Во сне меня ждал песчаный, нагретый светилом, берег озера и желанный мужчина с темно-фиолетовыми очень мудрыми глазами… И я снова сжимала его в своих объятиях, и не верила в происходящее — такое оно было реальное и нереальное!
Агейра покрывал поцелуями всё мое тело, его руки гладили мои плечи, мою спину, мои бедра. Мои ноги обхватывали сильное тело. Темно-фиолетовые глаза смотрели внимательно и нежно, я читала в них немой вопрос. И я давала недвусмысленный ответ, прижимая мужчину к себе сильно-сильно и нежно-нежно. Я чувствовала взволнованное дыхание, я чувствовала его желание, которое и меня окутывало волнами тепла. Мы оба снимали его белую форму. Мои руки дрожали от желания, но не от страха. Я действительно желала близости, так желала, как ни разу в жизни!
– Я люблю тебя, Лера… – хрипло шептал мне на ухо мой желанный мужчина. И я верила, и я стонала, и в ответ шептала ему о своей любви. В его касаниях была эта любовь, были нежность, трепетность и желание. Не было насилия, свойственного Киену Шао. Я вся открывалась навстречу Агейре. Мое тело дрожало и выгибалось… и мне не было больно! Мы были единым целым, мы двигались динамично и гармонично. Я задыхалась, забывая сделать вдох. Он погружался в меня, а я стонала и хотела слиться с любимым еще больше. Мне было мало этой близости – я просто растворялась в нем и тонула в наших чувствах, в этих ритмичных движениях, в сладкой истоме и волнах экстаза…
Всё кончилось внезапным пробуждением. В кимарти ворвался мой муж. На нем лица не было от гнева… он разбудил меня своим приходом. Я смотрела на него, лежа в кровати, и боялась пошевелиться. Киен схватил меня за руку, притянул к себе, прижался к моим губам с жестокой силой, вторая рука в кулаке сжимала мои волосы, не давая увернуться. Может и не стоило, но я почувствовала вкус его крови. Шао зло отстранился, ударил меня по щеке, зажимая прокушенную губу.
– Ты отчуждаешься от меня, Лирель, ты меня не любишь. И все вокруг превращается в кошмар! Что же ты делаешь?! Я же ни о чем больше не могу думать! Я мечтаю только дожить до ночи, лечь с тобой рядом, мечтаю слиться телами, мечтаю о твоих стонах и нежной плоти… А ты! Ты изводишь меня своим холодом! Даже не могу брать то, что по праву принадлежит мне, боясь льда в твоем взгляде. Мне опостылело брать тебя силой, Лирель! Я не могу так!
– Ну так отпусти, Киен, ты же видел, что ломаешь меня, ты знал! Ты ворвался в мою жизнь, превратив ее в кошмар. Ты лишил меня любимой мечты, оторвал от друзей и родных, ты надругался надо мной, даже не спрашивая о той боли, что причиняешь. Я должна была подчиняться. Мой разум обработал хранитель Адан, приказал быть тебе хорошей спутницей и любящей женой. Но приказ разуму не действует на сердце. Ты не любим мной. Ты противен и ненавистен. Я ненавижу ночи и рассветы! Я ненавижу свою поломанную жизнь! Я не могу даже спорить с тобой… так каких искренних чувств ты ждал в ответ?! Я предпочту смерть еще одной ночи вдвоем. Просто возьми свой ремень и накажи меня смертью, если хочешь… я лишь во сне спасаюсь от реальности с тобой. Моей жизни нет в этом беспросветном и безнадежном существовании!
Винки, которого принес Шао, скуля и ластясь, забрался ко мне на колени. Вот уж точно пушистый ребенок. Ребенок. А Шао даже этого меня лишил – моей маленькой мечты быть хорошей и мудрой матерью…
– Я всё понял. – Сказал мой разгневанный муж. – Как бы то ни было, ты отправляешься на Талару. Ты больше не полезна здесь. Мне доложили о нападении аскаи. Корабль в опасности. Они превосходят численностью, и на их стороне внезапность. А вместо того, чтобы разрабатывать план битвы, я должен идти на допрос. Таар вдруг решил, что я ненадежен. Как ты говорила, на «приманку» попался именно я. Мне сложно понять логику таара Ингардема. Но он в этом действительно прав. Я сейчас меньше всего хотел бы думать о долге – ты одна захватила всего меня – мой ум, мое сердце – всю душу! Я не способен вести людей в бой. Я сам готов покориться этим сводящим с ума чувствам… но не сейчас… одевайся, собирай вещи у тебя пять кан. Винки можешь взять.
Муж отвернулся, взял свой сеор, стал просматривать сообщения и карту начавшегося сражения.
Я ушла в туалет, в дрожащих от волнения руках был кругляш устройства арарсар. Я форматировала данные. Поставила таймер. Теперь судьба талантливого ведущего, великого победителя и красавца-брюнета, мечты всех моих подруг, но ненавистного мне мужа, была решена…
Подошла, приобняла его спину. Всё-таки, ты многое сделал для меня: благодаря тебе Алеса не вычислили сразу, благодаря тебе я очутилась на подбитом корабле с Агейрой и детишками, которым была нужна, благодаря тебе я оказалась здесь и украдкой общалась с любимым атакующим, ты передал мне Винки… больше, к сожалению, благодарить было не за что. И я прижала ладонь с металлическим почти невесомым устройством. Оно тут же закрепилось, и не было обнаружено.
Отлет был поспешным. Мы с атакующим инором Мленом сели на его вооруженный эсше и покинули космическое царство моего мужа.
– Неужели он отпустил вас? Наверное, просто не пожелал рисковать вашей жизнью… – рассуждал вслух мой бывший ученик. Я помнила о вездесущих камерах и сказала почти правду:
– Он предатель, Млен… Из-за него был подбит корабль с маленькими детьми, он схватил меня в плен, среагировав на план высшего руководства, где я значилась как «Приманка для шпиона», он больше интересовался нашей спальней, чем своим долгом перед Таларой и признался мне в этом. Он предатель, очернивший имя любимого мной мужчины… Ведущий Шао сломал мне жизнь. А я просто постараюсь не остаться в долгу…
***
Казалось, что моя жизнь снова вернулась в прежнее русло. Я сидела и пила успокаивающий чай с моей мамой. Ее серо-зеленые глаза смотрели на меня с грустью и молчаливой тревогой. Она держала меня за руку, но не верила в то, что я рядом, боялась снова потерять.
Сана я видела утром, он быстро обнял меня, поцеловал в щеку и убежал, уводя свою будущую жену. Они спешили на работу. Олини с Раном сейчас находились у лечащих – готовились к родам. Моя семья была в полном порядке. Если бы не это беспокойство в глазах моей мамы, то я могла бы подумать, что они без меня вполне жили бы дальше и не переживали…
– Лирель, что происходит? Скажи мне, что теперь с тобой станет? Что будет, когда Шао вернется из сражения?
– Я больше не могу так жить, мам. Я не могу стать хорошей спутницей для такого плохого человека. Я несчастна с ним. Не могу тебе всего рассказать. Просто не бойся за меня. Всё будет хорошо.
– Если ты останешься с ним, то погибнешь. Я вижу это в твоих глазах. Ты не любишь его и уже не сможешь полюбить. Мечта любой девушки – судьба в браке с ведущим… а тебе, моя маленькая, счастья это не принесло. Мы были не правы… отец предложил составить прошение о разводе на имя самого таара Ингардема. Тебе нужно только подписать…
– Не стоит, мам. Всё будет хорошо. Я знаю… я же знающая…
– Я вижу твое сердце, маленькая моя. Ты полюбила, доченька, еще в тот день, когда ты возвращалась из академии, что-то особенное промелькнуло в твоем взгляде…
– Мам, нельзя же быть такой умной. Это очень… – я хотела сказать «опасно» или даже «смертельно опасно», но помнила о камерах и постоянном наблюдении… что ж, мама сама все поняла и замолчала. Через пару минут, погладила меня по русой макушке и добавила:
– Все образуется, доченька. Может быть, мы сможем добиться развода, поговорив с родителями Киена Шао, или, написав прошение таару Ингардему. Всё наладится. Даже с приставкой Шао ты сможешь вступать в государственный брак. Ты сможешь провести жизнь рядом с любимым, а твои ученики станут тебе детьми…
– Я боюсь, что Агейра погиб… Слезы брызнули из глаз! Я, наконец-то, могла хоть кому-то открыться. Могла не сдерживать эмоции и не контролировать каждый мускул на лице. И я ревела. Ревела взахлеб, пока моя понимающая мама обнимала и гладила меня по спине. А потом в своей комнате я была укрыта одеялом и просто заснула, снова мечтая увидеть перед собой взгляд темно-фиолетовых и таких понимающих мудрых глаз…
Свобода, вновь обретенная мной, была такой удушающей. Даже если бы меня снова определили в должности младшей знающей, преподающей в академии Ранмарн… то я не смогла бы и дальше давать ребятам неправду и полуправду. Я больше не та, слепо верящая в светлое будущее Талары и ее героев. Я уже лишняя здесь. Мне тесно среди соглядатаев таара. Мне не хочется ходить только по паутине белых пластиковых дорожек. Мне не хочется ощущать свое одиночество среди толпы, действующей как единый организм, совершая утреннюю тренировку, или улыбаться совершенно пустой улыбкой загипнотизированного человека… в моей свободе был только один плюс – рядом не было ненавистного Киена Шао. Но такой свободы было мало.
Если бы мама не беспокоилась обо мне, то, пожалуй, я могла бы оставить свою семью здесь. Они еще были своими в этом страшном мире. Они могли ужиться здесь. Я же была уже с другой планеты, куда прилетала во время каждого своего сна, где видела любимого мужчину, так похожего на человека… только во сне я была истинно счастливой…
«Едрёна мышь, как нелепо инодни сущее… Нарушение всеобщего естественного закона преодолено может быть лишь посредством использования естественных магнитоэлектрических сил, но препятствие к тому непреодолимое есть: способливость чудотворов к возбуждению магнитного поля».
В. Воен Северский, из черновых записей
Осень 102 года до н.э.с.
Стрела догнала Войту на излете, застряла повыше локтя, не прошла навылет… Пустячная рана, если не загниет. Но даже от такого пустяка повело голову, сбилось дыхание, появилась дрожь в коленях. Шум со стрельбой поднялся, когда Войта уже спустился со стены замка и переплыл через ров, его случайно заметил кто-то из стражи – на сжатом поле даже в темноте осенней ночи можно разглядеть беглого невольника в светлой рубахе. И понятно было, что теперь догонят, что бежать смысла нет, но Войта был слишком упрям, чтобы остановится. Слышал, как далеко за спиной опускают мост, слышал ржание и фырканье множества коней, мягкий стук копыт, но уже у подножья холмов, где конным не проехать. За узкой грядой каменистых холмов – непроходимые леса, там его не найдут и с собаками…
Войта обломил древко стрелы, чтобы не тревожить рану лишний раз.
Острые камни и ледяной дождь… Слишком трудно, с босыми-то ногами. Слишком медленно. Рука совсем онемела, пальцы ничего не чувствуют, ничего, а рану жжет, так жжет… Холодно. Погоня ушла в сторону, в обход – и забрезжила надежда: не найдут, не успеют!
В гору, в гору, быстрей, еще быстрей… Какое там «быстрей»! Подъем все круче, и уже не идти надо, а карабкаться.
Войта подтянулся на здоровой руке в последний раз – вожделенная площадка, от нее дальше и вниз пойдет тропа.
– Ну что, Белоглазый? Попался?
Едрена мышь… Рука разжалась, подбородок ударился о камень. Мелькнула мысль «Бить будут», но как-то вяло, без страха совсем.
Били, конечно. Потом, уже в замке. Больно, но чтоб назавтра мог подняться. На цепь посадили. Лекарь пришел, почесал в затылке, махнул рукой, а стрелу из плеча велел девчонке с кухни вытащить и уксусом покрепче прижечь. Тварь подлая, ленивая… Ну куда девчонке такое? Уж она пыхтела-пыхтела, а силенок-то нет, и стрела обломана. Войта терпеть хотел – жалко ее, старалась, – но как вытерпишь? На его вой из пекарни тетушка Сладка прибежала, дала девчонке подзатыльник. Придавила Войту тяжелой коленкой с одной стороны, левой ладонью с другой оперлась, да потащила стрелу потихоньку, чтобы наконечник не оторвать. Слезы градом покатились, от дурноты в глазах темно стало, но тетушка Сладка быстро вынула стрелу и наконечник не обломила. Лекаря не послушала: не уксусом – хлебным вином прижгла, привязала тряпочкой почище, а потом по-матерински, подолом, утерла Войте сопли.
Ему и суток отлежаться не дали, как стемнело подняли на ноги и вместе со всеми повели к воротам замка. Войта упал по дороге – голова закружилась, – так десятник в зубы дал и пообещал добавить двадцать горячих, если еще раз упадет.
За ворота их, понятно, пускать было незачем, у стены стояли, под навесом хотя бы, не под дождем. И потребовалось же Глаголену устраивать свои иллюминации именно в этот злосчастный день! Говорят, полюбоваться на них приезжали даже гости из Элании. Из-под стены видны были лишь отблески света, а потому оценить зрелище Войте возможности не представлялось. Он был почти пуст, а сил на выход в межмирье не хватало. Мрачунов прихвостень и предатель Белен Войту нарочно не выпускал из виду, и в межмирье выходить пришлось поневоле. Сесть десятник не разрешил, да и прав был, конечно – если бы можно было сидеть, все бы спали, и Войта первый. Но к двум часам пополуночи в голове мутилось так , что земля кренилась под ногами, дрожь давно била – и от холода, и от усталости; рана, расковырянная и обожженная, уже не горела, а дергала, что было признаком нехорошим…
Под конец Войта все же упал во второй раз, но зевавший во весь рот десятник поленился даже дать по зубам. И про то, что Войта на цепи должен сидеть, забыл тоже – загнал в барак вместе со всеми. Не напоминать же ему, в самом деле…
Войта считал, что сразу уснет, но рана помешала. И он подумал еще, что сегодня от него побега точно никто не ждет, даже встать попробовал – и понял, что никуда не убежит. До дверей барака не дойдет. Не судьба…
Войта Воен Северский по прозвищу Белоглазый – магистр славленской школы экстатических практик, доктор математики, заложивший начала теории пределов, дифференциального исчисления, векторной алгебры и анализа, основоположник герметичной магнитодинамики (см. статью «Уравнения Воена»), открывший закон сильных взаимодействий, изобретатель магнитомеханического генератора, автор важнейших экспериментальных работ в области прикладного мистицизма.
В. В. родился в 132 году до н.э.с. в Славлене, в семье наемника, в 9 лет поступил в Славленскую начальную школу, которую окончил с отличием, в 114 г. до н.э.с. стал одним из первых выпускников славленской школы экстатических практик с ученой степенью бакалавра, в 108 г. до н.э.с. защитил работу по магнитодинамике, за которую ему была присвоена ученая степень магистра. Был близким другом и однокурсником А. Очена (см. статью «Айда Очен Северский»), их совместная научная работа позволила объединить основы ортодоксального и прикладного мистицизма.
[Большой Северский энциклопедический словарь для старших школьников: Издательство Славленского университета, Славлена, 420 год от н.э.с., стр. 286]
Лошадь неохотно месила дорожную грязь. Морось, холод… невольно можно позавидовать тем, кто этим утром остался в тепле гостиницы. И хотя Роверик всё утро причитал, что ему просто-таки необходимо тоже ехать, на самом деле он был счастлив остаться в уютной, хорошо протопленной комнате. Ну да, в компании одной очень напуганной и разочарованной чеоры, но, в конце концов, не такая уж это и большая плата. К тому же чеора Дальса молода, хороша собой и довольно умна – им будет, о чём поговорить…
Но вот что точно не входило в планы Хенвила, так это посещение монастыря Золотой Матери. Он недолюбливал это место ещё со времён первого посещения, с тех самых, когда он впервые оказался надолго на Побережье…
Малькане говорят не «монастырь», а «обитель».
И в этом месте обитают действительно не только пресветлые служительницы.
Всё чудились ему в старых стенах какие-то шорохи и шепоты, всё казалось, что монашки знают о нём самом больше, чем кто-либо в мире. Даже родной отец.
Шеддерик ухмыльнулся – особенно отец.
Воля которого закон.
Правда, если камни вовремя не будут возвращены в столицу, и если обещанный подловатым архивариусом сиан не сможет разобраться с оковными чарами, отец не доживёт и до зимы. Уж больно крепко его дух оказался привязан к камням. И как-то поразительно легко эти самые камни сначала появились в цитадели, а потом исчезли из неё. Если бы не случай, Шеддерику не удалось бы обнаружить след. А если б не любопытная чеора Дальса, он не догадался бы, что искать нужно именно камни.
Так что, как ни посмотри, а везучий он человек – благородный чеор Шеддерик та Хенвил.
В одном только ему не повезло – монашки появились поразительно не вовремя. Ведь практически уже и старик, и камни были в его руках. Оставалось только доставить их обратно в гостиницу, прихватить Роверика и чеору та Зелден и победно вернуться домой.
Победно и очень-очень быстро. Вдруг удастся предотвратить неминуемое? Это может здорово облегчить жизнь и самому чеору Хенвилу, и его младшему брату… а может и спасти их обоих в самом прямом смысле слова.
Шеддерик давно смирился с мыслью, что не доживёт до старости.
Правда, на этой дороге ему могла грозить разве что простуда. Хорошо, что ехать недалеко, и хорошо, что этот путь преодолеть ему пришлось не ногами.
Дорога в очередной раз заложила петлю вокруг высокого холма, и вдруг раздвоилась. Более широкая и более грязная колея свернула к северу, в сторону отрогов Улеша, чуть более сухая и узкая – к востоку. Шеддерик знал, что высокие холмы, принадлежащие монастырю, восточнее выходят к морю и образуют крутые, зачастую непроходимые обрывы. Там скрываются крохотные бухты, окружённые скалами и мелями – эти воды всегда считались очень опасными для судоходства.
От развилки постройки монастыря были уже хорошо видны, – и острые крыши молелен, и добротные хозяйственные корпуса, и украшенные флагами башни. Он вздохнул с облегчением, дорога заняла чуть меньше времени, чем он боялся. Впереди ждало хоть какое-то тепло.
Ветер, ненадолго стихнувший, разыгрался с новой силой, засовывал ледяные пальцы под одежду, заставлял ёжиться. Ветер стал по-настоящему зимним. И не скажешь, что по календарю далеко до холодов.
Хотя служительницы Золотой Матери и не должны делать различия между пришедшими к их огню скитальцами из неблагих земель, однако к ифленцам и здесь относились так, как всюду на Побережье – терпели, но и только. Впрочем, он привык. И даже отмечал, что люди в провинции стали чуть более равнодушны, и соответственно – ежеминутно удара в спину от них можно было уже не ждать.
Чеор та Хенвил передал повод своей лошади молчаливой служительнице и поспешил к тёмному деревянному корпусу, куда встреченные им сёстры уже увели примолкшего старика.
Вскоре он изучал взглядом просторное, хорошо натопленное помещение, где на украшенном сухоцветами помосте стоял деревянный престол. Свет многих свечей не просто освещал зал – в движении и переплетении теней и бликов Шеддерику вновь почудилось присутствие людей… которых быть здесь попросту не могло.
Только спустя долгие мгновения он вдруг понял, что живых в зале не меньше, чем призраков. Но все они – служительницы Золотой Матери, их тёмные одежды словно специально сшиты так, чтоб сёстры могли слиться со здешними тенями.
Их было немного, и все замолчали вдруг, повернувшись в их сторону.
Старик, которого ввели в зал раньше, попытался упасть в ноги женщинам, стоявшим у подножия престола. Изо рта его даже вырвался горестный всхлип. Старик не просто выглядел жалко – он старался казаться несчастным и безобидным, вероятно, надеясь, что суд Золотой Матери окажется более мягким, чем светский суд ифленского наместника.
Шеддерик с новым интересом принялся изучать служительниц. Все они явно принадлежали к верхушке общины. Те, кто не был допущен к престолу, остались у стен. Туда же отошла и девушка, встреченная на дороге – оречённая.
Как они с монахиней отважно выступили против него – вооружённые посохами против пистолета! Неужели не знали, чем может грозить пуля? Или верили в помощь Золотой Матери?
Старик вдруг вскрикнул, уперев палец в пустоту между двумя служительницами, и хрипло прокричал что-то невнятное.
Там, куда был устремлён палец, серебристо мерцал один из призраков.
Старшая из сестёр шагнула вперед и лёгким взмахом ладони отмела все те речи, что старик наверняка сейчас лихорадочно выстраивал в голове.
– Золотая Мать не покровительствует тем, кто имеет дела с чернокрылыми. Кто ты, и почему шёл сюда просить милости, имея при себе зачарованные саруги?
– Я… – старик завертел головой, ища сочувствия. – Я не знал… это было всего лишь подношение…
– Откуда у тебя шкатулка?
– Меня попросили… я знаю, что такие шкатулки чисты и защищают от неблагой магии. Все в Танеррете знают, что это так.
Старик вздрогнул. Чеор та Хенвил мог видеть лишь его спину, но отчего-то легко было ему представить, как по сморщенным щекам текут слёзы. И это слёзы страха, а не раскаяния.
– Так откуда шкатулка? Кто тебя попросил?
Голос женщины звучал мягко, даже с лёгким сочувствием. Однако Шеддерик видел, что это сочувствие не подарит прощения.
– В столице… я знатный человек, у меня есть деньги, и я готов щедро пожертвовать Золотой Матери и её сёстрам на добрые цели… в столице многие знают, что я собрался посетить монастырь… это ведь святой долг каждого, кто верит в покровительство Великой Матери. Многие просили – голос старика дрогнул, – чтобы я отвёз их дары. Однако я стар, а дороги опасны. Я отказал почти всем, но среди прочих была женщина, которая хотела лишь, чтобы я довёз свой дар в целости. Вы знаете, чистые шкатулки – большая редкость и ценность, я поблагодарил её за заботу и принял шкатулку. Клянусь, я не знал, что в ней! Да я и сейчас не знаю!..
Пресветлая покачала головой.
– И всё же, кто передал тебе это? Пронести саругу в обитель незаметно тебе бы не удалось. У нас есть защитники, которые во много раз сильнее и прозорливей обычной стражи. Так что камни чернокрылых предназначались не для сестёр и не для оречённых служительниц. Для кого же? Кому ты их нёс?
– На это есть ответ у меня, – внятно произнёс чеор та Хенвил. – Если ваша воля будет его услышать.
Пресветлая сестра не ответила. Она продолжала сверлить взглядом старика.
Наконец тот сдался:
– Моя племянница, – выдохнул он покаянно. – Моя племянница подарила мне эту шкатулку, её имя чеора Дальса та Зелден. Но я уверен, она не хотела ничего дурного! Скорей всего, её тоже обманули. Моя племянница – невинное дитя и добрая душа, она никогда не стала бы желать зла ни Золотой Матери, ни её пресветлым сёстрам… Видимо, кто-то подарил ей эту шкатулку, а она, добрая душа, зная о моих намерениях отправиться на поклон к Ленне, передала её мне.
Шеддерик едва сдержал смех – Дальса та Зелден – невинное дитя? Вчерашняя ночь могла бы стать красноречивым доказательством обратного, если бы благородному чеору не пришлось превратить слишком романтическое свидание в банальный арест.
Старый чеор Конне заподозрил неладное, потому и отбыл в путь ещё до рассвета, чем здорово нарушил их планы. И Шеддерику пришлось оставить Дальсу с умным и хитрым, однако же, не самым надёжным охранником – Ровве. Ровве учёный, предсказатель, но совсем не политик. И он далеко не силач – вряд ли справится с убийцей из дома Шевека, если той удастся освободиться.
– Что же, ифленец, – повернулась пресветлая сестра к Шеддерику, – Теперь твоя очередь говорить.
– Эти камни уже использованы. Заговорены, насколько я могу судить по полученному результату, на жизнь и здоровье Великого наместника Ифленского в Танеррете, Хеверика, чеора та Лема, та Гулле, верховного стража Фронтовой бухты. Я искал людей, которые должны были вывезти саруги из страны, и нашёл их вчера, в приграничной гостинице. К сожалению, этому чеору удалось улизнуть с камнями, но его напарницу мы задержали. Однако, чтобы спасти жизнь наместнику, я должен как можно быстрей вернуть саруги сианам в столицу.
– Что тебе до жизни наместника? – пресветлая смотрела на него с той же лёгкой доброжелательностью, с которой минуту назад изучала чеора Конне. – Многие считают, что его смерть стала бы для страны избавлением от нищеты, изменила бы внутреннюю и внешнюю политику, дала вздохнуть купцам и мастерам…
– Какое дело, – позволил себе колкость та Хенвил – монахиням до внешней и внутренней политики Танеррта?
– Пусть земли обители и освобождены от налогов, мы всё же – часть Танеррета, нам не безразлично, чем дышит этот мир. Так в чём твой интерес, благородный чеор?
– Кроме того, что наместник – мой родной отец? Я присягал ему в верности и не собираюсь нарушать клятву, каким бы он ни был.
Ким давала лица «чудовищ» крупным планом.
— Он прошел больше половины пути до трапа. Неужели полиция позволит маньяку покинуть планету? Девочка все еще обнимает маньяка за шею, прижимается к его щеке щекой, она совершенно его не боится! Странное поведение ребенка не позволяет стрелять на поражение. Будто не маньяк прикрывается ребенком, а ребенок прикрывает маньяка!
— Кто-нибудь заткнет рот этой идиотке? – снова взвыла Тина. – Ты, ушлепок! Еще двадцать шагов – и я даю команду стрелять на поражение!
— Стив Ларсен что-то говорит мальчику. Тот сосредоточенно кивает, а потом задирает лицо вверх, смотрит на маньяка. Но что это? Почему преступник ставит девочку на землю? Боже, он боится, что снайперский выстрел заденет ребенка! Нет, парень, нет, не делай этого! Они не посмеют стрелять в прямом эфире! Он слышит меня! Вы видите? Он отвечает: еще как посмеют. Он усмехается.
— Вырубите ее сучий микрофон! Как угодно, хоть выстрелом!
Щас тебе, волосатая… Красный диод на микрофоне продолжает мигать – Джим в прямом эфире. Ким дает крупный план упавшего на пластиковое покрытие скальпеля. Еще крупней, еще… Теперь всем видно, что лезвие скальпеля запаяно в оргстекло.
— Похититель одергивает курточку девочки. Выпрямляется… Поднимает руки. Он отпускает заложников! Он их отпускает! Дети бегут со всех ног… к грузовику «Мастодонт»! С места срывается полицейский турбокар и движется им наперерез, но уже очевидно, что перехватить детей он не успеет! Если сейчас выстрелит снайпер, я лично добьюсь громкого разбирательства – все видели, что похититель отпустил заложников и поднял руки! Все видели, что дети шли рядом с ним добровольно, и только страх за жизнь детей заставил преступника сдаться! Двое из них спасены, но кто спасет сотни тысяч других детей? Дети пересекают государственную границу, с разбегу взлетают на несколько ступенек вверх по трапу «Мастодонта». Женщина ловит девочку в объятья, Лиз оборачивается и плачет. Тома окружают мужчины с грузовика, он тоже оглядывается и старается избавиться от объятий – он готов бежать назад, на помощь Стиву Ларсену. К преступнику приближаются полицейские, эти синие молнии – выстрелы из нелетального оружия, но их слишком много. Преступник навзничь падает на пластик летного поля. Рискуя своей жизнью, перечеркнув свое будущее, этот парень позволил детям добраться до территории, где им не грозит переориентация! Что же это за страшная процедура, которую проходит двадцать процентов наших детей? Ратуя за терпимость к инакости, возводя в культ индивидуальность каждой личности, мы готовы каленым железом выжигать из наших детей эту самую индивидуальность – ту, которая нас почему-то не устраивает! Наших детей обнимают совершенно чужие им люди, люди, которых мы привыкли причислять к своим идеологическим противникам! Наши дети спасены от нас! Девочка проявляла ярко выраженную гендерность, отсутствие стремления к успешности и склонность к стадности – не хотела заниматься боксом… У мальчика обнаружили то же отсутствие стремления к успешности и склонность к агрессии: он защищал не желавшую драться девочку кулаками, наплевав на самого себя! Бессилие психологов и воспитателей выливается в простенькую процедуру: переориентация! Что может быть проще – немножко подкорректировать поведенческую матрицу, чтобы девочка стала похожа на тех отважных потных полицейских с небритыми подмышками, которые минуту назад стреляли электрическими зарядами в безоружного человека с поднятыми руками. Чтобы мальчик стал похож на то ничтожество, каким его рисует полицейский психолог – не способным оказать минимальное сопротивление насилию! Дети, похищенные серийным убийцей – первая версия, наиболее вероятная. Желание насиловать и убивать детей мы считаем более естественным, чем самопожертвование, объявленное психической патологией. Обилие сумасшедших маньяков, готовых насиловать и убивать детей – не есть ли придушенная в детстве агрессия, не прямое ли это следствие переориентации?..
Джим вдохнула, намереваясь и далее продолжать свою пламенную речь, но случайно глянула на диод: он мигал желтым – шла запись. Наверное, давно… Ким продолжала снимать – видеозапись останется, ее можно будет выложить в сеть… Но и ребенку ясно, что число просмотров не превысит трех-пяти тысяч… Парень был жив, пришел в себя, но еще не мог двигаться самостоятельно: чтобы погрузить его в полицейский авиакар, двое радфемин в гендерно-нейтральной форме без лифчиков с трудом подняли его с асфальта под руки – Стив Ларсен был заметно выше обоих женщин и существенно тяжелей. Киднепинг, захват заложников – это пожизненное заключение в тюрьме класса А. Завтра Джим объявят ненормальной и уволят. Ну и черт с ней, с этой работой – зато можно будет купить себе такие же сережки, как у бортпроводницы «Мастодонта»! Дети поднимались по трапу внутрь грузовика — завтра Метрополия выкатит претензии Дикой луне, но Дикая луна покажет в ответ большой мужской цисгендерный фак. И чтоб вы все им подавились!
После этого Азирафаэль взял за правило почаще прикасаться к яйцам. Они были теплыми и отзывались цветами и ощущениями, пронизывающими его сущность более чем неуклюже, как будто он чувствовал мысли жеребенка, когда тот дрожал, делая первые шаги. Он обращался к ним мягко, говоря, что они в безопасности, что они вылупятся в свет и любовь, что у них есть место в этом мире, куда они придут, когда будут готовы.
И, почти как само собой разумеющееся, он обнаружил, что рассказывает им о Кроули.
— Знаете, ваш отец однажды спас мир, — тихо сказал он однажды вечером, когда книга, которую он им читал, закончилась.
Книга была яркой, безвкусной, рассчитанной на очень маленьких человеческих детей, но на обложке была изображена змея, а автор скорее восхищался змеями, чем испытывал страх перед ними, и поэтому Азирафаэль принес ее домой. Он не мог сказать, понравилось им прочитанное или нет, но ему стало немного легче, что он делает что-то для них, а не позволяет им просто пребывать здесь в одиночестве в задней комнате.
— Видите ли, он не должен был этого делать, — продолжал Азирафаэль, вспоминая события двухлетней давности с легкой улыбкой. — Мы пробыли здесь довольно долго, и я думаю, что он рассчитывал пробыть здесь еще как минимум столько же, когда они привезли ему антихриста. Это Адам, вы знаете, хотя теперь он гораздо меньше антихрист и гораздо больше — современный подросток. Более драматично, но все же не конец света.
— Кроули пришел прямо ко мне, после того как доставил Адама — ну, не доставил, а просто передал его монахиням, — чтобы попытаться придумать план спасения мира. Даже тогда он хотел этого, а именно меня пришлось убеждать. Довольно глупо с моей стороны, если оглянуться назад. Я тогда думал, что ангелы… ну, во всяком случае, я ошибался.
— Но он не был плохим отцом, — продолжал Азирафаэль. — Он пытался спасти мир, до тех пор пока не решил, что не сможет этого сделать, а потом…
Азирафаэль проглотил следующие слова, не зная, как сказать: «А затем попытался спасти меня». Его горло сжалось. Кроули спас его, хотя и не потому, что воевал против целого мира или умолял его уйти вместе с ним, и даже не потому, что он сделал то, что должен был сделать. Он спас Азирафаэля, потому что потратил шесть тысяч лет, чтобы убедиться, что и до ангела наконец-то дошла простая истина: они не так уж сильно отличаются друг от друга.
— Когда он не знал, что еще сделать, и у него не было собственного плана, он помогал всем остальным, — наконец признался Азирафаэль. — Он доставил нас на авиабазу и до самого конца стоял рядом с Адамом, а потом встал рядом со мной. Знаете, он остановил время. Это было очень умно с его стороны. И очень мощно. Я не знаю никого другого, кто мог бы это сделать.
Затем он замолчал, заново переживая чувства, которые возникли, когда он заговорил о Кроули ласково. Большую часть времени ему этого не позволялось. Кроули оборвал бы его, если бы он только попробовал, отмахиваясь от подобных слов, как будто не хотел их слышать, словно они доставляли ему боль, и Азирафаэль едва ли мог винить его за это. Он подозревал, что подобные похвалы были солью в старой, но так и не затянувшейся ране, которой Кроули сам же и не позволял зажить.
Азирафаэль так и не сумел сказать Кроули, что тот не должен пытаться стать лучше, стремясь оказаться достаточно хорошим для Небес. По крайней мере, он не сумел сказать так, чтобы Кроули услышал, и услышал правильно. Так что Азирафаэль просто держал все в себе до тех пор, пока этого не стало слишком много, даже для Азирафаэля, и уж тем более слишком много для Кроули, больше, чем тот сумел бы выдержать, и в итоге в течение долгих веков они так и ходили по кругу.
Азирафаэль осторожно положил щеку на край аквариума, глядя на пять маленьких белых шариков. Даже не прикасаясь к ним, он теперь чувствовал пульс жизни под их панцирями. Должно быть, они были готовы вот-вот вылупиться..
— Я бы сказал ему, если бы мог, но он не любит, когда я говорю ему такие вещи, — сказал Азирафаэль едва слышным шепотом, почти заговорщически. — Так что, возможно, это будет наш маленький секрет.
Он улыбнулся, услышав, как произносит это вслух. Было так странно и приятно сказать кому-то, все еще чувствуя себя в безопасности и понимая, что сам Кроули об этом никогда не узнает, ведь нет ни малейшей надежды, что ему понравилось бы что-то настолько милое. Кроули с трудом переносил, когда его называли добрым — Азирафаэль понятия не имел, что с ним будет, если он узнает, что его еще и любят.
Со вздохом Азирафаэль протянул руку и осторожно провел пальцем по каждому яйцу по очереди.
— Я действительно люблю его, — сказал он без тени сожаления. — Больше, чем это, вероятно, уместно, и уж точно больше, чем он мог бы вынести, я знаю. Но это так. Это будет нашим маленьким секретом, хорошо? А теперь, я думаю, вам пора спать.
Он не был уверен, что яйцам нужно спать, да и детенышам змей тоже, но решил, что это неплохое время и место для начала внедрения твердого свода правил. Так, на всякий случай. Поэтому он встал, придвинул свой стул к столу, выключил свет и направился к двери.
Ну вот и закончился этот кошмар. Ксапа говорит, Ярмарка невест прошла очень удачно. Наши девки и девки Заречных ушли к рослым и красивым Чубарам, их девки — к нам и Заречным. А некрасивых, толстушек, хромоножек и косоглазых разобрали Степняки. Им любые девки в радость. Но Ксапа говорит, главное не это, а то, что все четыре общества по-настоящему сдружились. Ага, как же… Когда чудики сказали, что гости могут взять себе палатки и утварь, чуть не передрались. Хорошо, Света сказала, что наши палатки могут тоже взять. Но делить будет она. А кто спорить будет,
тому она в лоб даст! И поделила всем поровну. Кремень хотел обидеться, но Света ему шепнула, что надо будет — своим всегда еще привезет. Кремень это остальным охотникам передал, и мы только посмеивались, наблюдая, как
Степняки и Заречные радуются. Чубары тоже радовались, но лица спокойные, невозмутимые. Крепкие парни.
В общем, все, кто девками на ярмарке интересовался, очень довольны. А мы, то есть, те, кто это все устроил, устали так, будто стадо оленей неделю по глубокому снегу гнали. У Юры и Эдика лица в синяках, все спрашивают, кто это их так. В половине вамов девки и бабы по-новому власть делят. Новые семьи свои вамы ставят, на них все ругаются. Потому что лучшие места уже заняты, куда ни поставишь — или проход загородишь, или кому-то мешаешь. Чубарские девки в стайки сбиваются и ко мне с вопросами пристают. Жамах они побаиваются, у Бэмби и Евражки спрашивать не хотят из гордости. Остальные их язык не понимают. Остаюсь я. Вот они
соберутся по пять-восемь, окружат меня и расспрашивают. Если кто-то к нам подходит, замолкают. Но я коварно рушу их планы и подзываю по мобильнику Евражку. Евражка слегка вредничает, задирает нос, но объясняет, показывает,
рассказывает и знакомит.
Зато Платон много ругается, что стройка целую неделю простаивала. Зима на носу, а тут еще я постоянно куда-то убегаю, людей с объекта снимаю. До праздника мы нижнюю террасу от деревьев освободили, маленькие рядами на верхнюю террасу пересадили. Толстые стволы от коры очистили, для сушки сложили. Склон между верхней террасой и нашей до камня очистили, этой землей нашу террасу расширили. В общем, еще на три хыза место подготовили. Правда, как говорит Ксапа, с огородами будут проблемы. Десять соток на дом — это дачный участок, а не подворье в сельской местности.
А Ксапа еще подрывника пригласила. Нашу пещеру расширить решила. Не всю, а ту узкую часть, что вглубь горы уходит. Охотники смеются, раз Ксапа пещерой озаботилась, значит, осень наступила. Я рассказывал, там в дальнем конце трещина, в которую Ксапа все пролезть пыталась. Потом видеокамеру с фонарем к длинному гибкому шесту привязывала, в щель совала. Она говорит, когда-то по этой трещине ручей протекал. Вот она и решила расширить трещину до «жилого объема».
Чудики машину на четырех колесах привезли. Машина сама ездить не может, но когда работает, гудит сильно. Генератор-компрессор называется. Мы ее к экскаватору прицепили, к дверям хыза подтащили. Подрывник размотал толстые шланги, затянул через окно внутрь хыза, перфоратором в стенах
дырки сверлит и очень ругается. Ксапа запрещает заряды больше ста грамм использовать. А сто грамм — это что слону щекотка. Ксапа ругается, что если килограммами рвать, ее стена рухнет. Но дело у них идет. Каждый день несколько раз «БА-БА-БА-БА-БА-БА-БА-БАХ» раздается, из открытых окон пыль летит. Потом мелкота в желтых касках, защитных очках и респираторах на тачках щебень вывозит. Для них это игра.
Сидим в ваме у Мудра, хрустим картофельными чипсами, Мудреныш рассказывает, как ярмарка проходила.
— … А драчунов на ринг вытаскиваем. Когда у всех на глазах
дерутся, это как бы и не драка.
— То-то я смотрю, у Эдика весь ФЭЙС в синяках, — улыбается Мудр.
— Собак! Собак! — кричит какой-то мелкий пацан. Чтоб его волки съели! Осторожно, стараясь не разбудить Ксапу, вылезаю из-под одеяла и выхожу из вама. Оказывается, солнце встало давно. Это мы с Ксапой такие сони.
Жамах сидит у входа в вам, кормит грудью Олежку и тихонько беседует с тремя чубарками. Все приветливо улыбаются мне.
— Приходил Толик, просится с тобой на охоту. Предлагает обменять оленя или кабанчика на консервы по весу. Говорит, надоели консервы, свежатинки хочется. Я сказала, мы не против и послала к Мудру, — сообщает новости Жамах.
— Правильно, — одобряю я.
Сегодня наша с Жамах очередь идти за продуктами. Если с нами пойдет Толик, то обязательно и Юра. Значит, им и туши нести. Охотиться будет, конечно, Жамах. Очень она любит красиво копье бросить, как ей не уступить? Ну, а я руковожу, когда мы оленей от стада отбиваем. Юра говорит, реликтовые у нас олени. У них таких больше нет, вымерли. Мудр тоже говорил, что за два-три года мы всех съедим. Так они реликтовыми и станут. Жалко оленей…
Где-то вдалеке тарахтит вертолет. Не наш. Большой, зеленый. Наверно, Медведев летит. Жамах вызывает по мобилке Туну, отдает ей Олежика, и мы идем встречать. Чубарки тянутся за нами — им вертолет вдиковинку. И
чудики выскакивают из своих вамов. Они — за почтой и новостями.
Вертолет садится не сразу, а сначала описывает две восьмерки над взлетным полем, а потом пролетает над нами хвостом вперед.
— Он что, остаканился? — спрашивает Толик.
— Ографинился, — сердито отзывается Платон.
Из севшего вертолета выскакивает пилот и кричит, размахивая руками:
— Запомните этот день, парни! Это день космонавтики! Мы запустили первый спутник!!!
— Ура!!! — кричит Сергей. Чудики обнимаются, размахивают руками, кричат что-то непонятное. Как дети. Наша малышня тоже чему-то радуется, сама не знает чему. Вокруг Собак носится с радостным лаем. Один я ничего не понимаю. Нет, не один. Чубарки тоже растеряны. Но по лицам не скажешь. Как говорит Ксапа, умеют держать морду кирпичом.
Откуда-то появляется Ксапа, моментально разбирается, кто больше всех знает, хватает пилота за локоть и тащит в сторонку. Я — за ней, Жамах — за мной, а за ней — все чубарки.
— Давай еще раз и с самого начала — командует Ксапа.
— Четыре часа назад мы запустили наноспутник на круговую полярную орбиту девятьсот километров, представляешь?! — восторг из пилота так и прет. — Взяли допотопный «Тополь-М», заменили третью ступень водородным разгонным блоком, на первую навесили четыре ускорителя, такая конфетка
получилась! Ну, чисто, «семерка»! Как мы ее через шлюз протащили — это песня! Семьдесят пять тонн на руках — можешь поверить? А вот мамой клянусь! По частям, конечно! Кусочком она по длине не вписалась. И после этого она взлетела! Мы боялись, старт разнесет. Это же антиквариат! Но
все пучком! Спутник сделал первый виток и отозвался. А у нас — всего одна станция слежения. Этак мы будем только два раза в сутки связь держать.
Я вижу, что если его не остановить, он до вечера радоваться будет. А мы так ничего и не поймем.
— Что такое наноспутник? — припоминаю первое незнакомое слово.
— Наноспутник — он как обычный спутник, только маленький. Наш весит пятьдесят пять кило. Но по возможностям — как большой! — охотно объясняет пилот. — Солнечные батареи — аж четыре метра! Гироскопы, ионники! Аппаратура связи — конфетка! Цифровой гигабитный канал. Оптика — короткофокусная, длиннофокусная, инфракрасная, ультрафиолетовая, узкие фильтры — все, что душе угодно!
Опять я ничего не понимаю. И ведь не скрывает, объяснить пытается, а я все равно не понимаю, вот что обидно.
Ксапу сейчас лучше не трогать. Я ее вечером расспрошу. А для начала
— Нату. Видел, она выстиранные одежки с веревки сняла и в вам занесла.
Ее новости не заинтересовали. Иду к ней.
— Ната, ты дома? Можно войти? — у чудиков так принято. По нашему обычаю я бы сказал: «Клык пришел, войти хочу». Сразу ясно, кто я. А чудики привыкли гостя по голосу узнавать.
— Заходи, Клык.
— Ната, что такое тополь?
— Дерево такое. Летом с него пух летит.
— Нет, это, наверно, другой тополь. Из-за которого чудики радуются.
— А-а, ракета… Клык, просила же, как человека! Не зови нас
чудиками. Русские мы.
Нехорошо получилось. На самом деле просила, и не раз. А я опять забыл. Надо как-то выкручиваться.
— Так я же не о тебе. У тебя полоски на щеках, ты теперь наша.
— Все равно не зови, — выглядывает из вама, застегивает вход на все застежки, ныряет под кровать и вылезает оттуда с ноутбуком в руках.
— Не говори никому, что у меня ноут видел. Это контрабанда. Знакомые летчики мимо охраны на брюхе пронесли.
Включает ноут, кладет на выдвинувшуюся полочку блестящий круг с ладонь величиной и поясняет.
— Интернета у вас нет, но я всю «Вики» на диске купила. Сейчас найдем твой «Тополь».
Вместе рассматриваем картинку, на которой длинная-длинная зеленая машина. Рядом человек стоит. А сверху на машине — кругляш во всю длину. Как толстый ствол дерева. Только не бывает таких толстых деревьев.
— Вот он, твой «Тополь», — указывает на кругляш Ната. — Подожди, тут ссылка на видео есть.
Видео меня поразило. Как эта штука огонь и дым извергла и вверх пошла, как на две разделилась, а мужской голос объясняет. Но когда “Тополь» второй раз на части разделился, Ната вдруг захлопнула ноутбук, губу закусила, в пол уставилась. А голос все рассказывает. Ната нехорошее
слово сказала, ноут перевернула, брусок из него выщелкнула. Голос на половине слова прервался.
— Блин! Серый мне голову оторвет! Клык, не говори никому, что ты здесь видел.
— Ты ноут сломала?
— Нет, аккумулятор выдернула. Клык, «Тополь» — это боевая ракета. Оружие, понимаешь? Чтоб люди людей убивали. А нам запрещено вам про оружие рассказывать. От него одни беды.
— А тот «Тополь», который у нас запустили — от него тоже беды будут?
— Да ты что? С него все боеголовки сняли.
— Тогда чего ты испугалась?
— Я ноут тайком привезла, тебе учебный фильм про боевой запуск показала. Сделала как раз то, чего нам делать никак нельзя. Ну, дура я! Дурой родилась, дурой и помру. И не спрашивай меня больше ни о чем, ладно?
Вечером я Ксапу расспрашиваю. Она ничего не скрывает. Про страшные войны чудиков рассказывает, про пулеметы, танки, «катюши», самолеты, ракеты. Про огромные армии, которые ничего не делают, только пугают своей мощью, про атомные бомбы, что тысячами делали, но только две взорвали. Под конец расплакалась, мы ее с Жамах вдвоем утешаем.
Я мозгую, правильно Медведев запрещает чудикам об оружии рассказывать. Плохая вещь это оружие, которым людей убивают.
Невыносимая жара опустилась на маленький городок. На пляж потянулись многочисленные паломники. Особенно много людей было здесь по вечерам. Грохотала музыка, и гудели сотни голосов. Молодёжь предпочитала дальний пляж на Кумушкиной косе. Но добраться туда можно было только на машине. Несколько кривоватых беседок, роща и поржавевший знак «Купание запрещено!» — что ещё нужно для счастья?
Но самые большие ценители проезжали ещё пару километров. Места там были дикие. Роща подступала почти к самому берегу. А ещё ходили слухи то о маньяке, то о лесном монстре, то о матёром волке. Но нет ничего приятнее, когда девушка прижимается к мужскому плечу и заворожено смотрит в огонь костра.
Пират часто бывал здесь с Дашей. Они приезжали на старой разбитой шестёрке и подолгу целовались под звёздами. Пока всё не изменилось.
***
Пират уже жалел о сказанном. Не самое лучшее время и место. Надо было сделать это при свете дня. Но всё получилось слишком спонтанно.
Даша тоже молчала, вытянув перед собой стройные ножки и уставившись в темноту.
— Ну, что думаешь? Я доказать могу, — первым не выдержал Пират.
Даша вздрогнула и, наконец, посмотрела на него.
— Я что-то чувствовала…. Но… Это слишком. Игорь, такого не бывает же.
— Оказывается, бывает, — ответил Пират. – Только не бойся, хорошо? Я уже ослабел немного, ну, мы же давненько… Ну, ты поняла. Но я смогу. Смотри.
Он повернул голову и уставился на лежащее у кромки воды бревно. Оно дёрнулось, поползло по песку, а потом поднялось в воздух.
— Хватит! – взвизгнула Даша, и бревно шлёпнулось на песок.
Пират подвинулся ближе и обнял девушку за плечи.
— Перестань. Это же я. Ну что ты? Испугалась, глупая?
Дашка вдруг разревелась, уткнувшись парню в грудь.
***
Прозвище Пират Игорь получил в тринадцать лет. Глупейшая история. Мальчишки всегда мальчишки. Он полез на дерево, нога соскользнула с ветки. Здравствуй, сучок. Прощай, левый глаз. Было до соплей обидно. Казалось, что жизнь окончена. Кому он нужен с одним глазом?
Потом были ужасающие очки и залепленный лейкопластырем глаз.
И только в пятнадцать Игорь понял, что свой недостаток можно сделать достоинством. К тому времени кличка прилипла к нему уже намертво, и нужно было ей соответствовать.
«Пиратская» повязка на глаз, регулярные походы в тренажёрку, а чуть позже и татуха с Весёлым Роджером на плече. Девочки писались кипятком. А потом он встретил Дашу.
Милая девушка, небольшого росточка и с весьма округлыми формами – она словно была воплощением мягкости и нежности. Светлые волосы, кокетливая чёлка и самая лучшая улыбка в мире.
Первый раз он её поцеловал после вечеринки у Вадика. Её губы были сладкими от выпитого вина, а глаза лучились доверием и нежностью.
Через три дня они занялись любовью. Пират был первым у Даши. Девушка вцепилась пальцами в спину парня и не отпускала, пока тот не кончил.
В ту самую первую ночь Пират уже почувствовал, что с ним происходит что-то странное, но это было так мимолетно, что он тут же забыл об этом.
***
Жаркое лето. Городок утопал в буйстве зелени. Время коротеньких юбчонок и долгих поцелуев.
Всё было так просто.
Даша жила одним днём, по ночам умирая в тёплых объятиях.
И даже отчим не мог испортить дни Последнего лета.
— Опять к своему дебилу одноглазому собралась? – он хмуро курил.
Даша уставилась в чашку чая.
— Я с тобой разговариваю! – рявкнул отчим.
— Лёша, оставь её… — это мама, робко и тихо.
Мужчина подошёл и положил руку на плечо Дашки.
— Передай ему, что, если увижу – ноги переломаю. Сучонок косорылый.
Девушка молча встала.
Ничего, осталось недолго. Катька обещала в сентябре в Москву её устроить. Можно и потерпеть этого урода. И чего лезет-то?
— Я пойду погуляю.
— Иди, — хмыкнул отчим, а потом повернулся к маме. – Вырастила шлюху. Пороть её надо.
Но Дашка уже выскользнула из квартиры.
Быстрее к Пирату. Ещё бы не зареветь по дороге.
***
Жужжал вентилятор, медленно обводя комнату усталым взором. Туда — лениво пошевелить штору и шерсть на животе кота. Обратно — погладить волосы Даши и спину Пирата. Снова к коту и шторе.
— Я не знаю, почему именно с тобой. Может, потому, что люблю тебя или типа того, — пожал плечами Пират.
— А что ещё? Ну, кроме телекинеза.
— Заживает всё быстро. Но только свежие раны, — он с сожалением потрогал повязку на глазу. – Ещё… Я иногда мысли слышу. Правда, это очень прислушиваться надо.
— Мммм… А почему ты решил, что это именно из-за меня?
— Ну, я проверял. Да и чувствую. Ты когда кончаешь – меня будто что-то наполняет. Каждый стон… Как глоток. Это длится не так долго… Мне подпитка нужна.
Он подвинулся ближе и обхватил её за талию.
— Стой. Нафиг. Я теперь боюсь, — сказала Даша, но не предприняла попытки убрать нахальную руку, которая уже гладила животик.
— Чего боишься? Это же я, твой Пират.
— Не знаю… — она резко выдохнула, когда рука забралась под резинку шортиков. – Перестань.
Но Пират неумолим. Он знает, что и как нужно делать.
Она облизала губы и тяжело задышала, немного выгнув спинку и подавшись навстречу его пальцам.
— Чуть нежнее, милый…
А потом поймала его взгляд.
— Стой! Нет! Перестань! – она вывернулась, прекратив ласки.
— Дашенька? Ты чего?
— Не могу, прости. Мне надо привыкнуть. Скоро… Только не обижайся.
— Всё нормально… Я подожду.
— Стой, я же не могу позволить тебе уйти в таком состоянии.
Чуть заметная улыбка.
— Ложись и расслабься, — она снова облизнула губы.
***
Когда старенькая машина приехала на Кумушкину косу, уже оба знали, чем всё закончится. Это была такая сладкая обречённость, которой невозможно сопротивляться.
Но Дашка оттягивала момент, убежав купаться.
Солнце клонилось к закату, окрасив небо в розовые тона. Сзади послышался плеск. Пират вечно вбегал в воду, как стадо слонов. Даша улыбнулась и нырнула.
Гулкая тишина. Одиночество и пустота.
Тут не было отчима. Не было стремительно уходящего Последнего лета и не надо было думать о расставании с Пиратом. Не было этой дурацкой магии.
Остаться бы тут навсегда.
Сильные руки схватили её за талию и потянули вверх.
— Попалась? – засмеялся Пират.
— Попалась… — ответила Даша.
И они стали целоваться. На мокрых щеках не видно слёз.
Она отдавалась ему на берегу с каким-то исступлением. Билась под хлёсткими ударами его бёдер. На самой вершине удалось замереть, заглянуть в его глаза, а потом рухнуть вниз. Она делала своего мужчину сильнее. От одной только мысли Дашку скрутил такой оргазм, что Пирату пришлось замереть на некоторое время.
Когда всё закончилось, она положила голову на грудь парня, вслушиваясь в стук сердца.
— Как ты себя… чувствуешь? – произнесла она тихо.
— Суперменом, — так же тихо ответил Пират.
— И… Что ты с этим будешь делать? Я имею в виду, куда направишь свою силу? – Даша приподняла голову и заглянула в его глаза.
— Не знаю…
— Только глупостей не делай, хорошо?
— Хорошо…
Быть может, теперь они уедут вместе. Да, скорее всего.
***
Изменения. К лучшему или к худшему?
Не важно. Перемены пугают. Последнее лето менялось. Пират и Даша оба прекрасно это осознавали, но ничего не могли поделать.
— Слышь, чмошник, со шлюхой своей так разговаривать будешь! – выкрикнул здоровяк в полосатой футболке.
Их трое. Пират стоял, сжав кулаки. За спиной Дашка.
— Может, она и нам даст? Как считаете? – парень в спортивном костюме сплюнул перед собой.
— Сейчас мы у неё спросим, — тот, что в кепке, нахально улыбнулся
— Игорь, только, пожалуйста, не надо, — шептала Даша. – Пожалуйста…
«Спортивный костюм» вдруг отлетел в сторону, ломая своим телом куст. «Кепочка» судорожно подпрыгнул. Его ступня с неприятным хрустом повернулась под неестественным углом.
Здоровяк отступил на шаг, но тут же упал. Из его разбитого носа хлестала кровь.
— Миленький, перестань, пожалуйста, — Даша обхватила плечи Пирата. – Пожалуйста…
— Всё хорошо, — голос глухой и какой-то чужой. — Им хватит.
***
Дядя Коля, участковый, когда-то знал отца Дашки.
Он попросил Пирата подождать в коридоре.
— Даш, расскажешь, как всё было? Эти трое вообще ничего толком не сказали. Бред какой— то. Твой… парень отнекивается.
— Ну, мы же сказали… Мы там случайно оказались и ничего не видели.
— Дашенька, Гаврилов теперь навсегда хромой. Если Игорь тебя защищал… Я просто не понимаю, как…
— Мы ничего не видели.
— Хорошо, иди.
Даша встала.
Дядя Коля хотел ещё что-то добавить, но промолчал, опустив глаза в документы.
***
Миновала середина Последнего лета. Июль расхныкался, задождил, иногда впадая в беспричинное грозовое буйство.
— Алло… Даш? Блин, сколько время?
— Три часа. Игорь, ты можешь меня забрать? – в телефоне что-то шумело.
— Забрать? Ты где? Даш, что случилось? – Пират окончательно проснулся.
— Я в том садике возле будки. В беседке… Где мы пиво пили. Помнишь?
— Да-да, помню! Что произошло?
— Всё хорошо… Приедешь – расскажу.
Она отключилась. Пират некоторое время смотрел на её фотографию в телефоне.
На улице ливень барабанил по подоконнику.
Он быстро оделся и выбежал к машине.
***
Мокрые волосы прилипли к её лбу. Она смотрела на потоки воды через лобовое стекло.
— Дашка! Я сейчас с ума сойду! Какого хера ты тут среди ночи?!
— Только пообещай мне, что не наделаешь глупостей.
— Даша! Говори уже!
Она повернула голову, заглянув в глаза Пирата.
— Отчим… Мать ушла в ночную, а он… выпивал с друзьями на кухне, а когда они ушли, припёрся в мою комнату. Я уже легла, и он полез под одеяло. Ударила его в лицо и убежала… Всё…
Ярость. Пират закрыл глаза, стараясь унять дрожь.
— Он пьяный был совсем… Проспится – жалеть будет. Игорь, ты только не делай ничего такого… Пожалуйста.
Вместо ответа он навалился на девушку, прижимая к сидению. Ладонь сдавила мягкую грудь.
— Игорь! Перестань! Я не хочу!
Осознание того, что сейчас происходит, заставило Дашу замереть от ужаса.
Его руки, пальцы, губы… Она ненавидела своё тело, которое с такой готовностью откликалось на его ласки. Хотя нет, это были не ласки. Он просто брал то, что хочет. Пил её большими глотками.
Пират выскочил на улицу, распахнул дверцу со стороны пассажира и с силой вытащил Дашу под дождь. А потом буквально опрокинул обратно в салон. Она упала животом на сидение, а он задрал её мокрый сарафан и стянул трусики.
— Нет, нет, нет, — шептала она при каждом толчке, выгибая спину и подставляя бёдра.
— Пожалуйста, остановись! – вскрикивала всё громче, кусая губы.
Она презирала саму себя, за то, что хотела кончить. За то, что это был самый сильный оргазм в её жизни. За то, что предвидела, чем он обернётся.
— Прости…
Пират стоял под ливнем.
— Я люблю тебя, девочка моя. Больше жизни люблю.
— Игорь.…
Но он уже исчез. Пространство схлопнулось, как мышеловка. Даша осталась наедине с дождём..
***
Томительное ожидание. Игоря не было уже минут сорок, и Дашка медленно сходила с ума. Радио что-то бубнило, но девушка не слушала. Она смотрела на потоки воды за стеклом и тряслась.
Мучительный холодный озноб.
Он снова вынырнул из дождя с лёгким хлопком. Некоторое время подставлял лицо тугим струям, а потом сел в машину.
— Позвони маме и скажи, что ты со мной. Они потом местоположение телефона пробьют. И ещё авторегистратор есть. Я не должен был попасть в него, когда исчезал. Мы были тут и трахались. Запомнила?
— Игорь, что ты наделал?
Даша в ужасе смотрела на пятно крови на его рукаве.
— А, чёрт!
Он стянул рубаху и выскочил из машины.
Даша осталась сидеть неподвижно, пока Пират снова не уселся за руль с голым торсом.
— Поехали. Ты маме позвонила? Звони, говорю!
Дождь и не думал заканчиваться.
***
— Да, я была с Пи… Игорем. Мы трахались в его тачке, — Даша с вызовом смотрела в глаза полицейского.
— Угу, — усталый пожилой мужчина потёр виски. – Хорошо.
Алиби у Пирата железное. Он был на другом конце города в момент убийства. Авторегистратор, показания Даши. Он никак не мог убить Алексея Кардашева. Физически не мог.
Но кто-то что-то сделал с Кардашевым. С маниакальной жестокостью.
И каким образом жертва попала на пустырь?
Жена сказала, что вошла в квартиру, заглянула в спальню. Муж спал. Вышла на кухню, на столе пустые бутылки, остатки снеди. А потом услышала хлопок. Как будто кто-то открыл бутылку шампанского. Метнулась в спальню – мужа нет.
Зато есть труп на пустыре.
Виктор Петрович тяжело вздохнул. Скоро должны были приехать спецы с района. Но дело гиблое.
— Калинина, если что-то знаешь… Просто посмотри на это.
Фотографии не давали почувствовать весь ужас. Только малую толику. Например, кровавое месиво вместо лица Кардашева. Кто-то вырезал ему глаз, разворотив половину черепа.
Даша помотала головой. А потом её вырвало.
***
— Это конец? – он обнимал Дашу, прижимая к себе.
— Да, наверно. Прости….
Пират ухватил её за плечи.
— Ты же понимаешь, что всё ради тебя? Я люблю тебя, Дашенька.
— Понимаю… Но мы убийцы, Игорь. Ты и я. И я не могу больше кончить. С тобой — точно нет. Знаешь, как будто внутри что-то умерло… не знаю, как сказать… Я же видела фотографии, что ты с ним сделал… Прости, я не могу.
— Дашка! Стой! Давай ещё попробуем!
— Пробовали уже… — девушка устало покачала головой. – Лето закончилось.
— О чём ты? Ещё почти месяц!
Но она уже натянула топик.
Да, времени мало. Жаль оставлять маму одну. Надо ещё с похоронами помочь… Надо попрощаться с городом и Кумушкиной косой. А ещё научиться жить с камнем на душе. Наверно, получится. Как и снова научиться любить.
Эпилог.
Шесть лет спустя.
— Мама! Мама! – Игорёк бежал по парку, размахивая руками. – Смотри, как я научился!
Лето в Москве выдалось очень душным. Времени вечно не хватало, и Даша наслаждалась выходным и возможностью побольше побыть с Игорьком. Она отложила книжку и улыбнулась.
— Чему ты научился, радость моя?
Сыночек вытянул ладошку, на которой лежал пластиковый солдатик.
Игрушка дёрнулась и принялась сама собой шевелиться, подпрыгивая на подставке.
— Мама, смотри – он танцует. Весело, правда?
Боевой штурмовой катер атмосферного класса «Квант» за номером четыре скользил над пустыней. Курс был определен приблизительно, но пилота это не особенно заботило. Бортовой искин локализовал источник сигнала западнее Руты — местонахождение человека, который давал пилоту визуальные ориентиры. Если только появится возможность, этот пустынный странник поднимется на борт и процесс поиска пойдет быстрее.
Осталось по левому борту обширное, изрезанное ущельями плато. Его еще можно разглядеть вдали — узкую полосу у горизонта.
Полет не должен занять много времени.
— Вижу караван, — сообщил пилот невидимому собеседнику. — Идет на юго-запад.
— Смотрите внимательно. Место, которое вы ищите, это постройки, оставшиеся с прошлой войны. Там есть руины здания. И еще, как только поменяется цвет песка, значит, вы близко.
Дюны внизу казались застывшим желто-серым океаном. Поменялся ли цвет у этого океана по сравнению с тем, что было у города?
Искин подтвердил — есть незначительное изменение цвета.
— Я вас вижу, проходите почти над нами. С такой скоростью, на месте будете меньше, чем через минуту.
Пилот, приняв предположение всерьез, снизил скорость. То, что нашелся человек, достаточно знавший пустыню, и способный определить курс хотя бы приблизительно, вообще, большая удача. Его полицейские нашли какими-то своими хитрыми путями.
На экране навигатора точка сетевого контактера обозначилась уже давно.
Значит, теперь нужно быть еще внимательней. При таком пейзаже пропустить несколько полуразрушенных зданий — пара пустяков. Впрочем, там, где человек ошибается, искин не подводит.
Даже минимальное подключение к интеллекту корабля через сеть позволяет использовать визуальные проекции. Сейчас на зеленовато мерцающей схеме обозначились контуры обрушившегося здания. Локация подтвердила наличие под песком свободного пространства.
Похоже, конечная цель обнаружена. А вот и еще приятный сюрприз. Похоже, здесь когда-то была флаерная стоянка. Покрытие, конечно, не новое, и не самое ровное, но все не песок.
Посадка прошла удачно.
Включив автоматическую защиту, пилот покинул борт. Он ждал, что его появление заметят. Не могли же гведи оставить телепортатор без всякой охраны?
Маскирующий щит легкого скафа поляризовал свет, сделал мир вокруг четче, цвета — глубже. Теперь, если пилот замрет на месте, его определить будет невозможно ни визуально, ни в инфракрасном диапазоне. При движении, теоретически, его могли засечь. Но только если будут подлавливать специально.
Тишина настораживала, и потому пилот подошел к открытому зеву подземного «укрытия» не сразу, для начала просветив пещеру во всех доступных диапазонах. Искин катера послушно передал картинку — несколько неровно стоящих машин, какие-то ящики… Мертвые тела. Не меньше десяти. Нет, сильно больше десяти. Движение. Гведи? А кто же еще? Движение в дальней части пещеры.
Интересно, где пресловутая «ступа»? Пока что не наблюдается никаких намеков на портал…
Пилот приготовил импульсник, отрегулировав мощность лазера, и скользнул к входу.
Похоже, боя не будет. Не с кем драться. Гведи лежит, полупридавленный покореженной конструкцией, которая, очевидно, когда-то была аркой портала. На одном из погнутых оснований стоит пустынный кар. В машину стреляли, борта оказались опалены. Но на стекла кабины неведомый водитель успел каким-то образом опустить пылевые щиты. Это его, впрочем, не спасло.
Гведи пытается выбраться из ловушки, но дело это безнадежное.
Пилот разрядил в него бинк. Тот дернулся и замер.
Больше живых людей в рукотворной пещере не было, что и подтвердил бортовой биосканер.
В центральной гостинице Руты лучшие номера расположены на пятом, верхнем этаже. Это сделано для того, чтобы днем поднятые транспортом пыль и песок не набивались в фильтры кондиционеров и не оседали слоем на коврах и стенах, если хозяевам вздумается открыть окна.
День близился к завершению.
Павел Маратович вошел в номер, кинул на спинку дивана куртку, и, подумав, отправился к столу.
Интуиция не подвела. Панелька гостиничного сетевого терминала оказалась вмонтированной в столешницу.
Ну что же, операцию можно считать завершенной. Анализ событий еще предстоит но, похоже, что основные выкладки верны. Гведи, под прикрытием местных банд должны были занять порт, через него захватить орбитальные станции вместе с центром гиперкосмической связи и верфь, возможно, заполучить корабли пограничников, и тем самым заставить корабли военного флота отойти в глубь системы. А потом основными силами предпринять атаку на межевой узел.
Что же, их ждет сюрприз. Флот не только остался за внешним метеорным кольцом системы. Он приведен в боевую готовность и только ждет, когда начнется атака узла.
Плохо то, что на планете не оказалось ни одного военного образования, способного оказать серьезный отпор агрессору. С другой стороны, кто мог представить, что опасность исходит с поверхности планеты? Кому нужна на самом деле эта едва сводящая концы с концами колония? Глухая провинция даже не по меркам Земли, по меркам той же Флоры или Энора. И все же, такие вещи недопустимы. Интересно, почему не вмешалось БКоИ. Борьба с бандитами и урегулирование отношений с коренным населением — сугубо их прерогатива. Хотя, о чем речь? Эта колония нужна Бюро ничуть не больше, чем военным. Сюда даже в отпуск лететь не захочется — во всяком случае, не захочется во второй раз.
Адмирал активировал панель, запросил важные новости. Сначала колониальные, потом системные.
Ничего нового.
Из Бэста прибыла очередная партия гуманитарной помощи. Местные коммунальные службы приступили к разбору завалов при активной помощи полиции и дружин добровольных помощников.
Родная база сообщает, что космос тих и безмятежен, как никогда.
Напоминает затишье перед бурей…
Завтра надо возвращаться. Что могли здесь сделать, военные сделали. Обе системы СТП-мега взяты под контроль. Одна безнадежно уничтожена взрывом, вторую, возможно, удастся отладить. Гведи, прорвавшиеся на планету, уничтожены. С бандитами Рута справилась сама.
Только вот… Стас упорно не отвечает на сетевые вызовы. С момента того последнего разговора о нем ничего не известно.
Адмирал еще раз просмотрел списки погибших — то, что сына в этих списках нет, обнадеживает мало. Список пропавших без вести лишь немногим короче.
Правда, здешняя представительница Интерпола сообщила, что во время штурма он был жив и находился в центре управления системами коммуникаций порта. Но это тоже с чужих слов.
На всякий случай Павел Маратович запросил информацию по артистке Тэн Дане, прибывшей на гастроли в город Рута. Получил неожиданно объемный пакет. Беглый просмотр информации ничего не дал. Львиную долю пакета составляли результаты сканирования памяти, связанного с каким-то происшествием, которое случилось незадолго до войны. В конце сообщалось, что госпожа Тэн наряду с несколькими сотрудниками полиции пропала без вести во время осады порта. О чем было выслано сообщение ее Семье. Именно так в пакете и значилось — с большой буквы — «Семье».
Завтра. Завтра надо лететь.
Оказывается, Павел Маратович все-таки ждал этой встречи. Было интересно, каким он стал, Стас, через десять лет после их последней встречи на Примуле.
Кое-какие новости до него доходили. Редко.
И после того, как он исчез из города — ничего. Глухо.
Завтра надо лететь…
Сколько Оан ни пытался раздвинуть стенки ракушки, у него ничего не получилось. От усталости он заснул и видел сны о прекрасном мире, а когда проснулся и пошарил рукой возле себя, нашел огненную ящерицу-трехвостку гвэрэ.
Гвэрэ вырвалась из рук Оана и принялась оббегать внутреннюю стенку раковины моллюска. От этого ракушка стала расти — и верхний свод раковины превратился в небо.
Оан дунул на небо, и там зажглись звезды.
Хоть гвэрэ и помогла Оану, она потеряла два своих хвоста и замертво упала к ногам человека. Но он оживил ящерицу и поместил на восток, превратив в солнце.
***
Солнце подожгло травы на горизонте и провалилось в карман степи.
В синем сумеречном воздухе вспыхивали блестящие белые всполохи, будто сквозь гигантские надрезы проступал перламутровый небесный свод. Вьюн вдруг подумал: может, и правда, они живут в огромной ракушке, и ничего в этом мире нет, кроме вездесущих ящериц и хрупких стенок раковины.
Шли весь день без привала. Девушка быстро выбилась из сил, но упрямо тянула его в каком-то одной ей известном направлении. Остановились лишь раз — освежиться вином из графских подвалов.
Вьюн так и не смог допроситься, как незнакомку звать, и, устав от бесплодных попыток, вызвался сам придумать имя. Примерил, как платье, несколько, остался недоволен. И в конце концов решил: Адинья. Девушка не возражала, казалось, ей это безразлично…
Перед тем, как ночь обрушилась на них кромешней теменью, Вьюн успел различить очертания деревеньки. Не больше семи глинобитных хижин, камышовый настил вместо крыши, неровный частокол забора.
Горячий ветер сменился пронизывающим, чуть не ледяным, вестником дурных времен.
Вьюн хмыкнул. Если их не пустят на порог, ночка предстоит беспокойная. Глянул на согнувшуюся под ветром дрожащую девушку. Помрачнел. Только Великая ракушка знает, дотянет ли Адинья до рассвета. Больно мудреная хворь у девчонки. И укрыться негде.
Он ускорил шаг, перемахнул через невысокий забор, принялся тарабанить в хлипкую дверь стоящей на отшибе хижины.
Послышался пронзительный детский плач, оборвался. Повисла тяжелая тишина.
— Кто там? — откликнулся встревоженный женский голос.
— Добрая дона, впустите на ночь!
Внутри долго возились, и наконец дверь со скрипом открылась. На пороге стояла хозяйка — одной рукой прижимала к груди младенца, в другой держала едва тлеющий огарок свечи. Сгорбленная, с изможденным лицом, скорбно опущенными уголками губ, женщина выглядела, пожалуй, не лучше Адиньи. Ребёнок скривил личико, покраснел и снова зашелся в плаче. Всполох огня упал на плечи хозяйки, и Вьюн отчетливо увидел перламутровые проплешины на коже женщины — от шеи до груди тянулась цепочка блестящих пятен.
Он невольно схватился за руку в перчатке, опомнился, спрятал за спину.
Женщина испуганно огляделась.
Соседские хижины ожили: скрипели двери, люди подходили к частоколу — кто с лучиной, кто с факелом, и Вьюну казалось, он видит россыпи черных жемчужин в гавани. Нет, это все морок, с перламутровой коростой живых не бывает. Хотя, кому как не ему знать…
— Она пусть остается, а ты уходи! Здесь пришлых не любят, — прошептала женщина и глазами указала вниз, чуть опустив свечу.
Из кармана передника виднелась краюха хлеба. Вьюн ловко выхватил подарок, спрятал за пазуху. Странное дело — в кои-то веки взял то, что дали по доброй воле, а на душе стало гадко, будто ребёнка обокрал.
— Спасибо, дона, — голос сорвался на хрип.
— Потом вернётесь, — одними губами произнесла женщина, — во дворе переночуешь, но с рассветом, чтоб и духу не было…
Вьюн подхватил Адинью и под испепеляющим взглядом соседей увел девушку снова в степь. Спасаясь от холода, сели в обнимку. Вьюн отдал засохшую краюху Адинье и молча смотрел, как она жадно ест.
Вернулись в хозяйский двор тайком, когда потревоженная деревня успокоилась и крики стихли. Ни сарайчика, ни погреба, ни курятника Вьюн не нашел — пришлось с головой зарыться в стог скошенных трав.
Думая лишь о том, как согреться, Вьюн крепко прижал к себе девушку. Адинья не отстранилась, наоборот — доверчиво потянулась к нему. Запах полыни и мяты смешался с морским — водорослей и соли, и Вьюн долго гадал, в какой стороне здесь море, пока не понял, что так пахнет Адинья.
Он проснулся засветло, едва ночь уступила место рассветным сумеркам. Девушка крепко спала — так даже лучше. Вьюн стянул перчатку, размял руку и снова натянул — пальцы привычно коснулись дубленой кожи.
Осторожно поднялся, последний раз глянул на Адинью. По волосам девушки пробежала волна, однако на сей раз они не стали его хватать за руки.
Вьюн бесшумно скользнул к забору, перепрыгнул частокол и побрел по степи.
«Адинью здесь не тронут. А мне легче будет выбраться в одиночку», — размышлял он, пиная башмаком шары перекати-поля.
Дорогу вчера так и не узнал, не до того было. Решил идти наугад — может, сегодня повезет больше.
Лицо обожгло раскалённым воздухом.
Откуда суховею взяться рано утром, когда зуб на зуб не попадает?
Вьюн принялся озираться, стало неуютно: привык сидеть в засаде и наблюдать за другими исподтишка, а здесь — как выброшенный на солнечный берег краб.
Он замер, не в силах оторваться от жуткого зрелища. На горизонте бушевали волны огня, выплескивая вверх пену черного дыма. Желто-красная пасть пожара стремительно приближалась, грозя позавтракать деревушкой ещё до рассвета.
«Бежать! И чем быстрее, тем лучше!» — решил Вьюн.
Наверняка здесь пожарища не первый раз пылают, жители знают, что делать. Как-то справятся. И Адинью не бросят. Это его, чужака, невзлюбили, а о девушке позаботятся.
Стараясь не смотреть на пылающую стену, Вьюн бросился наутек. И уже, задыхаясь от бега, вспомнил бессвязные слова Адиньи: «Беда, беда…». А ведь девушка знала, что будет несчастье, поэтому привела его в деревню! Верила, что Вьюн поможет. Понадеялась на беспутного воришку…
Он резко остановился…
Маленькое селение проснулось — плакали дети, ржала лошадь, истошно мычала корова за покосившимся забором. Женщины с детьми жались к окраинам, рядом, опустив головы, стояли двое лысых, худых, как жерди, мужчин.
— Покажите колодец! — кричал Вьюн, срывая голос.
Его будто не слышали.
Он ворвался к давешней хозяйке, та сидела на скамье и как ни в чем не бывало качала ребёнка.
— Где воду брать? — выпалил Вьюн сходу.
Женщина подняла на него уставшие глаза.
— Пересох наш колодец…
— Почему не бежишь?
— Она не уйдёт. Ближе к зиме голодная замёрзнет в поле. Куда бы здешние ни пытались бежать, дорога возвращает их обратно, к дому.
Это говорила Адинья. Вьюн и не заметил, как девушка вошла в хижину.
— Откуда ты знаешь?
Адинья одарила его пронзительным взглядом.
— Помоги им, у тебя получится!
Вьюн хотел возразить, но осёкся. «Ближе к зиме голодная замёрзнет в поле»… Это не должно повториться.
Чет-нечет, и пусть ему повезет!
Он опрометью бросился наружу, глянул на горизонт.
Шелудивый был не лучшим товарищем, бывало даже ходил под черным парусом с пиратами, но уже немолодой, битый жизнью, он знал много фокусов. В конце концов удалось же пройдохе обвести Вьюна вокруг пальца, а это дорогого стоило! Чему-то Вьюн не верил, что-то пропустил мимо ушей, но трюк с огнём сам не раз проворачивал.
Он нащупал в карманах огниво, подобрал на крыльце выпавшую в спешке лучину. И побежал навстречу стене пожара.
Воздух нагревался и дрожал маревом, но торопиться было нельзя, впрочем, как и опаздывать.
Вьюн оглянулся, увидел одинокую хижину, вспомнил печальное лицо хозяйки и надежду в глазах Адиньи. Он не имеет права на ошибку.
Наконец ветер переменился, ударил в спину. Теперь новый огонь не пойдёт на деревню, ветер погонит его навстречу пожару.
Вьюн выхватил огниво, чиркнул кресалом о кремень, поднес лучину. Искра погасла, он снова взялся за дело.
— Давай же, гори! — заорал Вьюн, и, будто послушавшись, лучина занялась.
Он принялся поджигать полоску травы — прямо напротив стены огня. Надо, чтобы пожар разгорелся не меньший, чем тот, что идёт навстречу.
Огонь лизал пятки, едкий дым забил нос, но Вьюн, как безумный, бежал по степи, а за ним змеился охристый хвост пламени…
Когда два врага-пожара грудью схлестнулись в схватке, а потом, сшибив друг друга, рассеялись пеплом в воздухе, Вьюн не поверил глазам…
Он вернулся в хижину, опустился на скамью, вытер испачканное сажей лицо. Хозяйка пододвинула кружку воды.
— Спасибо, — она неожиданно улыбнулась, и что-то в сердце Вьюна дрогнуло, радостно и звонко, будто запела струна виуэлы. — Я знаю, ты ночью хотел уйти, — шепнула на ухо хозяйка.
Он опустил глаза и долго изучал выстланный соломой пол, прежде чем осмелился посмотреть на Адинью.
Девушка стояла в дверях, будто снова звала куда-то. Пятно на плече исчезло, лицо сделалось белым, совсем прозрачным. Если бы Вьюн верил в привидения, подумал бы, что Адинья — чей-то заблудившийся дух.
***
Хоть гвэрэ и помогла Оану, она потеряла два хвоста и замертво упала к ногам человека. Но он оживил ящерицу и поместил на восток, превратив в солнце.
Оан отправился гулять по раковине и нашел хвост, из которого сочилась соленая вода. Так капля за каплей натекло море. Человек сжал в кулаке хвост и бросил на запад, превратив в луну.
На берегу моря Оан обнаружил второй хвост гвэрэ и захотел сделать из него подобного себе. Но тот обернулся живой ящерицей и выскользнул из рук. Оан рассердился и превратил её в жемчужину.
***
— Что было потом? — глаза Адиньи горели неподдельным интересом.
— Потом… — Вьюн скорчил хитрую гримасу, — ни одна гвэрэ больше не теряла своих хвостов.
Девушка рассмеялась.
За день Адинья оживилась. Казалось, степной ветер развеял загадочную хворь без остатка…
Не сговариваясь, пошли на юг.
Адинья что-то знала про Дно, и Вьюн надеялся, что рано или поздно выпытает у неё, как отсюда выбраться. Очень не хотелось превратиться в «здешнего» и каждый день, как цепной пёс, возвращаться в прохудившуюся лачугу.
Пока брели по рассохшейся, с островками песчаных насыпей, земле, Адинья ни на миг не умолкала, терзая Вьюна вопросами, на которые он и сам не знал ответа. Где его дом, что он делает, когда остается один, куда подевалась рубашка и откуда взялся расшитый золотом камзол, зачем таскать за собой сухую лапку трехвостки, и почему глаза у него разноцветные — зелёные с тёмными звёздочками внутри…
Вьюн больше молчал да отшучивался. Не скажет же он Адинье, что дома у него нет и не было, у распорядителя графского двора оказалась сговорчивая служанка и хлипкие засовы, а в сундуке — много парадных камзолов и ни одной рубашки; да и глаза меняют цвет только, когда он чует опасность…
Вечером на привале, раззадоренный любопытством девушки, он выболтал ей все сказки про Оана.
Уютно потрескивал прирученный неопасный огонь в костре. Они только поужинали гостинцами, которые собрали жители деревеньки в благодарность — лепешки, коровий сыр, горстку ягод — не ахти какая трапеза, но она показалась Вьюну роскошным пиром.
— Каэтано, — тихо позвала девушка, — как ты здесь оказался?
Вьюн вздрогнул, как от раската грома, он и не заметил, когда с языка сорвалось настоящее имя.
— Я не очень хороший человек, Адинья. Обокрал графский подвал, вот и попал на Дно.
— Неправда, ты совсем не знаешь, кто ты.
— А ты знаешь, кто ты? — огрызнулся Вьюн.
Как же ему надоели эти недомолвки!
— Не до конца. Но в свое время узнаю, — Адинья погрузилась в размышления и, казалось, не заметила едкого тона.
Повисла долгая пауза.
«А девушка славная», — вдруг подумал он. На дне синих глаз крылась тайна, и Вьюну во что бы то ни стало захотелось её разгадать. Как хочется открыть сложный замок, найти лазейку там, где ее быть не может, или украсть то запретное, что никто не осмелился взять раньше.
Он достал виуэлу, легко коснулся струн и, не отрывая взгляда от девушки, тихо запел:
…Скажи себе, кто ты, спроси себя, где ты —
И в этом вот тайны все.
Даже те, кто в песнях воспеты,
Шли босиком по росе.
Может и нужно гордиться ими,
Героями, что в веках…
Но хочешь ли ты написать свое имя —
Имя — на облаках?
Заря как пламя и мир зажжённый
Сгорать будет вновь и вновь,
Чтоб ты родился опять, воскрешенный,
Готовый признать любовь.
Нельзя оправдывать холодом зимним
Сердце, что вмерзло в лед.
…Но хочешь ли ты написать твоё имя
Там, где любой прочтёт?..