Когда призрак королевны исчез, Терна и Аргон долго молчали. Принц смотрел затуманенным взглядом куда-то сквозь статую матери, а девушка тихо перебирала найденные тут же камешки в ладонях.
Каждый из них перебирал в голове услышанное сегодня. О десятках смертей девушек, девочек и женщин королевской крови, о том, как собственные мужья, сыновья и братья их калечили, убивали и изгоняли.
Этот род, древний и сильный, тянулся от драконов, и первая магия – стала подарком человеческой дочери. Частью драконьей крови, которая осталась с ней и тянется теперь нитью через все поколения. Так именно женщины получили основную силу крови, поэтому среди последующих детей – мальчики всегда были слабее девочек.
Поняв, что в Маадгарде на троне всегда будут женщины, их самые близкие люди пошли на самое большое преступление. Терна покусывала губы, вспоминая о судьбах, которые показала им мать Аргона. О девочках, которые были зарезаны в детстве, о королевах, которых убивали в постели, о девушках, которых убивали отравой. Среди них была и сама королевна. Ее муж, Темный король, узнал, что женушка тоже обладает возможностью к магии. И хотя она просто показывала фокусы, развлекая сынишку, маленького Аргона, король решил не рисковать – и избавился от нее.
Аргон теребил прядь длинных черных волос, не обращая внимания на то, что несколько факелов в усыпальнице погасли, и стало еще темнее. Его ссутулившаяся фигура отбрасывала тень на цветы у постамента, и красные розы казались почти черными.
Он никогда не видел своего будущего ясно, и прошлое принца тоже было размыто и спрятано от него самого. Но теперь с его жизни словно сдернули завесу – Аргон остался один, и теперь именно в его руках было будущее и его, и всего королевского рода.
Терна и Аргон были так погружены в свои мысли, что не сразу услышали, что в усыпальницу кто-то спускается. Темные своды осветили факела, и толпа прислуги появилась в конце зала.
— Господин! Вам следует отдохнуть, завтра похороны вашего отца и ваша коронация.
Терна едва успела нырнуть за спину мужчины и снова стать призраком, незаметным для окружающих.
Аргон поблагодарил прислугу и двинулся прочь из холодного подвального помещения.
Напоследок он обернулся на статую матери и приказал –
— Замените все цветы на голубые. Это ее любимый цвет.
* * *
— Что теперь?
Терна в своем полупризрачном обличии сидела, скрестив ноги, на кровати в черной спальне принца.
Аргон в ответ только покачал головой, расхаживая по комнате.
Девушка быстрый ответ и не ждала, и сидела, разглядывая знакомую, и одновременно незнакомую комнату. Мягко было сидеть на той самой постели, которая позволила ей выспаться когда-то, когда сама она еще коротала ночи на жестком полу конюшни. Черные простыни и черный балдахин. Терна улыбнулась, поглаживая уютную ткань.
Комната принца была богато обставлена, и девушка с интересом рассматривала детали. Позолота, узоры на тканях, мраморную плитку. На столе стоял тот самый шар, с помощью которого мужчина часто с ней связывался, и беспорядочно лежало несколько книг.
Аргон растерянно ходил по комнате, сцепив руки за спиной, и смотрел себе под ноги. В его бесполезную, обычно не наполненную никакими событиями жизнь, теперь врывались новые обязанности и возможности.
Если вчера он еще был сыном короля, не самым удачным приемником власти, бесшабашным бездельником, то завтра – будет королем сам. Эта мысль приводила его в ужас, скорее, чем в восторг.
Особенно если вспомнить, что король второй стороны Маадгарда, тот самый, якобы Светлый, готовит силы, чтобы подчинить себя и оставшиеся земли. Земли, которые теперь в руках принца.
Как ни маячили эти проблемы перед носом Аргона, он все равно оказался не готов – теперь на него свалилось королевство и на носу маячила война, а ему было стыдно признаться, что больше всего хотелось бы зарыться в свою черную постель и никогда не вставать.
Сделав еще несколько кругов по комнате, он вышел на балкон и встал, опираясь на перила. Где-то вдалеке уже маячил солнечный свет, подсвечивая горы.
Терна улыбнулась, покачала головой, и выскользнула на балкон вслед за принцем.
— Боишься, что не справишься?
— Я еще никогда не справлялся, ни с чем. – Аргон даже не стал спорить. А смысл?
— Будет в твоей жизни что-то новое, — Терна толкнула его в бок. – В конце концов, что там нам нужно сделать?
— Не помереть в этой заварушке? – саркастично отозвался Аргон
— Я хочу отправиться на Светлую сторону и убить короля, — Терна вздохнула, свесившись с перил, и глядя на суетящихся слуг внизу. – После всего что я услышала, я просто не могу жить спокойно. Еще недавно я была обычной девчонкой, теперь я – наследница королевской крови. Да, это не мой выбор и не я себя такой сделала… Но если я могу изменить будущее, почему бы не сделать это? Не прятаться же мне всю жизнь, исподтишка используя свои способности?
— Я бы так и сделал, — хмыкнул принц, глядя на свою подругу.
— Я уже проходила этот номер с разбойниками. Оказывается, я не могу сидеть на месте, когда вокруг такое творится. Только представь, сколько человек пострадает, если начнется война. Мы не сможем спрятаться от нее нигде.
— Да уж, меня в моем замке точно быстро найдут.
Аргон еще фыркал, всем видом показывая, что ему не нравится эта затея. Да, он сам недавно хотел сплавить Терну на светлую сторону, но теперь серьезность происходящего накрыла его с головой.
— Я справлюсь, — девушка уверенно кивнула. – В конце концов, может, этот светлый урод вообще похож на Овода, я тогда его одной левой.
— А мне что делать? – принц улыбнулся ей в ответ, понимая, что уверенности в девушке действительно хватает.
— Тебе просто нужно будет быть отличным королем. Я думаю – ты справишься.
Они еще некоторое время помолчали, глядя, как солнце лениво начинает выползать из-за горизонта.
— Останешься на мою коронацию?
— Нет, — Терна замотала головой. – Мне в городе дали день, чтобы убраться, а я валяюсь на кровати у чужих, хоть и гостеприимных людей. Я думаю, невежливо будет проторчать тут, пока мое тело у них там в трансе, в разгар рабочего дня.
— Да, ты права. Жаль, конечно. – Принц кивнул.
Терна снова свесилась с перил, пугая Аргона, который аж дернулся, чтобы поймать ее, и с интересом спросила –
— Ты никогда не хотел прыгнуть с такой высоты?
— Я что идиот? – принц покрутил у виска. – Это же верная смерть. Я не на столько хочу летать.
— Я всегда обожала высоту, если мне удавалось забраться выше первого этажа. И всегда хотелось полететь, прыгнуть…
Девушка мечтательно сощурилась.
— Я могу сделать это прямо сейчас.
— С ума сошла? – Аргон сразу представил, как она разбивается в лепешку, а его тело перед коронацией находят холодным и расплющенным на балконе. Вот это будет загадочная смерть века!
— Ты забыл? Тут только мой призрак. Я вообще лежу на пыльной койке где-то там. – Она махнула рукой в сторону города – Со мной ничего не случится.
Принц отошел в сторонку, закатив глаза.
— Ну, лети.
Терна показала ему язык, и легко забравшись на перила с ногами, на секунду замерла в таком положении, потом оттолкнулась ногами, и ухнула вниз.
Ее воздушное тело как птица нырнуло в потоки воздуха, и Терна засмеялась, расправив руки и глядя, как земля стремительно к ней приближается. Это стоило того – замирающее сердце восторженно стучало, полет длился секунды и вечность одновременно, без капельки страха, жаль только, ветер не мог трепать ее волосы. Закрывая глаза перед тем, как перенестись в себя настоящую, она подумала, что даже по настоящему могла бы сделать это.
Очнувшись от долгой прогулки, Терна еще долго смотрела в потолок. В домишке все видели последние минуты снов, чтобы проснуться, и заняться своей привычной рутиной.
Девушка тоже теперь точно знала, что ей нужно. С чувством, с толком и расстановкой.
Отомстить.
Где на корабле точно не будет камер?
Я знаю, что камер не было на нулевом уровне JE-нкора, там проводились допросы, там разбирали на составляющие корабль арарсар… но на секретный уровень мне путь заказан. А есть ли укромный уголок в нашем кимарти?
Мне всегда было противно осознавать, что за нами наблюдают везде, где бы мы ни находились. Противно понимать, что даже супружеский долг, навязанный мне, имеет свидетелей! А может ли что-то быть противным самим наблюдающим? Настолько противным, что они не станут это фиксировать на камеры?
Я слегка улыбнулась своей внезапной догадке, взяла сеор мужа и заперлась в туалете.
Наши сеоры были идентичны на вид. Тот же серебристый цвет, тот же размер, экран… Разница была в информации, помещенной в устройство хозяином. И в допуске. Я много раз наблюдала за Киеном во время работы, мой двенадцатизначный код 754993872009 был известен ему, а его трехзначный был выучен мной еще в первый же день. Кто разрабатывает такие коды?! Я подключилась к храну данных, набрала «123».
Шао сейчас явно на нулевом уровне – проверяет трофей от Агейры, значит, никто не узнает… Я ввела запрос, перерисовала символы с инопланетного устройства и получила ссылку на древний язык арарсар. Надо же! Их письменность известна? Я скачивала. Еще акан пять я потратила на изучение. Всё было логично и просто. Три десятка букв, из них составляются слова, объединяются в предложения. Я заучивала значение символов, произношение, заучивала формы глаголов, склонения существительных и прилагательных, учила времена. Если бы я не была знающей, то было бы сложно… Но я та, кто я есть. И у меня есть собственные приемы.
К тому моменту, как дверь открылась, я успела не только удалить следы своей деятельности, но и положить сеор так, как он лежал до моих с ним действий.
Ужин снова готовила не я. Было вкусно. Впервые за дегон. Я уплетала запеканку, запивала соком, и закусывала каким-то оранжевым ароматным фруктом. Киен молчал. Было видно, что он все еще зол. А я впервые не собиралась его утешать.
– Сеор оказался пустышкой… – надо же, сам решил поделиться новостями? Может, мне его еще и похвалить? Ведущих всегда и все хвалят. Как будто им мало того, что они живут отдельной кастой на другой планете, по иным законам и не считают остальных за людей… обойдется без моей похвалы. – Лирель, как бы я ни был зол, ты должна быть аккуратнее. В ящике могла оказаться бомба, или ловушка. Ты могла пострадать. «Ага, думаю я, – при том, что вы не смогли вскрыть ящик сами, без посещения дока, а мне нужно было только ввести свое имя… Он знал, что лишь я его открою! Там не могло быть ловушек».
– Аскай готовятся к новому удару. Мне донесли, что засекли их корабль в паре сотен парканов отсюда.
– Аскай ищут Агейру. Я им была интересна, видимо, из-за следов лечения.
– Что?! (Это я вслух сказала?!) – Интересные открытия! Но я категорически запрещаю тебе выходить. Сложно расчистить хатран и держать его. Думаю, твоя депрессия отступила, и ты, так хорошо вылеченная, потерпишь без роанского светила пару оборотов Талары.
«Надо же! Его злость отступает перед желанием обезопасить меня? Или просто некогда меня допрашивать и выяснять отношения? Злится определенно. Даже слишком сильно, чтобы наказать».
Браслет Киена замигал красным. Команда вызывала своего ведущего на коанити. Я снова была одна. Доев ужин, заперлась в туалете, взяла металлический кругляшек иноземного устройства и уверенно нажала кнопку «Включение».
Ночь впервые была столь коротка! Я столько узнала!
Арарсар не были врагами! Это просто удивительно! Их цивилизация была настолько древней, что намного опередила нас в своем развитии. После генных экспериментов, после тяжелых лет жизни в обществе, разделенном на касты, после многих исторических ошибок, взрывов и катаклизмов, поумневшие люди просто стали жить и стараться быть гармоничными. Измененные люди, с особым чутьем гармонии. Люди, лишенные жестокости и агрессии. Но чувствительные к красоте, любви, искусству… Люди, которые хотели помочь другим, хотели уберечь от глобальных катастроф и исторических ошибок народы других планет… Лаартан не был шпионом… Он был наблюдателем! Практически бог среди дремучих аборигенов Талары…
Я изучала нашу историю. Истинную историю нашей планеты… жестокая планета захватчиков, которая вела войны как удачные, так и не удачные. Обычная планетка. Жесткая централизация власти в руках клана драконов. Множество восстаний и гражданских войн. Основной вехой истории стало изобретение приемов личностного манипулирования. Теперь над поддержанием власти уже не клана драконов, а касты ведущих, работали мастера души, а мы – знающие, воспитывали новое поколение, поколение полностью верящее каждому нашему слову, подкрепленному сотней разных нейролингвистических и вербальных приемов… Разделение на дневных работников умственного труда и ночных работников физического труда… Множество несправедливостей, которые имели место быть. Множество случаев, когда было разрешено стирать память пострадавшим. Общество имело агрессию – необходимо было ее выплескивать.
Каждая каста хранила свои секреты. Но, только сопоставив это все вместе, я смогла увидеть целое! Мы не являлись культурной и развивающейся цивилизованной планетой. Творился полный беспредел! Тайная империя одного таара. Мы просто плод внушения и самовнушения. Я, с ужасом, отключила устройство… Снова вспомнилась сказка Агейры про заколдованную принцессу… Как же я была слепа! Как же мудр был ты! Но эта сказка оказалась не про нас… а жаль!
Снова замолчал, качнул головой. Акайо лежал, глядя на воду, думал — кто может посчитать эту историю, очень напоминающую жизнь Тэкэры, смешной? И в то же время понимал, зачем Наоки сказал так. Сделать вид, что всё, пережитое тобой, не имеет значения, сбросить прошлое, как старую одежду, и теперь смотреть на него с улыбкой.
Акайо знал, что сам он никогда не сможет сделать что-то подобное, но это не мешало понимать.
— Тогда я решил, что безнадежен. Что, пока я жив, я предаю свою страну. Но у меня все еще не хватало смелости ни самому положить конец своей жалкой жизни, ни признаться в своем грехе братьям и отдать себя на их суд. Я даже больше боялся унижения, чем боли. Так что я ушел. Сам, как прежде в храм, надеясь, что если по ту сторону границы враги, то они не станут разбираться, почему я пришел к ним, и убьют меня. Но, конечно, из этого ничего не вышло.
Тишина опустилась пологом, растворилась в плеске воды и трещании цикад. Продолжил Иола:
— Долго не мог поверить в происходящее. Радоваться тому, как все повернулось, казалось предательством, а ты не хотел предавать Империю.
Наоки кивнул. В темноте их силуэты соединялись, словно на причале лежали рядом два камня, столетия назад соскользнувшие с горы, притершиеся друг к другу, почти слившиеся в одно целое.
— Да. А потом увидел тебя, ещё в бараках. Ты был спокойным. Видно было, что только попал в чужую страну, в другой мир, но не испугался и не разозлился. Даже, казалось, не удивился, а просто принял все, как должное.
Негромкое хмыканье. Голос Иолы:
— Это уже моя история. И она будет не сегодня.
Они легли, обменялись друг с другом пожеланием ясной ночи. В ночные звуки вплелся нежный голос мандолины, встрепенулась Таари, приподнялась на локтях. Спросила:
— Ты будешь петь?
— Нет, — тихо отозвалась Симото. — Сегодня нет. Спи, женщина с чужим именем. Это знание от тебя не уйдёт.
Все-таки доверять этой незнакомке было очень безрассудно. Все их действия были такими, но иначе они не могли. Сам Акайо не мог.
Каждый шаг был риском, но он готов был на этот риск. И остальные, похоже, тоже.
***
Они проснулись до рассвета от тихих разговоров рыбаков, умылись в кадушке у дома, позавтракали с хозяевами. Те уже снаряжали работников, которые должны были подновить мостки, сделать указатель и удобный спуск с холма. В суматохе было бы неудивительно, если бы гости остались незамеченным, но вместо этого их посадили на почетные места, накормили так щедро, как только могли. Акайо снова выполнял роль голоса семьи Оока, и к моменту отправления чувствовал себя придворным императорского дворца, так много пришлось выслушать восхвалений — и ведь обязательно было отвечать на них с тем же изяществом, заменяющим пыл.
Так что в лодку он сел почти оглушенный, взялся за весла, и долгое время просто греб туда, куда указывал Сай. Едва заметил, как река стала шире, а поселения на берегах богаче, и очнулся, лишь когда за спиной в третий раз беспокойно завозился Тетсуи, сбился с ритма. Акайо, едва избежав столкновения весел, полуобернулся, заметил прикушенную губу и одновременно рассеянный и внимательный, словно высматривающий что-то, взгляд. Спросил:
— Что случилось?
Тот вздохнул в ответ. Наклонился ближе, прошептал почти на ухо:
— Скоро моя родная деревня. Я ещё не рассказывал, но мне и нечего, вы… Ты знаешь.
— Тебя там узнают?
— Нет, наверное. Не знаю.
Но не успел Акайо сказать, что тогда они просто не будут сходить на берег, как их проводник протянул руку, указывая на что-то впереди. Коротко уронил:
— Свадьба. Нужно причалить.
По вздоху за спиной догадался — несчастливое совпадение, праздновали именно в поселении, где родился Тетсуи. Можно было бы отказаться от соблюдения традиций, сообщить, что они слишком спешат, но это было даже более подозрительно, чем проезжий юноша, похожий на погибшего солдата.
— Хорошо. Веди.
И, не обращая внимания на нехорошее, ноющее в груди предчувствие, последовал указаниям Сая.
К причалу подошел монах, сопровождающий церемонию, поклонился.
— Ясного дня, путешественники. Не откажитесь одарить всех нас радостью, останьтесь на праздник.
Акайо ответил за всех, пообещал, что для них честью будет увидеть, как два сердца соединятся во славу Императора. Первым сошел на берег.
Особняком держалась немолодая женщина и двое мужчин, у всех на плечах были одинаковые белые ленты, означающие, что они родичи невесты. Жених, облаченный поверх обычной одежды в черную куртку с простыми круглыми нашивками — маленькая семья, без своих гербов — уже стоял на деревенской площади, говорил негромко со стоящим рядом стариком. Судя по почтению, скорее всего, отцом. Акайо подошел к ним, пожелал жениху ясного дня и ясной жизни с будущей женой. Старался быть красноречивым, привлекать внимание только к себе, чувствовал, как за спиной задвигают, прячут меж других Тетсуи.
— Мое имя Юкан Ясуо, — представился юноша. Прижал руку к груди. — В ваших лицах сами предки посетили нас в этот день. Моя невеста также из дальних краев, ей приятно будет видеть иных путников, проделавших столь же далекий путь, и вашу прекрасную невесту, что ещё не встретилась со своим избранным.
В этом читалось предложение присоединиться к стороне невесты, и Акайо последовал ему. Подошел к женщине с белой лентой, обменялся с ней поклонами, стал рядом. Нашел глазами Тетсуи, старательно опускающего лицо, заметил, как задумчиво проводил его глазами старик, но тут же покачал головой, подошел к другим родичам.
Акайо помнил родовое имя своего знаменосца. Юкан, «отважный». Счастливый жених приходился ему старшим братом. К счастью, Тетсуи сейчас мало походил на того кадета, каким он покинул родную деревню, и обвинять гостей в том, что они неведомым образом похитили солдата прямо из павшей армии никому не пришло бы в голову.
— Рюу? — растерянно выдохнул юноша с белой лентой. За спиной длинно и тоскливо выругались, одним этим почти перечеркивая возможность маскировки. Акайо только начал подбирать слова, собираясь рассказать об истощенном, забывшим свое прошлое бродяге, когда из дома вышла невеста. И Рюу, позабыв обо всем, кинулся к ней.
— Что ты себе позволяешь?! — заступил ему дорогу жених. Блеснула тонкая полоса стали под рукоятью меча, Акайо бросился вперед, встал между ними, перехватил запястья.
— Аой, — почти взвыл Рюу, яростно глядя за плечо Акайо. — Ты не смеешь забирать мою невесту!
Где только осталось его смирение.
— Эта девушка свободна и обещана мне, — у Ясуо не было оружия, но держался он с достоинством. — Если ты желаешь оспорить это…
— Я желаю!
Возглас прозвучал, точно гонг, повис над толпой.
— Пред ликом предков, — громко возвестил монах, — безымянный гость и Юкан Ясуо скрестят мечи. Оставшийся в живых возьмет в жены Тайкю Аой.
Акайо только стиснул зубы, отвернулся. Развязал свой пояс, протянул меч Ясуо. Этого требовала традиция, та же, которая превратила свадьбу в поединок. Он злился, думал — ещё больше внимания просто невозможно было привлечь! — но знал, что сам тоже не смог бы молча смотреть, как Таари выходит за другого.
В центре площади очертили круг, гости и деревенские стали за его пределами, в первом ряду посадили ничего толком не понимающую Аой, к ней наклонился один из ее провожатых, зашептал что-то на ухо. Рюу, немного успокоившись, глубоко поклонился жениху.
— Прости, что прерываю твою свадьбу, Юкан Ясуо. Однако я не отказываюсь от своих слов. Мое сердце принадлежит этой девушке, и я буду драться за неё.
Тот только сдержанно кивнул в ответ.
Одновременно обнажили мечи, шагнули друг к другу. Бой начался.
Простые крестьяне, они не умели сражаться, слепо копируя когда-то увиденные выпады. Редкий звон стали, Акайо сжимал кулаки, глядя на неправильно поставленные блоки, думал — он же мог научить Рюу, мог научить их всех! Почему после нападения разбойников, когда Юки почти погиб из-за неумения сражаться, он не начал их тренировать? Положился на реаниматор Таари, забыл, занятый другим, и вот теперь от итога поединка зависит не только жизнь одного из них, но судьба его возлюбленной.
По толпе гулял шепот возбуждения чужим боем, раздавались одобрительные выкрики, когда Ясуо почти доставал своего противника. Оба взмокли, у обоих была разрезана одежда, виднелись царапины.
Однако стон вырвался у всех, когда вражеский меч по самую рукоять вошел в бок Рюу. Тот вцепился в руки противника, оттолкнул от себя. Покачнулся, упал на колени, зажимая рану. Ясуо замахнулся, намереваясь добить…
— Нет!
Словно белая птица бросилась под занесенный клинок, упала, плача, обагился кровью белый шелк. Ясуо отступил, отводя меч, гримасы ярости, страха, отвращения сменяли друг друга. Сказал холодно:
— Ты предала слово, данное твоим отцом.
— Я люблю его, — хрипло выдохнула девушка. Обернулась, отрываясь от посеревшего от боли, счастливого Рюу. Таари вскрикнула, прикрыла рот руками. Белый шелк на груди девушки был взрезан, открывая не кожу, но рану, страшную, смертельную. Аой нежно улыбнулась своему жениху, прошептала:
— Прости, Ясуо. Я люблю его с детства.
Закрылись темные глаза, она упала, словно срубленное молодое дерево, бездыханной. Акайо сжал запястье дернувшейся вперед Таари. Приподнялся Рюу, осторожно выбрался из-под своей возлюбленной. Поднял на руки ее тело. Спросил, глядя только в прекрасное белое лицо:
— Ты будешь и дальше оспаривать Аой у меня?
Ясуо коротко мотнул головой, вбросил меч в ножны.
— Она клятвопреступница. Я забуду её имя, и напишу её семье, чтобы они сделали так же. Если ты ещё хочешь её — она твоя.
Разошелся круг поединка, люди отворачивались, не желая видеть опозоренных. Рюу тяжело пошел к своим, покачнулся, вперед бросился Джиро, подхватил за локоть, помог удержаться на ногах. Иола принял неподвижное тело, тут же наклонился ниже, прислушался. И побежал к берегу. Таари, плюнув на без того попранные приличия, ринулась за ним.
Когда Акайо, ведший под руку Рюу, добрался вместе с остальными к берегу, Аой уже сидела на песке, неуверенно рассматривая свою грудь. Лодок не было видно, похоже, Сай, увидев, что происходит, предпочел не портить отношения с соседями, и увел их домой.
— Я умерла? — по-детски наивно спросила девушка
Засмеялся, закашлялся Рюу, выбрался из поддерживающих рук, упал на колени перед своей возлюбленной.
— Нет. Нет, Аой, ты жива, — склонился к самой земле, коснулся губами окровавленного подола. — Спасибо за твою любовь.
Обернулся к Таари, поклонился так же низко.
— Моя жизнь принадлежит тебе… Хоть её и немного осталось.
И так, как был, склоненный, завалился набок, потеряв сознание. Аой дрогнувшей рукой коснулась спины распростертого на земле Рюу, затем резко запустила пальцы под высокий воротник своего кимоно. Блеснул в ладони маленький нож, окропился кровью. Акайо хотел было отнять оружие, но девушка только торжественно пообещала:
— Если ты умрешь, я умру вместе с тобой.
Таари покачала головой, сказала твердо:
— Он не умрет. И ты тоже не вздумай, — мягко накрыла дрожащие ладони девушки своими, вытащила из них нож. Добавила уже не для Аой, а для остальных: — Маани обещал портативки, я написала ему, что нужны срочно. Скоро ответит.
[1] Строчки из шестнадцатого стихотворения Катулла: (лат) "растяну вас и двину, негодяи!”
[2] Путти — художественный образ маленького мальчика, встречающийся в искусстве Ренессанса, барокко и рококо. Символизирует предвестника земного или ангельского духа.
[3] Ворвань — жидкий жир, рыбий или из других морских животных (тюленя, моржа, кита).
[4] Голь перекатная — беднота.
[5] Неизведанная земля (лат).
[6] Екатерина Тео — бывшая монахиня, выгнанная из обители за сумасбродство. Смущала народ проповедями, что Робеспьер — новый мессия, призванный казнями спасти человечество (и ее родной сын). Доставит последнему немало хлопот.
[7] Бювар — папка с листами промокательной бумаги для хранения конвертов, почтовой бумаги, корреспонденции и т. п.
Я не хочу толпящихся сомнений,
Я — каинит, восстания глава,
Я — отблеск дьявольских видений.
Г.Чулков — «Каинит»
Возбраняется:
1) Создавать и (или) видоизменять вещи как из сущего, так и из «не-сущего».
2) Возмущать спокойствие ближнего своего путем личных контактов. Допускается только вербальное общение вне келий (примечание: за исключением вопросов в любой форме).
3) Помышлять о связи с внешним миром.
4) Падать духом и сообщать это чувство ближнему.
5) Опаздывать или не являться на пересчет.
6) Использовать помещение кельи против его назначения (примечание: под назначением понимать «место моления Всевышней»).
7) Самовольно покидать свой сектор.
8) Перечить воле Господней любым известным способом.
Какой-то отчаянный сделал приписку к шестому пункту чем-то красным «pedicabo ego vos et irrumabo» [1], но затем дважды перечеркнул. Не то чтобы очень хотелось, но Азирафаэль невольно проявил симпатию к любителю латыни.
Все восемь правил висели в ажурной золотой рамочке с крошками-путти [2] в каждом углу. Оттопыренные пухлые ягодицы ослепительно сияли, будто их полировали целыми днями.
Пре-лес-тно
Разумеется, Азирафаэль попробовал нарушить запреты. Но при первой же попытке ангелы Силы (они же «воля Господня», согласно пункту восьмому) в доходчивой форме вернули его на путь истинный. Нет, не рукоприкладством, куда им. Молитва и только молитва! Ведь она своими напевами размягчала мозги до состояния овсянки-размазни. А вот удар… от него съеживаешься, обрастаешь скорлупой, как орех. Скрежещешь зубами, точишь их. Злишься.
Невыгодно…
Только однажды один из стражей, не в меру словоохотливый для исправительного учреждения, обронил:
— Пора бы узаконить пытки. Цацкаешься с вами, вот вы страх и потеряли. На «Дне» — совсем другое дело. Дай Она нам хоть толику полномочий тамошних инквизиторов…
Азирафаэля не пугали пытки. А вот бесконечное стояние на коленях за чтением молитв, от которых кишечник скрутится в узел, а коленные суставы захрустят сухими сучьями — да.
Он мог, конечно, отказаться, но в таком случае лишался последнего отдохновения — фонтанчика благодати, единственного украшения безликой прогулочной площадки. Благодать кислила дешевым вином и эффект оказывала тот же — во рту гадко, а в голове будто тинькали железные опилки вперемешку с соломой. Но пусть так: благодать глушила тревогу и совала пустышку сосущему в груди чувству. Становилось немножко легче.
Место потеряло название. А, может, его никогда у него и не было? Иначе почему он ни разу о нем не слышал? Вот только в этом месте содержалось неприличное количество ангелов. Все они ошивались в бесконечном вытянутом зале. Бесконечность была помножена на трое: ровно столько было ярусов.
Чтобы испить желанной благодати, Азирафаэль спускался на самый первый (хоть какая-то разминка для опухших с молитвы ног). Самих келий — узких ниш — не счесть. В них: ни кровати, ни тумбочки, ни стула. Голые глухие стены, если не считать рамочки с предписаниями. Девственная чистота теплого пола. Только к этой девственнице прикасаться не хотелось.
Кто придумал молиться без удобств?!
То ли дело на кровати: с сандвичем (а лучше двумя…) и чашечкой горячего кофе (сахара, ангел? Молока?). Как будто уважения и почтения из-за трапезы убавится…
— Может, тебе хочется чего-то еще, мм? — Кроули тряс рыжими лохмами над плечом, когда он облизывал пальцы, испачканные сливочным маслом, и хрустел морковью.
Волосы ласкали кожу, будто змеи нагретыми брюшками. Кроули терся ребристой грудью о его лопатки. Бурлил кипятком вульгарностей в ушах. Сразу видно, кто какие книжки хранит в ящиках стола.
Азирафаэль упрямо не пускал улыбку на губы. Примерял образ неискушенной Евы.
Первый искуситель больно кусал ухо за деланное равнодушие и настырно лез, пока его, заигравшегося, не опрокидывали на спину. Азирафаэль фиксировал руки Кроули у него над головой, и розовый шрам в правом подреберье улыбался за них двоих.
Кожа уже саднила. Клейма от зубов красными бусинами скатывались к плечам. Кроули не успел нанизать их на единую нитку вокруг шеи, и они рассыпались кто куда. Гаденыш неугомонный. Еву-то он не кусал.
Кроули с восторгом смеялся, прижатый к матрасу. Раздвигал ноги, как лезвия ножниц.
— Мы как будто деремся, — шептал он, безуспешно пытаясь пошевелить заломленными руками. — Но ты меня выигрываешь и щадишь.
Азирафаэль предпочитал называть это «любишь».
Кто-то опрокинул бидон с молоком, но затереть за собой благополучно забыл.
Белый цвет господствовал всюду: в тесной келье, на прогулочных ярусах, под маршами лестниц.
Он ослеплял, путал, подавлял. Азирафаэль пытался сбежать от его плена в надежде, что снаружи будет иначе, но! Разочарование! Бесцельные прогулки вдоль тонущих в бесконечности келий только сильнее нагоняли тоску. Он будто ходил по хребту уробороса. И всегда возвращался в исходную точку.
Сначала его манили боковые коридорчики, которые будто вели в другое пространство — жажда исследователя не покидала даже здесь. Вдруг там хоть что-то отличается? Не тут-то было, эти коридоры измывались над ним, всякий раз возвращая его в «родные пенаты». Порой его подбивало покинуть пределы своего сектора — под невыразительным номером сто пятьдесят три, но тогда неотлучный ангел Сил могильным тоном цитировал пункт седьмой предписаний. Спасибо — не надо.
Уж лучше бы они решетки поставили, чем все это.
Загнанный, Азирафаэль закрывал глаза. Но даже под веками это место выжгло белое клеймо.
Часы — это первое, что у него изъяли в местной канцелярии (а бесформенная роба — первое, что всучили). Он погряз в безвременье, как в болотной топи. И в этой топи, кроме ангелов Сил, его никто не посещал. Он уже жаждал допроса, очной ставки, суда, хоть чего-нибудь — ничего.
Даже обвинение — и то не предъявили. В Бюке на месте составили какой-то протокол, что они там писали — он в глаза не видел. «Тайна следствия». Тайн тут, видимо, навалом.
Все так же, без объяснений, отвели в келью — и забыли. В его положении, казалось бы, это неплохо. Перебесятся — да и отпустят. Вопрос: «а сколько беситься изволят?» Месяц? Год? Полстолетия? Желание выбраться из этого каземата было нестерпимым. В конце-концов у Азирафаэля даже козырь был: Гавриил. За молчание тот не то что освобождение ему выхлопочет, так еще и официальные извинения от имени Небес принесет. Прекрасно, действуй, зови главного… А если впоследствии он попадется на чем-то посерьезней? Вряд эти охломоны сейчас накопали на него что-то серьезное. Что он «упустил» Луи? Или «проспал» свидание с роялистами? Это — ерунда. Истратить такой козырь на пустяковый арест (или как там это называется) — смех да и только. Нет, лучше придержать.
«Надеюсь, хоть Кроули весело», — думал Азирафаэль, — «И он сейчас с Луи обедает в кофейне на Вестминстерском мосту».
«Кормит мальчишку вкусненьким, м-м-м-м… пожалуй, я бы не отказался от яиц по-шотландски».
«Я же не зря всё это терплю?!»
Воспоминания о Кроули бодрили. Он помнил и волосы, разлившиеся по простыням осенней ржавчиной, и ресницы, настойчиво щекочущие щеки, и глаза, влюбленные в этот неблагодарный дивный мир. И в него. Чуть-чуть.
И запах-запах-запах. Пока не выветрившийся, легкий, нежный. Струился по коже невидимым шелком и заставлял его сердце учащенно биться. Будто кнутом подгонял.
Пусть бьется. Приятно.
Куда сбежать от этой исступляющей белизны?! Если в Аду темно — Ад милосерден. Лучше блуждать в потемках, чем смотреть без темных линз на солнце. Оно слепит. Жарит.
Глаза слезятся. Чешутся.
Вскоре Азирафаэль додумался. А, может, собственное тело подсказало ответ. Он всегда ему доверял.
Крылья — это тень. Если сложить их удобным коконом — темнота.
«Мои любимые», — нежно думал Азирафаэль.
Его войны покрылись пылью лет и остались лишь блеклыми фресками на задворках памяти. Но приятно вновь найти пользу от того, что раньше служило щитом от ранений. Почти так же приятно, как когда-то использовать пламенеющий меч, созданный для кары врагов Богини, для запекания яблок.
— На перекличку!
Почему его имя начинается на «А»?!
Выходить всегда приходилось первым. Как лидеру. Или как идиоту.
Азирафаэль впервые задумался, какие у ангелов странные имена. Шаблонные бесконечным «эль» (на шестом имени ему захотелось пинты этого напитка).
То ли дело Бегемот! Кроули. Вельзевул — ух! Не заскучаешь.
Он бы подшутил над собой и взял себе имя Матагот. Приобрел бы красные ботфорты с блестящими звездами шпор, шляпу с пером и пышные усы. Ему бы пошли усы?
Он потер гладкие щеки. Надо как-нибудь попробовать.
Азирафаэль открыл шеренгу, обменявшись нелепой фразой с соседом по первой букве.
— Славен день.
— Славен! — вторил безжизненный голос.
Старший ангел Силы (судя по серебристым эполетам) ненадолго возник в поле зрения, поставил безликую галочку в реестре и точно так же канул в недрах зала.
Откуда-то сверху донесся звон курантов, больше похожий на битье хрустальной посуды, — и все потянулись в сторону фонтанчиков с благодатью.
РАЗДАЧА.
Как Азирафаэль ненавидел ее. Если точнее, не ее, а эту грузную, как грозовая туча, ангелшу… ангелицу… короче, эту сволочь.
Видимо, чувство было взаимным. Симпатия сволочи к нему кончалась на жалкой половинке черпака, в то время как по нормам полагался целый. А он на Консьержери жаловался! Да по сравнению с этим черпаком, тюремная мятая миска вмещала космос! И хоть благодать напоминала как по запаху, так и по консистенции грязно-розовую ворвань [3], вопиющая несправедливость заставляла печатать полумесяцы ногтей на ладонях.
— Не доливаете! — цокнул Азирафаэль.
— Ты с революции. — Не вопрос. Утверждение.
— С нее самой, — сказал Азирафаэль.
— Вот и живи голью перекатной [4]. Не привыкать.
Азирафаэль захлебнулся собственным возмущением.
«Где мое равенство?!»
Зато высокому златокудрому хлыщу, идущего прямиком за ним, она переливала.
ЭТО ЕГО ПОРЦИЯ.
Азирафаэль никогда не думал, что за греческий профиль и олимпийское телосложение могли долить. Так вот. Могли.
Вот и сейчас эти две сволочи обменивались улыбками, но ничего. Что может испортить одна невинная подножка? Кроули им бы гордился!
Слащавый придурок кубарем полетел на пол, разливая избытки благодати. Разлитая, она недолго померцала, как Северное сияние, и испарилась без следа.
С разных концов очереди послышался неодобрительный шепоток, который, впрочем, быстро смолк.
— РАБ БОЖИЙ АЗИРАФАЭЛЬ. ПРЕДСТАНЬ ПЕРЕДО МНОЙ.
Азирафаэль не сразу заметил старшего ангела Силы: из-за белой шинели и мелового лица он сливался со стенами. Только мушка под правым глазом выдавала в нем зачатки индивидуальности.
— Это законы физики, — пожал плечами Азирафаэль.
— Пройдемте, просвещенный вы наш.
— Куда?
— Куда надо. Там можете заниматься вашей физикой сколько угодно.
Немедленно по бокам возникло по стражу: Азирафаэль предпочел пойти добровольно.
Через двери, вход в которые охраняла грозная табличка «Посторонним вход воспрещен», его повели по узкой винтовой лестнице вниз: на сколько этажей, он не знал.
Наконец он предстал перед вратами, над которыми любящей рукой было выгравировано: «Да очистятся думы ваши».
За дверьми зал оказался меньше, чем наверху. Тут обходились уже без келий: заключенные ангелы просто стояли лицом к стенам и бубнили что-то бессвязное, время от времени отвешивая поклоны. Никаких фонтанчиков, одна пустота. Разве только посреди зала в воздухе парила сплошь застекленная будка — очевидно, наблюдательный пост. По оклику старшего ангела Сил сверху свалилась веревочная лестница. Тяжело дыша, дежурный ангел кое-как спустился к ним, и, оправив мундир, отдал честь.
— Принимайте пополнение, — сухо доложил старший ангел Сил, — Перевести из статуса «неблагонадежный» в статус «возмутитель спокойствия». Знаете, что по инструкции с ними делать? Как же. И чтоб к концу срока его характеристика была на моем столе!
— Когда мы вас подводили, капитан!
— Слишком часто, чтобы молчать об этом! Смотрите тут у меня!
— Так точно, мы только и делаем, что смотрим, капитан!
Мушка под правым глазом капитана подплясывала в такт нижнему веку.
Дежурный ангел взял Азирафаэля под локоть и подвел к пустующему месту у стены:
— Кайся в содеянном, произнося «Господи, помилуй» по три раза, потом двенадцать раз, а к концу увеличив до сорока раз. Закончишь, повторяй сызнова — и будет тебе прощение. Ясно объясняю, смутьян?
Азирафаэль легонько кивнул и отвернулся к слепой белой стене. Залепетал языком заученные слова, которые тут же сливались с общим гудением зала, не оседая осадком на душе.
Краем глаза он видел, как доставивший его конвой удалился, захлопнув за собой двери. Свет в зале мгновенно притушили, и Азирафаэль впервые за долгое время встретился со своей тенью.
«Я скучал!»
Но молитвы не прерывал. Только вот слова больше не тонули в разноголосице. Справа-слева от него — ни души. Вместо причитаний и битья лбом о стену — веселые пересуды за спиной! Вскоре любопытство одолело страх: Азирафаэль обернулся. Все наказанные ангелы разбились по группкам, образуя кружки — разве что костра в центре не хватало. Кто сидел по-турецки, кто и вовсе развалился а-ля патриций — полная вседозволенность под «зорким» оком дежурного — свет исходил только лишь из его будки, но маячившего силуэта не было видно.
— Как необычно у вас тут! — жалкая попытка обратиться к случайному ангелу была высмеяна, но добродушно.
— Это на тебя наш так рычал? Сразу видно, «пришлый»! Да расслабься, спрашивай, сколько влезет. Плюсы этого дрянного места — те запреты тут не действуют.
— Можно отправить письмо на Землю? — внутри у Азирафаэля все всколыхнулось. — Создать портал?
— Стой-стой, — ангел перешел на шепот и отвел Азирафаэля подальше от будки дежурного. Они присели, и Азирафаэля ознакомили с местными «правилами», имевшими мало чего общего с Правилами там — наверху.
Все оказалось прозаично: между провинившимися и надзирателями давно существовало неписаное соглашение. Обе стороны занимались в своих потемках чем хотели, а при появлении начальства в судорогах вспоминали, что существует такой документ, как Устав, и там написано то-то…
Что ж, все лучше, чем мыкаться с пересохшими от света глазами. Попутно ему провели ознакомительную экскурсию по кружкам. Выбор был велик: где вели толки о Главном вопросе философии — «клуб зануд», где воздыхали о прекрасном — «фригидники», а на самом отшибе поднималась нешуточная склока, по накалу страстей — в одном шаге от драки — «политиканы». К ужасу Азирафаэля, именно туда и направлялся его спутник.
— Нет-нет, это — без меня! — Азирафаэль, улыбаясь, попятился прочь. — Мне этой политики в Париже с лихвой хватило.
— Как, ты из Парижа? — новый знакомый расцветал на глазах. — Тем более ступай к нам! Слышал, сейчас там куется история! Введешь в курс дел! Что там? Король подписал Декларацию? Смертную казнь отменили? Повыгоняли этих еретиков — католиков?
— Не хочу лишать вас удовольствия, но большую часть моего визита туда я читал и нянчился с детьми. С двойней. Не до политики, знаете ли.
Не желая видеть расстроенную мину, Азирафаэль пошел было к «фригидникам», если бы не подоспевший… нет, буквально налетевший на него ангел.
— Париж? Я слышала, вы сказали, что бывали в Париже! — Азирафаэля комкали, будто он — единственная тряпичная кукла на многодетную семью. Женский резковатый голос, русые волосы, военная выправка… Нет, не может быть!
Мелкая, как клоп. И такая же въедливая. Привет.
— Уриэль?!
В ответ Азирафаэля сжали до посинения. Волосы с чужой макушки защекотали подбородок. Но это полбеды. Члены клуба «фригидников» взирали на их объятия с нескрываемым восхищением. Чувствуя себя последним болваном, Азирафаэль похлопал Уриэль по плечу. Та будто очнулась и отпрянула.
— Неужели ты нисколько на меня не злишься? — недоумевал Азирафаэль.
Лицо Уриэль вытянулось:
— А что, разве было за что?
— Как это «за что»? Из-за провала побега? Из-за потери тела в конце концов!
— Какой побег? Туго припоминаю. Видно, все еще хуже, чем я думала, — Уриэль сгребла Азирафаэля в охапку и оттащила его подальше от вздыхающих «фригидников».
— Я все никак не пойму, — на ходу размышлял Азирафаэль, — Как ты, ТЫ! умудрилась угодить сюда?
— Кажется, я допытывалась у надзирателей, по какому обвинению меня задержали. Перестаралась.
— Да, они не разговорчивы. Представь, сам не возьму в толк, чего это меня тут держат!
Уриэль встала как вкопанная и вцепилась в него железной хваткой — вот точно на локтях следы оставит! Зато в глазах (почему он раньше их не замечал? Ах, да, виной шоры формализма) застыла мольба — не уставная, а чистая, шедшая от сердца:
— Да пойми ты, мне без разницы, что ты там натворил! Без разницы! Я его забываю.
— В смысле, ты о…
— Не глупи, ты тут совсем недавно, — едва не рычала Уриэль, — Не ври, что ты не…
Азирафаэль выжидал. Все он знал. Догадывался — точно. Но зачем лишать себя возможности насладиться рассказом из первых уст! Здесь, в этой недотюрьме они наконец равны — а равным нет нужды облачаться в тяжелые доспехи. Нет пик, чтобы ранить.
— Провалиться бы тебе! — Молодец, Уриэль, без брони — оно лучше. Броня громоздка, тянет к земле, сковывает. — Попробуй, послужи-ка с мое патроном Российской империи! Неблагодарная работа. Но я болела ей! И тут еще этот олух на мою голову, гадящий направо и налево. На придумки мастак. И как-то… случилось. Слова за слово, и я разок прикрыла его спину. Но он благодарный. И смекалистый. Аптеку помог открыть, клиентов нашел… Правда, откуда он прознавал о больных… А как он рассказывает, готова бы дни напролет слушать.
— Стой-стой-стой! — кажется, закованной в латы Уриэль нравилась Азирафаэлю больше, — Что ты от меня хочешь? Я не услышал и крупицы ценной информации. Ты что, и впрямь забываешь?
Встряска подействовала. Уриэль, как на духу, выложила все: адреса конспиративных квартир, пароли, род его земных занятий и много другое. По изгнании он значился как Каппа. Но, как любой здравомыслящий демон, сменил имя на благозвучное Уфир. Врачеватель ада, он извлек из язв демонов столько миазмов, что их хватило бы, чтоб уничтожить все живое на Земле несколько раз. Ну, или просто спорадическими эпидемиями отбрасывать неумолимый прогресс на пару веков назад. Собственно, за этим его и послали в Россию. Ему приписывали Сибирскую язву, но Уриэль заверила, что Уфир на такую безупречную заразу в жизни бы не сподобился. Наоборот, навидавшись городов, тонувших по уши в нечистотах, Уфир убедился, что людской род с успехом травит себя сам, и подался… в медицину. Кому лучше знать, как лечить хворь, как не ее творцу?
Помимо врачевания в какой-нибудь глуши он порой развлекал себя поисками философского камня, конспирологическими байками о «чудом спасенных царевичах», идеями масонства — чем и дурил головы местным барам. Кажется, Уриэль он тоже как-то одурил. Триста лет тому назад.
«Сколько же еще таких, как мы?»
«А что, если все здесь сидят за это? Нет, это какой-то бред…»
Под конец Уриэль начала коверкать имя своего благоверного. Один раз, второй, третий… Вот уже у него не черепаха на башке, а еж, и не лекарь он вовсе, а цирюльник… Аптека превратилась в госпиталь, а госпиталь — в похоронное бюро.
И тут Азирафаэля пробрала дрожь. С этим местом и вправду что-то было не так. Как можно вежливей попросив Уриэль помолчать, он принялся расспрашивать других ангелов о последних их днях «на земле». Ответ следовал один: «ничего примечательного». В ходе разговора выяснялось, что «ничего примечательного» — практически все, что касалось жизни ангела лично. Но беседа лилась и лилась, как из кувшина Водолея, огибая эту «terra incognita» [5], усыпляя ум отвлеченными темами. Ни тоски, ни злобы, ни сожалений.
Кра-со-та
Азирафаэль со всех ног помчался к Уриэль:
— Слушай внимательно. Я выслушал твою историю.
— Какую из? — удивилась она.
— Неважно. Главное, что я помню. Теперь запоминай мою. У нас должно получиться.
И он рассказал Уриэль то, чем больше всего дорожил в земной жизни: увы, Кроули, скупердяй, не желал подвинуться и на дюйм, и книжный магазинчик вкупе с Луи оказались за бортом. Иначе — опасно. Память — как тонкая эссенция, в ней нельзя мешать много ароматов, иначе потеряешь отдельные нотки безвозвратно. Пусть лучше останется только запах Кроули. Ему хватит.
***
Кроули его не ждал, но этот день наступил. Иначе и быть не могло. Такова была натура этого человека: единожды уверовав в идеал, он сворачивал горы, чтоб сделать идеал былью.
И Робеспьер постарался. Сад Тюильри, да что там, весь Париж превратился в огромную сцену для грядущего действа. Дома на день обратились в театральный реквизит: их балконы обвили гирлянды из листьев и трехцветные знамена. Горожане, даже не подозревая о своей роли массовки, несли кто цветы, кто дубовые ветви. Кажется, он даже сговорился со стихиями: над головами парижан тонким тюлем растянулось кристально чистое небо — ему в унисон подпевали незабудки в громоздком букете Робеспьера и его новый, будто только из-под иглы портного, фрак.
Робеспьер сам являл собой чистый праздник: развевающийся плюмаж на шляпе; трехцветный пояс, обхвативший талию; золотые кюлоты и последний штрих — еле помещавшийся в руках букет из белых, как непорочная невеста, лилий, споривших с пышным сельским разнотравьем.
Его сольное выступление. Первое перед лицом такого количества народа.
— Позвольте-позвольте! Не меня ли вы осчастливите в этот день сей красотой? — спросил Кроули.
Робеспьер сидел на скамейке и напряженно теребил лепесток белой лилии: тот уже зиял дырами, будто ветеранский мундир.
— Вы про букет?
— А про что еще?
— Нет, не вам. Это для аллегории Мудрости. Во-о-он той статуе. Видите?
— Чудные же вы… — Кроули хотел сказать «люди», но вовремя одумался. — Вечно придумываете себе мечту бесплотную. Аллегория мудрости какая-то… а меж тем эта самая мудрость прямо у вас под носом ходит.
— Не себя ли имеете в виду? — Бровь взмыла над темно-зелеными очками. Робеспьер бросал ему вызов?
— Всякая дерзость имеет свои границы, — Кроули старался скрыть насмешку, но та лезла, как неугомонная вертлявая собачонка. — Мудрость дается кровавыми мозолями и шишками нескольких поколений. Вот фольклор и всякие развлечения — это по моей части. Кстати, о развлечениях. Не желаете сходить в театр? — И Кроули протянул два мятых пожелтевших билета.
— «Короли на страшном суде»? Откуда такая щедрость?
— Хотел позвать жену, но её забрала Мать. Она не одобряет наш брак, знаете ли. Увезла домой. Пока снова хожу бобылем.
— Сочувствую вашей утрате. Впрочем, ваша жена ничего не потеряла. Говорят, постановка отвратная. Но мы же всегда можем с нее уйти, не так ли?
— Я вообще-то предлагаю вам два билета. Думал, Элеонора не будет против составить вам компанию?..
На лепестке прибавилась еще одна дыра.
Маленький аккуратный рот захлопнулся, будто ложно сработавшая мышеловка. Брови многозначительно сдвинулись к переносице.
Обиделся. И этому человеку приписывали связь не только с невинной Элеонорой, но и с едва вошедшей в возраст дочкой покойничка-короля (тюремный роман, до чего еще додумаются извращенцы?!).
Неожиданно Робеспьер будто вспомнил, что является распорядителем торжества, поправил шляпу с плюмажем, встал и махнул платочком.
Оркестр послушно грянул «Марсельезу» под дружные овации изголодавшейся по бескровным зрелищам публике. Стараясь не оглядываться назад, Робеспьер подобрал исполинский букет и легкой походкой отправился давать представление на потеху всему Парижу.
Вот какой-то статист протягивает Робеспьеру горящий факел. Начинается нелегкий подъем на взгорок, где стояли любовно сотворенные Давидом чудища. Не ведая жалости, Робеспьер поджигает всю эту красоту, и чудища скалятся в агонии разящего огня.
Но не все прошло так гладко, как хотелось. Огонь, бесстрашный, не стал подчиняться Робеспьеру и перекинулся на статую Мудрости. Слава Верховному существу, Мудрость была спасена. Правда, пришлось пожертвовать букетом. Уже повидавшие жизнь обгорелые лилии заняли место у ног подпаленной статуи.
Ох, лучше бы Робеспьер подарил их ему…
— …ненависть к тирании горит в наших сердцах…наша кровь льется за дело человечества… положимся на нашу стойкость и доблесть — единственные гарантии нашей свободы!
Кроули зевнул в кулак.
«Твой изящный слог не для этих ушей, Максимилиан».
— …истребим нечестивую лигу монархов, скорее, величием характера, чем силой оружия! Французы, вы боретесь с этими тиранами, значит, воздаете Божеству единственный достойный его культ. Отдадим же сегодня себя Его покровительству и восторгам чистого веселья!
«Наивный! Если бы он знал, на чьей стороне Богиня на самом деле…»
Посреди речи послышался ужасный скрип. Кроули не удивился, когда с его скамьей поравнялся взмокший Кутон на своем чудо-кресле. Ай-яй-яй, и каково же ему без крепких рук верного Сен-Жюста? Постойте, а где этот патлатый придурок? Ах да! ускакал на фронт: устраивать разбор полетов.
Этот колясочник и раньше казался сиротой, но теперь, когда рядом не было Сен-Жюста, это особенно бросалось в глаза.
— Что, сильно опоздал? — спросил Кутон, все еще вцепляясь в подвижные рукоятки.
— Не так, чтобы слишком. Долго добирался, гражданин?
— И не говори: глянул бы я в лицо архитектору этого «великолепия»! Столько лестниц! И ни одного пандуса.
— Непростительное упущение.
Но Кутон уже не обращал на Кроули никакого внимания. Поминутно вытирая платком испарину со лба, он извлек из портфеля какие-то бумаги и целиком погрузился в них. Кажется, там было что-то поважнее Верховного существа и бессмертия души… Кроули удалось прочесть только заголовок: «Проект декрета о реорганизации Революционного трибунала…». Едва Кутон заметил его любопытство, он спрятал документ. Сделал вид, будто ему интересно творящееся действо. Бездарная игра, дорогой.
«К чему опять эта возня вокруг трибунала? «Реорганизация» — не равно «ликвидация». Праздник-праздником, а казни-казнями. Да-а-а. Ничего хорошего тут не жди… Бедная моя секция…»
А речь Робеспьера лилась мерно, как по велению метронома. Тик-так, тик-так.
— Но, будьте бдительны, завтра мы снова будем бороться с пороками и тиранами…
Конец речи народ уже ждал с нетерпением. Прокатившиеся по огромному саду овации, скорее, говорили не о религиозном экстазе, а об изголодавшемся нутре зрителей. Все прекрасно знали, что процессия двинется через Сену по мосту Революции в сторону Марсового поля — вдоль заранее поставленных лавок с бесплатными угощениями.
Скольких волнений Кроули стоила эта никчемная благотворительность… Чтобы люди в давке не превратили друг друга в компост, он максимально рассредоточил пункты раздачи по всему городу. Кому надо, тот дойдет…
Трибуны стремительно пустели. Народ без сожаления прощался с Мудростью и спешил на второй акт представления. Колонну возглавляли лощеные, все как один в бордовых сюртуках, депутаты Конвента, унося на хребте багровой волны хрупкую голубую фигурку. Фигурке не везло: прозвища липли к ней, как к Богине. Или как к Сатане.
«Неподкупный, факел Арраса» — шумно вздыхали одни.
«Здравствуйте, новый Папа!», «Последыш полоумной Тео!»[6] — вполголоса злословили другие.
Кроули поплелся следом. Чувство долга обязывало хоть краем глаза проследить за дармовой раздачей. Почему бы напоследок не прослыть исполнительным комиссаром?
Он необычно много думал, пока шагал в хвосте процессии. От чего так? Искренне или не очень, все вокруг праздновали. Но его собственный праздник забрали. Невеселые мысли блуждали болотными огнями, заманивая в унылые чертоги, пока шальная ребятня не отогнала их визгливыми возгласами. В потрепанных курточках, с избитыми сабо, а то и без них — Кроули легко узнал детей предместий, целый день предоставленных самим себе, пока родители гнут спину на рабочей смене. Но они гнали и гнали покореженный обод колеса вперед, обнажая щербатые улыбки и поминутно оскверняя праздник грязными словечками.
Чу! Кажется, самостоятельный Кутон застрял в коварной яме. Колесо угодило в проторенную повозками колею, и щуплый паралитик стал пленником своего же кресла. Бешено вращая рукоятками, он пытался выбраться, но больше походил на перевернутую кверху брюхом черепаху. Стоит ли говорить, что теперь детей интересовало совершенно другое колесо?
— Доездился, старый хрыч! — гоготали ему со всех сторон. — В следующий раз не гони так.
— Очнись, развалина, давай!
Уж блохи рыщут в парике.
О, нет, застрял? Так ты шагай!
А то…
«А неплохо», — подумал Кроули.
И хотя от Кутона у него чесалось все тело, Кроули не мог стерпеть насмешек от вшивой детворы, когда рядом он: отбирать его хлеб?!
— Кто посмел назвать это кресло развалиной? — Кроули подошел к Кутону и вызволил его из плена одним резким рывком. — Несчастные, вы не знаете его страшной мощи! Под этими колесами погибло немало сопляков вроде вас. Кресло-убийца!
Наверное, гнать инвалидное кресло силой мысли на чумазую ребятню было глупо. К визгу ребятни теперь прибавились отчаянные вопли Кутона.
Из осей колес выскочило по два длинных отточенных кинжала. Импровизированная мясорубка произвела должный эффект: ребятня улепетывала, сверкая грязными пятками. Между тем кресло набрало приличный ход: рукоятки не слушались своего хозяина, пытавшегося их остановить, и бешено вращались, как заведенные волчки.
Кинжалы исчезли, никому не навредив, а бунтующее кресло затормозило о зад полнотелой бабы. Та ухнула и откинулась назад, упав на поджидавшие ее колени. Какая радость для престарелого ловеласа…
Даже сама история недуга началась с того, что Кутон как писанный герой-любовник улепетывал от чужой жены и угодил в выгребную яму. Скоротал там ночку до рассвета, прячась от рыскающего впотьмах ревнивца-мужа. В итоге мужу жизнь не отдал, а вот ноги пахименингиту — да.
Кроули коротко хохотнул себе под нос. Но кураж от веселья быстро улетучился, уступив место никуда не девшемуся на душе смраду. Хотел бы Кроули от него сбежать так же, как испуганная ребятня. Только один вопрос: как?
Светлый квадрат гляделся сиротливо на выгоревших от солнца обоях. Кажется, только пропажа картины будет выдавать отъезд ее владельца: все остальное от чернильницы до пресс-папье оставалось нетронутым. Разве только Кроули воскресил из пепла сожженную рукопись безумного маркиза. Вот она — все та же: богохульно прикрывшаяся переплетом от Святого Писания. Ранее вызывавшая интерес, теперь она казалась пошлой пустышкой.
Как он когда-то грезил растлить доверчивого недотепу в обещанный брюмер! А в итоге? Вместо грехопадения — трепетное, возвышенное чувство. А похоть… под кривой призмой превратилась из самоцели в воплощение этого чувства.
Жизнь в который раз обдурила его. Хотя, что ему жаловаться? Свершилось то, чего он так жаждал и боялся. Не это ли его маленькое чудо?
Как бы ни тяжело ему было бросать секцию на съедение революции, отъезд теперь казался лучшим выходом.
До роковой встречи с Азирафаэлем он жил припеваючи в царившей вокруг адской плавильне. Каждодневное ожесточение якобинцев, зверствующий голод, агония старого мира. Но он был как рыба в воде, а, точнее, в устроенной им тихой гавани. Но стоило Азирафаэлю заплыть в его обитель, и с миром было покончено. Эх, если бы не Небеса, и Азирафаэль плавал бы под нейтральным флагом…
Кроули клацнул зубами. Чертовы Небеса отняли у него все. Сначала амбиции, затем силы. Теперь настал черед Азирафаэля.
Винил ли он себя в произошедшем? Чуть-чуть. Он действительно мешался. И нарушил условия их соглашения. Грубо нарушил. Азирафаэль не нарушал: не путался под ногами.
Кроули говорил себе, что его просто несет поток истории. Вернее, он хотел верить, что надо всего-то иногда поворачивать руль, чтобы не приложило о камни. Похоже, он повернул не туда, и цена его ошибки будет очень высока.
Неведение было хуже любого похмелья. Он с дрожью вспоминал ту ночь в Бюке, идеальный порядок в опустевшем доме. Мертвый порядок, за которым не было ничего.
«Он выберется. И найдет меня. Обязательно», — утешал себя Кроули, убирая невостребованную рукопись в ящик стола — под бювар [6].
В конце концов что они могли сделать с ангелом-неудачником? Вечная молитва? Ссылка в какую-нибудь задницу, как Гвиана? Работа в ангельской канцелярии? Не Падение же — это смешно. Едва ли Мать скинет еще хоть одного мятежного сына. Она жестока, но не глупа: Армагеддон дышал в спину. Каждый меч на счету.
«Значит, что-то другое. В духе ущербной философии Робеспьера».
«Очищение нации через террор…»
Кроули покачал головой. В любом случае здесь, на Земле, он Азирафаэлю пользы не принесет. А вот Луи — очень даже. Не раздумывая больше ни секунды, он было направился к коридору, где его уже поджидала картина, но замер на пороге спальни.
— Сейчас же в моде снова Античность? А тут ты еще уродливее, чем в жизни. Хотя куда бы.
— Лорд Вельзевул?
Вельзевул держала его драгоценность в руках и с брезгливостью на неё таращилась. Не сказать, что творение Азирафаэля было шедевром живописи, скорее, напоминало карикатурную мазню Луи, но он не променял бы его ни на одну другую картину. Она заняла бы свое заслуженное место — рядом с Джокондой.
— Надеюсь, ты не заплатил и су за это? — спросила она, стуча острым ногтем по древнеримскому носу — розовому разностороннему треугольнику.
— Это — новая школа живописи. Вы ничего не понимаете.
— Ну-ну, ты эти сказки якобинцам рассказывай. Они это любят. А я не за тем пришла. Ты куда собрался?
— Назад. В Англию, — сказал Кроули, выразительно глянув на дверь. — Я же могу вернуться? Французская командировка порядком затянулась…
Голубые глаза, ясные в своем равнодушии, опасно потемнели:
— Ты сдурел, или мне показалось? Кто мне ныл в начале столетия, что хочет разнообразия?! Твоя парижская смена — вплоть до девятнадцатого века. У меня все демоны при деле, никто тебя не подменит. Оставить целый город без демонического вмешательства — и не надейся! А график отпусков составлен до Армагеддона. И знаешь что?! Твоего там нет.
— Но я выкрал дофина из-под носа роялистов! Напудрил всем мозги культом Верховного существа! — воскликнул Кроули.
— О, чуть не забыла об этом. Держи грамоту! — И Вельзевул достала из кармана сложенную вчетверо бумагу. Скрупулезно смочив палец слюной, развернула, расправила. — Тут опечатка в имени, но ты сам понимаешь, типография не угонится за твоими выходками. А мы бумагу экономим.
— Может, как-нибудь договоримся? — спросил Кроули севшим голосом.
— Ты? Договоришься? Со мной? Без штанов останешься. В дураках, впрочем, тоже. А за попытку предложить взятку я тебе еще двадцать лет в Париже накину.
— Но…
— Работай, Кроули. Равняйся на этого… Робеспьера. Прилежный, да еще такой образец деструктивных эмоций! И выучи уже, что мне надо кланяться. С такой субординацией, как сейчас, нам не победить. Ты уже не творец. И никогда им снова не станешь. Так что глаза опусти и на колени.
Кроули не моргая рассматривал трещины в деревянном полу, словно кракелюры на картине, едва не касаясь их носом.
Вельзевул давно ушла.
Он остался.
Без Луи, Азирафаэля и даже слез.
Заканчиваем склад горюче-смазочных материалов, перекатываем туда бочки с топливом. (Опять от нас неделю этой гадостью пахнуть будет.) Генераторную пока не начинаем — кончились гвозди и цемент. Цемент — это такой порошок, из которого камень делают. Пока Михаил не подвезет, у шабашников выходной день. Мы с Ворчуном и Фантазером теперь тоже шабашники. А я еще заместитель бугра. Бугор — это Платон.
Подходят Мудр с Головачом. Геологи обозвали их приемной комиссией. Мудр стучит по стенке кулаком.
— Нет, такой хыз сто лет не простоит.
— Ты же сказал, что через три года мы здесь не то, что оленей — всех мышей съедим, — ухмыляется Головач. — Зачем нам хыз на сто лет?
Мудр качает головой и задумывается.
— Сто лет не простоит, а тридцать — гарантирую, — заявляет Платон, когда я перевожу ему разговор.
Пока работы нет, решаю потренироваться с копьем. Ксапа говорит, Жамах наладила центровку и баланс моего копья, теперь оно точнее летать будет. Я как-то и до этого не жаловался…
Беру копье и, чтоб с охотниками не столкнуться, иду в сторону перевала. Перехожу мост и вижу свежие следы. На камнях много не углядишь, но кто-то тут шел совсем недавно. Иду по следу. Вдоль ручья земля мягкая, след четкий…
Опаньки! Не меньше шести охотников! Следы крупные! Шаг широкий. У нас таких рослых — по пальцам пересчитать. Кремень, Мудреныш, Головач в поселке остались, не их следы. Тогда кто же?
Хочу Мудра предупредить, да как на зло рацию в ваме оставил. На стройке рация не нужна, выложил из кармана, чтоб не поломать. И забыл.Бежать, предупредить? Поселок на другом берегу, брод далеко, так что чужие нашим пока навредить не смогут. Крадусь как охотник за дичью.
Чужие осторожно идут, открытых мест избегают. Первый раз в наших местах — это потому что след иногда в тупики заводит, потом назад идет, озерцо или скалу обходит.
Слева в траву падает камень. Оборачиваюсь на шум — и получаю древком копья по голове…
… Ой, как больно! Пытаюсь пошевелиться — руки и ноги связаны вместе. И голова болит. Никого не предупредил и так глупо попался. Как ребенок!
Перекатываюсь на другой бок. Лежу под кустом на краю поляны. В пяти шагах от меня сидят и тихо беседуют те, кого я выслеживал. Ну да, шесть охотников. Рослые, широкоплечие, могучие. У каждого копье и другое оружие. Не Заречные, не Степняки. Незнакомые.
— Парни, — говорю, — мы с вами не воюем. Развяжите меня.
Все шестеро поворачиваются ко мне, говорят что-то на своем языке. Некоторые слова кажутся знакомыми. Жамах так говорила, пока наш язык не выучила! Это Чубары. Принесла их нелегкая! И языка совсем не знаю. Хорошо, если пару сотен слов запомнил. И полсотни ругательств. Сложный у них язык,
почти как русский, на котором Ксапа говорит. Эх, поздно Ксапа начала чубарский учить… Попробую по-ихнему.
— Я ты нет война. Я знать женщина Жамах. Чамах, — пытаюсь как можно точнее выговорить ее имя. — Ты знать Жамах?
— Ты … Жамах? — один даже на ноги вскочил.
— Жамах женщина охотник. Жамах жить мой… — Как же «вам» по чубарски? — Я вместе жить Жамах. Жамах родить ребенок. Охотник. Недавно.
Как мало слов! Чубар спрашивает что-то, а я ничего не понимаю. Так ему и говорю:
— Не понимать. Говори медленно. Говори просто.
Понял. Теперь четко и медленно выговаривает каждое слово. Остальные тоже столпились вокруг меня, в рот смотрят.
— Жамах жива?
— Жамах жива. Вчера Жамах я ходить охота. Мой женщина сидеть кормить ребенок Жамах.
Все чубары заговорили разом. Спорят о чем-то.
— Ты ЛУПАЧ Жамах?
— ЛУПАЧ не понимать.
Парень жестами показывает.
— Нет. Я нет ЛУПАЧ Жамах. Я Жамах друг. Я ЛУПАЧ мой женщина.
Опять спорят. Причем, обо мне и на повышенных тонах. Что бы им такого сказать?
— Я ты идти Жамах. Жамах радоваться. Мой женщина радоваться. Мой женщина варить мясо. Я ты есть мясо.
Выслушивают меня внимательно и опять спорят. А мне в голову идиотские мысли лезут, что Жамах только среди наших баб крупной выглядит. А среди этих охотников — обычная баба, на полголовы ниже мужчины. А степняки рядом с чубарами вообще дети. О, еще одно чубарское слово вспомнил!
— Эй! Я Жамах брат.
— Нет, — оборачивается ко мне парень, — я брат Жамах.
Кажется, я не то ляпнул. Что-то изменилось Чубары уже по-другому спорят. Пятеро убеждают в чем-то шестого, самого рослого, что на голову выше меня будет. Рослый рявкает, четверо замолкают. Теперь только двое ругаются — тот парень, который первый откликнулся на имя Жамах и рослый. Остальные четверо сидят, слушают, не вмешиваются. Спорщики раньше кричали, руками махали. Теперь произносят слова четко, медленно, зло. Ох, не нравится мне это…
Все встают. Рослый бросает фразу, и один чубар снова садится рядом со мной. Остальные идут на поляну. Рослый и брат Жамах втыкают копья наконечниками в землю шагах в пятнадцати друг от друга, берутся за другое оружие. У рослого — дубина, у брата Жамах — каменный топор. Идут навстречу
друг другу. Рослый взмахивает дубиной, и начинается бой. Нехороший бой, неравный. Это все равно, как если бы я против Кремня драться вышел. Рослый сильней, и дубина у него мощнее топора. У топора топорище тонкое. Брат Жамах отступает, уворачивается, отпрыгивает. Иногда пытается атаковать, но рослый легко отбивает удары. Сильный он, зараза, дубиной как прутиком вертит. Охотники кружат по поляне словно хищники. Но ясно, что недолго это, до первой ошибки.
Опа! Брат Жамах подныривает под дубину и без замаха тыкает топором в лицо рослого. Тот отклоняется назад, но поздно. Сплевывает в ладонь два выбитых зуба, трогает разбитые в кровь губы и рычит зверем. Теперь он размахивает дубиной так, будто она совсем ничего не весит. Брат Жамах
больше не атакует. Только отбивает удары да отступает. На плече и ребрах появляются кровоточащие царапины.
Внезапно рослый прыгает вперед и толкает противника ногой в живот. Брат Жамах валится на спину, сбивает спиной воткнутое в землю копье. А рослый наконец-то достает его дубиной. Каменный топор, описав дугу, улетает в кусты. Рослый ревет и, с круговым замахом дубины, бросается на лежачего. Под руку брату Жамах попадается копье. Быстрым движением он поднимает древко. Но один конец копья прижат к земле его плечом. Поднимается только другой, с наконечником… И рослый с разгона налетает на наконечник животом. Это не мешает ему завершить удар. Кто из противников кричит, я не понимаю. Наверно, оба. Брат Жамах откатывается, я вижу, что левая рука его сломана выше локтя. Рослый падает на колени. Наконечник копья торчит у него из спины. «Рожон», вспоминаю я ксапино слово. «Не лезь на рожон». Верно она говорила…
Некоторое время брат Жамах баюкает сломанную руку. Перекатывается, встает на колени, поднимается и сильно бьет ногой по древку копья. Рослый дико кричит и валится на бок. Брат Жамах бьет по древку еще и еще раз. Пинком опрокидывает рослого на спину и наступает на горло. Очень скоро все кончается.
Подходят охотники, молча наблюдавшие за поединком. Один выдергивает из тела рослого копье, другой занимается сломанной рукой брата Жамах. Двое оставшихся шагами размечают могилу, снимают дерн. Я решаю пока не привлекать к себе внимания. Ксапа рассказывала мне про жертвоприношения, а от дикарей можно всего ожидать.
Тот, который осматривал сломанную руку, идет в кусты за ветками для шины. Потом стаскивает с трупа рослого куртку и кромсает ее на полосы. Один из копавших могилу недовольно качает головой и что-то говорит. Охотник отвечает ему коротко и зло. На меня никто не обращает внимания.
Через час все закончено. Труп закопан, охотники собирают вещи. Брат Жамах с моим копьем в руке подходит ко мне. Осматривает наконечник, сделанный из стального ножа, втыкает копье в землю. Проводит рукой по гладко оструганному древку.
— Жамах? — указывает пальцем на древко.
— Жамах, — подтверждаю я.
Толчком ноги он переворачивает меня лицом вниз. Я уже приготовился получить удар копьем под лопатку, но чувствую, как он режет связывающие меня ремни. А потом просто уходит.
Я был так долго связан, что теперь не чувствую ни ног, ни рук. А чубары уходят в сторону перевала и даже ни разу не оглядываются. Суровые люди.
Когда начинаю чувствовать руки и ноги, становится совсем плохо. Тысячи иголок колют кожу изнутри. Наконец, я прихожу в норму. Чубары унесли все мои вещи, все, что было на ремне и в карманах, нож, копье, зажигалку, прочную леску. На поляне остался только холмик могилы… и воткнутое наконечником в землю копье! Видимо, это было копье убитого. А может, наоборот, брата Жамах. Он же мое взял, а мое лучше!
Выдернув копье и примерив его к руке, я спешу домой. Бегу так, как бегал только раз в жизни — когда авиетку догонял.
Макс
За что я люблю новых родственников — за то, что они всегда — ВСЕГДА! — рады тебя видеть. Даже когда три недели назад Терхо Этку ошибся с подстройкой своего будильного Знака, и я ввалился в семейную пещеру в три часа ночи, в коронах приемных родичей не мелькнуло даже искорки раздражения. Они реально любили проблемного родственничка в моем лице, и это было… здорово!
Не думать, что тебя только терпят по какой-то причине, не подстраиваться под чьи-то требования и стандарты, а просто знать. Тебя ждут и любят. Всегда.
Даже если ты сваливаешься им на головы без предупреждения (причем на головы практически буквально — этот стихийный проход вел в одну из кладовок, и рухнул я на спину тетушке). Даже если совсем ненадолго, на пять минут, и сразу собираешься удрать обратно, к Старшим, к проблемам и вельхо.
Даже если ты обещаешь заявиться к ним в гости с полутора десятками приятелей-дракончиков и примерно с четырьмя сотнями человеконят… то есть особей вида «детеныш человеческий», подвид «маг малолетний».
Все равно… любят.
Это странно и, как говорит Славка, «противоречит опытным данным». Нереально…
Но я уже начал привыкать.
— Ну, я пошел?
— Да, Махс. Ты побереги себя, хорошо? И Славкха. И Терхо передай…
— Будет сделано! А…
— А пещеры будут готовы к вечеру! — правильно поняли меня родичи.
— Но заселяться туда можно хоть сейчас!
— Просто к вечеру там будут и родник, и подстилки, и все, что нужно людям.
— Когда дерешься, лучше чтобы дорогое тебе было в надежном месте…
— Кстати, передай Славке кое-какие камушки — он просил.
— Макс, а помнишь тот мох, что ты однажды э-э… усовершенствовал? Он съедобный оказался, вот пирожки из него, попробуй! И друзьям передай!
— А твоей почтенной бабушке передай вот это…
— А еще…
Уф! За что я иногда НЕ люблю встречаться с родичами — это за то, что от них без подарка не уползешь. А что бы там ни говорил Славка про моего внутреннего зверя, я все-таки хомяк, а не верблюд. И столько утащить физически не могу…
Я кое-как отбрыкался от «этого» «этого» и еще «вот этого», призвав родичей сложить их в нашу пещеру, признательно посверкал коронкой, подмигнул крылатой мелочи, в упоении жевавшей долгожданный сыр, и нырнул в заполненную туманом дыру стихийного прохода.
Семь… шесть… пять… тьфу, какой все-таки туман сырой… и дымкой отчего-то припахивает… три… два… замаячил свет… есть!
Я вывалился обратно в морозный зимний день, торопливо распахнул крылья и заозирался, не понимая.
Воздух пах дымом. Обычно этот запах ассоциируется с кострами, осенью, праздничным шашлыком. Но здесь и сейчас это был запах тревоги. Барьер, недавно бесцветный, налился бирюзовым сиянием. На юге, там, где город упирался в три довольно крутых холма с изгибом реки между ними, воздух полыхал краснотой. Что-то странное, знакомое, жутко черное застыло там, как притаившийся в ужастике хищник. Воздух хлестали вспышки…
Меня не было от силы полчаса. Что случилось?
— Макс! Наконец-то! — ко мне рванула Ритха. — Все правильно?
— Там — все. А тут что?
— Нападение. Защита подалась… шкатулку запусти! Про тебя уже несколько раз спрашивали.
Шкатулка!
Я тронул резную деревянную коробочку размером чуть меньше ладони, слабо пахнущую бузиной. Связная шкатулка. Предмет непроходящей радости магов. Намаявшись со своими связными узорчиками, которые каждый раз надо было вырисовывать заново, они восприняли этот аналог мобильников, как правоверный сектант явление говорящих драконов! Шкатулочки работали только на прием-передачу, без дополнительных функций, и были, если честно, совсем маломощные. Но на город их действия хватало.
Черт, промазал. Шкатулка маленькая, не моим крылом ее запускать! Знак на крышке напоминал детский рисунок стула: одна горизонтальная черточка, две вертикальных, и одна наискосок. Он проступал из деревянной крышки, как татуировка на коже, и нажатию в принципе не должен был поддаваться. Но одно касание когтем — и шкатулка наконец взорвалась голосами:
— ..считать! Вся улица забита, но они же новички все, только магию получили! Энтузиасты, ***! — рев и шум, и едва слышный вопрос, — … ло, слышишь?
— Даллек, держись, подкрепление идет!
— Давят, погань…
— Отряд-семь, прорыв группы противника в вашем направлении!
— Вижу. Встретим… от души!
Славка?! Я цепенею. Началось. Все-таки началось. Ну что, Макс, хотел проучить Нойта-вельхо? Возможность есть. Хорош вибрировать!
Грохот, шум и треск…
— Где наш правитель города?
— Лекари, заберите раненого!
— Отправьте амулетом!
— Он не дается!
— Амулет?!
— Раненый! Герой, чтоб его…
— Отряд-четыре вызывает градоправителя! Нужно убежище для мирных с линии пробоя, срочно! Человек семьдесят! Отряд-четыре вызывает градоправителя!
— Я Миусс Райккен Орро. Почему только семьдесят человек. А остальные? Много погибших?
— Ваших драконоверов спросите… или кто они там? Мы отправляем тех, кто согласился, а ваши сумасшедшие лезут в драку, как бойцовские жабы, почуявшие кровососов! Обрадовались, что могут наконец в открытую морду магам набить… причем, Пало, бабы тоже!
— Врачеватели спрашивают, нужна ли кому-то срочная помощь?
— Я скоро прибуду, — мрачно обещает драконовер. И смолкает.
На «освободившееся место» немедленно влезает бабушка.
— Пало, вы где?
— В расчетной точке.
— Заряды?
— Порядок!
— Отлично, ждем вас… есть кое-какая идея.
Голос у бабушки спокойный и деловой, и поселившиеся где-то в районе сердца тигры начинают потихоньку втягивать когти. Ничего страшного не происходит, этого ждали, к этому готовились, и весь разговор по «шкатулке» — отражение этой готовности.
Отобьемся. Наверное.
В «в эфире» настоящая карусель…
— Спасибо за идею насчет шкатулок, Ерина Архиповна. Правда удобно.
— Связь наше все! — бодро чирикает бабушка-разведчик. — Противник нас точно не слышит?
— Не должен. Тут ограничительный Знак на обороте.
— Отлично! Будет время — обмозгуйте еще, как глушануть противника! То есть вывести из строя их средство связи!
«Эфир» на миг смолкает, потом слышится чей-то восхищенный свист.
— Ерина Архиповна, вы просто кладезь!
— Драконам шкатулки передали? Где они пропадают? Тут их детеныши беспокоятся!
— Этого еще не хватало… У нас немагов уже не осталось!
— Ритха! Макс не прибыл?
Я размыкаю губы.
— Здесь. Я здесь…
Магическая схватка…
Что видится за этим?
Красивое кидание огненными шарами и эффектные взмахи рук? Плавно взлетающие в воздух фигуры, броские лучи заклятий, непроницаемые ярко вспыхивающие защитные сферы?
Есть такое. Красиво, да. Люди любят воображать красивый и волшебный бой.
А как хрипит человек, пытаясь удержать эту защитную сферу, когда у его лица зависли, полосуя воздух, стеклянные клинья, воображение обычно не показывает. И как пытается дышать ошметками легких человек, попавший под эксплози. И как маг пытается схватиться за Знак на руке, а руки уже нет…
Бой — это всегда крик, кровь, боль и страх. Даже магический. Особенно магический. Потому что он — непредсказуемый.
Даже когда боевой отряд опытный и сработанный, умеет держать слитные щиты и атаковать, сливая силу для общего удара, всегда остается риск. Знак может срикошетить, исказиться под влиянием какого-то непредвиденного фактора, напарник может банально споткнуться и упасть, оставив без прикрытия, щит — не выдержать превосходящего по силе удара. Сорвется направляющий, дрогнет рука, вмажет отдачей… В бою всякое бывает и всякое случается.
А уж если отряд сборный-мешаный, то риск возрастает многократно. Особенно если что-то идет не так.
Как в стихах:
Не было гвоздя —
Подкова пропала,
Не было подковы —
Лошадь захромала,
Лошадь захромала —
Командир убит,
Конница разбита,
Армия бежит!
Враг вступает в город,
Пленных не щадя,
Оттого, что в кузнице
Не было гвоздя!
Так и здесь. Блистательное вторжение с красивым прорывом в город и эффектным разгромом бестолковых дикарей, которое виделось в мечтах большинству вельхо, сорвалось в самом начале. Почти треть войска выкосило сразу. Мощь противника оказалась велика. Выход обратно за барьер — перекрыт. Отпечаток завис перед проломом и будет висеть там как минимум два века… Высший с штурмовиками не пошел, сами они проломить барьер и вырваться не в состоянии, что делать?
Упереться и продолжать защищаться, пока Высший или еще кто-то не придет на помощь? Попытаться просочиться мимо отпечатка? Сдаться? Рвануть в атаку, а там как повезет?
Но пока рядовые штурмовики и разнокалиберные наемники нервно изучали смертоносный отпечаток и прикидывали шансы, в их главах верх взяли выучка и впечатанные Зароки. Над толпой взлетели хриплые голоса:
— А ну в строй!
— В строй, бычьи отродья!
— Встали, парни, встали, встали, встали!
— Проверка состава! Рассчитайсь!
— Доложить о потерях!
— Опоры, товсь! Проверить щиты! Проверить снаряжение!
Привычные вопли в какой-то мере успокоили, и вельхо чуть ли не с облегчением стали исполнять распоряжения. Когда сам в растерянности, как-то само собой приходит решение слушаться того, у кого голос громкий и уверенный.
Торопливо задвигались отмершие штурмовики, отыскивая свои отряды и группы, кто-то сцепился оружием, кто-то споткнулся, не в силах отвести взгляд от ровной аспидно-черной воронки… и тел. Смерч-отпечаток прошел ровно, будто по начарованной нити, и оставил за собой серо-черную полосу взрыхленной, перепаханной земли, в конце довольно густо усыпанную телами. Они тоже были серо-черными, будто смерч оставил на них свою печать, только кое-где, там, где уцелел снег, расплывались багряные пятна…
— Целые пятерки — вперед! Живее, живее!
— Шевелись! Чего встал, штаны примерзли? Мозги зашибло? Готовсь к бою!
Худосочный юнец с веснушчатым, несмотря на зиму, носом, оказался чуть ли не единственным, решившимся взбрыкнуть — от растерянности, не иначе.
— Но потери…
Влупить бы сопляку, но глава полусотни, Ивьер по прозвищу Верняк, только криво усмехнулся:
— Сами виноваты! Воевать с пустыми домами — Ульве дразнить! Это уж верняк! Как раз у таких горе-вояк он удачу и отбирает, чтоб идиотов не разводить! Слыхал?
— Н-нет…
— Теперь — услышал! А счас, если штаны мокрые, то вон сбегай за стеночку, переоде…
— Не нуждаюсь! — вспыхнул тощий парень. Шапку он потерял во время поспешного бегства, это да, но подозревать его в… в…
Глава довольно оскалился:
— Ну нет так нет. Не трусь, штурмовщина, мы — бойцы! Мы не слабаки! Мы еще свое возьмем! Верняк! Так, бойцы?
— Так…
— Не слышу! Мы бойцы! Так?
— Мы бойцы! — вразнобой отозвались штурмовики.
— Громче!
— Мы — бойцы! — уже бодрей откликнулась толпа.
— Мы победим!
— Мы победим!
— А н-ну, шевелись!
Шевелились. Штурмовики, толкаясь и шипя сквозь зубы, быстро разбирались в пятерки… если, конечно, повезло. Четверки и тройки быстро переукомплектовывались… не всегда добровольно, но луженые глотки глав (а кое-где оплеухи и пара-тройка подчиняющих) быстро помогали принять нужное решение. Над неровным, но быстро упорядочивающимся строем уже зависли первые отблески Знаков.
Диххас. Джидь. Ниирен. Беть. Эсплози. Архани. Иллу.
Подчиняющее. Удущающее. Окаменяющее. Болевое. Взрывное. Отравляющее. Сонное.
Страх отступал, прячась за злостью.
— Смерть дикарям! — взвился над облачками дыхания чей-то злой вскрик.
— Месть!
— Смерть!
Еще немного — и толпа нервных и угрюмых людей снова выкристаллизовалась бы в грозную силу.
Но долго готовиться им не дали.
Блеснуло-грохнуло-взметнулось свистящей тучей обломков. Эксплози, как оказалось, владели не только вельхо.
Опоры сработали мгновенно: сбор-слияние искр — и перед строем снова зависли мутновато-голубые пленки щитовых. Направляющие промедлили, ожидая команды. Только откуда-то справа сорвалось одинокое Окаменяющее. И то впустую — влепилось в стену развалин. Над строем повисла яростная ругань глав.
— ***! *****! **** захотели, *** вас в *****!
— Целься!
— Без команды не палить, вашу ж…
— Правое крыло-о… Архани… Целься… Бей!
Отравляющий Знак, напитанный силой тридцати бойцов, рванулся с рук направляющих. Свитый из четырех «змеек» узор стремительно расправился, завис перед группой дикарей — и, расплавившись в густой тяжелый туман, пролился вниз.
…на подставленный щит.
Дикари оказались не так просты — щит выдержал атаку. И не просто выдержал. На глазах штурмовиков туман сгустился еще сильнее, изменил цвет. А потом щит дрогнул, и… трансформированный Знак безвредной жижей стек на снег.
Глава Верняк помрачнел. Дело было еще паршивей, чем он думал. Чтоб заломать Архани, мало быть сильным магом. Мало знать «противознак». Надо еще и применить грамотно. Лично он бы взялся с опаской. А дикари сработали защитку легко, как ведро пнули…
Про необычную Поднятую Ерину Архиповну и про ее разведку глава, к счастью, не подозревал. И, разумеется, не знал, что за последние дни ее разведчики просто глаза себе намозолили! Но вызнали не только кто где из отрядов стоит, но и то, какие Знаки у них любимые и сколько этих самых Знаков они могут выдать. Так что нужные противознаки мятежные «дикари» вызубрили в первую очередь…
Но Верняк об этом не знал. И легкость отражения дикарями испытанных и мощных узоров его порядком встревожила.
Стало быть, бить надо чем-то по-настоящему убойным. Чтоб даже если успеть отразить, защита бы вычерпывала силы не хуже «природной грозди» — сотрясающего землю, молнетворящего, погодных заклятий. Но и с направляющих такие знаки попьют кровушки…
Щас-щас…
— Левое крыло! Эксплози! Товсь! Чередом! По три пятерки разом… начали!
— Середка, товсь! — тут же подхватил помощник. — Молниями!
Молодчина, помощник.
Правильно. Эксплози бьет под ноги, молнии — поверху.
Посмотрим, как дикари удержат щиты по двум направлениям сразу!
А как ввяжутся в бой по-серьезному, так можно будет к ним Шагом подкрасться. Да со спины и приголу… ох!
Джжжжиххххх!
Стена белого пламени выросла перед лицом, дохнула жаром. Глава отшатнулся, инстинктивно выставляя еще один щит… но опоздал. Пламя легонько, будто нехотя, лизнуло его голую до локтя руку…
— Ырррррр!
Еще одно пламя полыхнуло где-то, кажется, в самом мозгу. Тий, жгучка… Обжигающий Знак, дрянь такая! Не убивающий, нет, не убивающий, он не по внутренностям бьет, только кожу жжет, даже слепым не останешься. Но… Боль от ожога — хуже нету! А уж заживать будет… ну, дикари, пожалеете!
— Эксплози! — рявкнул глава, чувствуя, как от бешенства сводит целые, необожженные губы. — Бей! Бей! Живей, бычье отродье! Бей их!
Взрывы взлетали дымными кустами. Целой рощей! От грохота глава едва слышал собственный голос, но это было прекрасно! Дикари пятились под ударами, с трудом удерживая защиту. Правильно! Выбить всех, посмевших сопротивляться. Всех!
Руку цапнул холодок. Обезболивающее. Кто-то пособил. Вовремя. А, тощий трусишка. Пригодился недомерок…
— С меня причитается, боец! Эксплози! Эксплозиии!
— Молнии! — помощник тоже уцелел, отлично! Добьем быстрее.
— Правое крыло! Направляющие, товсь! Знак Беть! Знак Эксплози! Поочередно… бей!
Череда взрывов, крики боли… самая лучшая музыка сейчас. Не все получалось, проклятые дикари ухитрялись принять на щит почти все Знаки, твари паскудные! Вот, казалось, беспроигрышный Знак, удар сразу трех самых сильных пятерок, настоящих вельхо, не этого сброда… и летел на скорости, просто молнией! А проклятые дикари что-то сделали — и заклинание отразилось обратно…
— Ммммать!
Дико заплясала земля, силясь выдраться из-под ног и удрать. с трудом удержавшись, уцепившись за что-то обеими руками, Верняк стер со лба теплое и оглянулся. С неба сыпался черный снег. Верняк успел удивиться этой черноте, но тут одна снежинка с маху долбанула его по голове, и он опомнился. Не снег это. Земля. И камни. Сильное Эксплози у дикарей. Сильное…
До сих пор в глазах темно.
И они все еще стоят, твари. Отступили, но стоят. И трупов под ногами не видно… и раненых…никого не зацепило, что ли? Не может быть. Или их сразу уничтожили? Даже снаряжение не сняли? Ничего. Ничего, не было трупов? Сейчас будут!
Вы нас попомните, драконья отрыжка!
— Ле… — кашель забил горло, рванул грудь. Верняк согнулся в три погибели, откашливая пыль и откуда-то взявшиеся во рту мелкие камушки… — Ле… вое… Левое Крыло… цельсь…
Но даже сам себя не слышит.
Потому что, заглушая его голос, заглушая привычный уже гул отпечатка, слышится паническое:
— Сзади! Сзади-и-и! Нас обошли, сзадиииии!
И тут же новый грохот — действительно со спины. Подкрались… воспользовались, что при таком накате искр лишних Шагов так просто не учуешь. В спину бьют, суки!
Стрелами!
Нечестно…
Когда я вернулась домой, то подумала: каков хитрец Калымов! И меня еще раз проверил, и удовольствие получил. А как эта встреча с далеким прошлым проветрила мне мозги, сколь многое расставила по местам! Еще несколько прочных веревок привязали мою память ко мне, теперь можно не бояться, что я потеряю этот фрагмент. Оказывается, мне нравилось на Ашате. И оказывается, студенты там еще долго обо мне вспоминали. А я, бессовестная, с того момента, как поднялась на «Корунд», больше там ни разу не побывала.
Хороший получился день.
Да и погода на планете установилась теплая, весенняя. Я заметила — столбики деревьев в сквере у вокзала начали обрастать молодыми побегами. Того и гляди, зашуршит на них светлая, голубовато-зеленая листва. Впрочем, впереди еще могут быть снегопады и заморозки. В весенние месяцы здесь погода неустойчива.
Я торопилась домой: там Игорь и новый разговор на тему, почему я не хочу идти с ними в рейс.
…Только представь — я весь день брожу по кораблю, законопослушный призрак, которому по статусу не полагается на мостик. Я разговариваю о пустяках, отвлекаю вас от дела, я бешусь. Ну, зачем я вам там? Димке — лишняя проблема, тебе лишняя забота. Остальным — повод для сплетен.
— Ну, если это действительно так для тебя трудно…
Он хмуро смотрит на меня, подозревая обман, но не понимая, в чем суть обмана.
— Есть еще одно, — вздохнула я. — Как бы Калымов хорошо ко мне ни относился, он дал понять, что не хочет видеть меня членом экипажа «Корунда». Отчасти я с ним согласна. Моя память — штука неизученная. И… я сама чувствую, что во мне почти ничего не осталось от прежней Сандры. Он мне не доверяет.
— Давай, не будем загадывать? Кстати, чего в твоем упрямстве больше, собственных страхов или согласия с Ваком?
Я не ответила. Я сама еще не знала.
До отлета «Корунда» оставались считанные дни. Игорь нервничал, хотя, вроде бы, смирился с тем, что я остаюсь. Однажды, выкроив минутку своего капитанского времени, к нам в поселок пен-рит заскочил Димыч.
Был он немного возбужден, говорил чуть больше обычного, даже шутил, что с ним случается крайне редко.
Возвращаться на борт они должны были с Игорем вместе. Но засиделись, как обычно, допоздна, за разговорами время пролетело быстро.
Димыч, мне кажется, чувствует себя в моей компании неловко, точно все еще переживает давнюю вину. Я всегда подозревала, что мой старпом не такой сухарь и педант, каким старается выглядеть, а весьма наоборот. Но даже он под конец немного расслабился.
Хорошее настроение капитана имело причину. Дело в том, что экипаж «Корунда» собрался почти в прежнем составе. Кроме Аска, который отправился по капитанской протекции грызть гранит науки на Ашат. Илья Коновалов получил сообщение с верфи, что корабль для него есть и проходит испытания, но в первый рейс он сможет отправиться только через полгода. И решил, что успеет сходить на «Корунде» еще раз.
Регина и Влад тоже появились на борту. Влад прошел комиссию на удивление легко.
Невозмутимый Чени Рай заявился только вчера, когда капитан уже почти согласился взять другого навигатора.
Когда прощались, Димыч спросил:
— Саша, скажи… нет, если не хочешь отвечать, не отвечай, но все-таки. Почему за все это время ты ни разу даже не попыталась подать весточку о себе?
Я усмехнулась. Почему? Сама об этом у себя каждый день спрашиваю.
Но Дима смотрел мне в глаза и ждал ответа. И, поскольку молчать было невозможно, как невозможно было вместить в пару слов все тогдашние страхи и переживания, я ответила, что пришло в голову:
— Дура была.
Но в самые черные часы, капитан Димыч, больше всего на свете мне хотелось найти тебя и убить.
В окно кабинета заглядывало весеннее солнце. Но здесь, внутри, было далеко до уличной безмятежности.
— Нет.
И это — последнее слово.
Курт Шерриланд медленно прошелся по кабинету, его темный силуэт на фоне окна показался Майклу мишенью.
— Жаль. — Курт кивнул. — Что бы там ни было, вы нам очень помогли.
— Тогда помогу и еще раз. Последний. Вот, взгляните.
— Что это?
Документ был короткий, всего одна страничка убористого текста.
— Сухой остаток одного моего расследования, касающегося пен-рит программы.
Курт раздосадовано вздохнул. Он был убежден, что с пен-рит Второй отдел в ближайшие годы иметь дел не будет. И на тебе, снова. Впрочем, Майкл давно доказал, что к его словам следует прислушиваться.
— А если на словах?
— Пен-рит программе на Флоре уже много лет, так? Около пятидесяти по местному счислению. Примерно одна двадцатая населения столицы — трансформированные клоны или люди с серьезными врожденными патологиями мозга. Мне в руки попал материал какого-то студента-социолога, который собирался доказать, что пен-рит наименее склонны к перемене места жительства по сравнению с основным населением планеты. Но в процессе работы он пришел к парадоксальному выводу: среди них есть небольшой процент тех, кто за последние несколько лет все же сменил адрес. Студент дальше не пошел. А я проверил: около ста сорока человек за последние два-три года внезапно переехали. Причем, все, как один, не стали регистрироваться в их базе, не сообщили о новых местах обитания. Интересен возрастной состав. Самому старому — тринадцать лет. Самому молодому — семь. То есть, это уже вполне социальные люди.
— И?..
— Дальше я решил поинтересоваться, а где, собственно, производилась трансформация конкретно этих людей? Оказалось, все они прошли через клинику нашего друга профессора Ханчиэни!
— Выходит, врал профессор про больное сердце, — хмыкнул Курт, — десять лет назад…
— Да нет, как раз тогда ему и поставили диагноз. Но. Эти сто сорок человек… или больше, хотя за предыдущие годы нет такой полной информации… кому они нужны сейчас, когда вроде как, профессор ушел уже далеко в своих исследованиях от момента их трансформации. Вопрос. Что именно в этих людях такого особенного, что могло заставить, условно, людей профессора Ханчиэни, собрать их в одну группу и продолжить работать с ними?
Курт потер широкими ладонями виски.
— Ну, и какой же вывод вы сделали?
— Никакого. Слишком мало информации в открытом доступе. Да и в закрытом тоже… это мой подарок вашему аналитическом отделу. Я только хочу напомнить, что пен-рит регенерируют в разы лучше, чем мы, что они, при условии нормальных тренировок, выносливей обычных людей. У них отлично развит вестибулярный аппарат, всегда идеальное зрение. И очень высокий иммунитет.
— Они медлительны и плохо соображают.
— Так это оттого, что нельзя проводить трансформацию на младенцах. Только на взрослом, как здесь говорят, материале. Я специально интересовался. Когда пен-рит учиться? Они же и до трансформации — белый лист, и после, тем более. И не стремятся развиваться, ведь, как ни крути, а стимула нет. Они живут на пособие, не работают. У них нет такой уж сильной потребности в общении. Вот и результат.
Курт кивнул. Обо всем этом он и сам догадался бы, если б потрудился поглубже вникнуть в проблему. Однако его куда больше волновало движение «За свободную Родину», которое в последнее время опасно разрослось. Основная цель движения: убрать с Флоры инопланетных наблюдателей, добиться, чтобы базу Бюро передислоцировали в любую другую звездную систему подальше отсюда, чтобы иномиряне освободили ключевые посты в транспортной системе ветки — короче, чтобы всякие чужаки не указывали грязным пальцем, кому и чем на этой планете надлежит заниматься. Да еще правительство солнечной собралось перенести сюда основной военный штаб ветки. Последователи «Родины» по этому поводу уже устроили небольшую демонстрацию… Курт чувствовал, что тут замешаны большие деньги, и его люди уже практически выяснили, чьи конкретно это деньги.
А тут снова какие-то пен-рит.
Курт нехотя переспросил:
— Значит, если предположить, что профессор добился положительного результата на разумном материале, если ему удалось сохранить этим людям прежние навыки, знания…
— А чего предполагать? У нас есть такой пример. Саша Лин.
— Я полагал — она исключение.
— Возможно. Я ж говорю, мало информации. Пен-рит, это же тупиковая ветвь какого-то давнего исследования генных инженеров в солнечной. Они, правда, дальше кроликов не пошли, зато на Флоре идея прижилась. И даже ведь никакого особенного возмущения общественного мнения, насколько я понимаю, в свое время не случилось, что позволило ученым относительно спокойно внедрять технологию в жизнь — на фоне массовой истерии по поводу эпидемии и резкого сокращения численности населения. Плюс врожденная эмпатия, о чем тоже много говорили, а сейчас забыли про эту тему. А, между прочим, зря…
Если я сейчас загружу людей еще и этой ерундой, подумал Курт, меня кто-нибудь убьет. Нас мало, планета большая. Мы с доморощенными террористами вон, пока совладать не можем. Хорошо, что они доморощенные и не стремятся объединяться в кружки по интересам. Хотя, в свете Свободной Родины, это бабушка еще надвое сказала.
Каролина проснулась и поняла, что времени прошло много. Ей хотелось есть и пить. В окно падал уже послеполуденный свет, а где-то в отдалении слышались чьи-то голоса, которые что-то оживленно обсуждали. Каролина медленно поднялась, недоумевая, почему никто не пришел разбудить ее и где Энтони, который, очевидно, уже вернулся, но почему-то не зашел к ней. Или он заходил, но не стал будить? «Наверное, он хотел, чтобы я как следует выспалась…» – подумала она, ощущая приступ благодарности к нему.
– Или хотел сам отдохнуть от моих расспросов, – пробормотала она, вставая с кровати. Нога уже не болела, и Каролина решилась снять бинт. Она приняла душ, почувствовав ни с чем не сравнимое блаженство под струями теплой воды. Правда, ей не во что было переодеться, и пришлось надеть те же самые джинсы и блузку. В душевой было большое зеркало, о наличии которого Каролина сильно пожалела – оно отражало ее как есть, в мятой одежде, со спутанными волосами, бледным лицом без косметики и немного диким выражением в глазах, из-за которого Каролина даже себя немного не узнала. У нее не было расчески, и Каролина могла только пригладить волосы руками, надеясь, что когда они высохнут, она не будет иметь слишком ужасный вид. Она изучала свое отражение несколько долгих секунд, затем вздохнула и отошла от зеркала.
Каролина вышла в коридор. Там никого не было, а голоса раздавались громче. Каролина хотела постучать в соседнюю комнату, но потом решила, что Энтони, возможно, не спал всю ночь и не стоит его будить сейчас. Каролина пошла в сторону голосов и вышла в большой ресторан, где находилось не менее пятнадцати нептунцев – десять парней и пять девушек, и все они были в одинаковой светло-голубой военной форме легионеров. Похоже, они обедали – в зале был накрыт большой стол, вокруг которого они ходили, время от времени присаживались за стол, ели, пили, смеялись, а некоторые уже сидели за столом и громко разговаривали о чем-то. В их звонких веселых голосах было столько безмятежности, что Каролина невольно позавидовала им.
А затем она увидела Ноэля. Он тоже сидел за столом и что-то весело рассказывал красивой желтоволосой девушке, которая смотрела на него очень внимательно и, похоже, получала огромное удовольствие от этой беседы. Казалось, что Ноэль тоже, потому что Каролину они даже не заметили. Несколько озадаченная этим, Каролина подошла к столу и поймала взгляд Ноэля, когда он на секунду отвлекся от разговора.
– Привет, Кэрол, – радостно улыбаясь, сказал он. – Проголодалась? Садись скорее.
Каролина молча села напротив него. Ноэль наложил ей салат и мясо, но поскольку она молчала, продолжил беспечно разговаривать с блондинкой, которая смотрела на него во все глаза. Они говорили быстро, так что Каролина понимала не все, но общая суть ей была ясна – они обсуждали какую-то выставку, которая скоро будет проводиться в городе Ноэля, и это удивило ее.
– Ноэль, – негромко окликнула она, дождавшись паузы в их разговоре.
– Да? – он сразу посмотрел на нее, и его приветливый взгляд, точно такой же, какой был у него при общении с этой девушкой, почему-то показался ей всего лишь дежурной, вежливой маской.
– А где Аэль? Я не вижу его здесь.
– Он улетел с отрядом на другой континент. А что, он тебе нужен?
– Почему ты не зашел ко мне утром? – еще тише спросила она, не отвечая на вопрос.
– Ты же спала, – Ноэль немного удивился.
– Откуда ты знаешь? Ты заглядывал к мне? Ты видел меня спящей?
– Нет, но… – Ноэль смотрел на нее удивленно. – Что с тобой? Разве я тебя обидел чем-нибудь?
Каролина с трудом уняла растущее раздражение. Девушка смотрела на нее с милой полуулыбкой, и это почему-то заставляло ее чувствовать себя неуютно рядом с ними.
– Нет, я не злюсь, – сердито ответила она. – Просто мне показалось, что ты не беспокоился, где я и все ли со мной в порядке.
– Я знал, где ты, – все еще с удивлением ответил Ноэль. – Почему я должен беспокоиться? Разве что-то должно случиться?
– Нет, – Каролина понемногу успокоилась, но Ноэль все еще был в недоумении. – Со мной все в порядке.
Ноэль взял ее за руку и заглянул в лицо.
– Тебя что-то беспокоит, – заметил он. – Ты не чувствуешь себя здесь в безопасности? Скажи мне, что случилось?
Но видя, что Каролина только покачала головой, улыбнулся и, погладив ее руку, отпустил ее и встал.
– Ты в безопасности, – заверил он. – Как пообедаешь, спускайся к нам в конференц-зал…
– К вам? – напряженно переспросила она, глядя на девушку. Ноэль поймал ее взгляд.
– Познакомься, это Модана, – сказал он. – Наш специалист по марсианскому языку. Она прилетела только сегодня. Нам нужно обсудить с ней кое-какие дела.
Каролина холодно кивнула. Она вспомнила, как Энтони однажды уже произносил это имя, и возможно, эта и есть та самая Модана, с которой Ноэль встречался на Нептуне до нее. Зачем она прилетела? Ей было неприятно, что Модана так внимательно смотрит на Ноэля, но вслух она, разумеется, ничего не сказала, чтобы не выглядеть слишком ревнивой. К тому же Каролина действительно не почувствовала сильной ревности, хотя обычно считала себя ревнивой. Она списала это на усталость и принялась за еду, а тем временем Ноэль и Модана, весело переговариваясь, вышли из ресторана.
Она нашла их в большом конференц-зале на первом этаже гостиницы. Там собралось по крайней мере пятьдесят нептунцев, и у всех, похоже, было хорошее настроение. В другое время Каролина, может быть, почувствовала себя в безопасности в их теплой и дружеской атмосфере, но на этот раз веселье показалось ей неуместным, ей даже стало неприятно, что они ведут себя так беззаботно, тогда как ее родная Земля все еще может быть в опасности, и сами нептунцы играют в этом не последнюю роль. Она подошла к Ноэлю и села рядом с ним, решительно прервав его веселую беседу с Моданой.
– Почему такое веселье? – нахмурившись, спросила она. – Сегодня праздник?
– Нет, – Ноэль немного удивился.
– Кого мы тут ждем?
– Мы ждем Аэля, он должен вернуться минут через двадцать или тридцать.
– А где Барбара, она уже улетела? И о чем вы с ней говорили вчера?
Ноэль, казалось, немного смутился.
– Я как раз сам хотел тебе все рассказать, – поспешно сказал он. – Барбара вчера передала нам ультиматум от Линды…
– Линда жива? – перебила Каролина, нахмурившись.
– Да, жива, – подтвердил Ноэль. – Она предложила нам улететь с Земли и больше сюда не возвращаться. Она хочет, чтобы Нептун никогда не сотрудничал с Землей, ни в каких вопросах. Но это глупое требование, мы не будем его выполнять.
– Наши технологии гораздо лучше марсианских, – добавила Модана. – Мы хотим сотрудничества и с Землей, и с Марсом. От этого только все выиграют, непонятно, почему Линда против. Ведь мы тоже хотим мира.
– И что ответила Барбара? Когда услышала ваш отказ?
Она спросила это у Ноэля, но ответила ей снова Модана.
– Барбара сказала, что последствия будут ужасными, – произнесла она своим мягким голосом. – Но это только угрозы. Марсиане никогда не решатся на открытое нападение на нас, они знают, что проиграют. Поэтому, скорее всего, им придется убраться отсюда самим.
– Но Уиттон говорил, что марсиане жестокие и мстительные, и что они никого не жалеют, даже самих себя, если хотят чего-то, – задумчиво сказала Каролина. – Кто знает, что они могут придумать? Я должна посоветоваться с Энтони. Я схожу за ним, может, он уже проснулся.
Ноэль посмотрел на нее долгим взглядом.
– Энтони еще не приехал, – ответил он.
– Что? – Каролина подскочила.
– Я видел, как он уехал на такси еще вчера, но он пока задерживается.
– Но он пообещал мне, что приедет до утра! Ты уверен, что его здесь нет?
Ноэль растерялся.
– Если хочешь, пойдем проверим, но его точно нет в комнате, – сказал он.
Каролина почувствовала, что у нее начинают дрожать ноги.
– Ноэль, – испуганно произнесла она. – С ним, наверное, что-то случилось!
– Почему ты так думаешь? – Ноэль подумал. – Можно послать за ним шаттл. Куда он поехал?
– Если бы я знала! – с горечью воскликнула она. – Энтони не сказал мне! Но раз он не вернулся… Он всегда сдерживает свои обещания! Значит, с ним что-то случилось!
Ноэль тоже поднялся с кресла. Он крепко сжал ее руки в своих.
– Тебе это кажется, – с нажимом, стараясь успокоить, произнес он. – Все будет хорошо, он вернется. Успокойся, прошу тебя…
Неожиданный резкий звук, идущий с потолка и похожий на смесь хруста с шипением, заставил его замолчать. Ноэль посмотрел вверх, по направлению звука, и его красивые брови сдвинулись в недоумении…
Следующие минуты Каролина запомнила навсегда – они врезались в ее память так крепко, что на протяжении всей дальнейшей жизни время не стерло и даже не заставило побледнеть эти страшные картинки… Потолок лопнул, как яичная скорлупа, и осколки стекла и бетона посыпались вниз, погребая под собой не успевших убежать нептунцев. Они умирали с выражением ужаса и непонимания на лице, так и не поняв, что же произошло. Каролине казалось, что она умрет или упадет в обморок от страха, но к ее собственному удивлению, она наоборот, видела все четко и ясно, до мельчайших подробностей, которые потом долго мучили ее в кошмарных снах. Например, она увидела, как погибла Модана – ей на спину упал большой кусок потолка, и девушка рухнула на пол, неестественно вытянув руки в сторону Ноэля, который уже ничем не мог ей помочь. Ее пальцы еще какое-то время двигались, затем замерли навсегда. Каролина будто со стороны услышала собственный крик, который заставил Ноэля очнуться. Он побежал прочь из зала, увлекая Каролину за собой.
Казалось, все это происходит в плохом сне, Каролина ждала, что вот-вот проснется, настолько ей не верилось в происходящее. Конференц-зал, а с ним, видимо, и все здание медленно оседало, превращаясь в руины. Каролина не могла понять, куда ее тащит Ноэль, пока среди обломков в фойе не увидела чей-то шаттл. Ноэль подтолкнул девушку, чтобы она оказалась на сидении, и включил что-то на блестящей панели.
– Общая тревога! – Ноэль повторил это несколько раз, пока не услышал в ответ:
– Общая тревога – принято!..
Голос был очень похож на голос Аэля…
Ноэль запрыгнул на сиденье и включил шаттл, их окутала голубая сфера, но взлететь они не успели. На них, по-видимому, обрушился потолок холла, и сфера взревела, затем по ней пробежали вспышки, Ноэль что-то нажал, и поле с оглушительным треском распалось. Каролина почувствовала, как ее сиденье подскочило и с силой выбросило ее в сторону.
…Каролина открыла глаза и с удивлением увидела над собой звезды. Голова болела нестерпимо, и сначала она решила, что эти звезды летят из ее глаз, но после того, как она моргнула несколько раз и звезды не исчезли, она поняла, что это ей не кажется. Каролина приподнялась на локте и огляделась.
Вокруг нее было довольно темно и так тихо, как не бывает в крупных городах. Ей сложно было что-то узнать вокруг, она видела только руины дома, и сама она лежала на обломках и каменном мусоре. Каролина медленно поднялась, радуясь, что не ранена, и снова огляделась, прислушиваясь.
Несмотря на тишину, она уловила где-то на пределе слышимости чьи-то голоса. Каролина не смогла понять, кому они принадлежат и насколько они далеко, но оставаться одной было очень страшно, и она двинулась наугад, с усилием перебираясь сквозь завалы из камней и бетона. Вокруг нее было так темно, что она шла почти на ощупь, бледный свет звезд почти ничего не освещал. Через несколько шагов она увидела в рядом какой-то неясный свет. Он был с другой стороны, не там, где голоса, но Каролина не в силах была выдержать эту тьму и двинулась в сторону света, не думая об осторожности.
Она увидела, что источником слабого света является панель от шаттла, и рядом с этим шаттлом стоит человек. Его фигура на фоне этого призрачного света казалась совсем черной. Человек оглянулся и, увидев ее, шагнул навстречу, протягивая руки. Каролина отшатнулась, не сразу узнав его, но затем сама сделала шаг вперед и обняла его за плечи. Ноэль, сперва крепко обнявший ее, вдруг закачался и медленно опустился на землю, будто ноги не держали его.
– Ты ранен? – испугалась Каролина.
– Да, – хрипло ответил он. – Но не так, как ты думаешь… Марсиане… Они полностью разбили нас… Применили какое-то неизвестное, но очень мощное оружие… Они уничтожили и нашу базу, и наш отряд легионеров, и наши корабли на орбите.
– Что? – изумилась она. – Я не верю в это!.. Это неправда!..
Ее голос сорвался на крик. Ноэль судорожно вздохнул в ответ, прижимая руки к груди.
– Мой брат… Аэль погиб, – добавил он. – Надо было слушать тебя… И твоего Энтони… Наверное, он тоже погиб! И уже, кажется, ничем нельзя помочь твоей планете.
Каролина почувствовала, как тупая боль и горечь переходят в панический страх.
– А что будет с планетой? – спросила она, боясь услышать его ответ, но не знать было еще страшнее.
Ноэль поднял на нее глаза – в них была пустота, такая бездонная пустота, что она отшатнулась.
– Твоя планета обречена на гибель, – с горечью ответил он. – Меньше чем через двенадцать часов все будет кончено…
В ответ мне изобразили такую же невинную улыбку, поднялись и предложили руку.
Ну вот, а я-то уже представила, как милорд подхватывает меня на руки, раз уж обещал! Подхватывает и несет танцующей походкой, как будто я вовсе ничего не вешу. Только бицепс напрягается и прорисовывается под рукавом, и все здешние дамы смотрят на нас, и зеленеют от зависти… а фиг вам всем, это мой лорд!
Да что же это такое? Возьмите себя в руки, Роза Бенджаминовна, вы взрослая циничная тетка, вы про таких лордов пишете романы пачками, вас романтикой не купишь! И нечего краснеть, когда этот гад на вас смотрит, нечего. Мы не делаем ничего противоестественного!
Нет уж. Мы просто собираемся потанцевать. Может быть, еще побеседовать. О русской культуре. И все, все, я сказала! Даже беседовать – потом. Танцевать можно и молча.
Лорд, видимо, подумал о том же. К танцполу меня отвели молча, танцевали тоже молча. Кстати, танцевал он божественно. С таким партнером можно смело ничего не уметь самой, но я, по счастью, умею. Как можно было не научиться, если Тошке требовалась партнерша сначала в секции бального танца, а потом и в учаге? В секции были и другие девчонки, но он хотел танцевать только со мной, и вообще был в меня без памяти влюблен… А потом взял и оказался геем. Мерзавец.
Кстати, оказалось, что если представить на месте Ирвина Тошку – все становится намного проще. Я даже смогла задать мучавший меня вопрос. Не сразу, только под конец второго танца:
– Вы в самом деле читали «Ты вернешься»?
На самодовольной морде отразилось едва уловимое разочарование: упс, кролик сумел отвернуться от удава. Но он же лорд, он же меценат, он же умеет держать лицо лучше любого политика! И – да, читал. Мало того, читал внимательно и с удовольствием, и обсуждать книгу ему нравилось… кажется, даже больше, чем играть в охоту на лису. Я даже немного расслабилась, потому что пока мы ужинали (никаких омаров, слава богу, нормальная телятина!), речь шла только о литературе и ни о чем, кроме литературы. Даже так: о самом дорогом и интересном для меня, гениальной, то есть о моих романах.
И он даже ни разу не назвал меня прямо автором, вот же вежливый сукин сын! Хотя по морде было ясно, ни на миг не поверил в какого-то там пожилого джентльмена. А я решила считать его интерес к моим книгам (он прочитал все четыре романа с Амазона! Минутка гордости – я крута, гип-гип ура!) искренним, а не ушным финтом для укладывания сомнительной добычи в постельку.
Наверное, правильно решила.
Потому что мне, взрослой и циничной тетке двадцати семи лет от роду, куда важнее, чтобы милорд хотел меня читать, чем чтобы милорд хотел меня трахать.
А еще, пока мы обсуждали декорации для фильма по еще не написанному сценарию, мне подумалось: какой он разный, этот лорд! Когда обедали с ним и с Кобылевским, ни разу – без галстука, никаких анекдотов и милых дружеских подколок, и никакой, боже упаси, фамильярности! Между английским лордом и русским «бедным гением» дистанция никогда не сокращалась меньше, чем до парсека. Сегодня же мне казалось, что все шесть лет нашего знакомства мы дружим семьями и не раз совместно распивали рассол утром на кухне.
Представив лорда в набедренной повязке из кухонного полотенца и банкой капустного рассола в руках, я едва не заржала, аки конь недоенный, и поймала себя на криминальной мысли: хочу это увидеть! И написать! И потрогать! И…
– Роуз, вы так смотрите на этот бокал, что я опасаюсь за его здоровье. Он чем-то вас прогневил?
Ирвин снова – и впервые после танцев – дотронулся до моей руки. И на этот раз прикосновение было еще горячее, еще опаснее. А его голос – еще мягче и увереннее, и никакая галантность не могла (и не хотела) этого скрыть.
– Как оно называется? – Я отодвинула руку, вроде как постучать по бокалу, но на самом деле – просто подальше от искушения.
– Какая разница, – пожал плечами Ирвин и снова поймал мое запястье, большим пальцем погладил ладонь. – Роуз, вы мне очень нравитесь, и я вам – тоже.
Я прямо восхитилась. Какая непрошибаемая самоуверенность! Нравится он мне, видите ли. Ну да, он мне нравится. Настолько, что в первой своей книге я написала с него персонажа. Не главного, но чертовски обаятельного. Пирата, кстати. И что, по этому поводу я должна упасть ему в руки, как спелая груша, или что там падает на настоящих лордов в период поспевания? Вот бы кокосы. Трижды подумал бы, в какой форме делать девушке неприличное предложение.
Или (бред собачий! но вдруг, вдруг!..) это прелюдия к чему-то другому? Например к тому, что настоящий лорд узрел-таки на своем пути нежную фиалку из Бразилии… ладно, пусть из Москвы, у нас диких обезьян не меньше, один Кобылевский чего стоит…
Бред, ну конечно же. Ишь, молчит. Выжидает.
Я непринужденно улыбнулась.
– Но вы старый солдат и не знаете слов любви.
– Не думаю, что вы предпочтете небылицы.
– Чему?
Как на базаре, честное слово. Я сделаю вам предложение, от которого вы не сможете отказаться. Вы же помните, кто тут спонсор и лорд, правда же?
– Честности и пониманию, Роуз. Вы достаточно умны, чтобы не ждать от меня безумств и мексиканских страстей, не так ли? Безумства хороши в кино, а не в реальности.
Ирвин поднес мою руку к губам, поцеловал – в высшей степени элегантно. И нежно. Я чуть не растаяла. Может, все не так плохо? Он ведь, в общем-то прав, безумства в жизни ни к чему… Но сказки все же хочется. Женщина я, или уже где? Вот честное слово, если хотя бы намекнет сейчас на сказку – соглашусь.
На все соглашусь!
– У меня очень напряженный рабочий график, и тратить личное время на хождения вокруг и около глупо. Вам будет хорошо, Роуз, я обещаю. Мы можем быть прекрасной парой: вы не только очаровательны и талантливы, вы еще и умны.
– Умна настолько, чтобы не выносить вам мозг своими женскими капризами?
Вроде доверия, симпатии и любви, ага.
– Да вам самой они скучны, – улыбнулся Ирвин. – Мы оба взрослые и знаем, чего хотим. И вы прекрасно знаете, что я способен сделать вашу жизнь в Лос-Анджелесе очень приятной.
Так. Это уже не просто коза, это какая-то совсем дешевая коза.
И это он меня не оскорбить хотел, наоборот! Приятная жизнь в Лос-Анжелесе, издание моих романов – наверняка, небось, и личный теплый хлев предполагается… то есть, конечно, жилье, лордам-то по гостиницам невместно, и заняться мне тут будет чем, пока лорд в Лондоне, или Париже, или Караганде… Да любая умная женщина с восторгом бы согласилась!
А я дура. Наверное.
Долой приятную жизнь, теплый хлев, секс для здоровья и шоколадных Конанов вместе с их совершенством. Я в Лос-Анджелесе, и мне всего двадцать семь! Я хочу сказок, безумств, мексиканских страстей, миллион алых роз, и никогда ни от кого не зависеть, ни под кого не подстраиваться! Быть самой собой, иногда грустить о Тошке, завтракать вареным яйцом, охотиться на распродажах на приличную одежку…
И где, скажите на милость, тут место для настоящего лорда? Правильно, нет его. И не было. И не будет. Его уровень – вон он, достаточно обернуться. Холеные дамы, бизнес-леди и всякие просто леди. Но не я.
– Что именно не вы, Роуз?
Тьфу. Опять я проговариваю свои мысли – не вслух, но лорд явно читает по губам. Повнимательнее, Ти, не расслабляйся!
– Прекрасная пара для вас, Ирвин. Определенно, это не я. Хотя ваше предложение мне льстит.
Смысл врать? Еще как льстит.
Он снова поцеловал мои пальцы и улыбнулся, их отпустив.
– Это определенно вы, Роуз. Не придавайте столько значения внешнему, все это мираж. Ерунда. Знаете, как сложно найти среди этих миражей того, с кем можно просто поговорить?
– Мне тоже понравилось, Ирвин. Вы прекрасный собеседник…
– И люблю русскую культуру… – в тон мне продолжил он.
– И очень красивый мужчина, – закончила я совершенно искренне. – Само совершенство. Чересчур совершенство для меня. Боюсь совсем потерять себя на вашем фоне.
Он покачал головой, тихо рассмеялся.
– Скромность паче гордыни. Но, признаюсь, меня еще никто не отшивал так… э… с таким восхищением.
– То есть вас никто еще не отшивал? – не удержалась я.
– Ну почему же, не всем я кажусь совершенством. – Он посмотрел на меня с выражением, подозрительно похожим на умиление. – Это, кстати, очень интересная тема. В смысле, о совершенстве. Надеюсь, мы с вами вскоре ее обсудим за рюмочкой коньяка.
Я невольно подняла бровь: это даже не приглашение, это констатация факта. И… он чертовски доволен для мужчины, которого отшили. Словно ему еще один миллиард пообещали. Может, он услышал «да» вместо «нет»?
– Я буду рада новой дружеской беседе, – я подчеркнула интонацией «дружескую». – Надеюсь, в коньяках вы разбираетесь лучше меня.
– Вы так мило прямолинейны, я восхищен. – Поднявшись, он предложил мне руку. – Позвольте проводить вас к машине, прекрасная колючая Роза. И пожелайте мне чистого неба, отсюда и до Стокгольма.
– Сегодня? – я не сумела скрыть удивления и, пожалуй, разочарования. Не тем, что он сматывается на другой конец шарика, а… нет, погодите, милорд! Вы что, даже не надеялись меня уломать? Или запланировали по-быстрому перепихнуться и слинять, не дожидаясь утра?!
А этот белобрысый гад снова засмеялся. Уже в лифте, набрав какую-то хитрую комбинацию кнопок (оказывается, и от японских туристов можно спастись) и поглядев на меня.
– Я постараюсь закончить с делами побыстрее, чтобы вернуться в ЛА. К вам. И – нет.
– Нет? – переспросила я.
– Ответ на ваш невысказанный вопрос и еще на парочку. Нет, я не планировал покидать ЛА этой ночью, но проводить ее с кем-то другим не хочу. Потому лечу сегодня. Это первое. Второе: я прекрасно расслышал ваше «нет» и уважаю ваше решение, но жизнь переменчивая штука. Вы передумаете. Может быть, не завтра и не через месяц, но я умею ждать и хорошо знаю, чего хочу. – Ирвин осторожно погладил меня по щеке и медленно склонился с явным намерением поцеловать.
Я подставила ему щеку и почти сумела удержать дыхание ровным, когда он скользнул губами по моему виску. Хотелось сказать гадость, а лучше – с размаху заехать по спесивой самовлюбленной роже. Знает он! Передумаете! Хрен тебе, милорд Спонсор.
– И нет, постановка мюзикла, выпуск ваших книг и съемки фильма никак не зависят от вашего «нет» или «да».
Фыркнуть я не успела, хоть и хотелось. Меня все же поцеловали в губы – едва я возмущенно повернулась, чтобы высказать… высказать…
Кой черт я хотела высказать? И зачем, когда он, он…
Целовался Ирвин изумительно. Губы у меня горели всю дорогу. Не только губы. Я ругала себя, на чем свет стоит, за идиотизм и ослиное упрямство. Какого черта я оскорбилась?
Не любит меня лорд, видите ли, мексиканские страсти мне понадобились! Дура, кретинка! Майся теперь до утра, смотри эротические сны с лордом Конаном в главной роли… А он ведь чуткий, и на эгоиста не похож, и… и… да если он делает все остальное так же, как целуется, то я могла провести лучшую ночь в своей жизни!
А могла и не провести. И хватит сожалеть о несделанном. Милорд улетел, но обещал вернуться, а мне пора немножко развеяться.
– Эй, папаша, – позвала я шофера, все того же черного шофера в белых перчатках и фуражке. – К черту гостиницу, отвезите меня в бар «Восточный экспресс».
Вот так-то, милорд. Не буду я по вам страдать, не дождетесь! Тоха обещал гудеть всю ночь и обмывать его грядущую Великую Роль, а заодно и мой Звездный Дебют. А это куда важнее всяких лордов. И что он встретит меня своеобычным «дурище ты мое!» – плевать. Все равно он самый лучший на свете. Мой обожаемый друг Антошка.
Через три часа в аэропорту Антверпена пассажиры могли заметить ярко накрашенную блондинку в спортивном костюме и лыжной шапочке. Она капризно морщила губки и поминутно рассматривала себя в зеркальце. Ее сопровождал грузный немолодой мужчина, явно любовник и спонсор, который иногда поглаживал блондинку по плечу, а иногда опускал руку на ее талию и еще пониже. Свен Свенсон любил маскарады. Ханна тоже не впервые участвовала в затеях «Барбер, Свенсон и сыновья» и чувствовала себя уверенно. Парочка купила авиабилеты до аэропорта Франца Джозефа Страусса и прошла на посадку. Явного хвоста за ними не было.
Хью Барбер на пассажирском сиденье в машине Арни Свенсона двигался прямо в Мюнхен, откуда должен был вылететь добраться до Рамзау. Свенсон рассуждал, что если слежка будет вестись только за Барбером, то ему удастся уйти от нее. Если же следят и за Свенсоном, то он также заметит хвост еще в аэропорту. Но медлить не следовало и в Рамзау нужно было попасть наикратчайшим путем на случай, если убийце известно о домике в горах.
Хью был не согласен с планами шефа. Он считал, что именно ему следует двигаться к Юджине, потому что Свен раньше не встречал ее, и девушка не была с ним знакома. Юджина могла просто не поверить Свену. И вообще, этот план был слишком запутанный.
Расторопная Ханна выяснила адрес домика, оформленного на имя Соколовского, поэтому путь «влюбленной парочки» лежал напрямик в деревеньку у подножья Альп. Хью решил посетить также Виктора Шилова, которому он мог доверять, учитывая как тот рьяно защищал своих подопечных в Мюнхене. Также он хотел заехать по старому адресу Лауры Брегер.
Для плана, разработанного Свеном Свенсоном, требовалось как можно больше действующих лиц, которые могли подстраховать детективов. Но никаких помощников у них не было.
Хью не давала покоя мысль о том, что они действуют вслепую, полагаясь только на свою интуицию. Барбер и его шеф были уверены в невиновности Юджины Майер и, соответственно, в заинтересованности Лилиан Майер в смерти мнимой внучки. А что, если они ошибались и на этот раз? Вдруг преступнику или преступникам удалось обойти их хотя бы на шаг? Вдруг не Лилиан Майер, а кто-то другой хотел убить Юджину? Вдруг Юджина ждала их, вооруженная до зубов?
Детективам было также неизвестно, как действовала полиция Антверпена, успели ли они подключить немецких коллег к поимке Юджины Майер. По городскому телевидению пару раз прокрутили ролик с обращением шефа полиции Базиля Дюпона о необходимости поимки Юджины Майер, которая может скрываться под именем Лауры Брегер. Был представлен зрителям довольно похожий фоторобот Юджины и репродукция с картины Бориса Казарина. Потом Хью уже не отслеживал новости о том, как продвигаются поиски Юджины Майер. Однако, расторопная Ханна уже позвонила в полицию, назвавшись именем Зельден Линденбрант, и сообщила, что видела Константа Смолланда в аптеке на пересечении улицы Мэйр и переулка Ваппера. Разумеется, звонок был ложный, но и по такому звонку полиция будет вынуждена провести проверку. Та же Ханна из автомата аэропорта сообщила, что видела девушку, похожую на Юджину Майер, в отеле «Золотой Лев» в районе аэропорта, якобы девушка была в сопровождении молодого высокого афроамериканца, внешность которого Ханна подробно описала полиции. Хью понимал, что если эти белыми нитками сшитые истории не станут приманкой для полиции, то им не поздоровится. Надежда была на то, что правда о Ханне не вылезет. К слову сказать, какие-то блондинки в отеле «Золой Лев» наверняка останавливались, и отвлекут силы полиции на себя.
Арни вел автомобиль уверенно, и километры мелькали за спиной детективов. Примерно через пятнадцать минут после выезда из Антверпена Хью заметил слежку. За ним ехал белый «Шевроле». О том, что это слежка Барбер мог только догадываться. Он использовал классический прием – обогнал все попутные машины, превысив скорость, также поступил и водитель «Шевроле». Находясь сзади от Хью на расстоянии одна-две машины «Шевроле» явно ехал за Хью в Мюнхен. Через шесть часов Арни, который молчал всю дорогу, размышляя о чем-то своем, припарковался возле придорожного кафе. Парни выпили кофе с булочками, наблюдая за дорогой. «Шевроле» поблизости не было, до Мюнхена оставалось не более 200 км. Когда Арни снова вышел на прямую трассу, то Хью заметил сзади старого знакомца. «Шевроле», выехав с парковки у бензиновой заправки рядом с кафе. Последние сомнения относительно развеялись и у Арни.
— Даже не скрываются, стервецы, — сказал водитель, усмехнувшись.
— Мы ведем их по ложному следу, но они скоро об этом догадаются, — ответил Хью, задумчиво глядя на то, как машина въезжает в Мюнхен.
Петляя по дорогам Мюнхена, Арни встал в пробке. Впереди явно велись дорожные работы, так как маячили рабочие в ярких комбинезонах. Хью заметил, что «Шевроле» уже не виден в зеркале заднего обзора, вместо него за машиной Свенсона пристроился старый «Фордик». Несмотря на то, что пробку можно было объехать, Арни сделал вид, что не понял дорожной развязки. Сигналившие ему недовольные автомобилисты, свернули на боковую улицу, объехав машину Арни, цепляя тротуар. «Фордик» не двинулся с места.
— Не исключено, что у Майеров не одна машина для слежки за нами, — сообщил Арни о своих наблюдениях.
К вечеру, прилично поколесив по Мюнхену в сопровождении неутомимого хвоста, Арни подъехал к дому Виктора Шилова в Нойперлах. Хью вышел из автомобиля и решительно зашел в подъезд. Консьержка сообщила, что мистер Шилов дома и ожидает гостя. Хью понял, что Ханне удалось дозвониться и до Шилова.
Неприятный знакомый детектива Барбера встретил его без улыбки и быстрым жестом пригласил внутрь квартиры. Там было чисто и уютно, чувствовалась рука хозяйки, как отметил про себя Хью. После краткого приветствия Барбер рассказал о событиях, которые произошли после пожара. В течение беседы Шилов молчал и сосредоточенно смотрел на Барбера. Барбер не стал утаивать никаких своих соображений на счет преступления на вилле «Синий вереск», и насчет угроз жизни Юджины.
— За вами следили? – спросил русский.
— Да, две машины поочередно по дороге из Антверпена, и одна -ранее, в Антверпене.
— Значит, Майеры в курсе, что вы встречаетесь со мной, — утвердительно кивнул сам себе Шилов. – знает ли полиция о том, где вы и с кем встречаетесь?
— Не уверен, — ответил Хью. – скорее нет, чем да. У полиции, как известно, нет свободных людей, чтобы следить за свидетелем. Я же прохожу по делу в ранге свидетеля.
— Что требуется от меня? — спокойно и по-деловому осведомился Виктор Шилов.
— Нужна ваша помощь. У нас есть опасный план, но выполнимый, — сообщил Барбер.
— Вы намерены сдать Лауру полиции? — спросил Шилов.
— Нет, хотя общение с полицией входит в наши планы.
— Вы намерены встречаться с Лаурой? — снова спросил Шилов.
— Нет, это опасно для нее. С Лаурой ни вы, ни я встретиться не можем. За нами будет слежка, если мы покинем пределы Мюнхена и направимся в Рамзау, то неизбежно приведем Майеров к Лауре.
При слове «Рамзау» Виктор Шилов вздрогнул.
— Кто вам сказал о Рамзау? – спросил он, недоверчиво сверля Хью глазами.
— Юджина. Беда в том, что о Рамзау мог слышать Констант Смолланд. А он у нас под подозрением, как вы поняли.
— Кто еще? Кто еще мог слышать о Рамзау? – волнуясь, спросил Шилов.
— Надеюсь, что Симмонсоны о Рамзау не слышали, если Лаура сама им не сказала в другой какой-то раз. Надеюсь, что и Зельден о Рамзау не знает.
— Ваши сотрудники агентства знают о Рамзау? – снова спросил Шилов.
— Да. Мой шеф и один из сотрудников под видом туристов выехали в Рамзау. Они хотят вывезти Лауру в безопасное место, о котором будет известно только нам, участникам операции.
— Я согласен помочь, — сказал Виктор Шилов. – что нужно делать?
— Прежде всего вы должны рассказать, встречались ли вы с Юджиной после ее возвращения из Антверпена и что вам она рассказала о пожаре на вилле. Без взаимного доверия работа невозможна.
-Лауры нет в Рамзау, там только Борис Казарин и моя жена.