила! Не успел опомниться, а у нее уже
нож в руке. Честное слово, испугался!
Шурр замолчал и с гордым видом оглядел слушателей.
— А дальше что?
— Дальше Миу меня узнала. Иначе кто бы вам это рассказывал? Обещала только хвост узлом завязать, если еще раз девочек пугать попробую.
— Сказала — сделает, — хихикнула Линда.
— А потом мы решили немного во Дворце пошуметь. Показать легионерам тени мертвых.
— И как?
— Ошибка вышла. Я сразу не допер, а когда понял, уже поздно было. Надо, чтоб тени мертвых над мертвяком танцевали. Тогда это было бы страшно. А так — лишь время потратили.
— Вы пригласили во Дворец тени мертвых? — изумился лекарь.
— Ну как тебе сказать… Миу пока живая. Но четыре ее тени танцуют очень красиво!
— Голограммы! — догадалась Линда. — Наш танец!
— Вот-вот. Надо было придушить одного-двух часовых и бросить тела им под ноги. Но сразу не сообразил, а потом было поздно. А без мертвяков их никто не боится.
— Настоящее искусство всегда прекрасно! — хихикнула Линда. Дернулась и опять сморщилась.
— Госпожа, у тебя лекарство кончилось?
— Есть пока. Но его нельзя в таких ударных дозах принимать. Можно печень посадить. Надо дать отдых организму. И перед операцией хорошо бы очистить организм от химии. Ничего, утром прилетят спасатели, дотерплю как-нибудь.
— Госпожа, не мучай себя, прими снотворное, — я прижала ее руку к своей груди.
— Миу! У тебя начали формироваться верхние девяносто! — изумилась Линда.
— Хозяин сильно огорчится?
— Обрадуется, — Линда прижала меня к себе и чмокнула в нос. А мы с лекарем все таки уговорили ее съесть снотворное. Как только она уснула, лекарь сдал дежурство Амарру, и мы, не раздеваясь, легли спать. Я попала между Шурром и Пурртом. Нет, я тут ни причем. Я первая легла на матрас. А эти нахалы присоседились с двух сторон.
Ночью проснулась, проверила раненых. Папа спокойно спит, а Линде плохо. Голова по подушке перекатывается, губы шепчут что-то. Навострила уши, прислушалась.
— … Сидят в грязи рабочие, сидят, лучину жгут. Та-та-та губы с
холода, но губы шепчут в лад — через четыре года здесь будет город-сад. Сад, сад, де сад, блин… Миу, ты чего бродишь? Ложись, поспи, утро скоро.
Больно Линде, очень больно, а я ничего сделать не могу. Вернулась на свое место, уткнулась лицом в подстилку, слезы от бессилья льются. Уснуть не могу.
Как только небо начало светлеть, Шурр улетел на охоту. А Пуррт
перевернулся на другой бок и по-хозяйски возложил лапу мне на попу. Сделала вид, что сплю и ничего не замечаю. Кажется, задремала.
Очнулась от крика боли. Кричал отец. Жутко кричал! Я вскинулась, вскочила — и увидела, как, срывая спиной занавески, Амарру рухнула на пол. На нее повалился шест, подпирающий веревки с занавесками, и весь больничный закуток обнажился. Отец больше не кричал. А над ним склонился Пуррт.
— ПАПА!!! — округлив глаза, я смотрела на рукоятку ножа у него в
боку.
— Прости, Миу, я не… — начал Пуррт
— Отойди к стене! Быстро! — рявкнула Линда. А огнестрел в ее руке смотрит точно Пуррту в голову.
— Па-а-па! — рыдала я на груди у отца.
Проснулся лекарь, осмотрелся, приказал Пуррту лечь и связал руки за спиной.
— Миу, он дышит? — спросила Линда.
Папа дышал. Осторожно и не глубоко.
— Не трогай его. Дай мне кружку, миску и свой ошейник. И сообщи спасателям, — Линда не говорила, а приказывала. Всхлипывая, я заметалась по пещере. Раскрыв ошейник, Линда вытряхнула прибамбасы, щуря глаза, прочитала, что написано на упаковке таблеток. Сломала упаковку, выхватила одну таблетку и разрезала ножом пополам на дне чашки. Потом еще раз пополам. Бросила белый кусочек в кружку и растолкла лезвием ножа.
— Залей водой, размешай и дай Владыке маленький глоток. Быстро!
Я так и сделала. А потом подбежала к пирамидке, выбрала в меню корабль спасателей и заколотила по кнопке вызова.
— А, Миу, — обрадовался мне Богдан Борисыч. — Мы уже видим вашу планету. Ждите в гости через три часа. Почему у нас глаза мокрые?
— Господин, поспешите! Папу снова ранили. Ножом в бок.
— Ясно. Паола, пристегнись! — голос у Богдана Борисыча изменился как у Линды, как у хозяина после ласки тысячи иголочек. Не говорил, а лязгал. — Хорошо, малышка, мы поторопимся. А сейчас дай Линду.
Я протянула ноут Линде.
— Проникающее ранение… Нет, крови на губах нет… Оставили в ране, боимся трогать… Дала стимулятор в микродозе… Нет, кошачий… На самом деле, в микродозе. Не знаю, сколько в микрограммах. Четверть таблетки на стакан воды, один маленький глоток… Хорошо, сделаю что смогу.
И отдала ноут мне. Я вернула его на центральный блок антенны и разрыдалась в голос.
— Миу, прости меня, если сможешь. Я не знала, что Владыка твой папа, — схватила меня за руку Амарру. И тоже заплакала.
— Маяк на скалистом образовании посреди пустыни — это он?
— прозвучало из ноута антенны.
— Маяк? — удивилась Линда.
— Да! Да! Это он! Это я его поставила, — закричала я, вскакивая.
— Вы его уже видите?
— Мы — еще нет. Его видит зонд, который я послал впереди корабля.
Не поняла. Зонд — это же трубочка, которую Марта засовывала в
желудок хозяину. А, неважно! Главное, рядом.
Следующая стража прошла в нервном ожидании. Дважды, когда дыхание папы становилось неровным, я вливала ему в рот маленький глоток питья из кружки.
— Лин, от этой таблетки папе хуже не станет?
— Станет. Но не сейчас. Понимаешь, Миу, эти стимуляторы… Они не для тех случаев, когда все хорошо. Они для тех случаев, когда без них никак. Или сделай, или умрешь. А потом откатка приходит… Но это уже потом, когда все позади, когда можно.
По сбивчивой речи поняла, что Линде очень плохо. Но лекарства
принимать не хочет.
— Летит! Летит! — закричала мелкая, которая дежурила у входа в
пещеру. А Прронырра вскочил на байк и вылетел наружу, откуда все громче доносился хриплый мяв.
— Обалдеть! — изумилась Линда. — Это же «Призрак»!
— Стажерка не понимает?..
— «Призраки» — звездолеты ближнего радиуса. До двадцати светолет. А до нас сколько?
— Сюда, сюда! — кричал Прронырра по-русски.
— Беги, встречай гостей, — приказала мне Линда. И я побежала
навстречу хриплому мяуканью.
Белый борт иноземной машины закрывал вид на пустыню. Машина висела в метре от скалы и чуть заметно покачивалась. Внезапно часть стены откинулась и легла мостом прямо к моим ногам. За открывшейся стеной стояла черноволосая женщина в оранжевом комбинезоне.
— Дан, четверть метра вниз! Стоп! Зафиксируй! Здравствуй, Миу. Где больные?
Я торопливо поклонилась ей с ладошками на плечах.
— Скорее, госпожа! Папе очень плохо.
И мы побежали вглубь пещеры. Откинув одеяло, женщина положила папе на живот плоскую черную коробочку с экраном сверху.
— Где второй больной?
— Вторая — я, — подала голос Линда. — Но начинайте с Владыки.
Женщина подошла к Линде и та откинула одеяло, обнажив раненую ногу. Причиндалы из моего ошейника рассыпались по полу.
— О, мой бог, как все запущено…
— Если стажерке позволят сказать. Стрела перебила вену. Нужно
сделать сосудопластику, но некому и нечем.
— Дан, один тяжелый и один запущенный. Начинаем с тяжелого,
— произнесла женщина в пространство, как я, когда говорю через ошейник.
— Нужно эвакуировать вас на борт, — сказала уже нам. Я подбежала к папиному матрасу, схватила за угол и поволокла к выходу из пещеры. Папа тяжелый, а я слишком легкая для такой работы. Но когда Прронырра с мелкой схватились за второй угол, дело пошло быстрее.
— Тоже вариант, — хмыкнула женщина и схватилась за угол матраса Линды. Амарру с лекарем бросились ей помогать, но Амарру оказалась шустрее. Шурша матрасами по песку, мы затащили раненых на корабль
— Кто-нибудь из вас работал ассистентом хирурга? — спросила Паола. — Нет? Тогда все свободны. Ждите.
И выставила нас из корабля.
— Что теперь? — спросил Прронырра.
— Ждать, — сказала я.
— Долго?
— Помнишь, сколько хвост пришивали?
— Значит, долго. Может, поедим?
Я вспомнила о Пуррте, оставленном без присмотра. Об огнестреле, резаке, кухонных ножах. Лекарь думает, что веревочка, которой он связал Пуррта, может остановить воина. Ему эта веревочка — на пару вздохов…
Прошла вглубь пещеры. Пуррт по-прежнему сидел в углу с
сосредоточенно-задумчивым видом. Подошла и села рядом.
— Не страшно? — хмыкнул он. Подняла глаза к потолку, прислушалась к себе.
— Совсем не страшно. Наверно, устала бояться.
— Если я сяду на байк и улечу далеко-далеко, твой хозяин сможет меня найти?
— Думаю, сможет. Когда я попросила людей найти хозяина, они
разыскали его за малую долю стражи. А байк даже я за несколько вздохов найду. Потому что знаю его… Ну, не знаю, как объяснить. В нашем языке нет такого слова. В общем, я его помню, и планшетка его помнит. И найти его проще, чем сходить пописать. Показать, где сейчас наши? Татака, например.
— Нет, не надо. Миу, что посоветуешь мне делать?
— Не знаю, Пуррт. Честное слово, не знаю. Хочешь, я тебе руки
развяжу. Только поклянись никому здесь зла не причинять.
— Поклясться — и все?
— И все. Ты же воин. Ты Наследника играл.
Пуррт хмыкнул. — Хорошо, клянусь. — Вынул руки из-за спины и сложил на коленях.
Оставила его сидеть, пошла помогать готовить Амарру. Да и что за готовка, если свежие продукты кончились, остались только консервы да НЗ.
Размочить обезвоженные полуфабрикаты из НЗ и подогреть. Как бы я сейчас радовалась, если б не Пуррт…
Едим все вместе, в хмуром молчании. Лишь когда Пуррт сел за стол, лекарь посмотрел на меня со значением.
— Он дал слово, — сказала я, и никаких вопросов больше не было.
Сразу после завтрака Пуррт ухромал в свой угол. Я дала Прронырре пустую канистру и отправила за водой. Наказала лететь не в оазис, а к новому озеру Крратерр. Рядом с ним рощи нет, спрятаться негде. Прронырра собрал все пустые канистры, повесил, как бусы, на веревку и привязал к байку.
Мелкая увязалась вместе с ним. Проводила их до выхода из пещеры. Байк с трудом протиснулся между белым бортом корабля и скалой.
Когда вернулась, Амарру шепталась о чем-то с Пурртом. Увидели меня и замолчали. В другом конце пещеры лекарь читал с планшетки медицинские книги, что мы насканировали. Время тянулось томительно. Легла на матрас, отвернулась к стенке, свернулась калачиком и дала волю слезам. Тихонько, чтоб никто не услышал.
Так плохо мне еще никогда не было.
— Радуйтесь, разумные! Пациенты будут жить! — громко возвестил незнакомый мужской голос. Почти незнакомый. По связи я Богдана Борисыча слышала, но живые голоса отличаются.
— Еще раненые есть? — деловито спросила Паола.
Я подбежала к ней и шепотом объяснила ситуацию.
— Нет проблем. Мы поместим Пуррта в изолированный отсек и можем держать в сонном состоянии хоть до суда.
О суде я боялась думать. Покушение на Владыку — это смертная казнь. Хорошо, если быстрая и легкая. Наверно, в этом я могу помочь Пуррту. Если смогу убедить папу, что Пуррта должны судить Линда или хозяин. Лучше — хозяин. Он по званию равен папе, и вернется нескоро. У Пуррта еще неделя будет. А Линду сумею убедить, что вершить суд ей не по чину. Скажу, молодая, или еще что придумаю. Лекаря предупрежу, чтоб отговорил ее суд
устраивать.
Решив самые важные проблемы, попросила разрешение у Паолы посмотреть на папу.
— Ничего интересного ты сейчас не увидишь. Он спит после операции. И Линда спит. Но, если хочешь, идем.
Пуррт удивился, когда я сказала, что его ногу тоже врачевать
будут. Но спорить не стал. Я помогла ему дохромать до корабля. Амарру пристроилась следом. Внутри корабля оказалось очень тесно. И совсем нет дверей. Стены раскрываются в нужном месте по приказу Паолы или Богдана Борисыча. А пару раз заметила, что просто от их взгляда. Папа и Линда лежали в прозрачных коконах абсолютно голые. раненая нога у Линды была уже не синяя, а красная. В нее уходили четыре трубки с палец толщиной и несколько тоненьких. Лица закрывали маски, от которых отходили
гофрированные трубки. На стене на экранах змеились зеленые кривые, менялись непонятные цифры. Я обернулась и увидела на противоположной стене Марту. В полный рост. Она, как живая, сидела в кресле.
— Здравствуй, Миу. Пуррт, засранец бессовестный, как ты мог?
Хорошо, что Марта с Пурртом заговорила. Значит, не считает его смертельным врагом.
— Раздевайся, рыженький. Полностью. Мы тебя сначала мыть будем, — сказала Паола. Пуррт смущенно посмотрел на меня.
— Ухожу, ухожу, ухожу, — пробурчала я. Повернулась и столкнулась с лекарем. Он тоже пришел посмотреть на больных.
Богдан велел нам забрать надувные матрасы, на которых мы затащили в корабль раненых, и коробки с их одеждой и вещами. Минуту спустя вынес коробку с одеждой Пуррта.
— Миу, ты поняла то, что видела? — спросил лекарь, когда мы
вернулись в пещеру.
— Только главное. Папа чувствует себя намного лучше, чем Линда.
— Как ты это поняла?
— На его мониторе все цифры спокойного зеленого цвета. А на мониторе Линды есть желтые и даже красные. И на рисунках тел на экранах у папы места ранений желтые и розовые, а у Линды вся нога красная, печень и почки розовые, почти красные. У иноземцев зеленое — это хорошо, красное — плохо.
— Надо же, как много ты уяснила. Я заметил только что дыхание у них спокойное и глубокое.
Сидим, не знаем, что делать. Лекарь с Амарру как бы без работы остались. Прилетели мелкие с водой. Вернулся Шурр с охоты. Прронырра ему тут же рассказал все, что утром случилось. Шурр ко мне подсел.
— Что думаешь делать?
— Хозяина ждать. Для Линды лучше всего сейчас ни во что не
вмешиваться. Если она ошибок наделает, хозяин гневаться будет. А у тебя как дела?
— Только двоих в пустыне подстрелили. Может, ты поищешь?
— И правда! Что же ты раньше не спросил? Только сначала перед
хозяином отчитаюсь.
Села перед ноутом, который пирамидкой управляет, вызвала хозяина. Он появился на экране сразу же. И я заговорила первая, пока он не успел рот открыть.
— Глупая стажерка хочет доложить, что охота на легионеров в пустыне заканчивается. А об остальном Линда, наверно, уже рассказала хозяину. Стажерке очень стыдно, что она проспала и позволила ранить Владыку. Стажерка готова понести наказание.
— Миу, кто сумел уговорить тебя снять ошейник? — улыбнулся хозяин. — Я так долго этого ждал!
Схватилась за горло — нет ошейника.
— Линда приказала…
— Один грех ей за это простим, — из-за плеча хозяина выглянул
Мухтар. — Ну что, шеф, можно докладывать верховному боссу, что у нас все тип-топ?
— Сместим акценты. У нас не тип-топ. У нас ЧП. Прокладка канала на десять дней отстает от графика, стройка уже пять дней простаивает. Но мы исправимся и наверстаем. А что касается остального, то все путем. Убитых нет, раненые выздоравливают, переворот провалился, шумиха через неделю закончится.
— Есть убитые. Кррину убили, — всхлипнула я.
— Блл…ин! — ругнулся хозяин. — Кого еще убили?
— Самых преданных папиных людей. Его охранников и телохранителей. Я видела, как они умирали.
— Та-ак… Миу, ты можешь предупредить легионеров, что пора уходить из Дворца. Поговорю с Богданом, чтоб он тебя подстраховал.
В пятницу они поссорились. Неделя неумолимо катилась к концу, и грядущая разлука висела над влюблёнными, точно тёмная туча. Мысли о скором расставании выводили обоих из равновесия, раскачивали и без того ненадёжное судёнышко их полулегального существования. Оба ждали финала, который не мог не наступить, и который они пока не в силах были поменять.
«Гильгамеш» неспешно полз по безжизненному, изрытому кратерными оспинами, плато. Пол под ногами чуть покачивался, удерживаемый компенсаторами и лазерными гироскопами, за окном по-прежнему шевелились бархатные тени.
Засунув руки глубоко в карманы брюк, Алекс механически расхаживал по рубке, совершая петли вокруг столика, на котором стояла початая бутылка с магнитным донышком и пара недопитых бокальчиков с лёгким красным вином.
— Ты несёшь бред, — говорил он почти сердито. — Наши страны уже сто лет враждуют. Мы слишком разные.
— Но нам-то с тобой это не мешает… — Вика, подтянув колени к подбородку, сидела на диване и следила за челночными перемещениями Алекса.
— Мешает. Просто ты этого не понимаешь. Ты ведь не соглашаешься, что здоровая конкуренция — двигатель экономики.
— Бред, — Вика покрутила головой. — У нас нет конкуренции в твоём понимании, а промышленность развита не хуже вашей.
— Возможно, даже лучше… — самоотверженно признал Алекс. — С поправкой на нашу долгую стагнацию и теперешний спад. Но это всё законы экономики, а вы, извини, пытаетесь ходить на руках. Такое противоестественное трюкачество не приведёт ни к чему хорошему. Попомни мои слова: через десять лет Союз покатится туда, где был семьдесят лет назад. У вас нет стимула. Ваша система не даёт высоких стандартов потребления. Вы наступаете на одни и те же грабли.
— Стандартов потребления, — передразнила Вика. — Зато наша система обеспечивает приемлемые условия жизни абсолютно каждому гражданину.
От возмущения Алекс даже остановился на месте.
— Но не каждый достоин этих условий. Вы кормите недостойных за счёт достойных, например, тебя… Вот смотри, — он ткнул себя пальцем в грудь, — у меня в собственности вилла на побережье Западной Флориды: два этажа по полторы тысячи квадратов, с пальмами и бассейном, солнечный генератор на крыше и мои личные, заметь, только мои, два акра побережья. И всё это заработал я. Я много пахал, я состоятельный человек и теперь могу валяться на собственном пляже.
— Под собственным Солнцем, — пробормотала Вика.
Алекс посмотрел на неё сердито.
— А что у тебя? — спросил он, игнорируя Викин выпад. — Трёхкомнатная квартира в каком-то Красноярске? Квадратов сто или сто двадцать? Да и не твоя, а не пойми чья.
Вика опустила ноги на пол.
— Дай мне вина, — попросила она.
Продолжая негодовать, Алекс шагнул к столу, взял с него бокал и протянул Вике, та задумчиво взяла пузатый стаканчик и зажала его между коленей.
— В твоих рассуждениях есть глобальная ошибка… В ваших рассуждениях. — Девушка провела пальцами по кромке бокала. — Философия испуганных одиночек. Вы не верите в завтра, не верите в правду, не верите в людей, оттого отчаянно пытаетесь захапать кусочек мира, как будто, если выпустить его из лап, он перестанет существовать или станет хуже. Как ты не поймёшь, мне не нужна большая квартира впрок, потому что, когда она станет мне нужна, я всегда смогу её взять и отдам, когда необходимость исчезнет. А если я захочу купаться, то я пойду на Енисей, от моего дома до центрального пляжа пять минут ходьбы, или поеду на скоростном монорельсе до Ялты, или полечу в Гавану, в Рио, на Корсику, до Гоа всего два часа лёта… И не надо копить, откладывать на старость, работать на счёт в банке. Неужели здесь, на Луне, мы роемся в реголите только за деньги? Это же просто смешно.
Нахмуренный Алекс ещё раз прошёлся взад-вперёд и сел на край дивана.
— А как же личная свобода? — спросил он мрачно.
— А что у нас не так со свободой?
— Допустим, я приеду в Союз и попытаюсь открыть бар?
— Ты же не хочешь приезжать в Союз.
— Ги-по-те-ти-чески, — сказал Алекс.
— Думаю, особых проблем не будет. Открывай, корми, плати налоги.
— Угу. А если я попробую открыть стрип-бар?
Секунду Вику думала:
— Думаю, у тебя возникнут серьёзные проблемы с поиском танцовщиц.
— Советским женщинам не нужен заработок?
— Такой? Навряд ли, — серьёзно сказала Вика. — Вокруг слишком много нужной и интересной работы, чтобы соблазняться на квалификационный нонсенс. Хуже того, я думаю, ты не найдёшь и зрителей.
— Серьёзно? Ниша, насколько я знаю, свободна. Значит, есть спрос.
— Она свободна потому, что никому не интересна. Ведь это в сущности достаточно унизительно и не очень чистоплотно. Любой из моих знакомых предпочтёт какой-нибудь ледовый карнавал, акробатическую оперу, трансформер-шоу, просто поход в горы.
— Что такое трансформер-шоу? — сердито спросил Алекс.
— Сложно объяснить, нужно смотреть, — сказала Вика, чувствуя неловкость. — Постоянно забываю про ваш железный занавес.
— Ваш железный занавес, — поправил Алекс.
— Ваш, Лёша… ваш, — Вика пододвинулась к непримиримому оппоненту, обхватила руками напряжённые плечи, прижалась подбородком к спине.
— Ты так думаешь, — проговорил Алекс упрямо, — потому, что никогда не пробовала. Десять против одного, тебе бы понравилось поваляться на личном пляже… — Он замолчал на несколько секунд и вдруг спросил без всякого перехода. — Тебе никогда не хотелось сменить стороны?
— Нет, — грустно сказала Вика. — А тебе?
— Не знаю… Я слишком ценю свободу.
— Но это и есть свобода. — Губы мягко коснулись основания мускулистой шеи.
— Мы чересчур разные.
— Да, — тихонько согласилась Вика. — Ты мужчина, а я женщина…
Неизвестно, хорошо это или плохо, только девяносто процентов ссор всех влюблённых неизменно заканчиваются в постели. И почему-то никто не даёт брачному ложу премий мира.
Алекс и Вика лежали в густой, почти осязаемой тьме. Вездеход плавно раскачивался, прилежно пытаясь их убаюкать, но оба, не мигая глядели в темноту каюты. Не спалось. Мужчина лежал навзничь, закинув руки за голову, женщина свернулась калачиком и уютно прижалась щекой к его груди. Её лёгкие пальцы ласково чертили круги на твёрдом животе любовника.
— Вот что мне нравится, — тихо говорил Алекс, — так это семейные каюты в ваших вездеходах, здесь койки похожи на нормальную кровать, а не на пляжный шезлонг, и ещё здорово, что ты можешь спокойно брать на базе пятиместник. У нас, чтобы взять «шерпа», нужно написать двадцать заявок и обоснований, или дать на лапу транспортному менеджеру… Америку однажды убьёт коррупция.
Он поцеловал Вику в макушку, а затем спросил, негромко кашлянув:
— Когда организуем новый поиск? Давай попробуем выбраться к исходу третьей декады. Ладно? Условный код тот же.
Невидимые пальцы замерли.
— Ты что? — спросил Алекс в темноту.
— Знаешь, — хрипло сказала Вика, — нового поиска, наверное, не будет.
Алекс нащупал сенсор над изголовьем и зажёг свет.
— Я не понял, — сказал он очень спокойно. — Ты не сможешь через три декады?
— Ту вот какое дело… — Придерживая у груди одеяло, Вика села. — Я давно хотела с тобой поговорить.- (Алекс Мур смотрел на неё внимательными серыми глазами). — Только не знаю, с чего начать…
— Начни с начала.
— С начала? — Вика взялась за подбородок. — «Сначала» будет примерно так… Ты что-нибудь слышал про работы на Второй орбитальной верфи? Это та, которая имени Германа Титова.
— Разве что слухи. — Алекс нахмурился.
— Сейчас там заканчивается монтаж дальнего траулер-фрегата «Зоркий»…
Алекс несколько секунд молчал.
— Экспедиция в пояс? — наконец сказал он полуутвердительно.
Вика наклонила голову:
— Да, в пояс. К концу года должны быть закончены субнатурные испытания; набор и подготовка команды начинается уже сейчас. Моя кандидатура утверждена комиссией. Через три недели мне нужно быть в Алма-Ате.
С минуту Алекс лежал неподвижно, словно обдумывая услышанное, затем одним резким движением сел.
— Поздравляю, — сказал он, глядя на Викины колени. — Насколько долгим будет полёт?
— При разных раскладах от трёх до пяти лет. Два года на дорогу, остальное на исследования, поиск и захват подходящего астероида. Если удастся пригнать его к Земле, это будет настоящим прорывом.
Скулы Алекса окаменели.
— И что ты хочешь от меня? Beatification? Как это по-русски?.. Благословения?.. — Он поднял глаза. — Да. Это хороший шанс и большое дело. Кроме того, ты всё равно полетишь. Ведь так?
— Я хотела поговорить не об этом.
— А о чём?
Вика, устраиваясь, поёрзала на постели:
— Декаду назад ВСОКИ приняла резолюцию по переводу проекта «Гарпун» в широкий международный статус, то есть полетим не только мы, китайцы и индусы, квоты на участие будут выделены ещё двадцати странам. Хорошие специалисты-недрологи нужны проекту, как воздух. Думаю, с твоим профессиональным уровнем попасть в состав будет проще простого. И потом… у меня есть знакомые в комиссии, моей рекомендации им будет больше чем достаточно.
— И у вас коррупция? — Алекс невесело усмехнулся.
— Протекция, — поправила Вика, — но мне всё равно, я хочу, чтобы мы полетели вместе.
— Это в СССР и Китае вы можете брать вездеходы по знакомству, попадать в проекты нахаляву, а у нас всё это стоит денег. — Алекс рубанул воздух ладонью. — Безумную кучу баксов… Я же не могу послать заявку от себя лично. А оплатить участие через департамент у меня не хватит ресурсов, разве что дом продать…
Он поймал полный надежды Викин взгляд и оскалился в кривой усмешке:
— Давай даже не обсуждать. Это исключено. То есть абсолютно исключено. Мой дом — моя крепость, самое реальное из вложений. Недвижимость на побережье Флориды дорожает из года в год. Я ведь не хочу на старости лет снимать щитовую халупу где-нибудь в Мичигане.
— А если тебе подать заявку от Республики Аляска? — неуверенно спросила Вика. — У вас, кажется до сих пор есть соглашение о временной интертерриториальности
— Не-е-ет. С этими предателями я не буду иметь ничего общего. — Светлые усики агрессивно встопорщились. — Это тоже исключено.
Викины пальцы механически мяли край одеяла.
— Вика… — Алекс опять опустил глаза. — Виконька… С этим ничего не поделать. Да, я меркантильный янки, прагматичный, как вы говорите, юшка, но такой уж я есть. Я же говорил, мы очень разные.
— Значит, не судьба, — устало сказала Вика. — Гаси свет и давай спать.
Она хотела прибавить, что утро вечера мудренее, но подумала, что это не тот случай.
Серебряные драконы обладают какой-то непостижимой тягой к влипанию в неприятности. Я сначала думала, что это личная особенность Шеата, но оказывается, не только его. Тот самый серебряный мелкий, который славится гиперактивностью и от которого радостно избавился серебряный клан, опять влип.
Этот товарищ, будучи новым студентом Академии, сумел отыскать в ней шпиона от паразитов. Вообще удивительно, как после стольких проверок и сканирований эти шпионы остаются нераскрытыми, но факт на лицо. В результате стычки серебряный пострадал, едва не погиб и на сегодняшний день лежит в коме. Над ним корпела пепельная целительница, сокрушаясь тому, что приходится заново лепить бедняге ауру.
Шеврин, озлобленный всем происходящим в его любимой Академии, устроил студентам лекцию на тему безопасности, но боюсь, это до следующего случая. Насколько я поняла, наши студенты просто обожают влипать в неприятности, связанные с расследованием чего-то необычного и непонятного.
Нашу Академию уже как только ни пытаются дискредитировать. То паразиты нападают, то вражеские шпионы мимиков вылезают, то еще какая дрянь. Уж не знаю, чем она так мешает всем этим гражданам, может зависть их гложет… Уж сколько раз замечаю — сделать что-то свое они не могут, зато обязательно пытаются подосрать что-то чужое, испортить, приуменьшить заслуги, дискредитировать, унизить… Хлебом не корми, дай поиздеваться над чужим детищем. И так во всем. Знаете такой характер и особенность менталитета «Чтоб корова сдохла и у соседки?» Вот это оно самое. Тем самым паразитам никто не мешает построить свою темную академию, где они будут обучать молодняк уничтожать миры и жрать разумных. Но нет, зачем? Давайте гадить ближнему своему, а там дальше видно будет.
Студенты тоже добавляли хлопот, раз за разом призывая себе попаданцев по пьяни или шутки ради. И ладно был находили что-то безобидное, так нет же, играют с огнем, создавая таких существ из обыкновенных Вась и Петь, что это может обернуться катастрофой. Пришлось подкинуть Шеврину идею собрать самых отмороженных студентов и отправить их нафиг на остаток каникул в закрытый опасный мир для обучения выживанию.
Мир такой, кстати, где-то у нас был. Его то ли Викуся подарила с барского плеча, то ли еще кто. Не помню. Помню, что разработку этого мира я тогда сочла нерентабельной и оставила все как есть. Больно уж много там монстров, каждый куст пытается кого-то сожрать, насекомые ядовитые, растения ядовитые, хищники все — от лягушки до местного слонопотама какого-то… Короче колонизировать это совершенно не выгодно, задолбаться можно отбиваться от флоры и фауны.
А для практики студентам-демиургам вполне сойдет. Шеврин им оставил все боевые способности, но лишил бытовой магии, так что ребятам пришлось играть на выживание с местными обитателями. Животные там настолько тупы, что демиургов и драконов не признали и кидались на них, как на еду. В принципе, практика очень даже полезная. Реально навредить демиургу какой-нибудь динозаврик не мог, а вот потрепать нервишки и заставить вспомнить парочку полезных заклинаний — очень даже. Да и заклинания от насекомых у студентов теперь будут отскакивать от зубов.
Более спокойных и слабых студентов отправили на Алмаз — так решили не заморачиваться и назвать второй подарок. Эта планета живности практически не имела, кроме ракообразных и моллюсков в морях. Зато в ее песках имелось столько драгоценных камней, в том числе алмазов, что хватит на все наши миры с головой. И те студенты, которые гарантировано не выживут в рассаднике живности, тут спокойненько копали себе камешки. Награда за работу очень даже приличная — двадцать процентов от всего найденного будет перечислено каждому по окончании этой дополнительной практики. И нам польза, и студентам деньги, и все ребята заняты, не маются дурью, не создают черте что… тишь, гладь, благодать… относительная.
Так что хотя бы проблема студентов немного отошла на задний план. Зато черная пустота не переставала радовать. В очередной раз подкинула нам оборотней, да не простых, а черных кошек. Знаете легенду о черных кошках? Будто бы они приносят неудачу, если переходят дорогу. Вот в этих оборотнях оно и воплотилось. То ли их создатель так постарался, то ли природа-матушка, но факт на лицо — чтобы вытащить этих ребят и никого не укокошить, пришлось им выдать амулеты на удачу.
Сами по себе оборотни оказались студентами какой-то их академии, причем не самыми крутыми, поскольку замочили их знатно. У некоторых головы были разможжены, судя по рассказам, здание их академии просто взорвали недоброжелатели. Так что сначала пришлось их залечить в черной пустоте, а потом тащить… куда? Серьезный вопрос, зная их особенность с неудачами. Эту способность они тренируют с самого детства и в результате взрослый опытный оборотень способен уничтожить неслабого мага, заставив того подавиться собственной слюной или споткнуться и убиться головой о камень. Что-то мне подсказывает, что они еще и частично маги вероятностей, поскольку без магии вероятностей такие диверсии так просто не устроишь.
Посоветовавшись с Шеврином и Мэлькиро (правителем Шаалы) было решено воспитывать из них ассасинов. Как раз Мэл устроил школу для дроу-ассасинов, и мы подумали, почему бы не отправить туда еще и оборотней с неудачей. А что? Идеальные наемные убийцы. Подошел, неудачу с вероятностью повернул и хоп! Враг умер от сердечного приступа, подавился рыбной костью, утонул в кружке пива… чем не убийство? И сам не марается, и заказ выполнен. Не отрицаю, убивать плохо. Но иногда бывают такие ситуации, когда без устранения неугодного элемента общества не обойтись. И лучше уж мы сами это проспонсируем и направим, чем всякие теневые гильдии придется разыскивать и выбивать по нычкам.
Так что работенки хватало до упаду. Вообще не знаю, когда все это закончится. Мне кажется никогда…